Ночь цепко держала в своих объятиях сумеречных обитателей земли. Подслеповатый глаз луны нехотя следил за сонной жизнью дубрав и буераков, подолгу замирая над суходольными пажитями и луговыми поймами. Всё было тлен и тьма.
На лесной прогалине одиноко ютился серый волк со свалявшейся по бокам шерстью и одноголосо с протягом выл, задрав морду к ночному светилу. Луна была не полной и это, видимо, злило дикое животное, потому как беспощадный хищник временами переставал тянуть свою страшную песню и переходил на вульгарный собачий лай, роняя клочья серой пены из разверстой пасти прямо на когтистые лапы.
Ночным стенаниям лютого зверя вторила печальная неясыть на ближней осине, а порою утробно и в такт ухал филин из своего потаённого дупла в лесной чащобе. В ответ на эту вакханалию на ближнем погосте просыпались недовольные упыри и нетопыри, но поглядев на ущербную луну и прикинув, что их время ещё не наступило, вновь спешили под своды склепов и в мрачную тьму сырых могил. И лишь чёрный вепрь-секач не обращал внимания на ночные страхи, лакомясь желудями среди корней векового дуба, да в компании к нему, оголодавший ушастый русак безбоязненно поедал свою заячью капусту с другой стороны могучего дерева. А где-то вдали слышались неторопкие шаги заблудшего путника, которому уже было всё равно, где заканчивать свой жизненный путь.
Полнолуние наступало в пятницу тринадцатого, в самую русалочью по лунному календарю ночь месяца. Не всякий конник отважится без особой надобности проскакать такой порой по глухой лесной дороге, не говоря уже о пешем скитальце, застигнутом в это время на мрачном тракте колодников или на другой каторжной тропе. Ведь это самое разбойное время для лихой тати и всеядной нечисти, выползающей такою порой из своих убежищ ради добычи злата либо пропитания. Даже не всякий военный солдат отважится выйти без ружья в чисто поле в такую ночь, не говоря уже о заполошной бабе без царя в голове! Вряд ли позавидуешь и самой нечистой силе, погрязшей в междоусобицах, но вылезающей в такое неурочное время на свет божий ради променада и новостей. Возьми, к примеру, лешего, а не то кикимору. Никак не уживутся в одном сухостое, хотя в другую безлунную ночь не обходятся один без другого, вплоть до высиживания яйца в общем гнезде. А подними выше! Замахнись на оборотня либо вампира! Тут и вовсе смертный бой в полнолуние. До того не ладят промеж собой, что голова с плеч, как ни приставляй потом до новой полной луны, всё равно отвалится. Не мирится погань один с другим испокон потустороннего веку. Всё делят власть, не употребив и толику могутности на свершение добрых дел, хотя и понимают всю никчемность такой вражды. Ведь дневной человек боится до смерти того и другого одинаково. Поэтому и ходит даже на ночной выпас коней с серебряной пулей в ружьишке да с осиновым колом на плече. Авось, да и выстоит при нечаянной встрече с нечистой силой на узкой тропе!
Ровно в полночь круглое бельмо луны подёрнулось рваными тучами, по земле пробежала холодная судорога кладбищенского дуновения ветра, и вся округа затаилась в безмолвном ужасе, невесть откуда взявшегося небытия. Даже неугомонная листва осин застыла на поникших долу ветвях. Матёрый секач подавился жёлудем, а пегий заяц за дубом окаменел сердчишком, прижав трепетные ушки к костлявой спинке. В природе учредился замогильный ужас и мракобесие.
Одинокий серый волк прекратил тягостно выть и жёлтым глазом впёрся в белесый лунный диск, как бы выжидая своего часа. Когда же время приспело, зверь вытянулся в струну до треска в сухожилиях и увеличился в размерах, лопаясь шкурой по загривку, сбрасывая шерсть с боков и становясь на задние лапы.
— И-эх, мать твою, — в следующую минуту прорычал оборотень, принимая человеческий облик молодого парубка в расшитой косоворотке, плисовых штанах и смазных сапогах всмятку.
Новоявленный парень поправил картуз с лаковым козырьком и погрозил кому-то кулаком в темноту:
— Ужотко доберусь до вас, аспиды! — но тут же осадил сам себя:- Не балуй, Лазарь, такой уж закон нашей природы, чтоб не всё сразу, а за одну ночь наворотить столько, что людишки потом и за месяц не разгребут.
После проверки голосовых связок, Лазарь покрутил головой, приведя в порядок шейные позвонки, и захрустел суставами по дороге, всё более походя на ловкого человека. И хотя молодой оборотень первый раз выходил на дело, инстинкт вёл его по верной дороге вселенской нечисти. Но знал одно: раз Князь Тьмы выбрал именно его из всей молодой стаи, то вложит и понятие, кого, как и за что прибрать к надёжным рукам. То есть, где отыскать нужного живого человека, и что с ним сотворить на страх всему околотку, чтобы содержать двуногих в узде и подчинении.
Лунный свет едва продирался сквозь грязные стёкла старой часовни, смутно освещая скорбную юдоль последнего приюта отлетающей души. Отбрасывая на затоптанный пол зловещие блики с отполированных боков, посреди кладбищенской пристройки покоился богато убранный гроб с плотно закрытой крышкой. Часовенка, как и сам погост, давно нуждались в уходе, но по причине отдалённости от села, томились в запустении от весенней Радуницы до осенних Дедов, самых главных дней поминовения усопших. Поэтому редкий путник обходил эту погибель стороной, а верховой не придерживал коня, летящего стрелой мимо страшного места. И лишь могильные кресты в полнолуние роняли на землю свои распятые тени прямо под ноги нечаянному путешественнику.
Ровно в полночь из часовни послышалось глухое ворчание, внутри неё с глухим стуком ударилась о пол крышка гроба, а из домовины восстал человеческий облик во плоти. В неверном свете ночного светила потусторонняя личина была бледнолика, с длинным чёрным волосом по бокам головы, но всё же не лишена приятности, скажем, для дам полусвета с романтическим складом ума или вовсе без оного. Человечьей субстанции на вид было далеко до скрипучих лет, а гладко выбритый подбородок и аромат лаванды ещё более придавал привлекательности образовавшийся нежити с печальным взором чёрных глаз. Одет вампир был в твидовую тройку-костюм и белую рубаху со стоячим воротником над завязанным в бант коричневым галстухом, а на ногах посверкивали лакированные башмаки в тон нашейного платка.
Новообразованное существо до хруста потянулось, сделало несколько приседаний и, ни к кому не обращаясь, произнесло вслух:
— Ну вот, Максимилиан, теперь ты настоящий вурдалак и готов выйти в свет в поисках пищи и установления своих прав, кои причитаются тебе заповедями Сатаны.
Молодой посланник беса аккуратно поставил гробик на попа в углу помещения, как сугубо личное вместилище для дневного отдохновения, и, открыв ногой дверь, вышел на свободу. Ночь мгновенно вселила в него энергию движения, а пробудившийся инстинкт вывел на дорогу и направил стопы Максимилиана в неведомую, но нужную сторону. Хотелось свершать тёмные таинства и выходить победителем при любой оказии, подвернувшейся под его холодную руку.
В крайней избе деревни Большие Кочаны шёл полюбовный сговор. Гуляли далеко за полночь, пропивая Ефросиньюшку, дочку крепкого хозяйством старосты Клима Савватеевича, сосватанную за рукастого мужика Калистрата Збруева. Жених, одетый по-летнему, сидел по правую руку от хозяина в новой нательнице расшитой петухами, покупных парусиновых портах и блескучих галошиках на босу ногу. Синий глаз, русая бородка и стриженая под горшок голова излучали силу и довольство. А как иначе? Ведь Клим Савватеич долго кочевряжился и прятал девку на дальних выселках, прежде чем ударить по рукам. Так ведь одолел Калистрат все препоны, убедил будущего тестя, что не последний человек на белом свете, когда зашибил в городе деньгу на собственный дом, промышляя там извозом всего год с небольшим. Правда, злые языки крестили Калистрата то ли вором плутоватым, то ли вовсе золотарём, но староста перво-наперво судил, что деньги не пахнут, а на вторую руку приглядывал, что девку пристроит не на голое место. Да и какой казак по молодости не щемил чужую кишеню? Это как кому свезёт. Кому дом пятистенка, а кому арестанская пенка. Хлебай вволю горькую долю, коли вовремя не соскочил на волю. Да и чего копаться в прошлых днях? В сегодняшних-то наливай да пей. И за свата, и за брата, и за Ефросиньюшку! Вон она павой выступает, из печи угощенье без перебора мечет, да и сама, словно сдобный пирог. Как ни есть, без наружного изъяна и худосочности в кости. Баба в домашнем укладе из неё образуется справная. Не зря Калистратушка по ней года четыре сох, не знаючи, как подступиться ко Климу Савватеевичу без звонкого говора в кошеле. Теперь-то что? И сам с деньгой, и, знамо дело, тесть с приданым не поскупится. В самый раз можно будет кузню возле развилки дорог открыть. Заживём, как у христа за пазухой! Зря что ли Ефросиньюшку всё это время на примете держал, привечал со стороны и в разговорах не портил до времени?
— А выпьем за наших детушек и будущий приплод, — кричал Клим и тянулся чокнуться чаркой с хлебным вином к свату Фаддею Збруеву.
— Выпьем, выпьем, — вторило застолье, в котором особо выделялись голосами сыновья старосты: Дементий, Софроний и Гавриил.
Три молодца радовались особо бурно. Как-никак, но сбывали с хозяйства обузу-девку. Да не просто на сторону, словно под гору кадкой без обруча, а прямо с рук на руки дельному человеку Калистрату Збруеву, хоть и порченому городом, но не забывшему сельский домострой. Вон, и о будущем хлопочет, если только дураком не прикидывается с кузней-то. Хорошее дело, лошадей ковать возле проезжего тракта! Да и сестрица нос не воротит от своего счастия. Здоровый конь, борозду нащупает и своего не упустит. Хоть сейчас готов подол задрать, по глазам видать. А как без детей в натуральном хозяйстве? Да никак! А если ещё и при мельнице, как тятенька, Клим Савватеевич, советует? Собственных-то рук со временем не хватит, чтоб весь приход мукой засеять.
— Мукомельню будем ставить на Крутоярье вверх по Устюг-реке, прямо за мостом, где дороги сходятся, — как о деле решённом, вдруг объявил Клим после второго полуштофа.
— А где же ещё, если не на въезде в Большие Кочаны? — дружно подпели сыновья своему родному тятеньке.
— Нет, заложим кузню, — положил на всё с прибором жених, не вошедший, правда, ещё во всю родовую силу. — Я уже и с железом в городе сговорился.
Вот с этого всё и пошло вперекосяк. Первым кузнеца приголубил по рылу будущий тестюшка Клим Савватеевич. Да так, что юшка ручьём пошла из зятьюшкиного задорного носопыря прямо на говяжий студень.
— Так его батюшка, чтоб знал наших, — взревели разом Дементий, Софроний и Гавриил. — Не перечь супротив прародителей, — и разом стеной пошли на всё собрание.
А так как кругом были все свои, то вышло от души и без стеснения. Да и сколько можно без дела за столом носом клевать? Раззудись плечо, размахнись рука — и по чужой сопатке без ложного стыда наотмашь. Гулять, так гулять! Вот таким обыкновенным манером все накрепко и перезнакомились в который уже раз. Тем более, что Калистратушка не один припёрся, а с роднёй чуть не до пятого колена. То есть всё по обычаю. Даже батюшка, Фаддей Карпыч, не удержался. Правда, помогал словесно и невпопад:
— Клим, — голосил он из-за божницы, — мы к вам с образами, а вы нам в рыло. Не по-христиански этот хоровод пошёл и куда как раньше срока. Бывать твоей Фроське вековухой. Скажи Калистратушке спасибо, что не девкой помрёт. Вразумил господь сынка на подвиг, а твою-то кто теперь порченой возьмёт?
Зря папашка подноготную тайну выдал на чужом подворье да при неравных силах! Калистрат с Ефросиньей и своей тени сторонились, когда стакивались на грибных да ягодных местах. А тут принародная слава женскому греху. Как стерпеть родственнику?
— И не таковских выдавали, — под потолок взвился голосом Клим Савватеевич и кинулся к свату с деревянным черпаком, как с сабелькой.
Тут-то и вскипел такой заполошный бой, что жениха без памяти выкинули не то что из-за стола, а прямо вон из избы на проезжую дорогу. Чуток оклемался Калистратушка, сел на обочину, поджавши под себя ноженьки, да и заплакал горькой слезой по прибитой зряшно молодости, по сгоревшей в родовой злобе любви. А как припомнил Ефросиньюшку, её лилейное тело и медвяные слова, так и взрыдал в голос, воззрившись на полную луну, что клинилась ядовитым жёлтым глазом в мужицкий прищур сквозь солёную слезу.
Лазарь и Максимилиан шли по одной и той же дороге, однако, навстречу друг другу. Каждый думал о своём, но с верой в победу. Над кем или над чем, ещё в глубине тёмного сознания отчётливо не обозначилось, но каждый для себя самого знал, что верх возьмёт именно он и при любом раскладе сил, едва лишь обозначится супротивник. Так уж было заведено в этом сумеречном мире: для самоутверждения надобно кого-нибудь загнобить! Такова суровая правда жизни в потустороннем мире без памяти.
Оборотень первым обнаружил вампира ещё за версту. Унюхал несвежий запах Максимилиана своим чутким носом. На то и волк, а не могильный червяк! «Вот и свиделись, как не думалось, как не гадалось», — мелькнуло в голове Лазаря. «Вот и посчитаемся за что ни попадя», — тюкнуло в темя у Максимилиана, и враги пошли на сближение. А луна, выглянув в прогалину меж тучами, разгорелась ещё шибче, озарив мёртвым светом место ристалища пакостливой мерзости. Оборотень озверел, выпустив когти на могучих руках и напрягся телом для прыжка, а вампир мраморно забелел заострившимся лицом и обнажил клыки, прожигая красным глазом туманный морок ночи. Ещё мгновение, и напрягшиеся ужасом тела бросятся в смертельные объятия друг друга. Мгновение, и остатки серой шерсти разлетятся по кустам, а лоскуты белой кожи ремнями лягут вдоль дороги.
Однако, бой не грянул, земля не треснула. Воинственную нечисть остановили звуки, не свойственные этой русалочьей ночи. Лазарь и Максимилиан замерли на месте, сторожко прислушиваясь к округе. И выходило по их понятиям, что посторонний шум был человечьего свойства, который следовало немедля устранить. Но как решиться на смертное убийство, если человечишко горько плакал и, видимо, не способен был сопротивляться? Да просто рыдал белугой, доходя до бабьего подвыва и сопливости в подол рубахи. В такой нервной растрёпанности он и ужаснуться не в силах, не то что с ума сойти от страха! У Максимилиана даже аппетит пропал, хотя уже сутки не кровопийствовал, а Лазарь такую слезливую овцу и задирать побрезговал бы и на спор. Ведь даже и у подзаборной твари честь имеется, не говоря уже о потусторонней. Око за око, глаз за глаз, но без слюнтяйства и урона собственного достоинства в глазах противника, раз такой расклад вышел!
— Пойдём, что ли, да глянем на горемыку? — предложил Лазарь, сам дивясь на свои же слова.
— Слезу точит, как по упокойнику, — в тон ответил Максимилиан. — Проведаем для справки, свои-то дела всегда обсудить успеем.
— Тут и говорить нечего. А любопытство всегда утолять надо, если себе не во вред, — согласился Лазарь, принимая пристойный вид усталого путника под, ко времени, потухшим взглядом Максимилиана. Ни дать, ни взять, а просто два припозднившихся в лесу товарища.
Пошли на голос и вскоре наткнулись на Калистрата. Мужик сидел на краю ямы с тухлой водой невдалеке от дороги, безутешно горевал на всю ивановскую, кидаясь соплёй куда ни попадя, и нараспев причитал:
— Ах, милый барин, скоро святки и ей не быть уже моей. Богатый выбрал да постылый, ей не видать счастливых дней. Ах, Ефросинья Климовна, Ефросинья Климовна, знать, не судьба в одном хомуте ходить да приплодом под старость лет любоваться. И не будет у нас ни мукомольни, ни придорожной кузни, а одна родовая междоусобица до могильного креста. И придёт ко мне первому жизненный укорот, потому как твоей родни в разы больше будет, если братьев присчитать. Так что прощай навеки, Фросюшка, и не поминай лихом Калистратушку, — и с этими прощальными словами забитый мужик кинулся в болотину головой вперёд, а ножками в струнку, чтобы безвозвратно застрять в придонной жижи неопрятного болотца. Так и пошёл стрелой до дна, даже не вспугнув привычных ко всему обитателей трясины: каких-то жаб, лягух и краснолапых цапель. Вот так и укатали Сивку крутые горки! Сгинул, считай, человек со свету, как и не было.
Однако, не тут-то было, не закатилась Калистратова звезда до времени за тучу. Максимилиан одной рукой выдернул мужика из болота, встряхнул, словно половую ветошку, и выбросил на сухой берег. А Лазарь строго подступил с допросом:
— Ну, рассказывай, человек, что почём?
— Всё до нитки выложи, — добавил и Максимилиан.
Да не из жалости вылавливали человечишку ночные путешественники из болота, не из сострадания либо сердечной мягкости, просто любопытство верх взяло. От чего это живой ещё паразит может так страдать, если он не в лапах оборотня или под клыком вампира?
И рассказал тогда Калистрат своим невольным спасителям всю свою неудалую жизнь безо всякой утайки. И о беде со сватовством, и о надругательстве Клима Савватеевича над лучшими чувствами без году неделя, но зятя, и о смертном бое шуряков прямо за свадебным столом, и о беззаветной любви к Фросьюшке, вплоть до нечаянной её брюхатости.
— И на кого ж теперь приплод записывать, чтоб не байстрючил при живом ещё тятеньке? — закончил Калистрат глупым безответным вопросом свои исповедальные слова.
Максимилиан с Лазарем в ответ тяжело молчали, не зная, с какого боку подступиться к беде нового знакомца. Да это чужое горе было им нужно, как пятая нога сивой кобыле! Никакого прибытка для самоутверждения.
— А не навести ли нам свой порядок в деревне? — вдруг оживился Максимилиан, оборотясь к сотоварищу. — Ты когти поточишь о чужие окорока, а я, между делом, червячка заморю, а то совсем скособочило с голодухи.
— Да я не против, — согласился Лазарь, — погоняем народец, раз самим в эту ночь схлеснуться не приходится. Так что, Калистрат, повеселишься от души. Веди новых гостей в своё змеиное логово, — и нечисть зашлась громким смехом, предвкушая невинную потеху.
В избе Клима Савватеевича праздник был в полном разгаре. Дым коромыслом, брага рекой и гармонь с присвистом. Прямо посередине покоя, впритык к столу с гостями, топтался Фаддей Карпыч, силясь сплясать и незнамо как понравиться хозяевам, позабывший с устатку про выкинутого за порог сынка. Клим не обращал на плясуна внимания, а утихомирившиеся Дементий, Софроний и Гавриил несвежими голосами подпевали гармонике матерной частушкой, заставляя жавшихся по углам родственных баб наливаться маковым цветом, а самых опытных невольно подпевать разгулявшимся брательникам тонкими голосами.
— Будет вам! — посреди этого разора вдруг возвысил голос Клим Савватеевич и встал из-за стола с бражной баклагой в волосатой руке, — всё бы вам гарцевать, нет, чтобы подумать, куда Фроську прислонить после такого позора с Калистратом.
— За меня и выдавай, — гаркнул, вдовый уже как год, Фаддей Карпыч, переходя с топота на вольный шаг. — Я весь сыновий грех покрою, если что пойдёт не так, — и он неразборчиво хватил кружку первача.
— Не-е, — разом протянули братья неудалой невесты, — это надо быть совсем без ближней жалости, чтоб тебе, старый пень, такой первоцвет на постой определить. Не в коня корм, если без солидного выкупа.
Все гости посмеялись такому анекдоту, а Фаддей по горячке брякнул:
— Я и мошной тряхну за-ради бабьей песенной услады, а ежели пониже пояса, то и наследство отпишу.
Тут уже прыснули в кулаки и девки с жёнами, а когда отхихикались, то пошли утешать Ефросиньюшку присказкой про старого коня и новую борозду. И как раз в это развесёлое время на всю пяту растворилась входная дверь и в избу ввалилась троица новых сотоварищей. Один в мокром платье и весь облепленный тиной, зато два других, хоть картины пиши, хоть любуйся как новой деньгой в день большого приварка.
— Не ждали? — гаркнул Максимилиан, без стеснения садясь на широкую лавку обочь хозяина.
— В тесноте, да без обиды, — поддержал Лазарь, тесня Клима с другой стороны.
— И то дело! — рассудили и дюжие братья. — За столом никто у нас не лишний и по заслугам будет награждён, — закончили с понятным намёком.
С пришлыми стали знакомиться наперебой, позабывши про мокрого Калистрата возле порога. Максимилиан оказался статским советником из Сызрани, а Лазарь лейб-лекарем Ахтырского полка, но без воинских регалий. Застолье столь высоким гостям было радо, а потому гулянье пошло по новому кругу без сучка и задоринки.
Голодный вампир, между тем, со вниманием осмотрел всю честную компанию и остался доволен затеянной авантюрой. По крайней мере, из сидящих за столом людей можно было выбрать любого на самое изысканное блюдо. Оборотень, со своей стороны оглядев пирующих до своего когтистого часа, пришёл в такой восторг, что чуть, было, не оброс шерстью до срока. Лишь бы Калистрат своим признаньем раньше времени не нарушил планы тёмным силам. Лишь бы успеть вволю почесать кулаки и хрястнуть клыками по чужой шее. Но, как там ни будет, всё же не зря явились незваные гости на чужое пиршество! Поживём, увидим.
— Подходи ближе, Калистрат, не таись по заугольям, — вдруг придя в ум, как нельзя кстати, обратил Клим Савватеевич внимание на мокрого женишка, — садись рядком и будь по-твоему. Бери Ефросиньюшку, обустраивай кузню и владей ими безраздельно, как бог на душу положит. Девка-то тут без тебя горемычной слезой обмывалась и чуть ли не удавку готовила, — и он снова поднял баклажину, будто из рук не выпускал.
— Горько! — ни к чему грянули братья хором, насильно всучивая в руки Максимилиана и Лазаря по кубку игристого домодельного.
Все дружно выпили, а обрадованная Ефросинья так прямо из двух рук потянула. Заставили приложиться до дна и городских гостей. А как заставили непьющих? Да не уговором и просьбой, а сильною силой, благо братья рядом. Максимилиан с Лазарем от такого обхождения и увернуться не успели, не привыкшие к душевному человечьему обращению. Выпили как миленькие, тем и более, что никакого зарока от потребления зелёного змия никому и никогда не давали. Не додумались ещё на той стороне до самогонных аппаратов и винокурен. Да и не принято у нечистых заливать за воротник ни в горе, ни в радости, ни в дождь, ни в вёдро. Не доросли ещё думой до верхних слоёв мозгового воспарения и создания лёгкого счастия своею рукой!
А вот, к примеру, скажем, чем отличается пьющий человек от такого же, но не пьющего вволю? С виду ничем, если под столом не валяется и собак по деревне в свободное время не гоняет. Однако, ему многое сходит с рук, как дитю неразумному, вплоть до упадения с конька крыши. Да и народ кругом сердобольный, и всегда поймёт пьяницу, с какой стороны тот ни подойди. Всяк знает, что пьяный проспится, а дурак никогда. Поэтому непьющих всухую не так много и наберётся. Кто же в дураках ходить хочет? То-то и оно, что почти никто, если не считать многоумных баб и юродивых. Да и с трезвенником о чём разговор, если он не в начальниках? Нет, конечно, встречаются и непьющие, которые по денежной нужде или особой хворости жаждой томятся. Таких простить можно. Но когда человек своим умом за воздержание держится, то за такого страшно, как за охотника на медведя с одной только рогатиной. Залез в берлогу и пропал без вести. И никому нет дела, что не пил, не курил и в бога верил.
Примерно такую науку проходили Максимилиан с Лазарем за столом у хлебосольного Клима Савватеича и его сыновей. С кем поведёшься, у того и наберёшься! Как ума, так и другой всякой всячины. А потому, как ни сопротивлялись дорогие гости, но любопытство брало своё. Мол, до какого предела человек доходит, если угощение рекой? Поэтому разборка с хозяевами затягивалась, тем более, что было интересно со стороны смотреть на Калистрата с Ефросиньюшкой, что ворковали в уголку словно голубки, взявшись за ручки и не сводя глазок один с другого.
— Это и есть человеческая любовь? — спросил догадливый Максимилиан у Гавриила, указывая на никчемную для застолья пару.
— Это только присказка, — разъяснил Софроний, — это только круженье головы от дурной крови, — молвил, ухмыляясь сквозь усы.
— А самая настоящая любовь начинается, когда свет потушат, — прояснил обстановку Дементий.
— Тогда туши свет, — вмешался Лазарь, — нам без света привычней, да и чего Калистрату томиться?
— Да он успел оттомиться с месяц назад на заднем дворе, — встрял со знанием дела в разговор Фаддей Карпыч, — но и девка получила со всех сторон ото всей радости. Как от суженого спереди на всю завёртку, так и сзади от меня орясиной по голой квашне. А не блуди раньше времени!
— Что вы, гости дорогие, всё расспросом занимаетесь. Лучше приглядитесь ко всему нашему хозяйству, — с непонятной пока, но дальней мыслью подступился к гостям Клим Савватеевич, никогда не упускавший своей выгоды. — Вон, гляньте лучше на моих дочушек. Который год на выданье. Что старшенькая Дуняшка, что младшенькая Таюшка. Серединную-то, Ефросиньюшку, я видать, всё-таки сбыл с рук, — и тут он хлопнул в ладоши, словно ни дать, ни взять, барышник на ярмарке.
То ли сговор был заранее, когда только угощаться начали, то ли по какому-то обычаю, мол, на всякий случай, но на середину избы выплыли две белые лебеди, но разного содержания. Одна ядрёная, как твоя кобылка на выпасе. Глазом так и стрижёт, юбка на репице ходуном ходит, коса до пояса, ликом чистая, как иконостас, хотя и поуже будет. Зато стать гвардейская, да с такой грудинкой вперёд, что и не всякий малолетка своею головой сравняться сможет.
— Вот это новоявление! — неволей вырвалось у Лазаря под одобрительный голос Клима Савватеича:
— Вижу, солдатик, понимаешь толк в живой бабе, знать столкуетесь. Тут тебе и закрома на всю зиму, и угощенье всем черпаком, а не одной ложкой.
Пока все мелко и угодливо смеялись шутке хозяина, Максимилиан охотился глазом за второй, по виду младшенькой сестрицей. Эта казалась мелковатой рядом со знойной гренадёршей, словно мерзавчик питьевой рядышком со штофом. Однако, всё было при ней для соблазнения. И глаз с поволокой, и телесные изгибы с обещанием радости, и опрятная ножка, что ненароком выглядывает из-под юбки, и алые губки в поджим при выдыхании с томлением.
— Хороша Маша, да, покамест, не ваша, — поддел Максимилиана всё тот же Клим Савватеич, почувствовавший скорое удачное обустройство жизни всей своей тройни. — Сватайтесь, гости дорогие, я препоны чинить не буду, — как бы шутейно заверил хозяин под одобрительный гомон собравшейся родни.
— Вот это да! — сдался и Максимилиан, чувствуя кружение в голове, то ли от видения перед глазами, то ли от малокровия во всём теле.
— Тогда в сговор сегодня и вступим, если за ценой не постоите, — тут же решил отец семейства и приобнял будущих женихов отеческой рукой.
Вот так и свершаются роковые ошибки даже при полной луне, когда у нечистых самая сила. Не знали и не ведали оборотень с вампиром, что с каждой лишней рюмкой даже потусторонняя сила воли слабеет, а женский пол становится всё желаннее и притягательней. Так повелось со дня сотворения мира, сразу после познания добра и зла, основ винокурения и законов перегонки браги обыкновенной.
И вот, когда, считай, все сроднились за общим домашним столом, Максимилиан с Лазарем с сожалением вспомнили о своей тёмной сущности и безо всякого страха, а от простой выпитой дури, признались хозяевам, кто они такие на самом деле и каков их суровый закон нелюдя. А чего уже было таиться? Лазарь давно уже не хотелось рвать в клочья честную компанию, а Максимилиану пить кровь почти что родственников. Вот и вышли из тайного указа Князя Тьмы, то есть, стали обживаться среди людского племени. Такое случается даже после пожизненной каторги, если кто вовремя отойти успеет. Девки от горестного известия заревели в голос, хоть и со значением своей первостатейности, а мужики призадумались от такой непогоды в доме. Что-то надо было делать, раз пришлые не против, а домашние на всё согласны.
— Надобно спросить у бабушки Алфимии, — первой опомнилась Фрося, озаботившись за сестёр, так как у неё с Калистратом всё складывалось удачно.
— Буди старую, — разрешил глава семейства, — может, в кои-то веки умное слово скажет.
Пока старую ведьму с печи сволакивали, пока положение растолковывали под неутешный рёв внучек, пока то да сё, глядь, утро в окошко стукается. Тут уже и пить особо некогда, а надо всем кагалом что-то решать. Но, вдруг, ветхая старица разверзла уста и прошамкала, отдыхая через слово:
— Что упыря, что вурдалака в человеческое чувство привести способы есть, но надо звать на подмогу отца Макария.
Пока кто-то из дальней родни бегал за церковным служителем, ближняя лишний раз устроила допрос приблудной нечисти:
— Своей ли волей, соколики, назад в человечий род возвернуться хотите? — спрашивали Алфимия и Клим почти разом. — И не станете ли блудить со вдовами и перестарками на выданье, когда человечью силу к любовной тяге почуете?
— Своей, и не станем, чтоб не сойти нам с места, если что не так, — отвечали согласием Максимилиан с Лазарем.
— А что до плотских утех, тятенька, то за них не переживайте, — в тон отвечала Дуня. — Мы с Таюшкой в своём одиночестве так вызрели, что на чужие юбки у них никаких сил не хватит.
И весь сельский праздничный табор согласно закивал головами, а дорогие гости в утверждение своих слов наравне с братьями хватили по жбану медовухи со сбитнем так, что глаз разгорелся с такой приятной силой, что даже Анфимия казалась женщиной вполне сносной красы.
Поп-расстрига, отец Макарий, не заставил себя долго ждать и, помолясь на красный угол, принялся за понятное ему дело. То есть ушёл со старушкой в сени и провёл с нею с глазу на глаз совещательный разговор. Уяснив суть вопроса, священный деятель воротился в избу и вынес свой приговор:
— Согласно церковной науке теологии, — начал он важно, — нам известны благостные и разумные способы обращения исчадий ада в человеков второй руки, так как в первый сорт их не пустят прежние грехи.
— Да хоть бы в любой отброс, но с нашим понятием, — вякнул было Клим, но сразу прикусил язык, встретившись с суровым взглядом отца Макария.
— Не кликай беду, хозяин, не толкай под руку, — наставил батюшка. — Я призван не выправлять неслухов, а направлять сбившихся с истинного пути в праведное лоно. Аминь!
— Изыди, сатана! — зачем-то невпопад икнул Клим Савватеич и стал топить горе в вине.
А Макариий вновь о чём-то пошептался с Анфимией, а затем веско произнёс:
— Для таинства потребуется свежая кровь!
— Это можно, — враз откликнулся Максимилиан, тяжело вставая из-за стола, — это с удовольствием, только покажи, кого кусать надо, — и он сверкнул белым клыком из-под верхней красной губы.
— Придавите вурдалака, — приказал отец Макарий хозяйским братьям, — а лучше, скрутите поясами, пока во хмелю злостный пакостник. Да покрепче, чтоб не мешал таинству.
Братовья легко справились с заданием. Да Максимилиан и не думал противиться, а только попросил испить из чужих рук. Тут и Таюшка не растерялась, да напоила своего избранника кислым молоком для умягчения желудка и исправной работы кишок, как ей самой по человечьи мнилось. Не всё же медовухой наливаться, хоть с виду и полный мужик.
— Подайте петуха, — тем временем командовал отец Макарий, берясь за топор для расщепа лучины, — да несите родниковой воды с ключа, что с краю деревни.
Когда наказы были исполнены, расстрига после какого-то заклинания и песнопения в полголоса, отделил одним ударом петуха от гребнистой головёнки и, держа птицу за ноги, сцедил всю кровушку в оловянную чашку, долив её до краёв родниковой водой. А перемешав всё снадобье деревянной ложкой, сел в отдалении на лавку для отдохновения и набора сил перед обрядом, творя то ли молитву, то ли какой-то тайный наговор. Вскоре к нему присоединилась Анфимия и песнопение зазвучало благолепно на два голоса. Засим, отец Макарий молвил, севшим от высоко пения голосом:
— Приводить в чувство нетопырей будем поочерёдно. Братцы, держите вампирово отродье что есть мочи, а мы приступимся к другому дьявольскому отребью, нечестивому оборотню, ибо его час наступает первым.
С этими словами отец Макарий подступил к Лазарю, взял его крепко за руку и вывел на середину избы. Потом потребовал у хозяев стеклянный пузырёк и перелил в него из чашки кровяную болтанку, сколько влезло. Тем же временем Дуня подвинула к Лазарю табуретка, так как тот не стойко держался на своих ногах, и одной левой усадила мужика на отведённое место. Расстрига на это одобрительно крякнул и обратился ко всему собранию с особой торжественностью, словно в прежние времена с амвона:
— Оборотень по нашей науке — это умерший в детстве некрещённый отрок. Мы сейчас Лазаря окрестим, а через сутки узрим результат праведных трудов своих.
С этими словами он вылил на маковку Лазаря остатки сукровицы из чашки, обвязал его по рукам опояской, снятой со своих чресел, и приказал нелюдю:
— А теперь, не сходя с места, повторяй за мной: кровь волка, выйди прочь из меня, а новоявленная разбуди во мне прежнего хозяина. Сила тёмная, изыди от раба божия, чтобы человеком я стал, ныне освещённый полной луной и крещёный праведной кровью вместе с родниковой водой. Отныне буду братом я простым людям. И как сказал, пусть так и будет во веки веков, аминь!
А пока Лазарь исправно повторял заговор, древняя Анфимия обносила его домашнею иконой и творила крестные знамения, порой свершая коленопреклонения перед божницей и кланяясь до земли, без огляда на старые кости и прижитую годами немочь.
— А теперь, девушка, — обратился отец Макарий к Дуне после всего этого хоровода, — бери болезного под микитки и веди в полог на лежанку. Пусть сутки лежит пластом в тёмном углу. Если начнёт буйствовать, давай отхлебнуть понемногу снадобья из пузырька, что мы приготовили. Да не всё сразу истрачивай. Он, небось, не сразу человеком станет. С неделю изверга выворачивать будет, а потом, может быть, всё и наладится. Чему быть, того не миновать, как перед судьбой ни раскорячивайся. И в моей практике хорошие исходы случались. Так что будем надеждой питаться, авось да пронесёт.
С этим последним словом служитель культа, как равный, сел на лавку рядом с Климом Савватеевичем и начал столоваться, причащаясь крутым сбитнем.
— А с этим что? — немного погодя спросил хозяин, указывая на скрученного Максимилиана.
— Пусть пока полежит без памяти, — махнул рукой отец Макарий, — подождём полного восхода солнца, а там и навалимся на упыря всем миром.
— Может и приведём в чувство пособника Асмодея, — поддакнула и Анфимия со скорбию воззревши на связанную потустороннюю нечисть.
До полного утра застолье шло своим чередом, а когда весёлое солнце стало заглядывать прямо в окна, отец Макарий, обтёрши рушником уста после трапезы, сказал:
— Пора, ребятушки, браться за другого демона. Пребудет же с нами господня крепость и вся крестная сила!
— Осанна, — за всех пропела старица Анфимия и работа закипела.
— Чада мои любезные, — возвысил голос расстрига поп, — по нашему разумению выходит, что вампир внебрачное дитя порока, ведущее начало от распутной жизни прародительницы, а потому в нём адово зерно глубоко упрятано и требуются особые действия для искоренения дьявольского злака. Собирайте в избу боярышник, как в ягодах, так и в настое, да не поскупитесь и на чеснок. Только это богоугодное разнотравье и способно перекрыть тёмной сути вампира доступ в тело человека. А пока соберут ягоду и корнеплоды, заворачивайте эту тёмную ипостась, — и он перстом указал на Максимилиана, — в какую грязную попону, чтоб даже прорехи в ней не было, и ждите от меня команды.
Народ кинулся выполнять приказ отца Макария, а сам некогда честной праведник открыл окно на восход солнца и стал наблюдать за ходом светила.
— А как беса изгонять будем? — осмелился спросить Клим Савватеич, явно пугаясь неведомого обряда. — Кусать будем идола поочерёдно, как и они нас, когда в свою веру обращают?
Отец Макарий свысока посмотрел с замшелого пентюха и изрёк:
— Знай, Клим Савватеевич, если вамипира силой подержать на открытом солнце, он сам собой воспылает очистительным огнём, в котором и сгорит его дьявольская суть.
— А с кем же мне жить достанется? С огарком? — со слезой вырвалось у Таюшки. — Дуньке хоть и припадочный, но живой человек, а мне, так головешка?
— Пусть горит, — перебил отец доченьку, — лишь бы не в избе, а то после пожара долго отстраиваться. Мы же тебе другого сыщем, не хуже!
— Да при держите языки, — вмешалась долго пожившая и оттого много знавшая Анфимия. — Упыря снесём на берег реки. Как только гадина полыхнёт ярким пламенем, тут же его водой и зальём. Всего-то и делов, было бы о чём глаголить!
— Надо будет к болотцу отволочь, коли насмерть не жечь, — поправил отец Макарий. — Там вода тяжёлая, устоявшаяся, потому и тушить будет сподручнее. Так что останется и тебе что-нибудь, отроковица, — вроде как пошутил под конец поп, оборотившись к Таюшке.
Так и порешили нести тюк с Максимилианом к болоту, а когда доволокли, стали ждать команды от верховного на селе теолога. А он приказал боярышник и вязанки чеснока раскидать по берегу, сотворив преграду дьявольской силе, если она поспешит на помощь своему выродку, и потом самолично распаковал урода прямо под солнцем, допреж подозвав братьев к себе поближе, чтоб держать рабочую силу в видимости. И вот, никто из мужиков даже закурить не успел, как Максимилиан занялся огнём. Сначала мелким синим изо рта, как горит иной мужик в разгар горького запоя, когда лишь бабья прицельная жёлтая струя способна возвернуть его к жизни, а потом и весь Максимилиан заполыхал холодным синим пламенем.
— В болото его! — рявкнул отец Макарий, и сам кинулся помогать братьям стягивать попону с вампиром в гнилое болото.
Успели как раз вовремя, Максимилиан даже не обгорел, но зато потонул словно жернов. Правда, не до конца. Выловили погорельца и распластали на берегу лицом вверх.
— Все дела? — спросили братья разом.
— Как бы не так! Надобно до трёх раз, а там, как бог пошлёт, — прояснил обстановку отец Макарий.
И не успел Максимилиан, или что от него осталось, толком отдохнуть, как полыхнул снова. Тут уже ребята не растерялись и притопили нечестивца безо всякой команды. В третий раз всё вообще прошло, словно по маслу, а когда утопленник на сей раз не возгорелся посреди ягод и чеснока, Дементий, как старший в команде, предложил:
— Отче, может для верности этого упыря сами ещё раз подпалим. А то, мало ли что!
— Да он и так мертвее мёртвого! Ишь, как вытянулся, ухом не ведёт, — не согласился Софроний.
— Видать отмучался. Вон как закоптился, и дух из него не проистекает, — поведал Гавриил, поднеся ладонь к носу Максимилиана.
— Не время ещё панихиду заказывать, не мешайте свершения таинства, — отогнал отец Макарий братьев о распростёртого тела то ли бывшего вампира, то ли уже настоящего трупного нежитя, и все стали ждать результата чудодейства служителя церковного культа.
Ждали долго, но паче некоторых чаяний, Максимилиан не возгорелся, а даже наоборот, дёрнул левой ногой и выплюнул из себя вон кусок болотной жижи.
— Чудо свершилось, — огласил окрестности расстриженный вовремя священник, — иже еси на небеси, да святится!
Всё действо завершилось общим молебствием под управлением Анфимии, а ещё не пришедшего полностью в себя Максимилиана понесли уже на виду у солнца назад в избу и положили рядом с Лазарем, а Таюшке наказали помогать Дуняше в пригляде за женихами. Девушка с радостью согласилась и осталась вместе с сестрой выхаживать бывшую нечисть до полной жизнеспособности.
И ведь вскорости добились своего лебёдушки! Не прошло и месяца, как вознаградилось их долготерпение. Мужи, теперь уже честные, не то что пошли на поправку, а полностью освободились от тенет диавола. Так они прислонились к людскому роду-племени, что хоть мужикам по деревне в пример проставляй. А от прошлого у одного осталась лютая ненависть к похмелью, а у другого один несмываемый загар. Лазарь не пил ни под каким видом даже кваса, а Максимилиан никогда не жарился на солнце, возлюбив всем нутром осеннюю непогод и слякоть.
— Вот ведь, что крест животворящий с нелюдью сотворяет, если к нам с отцом Макарием вовремя с поклоном оборотиться! — любила разносить по округе хвалу всем святым старица Анфимия, не уставая радоваться за внученек.
А и то! На Яблочный Спас Ефросиньюшкка обвенчалася с Калистратушкой, а Дуняша с Таюшкой окрутились с новообращенными Лазарем и Максимилианом, хотя отец Макарий спервоначалу не советовал. Но Клим Савватеевич дело тишком уладил, посулив попу баян и другие щедроты. Так что свадьбы гуляли Большими Кочанами с неделю, никак не меньше. Даже заболотная Килица, где и родни-то кот наплакал, делегатов отрядила на праздник, мол, посмотреть, что зачем и почему в Кочанах дым коромыслом?
Гуляли бы дольше, но присоединились Малые Кочаны, что принудило к двойным расходам на чужедальнюю родню девятого колена. Поэтому свернули празднество ещё до заморозков, но уже по холодку. Сам Клим Савватеич не то что пить, а даже глядеть на стакан уже был не в силах.
Зажили молодые на широкую ногу. Тут же отделились от тятеньки, не забыв родителя поддержать дельным советом на старости лет. Всё сгодиться при семейной жизни в сельской местности. Да и не только присоветовали чего надо и не надо, но и доверили заботу о нём крепким рукам Дементия, Сафрония и Даниила, благо братовья ещё холостяковали. Калистратушка поставил-таки, как ему и грезилось, на развилке дорог кузню, Максимилиан обосновал злаковую мукомольню, любивший всё белое, вплоть до погребального савана, а Лазарь стал промышлять скорняжным рукомеслом и валяными сапогами, имея тягу к шкурам и шерсти. Этим и процветали дружные семейства, между делом плодясь и размножаясь. А что до первоначальных капиталов, как что тебе за оборотень, тот же вампир либо простой ухарь на извозе без живой деньги? У каждого запесец найдётся. Ведь под горячую руку не только нищеброд, но и состоятельный клиент попадается. Тогда только и успевай казну до чёрного дня копить то ли в скиту, то ли в логове, то ли в избе под притолокой.