Со словами «Вперёд, и ничего не бойся» он постучал в окованные железом ворота амбара.

Мельник глянул в замочную скважину. Погремел ключами и впустил гостя.

Огляделся Саушкин: в амбаре стало ещё страшнее — бугры, ямищи, а в них темень, как вода.

Мельник счастлив, хохочет, трясёт бородой:

— Хитрецы на простаков падки! Попался, второй раз не выпущу.

Саушкин в ответ засмеялся:

— Чем испугал! Теперь моё любимое занятие — сидеть в темноте.

— Это чего же хорошего?

— Думаю. В темноте на любую загадку нахожу разгадку.

Мельник даже рот разинул: неужто? Стал просить:

— Может, в моём амбаре посидишь, разгадаешь, где серебро искать? Полная темнота, ничего не мешает.

— Несите кусок хлеба и запирайте меня, — сказал Саушкин.

Он накрошил хлеба, затаился. Прибежала мышка к хлебу. Саушкин услышал её, накрыл ладошкой. Привязал к хвосту нитку, отпустил. Подождал-подождал, пошёл по нитке и нашёл норку. Позвал мельника, указал место. Тот раз копнул, другой — и вот оно, серебро, лежит кучкой.

Мельник глядел на серебро, глядел, не верил своим глазам. Попросил:

— Можно твоим средством попользоваться, мил-друг Саушкин?

Саушкин разрешил попользоваться. Мельник заперся, долго сидел в тёмном амбаре, а как вышел, признался, что сидел без толку в полной темноте. Уходил в амбар с заботой и вернулся с ней же. Попросил:

— Поди, мил-друг Саушкин, посиди в темени… Поди, догадываешься, какая забота… как зверину отразить.

Саушкин посидел в амбаре. Вернулся и объявил мельнику:

— От зверины одно средство — электричество.

Мельник раскричался:

— Не надо мне ни електричества, ни атому, ни селиви-стера!.. Или как его там, показывает который, с ручками.

— Посидите в полной темноте, — сказал Саушкин, — авось придумаете другое.

Мельник отмахнулся:

— Сидел я в твоей полной темноте… Ты хоть скажи, что зверине это самое електричество?

— А вот скажите, где живут лешие, кикиморы, шишиги?

Мельник подумал и ответил:

— В чащах, в болотине…

— Стало быть, там, — сказал Саушкин, — где нет ни радио, ни электрического света, ни селивистера… тьфу, ни телевизора. Так?

— Оно так, — поневоле согласился мельник.

Приплыл на водном велосипеде Ген Никифорович, привёз мотки проводов, инструмент.

Провели на острове электричество, поставили розетки, ввернули лампочки.

Мельницу отремонтировали, пустили, замахала она крыльями.

— Жизнь у вас налаживается, — сказал Саушкин мельнику, — деньги на месте, мельницу пустили… Усатая зверина больше не явится… Всё как у людей. Можно и жениться.

— Может, есть такая, какая пошла бы за меня, да как её обнаружишь, — сказал мельник. — Мил-друг Саушкин, благодетель мой, посидел бы ещё раз в полной темноте, а?

Посидел Саушкин в амбаре. Вышел, объявил: додумался, есть невеста для мельника, поехали, мол, сватать.

Ген Никифорович немедленно забрался на свой водный велосипед, а Саушкин не спешил: дескать, по-вашему — «вперёд, а там разберёмся», а по-нашему — «вперёд, но сперва разберёмся». Он расспросил мельника, как и что говорить при сватовстве.

Мельник учил:

— Главное в сватовстве — смело нахваливайте меня, врите за семерых. Чтобы вас несло, как на салазках под гору. Чтоб на вербе груши росли, чтоб медведь летал.

У мельника в доме стояла горка из шести сундуков. Достали из сундуков праздничную одежду. Нарядились Саушкин и Ген Никифорович: шёлковые рубашки подпоясаны витыми поясами, блестят лакированные сапоги. Картузы щёгольские, с солнышком на лакированных козырьках. В руках гармошки саратовские, с колокольцами.

Отплыли сваты от острова.

— Вперёд, и ничего не бойтесь, — сказал Саушкин Гену Никифоровичу.