Для нас Бразилия началась с экватора, а именно, с точки пересечения этой «параллели» (каждая параллель мнит себя в душе экватором) с тридцать первым меридианом. Мы проложили локсодромический курс на маленькие острова Св. Петра и Св. Павла, над которыми развевается зеленый бразильский флаг, хоть и лежат эти «святые» почти в шестистах морских милях от материка. Идти по дуге большого круга не было резона, так как ветер не всегда позволял держать нужный курс. Обычно судоводители пересекают океан по кратчайшей линии между точкой отхода и точкой прихода. Эта линия называется ортодромией, или дугой большого круга. Все эти странно звучащие слова для непосвященных в навигацию — локсодромия, ортодромия — появились благодаря голландскому картографу Меркатору (его настоящее имя было Gerhard Kremer, по-латыни — mercator, по-русски — купец), который в 1569 году придумал самую приемлемую, если не сказать гениальную картографическую проекцию — цилиндрическую. Он поместил земной шар в цилиндр (даже в те далекие времена моряки (!) знали, что Земля — шарообразная, это только глупая еврейско-христианская церковь до сих пор утверждает: Земля плоская, ибо так написано в библии).
Из центра шара Меркатор спроектировал очертания берегов, меридианы и параллели на внутреннюю поверхность цилиндра, а затем развернул его и положил на штурманский стол. Получилась карта меркаторской (цилиндрической) проекции. На ней все меридианы и параллели пересекались под прямым углом, что упрощало прокладку курса, а в 1620 году английский профессор Гунтер предложил считать одну дуговую меридианальную минуту одной морской милей — 1852 метра. Опять гениально, ибо просто.
Существует множество картографических проекций, их может делать любой, кому не лень. На судоводительском факультете Калининградского технического института доцент Андреев учил нас изобретать собственную проекцию согласно придуманной студентом математической формуле. Получались курьезно-смешные карты.
Если и было у Меркатора что-то не совсем удачным (я опять повторяю: в природе нет абсолюта, только сама природа в полном ее комплексе является абсолютно совершенной), так это одно: проложенная прямая линия курса не передавала кривизны земного шара. Пересекая Атлантику от Англии до Антильских островов, следуя по этой прямой, называемой локсодромией, путь удлинялся более чем на 300 миль. А сто миль для нашей «Педромы», равно как и для каравелл Магеллана, — это сутки хода. Мудрые навигаторы нашли выход: стали ходить через океаны по дуге большого круга. Для этого рассчитывались по формулам курсы, которые менялись каждые 100–150 миль, и путь корабля на карте изображался сегментно-кривой линией, называемой ортодромией. (Экватор и меридианы являются большими кругами.) На государственном экзамене по навигации и лоции в Клайпедском мореходном училище мне достался вопрос «Плавание по дуге большого круга».
Я разрисовал формулами (без шпаргалки!) всю огромную классную доску и еще не хватило места. Член государственной комиссии, старый капитан, сказал: «Достаточно» — и поставил мне пятерку.
Будучи штурманами, позже — молодыми капитанами, мы на дружеских застольях иногда хвастались: «В Канаду, на Большую Ньюфаунлендскую банку, я всегда хожу по ДБК (дуга большого круга)». В книге «Море и Жизнь» талантливого писателя, капитана дальнего плавания, клайпедчанина Владимира Колегцука есть очень смешной и одновременно чудный стих об этой дуге. С любезного разрешения Владимира Яковлевича привожу его здесь в сокращении.
* * *
На переборке (стенке) нашей каюты висит документ, который гласит: «Я, Нептун, Владыка Морей и Океанов, повелитель всех судов, плавающих в моих водах, удостоверяю, что сего дня 28 ноября 2002 года в 16 часов 28 минут в долготе 30°52,8' W на экваторе прекрасная и мужественная женщина Gina Kalla-Riabko прошла крещение и испила воду Океана Атлантического. После сего она получила новое имя Exocoetes Spilopus — Летучая Рыбка — и под этим именем будет известна всем моим подопечным». (Подпись Нептуна подтверждена кормчим ладьи «Педрома».)
На экваторе точно в указанное время на борт «Педромы» действительно прибыл Нептун в короне и со скипетром-трезубцем в правой руке. Неважно, что он был похож на капитана яхты, неважно, что трезубец был сделан из палубной щетки, важно, что Бог морей был строг при крещении молодой морячки Гины и заставил ее по-настоящему попить океанской воды. Это маленькое представление сделало день радостным, несмотря на маловетрие.
Обычай праздновать пересечение экватора восходит к концу XVII столетия. Хроника не сохранила имя капитана, первым придумавшего «экваториальный» праздник, но, зная историю мореплавания тех дней, нетрудно представить корабль или флотилию, к примеру, Магелланову, попавших в штилевую зону на экваторе. С давних времен моряки называют эту зону депрессивной, правда, в лексиконе русского флота она звучит по-иностранному — «долдрум» (doldrums — англ.) и abatimiento (исп.). Штилевая зона и депрессия — казалось бы, два несовместимых понятия. Кто из моряков и пассажиров современных лайнеров не любит штиль? Это ведь такая красота — спокойное море, спокойный океан и играющие дельфины. Правда, на экваторе их не увидишь — здесь мало рыбы. Красота — если внутри судна глубоко под палубами мерно стучат мощные дизеля, если гребной винт (назовем его по-флотски «движителем») загребает своими двухметровыми лопастями водную массу и судно несется через штиль с 20-узловой скоростью. Но если на судне движителем является парус, то ему нужен ветер, иначе это будет не движитель, а просто большой кусок ткани, хлопающий время от времени по мачте. Штилевая погода может длиться неделями, и тогда впору впадать в депрессию. Английское слово «doldrums» переводится как «экваториальная штилевая зона», или как «дурное настроение». Даже Оксфордский словарь не дает объяснения, что появилось ранее — «зона» или «настроение», но я думаю, что слово изобрели моряки, связав «dull» — унылый и «tantrum» — вспышка гнева.
Теоретически штилевая полоса начинается с десятого градуса северной широты, у которого нордовый пассат выдыхается (здесь для примера берется Атлантический океан), и атмосферные течения принимают порой причудливые «капризные» формы. Точно такая же картина просматривается и в южном полушарии у десятого градуса. Название этой широкой, в 1200 миль, штилевой полосы не всегда подтверждается действительной погодой. Часто — как повезет. Если ты родился в «рубашке» или в «чепчике» (английский вариант) — можешь пройти эту зону почти без остановки. Но если ты родился магелланом (я специально делаю это имя нарицательным, дабы подчеркнуть все невезения Магеллана, а их даже при его гениальности было более чем достаточно, включая нелепую смерть), то можешь простоять под обвисшим парусом несколько недель. Летописец (или хроникер) экспедиции Antonio Pigajetta в своей книге «Primer viaje alrededor del Mundo» («Первое плавание вокруг света») пишет, что пять черных судов (все суда Магеллана были выкрашены в черный цвет) попали в штилевую полосу недалеко от побережья нынешней Гвинеи и Сьерра-Леоне. Тогда эту зону еще не называли abatimiento (исп.) или doldrums (англ.), но депрессивное состояние экипажей было. Суеверные матросы царапали мачты и свистели на паруса, чтобы вызвать ветер. Но ветра не было. Пришлось урезать рацион питания и воды, кое-кто хотел поднять мятеж (он произойдет позже в заливе Сан-Хулиан). Штиль — это страшное слово для тех, кто ходит под парусом.
Почти пять столетий спустя мы шли в Экваториальную Гвинею на маленьком исследовательском судне «Креветка». Проходя места, где испанские моряки были в «депрессии», мы, вслушиваясь в выхлоп двигателей, только радовались безветрию. Но ночью, как раз на широте 8°30′ N налетел штормовой шквал с громом, молниями, проливным дождем (анемометр в зарядах показывал 10 баллов), длившийся около четырех часов и унесший нашу единственную шлюпчонку, которую так и не нашли, хотя искали весь день. Такие «чудеса» случаются в экваториальной зоне. Капризы природы непредсказуемы, но если к ним присматриваться и систематизировать, то можно найти более-менее безопасный, в данном случае, нештилевой путь. Готовясь к вояжу в Бразилию, я проштудировал лоции и пособия для яхтсменов. Все эти мудрые книги утверждали, что пересекать экватор следует на тридцатом меридиане и даже чуточку западнее. Войдя в ЭШП (моя аббревиатура экваториальной штилевой полосы), мы почувствовали, что прощаемся с пассатом. Ветер стал неустойчивый, но направление свое — NE — еще сохранял. Наши паруса были незарифлены, вахта — а мы несли строго вахту — была начеку. Пересекая под вечер пятую параллель, заметили, что с кормы над горизонтом появилась большая серая с темными разводами туча, откуда сверкнула пока еще не яркая в дневном свете молния. На раздумье и ожидание «что будет?» времени не было. Запустили двигатель, убрали паруса. Ветер стих (перед шквалом обычно наступает затишье). Мы не ждали шторма в этих «штилевых» местах, ибо шторм — это сильный ветер продолжительностью более суток, но приближающаяся туча обещала шквал. Шквал оказался не сильным, а когда дождь, высыпаясь из тучи, закрывшей половину небосвода, запузырил поверхность океана, сделав ее похожей на крупнозернистую наждачку, Гина с радостным криком сбросила бикини и схватила мочалку. Вслед за Гиной я освободился от плавок, и в наступающих сумерках мы весело, как дети, плясали под дождем, радуясь этой живительной влаге и возможности смыть с «грешных» тел недельную грязь. Туча и дождь двигались вместе с нами, а наша яхта, отрыгая вместе с выхлопными газами порции воды из охладительной системы двигателя, стремилась своим 5-узловым ходом не отстать от гидрометео. (В Уругвае в прогнозах погоды дождь всегда называют этим красивым словом: гидро — вода, метео — падать). За короткое время дождь смыл грязь с нас и вымыл яхту от морской пыли, которую пассат нес из Сахары. Мы собрали полтора ведра мягкой дождевой воды. В то время у нас не было еще приспособления для сбора воды, это позже мы сделали большое «бимини» — тент над кокпитом, в центре которого подсоединялась «мангера» — гибкий пластиковый шланг.
Заступив на свою послеполуночную вахту, я поднял оба паруса и остановил двигатель. Скорость 2–3 узла оставляла желать лучшего, но мы боялись жечь солярку — впереди долгий путь без «бензозаправок», все может случиться. Пять часов «моторинга» в штилевой полосе — нам просто повезло; позже, рассказывая о прохождении экватора, мы хвастались чуточку этим. Если бы Магеллан не пошел по проторенному Васко да Гама пути вдоль побережья Африки (он «застрял» на двадцатом градусе западной долготы), а проложил бы курс западнее, там, где прошли мы, возможно, не было бы «депрессивного» месяца.
Сотни и сотни парусных судов с авантюристами на борту шли в «индии» за богатством и, приближаясь к экватору, мучились там от мертвого штиля. Жаркая погода, хотя и без палящего солнца — обычно там небо серовато-мглистое. Матросы без обычной напряженной работы слоняются по палубе, стараясь не попасться на глаза боцману или офицеру, — те из-за дурного настроения могут врезать в лицо просто за так, и матрос не имеет права даже спросить «за что?», ибо получит повторно. Нельзя сказать, что матросы были ангелами, многие из них взяты в экипаж прямо из тюрем, многие подобраны около пабов на мрачных зловонных улицах и доставлены на борт в бесчувственном состоянии, а когда они приходили в себя, корабль был в открытом море. Поэтому часто самым веским аргументом для этих «АВ» (английская аббревиатура, обозначающая квалифицированного матроса) был увесистый кулак офицера или капитана. На борту судна не существовало легальных законов. Капитан был персоной, выше которой только бог. Именно в те годы появилась на флоте полушутка-полусерьез: «Noboby is perfect, exept the captain» — «Никто не идеален, за исключением капитана». Как ни странно, на пиратских кораблях судовые правила были более демократичными, чем на коммерческих, или торговых, как называют их в России. На последних различие между матросами и офицерами часто напоминало тюремную жизнь: по одну сторону — заключенные с их мизерным питанием, по другую — офицеры, питающиеся в несколько раз лучше матросов; о капитане и говорить не приходится. Прочитайте книгу о мятеже на «Баунти». Не только садизм капитана Блайя, но и плохое питание было причиной восстания. В русской маринистике XIX века о питании матросов упоминалось вскользь. Даже народный писатель Станюкович (он был сыном адмирала, но добровольно отказался от карьеры офицера, бедствовал, но писал чудесные книги, он — лучший писатель-маринист России) не акцентировал внимания на обеденном столе экипажа. Помещик Гончаров в своем повествовании о фрегате «Паллада» и вовсе не ставил целью показать жизнь матросов. Я не изучал специально историю русского флота в аспекте питания экипажа (не будем говорить о броненосце «Потемкин») — русских книг о флоте, написанных правдиво, написанных моряками вроде Станюковича, мало. Но, имея большую коллекцию флотских книг на английском языке, могу сказать, что даже в 1840 году на английских коммерческих судах матросы питались очень скудно, в их рационе была, в основном, солонина, которая делалась часто из конины — жадные капитаны покупали её под видом говядины. Если на борт брали домашних животных — коров, свиней и птицу (даже я помню такое время), то после убоя одного из животных свежатина шла только на капитанский и офицерский столы, матросам перепадали хвосты, копыта и кости. Жизнь простых моряков была более чем безрадостной.
А тут еще свалившийся на голову «doldrums» — экваториальный штиль. Впору чокнуться. А чтобы этого не произошло (по некоторым данным, почти на каждом третьем судне кто-нибудь выбрасывался за борт), один мудрый капитан решил устроить праздник Нептуна. Кто был этот капитан — история умалчивает, также как и неясно, кто первым нарядил новогоднюю елку. На борт корабля, пересекшего линию экватора, прибыл Владыка морей со своей свитой. Нептун был по-царственному величав: в короне из ракушек, в мантии из рыболовной сети, с трезубцем в руке. В свиту входили очень разные личности: веселые черти (никто никогда не видел грустного представителя преисподней, поэтому еврейско-христианская церковь всегда считала веселье грехом, веселье — удел чертей и безбожников, даже в моем детстве мама, глядя, как я сидя качал ногой, говорила: «Черта качаешь»), вместе с хвостатыми чертями были русалки — соскучившимся без женщин морякам эта часть свиты была наиболее желанна, к тому же русалки вели себя немножко развязно, как портовые проститутки. После шумного гомона по случаю прибытия «гостей» воцарялась тишина, и Нептун громовым голосом вопрошал: «Что это за судно пришло в мои владения? А есть ли здесь капитан?» Приходил капитан в своей капитанской тужурке. Униформа вошла во флотский быт с военных кораблей, хотя каждое коммерческое судно в XVI–XVIII веках имело на борту пушки, но это были «мирные» пушки, как современная техника истребления людей, которой «миролюбивые» США и Израиль делают «мир» на Ближнем Востоке. Капитан держал в руке список экипажа — судовую роль — и докладывал Нептуну, куда и зачем идет корабль (правды никогда не говорил, ибо цель путешествия скрывалась даже от экипажа). «А есть ли на этом славном корабле моряки, впервые пересекающие священную линию экватора?» После этого главный черт вызывал к себе первого «новичка» и производилось испытание его перед крещением. Черти заставляли неофита проползать через длинный «туннель», сшитый из нескольких мешков, внутри вымазанных сажей и золой. Новичок после душного мешка выскакивал с грязным лицом, и весь экипаж хохотал, держась за животы, как запорожцы, пишущие письмо турецкому султану. Хохотали не столько над замарашкой, сколько над испуганно-серьезным выражением лица страдальца. Черти хватали прошедшего первое испытание и заставляли его пройти еще два, а затем бросали в большую бочку с водой, погружая его так, чтобы он хлебнул морской влаги. После этого крещение заканчивалось, и матрос, стеснительно улыбаясь, становился с группой счастливцев, ранее пересекших экватор. Подобную процедуру должны были пройти все «новички». Веселье заканчивалось под вечер, и вся команда получала дополнительное вино. Это была психическая разрядка, надолго снимающая напряженность «долдрума». «А помнишь, как одна русалка соблазняла тебя, показывая левую титьку?» — «Ладно, это русалка, а тебя черт оседлал, забыл что ли?» Такие разговоры-воспоминания длились долго, пока не выходили из штилевой зоны. Начиналась тяжелая матросская работа, начинались качка и новые неудобства плавания. Праздник Нептуна незыблемо продолжает существовать и в наши дни. Мне довелось неоднократно представляться Нептуну с судовой ролью в руке и даже самому играть роль Нептуна (на «Педроме»), На каждом судне находились талантливые умельцы, создававшие праздник по придуманному ими сценарию, но всегда это был Большой Праздник для экипажа.
Тысячи лет назад — возьмем для примера 4 тысячи — в умеренно-континентальной климатической полосе, в которой находятся Европа и Северная Америка, в холодные зимние, длинные до бесконечности ночи люди кутались в звериные шкуры, сидя в своих пещерах. Хорошо, что людей было не так много, как сейчас, иначе где набрать звериных шкур. Неважно, что люди эти, наши предки, не имели мобильных телефонов, важно, что они были такими же людьми, как и нынешнее поколение, с той же психикой, подвергающейся стрессам и депрессии, только они не знали еще латыни, и потому эти стрессы не существовали социально, только внутренне. У меня на полке стоит «Словарь иностранных слов в русском языке» советского издания. Так вот, в этом словаре нет слова «стресс». Жили мы, советские люди, когда-то без стрессов! (А слово «секс» в словаре есть — в защиту Екатерины Фурцевой говорю это. Она, будучи министром культуры, якобы сказала, что в Советском союзе нет секса, имея в виду порнографию. После разгрома страны Рабиновичи от журналистики сделали из этого её высказывания насмешку над красивой и умной женщиной.) Три тысячи лет до нашей эры на разных таежных пространствах Европы в карликовых селениях-государствах племенные вожди с помощью шаманов стали устраивать праздник Огня в самые длинные зимние ночи.
Огонь, большой огонь — деревьев не жалели — пылал днем и ночью, согревая не только скудно прикрытые шкурами тела, но и души. Люди веселились, они, как и моряки парусных судов, были в «долдруме». Тысячелетия спустя хитрая еврейско-христианская религия — я говорю так, потому что «святая» библия состоит из Старого завета, взятого из иудейской религии, и Нового завета, христианского — решила истолковать традиционный народный праздник как день рождения — рождество — Христа, не существовавшего никогда человека, во всяком случае, в том виде, как это преподносит церковь. Тем не менее, человеческое существо требовало разрядки, ведь даже звери порой устраивают празднества, например, кошка, играя с бедной мышкой, или косатка — с тюленем. После холодной зимы приход весны давал людям новый импульс веселья, и они устраивали праздники с ряжеными. Позже церковь опять присвоила эту традицию, и весенние празднества стали называться карнавалами. Так что куда ни кинь взгляд — то ли в безбрежное море, то ли в глухой таежный лес с землянками на прогалинах — этот «долдрум», это дурное настроение заставляло людей творить праздники. Природа регулирует не только погоду океанов: шторм — штиль, штиль — шторм, но и настроение — погоду людей; хотим мы это признавать или нет, но этот факт очевиден.
* * *
«Странно, — сказал я Гине, заступая на вахту в полночь, — вчера в это время было светло от луны, а сегодня темень». Взглянув на небо, мы увидели полный диск луны, закрытый тенью. Полное затмение. Гина сконфузилась, что не заметила этот процесс. «Все время смотрела только на горизонт — вдруг судно». Но мы были рады этой неожиданности. Ах, эта радость от общения с природой, она всегда шагает и плывет вместе с нами, только умей ощущать ее.
Я люблю ночные вахты, когда остаешься один со своими мыслями и с морем. Гина тихо спит на диванчике, свернувшись калачиком, как ребенок. Спи спокойно, моя милая, я буду охранять твой сон. Я не позволю ветрам тревожить тебя. Большое треугольное полотнище кливера закрывает полнеба, легкий пассат наполняет парус, и яхта бежит, разрезая плавную зыбь, слегка зарываясь в нее. От этого вода музицирует, как оркестр: вот гобой подал протяжный звук с левого борта, вслед за ним валторна зазвучала у кормового среза, затем послышался голос виолончели с правого борта. Короткая пауза, затишье, и снова музыка. Я посматриваю на часы, скоро конец моей вахты, но позволяю Гине поспать подольше, подниму ее в пять.
После пятого градуса северной широты мы вошли в зону южного пассата. Если родной северный дул нам почти в корму, подгоняя — бегите, мол, бегите, — то «чужой» пассат заставил идти курсом бейдевинд, то есть ветер дул в левый борт под углом, близким к сорока пяти градусам. Шкот стакселя был оттянут максимально на корму, грот закреплен по ДП (диаметральная плоскость — линия, делящая судно на левый и правый борт), парусина напряженно работала, но скорость стала на один-два узла меньше. После встречи на Кабо-Верде с рижским катамараном «Каиро» и после рассказов земляков о посещении ими островов-островков Св. Петра и Св. Павла, мы решили непременно зайти туда. Я в душе лелеял надежду пополнить мою богатую коллекцию островов еще одним-двумя названиями, а Гина хотела побеседовать с учеными, живущими там, узнать их «скальное» психонастроение, ведь остров-то — практически скалы.
К сожалению, ветер не способствовал осуществлению нашей мечты. Потихоньку, день за днем он заходил все ближе к S, а чтобы идти в бейдевинд, нужен курс к ветру 35° и более, иначе стаксель перестанет работать. Это только на суперсовременных гоночных яхтах можно идти под углом в 17° к ветру, а на таких «семейных коровах», как наша «Педрома», 35° — предел возможного. Но даже это называется «идти на ветер». Уже недалеко, всего в тридцати милях от «святых» островов, ветер зашел с SSE, и нам пришлось уклониться ближе к W. Я даже сделал попытку, запустив двигатель, идти круче к ветру, но без работающих парусов скорость была очень малой. Острова проскользнули мимо. Разочарование наше погодой было глубоким. Не повезло. А я так мечтал хвастаться, что был на островах, которые в бытность мою капитанскую приходилось обходить за 200 миль — такая рыболовная зона Бразилии. Заход в эту зону, даже мирный безостановочный проход через эти воды, грозил снятием с капитанской должности. Никто из моих друзей-однокашников не видел островов Св. Петра и Св. Павла, и уже никто из нас не увидит. Последний шанс, отпущенный небесами, был забран теми же небесами, пославшими ветер с SSE вместо нужного нам SE — разница между этими румбами всего каких-то 20 градусов. Пришлось прокладывать курс на следующий бразильский остров — Фернандо-де-Наронья.
Черная чайка (может, она принесла «неправильный» ветер?) схватила наш рыболовный крючок с пластиковым кальмаром. Мы с тревогой смотрели, как леска взвилась вверх, и думали: покалечим птицу, погибнет ведь потом. Но она каким-то образом сумела освободиться от крючка, и мы были рады, как дети. Маленькая, но радость. На следующий день огромный супертанкер пересек наш курс в полутора милях. Я связался с ним по УКВ. На мостике оказался русский штурман. Немного поболтали на родном языке. Тоже радость.
Первого декабря после обеда мы увидели красочную «голову» острова Фернандо-де-Наронья и вскоре отдали наш уставший от безделья якорь.
За четырнадцать суток прошли 1300 миль, средняя скорость получилась 3,8 узла. Далеко до «Катти Сарк», но из разных литературных источников мы знали, что другие яхты, более современные и намного больше нашей 22-летней «Педромы», проходили этот путь за те же 13–14 суток. Расход воды был 8 литров в сутки на двоих. С нашими запасами, которые мы взяли на Кабо-Верде, мы могли бы прожить в море еще двадцать суток. Но мы были уже на бразильской земле. Задолго до нас, еще в 1504 году, сюда ступил первый европеец — португальский капитан Fernando de Naronha. Остров небольшой — всего 25 квадратных километров, с XVIII века служил тюрьмой. Ее закрыли совсем недавно, после свержения военной диктатуры в 1985 году. (21 год Бразилией правили генералы вместе с ЦРУ). Мы побывали в музее. С 1920 года до закрытия тюрьмы основными «жителями» камер были коммунисты. Кто только из властьдержащих не стремился уничтожить их, но нельзя убить прогресс. Точно так же в Древнем Риме императоры старались растерзать новых христиан (эта религия вначале была очень даже прогрессивной, так как отвергала иудейскую идеологию поклонения золотому тельцу). Вокруг цитадели-тюрьмы мы насчитали шестьдесят старинных пушек, на одной из них сохранился год отливки — 1713. У меня, человека глубоко мирного (я в жизни никого не ударил), вид техники для уничтожения людей — самолетов, танков, пушек — вызывает отвращение, несмотря на казалось бы красивый дизайн этих смерть несущих предметов. Даже взрыв атомной бомбы по-своему красив. В моем архиве есть фотография взрыва первой американской бомбы на атолле Бикини. Всего за 15 лет там было взорвано 23 бомбы. На переднем плане — зеленые пальмы, легкие строения, а сзади — огромный красивый «гриб», смахивающий на боровик, только несущий смерть миллионам людей. Не так давно военный министр Японии заявил: «Хорошо, что США сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки, иначе Советский Союз захватил бы Японию».
Мы прогулялись по поселку. Дома в основном предназначены для туристов, на каждом есть вывеска «Posada» — в Латинской Америке это слово обозначает маленькую гостиницу. Туристов прибывает много. На второй день нашей стоянки на рейд острова зашло большое пассажирское судно с 600 бразильцами и бразильянками. На берегу моря среди живописных скал мы встретили одетую по-пляжному молодую пару с европейскими чертами лица. Они были настолько белыми, что я невольно спросил: «Вы из Норвегии?» — «Нет, — засмеялась девушка, — мы бразильцы, только живем на юге страны далеко от моря. Целый день сидишь в офисе, нет времени для загара. Вот мы и приехали сюда отдохнуть и загореть». — «Будьте осторожны, — посоветовала Гина, — не сгорите». Девушка широко улыбнулась и показала флакон с кремом.
* * *
Недалеко от Фернандо-де-Наронья, в 80 милях к западу, находится небольшой атолл Las Rocas («Скалы»), Мы не решились заходить туда, так как якорная стоянка неудобна из-за больших глубин, но прошли на видимости этого уникального кусочка суши с сооруженной на нем 18-метровой башней маяка. Если навигационные карты Тихого и Индийского океанов изобилуют сотнями атоллов, даже на севере, в 700 милях от Мексики, есть «открытый», то есть увиденный мною, атолл Клипертон, то Атлантический океан почему-то обижен атоллами. Единственный атолл в Атлантике — Las Rocas, к которому мы приближались. Атолл — мальдивское слово, взятое англичанами в свой лексикон, — плоский низменный коралловый остров кольцеобразной формы, внутри замыкающий мелководную лагуну, обычно, но не всегда (пример — Клипертон), соединяющуюся узким каналом с открытым морем. Основной базой любого атолла служит вершина кратера подводного вулкана, на которой кораллы сооружают надстройку. Иногда в силу тектонических коллизий кратер чуточку поднимается, и кораллы — верхний слой — погибают, образовав сушу. В начальный период кольцо атолла покрыто водой, так как кораллы не могут сушиться на солнце во время отливов. Известковый костяк их покрыт слизью — полипами, которые идентичны полипам, образующимся у человека (мне дважды вырезали их из носа). Поэтому кораллы относятся к разряду животных, но, как говорят ученые, неподвижных животных.
Атолл Las Rocas имеет внутри кольца два маленьких островка — некогда застывшая лава. На большем из них — длина его 1,8 мили — в 1881 году построен маяк. До этого здесь погибло 18 судов. В 1870 году судно «Mercurius» выскочило ночью на коралловый риф атолла. Шесть спасшихся моряков провели на безводном островке 51 день, пока проходящий корабль не заметил их.
Давным-давно мне попалась одна интересная книга на польском языке, в которой были рассказы о необычных приключениях. Один из них повествовал как раз о маяке на атолле. В рассказе не называлось имя островка, но по описаниям похоже, что это был как раз Las Rocas. Трое мужчин подписали с бразильскими властями контракт по обслуживанию маяка. (Дело происходило примерно в 1925 году.) На островок периодически приходило небольшое судно, доставлявшее им воду и продукты. Жизнь была скучной, но терпимой. Изредка они видели проходящие пароходы с высоко дымящими трубами и даже отживающие свой век парусники. С заходом солнца зажигалась газовая горелка, которая через оптическую систему ярко мигала морякам. Один из маячных смотрителей, итальянец, от лица которого ведется рассказ, подсчитывал оставшиеся до конца контракта дни. Каждый день был похож на предыдущий, такой же однообразный, такой же серый.
Однажды они заметили парусное судно, идущее в их сторону. Приближавшийся парусник не менял курс, а продолжал идти прямо на атолл, прямо на маяк. Смотрители поначалу удивлялись глупости капитана, затем, обеспокоившись, стали поднимать и опускать черный шар на стоящей рядом с маяком мачте. Один из мужчин даже сказал: «Не „Летучий ли Голландец" это?» Уже видны были порванные паруса, но на палубе не было ни души, ни одного матроса. Создалось впечатление, что кораблем никто не управлял, просто он оказался на линии атолла и, подгоняемый легким бризом, шел навстречу своей гибели. Маячные смотрители бросились ближе к берегу, размахивая руками и крича, чтобы корабль изменил курс. Но было поздно. Нос корабля врезался в риф, лежащий в десяти метрах от острова. Раздался треск ломающегося деревянного набора, в считанные минуты парусник развернуло левым бортом на риф и он лег навечно на атолле. Никто не появился на палубе, корабль был без экипажа. Из носовой пробоины появилась вдруг какая-то кишащая масса, и через секунду мужчины увидели, что на островок плывут тысячи крыс. Поначалу не хотелось верить в этот кошмар, но когда первые твари выбрались на берег и двинулись в сторону людей, смотрители поняли опасность и бросились к маяку. Открыв металлическую дверь, они забежали внутрь и оттуда наблюдали за нашествием. Крысы безошибочным чутьем знали, где ждет их пища, и уже приближались к маяку. Пришлось запереть дверь изнутри. Поднявшись выше по винтовой лестнице, смотрители вдруг увидели, что через стекло круглого иллюминатора десятки больших крыс смотрят на них, оскаливая свои пасти с острыми белыми зубами. Вначале трое мужчин посмеивались, наблюдая снующих по наружной стороне башни крыс, думая, что в конце концов эти мерзкие животные уйдут на землю. Но крысам, голодным крысам, нужна была пища, а пища — люди — находилась внутри маяка.
Первую ночь смотрители провели в башне маяка более-менее спокойно, уверенные, что крысы не проникнут внутрь. Утром один из смотрителей, подойдя к иллюминатору, вдруг увидел, что крысы пытаются выдавить стекло, сотнями скапливаясь под ним. Не хочу описывать следующие ужасные дни. В конце концов крысы прорвались внутрь. Один мужчина, убегая наверх, получил укусы, но успел захлопнуть металлический люк последнего отсека. Люди оказались отрезанными от воды и пищи, оставшихся внизу. Теперь они видели сотни крыс на фонаре маяка. У мужчины, которого покусали крысы, начался жар. Если до этого маяк зажигался каждую ночь, то теперь не было возможности делать это. Несколько ночей маяк был темный. Одно проходящее судно заметило это и сообщило властям в порту. Те послали буксирное судно узнать, что случилось. Буксир подошел к атоллу, и находившиеся на нем увидели дикое зрелище — тысячи крыс, облепившие башню маяка. Пленники заметили буксир и поняли: спасение будет. На следующий день сюда подошло специальное пожарное судно с малой осадкой и с мощным брандспойтом, только на этот раз он «стрелял» не водой, а горючей смесью. Подойдя к берегу как можно ближе, судно отдало якорь. Крысы, увидев новую жертву, бросились вплавь к «пожарнику». Там включили «адскую» машину, и струя огня ударила по первой партии крыс, а затем огнемет стал жечь их и на земле. Крысы бросались от огня в воду с противоположного берега и гибли. Вскоре башня маяка очистилась, а через час полуживые «пленники» были на борту судна. Один из них умер от заражения крови, второй стал чуточку заговариваться, только итальянец выстоял. Не могу утверждать, что этот рассказ — чистая правда, но эта страшная история снилась мне пару раз. Бр-р-р!
* * *
Через два дня мы вошли в порт Cabedelo. У причалов стояло несколько торговых судов. Нам нужно было пройти еще 6 миль по реке до места якорной стоянки яхт Jacare (на языке местных индейцев — крокодил; водились они когда-то здесь). Идти по спокойной реке — одно удовольствие. «Смотри, — сказал я Гине, — справа по носу стоит веха, не приближайся к ней близко, держись левее, ибо за ней мель», — и спустился вниз за чем-то неотложным. А через несколько минут мы сидели на мели недалеко от вехи; видимо, течением намыло песка и мель сместилась. «Нужно будет заводить верп (небольшой якорь) с кормы и ждать полной воды». Я оторвал взгляд от злополучной вехи и вдруг увидел небольшой пассажирский паром, идущий с левого берега в сторону порта; замахал рукой и показал капитану конец. Тот все понял, паром приблизился к нам, я бросил им конец, и через минуту мы были на чистой воде. «Abrigado, abrigado», — закричали мы. — «Спасибо, спасибо!» Пассажиры парома наверняка рассказывали дома, как спасали «гринго».
На якорной стоянке было 7 яхт под разными флагами. С английской яхты к нам пришла пара — Топу и Joane. Они рассказали об особенностях оформления прихода и дали много полезных советов. Через час мы сошли на берег континентальной Бразилии. Собираясь идти в эту далекую страну, я больше всего боялся, что нас заедят здесь москиты-комары. На Канарах мы встретили одну бразильскую яхту. Первый мой вопрос был о москитах. «Как везде, — ответил Бруно, — в портах, куда будете заходить, нет малярийных комаров, а от простых есть много средств». И я успокоился. В первую ночь на Jacare меня не укусил ни один комар. И позже в течение пяти лет, проведенных в Южной Америке, мы не страдали от этой проблемы, а если и страдали, то иногда и немного, как где-нибудь под Минском. На ночь всегда натягивали противомоскитные сетки на люк и вход в кабину, а от укусов у нас было эффективное средство — крем.
В иммиграционной службе порта офицер, посмотрев мой литовский паспорт моряка, в котором была отметка, что я — капитан яхты «Pedroma», сказал, что не может признать сей документ, так как яхта не является коммерческим судном, а посему мне, «литовцу», нужна бразильская виза. (Гине с английским паспортом виза не требовалась.) Получить ее можно только за границей в бразильском консульстве. Мне дали три дня, по истечении которых я должен покинуть Бразилию. «Ну ничего, — сказала моя мудрая, всегда поддерживающая меня в трудных ситуациях Гина, — раз так получилось — летим в ближайший Парагвай». И мы полетели, оставив яхту под присмотром новых друзей.
Приземлились в аэропорту Igazu Voz, около знаменитого водопада. Водопад Igazu — восьмое чудо света. (Когда тысячи лет назад составлялся список из семи чудес, мудрые месопотамцы не знали о существовании Южной Америки с таким грандиозным водопадом.) В 1993 году, прилетев в Буэнос-Айрес по делам фирмы «Zveju servisas» (три наших судна работали на кальмаре), в один из субботавоскресений я слетал на водопад. «Это чудо можно увидеть только раз в жизни», — сказал я тогда. Двумя годами позже я был вместе с Гиной опять в Аргентине. Закончив дела по рыболовству в Буэнос-Айресе, мы полетели в Igazu, где провели три дня. «Ну, теперь уже никогда не придется быть здесь». И вот надо же такому случиться — мы опять у водопада. Парагвайский приграничный город Сьюдад-де-Эсте находится на правом берегу реки Парона, недалеко от catarata (исп. — водопад). (В скобках надо отметить, что мне пришлось еще раз прилететь сюда за визой в 2005 году, на этот раз без Гины.)
На парагвайской стороне мы с Гиной остановились в дешевенькой гостинице, сходили в консульство, без особых проблем я получил визу, и у нас было время побродить по экзотическим улицам города, расположенного на стыке трех государств — Бразилии, Аргентины и Парагвая. Город имеет статус duty free, то есть беспошлинного, и сюда из соседних государств ежедневно едут тысячи и тысячи покупателей табака, спиртного, электроники. Большинство из продаваемых продуктов и приборов сделаны в Гонконге или здесь, в Парагвае. Еще во времена диктатора Стресснера было узаконено безлицензионное пиратское производство электроники, табачных и винных изделий. Можно дешево, по смехотворной цене купить радиоприемник или переносной телевизор «Sony», сделанные в сарае-развалюхе на окраине города из компонентов, поставляемых контрабандным путем из Тайваня, Гонконга и других злачных мест. Зная все это, мы с Гиной не стали покупать ни «Sony», ни «Шанель № 5», ни шотландское виски.
Получив визу, мы могли не торопиться и решили возвращаться в Jacare автобусом, проехать через всю, относительно, Бразилию. Автобусы дальнего следования очень удобны: сидения в них откидываются почти горизонтально, и ночью можно спать, укрывшись пледом. Наш маршрут был не прямой, мы решили посмотреть столицу страны — Бразилиа. Вечером, через сутки, мы приехали туда. Таксист отвез нас в маленькую гостиницу с вывеской «Posada para VIP». Это «VIP» — very important person — можно увидеть на каждой второй «поусаде». Мы легли в постель, надеясь хорошо выспаться после далеко не комфортной ночи в автобусе, и, уже засыпая, услышали через стенку женские стоны, имитирующие страсть, — сосед привел проститутку. Правда, стоны вскоре стихли и мы уснули. Утром переехали в другую, нормальную, без «VIР», гостиницу.
Город Бразилиа заложил в 1957 году цивильный президент Кубитчек, а в 1960 году министерства выехали из перенаселенного Рио-де-Жанейро в новую столицу, которая располагалась в саванне в центре страны на высоте 1000 метров. Это исключительно модерный город без заводов и фабрик. Каждое здание по-своему красиво и отлично от других, только «спичечные коробки» министерств сделаны один к одному и стоят, как солдаты, в две шеренги. Мы зашли в собор. Я всегда негативно отношусь ко всем религиозным храмам. Но это строение как снаружи, так и внутри вызывает восхищение смелым дизайном знаменитого бразильского архитектора Оскара Немейера, лауреата Ленинской премии. Нам не удалось увидеть только что избранного президента Лулу, лидера Рабочей партии, но мы были рады, что в Латинской Америке появился первый президент из простых рабочих. Четыре года назад Лула был близок к победе, но олигархия не хотела допустить этого. За день до президентских выборов все телевизионные каналы реакционной компании «Oglobo» показали одну проститутку, которая сказала, что Лула долго жил с ней, заставил сделать аборт, запрещенный в Бразилии, обещал жениться. Естественно, Лула потерял часть голосов. Через год открылась правда — «Oglobo» вместе с конкурентом Лулы заплатили 20 тысяч долларов проститутке за эту ложь. На пресс-конференции в Лондоне Лула скажет свою знаменитую шутку о США: «За что я «люблю» американцев: первое — они думают только о себе, второе — они всегда думают только о себе, и третье — они никогда никому не помогают, они думают только о себе» — понимай это, что американцы обворовывают весь мир.
Вернувшись в Jacare, мы поближе познакомились с Брайном Стивенсоном. Весь яхтенный мир знает этого скромного рыжеватого англичанина, помогающего многим яхтенным людям с неотложным ремонтом яхт. Он — хозяин маленькой мастерской-верфи, строит небольшие речные катамараны. Тридцать лет назад он вместе с женой и сыном зашел сюда на своей яхте, делающей кругосветку. Поставив яхту на якорь, все семейство уехало на многодневную экскурсию, попросив одного друга присматривать за лодкой. Как этот друг присматривал — неизвестно, но однажды он увидел, что внутри яхты много воды. Перепугавшись, попросил рыбаков отбуксировать яхту к берегу. Была полная вода, а когда наступил отлив и оголил яхту, деревянный, не первой молодости корпус не выдержал тяжести воды и разломился. И оказался Брайн у разбитого корыта. По ночам местные плотники стали разворовывать дорогое красное дерево с яхты. О ремонте не могло быть и речи. Вскоре его жена и сын вернулись в Англию, а Брайн взял участок берега, создал что-то вроде мастерской и стал ремонтировать рыбацкие лодки. Постепенно развил производство, женился повторно на красивой бразильянке (у них сейчас 19-летняя дочь). Он работал по-черному, по своей природе он работяга, неутомимый честный труженик. Из него не получился бизнесмен (как и из меня), хоть верфь существует уже двадцать лет. Почти каждый месяц на воду спускается новый катамаран, и мы вначале думали, что Брайн — богатый капиталист. Потом узнали, что он еле сводит концы с концами. Когда мы рассчитывались с ним за услуги, я положил сверх положенной суммы 20 долларов: «А это премия!» Не поверите, Брайн покраснел от смущения, принимая эту двадцатку.
Через три года мы снова были в Jacare; подняли нашу яхту на берег к Брайну, покрасили полиуретановой краской нашу замызганную временем «Педрому». Это было совсем недорого. Брайн был с нами откровенен, как со старыми друзьями, и рассказал о своих проблемах. Его доконал один швед, заказавший постройку речного судна-домика, которое он собирается перевезти в Европу. Раньше этот швед работал в военно-морском ведомстве, составлял контракты на постройку кораблей и в этом деле был спец. Он, хитрый пес, состряпал и подписал с Брайном такой контракт, что последнему еще, возможно, придется доплачивать шведу. Мы здоровались и разговаривали поначалу со шведом и его женой, но потом, узнав, какой он сволочной, перестали. Но швед мало горевал от этого, таким людям сантименты ни к чему.
Здесь же в Jacare, в первый визит, мы встретили еще одного шведа Bertil Brink, который на своей деревянной яхте сделал кругосветку и сейчас бросил якорь тут, благо он женат на бразильянке (она работала учительницей английского языка). К сожалению, Bertil стал алкоголиком. Он откровенно говорил: «Мне нужно выпить с утра, чтобы быть в хорошем настроении. Ваш Ельцин — тоже алкоголик, а управляет страной, да еще как, и коммунизм разгромил». — «А что ты знаешь о коммунизме?» — «Я жил восемь лет в США и читал газеты». — «Дурак ты, Bertil, такой же, как и Ельцин», — сказал я.
В Бразилии пьют кофе все и всюду. В каждом магазине, в каждом офисе, куда бы вы не зашли, вам предложат маленький стаканчик сладкого кофе — кафезино. До прихода в Jacare я не пил кофе почти тридцать лет. Когда-то был бум на растворимый кофе «Nescafe». Однажды после выпивки я переборщил, положив в чашку две ложки этого порошка. Мое сердце чуть не остановилось, и на долгие годы я отказался от кофе. Но попробовал кофезино раз — понравилось, попробовал второй, и стал регулярно употреблять этот чудесный напиток. В жару, когда от расширения сосудов кровяное давление понижается, — кофе незаменим.
Рядом с верфью Брайна на берегу реки был ресторан. Каждый вечер за десять минут до захода солнца от него отходила лодка с гребцом. В лодке стоял мужчина с большим саксофоном, и над тихой вечерней рекой плыло волшебное «Болеро» Равеля. Собравшиеся у ресторана люди, а к шести вечера сюда приезжает очень много машин, наслаждались этим, а вместе с ними — и мы, люди с яхт. Этот саксофонист занесен в Книгу рекордов Гинесса за много-многолетнее исполнение «Болеро».
Один итальянец-одиночка, стоящий на своей 38-футовой яхте недалеко от нас, собирался делать переход до порта Сальвадор и взял себе помощника — экипаж-crew из местных бразильцев, который уже ходил на яхтах и знал, как управляться с парусами. Они отчалили вечером под звуки «Болеро» и еще в светлое время успели выйти в открытое море, был отлив и течение помогло. Итальянец заметил, что «crew» часто прикладывается к бутылке с ромом, но было поздно что-то менять. Ветер был благоприятный, яхта шла хорошо, ничто не предвещало несчастья. Капитан, поднявшись утром, обнаружил, что бразилец исчез. Несколько часов поиска ничего не дали, яхтсмен зашел в ближайший порт Ресифи и заявил о случившемся в полицию. Ему надели наручники и посадили в камеру — как-никак исчез гражданин Бразилии, может, итальянец убил его. На следующий день на одном из пляжей нашли тело бразильца. Вскрытие показало высокий уровень алкоголя в крови. Итальянца выпустили. «Никогда в жизни не возьму больше никого в качестве «crew», — сказал он нам в Сальвадоре, — лучше брать собаку».
Действительно, на многих яхтах держат собак. Только не в качестве «сгеw»-экипажа, а в качестве сторожа. Нам известен случай, когда собака, маленькая, но очень голосистая, помешала вооруженным пиратам совершить нападение на немецкую яхту «Atlantis». А наш друг Hartmut (он из ГДР, как и Гина) рассказал смешную историю о его «яхтенной» собаке. Эта собачка всегда добросовестно лаяла на нас, когда мы проходили по причалу мимо ее яхты. Однажды Hartmut стоял на якоре в бразильском порту. Рядом с ним отдал якорь другой немец, его друг. Вечером они пошли в ресторан посмотреть девочек — оба были одиночки. Вернувшись за полночь, обнаружили, что яхта друга капитально ограблена, а на другой яхте, где сторожем была собачка, видны были следы «визитеров», но ни одна вещь не пропала. В кокпите была приклеена записка: «Твоя собачка очень дружелюбная» — видимо, кто-то из пиратов понравился собачке и она разрешила подняться на борт. Пираты ведь тоже люди двуногие, наверное, им достаточно было награбленного с первой яхты, поэтому из-за виляющей хвостом собачки они не стали взламывать каюту и оставили записку. Мы с Гиной хохотали от души и решили, что заводить собаку не будем. Когда Hartmut был на Канарах, к нему на яхту забралась крыса. Он, человек доброй души, стал подкармливать ее, и вскоре крыса садилась к нему на колени, стала заправским членом экипажа. Он хотел взять ее с собой на Кабо-Верде. Другие яхтенные люди сказали ему: «Не делай глупости. Если крысе захочется попробовать твой свитер или брюки, она не будет помнить, что это вещи ее друга, и спокойно схрумкает понравившееся». После долгих раздумий Hartmut посадил друга-крысу в динги и отвез на берег. Высадив ее на сушу, он стал быстро грести к яхте. Обернувшись, увидел, что крыса плывет за ним; пришлось добавить скорости и убежать от нее.
Hartmut вскоре женился на молодой бразильской девушке с удивительно прелестным лицом, сочетавшем черты индейские и африканские. В Бразилии, согласно официальной статистике, 80 % населения имеют африканскую кровь, кто — больше, кто — меньше. Наш друг сочетался законным браком с Хеленой и перестал быть яхтсменом-одиночкой. Правда, перестал и плавать далеко, занялся продажей яхт, побывавших в ураганных катаклизмах в Карибском бассейне. По дешевке покупает побитую посудину, ремонтирует — у него золотые руки, — а затем продает.
Многие европейцы-одиночки в возрасте 50–55 лет — «опасный» возраст, когда мужчина чувствует себя сильным и опытным с женщиной, — приходят на своей яхте в Бразилию, находят молодую подругу и живут с ней, путешествуя изредка из порта в порт. Этих молодых мулаток я называю английским словом concubine (от лат. — лежать вместе), в англо-русском словаре перевод: любовница, наложница, сожительница, младшая жена. Все они из бедных семей, и, став «подругой» богатого европейца, владельца яхты — по бразильским меркам все они богатые, — девушка помогает своим родителям. Пожилые мужчины часто снисходительны к молодым девушкам. Мы встречали много таких пар, одни живут годами, другие ограничиваются неделями.
Яхты одиночек чаще погибают сравнительно с «женатыми» яхтами. Для этого существует много причин, но основная — усталость в плохую погоду. 13 ноября 2007 года я нашел на веб-сайте Михаила Войтенко () сообщение: за последние несколько дней в океанах погибли (пропали без вести) 4 яхты, три из них — с одиночками. Одна — «Contessa seven» — на переходе Иокогама — Ванкувер пропала посреди Пасифика (Тихого океана): то ли ночью попала под корпус большого судна, то ли перевернулась в шторм. Вторая — «Kiki» — вышла из Новой Зеландии в Пакаэте (Французская Полинезия) и по пути пропала. Третья — французская «Frequence Jazz», безмоторная яхта, на которой молодой музыкант не так давно под звуки тромбонов и фанфар друзей вышел в свою кругосветку. Через полтора месяца яхта исчезла к югу от мыса Доброй Надежды. Конечно, яхты пропали без вести. И пока нет подтверждения о смерти — есть надежда. Моя мама, после получения похоронки о гибели отца в 1943 году, еще несколько лет после войны надеялась: «Может, он попал в плен, возвращаются ведь фронтовики, которых уже и не чаяли увидеть».
* * *
После Cabedelo-Jacare наш курс смотрел на порт Сальвадор. Погода в этих тропических водах обычно хорошая, и мы по пути, не спеша, зашли в порт Recife. Порт этот относительно новый. Удачно отгороженный от моря длинным прямым рифом (по-португальски recife), на котором соорудили волнолом, он стал одним из важных транспортных пунктов страны. У причала мы увидели (опять и опять) печальную картину: бывший советский теплоход «Львов» типа ро-ро стоял брошенный, ржавый, потерянный, как и вся наша страна. Сто лет назад чуть севернее Recife был порт Pernambuco (сейчас так называется штат Бразилии). Иошуа Слокум, капитан, совершивший первым одиночное плавание вокруг света на яхте, после 50-дневного перехода из Гибралтара заходил сюда в 1895 году. Порт Recife тогда не существовал. Мы с Гиной не преминули съездить на автобусе в городок Olinda (теперь так называется некогда известный порт) и были разочарованы, увидев только маленькую гавань для лодок и катеров. Зато мы вдоволь побродили по улицам, «усаженным» старинными португальскими домиками, побывали в краеведческом музее, где находится большая экспозиция орудий пыток рабов; этих орудий в Латинской Америке во время рабства было произведено тысячи и тысячи, поэтому их во всех музеях в изобилии.
В Recife мы хотели зайти в оказавшуюся на нашем пути еврейскую синагогу, но цена за вход была 10 долларов; не по нам еврейские цены. Мы крайне удивились, прочитав на мраморной доске, что это самая старая в Латинской Америке синагога, построенная в XVII веке. Что делали евреи в португальской колонии, ведь в Португалии они не были в фаворе. Оказывается, в 1630 году голландцы на кораблях Вест-Индийской компании атаковали Pernambuco (Recife) и тридцать лет правили здесь. Покопавшись в Интернете, удалось установить, что хозяевами Вест-Индийской компании были в основном голландские евреи. Отправляя свои корабли на Вест за богатством, на них сажали не только евреев-торговцев и ростовщиков (по-современному — банкиров), но и священников — rabbi. Сионизм, еще не называясь этим словом, начинал завоевывать мир. Не случайно и на острове Кюрасао, где Вест-Индийская компания прибыльно занималась работорговлей, стоит синагога тех времен.
В Recife мы провели только 2 дня, а затем зашли в небольшой порт Macei. У причалов стояли несколько грузовых судов, берущих зерно насыпью. Мне нужна была карта Аргентины, и мы с Гиной побывали на трех судах: на одном из них экипаж филиппинский, на другом — 100 % из Индии, третий — с южно-корейцами. На первых двух нам дали устаревшие адмиралтейские карты. Мы поблагодарили капитанов, побеседовали немного с ними. На следующий день в порт зашла яхта «Solveig of lorn» под британским флагом. Роберт со своей женой Дианой только недавно пришел из Европы. Он физик-атомщик, доктор наук, много лет работал в Женевском международном атомном центре. «Синхрофазотрон- щик?» — вспомнил я слово не столько из научных статей, сколько от незабвенного Высоцкого. «Да, да, — ответил Роберт, — я был ответственным за безопасность этой системы», — и удивился, что я знаю это слово. Позже мы долго общались с ними во время стоянки в порту Сальвадор. Робин любил по-профессорски поговорить, и его останавливала всегда Диана, видя, что слушатели, то есть мы, уже устали. Она из балетного мира. Пожалуй, это была одна из «высокотитулованных» яхт, не считая «Harrier». Мы очень редко встречали людей с университетским образованием; это не значит, что люди без высшего образования глупые или недалекие, наоборот, они всегда более практичны, но темы для бесед, особенно о политике, были обширнее с «университетами».
Побродив по улицам Сальвадора несколько дней, мы поняли, что сердце Бразилии находится здесь, где 90 % населения — темнокожие мулаты. В 1500 году португальский капитан Кабрал случайно подошел к этому побережью — занесло течением (фактически Кабрала нужно называть открывателем нового материка, а не Колумба). Был День всех святых, кажется, 1 ноября, и бухта получила это название, которое можно прочесть на навигационных картах; бразильцы называют ее просто «байя» — бухта. Это одно из красивейших мест на восточном побережье Южной Америки. Именно в эту бухту заходил английский «Бигль», на борту которого находился молодой Чарльз Дарвин. «Бразильский пейзаж, — писал Дарвин, — представляет собой не более и не менее, как сцену из „Арабских ночей" с тем преимуществом, что это — реальность. Воздух восхитительно прохладен и мягок; полный радостных впечатлений, начинаешь горячо желать остаться навсегда в этом новом и грандиозном мире». Мы с Гиной тоже хотим остаться в Южной Америке и уже, наверное, не вернемся в холодную Европу.
Познать душу бразильцев нам помогло не только настоящее общение с простыми людьми на базаре, улице, вечерних площадях, но и книги Жоржи Амаду — бразильского писателя-коммуниста. Сальвадор — его родной город, и в доме писателя сейчас музей. Приятно было видеть там еще советские издания его романов. Я не большой знаток бразильской литературы, но думаю, что никто не писал так душевно, так правдиво о жизни простых мулатов, как Амаду.
Журналист из реакционной бразильской газеты «Oglobo» писал: «В нашей стране нет расизма, 80 % бразильцев имеют примесь африканской крови». Но зайдите в зал ожидания аэропорта в Рио — тысячи пассажиров и только белые. Зато старый обшарпанный поезд Joa Pesao — Cabedelo заполнен исключительно черными людьми, исключением были только мы с Гиной.
Здесь же в Сальвадоре мы увидели небольшой памятник-бюст еврейскому писателю Стефану Цвейгу (он писал свои книги на немецком языке). Писатель жил в Германии, а когда Гитлер пришел к власти — уехал в Бразилию. В 1942 году, видя, что фашизм уверенно завоевывает мир, Цвейг покончил с собой от безысходности. Это не сходится со словами Генри Миллера, американского писателя, сказавшего об одном еврее: «Это был безнадежный взгляд еврея, в котором, как и во всем его народе, жизненный инстинкт был так силен, что даже в совершенно безнадежной ситуации он не имел сил убить себя». Цвейг был не совсем «стандартным» евреем; он не побоялся сказать об иудейской Торе, которая включена в библию под названием «Ветхий завет»: «…кровожаждущий, бесчеловечно жестокий Ветхий Завет». Цвейг видел, что Тора — это учебник страшной идеологии, не уступающей фашизму. Глядя на нынешний сионизм, пришедший на смену фашизму, я тоже испытываю порой черные минуты отчаяния. Но надо выстоять. Наше дело правое — победа будет за нами.
Дом-музей Амаду расположен в самой живописной части города, недалеко от площади Pelourinho. В старые времена, даже во время пребывания здесь Чарльза Дарвина, на этой площади публично наказывали рабов и здесь же их продавали, как скот. Испанские конкистадоры — первые колонизаторы — назвали людей, родившихся от белого отца и черной матери, оскорбительным словом — «мулат» (mulato, производное от слова «мул» — помесь осла и лошади). Сейчас, конечно, слово прижилось, никто не помнит историю, и красивые мулаточки заткнут за пояс любую евродевицу. Чистокровных негров-африканцев мало. Вечером на площади с цвето-музыкальным фонтаном масса народа. В одном уголке группа молодых бразильцев исполняет оригинальный акробатический танец «капоэйра». Трудно назвать это представление под звуки тамтама и однострунного музыкального инструмента танцем. В акробатических движениях один из мулатов — «раб» показывает, что он хочет ударить, хочет напугать белого хозяина, но всегда черные ступни ног проходят близко от лица «рабовладельца», не задевая его. Тронешь — будешь казнен. Смотришь на этот необыкновенный танец и понимаешь, что однажды раб убьет белого.
Мы с Гиной переходили от одной группы людей к другой, было очень интересно наблюдать за весело улыбающимися лицами, казалось, все они счастливы. Вдруг к нам направилась молодая мулатка, сильно хромавшая на одну ногу. Ее лицо было искажено болью, а протянутая к нам ладонь красноречиво просила помощи-подаяния. «Такое красивое лицо, такое красивое тело и такое горе с ногой», — подумали мы, и я положил в ладошку 10 реалов (3 доллара). Девушка мило улыбнулась, сказала «abrigado» (спасибо) и, хромая, отошла от нас. Мы повернулись, чтобы уйти, и, случайно оглянувшись, увидели, как наша «хромоножка» вдруг побежала, подпрыгивая, как молодая козочка, к своему парню и с веселым смехом показала ему деньги. Он хотел было схватить бумажку, но девушка резво отпрыгнула и закружилась, высоко держа банкноту. Мы смотрели на эту картину и весело хохотали. «Пойдем к ней», — сказала Гина. Девушка, заметив нас, приняла серьезный вид, но, догадавшись, что мы поняли ее проделку, засмеялась. Гина положила ей на плечо руку. «Ты — хорошая актриса, это говорю тебе я — актриса Гина» (Гина заканчивала актерский факультет). Красивая мулатка поняла сказанное и с теплой улыбкой поблагодарила мою жену. Возвращаясь на яхту, мы снова и снова вспоминали проказливую мулатку и смеялись.
* * *
Бразильский карнавал… За этими словами ощущаешь теплые тропические ночи, наполненные запахом разноцветия, слышишь стрекотание цикад, вклинивающееся в музыку улиц, видишь наполненные жизнью улыбки белозубых мулаток, танцующих самбу — гибрид испанского болеро и африканских ритмов. Великий карнавальный фестиваль стал развиваться как праздник рабов, несмотря на сопротивление инквизиции. Рабство в Бразилии было официально отменено в 1888 году (в России — в 1861), но на дальних фазендах оно существует и по сей день. Мы гостили в 1995 году на фазенде одной пожилой немки, давней подруги Гининой мамы. Когда-то после войны Ханна вышла замуж за богатого еврея из Италии, который купил в Бразилии большие земли и вскоре стал мультимиллионером. На его плантациях выращивалось все, что выгодно: кофе, сахарный тростник, маниока. Пеоны-крестьяне работали у него за еду. Ханна была уже вдовой; на фазенде хозяйничали сын мужа от первого брака — рыжий еврей и дочь Ханны. Мы провели там несколько дней и со свойственной нам любознательностью следили за жизнью помещиков. Вокруг богатого дома с бассейном, фруктовыми деревьями притаились маленькие хатки пеонов. Семьи их живут здесь уже около пятидесяти лет, старики умирают, дети, подрастая, продолжают работать на плантациях. «Сколько вы платите им?» — спросил я Ханну под настороженным взглядом Гины (она иногда смущена моими «советскими» вопросами, которые западные люди могут воспринять как оскорбление). — «Много, около ста долларов каждой семье. Но им не нужны деньги. Продукты питания и одежду мы доставляем из города; у нас тут вроде маленького магазина, где пеоны берут все в кредит. В город им незачем ездить, работы много». И я понял, что эти пеоны если и не рабы, то крепостные. Уже позже мы узнали из бразильской прессы, что некоторые землевладельцы, хозяева территорий, равных Литве и Латвии вместе взятых, владеют рабами, которых перепродают. И это в порядке вещей.
Энциклопедии говорят, что официальные карнавалы когда-то зародились в Италии. То, что у католиков называлось carnevale (прощай, мясо — пост), здесь, у черных рабов, верующих в своих африканских богов, ни имело никакой связи с христианством, хотя церковь и пыталась присвоить себе право контроля. Мулаты и негры просто выходили на улицу, образовывали группы и шли по мостовым, пританцовывая под звуки африканских барабанов. Постепенно это развилось в более организованное представление, но не для праздных белых, а в свое удовольствие.
Ныне в Бразилии есть два типа карнавала. Первый — более естественный, сохранивший традиции прошлого века, когда группы людей, одетых в чудные карнавальные костюмы, фланируют по улицам, периодически останавливаясь для танца. Впереди на открытых автомобильных платформах сидят джаз-банды, а рядом с музыкантами выплясывают полуобнаженные мулатки, вместо лифчиков на грудь у них нанесена разноцветная краска. Тротуары заполнены жителями города и многочисленными туристами. Места на балконах первых и вторых этажей проданы за высокую цену богатым белым. Три дня и четыре ночи идет карнавал, обычно в конце февраля — начале марта. Это — Сальвадор, где мы три вечера любовались феерическим праздником; именно в этом городе давным-давно зародился бразильский карнавал, а затем в 1877 году пришел и в Рио-де-Жанейро.
Второй тип карнавала — в Рио. Здесь, в бывшей столице Бразилии (кстати, Сальвадор тоже был столицей с 1549 по 1763 год), такой большой наплыв туристов с толстыми карманами, что карнавал поставлен на «индустриальную», по примеру США, основу. На «берегах» одной из улиц построены многоярусные блоки для зрителей — самбадром. В городе существуют десятки школ самбы, каждая со своим «оттенком». За год до карнавала школа находит спонсора, готовит экзотические костюмы: для девушек часто только треугольничек спереди и перья сзади, но для претенденток на звание «королева карнавала» — необычный богатый огромный костюм. Жюри производит отбор групп участников, оставляя только лучших четырнадцать. И в назначенный вечер начинается парад. Девушки с молодыми грудками и вертящимися в такт музыке попками являются главным объектом внимания пожилых американцев, сидящих на скамейках самбадрома с цейсовскими биноклями в руках. Билеты на эти места стоят до 250 долларов.
Мы с Гиной отказались покупать билеты на самбадром, хотя и были в Рио в карнавальное время через два года после Сальвадора. Дорого — одна сторона, искусственность мероприятия — другая. Обе — не для нас.
А что делает бедный люд фавел в карнавальные вечера? Они идут за джаз-бандами по своим улицам, идут и пляшут. И все они радостные и веселые, как большинство бразильцев.
В Японии существует наравне с буддизмом религия под названием синтоизм: люди родились, чтобы быть счастливыми; никаких наказаний, никаких страданий, улыбайтесь, радуйтесь солнцу, радуйтесь жизни. Однажды в Осаке состоялся международный форум поклонников этой религии. Самая большая делегация прилетела из Бразилии. Выйдя из самолета, бразильцы сразу стали танцевать, петь, как на карнавале. Это и есть бразильская душа. Мы с Гиной побывали почти во всех странах Латинской Америки. Самые веселые, самые жизнерадостные люди — по нашим наблюдениям — безусловно, бразильцы.
* * *
В Сальвадоре истекло время нашей визы. В таком же положении были люди с соседних яхт: один англичанин Джон и два датчанина, Педер и Карлос. Джон сходил в британское консульство, где ему посоветовали обратиться к юристу Rui Patterson. Большой группой из пяти человек мы сидели в маленьком офисе, на дверях которого красовалась табличка «Dr. Patterson» (Dr. - значит доктор наук). Я — русский — не постеснялся спросить сына Rui: «Ваш отец действительно доктор?» — «Нет, просто в Бразилии так принято». Позже мы прочли в какой-то книге, что в этой стране только военные чины не помещают «Dr.» перед именем. «Доктор юриспруденции» говорил по-португальски, а его толстый сын Pablo, закончивший университет в США, переводил на английский: «Вам не нужно продлевать визу. Все гораздо проще. Согласно римскому праву (?!) вас не могут выдворить из страны без решения суда. Поэтому мы подготовим от каждого из вас петицию в бразильский суд с указанием, что журналистке Гине, например, нужно собрать материал для книги, — а это работа на несколько лет, Карлосу — открыть бизнес и так далее. После этого вы можете быть в Бразилии долго, сколько вам нужно». — «А что мы скажем в полиции?» — «Мы дадим вам документ, гласящий, что ваше дело рассматривается в суде, и до решения суда никто вас не тронет. А решение суда можно ждать годами». Мы слушали развесив уши и верили. Каждый из нас выложил «доктору» по пачке долларов, а что поделаешь — нам нравится Бразилия и мы хотим быть здесь долго.
На стенах офиса я заметил листок с эмблемой Рабочей партии Бразилии. Оказывается, Rui и Pablo — члены этой партии. Это добавило доверия к ним. Во время военной диктатуры Rui — молодой коммунист — сидел в застенках. Гина сказала, что собирается написать статью о Бразилии в английскую газету (в эти дни США напали на Ирак, везде шли антиамериканские демонстрации) и попросила Rui рассказать о своем прошлом. Он пригласил нас к себе домой в шикарный апартамент на 13-м этаже с видом на море. Его молодая жена — лет на двадцать моложе Rui — поставила орешки и поджаренный ямс, что-то вроде картофеля. Мы провели несколько часов, слушая рассказ бывшего узника. Вспоминая некоторые моменты ареста, он даже прослезился.
Лондонская газета «Morning Star» опубликовала большую статью Гины, а вскоре мы получили несколько экземпляров газеты и дали их Rui. Он был так рад, что обнял и поцеловал Гину.
Пока мы были в Сальвадоре, затем в Рио и в бухте Ilha Grande, никто не проверял нашу визу. Но когда мы пошли оформлять отход из Бразилии в Уругвай, иммиграционный офицер, посмотрев наши паспорта, а затем документ юриста, сказал нам: «Этот документ выбросите в туалет, там ему место. А за незаконное нахождение в Бразилии вы заплатите штраф. Пока я вас отпускаю и ставлю в паспорте отметку о сумме штрафа, который вы должны будете уплатить при возвращении в нашу страну». Мы были немного обрадованы, что не нужно платить сразу. За каждый просроченный день — 3 доллара, а у нас набралось три месяца.
Через год мы пришли снова в Рио, уплатили штраф и позвонили Rui и РаЫо. «Как с возвратом наших денег за ваш „документ"»? — «Мы юристы и никогда не возвращаем денег», — ответили нам. Еще раз я убедился, что нельзя доверять юристам, все они, независимо от национальности, Жириновские, даже если в прошлом и были коммунистами. Вся сволота, захватившая недра и власть в России, тоже бывшие коммунисты. «Наш друг Rui (Руй по-русски), — сказал я Гине, — настоящий rui» (в Бразилии буква «г» произносится как русская «х»).
В Рио-де-Жанейро мы простояли месяц. Собственно, не в самом Рио, а в Нитерой — на противоположном берегу бухты. Там мы нашли дешевый яхт-клуб, в котором встретили двух хороших людей — Сузи и Ренато с бразильской яхты «Samba». Эта пара уже 15 лет живет и плавает на своей стальной лодке. Когда были помоложе — сделали кругосветку. Ренато работает на нефтепромыслах, иногда сидит в офисе, иногда вылетает на платформы, а Сузи — красивая, элегантная, энергичная (ее мать — колумбийка) — помогает многим иностранным яхтам, заходящим в яхт- клуб. Она повозила нас на своей машине по живописным окрестностям. Вместе с ней и Ренато мы побывали на многих концертах и в музеях. Оба говорят по-английски. Во время кругосветки недалеко от Марокко Ренато заметил огни большого судна, ему показалось, что курс безопасный, и он снова задремал. Разбудил его грохот падающей мачты и удар о корпус супер-танкера, который даже не заметил столкновения. К счастью, мачта не переломилась, четыре часа Ренато и Сузи затаскивали ее на палубу. И затащили, спасли. Зашли под мотором в порт Агадир. Сузи смеется, рассказывая, как Ренато попросил десятерых местных рыбаков сесть на слегка погнутую мачту и, подпрыгивая, выпрямлять ее. «В конце концов мы продолжили наше плавание и после нелегких дней около мыса Горн завершили его».
В пятидесяти милях к западу от Рио притаился за косой-полуостровом залив Ilha Grande (Большой остров). Это примечательное место: природа, как по заказу, разместила в этом небольшом заливе 365 островов и островков, видимо, рожала каждый день по одному в течение года. Америго Веспуччи, описывая красоту этих мест, сказал: «Если существует на Земле рай, то он должен быть недалеко отсюда». Острова, покрытые вечнозелеными деревьями, очень живописны, особенно когда начинается цветение высоких акаций, а вслед за ними — и других деревьев. Кроны покрываются сплошь красными, белыми, желтыми цветами, скрывающими зелень. Это самое красивое место, увиденное нами за всю нашу богатую на видения жизнь. Мы провели в этом заливе сначала 5 месяцев, а вернувшись из Аргентины, — еще полгода.
Многие иностранные яхты, идущие в Аргентину, Патагонию, вокруг мыса Горн, собираются здесь. В тяжелое и долгое плавание лучше отправляться группой. Недалеко от курортного городка Paraty есть удобное якорное место. На небольшом песчаном пляже со множеством высоких кокосовых пальм притаился полузаброшенный домик, неизвестно кому принадлежащий. Раз в неделю сюда приезжает негр, убирает листья, кокосовые орехи. К домику подведен водопровод с горной водой, чистой, вкусной. Кто-то когда-то поставил на камни металлическую решетку — готовьте шашлыки на здоровье! Иногда здесь скапливается до десяти европейских яхт. По вечерам яхтенные люди собираются у домика, разжигают костер под решеткой, и когда угли ярки — кладут мясо. За бутылкой пива или вина происходит знакомство. Заводятся беседы, каждый имеет какую-нибудь интересную историю из плавания, ты чувствуешь симпатию к этим людям, к одному — больше, к другому — меньше. Наши друзья Лес и Пат (яхта «Islander»), а также австралийская семья с яхты «Kaylie» с их 9-летним сыном обычно были нашими компаньонами на пляже «В-Qu» — так называли этот пляж яхтенные люди, переделав в аббревиатуру слово «barbecue», что значит «зажаренный на решетке кусок мяса», по-русски это называется «шашлык». Это были простые хорошие люди, и нам было легко и тепло с ними. (Прожив на Западе треть моей жизни, я заметил, что там не употребляется выражение «хороший человек», там словно боятся быть хорошим.) Уже несколько месяцев мы дружим с «Islander», вместе идем потихоньку на юг, помогаем друг другу — больше они нам, чем мы им. Лес — инструктор и экзаменатор Королевской яхтенной ассоциации (Royal Yachting Assotiation); мы с Гиной — только члены. Во время стоянки на рейде порта Ilheus Лес проверил весь наш такелаж, заставил заменить некоторые детали («Вы не можете ни одного дня плавать с таким зажимом фала!»), провел с нами, неопытными, учение по спасению упавшего за борт без использования машины, только под парусами — для нас это был топ яхтенного мастерства.
Мы стояли около жаровни, Лес переворачивал сочную говядину, Гина — рыбу (мы не едим мясо). Из-под кустов выглядывали котята — здесь живет большое семейство котов, которых мы подкармливаем остатками поджаренного мяса. Чем они питаются между «шашлычными» вечерами — не знаем, но видели, как малых котят иногда хватают грифы, уродливые птицы, похожие на американского орла на гербе США.
На запах жарившегося мяса забрел однажды кожа-да-кости пес. Наверное, он был больной и смотрел на мясо с такой тоской в глазах — вокруг стояли люди, не его друзья, — что мне стало до боли жалко его. Небольшой кусочек мяса, который я бросил псу, был проглочен не жеваным. Второй и еще несколько кусочков он уже торопливо жевал. Подошел Лес и 9-летний мальчик Bjorn с яхты «Kaylie». «Зачем ты даешь этому псу мясо, его убить надо. Не давай больше, пусть сдохнет». Я был поражен, ибо это было сказано не только взрослым англичанином, но и мальчиком, причем с такой серьезностью, как будто это было не домашнее животное, а кусок дерева. «Но он ведь голодный». — «Его убить надо, он такой тощий», — опять сказал Bjorn, этот «милый» мальчик. «И тебе не жалко убивать его?» — «Нет, ведь он скоро сдохнет все равно». Меня потрясла эта безжалостность, и я подумал: «Славабогу, мы русские — советские, не такие». Есть, конечно, и среди нас всякие Путины, но в целом мы — добрые.
* * *
Остров Ilha Largo (остров Длинный) притаился у северного берега Большого острова. Почему этот маленький, совсем не длинный, покрытый сплошь зеленью островок получил такое название — знает только история, в которую мне не удалось найти вход. Мы часто становились на якорь здесь, в небольшой бухточке, где в одном уголке притаился плавучий ресторан. Вечером, когда все посетители и повара уплывали по домам, на платформе ресторана оставался один сторож Martin, мужчина лет под сорок с почти европейским лицом. Иногда он подгребал на пластиковой лодочке к нам и долго беседовал с Гиной — она уже говорила немного по-португальски, вернее, по-бразильски, так как здесь язык имеет свой специфический «тропикальный» колорит. Однажды вечером, часов в десять, мы услышали, как Martin пел какую-то странную, похожую на речитатив песню. Голос у него был хороший, и мы, сидя в кокпите, слушали мелодию песни, вплетающуюся в тихий теплый вечер. Было что-то мистическое в этой песне. На следующее утро я спросил Мартина, о чем он пел. «Я разговаривал со своими богом». — «Ты католик?» — «Да, я крещеный, но верую в моего бога и говорю ему, что я чувствую, а затем слушаю его ответ». — «И он отвечает?» — «Да». Блажен, кто верует.
Мы продолжали стоять около острова Largo, никто не беспокоил нас, катера с туристами редко заходили сюда. Светлым тихим утром я сел в динги и погреб к протоке между островами. Был отлив. Затащив лодку на камни, я бродил по песчаному дну протоки и в одном месте увидел необычных осьминогов: маленькие, светлые под цвет песка, чуть не полупрозрачные, с красивой белой ракушкой на спине. Я даже никогда не слышал, что есть такое чудо — осьминог с ракушкой. Несколько их лежало на песке, уже без ракушек, и маленькие крабики, как муравьи, облепили этих безжизненных осьминогов и потихоньку отгрызали их щупальца. Я поднял лежащие рядом пустые, очень деликатные ракушки (одна из них лежит у нас дома в Лондоне). Живые осьминоги медленно ползали по мелководью. Один из них сбросил со спины ракушку, и из нее в воде стали расплываться маленькие желтенькие шарики икры. Оказывается, под ракушками самки хранят свое будущее потомство; не знаю, как и кто оплодотворяет икру семенем, ни одного самца не было видно, возможно, эта порода осьминогов — гермафродиты, как и многие креветки и ракообразные. После нереста осьминожки, выпустившие тысячи икринок и выполнившие свой долг, погибают, а из тысячи икринок вырастут, может быть, два-три осьминога. Природа — главный регулятор жизни. Подошла лодка с туристами, несколько человек вышли на берег и тоже стали собирать ракушки. В моем пластиковом пакете лежало с полдюжины неживых отнерестившихся осьминогов. Я показал их молодой бразильянке и спросил, можно ли их есть. «Есть можно, — ответила она без улыбки, — но у вас могут быть проблемы с полицией: здесь заповедник и нельзя заниматься рыбалкой». — «Но ведь они, осьминоги, уже мертвые». — «Не знаю, не знаю», — как-то совсем неприветливо ответила женщина.
Гина сварила осьминогов для пробы, они оказались жесткими. Я пожевал и выплюнул — почти несъедобный. Поставил скороварку с осьминогами под стол в кокпите, попробуем позже. А через тридцать минут к нам ошвартовался большой катер с надписью «Policia Militar» (военная полиция). Я еле успел убрать выставленную за борт соларпанель (солнечная батарея). Трое офицеров, вернее, сержантов, запрыгнули к нам на борт, правда, без оружия. С ними был мужчина в цивильной одежде — переводчик. Он приветливо поздоровался и сказал, что был звонок в полицию, что мол яхта «Pedroma» занимается незаконной рыбной ловлей в заповеднике. «Вот сучка, — сказал я про себя о бразильской женщине, — это только она». «Мы должны проверить вашу яхту». У меня и Гины екнуло сердце — вдруг заглянут в скороварку. Я сказал, что собирал только ракушки и показал их. Тем не менее здоровенный сержант полез в каюту; я, посмотрев на его бутсы с шипами, подумал: «Повредит лак пола» — и спустился за ним. Мы уже знали, что при подобных проверках из каюты исчезают деньги и другие предметы, и я не спускал с него глаз. Сержант осмотрел все закоулки, заглянул в туалет и выбрался наружу. «У вас есть рыболовные снасти?» — «Нет, даже спиннинга не имеем». Переводчик сказал, что местные люди не любят «гринго» (североамериканцев), а под эту гребенку — и всех белых с яхт, и поэтому часто звонят в полицию. Мы потолковали еще немного, военные перешли к себе на борт, вслед за ними — переводчик, и катер отошел. А мы сидели и молча приходили в себя. Гина открыла скороварку и выбросила содержимое за борт. К нам подгреб Martin. Уже начинало смеркаться. «Я следил за вами и был готов звонить в береговую охрану. Военная полиция не имеет права проверять вас», — сказал он. Кто их знает, эти полиции, лучше быть подальше от них и от любых проверок.
* * *
Идем под двумя парусами на север вдоль побережья. Второй вечер наблюдаем красивую картину заката. Сегодня солнце прошло через легкие полоски облаков и село за чистый горизонт. Но зеленого луча не увидели, чего-то в атмосфере излишек. Но мы терпеливые охотники за зелеными лучами. Днем небо было усеяно небольшими светлыми облаками, как в летний день на Украине. (Гуд бай, Украина, теперь ты не моя Родина, теперь ты продалась врагам рода людского.) После заката тучи над береговой чертой стали темными от контраста с оранжевым небом и, как всегда, можно узреть разные картинки. Сегодня мы рассмотрели ведьму на метле, которая преобразовалась в китайского дракона с раскрытой пастью, куда медленно двигалась первая вечерняя звезда, а когда она вошла туда, вдруг облако-дракон исчезло, как будто испарилось от высокой температуры звезды. Потихоньку небо усеялось созвездиями. Прямо напротив меня (я сижу в кокпите) Стрелец нацелил свой лук в Венеру, оказавшуюся совсем недалеко от этого красавца. Федор Конюхов, рассказывая о плавании, всегда с восхищением вспоминал о Стрельце, одном из красивейших созвездий южного неба. Я слышу какой-то хлопок за бортом, будто два гребня волн схлестнулись. Это повторяется несколько раз. Вглядываюсь за борт и вижу: молодой дельфин взмывает вертикально метра на три, делает кульбит и хлопается в воду носом. И снова выпрыгивает вблизи яхты, на этот раз полого и не так высоко, и падает всем телом с сильным звуком. Только один дельфин — наверное, потерял стаю и принял яхту за сородича. Он молодой, ему хочется резвиться; может быть, он даже видит меня, стоящего в кокпите, и приглашает к себе. Не могу, извини, малыш.