Заняться Джамбулатову было совершенно нечем. От безделья он читал старые газеты — чеченские и русские, какие-то журналы, истрепанные боевики. Взгляд рассеянно скользил по строчкам.

В тот вечер он, лежа на топчане, при свете тусклой лампочки бездумно листал литературно-художественный журнал «Ичкерия», изданный неважно, на серой бумаге, с плохо пропечатавшейся фотографией волка на первой странице. Волк — символ чеченского воина. Журнал датировался девяносто седьмым годом. Это был год эйфории, когда всем казалось, что русские ушли навсегда, и вовсю делились должности и сферы влияния. Адрес издательства — город Джохар, улица Маяковского. «Джохар и Маяковский — интересная компания», — усмехнулся Джамбулатов. Читать журнал было скучно. Все литературные произведения были списаны с военно-патриотической советской прозы сороковых-пятидесятых годов. Самой большой по объему была повесть о героической обороне какой-то сопки от врага, который, «визжа и плача, скоро побежит от наших границ». Был рассказ о мальчишке-боевике, который говорит русскому военному доктору:

«Зачем меня лечить, все равно меня утром расстреляют ваши палачи». И доктор, видя в молодом чеченце этот несломленный дух, проникается идеей освобождения Чечни от русского ига. Все это были вариации на тему «гестаповцы и верные Отечеству мальчишки-партизаны». Также в журнале имелось несколько стихов, посвященных Дудаеву, свободе. Слова, слова, слова. Джамбулатов знал им цену. И цена эта была невысока.

Он вздохнул. Опять нахлынули воспоминания. Вспомнился отец, убитый защитником этой свободы Хромым. Тем самым Хромым, который здесь, рядом, и до которого не дотянуться. И Руслан, застонав, как от боли, отбросил журнал.

Тут на улице послышался гул мотора. Джамбулатов выглянул в окно и увидел в сгущающейся темноте фары. Это возвращался Синякин.

Русский ваххабит прибыл в сопровождении двух боевиков. Он был доволен жизнью, видимо, получил откуда-то обнадеживающие известия. Зашел в дом. Посмотрел на Джамбулатова. Хлопнул его по плечу:

— Ну что, мент, близится конец хлопотам… Это надо отметить.

Вскоре на открытом воздухе накрыли стол. На нем возвышалась бутылка с неизменным джином. Привели Хромого, который осунулся, но на его лице, обычно невозмутимом, нельзя было ничего прочесть.

Синякин налил себе джина, жадно выпил, потом пошел к машине, вытащил целлофановый пакет, бросил на стол:

— Кто желает травку?.. Никто?.. Как хотите… Ибрагимка, бери, порадуйся…

Ибрагимка с готовностью отсыпал себе анаши, пошел к костру, присел на бревно, аккуратно закрутил самокрутку и блаженно задымил. Голова его становилась легкой, как воздушный шар, и хотелось смеяться. Когда обороняли Грозный, тогда было завались анаши… Аллах запрещает выпивку, но разрешает твердые наркотики. Анаша и гашиш — что может быть лучше для поддержки боевого духа? Воин от дурманящей травы чувствует себя непобедимым и готов идти хоть на нож, хоть на пулемет. Правда, он теряет ощущение опасности, но зато приобретает доблесть, и путь его, если он падет от руки неверного, лежит в райские сады.

— Интересно получается, — покачал головой Синякин, с интересом рассматривая сидящих по разные концы стола своих гостей. — Мы сидим вместе. За одним столом… А чтобы измерить ненависть, которая тут висит, ни одних весов не хватит. А, Руслан?

Джамбулатов ничего не ответил, он продолжал жечь глазами Хромого, сладострастно представляя, как сейчас вырывает у одного из телохранителей Синякина автомат и всаживает весь магазин в Хромого. Сначала в ноги. Потом отстреливает руки. И только потом в голову, меж глаз, в которых ужас и мольба о пощаде. Он перевел дыхание и попытался успокоиться.

— Во, мент аж копытом бьет, — захохотал Синякин. — Душу греет. Два паука в банке. А я — разводящий…

Джамбулатов молчал, отведя глаза от Хромого. Надо успокоиться, уговаривал себя бывший милиционер. Спокойно. Нельзя срываться.

— Знаешь, Руслан, Хромой не всегда был мне другом. Я даже стрелял в него. Помнишь, Султан?

— Я все помню, — заверил Хромой, — Он ничего не забывает… И я тоже… Все хотел тебя спросить. Султан, зачем ты меня тогда хотел подвести под монастырь?

— Ты все не правильно понял, — отмахнулся Хромой, смотря куда-то вдаль, поверх голов. Он не любил встречаться с людьми глазами.

— Не слыхал, Руслан, что он со мной сделал?

— Он со многими сделал, — буркнул Джамбулатов.

— Помнишь, в девяносто восьмом у стадиона «Динамо» в Грозном пропал тот узбек… Ну, из представительства России в Чечне.

— Помню, — кивнул Джамбулатов. — Слышал, твои бойцы там поучаствовали.

— Ну да, — кивнул Синякин. — Но ты не все знаешь… История в свое время наделала много шума. Тогда в Грозном еще действовало представительство Правительства России. Сотрудник его экономического отдела, узбек по национальности, то есть мусульманин, правоверный, в тот день отправился поглядеть на смотр войск на стадионе Грозного. Больше его никто не видел. Через неделю рано утром на КПП «Кавказ» со стороны дороги Серноводск — Слепцовск через Чеченский пост проехал черный джип с тонированными стеклами, через триста метров остановился, оттуда выбросили сверток, и машина унеслась обратно в Чечню. Когда сотрудники милиции развернули объемный сверток, увидели труп с удостоверением сотрудника Российского представительства. Он был изуродован, с жуткими следами пыток и глубокой странгуляционной бороздой на шее. Этого человека долго пытали, перед тем как убить. При трупе была записка: «Всем россиянам, враждебно настроенным против Чечни. Так будет с каждым, кто находится в Чечне по заданию ФСБ. Волки ислама».

— Зря на меня повесили всех собак. — Синякин засмеялся, и веко его задергалось. — Хромой затеял все это. У него были подозрения, что тот русский узбек, шайтан его забери, работает на ФСБ. Меня подбили на самую грязную работу. Не задаром, конечно.

— Хорошо хоть заплатили? — усмехнулся Джамбулатов.

— Еще как!.. Фальшивыми долларами… В общем, как русского лоха меня братья по вере сделали. А, Хромой, не стыдно?

— Я ни при чем. Меня тоже кинули!

— А вот тут ты лжешь… Я знаю, денежки фальшивые твои помощники стругали… Не так?

— Меня ввели в заблуждение… Я не хотел тебя кидать. Кроме того, ты меня чуть не убил. Так что мы квиты.

— Квиты?.. Мы будем квиты, если все пройдет удачно.

— Вспомни, ты мне обещал, Абу… — Хромой не договорил.

— Я же не ты, Хромой. Я обещания выполняю. Ни одна сволочь не может сказать, что я ее кинул и не сдержал слово. Крепкое слово — это капитал. Тебе, Хромой, этого не понять…

Хромой пожал плечами. Он прожил сорок пять лет на этой проклятой Аллахом земле — юдоли бед и страданий — не для того, чтобы верить в слова, идеи и добрые побуждения. Он не верил никому и ни во что. Не верил настолько, что мог убедить многих в том, что верит. Но русский ваххабит почему-то относился к своему слову вполне серьезно, и в этом была его слабость. И в этом же была надежда Хромого выбраться живым из этой передряги.

— Можешь быть спокойным за свою шкуру… Если я не решу сделать подарок Руслану, — улыбнулся Синякин Джамбулатову.