Судно медленно отходит от причала Керченского моррыбпорта. Впереди — многомесячный рейс в Индийский океан. Провожающие, жёны, чуть заплаканные, машут своим мужьям и любимым, с которыми расстаются на полгода.

С борта судна свободные от вахт моряки с грустью (а многие с радостью) смотрят на удаляющийся берег. Среди них — несколько женщин.

Капа, молодая разбитная прачка, чуть «выпимши» (на отходе — традиционно), медленно обводит рукой всех собравшихся на берегу женщин и, кривя в хитрой усмешке губы, произносит: «Плачьте, плачьте, бл. и, через неделю все ваши мужья будут моими».

Поначалу я не думал начинать главу о женщинах-морячках с этой смешной, но правдивой истории, рассказанной мне замечательным человеком, моряком, генеральным директором фирмы «Sovitpesca» (Италия) Загородним Николаем Васильевичем. Я хотел написать о первой советской женщине-капитане дальнего плавания Щетининой Анне Ивановне, которую мне довелось увидеть на борту т/х «Умань». Она распределяла курсантов ЛВИМУ на практику и была на нашем судне несколько часов. Я уже тогда знал о её необычной жизни и во все глаза, с восхищением смотрел на эту героическую женщину. Позже я узнал, что в Мурманском Тралфлоте и в Калининграде тоже были женщины-капитаны. Калининградскую я даже видал в Штральзунде на небольшом пассажирском судне, доставляющем экипаж для новостроев. Но я не знаю ничего больше о них. Эту главу я пишу в Атлантическом океане, и у меня нет возможности собрать информацию о советских женщинах-капитанах. Можно только сказать, что женщина способна делать любую работу, в том числе и ту, которая традиционно считается мужской.

На советских рыболовных и торговых судах плавали тысячи женщин, молодых и пожилых, красивых и с чуть увядшей красотой. К женщине неприменимо прилагательное «некрасивая». Все женщины красивы. Только мужчинам надо слегка помочь тем женщинам, которые считают, что природа не наделила их броской красотой. Постарайтесь найти в такой женщине что-то прекрасное, преподнесите ей это с лаской и вниманием, и вы увидите, как расцветёт её красота.

К сожалению, не все мужчины способны любить, и тысячи Золушек так и не смогли смыть с лица золу. И многие из них, обиженные на мужчин или обиженные мужчинами, пошли в море, чтобы доказать своё равенство с «сильным» полом. Простых женщин заставляли идти в море, как правило, какие-то житейские невзгоды: разрыв с любимым, развод с мужем, проблемы с жильём, неудавшаяся попытка встретить хорошего мужчину (казалось, что это будет проще сделать на судне). Некоторые из них не могли иметь детей. Но все они были нормальными, здоровыми женщинами со здоровой психикой. Каждая со своей маленькой бедой, нередко с оставленным у мамы ребёнком. Некоторые грубели от общения с моряками, матерились, выпивали. Но если морячка становилась любимой, всё прилипшее «мужское» отлетало от неё, и она снова становилась прекрасной и чистой.

* * *

Тамара Кузьминична, бухгалтер плавбазы «Новая Земля», была единственной из 12 женщин, которую уважал весь без исключения экипаж. Это была умная, строгая женщина, с которой никто из моряков не мог развязно пошутить или сказать ей что-либо плохое. Она всегда могла дать достойный отпор.

На Японском фронте она была телефонисткой, затем плавала на китобойной флотилии «Алеут» на Дальнем Востоке. Мы, молодёжь (а на «Новой Земле» большинство комсостава были молодыми) чувствовали материнскую заботу Тамары Кузьминичны и в то же время видели в ней красивую женщину. Однажды, после получки, я решил купить себе пальто и сказал об этом в кают-компании. Она без лишних слов пошла со мной в универмаг и помогла выбрать хорошее и недорогое пальто. Гена Потапенко, 3-й штурман, несколько раз спрашивал меня: «Ну признайся, ты её любовник?»

Конечно, многие из офицеров мечтали подружиться с ней. Но она мягко отклоняла подобные предложения или намёки. Тамара Кузьминична, зрелая женщина, выбирала себе мужчину основательно и основательного. На сосунков, молодёжь, она не бросалась, видимо, знала, что от них не всегда бывает прок.

Один матрос, крепкий, рослый и симпатичный старовер, нёс вахту со мной. Мы с ним часто беседовали о жизни. Он был постарше меня и однажды признался, что Тамара — его любовница. Он говорил о ней так уважительно и так хорошо, что в их связи не виделось ничего недостойного. Это было похоже на любовь.

Пока на «Новой Земле» помполитом был Космаков Леонид, скромный человек с чуть косящим глазом, женщины не имели больших проблем. Каждая из них имела мужчину, а некоторые — и несколько. Наш комиссар принимал это как жизненное явление, не шпионил и не выяснял, кто с кем живёт. Но когда после него к нам прислали Вериса, какого-то неудавшегося функционера из Приекульского района, женщины сразу загудели, как потревоженные в улье пчёлы. Верис по вечерам любил подглядывать через замочные скважины дверей, и его неоднократно засекали за этим непристойным занятием. Тамара Кузьминична рассказывала, что она однажды, почувствовав, что кто-то дышит за дверью, резко вставила в замочную скважину острый карандаш, который, к счастью, поцарапал помполиту только щеку около глаза. Говорили, что после этого он перестал подглядывать.

* * *

До переоборудования парохода «Новая Земля» на жидкое топливо каждая вахта кочегаров состояла из 4–6 человек. Кидать в топки котлов уголь было нелёгкой работой, и не случайно в кочегарке работали парни крепкие. Тепла там было много, и кое-кто из них умудрялся утилизировать жар от топок на выгонку самогонки. Это было не так часто, но случалось. Обычно выпивку готовила вахта с 00 до 04 часов. А после смены они собирались в одной каюте и выпивали.

Уборщица Стефа, молодая, крупная, под метр восемьдесят, литовка, поднималась рано. Убирать нужно было много объектов. Моя вахта 4-го помощника начиналась с 04.00, и вахтенные матросы поднимали в назначенное время не только уборщицу, но и весь обслуживающий персонал. Я был с матросами дружен, и они, естественно, посвящали меня во всё, что видели ранним-ранним утром.

Уборщицы Стефы однажды не оказалось в каюте, и вахтенный матрос заглянул к кочегарам, из каюты которых доносился гул. Вся вахта сидела хмельная, а с ними Стефа, тоже хмельная и полураздетая. Один из кочегаров, увидев матроса, сказал: «Сильная баба, всю вахту пропустила через себя. Хочешь попробовать?»

Конечно, описанная выше сцена не очень красивая. Кочегары — это особый слой морского общества. Выполняя самую тяжёлую и грязную работу на судне, они порой бывали не очень щепетильны и в своих действиях. Это кочегары. Но далеко ли от них ушли офицеры — командный состав?

Однажды на борту перед отходом в рейс появилась молоденькая девушка-уборщица (по штату на судне было несколько уборщиц). Она плохо говорила по-русски. Кто- то из штурманов, кажется, Гена Потапенко, первым попробовал подъехать к ней. Не вышло. За ним — четвёртый механик. Тоже не получилось. Единственное, что он узнал, — она ещё девственница. Вечером в каюте 2-го штурмана собралось 5 офицеров: «Неужели мы позволим ей остаться нетронутой?!» И началась атака. Один кобель, получив фиаско, отходил, следующий начинал. Славабогу, рейс был короткий, один месяц. Придя в Клайпеду, Ирэна сразу же списалась и навсегда ушла из флота, ушла нетронутой. Покидая судно, гордо и чуть презрительно окинула нас взглядом.

Говорили, что вскоре она вышла замуж.

* * *

Зина Васильевна, буфетчица кают-компании, была строгой женщиной около 30 лет. По морской традиции, буфетчицы обычно близки к капитанской спальне, но мы знали, что А.С., наш капитан, был равнодушен к ней. То ли она была старовата для него, то ли излишне стройная, поджарая. В одно утро мой вахтенный матрос вернулся на мостик и доложил, что поднял всех из обслуги, но буфетчицы в её каюте не оказалось; он прошёлся по всем палубам — нигде её нет.

В 07.30 завтрак должен быть накрыт для заступающих на вахту. Было уже семь. Я опять отправил матроса искать буфетчицу: задержка завтрака вызовет неудовольствие многих офицеров. Через 10 минут матрос сказал: «Нигде не видно. Но мне подсказали — она в каюте старпома». Как вахтенный штурман, я отвечал за своевременный подъём обслуги, а здесь из ряда вон выходящий случай — двадцать человек останутся без завтрака. Беру микрофон внутрисудовой трансляции, включаю циркуляр, т. е. режим, при котором во всех каютах будет слышно сообщение, независимо от того, выключена громкость или нет, и объявляю: «Буфетчице срочно прибыть в кают-компанию накрывать столы».

Рассказывали, многие видели, как Зина Васильевна выскочила из каюты старпома, на бегу приводя волосы в порядок. Потом старпом пару дней не разговаривал со мною. Но он был хорошим и незлопамятным человеком. А я больше никогда не делал таких оплошностей.

* * *

Пока я был в очередном отпуске, плавбаза сделала рейс к Шотландским островам и вернулась в Клайпеду. Приняв дела от моего подменщика, я зашёл в кают-компанию поужинать. Уселся на своё место и вдруг узрел, что у нас буфетчица уже не Зина Васильевна, а молоденькая красивая девушка с родинкой на щеке по имени Маша. Она приехала из Тургеневских мест, кажется оттуда, где Бежин луг. Деревенская, чистая девушка, которую вскоре все называли Машенька. Гена, 3-й штурман, сразу предупредил меня: «Смотри, не вздумай глаз положить — капитан съест». Понятно! Всё стало на свои места. Нашему капитану, которого мы все уважали, было где-то под сорок. Но это ничего. Беда была в том, что он имел приличный животик, как многие евреи. И вскоре Маша пожаловалась мне (я был комсоргом на судне), что капитан всё настойчивее и настойчивее пристаёт: «А я не хочу даже смотреть на его живот. Он мне не нравится». — «А кто тебе нравится?» — «Ты, другие молодые ребята…»

… Я встретил Машу случайно на улице через несколько лет. Побыв один рейс вторым штурманом плавбазы, я ушёл на СРТ — делать «карьеру» (некоторые из моих однокашников к тому времени стали капитанами СРТ). Машенька выглядела такой же красивой, как и раньше, но это была уже не застенчивая деревенская девушка. В её глазах светилось что-то новое, какая-то уверенность в себе, но с оттенком далеко не детского кокетства. Мы обрадовались нашей встрече и долго беседовали, вспоминая недавнее прошлое. «А как капитан?» — спросил я. И она рассказала, что, в конце концов, ей пришлось стать его любовницей. На первых порах всё было более-менее нормально. Но потом жизнь внесла свои коррективы. Капитан был женат второй раз, и, как говорили знатоки из экипажа, на буфетчице (до Клайпеды он плавал на судах Черноморского пароходства). Имел сына, в котором души не чаял. Видимо, Маше надоело быть только любовницей: или — или.

Это традиционное «или — или» заставило многих капитанов жениться на буфетчицах. Случай с Машей был, видимо, только со вторым «или». Она пошла в горком партии и рассказала там обо всём. Капитан, который, как мы знали, очень стремился вступить в партию, но его почему-то долго не принимали, был в то время уже кандидатом в члены КПСС. И тут, к его несчастью, жалоба буфетчицы. Когда истёк годовой кандидатский стаж, его в партию не приняли. А это было очень плохо для карьеры. Существовало такое дурное неписанное правило: если не заслуживаешь быть членом КПСС, не можешь быть и капитаном, руководителем. По этой причине или по другой наш капитан был вынужден уехать из Клайпеды в свою родную Одессу. «Дочери Евы коварны — берегись, моряк!» — сказал когда-то латышский писатель Вилис Лацис. Капитан остался в моей памяти хорошим человеком, одним из первых моих учителей-судоводителей. Описанный выше случай совсем не говорит о нём плохо. Кто из мужиков-сорокотов не был слаб к молодым женщинам?..

* * *

Люба К., черноглазая хохлушка, работала со мной несколько рейсов шеф-поваром на разных судах. Она была уже в возрасте, но порой искромётный взгляд делал её молоденькой девушкой. Она улыбалась всегда так сладко (другого слова не подобрать), что никто не верил, что ей досталась не такая уж сладкая жизнь.

Люба, исключительно доброй души женщина, никогда не показывала своих переживаний. Детей у неё не было. Но она по-матерински помогала молодым девчатам, начинающим морскую жизнь, даже если те своей молодостью уводили от неё порой мужчину. О любых своих неудачах она рассказывала с таким простонародным юмором, что все слушавшие от души хохотали. Однажды в каком-то порту, кажется, в Щецине, она отстала от группы и долго проблуждала, пытаясь добраться до судна. «Пустили Дуньку в Европу!» — смеялась она, вернувшись с помощью полиции вечером на борт. Уже перед пенсией Люба сочеталась браком с Иваном Петровичем Б., который всю жизнь ходил старпомом на БМРТ (капитаном не пожелал стать). Хороший человек, очень уважаемый на флоте. С Любой он дружил давно, и когда развёлся с женой, сразу же расписался с ней. Но, видимо, Люба была независимой женщиной. Одно дело быть любовниками на судне, другое дело быть постоянно вместе в однокомнатной квартире, которую она купила. И Люба предпочла независимость.

* * *

Маленькая Валя, выглядевшая подростком, была направлена на «Ионаву» буфетчицей. Она всегда носила лёгкие платьица. Маленькие грудки, не нуждавшиеся в бюстгалтере, личико, которое она старалась делать серьёзным, а от этого оно смотрелось по-детски милым, её быстрая, почти бегающая походка — всё это не позволяло кому-нибудь из экипажа подумать, что она имеет 7-летнего сына, живущего с её мамой в Феодосии, где до приезда в Клайпеду Валентина работала официанткой в «Интуристе». Видимо, школа «Интуриста» и была тем злополучным камнем, о который споткнулась молодая жизнь и который толкнул её к таким поступкам, которые были не понятны не только окружающим, но и ей самой.

Сервировка кают-компании с приходом Вали стала истинно «интуристовской». Маленькие хитрости из салфеток делали столы праздничными, а красиво принесённые и поданные руками Вали блюда казались более вкусными. Она порхала бабочкой среди мужчин, ей платьице иногда как бы случайно сползало чуточку с одного плечика, и, если немножко скосить глаза, можно было узреть в вырезе подростковую грудь. Она дружила с технологом, симпатичным молодым парнем. Беда была только в том, что он часто прикладывался к рюмке, и Вале вскоре это надоело, хотя подчас и она бывала под хмельком. «Пьяный мужчина не может быть хорошим любовником», — сказала она как-то мне. «А почему бы тебе не подружиться с хорошим неженатым парнем (технолог был женат) и выйти потом за него замуж?» — посоветовал я ей. «Есть здесь один, — начала она рассказывать, — да вы знаете уже, наверно, эту историю.» — «Нет, ничего не знаю. До капитана обычно все истории доходят в последнюю очередь. Расскажи».

В предыдущем рейсе (на другом судне) один молодой матрос признался Вале в любви. Он был выпускником мореходки — будущий тралмастер. Валя приняла это признание как детский лепет и сказала: «Подрасти». Но он серьёзно влюбился. И когда она получила направление на наше судно, Петя (так звали парня) увязался за ней. Он мог бы быть сменным тралмастером, но такой вакансии у нас не оказалось, и он согласился идти простым матросом, лишь бы быть вместе с Валей. Она же не обращала на него внимания, имела любовников. Но он ничего не хотел замечать, любил её слепо и жил тем, что изредка мог с ней немного поговорить.

Такие Пети часто встречаются среди молодых моряков, не знающих хорошо женщин, не имеющих достаточного сексуального опыта. Морская жизнь лишает их общения с девушками на дискотеках, на улицах, на работе. И первая встреченная на борту судна симпатичная молодая женщина кажется им самым прекрасным существом на всём белом свете. Естественное половое влечение смешивается с естественной мечтой о любви. Эти ребята становятся рабами своей страсти, не видят и не стараются видеть другую сторону медали, которая далека от их идеалов, которая никогда не даст им гармонии и принесёт только боль и душевные страдания. Именно это и произошло с нашим Петей, только в самой нелепой форме.

За два месяца до окончания рейса, перед Новым 1988 годом, я подменился с капитаном РТМС «Салантай» и улетел в Клайпеду. Маленький эпизод с Валей и Петей уже почти выветрился из моей памяти. Когда летом, в июле, я ехал на своей машине мимо конторы БТФ, то увидел вдруг Валю. «Садись, Валентина», — я остановил машину и приоткрыл дверцу. Лицо её было немного грустным и усталым. «Как жизнь, рассказывай». — «Какая жизнь? Вот, увольняюсь из Тралфлота. Уезжаю к маме и сыну в Феодосию». — «А как Петя?» — «Я вышла замуж за него». У меня глаза полезли на лоб. «Мы с ним месяц назад расписались в загсе, а когда вышли из загса, я села в другую машину с Петиным другом-свидетелем и укатила от Пети навсегда». — «Зачем ты это сделала?» — «Не знаю.»

* * *

Эта пара — Люба и Игорь — ходили со мной много рейсов, и если бы я продолжал капитанить, Люба, наверняка, была бы опять у меня шеф-поваром. Игорь все эти рейсы был матросом-начпродом. По национальности он был азербайджанец. Люба — украинка. Красивая, живая, никогда не унывающая, всегда с улыбкой, она нравилась очень многим мужчинам. Не один из них пытался сдружиться с нею, но её ответ был прост: «У меня есть Игорь». Они жили, как муж с женой уже несколько лет. Судовые правила не разрешали поселить их в одной каюте, так как брак их не был зарегистрирован. Всегда было приятно смотреть на эту пару.

Игорь, как большинство лиц кавказской национальности, был дружелюбен со всеми и уважаем. Как-то так получилось, что на многих судах начпродами были кавказцы. Я видел чеченца, дагестанца, и вот — азербайджанец Игорь. Какая-то природная, почти еврейская струнка быть снабженцем выдвигала их на эту должность. На Игоря ни разу никто не жаловался. Работая в тандеме с Любой, шеф-поваром, они всегда заказывали нужные продукты и без проблем укладывались в относительно скромный лимит питания.

В отпуск они ездили вместе — на Украину к Любиным родственникам, в Азербайджан к родителям Игоря. Там, в далёком Нахичеване, где мусульманские традиции сильны были даже в советское время, на русскую женщину смотрели в общем-то приветливо, и Люба думала, что, в конце концов, они оформят брак официально. Было странно, что они жили так, не женившись, но я как-то стеснялся спросить Любу об этом. Игорь был хорошим сыном и, кажется, каждый год навещал родителей (с Любой они были в Азербайджане только один раз).

Проходили рейсы, проходили годы. Менялся мир, к сожалению, в худшую сторону. Мы ещё не забыли войну с немецким фашизмом, а тут на смену ему пришёл сионизм. Игорь ехал однажды домой на своей автомашине. В Чечне, на границе с Дагестаном, местные «независимые» пограничники осмотрели машину, придраться ни к чему не смогли. Но один из них спорол ножом кожаные сидения. «Зачем?» — «Чтоб помнил Чечню».

Мы стояли в доке на 7-м заводе, залечивая раны после жестокого урагана на Шотландских островах. В дверь моей каюты кто-то постучал. Вошла Люба. Лицо заплаканное. «Что случилось, Любаша?» Она зарыдала навзрыд: «Игорь имеет в Азербайджане жену и ребёнка». Несколько лет он скрывал это, благо на руках у него был паспорт моряка, а гражданский паспорт, куда заносятся все отметки о женитьбе, о детях, хранился в отделе кадров. Кто-то из кадровиков сказал об этом Любе. Как Игорь сам мне потом объяснил, родители, мол, заставили жениться на азербайджанке, на своей. Он не мог пойти против их воли. Но он столько лет врал, обманывал не только Любу, но и всех нас. «Уходи с судна, и чтоб я больше не видел тебя».

Прошло время. Я сидел в офисе в директорском кресле, Люба продолжала работать на судне шеф-поваром. Потихоньку ожила. И, кажется, познала больше радости от других мужчин, чем от Игоря. Как большинство кавказцев, он был далеко не идеальным любовником. Может быть, она сейчас даже более счастлива, чем раньше. Будь счастлива, Люба.

* * *

Некачественный ремонт «Сувалкии» в Лас-Пальмасе не позволил нам работать на промысле в Западной Сахаре, и мы, преодолевая ноябрьские шторма, шли в Ла-Манш на приемку сельди от французских рыбаков. После трёхнедельной нервотрёпки в порту и на промысле я, наконец, немножко успокоился и в один день решил пройтись по каютам, посмотреть, как живёт экипаж, познакомиться поближе с людьми. Я прошёлся по нижней палубе, где жил рядовой состав, на второй палубе заглянул на камбуз, где работали два повара-мужчины и пекарь Галя. Время было после вечернего чая, большинство экипажа уже закончило работы и находилось в своих каютах.

Поднимаясь наверх, я решил зайти к доктору Шлептову Олегу, приехавшему в Клайпеду из Челябинска. Дверь амбулатории оказалась запертой, и я уже хотел идти в свою каюту, как вдруг открывается дверь лазарета (напротив амбулатории), и оттуда выходит буфетчица Лида, одетая в лёгкий, почти как пижама, спортивный костюм светло-розового цвета. В приоткрывшуюся на секунду дверь я успел разглядеть домашний беспорядок на койке, разбросанное женское бельё и ещё кое-что. «Что вы здесь делаете?» — спросил я. «А мы здесь живём», — опустив глаза долу, тихо ответила Лида. «Кто — мы?» — «Ну-у, я и мой приятель, мой друг», — поправилась она и назвала имя молодого парня из машинной команды. «А кто разрешил вам поселиться в лазарете?» — «Старпом».

Слава Лабекин, мой друг, которого я уговорил идти старшим помощником капитана, был первый раз на крупнотоннажном судне и не знал некоторых правил судового общежития. Но он всегда был человеком с большим сердцем и добр к людям. Поэтому когда к нему вошла буфетчица и со скромнейшим выражением на её 23-летнем личике сказала, что она живёт с Сергеем как с мужем и попросила дать им лазарет, Слава с присущим ему великодушием разрешил это.

Через час их расселили в разные каюты, а через полтора Сергей зашёл в мой кабинет: «Товарищ капитан, зарегистрируйте наш брак с Лидой. Я слышал, что капитанам дано такое право». Я объяснил ему, что на советском судне капитан, к счастью, не может делать это. «Как давно вы знаете Лиду?» — «Уже почти две недели». — «У вас есть время присмотреться друг к другу. Вернёмся из рейса в Клайпеду, и, если всё будет хорошо, распишетесь». Но этого не случилось. Через неделю после выселения из шикарных апартаментов (лазарет — самое большое после капитанской каюты помещение с ванной и туалетом) Лида ушла от Сергея. Он был убит горем, попросил меня поговорить с ней. «С ним скучно», — был ответ. Любовь улетучилась с утратой маленькой бытовой привилегии. Я начинал догадываться, что за пташка эта Лида. Вскоре она стала появляться по вечерам в каюте второго штурмана. Новая любовь?

Лида родила девочку, когда ей было 16 лет. Кое-как закончив ПТУ (на судне всех уверяла, техникум), она оставила ребёнка маме и устроилась в море. Мужчины вошли в её мир лет с 13 играми со сверстниками в подвалах. На судах с экипажем 70–90 человек молоденькую смазливую девчушку многие старались затащить в постель. Она легко меняла партнёров в зависимости от того, чем её соблазняли. Эта привычка к «новизне» так прочно вошла в её мозг, что стала частью её жизни, по-другому она не представляла своё существование. Она пользовалась успехом среди мужчин, не задумываясь, что этот «успех» — её молодость. Познав множество мужчин, Лида непроизвольно изучила разные характеры, разные слабости и достоинства того или иного партнёра и уже легко могла играть с ними, понимая, что всем им в большей или меньшей степени она нужна для секса. Большинство её партнёров было из комсостава — штурмана, механики, люди образованные. Лида, нахватавшись поверхностно рассуждений о житейских мудростях, могла преподнести себя умной девушкой, и каждый слушающий ей верил.

В принципе, она была неглупой и могла неоднократно выйти замуж за хорошего парня, будущего капитана или будущего старшего механика, и сделать жизнь свою счастливой. Но ей уже невозможно было переделать свою психику. Только на короткий период ей кто-то нравился. Она уходила от партнёра до того, как тот узнавал её нутро. Но некоторые всё-таки успевали познать её лучше. На одном из судов БТФ 3-й штурман, молодой, перспективный специалист, связавшийся с нею, вскоре предложил ей пожениться. По приходу в Клайпеду они быстро оформили отпуск и поехали на Украину к его родителям. Лида им понравилась, и началась подготовка к свадьбе. Но вдруг за день до регистрации брака у жениха обнаружилась гонорея. Невеста наградила. Она, готовясь к свадьбе, всё- таки переспала с кем-то. Брак не состоялся.

Вылечившись, Лида попала к нам на судно. Неизвестно, сколько партнёров у неё было, но последний, 4-й штурман, симпатичный литовец, оказался, к несчастью, женатым и имеющим ребёнка. Любовь их длилась около месяца. Они не прятались. Вечерами Лида приходила открыто к Ромасу в каюту, весь экипаж знал об их связи, и, видимо, кто-то об этом сообщил его жене. По приходу в Клайпеду он не увидел на причале среди встречающих своей жены, а когда он пришёл домой, она молча выставила чемодан с его вещами и захлопнула дверь перед его носом: «Иди к своей бл..и. Viso garo! (всего хорошего — лит.)».

Месяца через полтора Лида и Ромас устроились на БМРТ: Лида — прачкой, Ромас — матросом. Это было время, когда «независимая» Литва усиленно «избавлялась» от флота, продавая суда за бесценок на металлолом за границу. И найти место штурмана молодому специалисту, каким был Ромас, было трудно.

В море любовь потихоньку стала увядать. Рассказывают, что Ромас, играя с друзьями в карты, ставил на кон Лиду. Она пошла по рукам. Но в конце рейса она влюбила в себя третьего механика Алексея. Он был женат, имел двоих детей. Жена жила с его родителями в Советске.

…Я встретил Лиду в коридоре отдела кадров. Хотя она и побаивалась меня, но не устояла и похвасталась, что выходит замуж. Алексей купил в заграничном порту дорогое подвенечное платье, и завтра они едут в Советск к его родителям. Родители сказали: «Если ты бросишь семью ради этой бл. и (они уже узнали о Лиде всё) — ты нам больше не сын». Он уехал в Клайпеду и жил у Лиды, вернее, в квартире её мамы. Развод с женой был непрост. Судья отказался разводить его. Нужно было долго ждать следующего заседания суда. Тем временем оба они потеряли работу: их уволили за аморальность. Лида устроилась посудомойкой в кафе, Алексей перебивался случайными заработками. Миф о женитьбе рухнул, деньги кончились, и Алексей, в принципе, стал ненужным.

Прошло несколько месяцев, довольно тяжёлых. Лида любила компании, любила выпить, а выпивши, открыто флиртовала с другими на глазах бедного Алексея, который растворялся в этой угарной пьяной жизни. В один из летних дней они со своими товарищами-собутыльниками устроили пикник в Гируляйском лесу. Пили, веселились, ругались. Лида, не обращая внимания на Алексея, стала целоваться с одним из парней, дескать, Алексей — тьфу, тряпка, я буду с тобой. И тут случилось страшное: Алексей схватил большие ножницы и вогнал их в живот соперника. Была повреждена печень, но, к счастью, врачи спасли парня. А Алексей получил 8 лет тюрьмы. Лида уехала в Германию и стала профессиональной проституткой.

Мне не хочется заканчивать главу о женщинах-морячках этой грустной историей. После развала СССР с подачи сионистских средств массовой информации стало модно говорить, что при коммунистах всё было плохо. Даже были женщины-морячки. Ах, какой позор! Но когда Россия превратилась в израильскую колонию, ничто не изменилось. По-прежнему на судах плавают женщины. Правда, значительно меньшее количество. Потому что судов осталось почти что ничего в сравнении с советским временем.

Я показал чуть грустные, но правдивые истории. В целом же моё капитанское резюме: «Женщина в море — это прекрасно». Присутствие женщины на борту делает судовую атмосферу чуть мягче. Они облагораживают нас, грубых мужчин.

Моряки, не делайте женщин грубыми! Пусть женщины всегда будут прекрасными морскими богинями, пусть они украшают нашу жизнь.

«Женщина — основание всего доброго и прекрасного, она источник жизни и смерти, от неё зависит всё существование человека, ибо она нравственная и естественная опора в его трудах, женщина владеет божественным даром отделить в человеке добрые намерения от злых мыслей, женщина — божественный храм, в котором мужчина весьма легко получает полное блаженство. Покорствуйте женщине, её любовь облагораживает человека, смягчает его ожесточённое сердце, укрощает зверя и делает его ягнёнком» (Евангелие).