Luis Correia был последним бразильским портом, который мы посетили по пути в Венесуэлу. Поначалу целились на Сан-Луис (Sao Luis), я уже начал делать прокладку на карте, но, посмотрев в лоции данные о приливах, достигающих там 7 метров, прикинув за и против, отказался от этой мысли. Соблазнял нас и Белем в Амазонке. Склонившись над картой, я напевал переделанного Киплинга: «На далекой Амазонке не бывал я никогда, никогда туда не ходят наши русские суда; только „Don" и „Magdalena" — иностранные суда, только „Don" и „Magdalena" ходят по морю туда». (Кстати, «снабдил» меня этим Киплингом Валерий Тихонович Перепелкин — бывший декан Клайпедской мореходки.) «Вот уж похвастаюсь перед однокашниками, — думал я. — Ведь никто из них не был на Амазонке». Но в порту Форталеза мы встретили французскую яхту, побывавшую в Белеме. «Перед входом в реку мы долго ждали, пока собралась группа иностранных яхт, — рассказывал Жак, — затем шли по реке Пара (рукав Амазонки) вверх почти сто миль в сопровождении катера береговой охраны — очень много пиратских нападений. Город Белем — грязный, неуютный, в порту даже нет хороших причалов для яхт; одна речная баржа ударила нашу яхту, чуть не потопила. У нас своровали динги (надувную лодку). Не идите туда», — посоветовал Жак. И мы не пошли. Но в водах Амазонки мы все-таки были. Когда проходили траверз устья реки-монстра за 50-метровой изобатой (а этот «траверз» тянулся почти 200 миль), то вода в океане была коричневой и почти несоленой (я специально попробовал). Деревья с корнями и зеленой кроной можно встретить далеко от берега (нам, к счастью, не встретилось ни одно).

Об Амазонке мы прочли не одну книжку. В основном — грустные истории об истреблении местных жителей, о хищнической вырубке лесов, о каучуковом буме в XIX столетии, об авантюристах. Я собрал обширную информацию о плавании не только до Белема, но и выше — до Сантарема. Один бразильский коммодор (вроде нашего капитана первого ранга) подарил свою книгу о навигации по Амазонке. Мы знали о paroroca — огромной, до 5 метров высотой волне, образующейся от встречи прилива с речным стоком. Это опасное для малых судов «цунами» не встречается только в протоке (рукаве) Пара, поэтому все яхты, намеревающиеся идти вверх по Амазонке, начинают путь с Белема. И, конечно, мы с увлечением читали книгу «The incredible voyage» («Невероятное плавание») английского яхтсмена-писателя Tristan Jones, особенно ту часть, где он описывает попытку пройти на яхте «Barbara» всю Амазонку до истока в горах Перу. Река тянется на 4 тысячи миль, Tristan прошел, если верить книге, только тысячу, и пришлось вернуться — преодолеть Амазонку не удалось. Стоит прочесть о «героическом» плавании по мутным водам, несущим плавучие острова диаметром в несколько километров. «В Амазонии, — пишет автор, — семь тысяч разных насекомых, из которых пятнадцать сотен стараются ужалить, укусить, попить кровь путешественника». Мы с упоением читали эту великолепную книгу, как в детстве — романы Жюля Верна, и верили всему написанному. И не только об Амазонке, но и о других приключениях автора. Наш друг англичанин Les с яхты «Islander», выслушав наши восхищения автором, засмеялся. «Я жил с ним на одной улице. Tristan Jones был большим выдумщиком, лгуном и выпивохой». (Он умер в 1995 году.) Мы с Гиной не поверили Лесу. Но через несколько лет в одном яхтенном журнале прочли большую статью о Тристане и были в шоке. Тристан опубликовал 16 книг и оставил 9 рукописей. Многие читатели, особенно начинающие яхтсмены, восхищались этим необычным моряком. В предисловиях к его книгам говорится, что он родился на борту английского судна недалеко от островов Тристан-да-Кунья (поэтому получил имя Тристан). Во время Второй мировой войны он, 18-летний, трижды тонул на торпедированных кораблях конвоя в Мурманск. Пересек Атлантику на яхте 18 раз (!), 9 раз — в одиночку. В книге «Rough Passage» («По бурному морю») Тристан описывает, как на крутой волне его бросило на надстройку и он потерял сознание. Очнувшись, увидел, что его правый глаз выбит и висит около щеки. «Впервые за многие годы я чуть не заплакал. Медленно спустился в кабину, где было маленькое зеркальце. Задвинул выбитый глаз на место, иглой с прокипяченной рыбацкой ниткой наложил три стяжки на поврежденное место, потом сел и стал пить какао». Какая выносливость, какая решимость, какие нервы! И подобных историй в книгах Тристана много. Он, безусловно, талантливый и продуктивный писатель. (Мы с Гиной потихоньку собираем его книги.) Правда о Тристане раскрылась позже, после его смерти. Родился он недалеко от Ливерпуля в очень бедной семье, имел голодное детство, Атлантику пересек от силы четыре раза, ни в каких конвоях в Мурманск не ходил — был слишком молод. На попытки уличить его в выдумках отвечал: «Но ведь читателям нравятся мои книги, что вам еще нужно?» Я уверен, что через пятнадцать-двадцать лет его книги будут стоять на полках с надписью «Классика», как стоят там сейчас книги Генри Миллера и Анаис Нин.

Зайти в порт Luis Correia нам помогла статья нашего друга Atila Bohm в бразильском журнале «Nautica» (кстати, в том журнале раньше были два фоторепортажа о нас). Возвращаясь из Венесуэлы, Atila посетил этот порт и дал его описание. Luis Correia расположен в устье реки Parnaiba. Мы подошли сюда под вечер. Тянущийся от берега двухмильный волнолом заканчивался недостроенными причалами, образующими закрытый от волнения бассейн, где мы и отдали якорь в ожидании утра и попутного приливного течения. Почему строительство почти готовых причалов было прервано, никто из местных жителей не мог объяснить. На мой взгляд, строители ушли отсюда пять лет назад. Но мы были рады такому удобному для яхт убежищу.

От Фарталеза до Сан-Луис на всем 500-мильном побережье все бухты и бухточки «закрыты» для мореплавателей мелководными барами, через которые даже в полную воду «Педрома» не отважилась бы пройти. Поэтому Luis Correia был как трамплин перед долгим переходом в Карибское море.

Утром мы подняли якорь и пошли вдоль брекватера в «живой» порт, где виднелись мачты рыболовных судов. Причал у марины был пуст, но мы не отважились привязать нашу белоснежную яхту к грубым неотесанным бревнам и пошли вперед, к рыболовным судам. Там у причала рыбозавода (завод временно не работал) стояла шикарная черная шхуна какого-то богача, а за ней столпились савейрос — рыболовные парусники. Места для нас не было, и мы ошвартовались к борту шхуны. Капитан не возражал, даже помог принять наши швартовы. Я был очень рад: прилив здесь довольно большой, до 3,5 метров; стоять под «крылом» шхуны было просто чудно. Но следующим утром около нашего борта появился мужчина в плавках. В одной руке он держал длинный капроновый канат, а другой рукой перебирал наш планшир и продвигался к корме. «Что случилось?» — спросил я его чуть испуганно. «Мы хотим перетащить наше савейро на отмель позади шхуны для очистки и покраски подводной части», — ответил бразилец. Была полная вода, и вскоре с началом отлива мимо нашего борта «поползло» огромное, метров пятнадцать, савейро. Бразилец, заводивший конец, был уже у нас на борту, и мы вдвоем, упираясь изо всех сил, отталкивали савейро, двигавшееся совсем рядом — того и гляди раздавит «Педрому». Обошлось, славабогу. Я сходил к рыбакам посмотреть устройство судна. Савейро — это, по сути, средиземноморская фелюга, перенесенная без каких-либо изменений из XII века в XXI. Мотора нет, очень дорогой — объяснили рыбаки. В носовой части установлена мачта-колонна из толстого дерева с двумя растяжками к бортам (трудно назвать их вантами). На верху мачты в развилке закреплен блок, через который проходит толстый капроновый канат для подъема реи с парусом. Рея, примерно 15 метров длиной, сделана из 5 кусков прочного дерева, соединенных между собой тонким канатиком. Парус — огромный, треугольный, рыбаки управляют им виртуозно, меняя площадь и угол, так что могут идти почти на ветер. Вместо якоря используют большой камень-валун около метра в поперечнике с привязанными рогульками из дерева. (А ведь якорь типа адмиралтейского существовал уже до нашей эры.) Купить нормальный стальной якорь нет денег. Никакой механизации, никаких простых лебедок, все вручную. Рыбу ловят крючковыми снастями и грунтовыми сетями. Экипаж шесть-семь человек. На палубе маленький камбуз с плитой.

Если бы вместо капроновых канатов были пеньковые — можно было бы сказать: это судно из двенадцатого века.

Вечером мы наблюдали с большим интересом за швартовкой вернувшегося из моря савейро. Полуопущенный парус потихоньку вел судно вперед против течения, и когда оно подошло в нужное место, четверо рыбаков выбросили за борт камень-якорь, а двое убрали парус. Судно стало двигаться под течением вдоль причала, приближаясь к стоящим там двум савейрос. Но то ли шкипер сманеврировал неверно, то ли якорь не забрал грунт, это большое неосвещенное «плавсредство» поползло на нас. Я уже про себя сказал: «Прощай, windpilot (авторулевой), сейчас тебя раструщат». (Мы стояли кормой в сторону рыбаков.) К счастью, нас спасла шхуна — савейро сел своей кормой на ее бушприт и форштевень в двух метрах от нас. Мы с Гиной вытерли холодный пот и решили завтра уйти отсюда.

На следующий день ветер был свежий, мы вынуждены были задержаться и пошли в город. Небольшой городок, по-бразильски грязноватый. В центре — бронзовый бюст Luis Correia, адвоката и политика, умершего в 1934 году. (А мы думали город-порт назван в честь навигатора-первопроходца.) Был ли этот Luis хорошим человеком — не знаем. Знаем, что среди адвокатов и политиков это редкость, редкость быть хорошим человеком. Поэтому на земле редкие страны имеют умных, человечных президентов, таких как Фидель, Лукашенко, Чавес.

Вернувшись на борт, я заметил, что какой-то из савейрос прошелся вдоль нашего борта основательно: привальный брус из тика был в красной краске, антенна NAVTEX была сломана, одна стойка релингов была слегка деформирована. На палубе кокпита лежала кем-то потерянная кепка. Капитан шхуны показал на «рыбака», стоящего у причала: «Это он навалился на вас, но с них ничего не возьмешь — они бедные». Я посмотрел еще раз на повреждения — кабель антенны не порван, а закрепить ее не составит большого труда, — взял в руку найденную кепку и пошел к савейро. Шкипер, увидев меня, испугался, особенно когда я щелкнул фотокамерой. Действительно, что возьмешь с него, разве что потерянную кепку, которую я протянул ему и сказал: «Ничего страшного, я прощаю тебя». Нужно было видеть расцвевшее в радостной улыбке лицо рыбака. Я пожал ему руку и вышел на причал.

После обеда вдруг появилась большая 18-метровая яхта «Krisnic» под французским флагом и хотела уже пришвартоваться к нам. Двое пожилых мужчин (странно, но на больших яхтах мы видели в основном пожилых людей) огорчились, видимо, увидев наш протестующий жест, но мы подсказали им, что в трехстах метрах у здания льдофабрики есть причал для яхт, и они отправились туда. Позже мы навестили их. Один из французов, друг хозяина яхты, говорил немного по-английски, и мы с Гиной слушали его рассказ о плавании из Французской Гвианы сюда. 850 миль они прошли за 10 суток, в принципе не так уж плохо, учитывая встречное течение. Но француз сказал: «Это был ужасный переход». Три дня назад они попали в жестокий 10-балльный шторм, были порваны два паруса (яхта-кэч, с двумя мачтами). «Я помогал своему другу перегнать яхту в Бразилию, но больше я не хочу продолжать плавание на „Krisnic", я улетаю домой отсюда — во Франции у меня своя 47-футовая яхта». Мы попросили у хозяина яхты карту порта Kourou (Фр. Гвиана) и сделали фотокопию.

Наша встреча с яхтой «Krisnic» была 19 ноября 2005 года. Через полтора года мы шли на остров Кюрасао в Карибском море и на подходе к нему стали на якорь у маленького островка Кляйн Кюрасао. Там мы увидели выброшенную на берег большую двухмачтовую яхту. Каково же было наше удивление, когда мы прочли на корме название — «Krisnic»! Не хотелось верить своим глазам. Позже мы узнали, что трагедия произошла в ноябре 2006 года, хозяин был один и спал.

Мы покидали порт Luis Correia, мы покидали чудесную страну Бразилию, мы покидали хороших людей. Вернемся ли обратно — трудно сказать. Что нас ждет в Карибском бассейне? Было довольно ветреное утро, когда мы вышли в открытый океан. Мы смотрели на местных рыбаков, которые в 5 милях от берега ловили крючками рыбу с примитивных лодок, вернее, с плотов, сделанных из четырех чуть обтесанных бревен. На этом «судне» установлена мачта из бамбука с привязанным к ней треугольным парусом, сшитым из разноцветных кусков материи. На корме закреплен стульчик из бамбука. Трое рыбаков стоят и дергают лески. Сесть нельзя, так как волна захлестывает плот. Выходить в море на такой «лодке» заставляет только безысходная нужда. Скорее всего, улов идет на кормежку семьи, не на продажу. Такое плавсооружение существует только в Бразилии и называется «jandana». Мы не опускали бинокль, боясь ненароком столкнуться с почти невидимыми среди волн jandana.

Последнее савейро, бегущее под полным парусом, встретили в 30 милях от берега. Не знаю, есть ли на нем хотя бы компас, но рыбаки не боятся уходить так далеко.

* * *

Переход до Французской Гвианы был, в общем, несложным. Восточный умеренный ветер и попутное течение. Были сутки, когда мы сделали 183 мили — рекорд для «Педромы», правда, нашей заслуги здесь мало, просто помогло течение. В одну из ночей ветер, почти попутный, задул до 8 баллов. Я не хотел огорчать Гину и «уменьшил» его до 6 баллов, благо у нас нет анемометра — прибора, показывающего скорость ветра. Моя капитанская практика — лучший анемометр. На своей ночной вахте я с напряжением смотрел на догоняющий нас водяной вал и боялся порой, что он захлестнет корму. На ум приходила даже тревожная мысль о яхте «Amadeus», которая была опрокинута как раз попутной волной. В свете луны гребень волны приближался с шумом, я сжимал покрепче штормовые поручни, готовясь оказаться в воде несмотря на страховочный пояс. Но волна в последний момент сглаживалась, корма «Педромы» поднималась как поплавок (молодец, «Педрома»), пропуская под собой водяную гору, и я успокаивался до следующего гребня. В пять утра, когда Гина вышла на вахту, ветер уже стих, а луна скрылась. Только Венера сверкала изумрудом на западном небосклоне, собираясь вслед за луной скрыться за горизонтом. Эта планета часто была моим товарищем по вахте. В безлунные ночи венерина дорожка ярким лучом ложилась на поверхность моря. Почему нет стихов об этом? Есть много песен о лунной дорожке, но, видимо, мало поэтов путешествовало ночью на яхте в тропиках (с большого судна венерина дорожка как-то не замечается — из моей практики). Я взял блокнотик и записал несколько строф, будет время — закончу и подарю какому-нибудь композитору или сам сочиню мелодию. А вот великий Горький, показывая мрачную жизнь в захолустном российском городке Окуров, пишет: «Осенью над городом неделями стоят серые тучи, поливая крыши домов обильным дождем, бурные ручьи размывают дороги… городок замирает… По ночам на равнине заунывно воют волки; звезды крупны, синеваты и холодны, а зловещая Венера (курсив — мой) зелена, точно камень изумруд».

Мрачная жизнь — и Венера становится зловещей. А ведь эту планету не случайно назвали Венерой — богиней красоты и любви (любовь всегда красива).

Одним погожим днем мы встретили огромное скопление тунцов, небольших, сантиметров сорок, называемых в Латинской Америке bonito. Тысячи и тысячи рыб выпрыгивали из воды играя. Я быстро выпустил две лески с крючками и наживкой — пластиковыми кальмарами. Четыре часа мы шли через рыбное поле, но ни один тунец не захотел брать нашу наживку, видимо, было время игр, ужин у них будет попозже, в сумерки. Но к вечеру эта масса «веселых ребят» осталась далеко по корме.

Заступив ночью на вахту, почувствовал, как легкая прохлада начинает проникать под рубашку (а мы приближаемся к Амазонке, почти что на экваторе). Натягиваю «морские» носки, одеваю штормовую красную куртку и немецкую шапку с наушниками (Гина когда-то привезла мне из Берлина) — и бриз, дующий с кормы, перестает быть прохладным. Каждые три минуты посматриваю на горизонт — вдруг судно, а мы идем только с мигалкой, «триколор» не включаем, экономим аккумуляторы. Сегодня я наблюдаю Марс. С вечера он появился на востоке, чуть оранжевый, а утром, после четырех, он спустился к западному горизонту и стал большим и красным — поэтому и назвали его именем бога войны. Я бы переименовал его, может, стало бы меньше войн на планете Земля.

Самая яркая звезда южного полушария — Канопус (северного — Сириус). Раньше Канопус назывался «Сухейль» — по-арабски «плоскость». В большом созвездии «Корабль Арго» она находилась на воображаемой плоскости весла. Сейчас же эта звезда названа в честь египетского города Канопус, около Александрии. Отсюда изредка, с большим трудом, можно различить эту звезду. Кто только не пытался менять названия звезд и созвездий: и монархи, и придворные астрономы, и еврейские миллиардеры вроде Ротшильда. А звездам наплевать на всех монархов и Ротшильдов, они продолжают светить, не желая знать, как их называют мелкие букашки — люди. С Канопусом я был не очень дружен в прошлом, в доСРБовские, «секстановые» времена. Он был на «югах», я же в основном — в северном полушарии, и никогда не делал обсерваций по этой звезде. Уже будучи на «Педроме», мы получили чудесный подарок — книгу английского моряка Gavin Menzies «1421 — the year China discovered the world» («1421 — год, когда Китай открыл мир»). Этой книгой переписана заново вся история мореплавания, низложено с пьедестала так называемое открытие Америки Колумбом. В 1421 году китайская флотилия из 800 судов — больших и малых (снабженцев) — покинула порт и в течение нескольких лет обошла вокруг света, побывав в Южной и Северной Америках, на островах Карибского моря, в Австралии и даже на Островах Зеленого Мыса, где сохранилась до наших дней каменная стела с иероглифами, подтверждающая факт пребывания там китайцев. Звезду Канопус китайские навигаторы использовали для определения своего места. Звезда обладает одной особенностью: если видишь ее в зените, значит твоя широта 52°40′ S, неважно, где ты находишься — на Фолклендских (Мальвинских) островах или южнее Новой Зеландии. Позже мы с Гиной стали часто наблюдать за Канопусом, тем более, что звезда находится недалеко от красивого созвездия Южный Крест.

Французская Гвиана — заморская территория Франции. Не колония, как, к примеру, Нидерландские Антиллы — острова Кюрасао, Сан-Мартин или североамериканская колония Пуэрто-Рико, где жители не являются гражданами метрополий. В Гвиане все население имеет (теоретически) паспорта Франции. Здесь же находится центр космических исследований, откуда запускаются европейские спутники.

Мы стали на якорь около островов Les lies du Salut (Острова Здоровья). Маленький архипелаг из трех небольших островков расположен в 8 милях от побережья и своим чистым воздухом (без москитов) заслужил такое название. С 1852 по 1953 год острова были тюрьмой для опасных преступников, в основном, для политических заключенных. Здесь даже «сидел» пресловутый Дрейфус — французский офицер-еврей, продавший немцам военные секреты в 1896 году. Широкой публике эти острова стали известны после выхода фильма «Papillon». Henri Charriere, известный под этой кличкой (по-русски «Бабочка»), после восьми неудачных попыток сумел убежать в 1944 году с острова Дьявола на плоту из кокосовых орехов. В 1968 году он издал книгу, где описал ужасы каторжной колонии и по которой был снят фильм. Сколько в книге правды и сколько фантазии — никто не знает, свидетелей нет. Но даже великий выдумщик Tristan Jones, побывавший здесь, сомневается в полной правдивости изложенных фактов. А уж ему известно, как «оформлять» вымыслы под правду.

Мы с Гиной не высаживались на остров Дьявола, а каждый день выходили только на остров Royale, около которого стояли. На этом острове руины тюрьмы с хорошо сохранившимися камерами (их поддерживают в соответствующей кондиции для туристов) являются главной достопримечательностью. На острове есть небольшой причал. Узников отсюда на остров Дьявола переправляли по подъемному мостику, от которого остались только основания. Под маленькой часовней на острове Дьявола с 1937 по 1940 год работала секретная мастерская по изготовлению фальшивых денег. Немцы, оккупировавшие Париж, случайно обнаружили две 100-франковые банкноты с одинаковыми номерами. Путь привел на остров Дьявола. Но тем не менее свыше 2 миллионов фальшивых долларов и сотни тысяч франков «уплыли» в Европу.

Каждое утро я шел на остров с пластиковым мешком и собирал спелые сочные плоды манго, упавшие с деревьев. Вместе со мной их «собирали», то есть поедали, маленькие дикие свинки, похожие на собачек и называемые здесь agudy. Как много их было, когда 10 тысяч заключенных «заселяло» острова — не знаю. Но сейчас их много.

Мы шли с Гиной по «кольцевой» дороге вдоль берега. Над нашими головами была арка из ветвей кокосовых пальм, этих деревьев здесь масса. Навстречу нам двигалась небольшая группа французских туристов (сюда, в Гвиану, их приезжает немного, только 10 тысяч в год, зато бизнесменов на космодром — до 60 тысяч). Вдруг кокосовый орех падает прямо на голову мужчины. Мы подбежали к туристам. Рана была большая, кровь заливала глаза пострадавшего. К счастью, у меня оказался пакет салфеток. Гина помогла женщинам сделать повязку, французы поблагодарили нас и отправились в отель. А мы продолжили нашу прогулку, только уже не под пальмами.

Порт Kourou, куда мы все-таки зашли, не оставил у нас больших впечатлений. Город почти французский, улицы пустынны, цены на продукты в магазине — выше европейских. Общественного транспорта нет, все имеют автомашины. Поэтому мы не смогли съездить на экскурсию в космический центр в 20 километрах от города. Небольшая беда: Гина когда-то снимала запуск «шаттла» с мыса Канаверал в США, ее трудно удивить чем-нибудь, а я проходил на судне в 1968 году в 5 милях от этого мыса, правда, он тогда назывался мыс Кеннеди в честь застреленного президента, первым введшего экономическую блокаду Кубы. Потом почему-то мысу вернули старое название, кажется, после того, как вдова Кеннеди вышла замуж за Онассиса.

* * *

Суринам — бывшая колония Голландии. Когда идешь по реке и смотришь на аккуратные разноцветные домики, то кажется, что ты в Голландии, если бы не черные лица людей на улицах города Paramaribo. Через сутки мы поднялись вверх по реке на 10 миль до порта Domburg, где встретились с нашими друзьями Герардом и Франциско с яхты «ВоекгаЬ». Радость от встречи была большой, ведь, начиная с Уругвая, мы уже два года идем вместе на север.

Описывать наше 12-дневное пребывание в Суринаме нет места в этой книге, да и время торопит меня закончить эту, последнюю главу. Сейчас февраль, а на 30 июля заказан билет на самолет Каракас-Минск, книга должна быть готова к моему прилету. «…Написание текста — процесс радостный. Ему гораздо легче придать смысл, чем жизни со всеми ее тяготами», — сказал японский писатель Харуки Мураками.

Но одну тему, подсказанную в Суринаме, нельзя обойти. Это китайская экспансия. В Суринаме собрались люди со всего света. Наибольший процент — из Индии, даже нынешний премьер-министр — индиец. Но китайская колония прочно взяла в руки торговлю, как евреи. (В Азии даже отмечаются китайские «погромы», аналогичные еврейским.) Большинство китайцев не говорят на местном языке, они недавно прибыли из «красного» Китая. Десятки, а то и сотни китайских магазинов и ресторанов появляются ежегодно в разных городах Латинской Америки, где нам довелось побывать. В Венесуэле в каждом порту на каждой улице можно встретить китайских продавцов. Даже на Кубе, как говорят справочники, 1 % китайцев (51 % — мулаты, 37 % — белые, 11 % — негры, евреи смылись оттуда после революции). Я не в шутку, а всерьез называю прибывающих китайцев «пятой колонной». В Китае произошла перестройка, какую якобы хотел сделать в Советском Союзе Горбачев. Только у нас перестройка превратилась в «гробостройку», так как всю власть во время этой «перестройки» захватили евреи; а они понимали, что их счастье всегда временное, поскольку зиждется оно только на деньгах. И они стали грабить страну, разрушая экономику и обездоливая людей России. В Китае евреям не удалось сделать «шухер», хотя их набралось там уже полмиллиона. Узкоглазые китайцы не допустили «абрамовичей» и близко к рулю, поэтому экономика стремительно растет — по сути дела, в Китае идет грандиозного масштаба НЭП.

Китай прочно занял место СССР, и быть большому перевороту в мире. Не случайно китайцы, как евреи, расползаются по всем континентам и странам. Их уже в Сибири больше двух миллионов, и этот поток не остановить. Не за горами тот день, когда «красное» правительство КНР даст приказ сотням миллионов китайцев, живущим в разных странах, взять власть в свои руки. Не думаю, что это произойдет с помощью оружия. Скорее всего, китайская мафия из «chinatown» сделает это мирным путем, путем подкупа — богатый Китай не поскупится. Сейчас идет подготовка к этому акту, к акту крушения израильско-американской империи. Из известных истории разных империй Китайская была наименее воинственной, но самой большой и долговечной империей. Великая Британия разрушила ее, потому что китайцы не позволяли англичанам продавать там опиум. Но не исключено, что в обозримом будущем полуголые потомки Дизизраэли (премьер-министр Англии в 1874–1880 гг., еврей, наиболее агрессивный политик, при нем Британия полностью взяла под контроль Индию и Египет с Суэцким каналом) и мистера Тони Блэра будут нырять в Темзу с опор Лондонского моста за монетками, которые забавы ради будут бросать туда туристы из Тибета. С этим чувством, вернее, предчувствием, мы покинули Суринам.

* * *

Бухта Charlotteville на острове Тобаго была удивительно красива своей изумрудно-чистой водой и богатой растительностью на холмистых берегах. Не знаю, была ли красавицей немецкая принцесса Шарлотта, на которой женился английский король Георг III, но она была плодовитой и родила ему 9 сыновей и 6 дочерей, жила 74 года. После мутных речных вод Суринама Гина снова стала купаться каждое утро, хоть вода была холодной. Местные лягушки часто устраивали утренние концерты — значит, будет солнечный день, нет концерта — жди дождя. В бухте стояло около десятка яхт, и среди них «Ketchup II» с нашими австралийскими друзьями Ann и Keith. Мы крепко подружились с этими хорошими простыми людьми, и даже через три года, когда наши морские пути разошлись, Гина и Ann пишут друг другу теплые большие письма по Интернету. После Венесуэлы «Ketchup II» пошла в Канаду, где получила пробоину, сев на не показанную на электронной карте скалу, затем они спустились до Майами и чуть не зашли на Кубу, когда мы были там.

На Тобаго эту бухту посещают не только яхты — однажды я насчитал двадцать мачт, — но и парусные пассажирские суда. Одни из них держат декоративные паруса, другие — настоящие парусники. Немецкий «Sea Cloud II» стал на якорь рано утром, и вскоре пассажиры на специальных ботах отправились к причалу, где их ждали экскурсионные автобусы. Местные музыканты-виртуозы исполняли прекрасные карибские мелодии на ударных инструментах, сделанных из металлических бочек. Обрезается сто- или двухсотлитровая бочка, анодируется никелем, ставится на подножки — и двумя палочками можно выбивать такую музыку, что и симфонический оркестр не нужен. Восемь музыкантов старались вовсю, надеясь, что эти богатые туристы с парусника будут бросать доллары в картонный ящик с надписью «Пожертвование». Одна группа немцев (40–65 лет) — я уже знал, что они все из Германии — в ожидании прибытия автобуса окружила музыкантов, непрерывно щелкая камерами, кое-кто даже пританцовывал под звуки задорной музыки. Но ни один немец не положил в ящик денежку. Я стоял чуть поодаль от них, и мне стало стыдно перед черными музыкантами за европейскую расу. Я достал доллар и положил в пустой ящик. Никто из немцев не последовал моему примеру. Рядом со мной оказалась одна немка, и я спросил, не страшно ли путешествовать на паруснике, как долго они на нем. «Наша группа будет на судне 14 дней». — «И сколько стоит это?» Лицо женщины скривила недовольная гримаса. (Гина, когда я рассказывал ей об этом разговоре, от души смеялась: «Это только ты, русский, вернее, советский, мог задать такой вопрос».) Уж очень не хотелось немке говорить о деньгах. «Может, и мы с женой совершим плавание на таком паруснике», — слукавил я. — «Четырнадцать тысяч евро», — ответила после паузы моя собеседница и отошла. «Значит, каждый из этих пассажиров выкладывает в день тысячу евро, — подумал я, — но пожертвовать несколько центов музыкантам — не в их обычае». Не хочу сказать, что немцы по натуре жадные (хотя есть, есть немножко, исключение — моя Гина), но мне стало грустно от увиденного. Я подошел к катеру и спросил моряка, нет ли в экипаже русских. «Есть, есть, — ответил он по-русски, широко улыбаясь, — даже капитан русский». Я обрадовался и, вернувшись на борт, связался по УКВ с «Sea Cloud II». Капитаном там оказался Евгений Немержицкий, бывший сменный капитан «Крузенштерна». Он пригласил нас на борт своего судна. «Как раз сейчас хорошее время — все пассажиры на берегу». Мы быстро сели в нашу динги и пошли.

У трапа стоял улыбающийся, со славянским лицом, Евгений. Он тоже был рад нам, особенно когда узнал, что я капитан дальнего плавания из Клайпеды. «Я вам покажу все судно, даже пассажирские каюты» — и мы пошли за ним по коридорам, устланным дорогими коврами. «Судно построено три года назад в Испании, берет на борт 90 пассажиров, имеет хорошее парусное вооружение. Но в море мы держим малую парусность, при скорости больше шести узлов пассажиры чувствуют дискомфорт. Так и ходим не спеша от одного порта до другого», — рассказывал Евгений. Мы осмотрели мостик, богатую салон-библиотеку, столовую, а затем пассажирскую каюту, за которую в сутки нужно платить 2000 евро, так как обычно живет в ней пара. Гина прилегла на широкую кровать, и я сделал фото, которым она хвастается перед друзьями, с иронической улыбкой, конечно. «Вот видишь, — сказал я ей, — как много денег мы сэкономили: за 2000 евро мы живем 10 месяцев и плаваем по морю не хуже этих буржуев». (За 8 лет плавания на «Педроме» наши месячные затраты в среднем 200 евро, включая дизтопливо, запчасти, плату за марину, еду). Евгений подарил нам по фирменной кепке, а мне вдобавок книгу «Камо грядеши» Сенкевича и бутылку хорошего виски. Я ему выслал в Таллинн, где он живет, мою книгу «Капитан, родившийся в рубашке». Позже Евгений снова капитанил на «Крузенштерне».

Грунт в бухте — белопесчаный, от этого вода была светлой и, плавая с маской, можно было наблюдать за морской фауной. Однажды, когда солнце было почти в зените, мы, купаясь, заметили под яхтой в тени небольшую, около метра, акулу. Испуга не было, я сразу распознал песчаную акулу, она живет обычно на дне, часто зарывается в песок. Рот у нее маленький, и она, конечно, не может быть людоедкой. Когда мы шли вдоль побережья Бразилии, подобная акула сопровождала нас с теневой стороны яхты двое суток. Не могу ручаться, что это была песчанка, но длина ее была чуть больше метра. Иногда с нами шла пара рыб-прилипал, видимо, принимая нашу яхту за большую акулу. Утром, когда пищевые отходы выбрасывались в море, они кидались к ним, что-то ели и вскоре снова догоняли нас и прятались под корпусом, только изредка показывая себя с левого подветренного борта. Не знаю, прилипали ли они к корпусу, думаю — да, ибо природа сделала их ленивцами.

Одним воскресным утром мы с Гиной отправились на прогулку. Небольшая тропинка вела в южную часть острова вдоль берега, и мы пошли по ней: куда приведет — туда и пойдем. Шли около часа и вышли на песчаный пляж. Это был пляж не для купания, ибо вдоль него лежал толстый слой морских водорослей. Деревья с большими листьями, растущие в изобилии на песчаном грунте и у самой воды, смотрелись как наши яблони-дички. Под кроной каждой из них лежало много мелких яблок, спелых, лоснящихся своей зрелой кожурой, так и хотелось взять одно и начать есть с хрустом. Но мы еще с Бразилии знали, что эти яблоки ядовиты, и не стали даже трогать их. В Латинской Америке эти деревья называются manzanilla — яблонька. Willam Howell, австралийский яхтсмен-путешественник, рассказывал страшную историю о знакомстве с этим деревом. Вечером на пляже (остров Барбадос), где была вечеринка, он обломал с невысоких деревьев несколько веток, которые мешали удобно расположиться. Было жарко, и Willam вытер пот со лба и лица ладонями. Через полчаса почувствовал легкое жжение в глазах; думая, что туда попал мелкий песок во время купания, вошел в воду и промыл глаза и лицо. Но облегчения не наступило. Наоборот, боль резко усилилась. Через час он был слепой. Боль была такой ужасной, что он кричал. Доставленный к доктору почти за десять километров, Willam был почти без сознания. Доктор в течение пяти часов терпеливо закапывал в глаза кокаин. Все лицо несчастного было как в огне. Через день Willam мог только отличить свет от темноты. Еще через день стал различать неясные очертания людей. Потребовалась неделя, прежде чем зрение восстановилось. Взглянув в зеркало, Willam увидел страшное лицо, покрытое красными рубцами, предплечья были усеяны миллионом мелких волдырей. Вот что такое manzanilla. Конечно, в природе все объяснимо, все разумно, нужно только изучать ее. Эти ядовитые деревья имеют большую корневую систему, которая сохраняет песчаный грунт от размывания, поэтому и растут они в основном на песке. А чтобы их не уничтожали, природа дала им защиту — яд. Непросто срубить такое дерево. И что удивительно — противоядие растет всегда рядом. Это сок небольших деревьев, называемых по-английски «whitewood tree» («белой древесины деревья», я не нашел их русского названия). Когда мы были на Кюрасао, наш друг Герард (с яхты «Boekrah») рассказал, что недавно его партнер Франциско съел яблоко «манзанильи» и чуть не умер. А ведь Франциско — бразильский мулат и вроде бы должен знать эти яблоки, часто лежащие на берегу у среза воды. Но он родился и жил в городе. Мы спросили его, какой вкус «яблока»? «Попробуй, — пошутил он, — не забудешь до конца жизни. На самом деле очень вкусное, кисло-сладкое». На Кюрасао недалеко от крепости я сорвал с одного дерева красивые необычные цветы, увиденные мною впервые. (Гина любит цветы, и у нас всегда в каюте стоит букет цветов, которые я собираю, когда бываю на берегу, я такой кавалер!) Сок дерева был липкий. Было жарко, и я трогал лоб руками. А вскоре почувствовал легкое жжение глаз. Хорошо, нам попался домик, где я промыл пресной водой лицо. Хорошо промыл. Но жжение в глазах чувствовал несколько часов. В тропиках нужно быть осторожным с любым деревом, не только с «манзанилья».

* * *

После Тобаго мы зашли на остров Тринидад. (Официально страна называется «Тринидад и Тобаго».) Порт Chagaramos славится тем, что там процветает разбой, но об этом мы узнали, когда зашли туда. Нам рассказали о десятке случаев ограбления яхт, и мы не стали задерживаться там, а вскоре стали на якорь в бухте Prickly Bay на острове Гренада. Цепочка Малых Антильских островов тянется подковой от острова Арубе (рядом с Кюрасао) до Виргинских островов. Мы «прошлись» по этой цепочке не до конца, но острова Кюрасао, Кляйн Кюрасао, Бонайре, Авес, Лос-Рокас, Оргила, Пириту, Тортуга, Маргарита с Коче и Кубагуа, Лос-Тестигос, Гренада, Карриаку, Сант-Винсент, Сент-Люсия, Мартиника — все они в нашем «активе». В одной старой моряцкой песне говорится о моряке, который пил кофе на Мартинике, курил в Стамбуле злые табаки… Забегая вперед скажу: мы тоже пили кофе на Мартинике, но только один раз, ибо цена 2 евро за маленькую чашку, а кофейные плантации — в километре от города. Выше Мартиники мы решили не подниматься, там из-за горизонта мережилось Пуэрто-Рико, колония США, куда нам нет хода, ибо мы не любим североамериканский фашизм и не скрываем этого.

Большинство наветренных (восточных) Антильских островов и Тринидад до недавнего прошлого были английскими колониями. Забрав за 200 лет все, что возможно, из недр, Британия за ненадобностью дала всем этим островам так называемую официальную «независимость», но оставила королеву Елизавету II главой государств. Лидеры темнокожего населения (95 % — негры) думали, что теперь острова составят одно целое государство. Но англичане руководствовались иезуитским правилом «Разделяй и властвуй», и каждый островок стал отдельным государством. Неважно, что в этой «державе» всего 100 тысяч населения. (Только на Тринидаде 1,2 миллиона.) Чеканятся местные деньги, исполняются национальные гимны, а всей землей, отелями владеют американцы. Местное население живет в нищете. Не случайно и криминал здесь самый высокий в Карибском бассейне. Так, в первую неделю января 2006 года на Тринидаде было убито 13 человек. Это в порядке вещей, ибо капиталистическая идеология утверждает: нет криминала — нет демократии.

Когда мы пришли на Антилы, нам бросилось в глаза, что черные люди очень отличаются от бразильцев. Побывав почти во всех странах Южной Америки, мы наблюдали, часто неосознанно, за простыми людьми. Аргентина и Уругвай — там практически белое население, Чили, Перу, Боливия и в какой-то степени Парагвай — большинство индейцы (но власть в руках белых, только в Боливии индейцы пытаются удержать власть), Венесуэла (запад) — в городах в основном белые, восток — метисы, вроде президента Чавеса (мы встречались с ним во время предвыборной кампании). Самые дружелюбные цветные люди — в Бразилии, вне всякого сомнения. Самые высокомерные, если можно применить это слово, самые недружелюбные черные люди — на Тринидаде и других бывших английских островах. В Бразилии среди цветного населения преобладают мулаты — смешение португальцев с негритянками. В английских колониях редко увидишь мулата, там в основном чистокровные негры. Португальцы не отказывались переспать со своей рабыней, особенно если она молодая; никаких запретов, в том числе и от католической церкви, не было, попы сами наплодили массу детей. В английских же колониях существовал своеобразный расистский этикет-обычай не смешивать британскую «кровь» с черными «недочеловеками». Официальные власти и англиканская церковь вроде бы и ненавязчиво, без печатных приказов, ввели строгое правило, не позволявшее английским мужчинам иметь наложницу из местного населения — будь то Индия, Африка или Австралия. Можно сказать, что геноцид в Южной Африке начался с этого. Наш друг Джон с яхты «Sabaai» — он на четыре года старше меня — много лет занимал высокий пост комиссионера (вроде комиссара) крупного дистрикта (округа) в колониальной Кении. «Ты спал со многими африканками?» — спросил я его. — «Ни с одной, — был ответ. — Ибо если наше (английское) общество узнает — на тебе повиснет несмываемое клеймо: „Не hasgonenative" (это можно перевести как „он живет с черными")». «Ты ездил по своему округу подолгу вдали от белых и терпел мучения рядом с полуголыми молодыми негритянками?» — продолжал я терзать его. — «Я мастурбировал, как матрос с королевского фрегата, но с негритянками не ложился».

Высокомерные хозяева-англичане ушли с островов, но рабы, став теоретически свободными, обычно копируют привычки своих господ. Поэтому, в отличие от дружелюбных бразильцев, здесь мы встретили неулыбчивых негров. Не все, конечно, такие, я не хочу обидеть бывших рабов, но никакой предвзятости здесь нет, только факт, который увидели мы.

В бухте Prickly Bay стояло больше сотни яхт (40 % — из США). 50 лет Гренаду не тревожили ураганы, но в 2004 году залетел ураган «Ivan» (он назван не в честь русского Ивана), а в 2005 году — «Emily». «Иваном» было разбито и потоплено много яхт, остатки некоторых мы видели на отмели бухты. Плантации мускатного ореха, который составляет 90 % экспорта острова, были почти полностью уничтожены. Патетически можно было бы спросить: «За что такое наказание?» Может быть, за то, что когда у власти находилось правительство Бишопа — прогрессивного премьер-министра, марксиста, остров оккупировала армия США, а ЦРУ расстреляло Бишопа у тюремной стены.

…Гина прилетела на Гренаду вместе со своим кинооператором как раз после вторжения американцев и снимала там документальный фильм. Когда кинооператор Брайн наступил на пляже на морского ежа и в ступню вонзилась дюжина игл, то доктор из армейского госпиталя США помог вынуть эти иглы.

Гина водила меня по знакомым ей местам и рассказывала о грустной истории «мускатного» острова. Мы зашли на плантацию и среди поломанных деревьев собрали несколько орехов; один из них держим на борту как сувенир, пару использовали для приправ. Гина опубликовала в лондонской газете «Morning Star» (16.03.2006) большую статью «Grenada's return to slavery» — «Возвращение Гренады в рабство» о трагедии захваченного Америкой острова, о терроре США.

* * *

Наш путь на север до острова Мартиника был непредсказуем, как полет бабочки над водой в солнечный день. (Она летает зигзагами, и никогда не угадаешь, в какую сторону сделает очередной «галс».) Ночь провели у западной стороны острова. Утром, снимаясь с якоря, увидели, что наша якорь-цепь попала под скалу, а глубина — 6 метров, я никогда не нырял так глубоко. Два часа мы пытались освободить цепь, но только подошедшие на лодке рыбаки помогли нам: один из них нырнул и оттянул цепь. Я был щедр с ними, хотя они и не говорили о плате. Из-за потерянных двух часов мы не успевали засветло добраться до следующего «государства» Сент-Винсент и решили идти на маленький островок Carriacou с уютной бухтой. По пути туда не стали обходить подводный вулкан в позиции ср = 10°18′N, А, = 61°38′W, не было времени. В яхтенной лоции говорится, что его нужно оставлять в полутора милях в стороне. Вулкан действующий, и может случиться, что газы, поднимаясь из кратера, запузырят воду, как шампанское; вода потеряет обычную плотность, и корабль, оказавшись над жерлом, может просто провалиться вглубь пузырящегося моря. Фактов таких не описано, но активность вулкана отмечалась в 1988 и 1989 годах. Гина чуточку волновалась (а вдруг?), но никаких пузырей мы не заметили и прошли спокойно над спящим вулканом.

На Мартинике мы провели 9 дней. Французский шарм улавливался во всем, даже в походке негритянок. Мы побывали в доме-музее Ван-Гога в двадцати километрах от города. Я посетил самую большую в мире яхту-шлюп «Mirabella V», у которой высота мачты 90 метров при длине корпуса 72 метра. Капитан-англичанин подарил мне буклет об этой супердорогой яхте и сказал, что хозяин-американец раз в год выходит на ней в море.

* * *

В Карибском море есть два острова под названием La Tortuga — «Черепаха». По своим очертаниям на карте они смотрятся, как эти рептилии. Одна Тортуга лежит к северу от Гаити. На этой «Черепахе» в XVI–XVII веках была основная база пиратов. Но мы туда не заходили на «Педроме». Когда истек полуторагодичный срок пребывания в Венесуэле, нам пришлось покинуть страну на 45 суток (такой закон), и мы отправились на Кюрасао. По пути лежало несколько островов. Первым был La Tortuga — в 60 милях от Puerto La Cruz, откуда мы начали наш вояж. Якорная стоянка в маленькой бухте была хорошо закрыта от постоянно дующего пассата, но подход к ней сложный из-за рифов, лежащих у низкого, плохо заметного издали берега. Остов одного катамарана и с полдюжины рыбацких лодок покоятся рядом с бухтой. На острове, как и везде в Карибском море, множество пеликанов. И вот тут-то нам повезло: мы увидели, как на голову пеликана, только что проглотившего рыбешку, села маленькая чайка и стала клевать его — отдай, мол, рыбу, ты большой, поймаешь еще. Мы слышали об этих чайках-разбойницах еще на острове Сент-Люсия, но увидеть своими глазами и не мечтали. Чайка маленькая, почти маевка, систематически стучала своим острым клювом по длинной голове пеликана, и мы слышали даже звуки ударов (все происходило рядом с нами). Неуклюжий пеликан ничего не мог сделать, чтобы освободиться от чайки, взлететь с ней, видимо, невозможно, и в конце концов исторг из своего желудка двух маленьких рыбок (пеликаны не ловят крупных рыб). Чайка тут же вспорхнула, схватила одну рыбку и умчалась. За ней уже увязались две подружки, надеясь отнять добычу. Мы с Гиной так увлеклись этой необычной сценой, что забыли даже о фотокамере, упустили такой шанс.

«Разбой» среди морских птиц, казалось бы, и не должен существовать, рыбы, вроде, много. Но из многолетних наблюдений мы знали, что вдоволь насытиться дано, может быть, только пеликанам с их огромным клювом. Ныряя за рыбой, они редко промахиваются и обычно, наевшись с утра, днем сидят на воде или лодке, как «мыслитель» Родена, и переваривают пойманное. Под вечер снова выходят на «охоту», которая длится порой до темноты, когда рыба поднимается наверх. Глаза у них очень зоркие. На ночь пеликаны садятся кучно на дерево, предпочитают засохшие мангровые. В Карибском бассейне обитают коричневые пеликаны. Но в природе есть и другие породы. Когда-то, несколько столетий назад, один европейский монарх подарил английскому королю пару белых пеликанов. Они потихоньку увеличили семейство, и сейчас группа этих птиц живет в парке Букингемского дворца, благо там есть пруд. Чем их кормят слуги — не знаю. Но знаю, что однажды голодный королевский пеликан схватил зазевавшегося голубя. Тот долго барахтался в «мешке», пока не задохнулся. Свидетелем этой истории была Гинина дочка Франциска, об этом писали в лондонских газетах. Возможно, королева уволила служителя, не накормившего пеликанов.

Маленьких чаек-«разбойниц» можно как-то понять: очень тяжела их жизнь, нырять глубоко не могут, а на поверхности рыба не хочет появляться, за редким исключением, когда играющий косяк сардины начинает выпрыгивать, жируя. Но даже такую рыбу не легко схватить. Поэтому популяция чаек в этих местах небольшая. Зато пеликанов уйма. Говоря о птичьем «разбое», нельзя не упомянуть о фрегатах — профессиональных разбойниках, или, как их называют справочники, о птицах-пиратах. Эти красивые в полете птицы с большими, размахом до двух метров, крыльями и с раздвоенным хвостом (40 сантиметров) могут парить часами в воздухе, не делая ни одного взмаха. Длина крыла в пропорции к весу тела самая большая из всех морских птиц.

Специалисты утверждают, что фрегаты даже спят на лету, если забираются далеко от берега. Мы видели их за 200 миль от побережья, а Ален Бомбар, французский врач, пересекший Атлантику на надувной лодке, говорит, что встретил фрегатов за 600 миль от Антильских островов. Эти птицы не могут садиться на воду, хоть и относятся к разряду морских. Во-первых, их перья не покрываются жировой защитой от воды, в этом отношении они, как курицы; во-вторых, конструкция их крыльев такая, что, сидя на воде, они не смогут взмахнуть ими, чтобы взлететь. А кушать-то надо. Вот они и стали следить за птицами-работягами. Стоит олуше или чайке схватить рыбешку, как фрегат тут же атакует ее, и последней приходится бросать улов, чтобы не быть убитой большим острым клювом фрегата. Ну типичные североамериканцы — эти фрегаты! Русские моряки называют этих птиц фомка-разбойник.

* * *

Мы подходили к острову Кляйн Кюрасао уже в сумерки. Нас дважды облетел самолет береговой охраны голландских ВМС, возможно, пилотов обеспокоил «серп и молот» на маленьком флажке на корме «Педромы»! В бинокль была хорошо видна башня маяка, но почему-то он не зажигался. (Позднее выяснилось, что он не работает уже больше пяти лет.) Берег был очень низкий, опасный из-за своей «низости». Напротив маяка на рифе лежала выброшенная двухмачтовая яхта. Мы отдали якорь с западной стороны островка в пятидесяти метрах от берега. Ни одной живой души не заметно на суше, может, никто не будет атаковать нас. Одинокая яхта — хорошая приманка для пиратов. Следующим днем мы вошли в хорошую бухту Spanish Waters на острове Кюрасао. На этот остров я заходил когда-то в 1986 году на РТМС «Ионава». Возвращаясь через два месяца в Венесуэлу, мы стали на швартовный буй у Кляйн Кюрасао и решили не спеша исследовать островок. Сейчас здесь лежали уже две выброшенные французские яхты — «Krisnic», с которой мы встречались в Бразилии, и новая жертва — яхта «Tchao», выскочившая на берег ночью 1 апреля 2007 года. Несчастье случилось из-за навигационной неопытности шкипера (он — медик, доктор) и, конечно, из-за потухшего маяка. Harbour master — капитан порта на Кюрасао еврей Frenkel сказал, что на ремонт маяка нет денег, но на ремонт старинной синагоги в Виллемстад — столице Кюрасао, отметившей только что 275-летие, деньги нашлись, хоть евреев осталось на острове всего около трехсот. (Недавно было 2000.)

После выброса «Tchao» на островок хозяин ее организовал снятие всего, что только возможно: двигатель, мачта, оборудование, посуда и прочее, иначе местные пираты обчистили бы ее, как обчистили «Krisnic», когда хозяин ушел на большой Кюрасао на сутки. Мы встречались с французской парой с яхты «Tchao», долго разговаривали. Они были уже в хорошем настроении, так как нашли неплохую 42-футовую яхту «Sundance» и покупали ее только за 27 тысяч долларов (хозяин просил вначале 70 тысяч). «Так что, учитывая снятое нами оборудование с „Tchao", — потеря небольшая», — сказал шкипер улыбаясь. Но беда не приходит одна. Почти через год, в январе 2008 года, яхта «Sundance» была атакована вооруженными пиратами на острове Тестигос, и шкипер получил два пулевых ранения. Его, правда, доставили на быстроходном катере в госпиталь на острове Маргарита (60 миль от Тестигос). Но в госпитале снова столкнулись с «пиратами» — госпитальной администрацией, которая заломила цену 10 тысяч долларов за операцию, причем 80 % должны уплатить перед началом операции. «Но где я возьму так быстро такие деньги?» — плакала жена француза. — «Не наше дело». — «Но он скоро умрет». — «Не наша забота». Француз-шкипер, сам доктор, понимал, что еще час — и будет поздно. Кажется, им помог французский консул. Последний e-mail от них: шкипер «Sundance» выздоравливает.

P. S. Когда книга была почти набрана, я получил письмо от писателя, капитана дальнего плавания, клайпедчанина Колещука Владимира Яковлевича. Его замечательная книга «Море и Жизнь» дала мне толчок написать первую книгу «Капитан, родившийся в рубашке». Владимир Яковлевич не только писатель, но и талантливый поэт. В его письме было несколько стихотворений, одно из них здесь:

Спасибо, Владимир Яковлевич, за такие хорошие слова обо мне; вероятно, не заслуживаю я их, ибо всю жизнь был скромной лошадкой, тянущей воз в упряжке, и остался ею до сих дней.