Мерида усердно притворялась беззаботно спящей, хотя особой надобности в притворстве не было. На сеновале, куда девушка сегодня напросилась ночевать, сославшись на неимоверную жару и, якобы доставшую её духоту, приводящую к стойкой и уже надоевшей бессоннице, она — единственный постоялец. Супружеская чета троллей, естественно, повозмущалась из лучших побуждений, почти открытым текстом намекая, что, дескать, в округе неспокойно. И потому в целях безопасности, чтобы не давать лишний повод неведомому монстру к нападению, лучше бы Меридушке, лапоньке…

— За меня не беспокойтесь. Переживать стоит за то чудище, что без приглашения заявится ко мне в гости посреди ночи. Ему, бедняжке, точно не поздоровится, — с кровожадной усмешкой и коротким, зловеще прозвучавшим, смешком отрезала лапонька, ставя жирную точку в дискуссии. — И вы вроде бы не упоминали ни разу о том, что люди пропадают прямо из своих собственных жилищ? Ну и к чему тогда излишнее нагнетание страха? Да и мне не десять лет. Если понадобится, то я смогу постоять за себя, не сомневайтесь.

Тролли смущенно переглянулись между собой: в словах колдуньи присутствовала логика, а с ней не поспоришь. И не настолько уж хорошо они знают свою гостью, чтобы усомниться в её уверенности в себе и собственных силах. Вполне вероятно, что абсолютно всё ею сказанное — истинная правда… Но почему-то всё равно у них обоих душа не на месте: мало ли какие случайности в жизни происходят? А Мэри им очень понравилась! Настолько, что они не против, если б девушка насовсем поселилась под крышей их дома.

Заясан молча пожал плечами, обильно дымя зажатой в зубах трубкой, как приготовившийся к длительному извержению вулкан. Сайна еще чуток повздыхала, поохала, вполголоса причитая о безрассудности современной молодежи, но пару чистых простыней девушке выдала, дабы она поуютнее устроилась на охапках прошлогоднего сена. Будь её воля, так она еще и подушку с одеялом навязала бы своей постоялице. А там постепенно, под шумок, дошло б дело и до перетаскивания на сеновал матраса, кровати, кресла, прикроватной тумбочки, пары сундучков и шкафчика с запасом одёжки. Ну как же без них-то обойтись, если собираешься поутру проснуться в хорошем настроении посреди уютной обстановки?

Но волшебница ограничилась только простынями, да и то, согласившись взять их с собой лишь по причине нежелания расстраивать хозяев. Мерида сунула сверток подмышку, прижав рукой к телу, поочередно наскоро чмокнула в знак признательности троллей в щеки, для чего ей пришлось оба раза привстать на цыпочки, и, настоятельно попросив дать ей отоспаться после многих бессонных ночей, беззаботно выпорхнула за дверь. Естественно, что девушка не успела заметить, как круглые глазищи хозяев заволокло слезной пеленой от переизбытка нахлынувших чувств.

Кусочек сине-черного неба, видимый через отрытое слуховое окно, гораздо большее по размеру, чем в жилищах людей, давно уже высветился яркими крапинками звезд. Пара пегих коров мирно спала в своих отсеках. Куры во главе с длиннохвостым петухом-забиякой, рассевшиеся на насестах прямо под тем местом, где на втором этаже внушительного амбара расположилась на ночлег колдунья, тоже не доставляли хлопот. Лишь супротив, на противоположной торцевой стороне изредка повизгивали в загоне молодые поросята, да порой недовольно, но с сытой ленивостью похрюкивала на них здоровенная свиномама. Папаша-свин, как и многие из представителей мужской части природы, оставался безучастным к суете внешнего мирка, полностью погрузившись в мирок внутренний, а попросту, так дрых, развалившись на истоптанной за день соломенной подстилке и судорожно подергивая конечностями, словно за кем-то гонялся. Или, что вернее всего, от кого-то драпал без оглядки.

Большой ворох сена, на котором девушка талантливо имитировала глубокий сон, остался еще от прошлогодних запасов, а потому особого аромата от него уже не исходило. Как впрочем и не чувствовалось никакой романтичности в одиноком лежании на сеновале. Она тут больше пылью надышалась, чем ароматами. А вместо романтики злостью пропиталась насквозь. Впрочем, именно злоба Мериде как раз и требовалась, иначе задуманное могло и не получиться.

Да, Мэри злилась. И еще как сильно злилась! Из-за того, что судьба зашвырнула её в неведомый мир, из которого она пока не знает, каким образом сможет вернуться обратно. Негодовала на то, что лишилась возможности колдовать по любому поводу и без него, просто из-за малейшей прихоти. Ведьмочка сердилась на троллей потому, что они такие лапушки. Она скрежетала зубами на себя, потому что ей до чертиков хотелось плюнуть на все проблемы разом и остаться погостить у этих милашек хотя бы до конца лета, а вот уж потом можно и в путь собираться. Но больше всего ей был ненавистен неведомый монстрюга, который, как предполагалось жителями этого не особо обжитого края Лоскутного мира, шляется ночами по округе и невесть что творит с попавшимися к нему в лапы живыми существами. Чего такого ужасного он конкретно с жертвами делает, рассказать никто не мог, так как все угодившие в его загребущие когтистые (в этом никто не сомневался) лапчонки исчезли без следа. В крайнем случае, в бесследность исчезновения верили, а потому и боялись. И чем дальше, тем больше боялись и усерднее, если так можно выразиться.

Мерида лежала и специально распаляла себя, без труда находя всё новые и новые поводы для злости, которая такими темпами скоро с легкостью трансформируется в лютую ярость. Она сознательно её добивалась. Иначе о превращении придется позабыть, и неведомый монстр продолжит разгуливать на свободе, терроризируя округу, сея страх среди местных обитателей, который, взойдя, расползется леденящими кровь слухами-метастазами на многие версты вокруг. И чем сильнее будет страх перед чудовищем, тем ему, как это и не покажется странным, станет легче и проще находить новые жертвы для себя, хотя, казалось бы, должно происходить наоборот. Но учителя колдуньи, а в особенности Своч Батлер, не понаслышке знакомый с защитой от темных сил, впрочем, как и с самими этими силами запросто общающийся, в один голос утверждали весь период обучения, что никакого противоречия в таких ситуациях нет. Зло, а любой монстр и есть его физическое воплощение, в первую очередь питается нашими страхами. И чем больше ужас жертв, тем он вкуснее и калорийнее, а значит зло начинает расти, словно на дрожжах. Короче, лакомый деликатес. Но эти же самые преподаватели не только теорию разжевывали одной из своих лучших учениц. Они еще и хорошо её обучили в Хилкровсе на практике противодействовать злу во многих его проявлениях, используя полученные знания с умом. Так что всё будет в ажуре, и чудище узнает об этом первым на своей облезлой шкуре…

Вот ёлки-палки, посохи волшебные, она здесь, в этом Лоскутном мире скоро стихами заговорит!

Но, тем не менее, у Мэри вдобавок ко всему сказанному еще и некоторое преимущество имеется перед противником. Хотя и одно, но зато чувствительно перевешивающее в схватке даже все остальные неучтенные, неизвестные и случайные факторы в её пользу. Она может стать КЕМ УГОДНО! Ну, почти кем угодно… Да и преимущество внезапности тоже ей на руку. Охотник ведь пока даже не догадывается, что уже сам превратился в дичь.

Конечно, девушку смущал моральный аспект предстоящей охоты на монстра. А уж если выражаться точнее, так он очень сильно смущал, заставлял испытывать жгучий стыд, заранее разрастался в душе чувством вины за еще не произошедшее, и тем самым конкретно злил. По причудам диалектики именно эта злость как раз и была залогом успеха в том предприятии, которое, даже не успев начаться, уже доводило Мериду до белого каления.

Странно? Отнюдь!

Ведь только в сказках Зло можно победить своей Добротой. Наверное ив реальной жизни тоже можно, да только в виде исключения. А чаще всего обуздать распоясавшееся Зло способно лишь другое Зло, равное ему по силе, а то и намного превосходящее. Вопрос конечно спорный: можно ли остаться чистеньким и добреньким, если кого-то уничтожил? И оправдывают ли благие цели те мутные средства, к которым приходится прибегать при их достижении, чтобы не допустить использования против тебя и тех, кто тебе дорог, еще более неправедных методов при заведомо гнусных целях? Хотя мерзопакостность тоже относительна и зависит от того, с чьей позиции смотришь на происходящие события: что для жертвы — смертельный ужас, то для охотника всего лишь сытный ужин…

Но Мерида-то знает, на чьей она стороне! И в курсе того, кем ей придется стать на время, чтобы не допустить худшего. А потом еще и всю свою оставшуюся жизнь помнить будет о случившемся, люто ненавидя себя такую. Вот девушка и бесится в душе, одновременно целенаправленно взращивая ярость и люто ненавидя её же. Ведь она всю сознательную жизнь, сколько себя помнила, усиленно боролась со своей скрытой от посторонних глаз сущностью метаморфа, безжалостно подавляя инстинктивно рвущиеся наружу проявления изменчивости внешности, зависимой от собственных чувств и остро реагирующей на окружающую обстановку. А всё потому, что хотелось быть такой же, как и остальные маги, ничем особым из них не выделяясь.

Еще в детстве, будучи девочкой умной и наблюдательной, Мэри заметила, что её неконтролируемые изменения внешности, наглядно отражающие внутреннее психо-эмоциональное состояние, до жути пугают находящихся поблизости от неё людей. И даже друзья-подруги, с которыми Мерида носилась целыми днями по Старгороду в поисках приключений, (знавшие её, казалось, как облупленную; с которыми она пуд соли уже слопала, да и бочку меда до донышка вылизала) так и то, каждый раз после сильного или внезапного изменения её внешности, надолго впадали в шоковое состояние. А потом неделями косились на подругу исподлобья, словно на неведомое и, возможно, опасное чудище, с неохотой, как бы через силу, по принуждению общаясь, будто заново привыкали к ней нынешней, хотя этот облик им был знаком, да и для неё он являлся истинным и повседневным.

В большинстве жизненных ситуаций девочка со временем научилась себя контролировать. Вот только разве что с изменением формы прически и переменой цвета волос никак не удавалось справиться. Да и глаза тоже жили отдельной от хозяйки жизнью, меняя цвет по собственному усмотрению под настроение, словно хамелеоны. И Мерида в конце концов позволила радужке и волосам вести себя так, как им заблагорассудится. А по правде, она сознательно не желала ими управлять, хотя наверняка давно могла бы подчинить своей воле. Но в их независимости, абсолютно безопасной для окружающих, присутствовал некоторый вызов обществу. Дескать, да, вот такая я! И ничего с моей метаморфской сущностью вам не поделать. Если нравлюсь, принимайте меня, какой уродилась. Ну, а кому не по душе моё общество, так я никому не навязываюсь: проваливайте подобру-поздорову, пока не покусала. И гладкой скатертью вам дорожка, без колдобин и ухабов, с попутным ветром в горбатую спину. А еще в легкой, ненавязчивой изменчивости волос присутствовал некий неуловимый шарм. Но каким бы он ни был неуловимым, девочка ухватила его скрытую суть: подобное трудно предсказуемое поведение прически большинству магов нравится, что облегчает взаимопонимание с ними при общении. И значит, теперь причудливые выкрутасы волос — её фирменная фишка. Личная!

По большому счету, Мериде повезло. Она родилась не истинным метаморфом, и даже не являлась полукровкой. Вряд ли в её жилах текло более трети исконной крови древней и таинственной расы Изменчивых, доставшейся девочке по наследству от матери, которая и сама-то наполовину была колдуньей, а вот на другую… Иначе, как знать, возможно Мэри повторила бы судьбу родительницы, попытавшейся какое-то время пожить нормальным человеком, но при первой же возможности с радостью сбежавшей на темную сторону, к тем кто ближе по духу, а потому роднее.

Да и второй раз колесо Фортуны, сделав поворот вокруг оси, вновь остановилось на знаке удачи: девочка, не успев до конца озлобиться на весь белый свет после исчезновения близких ей людей в том числе и по вине собственной матери, которая тоже потом недолго задержалась рядом с дочкой, попала в замок Хилкровс. Её приняли туда на учебу. Кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Мериды, если б учителя колдовской школы, все до единого, не оказались настолько внимательными, заботливыми, терпеливыми, любящими и в меру строгими, что в результате почти смогли заменить юной колдунье фактически отсутствующую семью. Наверняка она, судьба, сложилась бы из рук вон плохо, если вообще сложилась бы, а не сломалась, точно хлипкий карточный домик под ураганным ветром. Но Мэри грех жаловаться. За время обучения в Хилкровсе ей не давали повода почувствовать себя одинокой и позаброшенной, сиротой без роду-племени. И она помнит о проявленной заботе. А потому будет всегда безмерно благодарна своим наставникам, научившим её не только отличать настоящее добро от истинного зла, но и показавшим, что кроме черного и белого цветов мир раскрашен еще во множество других оттенков. Поняв и приняв его многоцветие, невольно становишься добрее и уже не рубишь топором с плеча там, где можно обойтись скальпелем. Да и к себе начинаешь относиться иначе, не убиваясь по свершенным незначительным ошибкам, но и не воспаряя в поднебесье самолюбования из-за пары-тройки добрых поступков. Просто живешь и наслаждаешься каждым новым днем, по возможности, конечно.

Желто-красный глаз одной из двух лун Лоскутного мира исподтишка заглянул в слуховое окно амбара. Никто не стал швыряться в него камнями, и даже не ругался крепкими забористыми выражениями на неуёмное любопытство спутника. И тогда он, осмелев, через некоторое время выкатился целиком, заполнив весь проем и в упор уставившись на колдунью.

Она тоже пару минут поглазела на Луну, а затем решительно откинула в сторону простыню, которой укрывалась, и встала. Мерида на всякий случай минутку вслушивалась в ночные звуки, но предосторожность была явно излишней. Тролли вернее всего давным-давно мирно посапывали, видя уже незнамо какой по счету сон. И значит ей можно смело отправляться на охоту, не боясь оказаться замеченной. Девушке совершенно не хотелось волновать своих гостеприимных хозяев. Пусть уж лучше они ничего не знают о её ночных похождениях до поры до времени. Когда с монстром будет покончено, Мэри их уведомит о том, что дальше можно жить спокойно и без страха. А сама с чистой совестью отправится решать проблему своего возвращения домой к бабе Ники. Эта задачка потруднее, чем завалить монстрюгу.

Безмолвной тенью колдунья выпорхнула из амбара и быстрым шагом, едва ли сильно отличающимся от бега трусцой, спустилась по тропинке к кромке озера. Она немного постояла на берегу, чутко прислушиваясь к ночным звукам и решая, куда направиться, чтобы начать поиск чудища-террориста. И хотя звуки рядом с водоемом слышались более отчетливо, да и прилетали издалека, но всё же человеческий слух не в состоянии вычленить из, казалось бы, обыкновенной мелодии ночи ту одну единственную нотку фальши, что неуловимо портит симфонию жизни присутствием страха перед монстром. Да и зверье тоже эту нотку вряд ли слышит. Но зато оно её чувствует своим особым чутьем, звериным нюхом, инстинктом самосохранения. Всех этих качеств Мерида тоже могла бы добиться, помедитировав часик-другой и войдя в транс. Да только в таком состоянии какой из неё охотник на монстров? Скорее уж полуфабрикат для позднего ужина чудищу. Или для раннего завтрака. Это уж от его образа жизни зависит. Но как ни назови, а слопают беззащитную ведьмочку за милую душу и не подавятся, сыто рыгнув на прощание вместо слов благодарности за предоставленное удовольствие полакомиться деликатесом.

Горное направление поиска девушка отмела сразу и безоговорочно. Во-первых, район крайне малонаселенный, а значит, монстр там давным-давно с голоду окочурился бы, или ему по-любому пришлось бы перебраться на предгорную равнину. Во-вторых, Заясан упоминал о таинственных исчезновениях именно местных жителей. А они, насколько поняла девушка, не большие любители экстремального альпинизма: некогда заниматься подобным баловством, дел по хозяйству у каждого невпроворот. И самый главный аргумент против ночного скалолазанья — Мерида не хочет свернуть себе шею просто так, без веской на то причины. А потому поиск чудища начнется на более удобной местности. Вот только откуда именно?

Кругом лес, что справа, что слева, разделенный проселочной дорогой, усердно утоптанной за столетия использования торговцами и прочими праздношатающимися. Она спускается от горных поселений гномов, убегая к ближайшему городку людей, которому первопоселенцы дали странное название Вуходвинск. Чащоба раскинулась сразу за озером на приличной территории, простираясь вплоть до кромки горизонта. Правда, по левую руку деревья менее густо произрастают. Отсюда, с возвышенности прекрасно видны днем частые проплешины полей, лугов, хуторов, выселок и мелких деревушек, подпортившие сочно-зеленую шевелюру леса. На противоположной стороне дороги дебри выглядят гораздо более густыми, дремучими и зловещими. Если здраво рассудить, то в итоге получается: слева у монстра просторная кухня, а справа, наверняка, — уютная спальня. Стоит наведаться к нему в гости, здоровьишком поинтересоваться. Если чудище на него не жалуется, то придется исправить это упущение.

Колдунья решительно направилась направо, пока придерживаясь кромки воды. Здесь намного удобнее идти к лесу: свет уже двух взошедших лун, отражаясь от водной глади, позволял двигаться быстро, не шибко напрягая зрение и не вглядываясь с опаской на каждом шагу в пространство под ногами. И всё же одну коварную ямку, неширокую, но весьма глубокую, девушка заметила в самый последний момент, уже занеся ступню над темным провалом, в сумраке невинно прикинувшимся обыкновенной тенью от небольшого валуна. Еще бы шаг — и стопроцентный вывих со всеми вытекающими из глаз последствиями оказался б обеспечен безоговорочно.

Мерида отшатнулась обратно и выругалась вполголоса, наградив нечистую силу Лоскутного мира таким множеством заковыристых лестных эпитетов, что черти всех остальных измерений наверняка обзавидовались подобному вниманию к своим местным коллегам.

— Что ж, отсюда и начнем поиски, — твердо заключила девушка, завершив благославлять рогатых, хвостатых и клыкастых. — До леса рукой подать. Злости у меня на пяток полноценных превращений накопилось. Даже излишек имеется, жаль его продать или хотя бы подарить некому. Минус, что опасения от спячки очнулись: а так ли уж легко смогу обратно в нормальную девушку обернуться? Или здешние аборигены просто получат вместо одного монстрюги другого? Кстати, вполне вероятно, что новый окажется еще более лютым и кровожадным. Надеюсь, у меня хватит сил после окончания охоты, отправить мерзопакостную сущность метаморфа восвояси, под стражу в темницу души…

Валун, около которого колдунья остановилась, как раз и пригодился. Мерида быстренько поскидывала с себя всю одёжку, оставшись в чем мать родила, и аккуратно сложила её на камень, придавив сверху булыжником, чтоб не улетела неведомо куда, пока хозяйка развлекается. Разоблачаясь, девушка тихонько посмеивалась, невольно вспомнив несколько моментов из фильмов об оборотнях и анимагах, виденные ею в магловском мире, пока она скучала перед телевизором под домашним арестом у бабы Ники. В тех картинах почти все без исключения превращенцы трансформировались туда-сюда-обратно вместе со своей одеждой. Видимо в фантазиях режиссеров стойко укоренилась мысль, что шмотки тоже имеют свойство превращаться с хозяином, становясь, наверное, его шкурой. Ну а на самом-то деле, в реальной жизни… оборотень в платье и туфельках на босу лапу — прикол еще тот! Обхохочешься до истерических всхлипываний.

Метаморфам по сравнению с другими Изменчивыми круто повезло. Их трансформации протекали безболезненно. Да и сказать, что они протекали, значит погрешить против истины. Они скорее стремительно пролетали на сверхзвуковой скорости. Один раз моргнула, и вот уже, к примеру, стоишь на четырех лапах, как Мэри сейчас, зверски оскалив пасть с таким набором острых зубищ, что самой страшно становится в воду, как в зеркало, даже искоса глянуть.

Серебристо-рыжий лютоволк, в которого превратилась колдунья, жадно втянул ноздрями бодрящий ночной воздух и, оставшись доволен его пьянящим ароматом, резвыми прыжками помчался к темнеющей невдалеке громаде леса. Он уже по большей части жил сам по себе, а сознание Мериды лишь присутствовало внутри него, не вмешиваясь в ход событий. Она специально так поступила, предоставив своей сущности метаморфа максимально возможную свободу. Пусть оборотень действует по собственному разумению, получив задание на поиск. Попытаешься командовать, так только навредишь делу. Метаморф гораздо лучше человека приспосабливается к окружающему миру и его опасностям. А уж сам являясь по сути монстром, он не допустит существования на своей территории конкурента. И даже близко к ней не подпустит.

Странные всё-таки ощущения сопутствовали трансформации. Вроде бы ты остаешься самим собой, по крайней мере, в мыслях и чувствах. Но в тоже время это уже однозначно не ты мчишься по темному лесу! И даже мир вокруг становится иным, незнакомым и причудливым. Да нет, на самом деле он, конечно же, остается прежним, вот только его восприятие изменяется в зависимости от того, чью физическую оболочку на этот раз метаморф примерил на себя. По-другому слышишь, иначе видишь, осязаешь не так, как раньше. С непривычки такая чужесть пугает, но с годами к ней привыкаешь. И чем чаще и разнообразнее трансформируешься, тем легче с каждым разом вживаешься в чужой облик. По идее, так примерять на себя гардероб различных форм жизни даже забавно в некотором роде, хотя лично Мериде совершенно не нравилось наряжаться подобным образом. Она — девушка скромная, ей достаточно обыкновенного нового платьица для безграничного счастья на протяжении ближайшей недели. А потому она экспериментировала со своей темной сущностью лишь в крайних случаях. Или изменения происходили неожиданно для колдуньи, когда Мэри не смогла совладать с мрачными порывами своей души, что бывало крайне редко.

Да и некоторые ограничения присутствовали. Даже метаморф не сможет превратиться в неизвестное ему существо. То есть хотя бы шапочно, но он должен быть с ним знаком: где-то видеть, как-то пообщаться, что-то слышать о своей новой форме. Остальное, естественно, может и домыслиться, нафантазироваться во время изменения, но определенная основа всегда заранее присутствует. А еще есть неписаный закон сохранения объема: стать блохой Мэри при всем желании не сумела бы даже на краткий миг. Впрочем, как и превратиться в великана, которому море по колено, горы по плечо. Девушка не вдавалась в детальное изучение, но догадывалась, что есть какие-то пределы, до которых изначальное тело может ужаться или наоборот расшириться. На сей раз волчара, только что скользнувший под мрачную сень деревьев в чащобе, одним только размером мог внушить панический страх, чтоб заставить драпать без оглядки даже самого завзятого охотника, который излазил все близлежащие леса вдоль и поперек с арбалетом наизготовку.

Бежалось Мериде легко. Под лапами мягко пружинил толстый слой опавших листьев, годами сыпавшихся с деревьев, и к нынешнему моменту слежавшихся до уровня знатного ковра. Ноздри щекотал терпкий запах перегноя, причудливо смешивающийся с едва уловимыми ароматами зелёной листвы, мягкими волнами накатывающими сверху, от крон деревьев. Частенько нос волкодлака улавливал животный дух, оставленный обитавшим тут зверьем. Изредка и сами они попадались на пути метаморфа, вроде бы бесцельно рыскающего по округе, но на самом деле с упорной методичностью углубляющегося всё дальше и дальше в чащобу. Вот и сейчас колдунья едва не наступила лапой на ежа, успевшего при ее приближении заранее свернуться в колючий комок страха. Метаморф замер на миг с занесенной вверх лапой, прикидывая, стоит или нет немножко позабавиться с подвернувшейся игрушкой? Но сознание Мэри, пока еще никуда не улетучившееся и уверенно восседавшее в кресле водителя, нажало на газ: волкодлак прыгнул в очередные заросли кустов, с треском ломая ветки.

Девушка носилась по лесу уже второй час кряду, постепенно забираясь всё дальше в непролазную глухомань, а толку — ноль! Хотя, вообще-то она не права, утверждая, что ночь не удалась. Если повнимательнее прислушаться к ощущениям метаморфа, то можно догадаться, что он начинает тревожиться, почуяв незнамо каким чувством присутствие опасного соседа. Значит, колдунья на верном пути. Шансы отыскать монстрюгу остались, и даже ставки на его поимку выросли, правда, пока незначительно.

Мерида заставила волкодлака сесть, чтобы он мог спокойно проанализировать все полученные тревожные звоночки, а затем и определить, откуда они раздаются. Вокруг царила тишина. Но не та, что считается божьей благодатью. Здесь обосновалась мертвая тишина. Не слышно криков ночных птиц, пропали звуки, издаваемые охотящимися мелкими хищниками. Да и их жертвы тоже куда-то подевались. И, казалось, что даже шорох листвы под игривым ветерком стал приглушенным, словно боялся навлечь на себя беду неуместной веселостью.

Повинуясь приказу колдуньи, зверь встал и нехотя направился дальше, следуя вдоль небольшого овражка, напрочь заросшего бурьяном, промеж которого по дну с трудом прорывался к свободе хилый ручеек. Волкодлак брел медленно, чутко прислушиваясь и недовольно принюхиваясь. Его серебристо-рыжая шерсть взъерошилась, а на загривке и вовсе встала дыбом. Пасть злобно оскалилась, посверкивая клыками. А еще он глухо и устрашающе порыкивал, хотя противника поблизости видно не было…

Враг обрушился сверху, с толстых ветвей векового кряжистого дуба в три обхвата, почти неожиданно. Лишь на краткое мгновение волкодлака накрыло неприметной тенью, заслонившей от оборотня одну из лун, и так едва видимую сквозь густое переплетение ветвей с крупными листьями, и вот уже противники покатились единым клубком на дно овражка, подминая под себя кустарник. Но того краткого мига метаморфу всё же хватило, чтобы остаться в живых, быстро среагировав на нападение и увернувшись от десантирующегося врага. Иначе валялся бы он сейчас с переломленным хребтом под дубом, жадно пожираемый победителем.

Едва клубок яростно кусающихся и отчаянно царапающихся тел достиг дна оврага, окунувшись в холодную воду ручья, как они разлетелись в разные стороны, замерши друг против друга в трех шагах. Волкодлак волнообразными движениями тела сбросил со шкуры мокрую налипшую грязь, веером разбрызгав ее вокруг себя, и протяжно взвыл, задрав морду к темному небу. На правом плече, которому больше всего досталось от когтей противника при схватке, шкура окрасилась алым. Рана оказалась небольшой, но глубокой. А боль в месте повреждения, острой и жгучей, словно туда, в разодранную рану прямо на живое мясо высыпали не меньше килограмма красного перца, для пущего эффекта добавив в него полпуда соли.

А вот соперник, к сожалению колдуньи, не выглядел настолько потрепанным в стычке, как ей того хотелось бы. Она вообще с немым удивлением таращилась на него, благо сейчас другого и не требовалось, и поражалась встрече с крайне редким видом монстров, о наличии которых знала только по учебнику, но живьем отродясь не видела. Да и сам учебник не для всех глаз доступен был, а только выпускникам с Даркхола. Но для Мэри, своей лучшей ученицы, хотя и с другого факультета, Своч Батлер — декан Даркхола и преподаватель защиты от темных сил, сделал исключение, не столько разрешив проштудировать книгу, сколько заставив это сделать под своим неусыпным контролем.

Кенль — ночной хищник дремучих чащоб, вызывал страх и отвращение одновременно. Ростом он чуть выше человека, но по телосложению — гора сплошных мышц, бугрящихся под гладкой черной кожей, крепости которой позавидовал бы даже носорог. Длинные руки с накачанными бицепсами заканчиваются увесистыми кулаками, но на пальцах, в отличие от человеческих, не ногти, а крепкие короткие когти, чуть загнутые внутрь и очень похожие на медвежьи. Низко посаженная голова, казалось, растет сразу из тела, обходясь без шеи, хотя такое предположение и не верно. Голова вполне подвижно вертится во все стороны, полыхая злобным взглядом через две узкие горизонтальные щели глаз. Хотя какой уж там взгляд? Просто нечто ядовито-желтое на фоне сплошной черноты. Вот только разве что семь коротких рогов, как корона вертикально торчащие над макушкой, чуть светлее цвета Ада, с легким отливом в синеву. И длинные зубищи внахлест выпирающие из широкой пасти на основательно вытянутой нижней части морды тоже не черные, а блевотно-желтые. Ноги, словно стволы столетней березы, — толстые, устойчивые и такие же малость корявенькие, будто уставшие таскать многокилограммовую тушу. Но при всей кажущейся неуклюжести, это чудовище вполне скоро на расправу, ловкое в схватке и неукротимое в атаке, точно прущий напролом танк. И оно весьма прожорливое: трескает жертву так, что у той только кости трещат, без напряга перемалываемые клыками будто они цыплячьи. Ни крошки после себя не оставит. Мериду нисколько теперь не удивляет, что о пропавших ни слуху, ни духу, ни трупов, ни изувеченных останков. Просто всё в пищу пошло.

А еще кенль сейчас просто-напросто ошарашен тем небывалым фактом, что не смог сходу расправиться с пожаловавшей в гости дичью. И этим стоит непременно воспользоваться. Но драться с кенлем в овраге для метаморфа, все еще пребывающего в облике волкодлака, чистой воды самоубийство. Массой задавит в тесном закутке, так что и пискнуть не успеешь. Нужен простор, а еще желательно…

Что нужно сделать, Мериде даже додумывать не пришлось: тот, кем она являлась сейчас, знал все нюансы лучше её самой. А уж реагировал и подавно быстрее. В три прыжка волкодлак выскочил наверх, под дуб, и развернулся мордой к оврагу. Только теперь это уже была морда лайттака. Или шарка, как его по-другому называют. Но метаморф позаимствовал у этого резвого монстрюги не только морду, а и все остальное, ему присущее. Победить силу можно лишь еще большей силой. Или стремительной и кровожадной ловкостью. Именно два последних качества шарка и внушали панический ужас его многочисленным врагам. А во врагах у него числились абсолютно все пока еще живые существа, кроме него самого. Ну и спутницы жизни, с кем он делил Судьбу пополам. Единственное исключение, в которое даже потомки не входили. Они, конечно, не убивались, но едва подрастали для самостоятельной охоты, как тут же безжалостно изгонялись с облюбованной парочкой территории совместного проживания. Короче, тот еще подарочек к рождественскому столу!

С поражающим проворством кенль выпорхнул из оврага следом за убегающей, как ему подумалось, добычей. Но она, добыча и не думала удирать, ринувшись в атаку, не дожидаясь особого приглашения. Удивиться изменившейся внешности своего обеда кенль не успел, отбиваясь от яростных наскоков сравнительно мелкого, но зато гораздо более подвижного и сноровистого лайттака.

Побоище, перемежаемое леденящими кровь рычанием, визгом и ревом длилось не более получаса. Обоим противникам крепко досталось, и победа, как воробей, порхала от одного к другому, но так и не решалась, на чьей же монструозной голове свить гнездо. Так продолжалось до тех пор, пока шарк не пошел на хитрость. Притворившись обессиленным, что почти соответствовало истине, он позволил при очередном наскоке на врага сграбастать себя в охапку. И когда обрадованный кенль, задрав кверху голову и издав торжествующий рев, собирался раздавить его в лепешку в своих смертоносных объятьях, лайттак немедля вцепился зубами в приоткрывшийся на миг узкий промежуток между безмозглой башкой и туловищем. Торжествующий рев сразу же перетек в предсмертный вой, но и он тут же захлебнулся уже на пятом толчке сердца, которое через рваную рану на горле фонтаном выталкивало кровь из перекушенной аорты наружу.

Обхват ослаб, и через секунду кенль завалился навзничь, дергаясь в судорожных конвульсиях. А шарк, сгорбившийся, пошатывающийся на непослушных ногах, стоял над поверженным противником и наслаждался вкусом чужой крови на своих губах, смакуя. Для него это был вкус победы. Остатки сознания Мериды, окруженные непроглядной чернотой души метаморфа, без устали вопили одну фразу: «Я должна вернуться в себя!».

Лайттак сделал шаг вперед и нагнулся, желая без спешки повнимательнее рассмотреть убитого соперника. И через секунду, полностью обессилев, завалился рядом с трупом.