ЛОПОУХИЙ ПИТОМЕЦ

Надпись на воротах привлекла мое внимание:

Продаются доги-щенки

Размышляя, постоял минуту. Доги… Представилось что-то огромное, страшное, наподобие льва или тигра. Зайду посмотрю. Ведь еще в детстве мечтал приобрести собаку, обязательно большую — маленьких не признавал! — и обязательно щенком, чтобы и вырастить и выучить самому.

Постучал. В приоткрывшиеся ворота высунулась женская голова.

— Интересуетесь догом? Сейчас принесу щенка.

На дворе послышался басистый лай. Через минуту ворота вновь приоткрылись и я вошел во двор. На руках у женщины барахтался, нелепо растопырив костистые лапы, большой пучеглазый щенок. У ног хозяйки прыгал другой щенок, неуклюже подбрасывая свое тщедушное, с непомерно длинными конечностями тело.

— Худые какие… — нерешительно выговорил я.

— Растут же, — возразила женщина и нагнулась, чтобы спустить щенка на землю. — Пока расти не перестанет, все худой будет, хоть чем кормите!

Мне такое заявление показалось несколько противоречащим общепринятому представлению о влиянии пищи на рост и развитие, животного, но я не решился спорить и промолчал.

Щенки сейчас же принялись играть, пытаясь неловко забросить тяжелые лапы на спину друг другу. Один, не удержавшись, шлепнулся наземь и, перевернувшись на спину, болтал в воздухе всеми четырьмя лапами. Другой с притворной яростью бросался на лежащего, стараясь ущипнуть братца за розовое, чуть подернутое нежной шерсткой брюшко.

— Но они большие уже, — разочарованно заметил я, — а мне хотелось взять маленького.

— Да какие же большие? Что вы! Им и двух месяцев-то еще нет!

— Двух месяцев? — удивился я: щенки были по крайней мере со взрослого шпица. — Какие же они будут, когда подрастут?

— А я вам сейчас мать покажу, — предложила хозяйка. — Только стойте смирно, не шевелитесь.

Она приоткрыла дверь квартиры и крикнула:

— Сильва, ко мне!

За дверями послышалось громкое топанье, и во двор выпрыгнула огромная собака. Я невольно ахнул. Передо мной стоял великан дог с блестящей, будто напомаженной, шерстью дымчато-пепельного цвета. По приказанию хозяйки собака покорно села около ее ног, расправив по земле свой длинный, гладкий и толстый, точно палка, хвост.

Массивная, угловатая голова дога заканчивалась на макушке маленькими, настороженно поставленными остроконечными ушами. Большие, слегка навыкате глаза были окаймлены ярко-красным ободком третьего века, что придавало злобное выражение холодному, безразличному взгляду. Я залюбовался собакой и тут же ощутил невольный трепет, мысленно представив себе, что может произойти, доведись встретиться с этим зверем один на один… Пощады не жди!

Но ведь этот грозный пес — зверь только для чужих; для своих же…

Желание иметь четвероногого друга вспыхнуло во мне с такой силой, что все сомнения исчезли разом. Я решил купить щенка. Когда хозяйка приблизилась ко мне, чтобы получить деньги, собака поднялась с места. Она была ростом с теленка и если бы встала на задние лапы, то могла бы положить передние мне на плечи.

Вечером я приехал за щенком.

Он, как и подобает двухмесячному младенцу, крепко спал у себя в конуре и, когда его вытащили оттуда, только моргал вытаращенными глазенками и зябко вздрагивал. Так, полусонный и вздрагивающий, с рук хозяйки, не противясь, он перешел ко мне. У трамвайной остановки пришлось долго ждать вагона, и я, присев на скамью, спрятал малыша под пальто. Немного испуганный темнотой, щенок робко заскулил, потом повозился, устраиваясь, как в гнезде, и, пригретый теплом моего тела, уснул. Спящего, я и привез его домой.

Но, когда я спустил его на пол, весь сон у него как рукой сняло, и малыш принялся за осмотр своих новых владений.

С первых же дней щенок поразил меня своим обжорством. Маленький, худенький, он целыми днями шнырял по квартире в поисках оброненного кусочка хлеба. Свой рацион он глотал мгновенно и тотчас бежал на кухню в надежде поживиться там еще чем-нибудь.

В квартире шел ремонт. Маляры красили окна, белили потолки и стены; повсюду стояли ведра с краской и известью. Стоило лишь на минуту оставить щенка без надзора, как уже слышишь — из соседней комнаты доносится громкое шлепанье, будто полощут белье на реке. Бежишь на этот звук и видишь — щенок, вытянувшись, лакает краску из ведра. Кричишь: «Нельзя!» — он повернет на окрик свою мордашку, измазанную синей или желтой краской, и недоуменно смотрит, как бы спрашивая: почему нельзя, когда так вкусно?

Но раз нельзя, значит, нельзя, — он подчиняется необходимости. А через несколько минут вся история повторяется сначала. Щенок опять в соседней комнате и опять лакает, только на этот раз уже олифу или, разведенную в воде известку…

Приходилось следить за каждым шагом, малыша.

Глупыш, за ним нужен глаз да глаз! Оставишь в комнате одного — обязательно напроказничает. Выпустишь во двор без присмотра — сейчас же раскопает что-нибудь на помойке. На помойку его тянуло, как магнитом. Возвращаясь домой, он обязательно оторвет в сенях капустный листик от кочанов, заготовленных на зиму, и утащит к себе.

А до чего же он был неуклюжий! Он с трудом таскал свое тщедушное тело с непомерно огромными конечностями, которые казались приделанными, часто спотыкался, падал; бегал он почему-то боком, словно задние ноги опережали передние, а упав, долго дрыгал в воздухе лагами. Впрочем, это ни в какой мере не смущало его. Перекувырнувшись, он поднимался и снова лез, проявляя при этом поразительную настойчивость.

Мои знакомые, мало смыслившие в собаках, говорили мне, что мой питомец некрасив, что я напрасно взял его. Верно, он был неказист в ту пору. Но ведь именно из таких вот неуклюжих, головастых, смешных щенков и вырастают самые красивые и крупные собаки. Кости растут медленнее остальных тканей тела, и природа предусмотрительно дала моему щенку большую голову и длинные узловатые ноги. Пожалуй, самый хорошенький и пропорционально сложенный щенок у обыкновенной дворняжки: он такой «уютный», пушистый, как плюшевый мишка. Но во что он вырастает потом!

Конечно, нельзя возводить это правило в закон. Найдется немало пород, щенки которых пропорциональны чуть ли не от дня рождения; и все же закономерность несомненна: чем крупнее животное, тем нескладнее и беспомощнее оно в первый период жизни.

Как только щенок появился у нас, я отвел ему уголок в моей комнате, за кроватью. Туда положили специально сшитый матрасик. Малыш быстро освоился с местом, привык к нему и спать всегда ходил сюда, никогда не позволяя себе вольности вздремнуть где-нибудь на полу.

Часто приходится слышать от неопытных любителей, что щенок никак не хочет признавать свое место. Смущаться этим не следует. Нужно всякий раз, как ваш питомец задремлет, отнести его на подстилку, приговаривая: «Место, место…» И со временем малыш непременно привыкнет к нему.

Очень скоро мой дом щенок признал за свой дом и теперь тщательно оберегал его. При всяком подозрительном стуке или шуме ушки его, похожие на два полуопущенных лопушка, настороженно шевелились, а иногда он даже порывался неумело залаять.

 

МОИ ОТКРЫТИЯ

При покупке щенка прежняя хозяйка его вручила мне необходимые документы на собаку. Вначале я совсем было забыл о них, но как-то раз, случайно наткнувшись в ящике стола на незнакомые бумаги, заинтересовался и рассмотрел их более внимательно.

Тут были: бланк заявления собаковода, вступающего в организацию Осоавиахима, охранное свидетельство, карточка на выдачу продуктов для питания собаки с табелем отметок по дрессировке на обороте, свидетельство заводчика и жестяная круглая бляшка с номером. Понятно для меня было только последнее: собачий номер, все остальное ново и неожиданно.

Из свидетельства заводчика я узнал, что моего дога зовут Дженералем, что он весьма «важен родом»: отец и мать — лучшие доги нашего города, дед — премированный победитель многих выставок, а прадед носил звание чемпиона СССР. Узнал я также, что Дженераль, или, как я коротко стал звать щенка, Джери, родился 25 июля 1933 года и его отец, дед и прадед вписаны в родословную книгу, во второй том.

Из бланка заявления я понял, что всякий владелец служебной собаки обязан зарегистрировать своего четвероногого друга в клубе служебного собаководства, а сам — вступить в члены этого клуба. Почему моя собака называется служебной, я в то время еще не знал.

Все это выглядело чрезвычайно торжественно и явилось для меня настоящим откровением. Я почувствовал себя вдруг человеком, которому привалила необыкновенная удача, а на своего лопоухого воспитанника стал поглядывать с таким уважением, словно это был уже не щенок, а существо, способное говорить и мыслить. Еще бы: рождение собаки регистрируется с точностью до одного дня; о ней ведутся родословные записи, выдаются документы, из которых явствует, что она пользуется покровительством закона; увечье или убийство ее карается со всею строгостью, а виновные отвечают по суду. Есть от чего прийти в изумление не осведомленному в этих делах человеку!

Особенно заинтересовало меня то обстоятельство, что я должен сам стать членом клуба служебного собаководства — организации, о существовании которой еще совсем недавно я даже не подозревал. В бланке был указан и адрес: Дом обороны.

В ближайший свободный день я отправился на поиски клуба. Он помещался на одной из центральных улиц города, и скоро я оказался перед дверью, на которой висела табличка с надписью:

НАЧАЛЬНИК КЛУБА СЛУЖЕБНОГО СОБАКОВОДСТВА

Меня встретил мужчина с выправкой военного. Пока он беседовал с другим посетителем, я успел осмотреться.

Кабинет напоминал учебный класс. По стенам были развешаны фотографии собак, учебные таблицы, схемы, плакаты, на которых без конца и в самых разнообразных видах изображался все тот же четвероногий друг человека — собака.

Освободившись, начальник пригласил меня к столу. Выслушав мои несколько путаные объяснения (толком-то я еще всего не понимал), он вежливо улыбнулся.

— Что ж, новый член клуба, значит? Очень хорошо. Только нужно будет ликвидировать свою неграмотность и начать работать с собакой.

Я удивленно смотрел на него.

— Кинологическую неграмотность, — пояснил он, делая ударение на слове «кинологическую». — Собаководческую, стало быть. А то как же вы будете воспитывать собаку, дрессировать ее, если сами не знаете даже азов?

— Так и дрессировать самому?! — воскликнул я.

— Ну конечно. Обязательно самому! В этом система нашей работы. Человек учится сам и учит свою собаку. В ближайшее время мы организуем новую группу-семинар для любителей-собаководов. Два раза в неделю они будут собираться и изучать все, что касается служебного собаководства, в рамках необходимого, естественно. В эту группу я включу и вас.

Час от часу не легче! Придется терять два вечера в неделю! Оставалось утешать себя тем, что, может быть, хоть собаку выращу хорошую.

— Это обязательно? — все же попытался я найти для себя лазейку.

— Безусловно! — категорически ответил начальник. — Сколько времени вашему щенку? Три месяца? Нужно будет посмотреть на него.

Я пообещал назавтра прийти с Джери.

— А уши купировали уже? — спросил он. — Нет?

По моему лицу он догадался, что я не понимаю вопроса.

— Разве вы не знаете? Догу нужно уши подрезать, чтобы придать им остроконечную форму и стоячее положение. Видали, какие уши у взрослых догов? И чем раньше вы это сделаете, тем лучше. А то с возрастом хрящи затвердевают, и операция будет мучительной.

Это было уже слишком. Семинар, дрессировка, уши резать… Не хватало еще, чтобы предложили щенка в люльке качать!

Я не выдержал и сказал об этом начальнику. Он рассмеялся.

— Ну, в люльке вам его качать не придется, даже наоборот, мы против изнеженных собак. Изнежить собаку очень легко, потом сам не рад будешь. Я знавал одного любителя, который, ложась спать, закрывал своего пойнтера одеялом. Когда среди ночи одеяло сползало, собака принималась визжать, и хозяину приходилось вставать и снова укрывать ее. Хорошего мало! Собака должна быть крепкой, выносливой, мужественной, надежной в любых условиях. Она должна оберегать сон своего хозяина, а не наоборот. Неженки нам не нужны. Вот приведите завтра своего питомца, посмотрим, что потребуется для его воспитания. А на семинар вам просто необходимо записаться. Не пожалеете!

Сколько раз я потом вспоминал этот разговор с начальником и настойчивость, с какой он предлагал мне заняться в семинаре. Как еще часто неопытные любители, взяв щенка, под всякими предлогами уклоняются от занятий в клубе, не ходят на дрессировочную площадку и как часто сами же бывают наказаны за это! Из-за лености хозяев вырастает плохая собака, непослушная, невоспитанная, не умеющая ни сесть по команде, ни лечь, не признающая над собой ничьей власти, или, наоборот, забитая, потерявшая всю живость и резвость, которые так радуют в здоровом животном. Собаке требуется воспитание, нужно уделить время для занятий с ней, — потом все окупится сторицей. Эту истину начальник сумел внушить мне при первой же встрече.

На другой день я привел Джери в клуб.

Сергей Александрович — так звали начальника клуба — долго осматривал его со всех сторон, приглядываясь и так и этак, осторожно щупал, заглянул в пасть посмотрел зубы и, наконец, поздравил меня с удачным щенком.

— Хотя приобретение ваше случайное, — сказал он, — но вполне удачное. Сильва — хорошая производительница, мы ее знаем. Обычно для покупки породистого щенка служебной породы сначала обращаются к нам, а мы уже даем рекомендацию, кого и где купить.

От его слов с моей души точно камень свалился. Я все боялся: а вдруг он скажет, что щенок плох! Опасения оказались напрасными, и теперь можно было смело приступать к воспитанию щенка.

Домой я возвратился радостно-возбужденный, гордый от сознания, что у меня такой хороший пес. Но через несколько дней приуныл. Щенок отказывался признать мой авторитет и не слушался меня.

Прежде всего, он не соблюдал требования чистоты и свои естественные надобности удовлетворял где придется. Я пробовал кричать на него. Щенок пугался, припадал к полу, виляя хвостиком, и, вытаращив глазенки, смотрел невинно и преданно, а через несколько минут повторял свой проступок.

В конце концов, вспомнив совет Сергея Александровича внимательно присматриваться к поведению щенка, я стал делать так: заметив, что мой пес начинает кружиться на месте, вынюхивать пол (обычно это наблюдалось сразу же после еды), я тотчас подхватывал его под брюшко и тащил во двор. Как я убедился впоследствии, это был единственно правильный способ отучить его пачкать дома. Я умышленно останавливаюсь на этом, поскольку первое, с чем сталкивается любитель, — это приучение щенка к чистоплотности.

Через несколько дней малыш стал сам бегать к двери, однако, добежав до порога, не ждал больше ни секунды.

В сердцах я несколько раз больно прибил его, о чем впоследствии много жалел. Ничего не помогало. Щенок проявлял совершенно непонятное для меня упрямство и неспособность держать себя «прилично», как подобает благовоспитанной комнатной собаке. Редко мне удавалось успеть выпустить его во двор.

Мои родные неодобрительно качали головой. Что делать? Я снова пошел в клуб, захватив с собой Джери.

Сергей Александрович улыбнулся, услышав мои сомнения.

— Ну, вот уж это-то совсем пустяки! И беспокойство ваше напрасно. Бить щенка ни в коем случае не следует. Пройдет месяц-два, и он сам отучится от своего неряшества, поверьте слову. Просто он еще слишком мал, чтобы выполнить ваше требование. Подрастет ваш питомец, окрепнет, и все наладится. Все будет хорошо. Вот только…

Лицо начальника сделалось серьезным. Он еще раз осмотрел Джери и внушительно добавил:

— Рахит. Видите? — показал он на передние лапы щенка, заметно утолщенные в суставах. — Да вы не пугайтесь, — поспешил он успокоить меня. — К сожалению, это дело весьма обычное в городских условиях, тем более для щенка-дога, но, к счастью, вполне исправимое, если вовремя обратить на это внимание. Собака крупная, костяк массивный, для правильного формирования организма необходимы обильная мясо-костная пища и побольше движения. А наши собаки, в условиях большого города, зачастую лишены нормальной свободы движения. Давайте щенку костей и гуляйте как можно больше. Кроме того, рыбий жир. Не забывайте про рыбий жир. Весной и летом под влиянием солнечных лучей организм сам вырабатывает антирахитный витамин «Д», и тогда рыбий жир не обязателен. Осенью же и зимой его надо давать непременно. Ничего, ничего! — утешал он меня, видя мое озабоченное лицо. — Вырастет хороший пес и преданный друг. Не пожалеете, что потрудились над ним. Собака возвратит вам все с процентами. В огонь за вами пойдет, а уж в воду — так и не удержите! Сама побежит, да еще и вас за собой утянет! — пошутил он.

 

СЕМИНАР

— Собаководство — это часть общего животноводства. Может быть, это незаметный участок, однако он важен так же, как и другие.

Так начал Сергей Александрович свою первую лекцию на семинаре. Человек сорок — молодых, старых, юношей и девушек — слушали его.

— Я приведу один пример. Построили завод, большое социалистическое предприятие, в которое вложили народные деньги. Его нужно охранять. У нас еще много врагов, они пытаются вредить нам. И вот здесь нам может оказаться полезной служебная собака. Хорошо тренированная собака — безупречный сторож. Это только один пример, а подобных примеров можно привести много. И я прошу товарищей отрешиться от взгляда, что собаководство — это занятие скуки ради. Собаководство — общественно полезное дело, и это вы всегда должны иметь в виду.

Сергей Александрович встал и подошел к карте. Мы внимательно следили за ним.

— Советский Союз, — продолжал Сергей Александрович, — располагает лучшими в мире собаками. Посмотрите, вот здесь, — он провел рукой от Карелии до Камчатки, — на обширных пространствах нашей страну живет северная остроухая собака — лайка, умница и работница, которой может законно гордиться наше отечественное собаководство. Англичане в годы интервенции целыми партиями вывозили лаек к себе на острова. Они стремились вывезти лучших производителей. Лайка ходит на медведя, она хорошая оленегонная, пастушья собака, совершенно незаменима она в условиях Крайнего Севера и как средство транспорта. Где не живет ни одно домашнее животное, там превосходно чувствует себя лайка.

Теперь посмотрите сюда, на Юг. Здесь — кавказская овчарка, великолепное грозное животное; ее род имеет тысячелетнюю историю; южнорусская, или украинская, овчарка — сторож мериносных овец. В Азии — туркменская, или среднеазиатская, овчарка, мало чем уступающая кавказской; ею не нахвалятся наши пограничники. В городах живут окультуренные собаки: немецкие овчарки, доберман-пинчеры, эрдельтерьеры, доги.

Что привлекает человека в собаке? Прежде всего, конечно, ее преданность, верность.

Сергей Александрович сделал небольшую паузу, и вдруг:

— Джери, ко мне! — зычным голосом скомандовал он. От неожиданности я вздрогнул: мне показалось, что он зовет моего Джери.

Из-за стола выскочила большая черная овчарка, блестящая, как уголь; она, оказывается, с самого начала лежала за его стулом. Это была одна из лучших овчарок клуба Джери-черная, за которой начальник сам ездил в Москву.

— Посмотрите на нее, — говорил наш лектор, поглаживая собаку, которая ласкалась к нему, размахивая своим пушистым саблевидным хвостом. — Посмотрите, она вся дрожит от радостного возбуждения, ее глаза сверкают, хвост, точно заводной, безостановочно ходит туда-сюда. Эта радость такая искренняя, такая подкупающая, что рука сама тянется погладить верное животное! Посмотрите на нее, — повторял Сергей Александрович, хотя сорок пар глаз и так не отрывались от овчарки. — То игривая и ласковая, замирающая под прикосновением руки хозяина, то грозная, полная яростной злобы и готовности ринуться в смертный бой, — такова собака, верный друг человека. Она не способна выражать свои чувства, как мы с вами, словами, и тем не менее ее желания могут быть вполне понятны нам, она очень активно проявляет свое отношение ко всему окружающему, и в первую очередь к вам, ее хозяину и воспитателю. Посмотрите, как она довольна, когда вы начинаете заниматься с нею… Джеринька, что мы покажем с тобой? Сидеть! — внезапно меняя интонацию голоса, приказал начальник.

И собака послушно села, перестала вилять хвостом и вся обратилась во внимание и слух. Мы для нее точно не существовали.

— Лежать!

Собака легла, готовая, однако, каждую секунду вскочить.

— Голос! Джери залаяла.

— Хорошо! — подбодрил ее Сергей Александрович. Таким образом он показал нам еще ряд приемов.

Это были простейшие приемы дрессировки, но так как тут присутствовали начинающие любители, то это произвело на всех сильное впечатление.

Впрочем, нельзя было не любоваться четкостью, с какой собака исполняла все приказания, и тем контактом, который проявился при этом между человеком и животным.

Сергей Александрович отослал овчарку на место, и она снова спряталась за его стулом.

— Из всех домашних животных, — продолжал он, — собака больше других может знать желания и привычки своего хозяина, нередко изумляя окружающих своей понятливостью. Собака способна на самостоятельные действия. Отыскивая дичь в лесу, идя по следу преступника, защищая хозяина, она действует самостоятельно. Я подчеркиваю это слово — самостоятельно, ибо, хотя все это собака познает путем дрессировки, но потом она уже действует во многих случаях, не дожидаясь наших указаний, руководствуясь своими, никогда не обманывающими ее инстинктами и условными рефлексами, — почти как разумное существо… пусть простят меня некоторые скептики и биологи-педанты! В этом, я бы сказал, — превосходство и отличие собаки от других домашних животных. Ни одно четвероногое не способно выполнить то, что может сделать собака. Недаром Павлов назвал ее исключительным животным!

Объяснение этому замечательному явлению мы должны искать в том, что собака первая из диких зверей пришла к нам из первобытной чащи.

Человек приручил собаку в глубокой древности, как предполагают, в эпоху, которую называют мезолитом, то есть примерно 10—15 тысяч лет назад.

По внешнему виду она напоминала тогда современную лайку.

С тех далеких пор и по наши дни собака безотказно служит нам. Она ходит с хозяином на охоту, охраняет его стада, его жилище, лаем дает ему знать о приближении врагов и вообще чужих людей. Издавна используется она и в военных целях.

Свирепые боевые псы содержались в войсках Ганнибала и Александра Македонского. Их специально тренировали для борьбы с вооруженным человеком, травили, морили голодом, чтоб сделать злее.

Эти четвероногие бойцы могли нагнать ужас на кого угодно. Они сражались не только против пешего противника, но, вскакивая на седло, представляли опасность и для конника.

В битве собаки охраняли колесницы полководцев… Державные властители прошлого любили окружать себя четвероногими телохранителями. Такой слуга не изменит, не поднесет яду, не поразит внезапным ударом кинжала во время сна…

Очень широко использовались собаки и в древнем Риме.

Там они караулили рабов и военнопленных. Они вступали и в непосредственные схватки с врагом. При раскопках Геркуланума найден барельеф, на котором изображена мощная собака в доспехах, защищающих ее от ударов копий, обороняющая римский пост от вторгающихся варваров. По сути, это была первая пограничная собака.

С развитием военной техники, казалось, роль собаки-бойца окончилась, и навсегда, но вышло не так. С конца прошлого века собаки начали вновь появляться в армиях различных государств.

В войнах на Балканах русские войска первые успешно применили пастушьих собак для охраны на аванпостах. Зачуяв турок, овчарки принимались лаять и поднимали тревогу.

В первую мировую войну использовались различные специальности собак: связная, санитарная, розыскная, караульная, сторожевая.

Собака оказалась очень полезной и в мирное время.

Особенно широкое использование нашла служебная собака. Она — незаменимый пастух колхозного и совхозного стада, сторож, охраняющий колхозный амбар с хлебом, почтальон, дежурный на водной станции, поводырь слепого.

Наше собаководство — самое массовое в мире. Любители, объединяемые клубами служебного собаководства, специальные школы-питомники, принадлежащие государству, готовят животных к мирной работе, а также и на случай военной опасности.

Вспомните северные окраины нашей необъятной родины. Там есть районы, где собачья упряжка является единственным видом наземного транспорта. А пограничные собаки, несущие вместе с доблестными пограничниками охрану наших рубежей! Среди этих собак много таких, которые помогли своим вожатым задержать немало нарушителей границы — диверсантов, разведчиков.

Большинство наших культурных животных, вероятно, уже не смогли бы вернуться к тому образу жизни, какой вели его далекие предки. Так, собака в значительной степени утратила способность сама добывать себе пищу — ловить диких зверей и птиц; в жестокой борьбе с более крупными хищниками отстаивать свое существование. Но зато она приобрела необыкновенную привязанность к человеку: она служит ему, исполняет его желания.

Собака — ваш друг, всегда помните об этом; а друзей не бьют, не истязают, не срывают на них свое дурное расположение духа. Запомните, повторяю, это. Иначе вам не раз придется горько раскаяться в своих ошибках.

Сергей Александрович сделал паузу и внимательно оглядел слушателей:

— Я говорил о том, что собаку необходимо учить. Не подумайте, что это возложит на вас тяжелое бремя и ваша собака превратится для вас в обузу. Прежде всего она будет служить непосредственно вам, а занимаясь с нею, вы лишь сделаете ее более ценной, более полезной для себя, ее хозяина. Да вы в этом скоро убедитесь сами!

 

ДЖЕРИ ПОДРАСТАЕТ

Вечерами я ходил на семинар в клуб, а дома, в свободное время, пытался применить приобретенные знания к своему юному четвероногому товарищу — Джери. Регулярно дрессировать щенка еще было рано, но кое-чему учить можно.

Щенок освоился со своей кличкой, привык к ошейнику и уже не рвался как бешеный, когда я брал его на поводок.

Пришлось ему претерпеть и купирование ушей. Операцию производил знакомый мне хирург. Тщательно вымерив уши моего дога, он захватил их специальными зажимами и отрезал треугольные, так умилявшие меня лопушки.

Щенок громко выл и стонал и так рвался из рук, что мы втроем едва удерживали его на столе. Операция длилась около получаса. Уши заштопали шелковой ниткой, прижгли йодом и тогда изувеченного малыша отпустили.

Операция произвела на меня и всех домашних гнетущее впечатление, и я тогда дал себе обещание больше никогда не повторять ее, обещание, которое, вероятно, теперь не сдержал бы, ибо форма требует своего. А остроконечные, стоячие уши для дога — это форма.

Измученный малыш, измазанный йодом и собственной кровью, поскулил немного, а потом полез ко мне на колени, ища у меня забвения от перенесенной боли и испуга.

Чем старше становился Джери, тем больше сообразительности он проявлял. Регулярная дрессировка еще не началась, но несколько приемов мой питомец выучил очень легко во время игры.

Как-то раз на прогулке, когда он весело скакал и резвился около меня, я швырнул в сторону палку. Шалун тотчас стремглав помчался за ней вдогонку, схватил зубами и принялся бегать с «поноской». Я подозвал его, усадил подле себя и, приказывая: «Дай!», осторожно высвободил палку из пасти. Потом, приговаривая: «Хорошо, Джери, хорошо!», угостил его кусочком сахара (лакомство, всегда лежало у меня в кармане). Затем с командой: «Апорт!» — я швырнул палку еще раз — щенок вновь ринулся за ней.

Так было проделано пять раз. На шестой щенок бежать отказался — надоело.

Я не настаивал. Но на следующий день повторил все сначала. Все мои приказания щенок выполнил хорошо. По команде «Апорт!», что означало «принеси, подай», он пулей мчался к тому месту, где падала палка, разыскивал ее и так же стремительно бежал назад, держа ее в зубах.

Раз, когда Джери был особенно послушен и исполнителен, я попытался научить его сидеть.

Настойчиво повторяя: «Сидеть, Джери, сидеть!», я, как показывал нам Сергей Александрович, нажимал левой рукой на круп щенка. Джери попытался высвободиться, но моя правая рука крепко держала его за ошейник. Испуганно сжавшись, щенок сел. Я сейчас же подбодрил его: «Хорошо, хорошо, Джери!» — и дал кусочек лакомства.

Однако, едва я отнял руку от спины Джери, он поспешно вскочил. Я силой посадил его вновь. Опять дал лакомства, приговаривая: «Хорошо, Джери, хорошо сидеть!» И так несколько раз, неторопливо, но настойчиво и спокойно, отнюдь не пугая щенка.

Назавтра мы повторили упражнение. Четвероногий ученик был спокойнее, чем накануне. Он не вырывался и как будто старался понять, в чем тут дело, чего хочет от него хозяин. Смотрел мне в глаза и внимательно вслушивался в слово «сидеть». А еще через день Джери садился по одной команде.

Научить его «лежать» оказалось уже значительно легче. Посадив щенка, я беру правой рукой концы его передних лап и стараюсь оттянуть их вперед. Тело Джери принимает лежачее положение. Чтобы щенок не вырвался, я слегка придерживаю его левой рукой за спину и настойчиво говорю: «Лежать, хорошо лежать!» После пяти-шести повторений ежедневно в течение трех-четырех дней Джери знал и этот прием.

В общем, команды «Сидеть!» и «Лежать!», которые еще недавно приводили меня в восхищение и вызывали тайную зависть, когда я видел, как их выполняют другие собаки, мой Джери усвоил без особых усилий, легко и быстро. За каждое послушное исполнение приказа он получал вознаграждение — кусочек лакомства, который глотал с поразительной жадностью. Позднее я убедился, что «заработанные» таким образом Куски собака всегда глотает с большей жадностью, чем полученные «просто так».

Джери прекрасно дрессировался даже на черный хлеб. И в дальнейшем вся дрессировка была пройдена с ним на хлеб, а нередко и на черствую корку. Повышенный пищевой инстинкт Джери сослужил мне в этом случае хорошую службу.

Не следует думать, что если собака не жадна, то она будет плохо дрессироваться. Можно отлично выучить любую собаку. Нужны лишь терпение и настойчивость; ни в коем случае нельзя бить животное во время дрессировки. Щенок полюбит занятия и раз от раза станет все послушнее, все восприимчивее.

Иногда мне случалось наблюдать такую странность: занимаешься с собакой, мучаешься — ни в какую! Пес тебя не понимает. Бросаешь занятия. На следующий день пробуешь вновь, с тревогой спрашивая себя, неужели повторится вчерашнее, и — о, удивление! — собака выполняет все с первого слова или жеста: садится, ложится, дает голос без какого-либо принуждения или усилий с моей стороны.

Если занятия с собакой проходят плохо, не надо настаивать, — лучше на пять-шесть дней оставить ее в покое. Вы убедитесь, что после этого собака будет заниматься куда успешнее. Это так называемое «явление перелома», оно носит временный характер.

С некоторых пор я стал замечать, что мой Джери тотчас после обеда уходит во двор и возвращается оттуда в странном виде: шерсть на морде в земле, нос густо вымазан в глине, а сквозь нее проступают капельки крови. Что за штука? Заинтересовавшись, я решил выследить щенка.

Выпустив его однажды, как обычно, во двор, я заметил, что он сразу же направился в дальний угол. Там мой Джери быстро вырыл лапой небольшую ямку, а затем принялся усердно забрасывать ее землей, работая носом, как лопатой. Когда я подошел к нему, щенок с виноватым видом стал ласкаться ко мне. Расковыряв щепкой разрыхленную землю, я обнаружил в ямке… ломоть черного хлеба. Ковырнул глубже и рядом обнаружил еще несколько уже полусгнивших кусков, зарытых, видимо, давно. Были тут и полуобглоданная кость, и рыбий хвост, и голова селедки. Настоящее кладбище обеденных остатков!

Очевидно, мой запасливый пес остатки пищи забирал в пасть и относил в свой тайник. А так как в пасти его мог свободно поместиться кусок величиной с ладонь, то долгое время эти проделки оставались незамеченными и Джери успел скопить в своей кладовой кое-что «на черный день».

Этим дело не кончилось. Через несколько дней я заметил, что куски, валявшиеся у разоренного тайника, исчезли. Пес успел подыскать новое укромное местечко и перенес их туда.

Кроме основного пищевого рациона, щенок получал много костей. Иногда он не справлялся с ними, и тогда, устав от многочасовой грызни костей, загребал остатки под подстилку, а сверху ложился сам. Таким образом он также скопил порядочный запас, и, когда я однажды взял эти кости у него, он долго выпрашивал их обратно, повсюду следуя за мной и просительно заглядывая в глаза.

Первые месяцы я кормил Джери шесть раз в сутки, потом пять, потом четыре. К полугоду он стал есть три раза в сутки, а после полугода был переведен на режим взрослой собаки — два раза в сутки: в девять часов утра и в пять часов вечера.

Пищу своему воспитаннику всегда старался давать свежую и самую разнообразную: хлеб, разные каши, мясное варево.

Я знал, что кости ни в коем случае не должны заменять пищу. При излишнем кормлении костями у собаки нарушится пищеварение, ее может тошнить (в желудке залеживаются непереваренные остатки костей).

Не злоупотреблял и хлебом: во-первых, собака плотоядное животное, а поэтому в рационе обязательно должно быть мясо, мясные продукты; во-вторых, при пичканье хлебом собака вырастет рыхлой, или, как мы говорим, «сырой».

Количество пищи должно быть такое, чтобы пес и не переедал чрезмерно, не раздувался, как шар, и чтобы он не худел, не оставался впроголодь.

От многих владельцев собак мне часто приходилось слышать, что они избегают давать своим питомцам рыбу из опасения, как бы собака не подавилась острыми рыбьими костями. Вначале поступал так и я. Но потом один старый собаковод посоветовал мне:

— Рыба — прекрасная пища! И не бойтесь давать ее своей собаке. Не беспокойтесь, не подавится. На далеком Севере лайкам дают исключительно одну рыбу, а ведь живут и не умирают.

Я послушался его и никогда не раскаивался. Джери поедал рыбу очень охотно. Один раз, правда, он сильно укололся, но зато после этого стал осторожен и умело уничтожал все, вплоть до реберных костей.

Как средство против рахита я подбавлял в корм рыбий жир, по одной столовой ложке ежедневно.

Ел Джери очень много и, несмотря на обильный и питательный рацион, вечно чувствовал себя голодным, вечно шнырял в поисках лишнего куска. Невозможно было гулять с ним по городу без того, чтобы какая-нибудь сердобольная старушка укоризненно не проворчала в мою сторону: «Вишь, собаку завел, а кормить скупится. Бедная, еле ноги таскает с голодухи».

Щенок в самом деле еле таскал ноги. В первые месяцы животное растет прежде всего в высоту, а уж позже оно раздается в ширину, нарастают и укрепляются мускулы, вообще происходит окончательное формирование организма. Потому мой Джери все тянулся и тянулся кверху, а силенки по-прежнему было немного.

Помню, мы возвращались с прогулки, когда щенок решил показать свою прыть. Он побежал к дверям квартиры, резво прыгнул на крыльцо и, не преодолев этой высоты, споткнулся, ударился челюстью о ступени так, что лязгнули зубы, и свалился наземь. Плохо еще носили его ноги в то время!

Гулял Джери очень много. Памятуя наказ Сергея Александровича, я не жалел времени на прогулки. Да они были очень интересны, эти прогулки!

Почти ежедневно наблюдалось что-нибудь новое в поведении щенка. Сегодня он облаял прохожего, когда тот поманил его к себе. Назавтра, получив внушение, не побежал вдогонку за курами, хотя соблазн был весьма велик. Еще на следующий день прошел целый квартал у левой ноги хозяина по команде «Рядом!» без окрика и принуждения, поводком.

Хождение рядом применялось при каждом удобном случае. «Рядом» — трудный прием. Он требует от животного большой дисциплины, послушания, а от дрессировщика — выдержки и настойчивости.

Как происходит приучение к приему «рядом»?

Подана команда «Рядом». Прицепив Джери на поводок и держа конец поводка в левой руке, я медленно иду, придерживая пса у левой ноги. Через некоторое время поводок незаметно ослаблен. Джери немедленно забылся — игривой молодой собаке трудно сдержать себя — и потянул вперед. В ту же секунду замедляю шаг, чтобы расстояние между нами сразу увеличилось (это заставит собаку сильнее почувствовать свою ошибку), и, командуя «рядом», резко дергаю поводок к себе. Джери сразу останавливается, виновато оглядывается на меня. Заняв прежнее положение слева от хозяина (всегда слева!), он некоторое время старательно бежит рядом, заглядывая в лицо. И в виде поощрения за свое послушание получает лакомство.

Но вот на дороге попалось что-то интересное. Пес задержался, отстал и внимательно обнюхивает какой-то кустик. Тотчас ускоряю шаг (чтобы опять дать собаке сильнее почувствовать свою ошибку) и снова с окриком «рядом» делаю резкий рывок поводком. Джери с виноватым видом занимает полагающееся место.

Так он постепенно привык к команде «Рядом». Вскоре на прогулке поводок отцеплялся, и уже достаточно было одного приказания, чтобы собака послушно бежала у левой ноги.

Давно минуло то время, когда я тщетно старался приучить Джери к чистоплотности. К полугоду он стал безупречен. Сергей Александрович оказался прав: щенок действительно не мог, пока не развился и не окреп физически, выполнить то, что от него требовали.

Зимой моего воспитанника стали донимать морозы. Дог не имеет пушистой шубы; шерсть его коротка, хотя так густа, что в некоторых местах, например на шее, почти невозможно добраться до тела. У щенка же шуба была совсем жидкой, да к тому же недоставало жирового покрова. Небольшие морозы Джери еще терпел, но в суровые декабрьские дни для него началось настоящее мучение. Щенок горбился, стараясь сжаться в комочек, и, придерживая то одну, то другую лапу на весу, торопливо отрывал их от земли. Лапы, надо полагать, начинало ломить, щенок опрометью бежал домой и там, лежа в своем уголке, еще долго повизгивал, осторожно полизывая окоченевшие конечности.

Весьма возможно, что я пошел бы по линии наименьшего сопротивления и оставил бы Джери в покое, предоставив ему возможность отлеживаться в морозы дома, как это, к сожалению, часто делают недальновидные и мягкосердечные любители, если бы не вмешательство Сергея Александровича. Узнав о моих сомнениях, он, со свойственной ему страстностью, подверг меня уничтожающей критике.

— Да если собака лежит на диване, то грош ей цена! Это уже не служебная, а комнатная собака, собака для декорации! — ораторствовал он, как будто перед ним находился не один я, а целая аудитория. — Кого вы хотите сделать из своего Джери? Игрушку? Забаву? Диванные собачки нам не нужны. Нам нужны служебные. И вы, кажется, хотели этого же. А что такое служебная собака? Это — сильное, выносливое животное, с быстрой реакцией на окружающее, превосходно отдрессированное, готовое по малейшему знаку, хоть в дождь, хоть в вьюгу, выполнить ваше приказание. А вы говорите, «зябнет»… Тренировать надо!

И, повинуясь Сергею Александровичу, я не церемонился и гулял с Джери при всякой погоде, желая вырастить действительно выносливую, крепкую собаку. Следил лишь за тем, чтобы в сильные холода мой питомец не топтался на месте, не жался ко мне, как поступают изнеженные собаки, и постоянно задавал ему работу — посылал за «апортом», вызывал на игру. Движение согревало щенка, организм постепенно приспосабливался к низкой температуре. И в дальнейшем, когда щенок вырос и превратился в грозного пса, он свободно стал переносить тридцатиградусные морозы.

 

НЕМНОГО ФИЛОСОФИИ ПО ПОВОДУ ЗАНЯТИЯ СОБАКОВОДСТВОМ

Правду сказал Сергей Александрович, заявив, что собаководство — интересное занятие, интересное и полезное, особенно для молодежи. И теперь, вспоминая занятия с Джери, я всегда испытываю радостное волнение.

Вероятно, тот, кто сам никогда не держал собак, усомнится в правдивости моих слов и недоверчиво пожмет плечами. Но я не буду убеждать такого скептика. Попробуйте сами — увидите.

Увлечение собаководством уже спустя каких-нибудь полгода успело дать мне многое, хотя как собаковод я еще был очень молод и мои познания в этой области не могли идти ни в какое сравнение с осведомленностью и опытом таких знатоков, какими были многие старые члены нашего клуба и сам Сергей Александрович. Собаководство обогатило меня сведениями из биологии, заставило совершенно другими глазами взглянуть на мир четвероногих существ, окружающих нас, а самое главное — оно дало мне Джери, моего верного друга.

Джери по праву стал членом нашей семьи. Однако — вот хитрец! — хотя и кормила его мать, но повиновался он только мне.

Бывало, мать выпустит его во двор и потом не может докричаться: зовет-зовет — хоть бы что! Джери бродит по двору, обнюхивает все углы, косит на нее глазом, а сам и ухом не ведет, будто все это не имеет к нему никакого отношения. Потеряв терпение, раздосадованная вконец мать прибегает ко мне: «Зови Джерку! Все горло сорвала, не слушается!» Выхожу на крыльцо и говорю спокойным голосом: «Джери, домой!» — и Джери, как будто того и ждал, с самым невинным видом и с полной готовностью трусит к дверям.

Мать называла это издевательством и негодовала страшно. Я же был счастлив.

Если Джери считал, что ему необязательно сейчас повиноваться, то уж никакая сила не могла сдвинуть его с места, и в этом сказывалась одна из черт его породы.

Дворняжка покорна всегда. Всю свою жизнь она вынуждена вести отчаянную борьбу за существование, голодать, скитаться по помойкам, и это отразилось на ее характере: только не обижайте ее и она счастлива. Дворняжка не выносит человеческого взгляда; поймав его на себе, она вся сжимается, юлит и делается пришибленной, точно в чем-то провинилась. Джери мог встретить ваш взгляд в упор, не мигая. Бездомная дворняжка, если смотреть ей в глаза, не бросится никогда; породистая злобная собака именно в этом случае может скорее наброситься на вас.

Но нужно уметь разбираться и в настроениях собаки. Для всех посторонних в глазах Джери было только одно выражение — злобности, угрозы. Я же читал в них и другие чувства: любовь, преданность, безграничное обожание. Они были очень выразительны, эти голубовато-блеклые, светлые глаза с глубокими черными точками зрачков. По выражению глаз я мог безошибочно определить, какие чувства владеют сейчас Джери; я знал: весел он или печален, настроен игриво или готов с оглушающим грозным рыком ринуться на кого-либо, и в зависимости от этого мог вовремя остановить, направить его действия по своему желанию.

Замечу, что это понимание чувств было взаимным, и если я был внимателен к Джери, то и он платил мне тем же. Хозяин чем-то расстроен, сам не заметил, как испустил тяжелый вздох, — а пес уже «понял», прижал уши и пошел в свой угол, точно пришибленный. Долгое время меня чрезвычайно поражало, насколько точно определял Джери малейшие нюансы моего состояния.

Теперь я мог различить, когда поступками собаки руководит инстинкт, полученный от предков, а когда — условный рефлекс, приобретенный им при жизни, нередко при прямом моем воздействии. Понимая это, мне легче было дрессировать, легче использовать собаку, прививая ей нужные качества.

Мне стало близким имя академика И. П. Павлова, любившего и понимавшего животных и прежде всего — собаку.

Для неискушенного человека все собаки одинаковы, все «на одно лицо». Он различает их только по росту и цвету. В действительности у животных есть тоже свой «характер».

Павлов подразделил всех собак, в соответствии с особенностями проявления высшей нервной деятельности, на четыре типа (подобно тому, как делят и людей): 1) слабый тип (меланхолики); 2) уравновешенный, подвижной тип (сангвиники); 3) возбудимый, безудержный тип (холерики); 4) инертный, малоподвижный тип (флегматики). Замечено, что той или иной породе присущи те или иные наиболее характерные для нее черты поведения; доберман-пинчер — чрезвычайно возбудим, настоящий холерик, дог — более уравновешен. Однако внутри породы могут встретиться все четыре типа.

Самый желанный тип в собаководстве — собака-сангвиник. Она хорошо дрессируется, послушна и в то же время в меру возбудима, злобна, но уравновешенна — зря не бросится. К такому типу принадлежал мой Джери.

Интересно заметить, что «характер» собаки вырабатывается воспитанием и в какой-то степени зависит от характера хозяина. В доме, где все веселы, общительны, бодры и ровны в обращении, и животные скорее будут послушными и резвыми, с нормальными проявлениями всех инстинктов. И это вполне закономерно, ибо ни одно животное не находится в такой тесной близости к человеку, как собака, и совершенно естественно, что эта близость оказывает на нее постоянное и действенное влияние.

Все собаки по характеру их использования подразделяются на три основных группы: служебные, охотничьи и комнатные (или декоративные). К последним относятся все мелкие породы: болонки, левретки, шпицы, мопсы, японские собачки и прочие, вплоть до карликовых, способных свободно поместиться в пивном бокале. Служебные собаки, в основном, крупные, мощные, обладающие большой силой и выносливостью: это овчарки, лайки, доберман-пинчеры, эрдельтерьеры, доги, боксеры, ротвейлеры и другие. Охотничьи — сеттеры, пойнтеры, борзые, гончие, таксы, фокстерьеры, а также лайки, которые являются универсальными собаками, пригодными как для служебного, так и для охотничьего использования (и в этом их особая ценность, не говоря уже о неприхотливости и способности приспосабливаться к любым условиям).

 

БУДНИ «СОБАЧЬЕГО» КЛУБА

Сколько разговоров, когда в клубе соберется несколько «собачников»! Пойдут нескончаемые «собачьи» истории, один вспомнит одно, другой — другое… А собрание собаководов? Надо видеть азарт, с каким обсуждается судьба какого-нибудь щенка или собаки, приметы породы (пятно не там!)… На взгляд неискушенных — смешно и непонятно. Фанатизм! И это очень хорошо. Именно собаководческий фанатизм всегда питал любителей, заражая энергией всех, кто хоть в какой-то степени прикоснулся к собаководству; и это, повторяю, очень, очень хорошо. Ведь без страсти не создашь ничего достойного внимания.

В клубе вы можете и приятно провести время за интересной беседой, и многому научиться. Тут вы узнаете немало такого, чего не найдете ни в одном учебнике. Как выбрать лучшего щенка из «гнезда»? Вопрос, который волнует всех начинающих любителей. Обычно предпочитают самого крупного и толстого. А вот один старый охотник, владелец превосходных лаек, сказал мне, что надо брать самого резвого, хотя бы он даже уступал в размерах другим. Его темперамент — порука, что он не отстанет от них.

Услышите вы здесь и ответ на такой вопрос: почему собака кружится, прежде чем лечь? Да потому, что миллионы лет назад ее предки жили на воле, и собака, ложась, приминала высокую траву, устраивая себе логово. Уже давно-давно собака не живет в лесу или степи, но остался атавизм — унаследованная от родичей инстинктивная привычка делать то, что когда-то делали предки, хотя нужда в этом отпала.

А как правильно дозировать выдачу пищи собаке? В условиях питомника пища обычно нормируется по весу. Ну, а любитель — не будет же он каждый раз взвешивать пищу. Для этого есть общее правило: худеет собака — значит, ей не хватает питательных веществ; если жиреет — перекармливаете ее.

Я знал теперь, что собаку может тошнить по утрам не оттого, что она заболела, а по той простой причине, что накануне ей дали слишком много костей. Вот говорят, что нельзя кормить сырым мясом — будет злой. Нельзя давать куриные и вообще птичьи кости — будет драть птицу… Это неверно! Сырое мясо может принести только пользу… В меру данное — но обязательно свежее и хорошего качества, — оно отлично усваивается организмом и возбуждает аппетит. А про куриные кости можно сказать то же, что уже говорилось о рыбных и рыбе вообще.

Другие наставляют: пусть всегда лежит кусочек серы в воде — от чумы. Давайте истолченную серу в пище — тоже от чумы. А старый любитель, опыту которого доверяли все члены клуба, заявил мне: от чумы есть только одно действительно надежное средство — общее хорошее состояние и упитанность собаки. Кстати, это лучшее средство вообще от всех болезней.

В клубе люди самых разнообразных профессий, возраста и интересов охотно делились своим опытом, взаимно обогащая знаниями друг друга. И это вносило в атмосферу клуба особое ощущение дружественности, спаянности, дух коллективизма. Я не помню случая, чтобы кто-нибудь из коллег отказал мне в совете или помощи, когда я нуждался в этом.

Много полезных советов и сведений я узнал в клубе.

Прием посетителей и консультацию по возникающим у любителей вопросам вел здесь либо Сергей Александрович, либо инструктор Шестаков, веселый плечистый человек, смелый и ловкий в обращении с собаками.

Сергея Александровича знал в городе каждый собаковод. Про него рассказывали удивительные вещи. Говорили, например, что однажды он на пари вошел в клетки к тридцати злобным собакам, отдрессированным, или, как говорят собаководы, отработанным по караульной службе и совершенно не знавшим его; только три не пустили его, остальные спасовали. Пари заключалось в следующем: Сергей Александрович утверждал, что дрессировка недостаточна хороша, и, войдя в клетки к собакам, доказал тем самым свою правоту. В другой раз он поймал овчарку, бегавшую по улице с обрывком веревки на шее, от которой панически разбегались все прохожие, и доставил ее владельцу. Самое удивительное, что за всю свою собаководческую практику он не имел ни одной царапины, ни одного укуса от собак. Когда ему говорили об этом, он отвечал, пожимая плечами:

— Я не вижу в этом ничего особенного. Каждый собаковод должен уметь сделать то же самое. Да вон — возьмите Григория Сергеича, — кивал он в сторону Шестакова, — он еще не то делал. Просто надо знать психологию животного…

В клуб приходит много людей. Один хочет приобрести породистого щенка и вступить в члены; у другого потерялась взрослая собака; у третьего не ладится с соседями: Джальма ведет себя неспокойно, много лает, пугает. Соседи жалуются в домоуправление, требуют чуть ли не вмешательства милиции.

Его успокаивают: владелец служебной собаки не обязан спрашивать согласия жильцов, чтобы держать ее на своей жилой площади (я подчеркиваю: на своей); она состоит под охраной закона. Но одновременно следует и внушение ему: надо содержать собаку так, чтобы она причиняла как можно меньше беспокойства другим и, уж конечно, не набрасывалась на людей и не кусала их.

Кого здесь только нет! Здесь можно встретить и артиста, и инженера, и рабочего.

Приходят сюда и пионеры. О, это самые азартные «болельщики» собаководства. И если уж кто начал заниматься собаками в этом возрасте — не бросит до седых волос!

Еще не всякий понимал важности работы, осуществляемой клубом, но, живая, интересная, она невольно увлекала, затягивала.

Словом, это было место постоянного и полезного общения, действительно клуб, каким он и должен быть. Меня постоянно тянуло туда. И сейчас, когда уже прошло столько лет, я всегда с удовольствием вспоминаю эту славную пору своей молодости, клуб, товарищей. Впрочем, вспоминать молодость всегда приятно и немного грустно…

 

НА «ТИХОМ» ДЕЛЕ

Не надо думать, однако, что клуб, который с некоторых пор стал занимать все большее место в моей жизни, отнимая почти весь досуг, ограничивался лишь тем, что помогал воспитывать собак для индивидуального пользования. Нет, у клуба были еще и обширные хозяйственные обязательства. Сергей Александрович был верен себе: стараясь удовлетворить личные потребности каждого члена клуба, он всегда помнил и о государственном интересе.

— Мое глубочайшее! — приветствовал он всякого приходящего к нему, усаживал, подолгу беседовал, выспрашивая, чего тот хочет, а затем обязательно выяснял, не примет ли новичок участия в каких-либо практических мероприятиях клуба.

Сергей Александрович завел даже специальную анкету, в которой был такой вопрос: чем ты помог осоавиахимовской организации?

Под стать себе Сергей Александрович подобрал и весь штатный аппарат клуба, который был не очень велик, но деятелен.

Я уже упоминал инструктора Григория Сергеевича Шестакова. Этот веселый, общительный и находчивый человек был любимцем всех «собачников». Он был в дружбе с охотниками-лаечниками; даже ловцы бродячих собак и те отлично знали Шестакова, и не было случая, чтобы, отправившись спасать какую-либо очередную жертву уличных собаколовов, Григорий Сергеевич не добивался успеха.

Собаками Шестаков начал заниматься еще с детства и каждую из них считал почти своей, то есть, по крайней мере, обращался с ними так, как будто все они должны знать и любить его, а уж попытаться укусить — да ни-ни, упаси боже!

У Шестакова были жена и сынишка лет пяти; он и их приучил возиться с собаками, и дома у него всегда была настоящая псарня: две, три, а то и полдесятка собак, преимущественно лаек, которых ему привозили разные знакомые и незнакомые люди, приехавшие с Севера. Через его руки прошел и знаменитый Грозный, ставший впоследствии чемпионом СССР, одна из лучших лаек, какую мне довелось видеть.

Про Шестакова можно сказать, что это был настоящий практик собаководства. И если Сергея Александровича больше всего привлекала «поэзия собаководства», то для Шестакова главным было другое — практическая польза, которую приносила собака.

Чрезвычайно колоритной личностью был каюр Спиридон Ерофеевич Марков, управляющий клубной собачьей упряжкой.

Представьте себе человека ростом с тринадцатилетнего подростка, щуплого, с рябым, изрытым оспой лицом, с худыми жилистыми руками и тонкими, как у девочки, голоском. Короткие узкие брючки едва достигают лодыжек, на голове драная шапка или засаленная смятая кепчонка, ворот косоворотки всегда расстегнут, а пальцы желтые от вечного курения «козьей ножки» — вот вам каюр Марков, к которому я и по сей день сохраняю самое нежное чувство за его ласковое обхождение с собаками и открытую душу.

Марков был хром (в детстве лошадь отдавила ногу), но, несмотря на свою увечность, очень ловко вскакивал на санки на полном ходу упряжки (хотя собаки в скорости бега могут вполне соперничать с лошадью) и вообще отличался большой подвижностью.

Мое первое знакомство с Марковым произошло, когда он привез на собачьей упряжке ко мне на квартиру продукты для Джери. Он копался над санями, отвязывая поклажу, спиной ко мне, и я принял его в первый момент за одного из активистов-пионеров, которые часто помогали взрослым. Меня поразила его тщедушность; оказалось, однако, как читатель убедится в этом позднее, он в полной мере обладал и выносливостью и мужеством.

Марков был холост, не имел близких родственников, и поэтому все интересы его сосредоточивались вокруг клуба. С Шестаковым его связывала давняя дружба, что, однако, не спасло маленького каюра от бесконечных нападок инструктора, избравшего приятеля мишенью для своих острот.

Марков и Шестаков — главные помощники Сергея Александровича. Кроме них, были вожатые собак, коновозчики, рабочие питомника, повара, бойцы охраны. Характерным для всех них было понимание «души» животного и любовь к своему делу.

— Дело наше тихое, — говорили они, — а польза есть.

Слово «тихое» они употребляли в смысле «незаметное», ибо буквально тихим его никак нельзя было назвать: громогласный собачий лай и рычание постоянно слышались с территории клуба.

Сергей Александрович добивался, чтобы собака сделалась нужной в самых разных сферах жизни. По его идее начали развозить на упряжках с клубного склада продукты для любительских собак.

«Собачий транспорт» стали охотно арендовать торговые предприятия и в связи с этим в центральной прессе появилась даже пространная статья об успешном использовании собачьих упряжек в условиях большого города. Зимой Марков и его напарник ездили на санях, летом — на легкой тележке с пневматическими шинами, вроде велосипедных.

Сергей Александрович был поистине неистощим на всякие новшества с использованием собак. Так, по его предложению, собаки были испробованы на охране одного из центральных парков города, где хулиганы постоянно портили деревья и цветы. Дрессировка животных была очень простой: на идущего по дорожке человека они не обращали внимания, но стоило протянуть руку к цветку или попытаться ступить на газон — они тотчас же показывали свои зубы. Не кусали, а именно только показывали зубы, но этого было вполне достаточно: с появлением четвероногих сторожей хулиганство прекратилось.

Много шума вызвал случай на пруду, где был учрежден пост спасения на воде с постоянным дежурством собаки-водолаза.

Группа детей вздумала покататься на лодке. Как всегда, нашлись озорники, которые стали раскачивать лодку. Она опрокинулась, ребята с писком и визгом, как горох, посыпались в воду. Четвероногий ныряльщик, дежуривший на станции, без промедления устремился на помощь, рассекая поверхность пруда, как маленький быстроходный катер. Одна из девочек уже погрузилась с головой. Он схватил ее за платье и так, не выпуская из зубов, доплыл до берега. Пока спасали других, он успел прибуксировать к берегу еще одного утопающего;

«Тихое» дело приносило пользу.

По мере возрастания обязанностей росло и хозяйство клуба. Пришлось построить свой небольшой питомничек около центрального рынка, где жили собаки, еще не прошедшие обучения и не сданные по договору в аренду какому-либо предприятию. Там же размещались и все ездовые собаки, ходившие в упряжках.

Безраздельным хозяином в питомнике был Марков. Он жил тут же, в небольшой хибарке, вместе со стариком поваром, готовившим пищу для клубных животных. Здесь хранился и весь инвентарь: тележки, сани, упряжь, бачки, намордники, цепи.

Но собаки-дежурные у водоемов и в городских парках, развозка продуктов и прочее, чем по праву уже мог гордиться наш клуб, — все это было далеко не главное из того, к чему стремился Сергей Александрович, что он вынашивал давно. Наибольшее значение он придавал караульной службе. Он считал, что для настоящего времени наибольшую помощь могла принести именно караульная служба собак, и с обычной своей изобретательностью и энергией стремился везде, где можно, ввести ее.

 

ЖИВОЙ ЗАМОК. СЛУЧАЙ В КОМИССИОННОМ МАГАЗИНЕ

Сейчас, когда пишутся эти строки, стало обычным, что промышленные предприятия охраняются собаками; а было время, когда приходилось убеждать использовать собаку для охраны, доказывать, что собака может сделать это даже лучше человека.

Собака не проспит, для нее не существенно — день или ночь. Ей не нужно оружие: у нее есть клыки, которые устрашат всякого.

Наш клуб дал объявление в газетах об использовании собак для охраны, разослал письма предприятиям; систематически проводил публичные лекции о применении собаки в народном хозяйстве. Это, наконец, дало свои результаты. Целесообразность и выгодность вахтерской охраны с собаками скоро учли все заинтересованные в ней, и в клуб посыпался дождь заявок.

Сергей Александрович разрывался теперь между клубом, где постоянно требовалось его присутствие, и объектами, охраняемыми собаками, принадлежащими клубу. Он еще больше загорел, похудел, но ни разу не пожаловался на усталость. Энергии в нем, казалось, прибывало по мере того, как прибавлялось хлопот и забот.

— Великолепно! — громогласно возглашал он, потрясая только что полученным письмом. — Уралмашстрой желает иметь караульных собачек! Дадим! А это что? Камская нефтебаза просит прислать опытного инструктора по служебному собаководству. Обязательно пришлем!

И он, с довольным видом потирая руки, принимался мерять комнату широкими шагами, мысленно уже прикидывая, кого послать туда, кого — сюда, куда поехать самому, сколько животных и какое оборудование потребуется для организации нового дела.

Из разных районов города в клуб поступали вести о работе сторожевых собак. Так, двое неизвестных выломали забор, которым была обнесена заводская территория, и хотели совершить кражу, а вместо этого попали на зубы овчаркам.

Интересный эпизод произошёл на городском рынке. Вор забрался в павильон с промышленными товарами. Там оказался сторож — собака. Преступнику удалось каким-то чудом уйти, оставив на месте происшествия… свой пиджак, который и явился уликой, подтверждающей случившееся.

Мне вспоминается случай в комиссионном магазине.

Магазин находился как раз на полпути между моей квартирой и клубом, и нередко, направляясь к Сергею Александровичу, я заглядывал туда. Увлекаясь фотографией, надеялся найти там что-нибудь интересующее меня по этой части.

Заведовал магазином толстый юркий мужчина. Я видел его раза два или три, и, хотя он был весьма обходителен с покупателями, во мне он вызывал неприязнь.

Не у одного меня он возбуждал такое чувство, примерно то же испытывал к нему и вожатый Хусаинов, долговязый, жилистый татарин, обслуживавший собак, охранявших комиссионный магазин. Хусаинов считался одним из лучших бойцов-вожатых.

— Очень мне директор не нравится, товарищ начальник, — жаловался он как-то в моем присутствии Сергею Александровичу.

— Почему?

— Очень собак боится. Не любит их. Как увидит, так даже затрясется весь. Кричит мне: «Давай уводи скорее, а то еще цапнут!»

— А что ж они его будут цапать?

— Я тоже говорю, а он не верит, боится. Совсем плохой человек, товарищ начальник. Верьте слову! Хусаинов зря не скажет.

— Ну уж так и плохой? — с улыбкой возражал Сергей Александрович. — Мало ли людей боится собак!

— Плохой, — убежденно повторял татарин и крутил головой.

Действительность вскоре подтвердила эту характеристику.

В тот вечер я отмечал свой день рождения. В числе приглашенных был и Сергей Александрович. Он засиделся дольше всех. Гости уже разошлись, а мы с ним все сидели и беседовали.

Неожиданно зазвонил телефон: Хусаинов спрашивал начальника клуба.

— В чем дело, Хусаинов? Слушаю, — сказал Сергей Александрович, беря трубку.

— Товарищ начальник, беда! — Хусаинов говорил так громко, что я отчетливо слышал весь разговор.

— Какая беда? Что случилось?

— Беда, Сергей Александрыч! Пожалуйста, приезжай скорее! Прошу, приезжай!

— Да где ты? Что случилось? — заволновался Сергей Александрович.

— Я в магазине. Сюда приезжай!

Больше просить не потребовалось. Пообещав приехать немедленно, Сергей Александрович стремительно, как всегда, поднялся со стула.

Я вызвался сопровождать его. Что произошло, мы еще не знали; ясно было одно — Хусаинов зря звонить не будет.

Час был поздний, трамваи уже не ходили, такси не нашлось, и мы почти всю дорогу бежали.

Около магазина мы застали нескольких человек. Оказалось, Хусаинов поднял тревогу по всем инстанциям: позвонил и в милицию. Оттуда прибыли раньше нас.

Вскрывали пломбы, которыми был опечатан магазин; из-за дверей глухо раздавался собачий лай. Ночь была довольно темная, а уличное освещение скудное, и приходилось пользоваться карманными фонариками. Хусаинов был несколько неточен, говоря Сергею Александровичу, что он в магазине; в действительности он звонил из небольшой пристройки, служившей (с тех пор как тут появились собаки) чем-то вроде караульного помещения, где дежурил вожатый, он же боец-вахтер.

Рычание мотора возвестило о прибытии огромной пожарной машины. Пожарники, не мешкая ни секунды, принялись разматывать шланг.

И они сюда? Зачем?.. Мы с Сергеем Александровичем терялись в догадках.

По звонку Хусаинова можно было подумать, что на магазин напала шайка грабителей. Оказалось, совсем не то, хотя без грабителя действительно не обошлось.

Подкатила еще одна автомашина — легковой «газик». Из нее вышли трое: директор магазина, одетый наспех, и двое сопровождавших его. Директор был явно напуган всем происходящим. Вероятно, он чувствовал себя уже арестованным, пойманным с поличным.

Пломбы сняли, Хусаинов скрылся в магазине. Через минуту он вернулся, ведя на толстых поводках двух рычащих овчарок.

— Скорей! Скорей! — кричал он, показывая головой, чтоб мы спешили в магазин. — Товарищ начальник! Там, в углу!..

Мы толпой ввалились в магазин. Включили электричество.

Вместе с другими я и Сергей Александрович тоже оказались в дальнем углу помещения, куда показывал Хусаинов.

Здесь пахло паленой материей. На прилавке чернело большое пятно — след выгоревшего парафина. С прилавка горящий парафин подтек под полку — начали тлеть куски мануфактуры, лежавшие там. Вот-вот вспыхнет большой огонь… Пожарные оказались как нельзя кстати. Они мгновенно уничтожили всякую возможность пожара.

— Что за черт, откуда здесь взялся парафин? — сказал один из присутствующих.

— Свеча, — лаконично ответил другой.

Все стало ясно: кто-то, уходя, оставил горящую свечу. Впрочем, нет, не все. Почему в магазине оказалась свеча, да еще зажженная, когда есть электрическое освещение? Кто сделал это? Для чего?

Взоры всех присутствующих невольно обратились на директора. Он был бледен, глаза его блуждали.

— Вы уходили последним из магазина?

— Да… то есть нет…

— Да или нет?

— Да…

— Как сюда попала свеча?

— Не знаю… мне это неизвестно… Хотя, простите, припоминаю. У нас испортилось электричество… почему-то не было тока… пришлось зажечь свечу… И как я мог ее забыть! — уже оживляясь, продолжал он. — Хорошо, что вы приехали за мной…

— Вы что, посылали за монтером?

— Да, конечно!

Эти неосторожно слетевшие с языка слова оказались роковыми для директора. Он спохватился и замолчал, но было уже поздно.

— Стало быть, посылали? Отлично. Сейчас мы это проверим.

Короткий телефонный разговор с дежурным по ремонту линий Горэлектросети убедил старшего следователя, что предчувствие не обмануло его. Никакого отключения тока не было, и никакой заявки на монтера из магазина не поступало. Директор сказал неправду. Для чего?

— Надо немедленно сделать учет, — коротко резюмировал старший следователь. — Магазин опечатать, никого не допускать.

Я думаю, читатель уже догадался, что пожар в магазине пытался устроить сам директор. Учет, а также дальнейшее следствие показали, что он совершил большую растрату, что-то тысяч около ста, если не больше. Покрыть ее он не мог, да и не собирался, вот и решил спрятать концы в воду, точнее — в огонь. Оставил зажженную свечу — все получится само собой: свеча сгорит — поди докажи потом, отчего начался пожар!

План был задуман тонко; и, наверно, все осуществилось бы, не прояви смекалки вожатый Хусаинов.

— Как ты сообразил? Почему поднял тревогу? — допытывались у Хусаинова.

— Собака выла. Очень выла. Ну, я и понял: беда. Пожар или еще что. Так и в милиции сказал. А они вызвали пожарников. Очень хитро хотел сделать. Жулик! Да не вышло. Хусаинов дело знает!

Общее восхищение вызвало поведение собак, запертых в магазине. Это одна из них, вероятно уловив запах горелого, начала выть и всполошила Хусаинова.

Историю в комиссионном магазине вспоминали еще долго. Большой восторг вызвал тот факт, что директор несколько месяцев назад сам обратился в клуб с просьбой заключить договор на охрану магазина собаками.

— Сам и договор-то подписал, — смеялись в клубе — Знал бы — не подписывал!

 

ТРАНСПОРТ С КАВКАЗА

Развитие караульной службы вызвало большой спрос на собак. Но караульных собак в клубе не хватало. Этому не могли помочь даже самые решительные методы ускоренного разведения, ибо, пока щенок превратится во взрослое животное, сколько нужно ждать: год, полтора, два! А собаки требовались немедленно, сейчас.

Не могли помочь клубу и любители, поскольку любителей в нашем городе тогда было еще не так-то много. Да, конечно, и не все они имели собак, пригодных для охраны.

После небольшого совещания в клубе решили командировать Шестакова на Кавказ — за кавказскими овчарками. Караульная служба нуждалась в собаках выносливых, мощных. Такой и была кавказская овчарка, старая отечественная порода, служившая народам нашей страны еще тогда, когда многих государств Европы не было и в помине.

Заготовить собак — задача не хитрая, если имеешь дело с дворовыми шавками; это без особого труда делают уличные ловцы, поставляя живой материал для опытов в научно-исследовательские учреждения и вузы. И совсем по-иному выглядит это, если перед вами могучее, неукротимое животное с мощными клыками. Такое животное не дается легко в руки человеку. А если их еще несколько и все они готовы разорвать тебя?.. Для подобного предприятия требовался человек опытный и смелый. Сергей Александрович не смог поехать: дела удерживали его на Урале. Выбор пал на Шестакова. Списались с Осоавиахимами Грузии и Армении, снабдили Шестакова документами и письмами, дали ему крупную сумму денег, и он уехал.

Сначала все шло как нужно. Шестаков регулярно сообщал о себе: прибыл благополучно; встретили хорошо; начал закупать; закупил, выезжаю… И после этого молчание.

Проходили день за днем, а от Шестакова ничего! От успеха его поездки зависели дальнейшие планы клуба. Сергей Александрович уже заключил много договоров с предприятиями.

Прошла неделя, другая, третья — от Шестакова ни слуху ни дулу. Сергей Александрович начал не на шутку тревожиться: у Шестакова должны были давно кончиться деньги. И вообще, где он, что с ним?

— Да где он сгинул?! Не съели же его собаки! — говорил каюр Марков, сам не зная того, как он был недалек от истины.

Все невольно начинали задавать вопрос: не попал ли наш посланец в какую-нибудь беду? Может быть, заболел? Но случись что-нибудь, мы узнали бы скорее. Куда же, в таком случае, он запропастился? Что с ним происходит? Ведь не иголка же, в самом деле, чтобы потеряться!

А происходило вот что.

Дела поначалу шли у Шестакова как нельзя лучше. Кавказские товарищи отнеслись к его миссии с полным пониманием, предоставили в его распоряжение машину, оказали всяческую поддержку.

Кавказ — старый центр собаководства. Хорошие собаки там в каждом колхозе, совхозе, в каждом горском селении.

В различных районах Армении и Грузии Шестакову удалось купить тридцать девять взрослых овчарок и двух трехмесячных щенков. Все это было не так уж сложно: животных приводили на сборный пункт сами чабаны, они же помогли погрузить собак в товарный вагон. Распростившись с гостеприимными хозяевами, Шестаков тронулся в обратный путь на Урал.

Он надеялся добраться до дому за пятнадцать-шестнадцать суток. Исходя из этого; ему был выдан и запас продовольствия для собак — кукурузная мука и мясо. Но все расчеты оказались спутанными: вагон двигался очень медленно, застревая чуть ли не на каждом полустанке. Это поставило Шестакова в весьма затруднительное положение.

Шестаков и сам был повинен в выпавших на его долю трудностях тем, что, как признавался потом он, «пожадничал», купил еще щенков и оставил денег на дорожные расходы меньше, чем предусматривалось сметой.

Чтобы не заморить собак, вынужденный растягивать средства и продукты, Шестаков стал экономить на собственном питании, следуя старой пословице: хороший хозяин сам не съест, а скотине даст.

Надо представить его положение: сорок свирепых псов, ловящих каждое движение вожатого и только ждущих момента, как бы наброситься на него, и он — один в этой движущейся псарне, запертый в вагоне, из которого и не выйдешь, пока не остановится поезд. Действительно, это требовало настоящего бесстрашия!

В вагоне имелись нары. Собаки сидели на нарах, под нарами — в три яруса. Вагон был небольшой, овчарки привязаны накоротке, на прочных позвякивающих цепях. В первые два-три дня они часто схватывались одна с другой, а разнимать их было трудно. «Пока разнимаешь двоих, — говорил после Шестаков, — сзади тебя хватают другие».

В течение первых же часов они порвали у него шинель, поранили пальцы, прокусили ладонь.

В вагоне была неимоверная духота, вонь. Выводить собак на стоянках Шестаков не рисковал — это было слишком сложно: каждый раз отвязывать и привязывать, спускать на землю и снова поднимать, ежесекундно ожидая, что собаки набросятся на тебя. Да и не каждая подпустила бы к себе! Приходилось вагон по нескольку раз на день споласкивать горячей водой, за которой он бегал на каждой станции, и чистить, как чистят в зоопарках клетки у больших хищных зверей.

«Был сам уборщик и поломойка», — так деликатно отзывался он потом об этой стороне своего путешествия.

Ночами было холодно. Шестаков раздобыл железную печурку и затопил ее. Собаки тоже тянулись к теплу. Один крупный пес сильно подпалил себе хвост и бок и чуть не сгорел заживо. Из серого он сделался желтым.

— Эх ты, паленый, паленый! — говорил Шестаков, сидя перед огнем и поглядывая на овчарку, привязанную в метре от него.

В конце концов за собакой так и закрепилась кличка — Палён.

Бодрое расположение духа не оставляло инструктора почти всю дорогу. Он испытывал тревогу, лишь когда принимался подсчитывать свои быстро тающие ресурсы. Он сильно урезал порции животным. Теперь он кормил их лишь раз в сутки и помалу, но не помогало и это. Запасы провианта исчезали гораздо быстрее, чем колеса отсчитывали километры.

Другого все это привело бы в отчаяние. Но Шестаков принадлежал к тем истинно прирожденным «собачникам», которые в любом деле с собаками видят что-то, безусловно полезное, необходимое, а трудности не смущали его. Какое дело обходится без трудностей!

На одной из станций Шестаков договорился с дежурным железнодорожником и военным комендантом, чтобы вагон на сутки отцепили от поезда. Вагон поставили в тупик, а Шестаков пошел на рынок, продал свой добротный суконный костюм, сшитый незадолго до поездки, и на вырученные деньги купил четыре пуда гороховой муки для собак и продуктов для себя. Это поддержало, но ненадолго.

На станции Агрыз операцию пришлось повторить. На этот раз он продал запасные брюки и гимнастерку. Два пуда муки-ячменки и четыре буханки хлеба позволили продержаться еще несколько дней.

Больше продавать было нечего, а сорок голодных псов следили за ним жадными глазами, наполняя вагон жалобными стенаниями. Эти собачьи стоны и вздохи разрывали ему душу.

Экономя каждую копейку, он не посылал домой ни писем, ни телеграмм. Вот чем объяснялось его упорное молчание!

На одной стоянке ему удалось уговорить дежурного телеграфиста, оказавшегося любителем собак, отстукать бесплатную «служебную» телеграмму. Он очень уповал на эту депешу, резонно полагая, что, узнав о его бедствиях, Сергей Александрович распорядится немедленно перевести ему денег на одну из промежуточных станций, но этот призыв о помощи почему-то не дошел до клуба (может, обманул железнодорожник, только сказал, что «отстукал»), и Шестаков не получил денег.

Почти на каждой остановке он ходил ругаться с дежурными и начальниками станций, требуя, чтобы его поскорей отправляли дальше.

— У меня же собаки, животные, живые существа, понимаете вы это или нет! — убеждал он. — Они же есть-пить хотят…. А если сдохнут, кто отвечать будет?

Но что они могли сделать! Они сочувствовали ему, кое-кто угощал горячим чаем, колбасой и булками, другие отмахивались, как от надоедливой мухи. Много тут ездит разных, все хотят ехать быстро, кому-то же приходится уступать! По дорогам двигались грузы пятилетки– оборудование для фабрик и заводов, строительные материалы, ехали люди на стройки — их продвигали в первую очередь, а ему со своим рычащим товаром приходилось опять ждать.

Уже совсем на подступах к дому поезд попал в крушение. Это задержало на четверо суток. Как только прошли эти четверо суток! Казалось, они не кончатся никогда! Собаки уже не вздыхали и не подскуливали: жалобный лай, вой, визг раздавались по всему вагону, не затихая ни на минуту.

Еды для животных не оставалось больше ни крошки. Только щенков Шестаков подкармливал еще черствым хлебом.

Но уже близок был конец этого тяжелого пути.

То-то поднялось ликование, когда в клубе зазвонил телефон и Шестаков слегка изменившимся голосом сообщил, что «собачий транспорт с Кавказа прибыл». Обрадованный Сергей Александрович (он как раз в эти дни собирался предпринять розыски Шестакова) немедленно собрал всех свободных от работы вожатых и во главе своих людей поспешил на вокзал.

Когда собак выводили из вагона, их шатало и они были смирные, как телята. Не в лучшем виде был и сам Шестаков. Он был невероятно худ, зарос густой бородой, и только живые серые глаза по-прежнему смотрели бодро, весело: у него всю усталость как рукой сняло, едва он завидел крыши и трубы родного города. Он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Еще бы: как ни трудно пришлось, но он сохранил всех, даже щенков! Собаки объели у него полы шинели, оторвали рукав, превратили в лоскутья рубашку. Последние четверо суток он почти не ел и поддерживал свои силы кипятком. Вообще натерпелся он немало. Путешествие продолжалось месяц. Зато многие уральские предприятия получили отличных сторожей.

 

НА СОБАКАХ ОТ УРАЛА ДО МОСКВЫ

Правительство объявило о выпуске денежно-вещевой лотереи Осоавиахима. Я не помню уж, какие были выигрыши, да и не в этом суть. Важно то, что все средства от лотереи должны были пойти на оборонные нужды.

Для, распространения билетов лотереи и пропаганды идей оборонного общества наш клуб решил провести тысячекилометровый агитпробег на собаках по маршруту Урал — Москва.

Сейчас что-то уже давно не слышно, чтобы устраивались такие пробеги, а в свое время это вызывало немалый интерес и бесспорно приносило серьезную пользу.

Командором пробега Сергей Александрович назначил Шестакова; каюром — ну кого же еще? — конечно, малютку мужичка Маркова.

На городском пруду был дан старт пробега. Провожать упряжку собралось много людей. О начале пробега заблаговременно сообщили в газетах и по радио, и стоило упряжке появиться на улице, как сейчас же образовывалась толпа, которая следовала за нею. Упряжка была празднично украшена, в постромки вплетены алые ленты. На санях был укреплен фанерный щит с призывом: «Покупайте билет лотереи Осоавиахима!» И на другой стороне: «Осоавиахим — опора мирного труда и обороны СССР».

Сергей Александрович произнес краткую прочувствованную речь. Его громкий голос доносился до самых дальних слушателей. Кончив, он махнул рукой. Шестаков сел на нарты, Марков гикнул, и упряжка резво взяла с места. Некоторое время мы видели, как она мчалась по широкому простору пруда, взметая за собой снежную пыль; собаки шли мелкой рысью, в темп своему черно-пегому вожаку Бурану; затем упряжка скрылась. Народ стал расходиться. Медленно пошли прочь и мы.

Шестаков был аккуратен, и каждое утро, приходя в клуб, Сергей Александрович находил у себя на столе телеграмму, содержавшую точные указания, какие пункты прошла упряжка.

Все шло хорошо, упряжка двигалась с заданной скоростью, строго по графику, пока не пришла телеграмма, всполошившая всех нас:

«Напали волки. Стаю разогнали взрывпакетами. Две собаки зарезаны, две ранены. Пробег продолжаем. Шестаков».

Приходилось ли вам ехать на легких санках-нартах, которые во весь опор мчат ездовые собаки? Смею вас уверить, это такая езда, от которой дух захватывает, особенно, если дорога укатана, а собаки выезжены и знают свое дело. Хорошая упряжка свободно пройдет за сутки сто километров. Почти с такой скоростью и двигались Шестаков и Марков, лишь время от времени давая непродолжительную передышку животным.

Сегодня ночевка в одном селении, завтра — в другом. Остался позади Урал с его лесистыми возвышенностями, начались равнины Татарии. Каждая, даже самая кратковременная остановка в населенном пункте собирала вокруг много народу. Речистый Шестаков коротенько рассказывал слушателям о цели пробега, призывая запасаться билетами осоавиахимовской лотереи. Он так и говорил — «запасаться», уверяя, что еще день, два, ну неделя — и не останется ни одного билета: раскупят все. Его агитация имела успех.

Маршрут был составлен таким образом, что упряжка двигалась в стороне от главных дорог, через пункты, зимой почти отрезанные от внешнего мира. Везде, где останавливались, разбрасывали листовки.

Погода благоприятствовала путешественникам. Первую неделю пути стояли ясные, солнечные дни с легким морозцем; ночи были светлые, снег хрустел и искрился, радужно переливаясь.

На перегоне собаки, набрав хорошую скорость, шли дружной стайкой, казалось без всякого усилия увлекая за собой нагруженные сани. Шкалик, приземистый аккуратный пес с крепко сбитым телом, любил иногда полениться и незаметно сбавлял ход, о чем свидетельствовали слегка провисающие постромки. Но он побаивался строгого вожака Бурана, и стоило тому только повернуть голову, как Шкалик немедленно принимался тянуть усерднее.

Однажды мне довелось увидеть роль вожака в упряжке.

Около клуба, во дворе, где обычно привязывались собаки, отдыхала упряжка, но без Бурана — Бурана Марков куда-то увел с собой. И вот, пользуясь тем, что старшего среди них нет, лайки начали ссору. Одна, как это часто бывает, лязгнула зубами на другую, та ответила тем же, одна проворчала: «Ррр», другая тоже: «Рррр», а через несколько секунд уже невозможно было разобрать, чей хвост, чьи лапы: в схватку ввязалась вся свора.

В эту минуту из-за угла показался Марков с Бураном. Вожак, мгновенно вырвавшись из рук каюра, ринулся в гущу свалки. Я решил — для того чтобы принять участие в общей потасовке. Но не прошло и минуты как драка прекратилась: Буран восстановил порядок.

Превосходно изучив повадки собак, Марков считал даже не всегда нужным разнимать ссорящихся или наказывать лентяев — Буран делал это за него.

Я хорошо помню Бурана, его смышленую, похожую на лисью, несколько хмурую мордочку с поблескивающими глазами. Сравнительно некрупный, он отличался большой силой и выносливостью. Его привезли с Севера. Не знаю, ходил ли он там в упряжке, но он сразу показал себя как хороший вожак.

Марков и Буран были главными героями этого пробега. Попробуй-ка посиди с утра до ночи на обжигающем морозном ветру, не спуская глаз с собак, подгоняя их в гору и тормозя на спусках, ловко соскакивая с нарт, чтобы не дать им опрокинуться; попробуй проехать так полторы тысячи километров — тогда узнаешь, что значит быть каюром, «собачьим кучером», как любовно называл приятеля Шестаков.

А Буран — он с полным напряжением сил бежал в голове упряжки, то прокладывая путь по свежему снегу, то сползая почти на брюхе по скользкому круглому спуску; время от времени он сдержанно рычал на своих товарок, чтобы и они работали во всю мочь. Право, поведение вожака ездовых собак порой представляется как вполне осмысленное, разумное.

Внезапно погода изменилась — резко похолодало. Началась какая-то изморозь, покрылись инеем и сани, и вся поклажа, и Шестаков с Марковым. Все вокруг заволокло туманом, и казалось, что сейчас во всем мире только они одни — собачья упряжка да два человека.

— Ты щеки чаще три, Спиридон, — говорил озабоченно Шестаков и, подхватив пригоршню снега, сам первый принимался натирать лицо, пока оно не становилось бурачного цвета. — Да три, говорят тебе! — сердился он, заметив белые пятна на скулах товарища. — Дай-ка я…

Повернув Маркова к себе, он бесцеремонно тер его физиономию.

На одном раскате нарты опрокинулись. Командор и каюр вылетели, а Марков еще несколько десятков, метров тащился за упряжкой, которая остановилась не сразу.

Поломался щит с лозунгами, вывалилась поклажа. Пришлось все укладывать и прикреплять заново. Это сильно задержало упряжку. Но Шестаков не хотел нарушать графика. Посовещавшись, друзья решили «затемнять» в пути, то есть ехать, пока не наступят потемки, а уж потом искать пристанища в какой-нибудь деревне.

Как нарочно, захромал Буран, поранив лапу острой льдинкой. На снегу отпечатывался кровавый след. Пришлось сбавить ход. А ночь уже приближалась. Начинало вьюжить. Дорогу перемело, и скоро друзья поняли, что сбились: упряжка шла прямо по снежной целине.

В полумраке они увидели, как из-за ближнего увала вдруг метнулись две похожие на собачьи тени.

Волки! Собаки сразу прибавили рыси, потом пошли вскачь. Волки не отставали.

— Догоняют, проклятые! — ругался Шестаков. — Ты следи за упряжкой, а я попробую их попугать…

Марков кивнул головой.

Волки были уже недалеко. Их было пятеро. Они шли своим обычным бесшумным и стремительным нарыском, с каждой минутой сближаясь с упряжкой. В полутьме зелеными светлячками горели их глаза. Казалось, звери не бегут, а несутся по воздуху, — настолько легки и свободны были их движения.

Чувствуя хищников за своей спиной, собаки рвались вперед, напрягая все силы, дыша учащенно и хрипло, грозя оборвать постромки.

У Шестакова был пистолет. Вынув оружие, он сделал несколько выстрелов. Волки чуть поотстали, но потом начали опять нагонять. Они не хотели упускать добычу.

— Надо бы взрывпакетами, — сдавленным голосом обронил Марков не оборачиваясь. Все его внимание было устремлено на собак.

— Сейчас… — отозвался Шестаков.

Но он не успел привести свое намерение в исполнение.

На пути вдруг встали запорошенные снегом кусты, деревья. Оттуда наперерез упряжке выскочили еще два волка, задние догнали, и в тот же миг все смешалось в один рычащий клубок.

Собак было больше, но они были связаны друг с другом и крепкий потяг не пускал их. Кроме того, лайка меньше волка, хотя она и вступает смело в борьбу с ним. Волки нападали — собаки защищались. Им помогали люди. Марков колотил хищников остолом — короткой толстой палкой для торможения нарт, Шестаков стрелял из пистолета.

Наконец Шестакову удалось достать сумку с взрывпакетами. Несмотря на напряженность момента, он не стал бросать взрывпакеты в дерущихся животных, понимая, что могут пострадать собаки, а принялся один за другим швырять их в снег, неподалеку от себя. Этого оказалось достаточно. Резкие и оглушительные хлопки взрывов, никому не причинившие ни малейшего вреда, испугали хищников, и они пустились наутек.

Схватка прекратилась так же мгновенно, как и началась. Волки исчезли, оставив одного убитого. Рычание, вой, лязг челюстей стихли, с минуту в наступившей тишине слышалось лишь повизгивание собак и тяжелое дыхание людей, еще не успевших прийти в себя от такой неожиданной и опасной встречи.

Две собаки бились в конвульсиях, истекая кровью; остальные принялись зализывать раны.

Отличился Шкалик: он не только отважно дрался, но даже кинулся преследовать серых, когда те обратились в бегство. Пронзительный свист Маркова вернул его назад.

— Куда! Али жить надоело? — крикнул каюр.

Сильно искусанным оказался Буран. Но, когда его снова впрягли в постромки, он сразу же потянул с привычной силой. Бедняга стал трехцветным: на бело-черной шерсти красовались бурые пятна йода, которым залили его раны.

Потеря двух собак не должна была помешать пробегу, хотя, конечно, собак было жаль. Хуже, что пострадал Буран: без вожака упряжка не упряжка. Словом, как ни храбрился Шестаков, но всем требовался отдых — и людям, и животным.

За перелеском замерцали огоньки деревни. Там и состоялся ночлег, а позже — суточный отдых, который скрепя сердце разрешил Шестаков.

В деревне, кстати, нашелся и ветеринарный фельдшер, который осмотрел всех собак, оказав четвероногим участникам пробега необходимую медицинскую помощь.

Эти сутки в деревне были заполнены непрерывными разговорами о собаках. Как-никак, а пробег на собаках колхозники видели впервые. На следующий день, в воскресенье, в избе, где ночевали Шестаков и Марков, пекли пироги. Буран удостоился особой чести: он был пущен в избу. Хозяйка дома протянула ему аппетитно пахнущий пирожок. Буран понюхал, затем отвернулся и выразительно посмотрел на каюра.

Марков важно объяснил (он любил мудреные слова и многословные обороты):

— Атмосфера комнатная не позволяет ему взять пирожок.

И верно: вышли во двор, снова дали пирог — Буран его взял.

Постоянный житель улицы, к тому же выросший на Севере, он чувствовал себя куда увереннее под открытым небом.

Дальше пробег продолжался без особых происшествий. И вот настал день, когда впереди, в сизоватой морозной мгле, замаячили строения Москвы. В столицу наши товарищи прибыли как раз в канун того дня, когда должен был начаться тираж выигрышей лотереи.

Москвичи, радушно приветствовали участников пробега. Около заставы их встретили представители Центрального комитета Осоавиахима и работники Московского клуба служебного собаководства. После кратких приветствий упряжка проследовала через центр Москвы, она проехала по улице Горького мимо Моссовета.

Тащить сани по асфальту было тяжело, и Шестаков сошел с них и шагал рядом с одной стороны, Марков — с другой. Собаки трусили, прижав уши и не обращая никакого внимания на проносившиеся автомобили и трамваи. Прохожие, спешившие на работу в этот утренний час, останавливались и с улыбкой смотрели на собак.

В тот же день собаки, измерившие своими лапами расстояние от Урала до Москвы, были помещены в карантин питомника Осоавиахима, а домой, на Урал, полетела телеграмма-рапорт:

«Сегодня в шесть часов утра упряжка благополучно достигла столицы нашей Родины Москвы. Все здоровы, самочувствие бодрое. Шлем привет и поздравление с благополучным окончанием пробега.

Командир пробега Шестаков, каюр Марков».

 

ЧЕТВЕРОНОГИЕ ШКОЛЬНИКИ. ОШИБКА, ЕДВА НЕ СТАВШАЯ РОКОВОЙ

С весны я начал заниматься с Джери на дрессировочной площадке. К этому времени ему исполнилось восемь месяцев, то есть он достиг возраста, когда начинается регулярное обучение собаки.

Джери вырос долговязым, костлявым псом, более похожим на жеребенка, чем на собаку. Но ум, светившийся в глазах, блестящая шерсть и важная, полная достоинства поступь уже говорили о породе.

Площадка была оборудована в одном из центральных парков города, в дальнем тихом углу его.

Здесь был поставлен разборный барьер, устроена учебная лестница со ступеньками различной формы и частоты и крохотным «пятачком» наверху, на котором собака могла передохнуть после трудного подъема.

Недрачливый и спокойный по природе, Джери быстро освоился с площадкой, с шумом и гамом многочисленного беспокойного сборища и прекрасно вел себя даже на групповых занятиях, когда люди и собаки выстраиваются в общую шеренгу и согласованно выполняют команды инструктора-дрессировщика.

Занятиями руководил Шестаков, часто на них бывал и Сергей Александрович. «Собачью школу», как прозвали нас зеваки, всегда задерживавшиеся, чтобы поглазеть на занятное зрелище, регулярно посещали тридцать — сорок человек со своими хвостатыми «учениками».

На площадке я начал дрессировать Джери на выдержку. Посадив дога, я отходил на расстояние десяти — пятнадцати шагов и командовал: «Лежать!», «Голос!» Пес послушно исполнял. Раз от раза расстояние увеличивалось. Увеличивалась и продолжительность выдержки. Джери великолепно дрессировался на кусочек черного хлеба, в то время как другие собаки нередко отказывались работать даже на мясо. Виноваты были в этом сами владельцы, которые либо задергивали собаку, либо чрезмерно закармливали ее.

Быстрые успехи Джери вызвали удивление среди многих моих знакомых по площадке. Почему-то распространено мнение, что дог глупей овчарки, добермана, а потому и хуже поддается дрессировке. Джери мог служить живым опровержением этого ни на чем не основанного предрассудка. Просто дог более упрям, к тому же он очень велик, и с ним трудно справиться, если полагаться только на свою физическую силу. Нужно подчинить его своему влиянию. А это-то самое трудное. Я же теперь мог с гордостью отметить, что мои заботы не пропали зря. Джери понимал и слушался меня с полуслова. И наши занятия продвигались настолько успешно, что мой дог обогнал даже многих овчарок, начавших обучение раньше его.

Это не значило, разумеется, что Джери мог научиться чему угодно. Так, например, он не годился для работы по следу, то есть не мог сделаться ищейкой. Для службы розыска пригодны сравнительно немногие породы: восточноевропейская овчарка, доберман-пинчер, эрдельтерьер и некоторые другие. Они обладают таким удивительным чутьем, что могут найти нужный след по слабому запаху среди множества других запахов. Однако это отнюдь не значит, что другие собаки хуже их. Просто каждая порода имеет свои особенности. И каждая по-своему ценна и нужна, хотя одни, как, например, восточноевропейская овчарка, имеют большее применение, другие, как дог, меньшее.

Дрессировкой я постоянно занимался и дома. Стремился развить в Джери выдержку и безотказное исполнение приказа. Поставишь перед собой чашку с кормом и скомандуешь: «Фу!» — нельзя, значит. Пес сидит, как истукан. Глаза не отрываясь устремлены на чашку. Слюна в два ручья бежит из закрытой пасти. Я ухожу в другую комнату. Все равно пес не прикоснется к еде, пока не услышит долгожданной команды «Возьми» или «Кушай». Тогда с жадностью накинется он на пищу и не оторвется, пока не опустошит чашку до дна.

Как-то раз, посадив собаку перед кормом, я забыл о ней. Вдруг слышу из соседней комнаты голос матери: — Что с Джеркой? Почему он сегодня не ест?

Выскочил в прихожую. В углу нетронутая чашка с едой, перед ней лужа слюны. Джери обиженно укладывается спать на своей постели. Он ждал-ждал и решил, видимо, что пообедать ему сегодня не удастся, и с горя пошел спать.

Дрессировочная площадка находилась на берегу реки, и с наступлением теплых дней я начал приучать Джери к воде. Произошло это так. Кинув в воду палку недалеко от берега, скомандовал: «Апорт!»

Дог резво подбежал к кромке берега, осторожно вошел по грудь в воду, но дальше ни с места! Тщетны были все уговоры и понуждения. Не помог даже кусок хлеба, проплывший по течению у самого носа собаки. Дог из кожи лез, стараясь дотянуться до него, но плыть отказывался.

Тогда я сам отплыл на лодке на середину реки, ласково зовя Джери за собой. Но и это не помогло. Джери тревожно бегал по берегу, входил в воду, жалобно повизгивал, но, как только чувствовал впереди глубину, поспешно пятился назад.

Пришлось пойти на крайние меры. Прицепив к ошейнику собаки конец длинного прочного шнура, я снова отплыл на лодке от берега, держа другой конец шнура в руке. Командуя собаке и поощряя ее ласковой интонацией голоса, я вдруг стал быстро-быстро выбирать шнур на себя. Джери оказался в воде. Рванулся, хотел выскочить на сушу, но шнур не пустил его. Пес завизжал, заметался; я еще подтянул шнур — голова собаки ткнулась в воду, дог фыркнул и… всплыл. Всплыв, сейчас же повернулся затылком ко мне, намереваясь поскорее выбраться на берег, но я опять потянул к себе, и Джери, неловко шлепая по воде лапами, поплыл в мою сторону.

Конечно, был некоторый риск: пес мог сильно испугаться (поэтому этот способ рекомендуется не всегда). Но день был жаркий, бока собаки учащенно вздымались, язык, словно тряпка, свисал из пасти — а вода прохладна… и Джери скоро почувствовал, что купание вовсе не такое уж неприятное занятие.

Лиха беда начало! С каждым купанием страх уменьшался, а вскоре пропал совсем. К середине лета Джери уже любил воду, как утка. Забыты были времена, когда его приходилось втаскивать в воду на веревке. С утра до вечера пес мог с наслаждением плескаться в воде, отфыркиваясь и откашливаясь от попадавших в ноздри брызг. Его даже приходилось удерживать: он мог броситься в реку или озеро с высокого берега и погрузиться с головой, а некоторые старые собаководы говорили мне, что, если вода попадет в уши, собака может утонуть.

Здесь, на воде, я заметил еще одну особенность, которой наградила моего друга природа. Если в обычном состоянии концы лап у Джери были собраны в крепкие упругие комки, то в воде они распускались, пальцы напрягались, между ними натягивалась перепонка и вся лапа становилась похожей на утиную. И плавал Джери, по-утиному загребая воду.

Очень полюбил он приносить из воды «апорт».

Я швырял в реку, насколько позволяли мои силы, какой-нибудь предмет. Пес кидался за ним, мигом догонял плывшую по течению деревяшку и доставлял мне.

Иногда я оставлял собаку сидеть на берегу, а сам садился в лодку и принимался усердно работать веслами. Бедный Джери. вот где испытание для его выдержки! Он напряженным взглядом следит за моими действиями. В такой момент ему можно было наступить на хвост, и он, вероятно, не оглянулся бы. Вся его наружность выражает один мучительный вопрос: «А как же я? Хозяин уезжает, но почему же оставляют меня?»

С середины реки я командую: «Ко мне!» Пес только того и ждал. Теперь его не удержит никакая сила. Он молниеносно срывается с места, не разбирая, глубоко или мелко, в фонтанах брызг обрушивается в реку и стремительно плывет ко мне. Вода вокруг него кипит ключом — так энергично работает Джери лапами. Затем волнение на воде успокаивается: теперь над зеркальной поверхностью видна только массивная голова дога с маленькими светлыми глазками да порой доносится его легкий всхрап. Я в это время поспешно гребу к противоположному берегу. Приплывали мы обычно вместе. Плавал Джери необыкновенно быстро — никакой пловец не угонится!

Всякий раз Джери бросался в воду с такой поспешностью, что иногда даже пугал меня.

Раз он, не разбирая высоты, прыгнул с двухметрового берега и «ухнул» в воду головой. Испугавшись за него, я чуть сам не бросился вслед за ним. Но пес мигом вынырнул, потряс головой, освобождаясь от воды, залившейся в уши, и как ни в чем не бывало поплыл дальше.

Наши занятия по дрессировке не прекращались и на прогулках. Гуляя за городом, я заставлял Джери прыгать через все встречные препятствия: изгороди, канавы, кучи хвороста, поленницы дров. И это приносило заметную пользу. Он быстро мужал. Все мои приказания он выполнял с величайшей готовностью и охотой. Иногда это приводило к неожиданным результатам. Я заметил, например, что Джери прыгает через каменную ограду, когда рядом открыт вход; а однажды он перескочил через парапет набережной и едва не утонул в пруду. Вода попала в уши, и он долго потом тряс головой. После этого я стал осторожнее и не отдавал необдуманных приказаний, а своего ретивого друга удерживал от проявлений чрезмерного усердия.

Теперь мне думается, пора познакомить читателя с общими принципами дрессировки.

Еще совсем недавно научить собаку действовать по усмотрению хозяина — вставать, ложиться, «давать голос» — мне казалось чуть ли не волшебством. Я не представлял, как собака поймет меня. И вот оказалось, что никакого волшебства тут нет, все очень понятно и просто. Чтобы уяснить это, нужно хотя бы в общих чертах знать научную основу дрессировки, или учение о рефлексах.

Великий русский ученый-физиолог академик Иван Петрович Павлов в течение многих лет исследовал нервную деятельность животных, главным образом собак. Он создал стройное учение о рефлексах, на котором, между прочим, основана вся современная теория и практика дрессировки.

По учению Павлова, все проявления нервной деятельности животного делятся на два вида: безусловные, или врожденные, рефлексы и рефлексы условные, благоприобретенные. К безусловным рефлексам, или инстинктам, относятся: пищевой (когда у собаки желудок пуст, она сама стремится утолить свой голод, и этому ее не надо учить); оборонительный (если собаку ударить, она или отбежит, или сама бросится на обидчика, и здесь также не требуется никакого предварительного обучения); инстинкт родительский (животное любит своего детеныша, выхаживает, кормит его, пока он не достигнет определенного возраста) и другие.

Условные рефлексы — это уже более высокая ступень нервной деятельности. Условные рефлексы приобретаются в течение жизни; животное не родится с ними.

Классическим примером может служить опыт со звонком. Если собаке давать пищу и одновременно звонить, то, в конце концов, она так привыкнет к звонку, что будет являться по одному только этому сигналу, не видя пищи. Вот это и будет условный рефлекс, рефлекс на звонок.

Что происходит, когда я командую Джери «Сидеть!» и одновременно, нажимая на его крестец, принуждаю исполнить мое приказание?

Через несколько повторений возникнет связь между словом и действием, звуком и физическим раздражением, — появится, как мы говорим, рефлекс. Это вовсе не значит, что собака поняла человеческий язык, как иногда думают некоторые люди. Дело обстоит иначе. Слово «сидеть», звук «сидеть» соединился в мозгу моего дога с представлением о соответствующем положении тела, и он спешит принять его.

Так могут быть расшифрованы все приемы дрессировки.

И воспитание чистоплотности, и приучение к месту, и даже привязанность к хозяину — все это, в конечном счете, выработка нужных нам условных рефлексов.

Поразительный случай рассказал мне один зоолог.

В Аргентине с давних пор животноводов преследовал страшный бич — падеж овец, да какой, — уносивший за одну ночь тысячи овечьих жизней. Никаких признаков инфекционного заболевания ни разу обнаружить не удалось, а на теле павших животных всегда находили одно и то же — маленький порез, шерсть вокруг выстрижена или выщипана.

Наконец удалось установить, что губил овец особый вид летучих мышей-вампиров. Крылатый ночной хищник садился на овцу, выстригал шерсть и присасывался, выпивая зараз литр-полтора крови.

Климат в Аргентине теплый, овцы круглый год живут под открытым небом, в загонах. Как уберечься от вампиров? Требовалось повести с ними решительную борьбу. Но все попытки в этом направлении наталкивались на сопротивление самих пострадавших, владельцев овец. Никто никогда не видел, как вампир пьет кровь из овцы. Простые люди — скотоводы, пастухи-гаучо — не верили в существование хищника, который может проделывать это, и считали, что тут действует нечистая сила.

Аргентинское правительство решило создать научно-популярный фильм о вампирах, чтобы показать всему народу врага овец.

Пригласили режиссера. Но с первых же шагов он столкнулся с таким, казалось бы, непреодолимым препятствием: вампиры садились на свои жертвы лишь глубокой ночью, под покровом полной темноты, а для съемок нужен свет, надо включать прожектора. Казалось, все пропало, фильму не бывать.

Но режиссер не растерялся. Он стал «переучивать» мышей, изменять у них вековой инстинкт. И что же? Спустя полгода он мог приступить к съемкам. Летающие кровососы стали набрасываться на свою добычу именно тогда, когда зажигались прожектора. Картина была снята, и все овцеводы Аргентины увидели, кто губил их овец и причинял неисчислимые убытки.

Пример с мышами-вампирами — одно из ярчайших подтверждений действенности идей Павлова.

Тысячи и тысячи экспериментов проделал над собаками гениальный физиолог, чтобы выяснить и доказать законы, которым подчиняется психическая деятельность животных. Собаки были в его работе и главным подопытным материалом, и его союзниками. Их преданность и терпение немало помогли ученому. В благодарность за это в Колтушах, под Ленинградом, где протекла часть жизни ученого и где им были сделаны многие замечательные открытия, он поставил памятник собаке и начертал на нем следующие слова:

«Пусть собака, помощница и друг человека с доисторических времен, приносится в жертву науке, но наше достоинство обязывает нас, чтобы это происходило непременно и всегда без ненужного мучительства».

И второе:

«Собака благодаря ее давнему расположению к человеку, ее догадливости, терпению и послушанию, служит, даже с заметной радостью, многие годы, а иногда и всю свою жизнь, экспериментатору».

Зная учение о рефлексах, можно достигнуть высокого совершенства в дрессировке. Можно от передачи приказания словами перейти к жестам, и собака также будет отлично понимать вас, исполняя ваши желания по одному мановению руки. Можно добиться и многого другого, что иному неосведомленному человеку покажется просто чудом. Вся так изумляющая неискушенных людей понятливость и восприимчивость животных основана именно на условных рефлексах.

Я уже так привык к безупречному послушанию Джери, что даже гулял с ним без поводка по центральным улицам города. Сергей Александрович не раз предупреждал меня, чтоб я не слишком доверял Джери.

— Как бы идеально собака ни была обучена, — говорил он, — она всегда способна на неожиданные для вас действия, которые не сообразуются с человеческим разумом, и вы обязаны никогда не забывать об этом. Вы, ее хозяин, должны не только заставить собаку повиноваться, но и уметь предвидеть ее поступки.

Скоро мне пришлось вспомнить об этом предупреждении и раскаяться, что своевременно я не внял ему.

Мы с Джери возвращались с прогулки. Я шел по тротуару, Джери, немного поотстав, бежал по канаве рядом. Навстречу нам на полной скорости мчался трамвай. Увидя его, я, обычно осторожный, окликнул дога, чтобы он держался поближе к хозяину. Джери не спеша затрусил ко мне. И тут случилось неожиданное.

Испугался ли Джери чего-либо в открытых воротах ближнего дома или просто им овладело какое-то внезапное желание, но только он вдруг, как подброшенный пружиной, оказался на середине улицы, как раз между трамвайных рельсов. Трамвай несся прямо на него. А пес неподвижно стоял на линии и, повиливая хвостом, глупыми глазами смотрел в мою сторону.

С громким криком: «Ко мне, Джери, ко мне!», я бросился к нему. Это была непростительная ошибка, которая могла оказаться непоправимой. Если хочешь быстро подозвать собаку, никогда не следует самому бежать к ней; нужно сделать как раз наоборот — броситься прочь, и тогда она, увидев, что хозяин удаляется, немедленно последует за ним. Я же сделал обратное…

Я хотел взять щенка на поводок. Джери же, приняв мое движение за игру, отпрыгнул назад, прямо под ко леса трамвая.

Пронзительно взвизгнули тормоза. Отшатнувшись, я закрыл глаза рукой. Грохот пронесся мимо… Я стоял ни жив ни мертв, слыша только, как бешено колотится сердце, стесняя дыхание.

Открыл глаза — линия была чиста.

«Отбросило в канаву», — мелькнула мысль, и я бросился на другую сторону улицы. Но канава также была пуста.

Что такое?.. Я растерянно обвел взглядом улицу. Вокруг меня уже собиралась кучка любопытных.

— Да он убежал! — выкрикнул кто-то из ребят.

«Как убежал? Куда?..» Не разбирая дороги, я кинулся домой. В воротах чуть не сбил с ног мать. С испуганным лицом она спешила мне навстречу:

— Что с тобой?

Она решила, что случилось что-то со мной.

— Где Джери? — ответил я вопросом на вопрос.

— Дома Джери… Прибежал сам не свой. Как бешеный, схватил зубами дверь, оторвал планку… Я слышу, кто-то в двери ломится, бросилась открывать. Джери ворвался, едва не сшиб с ног… забился под стол, дрожит весь…

Ни уговоры, ни ласки не действовали на Джери, он отказывался выходить из-под стола. Грудь его ходила ходуном, его било, как в лихорадке, из пасти стекали потоки слюны и кровавой пены.

Я осмотрел его повреждения. Атласная шкура была покрыта многочисленными ссадинами, на боку кровоточила рваная рана, но кости были все целы.

Как он спасся, я не представляю. Ясно было одно, что трамвай тащил его, но каким-то образом Джери удалось вырваться из-под колес.

Может быть, его огромный рост и необыкновенная для собаки физическая сила помогли ему избежать верной смерти.

Я долго не мог успокоиться. Ведь это была моя вина, только я несу ответственность за случившееся! Своей неосмотрительностью едва не погубил Джери. Этот случай на всю жизнь научил меня осторожности.

Джери скоро поправился, дрожь прошла, раны затянулись, но долгое время оставался слепой страх перед громкими неожиданными шумами. Особенно он стал бояться грозы. Пришлось тщательно следить за тем, чтобы больше ничто не могло испугать щенка, и тогда он постепенно забыл бы перенесенное потрясение.

Вначале я избегал водить его по шумным улицам, потом, когда убедился, что страх его начал уменьшаться, исподволь, постепенно снова принялся приучать щенка и к шуму толпы, и к грохоту трамваев. Первое время Джери вздрагивал от каждого резкого звука, поджимал хвост и стремился убежать; я ободрял его, гладил, угощал лакомством. С течением времени вспышки трусости проявлялись все реже и, наконец, исчезли совсем. Джери стал снова прежним Джери, смелым и спокойным псом, на которого я вполне мог положиться в любое время дня и ночи.

Можно было опасаться, что болезнь вернется, когда по программе дрессировки начнется приучение к выстрелам, но этого не случилось. Испуг у Джери прошел совсем; только грозы он продолжал бояться до конца своих дней.

 

ДЖЕРИ КОНЧАЕТ УЧЕБУ

— Бойтесь ошибок дрессировки. Не спешите, не нервничайте, никогда не выходите из терпения. Помните, что некоторые ошибки воспитания остаются у собаки на всю жизнь или выправляются с большим трудом.

Так говорил мне Сергей Александрович. Мы возвращались с площадки, где начальник клуба принимал от нас зачеты по дрессировке. Тот, чей пес безошибочно выполнил все приказания, считался сдавшим зачет и мог переходить к следующей, более сложной программе обучения.

— Я хочу рассказать вам об одном случае, когда мне пришлось входить в клетки к собакам, отработанным по караульной службе. Я работал тогда в одном военном питомнике. Подбор животных там был безупречный, но, понаблюдав за их поведением, увидел, что дрессировка их содержит один очень существенный недостаток. Сказал об этом вожатым. Ну, они, конечно, на дыбы, инструктора тоже. Как доказать свою правоту? А доказать необходимо. Я заявил, что войду в вольеры к собакам, хотя они не знали меня. И я вошел.

— И они не растерзали вас?

— Как видите, — улыбнулся Сергей Александрович, — хотя собаки были очень злобные, превосходные экземпляры для караульной службы. Кавказские овчарки (а вы знаете, что это за звери!), несколько наших городских, два или три добермана… Ошибка в дрессировке их была чрезвычайно серьезная, ее полезно знать каждому собаководу. Их тренировали на человека, который, приближаясь к ним, делает какие-то подозрительные движения.

Он либо крался, как вор, либо, наоборот, размахивал руками, кричал, еще издали оповещая о своем появлении. А на спокойно идущего человека собак не тренировали. И, когда я спокойно, но решительно вошел в клетку, они спасовали. Это оказалось для них неожиданностью. Вот почему так важно приучить собаку ко всяким случайностям. Они растерялись одна за другой… Только три не пустили меня к себе. Из тридцати трех!

Я с восхищением смотрел на Сергея Александровича. Хотя он и утверждал, что все это «очень просто», не всякий мог бы решиться повторить то же самое.

— А почему все-таки обязательно надо было входить в клетки?

— Как же! Представьте, что этих собак поставили бы на пост. И вот нашелся бы злоумышленник, который сделал бы то же, что сделал я. Представляете, к каким бы это могло привести последствиям?

Такие разговоры происходили у нас часто. Мы много беседовали после того случая, когда Джери чуть не погиб под колесами трамвая из-за моей оплошности; Сергей Александрович сказал тогда:

— Первая ваша ошибка заключается в том, что вы предоставили ему свободу там, где этого нельзя было делать. Вторая — вы уже говорили о ней, — что вы неправильно реагировали на появление опасности. Но есть еще и третья…

— Третья?

— Да. Вы слишком понадеялись на себя, на свои успехи в дрессировке. Вы решили, что Джери теперь нечто вроде заводного автомата в ваших руках. И возмездие не замедлило явиться. Хорошо, что оно оказалось не чересчур жестоким.

Сергей Александрович был очень хорошим учителем, и, может быть, поэтому мой Джери делал такие быстрые успехи в дрессировке. Однако был на моей душе грех, в котором теперь, когда прошли годы и Джери давно уже нет в живых, я хочу признаться перед читателем.

Все было хорошо, во всем Джери был чудесным, послушным, умницей псом, и только от одной дурной привычки я никак не мог отучить его.

Впервые это проявилось, когда ему было около полугода. Однажды, оставшись один дома, он сорвал с вешалки в прихожей вое висевшие там вещи) свалил их в кучу, а сверху улегся сам. Шло время, щенок превратился в крупную собаку, прежний глупыш вырастал в умное, преданное животное: он уже давно перестал грызть и царапать вещи, очень был чистоплотен и только с одной страстью он не мог расстаться. Частенько, вернувшись днем с рынка, мать заставала картину: на полу ворох одежды, а на ней — Джери. У всех шуб и пальто были оборваны вешалки; мать пришивала-пришивала и бросила. Все это было очень неприятно. И вот однажды, когда Джери в пятнадцатый или двадцатый раз оборвал все петли на верхней одежде, я жестоко выпорол его. Хлыста я не держал в доме, я драл его ременным поводком. Джери жалобно смотрел на меня, и я скоро опомнился и бросил поводок.

Но, когда назавтра история повторилась, я пришел в неистовство. Я забыл все, чему учил меня добрейший Сергей Александрович и что сам уже не раз проповедовал молодым собаководам. Я схватил толстую цепь и принялся с яростью полосовать собаку. Джери забился в угол, в глазах его была боль.

Мой славный ласковый пес! Как я презирал потом себя за то, что истязал тебя; никто вовремя не остановил мою руку. Джери был моей первой собакой, и на его долю выпало испытать на себе все мои ошибки. Я краснею, когда вспоминаю эту сцену в прихожей, эти умоляющие Джеркины глаза и цепь, со свистом рассекающую воздух… Пусть читающие эти строки не повторят моей ошибки. Никогда не делайте этого! Действуйте настойчивостью, повседневным, заботливым, терпеливым вниманием, но не физическим насилием. В вашем доме не должно быть даже предмета, которым можно нанести удар.

А как же все-таки удалось отучить Джери от его дурной привычки? Да никак. Отучать не пришлось. Все прошло само, когда Джери стал старше.

Между тем на площадке был закончен основной курс дрессировки, обязательный для всех собак, — так называемый общий курс, и я перешел к обучению Джери специальным приемам. По его росту, силе и злобности ему была назначена караульная служба.

С волнением начинал я этот новый этап в работе с собакой. Кончились дни щенячества Джери, начиналась более суровая пора. Он переходил полностью на режим взрослого пса.

Учебу начали с охраны вещей. Помню, как я впервые привязал Джери на цепь у изгороди в отдаленном углу площадки… Обычно в таких случаях цепь пристегивается не к ошейнику, а к шлейке — особой ременной упряжи, которая крестом охватывает грудь и спину собаки. Когда собака будет рваться на цепи, то шлейка не врежется в шею, как ошейник.

Но по Джеркиному росту шлейки не нашлось. Пришлось удовлетвориться широким мягким ошейником, удобно охватывавшим шею дога. Я положил перед ним свою фуражку и носовой платок и, настойчиво твердя ему: «Охраняй, охраняй!» — отошел в сторону.

Из-за прикрытия показался Шестаков в костюме «дразнилы»– толстых сапогах и брезентовом, простеганном на вате плаще. Специальный костюм предохранял инструктора от возможных покусов.

Джери сразу же заметил приближающуюся фигуру и стал с интересом следить за ней.

«Дразнила» — именно такова была в эту минуту роль Шестакова — старался не делать никаких резких движений, чтобы не возбудить подозрения собаки. Его задачей было взять вещи у дога. Обязанность четвероногого сторожа — не отдать их.

Вот уже протянулась рука в брезентовом ватнике… Джери с любопытством потянулся, чтобы понюхать руку, как вдруг неожиданно получил сильный щелчок по носу. Дог сразу обозлился. Выкатив налитые кровью глаза и оскалив пасть, он с рычанием бросился на обидчика. Цепь не пустила его, однако «дразнила» отскочил, потом вновь стал тянуться к вещам и, изловчившись, опять чувствительно щелкнул собаку по черному носу.

Дог свирепел все больше. Он прыгал на цепи, стараясь схватить человека. Ошейник так врезался ему в шею, что, казалось, вот-вот отрежет голову собаки. Клочья пены стекали по ощеренной пасти при каждом рывке животного и разбрызгивались по сторонам.

Когда дог дошел до неистовства, Шестаков бросился бежать. Он изображал, что испугался. А Джери еще долго не мог успокоиться и все рычал и. лаял в ту сторону, куда скрылся его враг.

После нескольких повторений дог уже прекрасно знал, что нужно делать, когда перед ним кладут вещи и говорят: «Охраняй!»

Чтобы избежать ошибки, допущенной когда-то в питомнике караульных собак, о которой рассказывал нам Сергей Александрович, мы испытывали Джери по-разному. Шестаков — «дразнила» — менял свою тактику: то он подходил с громкими криками, размахивая руками, то, наоборот, крался неслышно, то подходил совершенно спокойно, с решительным видом. Но Джери отлично стерег горку вещей и больше не поддавался на обман, был насторожен и бдителен.

Меняли мы также и «дразнилу» и костюм «дразнилы», так как собаки привыкают к одному человеку и к его одежде.

Затем перешли к следующему приему. Как и раньше, «дразнила» тянется к вещам, пес опять неистовствует. И вот в ту минуту, когда Шестаков пускается бежать, я с командой «Фасс!», что значит «Рви, лови, кусай!», спускаю беснующуюся собаку с цепи. Это называется «задержание преступника».

Несколько могучих прыжков–и дог уже за спиной беглеца. Двухметровый прыжок — и белые, как из слоновой кости, клыки, в каждом из которых около трех сантиметров длины, впились в брезент между лопатками человека. Джери метил схватить за шею, да ухватился немного ниже. От сильного толчка — в Джери добрых три пуда! — инструктор ничком валится на землю, стараясь защитить лицо от разъяренной собаки.

Когда я подбегаю к ним, Джери с остервенением треплет одежду задержанного. Я командую: «Фу!» — Джери отпускает поверженного врага, я поощрительно глажу собаку. Будьте спокойны, теперь пес узнал свою силу!

Шестаков поднимается с земли, откидывает с головы капюшон и, вытирая вспотевший лоб, улыбаясь, говорит:

— Ну и здоров, черт! Хорошо на задержание будет работать! С первого раза вон как берет! — и показывает ватник: на нем большие дыры от клыков Джери.

 

ПЕРВАЯ ПРОБА

Уже не раз я имел возможность убедиться, как ловко Джери задерживает «преступника». Но подчас мне все-таки не верилось, что вот так же, как и на дрессировочной площадке, он сумеет изловить настоящего злоумышленника. Я сомневался, хотя и не признавался в этом никому, в храбрости дога. А вдруг он испугается, когда встретится с настоящим врагом?

Еще больше сомневались в этом мои родные. Они даже не скрывали этого.

— Вояка! — любовно подшучивали они над Джеркой. — А случись что, так и хвост подожмешь! А?

Не выдержав, поделился своими сомнениями с Сергеем Александровичем. Неожиданно он предложил:

— Хотите, можно испытать его?

— Каким образом?

— Недавно мы организовали службу охраны в одном крупном складе. Там работают наши собаки. Можно поставить на пост Джери и инсценировать нападение… Не возражаете?

Я, конечно, не возражал.

Сказано — сделано. В один из вечеров, захватив с собой Джери, отправился по указанному мне адресу. Склады занимали обширную территорию, обнесенную высоким забором; внутри двора тянулись один за другим длинные деревянные корпуса под железными крышами, на каменных фундаментах, с наглухо закрытыми дверями.

Еще издали до меня донесся собачий лай: четвероногих сторожей разводили по своим постам. В группе вожатых стояли Сергей Александрович и Шестаков. Тут же находились комендант территории и несколько человек вахтерской охраны.

— Ага, прибыли! — приветствовал меня начальник клуба. — Поставить на пятый пост! — распорядился он, показывая на Джери.

— Мы пошли в дальний конец двора. Там находился самый отдаленный и несколько обособленный от других пост № 5.

Я прицепил Джери на длинную цепь, верхний конец которой соединялся с роликом, катавшимся по длинному толстому проводу, порвать его не смогла бы даже самая. сильная собака. Этот провод, или, как называли его, трос, тянулся вдоль стены склада на всем ее протяжении, и, таким образом, четвероногий караульный, охраняющий склад, мог свободно бегать от одного его угла до другого.

У меня немного сжалось сердце, когда я, оставив Джери одного, зашагал в сопровождении Шестакова обратно. Пес, натянув цепь, просительно и как бы недоумевая смотрел мне вслед.

Раздался характерный скользящий звук — это колесико покатилось по проволоке. Джери метнулся от него в сторону, но над головой загремело еще сильнее. Догу хотелось последовать за хозяином, но он помнил приказ «Охраняй»; кроме того, его удерживала цепь. Помотавшись туда-сюда и убедившись, наконец, что уйти невозможно, Джери постепенно затих, освоился и, сев на задние лапы, с видом терпеливого ожидания стал смотреть в ту сторону, где скрылся его дорогой хозяин.

— Пошли, — тронул меня за рукав Шестаков.

Мы стояли за углом склада, и я осторожно, стараясь остаться незамеченным, наблюдал за Джери.

— Предоставьте его самому себе, так лучше. Не беспокойтесь, он за себя постоит! — И Шестаков улыбнулся мне своей обычной широкой и приветливой улыбкой.

Неторопливо тянулся вечер. Мы сидели в помещении вахтерской охраны и вели мирную беседу. Сергей Александрович курил. Стемнело. В полуоткрытые двери время от времени доносились голоса собак.

— Пожалуй, пора, Григорий Сергеич, — сказал Сергей Александрович, взглянув на часы, и вопросительно посмотрел на инструктора.

— Можно, — с готовностью согласился тот. — Посмотрим, как ваш Джери теперь покажет себя. Это не дрессировочная площадка! Там он на мне хорошо напрактиковался! — сказал он, кинув в мою сторону свою белозубую улыбку.

Близость ночи, незнакомая обстановка, непривычное состояние какого-то ожидания — все это настраивала меня на тревожный, нетерпеливый лад. Представлял себе состояние моего Джери, оставшегося без хозяина, в чужом месте, с громыхающей привязью над головой и со всеми таинственными запахами и звуками ночи, так обостряющей все органы чувств собаки.

Шестаков ушел, чтобы, переодевшись в уже знакомый нам ватный костюм «штатного» злоумышленника и подкравшись к моему Джери, разыграть целый спектакль с мнимым нападением на пост № 5. Помедлив несколько минут, поднялись и мы.

Не успели мы в сопровождении коменданта охраны выйти из помещения, как до нас донесся рассерженный лай собаки — я сразу узнал грозный рык моего питомца — и вслед за тем крик боли. Кто-то громко вопил и звал на помощь.

— Там что-то случилось, — торопливо произнес Сергей Александрович. — Неужели оплошал Шестаков? Да нет, не похоже на него.

Мы бегом бросились к месту происшествия, откуда продолжали нестись рычание дога и отчаянные мольбы о помощи. Вокруг нас раздавался лай собак, бряцание цепей и тарахтение колесиков, катящихся по тросу. Вся территория складов, казалось, ожила и шумела. На территории хозяйства были сосредоточены большие материальные ценности, и не мудрено, что они тщательно охранялись.

Вот и склад № 5. Мы повернули за угол. В сумраке ночи что-то темное барахталось у дверей склада. Слышалось остервенелое урчанье собаки, чьи-то полузадушенные хрипы…

— Шестаков! — крикнул Сергей Александрович.

— Есть! — отозвался голос инструктора. — Держите вашу собаку, а то она совсем ходу не дает!

Схватив Джери за ошейник, я стал оттаскивать его в сторону. Шестаков поднялся, отряхиваясь, молодцеватый, как всегда, несмотря на грузный костюм «дразнилы», но кто-то второй, жалобно стеная, продолжал копошиться на земле.

— Что тут у вас случилось? Кто это? — быстро сыпал вопросами Сергей Александрович.

— Товарищ начальник, задержали нарушителя! — отрапортовал Шестаков.

— Какого нарушителя?! — Мы все опешили.

— А который сюда забрался. Полагаю, что вор. А ну-ка, вставай, приятель! Нечего притворяться, живой еще!

С земли начало подниматься что-то неуклюжее, громадное…

— Вставай, вставай! — торопил Шестаков.

Это был человек неопределенных лет, в затасканной поддевке, которая от знакомства с зубами Джери превратилась в лоскутья.

Когда он поднялся во весь рост, мы невольно ахнули: перед нами стоял здоровенный детина, на голову выше любого из нас, но весь какой-то измятый и грязный. Во всем его облике было что-то жалкое и отталкивающее одновременно, а в узеньких запрятавшихся глазах горел недобрый огонек.

Неизвестный растерянно щурился и мигал от яркого света фонарей, которые навели на него, и переминался с ноги на ногу, не переставая охать и стенать.

— Ты кто такой? — строго спросил комендант охраны, выступая вперед. — Как сюда попал?

— Ох, собака!..

— Не охай. Говори спасибо, что жив остался!

— Расскажите, как вы его обнаружили? — обратился Сергей Александрович к Шестакову.

В нескольких словах Шестаков нарисовал картину того, что произошло до нас. Он приближался к посту Джери, когда внезапно услышал, как и мы, лай и крики.

Поняв, что собака схватила кого-то, инструктор бросился спасать звавшего на помощь человека и подоспел вовремя. Джери уже успел подмять неизвестного под себя.

— Эге, да он не с пустыми руками шел! — сказал один из вахтеров, подоспевший вслед за нами к месту происшествия, и, нагнувшись, поднял с земли топор.

— Понятно, — многозначительно произнес комендант и грозно посмотрел на задержанного.

Под тяжестью этой улики тот опустил голову, а я, глядя на остро отточенное оружие, невольно привлек Джери ближе к себе, ощутив запоздалый страх за его жизнь.

Забегая вперед, можно объяснить, кем оказался неожиданный ночной посетитель. Года за два до описываемого события его выгнали из колхоза за враждебную агитацию и пьянство. Кулацкий прихвостень и лодырь, он не пожелал взяться за честный труд и, перебираясь с места на место, переезжая из одного города в другой, занимался кражами. Все это стало известно потом, здесь же на месте поимки он признался, что хотел взломать дверь склада и совершить хищение. С этой целью еще засветло («загодя», как он выразился) он выломал доску в заборе, приставил ее, чтобы дыру не заметила охрана, и затем, дождавшись темноты, с топором в руках проник на территорию. Он нарочно выбрал самый дальний склад в расчете, что там ему удастся осуществить свой замысел, и сразу же попал в лапы моего Джери. От страха и неожиданности топор выпал из рук взломщика, и сам он оказался в весьма жалком положении.

— Молодец собака! — коротко оценил комендант подвиг моего друга, с нескрываемым одобрением глядя на Джери, который все еще продолжал коситься на задержанного и глухо, зловеще рычать.

До этого вечера комендант скептически относился к собакам-сторожам. После описанного случая он сделался рьяным поборником служебного собаководства.

— Хотели испробовать шутя, а получилось всерьез… Крепко! — весело говорил Сергей Александрович, когда мы покидали территорию складов.

Он был доволен, и особенно тем, что все произошло на глазах коменданта, которому отныне «нечем крыть».

Джери шагал рядом со мной. Я с торжеством вел его домой. Проба его сил оказалась не только удачной, но совершенно непредусмотренно превратилась в испытание, которое могло грозить серьезной опасностью собаке, оплошай Джери перед врагом. Топор не шутка, и я незаметно старался еще и еще погладить дога, испытывая блаженное чувство от сознания, что все кончилось так хорошо.

Этот вечер мне запомнился надолго. Я убедился, каким серьезным орудием может служить собака в руках человека. И это была моя собака, мною выращенная, мною обученная!

Взглянув на мое лицо, Сергей Александрович догадался, о чем я думаю, и сказал:

— Довольны? Вот то-то и оно… А помните, как вас пришлось уговаривать, чтобы вы занимались с собакой? Говорил вам: не пожалеете. Джери заработал сегодня вкусное угощение!

Он помолчал и продолжал:

— А ведь это враг. Вы заметили, какими глазами он смотрел на нас? Как вы думаете? Просто вор? Нет. Вы не глядите, что он такой жалкий на вид. Ведь он не просто шел воровать, он хотел взять у государства, значит, навредить. А может быть, потом еще поджег бы, мы не знаем. Настоящий обломок прошлого! Работать не желает, стремится подрывать основы общественной безопасности… конечно, враг! Вот для ловли таких субъектов мы и должны дрессировать наших собак.

Последние слова он произнес с гордостью.

Я с любопытством прислушивался к его рассуждениям. Еще минуту назад я совершенно не задумывался над смыслом того, чему последнее время отдавался с таким упоением; видел только то, что, в сущности, было известно задолго до меня: что собака служит человеку — караулит, защищает его, исполняет тысячи его других требований.

Внезапно все предстало в новом свете. Сергей Александрович сделался задумчив и несколько кварталов шел молча.

А вы знаете, о чем я мечтаю иногда? — Он схватил меня за руку и даже замедлил шаги. — Мечтаю о том времени, когда не надо будет запирать на замок; не нужны будут караульные собаки и вообще сторожа… И я верю, что такое время наступит, и очень скоро. Более того, иногда, занимаясь дрессировкой караульных собак, я даже думаю о том, что мы, воспитывая в них злобу и недоверчивость, отнимаем у них самое драгоценное качество, приобретенное за тысячелетия жизни близ человека: любовь к человеческому роду.

Я с удивлением смотрел на него. Вот новость: я и не знал, что он — философ-мечтатель!

— Куда же мы денем тогда наших собачек?

(Я сам не заметил, как заговорил языком Сергея Александровича: «собачка» — это было слово из его лексикона.)

— Э-э, дорогой мой, применение найдется. И потом, к сожалению, до этого нашим питомцам придется еще немало поработать. Кстати: на днях нам с вами представляется случай побывать в школе-питомнике розыскных собак… Хотите?

 

ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК ИЩЕЙКИ

 

«Нюхай, Гром!»

Мы приехали в питомник в разгар рабочего дня. У Сергея Александровича было какое-то дело к здешней администрации, и, пока он пропадал в конторе, я успел вдоволь насмотреться на занятия по дрессировке ищеек и основательно познакомиться с питомником.

Признаюсь, я ожидал встретить здесь каких-то особенных животных. Собаки-ищейки всегда представлялись мне верхом совершенства, какими-то необыкновенными существами, наделенными способностью делать то, что не дано больше никому. Поэтому я был несколько разочарован, увидев обыкновенных овчарок, как наши любительские, даже, пожалуй, хуже, по экстерьеру, и только более тщательно надрессированных. Но мое разочарование быстро сменилось уважением, когда я поближе узнал о делах этих четвероногих тружеников.

Питомник розыскных собак находился на окраине города, рядом с лесом, на территории специально выстроенного городка, обнесенного тесовым забором.

С восходом солнца начинается жизнь в городке. Громкие окрики людей, звонкий собачий лай доносятся из-за забора.

«Вперед! Лестница!» — слышится громкая команда, и по высокому ступенчатому сооружению, которое возвышается над забором, бойко взбегает собака. Наверху, на дощатой площадке, она садится и с ожиданием смотрит вниз.

Эта лестница не простая: тут, в сущности, четыре лестницы: у одной ступеньки обыкновенной ширины, у другой — уже, у третьей — еще уже, а у четвертой — не ступеньки, а просто круглые брусья; и тем не менее собака сумеет подняться и спуститься по любой из них. Ведь когда начнется настоящая следовая работа, может быть, не раз надо будет взбежать по высокой пожарной лестнице.

Вот из ворот вышел проводник. Он протаптывает на пустыре несколько расходящихся веером следов. За ним выходит второй, в костюме «дразнилы», быстро идет по одной из линий следов и скрывается в лесу.

Вот показалась в воротах и собака. Ее голова опущена так, что кончик носа почти касается земли. Она торопливо бежит по дороге, увлекая за собой проводника, едва удерживающего ее на поводке.

У разветвления следов собака ненадолго задерживается. Проводник поощряет ее: «Нюхай, Гром! След!» Но овчарка и без того тщательно нюхает. Выбрав направление, она опять спешит к лесу, не отрывая чуткого носа от земли.

Через несколько минут они возвращаются назад. Перед собакой идет человек в костюме «дразнилы». «Преступник» найден и задержан.

Новый прием. Собаку уводят, несколько человек встают в ряд, у одного берут носовой платок. После приходит проводник с собакой. Он дает ей понюхать платок и подводит к кучке людей. Она обнюхивает каждого, и вдруг начинает яростно лаять и теребить за полу того, кому принадлежит платок. «Выборка человека» выполнена.

У нескольких человек берут вещи: у кого платок, у кого перчатку, у кого пояс. Все это складывают в кучу; собаке дают понюхать одного из людей и подводят к вещам. Раздувая ноздри, она быстро расшвыривает вещи, хватает перчатку человека, которого только что нюхала, и с остервенением ее треплет. «Выборка вещи» сделана.

Так изо дня в день тренируется собака, пока не станет безошибочно находить нужный запах, а по нему и человека. Увеличивается расстояние пробега, усложняется следовая трасса. И, когда курс обучения закончен, когда четвероногие курсанты твердо усвоят все, что от них требуется, тогда ищейки со своими проводниками покидают школу-питомник и разъезжаются во все концы страны, чтобы там начать свою тяжелую работу.

Розыскная служба известна давно. Лет пятьдесят назад громадную популярность в России приобрела полицейская собака Треф. Ее возили «на гастроли» из Петербурга в Москву и обратно, в другие города. Много писали о подвигах Трефа газеты и журналы. Одно время это сделалось даже модной темой, а кличка «Треф» надолго стала нарицательной для всех розыскных собак.

Еще до революции были созданы в России первые питомники розыскных собак. Животных для них привозили из-за границы.

Мне удалось собрать факты, относящиеся к деятельности одной ищейки, по кличке Гром. Они относятся к 1929—1932 годам, когда в стране еще происходила классовая борьба и остатки кулачества и других врагов нашего государства поджигали хлеб, угоняли скот в колхозах, старались проникнуть на промышленные предприятия, чтобы вредить там, устраивали покушения на жизнь передовых людей. Их действия нередко направлялись вражеской агентурой из-за рубежа. Обычное на первый взгляд уголовное преступление очень часто оказывалось рецидивом классовой борьбы.

В кратких записях день за днем повествуется о подвигах собаки. Это обычные дела обычной собаки-ищейки. Однако они заслуживают того, чтобы с ними познакомился читатель.

По окончании школы-питомника на Урале ищейка Гром и ее проводник были направлены в один из районов советской. Средней Азии, недалеко от границы. Для собаки и человека началась страдная пора. Вызовы случались и среди бела дня, и в глухую полночь.

И редко-редко удавалось нарушителю общественного спокойствия скрыться от грозного четвероногого преследователя!

 

За стадом

В пригородном хозяйстве увели несколько голов крупного рогатого скота, забрали инвентарь. Сторожа, пытавшегося помешать грабежу, избили и связали.

На место происшествия привезли Грома. Овчарка долго кружилась на скотном дворе, вынюхивала привязи, стойла, перегородки. Когда ей дали одежду избитого сторожа, она в течение нескольких минут «исследовала» складки материи, потом опять принялась обнюхивать помещение и вдруг, залаяв, с внезапной яростью схватила что-то в углу.

Нож! Преступники обронили его впопыхах, когда отрезали крепко затянутые привязи. Запах был найден, и, опустив голову к земле, Гром помчался по следу. Люди с трудом поспевали за ним.

Поселок остался позади. Гром долго бежал по проселочной дороге, не останавливаясь ни разу, потом свернул на шоссе, с шоссе — снова на проселок. Все дальше, дальше бежала собака. Люди, следовавшие за нею, уже начали выбиваться из сил, а она, казалось, и не собиралась останавливаться. Уж не сбилась ли она со следа?

Десять… двенадцать километров бежит собака… Сколько осталось еще? Но вот впереди показалось небольшое селение. Ого, да тут уже рукой подать до рубежа! Гром, не задерживаясь, пробежал по улице, минуя несколько домов, свернул в переулок и, наконец, описав дугу вокруг стоявшей на отлете усадьбы, принялся неистово лаять перед воротами. Испуганный хозяин дома долго не хотел открывать, но, в конце концов, вынужден был это сделать.

Во дворе, под навесом, стоял украденный скот. Похитители собирались либо прирезать его, чтобы потом сбыть мясо, либо ночью перегнать через границу.

Гром пробежал по следу около двадцати километров — своеобразный рекорд, поставленный розыскной собакой.

 

Шайтан-собака

Поздно вечером секретарь партийной организации селения Нижний Наур возвращался с собрания домой. Когда он, повернув за угол, был уже неподалеку от дома, перед ним выросли три человеческие фигуры. Лица их были завязаны черными платками, так что оставались только щелочки для глаз.

Секретарь отшатнулся и хотел выхватить пистолет. Но грянул выстрел, другой, и секретарь упал. Падая, он закричал.

Услышав голос мужа, на крыльцо выбежала встревоженная жена. Две пули скосили и ее.

Стрелявшие нырнули в темноту, но потом один вернулся и, быстро оглядевшись по сторонам, наклонился над жертвами. Заметив, что одна из них еще дышит, он схватил тяжелый булыжник и изо всей силы ударил истекающего кровью человека по голове, затем, отшвырнув камень далеко от себя, пустился бежать.

На крики о помощи, на грохот выстрелов из ближайших домов высыпали соседи. Жена секретаря была мертва, сам он тяжело ранен. Покушавшиеся скрылись.

В селение немедленно прибыли на автомобиле Гром и его проводник. Убитая все еще лежала на том месте, где произошло покушение (ее нарочно не трогали, чтобы не затоптать следы); раненого внесли в дом. Показаний он дать не мог, потому что был без чувств; да, кроме того, он все равно не видел лиц своих врагов. Оставалось положиться на собаку.

Гром обнюхал тело женщины, потом закружился по улице, перепрыгнул невысокую глинобитную стенку и там, в саду, наткнулся на окровавленный камень, обследовал его и, поощряемый командой проводника «След! Нюхай!», ринулся в погоню.

Спустя сорок минут, проделав длинный петлистый путь (видимо, преступники опасались, что их будут преследовать, и старались запутать следы), собака ворвалась в чью-то квартиру и с лаем набросилась на пожилого угрюмого узбека. Его арестовали. На допросе он сознался в преступлении и выдал соучастников.

Один из бандитов был местный кулак, уже судившийся в прошлом, другой — растратчик, третий — пришел из-за рубежа.

Негодяи были так ошеломлены столь быстрой развязкой, что даже не пытались отнекиваться. Со страхом и ненавистью глядя на конвоировавшего их Грома, они растерянно повторяли;

— Ай, шайтан-собака! Ай, шайтан!..

В этот раз Гром поразил даже своего вожатого. Обычно принято считать, что запах крови отбивает у собаки чутье. Но в данном случае именно окровавленный булыжник помог овчарке найти убийц.

 

Похищенный манометр

В цехе был похищен манометр. Это было не простое воровство, а тонко задуманная диверсия. Отвинчена была одна маленькая деталь — остановился весь агрегат.

Гром долго кружился около машины. Обнюхивал приборы, рычаги управления. Видимо, запах преступника присутствовал здесь, но запахи железа, машинного масла и эмульсий мешали собаке. Особенно долго и тщательно Гром обследовал головку, с которой был свинчен манометр. Наконец пес закончил свои «исследования» и направился к выходу из цеха.

След вывел его за заводские ворота, но у трамвайной остановки оборвался. Тщетно кружилась собака около этого места, вбирая в себя все запахи, какие мог уловить ее чуткий нос. В конце концов она села и виновато посмотрела на проводника. Вредитель, очевидно, уехал на трамвае.

Вторичные поиски прервались на том же месте.

Но назавтра враг вновь напомнил о себе. Рабочие обнаружили в куче угля, который загружали в печь, динамитный патрон.

В угле запах врага, конечно, был утерян. Зато стало ясно другое: враг здесь, на заводе; здесь его и надо искать.

Проводник решил поставить Грома в проходной будке. Однако возникало сомнение: прошло уже более суток, помнит ли собака вчерашний запах? На всякий случай решили дать ей еще раз понюхать то место, откуда был свинчен манометр.

Кончилась смена. Гром стоял в проходной между проводником и дежурным вахтером и тянулся мордой к каждому выходившему с завода. Прошли сотни людей, а он все оставался спокойным. Нет, конечно, он уже забыл запах. Было бы нелепо ожидать, что он все еще помнит его.

— И вдруг собака глухо зарычала. Шерсть на ней поднялась дыбом, верхняя губа приподнялась, обнажая желтоватые клыки.

В проходную вошел мужчина в обычной рабочей спецовке. Он предъявил пропуск и шагнул к выходу, но по знаку проводника его задержали. Собака уже рвалась с поводка, стараясь наброситься на него. Неужели это и в самом деле он, вчерашний похититель манометра и сегодняшний диверсант, подбросивший динамит в уголь?!

Он категорически отрицал свою вину и вообще ни в чем не признавался, держался уверенно и спокойно, даже был оскорблен предъявленными ему обвинениями. Документы у него были в полном порядке, обыск на квартире не дал никаких результатов. Не нашли ни манометра, ни каких-либо других компрометирующих материалов. Единственной уликой было поведение собаки, но на этот раз сомнение взяло даже проводника.

После некоторого раздумья проводник решил проверить еще раз. Снова привели овчарку в квартиру задержанного, дали ей понюхать его вещи. Гром вел себя очень уверенно. Без всяких колебаний он направился к двери, спустился по лестнице и выбежал на улицу. Он привел… к заводу.

Проводник сообразил, что собака идет по ложному следу. Вернувшись к дверям квартиры, он снова заставил ее: «Нюхай, нюхай! След!» И действительно, теперь овчарка пошла в другом направлении. Завернув за угол дома, она привела проводника к мусорному ящику. Открыв ящик и разрыв мусор, нашли похищенный манометр. Преступник перепрятал туда манометр час-полтора назад, рассчитывая, что уж там-то его никто не догадается искать; но как раз этим он и помог собаке окончательно разоблачить себя.

Обманывать дальше, разыгрывая из себя оскорбленного человека, было бесполезно. Улики были налицо.

 

Не ушел

Агент уголовного розыска и проводник с собакой везли в поезде задержанного грабителя. Час был ночной, пассажиры спали, арестованный, лежа на верхней полке и отвернувшись к стене, казалось, тоже задремал. Собака лежала на полу, положив свою тяжелую умную голову на передние вытянутые лапы, как всегда делает собака, когда она ждет чего-либо; как будто и отдыхает, и в то же время бодрствует.

Начало клонить ко сну и работников уголовного розыска. Они закрыли дверь купе на ключ и, расстелив шинели на сиденья, легли. Тишина… Лишь слышалось мерное дыхание спящих.

И вдруг резко перегнувшись с полки, грабитель схватил со столика бутылку и ударил по стеклу. Со звоном посыпались осколки. Клубы морозного воздуха заволокли купе.

На полном ходу поезда грабитель выпрыгнул в окно. В то же мгновение с полу взвилось длинное мускулистое тело собаки. Одним прыжком Гром перелетел через разбитое окно и провалился в черноту ночи.

Поезд остановился. Агент и проводник ищейки выскочили из вагона и побежали по полотну дороги назад. Беглец даже не успел выбраться из сугроба: овчарка настигла его. Многие признаки указывали, что он сдался только после отчаянной борьбы: пальто было порвано, лицо и руки окровавлены, снег истоптан и забрызган кровью. Он сидел на корточках, в напряженной позе, боясь пошевелиться, вздрагивая от порывов резкого, пронизывающего ветра, а перед ним стоял Гром, взъерошенный и страшный, и не спускал горящих глаз со своей жертвы.

 

Одна против всех

И последняя история.

Вооруженная банда совершила налет на отделение Госбанка. Скрыться преступники не успели. Милиция, оперативные работники угрозыска настигли налетчиков на окраине города. Те укрылись в подвале каменного здания, забаррикадировали окна и двери и стали защищаться.

Завязалась перестрелка. Дом окружили со всех сторон, но проникнуть в подвал не удавалось. Бандиты были хорошо вооружены.

Тогда, чтобы не затягивать развязку, решили в подвал пустить собаку. Привели Грома. Проводник вместе с овчаркой подполз к окну, расположенному на уровне земли. Собака глухо ворчала и время от времени лизала руку своего друга-проводника, как бы говоря ему. «Не сомневайся, уж я сделаю все, что могу…» А у него тоскливо ныло сердце: псу грозила смертельная опасность. Резкое «Фасс!» подбросило овчарку, как будто электрическим током. Гром вскочил в разбитое окно и скрылся в подвале. Оттуда загремели выстрелы, в следующее мгновение выстрелы прекратились. Снизу донесся глухой шум борьбы; проклятия и стоны людей, злобный вой животного.

Воспользовавшись замешательством бандитов, осаждающие ворвались в подвал. Страшная картина предстала перед ними. Десять налетчиков сражались с одной собакой. В тесном полутемном помещении они никак не могли нанести ей решающего удара, а она, словно демон, металась между ними. Одна против всех, она бесстрашно вступила в эту неравную борьбу, рвала, кусала, молниеносно нападала и так же молниеносно отскакивала, расправившись с одним, бросалась к другому. Слышались крики боли, удары, кто-то на четвереньках полз к выходу…

Банду обезоружили. Пришел конец и силам собаки. Она была вся изранена, залита кровью собственной и кровью врагов, но еще смогла признательно лизнуть склонившегося над нею проводника… Одна пулевая рана тянулась под кожей от загривка до хвоста — Гром словно был прошит! Видно, пуля попала в него, когда он прыгал в окно. Какой же живучестью должна обладать собака, чтобы сражаться после этого!

Гром выздоровел и продолжал свою опасную работу.

Заканчивая это краткое описание дел одной собаки, я хочу добавить от себя: не всегда собака выходит живой из схватки с врагами. Немало четвероногих героев трагически гибнет.

 

ВСЕГДА ВМЕСТЕ. ПРОГУЛКА НА ХРУСТАЛЬНУЮ

Мы с Джери много гуляли. Мы гуляли с ним и днем, и ночью, в любое время года, при любой погоде. Это закаляло собаку, и закаляло не только физически. Раньше, когда он был совсем маленьким, я заметил, что ночью мой Джери делается очень осторожен и недоверчив. Попав из светлой комнаты в темноту, он трусил и жался к хозяину, но с возрастом Джери перестал пугаться различных предметов, которые при вечернем освещении выглядят всегда по-другому, хотя и держался настороже. Он нюхал землю и воздух, чутко наставлял свои треугольные ушки, ловя ими каждый шорох. Это не было трусостью: ночью все животные держатся настороженнее, чем днем, при ярком свете.

Днем, в толпе, Джери вел себя миролюбиво и покладисто; можно было наступить ему на лапу, нечаянно толкнуть в бок — он отскочит, посторонится, и только. Но вечером в безлюдном, пустынном месте он становится злюкой, недоверчивым, ко мне не подпускал никого и на двадцать шагов. Инстинкт, который так замечательно служит животным, подсказывал ему, где он и как должен себя держать. Это была одна из примечательных сторон его натуры.

Я ходил с Джери ночью в самых глухих местах и не опасался, что со мной может что-нибудь приключиться.

Мы всегда были вместе. Мне даже казалось странным, как это я могу куда-нибудь отправиться без него.

Помню одну нашу ночевку в чужом месте — кажется, это было в поселке Верхние Серьги. В доме приезжих для меня койки не нашлось, пришлось попроситься на частную квартиру. Хозяева, увидев Джери, всплеснули руками, но скоро успокоились: в избе Джери вел себя очень спокойно. Однако стоило войти в отведенную для ночлега комнату и закрыть изнутри дверь — и Джери сразу принялся охранять: к двери никто не подойди, не сунься.

Я часто брал Джери в свои поездки по Уралу, и он так хорошо вел себя, что почти не обременял меня. За свою жизнь Джери проделал тысячи километров в поезде и в автомашине.

Когда мы впервые ехали по железной дороге, мне пришлось втаскивать Джери в вагон насильно. Попав туда, он нервничал всю дорогу. Ему не сиделось, не лежалось, не стоялось; пол под ним сотрясался, скрипел, все вокруг стучало, бренчало; теснота, неудобство, везде чужие люди… но постепенно Джери освоился. Я уже без церемоний запихивал его под лавку, и он лежал там, пока не наступало время выходить.

Позднее он так привык к поезду, что, едва попав на перрон, тянул меня в первый же вагон, сам, без понуждения вскакивал на подножку, с подножки в тамбур. Он, конечно, был на поводке, но, вопреки железнодорожным правилам, без намордника. Я не приучил его вовремя к наморднику, а приучить теперь уже оказалось невозможным; впрочем, Джери ни разу не заставил меня пожалеть об этом. Иногда, правда, это вызывало возражения проводницы, она грозилась не пустить в вагон, но обычно не успевала исполнять свою угрозу: Джери пролетал вперед, все шарахались в стороны, и мы оказывались в купе.

Ни разу Джери не оскандалился, не подвел меня.

Но случалось и нам с ним попадать в такие переделки, из которых мы с трудом уносили ноги.

Однажды нас обоих чуть не подняли на рога коровы.

Знает ли читатель, что такое корова, когда она собирается вступить в единоборство с волком? О, это совсем не та мирная и ленивая в движениях буренушка, какой мы привыкли видеть ее! Это страшный зверь, опасный для волка. Очень часто коровы крупную собаку принимают за волка. Вы этого не знали? И я не знал. И едва жестоко не поплатился за свое незнание.

Мы с Джери ходили на разрезы, километрах в пяти от города. Когда-то на этих разрезах старатели мыли золото, потом выработки заполнились водой, образовались озера, с живописными заливчиками, с тихими вербами, низко склонившимися над изумрудной зеленью воды, с карасями, снующими в глубине. На разрезах можно было хорошо отдохнуть, помечтать, половить рыбку. Джери купался, гонялся за «апортом».

Весело в лесу с собакой! Вы неторопливо идете по узкой дорожке, среди одуряющего аромата цветов, а Джери кружится вокруг вас. То забежит вперед, то отстанет, что-то вынюхивая в густой траве, то припустится за улетающей птичкой.

Приятно смотреть на собаку! Она так рада, так остро ощущает приволье; ее уши слышат то, чего не слышат наши, нос обоняет такие запахи, о которых мы даже не догадываемся.

Джери на природе делается сам не свой. Он слушает вас в четверть уха, следит за вами в четверть глаза; все его внимание, все органы чувств поглощены блаженным ощущением свободы. Его интересует каждая былинка; увидел букашку — замер над нею; вспорхнула бабочка — бросился догонять ее… Впереди, меж кустов и деревьев, блеснуло зеркало озера. Ох, вода! И Джери мчится к воде. Вы еще только подумали о купанье, а он уже вылезает мокрый на берег и, сильно встряхиваясь, окатывает вас холодным душем.

Гадюка переползет дорогу — скорей кричишь догу: «Ко мне!», а сам запустишь в змею камнем. Бывают и другие приключения. На Чертовом Городище (есть такое место на Урале, которое стремятся повидать все туристы: причудливое нагромождение камней в лесу) Джерку так сильно закусали оводы, что пришлось забросать его в яме березовыми ветками, и только тогда он нашел некоторое успокоение. Но как же без этого? На то и лес!

Однако вернемся к коровам. Мы шли домой, когда впереди мелькнули пестрые, медленно передвигающиеся пятна — большое стадо коров рассыпалось по лесу и неторопливо двигалось в ту же сторону, что и мы.

Мне и в голову не могло прийти, что из этой встречи получится что-нибудь неприятное. Мы вышли на опушку. Ближние коровы были метрах в двадцати от нас, когда вдруг Джери начал проявлять признаки беспокойства. Он как-то тревожно закружился около меня. Я оглянулся — коровы, пригнув к земле головы и выставив вперед рога, наступали на собаку.

Я закричал и замахал на коров руками — никакого впечатления. Они шли грозной стеной. Как-то особенно отчетливо я увидел самую близкую из них — большую черную красавицу, с длинными острыми рогами и сверкающими белками глаз. Я подозвал собаку к себе и взял ее за ошейник, но получилось еще хуже. Теперь уже не Джери, а оба мы оказались в центре атакующего стада.

Только тут я понял, что дело плохо. Надо спасаться! Отпустив Джери, я скомандовал: «Беги! Беги!» Он огромными прыжками устремился вперед. Коровы тотчас погнались за ним.

Сознаюсь, я испугался не на шутку. Если бы Джери не отбежал от меня, они забодали бы нас обоих.

Но состязаться в беге с ним они не могли и скоро отстали. А он, как только преследование прекратилось, вынырнул откуда-то из-за кустов, и мы поспешили прочь.

Мы уже ушли на километр, а я все еще ощущал удары своего сердца. И Джери уже не так беззаботно носился. Отбежав недалеко, он сейчас же возвращался и, взглядывая на меня, как бы говорил глазами: «Вот какая история! Ну и влопались мы с тобой! Хорошо еще, что так легко отделались!..»

Это приключение с коровами надолго запомнилось мне.

Запомнился и поход на гору Хрустальную, которым я устроил проверку выносливости Джери.

Гора Хрустальная расположена километрах в семнадцати-восемнадцати от нашего города, туда и обратно — тридцать пять. Это для нас с вами. А для Джери в три раза побольше, потому что собака на прогулке очень много бегает.

Вот и отправились мы с Джери в поход, выбрав для этого денек потеплее. В пути нас вспрыснуло дождичком — погода уральская переменчива! — потом высушило и пригрело. Туда дошли без остановки.

На горе, возвышавшейся над лесом, как конус вулкана, нас снова застал крупный дождь.

Холодный душ не понравился Джери. Пес сел под деревом, он тряс головой и ежесекундно дергал ушами, как бы говоря:

«Не понимаю! Чего он ко мне привязался?»

С горы открывалась широкая панорама: леса, горы, далекие пруды и озера. Чуть маячили вдали городские постройки, над ними всплывали дымы заводов.

Отдохнув и обсохнув под солнцем, мы двинулись в обратный путь.

Но Джери был уже не так резв, как утром. Он начал уставать, и зеленая трава, кусты за обочиной тракта перестали привлекать его. Он шел рядом со мной и не стремился отбежать в сторону.

Устал и я. Но я тратил силы экономно, предвидя тяжелую обратную дорогу. Джери же явно «перерасходовался».

Вскоре из положения «рядом» он переместился за мою спину и не шел, а тащился, буквально наступая мне на пятки, — «чистил шпоры», как говорят охотники. Ну, точь-в-точь, как это красочно изображено у Тургенева, когда собака «идет… шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык; а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается». Можно было подумать, что автор «Записок охотника» списал это с Джери!

Силы Джери падали с каждым часом. Несколько раз он останавливался. Пришлось останавливаться и мне. Сказать правду, я тоже плелся из последних сил. Я тоже не железный!

Прошли еще километра три-четыре. И тут мой Джери забастовал. Он лег на дорогу и отказывался подниматься.

Сколько я ни понуждал его продолжать идти, ничего не получалось. Тогда, оставив его лежать, я двинулся один. Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Джери продолжал лежать и смотрел мне вслед умоляющими глазами. Я пошел дальше. Только когда я отошел от него метров на триста, он медленно поднялся и побрел за мной. Пришлось остановиться и подождать его. Не дойдя до меня нескольких метров, он шевельнул виновато хвостом и лег.

Вот беда! До города оставалось еще километров пять, а Джери, казалось, не мог сделать шага. И, как назло, ни одной попутной машины. Эти пять километров мы шли до позднего вечера.

Но ничего, ничего! Для огорчений не было оснований. В общем, Джери показал неплохую выносливость. Во всяком случае, для собаки его возраста это было серьезное испытание, и не всякий городской пес смог бы пробежать такое расстояние, какое Джери вымерил в этот день своими длинными ногами. В таких походах он нагуливал силу и здоровье, а они в будущем очень пригодились ему.

Мать всплеснула руками, увидев, в каком виде явился Джери. Кожа на нем обвисла, он весь обмяк и шатался.

После этой прогулки Джери отсыпался три дня. Он вставал только, чтобы поесть и сходить на улицу. Мне нетрудно было представить, как ныли у него все кости: мои ныли ничуть не меньше.

 

ВЫСТАВКА

В середине лета была назначена выставка служебных собак.

Выставка! Если вы не держите Джери или Рекса, то это слово говорит вам очень мало. Но, если у вас есть дома четвероногое существо, которое вы любите, холите, к которому вы привязаны всей душой, которое состоит на учете в клубе служебного собаководства и в случае войны может быть мобилизовано в армию, — тогда вы отнесетесь к этому совсем иначе. Слово «выставка» прозвучит для вас, как сигнал трубы. С того часа, как объявят выставку, для каждого собаковода начнутся волнения и ожидания, которые в один прекрасный день закончатся либо большой радостью, либо большим огорчением.

Если ваша собака получила приз — это триумф, и вы уходите с выставки победителем: с высоко поднятой головой, с горделивым чувством, останавливаясь почаще, чтобы дать возможность болельщикам подольше насладиться видом вашего животного. Собаку вы называете самыми ласкательными именами; придя домой, без меры пичкаете ее лакомствами. И потом в течение многих месяцев бессчетное число раз пересказываете всем друзьям и знакомым, как все это получилось.

Но, если вам вручили только скромную бумажную табличку с надписью «хорошо» или «удовлетворительно», вы уходите мрачный, кляня всех друзей и всех собак, недовольный и собой и своим питомцем, стараясь не попадаться на глаза соседским мальчишкам. Вы даете себе обещание, что больше ноги вашей не будет на выставке… Должна пройти по меньшей мере неделя или две, чтобы ваша боль утихла и Рекс или Джери снова заняли свое место в хозяйском сердце.

Готовиться к выставке начинают задолго до ее открытия. Надо припасти необходимое оборудование: веревки для ограждения рингов, бачки для воды, цепи, колья, типографские бланки с оценками, номера, медали и дипломы, надо расклеить афиши по городу, чтобы пришло побольше публики, ибо выставка преследует и агитационные цели, договориться с администрацией парка…

Но главная подготовка происходит в домах любителей. Собак моют, вычесывают, чаще выгуливают, больше занимаются с ними, лучше кормят… Вы скажете, что я увлекаюсь? В таком случае, вы никогда не держали выставочных собак и ничего не понимаете в них.

Выставка — большое и знаменательное событие, смотр достижений за год, проверка качества работы собаковода: хорошо ли, правильно ли вырастил он свою собаку, сумел ли сделать из щенка полезное и ценное животное или получил посредственную собаку. На выставке, кроме того, можно увидеть демонстрацию (показ) работы служебных собак: как идет по следу ищейка, как производится поиск раненого и т. д. Выставка — это праздник собаководства. И не случайно в дни подготовки к этому событию клуб живет особенно напряженной и активной жизнью.

В то лето мы готовились к выставке с особым волнением. Шутка ли: впереди предстоял Всесоюзный юбилейный смотр. Исполнялось десять лет со дня организации дела служебного собаководства в Советском Союзе. Лучшие собаки, отобранные на областных и краевых выставках, могли попасть на смотр в Москву. О поездке в столицу мечтал каждый из нас. А вдруг Джери выпадет такая удача… Нет, нет, я не решался даже думать об этом! Перед. выставкой по городу разъезжал Марков на своей упряжке с рекламным щитом, на одной стороне которого было написано: «Все на выставку служебных собак!» Толпы ребятишек бежали следом. Это было едва ли не самым действенным способом зазывания публики на выставку.

И вот настал день открытия выставки. Уже с утра к саду, где должна была происходить выставка, шли любители, ведя на поводках своих питомцев. Город еще никогда не видел столько собак у себя на улицах. Проносились грузовики с собаками-пассажирами. Это везли иногородних гостей с вокзала. В этот день даже трамвайные кондуктора стали такими любезными, что милостиво позволяли садиться с собаками в вагон. Впрочем, дело было тут не в любезности: клуб договорился о том, чтобы на все время выставки был разрешен проезд с собаками в трамвае.

У ворот сада выстроилась длинная очередь людей и четвероногих: врач осматривал собак. Но они прибывали так быстро, что он не успевал справляться со своими обязанностями, и шумливая, рычащая и лающая вереница быстро росла.

В выставке участвовали собаки Свердловска, Челябинска, Перми, Уфы, Нижнего Тагила. Больше всего, разумеется, было наших, городских собак. Удалось привлечь к участию в смотре охотников-промысловиков с их пушистыми лайками. Лайки, благодаря тому что они используются и как служебные и как охотничьи собаки, в те времена нередко участвовали в выставках несколько раз в году, принося своим владельцам множество призов. Прибыли гости из-за пределов нашего края. Для экспертизы приехал судья из Москвы.

Наконец санитарный осмотр закончен. Животных развели по предназначенным им местам. Необычное, занятное зрелище привлекло массу публики. Толпы празднично одетых горожан (сегодня воскресенье) заполнили все уголки парка, на эти дни отведенного под выставку, и с любопытством осматривали беспокойные экспонаты.

Ого, сколько собак в нашем городе! Их сотни! Когда они собраны все вместе, получается весьма внушительное зрелище.

Шум, гам, лай, вой… Неопытного посетителя эта какофония так оглушает, что в первую минуту он совершенно теряется и долго нерешительно топчется у входа, не зная, куда направиться. Кажется, что вот-вот все эти страшные псы (а в служебном собаководстве главным образом крупные собаки) сорвутся с привязей и набросятся на тебя. Но все опасения быстро рассеиваются, и вы с возрастающим интересом переходите от одной группы животных к другой.

Наибольшее восхищение вызывали кавказские овчарки.

— Неужели это собаки? — недоверчиво спрашивали некоторые из посетителей и изумленно качали головами.

Их вопрос был вполне обоснованным. Огромные, покрытые длинной густой шерстью животные, больше похожие на львов, нежели на собак, держались важно, молчаливо, сурово поглядывая на людей. Лишь когда кто-нибудь, забыв об осторожности, пробовал сунуться поближе (впрочем, таких находилось немного: внушительный вид «кавказцев» удерживал на почтительном расстоянии даже самых храбрых), грозный, хриплый рык мигом заставлял любопытного отскочить назад.

Среди кавказцев выделялся Пален. Тот самый, привезенный Шестаковым пес, который едва не сгорел в поезде, подпалив себе бок у железной печурки. Он отличался и ростом и злобностью. Позднее нам не раз пришлось слышать о нем как о хорошей караульной собаке. Вообще все кавказские овчарки отлично зарекомендовали себя.

Беспокойнее всех выглядели лайки. Как будто стараясь показать, откуда взялось их название — «лайка», они лаяли до хрипоты, визжали, подвывали, рыли лапами землю. Выкопав ямку, ложились в нее, снова вскакивали через минуту и принимались рыть рядом — хлопотали неуемно. Занятые своими «делами», они разрешали близко подходить к себе, гладить.

Немецкие овчарки (потом их стали называть восточноевропейскими) держались по-разному. Некоторые злобно бросались на проходящих людей, силясь зацепить зубом хоть край чьей-нибудь одежды. Другие молча искали глазами в толпе ушедшего хозяина и, казалось, ничего не замечали больше. Третьи деловито копались у своего места. Многие просто спали.

Доберманы сидели жалкие, смущенные тем, что их привязали на цепь и оставили в таком шумном обществе. Доги (их тогда было совсем немного — два или три, считая вместе с моим Джери), раскрыв страшные зубастые пасти и развесив мягкие розовые языки, томимые жарой и необычностью обстановки, с непонимающим видом следили за всем происходящим.

Со временем у нас появились и другие породы — колли, жесткошерстные фокстерьеры (хотя последние и не относятся к числу служебных), а уже со следующей выставки начали экспонироваться эрдельтерьеры, одна из наиболее редких в то время пород. И сами выставки разрослись настолько, что им уже стал тесен небольшой тенистый парк на берегу реки, и их перенесли в Зеленую Рощу, где хватало площади для того, чтобы разместить всех животных и показать их работу.

Но не будем забегать вперед и вернемся к моему Джери. Ведь он тоже участник выставки.

О Джери! Куда девалось его великолепие, восхищавшее меня? Он совсем потерялся среди массы людей и животных. Он сидел у прикола жалкий, растерянный, вовсе не похожий на себя, жалобно вопрошая глазами:

«Для чего меня привязали здесь? Чем я провинился? Что это за суматоха? Пойдем-ка лучше скорее домой…»

Для собак выставка — такая встряска, после которой они обычно приходят в себя несколько дней.

При виде подавленной фигуры Джери все сомнения, мучившие меня последние дни, вспыхнули с новой силой. Нет, не видать мне Москвы, провалится Джери…

Правда, я заметил, что почти все молодые собаки (исключая, пожалуй, лаек) выглядели пришибленными. Принимали все происходящее как должное только такие опытные призеры, как злой, хмурый пес Рекс да резвая овчарка Джери-черная, которую мы знали еще по зимним занятиям на семинаре.

За свою жизнь Джери получила более десятка призов и семнадцать дипломов. После ее появления в нашем клубе кличка «Джери» стала особенно охотно употребляться любителями.

Утром побрызгал небольшой дождь, и собаководы нервничали:

— Собаки на ринг грязными пойдут. Плохо! Интересно было послушать разговоры. На выставке встречаются старые знакомые, друзья, опытные собаководы. Слышатся вопросы и ответы:

— Как Абрек?

— А Тайфун — слышали? — первое место занял на краевой!

Они знают наперечет лучших собак Советского Союза, их родословные до десятого колена по восходящей линии, кто, когда и на каких выставках участвовал, какие оценки и призы получил. Они нередко могут предугадать и ход выставки, хотя окончательные результаты ее не известны никому, пока не кончится судейство.

Они подсчитывают классы по каталогу, ходят от собаки к собаке и оценивающе смотрят на них: что получишь ты? А что ты? Они делятся со своими любимцами бутербродами, а наиболее заботливые принесли и чашки для питья, и коврики для подстилки, чтобы собака не испачкалась, лежа на голой земле.

Но вот по парку пробежал дежурный с красной повязкой на рукаве. Любители отвязывали своих питомцев и выводили их на дорожку. Начались ринги.

Толпа отхлынула от собак и плотным кольцом окружила открытую площадку посередине сада, обнесенную толстой веревкой с бумажными флажками, — место ринга, с поставленным в центре небольшим судейским столиком под легким фанерным навесиком, защищающим от солнечных лучей.

Первыми пошли овчарки, как самые многочисленные. Малочисленные породы могли подождать — их всегда оставляют «на закуску» или пропускают между большими рингами. К «малочисленным» относился и мой Джери. Приходилось запасаться терпением.

Шел первый класс, то есть взрослые овчарки. Одна за другой они входили в круг и, удерживаемые людьми, выстраивались в длинную цепочку. По жесту судьи цепочка двинулась по кругу.

Судья, невысокий пожилой мужчина в белой фуражке, с большим красным бантом на левом кармашке кителя и с блокнотом в руках, стоя в центре, приценивающимся взглядом окидывал каждую собаку. По его указанию ассистенты (в числе их был и Сергей Александрович) переставляли экспонируемых животных. Лучших передвигали в голову колонны, худших — назад.

Зрители так тесно обступили ринг, что я не мог пробиться к веревке.

Тогда еще не оглашали весь ход судейства по радио, как это делают теперь. И, стоя у веревки, которой был обнесен ринг, зрители торопливо переспрашивали друг Друга: «Что он сказал?» (Имея в виду судью.) Или: «Что получила эта собака?» (Когда очередной живой экспонат, прошедший экспертизу, уводили с ринга.)

Вдруг что-то произошло. Раздались яростный вой и злобное рычание, цепочка людей и животных внезапно разорвалась, смешалась. Неожиданно толпа расступилась передо мной, пропуская какую-то женщину. Я скользнул в образовавшийся проход, который сейчас же сомкнулся за мной, и очутился у самого ринга. За веревкой дрались две собаки. Крупный кобель редкого ярко-песочного цвета уцепился мертвой хваткой за заднюю ногу шедшей впереди него овчарки и не отпускал. Схваченная собака жалобно визжала, рвалась из этих клещей. Владельцы собак беспомощно метались около них. В руках одного болтался конец оборванного поводка.

— Чего же вы смотрите? — не выдержал судья, до этого молча наблюдавший схватку. Беспомощность людей рассердила его. — Что вы боитесь собак? — И он крупными шагами приблизился к месту боя.

Но его опередил Шестаков. Легким прыжком перебросив свое сильное тело через веревочное ограждение ринга, он в мгновение ока оказался около дерущихся животных. Быстро кинув первому любителю: «Держите крепче вашу собаку!» — он решительно шагнул к желтому псу, успокаивающе проговорил: «Арбат… Арбат…» — и вдруг, ухватив его одной рукой за ошейник, а другой — за густую шерсть на спине, вскинул на воздух, оторвав от жертвы.

Все это явилось делом нескольких секунд. Драка сразу прекратилась; хозяева развели взъерошенных, окровавленных собак в разные стороны и принялись успокаивать их. Шестаков постоял минуту, ожидая, не возобновится ли схватка, и незаметно исчез.

Пострадавшую собаку увели на перевязку, судья подошел к владельцу желтого пса.

— Что же это вы! — укоризненно обратился он к нему. — Не умеете обращаться с собственной собакой?

Тот, к кому относились эти слова, сконфузился и, стараясь скрыть свое смущение, усиленно гладил овчарку, приговаривая:

— Тихо, Арбат, тихо… Злой уж очень… — наконец негромко произнес он в свое оправдание.

— Арбат? — переспросил судья. — Ну, и что же? — продолжал он, отвечая на попытку владельца собаки выгородить себя. — Нужно уметь обуздывать любую злобу собаки, добиваться от нее безотказного послушания.

«Арбат… Что я слышал об Арбате?» — старался припомнить я и не мог. Впечатления сегодняшнего дня переполняли меня и мешали сосредоточиться.

— Он недавно живет у них, — вмешался в разговор Сергей Александрович, с открытия рингов безотлучно находившийся при судье, то давая ему необходимые справки, то оказывая еще какие-либо мелкие услуги и помощь, требовавшиеся по ходу судейства. — Собака с тяжелым прошлым и очень трудно привыкает к хозяину. Хотя вы недавно говорили мне, — обратился он к владельцу Арбата, — что дело налаживается?

— Да, он уже привязался ко мне. На днях, когда я был на службе, он убежал из дому, нашел дорогу и прибежал ко мне. В учреждение прибежал, а ведь это на противоположном конце города!

— У Арбата очень интересная биография, — заметил Сергей Александрович. — Питомник милиции просит отдать его к ним в школу. Говорят, что из него может получиться замечательная ищейка.

— Ну что ж, — согласился судья. — Пес крепкий, злобности хоть отбавляй, с хорошим чутьем… Все данные налицо!

— Арбата я не отдам! — решительно заявил владелец овчарки и снова принялся гладить ее. — Я уже к нему привык. И в доме все его любят.

В продолжение этого разговора виновник происшествия жался к своему хозяину, обнажая время от времени свои желтоватые клыки и издавая глухое предостерегающее рычание. Глаза его горели недобрым светом. Вся его наружность выражала такую непримиримую злобу, что невольно привлекала к себе внимание.

— Серьезный пес, — сказал судья. — Удивительно, как ваш инструктор решился так смело подойти к нему!

— Ну, наш Шестаков не побоится ни одной собаки на свете. Кроме того, пес немного знает его…

Я все старался припомнить, откуда мне известна кличка желтого пса. Хотел расспросить потом Сергея Александровича, но так и забыл сделать это.

Между тем ассистенты водворили на ринге порядок, и по жесту судьи люди и животные снова двинулись по кругу. Потом они остановились, собак усадили, и судья стал осматривать у них зубы. Собака с плохим прикусом, то есть с неправильным строением зубов, не могла рассчитывать на хорошую оценку.

Постепенно ринг начал пустеть. Собак уводили. Лучшие оставались последними.

Те из владельцев, которые надеялись на призовые оценки и обманулись в своих ожиданиях, выходя с ринга, либо хмуро молчали, либо, наоборот, вслух обсуждали причину неудачи.

— Зубы, говорит, у него плохие! Прикус неправильный! — громко говорила женщина, выводя с площадки крупную и крайне добродушную по виду собаку.

Зубы — оружие собаки, и требования к ним отличаются особой строгостью. Отклонения от нормы не допускаются. Бывает, что отличная по всем другим статьям собака проваливается на выставке только потому, что у нее неправильный прикус. Кстати говоря, недостатки зубной системы очень стойко передаются по наследству.

У кого-то «подвел» хвост (у лайки он закручен на спину; у овчарки, наоборот, малейший намек на крендель — порок); у другого — собака часто лазила под кровать и приобрела провислость спины; кто-то недоучел значение тренировок, и его пес вырос с «разметом» в лапах, с вялыми, расслабленными движениями.

Цвет глаз, форма ушей, длина и форма хвоста, окраска, длина и жесткость шерсти — все это имеет значение, все должно находиться в гармоническом сочетании, в строгом соответствии с типическим описанием породы. Каждый признак, каждая мелочь говорит либо о чистоте породы, либо об ее изъяне.

Появилось не предусмотренное стандартом пятнышко– собака уже под подозрением: чистокровная ли она? «Что красиво, то и прочно», — так говорят собаководы (почти дословно то же самое мне приходилось слышать от конструкторов машин).

Обычно собак выводят по классам или, иначе говоря, по возрастным группам; обязательно учитывается их происхождение, или, выражаясь собаководчески, «крови»; беспородные собаки не допускаются на выставку совсем. Наивысшая оценка — первое место и золотая медаль («отлично»); наихудшая — удаление с ринга.

Прислушиваясь к разговорам покидающих ринг, я невольно прикидывал: а нет ли какого-либо недостатка и у Джери?

Особенно строго подходил судья к оценке ведомственных собак, то есть принадлежавших разным организациям.

Мне запомнилось, как он распек одного вожатого, когда тот подвел к судейскому столику худую, заморенную овчарку с облезлой шерстью, впалыми боками и голодным блеском в глазах.

— Она что, болела? — спросил судья нахмурившись.

— Болела. Под машину попала.

— Что же вы за ней плохо смотрели?

Судья говорил резко, отрывисто. Пропустив его замечание мимо ушей, вожатый торопливо заговорил, спеша оправдаться:

— Я, можно сказать, поднял ее из могилы…

— «Из могилы, из могилы»! — сердито прервал его эксперт. — Когда это случилось?

— Да с полгода будет.

— Полгода прошло, а она у вас все в таком плохом виде! Теперь подкормить надо! Кто владелец?

Владельцем собаки оказалось одно из местных предприятий.

— Ага, понятно, — недовольно проворчал судья. — Тем стыднее в таком виде выводить собаку. Смотрите, вот собаки стоят. Тоже ведомственные. Такие же государственные пайки. А почему лучше? Государство как делает? Собаку предусматривает для охраны — и питание предусматривает. У нас голода нет. Завод у вас ценный? Охранять его надо? А она у вас голодная. Я уверен, что она возьмет у меня пищу… — И, взяв со стола пирог с ливером, который ему принесли на завтрак, судья швырнул его псу.

Тот проглотил в одно мгновение, даже не сморгнув, и продолжал все с тем же выражением голодного ожидания смотреть на людей.

— Вот видите. Стыдно, стыдно! Я приду и уведу ее, а вы хотите, чтобы она у вас охраняла. Прокурору надо на вас дело передать! Так заморить собаку! А это что? — показал судья на потертость на шее. — Небось держите на ошейнике? Надо на шлейке, а ошейник снимать… Уходите. Приведите ее в порядок. А то что же это — жалко смотреть! Надо поощрять вожатых за хороший уход, — сказал он Сергею Александровичу, когда вожатый и его голодный пес оставили ринг. — А таких — гнать!.. Вы посмотрите, сколько преданности в глазах! — воскликнул судья через минуту, осматривая следующую по очереди собаку. — Но все-таки вынужден вас огорчить, пес неважный.

— Силуэт у него хороший, — вступился Сергей Александрович.

— Да, но… Прямовато плечо, размет, плоская лапа. Не показывает зубы… «Удовлетворительно», и то с натяжкой. Больше не дашь.

— Для вас он плохой, а для меня нет его на свете лучше! — обиделся владелец, пожилой мужчина с бородой, поглаживая собаку, точно стараясь утешить ее.

— Это наш активист, — пояснил начальник клуба, заметив, что эксперту понравилось такое заступничество за собаку.

— Да? Сразу видно не казенное отношение. Но все-таки надо добиваться, чтобы у активистов были лучшие собаки.

Скоро на ринге осталось всего лишь полдесятка собак. Судья долго ходил вокруг них, оглядывая и сзади и спереди. Сажал, ставил, просил пробежаться. Чмокал губами, свистел, стараясь привлечь внимание осматриваемых, чтобы лучше увидеть постановку ушей, ног. Трогал осторожно спины, щупал мускулатуру.

Чем дальше затягивалась экспертиза и чем меньше оставалось до окончательного результата, тем больше нарастало нетерпение публики. Наконец ринг закончился. Победителем вышел тот, кому в будущем было предназначено стать родоначальником целой плеяды черных со светлыми подпалинами овчарок: Рекс-чепрачный.

В перерыве между рингами публике была показана работа служебных собак. Вывел и я своего Джери. Он очень четко выполнил по моей команде все приемы воспитательно-дисциплинарного цикла, затем на других собаках началась демонстрация санитарной службы, караульной, связной. Удачное выполнение приемов собаками встречалось публикой возгласами одобрения и восхищения.

Особенно бурный восторг вызывало это у мальчишек. Они стремились так близко подлезть к собакам, что их то и дело приходилось отгонять.

Отвлекшись, я забыл томившие меня сомнения. Более того, я снова верил в своего Джери. Да как же было не восхищаться его работой! Лишь только я отвязал дога, он сразу сделался прежним. Он так радовался вновь обретенной свободе и возможности попрыгать около меня! Заглядывал мне в глаза, ловил каждое слово, каждый жест, старался угадать каждое желание хозяина и немедленно исполнял его. Казалось, на время он даже забыл присутствие сотен незнакомых людей, толпившихся вокруг.

Он так великолепен в своем возбуждении! Видно, как сжимались в упругие комки, ходили под атласной шкурой мускулы, как слаженно и точно работал весь механизм движения. О, это был уже совсем не тот Джери, каким я знал его несколько месяцев назад. Период быстрого роста кончился. Джери раздался, его формы округлились, приобрели основательность, свойственную правильно выкормленным собакам, все тело которых состоит лишь из костей и мускулов, без единого грамма жира. Про такую собаку говорят, что она «как каменная».

Успокоенный, я привязал Джери и только собирался отойти от него, как кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Передо мной стоял дежурный по рингам.

— Вам на ринг, — сказал он. — Начинается ваш класс.

 

НА РИНГЕ. «ПОЗДРАВЛЯЮ: ПОЕДЕТЕ В МОСКВУ!»

Сердце у меня упало. На ринг. Сейчас решится судьба Джери, а вместе с ним и моя судьба, ибо в тот момент я не отделял его успехов и неудач от своих. Но тут случилась непредвиденная задержка.

На ринге еще оставался боксер — победитель в своем классе. А надо вам знать, что боксер — это очень упрямый пес, которого не всегда может принудить к послушанию даже хозяин. И вот в самый последний момент, когда победителя своего класса собирались уводить, он, сделав выпад, как отличный боец, внезапно бросился на судью. Неизвестно, что ему не понравилось в судье: то ли, что тот долго ходил вокруг него, то ли его красный бант, но только с внезапной яростью он атаковал главную персону выставки. Он хотел схватить его за руку, но промахнулся и цапнул лишь книжечку, которую держал судья. Судья, конечно, сразу выпустил книжечку, и та очутилась в слюнявой пасти боксера. В книжечке находились все пометки, сделанные за сегодняшний день.

И наш эксперт, разом потеряв свой непроницаемый хладнокровный вид, заволновался.

Сломался весь порядок: общее внимание сосредоточилось на боксере и этой злосчастной «памятушке», зажатой у него в зубах.

Говорят, что боксер получил свое название от привычки в драке ударять противника передними лапами, подобно тому как наносят удары настоящие боксеры. Не знаю, так ли это, но что курносый пес действительно блестяще боксировал, тому я свидетель.

— У него смертельный укус! — кричали всезнающие мальчишки, крайне довольные происходившей сценой.

— Вы скомандуйте, чтобы он отдал! — кричал судья хозяину боксера.

Но боксер не отдавал. Напротив, он яростно принялся жевать свою добычу, и она все глубже уходила в его пасть.

Пробовали давать ему печенье — не берет. Стали засовывать за щеку. Пускает пузыри, но челюсти не разжимает.

— Надо разжать их ему силой! — кричали из публики.

— Нельзя, — быстро возразил Сергей Александрович, оберегавший каждую собаку. — Можно сломать зубы!

— Подведите вашего пса, — попросил меня судья. — И попробуйте поддразнить боксера. Может быть, подействует!

Этого еще не хватало! Теперь Джери взъерошится и потеряет свой степенный, лощеный вид. Я с неудовольствием исполнил просьбу судьи. Однако и это оказалось бесполезным. Боксер, с блокнотом в зубах наскакивал на Джери, но добычу не выпускал.

«Вот упрямая скотина!» Эти слова были написаны на нахмуренном судейском челе. Хозяин злополучного пса был сконфужен, публика громко смеялась.

Наконец кто-то посоветовал побегать с собакой: боксер задохнется и откроет пасть. После этого последовало несколько комических минут, в течение которых владелец упрямого боксера бегал с собакой по кругу, а судья подгонял его:

— Скорей! Скорей!

Попробуйте-ка перебегать собаку! Круг для этого оказался слишком мал, пришлось беганье перенести на большой простор. Пока человек и собака, в сопровождении толпы ребятишек, рысью носились вокруг выставки, судья нетерпеливо ждал, постукивая о землю ногой, хмурясь и не глядя никому в лицо.

Минут через пять один из ассистентов принес ему блокнот, вернее, то, что осталось от него: комок слипшейся бумаги, обильно смоченный слюной.

— Скандал! — бормотал судья, смущенно разглядывая эту вещь. — Тут все мои записи, без них я не могу написать отчет.

Позднее я убедился, что большинство судей сами не записывают, а все записи ведет секретарь за столом, где он находится в большей безопасности. Наш судья не придерживался этой практики и оказался наказанным.

Его выручил Сергей Александрович.

— Ничего, поправим! — быстро сказал никогда не терявшийся начальник клуба. — Лена, — обратился он к девочке-старшекласснице, которая сидела за столом судейской коллегии и вела регистрацию собак, — пока передай свои обязанности другому, а сама займись переписыванием блокнота.

— А это вам новый блокнот, — сказал помощник Сергея Александровича, подавая судье новую чистую книжечку.

Постепенно складки на лице нашего высокого гостя разгладились, он перестал хмуриться и уже со смехом вспоминал неожиданное происшествие.

Весь этот эпизод был весьма поучителен для нас, молодых собаководов, да, пожалуй, и не только для молодых. Сколько раз повторял нам Сергей Александрович: занимайтесь больше с собакой, учите ее, не то самим же потом придется краснеть.

Я представил себе неудобное положение владельца боксера. А будь собака обучена, сказал бы «дай!» — и отдала!

Но дело здесь даже не в том, что пес осрамил себя и хозяина. Гораздо важнее, что такой пес может подвести в более ответственный момент. Скажем, повис на одном враге, а другие в это время — режь, коли его.

С такими мыслями вступил я на ринг. Наконец-то настала очередь догов. Несколько этих великанов, появившихся на ринге, привлекли к себе не меньшее внимание, чем их более многочисленные предшественники. Дошла очередь и до Джери. Хотя мой дог окончательно еще не сформировался и шел в третьем классе, то есть в классе щенков (собака считается взрослой после двух лет), тем не менее выглядел он красавцем. Уход, внимание, ежедневные продолжительные прогулки сделали свое дело. От рахита не осталось и следа, костяк окреп, под кожей вздулись упругие бугры мускулов, шерсть блестела серебром. Крепкие челюсти были вооружены грозными клыками.

Я слышал восхищенные возгласы зрителей и все-таки с замиранием сердца водил Джерку по рингу: то шагом, то бегом, то боком к судье, то лицом к нему…

Ох, и трудное это дело — водить собаку на ринге! Сотни глаз устремлены на вас, а судья прямо вонзает, в ваше животное свои испытующе-оценивающие взгляды, без тени сочувствия или поддержки на лице. Уж от него не жди «скидки»! А ваш пес, как нарочно, то потянет в сторону, то вдруг заюлит; надо, чтобы все у него было в полной парадной форме, а он ни с того ни с сего поджал под себя хвост и сам весь сжался, или слишком напружился — стал горбатым, или обмяк — провисла спина… Здесь умение «показать собаку» имеет немаловажное значение.

Почему-то не верилось, что Джери может выдержать этот экзамен. Вспомнилось его недавнее испытание на охране склада, но сейчас уже и это показалось нетрудным. Ведь всегда то, что пройдено, кажется легче. Мелькнули лица Сергея Александровича, Шестакова и других знакомых собаководов. По их выражению можно было понять, что они тоже с большим интересом относятся к результатам экспертизы Джери.

— Посадите собаку и покажите зубы, — приказал судья.

Вот когда я вновь блеснул выучкой Джери. Я посадил его у ноги, и он сам протянул ко мне морду. Я взял ее обеими руками и, оттянув губы так, что обнажились розовые десны, показал белые, точно литые, зубы.

— Хорошо. Пробежитесь, пожалуйста.

Было исполнено и это приказание. Джери послушно бежал рядом со мной, вопросительно заглядывал мне в глаза, как будто спрашивая: «А что нужно делать еще?»

Пока все шло без сучка без задоринки.

— Неплох, неплох… — бормотал судья, заглядывая куда-то под брюхо дога.

Потом подумал, захлопнул крышечку блокнота, где все время ставил какие-то пометки, и решительно произнес:

— Очень хорошо.

Я вспыхнул. Сергей Александрович не выдержал и тут же поздравил меня:

— Поедете в Москву. На Всесоюзную.

«Очень хорошо» — равнялось большой серебряной медали — была призовая оценка, которая давала право на участие собаки во Всесоюзной выставке.

— Смотрите, привезите его в Москву в хорошем виде, — наказывал мне судья. — Чтобы был такой же лощеный! — И, видя мою радость, улыбнулся сам.

 

РАССКАЗ О ТОПУШЕ — ПОБЕДИТЕЛЕ ВОЛКОВ

Чем ближе к Москве, тем больше наполнялся наш вагон собаками и их проводниками. Многие города, края и республики посылали своих представителей на Всесоюзную выставку. В двух смежных купе ехали мы, делегаты далекого Урала.

Две лайки, Грозный и Тайга, разморившись от жары, лежали под сиденьями, как две мохнатые меховые рукавицы. Овчарки Рекс-чепрачный и Джери-черная недовольно жались по углам. Мой Джери, растянувшись на полу, в полудремоте прислушивался к перестуку колес. За всю дорогу он ни разу не подал голоса, часами сидел или лежал неподвижно, не спуская глаз — когда не спал — со своего хозяина, как бы спрашивая: «Когда окончится эта тряска? Пора бы уж выходить!» Он оживлялся только на остановках, когда я выводил его из вагона; весело резвился около меня, но стоило скомандовать: «Домой!» — и Джери послушно бежал к вагону.

Неподалеку от Москвы в поезд сели кавказские овчарки. Загорелые, седоусые чабаны, бренча цепями, осторожно проводили их по узкому проходу. С их появлением словно сама суровая и прекрасная природа гор вошла в вагон. Вспомнилась поездка Шестакова, его «вояж» с сорока закупленными собаками. Но была разница между теми овчарками и этими. Наши кавказские овчарки использовались как караульные собаки, эти — как пастушьи. Их широкие челюсти были упрятаны в глухие намордники из толстой кожи, на шеях из-под длинной густой шерсти выглядывали железные ошейники с острыми вершковыми шипами — против волков. Все поведение собак свидетельствовало о дикости и непривычке находиться среди людей. Тем не менее эти страшные звери были так же послушны в руках своих вожатых, как и наши городские «культурные» собаки.

Мы познакомились с чабанами, разговорились. И здесь, в поезде, я услышал взволновавшую меня историю одной собачьей жизни. Седовласый чабан с осанкой истинного горца, поглаживая своего могучего пса, рассказал нам о Топуше — победителе волков. Передаю ее так, как она запомнилась мне, как рисуется воображению.

Старый чабан Ибрагим не зря уважал и ценил серо-пепельную собаку Тебу. Всю свою долгую жизнь Ибрагим провел в горах, на пастбищах, охраняя отары овец, и ему лучше, чем кому-либо, было известно, что значит для пастуха хорошая собака овчарка.

А Теба была хорошей пастушьей собакой. Она была в расцвете сил, когда стая обезумевших от голода волков напала на жилище ее хозяина. Они окружили загон, в котором жались испуганные овцы, и старались проникнуть через ветхую, сложенную из камней загородку.

В углу загона, беспомощно тычась слепыми мордочками в брюхо матери, пищали шесть новорожденных щенков. Волки рвались в слабо защищенное помещение овчарни; их горячее дыхание уже долетало сквозь щели загородки… И Теба одна вышла защищать загон. Ее нападение было дерзким и неожиданным, но силы — слишком неравны, и, пока Ибрагим заряжал свое старинное кремневое ружье, волки успели оттащить Тебу и разорвать ее. Когда старый чабан разогнал их оглушительными выстрелами своего самопала, от Тебы уже ничего не осталось. Волки сожрали ее.

А тем временем испуганные овцы истоптали в загоне малышей Тебы. Каким-то чудом уцелел лишь один, самый маленький и слабый.

Ибрагим выходил щенка. Он выкормил его овечьим молоком и бараньим жиром. Через год слабый щенок превратился в огромную, могучую собаку.

От матери Топуш — так назвали щенка — унаследовал смелость и ненависть к серым разбойникам, в постоянной жестокой борьбе с которыми проходит вся жизнь пастушьих собак. В своре, охранявшей отару Ибрагима, он скоро сделался вожаком.

С волком Топуш любил встречаться один на один. И не сносить зверю головы, если случай свел его с Топушем. Полтора-два километра смертного пробега, во время которого неизменно проявлялось превосходство овчарки в скорости бега и выносливости, и волк падал задушенный крепкими челюстями собаки. К трем годам за Топушем числилось двадцать задушенных хищников.

Природа дала Топушу громадный рост и редкую силу, а его кости своей крепостью могли поспорить с железом.

Как-то раз, еще будучи полуторагодовалым щенком, он валялся среди дороги. Старик чеченец ехал с возом. Топуш поленился поднять голову, слыша знакомое поскрипывание арбы, а возница не рассмотрел, что на дороге лежит собака. И тяжелое колесо повозки проехало по брюху овчарки.

Только когда подскочил воз, старик увидел, что задавил собаку. Испуганно размахивая руками и бранясь, он соскочил на землю и бросился к овчарке. Но Топуш как ни в чем не бывало поднялся, отряхнулся от пыли, чихнул и лениво побрел в сторону.

Самое тяжелое время для пастухов начиналось весной, когда овцы приносят потомство. Почувствовав приближение родов, овца старается отбиться от отары, прячется за камни, чтобы там дать жизнь паре крохотных ягнят. Топуш хорошо знал эту повадку овец и всегда внимательно следил за ними.

Был обычный весенний день. Одна из овец тревожно заблеяла, отделилась от остальных и скрылась за пригорком. Топуш немедленно метнулся за нею. Овца припала к земле меж камней. Овчарка, как изваяние, застыла на камне в нескольких метрах от нее. Прошло немного времени — и робкий звук раздался в воздухе: новое существо заявляло о своем появлении нежным блеянием. Вскоре появилось и второе. Овца ласково вылизывала новорожденных. Пошатываясь, они поднялись на тоненькие, как прутики, ножки и принялись неумело тыкаться мордочками в брюхо матери.

А овчарка все сидела на камне. Время от времени озираясь по сторонам, она чутко настораживалась и ловила носом запахи, которые приносил ветер долины. Не донесется ли с этим ветром запах волка? Овчарка могла узнать о приближении врага задолго до его появления.

Подождав, пока ягнята обсохнут, овца тронулась обратно к отаре. Но детишки были еще так слабы, что еле передвигали ножками, часто спотыкались, падали на колени. Приходилось останавливаться и пережидать, пока они вновь соберутся с силенками.

Овчарка следовала позади. Изредка она поддевала заднего ягненка носом под брюхо и перебрасывала его на несколько шагов вперед. Вот наконец и отара. Чабан спешит встретить новорожденных и их мать.

Под вечер Топуш заметил исчезновение черного ягненка. Ягненок был лучший в отаре, а потому и самый бойкий, вечно он отбивался от матери. Так случилось и на этот раз. Овца-мать с тревожным блеянием бегала по отаре, жалобными воплями призывая озорника.

Поискав среди овец, Топуш помчался к речке, где паслась днем отара. Там, под обрывом, в глубокой скалистой лощине, по дну которой текла речка, стоял ягненок. Со всех сторон его окружала вода, он стоял на небольшом каменистом островке. Где-то в верховьях пролили дожди; еще днем речка была тиха и спокойна, а сейчас, как это часто бывает в горах, вздулась, разлилась и отрезала ягненку путь к берегу. Пенясь и шумно плеща на скалы, вода бешено мчалась. Беспомощно перебирая тоненькими ножками, черненький курчавый глупыш испуганно смотрел на внезапно возникшую перед ним преграду и жалобно блеял.

Топуш спустился по обрыву в лощину и понюхал: воду, потом, побегав вдоль берега и не найдя сухого пути, поднялся на несколько десятков метров вверх по течению; где был более удобный спуск к реке, и смело бросился в поток. Волны сразу подхватили его, накрыли с головой. Он вынырнул и, энергично перебирая лапами, поплыл наискось течению. Топуша быстро сносило к острову.

Наконец его выбросило прямо к ногам ягненка.

Малыш дрожал с перепугу. Ножки его тряслись и подгибались, курчавая шерстка взмокла, ушки беспомощно повисли. Однако он не проявил и признака страха, увидев овчарку так близко от себя; он привык к ней в отаре, со дня его рождения собака повсюду сопровождала его.

Не давая себе передышки, Топуш бережно взял ягненка за нежную шкурку на спине, легонько стиснул челюсти. Тот не противился, доверчиво отдавшись во власть собаки, и висел, не шевелясь, протянув вниз прутики-ножки.

Стараясь держать драгоценную ношу над водой, Топуш поплыл обратно. Плыть с ягненком было труднее, чем одному; голову тянуло вниз, волны захлестывали раскрытую пасть.

Резкий удар о подводный камень едва не заставил овчарку выпустить малыша из зубов. Пенистый водоворот закружил их между камнями. Отчаянным усилием Топушу удалось вырваться из него и снова направиться наперерез течению.

Тяжело дыша, Топуш выбрался на берег. Вода ручьями стекала с его боков, глинистая пена залепила глаза, морду. Опустив ягненка наземь, он только хотел отряхнуться, как вдруг застыл на месте, тревожно втягивая ноздрями воздух. Затем, схватив ягненка, бросился с ним вверх по откосу. Вот и вершина… Топуш оглянулся, и сдавленное рычание заклокотало у него в глотке.

Из-за утеса показались три волка. Пригнувшись земле, они бесшумно мчались по берегу реки, спеша догнать уходящую добычу.

Топуш бросился прочь от реки. Если бы он был один, он не побоялся бы принять бой, но с ним было существо, которое он обязан защищать.

Однако ему не удалось уйти от погони. Из-за пригорка навстречу ему выскочила еще пятерка волков. Путь к отаре был отрезан. Теперь гибель грозила не только ягненку — в опасности были оба. Восемь волков… Не слишком ли много для одной собаки?

Топуш на мгновение присел. Можно, конечно, бросить ягненка и, пока голодные хищники рвут его, положиться на быстроту своих ног. Но какая овчарка сделает это!

Круто повернувшись, Топуш кинулся обратно, не выпуская ягненка из зубов. Теперь он бежал по кромке высокого обрывистого берега. Внизу по дну лощины бежала тройка волков, высматривавшая место, по которому им удастся взобраться наверх; сзади нагоняла вторая стая. На краю отвесного обрыва Топуш остановился. Вот где он примет бой. Инстинкт миллионов поколений, выдержавших непримиримую борьбу с хищниками и закалившихся в ней; руководил им. Волки не смогут здесь окружить его, и он сразится с ними лицом к лицу.

Поставив ягненка на ножки, загородив его собой, он обернулся к приближающейся стае и приготовился к битве. Тело его напряглось, чуть осев назад, шерсть вздыбилась, глаза засверкали диким блеском. Оскалив смертоносные клыки, он издал громкий отрывистый не то лай, не то вой. Это был его боевой клич, предупреждение врагам, что схватка будет не на жизнь, а насмерть. Грозный голос его разнесся по ущелью и замер в отдалении.

Стая была уже близко. Два волка выдались вперед, приближаясь упругими легкими прыжками. Топуш попятился, мускулы его сократились, и вдруг, как ядро, выброшенное из пушки, он метнулся навстречу хищникам. В страшном ударе сшиблись волк и собака. Хряснули кости. Волк мешком взлетел на воздух и, перелетев через край обрыва, рухнул в пропасть.

Не давая опомниться, Топуш атаковал второго врага, и второй хищник с перебитой грудной клеткой покатился вниз. Но оставалось еще шестеро.

Три волка присели на мгновение, потом прыгнули разом все трое. Четыре тела сплелись в один рычащий клубок. Через секунду клубок распался. Два волка и овчарка отскочили в разные стороны, третий волк бился на земле. У Топуша была прокушена лапа.

Волки отступили, не осмеливаясь больше нападать. Один лизал разодранный бок, другой мотал головой. Об острые шипы ошейника овчарки он порвал себе пасть.

Топуш бросил быстрый взгляд вокруг себя, и торжествующий вой вырвался у него из горла. Острые маленькие глаза собаки различили на светло-зеленом фоне долины, глубоко внизу, быстро приближавшиеся желтые, бурые и серые комки. Они прыгали, словно мячики, и стремительно росли. Овчарки! Свора услышала зов вожака и спешила на выручку.

Волки тоже увидели их и бросились врассыпную, желая избежать встречи, которая не сулила им ничего хорошего, но свора преградила им путь к отступлению. Впереди мчался, будто летел на крыльях, легконогий Дормаш, достойный товарищ Топуша по играм и битвам. Он первый сшибся с волком, и хищник с воем покатился по земле. Немного поотстав, бежал широкогрудый молчаливый Рушай. Нагнав волка, он впился ему в шею, и тот, задушенный, упал наземь. Уцелевшие хищники пустились наутек, собаки погнались за ними, и через минуту все скрылись за гребнем ближней горы.

Топуш отряхнулся, взял ягненка в зубы и, припадая на раненую лапу и оставляя за собой кровавый след, не спеша потрусил к отаре.

 

УПРЯМЫЙ ДОГ

Мы остановились неподалеку от Москвы. Перед открытием выставки нам, участникам всесоюзного смотра, предстояло пройти учебный лагерный сбор.

Место нашего сбора было в летнем осоавиахимовском городке, состоявшем из легких деревянных строений и палаток. Чабаны расположились отдельно, разбив бивак под деревьями. Здесь, на большой поляне, обнесенной веревочной изгородью, сидели на приколах их спутники — пастушьи собаки, и здесь же, на траве, резвились, привлекая общее внимание, два крупных (им было по два месяца) щенка кавказской овчарки, толстых и мохнатых, как медвежата.

Кто-то из приезжих вздумал побаловаться с малышами и забрался за веревку. Потом его пришлось самым настоящим образом спасать от разъяренных щенят. Эти двухмесячные «детки» взяли его в такой оборот, что только вмешательство чабанов спасло беднягу. Столь необычайная для их возраста сила и злобность живо напомнили нам о Топуше — победителе волков. По словам чабанов, Топуш продолжал исправно нести службу в одном из животноводческих совхозов Грузии.

Случай со щенятами наделал немало шума И вызвал веселые пересуды в лагере. Но, пожалуй, еще больше разговоров вызвал мой Джери.

В первый же день, вернее, в первый же час после прибытия в лагерь, заботливый дежурный предложил нам сперва сходить в столовую позавтракать, а потом уже устраиваться на жительство. Собак (со мною был Джери, а с Сергеем Александровичем — Рекс-чепрачный) он посоветовал на время привязать в пустовавших палатках. Мы так и сделали.

Я прикрутил Джери на толстую цепь, которую предусмотрительно захватил из дома, и, кроме того, зная упрямый характер своего питомца и не очень доверяя даже цепи, пристегнул его на парфорс.

Мы отсутствовали с полчаса; вернувшись в палаточный городок, я застал неожиданную картину.

Вокруг палатки, где был привязан Джери, толпились красноармейцы, слышались возбужденные возгласы, крики «Фу!», и, покрывая все звуки, раздавался лай и рычание моего дога. Палатка сотрясалась, как будто под ударами урагана, колья скрипели и шатались.

Что произошло?

Оставшись в палатке один, Джери жалобно заскулил и принялся прыгать и рваться, надеясь таким путем порвать цепь, но цепь не поддавалась. Джери стал грызть ее, озлобляясь с каждой минутой. Нежные, мягкие губы его окрасились кровью, но клыки были бессильны перед железом.

Тогда дог окончательно пришел в ярость. Высоко подпрыгнув, он схватил зубами брезентовый край палатки и рванул к себе. Раздался треск — лопнул брезент. Оборвав длинную ленту, пес швырнул ее себе под ноги и вцепился вторично. Вторая лента брезента легла рядом с первой…

На шум сбежались красноармейцы из соседних палаток. Но тщетно кричали они «Фу!» Озверевший, разъяренный, с налитыми кровью глазами, Джери не слушал команд и со злобой бросался на всякого, кто осмеливался подойти близко.

Трудно выразить его ликование, когда он увидел своего обожаемого хозяина. Прыжкам, лизанью не было конца. Только строгое «сидеть» прекратило его излияния, но и после этого пес еще долго помахивал хвостом и умильно смотрел на меня, прося разрешения еще поласкаться.

Я не знал, сердиться мне или смеяться, огорчаться или радоваться. Палатка была изодрана в клочья, могли выйти серьезные неприятности, но в то же время дог проявил такую трогательную привязанность ко мне, такое неукротимое стремление бежать за мной, что невозможно было и сердиться на него.

Оставлять его в палатке было невозможно. Посоветовавшись с дежурным, я решил отвести собаку в расположенный поблизости питомник Осоавиахима.

Быстро нашли подходящее помещение — приземистое, укрытое тополями деревянное здание, разгороженное внутри на отдельные клетки-вольеры, затянутые густой металлической сеткой.

По правилам содержания питомника каждая вновь прибывшая собака должна пройти предварительный карантин — проверку на заболевание. Здесь, в этих клетках-вольерах, животные отбывали недельное заключение. Если в течение этого срока ничего подозрительного не обнаруживалось, собака была здорова, она получала право жительства в питомнике.

Это было то самое строение, в котором отдыхала наша упряжка, совершившая под водительством Шестакова и Маркова трудный переход от Урала до Москвы. Мы даже нашли следы ее пребывания — фанерный щит с надписью: «Покупайте билеты лотереи Осоавиахима», брошенный в углу.

Сейчас помещение пустовало. Лучшего для наших собак нечего было и желать. Мы решили всех привезенных нами животных перевести туда. Джери я посадил рядом с клеткой Рекса. Сергей Александрович снял с Рекса ошейник, чтобы собака могла чувствовать себя совсем как дома; сделать то же самое со своим Джери я не решился, а даже, наоборот, на всякий случай пристегнул его на цепочку, словно чувствовал, что он еще покажет себя…

Нетрудно представить, что происходило дальше.

Люди ушли. Вдали давно замерли последние звуки шагов, а собаки все еще стояли и напряженно прислушивались: не вернутся ли хозяева? Рексу первому надоело бесполезное ожидание. Бывалый пес, он обладал и достаточным терпением и знанием, что в общем-то ничего страшного не случилось, хотя и приятного тоже нет; надо ждать. Скорбно вздохнув (вы слышали такие вздохи у собаки? Прежде чем лечь, она непременно протяжно вздохнет), он обнюхал свое новое жилище и, обнаружив в углу охапку сена, принялся раскапывать ее лапами. Соорудив подобие гнезда, повернулся несколько раз, как будто желая поймать себя за хвост, и с тяжелым стуком брякнулся — именно брякнулся, а не просто лег. Испустив еще один такой же шумный и протяжный вздох, понюхал последний раз воздух и затих, свернувшись клубком.

Собака не спала, хотя веки были закрыты. Вы знаете, как спит собака: весь ее сон — это сплошная настороженность, чуткость. Она спит урывками. Но особенно настороженна она в чужом месте. Чуть подрагивающие уши говорили о том, что Рекс хотя и лежит с закрытыми глазами, но в действительности не спит и слушает, терпеливо ожидая, не застучит ли входная дверь, не раздастся ли громкий голос хозяина. Рекс жил у Сергея Александровича, и тот являлся для него хозяином.

Совсем по-другому вел себя Джери. Джери даже не пожелал лечь и продолжал оставаться на ногах.

За свою тысячелетнюю историю собака приобрела необыкновенную привязанность к своему другу — человеку. Это у нее в крови. Она чувствует себя глубоко несчастной, осиротевшей, оставшись одна хотя бы даже не на долгий срок. Известно немало случаев, когда собаки подыхали от тоски по любимому хозяину.

Нечто подобное испытывал в этот момент мой Джери. Он не хотел — нет, не мог мириться с тем, что остался без меня, что хозяин его куда-то ушел, а его бросил на произвол судьбы. Зная его характер и повадки, я могу совершенно отчетливо представить его поведение.

Тщательно обнюхав все углы, пес поскреб лапой каждое показавшееся ему более или менее податливым место, расшвырял во все стороны сено и даже вырыл в земляном полу глубокую яму. Но все было прочно: фундамент здания врыт глубоко в землю, дерево крепко, брусья, массивны и скреплены железными скобами.

Оставалась только дверь, но и она была затянута толстой проволочной сеткой.

Нажав плечом на дверь, Джери заметил, что она закрывается неплотно. Тогда он бросился на нее грудью. Дверь затрещала, но устояла.

Дог бился с полчаса, стараясь ее проломить. Дверь скрипела, дрожала от ударов, сетка выгибалась и звенела, но одолеть ее ему так и не удалось.

Тогда дог переменил тактику. Уцепившись клыками за железную планку в притворе, он изо всех сил рванул ее и выдрал вместе с гвоздями. Обнажился брус. Джери принялся ожесточенно грызть его. Устав грызть, стал скрести лапами, отдирая тупыми крючковатыми когтями стружку и щепки.

День давно погас, в помещении стало темно. Рекс дремал, а неугомонный Джери все еще упорно сражался с дверью.

Наконец устал и он. Уткнувшись носом в исцарапанный угол, пес немного полежал, потом встал, обнюхал свою темницу вновь со всех сторон и вдруг ринулся на ненавистную дверь. Впившись клыками в сетку, он мотался из стороны в сторону, стараясь тяжестью своего четырехпудового тела порвать проволоку. Раздался треск…

Утром, захватив ведерко с кормом, мы пошли проведать наших животных. Звонкий лай овчарки и басистое рыкание дога приветствовали наше появление.

Рекс нетерпеливо прыгал в своей клетке и громким лаем и визгом старался привлечь внимание своего хозяина.

Джери же… Дверь его клетки была невероятно изуродована, изорванная, смятая сетка скомкана в бесформенный металлический клубок, и в проломе торжественно, как картина в раме, красовался стоящий Джери; голова и передние лапы были в коридоре, а хвост и зад в клетке. Умильно помахивая хвостом, он так тянулся вперед, что цепь и ошейник врезались глубоко в шею.

— Ну и ну… — только и смог промолвить Сергей Александрович.

Я вывел дога из клетки и лишь тогда заметил глубокую рану на его задней ноге. Очевидно, пес поранился о проволоку, продираясь через пролом. Сгоряча он не обращал на нее внимания и вьюном носился около меня, но, когда порыв восторга стих, начал осторожно зализывать рану, чуть касаясь языком и вздрагивая каждый раз при прикосновении к ней.

Это было очень-очень неприятно. «Как Джери в таком виде покажется на выставке?» — думал я. Сергей Александрович разделял мои опасения.

Оставлять собаку в карантине больше было нельзя. Джери уже достаточно доказал, что, привыкнув повсюду следовать за мною, он не хочет отстать от меня и здесь. Рану промыли, перевязали, и Джери целый день следовал за мной по пятам. Он сделался раздражительным и недоверчивым, перестал подпускать ко мне незнакомых людей, да и на знакомых косился.

Вечером ему отвели новое помещение. Рядом с питомником, прямо под открытым небом, стояло на низменной луговине какое-то дощатое сооружение наподобие громадного ящика с дверью, но без крышки, сделанное из прочного кровельного теса. Этот «особняк» как нельзя лучше подходил для непоседливого Джери. Натаскав сена и покрыв сверху один угол «особняка» листом фанеры на случай дождя, собаку водворили в ее новое жилище. Дверь я прикрутил цепью столь основательно, что открыть ее или сломать запор дог никак не мог.

Стемнело. Перед сном мы решили еще раз взглянуть на Джери. Как-то он чувствует себя там? Пришли и глазам не поверили: пес уже успел прогрызть в дощатой стенке здоровенную дыру и, просунув в нее голову и одну лапу, силился протолкнуться весь.

Я не знал, ругать мне своего упрямого, вольнолюбивого пса или, наоборот, восхищаться его упорством и настойчивостью.

— Лев, а не собака! — восторженно повторял Сергей Александрович, больше всего ценивший в собаках их силу и верность. — Как хотите, а меня такое упрямство трогает!

Что делать? Разыскали толстые дюймовые доски, гвозди и заколотили все щели «особняка», укрепив каждое «подозрительное» место. Получилась целая крепость. Теперь-то пес уж бессилен что-либо предпринять, решили мы и отправились спать.

Рано утром, только что протрубили зарю, я сквозь сон услышал голос дежурного:

— Товарищи, чей дог бегает по лагерю?

Екнуло сердце. Сна как не бывало. Я поспешно выскочил из палатки. Вдали, на шоссе, в предрассветном синеватом тумане маячил силуэт дога. Я свистнул. Саженными скачками пес ринулся на знакомый призыв.

На шее собаки — ни ошейника, ни парфорса! Наскоро одевшись, мы поспешили к месту его ночевки. Не терпелось узнать, как же все-таки пес ухитрился выбраться из заточения.

«Особняк» оказался целехонек. Никаких повреждений! Только дверь немного расшатана и на косяке виднелись следы клыков, однако пролезть через образовавшуюся щель дог при его размерах никак не мог. На полу валялись парфорс с разогнутыми звеньями (Джери содрал его с шеи, зацепив когтями), клочки ошейника. Видимо, в припадке злости Джери уничтожил и то и другое.

Как ушел пес, так и осталось для нас загадкой. Можно только предположить, что мой неукротимый друг перемахнул через двухметровую стену, хотя обычно при своем весе с трудом брал полутораметровый барьер, не выше.

Джери наглядно продемонстрировал силу своей привязанности ко мне. Я даже не мог сердиться на него. Не я ли сам приучил его повсюду следовать за собой. Теперь пожинал плоды своих трудов…

В общем, задал мне тогда Джери хлопот! И все же, признаюсь, я был доволен: я убедился в его преданности, а это было приятно мне. Смущало и беспокоило меня лишь одно — рана, которую он получил в результате всех своих похождений. Ведь судья наказывал: «Привезите собаку в хорошем виде!»

 

ДЛЯ ЧЕГО НУЖНЫ ВЫСТАВКИ

Вероятно, читатель уже давно задает вопрос: а для чего, собственно, нужны выставки? Частично я ответил на этот вопрос в главе «Выставка», рассказав о том, как на выставке проверяется работа собаковода, качество выращенного поголовья собак. И все же вполне уместным будет недоумение: почему нужно обязательно тащиться с собаками в такую даль, расходовать крупные средства на переезд участников, отрывать серьезных людей от их обычных занятий? Разве все это так уж необходимо? Разве непременно надо создавать столько осложнений в таком, казалось бы, простом деле, как разведение собак?

И вообще: как это не лень собаководам сидеть и кропотливо записывать в толстые книги даты рождений и смертей своих породистых псов, клички их отцов и матерей, дедов и прадедов, все их отличия и заслуги? Отбирать щенков, следить за тем, чтобы одна порода ни под каким видом не смешивалась с другой, терпеливо изучать их достоинства и недостатки… В конце концов, кажется, чего бы проще: человек брал бы любую собаку и дрессировал ее, как ему вздумается!

Почему собаководы с такой предубежденностью относятся к беспородной бродячей собаке и столько сил и внимания отдают постоянному совершенствованию чистокровных животных? Неужели только потому, что дворняжка грязна и бездомна, а породистый пес чист, выхолен и лоснится, как смазанный жиром?

Нет, конечно, не потому.

Тогда, может быть, оттого, что дворняжка глупа?

Нет, и не поэтому. Да дворняжка вовсе не так и глупа и даже, напротив, проявляет зачастую удивительную сообразительность. В годы Великой Отечественной войны немало дворняжек успешно использовались в боевых условиях. И все-таки почему-то собаководы с большим пренебрежением относятся к ним. Почему?

Оказывается, все это не так просто, как, быть может, выглядит на первый взгляд.

Вот взяли здоровенного дворового пса и решили сделать из него хорошего сторожа. Принялись дрессировать его, а он смирнехонек, как ягненок, и совсем не имеет желания кого-нибудь кусать, как подобает караульной собаке; а даже наоборот: развалится на солнцепеке и приглашает любого почесать ему живот. С виду-то страшный, а на самом деле добрейшее существо. И сколько его ни стараются разозлить, он только хвостом лениво машет да щурится добродушно.

А вот небольшой песик. И ростом подходящ, и по цвету незаметен, и бегает хорошо. Ни дать ни взять — связист.

Стали его дрессировать, а он на всех бросается. Ну, что посторонних покусал — еще куда ни шло. А вот что вожатому, которому должен был отдать донесение, руки изуродовал, это уже никуда не годится.

Может быть, большого пса сделать связистом, а маленького использовать на караульной службе? Но большого убьют в первом же сражении, уж очень он велик, стрелять в него удобно — заметная мишень, а у маленького в первую же ночь ограбят магазин. Хоть и злой, да что толку? Очень мал. Кто такой моськи испугается!

Наконец подобрали подходящую собаку. Рослая, сильная, хорошо сторожит… Значит, теперь всё в порядке? Нет, не всё.

Появились у нее щенки, выросли, и началась прежняя история. Один свирепый не по росту, другой чрезмерно смирный… Все разные, и ни один для серьезного дела не годится. Почему так? Да по очень простой причине. Мать была хорошая, верно. А отец? А кто его знает — уличный пес какой-то. А дед? А прадед и другие родичи? Неизвестны. И вот тут мы подошли к существу вопроса. Раз неизвестно происхождение собаки, ничего не скажешь заранее и о ее рабочих качествах.

А нам нужны для практического использования такие собаки, на которых можно надеяться, как на самого себя, а в некоторых случаях, может быть, даже больше, чем на самого себя. Сказал: «Сторожи!» — и будет сторожить. Послал с донесением — и будь уверен: принесет. Именно потребность в такой собаке и заставила человека заняться собаководством, создавать различные породы собак.

Подбирая собак с одинаковыми признаками, искусственно соединяя пары, человек постепенно вывел целый ряд разнообразных пород, каждую со своими достоинствами, со своими, только ей одной присущими, особенностями.

Часто приходится слышать: «А какая порода лучше?» Да все хороши, каждая по-своему; нужно только уметь их использовать.

Наша северная лайка незаменима как средство транспорта на Крайнем Севере; восточноевропейская овчарка — лучшая ищейка; кавказская и среднеазиатская овчарки — великолепные пастушьи собаки; рыженький храбрый эрдельтерьер, быстрый на бегу и обладающий развитым ориентировочным инстинктом, — превосходный связист; ласковая, добродушная колли — шотландская овчарка — санитар; чуткий огромный дог—надежный сторож и защитник.

И уж будьте уверены, если родятся у эрдельтерьера щенки, то будут все, как один, рыжие, кудлатые, с темной спинкой и бородатой мордочкой, и — если их учить этому — непременно отличные связисты.

Но можно и с хорошей родословной вырастить плохую собаку. Многое зависит от условий, в которых она будет воспитываться.

Нельзя полагаться на одну наследственность; нужно приложить и свою заботу к уходу за животным; иначе можно иметь хорошего щенка, но получить в конечном счете плохую собаку. И виновата в этом будет не собака, а ее хозяин.

Сергей Александрович постоянно напоминал мне, насколько важно уделять Джери как можно больше внимания: подольше гулять, получше кормить. И я действительно не жалел для Джери ничего. И вот мой Джери удостоился чести поехать на Всесоюзную выставку, а его однопометники, то есть братья и сестры, которые, видимо, воспитывались не в таких благоприятных условиях, как он, не участвовали даже в областной выставке.

Мы говорили о забитости дворняжки. Ее сделали такой условия ее существования. Вынужденная постоянно попрошайничать, недоедать, она приобрела и соответствующие свойства натуры.

Не таков породистый пес. Его инстинкты не направлены на добывание пищи, и этим объясняется его более независимое поведение и представительный вид, которым он выгодно отличается от беспородной собаки.

Но попробуйте поставить овчарку в обстановку, в какой проходит жизнь дворняжки, и вы убедитесь, как скоро она превратится в такое же забитое и несчастное существо, как и та. Куда девались ее неподкупность и злобность; она будет так же выклянчивать кусок пищи, так же с поджатым хвостом рыться на помойке… И если ее оставить в таких условиях на протяжении нескольких поколений, то постепенно от постоянного недоедания она начнет терять силу и рост и лишится многих своих признаков. Вы замечали, что почти не бывает крупных дворняжек? Крупным бродячим собакам трудней прокормить себя, и они обречены на вымирание.

Человек совершает преступление перед верным другом– собакой, очень часто оставляя на выкорм щенков дворняжки, забавляясь ими, пока они маленькие, а затем, когда надоест с ними возиться, вышвыривает за дверь. Именно так и пополняется непрерывно бродячее племя дворняжек — вечно голодных, бездомных, выродившихся собак.

В дворняжке смешаны признаки многих пород, и неизвестно, какой из них возобновится в потомстве, на кого она будет похожа. Дворняжка так же будет сторожить дом, как любая другая собака, она так же чутка и, уж конечно, не менее предана хозяину, чем овчарка или другой представитель чистопородных.

В начале своей собаководческой деятельности я признавал только служебных собак, потом во мне начал пробуждаться интерес и к охотничьим, и, наконец, я пришел к выводу, что все они, вплоть до самой маленькой комнатной собачки, заслуживают нашей любви.

Однако, если вы хотите серьезно заняться собаководством, все же лучше берите породистого пса (или щенка).

Создавая для животного хорошие условия содержания и отбирая наиболее ценных производителей, мы тем самым поддерживаем породу, развиваем в ней нужные нам качества, а при желании можем даже вывести новую породу.

А что такое условия содержания?

Это питание собаки; это обстановка, в которой она живет; наконец, ваше личное влияние на нее; и вообще все, что собаку окружает, что так или иначе воздействует на нее. Любите ли вы ее, ласкаете или бьете, сидит она взаперти или с пользой служит человеку — все это имеет значение.

Мне вспоминается один разговор с Сергеем Александровичем по поводу содержания и воспитания собаки любителями.

— Главная наша беда, — говорил начальник клуба, — заключается в том, что мы еще не можем добиться такого положения, чтобы каждый любитель по-настоящему понял, какова его роль в собаководстве. Прежде всего это относится к условиям содержания собаки. По-разному кормят, по-разному выгуливают, очень часто не исполняют наши указания, а потом приходят и нам же жалуются, что плоха собака.

— Значит, — быстро спросил я, — в питомниках лучше?

— Не совсем. В питомнике, конечно, все содержание поставлено на научной основе, строго соблюдается режим. Но в питомнике нет другого. Все-таки там собака в клетке. Она не имеет той свободы движений, которой пользуется, находясь в руках хорошего хозяина. Наконец, немаловажное значение имеет и постоянное общение с человеком. Не случайно мы говорим об «интеллигентности» собаки. Отсюда вам должна быть понятна ответственность, которая лежит на каждом любителе-собаководе: ведь каждый из вас в какой-то мере влияет на породу.

Наши собаководы не пожалели усилий, чтобы дать стране хорошее и всесторонне полезное животное. Примером может служить создание советскими кинологами восточноевропейской овчарки. Много лет назад в Советский Союз было завезено несколько экземпляров немецких овчарок. Новую породу создавали не только ведомственные питомники, специалисты-профессионалы, но и тысячи энтузиастов-общественников. Их труд увенчался полным успехом. Восточноевропейская овчарка получила ныне общее признание и стала одной из самых массовых пород. Она имеет свои типичные признаки, отличающие ее от немецкой овчарки (в частности, более крупный рост).

Теперь восточноевропейскую овчарку можно встретить в любом уголке нашей Родины. Она безотказно служит в каких угодно условиях, превосходно чувствует себя даже на Крайнем Севере и используется для любой службы, вплоть до ездовой. Создание такого животного– большая заслуга наших собаководов.

Особую заботу мы должны проявить к таким исконно отечественным породам, имеющим большие географические районы распространения, как кавказская, туркменская и южнорусская овчарки, лайка.

Однако и породистые собаки тоже неодинаковы: одна выше ростом, другая ниже, у одной сильный, развитый костяк, прекрасная мускулатура, а другая хилая. Как же установить: кто лучший в породе? Вот для этого и устраивается выставка.

На выставке судья-эксперт (а экспертами назначаются самые знающие, самые опытные собаководы) или «судейская коллегия осмотрят всех собак, определят достоинства каждой; лучших наградят призами и дипломами и зачислят в разряд производителей.

Выставка — это и показ достижений и одновременно пропаганда дела служебного собаководства. На ней собаководы обмениваются опытом; наиболее заслуженные из них получают поощрение.

Кровное разведение — дело сложное и кропотливое. Мало оценить собаку по физическому развитию, по ее рабочим качествам; в числе недостатков могут встретиться и такие, которые иногда определишь не сразу, — пороки, сводящие на нет все ее достоинства.

Человек идет с собакой по улице. Подошел к дверям магазина, внезапно собака рванулась в сторону, вырвала поводок из рук опешившего хозяина и с воем бросилась на середину улицы.

Хозяин с трудом поймал ее и еле сумел успокоить. Но, только он снова подошел к зданию, повторилась та же история. Животное, поджав хвост, с воем опять бросилось наутек.

Что такое?! Человек недоумевает. Постепенно, с течением времени, он приходит к выводу: собака боится высоких зданий. Здоровый внешне, послушный пес превращается в трусливого, обезумевшего от страха зверя при одном виде высокой стены. Отчего? Причина — психические отклонения. От собак с такими отклонениями потомство иметь.нельзя.

Поэтому на выставке учитывается не только хороший внешний вид собаки — ее экстерьер, но непременно и ее рабочие (или, как говорят собаководы, полевые) качества. Обязательно должна быть полная (то есть не меньше четырех колен) родословная.

В советское время были заведены родословные книги на лучших собак страны, стали рассылаться экспедиции для изучения местных пород, налажена научно-исследовательская работа.

Проводятся и ежегодные выставки собак и периодические всесоюзные смотры служебного собаководства. На них выявляются победители породы; самым выдающимся из них присваивается звание чемпиона СССР.

 

В СТОЛИЦЕ. НОВОЕ ЗНАКОМСТВО

В высоких просторных залах стадиона было собрано более четырехсот собак. Все лучшие представители служебных пород — победители областных, краевых и республиканских выставок — съехались сюда. Мы, уральцы, привезли с собой двенадцать собак.

Привязав своих питомцев на отведенные для них места, мы разбрелись по залам выставки, чтобы познакомиться с ее экспонатами.

Каких-каких только пород тут не было собрано! Что наша выставка! Она совсем померкла рядом с московским смотром.

Даже те породы, которые я хорошо знал, выглядели здесь значительно внушительнее, праздничнее. А сколько было новых, малоизвестных! Тут и изящные ласковые шотландские овчарки — колли, окрашенные в три красиво сочетающихся между собой цвета: белый, черный и шоколадный, с пышным боа вокруг шеи и на груди; тут и невозмутимые, с упругими, налитыми телами, поглядывающие на публику добрыми глазами ротвейлеры; тут и эрдельтерьеры… Но об эрделях будет особый разговор.

Долго любовался я туркменскими собаками. Ростом они с дога, но укрыты надежной густой шубой. Не боятся ни жары, ни холода, не струсят ни перед каким противником. Недаром их так любят наши пограничники, охраняющие советские районы, граничащие с Афганистаном, Ираном, Индией. В отделении «туркменов» публика простаивала часами.

Шум и гам в залах стадиона были оглушительные. От собачьего лая звенело в ушах. Для того чтобы поговорить с соседом, приходилось кричать на ухо. Постепенно, переходя из одного зала в другой, я дошел до последнего и хотел уже вернуться назад: мне показалось, что я переступил пределы выставки, ибо в этом последнем зале было совсем тихо, как вдруг заметил, что и здесь много собак, но только все они в полном молчании лежат на своих местах. Люди, сидящие около них, негромко, вполголоса, перебрасываются словами.

Это заинтересовало меня. За последний год я успел многое узнать, многому научиться, но впервые видел, чтобы на выставке, где обычно все животные нервничают, собаки вели себя так невозмутимо.

Понравился мне и порядок у них. Около каждой собаки стояла своя чашка с водой, под каждой был заботливо подстелен парусиновый коврик с красной каймой и нашитой в углу красной звездой. Видимо, все эти животные принадлежали питомнику.

Я долго рассматривал собак — это были эрдельтерьеры.

Конечно, я знал их, но только теоретически — из книг. Но живых, в натуре, до этого не видал. У нас в городе их не было.

Эрдели очень заинтересовали меня, я продолжал наблюдать за ними, все более удивляясь их поведению.

В то время как все другие живые экспонаты выставки рвались с привязей, шумели, лаяли, выли, рычали, бесновались, всеми способами протестуя против того, что их привезли сюда и поместили в эту разношерстную незнакомую компанию, ни один из эрделей не издавал ни звука. Они относились ко всему этому шуму совершенно равнодушно: спокойно лежали, выставив вперед бородатые рыжие мордочки. Только умные карие глаза внимательно следили из-под нависших бровей за всем, что происходило вокруг, да упруго подтянутые под себя лапы свидетельствовали о том, что любой из них каждую минуту готов вскочить и в случае необходимости дать отпор всякому, кто вздумает тронуть их.

Во всем остальном они были такие же точно собаки, как и все другие; так же лизали своих хозяев, так же радовались их приходу, виляли коротким рыжим обрубком-хвостом в минуту особого возбуждения, даже лаяли отрывистым приятным контральто… Любопытство взяло верх, и я подошел к одному из военных.

Он оказался очень милым и любезным человеком. Это был начальник одного из питомников эрдельтерьеров; он с большой охотой стал говорить о них. Мое незнание было вполне простительно, так как эрделей в то время в частных руках было немного и разводились они в основном в государственных питомниках. Любители же знали эту собаку очень мало.

Осмелившись погладить курчавую черно-рыжую спину, я с удивлением обнаружил, что внешность эрделей весьма обманчива. С виду они походили на мягких плюшевых медвежат; в действительности шерсть их жестка, как щетина. Мой новый знакомый объяснил, что благодаря такой шерсти эрдельтерьер лучше многих пород защищен от невзгод жизни, приближаясь в этом отношении к кавказским и южнорусским овчаркам, шуба которых толста, как войлок.

Он объяснил также, что эрдельтерьер храбр и вынослив, способен хорошо ориентироваться в незнакомой местности, пробегать с поразительной быстротой без отдыха громадные расстояния, переплывать широкие озера и бурные реки, а благодаря своим сравнительно небольшим размерам и скромной окраске шерсти может быть незаметен для врага и, следовательно, мало уязвим. Терьеров на белом свете великое множество, что-то около семидесяти пород; эрдельтерьер среди них самый сильный и крупный.

Если верить моему новому знакомому, то получалось, что лучше эрдельтерьера в мире собаки нет. Но так уж устроены все «собачники»: для каждого «его порода» — самая лучшая. А «эрделисты» — самые фанатичные из всех.

От эрделей меня отвлекли лишь начавшиеся ринги. Однако и во время рингов я еще несколько раз прибегал в крайний павильон, чтобы навестить своего нового знакомого и его питомца, носившего кличку Риппер, или, как уменьшительно звал его хозяин, Рип. Как я узнал позднее, Риппер был одной из знаменитейших собак Советского Союза, но тогда мне это было неизвестно.

Рингов в Москве было несколько, сразу просматривалось несколько пород, и скоро наступила очередь и моего Джери. С трепетным чувством провел я его за веревочное ограждение, встал на указанное место и двинулся по кругу. На сердце у меня было неспокойно. Первые шаги на московской выставке ознаменовались для моего воспитанника серьезными осложнениями.

Началось с того, что Джери долго не допускали на ринг. После приключения в подмосковном питомнике, когда Джери грыз железные прутья и поранил себе губы, у него вокруг пасти образовались коросты; они, естественно, возбудили подозрение врача: не экзема ли, или, быть может, какая другая накожная болезнь? Заболевших собак на ринг не допускают из опасения заразить других, да и сами они считаются «не в форме», даже если болезнь не заразная. Не в форме оказался и мой Джери. Помимо губ, у него был сильно поранен бок; повязку перед рингом сняли, но рану не скроешь: она запеклась, вокруг нее большим неприятным пятном расплылся йод. Но что делать? Ведь не за тем же ехал Джери, чтобы посидеть в питомнике и с тем вернуться домой!

После долгих упрашиваний и доказательств удалось, наконец, уговорить ветеринарного врача, осматривавшего собак перед рингами, пропустить Джери, но едва мы сделали несколько шагов по кругу, как судья остановил на доге свой всевидящий взгляд и, показывая на желтое безобразное пятно на его боку, строго спросил:

— Что это: дрался?

Пришлось объяснить. Судья сердито проворчал:

— В плохом виде вывели собаку. Следовало бы вас удалить с ринга, ну да ладно…

По его тону нельзя было понять, что это «ну да ладно» могло обещать нам: «все равно плохо» или «ну да посмотрим, может, сойдет». Мне оставалось только гадать и волноваться.

Осмотр продолжался недолго (впрочем, догов и здесь было не много), и спустя несколько минут я уже уводил Джери на его место. Перед тем как отпустить меня с собакой с ринга, судья сказал:

— Оценку узнаете позднее.

Оказывается, здесь был другой порядок, чем у нас.

На нашей выставке оценка сообщалась сразу же.

И судьи, как мне казалось, здесь были гораздо строже. Они придирались к самой ничтожной мелочи, находя недостатки даже у самых безупречных, на мой взгляд, животных.

Что значит «Всесоюзная», только теперь я начал понимать это. Тут уж не жди снисхождения. Тут показываются лучшие из лучших, значит, и требования гораздо выше.

Что судья хотел сказать словами «следовало бы вас удалить с ринга»? Во мне росла тревога. Я переживал за Джери, за желтое пятно и вообще за обиду, которую нанес нам с догом судья, пригрозив изгнать с ринга моего питомца, но такое состояние продолжалось у меня недолго. То, что происходило вокруг, поглощало все мое внимание.

Выставка шумела, кричала, бурлила, лаяла; она цвела всеми цветами, призывала плакатами и лозунгами, развевающимися флагами. На стадион валом валили посетители.

И подумать только: давно ли у нас не было ни одного осоавиахимовца-собаковода, находились даже чудаки, смотревшие на собаку только как на роскошь или забаву!

Всего десять лет прошло с того дня, когда, вскоре после окончания гражданской войны и интервенции, первый кружок энтузиастов положил начало организованной работе в этой области.

И вот за столь сравнительно небольшой срок страна покрылась сетью клубов, привлекших к себе тысячи трудящихся, собаководство превратилось в необходимую отрасль хозяйства, к которому советская общественность проявляла горячий интерес.

В выставке участвовали совхозы и другие гражданские организации; и все же общее направление ее было, безусловно, оборонным, военным. Мы жили в гостинице ЦДКА (Центрального Дома Красной Армии) на площади Коммуны, на нас была осоавиахимовская форма, отличавшаяся от армейской лишь знаками различия, — все это говорило само за себя, подчеркивая оборонный характер происходившего события, участником которого был и я, еще недавно ничего не смысливший в собаководстве, не умевший отличить овчарку от лайки, доберман-пинчера — от пойнтера и дога… Я ли это?

Такие мысли приходили мне в голову, когда я бродил по выставке.

 

ИГОРЬ ОБЕЩАЕТ

Вечерами, когда выставка прекращала свою работу до утра следующего дня, мы подолгу бродили по Москве. Тогда она была еще не такой, какой мы знаем ее сейчас: еще не действовало метро, не было многих зданий, украшающих ее ныне.

Неизгладимое впечатление произвела на нас вечерняя Москва с тысячами огней, и особенно — Красная площадь, торжественная, строгая.

С нами был самый младший член нашей делегации — Игорь Рогов. Он восхищался больше всех, это видно было по блеску его глаз, по выражению лица и возгласам.

С Игорем Роговым, юным другом обороны, как называли у нас всех активистов его возраста, я познакомился при довольно забавных обстоятельствах. Я шел по улице, а он несся на коньках по тротуару, на буксире у собаки. Разлетевшись и не сумев свернуть вовремя, он наехал на меня. Толчок был так силен, что я не удержался на ногах и упал; шлепнулся и мальчуган. Конечно, он оказался проворнее и поднялся первый и, чтобы избежать наказания, умчался, ни слова не говоря, погоняя свою собаку. А назавтра… мы встретились с ним в клубе, как говорится, нос к носу. Игорь очень смутился и готов был, кажется, провалиться сквозь землю, если бы это было возможно.

Оказалось, что он уже давно участвует в работе клуба, выполняя разные поручения Сергея Александровича и регулярно посещая кружок юных собаководов в своей школе. Его отец, Алексей Иванович Рогов, пользовался большой известностью в нашем городе как садовод-мичуринец. Любитель природы, цветов и животных, Алексей Иванович привил эту страсть и своему сыну. У Игоря была молодая овчарка Гера; это с ее помощью он едва не разбил мне нос при нашей первой встрече.

Если поездка в Москву для каждого из нас была радостным событием, то для Игоря — тем более.

— Как красиво! Как красиво! — то и дело восклицал он.

Возвращаясь однажды после прогулки в гостиницу, Игорь вдруг сказал Сергею Александровичу:

— А вы знаете, что я сделаю?

— Что? — спросил Сергей Александрович.

— Выращу собаку и передам ее для Красной Армии!

— А Гера? — спросил я.

— А что Гера! Возьму вторую!

С Герой, любимицей отца и настоящим членом роговской семьи, мальчик, вероятно, не решился бы расстаться; да, кроме того, у нее уже были щенки и, обладая хорошей родословной, она числилась в списках производителей клуба.

— Зачем тебе брать со стороны? — заметил Сергей Александрович. — А щенки Геры? Вот ты и вырасти одного…

— Я так и сделаю! — пообещал мальчик.

Отдать собаку, может быть, и не большой подвиг; но все, что делается от чистого сердца, с благими намерениями, заслуживает уважения.

 

НЕУДАЧА. СТОИТ ЛИ ОГОРЧАТЬСЯ?

Ринги продолжались два дня. На третий день, наконец, были объявлены оценки и владельцам лучших собак выданы призы.

Как празднично, торжественно выглядит процедура вручения призов на Всесоюзной выставке! Но я не досмотрел ее до конца. Да, признаться, она меня и не касалась вовсе: в Москве мой Джери не удостоился приза. На ринге он получил только «удовлетворительно». И это явилось для меня большой неожиданностью и большим ударом.

«Как же так? Как могло случиться это?» — спрашивал я себя. Столько возгласов одобрения и восхищения слышал я по адресу своего друга! Уже успел привыкнуть к ним и воспринимал их как должное. Его хвалил судья на ринге в нашем городе; им восхищались и в осоавиахимовском лагере под Москвой… И вдруг такое несчастье!

«Удовлетворительно»… Так много собак получило эту оценку!

Я был совершенно уничтожен. После стольких успехов — и полная неудача! Конечно, бывает еще хуже, когда вашу собаку совсем выведут с ринга, но это уже позор, полный провал.

Ругал себя за то, что не уберег Джери и вывел его на ринг не в выставочном виде. Ведь еще судья предупреждал меня, что надо привезти собаку в Москву в полном порядке! А я ухитрился показать его здесь хуже, чем дома. Но главное все же было не в этом. Имелась еще одна причина неудачи, и более важная причина, не носившая временного характера. И она-то угнетала меня больше всего.

Джери был хорош дома, на областной выставке, но он оказался совсем не столь безупречным здесь, в Москве. Почему? Да потому, что в Москве другая мерка, здесь были собраны сильнейшие.

Конечно, большая честь съездить в столицу, даже если ты там и не заслужишь приза, но все же мне было очень грустно. Растерянно бродил я по выставке и даже не заметил, как оказался в отделении эрделей. Вчерашний эрделист сидел на своем месте около собаки. Пес лежал, свесив бородатую морду к полу, и зоркими глазами следил за публикой, а прямо перед ним, на стене, висела табличка с надписью:

отлично

Я был уязвлен в самое сердце. Как? Эта рыжая обезьяна (так я в сердцах обозвал собаку) получила первое место на ринге, а мой красавец гигант только «удовлетворительно»?!

Мне показалось это явной несправедливостью. Молча, совершенно подавленный, я отошел в сторону и издали угрюмо наблюдал за эрдельтерьером и его хозяином.

К эрделисту поминутно подходили интересующиеся и просили показать победителя. Хозяин, улыбаясь и похлопывая собаку по курчавой спине, выводил Рипа на середину павильона, с видимым удовольствием принимая и это внимание и успех своего питомца.

Кто-то просит поставить собаку боком, чтобы лучше были видны ее достоинства: как на ринге. Эрделист охотно выполняет просьбу. Одной рукой он берется за ошейник, другой — за короткий хвост и переставляет Риппера, как вещь. Пес воспринимает это совершенно невозмутимо. Публика смеется. Я тоже не могу удержаться от улыбки. Уж очень смешно: взять собаку за хвост, как за ручку, и переставить, будто она не живая! Подошел другой эрделист и привел еще одну отличницу собаку. Завязался разговор, обычный в таких случаях, когда сойдутся два знатока. До меня долетали отрывки фраз:

— Хороша, ничего не скажешь!

— Ушко легковато…

— Ну, как легковато?! Что же вы, поклонник тяжелых ушей?

— Не тяжелых, но и не таких легких. Это мы называем фокстерьерное ухо. У эрдельтерьера ухо должно быть поставлено так, чтобы при настораживании оно походило на римскую пятерку, опущенную концом вниз, и чтобы конец был направлен в уголок глаза.

«Тяжелое», «легкое» ухо… Уж, кажется, я привык к языку собаководов, — и все же попробуй тут разберись!

Спор продолжался в вежливых, уважительных тонах. В сущности, спорить-то было не о чем: обе собаки хороши.

Выждав, когда наплыв любопытных немного схлынет, подошел и я к эрделисту. Он встретил меня приветливо. Заметив, что лицо мое пасмурно, сочувственно осведомился:

— Э-э, да вы что-то не в духе! Неудача на ринге? — поинтересовался он. — Пес какой у вас? Давайте пойдем посмотрим на него.

Мы пошли туда, где был привязан Джери. Эрделист окинул его взглядом знатока и затем без тени боязни или хотя бы вполне естественной осторожности похлопал ласково по спине.

— Ну, и что же? — снова повернулся он ко мне. — И вы убиваетесь? Вот она и видна, ваша молодость да неопытность. Вам гордиться надо, что вырастили такого «дядю»!

— Так ведь провалился же он! — напомнил я.

— «Провалился, провалился»… Так ведь где провалился-то? В Москве, на Всесоюзной выставке. А на уральской, у вас, он прошел первым? Первым! Плохо разве? Разве не победа для вас, что вы, купив у себя на месте щенка, сумели вырастить пса, который заслужил право быть экспонированным на Всесоюзной выставке? Сюда же самый цвет отбирают! Ну, и, уж конечно, подавай все без сучка без задоринки…

Он говорил то, что думал я сам и о чем недавно, утешая меня, толковал и Сергей Александрович.

Я отвязал Джери, и добровольный критик и советчик, прищурясь и отступив на шаг, подверг дога вторичному и более детальному осмотру.

— Насчет шеи говорил судья?

— Да, сказал, что сырая.

— Ну конечно, видите, какой подвес. — И эрделист показал на мясистую складку, свисавшую под шеей Джери. — По стандарту допускается не больше двух сантиметров, а у него по крайней мере пять висит! Шея у собаки должна быть сухой, жилистой. Оружие собаки — зубы, челюсти, а без хорошей шеи их не пустишь в ход. Шея должна быть подвижна, быстра в движениях, чтобы ничего не болталось и не мешало. В борьбе мгновение может сыграть решающую роль! А задние ноги? Про ноги тоже говорил?

— Сказал, что прямозадость, — неохотно ответил я.

— Тоже ничего не скажешь — верно. Рахит был?

— Был…

— Ну вот, рахит в первую очередь поражает передние лапы. Они росли медленнее; задние, которым не пришлось бороться с болезнью, обогнали их в росте.

— Да разве это имеет такое большое значение? — воскликнул я, забыв в эту минуту все, чему учили меня в клубе.

— Может быть, для вашего дога особого значения и не имеет, а вообще, конечно, да. Выпрямленная нога — как ходуля; она не так упруга, как чуточку согнутая. Возьмите пружинящую, гибкую палку — из нее вы сделаете лук. А прямая сухая палка — трость, подпорка, не больше. Так и ноги. Ноги — механизм движения и должны быть безупречными. Для дога, для прыжков это всё! Э-э, бросьте отчаиваться! В нашем деле без этого не бывает. Самому-то не всегда все видно. Да и не одними только выставочными данными определяется ценность собаки для любителя. Друг он вам? Любит вас? Слушается? Тоскует, когда вас нет дома?

— Тоскует, на днях целый погром устроил, — сказал я повеселевшим голосом, вспомнив, с какой настойчивостью недавно отстаивал Джери свое право повсюду следовать за мной.

— Вот то-то и оно! А это же самое главное для нашего брата — собачника! Будет ваш пес поживать на славу, и столько еще будет у вас с ним интересного — сами не поверите!

Разговор был прерван появлением дежурного, который с середины зала громко провозгласил:

— Выводить собак! Выстраиваться!

Я стал отвязывать Джери, эрделист поспешил за своим Риппером.

Закрытие выставки ознаменовалось парадом всех участников. Около полутысячи собак с их проводниками выстроились на зеленом поле стадиона. На них смотрели десятки тысяч зрителей. Просторный стадион не мог вместить всех желающих посмотреть на это.

После разговора с эрделистом настроение у меня резко изменилось. Еще полчаса назад я готов был считать себя чуть ли не несчастнейшим человеком на всем земном шаре (и все из-за Джери!) — теперь успокоился и почти перестал думать о провале Джери. Мысли приняли другое направление. Я вновь был в отличном расположении духа.

К началу парада над стадионом появился дирижабль. Гудя, как шмель, он стал кружиться над полем, поблескивая на солнце алюминиевыми боками. Затем снизился, из него неожиданно вывалился комок конфетти, комок распался в ту же секунду на тысячи снежинок, и крылатые листовки закружились над головами людей.

Собаки, звеня цепями, зашевелились, залаяли. Протяжный окрик команды донесся с правого фланга. Парад начался!

Собирая за собой толпы любопытных, мы прошли по стадиону к Центральному парку культуры и отдыха имени Горького. В конце парка показался взвод красноармейцев; рядом с каждым бойцом бежала собака. У каждой собаки под высунутым языком виднелась маска.

Взвод спустился по пригорку в низину, пересек ее наискось и выстроился на берегу Москвы-реки. Расстояние было большое, издали фигуры людей казались игрушечными, а собаки — совсем букашками.

Командир взмахнул рукой. На животных надели противогазы. Со стороны медленно наползало чуть колеблемое ветром белое смрадное облако. Люди у реки один за другим взмахнули руками. По этому сигналу неуклюжие резиновые комки с четырьмя отростками вместо лап рванулись с места и исчезли в молочном тумане.

Секунда… другая… третья… Затаив дыхание зрители на пригорке ждали. Облако тихо клубилось и медленно текло по низине.

Но вот из клубящейся мглы выпрыгнул резиновый шар. Нелепо взмахивая отростками лап, он подкатился к вожатому и сел у его ног, тяжело вздымая боками и чуть вздрагивая резиновой выпуклостью на том месте, где полагалось быть хвосту. Выкатился второй шар, за ним — третий…

Боец раскрыл портдепешник и вынул донесение. Затем расстегнул застежки и растянул резиновую прорешку противогаза. Высунулась желтая кудлатая мордочка. Ткнувшись носом в руку бойца, эрдельтерьер преданно лизнул ее горячим языком. Человек наклонился и ласково провел ладонью по собачьей голове, затем взмахом руки послал собаку прочь от себя. Резиновый шар мгновенно сорвался с места и нырнул в молочную мглу.

Думал ли кто-нибудь из нас в ту минуту, что не пройдет и десяти лет, как грянет война, и в это тяжелое время четвероногие друзья человека будут ходить в разведку, приносить под огнем противника донесения, отыскивать тяжелораненых на поле битвы; будут ценой собственной жизни взрывать вражеские танки, найдут миллионы мин, заложенные врагом, спасут тысячи человеческих жизней, заслужив такое же уважение и благодарность, какую снискали собаки академика Павлова, принесенные в жертву науке.

 

В ГОСТЯХ У ЭРДЕЛИСТА

Мы уезжали обратно на Урал. С нами половину пути ехал Алексей Викторович, эрделист, владелец Риппера. Понятно, что разговор опять шел на интересующие нас темы. Алексей Викторович много рассказывал о своих питомцах. У нас, уральцев, они возбудили большое любопытство.

— Эрдельтерьеры, — говорил он, — отличаются необычайной храбростью. Буры, например, применяют их для охоты на львов. Эрдельки бесстрашно бросаются на африканского владыку. Они, как саранча, облепляют его со всех сторон, щиплют, кусают, и, пока он возится с ними, охотники пристреливают его. Но главное — это способность эрделей прекрасно ориентироваться в любых условиях.

— Связь, — вставлял Сергей Александрович.

— Совершенно верно. Связь. В современном бою, при чрезвычайно высокой насыщенности огневыми средствами, очень трудно сохранить связь. И эрдельтерьер может сослужить здесь хорошую службу. Он невелик, подвижен, шерсть у него неяркая, выстрелов он не боится, (вообще не трус!), отлично ориентируется. На войне такой пес — бесценный друг. Этот четвероногий связист может своевременно доставить донесение.

Мы с уважением и завистью посматривали на эрделей. С завистью потому, что на Урале тогда еще не было ни одного представителя этой породы. Словно сговорившись, мы стали дружно упрашивать Алексея Викторовича дать для нашего клуба несколько собак.

Эрделист согласился дать нам пять-шесть щенков. Договорились, что поеду за ними я, сразу после Нового года.

Точно к указанному сроку я приехал к Алексею Викторовичу. Он встретил меня как старого знакомого и сразу повел в питомник.

Питомник был расположен на окраине города, на высоком берегу Волги. Летом здесь, наверно, было чудесно. Но сейчас стоял январь, раскидистые ветви яблонь, которыми была засажена почти вся территория питомника, гнулись под тяжестью снега, мороз посеребрил все кругом игольчатым хрупким инеем.

Мы направились в щенятник. Велико было мое изумление, когда я увидел на снегу посредине выгула весело резвящихся щенков.

— Не ожидали! — довольный произведенным эффектом, произнес Алексей Викторович. — Вот вам и эрдельки! Морозище тридцать градусов, а младенцам и горя мало! Играют себе, как будто им не четыре месяца от роду!

Мы зашли в выгул. «Младенцы» горохом подкатились к нашим ногам. Отскакивая от земли, как резиновые мячики, они силились лизнуть моего спутника в лицо. А он, этот большой пожилой мужчина, страдавший к тому же одышкой, принялся играть с ними, как ребенок. Раздувая полы шинели, он бегал от них, тяжело стуча сапогами по утоптанному снегу, а щенки взапуски катились за ним. Треугольные лопушки-ушки трепыхались по ветру, куцые хвостики вздрагивали от радостного возбуждения.

Я не мог налюбоваться на них. Возьмешь щенка в руки, он вертится, как юла; опустишь на землю — сейчас же примется прыгать тебе на грудь, добиваясь, чтобы ты поднял его к лицу.

А прыгали они здорово — подскакивали по меньшей мере на метр с четвертью, а иные и на полтора.

Мы заглянули в домик, поставленный в углу выгула. Он был пуст. Ни один малыш не грелся там. Все они предпочитали свежий, морозный воздух теплому щенячьему гнезду.

У крайнего выгула начальник питомника задержался дольше. Потыкавшись носом в сетку, щенята убежали играть. Одного Алексей Викторович задержал, ласково окликнув:

— Снукки!

Щенок остановился у сетки.

Это была полугодовалая самочка, и держалась она уже степеннее своих более младших товарищей.

— Видели? — обратился ко мне Алексей Викторович. — Вот эту собачку наметил дать вам. Только сначала еще присмотрюсь к вам поближе… Поживете у нас здесь денька два-три, тогда и решим… Это ведь класс! Прочли? — И он ткнул пальцем в табличку над дверями выгула.

Я прочитал:

Помёт Риппер — Даунтлесс.

Родились 22 IV 1934 г.

— Ну, Риппера-то вы знаете по московской выставке, а Даунтлесс не видали?

Я отрицательно мотнул головой.

— Пойдемте, я сейчас покажу вам обоих.

Мы отправились к нему на квартиру. При нашем появлении из комнаты неторопливо вышли одна за другой две рыжие собаки. Они были схожи меж собой как две капли воды, и только потому, что одна была несколько крупнее, я определил, который — Рип.

— А вот и родители! — весело сказал Алексей Викторович. — Знакомьтесь: Даунтлесс. А это — Рип, не забыли еще?

Конечно, я не забыл Риппера — победителя Всесоюзной выставки в своем классе. Даунтлесс же видел впервые. В Москву она не ездила: у нее были щенки.

Риппер и Даунтлесс считались в ту пору лучшей парой эрделей в Советском Союзе. По красоте и правильности телосложения они неизменно брали первые места на выставках, а все потомство от них поступало на племя. Многие собаководы, интересовавшиеся эрделями, мечтали обзавестись щенками от этих производителей, однако это было труднодостижимо: все дети и внуки Риппера и Даунтлесс поступали в армию и, как правило, в частные руки не попадало ни одного щенка. Потому-то Алексей Викторович так долго и заставил просить себя, когда мы в вагоне уговаривали его дать нам эрделей. Давать плохих он не хотел, а с выдачей хороших были связаны определенные трудности.

Мне выпала редкая удача — получить щенка из помета Риппер — Даунтлесс.

Даунтлесс была собственностью питомника, Риппер же принадлежал лично начальнику. По собаководческим правилам владелец собаки-отца имеет право получить любого понравившегося ему щенка из родившихся, и Снукки, как лучшая в гнезде, была облюбована начальником. А он собирался передать ее мне. Так, не нарушая законов питомника, обслуживавшего только «государственный сектор», он давал мне в руки лучшего щенка.

Риппер подошел и внимательно обнюхал мне ноги; нюхал он неторопливо и без всяких признаков враждебности или подозрительности, а как бы «так», «для порядка»; затем так же спокойно отошел в сторону.

Почти всех эрделей отличает необычайная невозмутимость. Но это отнюдь не значит, что они флегматичны, вялы, плохо сторожат дом. Напротив! В первый же вечер Алексей Викторович продемонстрировал мне, как работает Риппер на свободной охране вещей хозяина («на свободной» — то есть без привязи), и я убедился, что с такой собакой шутки плохи.

Риппер, несмотря на свой сравнительно небольшой рост, обладал большой силой и ловкостью.

Он брал высокие барьеры и препятствия. Два с половиной метра ему были нипочем! Алексей Викторович сообщил мне, что и это далеко не предел: хорошо натренированные эрдели способны брать до трех метров высоты и даже больше.

Три дня я прожил в питомнике, и все эти три дня мы вели с начальником нескончаемые беседы об эрделях.

— С ними вы будете иметь очень мало хлопот, — поучал он меня, — а все ваши заботы оплатятся с процентами. Это прекрасная порода, нужно, чтобы любители знали о ней. Поэтому я и согласился дать вам щенков. Сейчас эрдели разводятся главным образом в крупных городах — Минске, Ленинграде, Киеве… ну, не говоря о нашем питомнике. Но вспомните меня, старика! — скоро это изменится. Из предыдущего помета Риппер — Даунтлесс я дал отличную собаку в Ленинград. Она будет превосходной производительницей. Теперь ставлю «точку» на востоке страны — на Урале. «Точка» — это вы и ваша Снукки. Разведите на Урале отличных эрделей.

Сколько раз впоследствии я вспоминал это напутствие. В короткий срок эрдели действительно завоевали всеобщее признание и стали наряду с овчарками и лайками одной из распространенных пород. А ведь в то время, когда мы вели с ним этот разговор, многие не признавали эрделей, морщились при виде их бородатых морд.

От Алексея Викторовича я узнал, что короткие хвосты вовсе не даны эрделям от природы; их укорачивают вскоре после рождения, как укорачивали уши моего дога. Таков стиль! А курчавая жесткая шерсть сама не линяет, и ее необходимо выщипывать при помощи несложного приспособления (наподобие ножа с гребенкой) два раза в году: осенью и весной, то есть в периоды линек. Он сам дал мне урок, как надо щипать эрделей, говоря при этом:

— Обратите внимание на эту операцию. Она очень важна. От нее зависит жесткость шерсти. Но это совсем несложно–три часа работы, зато после этого у вас ни одной шерстинки в квартире! А насчет значения ее могу привести такой пример. У моего товарища провалилась эрделька на выставке, очень хорошая эрделька, но была плохо выщипана. Я ее всю ночь приводил в порядок; на следующий день выставили вторично — получила «отлично».

Алексей Викторович все больше нравился мне. Это был образованный, начитанный человек и живой собеседник.

— А сами вы, кроме собаководства, больше не увлекаетесь ничем? — спросил я его однажды.

— Э-э, дорогой мой, две страсти не умещаются в одном человеке, хотя я и довольно внушительного объема! — ответил он шутливо.

Мне думается, он говорил неправду. С не меньшей страстностью, по моим наблюдениям, любил он музыку, живопись, книги — вообще все красивое, красоту в широком и большом значении этого слова, частью которой была для него и собака.

Его круглое лицо всегда светилось добродушием и приветливостью.

На любительство он смотрел как на нечто очень важное.

Однажды Алексей Викторович высказал такую мысль:

— Почему раньше хорошую собаку мог держать только помещик, аристократ? Почему ее теперь имеет рабочий, колхозник, инженер, учитель, врач? И, когда я вижу, как быстро растет количество членов в наших клубах, я понимаю, что это является еще одним выражением растущего благосостояния народа.

Я заметил, что нечто подобное слышал от нашего начальника клуба. Алексей Викторович кивнул и продолжал:

— И это очень хорошо. Наша страна сильна и богата. Отчего бы в каждой семье не быть собаке? Это каждому по средствам, а собака — преданнейший друг, всей своей тысячелетней историей заслуживший право на эту близость. Они и с детьми поиграет, и постережет их. Если у вас дурное настроение — рассеет его… Кстати, я вспомнил забавную историю. До Риппера у меня был неплохой пес Плакса.

— Плакса?

— Настоящая кличка его была Альф, но никто не называл его так, а все звали Плаксой. След ищет — скулит; поноску несет — тоже подскуливает… Вот и прозвали Плаксой. Он очень хорошо искал вещи. Что ни потеряй, все найдет и принесет. Однажды приходит ко мне сосед, растерянный, и говорит, что ходил на охоту и обронил ключ. «Какой ключ?» — «Да от квартиры. Пусть ваш Плакса найдет!» Что ж делать? Надо помочь. Пошли… Ходили-ходили, все понапрасну. Бросали другой ключ — Плакса приносил его, а тот, потерянный, не находит. Вернулись ни с чем домой. А тут Плакса ему и подает ключ, то есть не в прямом смысле, конечно, а носом тычет в плащ, висевший на стене; пошарили в кармане, а ключ там: дома лежал! — И Алексей Викторович закатился веселым смехом. — Шутка шуткой, но однажды он избавил нас с женой от серьезных неприятностей. Поехали мы в отпуск, Плакса — с нами. Ну, погрузились в поезд, тронулись, все как полагается. Идет контроль. Хвать туда, сюда — нет билетов! Потеряли! Глядь — а Плакса сидит и держит их в зубах. Оказывается, мы обронили их, когда садились в вагон, а он заметил и подобрал.

Алексей Викторович посмеялся еще, а затем, вдруг сделавшись серьезным, продолжал:

— На выставке я вам говорил о военном применении эрделей. К несчастью, мы вынуждены часто вспоминать о войне. Но не подумайте, что у меня только одно на уме: как мой Рип или ваша Снукки побежит с донесением под пулеметным огнем. Что же касается мирного использования эрделей… расскажу вам одну небольшую историю про Джемми-альпинистку, родственницу нашего общего друга Рипа.

 

РАССКАЗ О ДЖЕММИ-АЛЬПИНИСТКЕ

В Домбайской долине, у подножия пика Суфруджу, приютился домик метеорологической станции. Вокруг — высокие, блистающие под ярким солнцем снежные хребты Кавказских гор.

Позднее Домбайскую долину стали посещать туристы. Здесь были построены туристские базы, сооружен высокогорный каток. А в то время, к которому относится наш рассказ, названное место слыло глухим, безлюдным. Стиснутая горами цветущая долина казалась заброшенной, забытой, и лишь уютный домик метеостанции под красной черепичной крышей оживлял этот дикий, нетронутый пейзаж.

Каждые три дня от домика в долину спускалась рыженькая собачка с жесткой курчавой шерстью. В пристегнутом к ошейнику портдепешнике она несла очередную метеорологическую сводку на ближайший радиопункт.

Перепрыгивая с камня на камень, бодро неслась собака вниз по тропинке. Расстояние до радиопункта, равное двухдневному переходу для пешеходов, она преодолевала единым духом.

Горы суровы и неприветливы; лавины, обвалы не давали здесь селиться человеку, и только рыжая Джемми соединяла заброшенную в горах метеорологическую станцию с остальным миром.

Четвероногого почтальона хорошо знали на пункте радиосвязи. Джемми являлась всегда точно, как по расписанию, и только немного опавшие бока да устало опущенный хвост напоминали о том, что эрдельтерьер опять пробежал шестьдесят километров.

Радисты радушно приветствовали собаку. Они угощали ее бутербродами с ветчиной, ставили перед мохнатой гостьей плошку с разведенным сгущенным молоком. Переночевав и набравшись новых сил, рано утром Джемми возвращалась к подножию пика Суфруджу. Туда она несла свежую почту для метеоролога.

И так — все лето. Поздно осенью, когда в горах бушует пурга и с крутых ледяных склонов катятся лавины» снега, метеоролог, хозяин Джемми, покидал домик у подножия пика и возвращался в город. Зиму он проводил за изучением и обработкой материалов, добытых за лето. А рыжий почтальон отдыхал до весны, до нового похода в горы.

Джемми выросла в военном питомнике, в компании таких же, как она, рыжих курчавых щенят.

Когда щенята подросли, их начали учить. Джемми готовили в связисты. Учеба была долгой и серьезной…

— Она была из вашего питомника? — довольно невежливо прервал я рассказ Алексея Викторовича.

— А какое это имеет значение? Но если вам хочется так думать — пожалуйста. Важно, что она была эрдельтерьером.

Неожиданно Алексей Викторович сам обратился ко мне с вопросом:

— Вам, конечно, приходилось видеть животных в цирке?

— Да, — ответил я недоумевая.

— И вы никогда не задумывались, чем отличается цирковая дрессировка от нашей, не подумали, что наша дрессировка значительно сложнее?

Я молчал; немного подождав, он продолжал:

— Нам могут возразить, что сделать собаку хорошим связистом — не такое уж сложное дело. Эка невидаль перенести донесение от одного человека к другому! Ведь в цирке звери делают еще не то… Но тот, кто так думает, сильно ошибается.

Чему, к примеру, учил своих животных Дуров? Наблюдая за своими зверями, он замечал их характерные движения, повадки, присущие им от самого рождения, а потом использовал все это в цирковой программе. Природные наклонности зверей он соединял (путем выработки условного рефлекса) с какой-либо командой, жестом или другим сигналом и превращал, таким образом, естественные для них поступки и действия в занятный цирковой фокус.

Так, например, Дуров заметил, что морские львы на свободе любят забавляться различными мелкими предметами. Они подбрасывают их своими тупыми носами и ловко жонглируют ими. Дуров дал ручным морским львам мячи, и звери стали играть ими (даже с большой охотой, так как за каждую игру им бросали рыбку). Получился номер, при виде которого тысячи людей в цирке с восторгом хлопают в ладоши.

Мы вовсе не собираемся умалять заслуги Дурова и его коллег в цирковом искусстве; у них есть свои трудности и сложности, в частности при работе с хищниками; но справедливость требует сказать, что служебная дрессировка в ряде случаев значительно сложнее, требует более продолжительной отработки, чем та, которую мы видим на цирковой арене, хотя, быть может, внешне и не столь эффектна.

Цирковое животное всегда работает в одной обстановке; служебная собака зачастую вынуждена действовать без хозяина, на расстоянии, в самых разнообразных условиях. Взять дрессировщика лошадей. У него вся работа построена на шамберьере: без шамберьера не идет ни одно представление при публике; а служебная собака — всегда на дистанции, и — никакого хлыста! Да хлыстом ее просто не достанешь…

Дрессировка служебных собак намного сложней той, которой подвергаются и охотничьи собаки. Первая задача обучения охотничьей собаки — развить у нее ловчие инстинкты; у служебной — наоборот, инстинкты зачастую подавляются.

Когда розыскная собака идет по следу, она не имеет права сойти с него, хотя бы дичь сама лезла ей в пасть! То же — и санитарная, связная и вообще любая, применяемая в служебных целях.

…Как происходило обучение Джемми? Джемми только разыгралась, расшалилась, ей хочется прыгать и резвиться вместе с другими молодыми собаками, но резкое «сидеть!» обрывает игру. Приходится садиться. А если перед носом прошмыгнет мышь? Все равно сиди и не смей даже оглядываться в ту сторону, куда скрылась зверушка. Все инстинкты требуют: бежать, ловить– а ты сиди!

Но это только начало. Главная дрессировка была в поле, когда Джемми освоила все подготовительные «науки».

За Джемми ходили два человека, кормили ее, чистили помещение, в котором она жила, расчесывали жесткую курчавую шерсть, водили на прогулку. Собака платила обоим равной привязанностью. Оба они стали заниматься с нею.

В поле один отходил и звал за собой Джемми. Другой, встав на одно колено, взмахивал рукой в сторону ушедшего и командовал: «Пост!» Джемми срывалась с места и стремглав мчалась ко второму, где ее непременно ждали ласковое похлопывание и кусочек лакомства. Раз от раза расстояние увеличивалось Постепенно оно дошло до полутора километров, и Джемми нередко совсем не видела того, к кому бежала. Но инстинкт и острое чутье помогали ей безошибочно выбрать направление и найти ушедшего.

Труднее стало, когда начались занятия по двухсторонней связи. С обеих сторон одновременно выпускалось по собаке; где-то на середине пробега они встречались. Джемми хотелось подраться или хотя бы обнюхаться с партнершей, но долг повелевал ей бежать, не задерживаясь, и они, разминувшись, стремительно проносились в разные стороны, лишь сердито фыркнув друг на друга.

А если в поле дорогу перебежал заяц? Тоже не вздумай удариться в преследование; только вперед, только туда, где ждут тебя!

Позднее собак стали приучать к выстрелам. И тут вожатый Джемми допустил непростительный промах. Вместо того чтобы приучать постепенно, сперва выстрелить далеко, потом ближе, потом еще ближе, он сразу выпалил у нее над ухом. Это была непоправимая ошибка. Джемми испугалась. Прекрасный связист остался на всю жизнь пуганым, потеряв одно из необходимейших качеств военной собаки — равнодушие к выстрелам. Когда собаки проходили проверочные испытания, она вместе с такими же неудачниками была выбракована и не попала в армию.

Этих животных взяли колхозы, где они сделались сельскими письмоносцами и стали разносить почту на полевые станы, а шуструю ласковую Джемми купил молодой ученый — метеоролог.

Так началась ее служба в должности посыльного метеорологического пункта. Два года исправно несла она эту службу, а на третий приняла участие в альпинистском восхождении на Суфруджу.

Ее хозяин, пытливый исследователь природы, давно мечтал об этом. Частенько, любуясь холодной красотой обледенелой громады, он задумывался над тем, что происходит на этой голой сияющей вершине. Какие ветры дуют там? Какое влияние оказывает пик на климат долины? Ответы на эти вопросы можно было получить, только побывав на вершине горы.

Подъем начался на рассвете. В низинах еще клубился туман, солнце не успело выглянуть из-за далекой цепи горных вершин, когда участники восхождения выступили в поход. Но вот золотые лучи прорезали утреннюю чистоту голубого неба — и сразу все осветилось, заиграло вокруг. День разгорался ясный, теплый.

Растянувшись цепочкой, отряд альпинистов, связанных попарно веревкой, легко преодолел первый пологий подъем, затем стал медленно подниматься по крутому обледенелому склону. В первой паре шел метеоролог. Рядом бежала Джемми.

Метеоролог не собирался брать собаку на вершину. Джемми должна была остаться в одном из промежуточных лагерей вместе с теми участниками экспедиции, которые устанут в пути и не будут способны к дальнейшему путешествию.

Взять Джемми с собой метеоролога побудил случай, происшедший незадолго до того.

Экспедиция предполагала сперва начать восхождение неделей раньше. Но, когда все сборы были закончены и метеоролог подошел к Джемми, чтобы попрощаться с собакой, шутливо потрясти протянутую лапу и потрепать по голове, Джемми вдруг протяжно завыла. Метеоролог изумился: почему так расчувствовалась собака?! Потом он сообразил, что пес тревожится неспроста.

Бросив взгляд на барометр, метеоролог сразу нахмурился. Еще полчаса назад стрелка прибора стояла неподвижно, показывая «ясно»; сейчас она быстро клонилась влево, к слову «буря». Вот, видимо, чем объяснялось странное поведение эрдельтерьера. Джемми инстинктом чувствовала приближение страшной горной пурги и выражала свое беспокойство.

Восхождение пришлось отложить. Не успели распаковать туристские мешки-рюкзаки, как пик затянуло молочной мглой, завыл ветер. Четыре дня бушевала непогода. Альпинисты сидели в палатках и, прислушиваясь к завыванию урагана, сотрясавшего брезентовые полотнища, обсуждали, что было бы с ними, если бы он застал их в пути, где-нибудь на голом обледенелом скате.

Инстинкт животного сослужил людям важную службу.

Стих ветер, прояснился небосвод, и экспедиция приступила к восхождению. По общему решению, Джемми взяли с собой. В лагере у подножия пика осталась резервная группа альпинистов.

Ослепительно искрились горный снег и прозрачный, как стекло, лед. Альпинисты вооружились большими очками с дымчатыми стеклами. Очки надели и на Джемми. Для того чтобы они могли держаться на голове собаки, метеорологу пришлось пришить к ним дополнительные ремешки, застегивавшиеся за ушами и под шеей.

К этой необходимой принадлежности оснащения каждого альпиниста метеоролог приучил Джемми заблаговременно, совершая с собакой небольшие учебные прогулки в горы. Вначале эрдельтерьеру очень не нравилась стеснявшая его повязка. Очки закрывали глаза и мешали видеть. Через дымчатые стекла мир вокруг казался подернутым какой-то пленкой. Пес мотал головой, пробовал сорвать очки лапами, сердился, лаял. Хозяин останавливал собаку громким «фу». Тогда, перестав буйствовать, Джемми впадала в мрачное уныние и часами сидела неподвижно, повесив голову, как это часто делают эрдели, когда они чем-нибудь недовольны, удручены.

Метеоролог ласково посмеивался, глядя на своего друга. Он надевал очки аккуратно каждый день — и на прогулках и дома. И постепенно Джемми привыкла к ним. Через неделю она сама подставляла голову, чтобы хозяин мог надеть на нее очки, и бегала в них так же весело, как и с невооруженными глазами. Очки вошли в ее обиход так же, как поводок, ошейник. И вот теперь, когда высокогорное восхождение началось, они защищали глаза собаки.

Расчетливо-размеренны шаги, скрипит снег под подошвами ботинок, яркий, искристый, как поле бриллиантов, а лед вокруг лазурно-зеленый, как айсберг в море.

Чем выше, тем труднее подъем, круче, неприступнее обледенелые скалы. Приходилось вырубать во льду ступеньки, вбивать железные крючья. Метеоролог начинал подумывать о том, что совершил большую оплошность, взяв с собой собаку.

Джемми скользила по льду, лапы были поранены в кровь. Однако она продолжала бодро взбираться вместе с хозяином выше и выше, стараясь не отстать от людей. Там, где она не могла вскарабкаться сама, хозяин подсаживал ее.

Перебираясь через расселину, товарищ метеоролога, связанный с ним в одной паре, нечаянно выпустил из рук ледоруб, и тот, глухо звякнув, скатился в расселину. Это была серьезная неприятность, ибо без ледоруба альпинист беспомощен.

Что делать? Неужели из-за такой мелочи терять одного из участников, предложив ему вернуться назад?

— Подождите, — сказал метеоролог. — Попробуем что-нибудь предпринять…

У него возникла мысль достать ледоруб.

Он подполз к краю расселины, заглянул вниз. Расселина была глубока и узка, узка настолько, что человек в нее не протиснулся бы, но собака могла. Внизу чернел ледоруб.

Обвязав Джемми веревкой, метеоролог стал осторожно спускать ее в расселину. Когда собака коснулась дна, он скомандовал:

— Апорт!

Эрделька схватила ледоруб зубами, и вместе с ним ее вытащили наверх. Так собака пригодилась во второй раз.

Поздно вечером, при свете полной луны, заливавшей все вокруг голубым искристым сиянием, альпинисты разбили лагерь на тесной площадке перед обрывом. Сняв теплую обувь — шекльтоны, метеоролог с ужасом убедился, что обморозил ноги. Шекльтоны немного жали, и этого было достаточно, чтобы пальцы онемели от мороза.

Больше часа он оттирал ноги снегом, пока, наконец, к ним вернулась чувствительность. Но теперь они стали необычайно нежны и болезненно-чувствительны к холоду. Одна ночь, проведенная на морозе, могла окончательно погубить их.

И снова Джемми пригодилась своему другу — человеку… Когда метеоролог улегся в своей палатке, Джемми свернулась калачиком у него в ногах и всю ночь грела их теплом своего тела.

Это повторялось каждую ночь. Своим теплом Джемми спасла ноги хозяина.

На третьи сутки произошло новое событие. Альпинисты спокойно двигались по отлогому плато, покрытому слежавшимся снегом — фирном и льдом, когда Джемми вдруг уперлась, отказываясь идти дальше. Вереница людей остановилась. Что чуяла собака? Один из альпинистов осторожно продвинулся вперед и, остановившись, крикнул остальным:

— Смотрите, здесь трещина! Путь закрыт, надо в обход!

На блестящей поверхности льда змеилась едва заметная темная линия.

После этого популярность Джемми среди альпинистов увеличилась еще больше. Снова — в четвертый раз! — Джемми доказала, что они не напрасно взяли ее с собой. Альпинисты и раньше на остановках всегда старались побаловать ее вкусным кусочком; теперь она превратилась как бы в члена их коллектива. Во всех подозрительных местах собаку пускали вперед, и она, как опытный гид, обходила скрытые под коркой льда трещины и запорошенные снегом расселины.

На пути альпинисты оставляли небольшие склады с запасами продуктов, чтобы использовать их при спуске. В одном таком лагере Джемми и ее хозяин остались дожидаться возвращения остальных, после того как они достигнут вершины. Ноги метеоролога болели, а на трассе подъема начинались отвесные кручи. Не смогла бы взобраться на них и общая любимица Джемми.

В сильный бинокль метеоролог следил за тем, как его товарищи продолжали восхождение. Черные точки, растянувшиеся в длинную редкую цепочку, то исчезали за огромными ледяными нагромождениями, то вновь появлялись, лепясь на белой, сверкающей крутизне, упорно продвигаясь к цели. Джемми тоже смотрела в ту сторону. Четырежды уже помогла она людям в этой экспедиции; но главное было впереди…

Прошли день и ночь. Метеоролог тревожился за исход экспедиции, ибо сам не смог довести ее до конца, — тревожился, не подозревая, что страшная опасность подстерегает его самого… Он сидел на камне в стороне от палатки и наблюдал, по обыкновению, за подъемом, собака лежала у его ног, когда внезапно ледяная скала, на которой стояла палатка, звонко лопнула. Лавина из камня и льда с грохотом скатилась в бездну, срезав начисто и площадку, на которой несколько минут назад прыгала и резвилась эрделька, и склон, по которому люди поднялись сюда.

Палатка, а вместе с нею припасы, снаряжение, продукты для обратного пути — все было уничтожено, исчезло бесследно.

Метеорологу стало жутко, когда он понял, что сулила эта катастрофа. Запасы пищи погибли, экспедиция, спустившись с вершины, окажется перед лицом голодной смерти. К нему и Джемми смерть придет еще раньше. Он ощупал карманы: галета и плитка шоколада — вот все, что осталось.

Мозг его лихорадочно работал, ища пути к спасению. Нужно немедленно сообщить о несчастье в лагерь у подножия пика, чтобы оттуда выслали помощь. Да, да, именно так… Но как это сделать? Спуститься самому нечего было и думать: без снаряжения, без кирки, с больными ногами. И потом, куда он денет Джемми? Джемми, Джемми… Мысль его задержалась на Джемми.

Альпинисты резервной группы, оставшиеся в лагере у подножия пика, были немало удивлены, когда на далеком фирновом поле на склоне Суфруджу заметили быстро передвигающуюся черную точку. В бинокль было видно, как она то появлялась, то исчезала, спускаясь ниже и ниже… Что это? Экспедиции еще рано возвращаться, да точка и не похожа на человека…

— Собака! — догадался начальник группы.

Ну конечно, это была собака. Джемми! Но тотчас же возникло новое тревожное недоумение: почему она одна? Где люди? Где метеоролог, ее хозяин?

Бинокли неотрывно следили за нею. Она продолжала приближаться. Вот она осторожно сползает по ледяной круче, скользит, движение ее убыстряется…

«Ох!» — единым вздохом вырвалось у наблюдателей. Точка сорвалась, покатилась по склону, с каждой секундой все быстрее, быстрее; миг — и она исчезла. На белом поле она больше не появилась.

— Живей, друзья! — скомандовал начальник группы, поспешно пряча бинокль в футляр. — Надо найти ее!

Через четверть часа три человека быстро поднимались по склону в том направлении, где видели собаку. К полудню они достигли места, где она появилась в последний раз. Вот и откос, с которого она сорвалась…

Внизу, в ледяной западне, среди острых прозрачно-зеленоватых глыб и осколков мелкого льда, лежала Джемми. Увидав людей высоко над собой, она рванулась и, жалобно завизжав, упала на перебитые лапы.

Цепляясь за острые выступы скал, альпинисты спустились к ней. Начальник расстегнул ошейник, вынул из портдепешника записку, прочел и, нахмурясь, решительно приказал:

— Живо, товарищи! Немедленно обратно, и готовиться к подъему. Требуется наша помощь!

Затем, бережно взяв Джемми на руки, он двинулся вслед за остальными…

***

— Ну… и что же дальше? — нетерпеливо вырвалось У меня, когда рассказчик умолк.

— Вот и все. Джемми спасла своего хозяина и его товарищей, оставшихся на горе, — ответил Алексей Викторович, и на лице его появилась обычная лукавая усмешка.

— А как же Джемми?

— Ах, Джемми… — протянул Алексей Викторович, как будто только сейчас понял мой вопрос. — Джемми благополучно здравствует и поныне! Живет по-прежнему у того же хозяина, раны зажили, кости срослись. Берет барьеры — любо-дорого смотреть!

 

ПУТЕШЕСТВИЕ С ЭРДЕЛЯМИ

Через три дня я двинулся в обратный путь, на Урал.

Кроме Снукки, мне удалось получить пять щенков для нашего клуба. Пятимесячных малюток запрятали в громоздкую деревянную клетку; Снукки была просто на поводке. Клетку погрузили на сани, я взгромоздился на нее, посадил Снукки на колени, и воз тронулся. Алексей Викторович провожал меня добрыми напутствиями.

— Щенков берегите! — кричал он мне вслед, когда сани уже тронулись и снег пронзительно заскрипел под полозьями.

Все щенки были высококровными, представляли немалую ценность, и вполне естественно, что Алексей Викторович тревожился о них.

Поездка обещала быть нелегкой. Мне предстояло сделать две пересадки и провести в дороге в общей сложности около четырех суток.

Мы быстро покатили по заснеженным улицам города. В нырках сани сильно бросало, и я осторожно притягивал Снукки к себе. Она тихонько старалась отстраниться от меня, поглядывая искоса умными карими глазками, и, только когда я уж особенно крепко прижимал ее к себе, глухое «ррр» было ответом на это.

В поезд сел с боем. Проводники никак не хотели пускать меня в вагон. Да оно и понятно: клетка загромоздила и проход и купе, а щенки наполнили вагон визгом и лаем. Но отдать малышей в багажный вагон и оставить их там без наблюдения, когда на дворе стоял такой морозище, я не мог. Спасибо Алексею Викторовичу: он дал в провожатые бойца, и тот помог мне совершить посадку.

Как только щенки оправились от встряски, полученной во время езды на санях, они притихли, свалились кучкой в углу клетки и заснули. Снукки я уложил на свое сиденье, и она, свернувшись калачиком, тоже вскоре задремала.

В вагоне было жарко натоплено, и не прошло и получаса, как из клетки стали доноситься тяжелые вздохи и стенания. Щенкам было душно. В питомнике они находились на свежем морозном воздухе, теплая курчавая шкурка отлично грела их, а тут такая жара… Высунув язычки, они метались по клетке, бились о прутья, лизали железные скобки. Бойкие глазенки их помутнели, неугомонные коротенькие хвостики опустились вниз.

Не помогла и вода. Мгновенно вылакав ее, они вновь принялись метаться по клетке. Сердце мое разрывалось от жалости.

Я решил вытащить малышей из их временного жилища и привязать на поводки под сиденьями. Вынув двоих, нацепил на них ошейники, которыми меня предусмотрительно снабдили в питомнике, и прикрутил ременные поводки к ножкам сиденья. Но, пока привязывал следующую пару, первые двое успели набедокурить.

Эти малыши еще не были приучены к ошейнику, а тем более к привязи, и теперь, почувствовав на себе поводок, они начали яростно рваться. Один так затянул ошейник, что уже хрипел; другой вцепился в поводок зубами, в одну минуту перегрыз его и пустился наутек.

Пока ловил его, остальная компания разбрелась в разные стороны.

— Да вы их оставьте так! — посоветовал мне кто-то.

— Нельзя, — возразил другой пассажир. — Можно ударить, прихлопнуть в дверях…

Публика весело смеялась неожиданному развлечению. Пришлось эрделят снова посадить в ящик. Поочередно стал носить их в тамбур, чтобы там, на свежем воздухе, они могли хоть немного отдышаться после вагонной духоты.

Проводник посоветовал мне использовать для щенят туалетную комнату. Она была неисправна и бездействовала. Комната оказалась сухой и чистой.

На ближайшей станции купил толстую пачку газет, настелил их в новом помещении, набросал сверху тряпья, которым меня снабдили на дорогу, и переселил маленьких путешественников сюда. Здесь было прохладно, просторно, изолированно; никто не мог нечаянно задавить или толкнуть малыша.

Теперь, когда я выходил из купе, Снукки начинала тихонько подвывать. Оказывается, она уже стала привыкать ко мне и тосковала, не видя меня, однако ласкать себя еще не позволяла и пищу брала из моих рук неохотно.

Мы благополучно сделали пересадку; в новом поезде мне опять удалось договориться с проводником насчет импровизированного «щенятника» (теперь уже был «опыт»!), и, в общем, все шло довольно сносно.

Уже проехали Уфу и Златоуст, как вдруг среди ночи меня неожиданно разбудил проводник:

— Там у вас наводнение, спасайте своих собачек! — сказал он.

Из-под двери «щенятника» сочилась вода. Я открыл дверь и ахнул. Мои эрделята бродили по брюхо в воде. Один, взобравшись на раковину умывальника, сидел на краешке и, весь мокрый, дрожал, как осиновый листик.

Оказалось, прорвало бак. Вот не было печали! Одного за другим вытащил щенят из воды, перенес в купе и принялся просушивать. Бедные зверюшки были мокрехоньки, но радостно крутили куцыми хвостиками и порывались лизнуть в лицо.

Удивительно, что они не пищали. За всю дорогу я так и не услышал их голоса. Это были настоящие маленькие спартанцы — все испытания переносили стоически.

Много раз за эти дни вспоминалась мне поездка Шестакова. Если у меня столько хлопот с шестью щенятами, то каково было ему одному с сорока злобными овчарками целый месяц в дороге!

Домой приехали поздно ночью. С вокзала сразу направился домой. Но там в первый момент растерялся: куда рассовать щенков? В квартиру нельзя: Джери. Решил клетку со щенятами оставить до утра в холодных сенях. Снукки же повел за собой в комнату.

Осторожно, недоверчиво протиснулась она в дверь и замерла на пороге при виде громадного, по меньшей мере втрое больше ее, дога. Джери придирчиво-ревниво обнюхал эрдельтерьера с головы до ног. Драться не стал: самец никогда не обижает самку. Снукки стояла, как изваяние, только глазом чуть косила на дога: он такой большой!

До утра Джери пришлось закрыть в прихожей, а Снукки осталась со мной в комнате. Обнюхав все углы, она залезла под кровать.

Рано утром меня разбудил звонкий собачий лай. Будто две хлопушки разорвались у меня над ухом. Посредине комнаты стояла моя испуганная мать, а перед ней, наморщив морду, Снукки. Матери понадобилось зачем-то зайти в комнату, и Снукки неожиданно бросилась на нее из-под кровати. Эта малютка уже охраняла меня! Впервые я услышал ее звонкий, еще ребячий голос, такой характерный для всех эрделей.

Одевшись, я первым делом поспешил в сени и открыл клетку. Сейчас же внутри ящика поднялась невообразимая суета.

Накормив щенков, выпустил их во двор. Какая тут началась суматоха! Щенки принялись бегать, прыгать…

Нужно было как-то переправить их в Дом обороны. Но как? Поводка они не знают… Решил всю пятерку вести без всякой привязи, как есть. Выпустив их на улицу, пустился бегом, крича:

— Ко мне! Ко мне!

Эту команду эрдельчики знали, а если и не знали, то вид моей удаляющейся фигуры принуждал их следовать за мной.

В клубе нас ждал Сергей Александрович, предупрежденный о моем прибытии по телефону.

— День добрейший! — радостно приветствовал он меня, крепко стискивая руку. — Поздравляю с первыми эрделями на Урале! Намучились крепко? Ну конечно! Пассажиры неспокойные, знаю!

Я стал рассказывать о путешествии. Сергей Александрович с улыбкой слушал меня, время от времени вставлял слово-два. Пришел Шестаков и, поздравив с благополучным прибытием, забрал щенят, а мы всё сидели и беседовали. Наконец я замолчал, истощив запас впечатлений, и тогда начальник клуба сказал:

— Знакомая история. Мне пришлось на своем веку поездить с ними всяко… Хуже случалось!

Я насторожился. Сергей Александрович продолжал:

— Раз с четырьмя взрослыми овчарками в пассажирском вагоне ехал, да с какими овчарками: крупными, одна другой злее, и ни одна не знает меня… И на всех четверых один намордник!

— Кто эти собаки?

— Вы их знаете. Рекс, Джери-черная, еще одна… кажется, это была Зоря, и Арбат. Компания хоть куда! Каждый только и норовит, как бы перервать другому горло! Помните Арбата? Один он чего стоит! Не забыли драку на ринге?

Арбат? Вспомнил залитую солнцем площадку, много людей, окруживших ринг, и крупную, сильную овчарку редкого ярко-песочного, почти желтого цвета, вцепившуюся в другую… Шестаков еще так ловко разнял их тогда! Ну конечно, знаю Арбата! Мне в тот момент еще так хотелось припомнить его историю!

Об Арбате всегда вспоминали в клубе, когда заходил разговор о дикой слепой злобе и непонятной мстительности, какие иногда проявляются в собаках. Он был живым олицетворением этой необычайной злобности духа, которая порой развивается в собаке под влиянием каких-либо ненормальностей в воспитании или тяжелых испытаний, выпавших на долю животного в раннем возрасте. Обычно такие испытания откладывают на характере собаки отпечаток на всю жизнь.

— Эту историю полезно знать каждому собачнику, — сказал Сергей Александрович, потирая лоб, как он делал всегда перед тем, как начать говорить.

 

РАССКАЗ О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ АРБАТА

— Детство свое Арбат провел в Москве и попал к нам после многих приключений, — начал начальник клуба. — Будучи в Москве, я случайно наткнулся на объявление о продаже овчарки и зашел по указанному адресу. Собака заинтересовала меня.

Крупный, песочного цвета пес, злобно рыча и лая, рвался из рук хозяйки, стараясь дотянуться до меня клыкастой пастью. Налитые кровью глаза с ненавистью следили за каждым моим движением, шерсть дыбом стояла на хребте.

«Ух, и свиреп!» — подумал я и спросил:

— Почему продаете?

— Злой очень, невозможно сладить, — плаксиво заговорила женщина, с трудом удерживая беснующегося пса. — Бросаться на всех стал, никому проходу не дает. Вчера знакомую искусал, а недели две тому назад — меня… Ну, вот муж и рассердился на Арбата, решил продать немедленно. Пес ты мой незадачливый! — с искренним сожалением и лаской провела она рукой по спине собаки. — Ведь умница-то какая, жалость берет, когда подумаю, что продаю… Да вот, поди ж ты, никакого сладу нет, такой незадачливый!

«Сама-то ты незадачливая! — подумал я про нее. — И муж твой тоже. Не сумели воспитать собаку!»

— И автобиография у него хорошая, — сказала женщина.

При слове «автобиография» я не мог удержаться от улыбки. Женщина поняла ее по-своему и принялась поспешно перечислять всех родичей Арбата. Родословная у него действительно оказалась очень хорошей, и я решил приобрести Арбата для нашего клуба.

«Если окажется непригоден как производитель, всегда можно использовать по караульной службе», — мысленно прикидывал я. Разговор между тем продолжался.

— Сколько ему?

— Четыре, пятый пошел… Со щенка у нас живет.

— Что же вы такого злого выкормили?

— Да он не злой был, он недавно таким сделался, и чем старше, тем злее…

Пока она говорила, я продолжал разглядывать Арбата. Собака выглядела нелюдимой и одичалой; у нее были длинные, загнутые внутрь когти, какие отрастают у мало двигающихся животных; но именно все это в сочетании с прекрасной родословной, которую хозяйка тут же показала мне, и заставило меня заинтересоваться собакой.

Я спросил:

— Вы, вероятно, мало занимаетесь с ним?

— Да, мало, — призналась женщина, и на лице ее появилось виноватое выражение.

— Вот вам и причина его поведения.

Это была не новая история. Любители «красивых собачек» приобрели породистого щенка — так бывает часто: купят, растят его, холят, балуют, не отказывая ни в чем. Но дальше этого дело нейдет. Дрессировать, гулять, заниматься с животным, затормаживать излишнюю злобность «не хватает времени». Щенок вырос, возмужал, превратился в крупного, крепко сложенного пса. Запертый в четырех стенах, он начал беситься, из добродушного, ласкового постепенно превратился в хмурого, недружелюбного зверя, начал кусать приходящих, перестал слушаться хозяев; потом дошло до того, что попробовал зубы на хозяйке. Испробовав безрезультатно все способы его укрощения (кроме самого главного и единственно действенного), испуганные, разочарованные хозяева решили сбыть строптивого пса с рук.

— А недавно, подумайте, что получилось! — продолжала тем временем женщина. — Ушла я на рынок и забыла выключить газ. А на плите мясо варилось. Вода выкипела, мясо загорелось, дым повалил в форточку. Приехали пожарные, собрался народ, надо открыть квартиру, а собака не пускает. Уж что с ним ни делали — не боится! Пожарные уж предлагали застрелить, а потом приставили лестницу к окну, увидели, что пожара нет, а только мясо на плите дымит, и выключили газ.

Я купил Арбата. На рычащую собаку надели намордник, прицепили поводок и другой конец его передали мне в руки. Пес перестал бесноваться, притих и, словно поняв, что сопротивление бесполезно, опустив голову, понуро поплелся за мной.

Кроме Арбата, я в ту поездку купил еще трех овчарок. Со всей этой сворой мне предстояло ехать двое суток в пассажирском вагоне от Москвы до нашего города.

«Главный» поезда ужаснулся, увидев меня с этой компанией на перроне перед посадкой. Пришлось объясниться.

Положение мое было довольно сложное. Четыре собаки, из которых три злые, как черти, только и следили за тем, как бы наброситься друг на друга или хватить кого-нибудь из людей. Только одна, Джери-черная, была более или менее миролюбива, но и она в общей суете могла легко цапнуть кого-либо за ногу. И в довершение беды, на всех четверых один намордник.

Я развел собак по разным купе, чтобы они не рычали одна на другую, постарался успокоить пассажиров, говоря, что «собачки спокойные, неприятностей не причинят». Около себя я оставил Рекса и Джери-черную. Все они были привязаны на коротких поводках. Намордник надел на Арбата, как на самого злобного.

Ну, естественно, вначале не обошлось без выражения некоторого недовольства со стороны пассажиров, но, когда я объяснил, что собаки очень ценные и перевозятся не ради чьей-то прихоти, отношение быстро переменилось. А когда рассказал несколько случаев из собаководческой практики, то общее настроение и вовсе изменилось в мою пользу, окружающие прониклись общим сочувствием и интересом ко мне. Нашлись даже такие, у которых дома имелись свои собаки, а в этом случае поддержка всегда обеспечена.

Словом, поезд тронулся, я поехал, и мои собаки тоже. В окнах замелькали, убегая, станционные сооружения, колеса четко простучали на стрелках. Позади погасли огоньки столицы. Я облегченно вздохнул и опустился на сиденье.

Первые часы все шло благополучно. Овчарки забились под лавки и ничем не напоминали о себе. Близилась полночь.

Однако поспать мне в эту ночь не пришлось. Не успел заснуть, как пронзительные вопли в соседнем купе заставили меня мигом вскочить на ноги. Посредине купе стоял Арбат, намордник валялся на полу. Пассажиры испуганно жались по углам, а какая-то молоденькая женщина, вскочив на скамью, кричала:

— Укусит! Укусит!

Правду сказать, вид Арбата был действительно страшен. Глаза, налитые кровью, шерсть взъерошена, клыки оскалены… Он мог испугать кого угодно. Глухо рыча, он поводил взглядом по сторонам, словно ища, на кого наброситься.

Момент был критический. Один ложный шаг, и дело могло обернуться очень худо.

Теперь представьте мое положение. Собака меня не знает, я для нее такой же чужой, как и все остальные, и, однако, что-то нужно сделать. Не мог же я признаться перед пассажирами, что так же беспомощен, как они! Да скажи я так, это вызвало бы такую бурю негодования, что я не проехал бы со своими четвероногими и часу.

Я быстро соображал, как поступить. Подождать, пока пес успокоится сам собой? А если он и в самом деле набросится на кого-нибудь? И потом, другие собаки… Растревоженные, они уже напоминали о себе в разных концах вагона злобным рычанием и лаем.

Призвав все самообладание, на какое только был способен, шагнул к овчарке и совершенно непринужденно, даже игриво проговорил:

— Гуляй, Арбат! Гуляй!

Пес закрыл пасть, облизнулся и с недоумением посмотрел на меня. Услышав столь приятную команду в столь неподходящий момент, он опешил, а мне лишь это и было нужно. Схватив намордник, напялил его на голову собаки. В одну руку схватил поводок, волочившийся по полу, а другой принялся гладить овчарку, успокоительно повторяя:

— Хорошо, Арбат, хорошо!

Все это произошло настолько быстро, что никто ничего толком не успел сообразить. Не заметили ни моего секундного колебания, ни подлинной серьезности положения. Пассажиры стали смущенно спускать ноги с сидений, кто-то даже хихикнул, чтобы под смешками скрыть свой испуг, и только женщина, поднявшая панику, безапелляционно заявила:

— Ему что бояться? Собака хозяина не тронет!

От этих слов краска бросилась мне в лицо. «Хозяина»… Если бы она знала! Наклонившись к ножке сиденья, сделал вид, что стараюсь потуже затянуть привязь.

Позже, вспоминая эту сцену, я пришел к убеждению, что именно эта женщина и была главной виновницей всего случившегося. В самом деле, вместо того чтобы реагировать спокойно, увидев, что собака отвязалась, она вскочила на сиденье, закричала, переполошила других. Уверен, что в первую минуту Арбат не собирался ни на кого нападать. Незнакомая обстановка, чужие люди, потеря хозяев — все это обычно настолько деморализует собаку, что она в такой момент больше думает не о том, кого бы ей укусить, а куда убежать самой. Но, когда начался крик и шум, естественно, Арбат воспринял это как проявление враждебности, и тут уж действительно можно было ожидать всяких крайностей.

Пассажиров я, конечно, постарался успокоить, извинился, попутно опять рассказал какую-то забавную собачью историю, и, в общем, все уладилось.

Уладилось, да не совсем. Кто-то все-таки сообщил о происшествии проводнику, тот — «главному», а «главный» категорически предложил мне или высадиться на ближайшей станции самому со всей сворой или, на худой конец, высадить Арбата. Я выбрал последнее.

Пришлось Арбата оставить на каком-то полустанке. С железнодорожным служащим договорился, что приеду за собакой через три-четыре дня. Оставив денег на прокорм и свой адрес, а также заручившись клятвенным заверением, что Арбат будет в целости и невредимости, уехал.

Остаток пути проделал благополучно, без повторения подобных эксцессов, но дома на вокзале секретарь клуба вручил мне только что полученную телеграмму:

«Арбат бежал, предпринимаю розыски, выезжайте немедленно».

Сдав собак вожатым и даже не побывав дома, я пересел в обратный поезд.

Растерянный железнодорожник сообщил мне подробности побега. Арбат оборвал веревку, прогрыз дощатую дверь чулана, где сидел взаперти, и скрылся. Трехдневные поиски не дали никаких результатов. Пес не находился.

— Знать, что такая бестия, ни в жизнь не согласился бы его оставить у себя! — сокрушался мой железнодорожник.

В поисках беглеца я объехал все окрестные деревни, всюду справляясь, не видал ли кто собаки, похожей на волка, но результаты были неутешительны.

Но вот на пятый день, когда уже был готов бросить поиски, в одной деревушке, километрах в тридцати от станции, мне сообщили, что на хуторе у пасечника забежала в амбар какая-то собака.

Старика пасечника, этакого древнего, замшелого деда, я застал за любопытным занятием. Он чистил старинную фузею, старательно отдирая с помощью керосина вековую ржавчину, и в первую минуту принял меня не очень любезно.

— Здеся собака, — заявил он мне равнодушно. — Сидит у меня в анбаре, с голодухи, видно, туда полез. Только я его тебе не отдам. Откуда я знаю, что он твой? Разве только тебя признает… Я его кончить решил: шкура у него хороша! Ох, и лют! Не собака, чистый зверь… На что он тебе? Я уж его всяко пытал, ничего не берет, не подпускает, как бешеный. А может, он и впрямь бешеный, а? Вот ружьишко у меня имеется, против волков держу, так попробую пальнуть. Проржавело только, окаянное! — сокрушался дед, заглядывая в покрытый раковинами ствол.

Потребовались немалые усилия, чтобы доказать старику, что пес не бешеный и что дед обязан отдать его мне.

— Погоди палить-то, — уговаривал я его. — Вот лучше я попытаюсь, может, ко мне подойдет?

— И не думай! — решительно возражал пасечник. — Семьдесят годов на свете живу, а такого лютого не видал. Ох, и зверюга! Помяни мое слово, оторвет он тебе башку!

Все же он прекратил чистку своей «пушки» и повел меня во двор.

Амбар был закрыт на деревянную задвижку. Прильнув к щели в тесовой стенке, я увидел в темноте два зеленых фонарика. Собаки не было видно, светились только ее глаза.

Позвал как можно ласковей:

— Арбат!

Фонарики метнулись в сторону, из темноты донеслось угрожающее рычание.

— Вишь! — торжествующе засмеялся дед. — Вот тебе и Набат! — переиначил он кличку собаки на свой лад. — Говорю, давай пальнем! Шкура-то денег стоит!..

— Да подожди ты! — рассердился я. — Говорят тебе, что собака ценная и принадлежит государству. Открывай амбар!

Качая осуждающе головой, пасечник слегка приоткрыл амбар. Я проскользнул в темноту. Дед поспешно захлопнул дверь за моей спиной и прильнул к щели.

Зеленые огоньки отскочили в дальний угол. Я немного подождал, пока глаза освоятся с темнотой, постоял с минуту на месте и затем шагнул вперед. Сзади доносилось сопение старика.

«Только бы не запнуться в темноте, тогда он наверняка набросится на меня», — думал я, продолжая осторожно продвигаться.

Вытянув перед собой руку с колбасой и хлебом, постепенно приближался к собаке. Затем, когда огоньки были уже в нескольких шагах и обрисовались смутные очертания овчарки, с внезапной решимостью шагнул к Арбату.

Он метнулся в сторону. Но голод был так велик, а колбаса так соблазнительно пахла… Теплое дыхание увлажнило мою руку. Зверь схватил колбасу и, давясь, проглотил ее. За колбасой последовал хлеб. Арбат притих, прислушиваясь к ласковым интонациям моего голоса и нервно вздрагивая от прикосновения моей руки. Знаете, бывают такие мгновения, когда укротитель смиряет самого свирепого хищника; вот такой кризисный момент произошел тогда в амбаре. Человеческая воля победила зверя…

— Ну, рядом, Арбат! — негромко скомандовал ему.

Пес помедлил секунду, потом подчинился. Внутренне торжествуя и испытывая невероятное облегчение, взявшись за ошейник, я вывел собаку из сарая.

***

— Здорово! — вырвалось у меня.

Я был в восхищении и от рассказа, и от смелости моего друга. После услышанного собственная поездка с эрделями сразу потускнела, показалась мне незначительной и нетрудной.

— Приключение, конечно, не из приятных, но вспоминаю его с удовольствием, — спокойно согласился начальник клуба. — Мой совет вам: если хотите, чтобы собака вас послушалась, никогда не проявляйте перед нею колебаний. Малейший оттенок неуверенности в вашем голосе, и все пропало! Собака отлично чувствует, когда ее боятся, и немедленно перейдет к нападению. И наоборот, решительное, смелое действие, но без развязности — и зверь обязательно уступит воле человека.

 

ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ АРБАТА.

АРБАТ НА УБОРОЧНОЙ

— А какова была дальнейшая судьба Арбата?

— Вам она известна. Арбат живет теперь у одного из членов нашего клуба и, кажется, обрел наконец настоящего хозяина. Но до этого он еще раз показал себя.

Вы знаете, что, когда организовался клуб, мы много внимания уделяли тому, чтобы показать широкой общественности практическую пользу собаководства. Теперь не редкость встретить в колхозе породистую собаку, а тогда их было мало. И вот Арбат с группой других собак, отработанных по караульной службе, попал в подшефный колхоз.

Эти события происходили в начале тридцатых годов. В деревне еще продолжалась классовая борьба. Кое-где в глубинных пунктах еще действовали тайно и явно враждебные элементы.

Незадолго до нашего приезда сгорела от неизвестной причины колхозная зерносушилка. Вот это и побудило правление колхоза обратиться к нам, чтобы прислали собак для охраны нового урожая.

Наедине со мной председатель артели поделился своими опасениями и просил быть бдительными, прибавив при этом, что возлагает на нас большие надежды.

В деревне отнеслись к нашему приезду по-разному. Кое-кто смотрел на четвероногих работников с интересом и уважением, кое-кто ждал от них пользы, а кое-кто им и не доверял. Одно неожиданное происшествие сразу настроило всех в нашу пользу, заставив по-настоящему оценить наших мохнатых товарищей.

Мы приехали несколько рано: уборочная только начиналась, сторожить еще было нечего, ни одной скирды не стояло в поле. Собак развели по разным дворам, а Арбата Шестаков привязал на общественном скотном дворе, недалеко от конюшни.

Среди ночи Арбат зачуял что-то недоброе. Тонкое обоняние овчарки уловило среди запахов навоза, соломы и конского пота едва ощутимый запах человека. Вдруг жалобно и протяжно заржала лошадь. Вблизи смутно чернели открытые ворота конюшни; звуки доносились оттуда.

Арбат вскочил, натянув привязь, как струну, и стал тщательно принюхиваться к долетавшим до него запахам. Опять болезненно заржала лошадь. Глухо звякнув, упал на землю какой-то тяжелый предмет.

Арбат рванулся. Яростная, требующая немедленного утоления злоба разом захлестнула его. Мгновенно остервенясь, он впился зубами в толстый ремень привязи и разорвал его. Два гигантских прыжка — и он был в сарае. Запах сразу выдал притаившихся в глубине его людей. Арбат ринулся на них. В чернильной тьме конюшни он почти не видел их, но чутье заменяло овчарке зрение. Он сшиб кого-то с ног, короткий звериный крик — и челюсти собаки капканом захлопнулись на чьей-то руке.

Хрустнули пальцы. Невидимый враг взвыл от страшной боли. В то же мгновение Арбат отпустил его и бросился на другого.

Лошади заволновались. Свалка в темноте взбудоражила их, незнакомый запах собаки напомнил о волке. Они рвались из денников, били ногами, танцевали на месте.

Впереди, у ворот, мелькнул силуэт человека. Арбат прыгнул на него, но вдруг страшный удар конской ноги, подкованной железом, подбросил его высоко в воздух. Арбат отлетел в сторону, с силой ударился о стену конюшни и замертво свалился на кучу навоза.

Лошади, ломая перегородки стойл, рвались к выходу. Человеческие тени прошмыгнули к воротам и растаяли в темноте.

На шум, поднятый собакой, сбежались колхозники. Преступников в этот раз поймать не удалось, их задержали несколько позднее, в другой деревне, но здесь они больше не появлялись. Четвероногий противник до смерти напугал их, отбив охоту появиться вторично. Это была банда конокрадов-вредителей, которым до этого в течение довольно длительного времени удавалось благополучно уходить от заслуженной кары. Там, где не могли почему-либо увести лошадей, они старались их испортить.

Колхозники всячески превозносили Арбата. Не случись его поблизости, все могло повернуться совсем по-другому… Шутка ли, от какой беды он их спас! Лошадь в колхозе, да еще в период полевых работ, — большая ценность.

После встречи с конокрадами Арбат дней десять лежал пластом. У него было сломано несколько ребер и получилось внутреннее кровоизлияние. Все это наделали лошади…

— Лошадей здесь винить нельзя, — сказал Сергей Александрович, позволив себе небольшое отступление. — Меня эта история тоже научила кое-чему, и прежде всего тому, что условия работы караульных собак в сельской местности значительно отличаются от условий работы в городах. Здесь больше неожиданностей. Лошади и коровы не привыкли к сторожевым собакам.

Пока Сергей Александрович говорил об этом, я вспомнил собственное приключение с коровами, едва не забодавшими меня и Джери. Да, большая собака — это не дворняжка, на которую корова или лошадь даже не посмотрит.

— Ну, я думаю, можно не говорить, как ухаживали в колхозе за больной собакой, — продолжал Сергей Александрович. — Она имела все: самый заботливый уход, свежее мясо и молоко в неограниченном количестве. Если бы мы сказали, что ему нужны сливки или сливочное масло высшего сорта, можно не сомневаться, что немедленно появилось бы и то и другое.

Арбат был настолько слаб, что в первые дни не мог даже поднять головы. Затем начал постепенно поправляться.

Тогда я понял, насколько сильно привязан к животным Шестаков. Когда жизнь собаки находилась в опасности, он переживал ее болезнь так, как будто дело шло о близком человеке. Шестаков съездил в город и привез ветеринарного врача. В течение всего этого времени он постоянно повторял: «Да это ж такая собака… цены ей нет!» Я тоже не жалел, что приобрел Арбата для клуба.

Поздней осенью, когда все яровые хлеба давно были сметаны в скирды и на гумнах с утра до позднего вечера стрекотали молотилки, Шестаков в последний раз поставил Арбата на вахту. Была холодная сырая ночь. После болезни Арбат не успел войти в тело и потому немного зябнул. Он зашел за овин, где было теплее, и присел на солому. Из темноты от деревни доносилось тявканье дворняжек. В отличие от них, Арбат не подавал голоса. Он уже многому научился за время работы сторожем и никогда не лаял зря на посту. Он умел даже ходить так осторожно, что блок, к которому был привязан, катился бесшумно.

Пока ночи были теплы и сухи, Шестаков обыкновенно спал где-нибудь около Арбата, просто на охапке соломы или сена. Осень загнала его в помещение, и Арбат, оставшись один, еще больше настораживал свои и без того чуткие уши. Поеживаясь от сырости, он внимательно слушал ночные шорохи.

Внезапно Арбат замер. Он почуял врага. Вернее — он почувствовал близость человека, Но ведь только враг будет неслышно пробираться в ночной темноте! Тело собаки напряглось и как бы окаменело, лишь чуткие ноздри вздрагивали, улавливая запахи, прилетавшие вместе с порывами ветра.

— Да, кто-то укрывался за овином, и его запах совершенно отчетливо ощущали трепещущие ноздри овчарки.

Арбат стал осторожно красться. О, он умел это делать, несмотря на свой крупный рост и тяжелую поступь. Он умел это делать так, что ни одна соломинка не зашелестит под его лапами. Он не бросался вперед необдуманно, с громким лаем, как делают все пустолайки. Они умеют только пугать, а ему нужно было задерживать!

Морда овчарки высунулась из-за угла. Темное пятно маячило у овина. Арбат сделал несколько шажков.

Внезапно вспыхнул слабый огонек спички, осветив присевшего на корточки человека. Неизвестный протянул руку и уже хотел сунуть зажженную спичку в солому, но не успел. Арбат опередил его.

Инстинктом Арбат почуял страшную опасность в слабеньком язычке пламени, трепетавшем в руках у этого человека, и больше не стал ждать. Он прыгнул без единого звука.

Безмолвное нападение его было ужасно. Арбат целил в согнутую шею неизвестного. Но в момент прыжка острая боль в ребрах пронзила тело собаки, и впервые в жизни Арбат промахнулся. Овчарка ударила поджигателя в плечо. Тот глухо охнул и ничком свалился на солому. Спичка выпала и погасла.

Все последующее происходило в полной темноте. Вероятно, поджигатель пытался сопротивляться, но это продлило ему жизнь лишь на несколько секунд.

С минуту мы молчали.

— Страшно! — наконец признался я.

— Да, страшно, конечно, — согласился Сергей Александрович и добавил: — Такие случаи, со смертельным исходом, довольно редки, и мы не должны допускать их. Задача собаки — помешать диверсии и задержать преступника, а дальше уж дело советского суда!

 

ДРУЗЬЯ ДОМА

Прошло немного времени, и между догом и эрдельтерьером установилась самая тесная дружба. Вначале, правда, они ссорились из-за меня. Стоило Снукки подойти ко мне приласкаться, как дог сейчас же вскакивал и поспешно бросался к нам. Сердито рыча, он носом сталкивал лапы Снукки с моих колен и клал на их место голову. Если эрдельтерьер пробовал сопротивляться, дог свирепел, бесцеремонно хватал Снукки за шиворот и, точно вещь, отбрасывал в сторону.

Но со временем Джери привык к тому, что Снукки имеет такие же права на ласку хозяина, как и он, да и сам привязался к ней. Постепенно дружба между собаками сделалась прямо-таки трогательной.

Место Джери было в прихожей у голландской печи; место Снукки — в моей комнате под письменным столом. Если догу хотелось поиграть с эрдельтерьером, он являлся в комнату и пытался осторожно подлезть под стол. Но Снукки свято оберегала неприкосновенность своего жилища. Даже от Джери! Грозным рычанием, лязганьем зубов она старалась отогнать назойливого друга, но обычно долго не выдерживала и выбиралась из-под стола.

Начиналась возня, дым шел коромыслом… Расшалившихся приятелей приходилось разгонять по своим местам.

Через минуту Джери осторожно высовывает из-за дверей кончик носа: может быть, хозяин сменил гнев на милость и разрешит поиграть? Скрепя сердце я все-таки вновь отсылал его на место. Послушание прежде всего!

Но он мог не уйти, если приказ отдан недостаточно строгим тоном. Интонация для собаки — великое дело! Приказание нужно отдавать решительным и твердым голосом, иначе не подействует.

Наконец все утихомирилось. Снукки лениво зевает под столом, время от времени чешется или принимается тереть передними лапами морду с таким ожесточением?, что трещат усы и борода.

Джери тоже успокоился. Он закатился в самый угол и лежит на спине вверх ногами. Это значит, что у него хорошее настроение.

Джери поражал своим слухом. По стуку ворот он мог отличить, кто идет: свой или чужой. Чужой — дог лежит спокойно, чуть пошевеливая ушами; свой — поспешно срывается с места, приоткрывает носом дверь и ждет, когда хлопнет наружная дверь, и затем бежит навстречу, виляя хвостом.

Утром, незадолго до моего пробуждения, Джери неслышно являлся в мою комнату. Долго настороженно стоял, прислушиваясь к моему дыханию. Стоило мне шевельнуться, как он немедленно бросался ко мне.

Если же я продолжал спать, Джери, потоптавшись, начинал рычать. Сначала тихо, потом сильнее, громче, сердито и, в конце концов, разражался громогласным лаем, означавшим: «Что ты спишь? Пора вставать.»

Снукки в это время внимательно следила за нами из-под стола. Я просыпался, и обе собаки кидались к постели. Лизали руки, тыкались прохладными носами в щеку и, только убедившись, что я действительно встаю, убирались восвояси.

Бывало и по-другому. Спишь, и вдруг холодный и влажный нос прикладывается к щеке. Мгновенно просыпаешься. Это Джери соскучился и пришел проведать.

Время моего прихода со службы собаки знали точно. За полчаса до этого они уже начинали ждать. Снукки садилась у порога, а Джери нетерпеливо бегал от двери к окну и обратно.

Во времена щенячества Джери я пробовал обучить его разным домашним приемам: приносить калоши, подавать перчатки и т. п. Позднее, перейдя исключительно на служебную дрессировку, я это забросил. Но первые уроки не пропали даром. И теперь, когда дог хотел мне особенно выразить свою преданность, он бежал в прихожую и… тащил калошу! Иногда ухитрялся принести сразу пару. Эта привычка сохранилась у него до самого конца.

Как-то раз собаки долго ласкались, всячески стараясь выразить свою любовь и преданность. Вдруг Снукки поспешно убежала в прихожую. Через минуту она была снова около меня и, немножко смущенная своим поступком, подавала мне калошу. Замашки друга переняла и она!

Собаки проявляли изумительную чуткость и внимание. Если я приходил домой в дурном настроении, они потихоньку убирались на свои места. Стоило мне рассмеяться, начать шутить, как они сейчас же бросались ко мне. Дог прибегал первым, за ним эрделька. Оба начинали нетерпеливо топтаться около меня. Когда я долго не обращал на них внимания, они затевали шумную игру между собой, как бы стараясь показать, что и им радостно, раз я весел.

Приближается обед. Взрослая собака питается два раза в день. Снукки и Джери обычно ели в девять часов утра и в пять дня. Собаки начинали ждать обеда часов с четырех. Не сидят на месте, слоняются по комнатам. С половины пятого безвыходно толкутся в прихожей, лежат на полу, сидят на пороге — томятся. Без четверти пять замирают у кухонных дверей и, высунув носы из-за занавески, не мигая, смотрят в кухню, откуда сладко пахнет овсяной кашей или мясным варевом, которое мать разливает по чашкам. Чашки алюминиевые, с широким донышком, чтобы не проливалась еда. Для дога — больше, для эрдельтерьера — поменьше.

Джери одолевает нетерпение. Он проскальзывает за занавеску и осторожно, шажок за шажком, пробирается в кухню, деликатно помахивая хвостом и с невинным видом поглядывая на мать.

— Ах ты, плут, ты плут! — скажет, улыбаясь, мать. Джери мгновенно приободрится и решительно шагнет к чашке.

— Куда? — грозно закричит мать.

И Джери поспешно улепетывает в прихожую.

Иногда он делает иначе. Смело отодвигает носом занавеску и входит на кухню с независимым видом. Но результат всегда один — Джери с позором выгоняют: вход на кухню собакам строжайше запрещен.

Но вот обе морды опущены в чашки. Слышится лишь смачное чавканье и покряхтывание Джери. Дог съедает обед первым. Встав около Снукки, он терпеливо ждет, не останется ли что у нее. «Какая ты счастливая: ешь!» — говорит он всем своим видом.

Из чашки вылетает малюсенький кусочек хлеба; Джери с величайшей поспешностью — как бы не опоздать! — подлизывает его. Какое это счастье — получить крошечку еды (хотя сам только что уписал объемистую чашку супа!). Ничего не поделаешь: любит покушать.!

После этого собакам даются кости. Некоторое время на весь дом раздается непрерывный треск ломающихся костей. Крепкие челюсти дога дробят их, как ореховую скорлупу.

Снукки кончает свою порцию первой (у Джери более крупные кости, они требуют и больших усилий). Тихонечко укладывается она поблизости от Джери и внимательно наблюдает за ним.

Вдруг дог вскакивает и бросается к чашке (вспомнил, что не вылизал ее дочиста языком!); через несколько секунд он бежит обратно. Но уже поздно. Снукки с остатком кости в зубах поспешно удирает к себе под стол.

Теперь ждет Джери. Понурив голову он стоит около и ждет… ждет до тех пор, пока плутовке не надоест возиться с украденной костью. Тогда он хватает огрызок и вновь принимается за него. В конце концов кость исчезает вся без остатка, как бы крепка она ни была.

Кости — это не только еда; это одновременно и развлечение, забава, полезное упражнение для зубов и жевательных мускулов, и потому собаки отдаются этому занятию с большим увлечением.

Покончив с трапезой, оба друга идут лакать воду. Широкодонная глиняная чашка всегда стоит в углу прихожей, полная чистой воды.

Чашка с водой стоит круглые сутки. Посудные же с кормом убираются через пятнадцать-двадцать минут, независимо от того, съеден корм полностью или что-нибудь осталось. Этот твердый режим служит верной гарантией, что пища будет съедена до последней крошки. Мне часто приходилось слышать жалобы собаководов на то, что их животные плохо едят. Худеют, теряют жизнерадостный вид, отказываются от любой пищи, хотя с каждым разом им предлагают все более вкусные и питательные продукты.

Как правило, оказывалось, что у таких собак чашка с кормом стоит с утра до вечера. Корм закисает, в чашку подбавляют новую пищу. Пес не ест.

Все дело в том, что собака прекрасно учла: если она не съест свой обычный рацион, ей дадут что-нибудь другое, не другое — так третье. И она так избаловывается, что, в конце концов, отказывается даже от колбасы и ветчины. Серьезная беда? Да нет! Стоит у такой собаки попробовать регулярно убирать чашку с кормом, и через два-три дня голодовки, много — через неделю, она начнет превосходно пожирать и черный хлеб, и овсяную кашу. Быстро войдет в хорошее тело, и хандры как не бывало!

Следует заметить, что две собаки, как правило, едят лучше, нежели одна. Аппетит одного подгоняет и другого.

Но вот со службы пришли все члены семьи.

Дог входит в столовую и важно растягивается на ковре, скрестив передние лапы. Но во время обеда собакам быть у стола не разрешается, и Джери садится на диван; задние ноги поджаты под себя, передние упираются в пол. В такой нелепой позе пес начинает дремать. Глаза постепенно смыкаются, затягивается третье веко, голова клонится вниз, мягкие эластичные губы отвисают.

— Джери! — окликнешь его.

Дог вздрагивает, вскидывает голову и смотрит, отупело моргая, как человек, разбуженный во время крепкого сна. Ярко-розовое третье веко медленно прячется на свое место.

Является и Снукки. А вот на стол вспрыгивает кот.

У Джери сон как рукой сняло! Он сердито морщит губы, смотрит на кота страшными глазами. Непорядок!

Не подумайте, что дог может обидеть кошку. Все эти свирепости показные, и наш дымчатый гигант не тронет на Котьке ни одного волоска. Собаки и кот — закадычные друзья.

Обед закончен. Все уже разошлись из-за стола, а Джери еще долго томится в дремоте на диване. Наконец уходит в прихожую и он.

Какое блаженство, если топится голландская печь! Подстилка вытащена на середину прихожей, Джери благодушествует на ней, сладко жмурясь. Он глаз не может оторвать от огня. Жарко нестерпимо. Джери щурится, мигает, морда у него накаляется, кажется, не меньше печи. Он тяжело дышит, сопит, ерзает… В конце концов уходит и растягивается в истоме где-нибудь на полу.

А его место у печи занимает Снукки. Поблаженствовать перед огоньком не прочь и она, хотя ее шуба, наверно, раза в три теплее Джеркиной!

Просто удивительно, как быстро собаки успевают изнежиться!

Во время переезда по железной дороге Снукки приучилась залезать на скамейку и в один из первых же дней по приезде домой забралась ко мне на кровать. Отучить стоило большого труда.

Сытый кот принимается играть. С разбегу он прыгает на голову дремлющей Снукки и впивается ей прямо в нос.

Когда котенок только что появился в доме, при виде собак он пыжился, яростно шипел и, распушив хвост, влетал куда-нибудь на шкаф.

Но собаки его не трогали, просто они старались обнюхать его. Видя их миролюбие, стал спокойнее и котенок. Постепенно он привык к ним. Привыкнув, сделался смелым, даже дерзким.

Раз как-то, посадив Джери перед чашкой с кормом и запретив дотрагиваться до нее, я ушел в свою комнату, Да и забыл о том, что дог сидит и пускает слюнки.

Вдруг прибежал Джери, возбужденно потыкавшись в мои руки, убежал обратно и вновь вернулся. Я пошел за ним в прихожую. Кот, присев у чашки, старательно вылизывал с кромки кусочки жира. Джери тревожно топтался около него и умоляющими глазами просил меня убрать нахала.

Однажды дог нипочем не хотел ложиться на свое место. Беспокойно ходил по квартире, топтался в прихожей. Я пошел выяснить, в чем дело.

На просторной Джеркиной подстилке лежал беленький, пушистый комочек и сладко спал. А Джери с несчастным видом слонялся вокруг своего законного места, но потревожить котенка не решался.

Наконец, очевидно придумав, как ему выжить кота, Джери зацепил подстилку лапой и потащил к себе. Кот поднял голову, но продолжал лежать. Тогда дог, тяжело вздохнув, примостился рядом с ним. Лег так осторожно, чтобы не потревожить гостя.

Существует довольно распространенное мнение, что собака и кошка не могут ужиться вместе. Есть даже пословица: «Живут, как кошка с собакой».

Я глубоко убежден, что, задавшись желанием вырастить хорошую собаку, очень полезно в то же время держать и кошку. В щенячьем возрасте ваш пес будет много играть с нею, и это благотворно отразится на его физическом развитии. Она отвлечет его и от таких недозволенных занятий, как хватание свисающих концов скатерти или попытка порезвиться с вашим ботинком, — такие «упражнения» непременно сопутствуют периоду быстрого роста зубов… Словом, собака с кошкой — настоящие друзья, и примером тому могла с успехом служить наша «троица»: два пса и общий баловень, озорной, веселый Котька.

 

СКРИПУНЫ

Можно представить удивление Джери, когда однажды в конце зимы, придя в комнату, он обнаружил в углу под столом, где обычно лежала Снукки, каких-то черных копошащихся толстых зверюшек. Неуклюже переползая по подстилке, они тихонько пищали. Снукки лежала рядом и любовно вылизывала новорожденных языком.

Джери так и замер в дверях, увидев эту картину. Когда же он попробовал сунуться со своим носом под стол, Снукки так сердито окрысилась на него, что он едва успел отдернуть морду: Снукки вцепилась бы прямо в нос.

Чтобы не раздражать ее, пришлось отойти на весьма почтенное расстояние. Джери стоял не шевелясь и с любопытством смотрел на то, что творилось под столом.

Там появились новые обитатели. Вот отчего Джери накануне ночью не пускали в комнату, хотя он вовсю рвался туда, слыша, как Снукки визжит, беспокоится…

Снукки легла. И тотчас же щенки окружили ее.

Конечно, Джери не знал, да и не мог знать, что для того, чтобы появились эти черные зверюшки, еще не умевшие ни глядеть, ни передвигаться как следует, пришлось свозить Снукки в ее родной питомник на Волге. Самому мне ехать было некогда, поэтому возил Снукки по моей просьбе и за мой счет один из вожатых клуба, а содействие Алексея Викторовича, я знал это, было обеспечено. Он сам наказывал мне при расставании, чтобы я прислал Снукки к нему в питомник, а уж «жениха» для нее он подберет — лучше не надо!

Первое время Снукки целыми днями лежала в гнезде. Ласково вылизывала малышей, соблюдая самую строгую чистоту. Выходила она лишь затем, чтобы съесть чашку корма. Ела торопливо, глотая целиком огромные куски и все время прислушиваясь. Стоило пискнуть одному, как она бросала еду и опрометью бежала к своему семейству.

Чтобы она не оставалась голодной (а пищи ей в этот период требовалось много), пришлось чашку с кормом ставить около гнезда.

На четвертый день после рождения щенят я пригласил знакомого хирурга. Снукки заперли в соседней комнате, а щенят вытащили из гнезда на стол. Хирург тщательно вымерил вершковые, похожие на черные упругие червяки хвостики. Нащупывая позвонок, выстриг ножничками на каждом хвостике кольцом шерстку и потом этими же ножничками, предварительно смазанными йодом, отхватил у каждого эрдельчика по полхвоста. Бедные малышки только пискнули. Чтобы не появилось кровотечение, ранки стянули шелковой ниткой.

— Вот и навели фасон! — пошутил хирург и пошел на кухню мыть руки.

— Потерявших хвосты щенят снесли в гнездо, впустили Снукки. Она бросилась к ним, тревожно обнюхала каждого и принялась зализывать ранки. А малыши попищали немного, насосались до отвала материнского молока и опять уснули.

Первое время эрделиная семья все больше спала. Во сне щенята тихонько попискивали. Из-за этого у нас их и прозвали «скрипунами».

Через неделю-полторы щенки стали заметно прибавляться в росте. Хотя глаза их все еще были затянуты тусклой сиреневой пленочкой, они начали вылезать из гнезда, а так как оно было сделано в виде неглубокого ящика, то обязательно цеплялись за борт и уморительно шлепались на пол.

Через две недели все щенята прозрели. А еще через несколько дней уже научились лакать молоко из блюдечка. Достаточно было раз окунуть их мордочки в молоко, как они сразу освоились и стали бойко работать язычками.

Скоро у щенят появились зубы. Теперь для матери наступили плохие времена. Щенки кусали ее. Правда, с каждым днем малыши все больше переходили на самостоятельное питание.

Скоро щенкам стало тесно в их комнате. Пришлось разрешить им бегать по всей квартире.

Коту теперь не стало житья. Едва он показывался, как озорники во весь дух всем табуном катились к нему, окружали его, сбивали с ног. Кот исчезал под грудой щенят. Внезапно куча рассыпалась, из середины выпрыгивал совершенно одуревший, замусоленный Котька и, задрав хвост, бросался наутек, спасаясь самым позорным бегством.

День ото дня эти щенки становились все озорнее, все неугомоннее. Они хватали шторы, тряпки, обувь растаскивали по всей квартире. Раз опрокинули этажерку С книгами и распотрошили бы их по листочку, если бы вовремя не отняли.

Часам к десяти-одиннадцати вечера щенки забирались в свой «дом». Ночь они проводили очень спокойно, но просыпались рано. В семь часов утра сорванцы, как по команде, выскакивали из ящика, от шума и гвалта пробуждался весь дом: спать больше не было никакой возможности. Успевай выспаться, пока спят они.

Ели щенки шесть раз в сутки. Ели они жадно, торопливо. Каждый старался поскорей забраться в чашку всеми четырьмя лапами. Вылакав молоко, поднимали кверху уморительные, измазанные в молоке или каше мордашки и требовали еще. В заключение старательно облизывали друг друга, а один с видом победителя садился в чашку.

Постепенно из маленьких неуклюжих созданий щенки превращались в ловких, шустрых собачек. Лапы стали длиннее и крепче. Вытянулась морда («щипец», как говорят собаководы). Голова стала пропорциональна туловищу. Шерсть посветлела и начала курчавиться.

Скоро они добрались и до Джери. Сперва он пытался не пускать их к себе в прихожую: угрожающе рычал, делал страшную морду, осторожно пятясь в самый угол. Но маленькие нахалы не обращали на все его угрозы ни малейшего внимания. Они лезли к нему в пасть, карабкались на спину, подползали под брюхо. Джери вскакивал с места и бежал в комнату. Тогда щенки брались за его подстилку. Они таскали, рвали ее и очень скоро распотрошили на лоскутки.

Со временем Джери не стал убегать от щенков. Он терпеливо ждал, когда им самим надоест ползать по нему и они удалятся восвояси. Но дело обычно кончалось не так, как он рассчитывал. Угомонившись, озорники засыпали вокруг него. И бедный Джери часами лежал неподвижно, боясь задавить нечаянно кого-нибудь из них.

Дома у нас его прозвали «дядюшкой», а щенят «племянниками».

Скоро Джери затосковал, как и кот. «Племяннички» так надоели ему, что он стал бегать от них словно от чумы.

Когда щенкам исполнилось пять недель, в нашем доме начали появляться желающие приобрести маленького эрдельчика. Они долго выбирали: которого взять? Все шесть эрдельчиков удивительно походили друг на друга.

Первым унесли самого маленького, которого прозвали Кнопочкой, потом взяли следующего. Скоро осталось только три, наконец — один, последний и самый крупный, которому я дал кличку Ахилл. Его я предназначал в подарок своему товарищу, жившему в другом городе.

Ахилла из комнаты переселили на кухню. Но одному ему было тоскливо там, и на ночь он уходил спать к Джери. Первое время пес ворчал на малыша, потом привык, к его соседству, и они стали спать вместе, тесно прижавшись один к другому.

К двум с половиной месяцам у Ахилла появилась борода, шерсть стала жесткой и курчавой, как у взрослого эрдельтерьера. День ото дня он становился смышленей и забавней. Проголодавшись, он приходил к своей чашке (у него теперь тоже была своя посудина) и принимался скрести в ней лапой с такой силой, что стук и звон разносились по всей квартире.

Щенок любил сырые овощи; глядя на него, Джери, вспомнив собственное детство, тоже стал таскать овощи из кухни.

Однажды вечером я решил устроить для своих друзей баню. Мыть собак нужно периодически, не реже раза в месяц, теплой водой с мылом; а если собаки пачкаются на прогулках (в больших городах на улицах всегда много копоти, сажи), то и чаще, по мере надобности. Привыкнув к этой процедуре, собаки терпеливо переносят ее, хотя и не выказывают особой радости.

Так было и на этот раз. Взрослые собаки послушно стояли в цинковом корыте и, опустив головы, покорно ждали, когда кончится мытье. Хотя они и привыкли к нему, но всегда принимали как тяжелую повинность; Ахилл находился тут же. Лез в корыто, в ведра с водой, вымазал нос в мыльной пене. Когда же очередь дошла до него, сразу притих; улучив момент, пытался сбежать, но его поймали и водворили в корыто, невзирая на отчаянное сопротивление, вскоре, впрочем, прекратившееся. После мытья я стал его протирать тряпкой, как обычно. И тут вдруг Ахилл обозлился, зарычал и даже оскалил зубы.

Общий баловень, он рос озорным и шустрым, его проделкам не было конца. Он мог, например, вцепиться в хвост Джери и повиснуть на нем или, куснув дога в нос, задать тягу в другую комнату. Джери обычно прощал ему все выходки. Но однажды Ахилл так допек своего терпеливого покровителя, что тот, решив проучить надоеду, с самыми недвусмысленными намерениями бросился на него. Дог хотел схватить шалуна за шею. Ахилл увернулся, и вместо шеи в пасти Джери оказалось ухо озорника.

Я не думаю, что добряк Джери собирался покусать щенка; просто он хотел припугнуть, и в том, что получилось, был виноват сам Ахилка. Он рванулся, и зубы дога оставили на треугольном лопушке вполне ясные следы. Брызнула кровь, щенок завизжал, Джери смущенно поспешил ретироваться в свой угол. Прокус скоро зажил, но остался небольшой шрам. По этой отметине Ахилла можно было отличить среди тысяч себе подобных, как бы они ни были похожи на него.

Дружба дога с щенком продолжалась до тех пор, пока не пришло время им расстаться.

За Ахиллом приехал мой товарищ. Когда он взял щенка на руки, Джери грозно зарычал и с оскаленной мордой кинулся отнимать. Хорошо, что я вовремя успел перехватить его!

Пожалуй, я еще ни разу не видел Джери таким злобным. Он вообще безошибочно разбирался во всем и понимал, что коли я впускаю кого-то в квартиру, да еще приветствую, то, конечно, это такой человек, за которым не требуется следить. Но на этот раз он сразу принял моего товарища как своего врага.

Новый владелец Ахилла поспешил скрыться за дверями. Донеслись удаляющиеся шаги, негромко стукнула калитка… Дог, стоя на пороге, напряженно прислушивался, ждал: не послышатся ли вновь шаги, не принесут ли Ахилла, и вдруг, поняв, что Ахилл не вернется никогда, протяжно завыл.

Тихо стало в нашем доме, не хватало малышей; зато во многих домах появились представители новой породы.

Теперь я мог сказать Алексею Викторовичу, что не зря взял Снукки.

Растерянно ходил Джери по комнатам, обнюхивал углы или, растянувшись на полу перед Снуккиной подстилкой, подолгу внимательно разглядывал ее, словно ожидая, что вот-вот на ней снова закопошатся маленькие курчавые существа, такие беспомощные и такие надоедливые, но к которым Джери-дядюшка успел сильно привязаться.

Приходилось отсылать его на место. Но в прихожей Джери скучал еще сильнее. Тогда дог нашел выход, как обойти мой приказ, в то же время не нарушая его. Он сгребал свою подстилку, потом, пятясь задом, втаскивал ее в комнату и там ложился на нее. Получалось, что и приказание выполнено: лежит на своей постели, и поближе к хозяину, веселее.

Снукки переживала потерю щенят значительно меньше. Да это было и понятно: она-то от них устала больше всех!

 

ДЛЯ ЛЮБИМОЙ РОДИНЫ

Игорь не забыл про свое обещание. Он, как посоветовал ему Сергей Александрович, оставил одного щенка из помета Геры, вырастил, воспитал его, и вот наступил день, когда Урман — так назвал Игорь своего воспитанника — должен был отправиться в армию.

Юные члены нашего клуба — пионеры и комсомольцы — часто передавали воспитанных ими собак Красной Армии.

Обставлялись эти передачи торжественно и запоминались надолго.

Обычно передавали коллективно, то есть не одну собаку, а сразу несколько, выращенных разными хозяевами.

Так было и на этот раз.

«Подарочный пес», как в шутку назвал Шестаков Игорева Урмана, удался на славу. Ему было уже около полутора лет. Это было хорошо развитое животное с крепким костяком, натренированными мускулами, лоснившаяся шерсть лежала волосок к волоску. Игорь мог по праву гордиться своим питомцем.

— Настоящий уралец, выносливый, сильный, крепкий, — заметил Сергей Александрович, осматривая Урмана. — Даже кличка чисто уральская.

— А работать он любит? — спросил Шестаков, верный привычке расценивать собаку прежде всего по ее практической пригодности.

— Любит, — уверенно ответил мальчик.

— То-то. Нам нужны работники. Ему ведь не на диване сидеть!

Торжественный акт передачи проходил в Зеленой Роще, в воскресенье. Перед вручением собак бойцам животных публично проверили. Испытания начались ровно в двенадцать часов. На волейбольной площадке поставили переносный барьер, и собаки стали показывать свое искусство в прыжках, потом по команде переползать, приносить «апорт». Затем начались и более сложные упражнения по различным разделам специальных служб.

Все «зачеты» Урман сдал на «отлично», как и следовало ожидать; Игорь Рогов был одним из лучших членов среди молодежи нашего клуба.

Короткий перерыв. Затем началось самое важное. Оркестр заиграл марш. На площадку, вокруг которой толпился народ, вышли с собаками семь подростков — пять мальчиков и две девочки. Да, да, девочки у нас тоже воспитывали собак и передавали их в армию. Пройдя по кругу, они остановились, выстроились в одну шеренгу, собаки сели. На середине круга появился Сергей Александрович в полувоенной форме. Он громко зачитал фамилии семерых ребят, передающих своих животных в дар любимой Родине, назвал клички собак, их породу и возраст.

Правофланговым в шеренге стоял Игорь. Вспоминая об этом торжестве, я всегда думаю о том, насколько, вероятно, трудно отдать такого пса и как велико должно быть желание послужить своему отечеству, чтобы сделать это. Ведь Игорь отдавал друга. Отдать собаку — это оторвать от себя что-то очень дорогое, близкое.

А как весело было ему ходить с Урманом на дрессировочную площадку! Скоро площадка для них стала мала, и они частенько отправлялись за город — в лес, в горы. Иногда ходили группой в несколько человек, иногда вдвоем с товарищем.

Стояли морозные январские дни. Но зимняя стужа только прибавляла бодрости. Утром рано, подвязав к саням лыжи, Игорь впрягал Урмана в санки и спешил к товарищу на соседнюю улицу. Урман оказался отличной ездовой собакой. Ходить в упряжке Игорь научил его легко.

Сперва, правда, пес упрямился, норовил выскочить из упряжи, освободиться от стесняющих его ремней, вертелся волчком и так запутывался в постромках, что его потом с трудом удавалось распутать, но со временем привык и легко тянул сани с сидящим на них хозяином. Игорь покрикивал, Урман мчался упругой рысью, встряхивая головой. Санки скользили легко, прохожие смотрели, посмеивались. Через несколько минут Игорь был уже у товарища, а еще через каких-нибудь полчаса они достигли леса.

Вот и знакомая тропинка… Ее слегка запорошило, но Урман знает и сам сворачивает на нее. Поскрипывает снег, молчаливые, в белом уборе сосны стоят по бокам. Тишина. Шум города остался позади. Шелест ссыпавшегося с ветвей снега слышен за сотню метров.

Иногда в прогулке принимал участие отец Игоря — Алексей Иванович с Герой, он шагал так быстро, что ребята едва поспевали за ним. С тропинки они сворачивали на старую лыжню и по ней выходили на широкую просеку.

— Начали, ребята? — спросил Алексей Иванович.

— Начали, — отзывался Игорь.

Они расходились в разные стороны, уводя с собой каждый свою собаку. Расстояние увеличивалось по мере того, как животные осваивались с дрессировкой. Командуя: «Пост!», Алексей Иванович посылал Геру с донесением к сыну, а Игорь пускал навстречу ей Урмана.

— Пост! — звонко кричал.подросток, взмахивая рукой.

И Урман, сорвавшись с места, стремглав несся туда, где на фоне снега чернела коренастая, плотная фигура старшего хозяина.

Игорю нравилась служба связи, и он обязательно хотел добиться, чтобы Урман хорошо знал ее.

Начав с небольшого расстояния, Игорь постепенно довел его до двух километров. Урман приучился работать и по проложенному следу, без зрительной связи, не видя поста, куда его посылают.

А когда пришла весна, Игорь приучил Урмана бежать рядом с велосипедом. Сначала не ладилось: пёс тянул, совался под колеса, не раз ронял хозяина. Потом привык и стал послушно бежать рядом, соразмеряя свой бег с движением велосипеда.

С наступлением теплых дней они стали часто забираться далеко, за электростанцию, дымившую на берегу громадного пруда. Игорь ехал на велосипеде, Урман нес на себе подсумок с провизией.

А потом началось обучение плаванию. Ведь связная собака должна уметь преодолевать любое препятствие, перепрыгивать через рвы, канавы, переплывать озера и реки.

Как-то будет выглядеть Урман в настоящей боевой обстановке? Не испугается ли? Не забудет ли всего, чему его учили? Впрочем, ведь ему предстоит еще продолжительная дрессировка.

В начале лета некоторые из любителей приняли со своими собаками участие в осоавиахимовских тактических учениях. Участвовал в них и Игорь с Урманом.

Вспомнил Игорь, как он писал заявление с просьбой принять от него собаку. Потом — заседание совета клуба, на котором обсуждалось это заявление. Председательствующий — Сергей Александрович — взял со стола бумажку и начал говорить. Игорь ждал, что он назовет сейчас его, но начальник назвал другую фамилию. Потом еще одну, еще одну… и только уже в заключение, самой последней — его, Рогова.

Оказалось, что семь человек подали заявление. Начальник оглашал их по алфавиту. Потому-то на совете и присутствовало так много юношей и девушек; а Игорь еще удивился, увидев их.

Теперь все они были здесь, в Зеленой Роще. Они смущались — столько глаз смотрело на них! — и с нарочитой серьезностью одергивали своих питомцев, которые от долгого сидения нетерпеливо ерзали на месте. Знали бы они, эти четвероногие друзья, что сегодня в последний раз видят своих повелителей…

Оркестр заиграл туш, а начальник клуба вторично стал перечислять юс фамилии, предлагая им поочередно сделать шаг вперед, чтобы все могли видеть, что вот это — Рогов, а это — Питиримов, Дробышевский, Пацевич, Олесова…

Наконец наступила самая тяжкая минута — прощание с собаками. Я взглянул на Игоря. Милый мальчик, он весь дрожал, на веках у него блестели слезинки.

— Прощай, Урман… — едва выговорил он негромко и, наклонившись, поцеловал собаку в голову, на мгновение прижался к ней щекой и, вдруг всхлипнув так, что это услышали все, бросился прочь, но тут же вернулся, обнял овчарку, прильнул к ней. Потом, стоя за деревьями, весь сотрясаемый внутренними рыданиями, он издали смотрел на своего любимого Урмана, а тот, удерживаемый сильной рукой вожатого, беспокойно озирался по сторонам, ища хозяина. Несколько раз он пытался вскочить, но вожатый — это был Шестаков — принуждал его сесть и сидеть, пока не будет команды уходить.

Так самые разные и острые чувства — гордость и тревога, грусть и восхищение — волновали в эти минуты собравшихся в Зеленой Роще. Но надо было видеть ребят-зрителей (а их тут была добрая половина). Их лица горели: ребята откровенно завидовали тому, что не они герои происходящего события.

Я заметил девочку, которая забралась на забор. Рискуя свалиться, она так тянулась вперед, на лице ее был написан такой восторг, что, право, я не удивился бы, если бы завтра увидел ее в клубе. И действительно, многие из зрителей приходили потом в клуб и сами становились активистами нашего дела.

Торжество кончилось. По указанию начальника клуба все семь собак были отведены в питомник и поставлены в клетки, где они должны были дожидаться отправки по назначению.

 

В ТБИЛИСИ

Наступила очередная областная выставка служебных собак. Проходила она на берегу реки. Собаки были привязаны вдоль высокого деревянного забора, Джери и Снукки — вместе. Я бродил на ринге, наблюдая за судейством. Наконец пришла очередь моих друзей. Я пошел за ними и остолбенел. Джери с умильным видом, повиливая хвостом, сидел у забора, Снукки же… исчезла.

Неужели она сорвалась с привязи и сбежала? Или кто-нибудь увел ее? Но тут я заметил, что передние лапы дога выпачканы в грязи — он что-то рыл. Я позвал его; он встал, сделал движение, желая отряхнуться, и я увидел большую яму, вырытую под забором, которую Джери закрывал собой. В отверстии виднелась цепочка; потянув ее, я вытащил Снукки, но в каком виде!

Жалкая, мокрая, с головы до ног перемазанная в грязи! Рыжая борода почернела и слиплась. За забором стояла лужа грязи, и моя «красотка» вся перемазалась в ней. Только карие глазки блестели обычным задорным простодушием.

Двум приятелям, видите ли, надоело сидеть привязанными на цепи, и они стали освобождаться. И, наверно, Снукки была зачинщицей, а Джери любезно помог вырыть подкоп. В итоге он-то не успел воспользоваться результатами своих трудов, а хитрая Снукки нырнула в лазейку первой…

Что с ней делать? В таком виде выводить на ринг? Я не на шутку рассердился на Снукки.

Кое-как протер ее газетой, расчесал бороду. Пришлось все начистоту рассказать судье. Он посмеялся от души. Потом спросил:

— От Риппера и Даунтлесс?

Он осматривал ее с видимым интересом. Записал что-то в блокнотик и наконец с нескрываемым удовольствием сказал:

— Ну что ж, хороша! Можно поздравить вас. Сразу видна порода. И, если не считать грязи, в полном выставочном порядке: выщипана хорошо, правильно, настоящий эрдельтерьер!

У меня отлегло от. сердца. Это была похвала не только собаке, но и хозяину. Не пропали, значит, мои труды и заботы!

Не только Снукки, но и Джери также завоевал на выставке первое место. Он бесспорно выглядел красавцем.

Радостно закончилась для меня эта выставка: оба моих четвероногих заслужили на ней призы. Джери, кроме того, получил диплом за отличные показатели по дрессировке, а я сам — почетную грамоту за активную работу в клубе.

А вскоре из клуба мне сообщили, что надо готовиться к поездке на Всесоюзную выставку в Тбилиси.

С Урала и в Тбилиси! Из всех моих путешествий с собаками эта поездка была самая продолжительная и дальняя. В оба конца она составила без малого десять тысяч километров — почти столько же, сколько от Москвы до Владивостока.

Во мне еще свежи были воспоминания о Всесоюзном юбилейном смотре. Сколько волнений было тогда! Сколько хлопот! А теперь разве будет меньше?

На этот раз со мной предстояло ехать Снукки. Кроме нее, честь Урала должны были защищать наши известные призеры — лайки Грозный и Тайга.

Выставка в Тбилиси была особенной. Она должна была показать силу и красоту отечественной породы — кавказской овчарки. Конечно, на выставке, как всегда, были представлены все породы, но кавказской овчарке отводилась главная роль.

Первый, с кем я встретился на Тбилисском вокзале, был Алексей Викторович.

— Где Снукки? Снукки привезли? — прежде всего спросил он.

— Привез, — ответил я.

— Где она? Покажите мне ее!

Я вывел Снукки. Он осматривал ее долго, придирчиво. Затем крепко пожал мне руку.

— Молодец! Спасибо! Хороша! Очень хороша! Красавица! «Отлично» обеспечено. Впрочем, молчу, молчу, все выяснится на ринге…

— А как щипка? — спросил я.

— Все превосходно. Лучше и я не выщипал бы. Вижу, что все сделали так, как я говорил.

Я промолчал, не сказал ему, что кое-что делал и не так, как Алексей Викторович советовал мне. Вместо этого спросил его, вымыть или нет собаку перед рингом.

— Мой совет — не надо, — сказал он. — Шерсть потеряет жесткость. А впрочем, что вы меня спрашиваете? Хозяину лучше знать.

Я все-таки вымыл. А то после длительного путешествия в вагоне шерсть Снукки сделалась тусклой, пыльной.

— Видели город? — спросил меня Алексей Викторович. — А люди-то, люди-то какие! Волшебный Кавказ, люблю его! — вздохнул он мечтательно. — А с делегациями познакомились? Выставка обещает быть очень интересной.

К назначенному дню в Тбилиси начали стекаться чабаны с гор. Они двигались по улицам целым табором, с огромными сворами собак, с ишаками, навьюченными бурдюками вина, корзинами с запасами продовольствия и фуража, грубыми прочными мешками, из которых выглядывали головы толстых, мордастых щенков. Старые, седоусые чабаны в черных косматых бурках, в высоких бараньих шапках, с посохами в руках, важно шагали впереди, не глядя по сторонам.

Шли аджарцы в узких шальварах и кожаных туфлях с загнутыми кверху носками, в тюрбанообразно повязанных башлыках на голове, в развевающихся, как диковинные крылья, черных бурках; шли армяне; шли абхазцы и дагестанцы; шли кубанские и терские казаки; и каждый вел своего мохнатого помощника. Никогда еще грузинская столица не видела на своих улицах столько собак. Казалось, все четвероногие сторожа спустились с высокогорных пастбищ, чтобы принять участие в празднике собаководства.

В парке имени Руставели, отведенном для выставки, собрались пятьсот собак с их провожатыми. Там и сям слышалась речь пастухов, в пузатых котлах варилась пища животным, за веревочными ограждениями играли крепкие и упитанные щенки. Хрипло брехали на приколах заросшие буйной шерстью овчарки. Их мощь и размеры поражали даже знатоков. Страх пробирал при одном их виде, а каково вступить с ними в борьбу?

Рассказывали о происшествии на одном из отдаленных пастбищ. Самолет, прилетевший из-за рубежа, сбросил в пустынном месте в горах парашютиста-диверсанта. Враги рассчитали, что никто не увидит его тут: до ближайшего населенного пункта далеко. Поблизости от места приземления парашютиста паслась отара овец. Собаки учуяли чужого и немедленно атаковали диверсанта. Он отбивался с помощью пистолета. Расстреляв все патроны, он сам попросил чабанов спасти его от разъяренных овчарок.

Страшные для других, собаки были послушны пастухам. «Цх!» — скажет неразговорчивый проводник, когда ему надоест слушать собачий брех, и пес немедленно умолкает, потопчется-потопчется на месте и ляжет.

Около одного серого, с темной спиной пса постоянно толпился народ. Этот пес выглядел великаном даже здесь, где был собран цвет породы. Мы подошли и спросили, как кличка собаки.

— Это Топуш, — сказал седой чабан.

Топуш — победитель волков! Так вот он какой! Мы долго разглядывали великолепное животное, испытывая нечто вроде священного трепета при мысли, что эта собака управилась одна с двадцатью волками.

— Вай-вай! — сказал чабан, услышав наш разговор. — Двадцать когда было! Тю! Топуш был тогда ребенок. Теперь больше — сто!

— Сто волков?

Мы отказывались верить.

— Даже сто с лишним, — подтвердил нам инструктор Тбилисского клуба. — Кажется, были схватки со ста тремя. Собака заработала много премий, а чабану присвоено звание Героя Труда.

— А это дети Топуша, — показали нам на большую группу овчарок однообразного серого цвета с темным «ремнем» по спине.

Дети очень походили на Топуша. Тут были представители нескольких поколений, от взрослых собак до двухмесячных щенков.

— Мы надеемся, что в будущем у нас будет много таких Топушей! — с гордостью заявил инструктор.

Трудно передать впечатление, когда все эти великолепные и отважные звери вышли на ринг. На время я даже перестал волноваться за Снукки.

Слова Алексея Викторовича обрадовали меня, но, однако, не могли успокоить. Теперь я был уже не начинающий любитель и знал, что очень часто частное мнение, высказанное даже самым компетентным лицом, оказывается на поверку весьма далеким от официального определения.

Снукки несла в себе все признаки своей породы. Тем не менее накануне ринга всегда начинаешь выискивать у собаки недостатки и всегда кажется, что ты вовремя не обратил на них внимания, не принял необходимых мер, чтобы устранить их…

Работа собаковода каждодневна. Живой организм не является чем-то раз и навсегда установившимся; он способен меняться, и человек в силах управлять этим изменением.

Племенные достоинства Снукки не вызывали у меня сомнений. Но удалось ли мне развить в ней те признаки, которые усиливали породу, — вот вопрос, который я задал себе и на который не мог ответить. Ответ я должен был получить на ринге. Не случится ли повторения московской выставки? Тогда до ринга тоже все шло хорошо… Словом, меня мучили обычные в таких случаях сомнения.

Снукки вела себя не очень спокойно. Уходя от нее, слышал, как она принималась скулить. Этот плач был отчетливо различим даже среди общего шума и гомона выставки. Всегда на выставках Снукки была вместе с Джери, а тут вдруг одна… Нас вызвали на ринг. Кроме Снукки, там находилась еще одна собака. Экспертиза была очень недолгой. Нас заставили провести собак вперед-назад, повернуть боком, показать зубы — и все. Сначала увели ту, другую, потом, через минуту, предложили удалиться и мне. Оценок не объявили, таблички не то забыли дать, не то не дали умышленно. Я так и не понял, кто же первая, а кто вторая. Такое неопределенное положение длилось довольно долго; уже давно у клеток наших лаек висели ярлычки с заветным словом «отлично», и только моя Снукки еще не имела никакой оценки.

Между тем выставка шла своим чередом и приближался самый торжественный день — день раздачи призов и закрытия смотра. По-прежнему на главном ринге с утра до потемок медленно шли нескончаемые вереницы кавказских овчарок с их молчаливыми, суровыми провожатыми и выходили оттуда чуть ли не все поголовно с оценкой «отлично». Это было наглядное подтверждение высоких племенных качеств породы. Семьдесят пять процентов с высшей оценкой «отлично» — таков был триумф кавказской овчарки!

И право же, она заслужила такой успех. Кавказская овчарка — одна из древнейших пастушьих собак. Природная злобность, смелость, сила и недоверчивость издавна привлекали к ней внимание человека.

Кавказская овчарка несет службу в наших животноводческих совхозах и колхозах. Вместе с пограничниками она охраняет среднеазиатские и восточные границы СССР; теперь уже не редкость встретить ее и в хозяйствах Подмосковья, на границе с Финляндией, у Полярного круга. И всюду она показывает свои отличные рабочие качества. Способствовал ее распространению и наш клуб. Вспомните поездку Шестакова!

Мне было интересно узнать, что кавказская овчарка в известной мере сродни моему Джери, ибо относится к тому же типу крупных догообразных собак. И в самом деле, если отбросить разницу в окраске и длине шерсти, то в формах тела можно заметить много общего.

Когда настал день раздачи призов, большая доля наград досталась именно им, «хозяевам» выставки — этим грозным неподкупным псам. Потрясая призами, чабаны торжественно обещали беречь и размножать эту изумительную породу. И вовремя! Давно пора уже было взяться за это. Дедовский обычай уничтожать при рождении сук-щенят привел к такому положению, что на выставке на несколько сотен кавказских овчарок едва можно было насчитать десяток самок. И патефоны и охотничьи ружья, которые получали чабаны за своих мохнатых сторожей отар, помогали им сильнее проникнуться уважением к своим питомцам, понять ценность породы и энергично взяться за ее воспроизводство.

А я? Глядя на эту торжественную церемонию, то радовался, то впадал в уныние. Что получит моя Снукки?

Оказалось, не я один переживал за Снукки. Внезапно услышал знакомый голос — ко мне спешил Алексей Викторович. Отирая влажный лоб, он еще издали кричал пне, возбужденно взмахивая рукой:

— Первая! Первая! Я узнал! Первое «отлично»! — Он тряс мою руку, успевая одновременно трепать по загривку Снукки, и повторял: — Ваша Снукки превзошла все мои ожидания. Она — достойная преемница Даунтлесс. Постарайтесь, чтобы и щенков от нее было получено не меньше, чем от Даунтлесс!

Назвали мою фамилию и кличку моей собаки, и мы со Снукки вступили в центр освещенного круга (выставка затянулась, и раздача призов происходила уже в густых кавказских сумерках). Вокруг меня бряцали цепями и сипло брехали овчарки, потом, как морской прибой, взлетел шум аплодисментов. Но я ничего этого не слышал. Мне вручили… велосипед. Это был приз Снукки. И этим призом открылась для нее длинная цепь побед на выставочной арене. Восемь раз она участвовала в выставках, и восемь первых мест с высшей оценкой «отлично» — таков был итог ее жизни. Чайники, электрические утюги, палехские чайницы и шкатулки, каслинское чугунное художественное литье — чего только не получил я за нее! Со Снукки началось племя «уральских» эрделей. Спустя несколько лет после этой поездки на Кавказ я получил приглашение экспонировать Снукки на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Снукки вошла в родословную книгу лучших собак.

 

МОИ ВЫВОДЫ.

ЧТО ДОЛЖЕН ЗНАТЬ КАЖДЫЙ, КТО ДЕРЖИТ ИЛИ СОБИРАЕТСЯ ДЕРЖАТЬ СОБАКУ

А сейчас я хочу сделать небольшое отступление, которое, быть может, и не имеет прямого отношения к нашему повествованию, но, однако, представляется мне очень важным.

Поводом для этого мне послужило небольшое происшествие на тбилисской выставке. Описывая ее, вспомнил я и этот эпизод.

Я уже рассказывал, что парк Руставели в те дни представлял собой настоящий стан чабанов с их четвероногими помощниками — кавказскими овчарками, с длинноухими ишаками, походной кухонной утварью и прочими атрибутами их кочевого быта. И вот как-то, разглядывая овчарок, лежавших и сидевших за веревкой, которой было обнесено их стойбище, я неожиданно обнаружил маленькую черненькую собачку, которая одна-одинешенька бродила по зеленой траве среди этих свирепых псов, беспомощно тычась от одного к другому. Она хотела выйти из круга, но овчарки внушали ей такой ужас, что, едва приблизившись к какой-нибудь из них (а они все были привязаны по краю площадки), она тотчас поспешно отбегала прочь и принималась искать другую лазейку. Потом она села и, подняв одну лапку, жалобно заскулила.

Собачку заметили и другие. Около веревки столпился народ.

Один из чабанов хотел поймать ее и вынести из круга, но она стала бегать от него, продолжая повизгивать и вздрагивая всем телом.

— Как она туда попала? — недоумевали посетители выставки.

Невдалеке стояла женщина средних лет. Она одна не выказывала признаков сочувствия, хотя видно было, что все это не безразлично ей.

Не знаю, что меня побудило спросить ее:

— Это не ваша собака?

— Да, моя, — спокойно ответила она;

— Что же вы не следите за ней! — возмутился я. — Они же разорвут ее!..

— Ну и пусть, — последовал хладнокровный ответ. Признаюсь, на минуту я онемел, услышав эти слова.

— Это что, какой-нибудь научный эксперимент? — только и нашелся сказать кто-то из моих знакомых, подошедший в этот момент ко мне и слышавший наш разговор.

— Никакой не эксперимент. Просто она надоела мне. Вот я и принесла ее сюда, чтобы они загрызли ее. Им это ничего не стоит: один миг. Ей даже не будет больно…

Мы смотрели на нее не понимая. Слишком уж откровенно жестоко было то, в чем она признавалась.

— Но можно же, в конце концов, отдать ее в другие руки, если уж она так тяготит вас.

— Ну что вы! Она же будет скучать по мне… Жалко!

«Жалко»… Весьма своеобразное понятие о жалости! Отдать на растерзание не жалко, а вот если будет скучать…

Незначительный сам по себе инцидент взволновал меня и заставил о многом задуматься.

Раз собака — что ее жалеть! Тем более, щенок… Подобные суждения я слышал не раз и не два.

«Я человек, царь земли, и мне все дозволено! И собака, и птица, и любая другая тварь земная, летающая, плавающая, бегающая, — все они ничто! Что хочу, то с ними и делаю…»

Это философия себялюбца, эгоиста, страшного и жалкого в одно и то же время, не видящего, не понимающего то прекрасное, что есть вокруг нас.

Человек любит животных, это неоспоримо. Иначе он не разводил бы породистых лошадей, собак и других животных, не заботился бы о них. И вместе с тем он зачастую проявляет по отношению к ним поразительную бессердечность…

Некоторые из нас считают, что любовь к животным — занятие бездельников. Некоторые попросту стыдятся проявить заботу и внимание к животному. Почему?

Люди сами тянутся к животным, принося в дом щенка котенка, и сами же обижают их, считая: «Да ладно! Что они смыслят?»

А между тем это неверно. Вот что сказал Энгельс о четвероногих спутниках, сопровождающих нас с доисторических времен.

«Собака и лошадь, — писал он в «Диалектике природы», — развили в себе, благодаря общению с людьми, такое чуткое ухо по отношению к членораздельной речи, что, в пределах свойственного им круга представлений, они легко научаются понимать всякий язык. Они, кроме того, приобрели способность к таким чувствам, как чувство привязанности к человеку, чувство благодарности и т. д., которые раньше им были чужды. Всякий, кому много приходилось иметь дело с такими животными, едва ли может отказаться от убеждения, что имеется немало случаев, когда они свою неспособность говорить ощущают т е п е р ь как недостаток».

Вот как высоко ставил Энгельс умственные функции нашего верного друга — собаки. Он признавал за нею даже способность понимать («в пределах свойственного им круга представлений») нашу людскую речь.

Я считаю достоинством человека — и не малым, — если он любит животных или хотя бы снисходительно относится к ним.

Животное слабее, хотя оно, быть может, и обладает грозными клыками и мощными мускулами. Вы сильнее его, вы его повелитель. Так будьте снисходительны к слабому.

А как приятно видеть, когда человек дружественно относится к животному!

Как-то на улице нашего города я увидел крохотного котенка, одиноко сидевшего на тротуаре. Его, наверно, нарочно выбросили на улицу, чтобы подобрали сердобольные люди. Впереди меня шли два молодых рабочих. Они уже миновали котенка, но затем один внезапно вернулся, подхватил его и сунул за пазуху. Неужели, чтоб утопить? Я не выдержал и, догнав парней, спросил, на что он им. ^

— Домой его унесем! — задорно ответил державший котенка. — Хозяином будет в доме, грозой мышей! Мы на свадьбу идем, вот и подарим. Какой же семейный дом без кошки!

— А может, там не возьмут?

— Как это не возьмут? Возьмут! Докажем!

Все это звучало так весело и так естественно: раз новая квартира, семья — значит, должна быть и четвероногая живность.

Очень важно пресекать в зародыше всякие проявления жестокости, несправедливого отношения к животному. Увидели: мальчишка на улице запустил булыжником в собаку — остановите его. Первый камень — первая подлость. Пусть этого больше не повторится, не повторится для его же счастья. Ведь все очень просто: сегодня ударил собаку, завтра — товарища…

«Ум собаки — это воля и любовь человека», — сказал мне один пограничник.

Другой выразился так:

«Собака — верный друг человека, нужно только ее правильно воспитать».

Они правы оба. И лучше, пожалуй, не скажешь.

Ведь в самом деле, человек создал собаку, она — его творение. Из тьмы веков он вывел ее, превратив дикого зверя в домашнее животное, врага — в союзника и друга.

Многие сотни поколений собаководов вложили в собаку свой труд. Кто же дал право портить это творение, помыкать им?

Не любишь — не держи; но мучить, издеваться нельзя. Помните об этом, мои юные друзья.

Никогда — слышите, никогда! — не обижайте собаку. Незаслуженно ударить ее стыдно.

Чарлз Дарвин вспоминает о себе. В детстве однажды он ударил щенка, ударил, просто чтобы показать свою силу и власть над животным. А потом он долго стыдился этого поступка.

Очевидцы рассказывают, как ездил на охоту в редкие часы досуга Владимир Ильич Ленин.

Владимир Ильич очень любил природу и от души наслаждался ею. Это отмечают все, кто близко встречался с ним.

Ленин охотился с собакой, ночевал на сеновале, уложив ее у себя в ногах, и, бывало, не уснет, не убедившись, что ей хорошо и покойно. Он заботился о ней, с удовольствием сам кормил, ласкал, называя уменьшительными именами.

Дорожите собакой. Она — ваша помощница и друг, истинный бескорыстный друг, который не изменит никогда. Но, чтобы она дала вам многое, нужно, чтобы и вы вложили в нее много чувства, заботы, любви, ласки, терпения, труда. Собака — друг; будьте и вы ей другом.

Хочется сказать и о другом. С некоторых пор среди известной части населения стали распространяться настроения, никак не способствующие сближению человека с животным миром (правда, говорят, такое явление возникало периодически и в прошлые времена). Это плохо потому, что наносит вред прежде всего самому человеку — делает его эгоистичнее, черствее, обедняет его духовный мир и приводит к отрицанию красоты живых существ, живой природы вообще, без которой не было бы и самого человека.

Значительная доля вины за это падает на санитарную пропаганду: уж очень она любит пугать неосведомленных людей разными страхами насчет «заразности» и вредоносности животных. У собаки-де глисты, у кошки — стригущий лишай… Даже такая безобидная птица, как голубь, стала кой для кого пугалом; как же — орнитоз, птичья болезнь, передающаяся человеку…

Не боюсь навлечь на себя неудовольствие медиков, сказав: уж больно вы преувеличиваете, друзья. Я держал животных всю жизнь — не болел ни разу ничем. То же скажут и все другие собаководы (или кошководы, если хотите). Надо соблюдать простейшие правила содержания, в первую очередь следить за гигиеной животного, не отпускать его шататься по помойкам, и — всё. Никаких зараз! Уверяю вас!

А теперь вернемся к Снукки и Джери.

 

НОВЫЕ ЗАБОТЫ. РАНЫ, ПОВЯЗКИ И ЛЕЧЕНИЕ ПРИ КРАСНОМ СВЕТЕ

Я отсутствовал больше месяца: отдыхал в Крыму. Все это время Снукки и Джери сидели дома, скучали, на прогулку их выпускали только во двор.

Надо ли говорить, как обрадовались мои четвероногие, когда хозяин возвратился домой. Они прыгали, визжали, отталкивая друг друга, а потом долгое время ходили за мной по пятам.

Когда же улеглась первая радость встречи, я заметил весьма неприятное явление: животные отчаянно чесались. Определить причину не составляло труда: блохи. Видимо, приятели подцепили их от дворняжки, жившей во дворе.

Ничего страшного в этом не было. В ближайший свободный вечер я устроил своим питомцам баню, тщательно помыв их с лизолом — составом, уничтожающим накожных паразитов.

Два дня животные вели себя спокойно, но на третий началась прежняя история — животные чесались. Скрипели когти по полу, когда пес, изогнувшись, старался достать особенно зудящее место, слышалось непрерывное лязганье зубов.

Держа собак, невозможно уберечь их от разных мелких неприятностей — блох, глистов, неопасных ранений (лапы ранят — обычное явление). Собаковод обязательно должен быть и немного врачом или хотя бы медицинской сестрой, вернее, ветеринарной, чтобы при случае суметь обойтись своими средствами. Но неизбежно наступает и такой момент, когда домашних средств оказывается недостаточно, приходится обращаться к врачу.

Первое знакомство с ветеринарией (если не считать резки ушей) у меня состоялось, когда сильно поранился Джери. Мы возвращались с ним с прогулки; Джери бежал без поводка несколько впереди меня. Пересекая улицу, мы обогнали ручную тележку. Джери был настроен игриво, он все время прыгал, подобно тому, как это делают маленькие жеребята, передвигаясь как-то боком. И вот, как уж так получилось, не знаю, но, минуя тележку, он подпрыгнул и толкнулся боком о нее. Мне показалось, что он едва задел ее; оказалось, прикосновение было совсем не таким легким — на задней ляжке Джери отстал большой лоскут кожи, обнажилось мясо, брызнула кровь.

Помню, как я тогда испугался. Кровь хлестала из раны, хотя в первые минуты рана не очень донимала Джери.

Через весь город мы пошли в ветеринарную поликлинику. Джери присмирел и поминутно оглядывался на рану. Вероятно, она начала сильно болеть. Рана запылилась, а этого-то я боялся больше всего.

Конечно, в поликлинику мы опоздали. Там никого не оказалось, и на двери висел замок. Джери предстал перед врачом лишь на следующее утро.

Рану промыли перекисью водорода, потом стали зашивать, но она никак не стягивалась. Кончилось тем, что, залив густо йодом, ее оставили как есть. Бинтовать не стали.

Дома я соорудил некое подобие повязки. Но, когда мой Джери в этом виде вновь явился перед врачом, тот немедленно распорядился:

— Уберите и больше не надевайте!

— Как же? А он разлижет…

— Ничего. Всякая повязка трет и раздражает рану, а открытая, она скорей начнет рубцеваться.

Все же для прогулок сшили Джери что-то вроде парусиновых трусиков, вернее, один «штан», в котором он и щеголял, вызывая восторг и любопытство прохожих на улице. Этот «штан» болтался на ноге дога совершенно свободно, удерживаемый лишь лямками, а от попадания сора и пыли в рану он предохранял.

Вся эта история закончилась тем, чем и должна была закончиться: Джери получил на один балл ниже оценку на выставке. Я же узнал, как надо лечить раны.

Вторично мне пришлось встретиться с ветеринарами, когда у Джери было воспаление почек. Напугал он меня тогда изрядно. Во время приступа у него закатились глаза, похолодели лапы. Он не пошевелился даже, когда пришел доктор. Догу впрыскивали камфару, потом я вливал портвейн для поднятия аппетита, силой открывая ему пасть и выплескивая вино из стаканчика прямо в глотку, стараясь проделывать это как можно аккуратнее, чтобы пес не поперхнулся.

Не избегла знакомства с врачами и Снукки.

Лишь много позднее я узнал, что эрдели вообще подвержены всяким заболеваниям, сопровождающимся сильным зудом, от которого животное буквально рвет на себе кожу; когда же подобные явления впервые начались у Снукки, я решил, что у нее либо чесоточный клещ, либо еще что-нибудь похожее на это. В лечебницу я не пошел, а позвонил по телефону знакомому врачу, тому самому, который когда-то купировал уши Джери, а позднее — хвосты у Снуккиных щенят. Выслушав меня подробно, он посоветовал:

— Купите аммаргену — готовое, патентованное средство, в аптеках есть. Разведите четыре кубика на литр воды и промойте собаку. Что? Как протирать? Всю, всю, не только болячки. Да, чуть не забыл! Все — и разведение и натирание — производите при красном свете. С фотографией вы знакомы? И красный фонарь, значит, есть? Вот и чудесно. Почему так? Потому что раствор содержит соединения серебра. От воздействия света раствор потеряет свои лечебные свойства. В общем, будьте так же осторожны, как и при фотографировании… вернее, при проявлении пластинок!

«Аммарген». Записал это название на бумажку, чтобы не забыть. Что за штука? Впервые слышал о таком лекарстве. Но слово врача — закон для пациента или того, кто за него выступает.

Аммарген я купил. Оказался небольшой флакон, обернутый в черную бумагу и уложенный в картонную коробочку.

Вечером я занялся лечением Снукки. Темная комната, рубиново-красный фонарь — все напоминало о фотографии, но никак не о врачебной процедуре. Сняв черную обертку, я обнаружил, что флакон заткнут стеклянной притертой пробкой. Пробку заело, и я минут пять возился с нею, пока наконец откупорил пузырек. Несколько капель жидкости с пробки попали мне на пальцы, в нос ударило острым запахом нашатырного спирта. Только собрался отмерить в стакан нужное количество раствора, как в дверь постучали. Поспешно заткнул флакон, спрятал его в коробочку и включил свет.

— В чем это ты выпачкался? — спросила мать входя.

Машинально поднес руку к лицу, чтобы потрогать запачканное место. Взгляд упал на пальцы: концы их были черно-бурыми. Бросился к зеркалу. Так и есть: на щеке красовалось большое жирное пятно. Потер его. Безуспешно. Поспешил к умывальнику. Но сколько ни смывал пятна, сколько ни старался, они оказались совершенно нечувствительными к мылу. Даже, казалось, наоборот, от всех моих стараний они сделались еще ярче. Как ляпис, который сойдет лишь тогда, когда слезет верхний слой кожи!

Я был в отчаянии. Как в таком виде покажусь завтра работу? Конечно, в этом был виноват и Дмитрий Александрович, доктор, не предупредивший меня, что надо быть осторожным с аммаргеном.

Но это, разумеется, не могло помешать лечению эрдельки. Сделал все, как наказывал врач. Через неделю натирание повторил.

Не знаю, помог ли аммарген или болезнь начала проходить сама собой, но вскоре Снукки действительно стало легче, день ото дня она чесалась меньше, а затем перестала совсем.

Почти точно так же, лишь без красного фонаря, лечил я однажды Снукки от чесотки. Основательно вымыв эрдельку теплой водой с мылом и дав ей обсушиться, натер ее шестидесятипроцентным раствором гипосульфита. Просохнув, Снукки стала искриться, гипосульфит крошился на пол, как соль, хрустел под ногами. После этого я протер ее вторым раствором — десятипроцентной соляной кислотой. Получилась реакция, запахло сернистым газом.

— Прямо Мацеста! — восклицали мои домашние, затыкая носы.

Смысл лечения заключался именно в этой реакции. В волосяном покрове скапливался газ, и он убивал возбудителей чесотки.

Пожалуй, это лечение было даже забавнее процедуры при красном фонаре, после которой я долго ходил с измазанным лицом. Вообще чего не испытаешь, заделавшись «собачником»! Зато все искупалось сознанием, что твои четвероногие не предоставлены самим себе, в обмен на их преданность ты даришь им свою заботу.

Но вернемся к истории, которую начал рассказывать в этой главе. К моему большому огорчению, собаки продолжали чесаться.

Не помогло и вторичное мытье. На этот раз применил против насекомых креолин, сильный дезинфицирующий состав. Неделю вся квартира была заражена удушливым запахом этого лекарства.

А собаки… все чесались!

Я был поражен и недоумевал. Что еще сделать? Как помочь беднягам? И в насекомых ли тут дело? Позвонил опять Дмитрию Александровичу: как-никак врач, должен знать!

— Натрите нафталином, — порекомендовал он.

Но и после этой процедуры собаки продолжали остервенело чесаться. Особенно Снукки. Она драла себя когтями, терла, грызла до крови зубами.

Во многих местах на теле эрдельки, там, где расчесы были особенно сильны, волосы стали выпадать, появились безобразные кровоточащие плешины, потом начали образовываться болячки и коросты. Оставалось одно — обратиться в ветеринарную поликлинику.

 

ДРУЗЬЯ У ДОКТОРА

В светлой просторной приемной поликлиники было прохладно и тихо. Слышался только голос врача, расспрашивающего о симптомах болезни очередного пациента. Прием больных протекал спокойно.

Молодой худощавый врач в белом халате и белой шапочке писал за столом. В углу стояла привязанная лошадь, понуро опустив голову; поодаль на скамье сидели две женщины: одна держала курицу, другая — белого пушистого шпица. Увидев мою псарню, обе всполошились и поспешно взяли на колени своих больных, чтобы мои собаки не смогли дотянуться до них. Курица тревожно закудахтала, а шпиц попытался вырваться у хозяйки.

— Получите рецепт, — сказал врач, протягивая женщине со шпицем узенькую полоску бумаги, густо исписанную по-латыни. — Это мазь. Будете втирать два раза в день. А у вас что? — обратился он ко второй женщине.

— Яйцо не может снести, — ответила та, показывая на курицу.

— Леонид Иванович, лошадь-то ведь ждет, — напомнил врачу его помощник.

— Что же нам с конем делать? — как бы советуясь, проговорил негромко врач. Лицо его приняло озабоченное выражение.

Только тут я увидел, что лошадь, стоявшая в углу, была тяжело ранена: на щеке у нее кровоточила широкая рана.

— Кокаин не годится, усыплять нельзя, — рассуждал вслух Леонид Иванович. — Хлорал, пожалуй, придется дать. Ведите в операционную, готовьте к операции, — приказал он служителям. Затем обратился к приведшему лошадь: — Придется у нас на недельку оставить на стационарное лечение. Завтра привезите фуража — овса и сена. А через неделю посмотрим, как дело пойдет. Да! — что-то вспомнив, обернулся он к помощнику. — Позвоните по телефону. Что за котом-то так долго не идут?

При поликлинике имелась больница, стационар, как называли ее здесь, куда помещали особо тяжелых четвероногих больных — лошадей, коров, собак. Здесь лечили любое домашнее животное (а впоследствии я убедился, что и не только домашнее), лечили кур, гусей, уток и прочую живность, могли произвести необходимое исследование и самую сложную операцию. Это был целый лечебный комбинат при сельскохозяйственном институте, и тут нередко можно было увидеть группы студентов, будущих ветеринарных врачей. До этого я не знал, что лечению животных уделяется такое внимание, что на это государством расходуются большие средства и содержится многочисленный штат квалифицированных врачей, фельдшеров, санитаров, работников лабораторий.

Лошадь увели. Дошла очередь до моих больных. Все это время они сидели рядом, озираясь по сторонам и потягивая носами незнакомые запахи, но не выказывая признаков особого беспокойства.

Леонид Иванович поочередно осмотрел обоих. Покопался в шерсти, сковырнул ногтем несколько коросток на Снуккиной спине.

— Ага. Понятно. Видишь? — подозвал он помощника и, раздвинув шерсть, показал одну из болячек. — Типичный случай (он назвал по-латыни мудреное название болезни). Это не блохи — блох вы давно вывели, — а неправильный обмен веществ.

— Я их хорошо кормлю, — возразил я.

— Это ничего не значит, — улыбнулся врач. — Природа заболеваний на почве неправильного обмена, веществ в достаточной мере еще не. изучена, но лечить мы их умеем. Давайте своим собакам ежедневно по стакану пива или по три таблетки пивных дрожжей.

Все же для полной уверенности Леонид Иванович попросил лаборанта сделать микроскопическое исследование струпьев Снукки.

— Возьмите соскобы, — сказал он, — и посмотрите сейчас же.

Пока Леонид Иванович осматривал пациентов, лаборант исследовал под микроскопом кусочек коросты и, вернувшись, доложил:

— Ничего не могу найти: ни грибков, ни чесоточных клещей!

— Ну, этого и следовало ожидать, — с довольной улыбкой возразил врач, уже успевший понравиться мне тем, что не заставлял долго ждать.

Кажется, ему было приятно, что он не ошибся, сразу верно поставив диагноз. Он повторил его, напомнив о пиве и дрожжах.

Поблагодарив врача, повел своих пациентов домой. Собакам лечение пришлось по вкусу. Они с удовольствием глотали круглые дрожжевые таблетки, лакали по утрам пиво и… чесались!

Правда, у Джери зуд как будто постепенно начал уменьшаться, но через неделю нагрянула новая беда.

Я вернулся домой со службы, когда мать сообщила мне тревожное известие:

— Сегодня Джерку весь день рвет. Притихший Джери лежал на своем месте, сжавшись в комок, и даже не поднялся встретить меня, а только виновато постучал о пол своим толстым и твердым хвостом.

От вечерней пищи он отказался. Наутро съел неполную чашку, но через полчаса все целиком изрыгнул на пол.

Я решил выждать еще денек. Раньше иногда бывало, что собак рвало. Однако случалось это очень редко и обычно либо летом в сильную жару, либо когда они проглатывали что-нибудь неудобоваримое. С собаками это случается!

У собак бывает рвота, когда они переедят костей; рвота также может быть симптомом зараженности глистами; но я и в этом отношении всегда тщательно следил за своими животными и периодически — примерно в полгода раз — давал им глистогонные порошки, которые прописывал Дмитрий Александрович.

Назавтра Джери отказался даже от белой булки с молоком. Он как-то сразу необычайно похудел, бока ввалились, кожа обтянула ребра. Дог все время лежал и выходя во двор, не играл со Снукки, а сейчас же торопился обратно.

Опять втроем мы отправились в поликлинику.

Опять Леонид Иванович, встретивший нас уже как старых знакомых, осмотрел собак, внимательно выслушал мой рассказ о болезни Джери и затем сказал:

— Болезнь обмена веществ у него проходит. У эрдельтерьера стало хуже, придется назначить уколы, а там посмотрим, как пойдет дальше. А дога исследуем под рентгеном.

Он сам сделал первую инъекцию. Набрав в маленький стеклянный шприц кубический сантиметр желтой жидкости, он выгнутыми ножничками выстриг на холке Снукки шерсть, смазал это место йодом и, строго сказав мне: «Держите собаку!», вонзил иглу. Снукки вздрогнула, потянулась было мордой назад, но я отвел ее голову. Леонид Иванович быстро протер место укола ваткой, смоченной в спирте, и дружески похлопал эрдельтерьера по спине. Все это было проделано в несколько секунд.

Снукки сунула нос к холке и внезапно громко чихнула. Видимо, запах спирта защекотал ей ноздри. Джери тоже понюхал круглое пятнышко на ее шкуре и неодобрительно покрутил головой.

— А теперь пойдемте с догом, — сказал врач.

В рентгеновском кабинете было пусто и тихо. Помощник щелкнул выключателем; на потолке зажглись две слабенькие лампочки: одна обычная, белая, другая голубая. Полкомнаты занимали металлические стойки с большими фарфоровыми изоляторами и натянутыми между ними проводами. В центре перед узким столом находился аппарат для просвечивания с блестящей головкой в виде конуса, в углу — щит с электроизмерительными приборами.

— Давайте дога на стол, — распорядился Леонид Иванович.

Я скомандовал:

— Барьер!

Джери тяжело вспрыгнул на стол, скрипнувший под его тяжестью. Аппарат для просвечивания пришелся как раз против бока собаки. Джери чувствовал себя неловко и беспомощно топтался, просительно глядя на меня. Я ласково успокаивал его. Снукки, оставшаяся в углу у двери, тоже заволновалась и даже робко подала голос. Врач повернул аппарат и сказал:

— Надо подвинуть собаку, — но, увидев, что длина дога равна длине стола, улыбнулся и навел аппарат на середину корпуса Джери.

Помощник встал за щит.

— Держите собаку, — приказал мне Леонид Иванович. Затем приложил дощечку к Джеркиному боку и скомандовал: — Накал!

Помощник включил на щите рубильник. Что-то щелкнуло и зашипело с негромким потрескиванием. Джери тревожно косился то в сторону шипения, то на врача. Я придерживал его за голову.

— Свет!

Голубая лампочка потухла. Стало так темно, что в глазах появилось ощущение какой-то неловкости.

— Ток!

Потрескивание прекратилось. На доске, которую Леонид Иванович прижимал к боку Джери, появилось зеленоватое светящееся пятно.

— Дайте жесткость!

Пятно быстро разгоралось. На светло-зеленом фоне возникли расплывчатые продолговатые тени. Они приняли очертания ребер. Слабое зеленоватое свечение проникало через Джеркино туловище, как через запотевшее стекло, и только кости в какой-то мере задерживали его. Это и были удивительные икс-лучи, названные по имени открывшего их немецкого ученого Рентгена — рентгеновскими, столь необходимые ныне в медицине, с помощью которых распознаются многие болезни.

Леонид Иванович слегка передвигал дощечку. Он просматривал желудок собаки. Попросив меня подержать одну ручку, он свободной рукой помял Джеркин живот. Кончив исследование, скомандовал:

— Свет!

Щелкнуло. Зеленое световое пятно исчезло, комната осветилась. Джери спрыгнул со стола. Доктор сказал:

— В желудке инородных тел нет. Нужно показаться терапевту.

Леонид Иванович был настолько любезен, что сам провел нас по коридору в приемную врача.

Беленькая козочка (еще один пациент!), стоявшая близ дверей со своей хозяйкой, увидев собак, испуганно прижалась к стене. К шерсти ее был прикреплен шнурок от термометра: козе измеряли температуру.

Старенький согнутый доктор, к которому подвел нас Леонид Иванович, сдвинул на лоб очки и опасливо спросил:

— Не укусит?

Вставив себе в уши черные резиновые трубочки, он принялся прослушивать дога, пугливо поглядывая на его серьезную морду.

Выслушав и выстукав Джери, доктор покачал головой и сказал:

— Приведите еще раз. Нужно будет понаблюдать.

В течение шести дней я каждое утро ходил с собаками в поликлинику. Уже после двух посещений они привыкли к этому. Уничтожив утреннюю порцию еды, они садились около меня и ждали, когда наденут на них ошейники. Выбежав за ворота, мои больные сразу направлялись знакомой дорогой к речке, затем через пешеходный мостик и дальше, вдоль по улице, поднимавшейся в гору. У больших деревянных ворот они останавливались и, тычась носами в щель между створками, ждали, когда я догоню их.

Друзей уже знали в поликлинике. Служители встречали нас улыбками:

— А, два приятеля явились!

Дежурный помощник врача, молодой фельдшер, которого все звали просто Сашей, быстро делал Снукки укол, и мы отправлялись обратно.

На шестой день ей сделали сразу два укола: один в левую, другой в правую холку. После этого мы опять показались Леониду Ивановичу. Он осмотрел у Снукки кожу и сказал:

— Ну, кутилизат больше не нужен. Пошло дело на поправку. Недельки через две наведайтесь для проверки.

Кутилизатом он назвал ту желтую жидкость, которую вводили эрдельке под кожу. С ее помощью в организме должен был восстановиться правильный обмен веществ.

Еще раз прослушал Джери старичок терапевт и поставил диагноз:

— Катаральная язва желудка. Я испугался:

— Но это же опасная болезнь! Собака может погибнуть?

— Да, серьезная. Но если вы будете следить, то болезнь не станет прогрессировать и даже заглохнет. Главное — следите за пищей. Больше белков, молочного, меньше грубых кормов, избегайте давать кости. Кости исключаются категорически. В общем, диета. При таких условиях ваш пес будет жить да жить. Кроме того, вот вам еще. — Он протянул мне рецепт. — Будете давать ежедневно по три столовых ложки, на голодный желудок. Возвращаясь домой, я размышлял о том, откуда у моего дога взялась такая серьезная болезнь. И кое-что припомнил.

Давно, когда я впервые привез его домой двухмесячным щенком, все мы обратили внимание на то, что живот у него был непомерно раздут и выглядел переполненным. Несколько суток Джери тогда страдал сильным расстройством желудка.

Потом это прошло, и я не придал этому случаю никакого значения.

Позднее слышал, что подобные заболевания наблюдались у всех щенков Сильвы. Еще позднее выяснилось, что хозяин Сильвы держал собаку исключительно в целях наживы, кормил ее плохо, всякой требухой и мякиной, извлекая барыш из продажи щенков. За это его впоследствии исключили из членов клуба.

От грубой пищи, которую давали щенкам, они уже в раннем возрасте приобретали рахит (был рахит и у Джери) и начинали страдать желудочными болезнями. Тем самым подготовлялась почва и для других заболеваний. Это была одна из главных причин, почему большинство Джеркиных братьев и сестер оказались недоразвиты, очень тщедушны и никогда не участвовали в выставках.

Джери я сумел вырастить сильным и крепким. Внимательный, заботливый уход, хорошее питание и частые прогулки побороли эти ранние недуги. Но хронический катар желудка все же остался, и вот он-то теперь и давал знать о себе. По этой причине теперь мой бедный друг лишался самого большого удовольствия — костей. А я должен был отныне внимательно следить за его пищеварением.

Снукки же провела первые месяцы жизни в питомнике, где собак кормили хорошо, да еще под наблюдением такого опытного специалиста и истинного друга животных, каким был Алексей Викторович. И Снукки обладала превосходным крепким желудком.

Вообще Снукки, на редкость крепкая здоровьем (вот что значили правильное воспитание и уход, которыми она пользовалась со дня рождения, в самый важный период — период формирования организма!). За всю жизнь Снукки ни разу не болела ничем, кроме постоянных — свойственных, как я уже сказал, всем эрделям — раздражений кожи, зуда, иногда переходивших в самую обычную чесотку. Только под старость ее поразил неизлечимый недуг, который и унес нашу любимицу.

По дороге из поликлиники мы зашли в аптеку за лекарством.

— Глюкоза, — прочитал аптекарь рецепт и удивился. — Собаке?! Что, она у вас худосочием страдает? — и с любопытством посмотрел на необыкновенного клиента.

Ежедневно Джери принимал по три ложки прозрачной бесцветной микстуры — натурального виноградного сока.

Дог послушно садился у стола, я раскрывал ему левой рукой пасть (он забавно таращил глаза), а правой вливал в нее ложку лекарства. Джери, чавкая, проглатывал его, вылизывал ложку и получал в качестве вознаграждения лакомство. Лакомство я обязательно давал ему.

Снукки непременно была тут же. Виляла коротеньким хвостиком, умильно заглядывала мне в лицо, как бы тоже выпрашивая лекарства. Приходилось и ей давать «за компанию» маленький кусочек лакомства.

Однако Леонид Иванович поторопился, заявив в отношении Снукки, что пошло на поправку. После некоторого улучшения наступила как бы остановка, выздоровление затягивалось, заболевание приобретало упорный характер. Снукки сделалась мрачной, нервной, у нее постоянно дрожали лапы. Смотреть на это было просто невыносимо. И однажды, глядя, как она раздирает себя, я, не видя другого выхода, решил замотать ее полотенцем: все-таки хоть не будет бередить ранки.

Узнав об этом, Леонид Иванович рассердился и предложил мне немедля убрать это, как он выразился, украшение.

— Но она же опять будет драть себя! — заспорил я.

— Наденьте намордник, — возразил доктор.

— Да у меня его даже в обиходе никогда не было. Собаки очень дисциплинированные.

— И все-таки намордник нужно иметь. Всегда может пригодиться, как, например, в данном случае. Наденьте, наденьте. Купите и наденьте. Вам что, жалко денег?

— Собаку жалко! — сказал я.

Конечно, он был прав: достаточно было вспомнить, как я лечил рану Джери. А у Снукки на спине теперь была та же рана.

— Вы что, не понимаете? — стыдил меня Леонид Иванович. — Такой собаковод, и… вздумали кутать! Наоборот, коже нужен свежий воздух, тогда будет лучше обмен!

Леонид Иванович прописал Снукки «горное солнце» — кварц. Стал водить Снукки на кварц, ради «проминажа» беря и Джери. У нас уж так повелось: куда один — туда и все.

Леонид Иванович любил все делать сам, вникая во всякую мелочь, находя для этого и время и желание, и его белая шапочка постоянно мелькала то в приемном покое, то в процедурных кабинетах, то в операционной. Так было и в описываемом случае. Назначив кварц, Леонид Иванович пошел туда и сам. В кабинете электролечения он, не дожидаясь, пока это сделают другие, включил штепсель.

Под рефлектором вспыхнуло голубое зигзагообразное пламя. Оно слепило глаза, хотя от него не стало светлее в комнате. Вот оно, «горное солнце», покрывающее бронзовым загаром лица альпинистов! Сестра повесила на стенку песочные часы. Десять минут лампа разогревалась. Тем временем Леонид Иванович подал мне две пары темных очков: одну, с длинными завязками, для Снукки, другую, с короткими, для меня. Снукки заупрямилась, когда я стал надевать на нее очки, но потом, повинуясь мне, покорилась необходимости. Под лампой Снукки стояла смирно, лишь слегка дергая кожей на спине.

Ультрафиолетовые лучи, даваемые лампой, едва тепленькие, но, однако, ими легко можно обжечься, объяснил мне Леонид Иванович, с которым мы теперь беседовали запросто, как приятели. Очень важно правильно определить продолжительность экспозиции (опять как в фотографии!): мало дашь — не будет толку, много — сожжешь. В этом отношении лечить животных особенно трудно: масть, длина и густота шерсти — все имеет значение.

Леонид Иванович оказался не только хорошим, заботливым врачом, но и очень общительным человеком. Через него я узнал многое, о чем прежде не имел ни малейшего понятия. «Что бы вы думали, что это?» — спросил он меня как-то, подведя к плоскому ящику, стоявшему на окошке. Ящик был покрыт ровными зелеными всходами. «Проращенный овес! — объяснил он. — Витаминное лечение! Десять квадратных сантиметров такого лекарства могут заменить добрую порцию витаминов и оказать самое чудодейственное влияние на организм!»

Был он человек увлекающийся и очень любил свою профессию. Потому и все разговоры с ним на медицинские темы были интересны и увлекательны. Теперь мне стало известно, что в хороших хозяйствах облучают корма для цыплят, в питомниках практикуют облучение щенков. Это предупреждает рахит. Можно облучить стоялый рыбий жир, и он словно обновится, вновь приобретет целебные свойства.

Леонид Иванович показал мне лампу Баха, с помощью которой можно облучить большую площадь. Ее применяли здесь для лечения крупных животных: коров, лошадей, свиней.

Ну, а как же наша больная, Снукки? Как помог ей кварц?

Не сразу, пришлось ей дать десять сеансов, но и после этого еще нельзя было сказать, достигнут ли желаемый результат.

Авитаминоз лечить очень трудно; а у Снукки он был особенно упорным.

— Каков характер, такова и болезнь! — шутил Леонид Иванович.

Выполняя наказ Леонида Ивановича, я много гулял со Снукки, заставлял ее больше бегать, прыгать. Это был, как мне объяснил доктор, тоже «лечебный фактор».

Наконец болезнь начала уступать нашим соединенным усилиям — Снукки стала поправляться. Она почти совсем перестала чесаться, а вытертые места зарастали нежной пушистой шерсткой.

Постепенно выправлялось и пищеварение Джери. Здесь главным лечебным средством была диета. Дог опять стал съедать свой обычный рацион и быстро входить в тело. Я радовался, глядя на своих повеселевших и поздоровевших друзей. Ничто, казалось, не предвещало новой, куда более страшной беды, которая ждала нас в недалеком будущем.

 

ДОГИ В УНИВЕРМАГЕ

В жизни моих четвероногих друзей назревали новые значительные события. Клуб продолжал настойчиво разворачивать работу по использованию собак для нужд народного и, в частности, городского хозяйства. Опять не стало хватать собак, хотя теперь их у нас было в несколько раз больше, чем пять лет назад. Вскоре Сергей Александрович предложил мне использовать Джери на охране центрального универмага. Предложение было вполне закономерным. Джери давно закончил учебу на дрессировочной площадке, успешно выдержал испытания и с этого момента считался, выражаясь языком собаководов, «отработанным» псом. В учетном бланке дога, в графе «специальность» было написано: «караульная».

Это было достижение, которым я мог по праву гордиться. Перед испытаниями (а их было несколько) пришлось повторить с «учеником» все пройденные с ним приемы, как и полагается делать накануне серьезного экзамена.

Особенно много хлопот доставила мне отработка последнего, и самого трудного, приема — отказа от корма.

Караульная собака не должна брать корм или лакомство из чужих рук. Не должна она подбирать и пищу, найденную на земле. Иначе ее можно легко отравить. Это качество служебной собаки достигается длительной дрессировкой.

Моему Джери эта наука далась не сразу. Его непомерный аппетит долго мешал ему примириться с тем, что не всякую пищу можно есть. Все же я добился желаемого, и вот каким путем.

Я спокойно иду, придерживая Джери рядом на поводке. Навстречу нам — помощник инструктора. Он ласково окликает Джери и показывает ему лакомство. Пес, облизнувшись и вильнув хвостом, потянулся к соблазнительно пахнущему куску и вдруг неожиданно получил резкий удар. В тот же момент я скомандовал: «Фасс!» Помощник побежал, а Джери, яростно рыча и лая, порывался броситься вслед обидчику.

После нескольких повторений (помощники каждый раз менялись) Джери уже отлично знал, как отвечать на приглашение незнакомых людей отведать чего-либо вкусненького, и переходил к нападению, не дожидаясь моей команды.

Несколько сложнее было отучить его от корма, найденного на земле. Здесь не было человека, и Джери недоумевал, почему он должен быть осторожен. Однако при первой же попытке схватить мясо, валявшееся на аллее парка, где происходила дрессировка, он испуганно отскочил в сторону. Затем, когда испуг прошел, он опять приблизился к куску, обнюхал его и схватил, но, жалобно взвизгнув, тут же выпустил из пасти.

Не удалась и третья попытка. То же самое повторилось и на другой день. И вообще с этого времени все съедобные находки, которые, как нарочно, теперь особенно часто попадались Джери на прогулках, оказывались при ближайшем знакомстве очень неприятными.

В чем тут дело, Джери, конечно, не мог знать. А между тем все обстояло очень просто. Джери не замечал, что к каждому куску, на который я умышленно наводил его, был протянут тонкий электрический провод. В кустах прятался Шестаков с индуктором. Едва пес дотрагивался до находки, Шестаков включал ток. Этого было вполне достаточно, чтобы раз и навсегда отбить желание воспользоваться найденной едой.

В конце концов Джери пришлось примириться с тем, что все его попытки бесполезны и, кроме неприятности, ничего не приносят. Так он на всю жизнь получил отвращение ко всякой пище, за исключением той, которую получал из рук хозяина. Джери стал первоклассным караульным псом. В сочетании с природной злобностью, силой и недоверчивостью это делало его ценной служебной собакой.

Не он один — все его сверстники-щенки, с которыми он когда-то обучался вместе на площадке, превратились в злобных, сильных, отработанных псов. Многие из них были сразу же поставлены на охрану различных объектов.

Убедившись на многочисленных примерах, что охрана с четвероногими сторожами дешева и надежна, а организация ее не представляет особых затруднений, все больше предприятий приносили в клуб заявки на караульных собак. Тогда-то клуб и обратился с призывом к своим активистам, чтобы те, у кого есть отработанные собаки, согласились дать своих питомцев во временное пользование, — разумеется, не безвозмездно.

Предложение Сергея Александровича пришлось мне по душе. Не потому, что я нуждался в Джеркином заработке, а просто было приятно, что мой дог может принести практическую пользу. Договорились: Джери будет караулить большой универмаг — Пассаж.

Нужно было познакомить Джери с другим догом, по кличке Джана, в паре с которым ему придется «работать».

Первая встреча состоялась на улице, близ Пассажа. Улица была выбрана не случайно. Во время прогулки собаки не так драчливы и враждебно настроены ко всему чужому, как дома, — дом они свято оберегают от любого вторжения.

Однако, даже несмотря на эти предосторожности, увидев большую незнакомую собаку, Джери принял воинственный вид. Если к дворняжкам и вообще маленьким собачонкам он был всегда настроен дружелюбно и никогда не позволял себе обидеть их, то в крупных собаках, вероятно, видел соперников и не упустил бы случая задать хорошую трепку, только бы ему это разрешили. Зарычав, он подскочил к Джане с очень недвусмысленным намерением вцепиться в нее. Хозяин Джаны, испугавшись его грозного вида, поспешно потянул собаку за поводок к себе. Я скомандовал: «Фу!»

Но внезапно поведение Джери резко изменилось.

Угрожающий вид сменился на самый дружественный. Дог обмяк, завилял хвостом и вообще старался всячески показать, что очень рад встрече.

В этом не было ничего неожиданного. Ведь Джана была самкой, а в собачьем мире — я надеюсь, читатель уже запомнил это — самец никогда не обижает самку и даже терпеливо сносит ее нападки, если, на беду, у нее окажется сварливый характер. Это обстоятельство входило в наши расчеты, и оно не обмануло нас.

Видя дружелюбие Джери, и Джана перестала сторониться его. Теперь можно было смело запирать их в универмаге, не опасаясь, что собаки перервут друг другу глотки.

Внутренняя охрана — особый вид караульной службы. Мы уже довольно подробно познакомились с обычной наружной охраной, когда привязанная собака всю ночь бегает по тросу вдоль охраняемого объекта. Появилась опасность — собака с лаем бросается на врага, насколько привязь позволяет ей сделать это; лай доносится до караульного помещения, и на помощь четвероногому сторожу приходят вооруженные люди.

Совсем другое дело — внутренняя охрана. Здесь собака на всю ночь предоставлена самой себе и должна рассчитывать только на свои силы.

Вечером, когда универмаг покидали покупатели и служащие и в огромном помещении не оставалось ни души, туда запускали догов, двери захлопывались за ними, и целую ночь они были одни. Две собаки, одна выше, сильнее, другая, несколько уступающая первой, но обе в достаточной степени громадные и свирепые на вид, до утра бродили по торговым залам, переходили с одного этажа на другой, вынюхивая и выслушивая, нет ли где чего-нибудь подозрительного, не забрался ли вор.

Ежедневно под вечер я отводил Джери на дежурство, а рано утром, до службы, заходил за ним, чтобы отвести домой. Каждый раз мы встречались там с Григорием Сергеевичем Шестаковым. Он был уполномоченным клуба и руководил охраной ряда объектов. Я сгорал от нетерпения, ожидая случая, который позволил бы моему Джери в полной мере проявить себя. Я и хотел этого случая и побаивался его.

Постепенно, однако, нетерпение стало проходить, ничего особо «страшного» и чрезвычайного не происходило, и я уже начал привыкать к тому новому, что вошло в жизнь Джери. Впрочем, без чрезвычайных происшествий все же не обошлось.

Раз, поставив Джери на пост, я уже собирался уходить, когда дог вдруг тревожно завыл. Он беспокойно нюхал воздух и тянулся мордой в дальний конец помещения.

— Что-то чует, — сказал Шестаков.

Вскоре мы все уловили запах гари. Где горит? В дальнем углу универмага помещался склад детских игрушек: через закрытые двери его просачивались сизые струйки дыма. Немедленно вызвали пожарных, двери взломали.

Оказалось, мастера ушли, оставив на электрической плитке банку с клеем и не выключив тока. Клей вскипел, разлился, и легко воспламеняющиеся картонные и обтянутые бархатом и плюшем игрушки загорелись.

Благодаря чутью собаки пожар удалось захватить в самом начале и быстро потушить. Это напоминало случай с собакой Хусаинова. Оказывается, и мой Джери был способен на подобные штуки. Я все больше гордился им, не подозревая, что близок час, когда я буду трепетать от страха за его жизнь, повисшую на волоске…

Домой Джери возвращался важный, полный достоинства (или я сам, в пылу своей любви к нему очеловечивая его, приписывал ему это?), жадно съедал полагающуюся чашку корма и укладывался спать. Спал крепко до того часа, когда пора было вновь отправляться «на работу». Видимо, к исполнению своих ночных обязанностей он относился добросовестно, не позволяя себе поспать «на дежурстве».

Так прошел месяц, начался второй… И вот однажды ночью в моей квартире тревожно зазвонил телефон: меня просили немедленно прибыть к универмагу. Предчувствуя; что случилось что-то серьезное, одевшись на скорую руку, я бегом бросился к Пассажу. А случилось действительно серьезное, и очень.

Среди ночи в универмаг проникли воры. Выпилив потолок, они по веревочной лестнице спустились в магазин и забрались в торговое помещение. Прислушались — тишина. Сторожа снаружи не было, это они твердо знали, так как, прежде чем влезть на чердак через слуховое окно, обошли здание со всех сторон. Никто и ничто, казалось, не могло помешать им.

Ступая смело и не ожидая никакой беды для себя, они направились в нижний этаж, к отделу готового платья. Только сошли с последних ступенек лестницы — навстречу из темноты метнулись два громадных зверя. Громоподобное рычание нарушило тишину. Это было так неожиданно и страшно, что в первую минуту грабители забыли о ножах, которыми были вооружены, и в ужасе бросились в разные стороны.

Один кинулся к окну-витрине. Посыпались стекла. Но разве убежишь от собаки? Преследователь настиг и вцепился в одежду. Грабитель рванулся и, оставив клок материи в зубах дога, выскочил за окно. Собака прыгнула за ним.

Второй, спасаясь от Джери, вскочил на прилавок. Но дог одним прыжком сбил его оттуда на пол. Падая, вор дико закричал. Рука, которой он старался ухватиться за что-нибудь, коснулась холодного лезвия. Мгновенно злоумышленник вспомнил, что он вооружен. Блеснула сталь…

В глухую полночь в кабинете дежурного уголовного розыска затрещал телефон. В трубке взволнованный, срывающийся голос торопливо говорил:

— Приезжайте арестовать меня. Я в универмаге, в Пассаже, в отделе готового платья.

Странная просьба! Дежурный вызвал оперативных работников, и они поехали к универмагу.

У разбитой витрины сидел мраморный дог. Это была Джана. Перед нею, скорчившись от холода и страха, полусидел человек. По забрызганному кровью асфальту можно было догадаться, что между животным и преступником произошла отчаянная борьба. На дверях магазина все пломбы были целы, замки на месте. Пока вызывали ответственных за сохранность магазина людей и вскрывали пломбы, прошло немало времени…

В будке телефонного автомата, облокотившись на аппарат, стоял другой неизвестный. А перед будкой, как-то весь покосившись, сидел Джери. Хвост и лапы его были в крови. Кровь подтекла под будку, под ближний прилавок.

Джери все еще противился охватившей его слабости и не сдавал свой пост. Можно было поражаться его упорству, физической выносливости. Даже раненый, истекающий кровью, он внушал грабителю такой ужас, что тот с перепугу сам донес на себя.

И, только когда Джери увидел меня, силы оставили его. Он встрепенулся, чтоб выразить свою радость, но вместо этого осел еще ниже и тихо повалился на пол.

— Джери! Джери! — вырвалось у меня.

Но Джери уже ничем не мог ответить на мой призыв. Не мог ответить на мое появление веселым повиливанием хвоста, негромким радостным повизгиванием, не мог сморщить морду в улыбке.

Бессильно раскинулся длинный толстый хвост. Лапы дрожали, резко обозначались ребра. Кровь все еще сочилась из раны. Мелко-мелко трепетали веки, и слабо шевелились уши, как будто прислушиваясь к уходящей жизни.

 

ОТДЫХ НА ИРЕНИ

Однако Джери еще продолжал бороться со смертью. Могучий организм его сопротивлялся, и это вселило в меня слабую надежду.

Рана Джери была очень серьезна. Удар ножом был нанесен под левую переднюю лапу. Преступник знал, куда бить, и только молниеносные движения собаки в борьбе с врагом и ее крепкое телосложение спасли дога от неминуемой и скорой гибели. Вторично, как и тогда, когда Джери попал под трамвай, его удивительная ловкость и сила крепко помогли ему.

Тем не менее положение было очень серьезно. Нож пробил грудную клетку совсем недалеко от сердца.

Несколько суток я не отходил от полумертвого друга. Часами просиживала около него и Снукки. Молча переводила она вопросительный взгляд то на меня, то на неподвижного, пропахшего лекарствами Джери. Играть и резвиться она перестала.

Леонид Иванович дневал и ночевал около Джери. Спасибо ему, он много сделал, чтобы вылечить Джери.

Врач все время наказывал нам, чтобы мы как можно лучше питали больную собаку, но это было не так-то просто сделать. Джери потерял много крови, ослабел и с трудом лакал молоко или мясной бульон. За несколько дней он превратился в скелет, обтянутый кожей. Шерсть свалялась и потеряла свою глянцевитость, местами была в темных бурых пятнах от свернувшейся крови. Влажный, холодный когда-то кончик носа был теперь постоянно сухим и горячим. Кожа на нем ссохлась и стала серой.

Широкие бинты туго охватывали крест-накрест туловище Джери. Как мне объяснил Леонид Иванович, эта повязка потребовалась для того, чтобы стянуть края раны — от этого срастание могло пойти быстрее. На этот раз нашему уважаемому хирургу пришлось самому отойти от своего правила — не накладывать повязки.

Джери, наверно, было очень неудобно лежать спеленатым, но он не делал никаких попыток сорвать бинты, а только косился, когда я или Леонид Иванович меняли их. Если я при этом ронял кусочек ваты, Снукки, конечно присутствовавшая тут же, поспешно подбирала его и уносила к себе.

В квартире, как в настоящем лазарете, пахло йодоформом, которым Леонид Иванович смазывал рану, чтобы предохранить ее от заражения. Все мы говорили тихо, передвигались осторожно, только бы чем-нибудь не повредить Джери.

Крепкий организм сумел перебороть смерть. Через некоторое время наступило улучшение. Еще день, другой — кризис миновал, и наш общий друг начал поправляться.

Чем дальше, тем выздоровление шло быстрее. Даже Леонид Иванович, уже немало повидавший разных болезней и ран, поражался живучести дога.

— Ну и здоров! — говорил он, выслушивая своего пациента. — Другой после такого кровопускания и чихнуть бы не успел, мигом на тот свет отправился бы, а этот — ничего, здоровехонек!

Скоро сняли повязку. Теперь она только раздражала рану. Без нее заживление пошло быстрее.

Когда на месте раны образовался продолговатый розовый шрам, я, захватив с собой и Снукки, увез своего ослабевшего после длительной болезни друга в небольшой уральский городок на берегу реки Ирени, где когда-то прошли мои детство и юность. Здесь целыми днями мы проводили время у реки, пол живительными лучами солнца.

Природа — лучший врач. Солнце, воздух, вода и вкусная питательная пища энергично делали свое дело. Сила и здоровье быстро возвращались к Джери. Тело вновь налилось и окрепло, шерсть приобрела, как прежде, серебристый блеск, движения сделались быстрыми и уверенными. Джери снова стал прежним Джери.

С рассвета до потемок носился он вместе со Снукки на свежем воздухе, поражая жителей города своей величиной и красотой.

Приближался конец нашего отпуска. Последние дни мы почти совсем не покидали реки. Погода стояла ясная, теплая, хотя уже был конец августа. Я старался как можно полней насладиться отдыхом, предоставив животным полную свободу. Джери много купался; накупавшись, принимался кататься по траве, переворачиваясь с одного бока на другой. Снукки в это время громко пыхтела где-нибудь в тени ивового куста, спасаясь от полдневного жара.

Обширный заливной луг с высокой сочной травой, где мы обычно проводили время, заканчивался у реки высоким глинистым обрывом. Вниз, к воде, вела скользкая тропинка, у берега на приколе всегда стояла узкая и верткая долбленая лодка. Однажды Джери попробовал сунуться в нее, но вынужден был поспешно выскочить обратно, едва не перевернув это суденышко, плыть в котором отважился бы не всякий.

Начался последний день нашего пребывания на Ирени. Солнце медленно клонилось к западу. Я читал книгу, собаки, набегавшись вволю, лежали около меня. На лугу жители заречной слободы косили траву — второй укос. Двое мужчин взмахивали косами, а третий сгребал скошенную траву граблями, набивая ею рогожные кули, и сносил их к реке, в лодку.

Внезапно я обнаружил, что Джери нет около меня. Он стоял на краю обрыва и с интересом смотрел вниз. Кромка берега медленно обваливалась под тяжестью собаки, сухие комки глины, шурша, скатывались по откосу, а пес, видя, как оседает земля, перебирал лапами, чуть отступал назад, но не уходил, продолжая с любопытством следить то за падением комьев, то за человеком, возившимся у челнока.

Я окликнул его:

— Джери!

Пес помахал хвостом в знак того, что слышит меня, но остался на прежнем месте. Вот любопытное создание: все-то надо знать!

Тем временем человек нагрузил свое утлое суденышко, примостился сам на корме и осторожно отпихнулся веслом, направляясь к противоположному берегу. Перегруженная лодка шла тяжело, медленно, быстрое течение тащило ее за собой. Один куль свесился за борт и кренил лодку. Она едва не черпала воду.

Гребец, балансируя, привстал, чтобы поправить мешок. Верткое суденышко качнулось, человек не сумел сохранить равновесие, взмахнул руками и, вскрикнув, опрокинулся в реку.

На секунду он погрузился в воду с головой, потом всплыл. Беспомощно барахтаясь на одном месте, он выбрасывал над собой то одну, то другую руку и протяжно кричал:

— Тону-у… Спаси-и-те…

Набежавшая волна захлестнула его, и человек пошел ко дну.

Я опрометью бросился вниз по откосу. Косари тоже бежали к берегу.

С реки снова донеслось:

— Спаси-и-те…

Голова утопающего вновь появилась на поверхности реки в нескольких метрах от прежнего места. Он все еще боролся. Опрокинутая вверх дном лодка быстро уплывала по течению.

Я был на половине склона, когда, зацепившись носком ботинка за корень, споткнулся и, не удержавшись на ногах, кубарем покатился вниз. Мне удалось сдержать падение, ухватившись за ивовый куст. Немного оглушенный, я поднялся почти у кромки воды, плохо соображая, зачем я тут оказался.

В этот миг длинное, растянутое в прыжке серое тело пронеслось мимо меня по воздуху. Это прыгнул Джери. Он опередил и меня, и косарей. Мелькнул хвост-прут — с шумным всплеском дог обрушился в реку. Вода сомкнулась над его головой. Я впился глазами в то место, где на воде расходились широкие круги. Еще никогда Джери не прыгал с такой высоты. Не оглушило ли его падение? И потом, старое опасение: ушные раковины дога слишком открыты, чтобы он мог без вреда для себя погрузиться в воду с головой…

Но нет, страхи мои оказались напрасными. Джери вынырнул и, загребая лапами, как лопатами, быстро поплыл к погибающему.

Я облегченно вздохнул. Крестьяне, сбежав по откосу, замерли у воды. Только сейчас я заметил у своих ног Снукки. Она тихонько повизгивала от волнения, бестолково суетилась и не отрываясь следила за Джери.

А Джери? О, Джери был герой! Меня всегда интересовало, что побуждает собаку в подобные моменты. Ведь я никогда не обучал Джери специально службе спасения на воде. Только раз, будучи еще щенком, стоя на берегу у моей ноги, он видел, как другая собака принимала участие в спасении ребят, вывалившихся из опрокинувшейся лодки. Неужели же это могло иметь значение? Не случайно существует метод дрессировки — перенимание у другой собаки. Доплыв до утопающего, Джери закружился около него. Тот продолжал судорожно биться на одном месте, то погружаясь, то вновь выскакивая на поверхность. Сознание, видимо, уже покидало его.

Близость живого существа, так внезапно появившегося около него, вернула тонущему проблеск мысли. Схватив толстый, плавающий на воде хвост дога, он повис на нем всей тяжестью. Этот груз потянул собаку ко дну, заставив и ее хлебнуть воды.

Дог торопливо оглянулся на человека, словно что-то хотел ему сказать, тотчас повернулся в сторону берега и принялся изо всех сил работать лапами.

Как ни быстро все это произошло, течение уже успело дотащить собаку и человека до обрыва, с которого еще так недавно Джери сталкивал комья земли. Под обрывом, в излучине, темнел омут. Здесь ход воды менялся. Она плавно огибала это место сначала медленно, потом быстрей и быстрей, пока не достигала середины его, где, бурля, сразу проваливалась куда-то вниз.

Ирень всегда славилась своим коварством. Я помню, как мы, мальчишки, смертельно боялись ее скрытых глубин и подводных быстрых течений. Стоило отплыть подальше от берега, как сильная струя подхватывала, увлекала за собой — и горе тебе! Вырваться втянутому в водоворот без посторонней помощи было почти немыслимым делом. Щепка, брошенная с обрыва в воду, мгновенно скрывалась в глубине, уходя по вертикальной прямой. Потом она выныривала метрах в десяти ниже по течению, вся облепленная пеной и жирным донным илом.

Человека втянуло в водоворот первым. Руки его внезапно разжались и оказались выброшенными над поверхностью реки, в то время как головы уже не было видно.

В этот миг рядом со мной послышался новый громкий всплеск. Это Снукки, не выдержав, спешила на помощь своему другу. Выставив кверху кончик носа, она плыла, быстро перебирая лапами.

Джери рванулся, до половины корпуса выскочил из реки, погрузился (страшная подводная сила тянула его), вынырнул еще раз, еще погрузился с головой, вновь выбросился на поверхность, сделал отчаянное усилие и… вырвался из водяного плена.

Несколько ударов лапами, и Джери достиг берега. Снукки тоже повернула назад. Но, коснувшись лапами дна, Джери неожиданно обернулся и, стоя по грудь в воде, стал что-то ловить глазами в густой тени омута. Он шумно дышал, бока учащенно вздымались — борьба с водяной стихией была нелегка. Один из косарей, скинув сапоги, тоже всматривался в глубину, готовясь нырнуть.

Под водой мелькнуло человеческое тело. И снова дог опередил нас. Стремительно вбежав в реку, он всплыл, ткнулся мордой в воду, схватил утопающего за одежду и повлек за собой. Мы помогли собаке вытащить его на берег. Пострадавший был еще жив, но так наглотался воды, что потерял сознание. Несколько минут мы откачивали его; наконец грудь его поднялась, изо рта хлынул поток воды, утопший открыл глаза и, громко вздохнув, пришел в себя.

Только тогда мы хватились спасителя. Он сидел на берегу, на самом высоком месте откоса. Дог уже успел отряхнуться, и его влажная чистая шерсть светилась на солнце; с высунутого языка стекали капельки слюны. Наклонив голову набок, Джери внимательно следил за нами. Рядом с ним была Снукки. Суетливая и беспокойная, учащенно дыша, она порывалась лизнуть друга прямо в раскрытую пасть, а тот слегка отворачивался, как бы говоря: «Ну что ты лезешь! Подожди! Дай отдохнуть!»– и продолжал смотреть в нашу сторону…

Вот такими, рядышком друг с другом, я всегда и буду помнить их.

Можно было бы, пожалуй, еще немало интересного рассказать о них, но я кончу на этом простую историю о моих верных друзьях — Джери и Снукки.