В той записке, которую утром доставили Бесу, тоже был план. Вернее, не весь план, а только та его часть, которая касалась действий лично Беса.

В точном соответствии с этим планом Бес подошел к двери камеры и стал изо всех сил колотить в нее сначала ногой, а потом и пустой алюминиевой миской.

– Чего шумишь? – раздался вскоре за дверью недовольный голос пожилого контролера, так теперь официально стала называться должность надзирателя.

– Я требую немедленной встречи с прокурором. У меня есть срочное заявление о готовящемся террористическом акте. Если не поторопишься, то погибнет много людей. Понял, вертухай позорный?

Бес относился к официальной терминологии с полным пренебрежением.

– Я тебе сейчас покажу вертухая! – неуверенно огрызнулся контролер. – Говори мне свое заявление, я передам кому следует.

– Да я тебе не скажу даже свой размер ботинок, ишак ты козлорогий!

Бес удовлетворенно хмыкнул, довольный своим зоологическим открытием.

– Ты все равно перепутаешь его с размером лифчика твоей жены, коровы недоеной, – продолжил Бес животноводческую тему. – Говорю тебе, срочно зови прокурора. Если не позовешь, у меня есть семь свидетелей, и это ты будешь во всем виноват.

Контролеру-вертухаю было над чем призадуматься. Стрелочников у нас искать и находить умеют, это он знал прекрасно. Много таких «стрелочников» прошло через эти камеры за долгие годы его службы.

Размышления контролера-вертухая были непродолжительны, а выводы – резонны. Через минуту он торопливо шел по коридору сообщить начальству о требовании подследственного.

* * *

Руководство УВД, РУОП и прокуратуры собралось в это время на совещание в кабинете генерала милиции – начальника УВД.

Присутствовал на нем и полковник Житков.

Причем присутствовал против собственной воли. И он много бы сейчас отдал за то, чтобы находиться где-нибудь подальше от этого большого и прохладного, несмотря на жару, кабинета.

Недаром еще с раннего утра его угнетало предчувствие чего-то неприятного и даже гадкого. Сейчас предчувствие подтверждалось некоторыми, едва ли заметными постороннему, наблюдениями.

Повестка дня была совершенно рутинной.

Обычно Житков легко добивался у первого заместителя начальника управления, полковника Бойко, разрешения присутствовать на нем своему заместителю. Да и проводил их обычно сам полковник Бойко. Сегодня же Бойко ответил категорическим и резким отказом, сообщив, что совещание проводит сам генерал и есть его прямое указание, чтобы все службы были представлены непосредственно первыми лицами.

Кроме того, буквально за пять минут до начала совещания, когда Житков уже собирался выходить из своего кабинета, чтобы спуститься в приемную генерала, раздался звонок внутреннего телефона и секретарь Бойко сообщил, что форма одежды на совещании, несмотря на тридцатипятиградусную жару, – рубашка с галстуком, а начало на три минуты раньше объявленного срока.

Житков задумчиво достал из шкафа галстук, повертел его в руках, бросил на стол, схватил телефонную трубку и набрал номер полковника Климачева. Возглавляемое Климачевым РУОП находилось на другом конце города, и скорее всего полковник уже выехал, но попытаться стоило. Все знали, что Климачев терпеть не может галстуков, а уж в такую-то жару его и силой не заставишь надеть галстук.

– Старший лейтенант Смирнов слушает! – услышал Житков голос помощника Климачева.

– Костя, привет! Житков беспокоит. Шеф у себя?

– Нет, уехал на совещание.

– В машине рация есть?

– Нет, наша машина сломалась, а запчасти.., сами знаете, как в вашей конторе к нам относятся. Снабжаемся-то у вас. Его капитан Лобанов на своей личной машине повез, там рации нет. Что-нибудь передать?

– Нет, спасибо.

Житков надел галстук, еще один сунул в карман и быстро вышел из кабинета, надеясь перехватить Климачева у входа.

Но перехватить его не удалось. Совещание началось без полковника Климачева.

Ровно в четырнадцать ноль-ноль, едва Бойко зачитал незначительно измененную и дополненную повестку дня, открылась дверь, и на пороге возник раскрасневшийся от жары толстяк с полковничьими погонами на расстегнутой форменной рубахе и, разумеется, без всяких признаков галстука. Это и был полковник Климачев.

– Товарищ генерал, – обратился он к хозяину кабинета, вытянувшись, по мере возможности, по стойке «смирно» и прижимая к бедру толстую папку, – разрешите присутствовать!

Генерал с каменным лицом смотрел на Климачева, не говоря ни слова. В кабинете воцарилась звенящая тишина. Вскоре даже те из присутствующих, кто поначалу не обратил внимания на столь банальное событие, как появление на совещании полковника Климачева, перестали шушукаться, поняв, что происходит нечто экстраординарное, и повернулись лицом к входной двери.

Генерал держал паузу, как народный артист СССР.

Тишина установилась такая, что можно было бы услышать пролетающую муху. Но мух в кабинете генерала не было, а если и были, то, по-видимому, в присутствии хозяина кабинета летать они не решались.

Красное поначалу лицо Климачева стало покрываться белыми пятнами.

С каждой секундой этого издевательского молчания Житкову становилось все более не по себе. Сосредоточившись, он попытался подобрать определение тому жгучему чувству, которое он в данный момент испытывал. И вскоре это определение нашлось. Это был стыд.

Ему было стыдно за растерянного, не очень аккуратно одетого Климачева, за устроившего этот безобразный спектакль генерала, за с любопытством переглядывающихся присутствующих, за себя, наконец, не сумевшего вовремя предостеречь Климачева.

Хотя от чего он мог его предостеречь? Ведь не в галстуке же дело. Галстук – лишь только повод.

Наконец генерал заговорил. То, что он сказал, и особенно как он это сказал, наполнило Житкова еще большим чувством стыда и негодования.

– Товарищи! Вы только посмотрите на это явление природы, по недоразумению называемое полковником милиции, – негромким презрительным голосом начал генерал свою речь. – Мало того, что оно… – на слове «оно» генерал сделал ударение, – опаздывает на совещания, оно еще считает для себя возможным одеваться не по форме, как остальные офицеры, – с этими словами генерал обвел взглядом присутствующих.

– Товарищ генерал… – начал было Климачев прерывающимся от негодования голосом.

– Молчать, па-алковник! – перешел на крик генерал. – Мне не нужны ваши оправдания! Я сыт вашими оправданиями по горло!

Генерал энергично резанул себя по горлу большим пальцем правой руки.

Климачев замолчал, видимо, понимая, что все сказанное им в сейчас в этом кабинете обернется против него.

– Мне теперь понятно, – продолжал кричать генерал, – почему в нашем РУОПе творятся такие безобразия! Потому что рыба гниет с головы. Ну ничего! Кое-кому мы уже прижали хвост, скоро и до головы доберемся! Чтобы не воняло!

– Товарищ генерал! – уже почти спокойно и твердо заявил Климачев. – Я попрошу вас держать себя в рамках. Я не позволю вам себя оскорблять!

– Вон из моего кабинета! – генерал сорвался на визг.

Климачев повернулся и молча вышел.

Генерал, покашляв, прочистил горло и спокойно сказал:

– Дальше совещание продолжит полковник Бойко.

Он еще раз обвел взглядом присутствующих и вышел вслед за Климачевым.

Всем стало ясно, что Климачев человек конченый и что генерал получил «добро» на такой спектакль. Полковника явно снимут с должности, а может быть, и того хуже. А все произошедшее сейчас – только спектакль, цель которого – прояснить ситуацию для широкой публики. Заодно преподать урок другим, чтобы неповадно было.

* * *

Последний пункт совещания, раздел «разное», включал один вопрос, для обсуждения которого в узком кругу полковник Бойко попросил остаться Житкова и областного прокурора.

Вопрос этот в переводе с милицейско-бюрократического языка на русский звучал следующим образом: что делать с обладателем диппаспорта Республики Грузия, особо опасным рецидивистом, вором и убийцей Бесиком Кварая?