Утром в пятницу я встал около семи и, ополоснув лицо, побрёл на кухню делать свою обязательную двадцатиминутную разминку. Нельзя сказать, что я отношусь к тем любителям физзарядки, которые всякий раз делают её со счастливой улыбкой на лице, однако, невзирая на затраты времени и некоторое насилие над собой, внутренний голос настойчиво подсказывал мне, что занятие это стоящее и с годами себя непременно окупит.

По утрам я всегда занимаюсь гимнастикой на кухне, возможно потому, что чувствую себя там уютнее, или просто из-за того, что, делая упражнения, люблю слушать по радио ненавязчивые и рассудительные передачи русской службы Би-Би-Си. Кроме того, можно попутно приготовить себе завтрак.

Бибисейских новостей почему-то не было, и пришлось крутить настройку приёмника, чтобы найти «Радио Мелодия» в ультракоротком диапазоне. Когда из динамиков послышалась песенка «Самоцветов», я незамедлительно приступил к зарядке.

Покуда я активно размахивал своими гантелями, делал разнообразные повороты, вращения, наклонялся и приседал, в голове, примерно в том же довольно быстром спортивном ритме, плясали мысли, которые ещё вчера донимали меня в машине по дороге в Москву.

«Оказывается, Гнедин несколько лет назад мог заработать кучу деньжищ на новоградской пирамиде! – размышлял я, тщательно разминая поясницу круговыми вращениями корпуса. – Если это действительно так, то причина нелюбви к молодому талантливому банкиру со стороны особо догадливых жертв – очевидней, чем пятно краски на линолеуме у печки».

«Причем здесь нелюбовь к банкиру?! – бесцеремонно перебил я самого себя. – Ведь нас интересует лишь его жена, Елена Константиновна! С какой такой стати, она вдруг заинтересовалась бывшим женихом, о котором столько лет даже слышать не хотела?!».

«А мне почем знать! – резонно возразил я, глубоко прогибаясь с поднятой гантелей сначала в левую, а затем, в правую сторону. – Бережная говорила, что подруга романтична по натуре. Гнедина просто могла вспомнить о смывшемся женихе – вот и спросила. А раньше не интересовалась лишь потому, что давно не видела Ирину…».

«Они переписывались и перезванивались друг с другом, – не сдавался я, вспоминая услышанное от Ирины Анатольевны. – Если тебя что-то волнует, ты обязательно спросишь! А вдруг она всё ещё его любит?!!!».

«Может и любит, – спокойно согласился я и, оставив на минуту гантели, набрал воду в кастрюлю и поставил её затем на огонь. – Что с того?… У неё муж, дочка и положение в обществе, которому позавидует любая! Ты, к примеру, когда-нибудь ездил в Ниццу?».

«В Ниццу?! Эка невидаль, твоя Ницца! Синее море да пальмы в ряд можно увидеть и на Кавказе! – наклоны вперёд я никогда не любил, но наклоняться с прямыми коленями мне всё равно пришлось. – Ковалёв был снайпером в ДШБ, а после дембеля даже не распространялся, что был на боевых. Между прочим, десятки духов завалил!».

«Да ведь то было ещё при Союзе, зачем вспоминать прошлое?! – я опять прервал зарядку, чтобы бросить в закипевшую воду немного соли и высыпать вермишель из пакета. – Лена и Игорь любили друг друга, а осенью девяносто четвёртого хотели сыграть свадьбу».

Я стоял и смотрел на то, как кипит вермишель в кастрюле. Через минуту я снял её с огня, накрыл крышкой и затем положил сверху сложенное в несколько раз полотенце – пусть доходит. Вместо кастрюли, на огонь был водружен полный чайник.

После этого я вновь вернулся к упражнениям, зная, что через десять минут завтрак будет почти готов.

«Хотели свадьбу сыграть? – переспросил я, улегшись на пол вверх животом. – Ну и пусть хотели! А где гарантия, что за день до свадьбы не встретишь свою настоящую половинку, которую никогда и ни с кем не спутаешь?!».

«Лена была знакома с Ковалёвым три или четыре года! – возмутился я, вращая поднятыми над полом ступнями. – Что твой московский месяц против нескольких новоградских лет!».

«Да не скажи… В Москве иным день за месяц зачтётся – это, как попадёшь!».

Отжимания от пола я тоже не очень-то жаловал, но «двадцаточка» была обязательным номером программы и, после разминки ног, пришлось безропотно принимать упор лежа.

«Ещё неизвестно, что за братец у этого Ковалёва. Уж больно знакомая у него фамилия…», – подумал вдруг я о Вадике Каперском со старой фотографии рядом с Царь-колоколом.

«А Фенькин – сволочь! Да и Вита Александровна, видать, та ещё стерва, – воспоминания о самовлюблённых новоградских нуворишах даже при отжиманиях не доставили мне удовольствия. – Ну и друзья у Гнедина…».

«Думаешь, твой банкир лучше?», – этот вопрос я задал себе уже во время серии заключительных приседаний, но так и не ответил на него, потому что стал сосредоточенно подсчитывать их количество.

Сыр, масло, кетчуп, колбаса из холодильника, банка растворимого кофе и сахар из подвесного шкафчика – все эти действия были отточены годами и заняли у меня не больше пары минут.

Кусочек хлеба в тостер, сварившуюся вермишель из дуршлага – в тарелку. Вот и всё, завтрак готов!

Жуя привычную еду, я вполуха слушал негромкую музыку и спокойно размышлял над тем, что скажу сегодня Гнедину при встрече. Некоторые вещи казались сейчас самоочевидными, но, без согласия моего клиента, я всё равно ни за что бы не стал ими заниматься.

Я позвонил Александру Ивановичу около половины десятого и был несколько удивлён, услышав в трубке его сонный голос.

– В Цюрихе сейчас только просыпаются, – пояснил Гнедин и поинтересовался, как идут дела.

– Есть кое-что заслуживающее внимания, – уклончиво ответил я. – Хотя, сами понимаете, это не для телефона…

– Разумеется, – откликнулся Гнедин уже гораздо более бодрым голосом. – Думаю, мы сможем увидеться в ближайший понедельник. Я вам позвоню.

Мне совсем не хотелось терять ближайшие дни.

– Александр Иванович, я мог бы пока продолжить работу?

– Действуйте по своему усмотрению, – благословил меня Гнедин и, попрощавшись, отключил связь.

Прежде чем двигать в гости к Ковалёву, я заехал в контору. Во-первых, для того, чтобы повидаться с Максимычем, а, во-вторых, чтобы навести кое-какие справки.

Шеф встретил меня как родного, и в течение получаса мы с ним обменивались своими новостями.

– Так ты не собираешься в отпуск? – удивленно спросил Маркелов, когда услышал о продолжении истории с банкиром.

– Только не сейчас, – уклончиво откликнулся я. – Разве, через месячишко…

В ответ на это, Максимыч недоуменно покрутил головой и полез в карман за очередной сигаретой.

– Как знаешь… Честно говоря, я был готов заменить тебя в этом деле сразу по возвращении!

Я пообещал держать его в курсе событий и, заметив, что Маркелов задымил с удвоенной энергией, быстро вымелся из кабинета.

Комнатушка Кости Слепнева находилась в самом конце коридора рядом с кладовкой и женским туалетом, что вечно давало повод нашим шутникам поиздеваться над парнем. Костя обычно не обижался на эти насмешливые выпады и отшучивался тем, что у себя на отшибе он чувствует себя ничуть не хуже, чем Абрамович на Чукотке.

Хотя Слепнев числился в агентстве системным администратором, помимо повседневного надзора за нашим довольно-таки обширным компьютерным хозяйством, он также с успехом выполнял функции своеобразного консультанта-историографа.

Дело в том, что к своим сорока пяти, Костя успел не только в совершенстве постичь премудрости наладки и функционирования всевозможнейшей электронной техники, но также основательно изучил криминальную историю родной Москвы, по крайней мере, за последние полстолетия. Благодаря своим весьма и весьма впечатляющим познаниям в этой области, Слепнев мог практически без подготовки, рассказать вам, чем занималась в столице та или иная преступная группировка, где и как промышляли разные маньяки, а также, каким образом правоохранительным органам удалось выйти на след какой-нибудь малоизвестной банды.

Он знал уйму интереснейших историй о возникновении и последующем развитии практически всех крупных организованных преступных группировок Москвы и Подмосковья, мог почти безошибочно назвать вам место и время солидных криминальных разборок, попутно сообщив о применявшемся при этом оружии и количестве жертв с обеих сторон. Кроме того, Слепнев на память знал сотни имён и кличек уголовных авторитетов, их послужной список и, наверно, без труда стал бы одним из самых ценных сотрудников музея криминальной истории, появись когда-нибудь таковой на карте нашего мегаполиса.

Сведения Костя черпал буквально отовсюду: из газетных публикаций, телевизионных программ, Интернета, ну и, конечно, из своих чуть ли не ежедневных бесед с сотрудниками уголовного розыска, в котором и сам успел поработать больше пятнадцати лет, до того, как пришёл в наше агентство.

Слепнев любил собирать информацию и умел с ней работать, добросовестно подбирая факты и фактики в свой обширнейший электронный архив с десятками, если не сотнями подробных досье.

Учитывая всё вышесказанное, нетрудно догадаться, почему Костя частенько бывал у наших ребят нарасхват, а его комнатушка рядом с кладовкой считалась едва ли не самым посещаемым местом в агентстве.

Слепнева я, как обычно, застал за работой, когда он в своём уютном компьютерно-кондиционированном логове колдовал с отвёрткой над каким-то развороченным электронным устройством, похожим на факс-аппарат.

Костя был невысок ростом и плотноват, словно большой плюшевый медвежонок. Его тёмные, местами поседевшие волосы на аккуратной голове, конечно, выдавали возраст, но вы обращали на это внимание лишь до того момента, как Слепнев начинал говорить. Негромкий, мягкий Костин голос с лёгкой, едва заметной хрипотцой, моментально заставлял вспомнить мультяшного Винни Пуха, и после этого вы уже смотрели на Костика, как на живое воплощение безобидного дружелюбия.

Мы обменялись приветствиями, и я выпросил у Слепнева несколько минут внимания.

– Тебе известно имя Вадика Каперского? – спросил я и вопросительно уставился на круглую щекастую Костину физиономию.

Услышав имя Каперского, Слепнев просиял, как если бы ему вдруг передали привет от далёкого, но горячо любимого родственника.

– Конечно, известно! – воскликнул он, без сожаления отрываясь от своих релешек и микросхем. – Вадик Каперский по кличке Пират…

Когда я показал Косте фотоснимок юного Каперского, Слепнев чуть не прослезился.

– Надо же, совсем пацан! Кто бы подумал, что со временем из него выйдет такой монстр.

Я попросил Костика коротко рассказать о Каперском, и тот охотно поделился со мной имеющейся информацией.

– Вадик – один из тех люберов, которые выдвинулись на первые роли в начале девяностых. До этого у него была неплохая спортивная карьера и, если не ошибаюсь, Каперский даже брал призовые места на первенстве Москвы по вольной борьбе, – вспоминал Слепнев своим приятным бархатистым голосом. – После того, как люберы разделились, Пират сколотил собственную команду и уже с ней развернулся на полную… Там было всё – рэкет, автокидки, похищения, ну и, разумеется, разбои с заказухой.

Говоря о разбойной деятельности и заказных убийствах, Костик ничуть не изменил свои бархатистые интонации и со стороны можно было подумать, что он сейчас рассказывает мне не о злодеяниях криминальной бригады Каперского, а об удачно проведенных вместе с семьей выходных где-нибудь в Кузьминках или Измайлово.

– В годы расцвета его банда контролировала в городе несколько игорных домов, кучу ресторанов, автосервис. Любимое место сборов – карьеры в районе железнодорожной станции Люберцы и казино «Парадиз». Пират, кстати, одним из первых начал наращивать своё влияние в легальном бизнесе…

Слепнев неожиданно умолк, словно пытаясь что-то вспомнить.

– Ну а дальше? – не выдержал я.

– Что дальше? – Костик многозначаще вздохнул. – Два года назад Пирата благополучно отправили на дно.

– В каком смысле? Утопили, что ли? – не понял я этой морской аллегории.

– Куда там, – ещё раз коротко вздохнул Костик. – Подорвался в собственном «Крузере» в Южном порту: какой-то добродетельный человек привязал верёвку к карданному валу джипа, а другой её конец закрепил на чеке противотанковой гранаты. Голову Пирата, говорят, нашли метрах в пятидесяти от стоянки.

Только теперь вспомнились громкие газетные публикации полутора-двухлетней давности, в которых расписывались подробности жуткого покушения на криминального авторитета. Там я наверняка и углядел впервые фамилию Каперского.

Мне не хотелось лить слёзы по безвременно удалившемуся на тот свет бандиту.

– Его бригада развалилась? – спросил я, глядя на фото зелёного безгрешного Пирата.

Костик неопределённо пожал плечами.

– Кто его знает. Скорее всего, людей разобрали по другим командам – люберы пацанами не разбрасываются.

Настало время уточнить и другие вопросы.

– Тебе знаком Игорь Ковалёв, троюродный брат Каперского? – осведомился я.

Костик опять взял у меня из рук пожелтевший снимок и внимательно посмотрел на совсем ещё молоденького Игоря. Потом я протянул ему другую фотографию, которую удалось на время выпросить у Ирины Анатольевны, и на которой Ковалёв уже выглядел совсем взрослым мужчиной.

– Снайпер, – коротко пояснил я и, на всякий случай, добавил. – Год с лишним боевого опыта в Афгане.

– О нем ничего не слыхал, – признался Костик, возвращая фотоснимки. – Возможно, Пират использовал его для особо деликатных заданий – такие люди всюду на вес золота.

Я молча кивнул.

Перед тем как уйти, я попросил Костю помочь мне отыскать кого-нибудь из близких родственников Каперского, и тот пообещал навести справки.

В этот день на московских улицах была обычная напряженка, и до Днепропетровской улицы я добрался только к четверти первого.

Ещё минут через десять я стоял на площадке пятого этажа стандартного многоподъездного дома перед семнадцатой квартирой, соседней с той, в которой, по сведениям Иващенко, как раз и должен был проживать Игорь Ковалёв. Я намеренно не стал звонить в ковалёвскую дверь без предварительной разведки.

Дверь семнадцатой квартиры открыл худой высокий паренёк в очках и чёрной футболке-балахоне, из-под которой едва виднелись тёмные шорты.

На просьбу позвать Игоря Ковалёва, паренёк басовито ответил, что таковой здесь никогда не жил. Он также выразил сомнение, что означенная особа когда-либо вообще обитала на их этаже.

– Наши соседи не сдают жильё и живут здесь с самого заселения дома, – авторитетно заявил парнишка, после того, как я предположил, что Ковалёв вполне мог быть квартирантом.

– А когда заселили ваш дом? – не преминул спросить я.

– В девяносто втором году, – ответил басовитый паренёк и, равнодушно выслушав мои извинения, закрыл дверь.

Выждав несколько минут, я позвонил в восемнадцатую квартиру.

На сей раз, моей собеседницей оказалась приятная фигуристая девица с полуголым малышом в руках. Девица была одета в короткий нежно лиловый пеньюар и, как мне показалось, лишь минуту назад закончила кормить грудью своего пупсика.

Что касается малыша, то, в продолжение всего последующего разговора, сперва с его мамашей, а затем и с подошедшей бабушкой, он вёл себя исключительно тихо и лишь настойчиво пытался стащить с себя поднадоевший подгузник.

Как и следовало ожидать, Игоря Ковалёва здесь тоже не видели ни семь, ни восемь, ни даже десять лет назад.

– Можно уточнить ещё один вопрос? – спросил я, когда девица в пеньюаре уже собиралась закрыть двери.

– Пожалуйста.

– Кроме меня, кто-нибудь спрашивал у вас про этого Ковалёва?

Судя по всему, эта задачка моментально загнала её в тупик. После нескольких секунд раздумий, она с сомнением покачала головой.

– Пожалуй, нет…

Я только хотел раскрыть рот, чтобы извиниться за беспокойство, когда барышня с младенцем громко позвала свою мать.

Буквально через пару секунд после этого за спиной молодой мамаши, будто чёртик из табакерки, появилась невысокая плотная женщина с умным живым лицом, слегка испачканным мукой. Она была в большом клеёнчатом фартуке салатного цвета, и держала в руках кухонное полотенце.

Девица пересказала матери суть моего вопроса и выжидательно умолкла.

Женщина в фартуке раздумывала меньше минуты.

– Насчет него интересовались в апреле прошлого года. По-моему, родственник… Тот человек тоже считал, что Ковалёв живет в нашей квартире, – довольно уверенно заявила она, и тут же пояснила дочери. – Тебя, как раз, только отвезли на сохранение!

– Можете сказать, как выглядел этот родственник? – с надеждой в голосе спросил я.

– Старик, как старик – лет за шестьдесят, может, больше.

– Чего-нибудь особенного в его внешности не заметили?

– Что ж в нём особенного? – удивилась женщина, которая всё ещё выглядывала со своим полотенцем откуда-то из-за лилового пеньюара дочери. – Обычный старик, довольно приличного вида. Невысокий такой, щупленький…

– А голос?

– Что, голос?

– Голос у него какой? Тихий? Громкий? А может, резкий, неприятный? – терпеливо выспрашивал я.

– Да нет, нормальный голос. По-моему, очень даже вежливый! – сразу принялась защищать старика хозяйка квартиры.

– Тот дедушка, кажется, смешновато смотрелся, – вдруг припомнила она какую-то малозначительную деталь и улыбнулась своим воспоминаниям.

– Это почему же? – мгновенно насторожился я, но внешне постарался не выдать своего интереса.

Женщина ответила не сразу, подумав, как ей лучше сформулировать мысль.

– Знаете, он мне тогда напомнил воробышка, – смущенно призналась она. – В сереньком плащике на тонкой подстёжке, в старой потрепанной шляпе… И голову держал как-то смешно, по-птичьи.

Женщина слегка наклонила голову в сторону, пытаясь продемонстрировать, как это делал незнакомец. Получилось довольно забавно.

Дальнейшие попытки хозяйки восемнадцатой квартиры вспомнить ещё что-нибудь существенное о той давней встрече, к сожалению, успеха не имели и, тепло поблагодарив обеих женщин, я направился к лифту.

Около двух дня я опять был в центре города и, стоя перед «Детским миром», внимательно высматривал в толпе Мокроусова. Женька неожиданно позвонил мне часа полтора назад и предложил встретиться где-нибудь рядом с Лубянкой.

Подполковник, как и полагается настоящему эфэсбэшнику, был пунктуален и малозаметен. В этот жаркий день он предпочел не надевать форму и щеголял в светлых летних брюках и идеально отглаженной рубашке с галстуком.

Обменявшись рукопожатиями, мы неторопливо прошлись пешком в сторону Кузнецкого моста и обратно. За время этой недолгой прогулки Женя успел рассказать мне некоторые факты из жизни Михаила Хоботова, которые когда-то привлекли к нему внимание со стороны спецслужб.

– Его настоящая фамилия Цикман. Максим Александрович Цикман. В девяносто втором этот умник прикрыл в Риге одну сомнительную сделку с продажей старинного особняка, а когда за дело взялась полиция, был вынужден покинуть нотариат, – негромко рассказывал Мокроусов, глядя то на меня, то себе под ноги. – Вероятно, ему не хотелось расставаться с профессией и в девяносто третьем Цикман переехал к родственникам в Питер. Там открыл свою нотариальную контору, а позже сменил имя и фамилию. Наверно, чтобы не напоминала о прошлых заслугах…

Я слушал Мокроусова, не перебивая, стараясь лучше усвоить новую информацию.

– Как видишь, особых прегрешений за этим человеком нет. А то, что напроказничал у латышей, так это ерунда, деталь биографии, – окончив рассказ, Женя достал из кармана сигареты и закурил.

Некоторое время мы шли молча, каждый думая о своём.

– Почему Хоботова взяли на заметку? – поинтересовался я, глядя на дымок от Женькиной сигареты.

Мокроусов усмехнулся:

– Когда Цикман перебрался в Петербург, он был латышским подданным – такие сразу попадали на карандаш. Потом он сменил гражданство и фамилию. Всё это лишь усилило интерес к его персоне. Правда, со временем этот интерес понемногу угас и сейчас к господину Хоботову никаких претензий, тем более, что он честно платит налоги.

– Ты даже это проверил? – восхитился я.

Женька удовлетворённо кивнул:

– Сам знаешь, лишней информации не бывает!

Я позвонил в нотариальную контору, едва мы расстались с Мокроусовым.

– Михаил Александрович в командировке и будет только завтра, – ответила мне хоботовская секретарша.

– Но ведь завтра суббота, – расстроено протянул я, памятуя о святости уикэнда для конторской братии.

– Михаил Александрович отдыхает только по воскресеньям, – решительно возразила мне женщина, и посоветовала подъехать в контору с одиннадцати до тринадцати.

– Буду к одиннадцати! – твердо пообещал я, мысленно предвкушая встречу с «Цык максой».

Остаток рабочей пятницы я потратил на то, чтобы выяснить в адресном столе координаты всех Ковалёвых, которые переехали жить в Москву после августа девяносто четвёртого года. Эта услуга одной старой знакомой стоила сущие пустяки.

Полученный список насчитывал аж двести сорок пять человек и порадовал меня пятью потенциальными кандидатами на проверку.

При отборе людей, я, на всякий случай, помимо возраста и имени, учитывал и то обстоятельство, что нужный мне Игорь Иванович Ковалёв вполне мог поменять паспорт и, вместо Новограда, указать в листке прибытия любой другой населённый пункт нашей огромной страны. О том, что бывший жених Елены Константиновны сменил фамилию, сейчас даже не хотелось думать.

Весь вечер я гонял в машине по раздобытым адресам, которые, будто специально, были разбросаны по всему городу и находились в малоизвестных местах, вроде района Красного Строителя или Гольяновского кладбища. Понятное дело, толкотня в пробках и предвечерняя духота не слишком способствовали этим перемещениям в пространстве и времени.

Когда из списка были вычеркнуты первые три кандидата, на небе уже сияли первые звезды, которые лучше часов подсказали мне, что с работой пора заканчивать и следует возвращаться домой.

В субботу проверка была продолжена. Довольно скоро стало ясно, что ни один из освидетельствованных мною Игорей Ивановичей Ковалёвых и близко не соответствует искомому, если, конечно, меня не обманывали глаза или соседи, которых приходилось расспрашивать, в случае отсутствия на месте очередного И. И. К…

«Всё равно придётся найти этого парня! – мрачно думал я по дороге в хоботовскую контору о несостоявшемся супруге Елены Гнединой. – А то, что Ковалёв путает следы, лишний раз говорит не в пользу бывшего снайпера, где бы он ни находился».

Без пяти одиннадцать я сидел в приёмной Хоботова.

В кабинет нотариуса удалось попасть почти сразу, стоило сообщить через секретаршу, где я работаю.

Михаил Александрович оказался невысоким шатеном с хорошими манерами и тихим голосом, который отнюдь не свидетельствовал о покладистом характере. Судя по решительному взгляду тёмных глаз, этот человек умел повелевать и, тем более, отстаивать свои интересы.

– К вашим услугам, – вежливо сказал Хоботов, указывая мне на один из стульев перед своим рабочим столом.

Когда вы впервые имеете с кем-нибудь дело, не всегда легко определить, как себя лучше вести, чтобы добиться нужного результата. Особенно, если собираетесь шантажировать этого человека.

Я решил не играть в кошки-мышки и сразу выложил на хоботовский стол несколько фотографий Юлькиного хахаля, которые сделал почти две недели назад (самой Юльки в кадре не было).

– Можете сказать, кто этот мужчина? – спросил я и лишь после этого уселся на предложенный стул.

Воцарившаяся пауза, во время которой Хоботов сосредоточенно разглядывал снимки, длилась несколько минут.

– С чего вы решили, что я знаю этого парня? – вопросом на вопрос ответил хозяин кабинета и вперил в меня проницательный взгляд.

Испытывая хоботовское терпение, я тоже не сразу раскрыл рот.

– Михаил Александрович, предлагаю сделку, – я кивнул на стол с фотографиями. – Вы рассказываете мне об этом человеке, а я, в свою очередь, обещаю не предпринимать ничего, что бросило бы тень на ваше имя и, упаси Господь, не лишило бы вас любимой работы. Разумеется, если только вы не успели совершить в последнее время чего-то непоправимого.

Лицо Хоботова потемнело ещё до того, как в кабинете воцарилась тишина. Грешным делом, в голове мелькнула мысль, что меня сейчас с треском выставят за дверь.

Однако я ошибся. Время шло, а Михаил Александрович продолжал сидеть в своём кресле, не сводя с меня настороженного взгляда.

– Это шантаж? – хрипло поинтересовался, наконец, Хоботов, явно не ожидая ответа на свой вопрос.

Я усмехнулся:

– Скорее, деловое предложение, от которого выигрываем мы оба: вы позволяете мне сэкономить время на выяснение личности этого субъекта, я же, не только удерживаю вас от участия в преступной сделке, но также не распространяюсь о ваших давних латышских проделках.

Михаил Александрович побагровел еще больше.

– С чего вы взяли, что в Риге у меня были какие-то проблемы?

В эту минуту Хоботов уже не смотрел на меня, а лишь нервно поглядывал в сторону двери и теребил запонку на манжете рубашки.

Пришлось удовлетворить его любопытство.

– На днях, Михаил Александрович, мне удалось заглянуть в ваше досье, – соврал я, но это была правдивая ложь.

Мой собеседник тяжело вздохнул и полез за платком, чтобы вытереть мокрое лицо.

Мне тоже захотелось чего-нибудь холодненького, хотя в кабинете работал кондиционер, и в помещении было не больше двадцати градусов.

– А вы предусмотрительны, – с явным сожалением изрек Хоботов и затем, поднявшись из кресла, медленно прошелся по кабинету.

Неожиданно он остановился напротив меня.

– По правде говоря, я боюсь этого человека больше, чем вас и ваших угроз, – признание нотариуса выглядело довольно искренним.

– Как его зовут? – настойчиво повторил я вопрос, заметив, что владелец конторы все ещё колеблется.

Хоботов молчал ещё минуту или две.

– Это мой старый приятель Андрей Гросс, – наконец, выдавил он признание. – Мы жили по соседству и учились в одном классе, пока он не загремел в колонию.

– За что его судили?

Хоботов тяжко вздохнул:

– Вооруженный грабёж при отягчающих обстоятельствах…

– Вы виделись с ним после переезда в Россию?

Хозяин кабинета едва кивнул:

– Андрей разыскал меня в Питере и одолжил крупную сумму денег.

– А в Москве? Гросс знает, что вы перебрались сюда?

После этого Хоботова будто прорвало.

– Издеваетесь?! – возопил он и снова побежал к своему креслу. – Конечно, знает! Иначе хрен бы вы пришли сюда с намёками на моё сомнительное прошлое!

Я подождал, пока он успокоится.

– Вы виделись с ним в последние месяцы?

Хоботов медленно покрутил головой.

– Нет, звонила какая-то Света и просила от его имени помочь в продаже двух квартир.

– Адреса называла? – насторожился я, но Хоботов махнул рукой.

– Адреса станут известны не раньше октября. Просто Андрюша, как всегда, готовит почву…

После этого мы беседовали с ним ещё минут сорок. В результате я окончательно укрепился в мысли, что Хоботов панически боится Гросса и будет счастлив, если ему больше никогда не придётся иметь дел со своим опасным рижским дружком.

Перед прощанием Михаил Александрович взял с меня слово, ни при каких обстоятельствах не выдавать его имя.

– Иначе мне не жить, – обреченно признался он.

– Не преувеличиваете?

Хоботов энергично замотал головой:

– Это редкостный мерзавец, хотя и очень обаятельный!

В субботние дни в нашем агентстве обычно работали немногие, и на мой вопрос о шефе, охранник Сергей ответил, что Маркелов, скорее всего, задет после обеда. О Косте Слепневе можно было даже не спрашивать, потому что по выходным он обычно наслаждался природой на своей каширской даче.

Я взял у Сергея ключи от кабинета и вскоре уже сидел перед своим компьютером, нетерпеливо поглядывая на оживающий монитор.

Заглянуть в базу данных по лицам, находящимся в федеральном розыске, я решил сразу же после встречи с Хоботовым. Информация о том, что Гросс загудел в колонию по разбойной статье, да ещё в зелёном возрасте, настораживала и заставляла отнестись к этому удальцу со всей серьёзностью.

Поиск оказался недолгим и, к своему удивлению (весьма неприятному), я обнаружил среди длинного перечня разыскиваемых знакомые имя и фамилию.

Щелчок мышью – и на экране появилось черно-белое фото Юлькиного любовника с сопутствующей информацией о его возрасте, особых приметах и прошлых судимостях.

На листке со всем этим фактажом, который я позднее отпечатал на принтере, помимо прочего, значилось, что тридцатидвухлетний Гросс разыскивается за убийство двух сотрудников милиции, которые пять лет назад попытались помешать ему совершить очередное ограбление в Петербурге.

Естественно, я обратил внимание и на тот абзац, в котором говорилось об общительности Гросса и его особом успехе у женщин.

Хотя фотография была сделана лет восемь – десять назад, Гросс выглядел на ней почти также как сейчас: мужественное лицо с крепким подбородком и слегка впалыми щеками, прямой взгляд серых безжалостных глаз. Единственным существенным отличием была, пожалуй, полоска светлых тонких усов, которые этот урка, вероятно, уже давным-давно не носил.

Прежде чем выключить компьютер, я некоторое время сидел, размышляя над сложившимся положением.

Потом я запер кабинет и, попрощавшись с охранником, вышел на улицу.

«Боже, а если бы не банкир с женой и я улетел с Юлькой на юг?!», – от этой запоздалой мысли меня прохватил озноб, хотя вокруг висела полуденная жара, а пыльный асфальт податливо проминался под ногами.

Я забрался в машину, но не стал включать двигатель и просто откинулся на спинку кресла.

План действий вырисовался в голове довольно быстро, хотя какие-то вопросы ещё предстояло уточнить. Причём, в самое ближайшее время.

После я убедился, что всё необходимое находится под рукой. Кредитная карточка и мобильник лежали в кармане, паспорт – в бардачке. Кое-что из вещей вполне можно было бы купить по дороге в аэропорт.

– Меня это тоже касается! – неожиданно буркнул я со злостью, будто рядом кто-то сидел.

Когда окончательное решение было принято, стало легче и даже веселее. Я уверенно повернул в замке ключ зажигания и нажал на газ.