Темно, всегда темно… Можете ли вы, у кого глаза видят, понять состояние человека, лишившегося зрения, обреченного постоянно быть в темноте, постоянно напрягать слух, осязание, чтобы хоть этим в какой-то мере возместить потерянное?
Ночь, отныне и до конца дней — всегда ночь…
Для всех других утро сменяется днем, за днем приходит вечер; заходит солнце, на небе поднимается луна, зажгутся звезды, в домах и на улицах вспыхнут электрические лампочки. Для всех других, но не для Дмитрия… Сколько на свете, разных цветов: красные, белые, фиолетовые, желтые; трава — зеленая, а небо — голубое…
Небо! Какую силу, какую радость испытывал Дмитрий, когда взмывал на стремительной машине в голубой, бескрайний простор, когда кувыркался там вместе со своим другом — самолетом, ощущая его, как живое, трепетное существо.
Небо. … Никогда больше не увидит он неба, не поднимется ввысь! Об этом ли думать ему, слепому инвалиду, которому даже по земле двигаться трудно?
Конечно, всякий, увидев слепого, растерянно остановившегося на перекрестке, протянет руку и поможет перейти на другую сторону улицы. Но от этого на душе Дмитрия становится еще тяжелей. Лишнее напоминание о беспомощности…
Лучше уж не испытывать того мучительного чувства, какое охватило его вчера, когда какая-то старушка помогла ему добраться до дома… Старушка самостоятельнее, чем он, тридцатилетний, здоровый мужчина! Здоровый,- если бы не глаза…
Лучше сидеть дома, меньше двигаться.
Большую часть времени проводил Дмитрий дома, сидя в легком плетеном кресле. В памяти всплывало прошлое и чаще всего тот день, когда случилось непоправимое.
Летчики-истребители поднялись по сигналу тревоги с полевого аэродрома, укрытого зеленью берез и осин.
Большая группа бомбардировщиков противника шла бомбить город и важный узел дорог. Истребители перехватили врага. Завязался бой. Это был один из последних, крупных воздушных боев, когда гитлеровцы еще пытались вернуть утраченное превосходство в воздухе. С той и другой стороны — большое количество машин, с той и другой стороны — упорное желание добиться победы. Воздушное сражение разгорелось сразу на нескольких высотах.
Ринуться из-за облака на врага, молниеносным ударом разметать строй машин неприятеля, не давая ему опомниться, бить, бить, бить — это было излюбленным приемом старшего лейтенанта Дмитрия Алексеевича Трубицына. Подстать ему были и летчики его звена.
«Юнкере», которого Трубицын избрал себе мишенью, тотчас задымил и отвернул в сторону. Оставляя за собой густой черный шлейф дыма, он устремился к земле, и, ударившись о нее, взорвался.
В самый разгар боя Трубицын увидел, что довольно многочисленная группа «юнкерсов», отколовшись от остальных, хочет ускользнуть незамеченной. Он понял их маневр: гитлеровцы хотели отклониться от курса, чтобы проникнуть к цели, избежав схватки. Дмитрий бросился в погоню за «юнкерсами» и скоро догнал их.
Фашисты огрызались из пулеметов и пушек, а он кружил и кружил над ними, угощая их свинцовыми гостинцами то справа, то слева. Наконец, ему удалось зайти в хвост одному из «юнкерсов». Поймав его в перекрестие прицела, Трубицын нажал спуск, но выстрелов не последовало: кончились боеприпасы.
В это мгновение, прошитый пулеметной очередью, вспыхнул самолет Дмитрия. «Что делать?» — пронеслась мысль. Вернуться на аэродром Трубицын уже не мог. А «юнкерсы» продолжали рваться на восток.
«Выброситься с парашютом?» Но Трубицын тотчас отогнал эту мысль. Холодная решимость овладела им: атаковать, сбить еще хотя бы одного! Нет боеприпасов, но есть последнее оружие, есть таран!
Руки послушно направили самолет на громадную тушу ближайшего «юнкерса». Как-то внезапно она приблизилась, выросла до чудовищно огромных размеров, закрыв собой все вокруг… Удар!
От сотрясения Трубицын едва не потерял сознание. Раздался скрежет, треск ломающихся лонжеронов. «Юнкере» рассыпался на части.
Струя пламени ударила в лицо, обожгла, едва не заставив закричать от боли; затем все провалилось куда-то.
Как он выбросился из кабины, как ему удалось отделиться от падавшего в смертельном штопоре самолета, раскрыть парашют и приземлиться, — этого Дмитрий не помнил
Трубицына подобрали колхозники. У него были повреждены ноги и опалено лицо. В госпитале ему долго не снимали повязку с лица, а когда, наконец, сняли, он не увидел дневного света, не увидел ничего, кроме какого-то тусклого мерцания.
И вот он, летчик, любивший быстроту, стремительность, вынужден теперь передвигаться маленькими шажками, останавливаться поминутно и, протягивая вперед руку, палкой ощупывать себе дорогу… Нет, лучше сидеть на месте, совсем не выходить из квартиры.
* * *
Он сидит на веранде. Мать ушла на работу, а за тонкой дощатой перегородкой слышны оживленные голоса: жизнь идет своим порядком.
По голосам Дмитрий узнает, кто говорит. Вот тоненький, торопливый, иногда не договаривающий окончаний слов, — это голос Тали, младшей дочери соседей. Трубицын помнит ее, еще когда она была совсем маленькой. Кажется, давно ли все это было? А теперь Таля уже учится в школе, ходит в балетный класс.
Все соседи переживали, когда Трубицын вернулся из госпиталя слепым. Никто не высказывал соболезнований вслух, но Дмитрий чувствовал, что его жалеют, стараются всячески помочь ему. А девочки Таля и Лара заботились о нем, как о родном. Стоит только позвать их-бросят любое занятие, прибегут тотчас же, сделают все, что бы только ни попросил.
Однажды, месяца через два после того, как Дмитрий вернулся домой, к нему пришла Таля со своей школьной подружкой.
— Мы — тимуровки, мы будем помогать вам, — важно объяснила Таля. — Хотите, дядя Дима, я почитаю вам книгу?
— Почитай.
Девочки сели. Таля раскрыла книгу, которую принесла с собой, и принялась за чтение, старательно делая остановки на всех запятых и точках.
«Что она читает? Ах да, это же «Как закалялась сталь!» — Дмитрий едва заметно усмехнулся. — А в общем послушать не мешает».
Слушал Трубицын долго. Потом сказал устало:
— Идите, девочки. Вам ведь надо учить уроки…
Разговоры об уроках Дмитрий слышит каждый день.
Он знает, по какому предмету спрашивали Талю вчера, чем она будет заниматься завтра. Сегодня девочка особенно усердно учит географию. Наверное, должны спросить. Вот пришел с работы отец, Таля повторяет ему выученное.
— Горы Карпаты…- звенит ее голосок. — Чуть-чуть они наши, а больше заграничные. Уральские горы. Они горы длинные-предлинные, но… ну, не высокие! Не такие, как Альпы!
«А с самолета горы совсем не выглядят высокими»,- думает Дмитрий.
За стеной слышен быстрый топот каблучков: пришла Лара, сестра Тали. Лара — круглая отличница, любит математику. Девочки зовут ее «профессором».
Таля целый день поет, тараторит. У Лары не выжмешь лишнего слова. Лара аккуратистка, Тале постоянно достается от нее. Вот и сейчас: только успела поздороваться — и уже началось.
— Ты опять мою ручку взяла? Отдай!
— Я показывать ею буду. Я не поломаю!
— Отдай, знаю я тебя!
Спор прекращает отец. Таля снова принимается за географию.
— Алтайские горы…- бойко начинает она и спотыкается. — Я не знаю, высокие они или нет, но очень красивые. Ты, папа, сам рассказывал. Склоны покрыты лесами…
— Все спешишь, все спешишь, — говорит отец. — Ты бы у Лары хоть терпения позаимствовала.
— Она зубрит, а я не люблю!
— И вовсе я не зубрю! — негодует Лара. — Поменьше бы в зеркало смотрелась!
— А вот и буду! Не указывай.
— Перестаньте…
Прежде такие размолвки нередко перерастали в ссору, сестры подолгу дулись одна на другую, не разговаривали. Но с некоторых пор девочки стали дружнее. Очевидно общая забота сблизила сестер: у них появился щенок — озорной, с коротким хвостиком и нелепой кличкой «Тип-топ». «Движимое имущество», — говорил о нем отец девочек.
Действительно — «движимое»! Носится по квартире, суется всем под ноги. Кот Потап не знает, куда спрятаться от озорника. Зато девочки от щенка — без ума! Водят его на прогулку, визжат от восторга, если он принесет палочку или щепку. Обе записались в кружок собаководов и теперь аккуратно посещают его.
Особенно любит щенка Таля. Она и кличку ему придумала. Она же первая повадилась ежедневно приходить к Дмитрию и обязательно приводить с собой мохнатого воспитанника.
Придя со щенком первый раз, она тотчас же подсунула щенка Трубицыну.
— Дядя Дима, посмотрите, какой он хороший…
Дмитрий положил руку на голову собаки, провел ладонью по шее и спине… Какая жесткая шерсть! Курчавая, как у овечки, и жесткая… Хвостик — будто кочерыжка и непрерывно дергается туда-сюда… Очевидно, ради приятного знакомства! Рука снова вернулась на голову щенка, ощупала морду, тронула холодную и влажную мочку носа, попыталась почесать под нижней челюстью и — опять удивление: борода! Бородатый пес! Везде шерсть сравнительно небольшая, а тут, под челюстью, висит пучком, длинная и волнистая. И усы тоже есть… Занятная скотинка!
— Какой он породы?
— Это эрдель-терьер! — с гордостью объявила Таля.-Он знаете какой, дядя Дима? Он, где хотите, дорогу найдет! Нигде не заблудится.
— Уж будто!-усомнился Дмитрий.
— Ну, вот вы не верите, а я вам правду говорю! — В голосе девочки звучала обида.
— Да верю, верю… отчего ж… А какой масти твой пес?
— Сверку он черный, а снизу рыжий, — с готовностью принялась рассказывать Таля. — Чепрачный, одним словом. Так нам в кружке объяснили. У него очень развит ориентировочный инстинкт…
«Смотри, какие мудреные слова знает: «ориентировочный инстинкт», «чепрачный»…-усмехнулся Дмитрий.
А тот, о ком шла речь, успел уже облизать летчику одну руку, добрался до другой… Общительный собакевич!
С того раза Таля часто стала приходить в гости се своим четвероногим дружком.
— Вы должны его любить, дядя Дима.» — серьезно говорила она.
— Да я его и так люблю, девочка!
— Он очень, очень хороший. Он скоро совсем привыкнет к вам, дядя Дима…
* * *
Идет время. Подрастает Типтоп. Сегодня снова разговор за стенкой.
— Ну, давай, Потапка, будем уроки учить!
Сказано коту, но предназначается матери, которая частенько ворчит на младшую дочь: слишком много внимания уделяет она собаке и кошке.
Шелест бумаги — раскрыт учебник.
— Закон Архимеда. «Тело, погруженное в жидкость…»
Дмитрий думает: «А ну, попробую я — забыл или не забыл? Тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит вода в объеме… Не забыл. А если закон Паскаля?»
Шевеля беззвучно губами, летчик без запинки повторяет и этот физический закон.
Физику он помнит. Ну, а если что-нибудь посложнее, сопротивление материалов, например? Он напрягает память, стараясь поймать себя на каком-нибудь трудном вопросе, но память работает безотказно… Смотри-ка, ведь не забыл, хотя прошло столько лет!
Он был студентом, ушел на фронт добровольцем, а летать научился еще до армии-в аэроклубе Осоавиахима. И сейчас Дмитрий часто думает об институте, вспоминает актовый зал, куда они, первокурсники, входили с волнением. Ведь в этом зале вручались дипломы окончившим! Вспоминает товарищей, профессоров…
За стенкой снова начинается возня: Типтоп наскакивает на Потапа. Собака рычит и лает, а кот шипит, распушив, наверное, хвост.
— Да ну вас! — кричит Таля.-Опять из-за вас тройку получу!
Дмитрий не слышит, что происходит за стенкой. Мысли его поглощены институтом. Не первый раз думает он об этом. Хватит ли сил, выдержки? Трудно, очень трудно решиться…
Институт находился на другом конце города, и Дмитрий долго добирался туда. В институте встретили Дмитрия радушно, подбодрили, обещали поддержку. Все было бы хорошо, если бы не дорога туда и обратно: постукивание палочкой, чтобы не оступиться, скованность движений, настороженность при переходе через улицу — ие идет ли автомашина или трамвай, — все это действовало на нервы, утомляло.
Вернувшись из института, Дмитрий в изнеможении лег на кровать. Нет! Так невозможно! Тратить столько времени, столько сил. Исчезло приподнятое настроение. Снова закралось в душу сомнение: а по силам ли тебе это дело? Выдержишь ли?
— Дядя Дима, вы не спите? Можно к вам?
Пришли девочки. Не одна и не две. По голосам Дмитрий подсчитал: четверо. Таля, Лара и две их подруги.
Две девочки-старшеклассницы с любопытством разглядывали рослого человека, одетого в форму летчика, но без погон. Трубицын не снимал форму даже дома: это было последнее, что связывало его с прежней жизнью, с авиацией. Форма придавала ему мужественный вид, и если бы не синие очки, скрывавшие глаза, то Дмитрий и впрямь мог сойти за летчика, приехавшего из армии на побывку. Но стоило Трубицыну подняться, и он оказывался совершенно беспомощным. Неуверенная походка, протянутая в пустоту рука. Все это так не вязалось с его наружностью!
— Что скажете, девочки?
— Ваша мама сказала нам, что вы поступаете в институт, — тихо заговорила Лара. — Можно мы будем помогать вам?
— Это каким же образом?
— Очень просто. Мы будем приходить к вам и читать вслух учебники.
— Много же вам придется читать!
По тону его голоса нельзя было понять: рад он или недоволен, и, чтобы убедить его, Лара выпалила единым духом все, что думала, готовясь к этому разговору.
— Это ничего, дядя Дима. Нас четверо! Леля, Ксеня, Таля и я… Каждая будет читать по часу в день. Это же четыре часа! А нам совсем не трудно… Вы не возражаете, дядя Дима? А потом мы вам достанем… есть такие книги… — Она чуть не сказала «для слепых», но вовремя остановила себя. — По ним пальцами водишь, а там шишечки, и получаются слова… Нам сказали, что и учебники такие тоже есть… Мы будем шефствовать над вами… Хорошо, дядя Дима?
Трубицын молчал. Он не знал, что ответить. Пожалуй, он впервые слышал от Лары такую длинную речь. Значит, и в самом деле девочки очень хотят помочь ему.
Эта забота растрогала Дмитрия. Стало радостней на душе. Он забыл о своем трудном походе в институт, на лице появилась улыбка.
— А родители не заругаются? Вы с ними говорили?
— Нет, нет, дядя Дима, не беспокойтесь! Конечно, говорили!
— Ну, что ж, если вам так хочется… — медленно произнес он. — Чур, потом на меня не пенять, сами захотели…
— Конечно, сами! Конечно, дядя Дима!
— Ну, хорошо, хорошо…
А это кто еще? Кто-то бесцеремонно толкает его в бок. Дмитрий ощутил горячее дыхание на своей щеке, влажное прикосновение… Типтоп! И он тоже тут! Летчик треплет собаку по голове, щекочет за ушами, похлопывает по курчавой спине. «Любишь ласку, приятель! Ну, что ж, получай, получай. Совсем стал взрослый пес…»
Девочки прощаются и уходят довольные, бесшумно закрывая за собой дверь.
* * *
— Ляж! Говорят тебе, ляж! Встань только! Попробуй!
Это Таля дрессирует Типтопа.
— Я что тебе сказала? Только встань! Вот я тебе дам, узнаешь, как не слушаться! Сказала, ляж! Какой ты глупый, Типтоп!
— Во-первых, не ляж, а ляг. А во-вторых, так собаке не говорят, пора бы знать, — поправляет Лара. — Ходишь, ходишь в кружок, а толку…
— Ляг! — без тени смущения отзывается Таля. Ей все нипочём.
Девочки теперь каждый день поочередно занимаются дрессировкой Типтопа. У них даже график составлен, висит на стене рядом с расписанием уроков.
— Держи! Возьми палку в рот! -с раннего утра слышен голос Тали. — Пока не возьмешь- не отпущу! Я кому сказала?
Дрессировщица Таля неважная. И успехи у Типтопа пока не велики. Только и научился, что лапу давать, и то лишь тогда, когда захочет выклянчить лакомый кусочек.
Все пошло по-другому, когда за дело взялась Лара.
— Дай аппорт! — командует Таля.
— Не «дай аппорт», а просто «дай», — поправляет Лара. — «Аппорт», по-твоему, что значит?
— Возьми.
— А у тебя что получается? «Дай, возьми»… Поняла?
— Поняла.
Лара хорошо помнила все, что говорили в кружке, в клубе служебного собаководства.
У сестер состоялся генеральный совет. Если Типтопа учить только дома, многому не научишь. Поэтому решили продолжать занятия на дрессировочной площадке. Отправились туда в воскресенье.
Шум, гам, собачий лай — такой представляла себе Таля дрессировочную площадку; ио она ошиблась. Для того и дрессировочная площадка, чтобы приучить собак не грызться без толку, не бросаться друг на друга и на всех прохожих без разбора. На площадке строгий порядок.
Обучить собаку — дело сложное. Дело не в том, чтобы знать в точности все команды. Чтобы научить чему-либо полезному животное, нужно прежде всего поработать над собой: не махать попусту руками, не кричать, не суетиться, не путать его ненужными возгласами и разговорами. Чем строже относится дрессировщик к себе, тем успешней идет учеба.
Легко сказать «не махать руками», «не суетиться». Что делать, если у Тали от рождения вечный зуд в ногах, руки сами делают то, о чем не думает голова, а язык так и торопится, точно пулемет, выпалить все, что приходит на ум. Нелегко давалась Тале главная заповедь дрессировщика — быть прежде всего требовательной к себе.
Отец и мать предупредили: «Если будешь небрежно относиться к урокам, запретим заниматься с Типтопом». Пришлось серьезнее взяться за учебу. Таля перестала получать тройки, одни четверки стали теперь в ее дневнике. Хотя редко, но стали появляться и пятерки.
Каждое воскресенье, с утра, девочки отправлялись на дрессировочную площадку. У кого — воскресенье отдых, а у Лары с Талей — работа. Кто не знает, тому трудно понять, чему учат Типтопа. На его морду надевают какую-то кожаную штуку, мешающую нормально видеть. Ходишь и натыкаешься на все предметы, а бегать уж и не вздумай. Поневоле научишься осторожности при ходьбе. Сперва Типтоп пытался сбросить помеху с глаз, но потом смирился.
На другом занятии Типтопа впрягли в какие-то оглобли, которые задевают за стены строений, за деревья и кусты. Приходится обходить стороной все препятствия, держаться на определенном расстоянии от них.
Трудная это наука для собаки. Трудная, а ничего не поделаешь, приходится осиливать.
Зато выполнишь все, что требуется, получаешь лакомый кусочек — мясо или сахар.
— Ты знаешь, папа, — сказала как-то Таля отцу,- Типтоп различает красный и зеленый цвет.
— Что он у вас в шоферы готовится? — пошутил отец.
— Вы там. чего доброго, скоро его и разговаривать научите, — заметила мать.
— Ну, разговаривать он никогда не научится, — возразила Лара, — а понимать может многое.
Лара считает себя специалисткой по служебному собаководству и активисткой ДОСААФ. Поэтому у нее такой авторитетный тон.
— Интересно, много ли вас таких азартных? — спрашивает отец.
— Много, много, — с жаром отвечает Таля. — Там и мальчики занимаются!
— Да ну-у?!-с притворным изумлением протянул отец. — И все делают то же самое, что и вы?
— Ну да!
— И вовсе не то же самое, — поправляет Лара. — Мальчишки больше увлекаются стрелковым спортом, мотоциклетным.
Родители посвящены в таинственные намерения девочек, поэтому снисходительно относятся к тому, что дочери без конца пропадают либо в клубе служебного собаководства, либо на дрессировочной площадке.
Дрессировкой Типтопа интересуются не только папа с мамой, но и все ученики школы. Все беспокоятся, удастся ли сестрам осуществить свой замысел.
* * *
— Дядя Дима! Дядя Дима!
Рассудительную, выдержанную Лару нельзя узнать. Она возбуждена, обрадована…
— Что случилось, девочка?
— Дядя Дима! Я вам принесла… я вам принесла…- Она торопливо раскрывает сверток, шурша бумагой, кладет что-то на стол. — Это такой прибор… он придуман специально для… — Лара чуть заметно запинается, — для тех, у кого повреждено зрение.
— Что же это за прибор?
— Он позволяет чертить!
— Чертить?
— Да.
— А ну-ка, дай…
Чертить… Неужели? О, если бы это действительно оказалось так! Подготовка к экзаменам уже началась: ежедневно девочки, сменяя одна другую, читают ему учебники. Память у него хорошая, запоминает он все отлично. Но ведь будущему инженеру необходимо владеть рейсфедером и чертежным карандашом.
Дмитрий ощупывает то, что принесла Лара. Плоская коробочка, похожая на готовальню… Внутри — набор инструментов: планшет, пластинка… кажется, из целлулоида… Но как этим пользоваться?
Лара объясняет:
— У нас в классе у одного мальчика папа преподаватель в школе для слепых детей… — Сейчас она решилась произнести слово «слепых», поскольку в этот момент оно не относилось прямо к дяде Диме. — И он, папа этого мальчика, сконструировал прибор. У кого еще сохранился хотя бы один процент зрения, ну, хотя бы совсем-совсем немного, тот может с помощью этого прибора выполнить любой чертеж. Понимаете, дядя Дима? Он, этот мальчик, знает про вас… Мы говорили ему, что вы собираетесь учиться в строительном институте. И он принес нам такой прибор. Для вас. Вот!
— Как им пользоваться? — взволнованно спрашивает летчик.
— Тут только надо электрическую лампочку. Сейчас…
Лара принесла с собой все необходимое: и лампочку, и длинный шнур со штепсельной вилкой на конце. Девочка втыкает вилку в электрическую фарфоровую розетку на стене, разматывает шнур, чтобы подтянуть к столу.
— Видите, дядя Дима?
Трубицын подносит лампочку близко к глазам и видит тусклое маслянистое пятно.
— Вот, дядя Дима, — продолжает объяснять Лара. — Планшет прозрачный. А на пластинке — мастика. Она не пачкает, не бойтесь! Проведите по ней рейсфедером… А теперь я подсвечу снизу лампочкой… видите? Ну, видите?
— Вижу!!! — вдруг закричал Дмитрий. — Вижу! Погоди, девочка, не торопи… Дай всмотреться!..
Он боялся поверить себе, боялся сшибиться. Вот эта линия, что он нанес на пластинку, она рельефная — можно ощутить пальцем. И ее же он видит… да, да, видит! Прямая светящаяся черта, проведенная его рукой!
А если он проведет еще одну черту, перекрещивающуюся с первой? Видит! Получился угол… А если еще одну? Треугольник… Видит!!!
— Где ты взяла это, Лара?
— Да я же рассказывала вам: папа одного мальчика…
— Да, да, помню! Не повторяй! Слушай, ведь это же великое изобретение! И как просто! Все гениальное — просто! Теперь я могу чертить! Неужели — могу?!. Хочешь, я нарисую самолет, на котором я летал?
И он действительно начертил контур самолета, распластавшего в полете свои крылья.
— Нет, лучше это… — И медленно, еще неуверенно, но все же довольно точно он нарисовал — именно нарисовал — угловатые прямоугольные буквы, сложившиеся в слово «Проект».
Проект! Вот с чего начнется его новая- вторая жизнь!
Лара, раскрасневшаяся от радости, блестящими глазами следила за его рукой, водившей по волшебной пластинке. Кажется, так бы и повела сама, помогла ему…
— Где же эта ветрогонка Талька? — волнуется Лара. — Сейчас как раз подходящий момент сказать дяде Диме все! Ведь так и условились…
Наконец в саду, под верандой, послышались шаги. Лара крикнула:
— Таля! Тебя сколько можно ждать?!
Таля запыхалась, видно, бежала всю дорогу. Типтоп вприпрыжку вбежал за ней.
— Здравствуйте, дядя Дима.
— Здравствуй, Таля.
— Дядя Дима, — сказала Лара, — мы вам еще один подарок приготовили…
— Подарок? Какой подарок? — отозвался Дмитрий, не вникая в смысл ее слов. Он продолжал с увлечением водить рейсфедером. по пластинке: чертил, стирал и чертил вновь.
— А вот…
Таля подвела к Трубицыну Типтопа. Летчик машинально провел рукой по спине собаки: рука наткнулась на какой-то предмет. Будто дуга на шее у лошади, только в миниатюре.
— Что это?
— Шлейка. Возьмитесь за нее.
Дмитрий взялся за шлейку, обтянутую кожей. Вот из-за этой штуки и задержалась Таля. Пришлось заказывать ее специально мастеру; а ему все некогда да некогда, еле дождалась.
— Теперь идите.
Трубицын не сразу понял, чего хотят от него девочки.
— Почему — идите?
— Типтоп поведет вас.
— Куда поведет?
— Куда хотите. Хотите, он найдет вам дверь?
— Ну, дверь я и без него найду.
— Тогда он поведет вас по улице…
— По улице? — на лице Дмитрия отразилось недоумение: «Поведет по улице… Неужели?» — Что ты хочешь этим сказать?-растерянно спросил он.
— Типтоп — собака-поводырь,-опережая сестру, отчеканила Таля. — Мы его выучили. Теперь он всегда будет водить вас.
— Всегда? Как же всегда? — Дмитрий понимал и не понимал. — Это же ваша собака…
— Типтоп — ваш!-в один голос воскликнули сестры. — Мы и взяли его для вас!
И они наперебой принялись рассказывать ему, спеша выложить столь долго скрываемую тайну: как решили вырастить и выучить для дяди Димы собаку-поводыря, как ради этого записались в кружок юных собаководов и взяли маленького эрдельчика…
— Вы.,.. для меня?!
Пот выступил на лбу летчика. Он вынул платок — отер; стал засовывать в карман и уронил. Типтоп сейчас же поднял платок и ткнул носом в колени. Девочки немедленно подсказали:
— Вы скажите: «Дай».
— Дай.
Типтоп отдал платок Трубицыну.
— Ну, пойдем… — Дмитрий взялся за шлейку.
Слепой и собака спустились по лестнице, прошли по двору. Типтоп именно вел Дмитрия, а не просто семенил рядом. Огибая угол дома, он отошел подальше от стены, и Трубицын прошел, не задев ее.
Дмитрий крепко сжимал шлейку левой рукой. Когда надо было остановиться, шлейка толкала его руку назад, потом снова тянула за собой.
Обойдя двор, Трубицын и Типтоп вернулись в квартиру. Девочки с напряженными лицами безмолвно следовали позади.
— А теперь что?
Дмитрий все еще не мог опомниться от неожиданности.
— А теперь пойдемте гулять! На улицу! На улицу, дядя Дима!
— Да, да, на улицу, — заторопился он, но, почувствовав внезапную дрожь в ногах, вынужден был опуститься в кресло.
— Мы только переоденемся. Мы сейчас! — сказала Лара.
— Сегодня же воскресенье, праздник! — добавила Таля.
Девочки ушли. Следом ринулся и Типтоп: пес еще не знал, что отныне у него другой хозяин.
«Пускай, — Дмитрий улыбнулся. — Пускай. Не сразу. Привыкнет постепенно».
«Тип-топ, тип-топ»… — Трубицын любовно повторял эти два слога, прислушиваясь к топотанию собачьих лап за перегородкой. Слабость в ногах проходила, и его уже самого неудержимо тянуло на улицу.
Все шло по плану, намеченному девочками. Сначала небольшая практика во дворе, потом более дальняя и сложная прогулка — в город. Одновременно это испытание и для Типтопа. Одно дело — ходить с девочками, только изображающими, что они нуждаются в помощи поводыря, и совсем другое — с настоящим слепым. Сказать откровенно, и Лара, и Таля ожидали этого дня с тревожным нетерпением. И сейчас у обеих беспокойно колотились сердца. Ведь это экзамен и для них: как они справились с дрессировкой собаки… Ну, держись, Типтоп, покажи, на что ты способен! Да, смотри, не подведи, мохнатый поводырь!
— Мы готовы! — донеслось из-за стенки.
Дмитрий встал, застегнул пуговицы кнтеля, пробежав по ним пальцами сверху донизу, надел фуражку и громко позвал:
— Типтоп, ко мне!
* * *
Улица.
Они идут двумя группами. Впереди летчик. Правой рукой он опирается на палку, а левой сжимает подергивающуюся шлейку на шее Типтопа. Позади-девочки в ярких праздничных платьях. Они постепенно отстали от Трубицына, чтобы не отвлекать Типтопа, не мешать ему выполнять свои обязанности.
Очутившись среди людского потока, Дмитрий вновь ощутил ту растерянность, близкую к боязни, которая мучила его все время. Усилием воли он заставил себя успокоиться. Теперь он не один, теперь с ним есть надежный друг, который ведет его. И стоило только внушить себе эту мысль, нервное напряжение сразу стало ослабевать, высохли взмокшие ладони, рука уже не так сильно стискивала шлейку. Ох, и тяжело учиться ходить заново!
Перекресток. Равномерное покачивание прекратилось, шлейка толкнула руку — Трубицын остановился.
Мимо несется поток автомобилей, слышится шуршание шин по асфальту. Пес терпеливо ждет. Можно подумать, что он понимает, что значит красный сигнал светофора или взмах руки постового милиционера!
Шлейка дрогнула, потянула вперед. Путь свободен. Вместе с толпой они переходят улицу. Девочки сзади подталкивают друг друга локтями. «Хорошо, хорошо, Типтоп! Молодец, рыженький!»
— Дядя Дима! — догоняя, окликает Лара. — Поедемте на трамвае!
В самом деле, улица — уже не проблема. На улице Типтоп ориентируется превосходно. Сам отвернет, чтобы не столкнуться с встречными пешеходами, сам остановится, когда надо. Ведет так искусно, что не нужна и палка.
Они садятся в трамвай. Типтоп со своим спутником — с передней площадки, девочки-с задней. В вагоне собака подводит Трубицына к одной из скамеек. Она занята, сидит какой-то паренек. Типтоп бесцеремонно толкает его носом: освободи! Паренек с недоумением посмотрел на собаку, на человека в темных очках, понял и тотчас уступил место.
Девочки и здесь держатся в отдалении. Пусть Типтоп делает все самостоятельно.
А куда они едут? Дмитрий молчит, не спрашивает. Типтоп спокойно сидит рядом. Взоры всех пассажиров устремлены на слепого с собакой. Многие улыбаются доброжелательно. Типтоп невозмутим. Он пристроился у ног хозяина, карие глаза умно поблескивают.
— Остановка Парк культуры! Следующая — Институт! — слышен голос кондуктора.
Типтоп вскочил и ткнул Дмитрия носом, давая понять, что пора продвигаться к выходу. Трубицын не сразу понял, в чем дело. Он не знал, что девочки специально тренировали Типтопа на этом маршруте трамвая.
У института они вышли, погуляли по скверу. С лица Дмитрия не сходила улыбка. Потом они все четверо сели в трамвай, идущий в обратном направлении.
— Садовая, — объявил кондуктор.
Типтоп вскакивает, подставляя шлейку своему хозяину, ждет, когда Трубицын возьмется за нее, и уверенно направляется к выходу. Все расступаются, пропуская их вперед.
Милый, дорогой пес, он знает все! Понимает даже остановки.
Вот и знакомая калитка, откуда начался их сегодняшний поход. Слепой замедлил шаг, остановился, принуждая сделать то же самое и Типтопа. Подошли девочки.
— Ну, как, дядя Дима, вы довольны?
Доволен ли он? Наивный вопрос. Он счастлив, счастлив безмерно впервые после стольких дней неверия в свои силы. Типтоп будет отныне его неразлучным другом, он заменит ему зрение. Помощь четвероногого товарища поможет Дмитрию вернуться к полнокровной жизни.
Трубицын подхватил собаку на руки, сгреб в кучу обеих девочек и, прижав к себе, закружился с ними.
— Милые вы мои, хорошие!.. Да что же это, а? Неужели и вправду… Вот спасибо вам, вот спасибо!..
Прохожие с удивлением смотрели на эту сцену. Никто не понимал причины столь бурного веселья, но каждый догадывался: случилось что-то хорошее, радостное.
…Может быть вам приходилось встречать на улице человека с Золотой Звездой на груди, в полувоенной одежде, какую носят многие, служившие в армии, не желая и в гражданской жизни расставаться с полюбившейся нм формой? Прямой, строгий, он идет уверенно, с высоко поднятой головой, и, если бы не дымчатые очки, закрывающие глаза, да характерная неподвижность в лице, вы, пожалуй, и не догадались бы, что перед вами — слепой. В одной руке он несет сверток чертежей, другой держится за металлическую шлейку рыжей короткохвостой курчавой собаки, которая деловито семенит рядом. Они уверенно пересекают улицу, выдерживая все правила уличного движения, садятся в трамвай. Маршрут их, большей частью, один и тот же: до строительного института и обратно.
Если бы вам удалось заглянуть в чертежи, вы прочитали бы там два слова, которые сказали бы вам все: «Дипломный проект».
Вчерашний летчик и сегодняшний инженер Дмитрий Алексеевич Трубицын оканчивает институт. Недалек день, когда по его проекту построят большое красивое здание. Он снова идет в высоту!
