Обычно, предсказания газетных колдунов и телевизионных астрологов мне не вредили, но когда не повезёт, не оберегут и они.

– Саша, – душевно сказала мне жена, собираясь на недельку уехать к родителям. – Саша, у тебя весь гороскоп на эту неделю про любовь, так что смотри у меня, без глупостей. А не то!..

А я и без предсказаний уже два дня жил свободно и успел договориться с Танькой из соседнего подъезда. Главное – недалеко и по очень старому знакомству. И как только моя за порог, я, прикончив свои сантехнические дела, уже названивал под покровом ночи в знакомую квартиру.

Дверь почему-то открыл железнодорожный супруг Татьяны, и мы с ним громко поговорили. Он из своей квартиры, а я из подъезда и слегка прилёгши на цементном полу. Хорошо был первый этаж, и бутылка в моём кармане не пострадала. А то пришлось бы переживать по поводу утраты продукта, а может быть, и резаной раны тела.

Из-за отсутствия следов насилия на лицевой части головы, весь следующий день я отработал играючи, а на последнем вызове познакомился с очень обходительной женщиной. Звали её Юлия, была она юристом, а муж и вовсе еврейской национальности. Словом, баба попалась из хорошей семьи.

Мы попутно разговорились, а так как я был в хорошо приподнятом настроении после ремонта унитаза в соседнем доме, то даже условились с юристом о встрече на следующий же вечер под предлогом замены какой-то прокладки. Тем более, что Танька юристкой не была, и я на неё ещё обижался всей душой за незнание расписаний по железным дорогам.

Оттянув положенную смену, с рабочим чемоданчиком для отвода постороннего сглаза, я в условленный вечерний час прибыл к Юлии в полной парадной готовности, то есть почти без запаха.

Хозяйка встретила меня с приветливым ожиданием, предложила присесть, и мы для начала поговорили о всяких жизнеистечениях прямо на кухне.

Не прошло и десяти минут, а мы уже беседовали как старинные друзья забытого детства. А после обещания укоротить длинные руки Танькиному локомотивщику, Юлия так прямо и сказала:

– Ну что же вы? Приступайте, пока не очень поздно.

Я сразу понял этот тонкий женский сигнал, но спросил:

– Прямо здесь?

– Нет, в ванной, – с намёком ответила законница, и улыбка взошла на передней части её понятливой головы.

Так как я мужик тёртый и битый при всяком случае, то быстро вник в её прямое желание и без лишнего прикрытия ложной скромностью прямиком сиганул в означенный объект. Дело знакомое, так как и с Танькой с этого начиналось. А уж там, в привычной для меня трудовой обстановке, я быстро привёл себя в готовый рабочий вид. И даже трусы разложил на видном месте, чтобы каждому было понятно, что здесь обосновался не какой-нибудь затёртый вахлак, а вполне способный к тесным юридическим связям культурный мужчина в соку. Не снял только рубаху, так как гордился её свободным покроем и яркой цветастостью. Да она и помешать-то не могла ни с какого боку. И мой внешний половой организм не болтался сбитым гаечным ключом, а смело веселился из-под рубахи свежим, как со склада, разводным второго номера.

Тут открылась дверь, и хозяйка Юлия робким от первой застенчивости голосом произнесла:

– Вы забыли свои инструменты.

– Да что ты как маленькая! – С игривостью отозвался я и задрал рубаху. – Наш инструмент на месте и давно готов, как молодой пионер.

Юристка, понятное бабье дело, с опаской опустила глаза на мои достоинства, а приценившись, припадочно заорала:

– Яша, Яша, скорей сюда!

Такого поворота развращённости дальнейших действий я, прямо скажу, не ожидал. Мало того, я даже не успел опустить руки, как передо мной, оттолкнув эту горластую стервозу, возник её мужик, который без предупреждения прохлаждался дома об эту пору. И он, не разобравшись, а как дикий и бессловесный зверь, ударил меня своей еврейской ногой прямо по оконечности тела промеж ног. И про это надругательство над братским народом нельзя говорить словом, а надо плакать неутешной слезой побитого самолюбия.

Одевался я на лестнице, а, взяв себя кое-как и чем попало в руки, побрёл в летний мрак с отравленной иноверцем душой в своём пораненном теле.

Забегаловка ещё работала, поэтому, уже с твёрдостью во взгляде и походке, я попёр к ней, где в знакомой обстановке залил душу, а потом выплеснул её недавние обиды на незнакомую девушку Галю, которая кстати подвернулась под руку и не брезговала моим угощением. А твёрдо установив, что она свободна от всяких мужей, как и я от супружеского ложа, мы решили совместно утешиться, не отходя далеко от места этой роковой встречи.

Близкие кусты заманили нас приветливым затишьем без постороннего вмешательства. Разлёживаться и распутствовать было не с руки, поэтому оголив, что требовалось, мы прилегли на травку. А нащупав у девушки Гали её уже раскапустившийся отстойник, я сразу пустился своим исстрадавшимся болтом исследовать давно сорванную бесплановой жизнью резьбу гнездовья этой приблудной залётки. И вот, когда я стал забывать свои страдания под воздействием блуда, какая-то скотская свинья, будто ей другого дела нет, начала громко справлять свою малую потребность из всех своих больших нужд с другой стороны куста, не задерживающего мелкие брызги и звук. Как раз этого мне и не хватало для полного краснорожего счастья в бледноликую лунную ночь. Я увял всем своим молодым телом и, плюнув на все мирские утехи внутренним плевком, покинул девушку Галю, уже спавшую и, видать, без меня давно придавленную жизненным гнётом.

Дня полтора я трудился над производством спокойным образом и более не испытывал судьбу любовным фронтом, решив дождаться надёжной любезности от законной жены. Но на третий день я стал вдруг знойно чесаться в промежности собственных ног.

Обследовав на досуге свои животные волосы, я нашёл причину неисправности организма в виде мелкой вшивости по всему подбрюшью. Эта паразитная живность ела меня заживо без перерыва и отдыха и вызывала ярую почесуху, так что я почти не вынимал рук из карманов и не мог плодотворно трудиться на вверенном участке.

Про такие природные издевательства над человеком со стороны насекомого животного я слыхивал, но удовольствовался этим в первый раз, а потому готовым к сражению с паразитом не был. Ясное дело, не в очереди стоял за этой пакостью, чтобы ещё до прилавка привыкнуть к гостинцу.

Я ушёл в отгулы и попробовал бить эту нечисть ручным способом, но из-за её мелкого вида и бесперебойной плодовитости с задачей не справился, а потому скоблиться стал уже в полную силу своего усердия, не отнимая рук от места гнездования неуёмного гада. Даже работал по дому своими конечностями в очередь.

Городок наш небольшой, если не сказать маленький, и потому ходу мне в аптеку за советом не было. Я страдал в одиночку, как смертник в камере, а время подпирало со всех сторон и уже готовило ценный подарок моей супружеской половине.

Ту приветливую Галину я пару раз хотел встретить на месте нашей ночной свиданки, чтобы малость освежить её личность воспоминаниями с безопасного расстояния, но не нашёл и следа. Видать, не первый я обозлился благодарностью за дармовую награду с долгой памятью.

Отравы дома, кроме водки, никакой не водилось, а эта прожорливая живность, опьянев от примочек, духарилась ещё круче, закусывая моим свежим мясом безо всякого природного страха перед венцом творения. Правда, после бутылки я спал спокойно в полном забвении от горя, зато утром чесаться во всё удовольствие не мог по причине нарушения нежности кожи, поэтому с полной ответственностью подготовился впасть в последний одинокий загул конца жизненного пути, но до предела не успел.

К обеду, отпросившись с работы, навестил меня, как не вышедшего на трудовую вахту больного страдальца, мой давний друг Петька. В присутствии жены наша дружба, обыкновенно, даёт трещину, но уж когда супружницы на дух не сыскать, мы с ним сразу отношения налаживаем, бывает, и на полные сутки. Тем более, нам всегда есть, что вспомнить, хоть и не ветераны.

И вот, когда мы добрались уже до второй Петькиной, я и открылся другу в своей неизлечимой в нашем городишке болезни. Товарищ сразу впал в сочувствие стал приводить знакомые примеры по распаду семьи из-за этой неприметной гниды, которую не то что рукой прихватишь, а даже и при самолётном зрении не всегда разглядишь.

Конечно, будь у нас неделька-другая в запасе, можно было бы в райцентр смотаться, какой гадости приобрести, да и поправлять здоровье потихоньку, без огласки по всем углам. А тут я непростительно свою хворь довёл до хронической стадии, когда моя уже через сутки должна нагрянуть с ревизией. Какое уж теперь единоличное лечение при совместном ведении хозяйства и нажитом общем имуществе в виде одной кровати на двоих? В первый же вечер всё неприглядно откроется, если брать по-справедливости всю вину на себя. И тогда уже вся слава до конца дней достанется мне одному. И если даже не скандальный развод по своим углам, то и в третьем колене мужским наследникам спуску не будет. Моя же не юристка и интеллигентным молчанием себя мучить не будет. Ей бы только волю дать словам, а там хоть трава не расти и воробей не летай! Вот ведь как закапканился, голубок.

Так мы судили-рядили до первых петухов, но выход всё-таки нашли.

Уезжаю, мол, я, вроде по какому-то спешному известию, к брату за Урал. И пока тут на месте Петька эту видимость создаёт, я в райцентре высаживаюсь, отовариваюсь лекарством и где-нибудь в стороне от проезжих трактов раскидываю себе небольшой шалашик. И в этом полевом лазарете провожу самостоятельный курс лечения до полной победы. А потом, здоровый-то, я как-нибудь выскользну с объяснительным материалом. Время придумать правду будет.

Как мы порешили, так и собрали чемодан и кой-какие пожитки, налаживаясь на первый автобус. Я даже побрился перед дорогой, чтоб в глаза не сильно бросаться и не пугать народ своей чугунной от горя мордой.

Тут-то Петя и сказал, как сплясал на могильнике:

– Сашка, а давай-ка всю твою заразу изведём под корень бритьём, чтоб ей жить негде было. Тогда и отлучаться никуда из дому не надо, и всю чесотку как рукой снимет.

Я поначалу даже и сомневаться не стал:

– А что же, – говорю, – я на эту лысину моей-то скажу? Мол, волосы лезть стали от тоски по супруге, вот и сбрил для укрепления корней, так что ли?

– А то и скажешь, – стал растолковывать Пётр, – что, мол, поспорили мы с тобой по пьяной лавочке по какому-нибудь теперь уже прошедшему по телевизору факту либо на ящик водки, либо на бритьё. Ты и проиграл. А где тебе силы взять, чтобы целый ящик приобрести? Вот и пришлось порешить всю растительность. Твоя посовестится про такую беспросветную дурь язык по округе распускать, хоть на тебе вволю отыграется. Правда, наша дружба после этого манёвра совсем в подполье уйдёт, да что уж тут, и на нейтральной территории перебьёмся.

Битый час обсасывали мы эту проблему со всех сторон, а под конец совещания всё ж-таки оголился я как глупый подросток, и уже в таком первобытном состоянии мы с другом продолжили беседы, благо магазин к тому времени открылся. А я и впрямь перестал жилы рвать по карманам и дал отдых рукам. Это облегчение моего переживания вполне стоило будущих насмешек и тычков жены.

Но ведь что интересно получилось!

Всё наше мероприятие сошло у меня с рук, как не думалось и не гадалось. Когда моя заявилась, я был в весёлом состоянии и здоровый с головы до пят. А чтобы не тянуть кота за хвост, всю информацию выложил ей прямо с порога. В ответ на признание, жена, не сходя с места, добилась самоличного обследования места происшествия.

И вот, когда я скинул свежие трусы, так как старые сжёг по случаю инфекции, и уже приготовился к последним словам, а, может, и другим плачевным действиям со стороны моей половины, жена, ни слова не говоря, рухнула у порога, как куль с мякиной. И только я подумал, что слабую на нервы женщину хватил удар от непривычного в своём непотребстве мужицкого вида, как она зашлась таким смехом, от которого у меня встали дыбом все уцелевшие на теле волосы.

Ржала она долго и до слёз, знаками не позволяя мне прикрыть свой голый срам. И я начал уже опасаться за её помутнение в рассудке по причине видимости такого семейного горя и насмешки судьбы над собственным мужем. Но всё обошлось.

Немного успокоившись, жена моя в тот вечер никаких хозяйственных работ по дому не производила, а, не отходя от меня ни на шаг, временами требовала показать новоявленную плешь и опять разражалась непотребным гоготом. И даже ночью в постели, уже впотьмах и на ощупь, она проверяла мою тифозную облезлость и прыскала в подушку.

Одним словом, понравилась ей моя искусственная невинность, как в спокойном состоянии, так и в ударном действии. И с той поры регулярно, как под присягой, приходится платить мне за грехи и, как говорится, точить бритву, потакая бабьей прихоти. И всё бы ничего, привыкать стал, но какая же теперь Танька, ежели отрастать не успеваю?

Даже песню такую полюбил:

Сны снятся постные. Вот и думай – кто же кого вокруг пальца обвёл? А, мужики?