(Длинный и скучный рассказ)

 

Франция

Бискайский залив лучше проходить на яхте летом. Но, вернувшись с Балтики, мы уже не имели лета. Сентябрь ушел на подготовку к плаванию; кое-кто из наших лондонских друзей увещевал бросить эту затею — ведь опасно, ведь рискованно, ведь осень. Я мягко «огрызался»: переходить улицу в Лондоне тоже рискованно — утверждает статистика.

8 октября 2000 года «новой эры» (наш с Гиной календарь в этот день показал 2162) мы пересекли Ла-Манш и поздно вечером зашли в Шербур. Нелегко было найти марину среди массы мигающих буев.

Через два дня ветер в порывах достигал ураганной силы. Морские чайки сотнями сидели на понтонном причале, клювами на ветер, всякий раз нагибая голову чуть вниз, чтобы шквал не оторвал от спасительной тверди, которая через день стала грязно-белой (чайки в туалет не ходят).

Мы бродили по улицам, держа в руках шербурские зонтики (пришлось купить — иногда ветер бросался гроздьями дождя), ели гречневые блины — французы любят их и пекут прямо на улицах, смотрели на величественный монумент: маленький человечек, сидящий на непропорционально большом коне, — Наполеон Бонапарт его имя. Он со своей армией прошелся как смерч по многим странам, убив миллионы людей. Из имени этого убийцы французы сделали символ романтически-гуманного воителя. Даже Стендаль и Бальзак возносили его. А вот Лев Толстой дал ему точное определение: warmonger — поджигатель войны. Не дайбог, вскоре начнут возводить монументы Адольфу Гитлеру, «романтическому» уничтожителю большевизма. Я твердо знаю, что не все немцы воспринимают историю правильно (может быть, только какая-то часть из ГДР), остальным же присуще затаенное до времени чувство гордости за великий Рейх, чувство немецкой крови. Только евреи и немцы определяют принадлежность к нации по крови (может, она в крапинку?). Не случайно сионист Киссинджер сетовал: «Нам не страшны русские — мы их приберем к рукам, нам не страшны китайцы с их азиатским менталитетом; нам, евреям, нужно бояться в будущем немцев».

Шторм помог принять решение не пересекать Бискай по прямой, а идти вдоль «бережка», от одной гавани до другой. И замелькали порты-убежища (флотский термин), как кадры кинофильма. Днем — переход, ночь — в гавани или яхт-клубе. Как только прогноз погоды «прояснялся» — делали следующий «прыжок». Были трудности, усталость, опасные моменты и радостное настроение первооткрывателей, вернее сказать, начинающих авантюристов (aventure (фр.) — приключение) — идем на Зюйд, идем в Неизвестность. Где закончится наш «Зюйд» — мы не знали. (Он закончится в Аргентине, на пятидесятом градусе южной широты.)

К реке Гаронна, одной из главных судоходных рек Франции (через нее и систему каналов можно пройти из Бискайского залива в Средиземное море), мы подходили вечером, подходили не спеша, закрутив стаксель на две трети. Но даже при таком «носовом платке» скорость держалась больше трех узлов. Лоция рекомендует заходить в реку и в порт Руайон (куда мы направлялись) после наступления малой воды, так как при отливе в устье образуются очень крутые волны — следствие противоборства суммарного речного и отливного течения с западным ветром. Мы подошли чуть рановато, как раз в момент малой воды. Волны были высокими и нерегулярными (в отличие от ветровых); целый час мы мучились, прыгая с их вершин. Я стоял на руле, постоянно сбавляя или добавляя обороты двигателя. В порт мы зашли после полуночи, уставшие, но радостные. Я нежно обнял и поцеловал Гину, радостный вдвойне, что у меня такая милая и мужественная спутница.

От Руайона до французской Байонны (есть еще испанская Байона) 160 миль. 120 миль — песчаный пляж. Берег тянется почти ровной линией: без деревьев, без заметных холмов, без бухт; только на полпути за песчаной косой притаился рыбацкий порт Аркашон. (В. Пикуль в одной из своих книг упоминает об устрицах, доставляемых к царскому столу из Аркашона.) Прогноз погоды позволял дойти до Байонны без остановки, и хоть мне хотелось попробовать местных устриц и узнать, чем они прельщали Николая II, но заход в порт осложнялся из-за «кочующих» банок.

Беда случилась как раз на траверзе этого устричного порта в 5 милях от берега. Под утро на винт что-то намоталось. Застопорив машину, с рассветом (а он наступил в 10 часов) мы увидели за кормой двухметровый шлейф толстой траловой сети. Зацепив ее отпорным крюком и подтянув к борту, стали реверсировать на малых оборотах, надеясь освободиться от намотки. Ничего не получилось. Нырнуть в маске под корпус и обрезать сеть ножом — проще простого. (Позже в Бразилии мне пришлось делать это.) Но крупная мертвая зыбь бросала яхту так сильно, что эта мысль сразу отпала, как только я поставил ногу на нижнюю ступеньку транцевого трапа.

В 11.00 по навтексу получили прогноз погоды назавтра: ветер W8-9 баллов. Было маловетрие, под обоими парусами мы делали 2–3 узла. До Байонны оставалось 55 миль, плюс мы находились на полигоне французских ВМС, где вечером должны были начаться учебные стрельбы. Без намотки мы вышли бы из этой зоны засветло.

Прогноз не позволял долго размышлять. Мы связались на УКВ со спасательным центром (французская аббревиатура — CROSS) и объяснили нашу ситуацию. «Да, завтра ожидается подход циклона, — подтвердили французы. — Мы направим к вам спасательный бот».

Перед заходом солнца мы спустили вялые паруса и закрепили за мачту буксирный канат с подошедшего спасателя. Это небольшое судно с мощным двигателем 55 миль прошло за 2 часа. К нам на борт перепрыгнули два француза, и буксировка началась.

Мы сидели в каюте в теплой одежде — было довольно прохладно без обогревателя. Наши гости не говорили по-английски, но один из них понимал немного испанский, и это помогло скоротать скучные часы буксировки. Время от времени молодой француз выходил в кокпит, очищал желудок за борт и вскоре со слабой улыбкой остался сидеть на свежем воздухе.

В 21.00 мы вошли в ворота порта. Капитан спасателя, прибывший к нам с бумагами, сказал, что во Франции морская спасательная служба такая же, как и в Англии. Экипажи комплектуются из добровольцев. Это не всегда профессиональные моряки (стало понятно, почему матрос «травил»). За такую работу, как сегодня, им не платят. «Это не коммерческий спасатель, — добавил капитан. — Вам придется уплатить только за топливо и моторесурс». Сумма составила 1200 английских фунтов. «Коммерсанты» содрали бы в 10–15 раз больше. Страховая компания оплатила это без оговорок. (Пока мы находились в европейских водах, включая Канары, у нас была страховка. Но как только мы заикнулись, что идем в Южную Америку, — страховку у нас закрыли. Невыгодно им. Риск большой, а сумма платежа маленькая: слишком дешевая яхта. Выживайте сами. И до сих пор мы плаваем без страховки.)

Утром кран поднял нашу маленькую «Педрому». На винте была большая крупноячеистая сеть из пропилена. Обрывки таких сетей плавают на поверхности моря и ждут своих жертв. К счастью, гребной вал и кронштейн вала не были деформированы. Я — «капитан, родившийся в рубашке».

 

Испания

Небольшой порт Гетария (это не Испания, это Страна Басков) известен в мире тем, что здесь родился Хуан Себастьян Элькано — капитан, первым обогнувший Землю. Из всей флотилии Магеллана (5 судов) домой вернулось только одно судно «Виктория», и привел его баск Элькано. Обычно говорится: Магеллан обогнул мир, но он был убит на островах в Тихом океане.

Прекрасный памятник мужественному человеку стоит в центре города. Я долго смотрел на своего коллегу-капитана и думал о необычно талантливом народе. Баски — свободолюбивые и храбрые люди, живущие на северном побережье Пиренейского полуострова. Язык их является древнейшим в Европе. Все европейские языки — это гибриды разных наречий, занесенных завоевателями, а история Европы — войны, войны, войны. (Не только в прошлом. Разгром сионизмом социалистической системы — это Третья мировая война.) Баски имели свой, сохранившийся «неогибридженым» до наших дней, язык задолго до Древней Греции и прочих римских империй.

Живя у моря, естественно, они были моряками. Лучшими моряками своего времени. Не Колумб открыл западный континент, по нелепости названный Америкой. Это баски, капитаны и лоцмана, привели сюда баскские корабли. Это они учили Колумба, как держать астролябию и определять широту. (Колумб никогда не был капитаном, он был пройдохой, и слава его незаслуженна.) Баски первыми стали добывать китов в океане, и судовладельцы многих стран в течение нескольких столетий приглашали их на китобойные суда. Они же открыли богатейшие тресковые «поля» на Большой Ньюфаундлендской банке. Крупная соленая треска — знаменитое «bacalao», любимое блюдо на всем полуострове — доставлялась в трюмах рыболовных судов от берегов сурового Ньюфаундленда.

Во время гражданской войны практически все баски со своей знаменитой Пассионарней — Долорес Ибаррури — были на стороне республиканцев. Во времена диктатуры Франко баскский язык был запрещен. Местный учитель рассказал нам, как он тайком по вечерам обучал детей родной речи, пока не был арестован и посажен в тюрьму. На протяжении многих веков баски борются за независимость своей Страны, но фашиствующий капитализм крепко зажал свободолюбивый народ в железные тиски.

Рано утром, за час до восхода солнца, мы вышли из Гетарии, оставив с левого борта островок, похожий на полуразвалившийся шотландский замок. (Там, в Шотландии, их много понастроено.) Небо было безоблачным, и я часто посматривал на восток, боясь прозевать момент восхода. Когда над слегка розовым горизонтом появилось беловатое свечение, я коснулся Гининого плеча: «Смотри, смотри, может быть зеленый луч». (Когда мы покупали яхту, я обещал ей показать это чудо.) И чудо свершилось. Сначала мы увидели зеленое шапкообразное свечение — это и был так называемый «луч», а через пару секунд из-за морского горизонта выпрыгнуло ярко-белое, чуточку с синевой, как свет электросварки, солнце. Это был первый Гинин «зеленый луч». В дальнейшем мы наблюдали их десятки и десятки. Во время стоянки у острова Мартиника за одну неделю заходящее солнце подарило нам 6 лучей. По морским поверьям, увидеть «зеленый луч» — к счастью. Конечно, мы с Гиной счастливы, как никто другой, но мы счастливы нашей любовью. Может быть, наши многочисленные «зеленые лучи» и «помогали» нам, но только не сегодня. Прогноз погоды был хороший, восход не был красным («Солнце красно по утру — моряку не по нутру»), и мы рассчитывали подойти к порту Бильбао в полдень. Но… За 6 миль до порта ветер вдруг усилился до 6–7 баллов от SW, а в 14.00 он «свистел» 8–9, в порывах — 10–11 баллов. Грот с двумя рифами помогал машине выжимать 2 узла, а нам позволял надеяться, что войдем в ворота порта, которые были совсем рядом. Если бы не это «рядом», возможно, что мы отошли бы подальше от берега и стали штормовать по «классической формуле» (при нашей неопытности мы ее не знали). Но спасительные ворота медленно, очень медленно приближались. Оставался какой-то кабельтов до них, как при смене галса шквал разорвал парус. Мы быстро убрали его. Паники не было — нужно было выжить. Скорость без грота упала почти до нуля. Ветер дул как раз «из ворот», и, чтобы продвигаться вперед, нужно было держать его один румб то с левого борта, то с правого. Если позволяли «увалиться» под ветер на чуточку больший угол, то нас отбрасывало назад. Мы были у самых ворот и вдруг услышали предупредительные «басовитые» гудки большого судна, выходящего в море — мол, не мешайте. Я быстро сориентировался, позволив судну прикрыть нас на какой-то момент от ветра, и, воспользовавшись этим, проскочил за ворота метров на двадцать. Мне, капитану дальнего плавания, было странным, что порт разрешает выход судна в море в такой шторм. Только позже, пройдя через круги ада, мы узнали, что этот ветер местный. Он называется «катабатик» и часто непредсказуемо скрывается с гор Кантабрии со штормовой силой. В десяти милях от берега он исчезает.

Судно ушло своим путем, а ветер снова «свистел» до 10 баллов. Я крепко сжимал румпель, изредка посматривая на приближающиеся острые гранитные камни волнолома, затем менял галс, и мы двигались-дрейфовали к правому брекватеру, но не вперед. Высокий берег не позволял разыграться крупной волне, но мощи нашего 20-сильного двигателя не хватало, чтобы отойти подальше от опасных, теперь уже опасных ворот. Много яхт гибнут при заходе в порт в ситуациях, подобных нашей. Допусти маленькую ошибку, то есть дай ветру положить яхту лагом, и ты будешь выброшен на волнолом. Только не это — и я менял галс. Эта пытка длилась уже больше часа. Видя, что без помощи нам не справиться с ветром, мы связались по радио с портконтролем. «Мы следим за вами давно и готовим спасательный катер к выходу», — ответил порт. В 15.30 сообщили, что катер идет к нам, а в 15.45 с моря входил большой портовый буксир «Galdames». Капитан буксира сразу понял нашу проблему, сбавил ход и показал, что готов подать буксирный конец. «Нет, — крикнул я, когда судно приблизилось к нам, — прикрой от ветра и только».

Буксир заслонил нас от ветра и волны, и мы вдруг побежали 4-узловым ходом в 10 метрах от нашего «спасителя». Радости моей не было предела. Мы дошли с нашим мателотом (в морской терминологии — соседний корабль) до внутреннего порта. (Взгляните на карту Бильбао. Аванпорт, в воротах которого мы были на волоске от гибели, занимает огромную акваторию. От ворот до внутреннего — старого — порта 4 мили.) Здесь встретились со спасательным катером — не так просто вызвать по тревоге экипаж из добровольцев. Мы ошвартовались к причалу яхт-клуба в сумерки, уставшие, замерзшие, но радостные, что все обошлось благополучно. Эта радость была стимулом продолжать непростую яхтенную жизнь.

Через день наш парус был отремонтирован, но мы простояли в Бильбао, несмотря на высокую цену яхт-клуба, довольно долго. Моя младшая дочь выходила замуж, и я летал в Ленинград.

Первое, что нам бросилось в глаза на стоянке в Бильбао, — это черные большие береты на головах многих мужчин. Берет — национальный головной убор, и носят их здесь с гордостью только баски. Берет очень широкий, со вставленным внутри каркасом-обручем. Я хотел купить его, примерил — нет, выгляжу очень смешно. У нас в СССР что-то подобное называлось «аэродром». В 60-е годы советские грузины носили кепки-«аэродромы». Один грузинский ученый опубликовал в газете «Комсомольская правда» статью, в которой доказывал, что грузины и баски имеют один корень. Может, из-за «аэродромов»? Только в отличие от приветливо улыбающихся грузин (в советское время они были такими!), баски очень сдержанны. Сосед по причалу, 50-летний баск, узнав о нашем приключении, принес несколько бутылок красного вина со своего виноградника (Гина сказала, что вино прекрасное, сам я не пью его). Мы стояли втроем около нашей яхты. Баск говорил только со мной, не обращая внимания на Гину, будто ее не было рядом. Такая «невоспитанность» поразила нас, но потом мы поняли, что в Стране Басков, как и во всей Испании, отношение к женщине заимствовано, видимо, от арабов-мавров, владевших Пиренейским полуостровом почти 800 лет.

Самое яркое воспоминание о нашей стоянке — посещение шахтерского поселка недалеко от Бильбао, где родилась Долорес Ибаррури. Пассажиры автобуса, узнав, что мы едем в музей, дружно стали объяснять, где нам выходить, а сидевший рядом парень сказал, что проводит нас. По пути мы подошли к памятнику Пассионарии. Скульптор так точно изваял выразительное красивое лицо этой мужественной женщины, что я взволнованно сказал вслух: «Здравствуй, товарищ Ибаррури!», а глаза мои увлажнились. Это была встреча с моей молодостью, встреча с моей исчезнувшей с лица Земли Родиной — Советским Союзом.

Директор музея подарил нам копии метрики и свидетельства о браке Пассионарии. И мы узнали, что Долорес Ибаррури родилась в многодетной шахтерской семье.

В русской (сионистской) печати промелькнуло: а может, она еврейка? Кто-нибудь видел шахтера-еврея? Это все равно, что «еврей-оленевод» (шутка генерала Лебедя. Правда, два еврея-«оленевода» есть. Первый — Абрамович — хозяин Чукотки и по совместительству ее губернатор; второй — рыжий (в молодости) Кобзон — депутат Думы от оленеводов. Не знаю, жив ли он).

На фронте Пассионария стала действительно символом страсти к победе. Мадрид был взят армией фалангистов только потому, что генералу Франко помогла «пятая колонна», то есть предатели в среде республиканцев, чем диктатор открыто хвастался. Среди предателей было много евреев (Франко сам из еврейского семейства, может, поэтому в Испании не было гонений на евреев, как в Германии). Выдающийся русский философ А. Зиновьев в своих публикациях называл еврейскую диаспору в России «пятой колонной». Она помогла захватить СССР, как когда-то Мадрид.

…В Сантандере мы простояли два месяца. Зимой ветер дует, в основном, с Атлантики, поэтому только в конце февраля мы потихоньку двинулись вдоль побережья на запад.

…В Хихоне было очень холодно, выпал град, но это не помешало местным жителям устроить карнавал «Похороны Сардины». (Слово карнавал — carnevale — значит «прощай, мясо». Это празднество пришло к нам из древних веков.)

Во главе процессии несли гроб с «Сардиной». И хотя было холодно и серо в зимние сумерки, участники «похорон» останавливались на каждом перекрестке и начинали танцевать, видимо, чтобы согреться — карнавальные костюмы, особенно у молодых «ведьм», были по-летнему легкими, но Хихон — не Рио-де-Жанейро. Наконец-то бедную «Сардину» сбросили в море, то есть «похоронили»; процессия жалобно заголосила, а мы с Гиной, замерзшие, побежали на яхту и сразу же включили обогреватель. Вся палуба была засыпана градом, который начал таять только утром.

…Ла-Корунья — один из крупнейших портов северной Испании. Мы привязались носом к причалу в Real Nauticoclub с заводкой кормового конца на буй. Стоянка была нехорошей: от проходящих рядом с мариной рыболовных судов нас болтало, как в море. Прогноз был «нерабочий», и пришлось стоять — выбора не было.

Мы сходили на знаменитый маяк «Тогго de Hercules» — «Башня Геркулеса», построенный римлянами во II веке нашей эры. Это старейший в мире работающий маяк.

Я не обладаю коллекцией старинного фарфора или коллекцией картин импрессионистов. Даже не коллекционирую долларовые счета в банке. Но у меня есть несколько уникальных коллекций. Первая — «зеленые лучи»: их в ней более 300; вторая — порты мира, в которые я заходил: на сегодня их 340; и третья — необычные маяки. Их в ней не так уж много, но эти «приобретения» очень ценные — они не раз спасали жизнь морякам. Включить в коллекцию самый древний функционирующий маяк — крупное приобретение.

Стены маяка возведены из большущих камней. Сейчас такие камни используют только для волноломов. Наверх, на площадку, где когда-то жгли дрова с жиром (сейчас там стоит современная маячная оптика), пришлось подниматься по 239 ступенькам внутри здания. Со старинных времен сохранились ступеньки снаружи, по которым затаскивали топливо — дрова, но этот путь закрыт для посетителей вроде нас. (Хотел написать «для туристов вроде нас», но мы никогда не считали себя таковыми, хотя при заходах в порты, заполняя бумаги, в графе «цель захода» приходится ставить «птичку» напротив слова «туризм»),

С верха маяка открывается величественный вид на океан, горизонт которого удален отсюда на десятки миль. (С борта нашей «Педромы», привстав, мы видим горизонт только в двух с половиной милях.) Океан огромен. Океан волшебен. Океан опасен. Океан добр. И мы — в нем.

Как раз во время нашей стоянки в порту Ла-Корунья произошел «литературный скандал», в котором косвенно «участвовал» и маяк «Тогго de Hercules». Одна испанская писательница, простая школьная учительница, издала хороший роман о семействе, чуточку ведьмовском. Написанный живым языком, с мистическими сценами, роман пользовался успехом. А совсем недавно маститый писатель Camilo Jose Cela (из «новых христиан», то есть крещеный еврей), лауреат многих литературных премий, издал книгу, которой сразу же была присуждена главная премия «Planeta». (Это напоминает нечистоплотную историю с еврейским поэтом Бродским, который загребал все премии, выделяемые советским диссидентам, живущим на Западе. Русский писатель и патриот Эдуард Лимонов сказал: «Мы работаем, пишем и пашем, а все премии идут Бродскому». В конце концов еврейский комитет присудил Бродскому даже Нобелевскую премию, как когда-то маразматик Брежнев получил за «свои» мемуары Ленинскую премию по литературе. Его окружение, состоящее из «израильтян», знало, что делать.)

Каково же было удивление учительницы, увидевшей, что «маэстро» без стыда и совести скопировал ее роман. Получился чистой воды плагиат. Очень многие эпизоды повторялись один к одному, включая любовную сцену наверху «Тогго de Hercules». (Мы с Гиной нашли пару закутков, где действительно можно делать это, но не стали рисковать, да и холодно было.) Суд долго разбирал дело. Через несколько месяцев (уже на Канарах) мы прочли в газете, что «маэстро» был оправдан. Одно из его объяснений: «Может быть, я читал книгу учительницы, — не помню, я уже старый. Что-то, может, и держалось в моей памяти». «Но это не плагиат, а творчество», — слова его адвоката. Как сказал журналист: в суде побеждают богатые. Учительница не была богатой.

…В маленьком порту Камариньяс хозяйка портового ресторанчика Кармен была по совместительству и менеджером небольшого яхт-клуба. Редкие иностранные яхты заходят сюда, но не потому эта милая женщина была приветлива с нами — просто у нее добрая душа, как у многих галисийских людей. Кармен несколько раз угощала нас вкусным блюдом caldeirado — рыба с картошкой и овощами — и ни разу не взяла денег. «Мы обанкротим тебя», — смеялись мы, но Кармен улыбалась, подсаживалась к нам, и мы беседовали с ней, как со старой знакомой. Она рассказывала о своей жизни и была очень откровенна с Гиной. У Гины талант слушать людей, не столько профессиональный, сколько душевный. Нам было грустно расставаться с Кармен.

Недалеко от яхт-клуба (относительно недалеко) находится знаменитый мыс Вильяно — Cabo Villano (в переводе «Мужик»), В нескольких милях к западу от него проходят разделительные линии движения судов; за день отсюда можно увидеть сотни кораблей, разных по форме и по назначению: от супертанкеров до небольших каботажников. Мне довелось пройти здесь 17 раз, но только с высоты этого мыса, всматриваясь в идущие суда, представляешь, как велик мировой флот, как быстроходны стали корабли. Если экспедиция Колумба при самом благоприятном ветре «выжимала» только 6 узлов, как и наша «Педрома», то для современных судов 20 узлов не предел. Казалось бы, с ростом скорости должно расти и профессиональное умение судоводителей. Но я, старой закалки капитан, осмеливаюсь усомниться в этом. Стоящие на мостике штурмана (уже давно без вахтенного рулевого — капиталисты экономят деньги) превратились в операторов электронных машин. Они смотрят не на горизонт, они смотрят на экран радиолокатора, на индикатор AIS (automatic identification system — автоматическая опознавательная система). Эта система была введена в действие США не столько для нужд навигации (многие наивные капитаны верят в это), сколько для глобального контроля ЦРУ за мировым флотом. Каждому судну свыше 300 регистровых тонн присвоен номер. На борту установлена спецаппаратура. Ее смело можно назвать «чипом» (такие чипы, только миниатюрные, в будущем будут вживляться под кожу каждому человеку, дабы следить за ним). Через американский спутник из судового «чипа» поступает подробная информация о судне: порт отправления, порт назначения, вид и количество груза, позиция, курс и скорость. Сейчас в бескрайнем океане не спрячешься, каждое судно под глобальным контролем спецслужб США. Если раньше суда на встречных курсах вызывали друг друга на 16 канале УКВ, то сейчас там тишина. Вахтенный офицер (мне не хочется называть его штурманом) посматривает иногда на экран радара, но не на горизонт. Случившаяся недавно в этих водах трагедия с немецкой яхтой — живое подтверждение этому.

Семейная пара с маленькой четырехлетней дочкой вышла на новой 12-метровой яхте из порта Ла-Корунья, направляясь в Германию. От мыса Вильяно до Ла-Манша все суда идут как по улице с правосторонним движением. Яхта проложила свой курс в 3 милях восточнее этой «улицы». На второй день плавания, утром, случилось несчастье — загорелась машина. Кабину мгновенно охватило огнем, послать по УКВ сигнал «Мэйдэй» было невозможно. В спасательном плотике что-то заело, а огонь полыхал уже на палубе, поэтому сбросили на воду динги (лодку) и перебрались туда. Шкипер был уверен, что их скоро заметят и спасут. На видимости шло много судов.

Их заметши на 10 (!) сутки. Супертанкер взял обессиленных, обезвоженных людей на борт. Вызванный вертолет доставил полуживую девочку в госпиталь.

Наблюдение за морем — одна из главных обязанностей вахтенного штурмана. Не хочу утверждать, что только в наши дни штурмана превратились в «зашоренных» извозчиков, видящих узкую дорогу впереди, и только.

Первая книга о яхте в океане, которую я прочел еще в мореходном училище, была «Отчаянное плавание» Джона Колдвела.

Автор, американский военный летчик, сразу после войны не знал, как добраться до Австралии, где жили его жена и дочь. Никаких регулярных линий в то время не было, было только множество мин, дрейфующих в морях. Джон купил маленькую яхту и решил на ней плыть к семье. До этого он никогда не ступал на яхту, не имел никакого понятия о парусе. Его плавание действительно было отчаянным. Мне больше всего запомнился эпизод, когда мимо полузатопленной, с поломанной мачтой яхты, подающей сигнал бедствия, проходит в 2 милях пароход (днем!) и не видит ее. «Вахтенный штурман, видимо, „травил" рулевому о своих победах над женщинами», — говорит Джон. Отчаяние мореплавателя-одиночки было на грани сумасшествия. Наверное, то же пережила и немецкая семья.

Всю свою капитанскую жизнь я рассказывал этот эпизод своим штурманам и говорил: «Ищите терпящую бедствие яхту, смотрите за горизонтом, он круглый».

…В хороший, не очень пасмурный день мы с Гиной отправились к мысу Вильяно; по дороге встретили высокого, крепко сбитого мужчину в годах. «Buenos tardes!» («Добрый вечер!») — «Buenos tardes!» — ответил он и улыбнулся. Возвращаясь обратно, снова увидели его, идущего навстречу. «Этот мужчина, — сказал я Гине, — прожил всю жизнь здесь, в этом маленьком рыбачьем поселке, и никогда никуда не выезжал». Поравнявшись с ним, мы улыбнулись друг другу, как знакомые. «Вы родились здесь?» — спросил я. Суровое и в то же время интеллигентное лицо его чуточку просветлело от моего вопроса: «Да, здесь!» — «И никогда не выезжали отсюда?» — наивно вопрошал я. Тут наш «рыбак» рассмеялся и сказал, что объехал почти весь мир. После гражданской войны ему, молодому бойцу-республиканцу, пришлось пройти Голгофу — дорогу во Францию через Пиренейские горы. Из Франции он перебрался в Бельгию, где работал несколько лет, а оттуда подался в Южную Америку и провел там почти всю жизнь: Бразилия, Аргентина, Венесуэла и другие страны. После смерти Франко вернулся домой, как многие коммунисты. О политике наш собеседник не хотел говорить. Он только сказал: «Все политики — обманщики». Прощаясь с ним, я поднял левую руку со сжатым кулаком: «No pasaran!», и старый испанец тоже поднял сжатый кулак — «No pasaran!» (символ республиканцев — «Фашизм не пройдет!»).

…В портах Виго и Марин я бывал раньше, доставляя груз из Лервика на судне «Калвария». Поэтому мы решили не заходить туда, а нашли в заливе Понтеведра маленький порт с красивым названием — Виллагарсия-де-Ароса. Один «яхтенный» англичанин, который помог нам в Чичестере установить обогреватель, — прекрасный человек — расхвалил этот порт, особенно ресторан. День был пасмурный, иногда моросил дождь. Мы проходили мимо огромных устричных ферм, раскинувших на воде свои «тарелки», похожие на стартовые площадки внеземных пришельцев. Виллагарсией были разочарованы (не знаем о ресторане, в ресторан не ходили — дорого и пища не всегда качественная). Ничего красивого, марина не прикрыта от зыби, и нас болтало, как в Ла-Корунья. Но раз зашли сюда — надо найти что-нибудь интересное.

Местный поезд довез нас до Сант-Яго-де-Компостелла, где находится знаменитый кафедральный собор. Вся его «знаменитость» заключается в мифе, будто там похоронен Сант-Яго (святой Яков).

В IX веке какой-то пеон (крестьянин) наткнулся на каменный саркофаг со скелетом. Кости он выбросил, а саркофаг использовал как корыто. Лет через двести один «мудрый» поп увидел это «корыто» и сделал из него прибыльный бизнес. Перетащил саркофаг на свой двор, собрал с захоронений чьи-то кости и объявил, что это мощи Святого Якова — Сант-Яго. Ни много ни мало. И закипела работа. Начали срочно возводить церковь. Никто не задумался, как этот бедный Яго, живший якобы во времена Христа и умерший в Иерусалиме (если верить сказкам Библии), как этот Яго через 850 лет оказался в земле Галисии. Но «святой» на то и «святой» — может, его скелет стал летать на помеле. Церковь трубила во всю ивановскую о чуде, началось паломничество. А где паломники — там и деньги. Здание росло, перестраивалось, снова росло, и вот мы с Гиной стоим у мрачного темно-каменного собора (в моем капитанском прошлом я уже был здесь), куда и заходить-то не очень хотелось; но накрапывал противный дождик, и пришлось укрыться. Я сразу сказал, взглянув на внутреннее пространство собора: «Тут разместились бы два футбольных поля». Людей было немного, в основном туристы. Чтобы выманить или, как говорят в моем родном селе, — «выдурить» у них деньги, церковники, кроме продажи сувениров, поставили в разных углах — а их много — исповедальни. Молодые глупые туристочки заходят в кабину, где через деревянную решетку просматривается красная рожа священника (я специально заглянул в несколько кабин), и рассказывают ему свои тайны, а этот «святой отец» еще до ухода исповедающейся начинает мастурбировать (достоверный факт!).

В дни «Святого Яго» тысячи паломников со всей Испании идут пешком по дорогам в Компостеллу, а перед собором ползут на коленях по брусчатке (попы специально не асфальтируют). Нет среди них богатых, богатые веруют не в бога, а только в деньги. Бедный люд несет сюда последние песо, дабы получить отпущение грехов.

Мы вышли из этого смрадного дома с гадким чувством, и только на улице вдохнули свежего, без церковных бацилл, воздуха.

Последним портом перед Португалией была Байона (на этот раз — испанская). Когда-то первый корабль из экспедиции Колумба, вернувшись с Запада, подошел к родной земле как раз у Байоны. Обезвоженные моряки брали воду из местного колодца, и была она для них слаще меда. Сейчас на этом месте возведен колодец-монумент.

 

Португалия

Peniche (Пениши) был вторым португальским портом и тридцатым по счету после выхода из Англии. Мы шли с благоприятным северным пассатом, несли паруса «бабочкой»: правый борт — стаксель с гиком спинакера, левый борт — грот с гиком, выставленным до предела за борт, и 3-4-балльный ветер был превосходным для этой системы. Правда, профессиональные яхтсмены называют ее не «бабочкой», a «goose wing» — «гусиное крыло». Почему такое название — не знаю.

Мы ошвартовались к внешнему причалу марины в полночь, а утром рыболовные суда, выходившие одно за другим в море, развели такую волну, что невозможно было стоять, и мы перешли во внутренний бассейн. Вскоре сюда стали заходить яхты. Сначала английская «Nicolson-38», на которой супружеская пара, завершившая кругосветку, возвращалась домой. Затем пришел норвежец, которого вчера мы видели в предыдущем порту. Следующим был испанец — яхта «Susu».

Гина помогла ему швартоваться, мы подружились и позже некоторое время шли вместе вдоль побережья Португалии. Последней была финская яхта с двумя мужчинами. Они шли с Канар в Хельсинки. Мы смотрели на эту яхтенную «активность» и думали: как много людей плавает на маленьких парусниках.

Недалеко от порта стоит цитадель-крепость, мрачная, серая масса камня, олицетворяющая кровавые нечеловеческие деяния властителей. Во времена Салазара в крепости содержались политические заключенные.

Гина дважды снимала документальные фильмы об этой тюрьме. Первый раз — 27 лет назад после падения фашистской диктатуры. Десять лет спустя она сделала фильм о португальском коммунисте, который бежал из крепости, спустившись ночью по веревке из простыней. По его расчетам, длины веревки должно было хватить почти до воды. Но это «почти» оказалось многометровым, и он летел, не зная куда упадет — в море или на скалу. Проплыв в темноте против сильного течения больше мили, он почти бездыханным выбрался на пляж, где его утром заметил рыбак и спрятал.

В одной из камер многие годы томился пламенный коммунист Алваро Куньял. Там сейчас размещена экспозиция его картин. Он был талантливым художником. Мы купили альбом с репродукциями его рисунков и покинули мрачные коридоры тюрьмы.

Было тяжело на душе не столько от увиденных камер, сколько от того, что власть в Португалии захвачена ставленниками США. Они не боролись с фашизмом, они не сидели в тюрьмах, как коммунисты, но они путем обмана, с помощью ЦРУ взяли власть.

В порту Sines — следующий наш порт — родился знаменитый Васко да Гама. Монументальная каменная фигура его стоит на высоком обрыве.

Изучая в школе «Эпоху великих географических открытий», мы знали, что Васко да Гама первым дошел до Индии в 1497 году. Меня, школьника, еще тогда удивляла эта формулировка — «эпоха открытий». Ведь в местах, куда приходили европейцы, жили люди, зачастую более цивилизованные, чем пришлые — христиане с огнестрельным оружием в руках. Это смотрится так: зашел к соседу в дом, открыл дверь, избил его, забрал все, что понравилось, и сказал: «Я сделал географическое открытие».

Первая экспедиция в Индию была неудачной, и только вторая доставила в Португалию более трех тысяч тонн пряностей. В школьном учебнике не упоминается, что Васко да Гама был одним из жесточайших убийц, был садистом (правда, в то время этого слова не существовало, но то, что мы сейчас называем садизмом, было тогда обычной практикой). Во втором рейсе он убил более 400 арабских пилигримов, включая женщин и детей.

Недалеко от Калькутты произошло столкновение с местными жителями. Один португальский моряк погиб. Васко да Гама захватил много заложников. Caspar Correa в книге «The three voyages of Vasca da Gama» («Три плавания Васко да Гама») описывает ужасную сцену на основе подлинных показаний португальских моряков. Выставив на палубе в шеренгу пленников, чтобы они были видны с берега, адмирал приказал отрубить всем руки, уши и носы. Все ампутированные части были погружены на небольшой бот и отправлены к берегу. Затем жертвам связали ноги, а чтобы они не смогли развязать узлы зубами, Васко да Гама отдал приказ вбить все зубы внутрь рта выбленками (деревянная планка на вантах парусных судов). И в таком виде заложники были отправлены к берегу. Вся эта омерзительная бойня была устроена только из-за одного убитого португальца. «Именно с экспедиций Васко да Гама начинается современная история», — писал английский писатель-историк Тойнби. (Зверства Израиля, когда из-за двух похищенных ливанцами еврейских солдат было убито более 3000 арабов, в основном, мирных жителей, подтверждают слова Тойнби.)

Рафаэль Сабатини в книге «Торквемада» (перевод с английского) пишет: «В словаре португальских низов и даже в среде людей относительно образованных нет эпитета «жестокий». «Еврей» — вот слово, заменяющее его, и в качестве фразы, пресекающей жестокость человека или животного, используется выражение: «Не будь евреем!» («Nao seja judeu!»).

В «Аргументах и фактах» (1993, № 19, с. 12) на вопрос «Кто был самым жестоким палачом в истории КГБ?» сотрудник безопасности отвечает: «В чекистской среде им считают Софью Оскаровну Гертнер, в 1930–1938 гг. работавшую следователем Ленинградского управления НКВД и имевшую среди коллег и заключенных ГУЛАГа кличку „Сонька Золотая Ножка". Первым наставником „Соньки" был Яков Меклер, ленинградский чекист, за особо зверские методы допроса получивший кличку „Мясник". Гертнер изобрела свой метод пытки: привязывала допрашиваемого за руки и ноги к столу и со всего размаха била несколько раз туфелькой по „мужскому достоинству"… Умерла Гертнер в Ленинграде в возрасте 78 лет».

Два «мягких» эпизода из моей жизни.

Капитан-наставник по военно-морской подготовке (назовем его Виктор Ильич) работал в нашей организации много лет и был весьма уважаемым на флоте человеком. Он выходил в море, организовывал учения на судах, делал проверки с чисто еврейской принципиальностью. Правда, не хотел признаваться, что он еврей, и всегда говорил: «Мы — из Молдавии», но ни разу, надо отдать должное, не сказал: «Я — молдаванин».

Мы были дружны с ним, вернее сказать, уважали друг друга. Он часто засиживался у меня на транспортном судне «Кенгарагс». Однажды вечером за бутылкой виски он поведал грустную и в то же время страшную (для моего восприятия) историю. В. И. был блестящим военно-морским офицером (его слова), кажется, в звании капитан-лейтенанта. В морозный вечер он находился в патруле с двумя матросами срочной службы. Недалеко от торгового порта пьяный мужчина стал придираться к В. И., произошла стычка. Поскользнувшись, В. И. упал, а пьяный ударил его ботинком в лицо, выбил зубы и побежал. (В. И. показал мне несколько металлических зубов во рту на месте выбитых.) «Я был в таком аффекте, что лежа расстегнул кобуру, вытащил пистолет и выстрелил несколько раз в убегающего».

И убил его. Был суд. Я не спрашивал о приговоре, но ясное дело, что из Военно-морского флота его убрали. Позже, когда в нашей организации 2-й отдел (военно-морская подготовка) возглавил 70-летний еврей Гордин, В. И. был принят туда капитаном-наставником. (Во время убийства Гордин, капитан 2-го ранга, был главным военно-морским начальником порта Клайпеда.)

Однажды у меня в каюте собралось несколько капитанов. Некоторые из них знали эту историю. «Почему он стрелял по убегающему?» — «Потому, — сказал Володя Кирко, умудренный жизнью капитан-орденоносец, — что В. И. еврей. Здесь был акт расизма и не более. Неосознанно, только от вошедшего с молоком матери своего расового превосходства, он мог убить любого, обидевшего его» (см. «черные страницы» в начале книги). Но надо отдать В. И. должное: развал-разгром СССР он воспринял очень болезненно, как настоящий патриот.

Эпизод второй. После второго курса мореходки мы, четверо курсантов, были на практике на одном траулере в Северной Атлантике. Самым «мудрым», рассудительным, как шахматист, и умеющим постоять за себя был наш товарищ, еврей. Однажды, не помню из-за чего, мы с ним сцепились. Слово за словом, и дело приняло горячий оборот. До мордобития не дошло, но мой «противник» вдруг схватил острый шкерочный нож, и не знаю, чем бы все закончилось, если бы проходящий мимо наш курсант Толя не сказал мне: «Петя, уступи. Он ведь пырнет тебя». И я уступил ему, еврею, чтобы не быть зарезанным. Позже мы с ним были хорошими друзьями много лет, но эпизод этот не выветрился из памяти.

…Река Гуадиана — пограничная река между Португалией и Испанией. Границы — зачем они? Два братских народа, два схожих языка. Правда, португальский со многими шипящими, как русский; поэтому на улицах я часто оглядывался на разговаривающих португальцев, думая, что слышу русскую речь. Мой афоризм — «Нужно убрать границы, религии и юристов (всех, не только „Жириновских") — и на планете нашей наступит мир и спокойствие». Кажется, Леннон пел об этом.

Река на 25 миль судоходная. Мы шли под мотором, только изредка поднимая грот. Левый берег — испанский — высокий, без яркой зелени, со многими плантациями оливковых деревьев, листья которых скорее серебристые, чем зеленые. На правом — португальском — берегу немного больше зелени от апельсиновых рощ, густо усеявших небольшие долины.

Мы стояли у причала небольшого порта Pomarao. 1 мая, как всегда на великие советские праздники, я поднял на левой рее большой красный вымпел с серпом и молотом. Старый немец (его богатая яхта стояла рядом), увидев его, пришел в такую ярость, что готов был убить нас. Видимо, бывший наци.

Фернандо, капитан небольшого круизного судна, коммунист, сказал: «В этой провинции у власти коммунисты. Мы очень рады видеть вашу яхту, с серпом и молотом. А этого фрица-фашиста я выгоню из порта».

 

Мазагон

В Мазагоне, испанском порту недалеко от Уэльвы, мы подняли яхту на берег, слетали в Лондон; вернувшись, стали готовиться к походу в Средиземное море. «Наконец-то побываю в портах Югославии, куда раньше не довелось заходить», — думал я. Но нам повезло встретить хорошего человека Пауля с немецкой яхты «X-one», стоящей на стапелях по соседству. Эту большую, под 50 футов яхту Пауль построил сам, даже стальные листы корпуса сваривал собственноручно. Кокпит «X-one» оборудован, как кабина военного самолета «Харрикейн», на котором он летал. «Вдоль границ СССР тоже», — сказал бывший летчик. Удобное кресло с самолета установлено так, что позволяет невысокому Паулю видеть нос яхты. «Не идите в Средиземное, это болото, из которого трудно будет выбраться». (Недавно мы прочли в английском журнале об одной паре: «Мы делаем кругосветку, да вот уже 6 лет никак не выйдем из Средиземного моря».) «Идите в Бразилию, огромное побережье, прекрасная страна, добрые люди». Пауль рассказал о своих плаваниях к Южной Америке. Он собирается идти туда опять, в третий раз. И мы решили: отменяем Средиземное море. Курс — на зюйд. Спасибо, Пауль!

Я монтировал коротковолновый радиопередатчик. Это было непросто. Опыта никакого. Все на ощупь, за ошибки расплачивался дополнительными часами работы. Однажды я просидел в закутке при температуре +35 °C около 4 часов, делая проводку кабелей и устанавливая тюнер — прибор настройки частот. Закончив работу, мы с Гиной пошли в город за продуктами. Выйдя из магазина с тяжелым рюкзаком, я почувствовал боль в правой части живота. (Когда-то мне удалили желчный пузырь. После такой операции врачи не разрешают выходить в море год. Это было в советское время. А я, потерявший во время болезни 15 кг веса и выглядевший как дистрофик, умудрился выйти капитаном на судне «Бестужево» через месяц, благо медицинскую комиссию прошел задолго до операции. Но это было давно.) Мы торопились домой. Боль усиливалась и стала такой сильной, что пришлось сесть на скамейку. Я стонал, только изредка открывал глаза и видел испуганное лицо Гины. К счастью, через дорогу напротив оказалась аптека. Гина побежала туда. Когда женщина стала замерять пульс, который почти отсутствовал, я уже был без сознания, в коме. Очнулся в машине «скорой помощи» на носилках. Я лежал легкий, расслабленный, без боли. Не было плоти, не было мыслей, не было желаний; я равнодушно смотрел на капельницу. Если это смерть, то я готов принять ее; это не страшно, главное, чтобы без боли. Как сказал Джон Фаулз, смерть сама есть природа вещей. Умирает только форма. Материя бессмертна.

Постепенно жидкость из капельницы, вливаемая в мои вены, сделала свое дело: я окончательно очнулся. И сел. Медсестра и мужчина в белом халате схватили меня, испуганно воскликнув что-то, и снова уложили. «Но я здоров, — сказал я, — боли нет, мне нужно вернуться на яхту». Гина положила свои руки на мои плечи. «My darling, my love, be calm» («Мой родной, лежи спокойно»). Машина тронулась. Вскоре мы были в госпитале в Уэльве. Мне поставили новую 3-литровую капельницу. Через пару часов, уже за полночь, мы взяли такси и вернулись из моей смерти на «Педрому».