ВЗЯТОЧНИК

Когда-то, во времена угасающего Советского Союза, наша Краснобубенская таможня представляла собой милое и тихое патриархальное учреждение. В её штате числились несколько пожилых тёток, которые раз в месяц неспешно занимались оформлением пары ящиков с запчастями, приходившими в адрес Краснобубенского имени Ленина и имени ордена Ленина завода сантехнического оборудования из дружественной Венгрии. Так же покой вышеупомянутых тёток изредка нарушало прибытие личных посылок краснобубенцам, которым посчастливилось завести родственников или знакомых за границей. Таковых в провинциальном Краснобубенске насчитывалось человек пять. Родственники их не особенно баловали, поэтому таможенницы, не обременённые работой, боролись со скукой посредством бесконечных бессмысленных бесед. Руководитель таможни, Семён Михайлович Вышебаба, подвижный мужичок лет шестидесяти, больше всего любил проводить время за чаепитием вместе с подчинёнными в единственном рабочем помещении. Правда, к этому помещению примыкал крохотный кабинетик Семёна Михайловича больше похожий на кладовку. Но Вышебаба уединялся в нём крайне редко, а посетителей у него не было вовсе. Даже, несмотря на пожелтевший от времени график приёма оных, косо висевший на растрескавшейся от старости коричневой двери.

Скорее всего, так бы и продолжалась вся это история ещё много-много счастливых лет. Семён Михайлович, достигнув совсем уж преклонного возраста, с почётом был бы отправлен на заслуженный отдых. И однажды зимним или осенним вечером заявился бы домой, в свою малогабаритную двухкомнатную квартиру, распространяя запах недорогого вина. В руках у Вышебабы тускло поблёскивала бы типовая ваза чешского стекла, да шелестел помятый поздравительный адрес от районного исполкома. Короче, здравствуй пенсия! Здравствуйте, картофельные грядки на даче, долгие прогулки по загаженному собаками и алкоголиками парку, подлёдная рыбалка с соседом Архипычем…

Ветры перестройки (а в провинции она задули много позже чем в двух столицах) всерьёз и надолго испортили здоровье Семёна Михайловича. За новыми реалиями он не поспевал, да, по правде говоря, и не хотел поспевать. Новые реалии тоже не пылали любовью к старорежимному, закосневшему в бюрократических заблуждениях Вышебабе. Пришедшее на смену Семёну Михайловичу «племя молодое незнакомое» вышибло начальника таможни на улицу с грошовой пенсией. Вслед за Вышебабой, шелестя юбками, потянулись немногие уцелевшие таможенные тётушки. Наша таможня, вместе со всем Краснобубенском, вступила в период беспредела и тотального воровства. В стареньком полусонном аэропорту внезапно сделалось оживлённо. Оживлению способствовало открытие рейсов в Стамбул и Пекин. Туда сразу же потянулись нескончаемые стаи «челноков». Кто-то должен их был оформлять в таможенном отношении, пресекать нарушения и начислять пошлину. Начался судорожный набор инспекторского состава. Личный состав таможни пополнили ушлые молодые люди, которых в принципе интересовал один вопрос — сколько денег удастся сегодня «срубить» на том или ином рейсе? Вакханалия продолжалась несколько лет, затем количество «челноков» пошло на убыль. Остались только самые стойкие. Исчезли практически все ушлые молодые люди. Кого выгнали, кто ушёл сам, а кто и получил небольшой условный срок. Старые остепенившиеся таможенники и пришедшие на смену ушлым новички прекратили бандитствовать в открытую. Лихие 90-е закончились…

Начальники на Краснобубенской таможне менялись довольно часто. Людьми они были разными, но в основном, приличными и порядочными. В середине «нулевых» к власти достаточно неожиданно прорвался Евгений Робертович Самурайский. Сам коренной краснобубенец, Евгений Робертович, тем не менее, сделал карьерку в столицах, а восвояси явился уже располневшим важным полковником таможенной службы. Внешность Евгений Робертович имел не выдающуюся — невысокого роста, с бабьим, вечно недовольным лицом. К тому же, нынешний начальник таможни начал рано лысеть. Выпадение волос началось с затылочной части, образовав небольшую аккуратную тонзуру. Втирание в голову репчатого лука, уринотерапия, прочие народные средства Евгению Робертовичу не помогли, он прекратил неравную борьбу и постепенно приобрёл характерный внешний вид странствующего монаха-францисканца.

Возглавив таможню, Евгений Робертович первым делом принялся активно искоренять коррупцию. Деятельность по искоренению оной не принесла каких-нибудь существенных результатов, зато слухи о ней дошли до регионального управления. В управлении Евгения Робертовича пару раз похвалили и поставили в пример начальникам других таможен. Самурайский, решив, что он выполнил стандартный набор необходимых действий, принялся втихаря строить в престижном пригороде для себя и своей семьи дворец в мавританском стиле. Правда, что это за стиль такой, Евгений Робертович понятия не имел. Просто ему очень нравилось красивое словосочетание. Параллельно дворцу, Евгений Робертович строил «вертикаль власти» так как он её понимал. А именно — нижестоящие «носят» вышестоящим, а те, в свою очередь, «носят» ещё более вышестоящим. И все довольны! Ну, разве что, кроме самых нижестоящих. Но кто о них будет думать! Не нравится — па-а-апрашу, на улицу! А там холодно, сыро, галопирующая безработица! На улицу никому неохота. В общем, жизнь более или менее устаканилась и текла своим чередом, как однажды…

Однажды, солнечным майским утром Евгений Робертович как обычно вошёл в свой рабочий кабинет без пяти девять. Настроение было прекрасным, и начальник таможни даже позволил себе тихонько насвистывать популярную мелодию. Портрет президента висел на стене на своём месте, для «мавританского» дворца завезли стеклопакеты, а секретарша Леночка опять надела свою самую короткую юбку! Хо-ро-шо! И тут неожиданно раздался резкий телефонный звонок. Евгений Робертович инстинктивно вздрогнул и с ненавистью уставился на бежевый телефонный аппарат, сиротливо примостившийся на углу шикарного стола из карельской берёзы. Дело в том, что все желающие дозвониться до Самурайского, должны были сперва побеседовать с Леночкой, а уж затем секретарша соединяла особо достойных с Евгением Робертовичем. И только начальник регионального управления, а иже с ним его зам по кадрам звонили ему по прямому номеру. Звонок от высокого начальства почти никогда не сулил ничего хорошего. Неписаное правило сработало и на этот раз.

— Робертыч? — Евгений Робертович услышал в трубке знакомый властный басок заместителя начальника управления по кадрам Петра Константиновича Дуплоноженко.

Самурайский выпучил глаза настолько, насколько это было возможно, вытянулся во фрунт и надел на своё кислое лицо самую радушную из имеющихся в арсенале улыбок. Он, конечно, понимал, что Дуплоноженко не может его видеть, но сила привычки взяла верх.

— Робертыч? — снова повторил Пётр Константинович. — Как там у тебя дела?

Дуплоноженко произносил отчество Самурайского с ударением на второй слог. Пётр Константинович слегка гордился своим простецким происхождением и любил объясняться «народным», как он сам считал, языком.

— Всё в порядке, Пётр Константинович! — голос Евгения Робертовича звучал чисто и звонко. Словно у пионера на утренней линейке.

— Ну и добре! — удовлетворился Дуплоноженко. — Вот шо я хотел тебе сказать…

— Очень внимательно слушаю ваши указания! — Евгений Робертович убрал с лица улыбку и перенастроился на рабочий лад.

— Молодец, шо внимательно! — похвалил Пётр Константинович. — Слухай сюды! Не мне тебе рассусоливать, какая в стране нонче первоочередная задача. Все слои нашего, понимаешь, общества не покладая рук борются со страшным злом — коррупцией. Ведь она, эта самая коррупция, то общество беззастенчиво разъедает! Коррупционеры, понимаешь, обнаглели в конец! А наша таможенная служба — это тоже слой общества! Ведь слой?

— Слой! — поспешно подтвердил Евгений Робертович. — Ещё какой слой!

— От то-то и оно! Через два месяца в управление проверка приезжает из Москвы. Как раз по вопросу противодействия коррупции. Я тут, понимаешь, отчёты полистал из разных таможен, да уразумел, шо ты у нас в этом деле — впереди планеты всей! У тебя и мероприятия регулярно проводятся и зачёты на знание антикоррупционного, понимаешь, законодательства у личного состава принимаются… У других гавриков — полная беда! Так что, опыт пора передавать коллегам. Жди на неделе гостей.

— Гостей? — Евгений Робертович дрожащей рукой ослабил узел галстука.

— Ну да ж, гостей! Направляю к тебе начальника инспекции по личному составу Равиля Галимуллина с группой. Покажешь ему всё, расскажешь. А он уже твой опыт по всей, понимаешь, области разнесёт. Но главное, Робертыч, ты уясни. Работа работой, но и результаты нужны конкретные. Так сказать, плоды! Плоды!

В подсознании Евгения Робертовича не к месту возникла фарфоровая ваза с экзотическими фруктами.

— Кстати, — Пётр Константинович сделал вид, что в последний момент вспомнил нечто важное. — Из центра разнарядка пришла на одно генеральское звание. Вот смекаю, кто ж его достоин у нас в управлении больше всего? У тебя по поводу Кухарькова какое мнение?

Кухарьков занимал должность начальника таможни в соседнем Белореченске.

— Взяточник и пьяница! — поспешно выпалил Евгений Робертович.

— Ну-ну! — Дуплоноженко задумался. — Может оно и так. Ладно, понимаешь, сейчас не до того. К проверке московской след готовиться. А вот опосля её и решим. Кто отличится — тому и пряник!

Пётр Константинович засмеялся своей шутке. Евгений Робертович поддержал его гомерическим хохотом.

— Короче, Робертыч, всё в твоих руках. Действуй! — Дуплоноженко отключился.

Самурайский оттёр пот со лба и рухнул во вращающееся кожаное кресло. Ничего себе задачка! Плоды ему, старому хрычу, подавай! Где их взять? Антикоррупционная деятельность на Краснобубенской таможне, как собственно и на любой другой, сводилась к имитации этой самой деятельности. На бумаге что угодно можно написать. Она, бумага, как известно всё стерпит. Но звание, звание… Евгений Робертович зажмурил глаза и представил, как он идёт по коридорам таможни в генеральском мундире, а все ему кланяются, кланяются… То и дело раздаются крики: «Ваше превосходительство! Не извольте сумлеваться!», «Отец родной!», «Солнце наше ясное!». Впечатлительные женщины падают в обморок, мужчины с достоинством опускаются на одно колено. Самые экзальтированные пытаются поцеловать полу кителя… Да за это можно всё отдать!

Рука Самурайского потянулась к селектору:

— Леночка! Срочно вызови ко мне Яануса, Близнецову, Хамасюка и Гагаева. Да… Костоломчева тоже позови.

Десять минут спустя кабинет начальника таможни заполнился подчинёнными. Почтительно здороваясь, они тихонько рассаживались в соответствие с давно установленной иерархией. Ближе всех к Самурайскому расположился его первый заместитель Ольгерд Юльевич Яанус. Ольгерд Юльевич, здоровенный детина лет сорока пяти, попал в Краснобубенскую таможню по переводу сравнительно недавно. До этого знаменательного события он «таможил» где-то на западных рубежах нашей Родины. На западных рубежах у Ольгерда Юльевича что-то не сложилось. Причиной тому оказалась банальная тяга к спиртному. По прибытии в Краснобубенск Яанус, во избежание повторения сюжета, подшился и неожиданно обнаружил, что у него появилась совершенно неприличная масса свободного времени. Чтобы хоть как-нибудь заполнить образовавшийся вакуум, Ольгерд Юльевич энергично занялся всевозможными преобразованиями на таможне. Так, например, он обязал всех сотрудников носить фуражки. Даже в помещении. Дабы подать пример, Ольгерд Юльевич и сам постоянно показывался на людях в форменном головном уборе. Правда, иногда Яанус забывался (последствия абстинентного синдрома), и вместо фуражки на его голове можно было лицезреть оранжевую бейсболку с надписью «Fuck me, if you want!». Помимо этого замечательного новшества Ольгерд Юльевич изобрёл с десяток новых отчётов, и отныне все подразделения таможни занимались исключительно тем, что ежемесячно полным составом готовили ворох бумаг к указанному Яанусом сроку. Выявлять контрабанду стало просто некогда. К тому же Ольгерд Юльевич, как любой зашившийся алкоголик, очень болезненно относился даже к самой осторожной критике. Если кто-нибудь из подчинённых несмело намекал на явную бредовость указаний первого заместителя, он приходил в возбуждённое состояние, отметал все возражения, а окончанием дискуссии служила фирменная фраза, наводящая на мысль о происхождении предков Ольгерда Юльевича от одного из племён североамериканских индейцев:

— Я — Яанус! Я всё сказал!..

Рядом с Яанусом с независимым видом пристроился Никита Антонович Хамасюк, заместитель начальника таможни по оперработе. Маленький толстый Хамасюк всю свою таможенную жизнь протирал штаны на бумажной работе, но однажды, посредством какой-то невообразимой «загогулины» вознёсся на должность начальника оперативно-разыскного отдела Белореченской таможни. Пока Никита Антонович судорожно пытался вникнуть в суть дела, белореченские оперативники вычислили невиданную по тем временам партию гашиша, которую таджикский гастарбайтер Расул Сайфуллаев пытался протащить через границу в местном аэропорту. Расула Сайфуллаева скрутили, гашиш изъяли, а Никита Антонович, быстро сориентировавшись, бросился на доклад в управление. Наверное, излишне говорить о том, что Хамасюк представил сие задержание как свою личную разработку. Пару месяцев спустя, Хамасюка с повышением перевели в Краснобубенск. Местных оперов он уже по-отечески учил премудростям профессии, а по вечерам запирался в кабинете с особо приближёнными, выпивал «вискарика» и с надрывом исполнял песню «Прорвёмся, решили опера!»

Напротив Никиты Антоновича восседала начальница отдела кадров Светлана Ильинична Близнецова, дама без определённого возраста. Народная поговорка утверждает, что женщины бывают либо умными, либо красивыми. В случае со Светланой Ильиничной поговорка буксовала. Создатель не посчитал нужным наградить её ни тем, ни другим. Зато у Близнецовой было одно несомненное достоинство — безграничная преданность Самурайскому. В глазах Евгения Робертовича оно перевешивало все её многочисленные недостатки.

На ушко Светлане Ильиничне что-то нашёптывал начальник пассажирского отдела Михаил Владимирович Гагаев, статный благообразный мужчина с красивой седой шевелюрой. Михаил Владимирович за свою долгую жизнь в таможенных органах переменил множество мест службы, но нигде надолго не задерживался. А всё потому, что его буквально на части разрывали непримиримые противоречия. С одной стороны Михаил Владимирович беззаветно любил деньги. При виде этих разноцветных купюр Гагаев терял чувство меры, чувство самосохранения и все остальные чувства. Подобно старой тощей крысе, зачарованно идущей на звук дудочки, Михаил Владимирович, вытянув вперёд лапки и закатив глаза, шёл на запах евро-долларов. Учитывая потерю вышеназванного чувства самосохранения, Гагаев частенько попадал в нехорошие истории, но всегда выходил сухим из воды. Его второй чертой была беззаветная, граничащая с фанатизмом, любовь к начальникам всех мастей и рангов. Михаил Владимирович, находясь под воздействием этой любви, с готовностью исполнял любые прихоти своих часто меняющихся руководителей. На такие мелочи как законность или, хотя бы, уместность распоряжения, он никогда не обращал внимания. За что и был ценим всевозможными начальниками, прощавшими ему мелкие шалости и проступки.

Подчёркнуто отдельно от всех в уголке устроился сотрудник службы собственной безопасности Алексей Алексеевич Костоломчев. Алексей Алексеевич напрямую подчинялся лишь своему боссу, сидящему в управлении, поэтому в его отношениях с Самурайским проскальзывало, скажем так, некоторое вольнодумство. Евгений Робертович Костоломчева недолюбливал. Ему всё время казалось, что тот догадывается о строительстве «мавританского дворца». Самурайский ошибался. Костоломчев не догадывался, он был отлично осведомлён о ходе строительства. Кстати, о появлении на стройке заказанных неделю назад стеклопакетов, Алексей Алексеевич узнал даже чуть раньше хозяина.

Оглядев всю свою «королевскую рать», Евгений Робертович постучал карандашиком по бюстику Наполеона, украшавшему стол:

— Я собрал вас для того, чтобы сообщить не самые приятные новости. На днях к нам из управления приезжает начальник инспекции по личному составу Равиль Маратович Галимуллин. Его цель — изучение антикоррупционной деятельности на нашей таможне. Мало того, что мы должны показать товар, так сказать, лицом. Мы должны представить конкретные результаты наших мероприятий. Какие будут предложения?

— У нас вся отчётность в порядке! — похвасталась Светлана Ильинична.

Евгений Робертович нетерпеливо затряс францисканско-монашеской головой:

— Отчётность в управлении читают. Именно поэтому они к нам и пожалуют. Конкретнее!

— Можно собраньице по-быстрому соорудить! — вылез Гагаев. — Заклеймить кого-нибудь! Вон у нас на прошлой неделе инспектор Зайцев нажрался до потери человеческого облика и бегал голый по аэропорту.

— Эка невидаль! — фыркнул Евгений Робертович. — Не то!

— Организуем траурный митинг на могиле Вышебабы! — предложила Близнецова.

— Зачем? — не понял Евгений Робертович.

— Ну, всё-таки первый начальник Краснобубенской таможни, — воодушевилась Близнецова. — Речи будем произносить. Наградим кого-нибудь почётной грамотой. Идейно-патриотическое мероприятие!

— Не то! — снова отмахнулся Самурайский. — Нужен коррупционер! Крупный, матёрый.

Его взгляд неожиданно встретился с взглядом Костоломчева. Алексей Алексеевич едва заметно ухмыльнулся.

«Точно! — подумал Евгений Робертович. — Точно он про „мавританский дворец“ догадывается, сволочь!»

— Откуда у нас матёрым коррупционерам взяться? — лицемерно вздохнул Хамасюк. — Да и потом за пару-тройку дней всё равно операцию по выявлению не подготовишь. Ведь верно, Алексей Алексеевич?

Костоломчев промолчал. На каждого из присутствующих у него компромата было выше крыши. Однако до поры до времени, а вернее сказать, до прямого указания начальства, Алексей Алексеевич держал свои соображения при себе.

— Ладно! — Самурайский прихлопнул полной ладошкой по столу. — Задачу я вам поставил. Время на раздумье — до вечера. И помните, нужны конкретные результаты! Плоды!

Перед глазами Евгения Робертовича опять возникла ваза с фруктами…

Весь день Самурайский не мог ни на чём сосредоточиться. Он отлично осознавал, что если ожидания Дуплоноженко не сбудутся, то не видать ему генеральского звания, как своих ушей. Галимуллина ещё можно умаслить. В баньке с девочками его попарить, деньжат подбросить. С этим проблем не будет. Равиль Маратович, известный во всём регионе под кличкой Пылесос, не гнушался ничем. Пылесосом его прозвали не только за желание «всосать» в себя как можно больше материальных благ, но и в связи с вполне реальной историей. Пару лет назад, будучи ещё начальником отдела инспектирования, он заявился с плановой проверкой в крошечную Нижнелебяжскую таможню. Аэропорта или морского порта в Нижнелебяжске отродясь не водилось. Местные коммерсанты, а попросту говоря барыги, за границу не ездили, предпочитая закупать товар у перекупщиков в крупных городах. Самым же успешным бизнесменом считался шашлычник Рафик Мамедов. Но и он развивал свой бизнес исключительно на внутреннем рынке, игнорируя экспорт-импорт, а, следовательно, и таможню. Исходя из всего этого, нижнелебяжские таможенники еле-еле сводили концы с концами. Проще говоря, жили на одну зарплату. Галимуллин о трудностях нижнелебяжцев слышать не желал. С первого дня своего пребывания в Нижнелебяжске, он прозрачно намекнул начальнику таможни, что если ему не «позолотят ручку», то он выставит таможне неудовлетворительную оценку. Что за этим последует — ясно! Выговоры, отставки, сокращения, лишение и без того копеечных премий. Правда, тщательно изучив деятельность таможни, Галимуллин сообразил, что наказывать нижнелебяжцев не за что. Деятельности-то практически никакой не было! Но идти на попятную Равиль Маратович не собирался. Всё-таки и у него имелись кое-какие принципы! Главный из них гласил: «Прибыл проводить проверку — не моги уехать с пустыми руками!» Несколько дней Равиль Маратович, наплевав на свои прямые обязанности, торговался с прижимистым начальником нижнелебяжских мытарей. Сошлись на недорогом бытовом подарке. Стиральную машину или холодильник нижнелебяжцы не потянули, а поэтому благодарностью Галимуллину за удовлетворительную оценку послужил пылесос «Филипс» стоимостью в пять тысяч рублей…

Требовательный стук в дверь отвлёк Евгения Робертовича от невесёлых мыслей.

— Можно? — в кабинет просунулась бедовая голова Яануса.

— Заходи! — махнул рукой Евгений Робертович.

Яанус взгромоздился на стул:

— Есть идея.

— В смысле?

— Я нашёл коррупционера.

Евгений Робертович внимательно посмотрел на своего заместителя. Нет, подумал Самурайский, он имеет в виду не меня, кого-то другого.

— Вернее, не коррупционера, а человека, который сыграет эту роль! — глуповатое лицо Яануса прямо-таки светилось от восторга.

— Излагай! — поторопил его Самурайский.

— У Гагаева есть заместитель — Гриша Заблудилов. Мы разыграем перед управленческими пантомиму — задержание взяточника. Гриша возьмёт у какого-нибудь барыги деньги, Костоломчев его разоблачит и всё! Результат — на лицо!

Евгений Робертович с сомнением посмотрел на Яануса:

— Ольгерд Юльевич, ты никак расшился?

Яанус обиженно задёргал подбородком:

— Евгений Робертович, сами посудите, присутствовать при выявлении взяточника в режиме, так сказать, онлайн… Такого ещё не бывало! Галимуллин с командой описаются от счастья! А уж Дуплоноженко оценит! Оценит, я уверен!

— Хм… — Евгений Робертович погрузился в раздумья. — А Заблудилов-то согласится?

— Куда он денется, когда разденется! — сострил Ольгерд Юльевич. — Я уже всё обмозговал…

Заблудилова, несмотря на то, что он уже давно разменял пятый десяток, никто не величал Григорием Ивановичем. И для подчинённых и для руководства он оставался Гришей или Гриней. Всё дело заключалось в том, что развитие мозга Гриши остановилось в десятилетнем возрасте на уровне безусловных и нескольких приобретённых условных рефлексов. Гриша умел считать, писать, с грехом пополам читал. Но, будучи племянником всесильного Матвея Борисовича Заблудилова, мэра Краснобубенска, Гриша мог не особенно переживать насчёт своего трудоустройства. Переживал как раз Матвей Борисович. За годы дядиного «мэрства» Гриша сменил с десяток мест. Будучи начальником местной овощебазы, Гриша довёл город до полного отсутствия овощей в магазинах. На посту вице-президента «Краснобуббанка», Гриня умудрился подписать какие-то бумаги, назначения которых он так и не понял. При этом в неизвестном направлении улетучились бюджетные средства. Поруководил он местной гимназией. Тоже недолго. Пользуясь непроходимой тупостью своего директора, завуч на паях с физруком открыли в гимназии ночной публичный дом, в котором проститутками трудились ученицы старших классов. Намаявшись с родственничком, Матвей Борисович обратил свой взор на таможню. Самурайский к мэру относился с трепетом и взял Гришу без раздумий, определив его начальником отдела таможенных процедур. Здесь Гриша затосковал окончательно. Первые два месяца ушли на то, чтобы научиться включать и выключать компьютер. Затем ещё два месяца Заблудилов добросовестно пытался выучить хотя бы наименования тех самых таможенных процедур. Задача оказалась непосильной — процедур оказалось, ни много ни мало, двенадцать. Поскольку голова у Гриши была не резиновая, то запомнить такое гигантское количество информации ему не удалось. Гриша пожаловался дяде на тяжёлые условия труда и через неделю его кинули на новую должность — заместителя начальника пассажирского отдела. Сотрудники отдела таможенных процедур вздохнули с облегчением. Облегчение испытал и сам Гриша. Не утруждая свой карликовый мозг изучением таможенных правил, Заблудилов с особым рвением отдался делу оформления «челночных» рейсов из Турции и Китая. Тут всё было понятно и прозрачно. Перед началом оформления Гриша собирал у прибывших барыг паспорта, а после придирчиво их листал. Если у него получалось найти в паспорте пятидесятидолларовую банкноту, то обладатель паспорта стремительно покидал таможенную зону вместе со своим товаром. Если таковой в паспорте не обнаруживалось, к непонятливому барыге применялись жёсткие меры. Через пару часов вдумчивого досмотра багажа даже самый несообразительный «челнок» приходил к мысли, что лучше немного раскошелиться, чем остаться ночевать в аэропорту со своим барахлом. И всё вроде бы у Гриши складывалось неплохо, но тут внезапно сняли дядю…

— Смелее, Гриня! — с усмешечкой произнесла секретарша Леночка. Ох уж эти секретарши! Всё-то они наперёд знают, обо всём догадываются! — Евгений Робертович тебя ждёт.

Заблудилов тяжко вздохнул, рванул на себя ручку массивной двери и оказался в кабинете начальника таможни. Лица Самурайского и Яануса не предвещали ничего хорошего.

— Здравствуй, Гриша, проходи, — приветствовал Заблудилова Евгений Робертович. — Не тушуйся, присаживайся. У нас к тебе дело.

— Какое? — облизал пересохшие губы Гриша.

— Важное. Очень важное. Скажи, Гриша, ты как к нашей таможне относишься?

— В каком смысле? — не понял Заблудилов.

— В том самом смысле, — перешёл на патетический тон Самурайский. — В том смысле, что таможня для тебя дом родной. Ведь дом?

— Ага, — на всякий случай согласился Заблудилов.

— Следовательно, — сделал вывод Самурайский. — Ты не откажешься помочь своей родной таможне. Совершишь, так сказать, подвиг во имя…

Евгений Робертович пощёлкал пальчиками, но не найдя нужного термина для предмета, во имя которого по его мнению должен был совершить подвиг Гриня, тяжёло налёг грудью на стол и вперил в Заблудилова пристальный взгляд. Гриша затравленно огляделся. Яанус сидел не шевелясь.

— По глазам вижу — совершишь! — поизучав бегающие Гришины глазки, констатировал Самурайский. — Так вот. На днях к нам приезжает с инспекцией из управления товарищ Галимуллин. Будет интересоваться, как у нас обстоят дела с противодействием коррупционным проявлениям. Но более всего Равиля Маратовича беспокоит вопрос: каковы конкретные результаты? Он желает их осязать. Потрогать руками. И вот здесь ты можешь оказать всей таможне гигантскую услугу.

Гриша представил, как Галимуллин трогает его руками и хихикнул.

— Молодец! — Самурайский истолковал смешок Заблудилова по-своему. — Настроение бодрое! В общем, тебе поручается важнейшее дело. Во время прилёта борта из Турции или Китая к тебе подойдёт барыга, сунет в руку деньги. Ты, естественно, возьмёшь, а тут — Костоломчев! Здравствуйте, гражданин, предъявите содержимое карманов! Что тут у вас? Ага, купюры! Пройдёмте! Мы с Галимуллиным будем в дежурке сидеть. Наблюдать всё посредством телекамер. Вот и результат! Осязай, сколько хочешь! Ну как, усвоил?

Гриша ошарашено глядел на начальника таможни.

— А как же я? — наконец вымолвил он. — Меня же того, посадят…

— Никто тебя никуда не посадит! — не слишком уверенно ответил Евгений Робертович. — С ментами мы договоримся. Помурыжат тебя пару месяцев. Там всё забудется, дело спустят на тормозах. А ещё через месяцок мы тебя назад на работу примем. Кстати, открою тебе маленькую тайну. Я жду приказа о присвоении мне генеральского звания. Сам понимаешь, генералу вряд ли в милиции откажут. Так что, не боись, всё будет тип-топ!

— Почему я?! — вдруг взвизгнул Гриша. — Пусть кто-нибудь другой деньги возьмёт! Вот хотя бы Зайцев!

Самурайский поморщился. Он предвидел, что Гриша попробует соскочить.

— Кто такой Зайцев? Рядовой инспекторишка! Жалкий алкаш! Какой смысл в его разоблачении? Нам нужно резонансное дело.

— Если резонансное, — обрадовался Гриша. — То пусть Гагаев совершит этот, как его, подвиг! Он всё-таки начальник отдела!

— Гагаев не может, — терпеливо произнёс Евгений Робертович. — Он занимает слишком высокую должность. Если выяснится, что начальник отдела — взяточник, то это может рикошетом ударить по руководству таможни, то есть по мне. Зайцев — слишком мелко, Гагаев — чересчур громко. Ты, Григорий, идеальная кандидатура.

— Я не хочу, — тихо прошептал Гриша. — Не надо.

— Надо, Гриша, надо, — хохотнул Самурайский. — Я тебе премию выпишу. Большую. Так, ну чего сидим как на похоронах? Ольгерд Юльевич, идите, утрясайте подробности с Гагаевым и Костоломчевым. Мне надо к встрече с Галимуллиным готовиться.

Оказавшись в приёмной, Заблудилов повис на руке Ольгерда Юльевича:

— Пожалуйста, ну пожалуйста… Пусть Зайцев деньги возьмёт. Или Гагаев.

— Хватит ныть! — грубо одёрнул его Ольгерд Юльевич, красуясь перед секретаршей Леночкой. — Всё решено!

— Прошу вас, может, вы сами деньги возьмёте…

Ольгерд Юльевич расправил плечи и гаркнул:

— Прекратить! Брать будешь ты! Я — Яанус! Я всё сказал!

«Яанус он! Кто бы сомневался! — с тоской подумал Гриша. — Вы бы у меня по-другому запели, если бы дядю не скинули…»

Через два дня, к прибытию Галимуллина из краевого центра, было всё готово. Баня с девочками, банкетный зал в ресторане «Центральный» и обработанный Ольгердом Юльевичем Гриша Заблудилов. Равиль Маратович от бани с банкетом дальновидно отказался, отчеты Близнецовой пролистал невнимательно и передал их для изучения прибывшим с ним инспекторам.

— Отчёты отчётами, — глубокомысленно заметил он в беседе с Самурайским. — Но где же…

— Плоды? — подсказал Евгений Робертович. — Будут. Сегодня вечером будут. Наши оперативники, под моим руководством, провели определённую работу. Нам стало известно, что сегодня при оформлении рейса из Стамбула по предварительной договорённости один из коммерсантов совершит перемещение дорогостоящих товаров без уплаты пошлины. Пособником выступает один из наших сотрудников.

— Интересно! — оживился Галимуллин. — И кто же это?

— Сами всё увидите! — скромно потупился Самурайский. — У нас камеры установлены в зале. Мониторы — в дежурке.

Вечером, когда гнусавый голос по трансляции объявил о прибытии рейса № 116 Стамбул — Краснобубенск, действующие лица предстоящей интермедии заняли свои места. Инспекторы жались по углам, стараясь выйти из зоны действия камер. Гагаев спрятался за колонной, подпирающей свод павильона прилёта. Костоломчев, позёвывая, прогуливался перед аэропортом, со скучающим видом разглядывая встречающих. Самурайский с Галимуллиным, затаив дыхание, прильнули к мониторам в дежурном помещении. Близнецова заваривала для них чай. Хамасюк тёрся рядом, преследуя единственную цель — находиться поближе к начальству. В центре зала, едва заметно покачиваясь, стоял главный персонаж — Гриша Заблудилов. Стеклянный взгляд его не выражал никаких чувств. Нижняя челюсть отвисла, из уголка рта на лацкан форменного кителя предательски протянулась тягучая струйка слюны. Причиной временного превращения Гриши в имбецила, без сомнения являлась почти полная бутылка водки, закаченная в воронку Гришиного горла сердобольным Яанусом. А как же без «ста грамм» для храбрости?

Тем временем пассажиры, прорвавшись через пограничный контроль, устремлялись к ленте транспортёра, на которой уже крутились объёмистые тюки, представляющие собой багаж краснобубенских «челноков». Прибывшие с кряхтением стаскивали свои пожитки с ленты и строились в центре зала в колонну. Возглавляла «челночное» сообщество тётка возраста имени товарища Бальзака с высветленной пергидролью дикой причёской. Широкий зад тётки обтягивали зелёные лосины с люрексом. Завершали наряд «а-ля 90-е» туфли на высоченной шпильке. Это была знаменитая Клавдия Поповец, больше известная в торговом сообществе как Мама Клава. О её прибытии в родной город после трёхдневного шоп-тура стало известно заранее, поэтому спектакль со взяткой и был назначен именно на сегодня. Мама Клава просто не могла не оправдать надежды Евгения Робертовича. Она их и оправдала. Произведя нехитрые манипуляции со своим паспортом и, вложив между страницами долларовый пропуск, Мама Клава вихляющей походкой подобралась к раскачивающемуся всё сильнее Грише.

— Господин таможенник! — Мама Клава помахала перед лицом Заблудилова паспортом. — Проверьте, пожалуйста, мои документы!

Гриша с трудом сфокусировал взгляд на гражданке Поповец и икнул.

— Берите, берите! — поощрительно ощерилась Мама Клава. Гриша не отреагировал, лишь увеличив амплитуду своего раскачивания.

— Бери! — зашипел из-за колонны Гагаев.

— Бери! — чуть не заорал прямо в экран монитора Самурайский.

Заблудилов ошалело покрутил головой, пытаясь сообразить, откуда доносятся непонятные звуки, хотел что-то сказать, но тут силы окончательно его покинули. Он протяжно вздохнул, развёл руки в стороны и камнем рухнул на гражданку Поповец. Мама Клава, приняв на себя отяжелевшее Гришино тело, пару мгновений пробалансировала в позе Пизанской башни, а затем с воплем повалилась на пол. В зале начался жуткий переполох, словно чёртик из табакерки, откуда-то выскочил перепуганный Яанус, «челноки» под шумок принялись вытаскивать своё барахло на улицу…

Этим же вечером Галимуллин принял решение свернуть инспекцию и покинуть гостеприимный Краснобубенск. Шлёпая по глубоким лужам, образовавшимся после долгого нудного дождя, он с брезгливой миной на лице слушал блеющую скороговорку Самурайского:

— Равиль Маратович! — Евгений Робертович тщетно пытался прикрыть тело Галимуллина куполом зонтика. — Зачем же такая спешка? Банька готова, девочки, ресторан…

— Ты мне ещё пылесос предложи! — сурово отчеканил Галимуллин. Отряхнув с дорогого костюма капли дождя, он бросил на Самурайского последний испепеляющий взгляд и скрылся в утробе служебного «БМВ»…

Ночью Евгений Робертович долго не смог заснуть, а когда Морфей наконец открыл ему свои объятия, в сон Самурайского бесцеремонно вторгся кошмар. Одетый в грязную фуфайку и рваную вязаную шапочку с помпоном, Евгений Робертович брёл вдоль бесконечной череды урн, периодически ловко выхватывая из их недр пустые бутылки.

Грише Заблудилову, спящему на грязном диване в дежурном помещении аэропорта, снился водопад из пива. Гриша, радостно смеясь, вставал под холодные пенные струи, жадно разевал рот и пил, пил, пил…

 

ДЖОКОНДА

— Знаешь, как меня вчера в управлении поимели? Знаешь? — начальник Краснобубенской таможни Евгений Робертович Самурайский вскочил на ноги, отбросив дорогое кожаное кресло. — Знаешь?

Он судорожно изобразил тазом несколько фрикций, возбуждённо при этом приговаривая:

— Вот так меня поимели! Вот так!

Заместитель Евгения Робертовича по оперработе Никита Антонович Хамасюк сидел напротив шефа ни жив, ни мёртв.

— Чего молчишь, я тебя спрашиваю! — навис над Хамасюком Самурайский. — Три месяца! Три месяца ни одного задержания! Контрабандисты в стране перевелись? Три месяца!

«Три месяца лето, три месяца осень, три месяца зима — и вечная весна!» — некстати закрутилось в голове у Никиты Антоновича.

— Мы работаем, Евгений Робертович, — жалко проблеял он.

— Это не работа! — Самурайский плюхнулся назад в кресло. — Это чёрт те что! Короче, Никита Антонович, сроку тебе — неделя. Если через семь дней ты мне не преподнесёшь на блюдечке серьёзную контрабанду — пеняй на себя! Придётся делать оргвыводы!

Самурайский уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция закончена. Никита Антонович, пятясь и мелко кланяясь, покинул кабинет начальника.

— Досталось? — с усмешкой поинтересовалась в приёмной секретарша Леночка. Хамасюк буркнул в ответ нечто нечленораздельное и рысью поспешил к своим бойцам. Заместитель начальника таможни по оперработе очень боялся итогов вышеупомянутого совещания в региональном управлении. Как оказалось, не зря. Ещё вчера вечером он получил СМС-сообщение от своего знакомца, протирающего штаны в управе. Оно гласило: «Вашего Самурайского целый час жарили во все дырки. Догадываешься за что?» Ещё бы Никита Антонович не догадывался! Совещание-то было посвящено не чему-нибудь, а вопросам усиления борьбы с контрабандой. В этом смысле в Краснобубенской таможне последние несколько месяцев наблюдался определённый застой. То ли контрабандисты сделались более изобретательными, то ли подчинённые Никиты Антоновича стали работать хуже. И если сам Хамасюк предпочитал предполагать первое, то все остальные не без оснований предполагали второе.

Ворвавшись в помещение розыскного отдела, Никита Антонович завизжал прямо с порога:

— Бездельничаете? А меня сейчас только что Самурайский из-за вас поимел! Знаете, как?

Никита Антонович хотел было повторить давешние красноречивые фрикции Евгения Робертовича, но вовремя остановился. Вид дёргающегося маленького толстяка мог вызвать у подчинённых ему оперов смех и, как следствие, падение авторитета. Падения авторитета Никита Антонович допустить не мог.

— Короче! У вас на всё про всё пять дней! Через пять дней на моём столе должна лежать информация о попытке перемещения через границу крупной партии чего-нибудь! В противном случае — придётся делать оргвыводы! Все на улицу пойдёте! В народное хозяйство!

Насладившись произведённым эффектом, Никита Антонович повернулся на каблуках и покинул расположение оперов, хлопнув дверью.

— Что это сейчас было? — поинтересовался оперуполномоченный Пензюшкин. — Ураган «Катрина»?

Сёма Пензюшкин трудился в Краснобубенской таможне уже три года. Правда, в операх числился всего второй месяц. До этого Сёма служил кинологом. Изредка он появлялся в аэропорту вместе с весёлым ушастым спаниелькой и пытался заводить профессиональные беседы с сотрудниками пассажирского отдела. Пассажирщики Пензюшкина всерьёз не воспринимали, постоянно гнали от себя, да ещё придумали ему обидную кличку «Человек-собака». После назначения на должность зама по оперработе Никиты Антоновича Хамасюка, Сёма понял, что это его шанс. Он закрутился вокруг Хамасюка, стараясь почаще попадаться ему на глаза, всячески выражал своё почтение и преданность. Тут как раз в розыскном отделе образовалась вакансия. Никита Антонович и решил попробовать Пензюшкина. Сёма сразу же загордился, купил новый пиджак, сменил, наконец, старые затёртые джинсы на недорогие, но пристойные брюки. Речь его сделалась размеренной, стала полна многозначительных недомолвок и секретностей. К тому же Сёма, сделавшись опером, любой свой спич повадился начинать фразой: «По имеющейся оперативной информации…» Дошло до того, что когда кто-то из сослуживцев на бегу поинтересовался у Сёмы, а сколько времени, то в ответ услышал:

— По имеющейся оперативной информации — без пяти двенадцать.

Рядом со столом Пензюшкина стоял стол другого опера — Ивана Коромыслова. Коромыслов среди оперативников считался старожилом. Год в отделе — не шутка! К своему статусу Иван относился с огромным пиететом. Да что там говорить! Он просто наслаждался должностью оперуполномоченного. Преодолев грань между обычным человеком и опером, Коромыслов некоторым образом оторвался от реальности. Подражая Сильвестру Сталлоне, он никогда, даже ночью не снимал солнцезащитных очков и не вынимал изо рта зубочистку. Подобно Шварценеггеру, вместо слов «до свидания» или «пока», сквозь зубы произносил «I'll be back». Представляясь девушкам, называл себя Жаном, намекая на Жан-Клода Ван Дамма. Но больше всего Коромыслов обожал Чака Норриса и сериал про его проделки «Крутой Уокер». Именно в связи этим сериалом Ивана за глаза называли не иначе как «Крутой УОпер». Коромыслову такое прозвание льстило. Откуда ему было знать, что злые языки расшифровывали «Уопер» следующим образом — умственно-отсталый опер.

— Видать Антонычу серьёзно влетело, — снова подал голос Пензюшкин. — Ну, какие мысли?

— В принципе есть идейка! — пожевал зубочистку Коромыслов. Он порылся в верхнем ящике стола и извлёк оттуда спичечный коробок. — Анаша. Подкинем какому-нибудь дикому таджику в сумку, а потом сразу же сами и найдём.

— Рискованно, — с сомнением покачал головой Пензюшкин. — В «Прибытии» камер понатыкано. Один неверный шаг… А запись с камер просматривать будут по любому. Для закрепления. К тому же Антоныч говорил про крупную партию.

— А ты, Козёл, что думаешь? — Коромыслов повернулся к третьему персонажу, доселе молча раскачивающемуся на стуле в углу.

— С оккупантами не расскавариваю! — ответил тот и демонстративно отвернулся. Того к кому столь неуважительно обратился Коромыслов, звали Альгисом Казлаускасом. Оперуполномоченный Казлаускас, несмотря на то, что по национальности являлся литовцем, отродясь в Литве не был. В Краснобубенск же он в младенческом возрасте прилетел на самолёте из Заполярного Мурманска вместе с папашкой-прапорщиком в одну из военных частей. Годам к двадцати пяти Казлаускас неожиданно возлюбил всё литовское и с презрением стал относиться ко всему русскому. В его речи даже стал заметен характерный прибалтийский акцент, хотя ранее он разговаривал без оного, то есть совершенно чисто. Толчком к таким крутым переменам послужила тайная история, передававшаяся в семье Казлаускасов от отца к сыну. Когда прапорщик Казлаускас (дослужившийся к тому времени до старшего прапорщика) решил, что его сын Альгис уже вырос и в состоянии стать хранителем семейной тайны, он достал из тайника на антресолях маленькую коробочку и начал неспешную повесть. Содержание её заключалось в следующем. Прадед Альгиса Ромуальдас Казлаускас в конце тридцатых годов двадцатого столетия жил-поживал в богатом хуторе под Шауляем в сытости и довольстве. Хозяйство у Ромуальдаса считалось зажиточным. А он и не спорил! Такого количества кур да коров не было ни у кого из соседей! Поэтому на хуторе Казлаускасов трудились полтора десятка батраков, и он подумывал нанять ещё парочку. Но тут пришли русские. Они сказали, что Литва, изнывающая под гнётом буржуазии, теперь пойдёт по социалистическому пути развития вместе со всеми остальными братскими республиками Советского Союза. Ромуальдаса русские назвали кулаком, мироедом и эксплуататором. Коров, кур — отобрали, в его доме организовали клуб, а самого Ромуальдаса вместе с женой и детьми переселили в хлев. Ромуальдасу это не понравилось. По вечерам он курил трубку на лавочке возле хлева, с тоской наблюдая, как в его бывшем доме предаются пьянству его же бывшие батраки. «Проклятые оккупанты!» — шипел он сквозь зубы, но открыто выступать побаивался. Затем настал сорок первый год и его хутор заняли немцы. В жизни Ромуальдаса мало что изменилось. Он по-прежнему обитал в хлеву, а в его доме предавались пьянству новые хозяева жизни. Семью, однако, надо было кормить, и Ромуальдас поступил в полицию. В карательных операциях он не участвовал, но, чтобы чем-то себя занять, пристрастился к самогоноварению. И такой у него неожиданно получился забористый самогон, что на него обратил внимание сам местный гауляйтер обер-лейтенант Линке. За годы продлившейся оккупации Линке приобрёл настоящую зависимость от самогона своего полицая. Однажды, очередной раз напившись зелья Ромуальдаса, он расчувствовался до такой степени, что внёс фамилию Казлаускаса в наградной список особо отличившихся в последнем бою с партизанами. Так Ромуальдас Казлаускас получил от немецкого командования Железный крест второго класса. В сорок четвёртом немчуру прогнали, а обер-лейтенанта Линке хмурые красноармейцы повесили на молодом дубе, росшем у дома Ромуальдаса. Сам Ромуальдас не стал дожидаться разбирательств и сиганул в ближайший подлесок. Примкнув к «лесным братьям», именовавшим себя борцами за свободу, Ромуальдас пробегал по лесам вплоть до амнистии, объявленной в пятьдесят пятом году. Попав под амнистию, Ромуальдас воссоединился с семьёй и вступил в колхоз, правление которого заседало в его бывшем доме. Работал он с огоньком, когда надо выступал с идейно-зрелыми речами, а после того как председателя колхоза шлёпнули бывшие соратники Ромуальдаса по борьбе, сам занял его место и наконец-то оказался в своём родном доме в давно забытом качестве хозяина. Колхоз, возглавляемый Ромуальдасом функционировал плохо, но поскольку другие колхозы оказались ещё хуже, то колхозу Ромуальдаса присвоили звание передового. Товарищу же Казлаускасу к сороковой годовщине Октябрьской революции вручили почётную грамоту, где от всего сердца благодарили его за выдающиеся успехи в деле построения нового коммунистического общества. Перед кончиной Ромуальдас рассказал историю своей жизни сыну и завещал хранить две главные награды в его жизни как семейные реликвии. Так и передавалась из поколения в поколение маленькая коробочка, в которой лежали нацистский Железный крест и почётная грамота Шауляйского обкома партии…

— Это мы, значит, оккупанты? — взвился Крутой Уопер. — Ты…

— Оставь его! — одёрнул товарища Пензюшкин. — Время уходит!

— Ладно, — пробормотал Коромыслов, бросая злобные взгляды в сторону Казлаускаса. — Ничего не попишешь, придётся топать на поклон к Рыбину…

Витя Рыбин, опер Краснобубенского УВД таможенных оперов недолюбливал. Считал их бездельниками и белоручками.

«Сидишь здесь, пыхтишь целыми днями, — с тоской глядя на внушительную стопку дел, занимающую треть стола, думал Рыбин. — А эти красавцы шарахаются себе по аэропорту, да валюту по карманам тырят!»

Дверь без стука отворилась.

— О, Витя, к тебе! — усмехнулся его напарник Кочкин и тут же сбежал по неотложным делам. В кабинете нарисовались Коромыслов с Пензюшкиным.

— Привет, Витя! — протянул Рыбину клешню Крутой Уопер. — Как вообще дела?

— Пока ты не пришёл, всё было нормально! — огрызнулся Рыбин. — Если по делу, то излагайте быстрее! Не до вас!

— Так-то ты с коллегами! — обидчиво протянул Пензюшкин.

— Что-то здесь псиной завоняло! — наморщил нос Рыбин. Пензюшкин нахохлился и умолк.

— Витя, Витя! — примирительно заблажил Коромыслов. — Мы к тебе за помощью, так сказать, как к своему…

— Чем же я, бедный ментёнок, могу помочь гениям оперативной работы? — ухмыльнулся Витя.

— Беда у нас! — пригорюнился Коромыслов. — Дали нам сроку — пять дней. Иначе — труба! Выручи, Витюша, за нами не заржавеет! Подкинь нам какого-нибудь своего «барабана», который возле иностранцев крутится или с нашими «челноками» дела имеет. Подкинь, что тебе стоит? На один разок, не больше!

— Я своими «барабанами» не делюсь! — отрезал Рыбин, но тут ему в голову пришла отличная мысль. — А, впрочем, шут с вами. Записывайте телефон…

На встречу с тайным агентом Рыбина по кличке Жмых, Коромыслов направился в одиночку.

— Понимаешь, Сёма, — втолковывал он Пензюшкину. — Вдвоём идти нельзя, можем спугнуть. А спугнём — Рыбин нам другого «барабана» нипочём не отдаст. Так что…

Человек-собака очень переживал. Он никогда раньше не видел живого «барабана».

— Не боись! — Коромыслов по-отечески хлопнул Пензюшкина по плечу. — На твой век «барабанов» хватит!

Встречу Жмых назначил в дешёвой закусочной «Буэнос-Айрес». Коромыслов предпочёл бы увидеться в самом шикарном заведении Краснобубенска «Мамин Двор», но судя по всему, агент то ли не хотел светиться, то ли был стеснён в средствах. А жаль! Крутой Уопер в мечтах представлял как он небрежно заходит в зал «Двора» и медленно обводит взглядом посетителей. Все, конечно, замирают, с восхищением глядя на подкачанную фигуру таинственного мужчины в непроницаемо чёрных очках. Играет героическая музыка, под которую Уопер медленно движется к столику в самом центре. Садится и щелчком пальцев подзывает к себе официанта.

— Коньяку сто грамм, — лениво цедит он сквозь зубы. — Самого дорогого!

В углу раздаётся шум рухнувшего тела. Это одна из многочисленных красоток, с вожделением взирающих на Уопера, падает в обморок…

— Слышь, клоун, чего застыл? Людей не видишь? Так сыми окуляры!

Замечтавшись, Коромыслов не заметил, что перегородил вход в «Буэнос-Айрес» и мешает грязному забулдыге проникнуть вовнутрь. Он уже хотел надавать пьянчуге по шее, но вовремя вспомнил о предстоящей конспиративной встрече и решил не привлекать к себе лишнего внимания.

Жмыха Коромыслов узнал сразу. «Барабан» притаился в углу. Несмотря на тёплую погоду, воротник его чёрного пальто был поднят, глаза прикрывали такие же очки, как и у оперативника. Когда Уопер расположился за столиком напротив агента, то оставалось только поставить рядом с ними табличку «Здесь проходит встреча опера и сексота».

— Хвоста не привёл? — ежеминутно озираясь по сторонам, спросил Жмых.

— Да вроде нет, — подивился Коромыслов. — А должен был?

— Что интересует? — ещё сильнее завертелся Жмых.

— А что ты знаешь?

— Я? — «барабан» нервно хихикнул. — Я знаю всё и про всех. Тебе что, Виктор Эдуардович про меня не рассказывал? Мы с Виктором Эдуардовичем такие дела крутили! О, тебе и не снилось! Виктор Эдуардович без моих советов ни к одной разработке не приступает! Жмых то, Жмых сё… По правде говоря, я не Жмых. Настоящий мой псевдоним — Супермен Бонд. Но тебе об этом знать не обязательно.

Коварный план Вити Рыбина как раз заключался в том, чтобы отучить таможенников раз и навсегда обращаться к нему с идиотскими просьбами. Агент Жмых, он же Илья Кириллович Пустяков, не первый год состоял на учёте в районном психоневрологическом диспансере. Его манией считались страсть к разоблачению мировых заговоров, громких политических убийств, а так же предсказание природных катаклизмов. Поначалу и сам Рыбин пару раз попался на удочку Ильи Кирилловича, ну а сейчас использовал его для всяких мелких поручений. Вот, например, для оказания «помощи» коллегам из таможни. Жмых, впрочем, был безобидным алкашом и иногда мог принести на хвосте какую-нибудь информашку. К ценной её, конечно, отнести было нельзя, но всё-таки… С дурной овцы, как говорится, хоть шерсти клок.

— Меня интересует контрабанда, — веско произнёс Коромыслов. — О том, что какой-нибудь Петя Дураков собирается протащить через границу пару сумок с дешёвыми кофточками или джинсами, можешь не рассказывать. Мы, опера, такой ерундой не занимаемся. Крупная партия наркоты, оружие, антиквариат…

— Антиквариат, говоришь, — задумался Жмых. — Антиквариат…

— Давай, не томи! — не выдержал Крутой Уопер.

Жмых лицемерно вздохнул и закатил глаза.

— Официант! — догадался Коромыслов. — Два пива!

— Три, — тихо подсказал агент Жмых.

— Чего? А… Три пива, официант! Ну!

— Не нукай! — Жмых, он же Супермен Бонд, расправил плечи, откинулся на спинку стула. Дождавшись, пока официант принесёт пиво, Жмых неторопливо отхлебнул из кружки, ещё раз бросил проверочный взгляд по сторонам и выдал сногсшибательную информацию:

— Завтра один пиндос будет картину вывозить.

— В смысле — американец?

— В смысле — пиндос!

— Что за картина?

— Точно не скажу, но денег стоит, у-у-у! Ты столько бабла зараз в жизни не видал!

— А ты видал?

— И я не видал, — согласился Жмых. — Но — слыхал! Такого антика в Краснобубенске раньше не водилось. Я — отвечаю!

— Откуда информашка?

— Сорока на хвосте принесла! — обиделся Жмых. — Меня Виктор Эдуардович тебе помочь попросил. Я тебе уже и звание досрочное, считай, подарил и медаль. А свои источники раскрывать мне нельзя. Это страшные люди. Будет лучше, если ты никогда о них не узнаешь. Поверь старому бродяге Бонду. Да, кстати, раз уж ты собрался уходить, закажи ещё пару кружечек…

Хотя на часах уже стукнуло десять вечера, в кабинете розыскного отдела Краснобубенской таможни горел свет. Сёма Пензюшкин нервно ходил из угла в угол. Альгис Казлаускас, коверкая русские и литовские слова, второй час пытался разучить народную литовскую песню «Ой ты мой дубочек». В песеннике было указано, что про дубочек положено петь протяжно. Казлаускас чётко следовал инструкции, в связи с чем у бедолаги Пензюшкина уже довольно давно ныли зубы.

— Да заткнёшься ты или нет! — наконец не выдержал Сёма. — Чтоб тебя твои литовские черти в ад унесли!

— С оккупантами не расскавариваю! — мимоходом отозвался Казлаускас, продолжая терзать «Дубочек».

— Чудила нерусская!

— Кто чудил-л-ла?

— Тихо, горячие литовские парни! — в кабинет эффектно вплыл Коромыслов. Ссора между Пензюшкиным и Казлаускасом затухла, не успев как следует раскочегариться.

— Ну! Ну!!! — не выдержал Человек-собака.

— В цвет! — модно, по-сериальному, отчитался Коромыслов. Зубочистка эффектно совершила путешествие от левого уголка рта к правому. — Есть тема, Сёма! Есть!..

Рейсы на вылет начинались в пять часов утра. Первым бортом, покидающим сонный Краснобубенск, значился Франкфурт. Американец с картиной вполне мог вылетать на нём. Весь состав розыскного отдела патрулировал аэропорт. Отдел, непосредственно занимающийся оформлением пассажиров, в известность было решено не ставить.

— Не доверяю я этим взяточникам! — вынес вердикт Никита Антонович Хамасюк. — Раскроемся — сорвут операцию!

Срывать операцию, как выяснилось, было некому. Из всей дежурной смены в зале «отправления» идентифицировался всего лишь один инспектор — Зайцев. Страдая тяжким похмельем, Зайцев уныло измерял неверными шагами «зелёный» коридор. На пассажиров он принципиально не обращал никакого внимания.

Между тем регистрация на Франкфурт закончилась. Далее заторопились туристы на Париж и Берлин. Никакого американца с антикварной картиной не наблюдалось.

— Смотри мне, Коромыслов! — прошипел Никита Антонович. — Не будет америкоса и тебя… не будет!

«Ну, Жмых! — занервничал Крутой Уопер. — За всё ответишь, падла!»

И тут, под звон невидимых колоколов, в павильон отправления вошёл высокий представительный мужчина средних лет. В руках мужчина держал некий предмет (метр на полтора), завёрнутый в промасленную бумагу.

— Он! — выдохнул Человек-собака. — Гадом буду, он!

Мужчина, одаривая окружающих белозубой улыбкой, проследовал на таможню. Миновав икающего Зайцева, он устремился к стойке регистрации.

— Берём! — подал команду Хамасюк.

— Всем стоять! Работает ОМОН! — зачем-то заорал Пензюшкин. Пассажиры замерли в различных позах, напоминающих детскую игру «Море волнуется…». Казлаускас схватил мужчину за руку, Коромыслов вцепился в обёрнутый бумагой предмет.

— Предъявите содержимое! — Хамасюк, расставив короткие толстые ножки, встал перед иностранцем, загородив тому путь к стойке регистрации.

— О-о! — заулыбался потенциальный контрабандист. — What's happen?

— Надо бы по-английски с ним поговорить, — решил Хамасюк. — Пензюшкин, ты язык в школе учил? А ну, попробуй!

Сёма прокашлялся и подступил к нарушителю:

— Ты… то есть вы… это… опен! — он задумался и неуверенно добавил. — Плиз!

— О! — сказал американец. — Of corse!

Он легко сбросил бумагу, и перед глазами оперов предстала… «Джоконда». Та самая «Джоконда» небезызвестного Леонардо да Винчи.

— О-па! О-па! — запричитал Коромыслов. — Я знаю, мля! Этой картине цены нет! Как бишь её? «Джоконда»!

Хамасюк обнюхал полотно:

— Действительно, «Мона Лиза»!

— Да нет, не «Мона Лиза», а «Джоконда»! — поправил его Коромыслов, а про себя подумал: «Видать Антоныч в искусстве ни бум-бум!»

— Что-то она у вас слишком широко улыбается! — заметил подошедший Зайцев.

— Ты вообще молчи! — обиделся за «свою» картину Крутой Уопер. — Ещё разберёмся, как ты её пропустил!

— Насколько я знаю, — вмешался Казлаускас. — «Джоконда» висит в Лувре.

— В Лувре? — переспросил Пензюшкин. — Где это?

— В Париже.

— В Париже? Так что, мы транснациональную ОПТ раскрыли! — восхитился Пензюшкин. — Никита Антонович, надо в Интерпол звонить!

— Я новости вчера по ящику смотрел, — снова влез Зайцев. — Там про кражу «Джоконды» ничего не было.

— Так тебе сразу всё и скажут! — сарказму Пензюшкина не было предела.

— Sorry! — вдруг запричитал забытый всеми американец. — Sorry, it is grotesque! Joke!

— Разберёмся! — процедил Коромыслов. Так говорили герои его любимого сериала.

— I need a consul! — застонал американец. Он не понимал, что происходит, но то, что эти люди его сильно не любят…

— Евгений Робертович! — орал в мобильную трубку Хамасюк. — Можете доложить в управление. Силами моих подчинённых задержана всемирно известная картина — «Джоконда». Она же, «Мона Лиза». Прошу связаться с Интерполом и выяснить, когда бесценное творение живописи похищено из парижского музея. Из какого? Из Лувра, конечно! Обнаружено мною, Хамасюком Никитой, а так же группой оперативных работников. Фамилии? Не важно! Люди не за премии работают, а за совесть! Да, америкосу вызвали консула. Сейчас притащится. Только что он скажет? Картина на лицо! То есть, на лице! Да нет, я не пьян, просто радуюсь!

— Никита Антонович! — браво доложил Пензюшкин. — За экспертом машину отправили.

— Отлично! — Хамасюком овладело деловое возбуждение. — Давайте-ка американца поспрашаем, пока он горяченький.

Вперёд вытолкнули Пензюшкина, как носителя языка.

— Э-э, мистер Слаун, — заглянув в синий паспорт американца, начал Сёма. — Вот из ёр нейм?

— Слаун, — слегка удивившись, ответил контрабандист. — Джордж Слаун.

— Гуд! — Человек-собака показал мистеру Слауну большой палец. — Хау олд ар ю?

— Fifty, — пожал плечами Слаун.

— Ты про картину, про картину его спроси! — не выдержал Хамасюк.

— Айн момент! — жестом успокоил начальника Пензюшкин. — Где, то есть вере из ю взять э картина? Ху из ваши сообщники?

— Поаккуратней, без мата, — попросил Хамасюк. — Интурист, всё-таки.

Американец беспомощно переводил взгляд с Пензюшкина на Хамасюка и обратно:

— What do you want?

— Чего он говорит? — снова не выдержал Никита Антонович. — Кто сообщники?

Пензюшкин подумал, молча пошевелил губами:

— Хитрый гад! — наконец сообщил он свою версию перевода. — Запутывает!

Тем временем регистрация на борт мистера Слауна закончилась. Он запаниковал и попытался объяснить этим русским, что он не нарушал никаких законов и просто хочет улететь на Родину.

— Нервничает, — удовлетворённо констатировал Хамасюк, наблюдая за американцем. — Это хорошо. Скоро колоться начнёт.

У входа в зал отправления послышался какой-то шум.

— Никак из консульства прибыли, — усмехнулся Зайцев. — Начистят вам сейчас задницу, ребята!

К живописной группе «Хамасюк и компания» энергично приближался розовощёкий блондин в дорогом костюме. Одновременно с ним в зал вползла согбенная старушка с палочкой. Красный вязаный берет, венчающий маленькую голову придавал старушке неуловимое сходство с грибом.

— Я есть представитель американское консульство Чарли Блэк, — отрекомендовался блондин. — В чём есть проблема?

— Проблема? — Никита Антонович эффектным жестом указал на распластанную на досмотровом столе «Джоконду». — Я бы сказал, проблемища, мистер Блэк!

Блэк быстро переговорил о чём-то с мистером Слауном. На его лице появилась торжествующая улыбка, которая очень не понравилась Хамасюку.

— Господа таможенники, — Блэк подошёл к бесценному шедевру живописи. — Это есть копия, шарж. Ненастоящий картина. Мистер Слаун купить её на улице за двадцать долларе оф зе Юнайтед Стейтс!

— Копия, говорите? А как вам это! — Коромыслов потыкал мизинчиком в угол картины. — Вот же подпись автора! Надеюсь вам известно имя Леонардо да Винчи?

— Ес, известно, — Чарли Блэк поскучнел. Настало время торжествовать Хамасюку.

— Кстати, вот наш эксперт! — он снова применил эффектный жест, указывая теперь на добравшуюся до участников событий старушку. — Знакомьтесь, Ираида Кондратьевна Глинка.

Ираида Кондратьевна работала смотрительницей Краснобубенского краеведческого музея. Не Бог весть что, однако, другого специалиста под рукой всё равно не было. Ираида Кондратьевна брезгливо осмотрела «Джоконду».

— Ну как? — Хамасюк отвёл в сторону эксперта.

— Скажу вам как краевед краеведу, — зашептала старушка. — Это не «Джоконда». То есть, конечно, «Джоконда», только не та, не настоящая.

Хамасюк почувствовал как почва уходит из под его ног.

— Посмотрите внимательнее, Ираида Кондратьевна, прошу вас. Вот ведь подпись самого Леонардо…

— Никита Антонович, вы что полагаете, что Леонардо в 16 веке подписывал свои картины на русском языке? И потом, «Джоконда», если я не ошибаюсь, написана на доске, а здесь что?

— Что? — Хамасюк уже понял, что это конец.

— Что… Картон, милостивый государь! Стоило меня беспокоить в такую рань! Да, вспомнила! Такие поделки у нас в парке перед музеем Гоша Ляхницкий малюет. Иностранцы хорошо покупают. Может «Данаю» состряпать, может «Девятый вал». И, главное, деньжищи бешеные за каждую мазню зашибает!

— Двадцать долларов? — обречённо спросил Хамасюк.

— Во-во! Я и говорю — бешеные деньжищи! — старушка осуждающе покачала головой.

— Никита Антонович, — подобрался сзади Коромыслов. — Самурайский!

Действительно, в зале, претендуя на свою порцию славы, появился начальник таможни.

— Ну, показывай, что тут у тебя за контрабанда века! — Евгений Робертович довольно потирал руки. — Кстати, только что разговаривал с начальником управления. Ипполит Аристархович в восторге. Уже отдал поручение связаться с Интерполом, с газетчиками. Сверли дырку для ордена, Никита Антонович!

— Не надо, — слабо просипел Никита Антонович. — Не надо газетчиков.

— Ну-ну, не смущайся! Скромность в данном случае неуместна!

Признав в Самурайском самого главного, к нему подскочил Чарли Блэк:

— Извинить, сэр, кто компенсировать потерю денег за билет мистер Слаун?

— Прокуратура компенсирует! — пошутил Самурайский и громко засмеялся. Его смех прозвучал в тишине одиноко. Он с удивлением уставился на притихшего Хамасюка.

— В чём дело, Никита Антонович?

— Видите ли, Евгений Робертович, — Хамасюк боялся поднять глаза на начальника. — Произошло, так сказать, недоразумение. Ошибка, в некотором роде, произошла.

— Какая ошибка? — севшим от гнева голосом протянул Самурайский. — Лучше тебе сейчас сказать, что ты меня разыгрываешь! Ипполит Аристархович в Москву доложил. Ты это понимаешь?

— Я не виноват! — вдруг завизжал Хамасюк. — Это всё Коромыслов! Коромыслов! Сволочь!

Коромыслов побелел лицом и попятился к выходу. Не заметив Казлаускаса, стоявшего посреди зала с открытым ртом, Крутой Уопер запнулся о его ногу, нелепо замахал руками, а затем обречённо рухнул спиной на забытую всеми «Джоконду» пера Гоши Ляхницкого. «Джоконда», побалансировав на досмотровом столе, медленно повалилась на пол. В пути она задела острый угол и с противным треском порвалась в районе знаменитой улыбки.

— О-о! — слегка огорчился мистер Слаун. — My painting!

— Ничего, ничего! — засуетился Самурайский. — Вам новую нарисуют!

Он сурово воззрился на Хамасюка:

— Ведь нарисуешь, Никита Антонович? Международный скандал нам ни к чему!

Хамасюк с готовностью кивнул. В своей жизни он нарисовал один-единственный рисунок. В детстве. И тот на заборе. Рисунок представлял собой неровный круг с точками-глазами и прямой линией-носом. Посвящён он был местному хулигану Жорке Молчанову, который часом раньше нанёс маленькому толстому Никитке Хамасюку ощутимые побои. Под портретом Жорки двоечник Никитка изобразил поясняющую надпись: «Жорка — пидарас».

— Ладно, — подвёл неутешительный итог Евгений Робертович. — Пойдём ко мне в кабинет, Никита Антонович. Сейчас придётся докладывать Ипполиту Аристарховичу. Мне бы хотелось, чтобы ты вместе со мной выслушал то, что он скажет по этому поводу. Думается, слова будут сплошь нецензурные. Про оргвыводы я даже заикнуться боюсь…

Никита Антонович вдруг вспомнил эффектные фрикции Евгения Робертовича.

«Вот так, вот так меня поимели!» — приговаривал тот, играя широким тазом.

Неожиданно всё ниже пояса заныло.

«Ну, блин! — подумал Никита Антонович. — Опять простатит разыгрался! Или не простатит? Или предчувствие? Что ж, авось выкручусь. Но то, что потом я сделаю с Коромысловым…»

Хамасюк, плотоядно хмыкнув, представил то, что он сделает с Коромысловым и его настроение значительно улучшилось. Он бросил последний взгляд на валявшуюся в грязи «Джоконду». Итальянская девушка, несмотря на причинённые ей увечья, продолжала таинственно улыбаться Никите Антоновичу разорванным ртом.

 

ДЕНЬ ЗДОРОВЬЯ

— Как появится Близнецова — сразу ко мне! — распорядился начальник Краснобубенской таможни Евгений Робертович Самурайский, проходя утром через приёмную.

— Поняла, Евгений Робертович! — взмахнула ресничками секретарша Леночка.

Начальница отдела кадров таможни Светлана Ильинична Близнецова на два дня уезжала в краевой центр для того, чтобы принять участие в семинаре для руководящего состава кадровых служб региона. На семинаре планировалась масштабная речь самого Петра Константиновича Дуплоноженко, заместителя начальника управления по работе с кадрами. Вот о его-то выступлении Самурайский желал послушать в первую очередь. Вся остальная болтовня выживших из ума кадровиков из других таможен региона интереса не представляла.

— Евгений Робертович? — по селектору прошелестел слегка искажённый голос Леночки. — К вам Светлана Ильинична.

— Запускай! — нетерпеливо распорядился Самурайский и откинулся в своём любимом вращающемся кресле.

В кабинет, быстро переставляя короткие кривые ножки, вбежала Светлана Ильинична.

— Здравия желаю, Евгений Робертович, — изображая этакую немолодую амазонку в погонах, пропела Близнецова. — Разрешите доложить?

«А у неё действительно очень противный голос!» — с лёгкой неприязнью подумал начальник таможни. — «И прав, конечно, Яанус. Похожа Света Близнецова на крысу. Ох, как похожа!»

— Семинар оказался очень продуктивным, — бубнила в это время Светлана Ильинична. — Начальник отдела кадров Белореченской таможни Пескоструев предложил…

— Меня не интересует Пескоструев и вся его Белореченская таможня! — отрезал Евгений Робертович. Близнецова испуганно затихла. — О чём говорил Дуплоноженко?

— Дуплоноженко? Пётр Константинович посвятил часть своего доклада борьбе с коррупцией…

«Как меня достала борьба с коррупцией! — тоскливо подумал Евгений Робертович. — Хорошо, что у нас хотя бы имитация этой борьбы имеется. Спасибо Близнецовой! Хоть и крыса, да не простая помоечная! По отчётам-то у нас всё тип-топ».

Взгляд Евгения Робертовича потеплел.

— Но основной мотив доклада — это повышение внимания руководства таможенных органов к укреплению здоровья личного состава, а шире, к здоровью нации! — продолжала Близнецова. — В этой связи предложено в ближайшее время организовать на каждой таможне региона так называемые Дни здоровья. На Дне здоровья проводить спортивные состязания, весёлые конкурсы, эстафеты и так далее. Пётр Константинович взял дело под свой личный контроль.

— Ну, если Пётр Константинович лично… — Самурайский выпрямился в кресле. — Значит, времени у тебя, Светлана Ильинична, кот наплакал! Срочно — план Дня здоровья, список мероприятий, участников… Чего сидим? Время пошло!

— Так я и хотела! — заторопилась Близнецова. — Пескоструев предложил объединиться с белореченскими. У них под городом база прикормленная. Бывший пионерский лагерь имени Павлика Морозова. Удобства, конечно, не ахти, но поле футбольное есть, домики для ночёвки. Можно даже соревнование устроить! Краснобубенская таможня вызывает Белореченскую. А?

— Можно-то можно, — поразмыслил Самурайский. — Только мы должны победить! За это тоже ты будешь отвечать. Свободна!

Мозг Евгения Робертовича принялся лихорадочно скрипеть. Победа над белореченскими ему была необходима как воздух. В других областях краснобубенцы последнее время не блистали, так хотя бы здесь урвать скупую похвалу, благосклонный взгляд начальства, а там, глядишь, и до генеральского звания недалеко! Правда, о генеральском звании думать пока рановато. Особенно после истории с «Джокондой». Евгений Робертович с содроганием вспомнил тяжёлую беседу у начальника управления, самого Ипполита Аристарховича Гуся. А всё этот Хамасюк со своими дебилами! Надо же было перепутать мировой шедевр живописи с жалкой подделкой спившегося городского мазилы Ляхницкого! И ладно бы просто перепутал! Так ведь раззвонить успел по всей стране! Говорят, что когда в Москве узнали все подробности этой замечательной операции, хохотали так, что даже забыли наказать Ипполита Аристарховича. Зато Ипполит Аристархович всепрощением не страдал. Он вызвал к себе Евгения Робертовича и в течение часа смачно, со вкусом рассказывал Самурайскому всё, что он о нём думает. Причём в выражениях, самым печатным из которых было «тупой вислозадый кретин», начальник управления по понятным причинам не стеснялся. Евгений Робертович, впитав критику руководителя, не преминул поделиться ею со своим многострадальным заместителем по оперработе. Никита же Антонович в свою очередь, злобно урча, «отодрал» личный состав розыскного отдела. Решено было для пущей острастки уволить кого-нибудь из оперов. По логике, гнев Самурайского и Хамасюка следовало направить на Крутого Уопера Коромыслова. «Ценную» информацию о перемещении через границу «шедевра» в таможню притаранил именно он. Однако Хамасюк давно хотел избавиться от другого оперативника, Казлаускаса. Поэтому, ничтоже сумняшеся, обвинил во всех смертных грехах новоявленного литовского националиста. Казлаускаса настолько возмутила несправедливость грядущего наказания, что он даже лишился с таким трудом приобретённого прибалтийского акцента. Затем он пригрозил Хамасюку, в случае его увольнения, написать «телегу» в прокуратуру. В «телеге» Казлаускас пообещал выкатить обвинение Хамасюку в разжигании национальной розни. Хамасюк прокуратуры убоялся и начал приглядываться к двум своим другим операм. Но те, последовав примеру Казлаускаса, тут же туманно намекнули на возможность возникновения межнационального конфликта и с ними. Коромыслов между делом сообщил, что его дедушка — удмурт, а у Сёмы Пензюшкина обнаружились каракалпакские корни. В общем, пришлось ограничиться банальными выговорами…

— Вызывали, Евгений Робертович? — в кабинет Самурайского заглянул первый заместитель начальника таможни Ольгерд Юльевич Яанус.

— О Дне здоровья слышал? — Евгений Робертович обошёлся без приветствий.

— Разумеется! — поспешно закивал головой Ольгерд Юльевич. — Близнецова как с цепи сорвалась! Ни о чём другом говорить не может. Придумывает весёлые конкурсы.

— Конкурсы конкурсами, — голос Евгения Робертовича настраивал на серьёзный лад. — Тут дело в другом. Мы должны обязательно обставить по всем статьям этих белореченских недоумков. Вопрос — как это сделать?

— Как? — осмелился переспросить Яанус.

— Я тебя спрашиваю — как? — раздражённо запыхтел Самурайский. — Думай! И помни, твой контракт через полгода заканчивается, а нового контракта может и не быть. Усекаешь?

Ольгерд Юльевич громко сглотнул слюну. Самурайский надавил на самое больное место.

— Надеюсь, до завтрашнего утра ты изыщешь способ посрамить белореченских, — усиливал нажим Евгений Робертович. — Кстати, автобусы закажи. Не пешком же нам до Белореченска топать, в самом деле…

Ольгерд Юльевич покинул кабинет начальника таможни в разобранных чувствах. Сотрудники Белореченской таможни были известны на весь регион своими спортивными достижениями. Их главный кадровик Пескоструев, сам бывший бронзовый призёр городских соревнований по городкам среди детской возрастной группы, подбирал людей на службу исходя из их физических данных. Оттого-то все белореченские как на подбор — плечистые, румяные, кровь с молоком! Не таможенники, а сборная какого-нибудь ЖЭКа номер 13! Одно дело в шашки посостязаться или в шахматы, а тут — День здоровья! Ну, как таких бугаёв посрамить? Хотя и в шахматы, положа руку на сердце, тоже было бы трудновато…

В состоянии задумчивости, Ольгерд Юльевич и не заметил, как забрёл в павильон «Отправления» Краснобубенского аэропорта, благо он находился в ста метрах от административного здания таможни. Спешивший куда-то пассажир пребольно задел его здоровенным чемоданом. Яанус уже хотел облаять наглеца, но тут его внимание привлёк инспектор пассажирского отдела Зайцев. На лице неуверенного покачивающегося посреди зала Зайцева блуждала бессмысленная улыбка, у покрытого бурыми пятнами кителя не хватало двух пуговиц, фуражка еле держалась на затылке. Всё говорило о том, что инспектор давно и безнадёжно пьян. Ольгерд Юльевич, нехорошо скалясь, медленно направился к нарушителю производственной дисциплины. Подсознание уже рисовало в его воспалённом мозгу сладострастные картины расправы над Зайцевым, и вдруг… Счастливая мысль буквально пронзила всего Ольгерда Юльевича от пяток до макушки. Перед глазами чётко и ясно встало искомое решение проблемы. Зайцев, сам того не подозревая, был спасён…

— Хорошо, понятно! — нервически теребя раскрасневшееся ухо, бормотала Светлана Ильинична. — Перетягивание каната, волейбол… А дальше что? Перетягивание каната! Уже было. Может, вольная борьба? Нет, не подходит.

Весёлые конкурсы и комические эстафеты придумывались как-то вяло. Неудивительно. Мысли Близнецовой постоянно заполняли назойливые эротические фантазии. Размышляя о соревнованиях, она упорно воображала себе массовый конкурс на самый могучий мужской половой орган. Интереснейшей и самой занимательной Светлане Ильиничне представлялась эстафета под условным названием: «Кто быстрее разденет Свету Близнецову». Ну, а недвусмысленные сцены предполагаемого состязания «Эх раз, ещё раз, ещё много-много-много раз» просто-таки вызывали сладкую истому и повышенную потливость. Дело в том, что у Светланы Ильиничны, женщины как принято говорить, постбальзаковского возраста, к тому же не обладающей модельной внешностью, уже лет десять не было секса. Возможно, секса у неё не было даже больше десяти лет, но Близнецова давно сбилась со счёта и заморозила отсутствие отношений с мужчинами на этой круглой цифре. Однако, несмотря на застарелую половую неудовлетворённость, задание Самурайского следовало выполнить как можно быстрее. Светлана Ильинична покопалась в своей памяти и та услужливо подсказала, что в одном с Близнецовой городе живёт её бывшая одноклассница Зойка Смирнова, которая неутомимо трудится тамадой на свадьбах. А кто, как не тамада знает всё о весёлых конкурсах? Один звонок и можно докладывать начальнику. Всё-таки жаль, что не удастся протолкнуть состязание «Эх, раз, ещё раз…», но Самурайскому оно точно не понравится…

— Ну что ж, идейка не дурна! — Евгений Робертович довольно щурился. — Только здесь нужно внимательно следить за воплощением.

— Мы будем стараться! И я, и Хамасюк, и Близнецова! Не подведём, Евгений Робертович!

Ольгерд Юльевич подался вперёд всем телом и преданно ел глазами Самурайского. Только что начальник таможни одобрил его идею по поводу победы над белореченскими. Она состояла в следующем. На День здоровья закупается огромное количество спиртного. В виде дружеского подарка спиртное подсовывается слабым на алкоголь белореченцам, те нажираются и проигрывают все эстафеты с волейболами вчистую. Местный таможенный технарь Коля Блятко снимает на видеокамеру пьяные толпы белореченских вперемешку с недоуменными красивыми лицами трезвых краснобубенцев. Письменный отчёт вместе с видеокомпроматом ложится на стол Петра Константиновича Дуплоноженко и всё! Аллес! Самурайскому — почёт, начальнику Белореченской таможни Кухарькову — конец карьеры! Кухарьков, как потенциальный конкурент, был особенно ненавистен Евгению Робертовичу, поэтому мысль об унижении врага показалась ему наиболее приятной.

— Действуйте! — благословил Яануса Самурайский. — Приобретайте водку. Думаю, ящиков десять будет в самый раз!

— Лучше пятнадцать! — поддал жару Ольгерд Юльевич. — Или двадцать!

— Пусть будет двадцать! — великодушно разрешил начальник таможни.

Ольгерд Юльевич понимающе захихикал:

— Деньги прикажете в бухгалтерии получить?

— Что? — Самурайский с лёгким недоумением взглянул на своего зама. — Какие деньги?

— Э-э-э… — проблеял Ольгерд Юльевич. — Я просто так спросил… Случайно…

— Можешь идти! — отчеканил Евгений Робертович. — Не задерживаю!

— Короче, — часом позже Ольгерд Юльевич, лицемерно вздыхая, рассказывал Хамасюку. — Я его спрашиваю, откуда деньги брать на спиртное? В бухгалтерии? А он — в какой ещё, мать-перемать, бухгалтерии! За всё платит Хамасюк! Я, понятное дело, весь в удивлении! Говорю, как Хамасюк?

— Да, как Хамасюк? — эхом отозвался Никита Антонович.

— Вот я и говорю! — расчувствовался Яанус. — А он слышать не хочет! За «Джоконду» пускай ответит, кричит! Пускай, мол, свой косяк заглаживает!

— Двадцать ящиков водки! — возмутился Хамасюк. — Я всю таможню поить должен? Ну, нет! Сейчас пойду к Самурайскому! Пусть объяснится!

— Не советую, — узкий лоб Ольгерда Юльевича прорезали глубокие морщины. — Вот по-дружески не советую, Никита Антоныч! Шеф злой как собака! Не помнишь, говорит, когда у Хамасюка контракт заканчивается? Нового контракта может и не быть!

Услышав про контракт, Хамасюк моментально сдулся. Он покряхтел, бесцельно похлопал себя по карманам, звучно сморкнулся в несвежий носовой платок:

— Ольгерд Юльевич, не знаешь, где водку можно подешевле взять?..

Выезд в Белореченск запланировали на выходные. Утром в субботу перед зданием Краснобубенской таможни, поскрипывая от старости, затормозили два видавших виды «ЛиАЗА». Собравшийся к указанному времени народ засуетился, высматривая места получше. Отдельно от всех торчал надутый, словно хомяк, Никита Антонович. Он бдительно охранял двадцать ящиков со стратегическим тайным оружием против белореченских, сиречь, с водкой.

— День здоровья обещает запомниться бурным весельем! — заметил проходивший мимо инспектор Зайцев.

— Это, б… уже не День здоровья, — отозвался его коллега по пассажирскому отделу Глеб Красота. — Это День потери здоровья!

Глеб был известен в таможне высоким ростом, любовью ко всем женщинам без учёта возраста и социального статуса, а также редкой способностью высказывать свои мысли с минимальным использованием нормативной лексики.

— Давайте, проходите! — неприязненно пробурчал Никита Антонович. — Не про вашу честь!

— Да не больно-то и надо! — Зайцев помахал перед носом Хамасюка полиэтиленовым пакетом. В пакете соблазнительно зазвенело.

— Ух-ты, ё… твою мать, б… на х…! — выразил своё восхищение Красота.

— Так и я про то же! — согласился Зайцев. — Пойдём, нам Блятко места занял!

У облупившегося таможенного крыльца, бросая друг на друга недружелюбные взгляды, дежурили начальник пассажирского отдела Михаил Владимирович Гагаев и его новый заместитель Ленинид Агафонович Исикевич. Предыдущего гагаевского зама, Гришу Заблудилова, из таможни выгнали с «волчьим билетом». В приказе об увольнении красовалась следующая формулировка: «Уволить в связи с потерей человеческого облика во время проведения мероприятия государственной важности». Ленинида же Агафоновича прислали из управления. Для него сей шаг выглядел явным понижением. В чём-то там Ленинид Агафонович проштрафился. Не сильно, но достаточно для обидного перевода. Впрочем, Исикевич, несмотря на свою относительную молодость (ему ещё не стукнуло и сорока), считался опытным аппаратным бойцом. Отлично осознавая, что вернуться в управление ему может помочь только Самурайский, он с первого дня службы в Краснобубенске принялся методично искать подходы к м-м-м… пятой точке Евгения Робертовича. И здесь наш аппаратчик, к своему неудовольствию, обнаружил, что место главного подхалима на таможне давно занято Михаилом Владимировичем Гагаевым, его непосредственным начальником. Ну, что ж! Вся жизнь — борьба! Гагаев и Исикевич не на шутку сцепились за право находиться в вожделенной близости от босса. Непосредственно о работе, как всегда, никто не помышлял. Кстати, имя Ленинид, означавшее Ленинские идеалы, досталось Исикевичу от папы, неожиданно свихнувшегося в тихие застойные семидесятые на коммунистической идеологии. Сам папа, названный при появлении на свет Агафоном, в зрелом возрасте поменял имя на Марксэнглен (Маркс, Энгельс, Ленин). Дальновидный Ленинид, получая паспорт, оставил себе отчество, указанное в свидетельстве о рождении. Становиться Ленинидом Марксэнглениновичем младший Исикевич наотрез отказался. Впоследствии Исикевич свыкся и с редким именем и даже чуть-чуть негодовал, если кто-нибудь по ошибке называл его Леонидом.

— Что вы здесь прохлаждаетесь, Ленинид Агафонович? — едко проговорил Гагаев. — Шли бы в автобус. А то мест не хватит!

— Успеется! — фальшиво заулыбался Исикевич. — Воздухом подышу. А вот вы идите, Михаил Владимирович, не ждите меня.

— Видите ли, Ленинид Агафонович… — Гагаев осёкся. Входные двери распахнулись, на крыльце появился Евгений Робертович. Полнеющие телеса его были обтянуты синим спортивным костюмом «Nike», на ногах белели новенькие кроссовки. Сзади, слегка согнувшись, следовал Яанус, облачённый в старые джинсы, ветровку и любимую бейсболку с надписью «Fuck me, if you want!». Гагаев с Исикевичем, вытянув шеи и вытаращив глаза, одновременно стартовали к Евгению Робертовичу. Столкнувшись прямо перед ним, они устроили локальную давку из двух человек. Евгений Робертович, засмотревшись на борьбу нанайских мальчиков, зазевался, поставил царственную ножку мимо ступеньки, повисел мгновение в воздухе и камнем полетел вниз. В каких-то миллиметрах от асфальта его успели-таки подхватить переплетённые руки Гагаева-Исикевича. Сзади, охая, подскочил Яанус.

— Да идите вы к лешему! — отпихивая от себя всё многообразие рук подчинённых, рявкнул Самурайский. — Из-за вас чуть кости не переломал!

Гагаев с возмущением глянул на Исикевича. Ленинид Агафонович ответил орлиным взором полным негодования.

Меж тем «ЛиАЗы» набивались желающими оздоровиться сотрудниками таможни. Лишь первые пять мест в головном автобусе оставались свободными. Там и обосновались Самурайский, Яанус, Близнецова, Хамасюк и начальник грузового отдела Дорожаев. Задержавшимся у входа в салон Гагаеву и Исикевичу свободных сидений не хватило.

— В другом автобусе я видел свободные места, — пожалел их Сёма Пензюшкин.

Друзья-враги посмотрели на оперативника как на тяжелобольного человека. Лучше стоять всю дорогу рядом с шефом, чем сидеть вдали от него, в другом автобусе!

— Поехали! — пошутил Евгений, Робертович, подражая Юрию Гагарину. Окружающие угодливо засмеялись. Дольше всех дёргался в конвульсиях уцепившийся за алюминиевую скобу-держалку Исикевич. Евгений Робертович подарил ему благосклонный взгляд. Ленинид Агафонович, выпятив живот, смотрелся именинником. Этот раунд он у Гагаева выиграл!

Автобус выбрался на трассу. Тащиться до Белореченска предстояло около часа. Да до пионерлагеря имени Павлика Морозова ещё минут двадцать.

— Программа такова, — трещала Близнецова. — Сперва представление команд, общее знакомство, лёгкий фуршет. Далее — весёлые конкурсы, эстафеты, волейбол. Затем ужин. В 22.00 отбой. Воскресенье — подъём в 8.00, утренняя зарядка, лёгкий завтрак и гвоздь программы — футбольный матч.

На светлый лик Евгения Робертовича набежало тёмное облачко сомнения:

— Всё, вроде бы неплохо, но… Смущает меня фуршет с ужином и завтраком.

— Подразделениям отдан чёткий приказ, — понизил голос Яанус. — Не притрагиваться к спиртному. Разве что так, по сто граммчиков для блезиру. Чтобы усыпить бдительность белореченских.

— Эти сто граммчиков меня и пугают, — вздохнул Самурайский.

— Ответственным за спиртное назначен Хамасюк, — быстро проговорил Яанус, пряча глаза. Никита Антонович хотел возразить, но Самурайский согласно кивнул. Вопрос был закрыт.

Во втором «ЛиАЗе» Зайцев разлил водку по пластиковым одноразовым стаканчикам:

— Ну, братва, за первый километр!

Весь автобус одновременно выпил, крякнул, закусил.

— Что-то женщин, б…, мало поехало на этот грёбаный День здоровья! — посетовал Красота.

— Кто о чём, а вшивый о бане! — сказал пожилой Блятко. — Белореченских полапаешь!

— Не халтурить! — зашумел Зайцев. — Третий километр насухую едем!

— Ох, и нажрусь я, б…, сегодня! — бесшабашно крикнул Красота.

— А как же эстафеты? — хмыкнул Зайцев.

— Да пошли они все в жопу вместе со своими эстафетами! — подытожил Глеб…

Белореченские встречали гостей, выстроившись в одну длинную шеренгу, перегородившую футбольное поле. Они напоминали расстрельную команду. Сбоку, в роли взводного офицера, застыл мрачный Кухарьков.

Автобусы затормозили рядом с полем и бессильно распахнули двери. Казалось, путешествие из Краснобубенска исчерпало их последний ресурс. Первым наружу, как и положено руководителю, выбрался Евгений Робертович. Затем в дверях произошло некоторое замешательство, но борьбу вновь выиграл более молодой Исикевич. Он молодцевато спрыгнул на травку и тут же занял позицию по правую руку от Самурайского. За ним посыпались Яанус, Хамасюк, Гагаев…

— Мужчины! — раздался обиженный голос Близнецовой. — Кто-нибудь подаст руку даме?

Гагаев раздражённо оглянулся. Только сейчас все заметили, что Светлана Ильинична, в отличие от других оздоровляющихся, прибыла в пионерлагерь при полном параде и на высоченных каблуках.

Сотрудники, выбравшиеся из второго автобуса, сразу же не понравились Евгению Робертовичу.

— Пойди-ка, разберись! — шепнул он Яанусу.

— Команде Краснобубенской таможне физкульт-привет! — организованно проорали белореченские.

— Здорово, ребята! — отозвался хмельной Красота. — Б…, а где тут у вас отлить можно?

Самурайский подал знак, щёлкнув пухлыми пальчиками, и Красоту тут же закрыли своими телами Гагаев с Исикевичем.

— Здравствуйте, Иван Алексеевич! — Самурайский неохотно протянул руку Кухарькову.

— И вам не хворать! — со скрытой угрозой ответил тот. Обоим было понятно, что если бы не очередная блажь Дуплоноженко, эта встреча никогда бы не состоялась. За спиной Самурайского раздавалось злобное шипение Ольгерда Юльевича:

— Хватит бухать, сволочи! Я вам устрою! Я — Яанус! Я всё сказал!

— Ну что ж! — с купеческой улыбкой к Самурайскому подкатил главный кадровик белореченских Пескоструев. — С дороги гостюшки наши устали! Подкрепиться пора! Прошу вот сюда, в столовую!

Кухарьков, подмигнув Пескоструеву, криво ухмыльнулся.

«Как-то всё идёт не так, не правильно!» — подумалось Евгению Робертовичу. Однако краснобубенские вперемешку со своими белореченскими коллегами уже заполняли большой зал бывшей пионерской столовой. Принимающая сторона расставила столы по кругу, освободив место в центре для выступлений и конкурсов. Закуски на столах наблюдалось маловато, зато водки — предостаточно. Обнаружив несметное количество бутылок, больше всех обрадовался Хамасюк. Глядишь, решил он, белореченские со своего пойла и обопьются! А купленное на кровные можно будет отвезти назад в Краснобубенск, да спрятать в сарае на даче. Надо-о-олго хватит!

— Прошу всех налить! — постучал вилочкой о гранёный стакан Кухарьков. — На правах, так сказать, хозяина предлагаю первый тост за наших уважаемых коллег, прибывших из братского Краснобубенска. Сегодня и завтра будут конкурсы, будет спорт, будет много интересного! Итак, объявляю совместный День здоровья открытым!

Присутствующие захлопали в ладоши, задвигались столы, полилась водка. И тут случилось нечто странное. Все белореченские, подняв полные стаканы, подержали их на весу, а затем, как по команде, опустили на стол нетронутыми. Краснобубенские же, не взирая на огненные взгляды Яануса, выпили практически все до единого.

— Разрешалось же по сто граммчиков! — принялся оправдываться Зайцев. — Для блезиру!

— Между первой и второй — промежуток небольшой! — засуетился Пескоструев.

Большинство сотрудников Краснобубенской таможни, успевших нагрузиться ещё по дороге, оказались не в силах сопротивляться призывам зелёного змия в лице главного кадровика белореченских. Евгений Робертович понял, что ситуация выходит из под контроля. Он поискал глазами Близнецову. Та тоже встревожено оглядывалась на сослуживцев.

— Начинай! — одними губами произнёс Самурайский. Светлана Ильинична кивнула и, в ту же секунду, скинув лёгкий серенький плащик, выпрыгнула в центр зала во всей красе. Появление Близнецовой произвело эффект если не разорвавшейся бомбы, то пистонного хлопка — точно! На таможне давно было известно, что Светлана Ильинична имеет тайную страсть. Всё свободное время она проводила за пошивом всевозможных нарядов. Некоторые называли это сублимацией, некоторые — дурью, но факт оставался фактом. Светлана Ильинична не посещала дорогих бутиков. Не тратила время и средства на шопинг за границей. Она священнодействовала в тиши своей маленькой однокомнатной квартиры. Собственно, ничего плохого в таком занятии никто не видел. Но было одно «но». У Близнецовой, к великому сожалению, напрочь отсутствовало самое важное в данном деле, а именно чувство вкуса.

Взгляды всех присутствующих сошлись на фигурке Светланы Ильиничны. И не мудрено! На Близнецовой красовалось яркое жёлтое платье, усыпанное крупными золотыми блёстками. Тощую шею кадровички облегало фиолетовое жабо. Из-под короткого платья торчали ноги в тёмно-зелёных колготках. Довершали наряд серебряные туфли с алыми розами из папье-маше.

— А теперь — весёлые конкурсы! — визгливым голосом выкрикнула Светлана Ильинична.

Самурайский вяло похлопал. Стоявшие по бокам от него, наподобие официантов, Гагаев с Исикевичем истерично зааплодировали.

— Первый конкурс называется «Угадай, сколько чупа-чупсов в мешке?», — развивала инициативу Близнецова. — Пожалуйста, стул! Отлично! Показываю! В обычный пакет кладётся несколько чупа-чупсов, затем участник должен на ощупь определить их количество.

— Эка невидаль! — развязно протянул Зайцев. Светлана Ильинична заговорщически улыбнулась:

— Невидаль? Наверное, это действительно легко. Только прощупывать-то пакет надо не пальцами, а… — Близнецова выдержала эффектную паузу. — Другим местом!

Светлана Ильинична положили пакет с леденцами на стул и взгромоздилась на него своей костлявой задницей.

— Бред какой-то! — фыркнул Гагаев.

— А вам как? — Исикевич склонился к Самурайскому.

— По-моему, остроумно! — ответил Евгений Робертович.

— Да-да, чрезвычайно остроумно! — заторопился Гагаев. — Именно это я хотел сказать!

— Смелее! Кто первый! — подбадривала потенциальных участников Близнецова.

— Интересно, — снова наклонился к шефу Исикевич. — Кто от нас выступит?

— Да ты и иди! — Самурайский лениво смерил Ленинида Агафоновича испытующим взглядом.

— Если вы так считаете… — Исикевич опешил, но ослушаться не посмел. Поколебавшись несколько мгновений, он двинулся в центр зала. Желая повеселить Евгения Робертовича, он расставил ноги и потряс своими ягодицами, будто бы разминая их перед состязанием. Самурайский издал довольный смешок. Это воодушевило Ленинида Агафоновича. Он подскочил к стулу, уселся на него и принялся сосредоточенно ёрзать.

— Шесть! — выдал он через пару минут.

— Браво! — похвалила Светлана Ильинична, продемонстрировав зрителям шесть слегка помятых чупа-чупсов. — Кто примет вызов? Белореченцы, не тушуйтесь!

Пескоструев вытолкал вперёд здоровенную бабищу:

— Ирочка Худых! Между прочим, чемпионка Белореченска по армрестлингу!

— Ух ты, б…, класс! — не сдержал восхищения Красота.

Ирочка Худых удостоилась бури аплодисментов, которые не затихали в течение всего конкурса. В самом конкурсе звезда армрестлинга потерпела досадное поражение. Здесь сыграли свою роль чисто анатомические причины. Поскольку объём попы Ирочки минимум в четыре раза превышал объём зада Исикевича, ей было крайне нелегко нащупать малюсенькие леденцы.

— Один, — наёрзавшись, неуверенно пролепетала Ирочка. — Только большой какой-то…

— А вот и нет! — Близнецова, торжествуя, извлекла из пакета четыре сплющенных чупа-чупса. — Один-ноль в пользу Краснобубенска!

— Пожалуй, пора горло промочить! — предложил Пескоструев. — Наливайте!

Предложение вызвало одобрительный гул. На этот раз далеко не все белореченцы поставили свои стаканы назад полными. Пескоструев побежал вдоль столов. Не выдержавшим сухого закона был объявлен устный выговор.

— А сейчас — новый конкурс! — надрывалась Близнецова. — «Самый сексуальный мужчина!». Па-а-апрашу, участников от команд выйти на середину!

— Я! Я пойду! — Глеб Красота полез через стол. — Я самый, б…, сексуальный!

Белореченские вытолкнули из своих рядов тщедушного лысоватого мужичка.

— Присаживайтесь! — Близнецова указала участникам на стулья. — Победит в нашем конкурсе тот, кто удержит на коленях максимальное количество женщин!

Объявив нехитрые условия, Светлана Ильинична тут же плюхнулась на колени Красоте.

— Раз! — крикнула она, открыв счёт. Рядом с ней пристроилась Ирочка Худых. Светлана Ильинична удержалась с огромным трудом. Красота застонал. То ли от удовольствия, то ли от тяжести. На тщедушном белореченце повисли аж три тётки.

— Давай! — заорал Зайцев. — Возьми ещё пару на грудь, а то проиграешь!

— Некуда! — прохрипел Глеб. Поздно. К нему спешила новая участница, по величине форм значительно превосходящая Ирочку Худых. Вокруг каждый яростно болел за своего. Бесконтрольно пили. И белореченские и краснобубенские. Когда под Красотой сломался стул, болельщики встретили это событие оглушительным рёвом. Близнецова безуспешно пыталась выбраться из под Ирочки Худых.

— Мне кажется, народу пора освежиться! — нервно заметил Самурайский.

— На улицу, все на улицу! — тут же заверещал верный Исикевич.

Разгорячённые последним секс-конкурсом и водкой, таможенники гурьбой повалили наружу.

— Следующий конкурс — бег в мешках! — стараясь перекричать многоголосый гвалт, объявила основательно помятая Близнецова. Уж как ей удалось освободиться из плена, навсегда останется тайной! Мешки, тем временем, поднесли из автобуса.

— Где ты их взяла? — брезгливо осмотрев реквизит, спросил Яанус.

— Где надо, там и взяла! — огрызнулась Близнецова. — Не нравится — принесите другие!

Внешний вид мешков, действительно, оставлял желать лучшего. Лишь один из них, матерчатый ярко-красный, со стороны походил на мешок для конкурса. Ещё два, изготовленных из полипропилена, радовали глаз трафаретно выполненной надписью: «Мешок многофункциональный двухслойный». Два последних, из грубой дерюги, и вовсе были предназначены для транспортировки картофеля. Но разве такие мелочи могли отпугнуть разогретых краснобубенцев? Любимец женщин, он же конкурсный мачо Глеб Красота, с помощью Зайцева ретиво запрыгнул в самый приличный мешок. В один из «многофункциональных» обречённо втиснулся Исикевич. Гагаев мстительно захохотал. Вид у Ленинида Агафоновича и впрямь казался жалким. Белореченцы не остались в долгу, заполнив своими телами оставшиеся пакеты.

— Приготовиться к старту! — вновь привлекла к себе всеобщее внимание Светлана Ильинична. Проковыляв поближе к участникам (проклятые «шпильки» постоянно застревали в мягком травяном грунте), она подняла к небу указательный палец и издала губами неприличный звук. Видимо, он должен был символизировать выстрел стартового пистолета.

В лидеры моментально вырвался Красота. Совершая гигантские прыжки, он неумолимо приближался к финишу. Финиш изображал маячивший близ футбольных ворот Пескоструев. Белореченские таможенники изначально оказались в неравных условиях по сравнению с Глебом. Прыгать в мешках из-под картошки оказалось делом весьма затруднительным. Один из белореченских, основательно пьяный, завалившись в очередной раз на середине пути, не смог подняться. В пылу борьбы о нём как-то забыли. Впереди продолжал нестись к вожделенной победе Красота. Каждый прыжок сопровождался каким-нибудь забористым матерным выражением. За всю дистанцию Красота ни разу не повторился.

До финиша добрались не все. Исикевич, например, приплёлся к подножию Евгения Робертовича, удерживая свой мешок под мышкой. Справедливую победу праздновал, естественно, Красота. Близ футбольных ворот его ждал заслуженный приз. Ирочка Худых, с грацией, достойной самки мамонта, раненой в хобот неандертальцами во время групповой охоты, подскочила к Глебу и запечатлела на его горящей щеке страстный поцелуй. Краснобубенцы раскатисто приветствовали успех сослуживца. Кухарьков недовольно кривился. Самурайский же, напротив, благосклонно улыбался. Самую малость портил ему настроение Зайцев. Тот в открытую, никого не стесняясь, лакал водку, присосавшись к самому горлышку бутылки.

— О спорт, ты мир! — взмахнув рукой, словно лебедица крылом, продекламировала Светлана Ильинична. — Во-лей-бол!

На примыкавшем к футбольному волейбольном поле трепыхалась дырявая провисшая сетка. Под ней разминался Пескоструев — капитан волейбольной команды Белореченской таможни. Вид у него был вполне довольный. Ещё за несколько дней до Дня здоровья он предложил Кухарькову коварный план: закупить спиртное, опоить известных своей слабостью к горячительным напиткам краснобубенцев и взять над ними верх в состязаниях по волейболу-футболу. Неспортивно? Конечно, неспортивно! Но кто будет думать о благородстве, когда на кону похвала самого Петра Константиновича Дуплоноженко. На всякий случай пятерых инспекторов, представляющих олимпийскую гордость Белореченска, заперли на ключ в одном из домиков пионерского лагеря. Сейчас их выпустили и они хмуро кучковались недалеко от поля, с завистью поглядывая на своих более удачливых коллег, сполна познавших вкус алкоголя.

С краснобубенской волейбольной командой дело обстояло значительно хуже. Потеряв всякий страх, она с восторгом предавались пьянству в пионерской столовой. На грозные окрики Яануса никто не обращал внимания. Один лишь шкафоподобный Вова Макарский, утомившись от резких движений мельтешащего перед глазами Ольгерда Юльевича, сурово произнёс:

— Слышь, как там тебя, не мешай людям оздоравливаться! Желаешь, как обезьяна под сеткой скакать — так иди и скачи! А нас не тронь!

Яанус пронзительно, запоминая, оглядел Макарского. Он обязательно отомстит зарвавшемуся инспекторишке. Потом. В Краснобубенске. А пока нужно спасать спортивную честь таможни…

Волейбольная команда, наспех составленная Ольгердом Юльевичем, выглядела довольно убого. Но, что есть, то есть! Выбирать особенно не приходилось. В спортсмены попали парочка наименее пьяных краснобубенцев из грузового отдела, сам Ольгерд Юльевич, а так же несчастный Исикевич. Лениниду Агафоновичу предстояло в этот вечер испить горькую чашу унижения до самого дна. Единственным добровольцем оказался Глеб Красота. Вместе с ним пришлось включить в команду и Ирочку Худых, так как она ни в какую не пожелала отлепиться от своего избранника даже ради такой благородной цели как волейбольный матч.

Зрителей понаблюдать за сим зрелищем собралось немного. Собственно, всего трое. На стульях, которые приволок из ближайшего домика Гагаев, расположились Самурайский с Кухарьковым. Сам Гагаев топтался рядом, готовый по первому требованию ринуться исполнять прихоти руководства.

На подачу, снисходительно улыбаясь, пошёл один из белореченских. Мяч, пущенный им со своей половины, словно пушечное ядро понёсся в сторону краснобубенской команды. Наперерез мячу бросился Красота. Не судьба! Слишком отягощён был Глеб усталостью, выпитым и Ирочкой Худых. Снаряд, по замысловатой траектории обогнув растопыренные руки Красоты, врезался в лоб зазевавшегося Исикевича. Ленинид Агафонович икнул от удивления и рухнул словно подкошенный.

— Михаил Владимирович, — Самурайский взял на себя ответственные функции тренера. — Подмените Исикевича. Давайте, шевелитесь! Не видите, человеку плохо!

Заслышав слова начальника, Ленинид Агафонович негромко застонал. Гагаев же с готовностью выскочил на площадку.

— Так! — крикнул он. — Собрались, ребята, собрались!

Яанус неприязненно зыркнул в сторону Михаила Владимировича. Двум капитанам в команде не бывать! Ольгерд Юльевич уже хотел поставить зарвавшегося выскочку на место, но не успел. Со стороны белореченских снова летел мяч…

Организовав волейбольный матч, Светлана Ильинична решила, что настала пора позаботиться о своей личной жизни. Часто ли встретишь в одном месте такое количество не совсем трезвых мужиков? Не воспользоваться таким случаем было бы, покрайней мере, преступно! Проклиная «шпильки», она бросилась в столовую. Там творилось нечто невообразимое! Обстановка напоминала портовый шалман. Лица с трудом различались за клубами сигаретного дыма. Кто-то включил на полную громкость портативный кассетник. Из дальнего угла, перекрывая попсовую мелодию, неслось разноголосое нестройное «Прорвёмся, решили опера!» Там гуляли побратавшиеся оперативники обеих таможен. Никита Антонович Хамасюк, призванный следить за состоянием подчинённых, постыдно лежал на полу. За соседним столом начальник грузового отдела Дорожаев монотонно, ударяя себя кулаком в грудь, твердил одну фразу:

— Задача нашего подразделения — ковать деньги для таможни, для бюджета! Понимаешь?

Напротив него мирно спал, обессиленно уронив голову в тарелку с объедками, пожилой Коля Блятко. Тут же, на потёртом пластмассовом боку валялась видеокамера, с помощью которой он, Коля, должен был выполнить задание Самурайского по фиксации пьяных белореченцев. Старенький аккумулятор камеры давным-давно «сдох».

В центре зала пытались танцевать сцепившиеся в хмельном угаре пары. Светлана Ильинична хищным ищущим взглядом окинула поле предстоящей схватки. Изначально она выбрала объектом для романтической атаки Красоту. Даже план набросала. Подойти к Красоте, в притворной усталости положить голову ему на плечо и скаламбурить: «Моя ты Красота!» По мнению Близнецовой у Глеба не было никаких шансов устоять против её чар. К тому же Светлана Ильинична небезосновательно надеялась на то, что ко времени этой самой романтической атаки Красота будет изрядно пьян. А, как известно, пьяному мужчине практически все женщины представляются сексуальными моделями. Однако, план Светланы Ильиничны оказался грубо растоптан бутсами сорок второго размера, одетыми на крепкие ноги Ирочки Худых. Тем не менее, Близнецова не собиралась сдаваться. Вот, к примеру, оперок в солнцезащитных очках и с неизменной зубочисткой во рту! Как бишь его? Кажется, Коромыслов. Светлана Ильинична будто бы случайно присела на стульчик рядом с Крутым Уопером:

— Привет!

Коромыслов повернулся к Близнецовой:

— Привет…

— Чем занимаешься?

— Водку пью.

— Налей и мне рюмочку.

Коромыслов пожал плечами, небрежно плеснул из бутылки в свободный стакан и повернулся к соседу.

— Э-э-э! — обиделась Светлана Ильинична. — А компанию мне составишь?

Крутой Уопер посмотрел на Близнецову уже слегка раздражённо:

— Ну, давай…

Они выпили. Алкоголь тяжёлым костистым кулаком саданул Светлану Ильиничну в мозг.

— Повторим?

— Давай повторим, — Коромыслов снова налил.

После второй дозы Светлана Ильинична осмелела и погладила Крутого Уопера по плечу:

— А ты ничего, мускулистый!

Коромыслов, несмотря на то, что «во лбу» у него уже было граммов шестьсот, почувствовал неладное.

— Я сейчас, это… Того… До ветра сбегаю и сразу же назад.

Он поспешно вскочил, споткнулся, чертыхнувшись, о лежащего на полу Хамасюка и устремился к выходу.

«Похоже, сорвался!» — разочарованно подумала Близнецова. Что ж, кто тут следующая жертва?..

Волейбольная сборная Краснобубенской таможни «горела» со счётом 24:0. Подавать опять собирался белореченский спортсмен. Гагаев уже не пытался призвать партнёров к концентрации. Он затравленно тёрся под сеткой, избегая встречаться глазами с Евгением Робертовичем. Яанус высился посреди площадки, беспомощно расставив руки. Красота потерял интерес к игре и томно беседовал с Ирочкой Худых. Белореченский волейболист покрутил в руках мяч, постучал им о землю и вдруг, громко хакнув, с силой запустил его на половину соперника. Деморализованный Гагаев не шелохнулся. Яанус сделал шаг по направлению к рыскающему в воздухе мячу, затем остановился, отбежал назад, что-то крикнул… Мяч без помех ударился в поле.

— Тама! — привычно прокомментировал Пескоструев. — Партия, господа!

— Не беда! — с издёвкой проворковал Кухарьков, обращаясь к Самурайскому. — Завтра на футболе отыграетесь. Наверное.

Со стороны пионерской столовой донёсся протяжный дикий вопль:

— Все ка-а-азлы!!!

— Нет, не отыграемся! — вполголоса произнёс Красота…

Когда ночь накрыла своим звёздным покрывалом бывший пионерлагерь, большинство оздоровившихся уже мирно спали. Кому-то удалось добраться до немногочисленных, оставшихся от пионеров, металлических коек без белья. Большинство же собутыльников не смогли покинуть столовую. В разных позах они лежали на столах и под столами.

При свете полной Луны от домика к домику бродил призрак. Он сильно хромал. Хромота призрака (в нём с трудом можно было признать Светлану Ильиничну) объяснялась отсутствием одного из каблуков на серебряной туфельке. Как следствие, Светлана Ильинична часто падала, и её платье давно превратилось в грязную тряпку.

— Суки позорные! — бормотала Близнецова, поднимаясь после очередного падения. — Разве это мужики? Только водку жрать горазды! Нет, чтобы за девушкой поухаживать!

Светлана Ильинична захохотала и громко крикнула в пустоту:

— А девушка созрела!

Пустота ответила гулким эхом.

Близнецова была пьяна. Пьяна вдребезги. Заглядевшись на Луну, она не заметила лежащее на пути тело. Результатом рассеянности стало новое падение на сырую землю. Светлана Ильинична встала на четвереньки и подобралась поближе к храпевшему страдальцу. Его нижнюю половину скрывал мешок из под картофеля.

— М-м-м, участник весёлого конкурса! — догадалась Близнецова. — Бег в мешках! На старт, внимание, марш!

Она замолотила кулачками по спине спящего белореченца. Не дождавшись реакции, Светлана Ильинична зарыдала от обиды на весь мир. Ей ещё удалось доползти до ближайшего домика, но здесь силы окончательно её покинули. Светлана Ильинична свернулась калачиком на крыльце и потеряла сознание…

Утром Самурайский выбрался из персонального домика, сухо попрощался с Кухарьковым и, ни на кого не глядя, прошествовал к автобусу. Сзади, бросая победные взгляды на горе-волейболиста Гагаева, семенил Исикевич. Голова Ленинида Агафоновича была демонстративно замотана широким бинтом. Раньше всех в автобус пробралась Близнецова. Сердобольный водила выдал ей старый ватник, в который Светлана Ильинична и закуталась. Яанус не спешил занять своё место рядом с начальником таможни. Он постоянно находил причины, чтобы остаться на улице, подальше от Самурайского. Хотя, естественно, понимал — от тяжёлого разговора никуда не уйти. Вчера ситуация вышла таки из-под контроля и виноват в этом будет никто иной, как Ольгерд Юльевич Яанус. Часть вины Ольгерд Юльевич рассчитывал свалить на Хамасюка. Никита Антонович с тоской разглядывал пустые коробки, разбросанные недалеко от автобуса. Ещё вчера они были заполнены водкой, купленной на его деньги. Он рано лёг под стол и не мог видеть, как Зайцев, заметив, что ручеёк белореченской водки иссякает, подло выдал местонахождение хамасюковских запасов.

— Ольгерд Юльевич! — нетерпеливо позвал из салона Евгений Робертович. — Собирайте людей! Пора ехать!

«Что скажет Пётр Константинович, когда ему доложат о том, что здесь происходило?» Самурайскому сделалось тоскливо. Он бросил взгляд на мерзкую рожу Пескоструева, шныряющего между бредущими к автобусу краснобубенцами.

«А ведь доложат! Как пить дать, доложат!»

Самурайский с отвращением оглядел всклокоченную Близнецову. Её била сильная дрожь.

— Что, Светлана Ильинична, отходняк замучил? — вкрадчиво поинтересовался Евгений Робертович. — От вас я такого не ожидал!

— Отравилась чем-то, Евгений Робертович! — пролязгала зубами Близнецова.

— Ну-ну, — покивал головой Самурайский. — Придумали, как перед Дуплоноженко будем отчитываться?

— Конечно! — к Светлане Ильиничне вернулось самообладание. — День здоровья Белореченской таможней организован на низком уровне. Сорван футбольный матч. К тому же из-за некачественных продуктов допущена потрава отдельных руководящих сотрудников Краснобубенска!

Светлана Ильинична так разошлась, что даже сбросила ватник, обнажив разодранное фиолетовое жабо:

— А мужчины вообще… — тут она осеклась. Про личное, пожалуй, заикаться не стоило. К счастью, никто не обратил внимание на последнюю фразу.

У Евгения Робертовича ощутимо улучшилось настроение:

— Неплохо, неплохо! Главное не тянуть с отправкой отчёта! Наш должен лечь на стол Дуплоноженко раньше кухарьковского пасквиля!

Постепенно автобусы заполнились краснобубенцами. Все предпочитали помалкивать, только Красота отчаянно врал, расписывая свою интимную победу.

Высыпавшие из домиков белореченцы угрюмо наблюдали за отъезжающими вчерашними друзьями-соперниками. Лишь Ирочка Худых непрерывно махала рукой, время от времени смахивая платочком крупные слёзы.

 

ОБЩЕЕ ДЕЛО

Начальник пассажирского отдела Михаил Владимирович Гагаев, укрывшись в своём маленьком кабинетике, занимался любимым делом. Он тщательно, по очереди очищал уши мизинчиком, а затем с интересом разглядывал то, что ему удалось добыть. Насмотревшись вдоволь на извлечённую субстанцию, Михаил Владимирович очищал уже сам мизинчик, используя край рабочего стола. Перед ним высилась внушительная стопка документов, которые ему предстояло рассмотреть. И всё в кратчайшие сроки! Однако Михаил Владимирович, памятуя о старейшем принципе бюрократа, не спешил. Документ должен вылежаться. Денёк, другой. А там, глядишь, его заменят на прямо противоположный циркуляр или вообще отменят. Так-то!

Брезгливо отодвинув от себя бумажную стопку подальше, Михаил Владимирович, блаженно урча, в очередной раз запустил мизинец в левое ухо и принялся круговыми движениями осваивать новую партию добычи. И в тот самый момент, когда его палец углубился в ушную раковину на максимально возможную глубину, дверь в кабинет со стуком распахнулась, и на пороге показался разъярённый Ленинид Агафонович Исикевич. Михаил Владимирович дёрнулся от неожиданности и достал палец из уха с некоторым опозданием.

— Михаил Владимирович! — заблажил Исикевич.

Гагаев уже успел овладеть собой.

— Стучаться полагается! — строго сказал он. — Когда входите в кабинет начальника!

— Извините! — отмахнулся Исикевич. — Прошу вас повлиять на личный состав! Иду я только что по залу «прилёта», а там наши инспекторы прямо на досмотровом столе в карты режутся! Красота, Зайцев и этот орангутанг Макарский! Я им говорю — совсем с ума посходили! Хотя бы в дежурку с картами спрятались! А Красота мне отвечает — мы бы, говорит, спрятались, но сейчас рейс сел из Доминиканы. Скоро пассажиры пойдут, надо оформлять. А чего на Доминикане оформлять? Плавки грязные да купальники! Там же одни туристы!

— Ленинид Агафонович, — веско заметил Гагаев. — Вы, как-никак, заместитель начальника отдела. Надо было отдать приказ прекратить игру!

— Я отдал! — голос Исикевича сорвался на визг. — А они меня послали!

— Куда послали? — опешил Михаил Владимирович.

— Далеко! — верещал Исикевич. — Не мешайте, говорят, игре! У нас деньги на кону стоят!

— Ай-яй-яй! — притворно возмутился Гагаев. Своих подчинённых он не любил, но Исикевича он не любил значительно больше. Любая весть об унижении Ленинида Агафоновича целебным бальзамом проливалась на его душу. — Успокойтесь! Сейчас кофеёчку выпьем и пойдём разбираться.

Гагаев знал, что Исикевич мнит себя великим ценителем и знатоком этого благородного напитка, поэтому специально для него держал в столе банку отвратительнейшей растворимой смеси, ничего общего с кофе не имеющей. Пока Ленинид Агафонович не успел придумать какой-нибудь предлог для отказа, Гагаев скоренько поставил перед ним грязноватую кружку с отломанной ручкой, щедро сыпанул в неё растворимой смеси, которую тут же залил остывшей водой из электрочайника.

— Угощайтесь! — Михаил Владимирович, приторно улыбаясь, пододвинул кружку поближе к Исикевичу. Тот с опаской взял сей сосуд двумя пальцами и понюхал содержимое.

— Пейте, пейте! — поощрительно почмокал губами Гагаев. — Очень вкусно!

— Нет, это не кофе! — Ленинид Агафонович презрительно выпятил нижнюю губу.

— Да ну! — удивился Гагаев. — А на банке написано — натуральный, понимаешь, растворимый… Мне, Ленинид Агафонович, дорогой кофе не по карману, так что…

Испугавшись обвинения в коррупции, Исикевич тут же схватил кружку и принялся лихорадочно отхлёбывать вконец остывшую бурду. Михаил Владимирович наблюдал за своим заместителем с едва скрываемым удовольствием…

Тем временем, пассажиры, прибывшие из Доминиканы, получили свой багаж и нестройной галдящей толпой устремились на выход.

— Пойду, встану на «зелёный», — проговорил инспектор Красота.

— Куда! — возмутился Вова Макарский. — А доиграть?

— Совсем ты, Вова, совесть потерял! Пассажиры-то пошли уже! — укоризненно покачал головой Красота. Ему сегодня явно не везло в карты. — Работать, б…, надо, а не в игры играть! К тому же вот-вот Исикевич Гагаева приведёт. Вони не оберёмся.

— Это да! — тоскливо согласился Макарский и составил компанию Красоте в «зелёном» коридоре. Со вздохом отложив карты, к ним присоединился Зайцев.

Прибывшие из Доминиканы струились по «зелёному» коридору, стараясь всем своим видом показать суровым таможенникам, что при них не имеется ничего запрещённого к ввозу. Хмурый Красота верил не всем и, время от времени, заставлял наиболее подозрительных засовывать свои чемоданы в рентгенаппарат.

— Чего ты у них найти хочешь? — с лёгким раздражением поинтересовался Макарский.

— А вдруг? — парировал Красота и тут же обратился к невзрачному толстяку в цветастых шортах. — Будьте так добры, поставьте чемоданчик в аппарат!

Толстяк, изобразив внезапно поразившую его глухоту, попытался проскочить мимо. Не тут-то было!

— Алё! — с Красоты моментально сошёл тонкий слой любезности. — Чемодан на ленту ставим!

Толстяк обречённо бухнул чемодан на транспортёрную ленту, которая медленно засосала его (в смысле, чемодан) вовнутрь рентгенаппарата. Красота уставился в монитор.

— Уважаемый, а что это у вас в багаже как-будто брикеты какие-то?

— Это кофе. Кофе у них там хороший продаётся, — вспотел толстяк. — Разве нельзя везти?

— Давайте отойдём, — предложил Красота. — Вот сюда, к досмотровому столику. Открывайте.

Чемодан оказался полупустым. Пара полотенец, пляжные тапочки.

— Кофе, значит? — Глеб цепко ухватил один из трёх плотно упакованных в серую бумагу брикетов, притаившихся под полотенцем. — Заяц, б…, дай-ка свой ножик! Та-а-ак, посмотрим… А что это у вас гражданин…

— Рыбаковс Алексейс, Литва, — подсказал Макарский, изучавший паспорт толстяка.

— А что это у вас гражданин Рыбаковс, — продолжал Красота. — Кофе белого цвета?

— Это не моё! — засуетился гражданин Рыбаковс. — Чемодан подменили!

— Негодяи! — посочувствовал Красота.

— Так, в чём дело! — к досмотровому столу подошёл Михаил Владимирович. Он пребывал в замечательном настроении. Выпивший целую кружку мерзкой отравы Исикевич, отпросился в сортир. После такого события Гагаев решил пожурить подчинённых за карты лишь слегка. Ну, чтобы служба мёдом не казалась.

— Да вот, — Красота помахал брикетом перед носом начальника. — Похоже кокс!

— Какой кокс? — не понял Гагаев. За свою долгую жизнь Михаил Владимирович давно привык к тому, что служба в таможне — это карьерный рост, интриги, безбрежная любовь к начальству, приятные подношения от подконтрольных лиц и написание липовых отчётов. Он давным-давно забыл о прямом предназначении сей государевой службы. — Какой кокс?

— Обычный кокс, — подсказал Зайцев. — Кокаин. Килограмма три будет. Если конечно гражданин Рыбаковс не перевозит стиральный порошок таким экстравагантным способом.

— Мне чемодан подменили! — заныл Рыбаковс. — У меня был кофе!

Михаил Владимирович, казалось, перепугался не меньше литовского толстяка. Трясущимися руками он достал из кармана мобильник.

— Ольгерд Юльевич? Это Гагаев. У нас тут в «Прибытии» кокс. Э-э-э, то есть, я хотел сказать — кокаин. В смысле не у нас… не у меня, а у…

Михаил Владимирович окончательно запутался. Он подскочил к досмотровому столу:

— Давайте, давайте, делайте что-нибудь! Не стойте столбами!

Отдав ценные указания, он снова заметался по залу. До инспекторов доносилось: «Никита Антонович? Тут это… кокаин нашли. На каком рейсе? Не знаю. Кто нашёл? Ну-у-у… под моим руководством. Да, я организовал. Понял, жду!»

Пошатываясь, к досмотровому столу приблизился Исикевич. Его лицо отливало изумрудным цветом. Рыбаковс, приметив нового персонажа, бросился к нему:

— Вот, говорят у меня в чемодане какой-то кокс! А у меня никакого кокса не было. Я кофе покупал, понимаете, кофе!

При слове «кофе» Ленинид Агафонович застонал и лёгкой рысью поскакал назад к общественному туалету.

— Где злодей? — в опустевший зал «Прибытия» ворвались запыхавшиеся оперсосы, они же сотрудники розыскного отдела.

— Вам что за дело? — неприязненно спросил Красота.

— Как — что за дело? — возмутился Коромыслов. — Мы его давно «пасём»!

— Кого его? — усмехнулся Зайцев.

— Ну, его… этого… — замялся Крутой Уопер.

Сообразительный же Пензюшкин ловко выхватил из рук зазевавшегося Макарского паспорт нарушителя и сунул его напарнику.

— Во-о-от! — удовлетворённо протянул Коромыслов, переписывая фамилию из паспорта в заранее заготовленную бумагу. — Алексейс Рыбаковс. Кстати, получите ориентировку.

— Ты же её только что накатал! — Красота опешил от такой неприкрытой наглости. — На наших, б…, глазах! Михал Владимирыч, вы видели? Совсем бездельники оборзели! На ходу подмётки рвут!

Пензюшкин с Коромысловым загадочно молчали. Причина загадочности раскрылась через минуту, когда в зале появился очередной персонаж — заместитель начальника таможни по оперработе Никита Антонович Хамасюк.

— Поздравляю! — с порога заголосил Никита Антонович. — Поздравляю, Михаил Владимирович! В результате совместной операции нами нанесён серьёзный удар по Краснобубенской наркомафии!

Хамасюк сделал ударение на слове «совместной». Гагаев кисло улыбался.

— Да что здесь происходит? — сказал Красота.

— Погоди, всё ещё только начинается! — хмыкнул Зайцев.

Подоспевшие аэропортовские менты приковывали Рыбаковса наручниками к ножке досмотрового стола.

— Произвол! Помогите! — попробовал «покачать» права Рыбаковс, но, получив резиновой дубинкой по печени, благоразумно успокоился.

Гагаев, понуждаемый счастливым Хамасюком, уже подписывал рапорт, который гласил, что исключительно благодаря оперативной информации, предоставленной Коромысловым И. Ж. и непосредственно самим Хамасюком Н. А., пассажирскому отделу удалось задержать перевозчика крупной партии кокаина. Рядом переминался с ноги на ногу расстроенный Пензюшкин. Человеку-собаке было до смерти обидно. Для его фамилии в рапорте не хватило места.

— Какая ещё, б…, информация! — подобно раненому матадором быку, заревел Красота. — Михал Владимирыч, не было никакой информации! Эти крендели через полчаса заявились!

— Ведите себя корректно! — официальным тоном заметил Хамасюк. — Мы не на базаре!

— Успокойся, Глеб, успокойся! — засуетился Гагаев. — Какая разница — мы, они? Дело-то одно, общее!

— Дело общее! — буркнул Зайцев. — Вот только премии да награды врозь!

— Б…, на х…, твою мать! — подытожил Красота.

— Оформляйте необходимые документы! — раздражённо прикрикнул Хамасюк.

А в павильон «Прибытие» со своими треногами и мохнатыми микрофонами уже вкатывались телевизионщики местного «Краснобуб ТВ».

— Гоша, давай свет! Я встану здесь. Нет, пожалуй, здесь! — знаменитая ведущая новостной программы «Жареные гвоздИ» Сивилла Шлезвиг-Гольштинская (она же Люся Заяйкина) по-хозяйски оглядываясь, обошла место создания будущего сенсационного репортажа.

Выглядела Люська (пардон, Сивилла) сногсшибательно. Леопардовый топик и джинсовая юбка, больше похожая на узкую полоску материи цвета «индиго», могли свести с ума кого угодно! Дополняли образ пятнадцатисантиметровые шпильки.

— Будем снимать! — Люська-Сивилла наконец соизволила обратить внимание на сгрудившихся около неё таможенников. — Кто старший?

— Я! — одновременно выкрикнули Гагаев с Хамасюком.

— И всё-таки? — Люська обнажила в обворожительнейшей улыбке тридцать восемь великолепных белоснежных зубов. — Мне нужен самый старший!

— Я! — решительно оттеснил Гагаева Хамасюк. — Заместитель начальника таможни по оперработе Никита Антонович Хамасюк.

— Угу, — должность Хамасюка, казалось, не произвела на теледиву должного впечатления. — Встаньте вот сюда. Поближе, поближе!

Она окинула Никиту Антоновича профессиональным взглядом.

— Кто-нибудь, причешите его!

Никита Антонович стыдливо плюнул на ладошку и принялся приглаживать непослушные вихры.

— Не надо! — остановила его Люська. — Карина, где ты там?

Полная усатая армянка из команды «Краснобуб ТВ», подскочив к Хамасюку, впилась в его волосы массажной щёткой.

— Сейчас будем снимать! — распорядилась Люська.

Услышав эти слова, Гагаев решительно встал слева от Хамасюка. Справа, придвинувшись к руководителю как можно ближе, утвердился Коромыслов.

Люська, скорчив гримаску, махнула рукой.

— Гоша, готов? Начали!

Она уставилась в камеру и затараторила:

— Здравствуйте, дорогие друзья! С вами снова программа «Жареные гвоздИ» и я, Сивилла Шлезвиг-Гольштинская. Как всегда, мы первыми рассказываем вам о самых свежих новостях из мира криминала. Сегодня я веду свой репортаж из зала «Прибытия» Краснобубенского аэропорта. Только что наши доблестные таможенники обнаружили крупную партию наркотиков, которую пытался провезти через границу вот этот, с позволения сказать, гражданин!

Камера, следуя за красивым, украшенным безукоризненным маникюром, ногтем указательного пальца ведущей, упёрлась в страдальческую физиономию гражданина Рыбаковса. Десятью минутами раньше Рыбаковс предупредил охранявших его сержантов, что если они не отстегнут его от ножки стола и не отведут в туалет, то он надудонит лужу прямо посреди аэропорта. Сержанты (а их количество, в связи с приездом телевидения, уже увеличилось до шести единиц) в ответ по разу отметились своими дубинками на различных частях тела страдальца, чем наглядно разъяснили нарушителю невозможность похода в клозет до окончания съёмки.

— Все подробности происшедшего нам поведает помощник начальника таможни по суперработе Никодим Антипович Гомосек, — меж тем продолжала Люська. Хамасюк моментально взопрел:

— Я — Никита Антонович Хамасюк!

— Не важно! — отмахнулась Люська. — Это не прямой эфир. Потом подправим.

В сторонке мстительно захохотал Красота.

— Итак! — Люська сунула микрофон в нос Никите Антоновичу. — Как же, ну как же вам удалось разрушить тщательно спланированную акцию краснобубенских наркодельцов?

Никита Антонович издал протяжный стон и наморщил небольшое лицо, в связи с чем сразу же стал похож на пожилого шарпея:

— Успех не приходит просто так. Вы понимаете, я не могу открыть все секреты. Оперативная работа — это искусство. Долгие часы в засадах, риск для жизни, противостояние мафии. Говорить об этом можно бесконечно.

— Не надо бесконечно, — поморщилась Люська. — Гоша, свет нормальный? Никанор Авгиевич, прошу, побольше острых подробностей. Зритель это любит. Какой-нибудь динамичный эпизод. Ну, например, вот этот клоун в солнцезащитных очках и с зубочисткой во рту. Да-да, тот, который так интимно к вам прижимается. Наверное, он рисковал жизнью, когда добывал информацию о прорыве через границу наркоперевозчика?

— Он? — Хамасюк с сомнением покосился на глупо ухмыляющегося Коромыслова. — В принципе, рисковал… К сожалению, поймите, секретная информация! Как говорится, без комментариев! Могу только слегка приоткрыть, так сказать, завесу тайны.

— Уж, сделайте одолжение, приоткройте! — попросила Люська.

— Когда я собрал оперативный штаб, — закатил глаза Хамасюк. — Была полночь…

Никита Антонович осёкся. Появления в зале Ольгерда Юльевича Яануса он никак не ожидал.

— Сегодня прямо присутственный день, — пробормотал Зайцев, обращаясь к Красоте. — Самурайского не хватает.

Ольгерд Юльевич бодрой походкой подобрался к съёмочной группе и без колебаний занял своё законное место перед телекамерой. При этом он ощутимо толкнул в плечо Михаила Владимировича Гагаева. Повинуясь силе инерции, Михаил Владимирович врезался в округлое плечико Хамасюка, а тот, соответственно, обрушился на Коромыслова. Результатом толкотни стало выпадение Крутого Уопера из кадра.

— Яанус, — поправив форменный галстук, представился Ольгерд Юльевич. — Первый заместитель начальника таможни.

— Угу, — кивнула Люська. Высокая, с точки зрения краснобубенских мытарей должность, опять не произвела на Шлезвиг-Гольштинскую никакого эффекта. — Вы знали об операции по обезвреживанию наркоперевозчика?

— Знал ли я? — театрально воскликнул Ольгерд Юльевич. — Знал ли я… Была полночь, когда я собрал оперативный штаб…

— Очень интересно! — Люська глянула на Хамасюка. Разгладившееся лицо Никиты Антоновича выглядело непроницаемым.

— Я не могу раскрывать все тайны оперативной разработки, — продолжал солидно вещать Яанус. — Вы должны понять… Но спешу уверить наших сограждан — сотрудники Краснобубенской таможни, выполняя указания руководства в лице… э-э-э, мня-мня… первого заместителя начальника… всегда будут стоять на страже закона. Закона с большой буквы. Спасибо за внимание!

Люська Шлезвиг-Гольштинская обернулась к оператору.

— Гоша, конец! Закругляемся. В студии доработаем, добавим героики.

Телевизионщики забегали, сворачивая шнуры и складывая треноги.

— Э-э, простите! — угодливо хихикая, Яанус приблизился к Люське. — Когда передача выйдет в эфир?

— Первый раз через три часа. Потом в вечерних новостях. Да, чуть не забыла! Какой вес обнаруженного кокаина?

— Какой вес? — рявкнул Ольгерд Юльевич, повернувшись к Хамасюку.

— Какой вес? — Хамасюк бросился к Красоте.

— Вам ли не знать? — съязвил Красота. — Вы же в оперативных штабах штаны просиживали!

— Не хамите, инспектор! — прошипел Хамасюк. — Так какой вес?

— Сто шесть килограмм, — Красота нагло улыбнулся и демонстративно засунул в рот сигарету. — Заяц, дай прикурить!

— Три килограмма триста четырнадцать грамм, — сжалился над Хамасюком Макарский.

— М-да, — понимающе промычала Люська. — Ладно, мальчики, адье!..

Весь день Никита Антонович Хамасюк провёл словно во сне. Картины прекрасного будущего, одна ярче другой, с калейдоскопической быстротой мелькали перед глазами. Вот его переводят в управление. На погоны падают полковничьи звёзды, на груди золотится правительственная награда. А вот он в лучшем ресторане Краснобубенска — «Мамином Дворе». Он дьявольски элегантен и расточителен. Рядом за столом ослепительная Сивилла Шлезвиг-Гольштинская. Она гладит его пухлую ручонку своей шикарной рукой и приговаривает:

— Мой герой! Моя гордость! Гроза наркомафии! Я слышала, колумбийские наркобароны пугают твоим именем своих детей!

Затем опять же пресса! Одна за другой выходят статьи: «Никита Хамасюк наносит очередной удар наркокартелям!», «Никита Хамасюк обещает — ни один грамм наркотиков больше не попадёт в Россию!», «Сходняк российских воров в законе постановил — пора сворачивать все дела и уезжать за границу!», «Искоренить преступность возможно, считает глава Федеральной таможенной службы РФ Никита Хамасюк».

Немного портила настроение Никите Антоновичу мысль о том, что кокаин обнаружил всё-таки не он, а никчемный инспекторишка пассажирского отдела. Однако он гнал прочь от себя тугу печаль. По бумаге, вовремя оформленной по всем правилам, главным действующим лицом небывалого для Краснобубенской таможни задержания числился именно Никита Антонович. А против бумаги не попрёшь! Бумага — это… того! Факт!

Хамасюк бесцельно бродил по своему кабинету в административном здании таможни, когда в дверь загрохотали чьи-то требовательные кулаки.

— В чём дело? — раздражённо гаркнул Никита Антонович. В этот момент он мысленно выступал с трибуны в Совете Безопасности ООН, презентуя свою эпохальную программу по уничтожению наркоторговли в масштабах планеты Земля.

— Что за вопрос! В трёх кило кокаина! — в кабинет вошли двое и по-хозяйски устроились за столом. Никита Антонович расстроился. Меньше всего ему хотелось бы видеть эту парочку. Слетелись, вороны!

А в гости к нему припожаловали оперативники из регионального управления. Старший, майор Бронислав Супяга, широко улыбаясь, разглядывал Хамасюка:

— Ну, Антоныч, давай, посвящай в подробности!

Несмотря на то, что Супяга и Хамасюк находились в одном звании, принадлежность к управлению поднимала вновь прибывшего на несравненно более высокую ступень в негласной иерархической лестнице.

— Подробности? — Никита Антонович как-то разом почуял недоброе. Интуиция его не подвела.

— Ага! — ещё шире улыбнулся Супяга. — Подробности. Подробности того, как МЫ с тобой партию кокса на границе накрыли.

Майор Супяга совсем недавно трудился в Краснобубенском УВД, где заслужил славу человека резкого и решительного. Во время пьянок в отделе он, после третьего стакана, заводил волынку о том, что не мыслит жизни без «родной ментовки» и вообще называл себя «опером от Бога». К тому же Супяга ревниво относился к своей внешности. Она должна была соответствовать его понятиям об опере без страха и упрёка. Поэтому в парикмахерской, куда майор наведывался раз в неделю, он всегда просил оформить ему затылок «как у Толи Дукалиса». Дома Супяга часами корчил рожи перед зеркалом, стараясь придать лицу максимально героическое выражение. И так коптил бы себе небо оперуполномоченный Супяга до морковкина заговенья, да пришла беда! Попался наш майор на попытке «закрышевать» небольшой магазинчик на подведомственной ему территории. В самом этом факте, казалось, не было ничего необычного. Ну, кто сейчас не «крышует»? Выяснилось другое. Зарвавшийся Супяга рискнул влезть в «карман» своего непосредственного начальника, который как раз приступил к обсуждению условий «крышевания» с директором оного магазинчика. И нет, чтобы Супяге отступить! Как-никак, начальник! Но, одуревший от ежедневных возлияний майор, упёрся лбом и, о наглость, стал требовать у начальника долю! Короче, переаттестацию Супяга не прошёл, так и не превратившись волшебным образом из милиционера в полицейского. С полгодика промаявшись без работы, он по протекции устроился в таможенные органы. Правда, для этого потребовалось перебраться из Краснобубенска в краевой центр. Выбирать не приходилось. Последние дни Супяга практически голодал. Очутившись на приличной должности в управлении, майор быстро окреп, округлился в талии и снова записался в резкие и решительные.

Рядом с Супягой топтался молодой лейтенант Эдик Пеликанов. Эдик страдал какой-то редкой формой невроза, поэтому без конца вертел шеей, оглядываясь по сторонам, шмыгал носом, ежеминутно почёсывал лоб, приглаживал волосы, подкашливал и часто моргал. Ко всему прочему он постоянно доставал из кармана мобильник, прикладывал его к уху, затем недоуменно разглядывал дисплей и клал трубку обратно в карман. Несмотря на явные дефекты, Эдик числился если не напарником Супяги, то уж его ближайшим помощником и наперсником точно. Пеликанов боготворил старшего товарища и старался подражать ему во всём. А именно: учился быть решительным и резким, а так же раз в неделю стригся под «Толю Дукалиса».

Никита Антонович с плохо скрываемой неприязнью уставился на коллег:

— Что значит «мы»? Как-то не припоминаю я твоего участия в оперативной разработке, товарищ майор!

— Так, Антоныч, память и поправить можно! — не переставая улыбаться, с лёгкой угрозой сказал Супяга.

Хамасюк напрягся. Он понятия не имел, есть ли у Супяги на него какой-нибудь компромат. Правда, проверять не хотелось.

— Какие могут быть между нами счёты, Бронислав! — Никита Антонович развёл руками.

— Вот и ладушки! — Супяга кивнул и устроился на стуле поудобнее. — Покажи материалы.

Хамасюк, вздохнув, передал тонкую серую папку управленческому оперу.

— Ага! — Супяга быстро нашёл интересующую его бумажку. — Рапорток-с!.. Так-так! Оперативная информация… бла-бла-бла… предоставлена тогда-то… бла-бла-бла… предоставлена тому-то… подпись Гагаева в наличии… замечательно. Замечательно, Антоныч! Только вот загвоздочка одна имеется! Вот тут указано, что оперативную информацию по коксу подогнали Хамасюк Н. А. и Коромыслов И. Ж. Кстати, почему «И. Ж.»? Что это у твоего Коромыслова за отчество такое дебильное? Жопович?

— Отчество у него нормальное. Иванович. Иван Иванович, — Хамасюк грузно опустился в кресло. — Техническая опечатка. Торопились, когда бумагу составляли. Не углядели.

— Техническая опечатка, — назидательно произнёс Супяга. — Это не буква «ж», а само присутствие фамилии Коромыслова на данном документе. Правильнее будет так: информация предоставлена Хамасюком Н. А. и Супягой Б. Б. Нет, даже так: Супягой Б. Б. и Хамасюком Н. А.

Хамасюк подавленно молчал. Орден, Сивилла, газетные статьи — всё исчезало в туманной дымке. Да какое там исчезало — летело в тар-тарары!

— Чего затих, Антоныч? Водички? Эдик, слетай за водичкой!

Пеликанов вскочил.

— Не надо, — Никита Антонович отверг услугу слабым жестом руки. — Рапорт уже не переделать. Ведь подпись Гагаева стоит, дата, время…

— Ой, не смеши, Антоныч! — Супяга весело переглянулся с Пеликановым. — Заново отпечатаешь. А Гагаев… Видел я его в управе. Он родную маму сдаст, только бы начальству понравиться! Так что, подпишет он тебе сто разных бумаг и с датами и без дат! И не зли меня, Антоныч! А то и твоя фамилия из бумажки исчезнет. И останусь там я один. Или с Пеликановым. Верно, Пеликан?

— Гы-ы! — осклабился Пеликанов и в очередной раз почесал лоб…

Алексейс Рыбаковс томился в следственном изоляторе в ожидании предъявления обвинения. Зайцев, Красота и Макарский, завершив суточное пребывание в аэропорту, называемое сменой, осели в пивной «Буэнос-Айрес». Супяга с Пеликановым отбыли в краевой центр. Начальник таможни Евгений Робертович Самурайский собрал расширенное утреннее совещание, которое неофициально именовалось не иначе как Большой Хурал. Помимо Яануса, Хамасюка, Близнецовой, присутствовали Гагаев, Исикевич, особист Костоломчев, а так же, слабо разбирающийся в создавшейся ситуации, начальник грузового отдела Дорожаев.

Евгений Робертович окинул пронзительным, как ему представлялось, взглядом притихший Хурал и начал:

— Видел я вчера «Жареные ГвоздИ». Наслаждался. Так что, говоришь, Никита Антонович, в засаде лежал?

Хамасюк вздрогнул:

— Понимаете, Евгений Робертович, это так, сказать, образное выражение. Применительно к данному случаю с обнаружением кокаина, нельзя было открывать секреты операции…

— А у тебя секреты имеются? — насупился Самурайский. — Мне-то хоть не заливай!

— Вот именно! — угодливо поддакнул Яанус. Лучше бы он этого не делал.

— На тебя, Ольгерд Юльевич, вообще не нарадоваться! В какую это ты полночь оперативный штаб собирал? Почему мне не доложил? Может, нужным не посчитал?

— Евгений Робертович, я… — на Яануса стало жалко смотреть.

— Ну а в засаде с Хамасюком вы, я так понимаю, вместе лежали? — продолжал распинать Ольгерда Юльевича Самурайский.

— Я бы тоже полежала… — мечтательно произнесла Светлана Ильинична Близнецова, но тут же спохватилась. — В смысле, в засаде полежала бы.

— Никита Антонович у нас вообще большой любитель где-нибудь полежать, — высказался особист Костоломчев, намекая на безобразное поведение Хамасюка во время Дня здоровья.

— А вот рапорт взять! — Самурайский потряс перед носами подчинённых листом бумаги. — Из этой писульки следует, что всю подготовительную работу перед задержанием наркотиков провели Супяга и Хамасюк. Ну, Хамасюк ладно, хотя… Супяга-то, Супяга здесь каким боком? Михаил Владимирович, тобой, между прочим, завизировано!

Гагаев понуро молчал. Час назад Хамасюк заставил его подписать новый рапорт с внесённой фамилией Супяги. Наступила неловкая пауза. Дорожаев достал носовой платок и звучно высморкался. И тут до, Яануса наконец дошло, чем же всё-таки недоволен начальник таможни.

— У меня предложение! — уверенным голосом произнёс он. — Чего мы тут всё делим! Кто, да что! Дело ведь общее! Одно на всех! Вся таможня постаралась. Следовательно, нечего выделять кого-либо специально. Разве можно что-нибудь стоящее организовать на таможне в принципе без участия Евгения Робертовича?

— Разумеется, нет! — поспешно выкрикнул со своего места Исикевич.

— Без Евгения Робертовича? Нонсенс! — тонко заметил Гагаев, досадуя про себя, что не успел подать голос первым.

— Без Евгения Робертовича всё давно бы остановилось! — высказался Дорожаев.

«Евгений Робертович — организатор и вдохновитель наших побед!» — подумал Костоломчев.

— Поэтому дальнейшие споры считаю неуместными, — воодушевлённо продолжал Яанус. — Всем ясно, надеюсь, что основная заслуга в деле обнаружения крупной партии наркотиков принадлежит начальнику таможни!

Евгений Робертович слегка смущённо улыбнулся:

— Ну, это несколько преувеличено… Впрочем, если все так считают…

— Все! — заверил Ольгерд Юльевич.

«В едином порыве!» — снова подумал Костоломчев.

— Я всегда прислушиваюсь к своим заместителям, — сказал Самурайский, никогда не интересовавшийся их мнением. — Ольгерд Юльевич, составь докладную на имя начальника управления. Пары часов тебе хватит?..

Через два часа Евгений Робертович подробнейшим образом изучал докладную на имя начальника регионального управления Ипполита Аристарховича Гуся, сочинённую исполнительным Яанусом. Особо согрели сердце Самурайского следующие фразы:

«Срочно сформированный оперативный штаб собрался ночью, за несколько часов до прибытия рейса из Доминиканы. На заседании штаба его руководитель Е. Р. Самурайский чётко определил место действия каждого сотрудника, его обязанности, способы связи, в том числе, экстренной. Информацию о гражданине Рыбаковс так же предоставил начальник таможни лично во время заседания штаба. Далее, по прибытии рейса из Доминиканы, Е. Р. Самурайский принял непосредственное участие в организации обнаружения партии кокаина и в самом обнаружении. После задержания гражданина Рыбаковс, Е. Р. Самурайский организовал выполнение всех необходимых мер процессуального характера и отправку гражданина Рыбаковс в изолятор временного содержания. В процессе работы методическую помощь оказывали сотрудники оперативного подразделения регионального управления».

Евгений Робертович сначала хотел вымарать «сотрудников регионального управления», но потом, подумав, решил их оставить. Гусю будет приятно. К тому же дело-то одно, общее! Евгений Робертович сладко потянулся и с удовлетворением поставил под сим творением свою подпись.

 

ГЕНЕРАЛ

Часы показывали без пяти шесть. Пора заканчивать с работой. Евгений Робертович Самурайский отложил в сторону путаный приказ регионального управления, на котором он безуспешно пытался сосредоточиться последние минут сорок. Ну его к бесу, решил начальник таможни. Завтра разберусь на свежую голову. А не разберусь — отпишу Яанусу. Пусть помучается! Эта мысль несколько улучшила настроение Самурайского, и он уже начал потихоньку отлепляться от своего любимого вращающегося кресла, как вдруг, ожил настольный селектор.

— Евгений Робертович, звонит оперативный дежурный ФТС, — раздался испуганный писк секретарши Леночки. — Говорит, срочно.

Сфинктерная мышца Евгения Робертовича непроизвольно сократилась. Он частенько давал нагоняи оперативным дежурным таможни. С чувством лёгкого превосходства общался с оперативными дежурными управления. Но с дежурным Федеральной таможенной службы ему беседовать не приходилось. Кто его знает, что там за фрукт сидит. Как-никак, Москва!

— Соединяй! — несколько раздражённо сказал Самурайский и схватил телефонную трубку.

— Евгений Робертович? — из динамика донёсся властный голос. — Оперативный дежурный ФТС полковник Соколов.

— Слушаю вас, — на всякий случай Самурайский избрал любезно-подчинённую интонацию.

— Примерно в 19 часов у вас в аэропорту совершит вынужденную посадку самолёт из Ниццы. Москва не принимает по метеоусловиям. Краснобубенск используется в качестве запасного. Так вот, на борту находится генерал Говядло Сидор Харитонович. Его нужно встретить, как полагается. Ну, вы меня понимаете…

— Понимаю! — брякнул Самурайский.

— Отлично. Затем Сидора Харитоновича нужно ближайшим рейсом отправить в Москву.

— Как же, — Самурайский напрягся. — Как же я его отправлю, если Москва не принимает?

— Это мне не известно. Может, поездом или ещё как-нибудь. Короче, я передаю вам указание руководителя ФТС, а вы уж там у себя на месте сами разбирайтесь.

— Простите, — засуетился Евгений Робертович. — Мне фамилия Говядло не знакома…

— Назначен три недели назад, — отрывисто проговорил Соколов. — Человек с большими перспективами.

Сфинктерная мышца Самурайского вновь дала о себе знать.

— Скажите, хотя бы, как он выглядит?

Соколов задумался на мгновение:

— Обычно выглядит. Среднего роста, стрижка короткая, очки.

— А особые приметы есть?

— Если вы насчёт шрамов во всё лицо, то я таковых не заметил. Короче, передал полковник Соколов.

— Принял Самурайский, — Евгений Робертович, повесив трубку, позволил себе витиевато выругаться. И, главное, времени — кот наплакал! Но надо успеть! Не понравиться этому Говядле, всё равно, что поставить крест на собственной карьере. Видать, из новых, из выдвиженцев. Попадёшь такому под горячую руку — пиши пропало!

— Лена, — склонился над селектором Самурайский. — Вызывай Яануса, Близнецову, Гагаева. Скажи им, что у них пять минут, слышишь! Бегом ко мне! Галопом!

С трудом уложившись в указанное время, в кабинет, тяжело дыша, ввалились Яанус с Близнецовой. Гагаев мчался из аэропорта. Поэтому опоздал секунд на двадцать.

Следующие драгоценные три минуты Самурайский потратил на то, чтобы ввести подчинённых в курс дела.

— Теперь распределим обязанности, — Евгений Робертович повернулся к Близнецовой. — На тебе связь с вокзалом. Если самолёты не полетят в ближайшие три часа, придётся отправлять генерала малой скоростью. Ольгерд Юльевич, ты выезжаешь в ресторан «Центральный». Я позвоню Армену Самвеловичу, а ты проследи, чтобы всё было на высшем уровне. Знаю я этого хитрого лиса! Михаил Владимирович, договоришься с погранцами о проходе без очереди. Ну, и будешь сопровождать меня при встрече VIP-персоны. И помните! Мы можем наплевать на контрабандистов, на план по пошлине! Да на всё можем наплевать по большому счёту! Но встреча товарища Говядло — это святое! Всё, идите!

Когда кабинет опустел, Евгений Робертович набрал номер Армена Самвеловича Гуликяна, директора ресторана «Центральный».

— Здравствуйте, Армен Самвелович!

— Вай-вай, Евгений Робертович! Как я рад вас слышать!

Самурайский уловил в голосе Гуликяна фальшивые нотки, но изображать обиду было некогда.

— Армен Самвелович! Часика через полтора я подъеду к вам с одним важным человеком из Москвы. Вы уж постарайтесь там со столом. Икорки там, осетринки. Коньячку армянского. Да не такого как в прошлый раз!

— Евгений Робертович, я же уже несколько раз извинялся! Официант, гадёныш, подвёл! Всё будет по высшему разряду! Клянусь!

— Не сомневаюсь! К вам сейчас подскочит мой зам, Яанус. Согласует меню.

Отключившись, Евгений Робертович, разумеется, не мог слышать слов Армена Самвеловича. А Армен Самвелович долго скрипел зубами, ругался на своём языке и призывал на голову «этого халявщика Самурайского» всевозможные напасти. Дело в том, что года полтора назад Армен Самвелович попался в лапы краснобубенских таможенников с пустяковой «цацкой». Гражданину Гуликяну светили крупные неприятности, но он, воспользовавшись мобильной связью, через знакомых «вышел» на начальника таможни. Евгений Робертович лично прибыл в аэропорт и, остудив пыл разошедшихся инспекторов пассажирского отдела, милостиво отпустил Армена Самвеловича с миром. Армен Самвелович, как и положено южному человеку, рассыпался в цветистых выражениях признательности и предложил отблагодарить Евгения Робертовича настолько насколько это в его силах. Евгений Робертович, поломавшись для приличия, согласился отобедать в ресторане Гуликяна за счёт заведения. Хлебосольный Армен Самвелович закатил пир горой. Самурайский слопал полкило чёрной икры, выпил бутылку дорогущего коньяка, которую Армен Самвелович хотел приберечь на свадьбу сына и, величая Гуликяна братом, отбыл восвояси. Каково же было удивление Армена Самвеловича, когда, спустя неделю, Евгений Робертович заявился к нему в ресторан со всем семейством, включая 95-летнего дедушку жены. Они много ели, ещё больше пили, а вместо оплаты, Евгений Робертович несколько раз крепко обнял Армена Самвеловича и вновь назвал его братом. Потом всё стало попроще. Будничнее, что ли… В ресторане «Центральный» отмечали дни рождения, именины и поминки все родственники Самурайского, столовались комиссии из управления, а сам Евгений Робертович иногда приезжал сюда с девочками и приятелями после отдыха в сауне. Такой ерундой, как оплата счёта, Евгений Робертович себя по-прежнему не утруждал. Армен Самвелович умел считать. Сумма штрафа, грозившая ему когда-то после неприятной истории на таможне, была давно перекрыта в несколько раз…

Когда Евгений Робертович ворвался в павильон «Прибытия», по трансляции как раз объявляли посадку борта из Ниццы.

— Где Гагаев? — отрывисто спросил он у скучавшего в «зелёном» коридоре Зайцева.

— На «галерею» побежал. Вместе с Исикевичем, — ответил инспектор, усердно отворачиваясь и стараясь дышать в сторону. Несмотря на его усилия, Евгений Робертович всё-таки уловил сильный запах алкоголя.

«Ладно! — подумал он. — Некогда. Потом с этим Зайцевым разберусь».

«Галереей» в просторечии именовался узкий крытый проход между залами «Отправления» и «Прибытия», к которому в прошлом году был присобачен телетрап. Изначально предполагалось установить четыре таких телетрапа, но, по непонятным причинам, в процессе установки большая часть выделенных из федерального бюджета денег растворилась в воздухе. На один телетрап со скрипом всё же наскребли. Использовали его не часто, для особых случаев. Поэтому рядовые пассажиры продолжали месить грязь на лётном поле своими ногами или добираться до самолёта на древних автобусах, прозванных аэропортовскими старожилами «скотовозками». Белоснежный авиалайнер, следующий по маршруту Ницца — Москва и оказавшийся в Краснобубенске в связи с неблагоприятными погодными условиями в столице, безусловно, относился к таким особым случаям. Поэтому сейчас к округлому боку «Боинга» с отвратительным скрежетом неспешно выдвигался металлический рукав, призванный соединить «галерею» с самолётом. Десять минут спустя рукав-кишку стали заполнять пассажиры рейса Ницца — Москва. Вид у них был крайне недовольный. Ещё бы, вместо родной столицы оказаться в провинциальном Краснобубенске! Кому же это понравится?

Евгений Робертович занял удобную позицию там, где телетрап переходил в обшарпанный пол «галереи». Сзади начальника маячили, вытягивая шеи, Гагаев с Исикевичем. На их лицах лучились широкие улыбки, предназначенные заезжему генералу.

Первыми на «галерею», гадливо оглядываясь по сторонам, ступили две гламурные блондинки.

— Мужчина! — одна из них ткнула пальчиком, усеянным колечками от «Тиффани» и «Булгари», в Самурайского. — Мы в Краснобубенске? А это где? Далеко от вашей дыры до Москвы?

— Проходите, проходите, — досадливо поморщился Евгений Робертович. — Там дальше вам всё объяснят!

— Хам! — обиделась блондинка.

— Чего ты хотела! — фыркнула её подруга.

А за блондинками уже показался… он! Евгений Робертович моментально узнал генерала Говядло. Невысокий мужчина с короткой стрижкой, в очках с золотой оправой передвигался, как положено генералам, солидно и основательно. Его мощное тело, напоминающее квадратный сейф, обтягивал дорогой костюм. В руках мужчина держал яркий полиэтиленовый пакет из магазина беспошлинной торговли. Гагаев с Исикевичем, заскулив, словно трёхмесячные щенки, попытались выбраться из-за спины Самурайского. Их улыбки сделались настолько широкими, насколько это позволяли им лицевые мышцы и даже чуть-чуть шире.

— Здравствуйте! — бросился к генералу Евгений Робертович. — В высшей степени рады видеть вас на, так сказать, Краснобубенской земле!

Генерал недоуменно уставился на Самурайского.

— Прошу простить! — заторопился Евгений Робертович. — Забыл представиться! Самурайский. Начальник местной таможни.

Генерал продолжал молча смотреть на Самурайского. От него пахло дорогим парфюмом и не менее дорогим алкоголем.

— Прошу вас! — Евгений Робертович согнулся в поясе и протянул правую руку вперёд, указуя путь. — Пройдёмте на пограничный контроль. Нас ждут.

— Ну, пойдём, — наконец нарушил молчание генерал.

— Кстати, товарищ Говядло, — Самурайский кивнул в сторону Гагаева с Исикевичем. — Можете отдать свой пакет. Тут есть специально обученные люди.

— Ладно, — генерал протянул свой мешок Гагаеву. Михаил Владимирович тут же вцепился в него обеими руками. Рот начальника пассажирского отдела вот-вот грозил треснуть по швам от напряжения, созданного невиданной улыбкой. Так они и тронулись с места. Впереди, перебирая ногами и ежесекундно оглядываясь, семенил Евгений Робертович. На шаг позади уверенно шествовал генерал. За генералом, соблюдая необходимую субординацию, вышагивали Гагаев с Исикевичем. После короткой борьбы, не замеченной заезжей персоной, они, повинуясь инстинкту, решили нести пакет вместе. Михаил Владимирович держался за генеральскую кладь левой рукой, а Ленинид Агафонович — правой.

Пограничники пропустили важного гостя через служебный проход, в то время как остальные пассажиры томились в длиннющей очереди к кабинке неторопливого прапорщика.

— Нельзя ли открыть ещё кабинку? — обратилась к прапору из середины очереди обидчивая блондинка.

— Нельзя. Все на ужине, — равнодушно откликнулся пограничник.

— Чего ты хотела! — тут же среагировала подруга обидчивой.

Между тем, Евгений Робертович услужливо приоткрыл турникет, и генерал оказался в таможенном зале.

— Осторожно, товарищ Говядло… здесь ступенечка, товарищ Говядло… проходите сюда, товарищ Говядло, — причитал Самурайский. — Сюда, пожалуйста, сюда… Вот на этом транспортёре вскоре покажется ваш багаж. Ведь у вас же есть багаж, товарищ Говядло? Сколько? Один чемодан? Два? Не волнуйтесь, мы всё донесём до улицы! На улице нас ждёт машина. Мы поедем…

— Слышь ты, чухан! — неожиданно перекрыл словесный поток Самурайского генерал. — Ежели ты желаешь на меня шестерить и вместе вон с теми двумя фраерами корявыми таскать мои пожитки, то флаг тебе, как говорится, в зубы! Но растолкуй, почему ты меня всё время какой-то «повидлой» называешь? Обидеть норовишь?

— Обидеть? Что вы! — Евгений Робертович вдруг остолбенел. Страшная догадка пронзила его некрупный мозг. — А вы разве не Сидор Харитонович?

— Сам ты… Харитоныч! — рассвирепел генерал. — Я — Гена Сиплый! Слыхал? Мотался в Ниццу на пару дней отдохнуть. На обратном пути пришлось к вам завернуть, в Мухосранск.

— В Краснобубенск, — автоматически поправил Евгений Робертович.

— Мне по фигу! — заявил лже-генерал. — Ну так как? Ты мой чемодан потащишь или мне носильщика нанимать?

Сзади что-то тихонько тренькнуло. Это Гагаев с Исикевичем осторожно поставили пакет Гены Сиплого на пол.

— Смотрите, не разбейте, фраера! Там пойла на штуку евро! — всполошился Гена, но его уже никто не слушал.

— Немедленно! — шипел Евгений Робертович, прожигая огненным взглядом воображаемые дыры в кителях растерянных Гагаева и Исикевича. — Немедленно выявить среди пассажиров товарища генерала! Немедленно!

Подчинённые редким веером рассыпались по залу. Их тактика поиска кардинально разнилась. Гагаев приставал ко всем пассажирам, не исключая женщин, с одним вопросом:

— Вы, случайно, не товарищ генерал?

Исикевич же вставал перед очередной жертвой и начинал игриво подмигивать. Кто-то, из ожидающих свой багаж, недоуменно смотрел на Ленинида Агафоновича. Кто-то с отвращением поворачивался к нему спиной. Лишь один вертлявый юноша с подкрашенными глазами подмигнул в ответ. Ленинид Агафонович шарахнулся в сторону от юноши и уткнулся в невзрачного мужичка, одетого в серую курточку и квёлые брючата.

— Вам следовало бы быть аккуратнее! — тоном учительницы младших классов проговорил мужичок.

Исикевич уже хотел ответить в том смысле, что нечего, мол, на дороге стоять, но тут подскочил Гагаев:

— А вы, случайно, не товарищ генерал?

— Случайно, генерал, — с достоинством ответил мужичок.

— Сидор Харитонович? — лицо Михаила Владимировича непроизвольно начало расползаться вширь посредством заученной улыбки.

— Сидор Харитонович, — подтвердил обладатель дешёвой курточки.

— А мы вас просмотрели, — умилился Гагаев. — Такая незадача!

— Да у вас здесь вообще бардак! — нахмурив мохнатые брови, подметил генерал.

Ни Исикевич, ни Гагаев не придали этим словам особого значения. Уж они-то знали — генералам положено распекать подчинённых! Распекать — генеральская фишка. Генерал обязан быть грозным. Иначе, какой же он генерал? Так, майор или подполковник, в лучшем случае.

К ним уже спешил Евгений Робертович:

— Сидор Харитонович? Простите великодушно, не признали!

Говядло смягчился:

— Руководителей положено знать в лицо, — пробурчал он. — Развели тут безобразия…

— Исправимся! — прижав руку к сердцу, истово пообещал Самурайский. — Досадное недоразумение!

— Багаж подали, — совсем помягчел генерал. — Мой чемодан зелёный такой, с ручкой.

Исикевич и Гагаев наперегонки бросились к транспортёрной ленте. На ней, набросанные валом неделикатными грузчиками, топорщились всевозможные пожитки пассажиров из Ниццы.

— Ну как в таможне дела? — генерал Говядло решил, что пора вспомнить о своём статусе. — В смысле задержаний…

— Разрешите доложить? — Евгений Робертович, выпучив глаза, напустил на себя вид придурковатый и, одновременно, молодцеватый. Он чувствовал, что подобный экзерсис обязательно понравится генералу. Самурайский не ошибся. Говядло, поглядывая на Евгения Робертовича с явным одобрением, разрешил:

— Докладывайте!

— В августе этого года пресечена попытка ввоза крупной партии наркотиков. Три с лишним килограмма наркотического средства, кокаина, — Евгений Робертович уже не помнил точную цифру. — Благодаря чёткой организации, умелому руководству, моему личному участию…

Тогда, несколько месяцев назад, пришло время раздать всем сёстрам по серьгам. Евгений Робертович получил почётную грамоту и солидную денежную премию. Денежные премии достались так же Яанусу, Хамасюку, оперативникам из управления и даже Близнецовой. Логика здесь, безусловно, присутствовала. Светлана Ильинична ведала на таможне кадрами, а кокаин, между прочим, эти самые кадры и обнаружили. Небольшую вознаграждение выписали Михаилу Владимировичу Гагаеву. Пара тысяч рублей перепала Исикевичу. Когда разговор зашёл о Красоте и Зайцеве, Евгений Робертович принял соломоново решение.

— Знаешь что, — сказал он, обращаясь к Гагаеву. — Поздравь их от моего имени, пожми руки и пообещай, что я их, так и быть, не уволю за постоянное нахождение на рабочем месте в нетрезвом состоянии.

— В высшей степени справедливо! — восхитился Михаил Владимирович. — В высшей степени!..

— Таким образом, — завершил доклад Евгений Робертович. — Мною… ну, в смысле, моей таможней, был нанесён сокрушительный удар Краснобубенской наркомафии. С тех пор она, в смысле мафия, поджала хвост, раскаялась и занялась общественно полезным трудом.

— Так уж и полезным трудом? — благосклонно засмеялся генерал. — Шутишь?

— Шучу, Сидор Харитонович, шучу! — с готовностью захихикал Евгений Робертович. — Ничего от вас не скроешь!

Пассажиры разбирали свой багаж. Чертыхаясь, таможенный зал покинул Гена Сиплый. За ним потянулись гламурные блондинки. Последним на транспортёрную ленту подали зелёный чемодан необъятных размеров. На бирке иностранными буквами читалась фамилия владельца: «Govniadlo». Буржуи! Что с них возьмёшь?

— Наш! — выпалил Ленинид Агафонович и хищно вцепился в ручку чемодана. Тот оказался слишком тяжёлым. Не сдвинулся с места. Исикевич, позорно держась за ручку, побежал за чемоданом вдоль ползущей транспортёрной ленты. На помощь ему пришёл Гагаев. Вместе им удалось стащить генеральский багаж на пол.

— Пойдёмте на улицу, Сидор Харитонович, — Самурайский махнул рукой подчинённым. — Нас в ресторане ждут. Небось, проголодались с дороги? Сейчас поужинаем.

— Поужинаем? — Говядло покатал слово на языке. — Что ж, поужинать было бы недурно. Правда, одно «но»! Завтра я должен быть на совещании в Москве. У Самого! В десять ноль ноль.

У Евгения Робертовича намокла спина. «У Самого!!!» Нынешний руководитель ФТС, в отличие от предыдущего, слыл человеком суровым и скорым на расправу. Если Говядло опоздает на совещание… Евгений Робертович тут же представил себе ужасающую картину.

— А почему вы, собственно, Сидор Харитонович позволяете себе не прибыть на совещание вовремя? — интересуется Сам.

— Я бы и рад прибыть вовремя, — оправдывается Говядло. — Да есть в Краснобубенске такой кретин… Фамилия его — Самурайский. Не смог обеспечить.

— Кто-кто? Самурайский? — переспрашивает Сам. — Гнать его в шею!

И вот уже летит депеша из Москвы. Уволить Самурайского Е. Р., как не справившегося со своими прямыми обязанностями…

— Сидор Харитонович, — Евгений Робертович вытянулся по стойке «смирно». — Мною предпринимаются все возможные и невозможные меры по обеспечению вашей доставки в Москву.

— Доставки? — генерал Говядло соизволил слегка нахмуриться. — Я тебе что — бандероль?

— Нет, я не это хотел сказать! Вы меня неправильно поняли! Я в смысле, препроводить вас, то есть посадить вас…

— Посадить? — брови генерала нахмурились сильнее.

— В смысле, в поезд посадить… э-э-э, самолёты не летают-с, э-э-э, метеопрогноз неблагоприятный-с, — Евгений Робертович с перепугу перешёл на дореволюционный стиль обращения.

— А когда поезд?

— Сейчас узнаю-с! — Самурайский лихорадочно тыкал пухлым пальчиком в кнопки сотового телефона. — Светлана Ильинична? Доложи обстановку!

— Обстановка удручающая! — запищала Близнецова. — Билеты есть на поезд 23.50. В Москве будет к утру, в 8 часов. Но на него остались места только в плацкартном вагоне.

Евгений Робертович в десятый раз за сегодняшний вечер обильно пропотел. Воспользовавшись тем, что Говядло занялся придирчивым осмотром своего монструозного чемодана, наконец доставленного совместными усилиями Гагаева — Исикевича, Самурайский отскочил в сторону и жарко зашептал в трубку.

— Светлана Ильинична, ты в своём уме? Разве генерал может передвигаться в плацкартном вагоне? Срочно бери билеты в «СВ»!

— Нет «СВ»! — едва не заплакала Близнецова. — Даже купейных мест нет! Поезд проходящий, Ростов — Москва. Вот в 7.00 из Краснобубенска будет прямой на Москву. Там и «СВ» есть и купе…

— В 7.00 не устроит! — категорически отрезал Евгений Робертович. — Короче, делай что хочешь, как хочешь, но чтобы к 23.00 у меня на столе в ресторане «Центральный» лежал билет на проходящий из Ростова в «СВ»!

Не обращая внимания на слабые возражения начальницы отдела кадров, Самурайский выключил трубку и обернулся к генералу:

— Можем ехать на ужин, товарищ генерал!

— Билеты будут?

— Будут! — категорично отрапортовал Самурайский. — В 23.50 стартуете с Краснобубенского вокзала, в 8 утра прибываете в Москву.

— В 8.00? Домой заехать не успею, — расстроился Говядло. — В Москве жуткие пробки!

Как тяжко жить в Москве! Евгений Робертович всем своим видом изобразил сочувствие…

На ступеньках ресторана честную компанию встречал Яанус. Лихо вычислив из четверых прибывших генерала (Самурайского, Гагаева и Исикевича он всё-таки знал в лицо), Ольгерд Юльевич вприпрыжку к нему подскочил.

— Здравия желаю! — бодро выкрикнул Яанус и низко поклонился.

— Яанус. Мой первый зам, — скупо представил Ольгерда Юльевича Самурайский.

Говядло неопределённо кивнул. И сам Евгений Робертович для него, для генерала, был мелковатой рыбёшкой, а уж его заместитель так и вовсе — нечто вроде планктона.

— Проходите, господа! — Ольгерд Юльевич добровольно возложил на себя функции метрдотеля. — Всё готово!

Столик, выделенный Арменом Самвеловичем Гуликяном для ужина с московской знаменитостью, выгодно располагался в центре ресторанного зала. Сам Армен Самвелович с группой вышколенных официантов, напоминающих беременных пингвинов, топтался здесь же, поблизости.

— Самвелыч, сука, обнаглел! — приблизив толстые губы к уху начальника, на ходу сдавал Гуликяна Яанус. — Поставил дрянную копеечную посуду! Я ему толкую — ге-не-рал прибудет, понимаешь! А ты, халдей, тарелки ставишь, которые из пионерлагеря в девяностые украл! Самвелыч перепугался, выкатил солидный сервиз. Фарфор-марфор, то-сё! Икру, конечно, зажать хотел! Говорил, только красная есть. Но я поднажал. Всё нашлось. И икорка, и осетринка свежая, хе-хе, и коньячок!

— Коньяк проверить надо! — распорядился Самурайский. — Самвелыч меня уже один раз кинул!

— Проверим, Евгений Робертович, — Яанус бросил испытующий взгляд в сторону Гагаева и Исикевича. — Ещё как проверим!

Такому подопытному материалу позавидовал бы сам профессор Павлов. Куда там профессору с его собаками!

— Михаил Владимирович, — обратился к Гагаеву Самурайский. — Выпей рюмочку коньяку! Не побрезгуй!

Гагаев нервно открутил пробку и налил себе в стакан сто грамм.

— Пей! — плотоядно поощрил Яанус.

Гагаев, зажмурившись, заглотнул содержимое стакана. Самурайский внимательно наблюдал за выражением его лица.

— Э, слушай, Евгений Робертович! Коньяк — высший сорт! Для себя берёг! — не выдержал Армен Самвелович.

Гагаев порозовел, расплылся в дурашливой улыбке. Исикевич смотрел на него с завистью:

— Евгений Робертович, можно я тоже попробую?

— Достаточно! — отрезал Самурайский. — Пора к столу!

— Давно пора! — согласился генерал Говядло. Не дожидаясь Евгения Робертовича, он ухватил основательный кусок хлеба и густо намазал его чёрной икрой.

К генералу присоединились Самурайский с Яанусом. Гагаев и Исикевич замерли в услужливых позах рядом с официантами.

— Позвольте тост! — на правах хозяина Евгений Робертович щедро плеснул в стакан генерала опробованного Гагаевым коньяку. — За Сидора Харитоновича! За товарища Говядло! За будущее, так сказать, таможенной системы!

— Хороший тост! — похвалил Сидор Харитонович. — Грех не выпить!

Яанус вскочил и выпил стоя.

Генерал закусил свиным язычком с хреном, попробовал свежего сыра, снова наведался к вазочке с икрой.

— А вот грибки маринованные, — обратил внимание генерала Евгений Робертович. — Откушайте, не пожалеете!

— Под грибки водочку надобно, — заметил Говядло.

На столе тут же вырос запотевший графин с водкой.

Яанус бросился разливать.

— Надо бы попробовать, — как бы невзначай предложил Гагаев. — Кто знает, что там в графине?

— Прекратите, пожалуйста! — возмутился Армен Самвелович. — За кого вы меня принимаете?

— Ладно, Самвелыч! — после выпитого Евгений Робертович рассупонился и подобрел. — Неси горячее, не задерживай товарища генерала!

Гуликян сделал отмашку своим «пингвинам» и сам отпросился по нужде.

Генерала уже некоторым образом развезло. Он снял курточку и повесил её на спинку стула.

— Вот вы говорите, Ницца, — обратился он к Евгению Робертовичу.

— Я не говорил! — испугался Самурайский.

— Может и не говорили, не важно! — махнул рукой Говядло. — Но в сущности, что есть Ницца? Сборище толстосумов, пройдох, да олигархов. Честному человеку там делать нечего. Больше я в эту Ниццу ни ногой!

Сидор Харитонович, безусловно, причислял себя к честным людям.

— Путёвка дорогая? — спросил Евгений Робертович.

— Да уж не из дешёвых! — последнее слово застряло у генерала в глотке. Он подозрительно посверлил взглядом Самурайского. — Собственно, путёвка дорогая, но я копил, несколько лет копил! Во всём себе отказывал, даже иногда недоедал!

На глаз Сидора Харитоновича накатила слеза.

— Как я вас понимаю! — проникновенно сказал Евгений Робертович. — Мы с женой прошлым летом в Анапу ездили. Тоже целый год откладывали от зарплаты! А уж Ницца нам и не снилась!

Евгений Робертович лукавил. Ниццу он посетил пару лет назад, путешествуя по Франции. Кто-то рассказал ему, что в Ницце имеется масса особняков в «мавританском» стиле. Самурайский решил посмотреть сам, набраться опыта. Всю образовавшуюся у него после поездки в голове архитектурную «кашу», Евгений Робертович вывалил на молдавских строителей-гастарбайтеров. Кстати, как раз в Анапе Евгению Робертовичу побывать не довелось. Но не станет же генерал проверять, в самом деле!

— Хрен с ней, с Ниццей! — тяпнув очередную порцию алкоголя, заявил Говядло. — Знаешь, Женя… Можно я буду называть тебя Женей?

Евгений Робертович с готовностью кивнул. Ещё пару часов назад Гена Сиплый нарёк его «чуханом». А «Женя» по сравнению с «чуханом» — это, как ни крути, прогресс!

— Меня, товарищ генерал, можете звать Оликом! — влез Яанус.

Однако Сидор Харитонович не соизволил обратить на него своё драгоценное внимание.

— Понимаешь, Женя! — продолжал генерал. — Сейчас в стране очень непростая ситуация. Существует масса всевозможных проблем. Наша с тобой задача — эти проблемы решить. Для решения проблем необходима концентрация и мобилизация всех сил. Абсолютно всех. Ни одна сила не имеет права находится вне мобилизационного процесса. И в данном контексте поставленная задача расширяется до вовлечения сил, пока не входящих в мобилизационный процесс, куда? Правильно! В тот самый мобилизационный процесс. Если же та или иная сила выпадает из мобилизационного процесса, то нам следует, что? Правильно! Понять, каковы механизмы выпадения, так сказать, и где здесь рациональное зерно! Выпустить из поля зрения рациональное зерно — есть главная ошибка! Потомки нам этого не простят!

— За потомков! — поднял бокал Евгений Робертович.

— Государственная голова! — вполголоса, но так, чтобы услышал генерал, произнёс Яанус…

К выносу горячего Сидор Харитонович уже основательно набрался.

— Та-а-ак! — орал он. — Женька! Женюрка! Джейхун! Накапай-ка под горячее!

Как следует поддав, генерал сделался демократичнее и даже разок-другой чокнулся с Яанусом. Евгений Робертович тоже порядочно осовел, но всё-таки ещё помнил об отправке генерала в Москву.

— Ал-л-ё! — он набрал номер Близнецовой. — Ильинична, как дела?

— Евгений Робертович, — голос Близнецовой звучал виновато. — Ничего не получается. Нет «СВ», ну нет! Брать плацкарту?

Самурайский пожевал губами, собирая в кучку мозги.

— А бери! И давай сюда приезжай, в «Центральный»!

В плацкарту ни один здравомыслящий генерал не сядет. Но как же быть, если в «СВ» нет мест? Надо убедить генерала, что плацкарта — это и есть «СВ»! Трезвого, конечно, не убедишь, а вот пьяного… Стоило Сидору Харитоновичу отправиться на ознакомительную экскурсию в ресторанный сортир, как Самурайский придвинулся к Яанусу:

— Эй, Олик, очнись!

Яанус поднял голову с тарелки. К щеке прилипла веточка укропа.

— Очнись, говорю! — Евгений Робертович потряс Ольгерда Юльевича за плечо.

— Сейчас Близнецова приедет, билет для генерала привезёт! Билет так себе, в плацкартный вагон. А генерал должен думать, что мы ему «СВ» купили!

Яанус помотал головой:

— Плацкарта на «СВ» не похожа! Не прокатит!

— Нужно, чтобы прокатило! Если он напьётся в сосиску, то не сообразит, куда мы его грузим!

— Сегодня не сообразит, а завтра в Москве сообразит! — на помощь Яанусу пришли остатки логики.

— Завтра? — Евгений Робертович оказался в некотором замешательстве. — А завтра он решит, что забрёл в плацкарту случайно, из «СВ»! Типа, по пьяни!

Самурайский щелчком большого и среднего пальцев подозвал трущихся у стены Гагаева и Исикевича:

— Так, орлы! Живо в сортир. Что-то Сидор Харитонович задерживается!

Гагаев с Исикевичем метнулись в ресторанный туалет. У писсуаров Сидора Харитоновича они не застали.

— Надо в кабинках посмотреть! — сообразил Гагаев. Исикевич бросился выполнять. В одной из кабинок и был обнаружен Говядло. Он сидел на унитазе со спущенными штанами, голова повисла меж широко расставленных ног. Сидор Харитонович ритмично похрапывал. Гагаев, взяв генерала подмышки, рывком поднял его на ноги. Исикевич, преодолевая брезгливость, натянул на Сидора Харитоновича брюки. Говядло с трудом размежил веки:

— А-а-а, суки, по пятьсот!

— Пойдёмте, товарищ генерал, — принялся уговаривать Гагаев. — Вас ждут!

— Да! — приосанился Говядло. — Я — генерал! А ты кто такой? Куда ты меня тащишь? Всех уволю!

Когда Сидора Харитоновича выволокли в зал, у столика уже крутилась Близнецова. Она примчалась на такси. Билет на проходящий поезд Ростов — Москва лежал на заляпанной скатерти перед Евгением Робертовичем.

— О-о-о! — заметив Светлану Ильиничну, заревел генерал. — Среди нас дамы!

Он стряхнул с себя провожатых и галантно поклонился Близнецовой:

— Прошу, присаживайтесь! Официант! — Сидор Харитонович уставился на Гагаева. — Шампанского для дамы!

— Товарищ генерал! — вмешался Самурайский. — Пора в путь! Время!

Говядло, набычившись, уставился уже на Евгения Робертовича:

— Какой путь? Где я? А ты кто такой?

— В Москву, товарищ Говядло, в Москву, — Самурайский попытался накинуть курточку на плечи Сидора Харитоновича.

— В Москву? — генерал напрягся. — Зачем? Я хочу остаться здесь! Почему не несут шампанское?

Светлана Ильинична поправив причёску, уселась за стол. Никогда и никто раньше с такой настойчивостью не угощал её шампанским.

— Ваш поезд через час, — продолжал увещевать Сидора Харитоновича Самурайский. — Завтра вас ждут в ФТС!

Услышав три магические буквы, Говядло немного пришёл в себя. Воспользовавшись этим, Гагаев с Исикевичем вцепились в генерала и повлекли его на улицу. Сзади семенил Евгений Робертович. Следом с трудом переставлял ноги Яанус. Со стороны он напоминал циркового медведя.

Около сцены, на которой ресторанные лабухи, немилосердно терзая свои инструменты, пытались изобразить нечто из репертуара «Битлз», Сидор Харитонович резко затормозил каблуками ботинок.

— Эт-т-то что ещё за иностранщина! А ну, хлопцы, гряньте-ка «барыню»!

Хлопцы грянули. Говядло, широко раскинув руки, гоголем двинулся по кругу. Время от времени, он, задирая ноги, хлопал себя по пяткам и издавал нечленораздельные выкрики. По мере ускорения «барыни» генерал пошёл вприсядку. Оттанцевавшись, Сидор Харитонович выскочил в центр зала и, топнув ножкой, громко прокричал:

— Эх-ма, тратата! Ницца-дрицца, гоп-ца-ца!

Затем силы окончательно оставили генерала. Он упал на руки провожатых и позволил себя увести.

Когда все, наконец, покинули ресторан, к сидящей в одиночестве Близнецовой, бочком подобрался Армен Самвелович:

— Шампанское нести?

Светлана Ильинична придирчиво осмотрела Гуликяна:

— Неси!..

Поезд Ростов — Москва подошёл без опоздания. Сидор Харитонович по дороге к вокзалу угомонился и мирно дремал на руках Гагаева с Исикевичем. Ленинид Агафонович мысленно хвалил себя за расторопность. Пока в ресторане происходила сцена уговоров генерала, он успел под шумок скушать пару бутербродов с тарелки Сидора Харитоновича и запил их водкой из его же фужера. Михаилу Владимировичу повезло меньше. Он всё время поддерживал опадающего генерала, и ему было не до разносолов. Яанус вообще плохо соображал. Ольгерд Юльевич не понимал, почему находится на вокзале. Как ему казалось, он никуда ехать не собирался. По крайней мере, с утра.

Евгений Робертович внимательно считал вагоны.

— Затаскивайте его, быстро! — распорядился он, когда поезд остановился. — Стоянка пять минут!

— Куда мне такого пьяного в вагон? — недовольно заворчала проводница.

— Смотри в оба, мамаша! — буркнул Исикевич. — Это целый генерал!

— Ага, так я и поверила! — забубнила проводница. — Что ж я, енералов не видала? Енерал, он — о-го-го! А этот шибздик какой-то!

Но её не слушали. Переступая через чьи-то пожитки и ноги, Сидора Харитоновича из последних сил волокли по переполненному вагону.

— Какое место? — запыхавшись, спросил Гагаев.

— Кажется, вот это, — Евгений Робертович сверился с билетом. — Да это. Верхнее боковое.

Крякнув, Гагаев с Исикевичем закинули генерала на полку. Внизу кое-как пристроили огромный чемодан.

— Бельё брать будете? — сварливо поинтересовалась проводница.

— Вряд ли, — ответил Самурайский.

— Конечно, зачем енералу бельё? — ехидно заметила проводница и двинулась по своим делам.

— Уходим? — с надеждой спросил Гагаев.

— Уходим! — приказал Самурайский. Он бросил на спящего генерала последний взгляд. На полке, расположенной перпендикулярно генеральской, лежал какой-то верзила. Ступни его длинных ног, облачённых в грязные шерстяные носки, практически упирались в нос Сидору Харитоновичу. Говядло морщился во сне. Судя по всему, запашок был так себе, не ахти. Но тут уж ничего не поделаешь. Плацкарта есть плацкарта. Евгений Робертович вздохнул с облегчением и выбрался на перрон. Становилось холодно.

— А где Яанус?

— По-моему за нами всё время шёл, — неуверенно оглядываясь, ответил Исикевич.

Гагаев пожал плечами.

— Ладно, — махнул рукой Самурайский. Судьба Яануса была решена. — Не маленький. Сам до дома доберётся…

На следующее утро пробуждения всех действующих лиц были так не похожи одно на другое. Евгений Робертович проснулся в своей постели. Светлана Ильинична в постели Гуликяна. Ольгерд Юльевич Яанус проснулся на жёсткой лавке в «обезьяннике» Краснобубенского вокзала. Ну не смог Ольгерд Юльевич объяснить вчера вокзальным ментам, что он не какой-нибудь ханыга, а заместитель начальника таможни. Но, как не трудно догадаться, самым ошеломляющим оказалось пробуждение Сидора Харитоновича Говядло. Первое, что Сидор Харитонович увидел перед своими глазами, оказались человеческие ступни 45 размера, одетые в шерстяные носки. Втянув носом воздух, он понял, почему всю ночь ему снились мусорные баки. Сидор Харитонович приподнялся на локте и ошарашено огляделся. Ему вспомнился вылет из Ниццы, белокурая стюардесса… Потом какой-то туман!

— Вставай, енерал, твою дивизию! — язвительно сказала пробиравшаяся по проходу проводница. — Москва!

«Разберусь на досуге, — решил Сидор Харитонович. — Кажется, у меня сегодня какое-то мероприятие? Совещание?»

А в Краснобубенске в кабинете начальника таможни сидел, подперев похмельную голову рукой, Евгений Робертович Самурайский. Ему уже звонил начальник Краснобубенского УВД. От него Евгений Робертович узнал о ночном приключении Яануса. Впечатления на Самурайского история не произвела. Он со страхом ожидал звонка из Москвы. Но время шло, а звонка не было. К середине дня Самурайский вызвал Яануса и отчитал его за ночёвку в «обезьяннике». К вечеру он вообще повеселел. Перед уходом домой Евгений Робертович даже позволил себе рюмочку коньяку. Пронесло!..

Кстати, генерала Говядло через месяц сняли. Не пришёлся ко двору или перевели в другое ведомство. Неизвестно. Во всяком случае, о Сидоре Харитоновиче никто никогда в Краснобубенске больше не слышал…

 

СМОТР

— Евгений Робертович! — лицо ворвавшейся в кабинет начальника таможни Близнецовой перекосила гримаса животного ужаса. — Катастрофа!

— Что, в Краснобубенске мужики повывелись? — грубо пошутил Самурайский. У Светланы Ильиничны катастрофы случались, чуть ли не каждый день.

— Хуже! — не уловила иронии Близнецова. — Дуплоноженко в Нижнелебяжске!!!

Последняя фраза, несмотря на свою кажущуюся невинность, оказала на измученный стрессами организм начальника таможни воздействие, сравнимое, например, с известием о прибытии в Краснобубенск делегации инопланетян из созвездия Гончих Псов. Евгений Робертович затрясся мелкой дрожью, широко разинул рот и издал типичный вопль павиана, пойманного голодными львицами:

— Почему я узнаю об этом последним!? До Нижнелебяжска сто километров! Два часа пути!

Близнецова мелко кивала повинной головой. Она как-будто признавалась в том, что столь незначительное, с точки зрения Самурайского, расстояние до Нижнелебяжска целиком и полностью является её личным упущением.

Евгений Робертович шальной пулей пометался по кабинету, снова уселся за стол, схватил телефонную трубку и… медленно опустил её на рычаг.

— Так, — немного успокоившись, произнёс начальник таможни. — Докладывай по порядку.

Светлана Ильинична перестала дёргать головой:

— Полчаса назад мне позвонили из отдела кадров Нижнелебяжской таможни. Пётр Константинович Дуплоноженко свалился на них как снег на голову! Представляете, без предупреждения!

— Неужели из управления никто не стуканул? — изумился Евгений Робертович. — Такая важная персона как Пётр Константинович…

— Может и стуканули, — перебила Близнецова. — Да мобильная связь в Нижнелебяжске плохая.

— Ну-у-у! — не поверил Самурайский. — А городские телефоны?

— Городские, конечно, работают! Но стоят-то они в кабинетах!

— Ясно, что не в сортирах!

— Вы не поняли, Евгений Робертович! Телефоны стоят в кабинетах, а людей в кабинетах нет. То есть, они там бывают, но редко. Работы у нижнелебяжских, прямо скажем, маловато. Чего им без толку штаны протирать? Вот они и занимаются, кто чем. Начальник их, Судаков Валерий Анатольевич, на зимнюю рыбалку со своим первым (и единственным) замом укатил. Мой коллега, Краюхин, в жилконтору отлучился. Представляете, у них там узбекские дворники совсем стыд потеряли…

— К чёрту дворников! — взревел Евгений Робертович. — Дальше!

Светлана Ильинична вздрогнула:

— Дальше… Ага. Так вот. Неожиданно подкатывает к таможне автомобиль. Большой, чёрный. А оттуда — сам заместитель начальника управления по работе с кадрами Пётр Константинович Дуплоноженко. И сразу в таможню. На вахте сонный охранник. Пётр Константинович его отчитал за помятый внешний вид и стал требовать Судакова с Краюхиным. А ни того, ни другого нет. Что тут началось! Паника, аврал! Пётр Константинович изволили так орать, так орать… Ну, сотрудники, какие были на местах, по щелям попрятались. Кто куда! До Судакова, правда, кое-как дозвонились. Он примчался в ватных штанах, с удочками и пьяный.

— С удочками — это что! — радуясь беде Судакова, усмехнулся Евгений Робертович. — Я слышал, у него рядом с таможней сарайчик есть, а там две свиньи. И откармливает он их за счёт местной столовой!

— В общем, — подвела итог Близнецова. — Пётр Константинович тут же принял меры. Говорят, на Судакова телега в управление полетела, Краюхин по собственному написал, а Нижнелебяжскую таможню, похоже, на расформирование…

— Давно пора! — поддержал Петра Константиновича Самурайский. — Так, а приезжал-то он зачем?

— С внезапной проверкой наличия форменной одежды! — сказала Светлана Ильинична.

— И как наличие?

— Наличие, как говорится, отсутствия! — Близнецова хихикнула. — Нижнелебяжских давно никто не пугал. Вот они и ходили на работу как махновцы. Кто в форме, кто без формы… Полный бардак!

— М-да! — глубокомысленно протянул Самурайский. — Интересно, к кому Дуплоноженко теперь собирается наведаться? Не известно?

Светлана Ильинична вдруг помертвела. На её лицо вновь наползла почти забытая гримаса животного ужаса:

— К-к-к нам…

— И ты всё это время молчала? — завизжал Евгений Робертович. — Знала и молчала?! Про каких-то дворников мне тут лепила, да про своего дружка, грозу жилконторы Краюхина? Убить тебя мало!!! Когда прибудет Пётр Константинович?

— Завтра с утра! — пискнула Близнецова.

— Уф-ф-ф! — перевёл дух Евгений Робертович. — Леночка? Срочно ко мне Лизункова!

Пал Палыч Лизунков служил на Краснобубенской таможне начальником отдела материально-технического обеспечения. По-простому — МТО. Таможенником Пал Палыч сделался всего лишь полгода назад. Ранее он заведовал какой-то автобазой на окраине города. Во время ревизии автобазы обнаружилась серьёзная, если не сказать очень серьёзная, недостача бензина, ГСМ и, что удивительно, водителей. То есть, по бумагам водители ходили, совершали рейсы, прогуливали, выступали на общих собраниях коллектива и даже исправно получали зарплату, но вот предъявить хозяину автобазы хотя бы одного из бумажных персонажей Лизунков оказался не в состоянии. Была, правда, группа испуганных гостей из Средней Азии, но те не имели водительских удостоверений, а так же, совсем не говорили по-русски. Следовательно, совершать рейсы и выступать на общих собраниях коллектива никак не могли. Хозяин, осознав всю глубину разрухи, охватившей его автобазу, предложил Пал Палычу выбор: либо по-тихому убраться на все четыре стороны, либо сесть в тюрьму. Лизунков, к чести его будет сказано, не стал долго размышлять. Выбрав первое, он оказался без работы, но ненадолго. Старые друзья помогли ему устроиться в городскую таможню, где он и пребывал в настоящий момент в добром здравии…

— Разрешите, Евгений Робертович? — в дверном проёме показалась лисья мордочка Пал Палыча. — Вызывали?

— Вызывал, — Самурайский сделал приглашающий жест рукой. — Что у нас с зимней формой одежды?

— С зимней формой одежды? — переспросил Лизунков. — А что у нас с ней?

— Перестань паясничать! — Самурайский сразу показал, что не настроен шутить. — Завтра с утра к нам будет сам Дуплоноженко. Знаешь, с какой целью? Проверять наличие и обеспеченность! По твою душу, Палыч, по твою!

— У нас всё в порядке, — не очень уверенно ответствовал Лизунков.

Самурайский уловил в его голосе нотки сомнения:

— Вот мы сейчас и проверим! Ну-ка, пойдём!

Первым начальственной проверке подвергся отдел валютного контроля. Появление на пороге отдела нахмуренного Самурайского вызвало среди его сотрудников лёгкое замешательство, ибо они занимались в тот момент чем угодно, но только, ни тем самым делом, которое было обозначено на дверной табличке. Кто-то с наслаждением пил чай, кто-то читал новый дамский журнал, а кто-то мирно беседовал о проблемах, не имеющих к валютному контролю ни малейшего отношения. Начальница отдела, Зинаида Игоревна Вахлупкина тут же вскочила с места и бросилась навстречу шефу.

— Чем обязаны, Евгений Робертович? — Вахлупкина знала, что делала. Недостаточное понимание тонкостей валютного контроля Зинаида Игоревна с лихвой компенсировала высветленной богатой шевелюрой и упругой грудью пятого размера, которая на данный момент соблазнительно выглядывала из декольте крайне узкого платья. В другой раз Самурайский с удовольствием бы полюбовался на это произведение искусства, но нынче ему было не до эстетических разносолов.

— Зинаида Игоревна! А где, собственно, ваш форменный китель?

— Китель? — Вахлупкина на минуту задумалась. — Честно говоря, не припомню. На даче где-нибудь…

— На даче? — саркастически ухмыляясь, повторил Самурайский. — А заместителя начальника управления вы завтра в платье собираетесь встречать?

— Считаете, нужно снять? — тон обольстительной Зинаиды Игоревны сделался деловым.

— Она над нами издевается! — злобно тявкнула из-за спины начальника Близнецова.

Светлана Ильинична относилась к Вахлупкиной с неприязнью. Причиной неприязни являлся размер груди Зинаиды Игоревны, ровно в пять раз превышающий размер той же части фигуры Близнецовой.

— Это вы своим внешним видом над окружающими издеваетесь, — Зинаида Игоревна с тонкой усмешкой бросила взгляд на плоскую, словно Восточно-Европейская равнина, грудь Светланы Ильиничны. — Нельзя же, в самом деле…

— Молчать! — Евгений Робертович осознал, что ещё немного, и он будет неминуемо втянут в бесконечные женские разборки. — Пал Палыч, разрули тут, а мы в аэропорт зайдём.

Аэропорт, пассажирский отдел, подумалось Самурайскому. Вот куда направится Дуплоноженко в первую очередь. Недаром он говорил: пассажирщики — лицо государства! Именно они первыми встречают иностранных гостей! По их виду будут судить о таможенных органах в целом. Евгений Робертович вспомнил кое-кого из инспекторов. Если брать в расчёт, к примеру, Зайцева и ему подобных, то впечатление у гостей города будет так себе! Хреновое, прямо скажем, будет впечатление! Впрочем, на впечатление гостей Краснобубенска Евгений Робертович плевать хотел с высокой башни. Оно, это впечатление всех иностранных туристических групп вместе взятых, интересовало его значительно меньше бесценного мнения Петра Константиновича Дуплоноженко. Само собой, до тех пор, пока Пётр Константинович занимает столь высокий пост…

В павильоне «Прибытие» царило нездоровое оживление. Сотрудники пассажирского отдела потрошили заезжих коммерсантов, начальник подразделения Гагаев отбивался от какой-то просительницы, по периметру стаей цапель вышагивали оперативники во главе с Хамасюком. Приметив Евгения Робертовича, Гагаев без церемоний отбрил свою vis-a-vis и бросился на доклад. Тут же из воздуха материализовался ранее отсутствовавший Исикевич. На начальство у Ленинида Агафоновича был первоклассный нюх.

— Евгений Робертович!.. — начал чеканить Михаил Владимирович.

— Довольно! — поморщился Самурайский. В другой раз он бы внимательно выслушал доклад Гагаева, но теперь на это не оставалось времени. — Как у тебя с обеспечением личного состава форменной одеждой?

Вопрос застал Михаила Владимировича врасплох. Если проблема не касалась интимных взаимоотношений с руководством, то она для Гагаева просто не существовала. Вот если бы Самурайский поинтересовался возможными кадровыми перестановками в управлении или последней встречей очередной большой «шишки»… А тут какая-то ничтожная форменная одежда! К слову сказать, на днях была проблема, так проблема! Звонит оперативный дежурный из управы. Часов в семь вечера. Говорит: нужно груз встретить из Хургады. Велик ли груз? Килограмм девяносто, отвечает. Груз очень важный, надо прямо с поля забрать. С поля так с поля. Михаил Владимирович поднимается на борт, прихватив с собой Макарского и Красоту в качестве грузчиков. Где, спрашивает у стюарда, у вас тут важный груз, адресованный таможенному управлению. Подать его сюда! Вон ваш груз, машет рукой стюард в конец салона, лежит рядом с туалетом. Там рядом с туалетом, изумляется Гагаев, человек лежит, а не груз! Груз, груз, уверяет стюард. И всю дорогу грузом был. Везде поваляться успел. Михаил Владимирович звонит дежурному в управу. Нет, докладывает, груза, а есть человек. Как фамилия? Сейчас паспорт посмотрим. Ага, нашёлся! Иннокентий Петрович Шаповалов. Так это он и есть груз? Понятно. Красота с Макарским Шаповалова поднимают и на своих плечах транспортируют в аэропорт, а затем на улицу. На улице поджидают жадные таксисты. Куда ехать? Бульвар Красных Кхмеров? Две тысячи. Иннокентий Петрович к тому времени на свежем воздухе чутка оклемался и, услышав озвученную сумму, пришёл в ярость. Тысячу дам, кричит, а больше — шиш! После недолгих переговоров выясняется, что у гражданина Шаповалова больше тысячи рублей реально не имеется. Красота прислоняет Иннокентия Петровича к стеночке и хочет покинуть поле боя. Шаповалов медленно оседает на грязный асфальт. Но тут прибегает Гагаев. Из управы звонят снова, интересуются, как там встретили целого заместителя начальника службы платежей? Жив ли он? Цел ли он? Короче, тяжело вздыхая, достаёт Михаил Владимирович свою тысячу рублей, присовокупляет к шаповаловской и отправляет Иннокентия Петровича домой, на бульвар Красных Кхмеров. Но на этом приключения не заканчиваются. Ещё пару часов спустя — опять звонок из управления! Потеряли дорогого Иннокентия Петровича! В аэропорту в машину сел, а до бульвара Красных Кхмеров не доехал. Исчез! Чего Гагаев только не делал! В морги звонил, полицию на ноги поднял, всех таксистов перепугал! Нашли, наконец, того бомбилу, который вёз Шаповалова. Оказалось эта сволочь пьяная, Иннокентий Петрович, по дороге раздумал ехать домой, а потребовал отвезти его в ресторан «Центральный», где он окончательно и потерял человеческое обличье…

— Завтра с проверкой Дуплоноженко приезжает, — сообщил Евгений Робертович. — К тебе в первую очередь нагрянет. Так что у тебя с зимней формой?

— В служебке свалена, — дрогнувшим голосом ответил Гагаев. — В кучу.

— Свалена? Почему свалена?

— А что с ней делать? — вмешался в беседу руководства бесстрашный Красота. — Говорили, б…, этому Лизункову, говорили, а ему хоть хрен!

— Выражайся яснее! — прервал Красоту Самурайский.

— Можно яснее, — легко согласился Красота. — Лизунков не куртки и шинели притащил, а чехлы какие-то на грузовики! Видать, со своей автобазы спёр!

Самурайский грозно воззрился на Гагаева.

— Евгений Робертович, — по-бабьи запричитал тот. — Что нам выдали, то и в наличии…

— Приказ московский о ношении формы одежды видал? — процедил Самурайский. — У тебя целая ночь. До завтра. Утром желаю видеть весь твой отдел жизнерадостным, трезвым и одетым в соответствие с этим самым приказом! Уяснил?

— Так точно! — выкрикнул Гагаев. Он знал, главное — отрапортовать! Дальше будет видно!

Дождавшись, когда Самурайский в сопровождении преданной Близнецовой покинул аэропорт, Михаил Владимирович подозвал к себе Исикевича и, мстительно улыбаясь, отдал ему невыполнимое указание:

— Ленинид Агафонович, к девяти ноль-ноль утра постройте отдел…

— У меня рабочий день закончился… — слабо запротестовал Исикевич.

— У вас ненормированный рабочий день! — отмёл все возражения Гагаев. — Повторяю, к девяти ноль-ноль постройте отдел, окультуренный в соответствие с приказом! Вопросы? Вопросов нет!

Михаил Владимирович повернулся на каблуках и покинул здание аэропорта вслед за Самурайским.

Исикевич затосковал. Иезуитское решение Гагаева выбило его из колеи. Справится Ленинид Агафонович — его успех Гагаев беззастенчиво припишет себе. Не справится — Михаил Владимирович знает, на кого свалить вину!

Исикевич с неохотой побрёл в служебное помещение. Там, в тёмной крохотной кладовке инспекторы держали форменную одежду. Вперемешку лежали зимние куртки, шинели, мятые женские юбки. На самом верху безобразной кучи нагло показывал язычок чей-то грязный сапог.

— Надо бы разобрать всё это добро, — неуверенно сказал Ленинид Агафонович, обращаясь к Зайцеву, занявшему удобную позицию на облезлой, потерявшей цвет и форму, кушетке. Появление кушетки в служебном помещении таможни датировалось, примерно, девятнадцатым веком.

— Вам надо, вы и разбирайте! — вежливо ответил Зайцев. — А мне ужинать пора.

— Как вы со мной разговариваете! — взвизгнул Исикевич.

— Нормально разговариваю, — удивился Зайцев. — Я же объяснил — мне ужинать пора! Режим! Не нарушайте мои конституционные права!

— Права… — со злостью пробурчал Исикевич. — А что это на шинелях пятна какие-то?

— Стошнило кого-нибудь, — равнодушно отозвался Зайцев.

— Прекратить! — Лениниду Агафоновичу сделалось совсем нехорошо. — Немедленно разобрать форму одежды, привести в порядок! Да, пришить погоны, погладить, отчистить эту… это… Короче, отчистить! Через час приду, проверю!

Исикевич развернулся на каблуках, как давеча Гагаев, и чётким шагом покинул служебное помещение.

— Раз надо, значит проверяй! — сказал самому себе Зайцев. Он достал из внутреннего кармана кителя плоскую бутылочку виски, отхлебнул с удовольствием.

— Куда это Исикевич поскакал, аки лошадь Пржевальского? — спросил вошедший в комнату Красота.

— К проверке форменной одежды пошёл готовиться, — ответил Зайцев. — Глеб, а у тебя нитки с иголкой есть?

Красота уставился на товарища:

— Зачем?

— Погоны пришивать.

— К ушам Исикевича?

— Неплохая идея! — одобрил Зайцев. — А ещё к шинелям.

— Чего? Б…, на х…, твою мать!

— Я примерно так и думал, — хмыкнул Зайцев. — Виски будешь?..

Ленинид Агафонович нервно прогуливался по «галерее», ежеминутно поглядывая на часы. До окончания срока, отпущенного им на выполнение приказа, оставалось 38 секунд. Как раз хватит, чтобы добраться до служебки в павильоне «Прибытие». В воспалённом мозгу Исикевича возникла картина браво марширующих инспекторов в идеально подогнанных по фигурам шинелях. Шинели были украшены ровно пришитыми погонами. На аккуратно подстриженных головах залихватски сидели одинаковые мутоновые шапки…

Действительность оказалась иной. В пустом зале за стойкой дремал Вова Макарский. В углу курили инспекторши Полуэктова и Богатикова. Не обращая внимания на появившееся в лице Исикевича начальство, они продолжали живо обсуждать сцены из личной жизни.

— А я ему и говорю, — томно отставив в сторону руку с тонкой сигаретой, низким голосом вещала высокая короткостриженная брюнетка Полуэктова. — У тебя, мальчик, денег не хватит!

— На что? На что денег не хватит? — с восхищением глядя на Полуэктову, прошептала маленькая пухлая Богатикова.

— На что? — Полуэктова поиграла ярко накрашенными глазами. — На то, чтобы содержать такую женщину как я!

Полуэктова к своим тридцати двум годам уже дважды побывала замужем, но оба раза быстро разочаровалась в своих избранниках и ныне находилась в свободном поиске.

— Послушайте! — стараясь привлечь к себе внимание, Исикевич даже повысил голос. — Я отдал приказ! Где ваши шапки?

Полуэктова, театрально вздохнув, перевела взгляд на Ленинида Агафоновича:

— Вы, по всей видимости, изъятой анаши на складе нанюхались? Какие шапки?

— Форменные. Зимние, — Исикевич готов был разрыдаться. Он понял, что его приказ никто и не думал выполнять.

— Откуда я знаю? — фыркнула Полуэктова. — Не хватало ещё такое убожество на голову надевать!

Богатикова сжалилась над Ленинидом Агафоновичем:

— Да там они все, в кладовке. Нам выдают, а мы всю форму в кладовку складываем. Никогда ничего не пропадало.

Исикевич опрометью бросился в служебное помещение. Надежда умирает последней. Но и там не было марширующих краснощёких таможенников. Только спящий на кушетке Зайцев и бодрствующий Красота.

— Я же приказал! — голос Ленинида Агафоновича сорвался. — Разобрать форму…

— Да разберём мы. Наверное, — лениво ковыряясь заточенной спичкой в зубах, сказал Красота. — И вообще, сказано завтра, значит, завтра!

— Я доложу! — мелко завибрировал Исикевич. — Всё доложу Евгению Робертовичу!

— Кто бы, б…, сомневался! — Красота грузно поднялся со стула и, задев Исикевича плечом, покинул служебку. — Захочешь погоны пришить — моя шинель третья слева!

— Да как вы смеете! — пробормотал вслед Красоте Исикевич. Губы его предательски задрожали, глаза увлажнились. Не к месту вспомнился уютный кабинетик, который Ленинид Агафонович занимал в региональном управлении аккурат до рокового перевода в Краснобубенскую таможню. Вспомнились посетители, которые заходили в кабинетик тихо-тихо. Говорили уважительно, смотрели просительно, вели себя почтительно. А в конце беседы слегка смущённо клали на краешек стола пухлый конверт. Эх… Что касается такого хама как Красота, то его Ленинид Агафонович и на порог бы к себе не пустил!

Ситуация становилась критической. Спасти Ленинида Агафоновича могло лишь одно старое правило. Оно гласило: не будь жадным, поделись ответственностью с начальством. Исикевич решительно достал мобильный телефон и набрал номер Гагаева. Тот долго не подходил, но Ленинид Агафонович проявил настойчивость.

— Слушаю! — в голосе Гагаева, естественно, сквозило раздражение.

— Михаил Владимирович! — заторопился Исикевич. — Всё плохо! Форменные шинели не имеют пришитых погон, все грязные и не по размеру. Красота с Зайцевым саботируют подготовку к смотру. Постоянно выказывают неуважение к руководящему составу, то есть, ко мне. Я напишу рапорт…

— А Евгению Робертовичу и Петру Константиновичу вы завтра рапорт будете показывать? — с угрозой поинтересовался Гагаев. — Пётр Константинович после посещения Нижнелебяжска не в радужном настроении. А вы, Ленинид Агафонович, назначены ответственным за смотр.

— Кто меня назначал ответственным? — возмутился Исикевич.

— Я! — солидно заявил Гагаев.

— Неужели! — притворно расстроился Исикевич. — А номер приказа о назначении не напомните?

Михаил Владимирович обиженно засопел. Без официального приказа Дуплоноженко не будет особо разбираться кто прав, кто виноват. Накажет всех подряд, а сильнее всего, конечно, достанется ему, Михаилу Владимировичу.

— Ладно, — сдался он. — Я завтра пораньше на работу приеду. А вы, Ленинид Агафонович, сделайте к моему приезду всё возможное и невозможное, чтобы наш отдел выглядел на завтрашнем смотре с наилучшей стороны!

— Слушаюсь! — радостно гаркнул Исикевич. — Есть сделать всё возможное и невозможное!

Он отключил телефон и со спокойной совестью отправился спать…

На следующий день в 7 часов утра в аэропорт прибыл Евгений Робертович. Начальник таможни решил лично проверить готовность пассажирского отдела. Здесь его постигло серьёзное разочарование. Она, эта самая готовность, находилась примерно на том же самом уровне, что и вчерашним вечером. То бишь, в зачаточном состоянии. Обуреваемый страхом перед Дуплоноженко и ненавистью к подчинённым, Евгений Робертович принялся в свойственной всем начальникам манере исправлять положение. А именно, начал громко и протяжно орать. На его трубный вопль, словно самки на призыв самца-оленя, собрались инспекторы, заспанный Исикевич и только что подъехавший Гагаев.

— Идиоты! — задыхаясь от возмущения, истошно вопил Евгений Робертович. — Как вы собираетесь предстать перед самим Петром Константиновичем? Всех разгоню!

— Сейчас, сейчас всё исправим, — лепетал Гагаев, злобно поглядывая на Исикевича. — Сей минут, Евгений Робертович…

— Что сейчас? Что сейчас? — продолжал «накачку» Самурайский. — У вас целая ночь была! Целая ночь! За это время можно при желании пришить погоны всем жителям Краснобубенска! Включая стариков и грудных младенцев! Где весь личный состав отдела? Вызвать всех! Больных, хромых, кривых! Всех! Чтобы в 10 нуль-нуль здесь стояла шеренга одетых, побритых инспекторов! За невыполнение приказа…

Самурайскому очень хотелось сказать «расстрел!», но он сдержался.

— Если приказ не выполните — на новый контракт можете не рассчитывать!

Гагаев схватился за сердце. За подписание контракта на новый срок службы, Михаил Владимирович, в принципе, был способен на всё. Он повернулся к Исикевичу и побелевшими губами прохрипел:

— Выполня-я-я-ять!!!!..

Тем временем в административном здании таможни уже собрались Яанус, Близнецова и Хамасюк. Они тёрлись около приёмной начальника, пугая друг друга всевозможными страшилками.

— Говорят, если Петру Константиновичу не понравиться с первого раза, то всё, каюк! — громким шепотом вещал Ольгерд Юльевич. — Пётр Константинович составляет впечатление один раз и навсегда.

— Ну, мне-то бояться нечего! — тщательно стараясь скрыть ужас, бесшабашно заявил Хамасюк. — Нам, операм, в форменной одежде ходить ни к чему! В форменной одежде оперативную работу проводить никак невозможно!

— Ты это расскажи Петру Константиновичу! — ехидно сказал Яанус. — Посмотрим, как он отреагирует!

— Даже представить боюсь! — влезла в разговор Близнецова. — Мне рассказывали, как Пётр Константинович выгнал сотрудника лишь за то, что он на Барака Обаму слегка смахивал!

— Тоже чернокожий? — изумился Яанус.

— Тоже. Мать — русская, а папашка африканец. То ли из Мозамбика, то ли из Сенегала. А начальнику таможни сказал, что они совсем сдурели. Ещё бы, мол, Челентано завели или Ким Чен Ира! Жаль. Тот сотрудник местной знаменитостью был. Даже из Москвы приезжали смотреть.

— Всё болтаете? — в приёмной появился Самурайский. — Какие соображения по встрече Петра Константиновича?

— Всем, не имеющим полного комплекта зимней формы одежды выписан отгул на полдня! — отрапортовала Близнецова.

— Значит, раздолбаям мы отгулы даём, а те, у кого всё в порядке за них пахать будут, так? — недобро прищурился Евгений Робертович.

— Иначе, может случиться…

— Знаю, знаю. Катастрофа, — нетерпеливо оборвал Близнецову Самурайский. — Всем, кому дали отгул, завтра повесим по выговору! Дальше!

— У меня тут задумка, — Светлана Ильинична придвинулась к Самурайскому поближе. — Что если мы встретим Петра Константиновича на ступенях административного здания?

— Само собой, — ответил Евгений Робертович, не понимая, куда клонит Близнецова. — Там и будем встречать!

— В прошлом году в управлении проходил конкурс художественной самодеятельности. После него осталось русское платье и кокошник. Что если я всё это надену, а в руки — хлеб-соль? — глаза Светланы Ильиничны торжествующе горели. — Встреча будет как на правительственном уровне!

— А что? Неплохая идея! — поддержал Яанус. — Только лучше хлеб-соль Вахлупкиной поручить!

— Почему это — Вахлупкиной? — обиделась Близнецова. — Моя идея, мне и воплощать. К тому же платье на вымя Вахлупкиной не налезет!

— Мне нравится! — одобрил Самурайский. — Светлана Ильинична, переодеваться. Никита Антоныч, пошли кого-нибудь из оперов в булочную. Ольгерд Юльевич, на тебе ресторан. Но только гляди, алкоголем не злоупотребляй!

— Я снова подшился, Евгений Робертович, — грустно вздохнул Яанус.

— Евгений Робертович! — ожил селектор.

— Да, Леночка?

— Звонили из Нижнелебяжска. Дуплоноженко выехал к нам.

— Собрались, собрались! — захлопал в ладоши Евгений Робертович. — По местам! Готовность номер один!

— Евгений Робертович! — селектор снова заговорил голосом секретарши. — Тут Дорожаев подошёл. Говорит, важная бумага. Без вашей резолюции никак.

— Разве может быть что-то важнее приезда Петра Константиновича? — саркастически захохотал Самурайский. — Все дела по боку! Леночка, не вздумай меня беспокоить сегодня всякой ерундой!

— Ерундой?

— Ерундой! Всё, что не относится к приезду Дуплоноженко — ерунда!

К Петру Константиновичу Дуплоноженко Самурайский испытывал целый сонм сильнейших чувств. От любви, граничащей с обожанием до священного ужаса. Точно такие же чувства Евгений Робертович питал к предшественнику Дуплоноженко Владимиру Львовичу Мякину. После того, как Владимира Львовича отправили в отставку, Евгений Робертович как-то незаметно для самого себя к нему охладел. И даже встретив Мякина пару месяцев спустя в городском парке, прошёл мимо не поздоровавшись. Наверное, Евгений Робертович мстил Владимиру Львовичу за то, что тот не оправдал его надежд. Почти месяц Самурайский ходил злым и подавленным. Лишь после назначения на высокую должность Петра Константиновича Дуплоноженко, Евгений Робертович нашёл, наконец, достойное применение своей любви и страсти…

На улице сильно похолодало. По всем прикидкам появления Дуплоноженко следовало ожидать не ранее чем через полчаса. Евгений же Робертович выгнал подчинённых на крыльцо пораньше. На всякий пожарный случай. Он нервно расхаживал вверх-вниз по ступенькам, поминутно сверяясь с золотым хронометром. Рядом мерно постукивала зубами Близнецова, натянувшая русское платье на форменную шинель. Голову её украшал красно-синий кокошник. В руках Светлана Ильинична держала грязный пластмассовый поднос, на котором лежала буханка круглого хлеба, да стояла солонка.

Тут же посредством простенького твиста боролся с морозцем Лизунков. Пал Палыча Самурайский выставил на случай, если Петру Константиновичу понадобится что-нибудь поднести. Чуть в сторонке виновато переминался с ноги на ногу Гагаев. Ему удалось согнать два десятка сотрудников пассажирского отдела в аэропорт и сейчас они лихорадочно приводили себя в божеский вид. Все хотели попасться на глаза Дуплоноженко. Выказать ему своё почтение. Вдруг, запомнит? Замолвит как-нибудь словечко? Надежда невелика, но почему бы не попробовать?..

Первым «мерседес» Петра Константиновича увидел Лизунков.

— Едут! — заполошно заорал он. — Едут!

Самурайский поспешно сбежал по ступенькам вниз, широко улыбнулся и застыл в полупоклоне. «Мерседес», шурша шипованными колёсами, величественно подкатил к крыльцу.

Первым из иномарки выскочил управленческий водила Шурик. Шурик являлся ярким представителем плеяды водил неопределённого возраста, которые вели себя в таможнях независимо, угождали без особого раболепства начальству и пользовались, по мере возможности, ошмётками благ, щедро сыплющимися на очередного временного хозяина служебного лимузина.

Услужливой рысцой он обежал по широкому радиусу блестящий капот и широко открыл переднюю дверь «мерса». Несколько мгновений спустя из салона показалась властная нога в семисотдолларовом итальянском ботинке «Карло Пазолини», а за ней последовал заместитель начальника управления Пётр Константинович Дуплоноженко.

Пасмурный февральский день как будто посветлел от засиявших улыбок. Выделялся, разумеется, Гагаев.

— Здравия желаю, дорогой Пётр Константинович! — с чувством проговорил Самурайский и сделал незаметный знак Близнецовой.

Светлана Ильинична, выставив перед собой поднос на вытянутых руках, бросилась вперёд:

— Пётр Константинович, откушайте хлеб-соль!

Дуплоноженко недоверчиво покосился на заиндевевшую буханку.

— Ты того, Робертыч! — Дуплоноженко сразу же перешёл на свой излюбленный «народный» стиль. — Не перегибай палку.

— Ни в коем разе! — Евгений Робертович завилял воображаемым хвостом. — Не перегибаю!

— Да ну! — не поверил Пётр Константинович. — А я кажу, шо перегибаешь! Вон, Близнецову в матрёшку обрядил!

— Поверьте, это от уважения! Безграничного, нет, безбрежного уважения к вам! — Самурайский порывисто приложил правую руку к сердцу.

— От уважения, говоришь? — хотя Пётр Константинович недоверчиво щурился, было заметно, что такая встреча ему по душе.

— С дорожки откушайте! — на скомороший манер провыла Светлана Ильинична.

Дуплоноженко поскрёб ногтем буханку:

— Небогато кормите!

— Так всё же готово, Пётр Константинович! — забеспокоился Евгений Робертович. — В ресторане и столик накрыт!

— А шо! — Дуплоноженко раздумчиво почесал мощный затылок. — Перекусить — это любо! В Нижнелебяжске меня совсем голодом заморили.

— Как их земля только носит! — искренне распереживался Самурайский. — Прошу в мой автомобиль!

Поддерживая под локоток заместителя начальника управления, Евгений Робертович успел шепнуть трущемуся поблизости Гагаеву:

— Своим передай — никому не расходиться! Стоять в строю! Быть каждую секунду готовыми к смотру! Головой отвечаешь! Или что там у тебя самое ценное?..

Инспекторы пассажирского отдела выстроились перед аэропортом двумя неровными шеренгами. Перед строем суетился Исикевич.

— Красота, поправь шапку! Зайцев, у тебя погон свалился!

Зайцев, в жизни не державший в руках иголку с ниткой, нашёл оригинальный выход. Он положил погоны на плечи и старался не шевелится. Издали могло показаться, что погоны намертво приторочены к шинели. Усиливающийся мороз, однако, давал о себе знать. Зайцев ёжился, подрагивал, сучил руками, в общем, всячески пытался согреться. Вследствие его телодвижений, ничем не удерживаемые погоны периодически сползали.

С момента построения прошло не меньше трёх часов. Кое-где в задней шеренге начали потихоньку выпивать. Время от времени раздавалось шумное оханье:

— Ну и горит же у меня всё внутри! Ну и горит!

Эксклюзивное авторство оханья принадлежало Лёхе Антонову. Инспектор Антонов слыл на таможне исключительно принципиальным человеком. В смысле, из принципа не выпивал на рабочем месте. В свободное время, впрочем, Лёха страстно предавался известному пороку, в связи с чем обычно являлся на службу в состоянии жесточайшего похмелья. На неоднократные предложения сослуживцев сбить похмельный синдром заветным «полтишком», Лёха с завидным постоянством отвечал твёрдым отказом.

— Я, парни, себе слово дал, раз и навсегда! — источая тяжёлый дух, твердил Антонов. — На работе — ни-ни! Работа, она того!.. Ра-бо-та!

Принципы Лёхи Антонова ежедневно входили в серьёзное противоречие с состоянием его души и тела. Поэтому каждую смену аэропорт оглашался протяжным воплем:

— Ну и горит же у меня внутри! Братцы, ну и горит!

Неудивительно, что некоторое время спустя Лёха заимел кличку «Антонов Огонь». К гангрене сие прозвище не имело никакого отношения…

— Не курить в строю! — заблажил Исикевич.

— Да ладно! — сигарету первой достала Полуэктова. — Кто мне запретит?

— Я! — гордо заявил Ленинид Агафонович.

— Солидно выступил! — похвалил Красота и тоже закурил. Над шеренгами медленно поплыли ядовитые облачка дыма.

— Прекратить! — Ленинид Агафонович побежал по рядам. — Пётр Константинович может в любой момент подойти! А вы! А вы! Стоять! Смирно! Не курить! А вы…

Размахивая руками, он подскочил к Красоте и предпринял попытку вырвать сигарету у него изо рта.

— А вы! — Исикевич осёкся. Сигарета, покрутившись в воздухе, упала на рукав шинели. Шинель тут же занялась.

Красота запрыгал на месте, стряхивая с рукава горящий пепел.

— Ну вот! — желчно проговорил он. — Дырка образовалась!

Ленинид Агафонович в ту же секунду оказался на грани помешательства. С детства наделённый богатым воображением, он моментально представил себе душераздирающую картину. Вот Дуплоноженко подходит к Красоте, приглядывается и громовым голосом вопрошает:

— А шо это за дырища на шинели? Такое, значит, лицо у таможенных органов? И хто ту шкоду наколбасил? Я спрашиваю, хто?!

Красота медленно — медленно, как в американских фильмах ужасов, поднимает руку и, дьявольски хохоча, упирает корявый, почерневший от мороза перст в хилую грудь Ленинида Агафоновича.

— Ах, вон хто тут безобразит! — недобро усмехается Дуплоноженко. — А ну, хлопцы, вздёрните-ка его от на том столбе!..

— Шинельку-то менять придётся, ваше благородие! — Красота с укором совал прожжённый рукав под нос Исикевичу. Вокруг шептались. Обидно, закинув назад аккуратно подстриженную голову, захохотала Полуэктова.

— Менять, менять, — забормотал Исикевич. — Макарский! Давай, беги к Лизункову за новой шинелью, а ещё прихвати погоны, на всякий случай. Да, шапки возьми!

— Зачем? — удивился непонятливый Макарский.

— Поменять! У Антонова на плечи упала, а у Красоты едва на затылке держится! По размеру, Витя, по размеру надо одеваться! Кстати, у тебя погон отвалился, пришей по дороге! Чего стоишь? Бегом!

Макарский развернулся и направился к административному зданию таможни. Шёл он демонстративно неторопливо…

— Коньячку рюмочку, Пётр Константинович? — Евгений Робертович призывно наклонил пузатую бутылку «Луи IV» (розничная цена — 70 000 рублей) над стопкой Дуплоноженко.

— Э, нет, хорош! — Пётр Константинович отодвинул стопку на край стола. Присутствующий здесь же Гуликян с облегчением вздохнул. Каждая порция коньяка, бесплатно заглатываемая Петром Константиновичем, стоила ему, как минимум, двух таблеток валидола.

Евгений Робертович во время завтрака первого заместителя начальника управления ни на минутку не присел. Трудился, как водится, аки пчела. Наливал, подносил, менял тарелки. Официантов не допускал. Мало ли что!

— Довольно! — Пётр Константинович тихонько рыгнул в кулачок. — След и к делу приступить!

— Что вы, Пётр Константинович! — Самурайский заволновался. — У меня всё в ажуре, ей-ей! Может, всё-таки ещё коньячку?

— Коньячку — это хорошо! — с уважением поглядывая на бутылку в руках Евгения Робертовича, согласился Дуплоноженко. — Но пора и честь знать!

Армен Самвелович Гуликян повторно подавил вздох облегчения.

— Поехали, Робертыч, глянем на твоих орлов, — Пётр Константинович позволил себе демократически улыбнуться. — Как там они соблюдают положение приказа и всё такое.

Евгений Робертович подобострастно захихикал:

— Соблюдают, Пётр Константинович, не извольте беспокоиться!..

— Так и проверим! — Дуплоноженко встал из-за стола.

У входных дверей топтался Яанус. На этот раз он добровольно возложил на себя немудрёные обязанности швейцара. Несмотря на выпячиваемую «народность», Пётр Константинович, как всякий крупный начальник, поощрял любовь и угодливость подчинённых. Ольгерд Юльевич, естественно, был хорошо осведомлён об этой маленькой слабости заместителя начальника управления.

— Поедем сразу в аэропорт! — усевшись на заднее сиденье служебного «джипа» Самурайского, распорядился Дуплоноженко. — Хто там у тебя командует? Гагаев? Пусть покажет, как он заботится о престиже страны!

Евгений Робертович схватился за мобильник:

— Михал Владимирович? У тебя всё готово? Мы с Петром Константиновичем, — раболепный поклон в сторону Дуплоноженко, — минут через двадцать будем. И смотри у меня там!..

— Смиррр-на! — заорал Михаил Владимирович Гагаев. Замёрзшие инспекторы с ворчанием подравнялись.

— Совсем задубели мы! — пожаловался Зайцев. — Сколько можно?

— Не май месяц! — поддержал Антонов.

— Мааалчать!!! — рык Гагаева повторно огласил пространство перед аэропортом. — Только попробуйте выкинуть какой-нибудь фортель в присутствие Петра Константиновича!

Фортеля никто выкидывать не собирался. Побыстрей бы уже всё закончилось! Даже капризная Полуэктова натянула немодную таможенную шапку на самые уши. Холод, который, как и голод, не тётка, давал о себе знать.

Появление служебного «джипа» вызвало в рядах краснобубенцев радостное оживление.

— Глядите, Пётр Константинович, — тут же воспользовался моментом Самурайский. — Подчинённые счастливы, когда их навещает руководство!

— Так уж и счастливы? — с хитринкой переспросил Дуплоноженко.

— Убедитесь сами! — Евгений Робертович простёр длань в сторону шеренг.

Против правды не попрёшь! Инспекторы действительно улыбались. Их мучения на февральском морозе явно подходили к концу.

— Здравствуйте, товарищи! — обратился к пассажирщикам Пётр Константинович.

— Здравия желаем, товарищ генерал! — вразнобой ответили те.

Дуплоноженко поморщился. Самурайский испепелил взглядом Гагаева. Михаил Владимирович мысленно дал себе обещание собственноручно расстрелять весь личный состав отдела. Исикевич представил, как он напишет донос в управление о неудовлетворительном, по вине Гагаева, состоянии воспитательной работы в отделе. «Да пошли вы все!» — решил Красота. «Совсем с ума начальнички посходили. Сделали из таможни какой-то стройбат!» — подумала Полуэктова. «Ну и горит же у меня всё внутри!» — скривился Антонов.

Дуплоноженко медленно зашагал вдоль первой шеренги, придирчиво оглядывая каждого инспектора. Напротив Богатиковой он остановился. Что-то смутило Петра Константиновича в её внешнем виде. И так приглядится Пётр Константинович, и эдак. Всё, вроде, в порядке, но что-то неправильно.

— А ну, товарищ женщина, распахните шинель! — распорядился Дуплоноженко.

Самурайский занервничал. Вдруг Пётр Константинович неожиданно свихнулся или опьянел с двух стопок коньяку. Не набросился бы на Богатикову! Но опасения Самурайского оказались напрасными. Дуплоноженко вовсе не собирался бросаться на инспекторшу. Богатикова нехотя распахнула шинель. Из-под короткой юбки торчали ноги в прозрачных колготках. С того места, где шинель уже не могла эти ноги скрыть, колготки были выкрашены в уставной антрацитовый цвет. Смекалистая Богатикова воспользовалась чёрным фломастером.

— Непорядок, — любуясь ногами Богатиковой, подметил Дуплоноженко. — Шо, колготы форменные не выдали? Где начальник МТО?

Самурайский вытолкнул вперёд Лизункова.

— Пётр Константинович… я… товарищ генерал… — затрепетал Пал Палыч.

— Предоставить колготы женщинам-инспекторам! — рявкнул Дуплоноженко. — Из-за одного, понимаешь, раздолбая им приходится всякие выдумки выдумывать!

— Есть! Слушаюсь! Сию секунду! — ежели, к примеру, Пётр Константинович приказал Лизункову наделать колготок из собственной кожи, то Пал Палыч, без сомнения, тут же принялся бы кромсать себя на ремешки.

В следующее мгновение Евгения Робертовича настигла очередная подлость со стороны подчинённых. Отличился Макарский. Выполняя приказ Исикевича, он давным-давно ушёл на склад получать новые шапки и шинель для Красоты. Вместо той, что оказалась попорченной сигаретой. К тому же ему было необходимо привести в порядок свой внешний вид, а именно, укрепить отвалившийся погон. Про Макарского давно забыли, а он возьми и появись, словно чёртик из табакерки!

— Это шо ещё за явление? — Пётр Константинович уставился на Макарского с осуждением. — Какой-то таможенный Дед Мороз!

Инспектор действительно выглядел колоритно. Распахнутые полы длинной шинели развевал лёгкий ветерок. В руках Макарский держал красный мешок, в котором угадывались шинель и шапки. Мешок в своё время использовался на Дне здоровья. В нём лихо преодолевал турнирную дистанцию Глеб Красота. Плечи Макарского, помимо криво присобаченных погон, украшали многочисленные белые пятна. Издали их можно было принять за снег. На самом деле засохшие разводы на шинели оставил канцелярский клей «БФ», при помощи которого находчивый инспектор за короткий срок исправил ситуацию. Проще говоря, приклеил погоны.

Самурайский смотрелся жалко. Побелевший Гагаев разевал рот, словно выброшенный на сушу налим. Лизунков мысленно прощался с работой. Он понимал, заляпанную клеем шинель ему никогда не простят.

Дуплоноженко нежданно-негаданно соблаговолил рассмеяться:

— Ладно, пущай этот Дед Мороз в строй становится!

Самурайский с облегчением хихикнул. За ним несмело гоготнул Исикевич. Через минуту от смеха корчилось всё руководство Краснобубенской таможни. Когда шутит такой большой начальник как Пётр Константинович — по-любому лопнешь со смеху! Попробуй тут, не лопни! Себе дороже…

— Ну, хватит! — остановил веселье Дуплоноженко. Мгновенно воцарилась мёртвая тишина. — Продолжим!

Пётр Константинович дважды обошёл шеренги окончательно замёрзших инспекторов.

— Шо я могу сказать, — он подошёл к пережившему, как минимум, сотни две микроинфарктов Самурайскому. — Есть недостатки, есть. Волосы на шее у многих не подбриты. Неаккуратно, понимаешь. Взрослые с виду люди, а за волосами на шее не следят. Сперва волосы на шее, потом лица брить перестанут… Так и до совершения противоправных действий недалече! Короче, Робертыч, работы в идейно-воспитательном направлении у тебя — непочатый край! Поменьше, конечно, чем у этих полудурков из Нижнелебяжска, но всё же! Пока на троечку, на троечку! Проводи меня до автомобилю. Мне в Белореченск пора.

Ни с кем не прощаясь, Пётр Константинович направился к своей машине, которую угодливый Шурик уже подогнал к аэропорту. Евгений Робертович засеменил по привычке рядом, усердно заглядывая Дуплоноженко в глаза. Он старался прочесть в них свою судьбу. Судя по тому, что он увидел в глазах Петра Константиновича, с судьбой всё было, худо-бедно, в порядке.

— Что Пётр Константинович сказал? — подскочили к Гагаеву Исикевич с Лизунковым. Каждый втайне надеялся на разнос коллеги и на похвалу себе любимому.

— Толком не разобрал, — отозвался Гагаев. — Стоял далековато. Слышал только, что Дуплоноженко ругался по поводу неподбритых волос.

— У кого? — оторопел Лизунков, инстинктивно схватившись за голову.

Гагаев нервно пожал плечами:

— У всех.

— В каких местах?

— Чёрт его знает! Во всех, говорит, местах! — тут взгляд Гагаева уткнулся в мерзкую физиономию Исикевича. Михаил Владимирович не смог отказать себе в маленьком удовольствии. — А ещё Пётр Константинович персонально вами был неудовлетворён, Ленинид Агафонович!

Довольное выражение медленно сошло с лица Исикевича.

— Уж не знаю, отчего да почему, — злорадно продолжал Гагаев. — Но только Пётр Константинович сказали-с: ох и не нравится мне ваш Исикевич, ох и не нравится!

Михаил Владимирович добился своей цели. Настроение у Исикевича на ближайшее время будет испорчено напрочь.

— Расходиться можно? — раздался недовольный голос Красоты.

Про личный состав Михаил Владимирович как-то позабыл.

— Расходитесь! — он вяло махнул рукой.

Инспекторы, на ходу разминая затёкшие члены, гурьбой бросились в спасительный аэропорт.

— Если я сейчас же не выпью, — заявил Зайцев. — Воспаление лёгких мне обеспечено!

— И я бы от граммулечки не отказалась, — смущаясь, сказала Богатикова.

— Пойдём в «Duty Free», возьмём бутылку, — предложил Красота.

— Я в доле! — сообщил Лёха Антонов.

— А как же принципы? — усмехнулся Макарский. — Ты же на работе — ни-ни!

— После таких идиотских проверок, — отмахнулся Антонов. — Про любые принципы забудешь!

— Тише! — испуганно оглянулась по сторонам Богатикова. — Услышит какой-нибудь Исикевич — враз донесёт!

— Пусть слышит! — зашумел Антонов. — Сколько ещё этот кретинизм терпеть?

— Сколько нужно — столько и будем терпеть, — произнёс Красота с тоской. — Куда нам, маленьким людям податься? Ты меньше размышляй — дольше проживёшь!

Он вздохнул, снял шапку:

— Давайте, скидывайтесь на бутылку…

 

МРАКОВ И ШКРЯБОВ

Мраков и Шкрябов были друзьями. Поэтому они никогда не ссорились. Точнее, почти никогда. Оба не первый год трудились в маленькой Авиационной таможне Краснобубенска. Высокое начальство на таможню никакого внимания не обращало, что очень нравилось нашим друзьям. Начальство в основном любило инспектировать другие таможни, крупные, оформляющие огромные партии дорогостоящих грузов. Авиационная же таможня в этом плане была малоинтересной. Много ли грузов перекинешь самолётами? Места не ахти сколько, дорого. Другое дело — поезда да пароходы. А от авиационной — одни проблемы. Пассажиры нервные, в большом количестве снуют туда-сюда, ругаются, жалуются. Проблем навалом, а денег — пшик!

Руководили Краснобубенской таможней люди спокойные и незлобивые. Коллектив их уважал. Мраков со Шкрябовым относились к руководству ровно, без особого пиетета. Руководство платило им той же монетой. Особо не выделяло, но и не гнобило понапрасну. Давало к нужному сроку звания, изредка баловало какой-нибудь квартальной премией, а иногда и критиковало по-отечески. Так и катились годы похожие один на другой. И всё бы ничего, да однажды пришёл к власти в таможне некто Евгений Робертович Самурайский. Пришёл путём интриг, не гнушаясь подкупом, доносами, прочими нелицеприятными штуками. Видать на этом пути Евгений Робертович сильно поиздержался. В один не слишком прекрасный день он вызвал к себе начальника отдела, в котором трудились Мраков со Шкрябовым. Пришёл назад начальник отдела Кушаков только через час и огорошил подчинённых:

— Самурайский намекнул. Каждый месяц я должен передавать ему пять тысяч долларов. Так что, думайте.

— За что такие деньги? — удивился грузный лысоватый Мраков.

— В отделе 20 человек. Значит по 250 долларов с каждого, — быстро посчитал маленький шустрый Шкрябов.

— Я ничего платить не буду! — закатила глаза красотка Лапочкина.

— За что бабки отстёгивать-то? — снова спросил Мраков.

Кушаков протяжно вздохнул:

— Будто не понимаешь? За что начальнику «носят»? За хорошее отношение!

— Мне и плохое отношение на грудь не давит, — басом парировал Мраков.

— Ты того! — посоветовал Кушаков. — Не высовывайся! Сказано платить — плати! Захочет Самурайский, раз — и нет таможенника Вити Мракова. Ау, Витя, ты где!? А Витя спёкся! Так то!

Мраков напряжённо сопел.

— Ладно, ладно, — засуетился Шкрябов. — Пойдём, Витя, пойдём, не спорь…

Друзья знали хороший, три на пять, закуток в аэропорту. Изнутри он плотно запирался на ржавую металлическую задвижку. В закутке добрые люди поставили (а может, забыли) тяжелораненый в одну из четырёх ножек стол. Рядом со столом тихо умирал древний, потерявший цвет и форму, диван. Диван списали и хотели выбросить на свалку. Мраков не позволил свершиться преступлению. Диван знал, кто спас его от смерти и относился к Вите с уважением. Поэтому Мракову всегда было удобно сидеть на нём. Шкрябова диван терпел, но в тайне недолюбливал. А всё дело в том, что как-то ночью Шкрябов притащился в закуток с падшей женщиной. Что они только не вытворяли! В молодости диван отнёсся бы к подобным акробатическим упражнениям своих временных хозяев с лёгкой дерматиновой улыбкой, но теперь, когда большая часть долгой пятилетней жизни оставалась позади…

Шкрябов достал бутылку и пластиковые стаканчики. Молча разлил.

— Да кто такой этот Самурайский! — не выдержал Мраков. — Откуда он взялся на нашу голову!

— Из управления перевели, — ответил Шкрябов. — Все беды оттуда.

— Вот возьму и напишу президенту! — Мраков выпил. — Пусть разберётся!

— Напиши, Витя, напиши. Только сперва дай мне прочитать, я ошибки грамматические исправлю. А то неудобно, всё-таки сам президент читать будет!

— Смеёшься? — захмелевший Мраков с угрозой придвинулся к другу.

— Смеюсь, — легко согласился Шкрябов. — Что ещё остаётся делать? Не такая уж большая сумма — двести пятьдесят американских рублей. Справимся.

— Сам справляйся! — Мраков ожесточился. — У меня лишних денег нет!

— А деньги лишними вообще никогда не бывают, — Шкрябов закурил, развалился на диване. Диван обиженно застонал.

— Не дам ни копейки! — решил Мраков.

— Дурак! — пожал плечами Шкрябов. — Гибкости в тебе нет.

— Ты зато… гибкий слишком. Как этот… солитёр!

— Говори, да не заговаривайся! — обиделся Шкрябов. — Друзья так друзей не называют!

— Друзья? Ну-ка, ну-ка…

— А ты что, мне не друг?

Мраков поднялся, Шкрябов вжался в диван…

Ситуацию разрядил мелодичный голос красотки Лапочкиной:

— Мальчики! Вы здесь?

— Здесь мы, здесь! — заорал Шкрябов, прикрываясь рукой. Мраков, отвернувшись, тяжело опустился на продавленную спину своего бессловесного товарища. Диван ответил радостным всхлипом.

— Я сейчас оформляла рейс из Ташкента! — тараторила Лапочкина. — Они идут-идут, а я стою-стою! Кушаков говорил — деньги давай! Деньги этому, как его, Самурайскому!

— Набрала?

— Как тебе сказать?

— Скажи как есть.

Красотка Лапочкина протянула вперёд свои модельные руки, по какой-то роковой ошибке облачённые в зелёные рукава таможенного кителя:

— Деньги почему-то не дали. Но я так просто не сдаюсь! Вот редька, а вот корень какой-то. Узбек сказал, что он не знает название этого корня. В смысле, на русский перевести не может…

— Хрен, — тихо сказал Мраков.

— Не ругайтесь, мальчики, — пропела красотка Лапочкина.

— Никто не ругается! — деловито заметил Шкрябов. — Хрен — это овощ! Огородное растение. Землю отряхни…

— Интересно, — задумался Мраков. — А сколько может всё это стоить?

— Что — всё это? — не поняла красотка Лапочкина.

— Ну, это, — Мраков нарисовал руками в воздухе воображаемый круг. — Хрен с редькой.

— На двести пятьдесят долларов не потянет, — сообразил Шкрябов. — Да и Самурайский обидится.

— Нечего обижаться! — не согласился Мраков. — Овощи тоже в копеечку влетают. Кто виноват, что узбеки к нам ананасы не везут?

— Ананасы, редька — один хрен! — сказал Шкрябов. — На американские рубли не похожи! Нет, Витя, овощи не прокатят!

— У меня больше ничего нет! — пискнула красотка Лапочкина. На всякий случай она вывернула карманы своего кителя. Мраков оценил грациозный жест.

— А ничего больше и не надо!..

Свидетели, в число которых входили Кушаков, а так же секретарша Самурайского Леночка, долго, в красках рассказывали фантастическую историю. Инспектор Мраков, не обращая внимания на возмущённое блеяние посетителей, томящихся в очереди к начальнику таможни, по киношному толкнул ногою дверь в кабинет Евгения Робертовича, вошёл и швырнул на массивный стол из карельской берёзы два предмета. Хрен и редьку. Самурайский, опасаясь возможного теракта, отважно рухнул на пол, устланный дорогим ковром. Присутствующие, включая чучело шимпанзе, подаренное Евгению Робертовичу африканскими коллегами из Нигерии, застыли в немой сцене.

Мраков икнул и, пошатываясь, покинул приёмную…

Через три дня его уволили. За поведение, несовместимое со светлым образом российского таможенника…

Они сидели на кухне в малогабаритной квартире Шкрябова, пили. После увольнения почти все сослуживцы отвернулись от Мракова. Некоторые, на всякий случай, даже не подавали ему руки, боялись Самурайского. Мраков их не винил.

— Натворил ты делов, Витя! — говорил Шкрябов. — Ох, натворил!

Мраков тяжело вздыхал.

Шкрябов тоже опасался мстительного Евгения Робертовича, но от Мракова не отшатнулся. Всё-таки, они были друзьями.

— Диван твой на помойку выкинули, — Шкрябов разлил остатки водки по стаканам. — Сразу, как только ты ушёл…

В дверь настойчиво позвонили.

— Кого-то ждёшь? — встрепенулся Мраков.

Шкрябов пожал плечами.

На пороге стояла симпатичная девушка в облегающей кофточке и белоснежных шортах.

— Здравствуйте! — девушка широко улыбалась. — Скажите, а вы верите в Бога?

Шкрябов задумался.

— Так что? Верите ли вы в Бога? — задорно повторила девушка.

— Вы хотите услышать ответ прямо сейчас? — девушка Шкрябову понравилась. — Может, зайдёте? Мы с товарищем сидим одни. Интересно обсудить этот вопрос…

— Нет-нет, — заторопилась нечаянная посетительница. — Лучше вы к нам приходите с товарищем. Мы — свидетели Иеговы, наш дом находится…

Шкрябов захлопнул дверь.

— Кто приходил? — спросил Мраков.

— Никто, — ответил Шкрябов. — Ошиблись квартирой. Давай выпьем, Витя. За тебя.