№ 1

Месяц назад с душевным трепетом я выслал на ваш праведный суд свой первый стихотворный опыт – балладу «Взблески на росстанях». Я свято верил, что положительная оценка этой лирической акварели таким маститым сочинителем, как вы, позволит мне оставить на литературной ниве свою глубокую и добротно удобренную поэтической мыслью борозду, способную дать обильные всходы семенам разумного и вечного, посаженным моим свежим талантом.

Однако, получив ваш непродуманный ответ, был безмерно удивлён поверхностным отношением к моему творению. Поэтому позволю освежить в вашей памяти некоторые, особо не приглянувшиеся вам строки:

Вам это высоколобо не понравилось. Но как можно ещё яснее и доходчивее описать любовные переживания моего лирического героя? Ведь испепеляющий огонь страсти так и полыхает между строк, воспламеняя и героя, и читателя, истинного ценителя высокого слога!

А вот и апофеоз конца метаний души героя, нашедшего, наконец, следы любви на Крайнем Севере Чукотки:

И тут вам изменило поэтическое воображение! Ведь так ясно видится: снежная мгла, неровная рысь собачьей упряжки по сибирскому тракту и признание героя в любви юной чухонке на нартах.

Могу только выразить сожаление по поводу вашей невосприимчивости к хрустальной чистоте родника народного слова. Поэтому больше читайте классиков и учитесь у населения!

Надеюсь на взаимопонимание и высылаю вам своё новое произведение – новеллу «Взблески на росстанях».

№ 2

Я, отнюдь, не уверен в правоте ваших концепций оценки моего литературного дара. Скорее наоборот! В разгуле стихийного разума, я своей новеллой обнажил замысловатое переплетение правды жизни и духовных устремлений героев. Ведь уже в самом начале произведения ощущается могучий смысловой заряд моей вещи. Цитирую:

«После обильных снегопадов грянула весна. Подоспело время посадки злаков. Посадили и Саню. Ни за что.

В тот вечер, окончив пахать озимые и перегнав сеялку на яровые, Александр прилёг отдохнуть на дальнем сеновале. После ударного труда приятно было раскинуть сомлевшие кости по жухлой и духмяной соломе летошнего укоса. Думы о будущем урожае теснились в голове и согревали душу. Саня запел.

Скоро сон сморил работника. И приснилась ему соседка Нюра, с которой порешили они после уборки хлебов справить свадьбу и жить одним хозяйством. Жених и во сне слышал, как журчали крепкие напитки, наливаемые в стаканы гостей.

От этого журчания он и проснулся.

Приподнявшись на локтях с соломы, Александр увидел в полумраке сарая свою Нюру, которая, присев на корточки голым задом к нему, неуёмной струёй поливала настил под ногами.

«Умаялась на покосах-то, до дому не донесла», – по-родственному подумал Александр и уже во весь голос окликнул:

– Нюрка! Как справишься, полезай ко мне!

Молодая крестьянка ойкнула и вскочила с насиженного места, опрометью натягивая трусы и не успевая закончить свои естественные потребности.

Обернувшись, она узнала суженого и стала выговаривать ему:

– Зачем пугал-то? Как теперь мокрая домой пойду?

– А ты лезь ко мне, – вновь предложил Александр, – тут и посушим.

Нюра стояла раскорякой и думала о женской чести, но так как дело было почти семейное, то решилась и, сняв трусы, полезла на солому. Там она пристроила свой туалет на ветерке под стропилами, а сама привалилась к Сане.

Жених крепко обнял подругу левой рукой, и они стали строить планы о совместном владении землёй, как частной собственностью.

Так они сидели и ворковали на житейские темы, пока правая Сашина рука не легла ей на колени.

– Санька, – строго сказала Нюра, – после свадьбы, хоть ложкой, а сейчас не дам, да и мамка заругает.

– А ты ей не говори, – подсказал любимой хлебороб и полез рабочей рукой под подол.

Нюра оставалась в сомнении и тревоге. С одной стороны хотелось горячего чувства, но с другой было страшновато – вдруг Сашка по пьянке разнесёт её грех по всей деревне? А пока она томилась выбором, ноги самостоятельно разошлись пошире.

И Саня уже гладил шершавой рукой ляжки избранницы, подбираясь всё ближе к её мокрой марфутке, которая, кроме как малой нужды, никаких других развлечений не ведала. Наконец пальцы ухажёра коснулись влажных волосёнок и стали теребить и разглаживать их, а затем и всю губастую, буйно обородатившую и выступающую мягким клином, будущую безраздельную собственность в хозяйстве Александра. И пахнуло на него из-под юбки чем-то любимым и близким. Вроде пива с рыбкой.

Нюра же затаилась чурбаном, ожидая и боясь того момента, о котором порой напрямик вздыхали замужние подруги в конце трудового дня. Но в крови уже зажигался огонь. Превращаясь в негасимое пламя под умелой рукой мужика.

Александр– таки завалил Нюру на солому, а потому как не раз утаборивался с бабами на задних дворах деревни, то дело своё знал исправно. Он быстро оголился и, навалившись на Нюру, стал рукой запихивать своего конягу в никем ещё не занимаемое стойло, а как только нащупал туда дорогу, то наскоком впёрся вовнутрь, ломая на пути все целкостные заслоны и иные природные хитрости.

Нюру проняла жгучая боль где-то в районе мочегонных путей. Она аж взвизгнула не своим голосом, понимая, что время беззаботного отрочества навсегда отлетело в туманную даль прошлого.

Бедняжка ещё билась и сучила ногами, но Александр упрямо терзал пораненное тело до полного оплодотворения матки…»

Как же вы, редактор и где-то литератор, не увидели здесь сгустка человеческих страстей в мире суровой действительности? Своим пером я в тесном общении с народом вытесал на развесистых склонах жизни монумент современнику. И мой Александр, отправившийся на отсидку по недомыслию будущей тёщи и прошедший хорошую воспитательную школу в колонии, своим возвращением под Нюрин кров, доказывает жизнестойкость всего произведения и необходимость его скорейшего печатания в целях улучшения воспитания сельской и другой молодёжи и школьников, а также и отдельно взятых представителей старого поколения со староверческим уклоном.

Я уверен, что отнесись вы более ответственно к исследованию моего творения, то время, затраченное на его детальное изучение, возместилось бы вам сторицей в письмах благодарного читателя.

Да и кому, как не нам с вами, нагружать поколения бременем размышления о путях становления?

Надеясь на растущее взаимопонимание, высылаю вам свой новый этапный труд – исторический роман с продолжением «Взблески на росстанях».

№ 3

Негоже нам, попечителям души и наставникам разума, препираться у кормила святого искусства! Мы, мастера словесного резца, должны подпирать юные порывы, а уж нас-то, ветеранов художественной кисти, пусть рассудит грядущий потомок!

С чутким пониманием ознакомился я с твоей последней публикацией.

Есть, есть в ней зерно прострацизма! Особенно изыскан эпиграф. Какая исчерпаемая глубина связи с классицизмом, какая преемственность и приверженность! Хочется надеяться, что критика найдёт в твоей писанине свой краеугольный камень преткновения.

А теперь о наших творческих делах.

Отправляю тебе свой роман, я верил, что ты будешь по-человечески рад встретить на его листах так полюбившихся нам носителей естественного начала. Отнюдь! В гордыне своей, ты вновь опечалил меня поносительно отравленной стрелой. Особенно ты ударил меня нелестным отзывом об этом куске моей глыбы:

«Князь Алекс, закутавшись по ноздри в плащ, осторожно крался под балконом графини Нюрианны, юной супруги престарелого полкового командира. Страсть, вспыхнувшая на вчерашнем балу, толкала его на безрассудство и удаль. И лишь верная шпага под камзолом да кинжал за голенищем ботфорта сопровождали князя на пути к желанной, но гибельной цели.

Вот и увитая плющом стена.

Влюблённый, хватаясь за цепкое растение, начал уверенно подниматься к заветному балкону. А вокруг были мрак и тишина. Лишь цикады нарушали ночное безмолвие своим неумолчным пением.

Князь, преодолев перила, нашёл приоткрытую дверь балкона и, прильнув жадным оком к щели, стал осматривать помещение. Как он и предполагал, это была комната отдыха графини. И в неверном свете канделябров непрошеный гость различил у дальней стены величественную своими размерами кровать, а рядом низкий столик с не зажжённой свечой на нём.

На краю ложа, в прозрачном пеньюаре и чепце поверх златых кудрей, восседала графиня, ещё более прелестная и влекущая, нежели на балу. И сердце князя, наполняя желанием любви всё тело от камзола до панталон, затрепетало мотыльком, летящим безумно на пламя.

Заворожено смотрел ночной пришелец на эту восхитительную сцену, не смея полногрудо дышать и лишь часто сплёвывая по ветру набегавшую вязкую слюну. Он уже полностью созрел для безрассудного поступка.

Но тут Нюрианна встрепенулась от дум и порывисто расстегнула пеньюар, обнажив прекрасно налитую грудь и темнеющий курчавым волосом клин между широко разведёнными ногами. Затем юная прелестница опрокинулась спиной на кровать и, погрузив пальцы левой руки в мохнатые кущи межножья, стала мягко и умело перебирать там нежные струны своей трепетной лютни.

И князь уловил своим камертоном этот сладкозвучный мотив, а его умелый смычок уж был готов ударить по тетиве чудного инструмента и исполнить свою партию в минорном ладу с солисткой. Алекс трепетал чреслами и вперивался взглядом в пушистый соблазн Нюрианны. Но скупой свет в пару свечей не позволял детально рассмотреть чаровницу графини, усугубляя и без того стойкую позицию князя, что печалило и удручало, как отсутствие шпор у лихого наездника.

А тем временем младая забавница, разгорячив себя до томного стона, схватила со столика свечу и начала вставлять её в свой, раздвинутый пальцами и уже хорошо различимый со стороны наблюдателем, алый подсвечник.

По мере погружения свечи в уютное гнёздышко, тело Нюрианны начало выгибаться в томлении, как бы устремляясь навстречу этому равнодушному утешителю и суровому спутнику женского одиночества. Князь же на балконе стал впадать в тихое бешенство, воочию видя столь полное попрание мужских прав и обязанностей. Душа его не выдержала такого надругательства, и он влетел в будуар, громко стеная:

– О, мой ангел! Позвольте же мне поспособствовать вашим изысканиям, но предметом более достойным, нежели сей продукт цивилизации!

Нюрианна, не ожидавшая столь беспардонного вторжения в мир интимного рукоблудия, испуганно вскрикнула, закрывая лицо руками, а одинокая свеча, брезгливо выплюнутая розовыми и упругими створками холёной раковины, бездарно шваркнулась оземь и сиротливо закатилась под столик.

Князь с маху упал меж коленями женщины и покрыл жадными поцелуями её неразборчивую блудницу, пропахшую воском и мускусом. Сия рыцарская любезность и рвение были благосклонно восприняты доверчивым сердцем графини, а когда жаждущий язык князя зарылся в нежнейших складках мантии её обнажённого моллюска, она полностью раскрылась весенним цветком, подняв вверх, раскинутые в покорной капитуляции ноги.

Пока Нюрианна трепетала в сладком томлении, Алекс обнажил свой, разгорячённый страстью клинок и, прекратив бурные лобзания, по самый эфес вогнал во влажные ножны графини, как обычно оставив снаружи лишь два голых и беззащитных ядрышка в кошеле средневекового образца, которые, являясь по сути основой движущей силы начавшегося процесса, но не допущенные по досадной ошибке природы к празднику соития двух разнополых начал, стали сиротливо и безответно стучаться в запертую перед ними дверь.

А в открытую дверь спальни в это время спешил полковой командир, чтобы пригласить супругу на чашку шоколада…»

И что же возмутило тебя, мой редактирующий единоверец, в этой трагедийной истории? Голая правда жизни? Или тебя подвело неумение перестроить дряхлеющие взгляды на волну новых поползновений? Пора, брат, пора заглянуть бытию в оборотную сторону!

Но не трави скорбью своё отшумевшее сердце. В приятнейшем для нас будущем, я вышлю тебе краткий пересказ последующих шести томов моей эпопеи, и тогда ты, прикоснувшись к истинным ценностям культуры, непременно воспылаешь любовью к моим героям, героиням и окружающей среде.

Творческие планы жужжат и клубятся над моей головой напролёт денно и нощно. Ведь впереди необъятная ширь для неуёмного таланта и игры ума плодом воображения.

Успехов и тебе, мой побратим.

№ 4

С безысходной печалью узнал я о безвременном оставлении стен нашего печатного органа моим духовным близнецом, чьё редакционное перо не раз ласкало страницы моих произведений. Лишь уверенность, что нашёл он свою тихую заводь среди вспоивших его односельчан, сушит мою обильную слезу на челе.

Но есть, есть кому нести вперёд хоругви печатных святынь и твёрдой ногой попирать кремнистый путь творчества! Нам ещё рано на интеллектуальный слом. Старые боевые лошади искусства ещё долго будут мчать по головам соплеменников, закусив словесные удила и копытя твердь переплётов!

Долго я разрешался бременем тяжких раздумий над уверенной судьбой моего свежего произведения – оперы «Взблески на росстанях». Во мне давно уже пели и клокотали все фибры таланта. И вот выплеснулись в чарующие звуки музыкальных стенаний. И всё это я решил доверить вам, моя смена. Ликуйте же под звон концертирующего разума!

Немного о планах. После балета «Взблески на росстанях», я думаю поделиться с вами и со своим поклонником критическим разбором моего творческого наследия.

№ 5

Ваша бестолковость восприятия шедевров и неприкрытые намёки о тщетности моего писательского труда, принуждают меня к отказу от дальнейшего сотрудничества. Надеюсь, что встречу понимание в других органах. Вплоть до судоносных.