Глава первая

БОЙ В ГОРАХ

Солнце закатывалось за неуютные, необжитые, каменистые горы. Высоко в бледном небе парили черные птицы. А внизу кипел бой. В ущелье погибала зажатая и обложенная со всех сторон разведывательная группа.

Группу вел агент пятого Управления ХАД (Министерства Безопасности Демократической Республики Афганистан) . Он уверял, что путь чист. По всем данным, банда Усман-шаха, хозяина, этих мест, ушла далеко на юг и наводила страх на сторонников режима Наджибуллы. Но оказалось все не так.

Головорезы Усман-шаха из автоматов и крупнокалиберного , двенадцать и семь миллиметров, зенитного американского пулемета били по колонне, доставая одного «шурави» за другим и верша суд Аллаха.

Распластавшийся за камнями командир разведроты капитан Косарев не знал, намеренно проводник. завел их в засаду, или просто душманы просчитали маршрут разведывательной группы. С проводника взять уже нечего — его труп скрючился в догорающей боевой разведывательно-дозорной машине, перекрывшей узкую горную дорогу.

— «Селигер», я «Ока», — повторял Косарев в микрофон рации. — Нас зажали в ущелье. У меня четверо «ноль двадцать первых» и пять «ноль тридцать первых».

В переводе с армейского это означало, что в ходе боя уже погибло четверо, и ранено пятеро бойцов.

— Пришлите вертушки, — требовал Косарев.

— «Ока», помощь придет. Ждите, — слышалось из наушника в ответ.

— Не успеют, — лейтенант Родионов отщелкнул сдвоенный магазин АКМ, отбросил его в сторону, подсоединил новый и дал короткую очередь в сторону рассредоточившихся на вершинах «духов». — Положат нас здесь. Всех.

— Не каркай.

— Факт.

Очередь зенитного пулемета прошла совсем близко, и над головой просвистели каменные осколки.

— Могло быть и хуже, — переведя дыхание крикнул Косарев.

Действительно, если бы движимый шестым чувством он в последний миг при входе в ущелье не приказал «назад», то на фугасные закладки напоролись бы все машины. «Духи» выбили из гранатометов две крайние. А потом и третью. Но русские солдаты успели рассредоточиться и, используя каменные завалы, выбрать позиции и кое-как закрепиться. Но долго не продержаться. Можно было бы повоевать, если бы не прекрасно выбранная «духами» огневая точка, с которой бил зенитный пулемет.

— Шакальи дети, — прошипел лейтенант Родионов, вновь нажимая на спуск. — Ничего, дорого я вам встану.

— Надо накрывать пулеметную точку, — сказал Косарев.

— Ага, — лейтенант вытер щеку, по которой струилась кровь. — Почему я не птица, почему не летаю?

— Если по той трещине — то как раз можно выйти к стене. И «духи» не увидят — сектор не просматривается.

— На тебе! — высунувшись лейтенант послал длинную очередь, кажется, кого-то задел. — Без мазы. Не залезть.

— Принимай командование. И прикрой. Я иду.

Косарев отдал лейтенанту автомат — слишком тяжелая штука для таких путешествий, взял гранаты, погладил пальцами рукоятку разведножа. Кивнув лейтенанту, хлопнув его по руке, двинул вперед…

Без страховки, без альпинистского оборудования штурм такой стены выглядел совершенно нереальным. На несколько десятков метров взметнувшаяся вверх стена казалась бесконечной.

Затея была бы совершенно бесполезной, если бы Косарев не был альпинистом от Бога. Он чувствовал стену, как нечто родное. Он ощущал камень, находил единственно возможную дорогу. Его стальные пальцы впивались в неровности, камни летели из-под ребристых подошв. Один не правильный шаг, одно неверное движение — и вниз, на острые скальные обломки.

Смерть — и хорошо, если быстрая, а не постепенно наваливающаяся на изломанное болью тело. А потом смерть всей разведгруппы. Молодых, полных сил, отчаянных ребят, за которых Косарев был в ответе.

Для Косарева сейчас не было грохота боя. Не было резких холодных порывов ветра. Для него во всей Вселенной существовала лишь эта стена, этот барьер, который он должен был взять во что бы то ни стало.

Резкое движение. Камень откалывается и летит вниз. Следом должен рухнуть Косарев. Но последним усилием он вжимается в стену, сливается с ней воедино и удерживается…

Перевести на секунду дыхание. И дальше. Выше.

Косарев осмелился посмотреть наверх. Оставались последние метры. Самые легкие. И тогда он понял, что дошел…

На точке было трое «духов». Классические — бородатые, с обмотанными головами. Обычаи не позволяли бриться, пока идет священная война. Этим трем «духам» не пришлось праздновать на ней победу. Косарев накрыл их двумя гранатами.

Искореженный зенитный пулемет полетел вниз, вместе с держащим его автомат «духом». Замысел Косарева подразжиться на точке оружием провалился. ПМ и три магазина — весь арсенал. Капитан спрыгнул на ровную площадку и перемахнул через труп «духа». Выхватив пистолет, он всадил пулю в лоб еще одному высунувшемуся из-за насыпи воину ислама. Потом ринулся вперед, стреляя в мелькающие за камнями силуэты.

Отсюда ущелье было как на ладони. Но у Косарева не хватало времени любоваться пейзажем, украшенным горящими БРДМами.

Он попал в самый центр улья. Духи сползались к площадке, чтобы отвоевать снова огневую точку. Отстреляв третий магазин, капитан крикнул:

— Ну, подходите, твари!

«Духи», поняв, что «шурави» остался практически безоружным, ринулись вперед, видимо, решив взять его в плен.

Русский офицер в плену — это почетно, поднимает статус банды. Кроме того, за русского офицера можно много выторговать, каку «шурави», так и у американцев.

Первого нападавшего Косарев сразил броском ножа в горло. А потом ринулся навстречу врагам, орудуя рукояткой пистолета. Он уклонился от удара прикладом, почувствовал, как рукоятка впилась в чье-то лицо, услышал крик ужаса.

Перехватил ствол автомата.

— «Духи» переоценили себя. Взять русского капитана живым им не удавалось.

Боли Косарев не чувствовал. Он лишь ощущал глухие удары по телу. Как-то отстранение он подумал, что это разрывают его тело свинцовые пули. Уже будучи искромсанным очередями, капитан зубами рвал очередного вопящего от ужаса «духа». Бандитам казалось, что в образе «шурави» сам демон мщения пришел за их душами.

Отчаянный бросок Косарева дал возможность разведчикам перейти в наступление. Схватка на вершине горы стала переломным моментом. Нервы у «духов» не вы держали, и они начали отступать, огрызаясь очередями. Бой дорого обошелся разведроте. Но и враг тоже не остался безнаказанным.

— Эх, — вздохнул лейтенант Родионов, вытирая рукавом пот с кровью и пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Он чувствовал себя немного пьяным от угара боя. Нагнулся над искромсанным автоматной очередью капитаном и перевернул его на спину, прощупал пульс, провел надо ртом ладонью. — Всё. Пусть земля тебе будет пухом, командир.

— Какой мужик был, — старший сержант-замкомвз-вода присел на колене рядом с капитаном. На его глаза навернулись слезы. Бой прошел. Настала пора считать посамому страшному в мире счету — счету потерь. — Ну-ка, — вдруг пригнулся он над телом. — Товарищ лейтенант, кажись, живой!

— Не может быть. В него вогнали пуль восемь.

— Жив!

Лейтенант ошибся дважды. Во-первых, в Косарева вогнали не восемь, а четырнадцать пуль. А во-вторых — он действительно был жив.

 

Глава вторая

ВОЗВРАЩЕНИЕ С ТОГО СВЕТА

— Ну как, капитан, здесь лучше, чем на том свете? — спросил хирург-подполковник, присаживаясь на край кровати.

— Больно…

— И это хорошо: Значит, живехонек. Радуйся.

— Очень больно.

— Ты молодец, капитан.

— «Духи» еще поплачут. Я вернусь. Хирург задумчиво посмотрел на смертельно бледного, перевязанного командира разведроты. С ним получилось, как в песне:

Врач до утра все щелкал языком, И терпеливо пули удалял.

Четырнадцать пуль засело в теле командира разведроты. — Засели достаточно удачно. Во всяком случае Косарев остался при всех своих внутренних органах, что само по себе чудо.

Сперва казалось, что все напрасно — капитану не жить. Но седой хирург-подполковник почуял в Косареве чудовищную жажду жизни, несгибаемую волю и пообещал ему и себе:

— Вернешься, родимый. Вернешься…

Это был 1988 год — предпоследний год войны в Афганистане. И четвертый год войны капитана Косарева. Они вместили в себя тысячи промеренных гусеницами и ногами афганских верст. Три похода на караваны с наркотиками и оружием. Бесконечная череда рейдов, засад, вылазок. Орден «Красного Знамени», «Красной Звезды», медаль «За боевые заслуги».

Продолжить эту войну Косареву не удалось. В 89-м наши войска под рукоплескания всего мира и под душманскими обстрелами покидали Афганистан, оставляя на произвол судьбы своих союзников, запуская эту страну на новый, куда более жестокий виток гражданской войны. Солдаты и офицеры возвращались домой, еще не зная, что это лишь первый рубеж, оставляемый Россией. А за их спинами победившие «духи» не уставали повторять свой многолетний лозунг: «Эта война закончится на территории СССР».

Изломанный, Но не сломленный капитан Косарев вернулся на Родину. А вот лейтенант Родионов, с которым бок о бок бились в ущелье, навсегда остался в Богом проклятой земле, и никто не знает, где его могила. Сгорел в боевой машине классный командир и настоящий мужчина подполковник Каледин… Да что говорить, немало ребят вернулись домой в «Черном тюльпане».

После Афгана в Косареве что-то надломилось, что-то ушло навсегда. Ушел страх смерти, а на его место пришло неестественное пренебрежение ею. Все страхи остались в прожженном солнцем пыльном ущелье, в кабульском госпитале, в чужой, враждебной, ненавистной стране.

После госпиталя — увольнение по состоянию здоровью из армии.

Конечно, неприятно, но не смертельно. Пройдя войну, он не мог представить себя комбатом в каком-нибудь умирающем кадрированием полку. Хуже было другое — полностью разваленное здоровье, сочувствующие взгляды окружающих, ощущение собственной никчемности. Что делать? Чем заняться?

Был полученный в военном училище диплом «инженера по эксплуатации гусеничной техники». Но заведование каким-нибудь тракторным парком не привлекало. Преподавать начальную военную подготовку в школе? Смешно. Существовать на пенсию по инвалидности и за рюмкой водки вспоминать былые походы и победы? Упаси Господь.

Косарев знал свой путь. Это был путь воина. Путь чести, как говорят японцы. И идти по нему он намеревался до конца.

Что такое четырнадцать пулевых ранений и справка о второй группе инвалидности? Плюнуть и растереть! . Он привык, как ураганом, сметать со своего пути все препятствия.

Косарев никогда не жалел себя. Восемь-десять часов в день — тренировки. Обошел не один десяток врачей.Собрал и опробовал множество лечебных методик, начиная от фитотерапии и кончая акупунктурой. К рукам, которые в былые времена гнули металлические прутья, возвращалась былая сила.

И однажды Косарев вышел на альпинистский маршрут со старыми товарищами по спорту. Пройдя его, понял, что побеждает.

В девяносто первом году, заехав в Москву в госпиталь Бурденко, Косарев заглянул к хирургу-подполковнику, вытащившему его с того света. Подполковник, осмотрев бывшего пациента, изумленно покачал головой.

— Как ты смог?

— Смог. Я обещал вернуться в строй. И давить «духов», — улыбнулся Косарев.

— Где он тот, строй. И где "они те «духи»? — отмахнулся подполковник.

— Уж в «духах» — то недостатка нет. Они как тараканы — во всех щелях, — Косарев сжал кулак. — Давить, — в его глазах появилось недоброе выражение.

Косарев знал — мир без войны для него не существует. Этот самый мир сузился теперь до двух измерений: есть враги и есть друзья, свои и чужие, те, кого нужно защищать, и те, от кого нужно защищаться. Окончательно он определился, когда его однополчанина майора Нестерова запорола в подворотне шпана. Майор спасал жизнь незнакомой женщине. Он ринулся, не раздумывая, ибо знал, что обязан защитить человека, тем более беспомощную женщину. И бился до последнего с семерыми. Они бы так и не взяли его, если бы майор не подставил им спину. Удар ножом в спину — коронный трюк подонков. Нестеров, прошедший весь Афган, не раз выходивший из безвыходных ситуаций, нашел свою смерть в заплеванном, грязном московском переулке. Тогда-то Косарев ясно понял — «духи» есть не только в Афгане.

В девяносто третьем году капитан запаса Косарев переступил порог отдела кадров областного УВД. Старший лейтенант-кадровик смотрел на него с какой-то смущенной жалостью.

— Да, Сергей Валентинович, мы, конечно, рассмотрим… Но. Вы же понимаете, требования к здоровью сотрудников МВД не ниже, чем в армии. А у вас…

Он растерянно ткнул пальцем в заключение военно-врачебной комиссии:

— Вторая группа, все-таки, — развел руками кадровик.

— Я здоров.

— Но…

— Никаких «но», старлей. Я здоров.

— Кадровик поморщился. Н

— Если вы настаиваете. Надо новое решение ВТЭКД Потом мы проведем спецпроверку. Потом медкомиссия. Потом…

— Хватит болтать. Делай свое дело.

Через четыре месяца Косареву было присвоено специальное звание капитана милиции. Сначала его назначили заместителем начальника отделения милиции по кадрам. Но через три месяца он кинулся на передовую — в уголовный розыск.

Дела у Косарева сразу пошли успешно. Оказалось, что в нем дремали недюжинные способности к оперработе. Кроме, того, в нем была злая целеустремленность, позволявшая ставить на место даже самых наглых «клиентов», раскалывать самых отпетых уголовников. Эта его злость настораживала даже коллег и заставляла относиться к «афганцу» с некоторой опаской. Ну а еще — Косарев "играл не по правилам ".

Оперативник, следователь, ведущие дело, обычно попадают в сеть взаимоотношений с преступником: здесь и какие-то обещания, которые надо выполнять, и устоявшиеся традиции.

Косареву на это было наплевать. Для него расследование дел стало боем, который должен быть выигран любой ценой.

Косарев очертя голову лез туда, куда никто другой не полез бы никогда. Голыми руками скрутил обкурившегося анашой отморозка, средь бела дня открывшего у центрального универмага стрельбу из обреза. Не побоялся войти в квартиру, где после налета делилось похищенное. Разнимал ожесточенные пьяные драки, когда под действием алкоголя, застилающего глаза, «бойцы» способны на все. Громил бани, где гуляла авторитетная братва. Его злость и ожесточенность охлаждали самых пылких.

.Вскоре среди уголовников и шпаны за ним укрепилась кличка «душман».

Через три года Косарев был переведен в областное управление. Молодой, не отягощенный семейными узами и длительными любовными увлечениями, малопьющий, но зато выкуривающий полторы пачки в день, подполковник Косарев стал старшим оперуполномоченным, а затем и старшим по особо важным делам второго отдела — по расследованию убийств и тяжких преступлений против личности. И в этом нашел себя, как ему казалось, окончательно.

 

Глава третья

ЧЕСТНЫЙ БРОДЯГА

Гвоздь сидел перед камином в уютном кресле, поглаживая кота, и вспоминал, как это было в 1996 году.

Да, была зима 1996-го. За окнами падал первый снег. Он устилал черную землю и ложился на крыши бараков, корпусов жилой зоны и на вышки с автоматчиками. Мелькали молнии газосварки — варили решетки на первом этаже нового административного корпуса. Суетились зеки на строительстве часовни — оно уже подходило к концу, и через месяц ее должен был освящать митрополит. По территории шел строй одинаково одетых в темные робы заключенных. В комнате для отдыха барака третьего отряда свободные от смены зеки смотрели утренний прогон «Санта-Барбары». Фильм вызывал самые бурные отклики.

— Не, ну не волки, — послышались крики, когда постельная сцена оборвалась на самом интересном месте.

— Пущай вымя бабское покажут!

Дальнейшее действие сопровождалось комментариями.

— Ну такого козла, как этот Кейт, давно мочить надо было.

— Не, в Штатах за прокурора сразу вилы…

Внешне день в колонии строгого режима, в которой отбывают наказание опасные преступники, второй и более раз оказавшиеся за проволокой, выглядел обычным. Но вместе с тем это был исторический для учреждения день. На свободу выходил смотрящий зоны, глава воровского братства, уже девять лет занимающий этот пост, по кличке Гвоздь.

Гвоздю не хотелось церемоний. Все просьбы, наказы, поздравления, ритуалы — все было вчера. Сегодня же он просто в последний раз прошелся по бараку. Один. Чтобы никто не мозолил глаза. Посмотрел на свое место — койка в отдалении от других, с ковриком и домашними тапочками. Большего Гвоздь себе не позволял, да и администрация была достаточно строгая.

За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру — проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов — «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», «Смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».

Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле кубанских казаков, когда выдавали желаемое за действительное… Вора в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпана второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» — новоявленным гангстерам, спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия — треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».

Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве — в обращении к честному люду: "Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.

Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один — воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше — делайте!"

Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.

— Ну что, Полосатик, откидываемся? — усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного краткошерстого полосатого кота — его доброго друга.

Держать собственного кота в зоне — большая привилегия. Коту было три года. Подобрали в цехе и привели его зеки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком — Полосатик, так называют зеков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.

— Ну все, пора, — Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.

Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» — начальнику оперчасти майору Гамову.

— Садись, Гвоздь, — кивком пригласил Гамов. — Как насчет чайку?

— Благо дарствую. Не надо, гражданин майор.

— Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?

— Может, и так.

Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста — под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга — оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали Друг к Другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна не праведная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.

— Значит, на свободу, — Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.

— Добавь — с чистой совестью.

— Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…

— Я же не Хилый. Выдюжим.

В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.

— Семь лет, — задумчиво повторил майор. — От звонка до звонка.

— До часа.

— А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. — Три правила. Не бойся, не доверяйся, не проси.

— Точно так.

— Как дальше жить будешь, Гвоздь?

— Садовником устроюсь. Или воспитателем в детский сад.

— Понятно… Гвоздь, скоро полтинник грянет. Финишная ленточка уже маячит — при наших профессиях долго не живут. Пора и о душе думать. Сколько людей-то на тебе.

— Это когда было. По-молодости.

— Правильно, был ты по-молодости палачом. Вдумайся в это слово — палач. Приговоры сходок да правилок в исполнение приводил. Подушечкой, удавкой, финкой. Так?

— Что, явку с повинной писать? Давно это было, гражданин майор. Да и народ гнилой был — дятлы, крысятники. Шваль.

— А скольким еще по твоим приговорам билет на тот свет прокомпостировали. Достаточно зла, Гвоздь. Остановись. Крест ведь носишь на груди. Остановись.

— А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть — ловите. А мы — воры, воровать должны.

— Власть, — вздохнул Гамов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещала что-то об очередной катастрофе, сотрясшей Россию.

— Верно, — кивнул Гвоздь. — Не до нас ныне властям. Они друг другом заняты.

— Да, так дальше пойдет — вы к власти и придете, — вдруг вырвалось у Гамова, и в голосе его послышались нотки обреченности.

— А что, — широко улыбнулся Гвоздь.. — Чай не хужее вас будем. Я на министра внутренних дел спокойно потяну. Вот так беспредельщиков держать буду, — он сжал увесистый кулак, весь покрытый татуировками.

Это сегодня купивший за деньги корону вора в законе гангстер кривится при одном упоминании о наколках — где это видано портить тонкие длинные пальцы, подписывающие паркеровской ручкой договора и приказы. Гвоздь всегда свято покрывал себя всеми положенными вору татуировками. И на груди его было вытатуировано пронзенное кинжалом сердце — символ вора в законе.

— И тебя, гражданин майор, не обидим. Ты — кум злой, но справедливый. Братва на тебя сердита, но правоту за тобой признает.

— Вот спасибо.

— Найдем местечко, не бойся.

— А себе-то уже местечко присмотрел?

— Это уж как Господь начертит.

— С утра два быка у ворот дожидаются на «Вольво». Не за тобой?

— Вряд ли. Какое там «Вольво»? Но, к удивлению самого Гвоздя, парочка на «Вольво» дожидалась именно его.

— Смотри, Полосатик, кореша пожаловали, — прошептал Гвоздь, поглаживая выглядывающего из-под пальто кота.

У зеленого «Вольво» стояла знакомая неразлучная парочка — Матрос и Киборг. Матрос — невысокий, подвижный, с худым, нервным, красивым, злым лицом и глазами навыкате, с небольшой сумасшедшинкой. Киборг — огромный детина, чем-то действительно напоминавший Терминатора в исполнении Шварценегера. Они были одеты в одинаковые красные шерстяные пальто. У Матроса пальто было распахнуто, под ним виднелась черная рубашка и толстая золотая цепь, татуированные руки тоже были все в золотых кольцах. «Как петрушка», — подумал Гвоздь.

Чуть в отдалении стоял «Жигуль» с еще двумя корот-кострижеными, тупомордыми быками.

Матрос расчувствовался и едва не прослезился, завидев Гвоздя.

— Тысячу километров отмахали, — оценил заботу Гвоздь.

— Хоть десять, — отмахнулся Матрос. — Гвоздь, на тебя надежа.

— Чего это?

— Везде гадский промысел. Жизни честному люду не стало, Гвоздь. Беспредел одолел, — Матрос распахнулдверь " Вольво " и жестом пригласил вора садиться.

— Излагай.

— Потом. Дома… Сегодня наш праздник.

 

Глава четвертая

СУДМЕДЭКСПЕРТ

«Эх, ну почему я не дантист?» — в очередной раз с горечью подумал Граерман, сбрасывая скорость и прижимая машину к тротуару. Место было людное. Перед кинотеатром «Встреча» толпились цветочники и торговцы продуктами.

— Куда, мужики? — спросил Граерман, распахивая дверь.

— В Рогове, — сказал высокий, одетый в хлопчатобумажный пятнистый военный комбинезон и обутый в кроссовки, прыщавый парень лет двадцати пяти-тридцати на вид, похожий чем-то на деревенского дурачка. Его плечо оттягивал свернутый палас, а у ног стояли две хозяйственные сумки.

— Сколько не жалко? — осведомился Граерман.

— Ну, две сотни, — помялся приятель прыщавого — кряжистый, с широкими ладонями, одетый в коричневую куртку с надписью по-английски «Нью-йоркские буйволы», «работяга». Его жиденькие волосы едва прикрывали розовую лысину.

— Обижаешь, — покачал головой Граерман.

— Ну, — «работяга» прищелкнул языком. — Ну две с половиной.

— Да туда пилить-то сколько. И дорога плохая. Три.

— Ладно, — нахмурился прыщавый. Хозяйственные сумки и палас затолкали в багажник.

«Шестерка» резво рванулась вперед — к выезду из города.

Граермана продолжали терзать невеселые мысли. Как-то по-дурацки получалось все в жизни в последнее время. Где это видано — занимающийся извозом еврей?! Да, это завоевание последних исторических лет. Эх, стал бы, как советовали родственники, дантистом, стриг бы по сто пятьдесят долларов за один зуб из металлокерамики и горя бы не знал. ан нет — призвание нашел — трупы резать. Стал судебно-медицинским экспертом. Что тут скажешь? Успокаивать себя тем, что любишь свою работу, что стал в ней классным специалистом? Конечно, греет душу. Вот только второй месяц зарплату не платят. Да и то, что платили, может назвать зарплатой только большой шутник. Вот и приходится калымить.

Рисковать, можно сказать, жизнью, возить Бог знает кого черт знает куда.

Граерман покосился на пассажиров. Что за люди? Знать бы, чего у них на уме? Может, накинут удавку на шею и выбросят из машины, как две недели назад водителя «Волги», — приходилось делать вскрытие… Тьфу, прочь подобные мысли. К людям надо относиться с доверием. Обычные деревенские мужики — святая пропойная русская простота. Вон, ковер в городе прикупили.

— А тебе как, хозяин, по дороге, или мы тебя напрягаем? — осведомился «работяга».

— За грибами собрался. Почти по дороге.

— За грибами, — обрадовался «работяга». — Тогда тебе под Сосновку надо. Там во какие белые выдались, — судя по его жесту, шляпки у белых под Сосновкой были размером со сковородку «Тефаль».

— Я на прошлой неделе, — оживился Граерман, — на восток ездил. Там плоховато.

— Ну, ты нашел, куда ездить…

Граерман действительно собрался за грибами, и попутчики подвернулись ему очень кстати. Страсть к сбору грибов у него была застарелой и горячей. И тема действительно его интересовала. Он надеялся выведать у попутчиков какие-нибудь секреты.

За разговором остался позади город, пошли пригородные поселки, а потом леса. Машина бежала гладко, хорошо. Мотор работал как часы. Никто бы не сказал, что «шестерке» скоро десять лет. Выглядела она, как новенькая. Впрочем, Граерман не слишком гонял ее. Больше она стояла в гараже — до последнего времени, пока не перестали платить зарплату и не начались каникулы в платном медицинском колледже, чтениями лекций в котором удавалось отодвинуть угрозу голода. Впрочем, в этом, 1999 мистическом году деньги стали задерживать куда меньше… 1999 — конец эпохи. Что-то должно измениться к лучшему. Или к худшему — как повезет.

— А в прошлом году подберезовиков — тьма в Черных болотах, — качал головой «работяга». — Слышь, хозяин, притормози на минутку…

Граерман нажал на тормоз. А потом мир взорвался брызгами света и боли.

Пришел в себя он, стоя на четвереньках у обочины и тряся головой.

«Кастетом врезал, — профессионально определил суд-медэксперт. — Ушибленная рана мягких тканей головы. Хорошо, если сотрясения не будет».

Где-то рядом слышался рев мотора. Подняв глаза, Граерман увидел буксующую родную «шестерку». За рулем сидел прыщавый. Он давил на газ, но машина никак не могла выбраться из грязи.

— Э, хозяин, подтолкни, — крикнул «работяга», опустив стекло.

— А? — ошарашенно посмотрел на него Граерман.

— Толкай, говорю.

Пожав плечами, Граерман подналег на багажник, и машина начала выползать из грязи.

— Вякнешь ментам — зароем, — крикнул напоследок «работяга». — Будешь молчать — получишь завтра свою машину у кинотеатра «Встреча». Лады ?

— Лады, — кинул зло Граерман и сморщился от пульсирующей боли в затылке.

Родная «шестерка» обдала Граермана выхлопными газами и скрылась вдали. А судмедэксперт, безуспешно попробовав несколько раз остановить проносящиеся мимо машины, понуро поплелся к посту ГИБДД. Идти ему было восемь километров.

Введенный план «Перехват» результатов не дал. Через несколько дней Граерман разуверился, что когда-нибудь вновь увидит свою машину и ее похитителей. Насчет первого он был прав. А вот похитителей ему было суждено повстречать через два года. Да еще при каких обстоятельствах!

 

Глава пятая

ГРОЗНЫЙ, 1995.

«Мы закончим войну в СССР», — снова вспомнился Косареву душманский лозунг, оказавшийся пророческим. Умирающий, шепчущий слова молитвы «дух» пришел в Россию драться с ненавистными «шурави» и нести знамя священной войны все дальше и дальше.

— Зря молишься, — произнес Косарев на дари. — Твоя шакалья душа не попадет в рай.

— Сын шайтана, — прошептал «дух». — Аллах акбар, — глаза его начали закатываться.

Косарев сплюнул на землю. Все продолжается. Он никогда не уйдет от той войны.

Заканчивалась зачистка населенного пункта. Подразделения объединенной группировки на подходах к селу были встречены ураганным огнем. Артиллерия и вертолеты прошлись по огневым точкам, и теперь с двух сторон военнослужащие ВВ, десантники и милиционеры отрабатывали квартал за кварталом, дом за домом. Тут нельзя зевать — иначе можно быстро нарвешься на минную растяжку или подставиться снайперу и схватишь пулю в спину.

Бандит при зачистке быстро скидывает автомат и превращается в мирного жителя. Он с готовностью ругает Дудаева и заверяет в любви к России. Пока не стемнеет. А там — снова за автомат.

Дом осмотрен. Проверен паспортный режим. Подозрительные задержаны и ждут отправления в фильтрационный пункт. Следующий…

В одном из дворов Косарева и его бойцов встретили автоматным огнем. Среди бандитов затесался тот самый афганский моджахед, душа которого сейчас готовилась к встрече с сатаной.

— Подох, — собровец ткнул «духа» носком ботинка.

— Отвоевался.

С северной окраины донеслись выстрелы. Последние. Зачистка заканчивалась. На улицы вылезали воющие, галдящие, кричащие, рвущие волосы и сыплющие проклятия женщины. Скоро появится телевидение, и вечером на экранах будет показан очередной репортаж о борьбе «федералов» против мирных жителей, среди которых окажутся все без исключения боевики. У Косарева была заветная мечта — пристрелить какого-нибудь журналиста. И не у него одного.

На земле были разложены трофеи — автоматы, два пулемета, цинки с патронами. А так же несколько бандитских трупов — неуправляемая ракета накрыла школу, являвшуюся штабом местной банды.

— Ничего, заживет, — приговаривал фельдшер, перевязывая сипло дышащего солдатика внутренних войск.

— Я в порядке, — хрипел солдат.

Все, мероприятие завершено. Группа МВД — собровцы, омоновцы, оперативники и ППСники, пропыленные, прожженные войной загружались на БТР и отправлялись на базу…

Чечня конца августа девяносто пятого. Война и мир — дико перемешанные, перекрученные до абсурда, как картина какого-то крутого авангардиста. Боевые действия шли несколько месяцев, а в правительстве слышались угрозы — в случае чего введем чрезвычайное положение. Беженцы тысячами стремились прочь от бандитов и артиллеристских канонад. И вместе с тем шла бойкая торговля на рынках. Восстанавливали разрушенные и строили новые дома рабочие со всех концов России. А рядом заходили на боевой вираж «Крокодилы», прессовали землю гусеницами танковые колонны, щерились стволами блокпосты.

Колонна на небольшой скорости двигалась к городу. Косарев сидел на броне, постукивая пальцами по автомату. За БТРами так же неторопливо тащились машины — грузовики, «Жигули», иномарки. Приучены — боевую технику не обгоняют.

Это может быть оценено как враждебный акт и наказано пулеметным огнем.

Вот и Грозный. Окраины города более-менее целые, а центр похож на военный Сталинград. Здесь каждая пядь полита российской кровью. Здесь российские солдаты в очередной раз вспомнили, что такое стоять до конца, и были захвачены одной мыслью — не отступить, в крайнем случае, если не повезет, взять на тот свет как можно больше врагов. Здесь были разгромлены отборные дудаевские части и взломана оборона, готовившаяся несколько лет, когда каждый дом превращался в крепость, когда между подвалами были прокопаны подземные ходы, дававшие возможность «нохчам» (так называют чеченцев) возникать как из-под земли в любой части города.

У ворот расположения ГУОШа (группы управления оперативного штаба) Толик Палицын — капитан из Смоленского СОБРа — стоял в окружении замызганных чеченских детишек, галдящих:

— Русский полицейский. Дай есть. Мы голодны. Толик раздавал хлеб и консервы из своего не такого уж богатого пайка. Возле расположения подразделений МВД и армии постоянно толпились гражданские все с теми же просьбами — дайте хлеба.

— Ну как? — спросил Палицын.

— Зачистили, — махнул рукой Косарев. — Нормально…

За обыденными заботами близилась ночь. Группа управления располагалась на территории бывшей пожарной школы. Когда-то здесь вышагивали на строевой подготовке курсанты, приводились занятия. Все в прошлом. Сегодня стоят во дворе вагончики, защищенные от пуль бетонными плитами и прикрытые маскировочной сетью — тут живут собровцы. Пустые, без стекол окна трехэтажного здания прикрыты мешками с глиной, и из-за них смотрят угрожающе стволы пулеметов. Ныне пожарная школа — крепость. Крепость неприступная.

С наступлением темноты началась привычная, ставшая обыденной музыка грозненской ночи. Со стороны лесополосы, водонапорной башни, Старопромысловского шоссе заколотили снайперы.

Чуткий сон. Снова, как в Афганистане, Косарев готов был в секунду проснуться и вскочить на ноги. Он ворочался на кипе матрасов, настеленных на пол.

— Работенка, мужики.

Посреди ночи этими словами разбудил всех заместитель начальника ГУОШа по криминальной милиции — плотный, с пышными усами полковник МВД.

— Дудаева брать? — послышались сонные прибаутки.

— Басаев Кремль захватил?

— Нет, просто к Черномырдину в гости зашел, а все переполошились…

— Завод «Красный молот», — сказал полковник, — «нохчи» заняли.

— Рядом с комендатурой?

— Точно, — кивнул полковник.

— Обнаглели, сучьи дети, — покачал головой Косарев.

— По машинам, — приказал полковник. — На все про все десять минут…

С кряхтеньем ребята поднимались, натягивали кроссовки. Омоновскими, с высокой шнуровкой, ботинками — этим изобретением какого-то безымянного вредителя пользоваться перестали давным-давно. Собровцы (в отличие от солдат) по привычке бронежилеты не брали — снайперы лепят в голову или подмышку, а движения бронежилетсковывает, замедляет, в когда припрет — потерянных секунд может не хватить. Некоторые повязывали шеи и головы платками — не для пижонства, не для того, чтобы походить на пиратов. Пыль и жара, пот течет по лицу, въедается в глаза. Тут платок и помогает.

Ночная пора — время «нохчей». «Мирные жители» превращались в снайперов, гранатометчиков, доставали из тайников оружие и лупили кто по чему мог — по комендатурам, по расположениям воинских частей, по блокпостам. В основном били без всякого результата, но эффект достигался — они напоминали о своем присутствии, давили на психику солдат и жителей, как бы напоминали: «Мы не ушли. Мы всегда маячим за вашими спинами — черными, готовыми к смертельному броску тенями».

Заспанный, спокойный, индифферентно относящийся ко всему, пузатый общевойсковой полковник — комендант района — обвел равнодушным взором прибывших на трех БТРах бойцов МВД.

— Чего это вы? — осведомился он.

— Нам сообщили, что «нохчи» завод взяли, — сказал полковник МВД. — Ложная тревога?

— Почему ложная? — пожал плечами комендант. — Ну, взяли.

— Принимайте командование группой, — кивнул полковник. — Будем освобождать.

— Не-а, мы так не договаривались.

— То есть?

— Не буду. У нас с «чичами» договор о ненападении.

— Что ?! — не поверил своим ушам полковник.

— Мужики, у меня вокруг комендатуры шесть постов: четыре моих, и два — омоновских. Мои посты «чичи» не обстреливают. А у омоновцев договора нет — вот по ним и палят. Мне с ними ссориться не резон. Вам надо — вы и освобождайте завод.

— Та-ак, — протянул полковник МВД.

— Мне этот завод без надобности. Все равно там ни одного цеха целого не осталось. И солдат своих гробить мне без резона…

— Ах ты крыса, — Косарев двумя пальцами презрительно оттянул пуговицу на выглаженном не по местным условиям кителе коменданта. — Тебя первого в расход пускать надо.

— Что вы себе позволяете? — приосанился комендант, вспомнив неожиданно о своих погонах и должности.

— Я забираю ваших людей, — сказал полковник МВД.

— Нет, это не…

Косарев выразительно положил руку на рукоятку автомата и одарил коменданта таким взором, что у того вдруг нервно дернулась щека.

— Тебе, афганец, командовать, — сказал полковник МВД Косареву.

— Это можно, — кивнул тот.

Комендатура размещалась рядом с заводом, где сейчас хозяйничали чеченцы. Зачем им понадобился этот завод? Скорее всего все для того же — для бандитского понта. Мол, вот вам цена заявлений о контроле над городом. Трепите языком, а между тем пусть горят нефтехранилища, взрываются заводские корпуса, осыпаются расположения федералов стальным дождем.

Полковник, Косарев и капитан из комендатуры выбрались на крышу ближайшего здания и через прибор ночного видения рассматривали вражеский бастион.

— Сколько их там? — спросил Косарев.

— Не меньше полусотни, — ответил капитан. В приборе ночного видения мир выглядел ирреально загадочным, бледно-желто-зеленым.

— Вон они, — сказал Косарев. — У них точка на крыше цеха. Если ее снять, то мы их накроем.

— Как снять? — спросил полковник.

— Попытаюсь. Нужно просто забраться туда и разобраться с ними.

— Забраться, — хмыкнул полковник.

— Ничего, сделаем, — Косарев сжал пальцами рукоятку разведножа…

Все повторялось. Снова он карабкался наверх. Снова должен был накрыть огневую точку. Только маршрут был полегче. Да вместо штатного ПМа в кобуре был спецназовский Макаров для бесшумной стрельбы. И война шла на своей земле. В России.

«Нохчей» было трое, одетых в новенькие комбезы, с новейшими разгрузочными жилетами — снабжение, похоже, у бандитов было на уровне — то же самое, с одних заводов, что и для Российской армии, но гораздо более щедрое. Вели они себя беспечно. Двое дрыхли без задних ног, а третий, сидя на корточках, чуть слышно мычал какой-то восточный мотив и время от времени оглядывал окрестности в прибор ночного видения — точно такой же, в который недавно рассматривали и его самого.

Он даже не успел понять, что происходит. Косарев вогнал ему в горло нож, закрыв рот рукой, чтобы не крикнул перед смертью. Второму «нохче», испуганно встрепенувшемуся, тяжелая рукоятка ножа обрушилась под ухо. Третий был не дурак поспать, что для солдата непозволительно. Красная полоса прочертила и его шею.

— Доброй ночи, — прошептал Косарев и нажал два раза на кнопку оперативной рации «Джонсон» — сигнал, что полдела сделано.

Небо начинало бледнеть. Когда рассвело, «нохчи» начали выползать из укрытий, менять посты. Чувствовали они себя на территории завода, как дома. И сильно просчитались.

Первый залп смел нескольких бандитов. Рвались гранаты, молотил пулемет, по территории метались перепуганные боевики, пытаясь занять выгодные позиции. Они отстреливались, но их выбивали с рубежа за рубежом. Через час зачистка территории была завершена. Понесшая серьезные потери банда уходила. «Нохчи» потеряли еще троих, пытаясь забрать тела погибших товарищей. Для них это — святое.

Убитого врагами воина Ислама нужно хоронить, как полагается — до восхода солнца.

— Молодец, «Рэмбо», отличная работа. Коли дырку для ордена, — сказал полковник МВД.

— А, — отмахнулся Косарев. — У нас есть потери?

— Ни одного убитого. Пацаев и Гаврилюк ранены.

— «Нохчей» хорошо потрепали, — Косарев посмотрел на лежащие трупы, на зеленоповязочников — воинов Ислама.

Один из бандитов, скрючившийся за бетонными плитами в углу дворика перед третьим цехом, застонал, приподнялся, потряс головой.

— О, живой, гаденыш, — Косарев подошел к бандиту, нагнулся над ним. — Не похож на чеченца. Наемник.

Парень лет двадцати пяти, кучерявый, с длинным шнобелем, приподнял залитое кровью лицо и пронзил Косарева наполненным ненавистью взором. Огромный двухметровый собровец легко, как куклу, вздернул бандита и поставил его на ноги.

— Идейный. Зеленоповязочник, — собровец сорвал с головы бандита зеленую повязку.

— Не убивайте, — прохрипел пленный. — Деньги будут.

— О чем ты поешь, гаденыш? — Косарев взял бандита за короткие волосы и внимательно посмотрел ему в глаза. — Я бы всю жизнь на хлебе и воде провел, лишь бы вас, крыс, додавить.

— У меня семья. Не убивайте.

— Азер? — спросил Косарев.

— Да. Ленкорань. Не убивайте, да, прошу.

— Трясешься, газаватчик.

Косарев обшарил карманы пленного, извлекая из них пачки денег, какую-то бумагу с арабской вязью.

— Во, с паспортом, — удивился Косарев. В кармане пленного действительно лежал обернутый целлофаном паспорт. Довольно странно — обычно наемники предпочитали с собой не таскать документов.

— Керимов Бакир Бехбуд оглы, житель и уроженец Мингечаурского района. Можно верить? — осведомился Косарев.

— Можно. Я и есть.

Косарев по оперской привычке переписал данные в свой блокнот.

— Куда его? В контрразведку? — спросил он полковника.

— Да. Пусть разбираются.

 

Глава шестая

ПЕРВЫЕ ХЛОПОТЫ

— Это что? — в тот день, сразу по выходу из колонии озадаченно осведомился Гвоздь, разглядывая спрятавшийся в зелени деревьев за высоким забором двухэтажный кирпичный дом, украшенный бойницами, башенками, колоннами.

— Это твоя хата, — пояснил Матрос.

— На какие такие деньги ?

— Ухмыльнулся Матрос.

— Добрые люди деньги дают,

— Уважают Гвоздя. Ценят.

— Добрые, значит.

— Добрые, — Матрос распахнул металлическую катку.

— Дорого встало? — Гвоздь ступил на посыпанную гравием дорожку и огляделся. Бассейн, .беседка, скамейки, фонари, кажется, сворованные с какой-нибудь городской улицы.

— Не дороже денег. Прошу.

Гвоздь осмотрел все восемь просторных комнат, обставленных жутко безвкусно, но дорого . Резная мебель, аляповатые, в тяжелых рамах, картины, две неизвестно откуда стянутые статуи «ню», в каждом углу по иконе, как в церкви, в столовой — две (!) хрустальные люстры. Гвоздь устроился в кресле напротив керамического, украшенного затейливыми узорами, похожего на праздничный торт, камина.

— Ну как? — Матрос явно напрашивался на комплимент.

— Ты небось обставлял? — усмехнулся Гвоздь.

— Ага.

— Заметно.

— Душевно получилось, Гвоздь. Тут ханурики, дизайнеры эти, сперва возникали — то не то, се не се. Я им гонор-то сбил. Сделали, как сказал. А то забыли, кто баксы платит.

У Гвоздя было смешанное чувство. Тут было, конечно, неплохо. Этот дом — его дом, в нем есть какая-то магнетическая притягательность, с ней бороться невозможно. И вместе с тем давало о себе знать многолетнее тюремное воспитание. Вор в законе он или барыга? Это звание подразумевало определенный аскетизм, презрение к житейским благам и суете.

Законник не мог раньше иметь никакого имущества. Считалось, что на воле он лишь гость. Настоящий дом вора — тюрьма. Зараза роскоши поползла в этот суровый орден с Кавказа — еще в начале семидесятых годов. Тогда как раз пошла в гору теневая экономика, и воры включились в дележ пирога, пошли огромные деньги. А зачем они, если их не расходовать на красивую жизнь? «Мерседесы», огромные дома, видики, роскошная одежда, деликатесы, бесконечные рестораны, загулы — это стало нормой сначала для воров на Кавказе. А потом пришло и в Россию.

Лет двадцать назад Гвоздь был на похоронах вора в законе в Грузии. Уважаемого человека провожала в последний путь толпа, как на первомайской демонстрации. Кортеж машин, море цветов, венки — от родственников, от товарищей по ремеслу и, тайные, от местных власть придержащих, которые не могли по понятным причинам сами посетить похороны. Играл оркестр. Мальчики в строгих костюмах поддерживали под руки плачущих, одетых в черное вдову и дочерей безвременно ушедшего вора. Почтил похороны своим присутствием и главный пахан России, приехал из Ростовской области, где скромно проживал между отсидками. Пожилой, угрюмый, с изъеденным язвой желудком, синими от наколок руками, в сопровождении прихлебателей пахан, покачивая головой, обошел дом, осмотрел внимательно комнаты, лестницы из резного камня, старинную, с золотом, мебель, заваленные старинным фарфором горки. Посмотрел на рыбок, плещущихся в фонтанчике во дворе. И презрительно процедил:

— Он жил не как вор, а как князь. Повернулся и ушел. И тут же, как по волшебству, куда-то делись машины.

Исчезли строго одетые мальчики. Растворился оркестр.

И некому было тащить гроб…

Сейчас именно этот случай пришел на память Гвоздю.

— Чересчур богато. Не по совести, — покачал он головой угрюмо.

— Да ты что, Гвоздь?! — возмутился Матрос. — Сейчас все так живут. У меня такого дома нет. А тебе положен. Иначе не поймут.

— Кто не поймет?

— Да никто не поймет. Если ты пахан — хаза должна соответствовать. Нет у тебя такой хазы, значит, и цена тебе как пахану невысока.

Гвоздь недовольно вскинул бровь.

— Это не я так думаю, — поспешно поправился Матрос. — Это все так думают. Знаешь, поговорка в ходу: если ты такой умный, то почему такой бедный?

— Да?

— А чего. Сейчас только баксы в цене. Остальное — разговоры в пользу бедных… Дела, Гвоздь, крутые впереди.

— Какие?

— Сучье племя на место ставить…

У Матроса последний год состоял из черной череды проблем и поражений. И развести возникающие ситуации он был не в силах. Гвоздь, с его связями, жесткостью и авторитетом был для него спасательным крутом.

Гвоздя и Матроса связывали давние и крепкие нити. Ведь пятнадцать лет назад именно Гвоздь открыл это «молодое дарование» — Толю Дугина.

Кроме того, чтобы воровать или руководить братвой, уметь играть в карты и знать воровские законы, настоящий вор еще обязан неустанно заботиться о подрастающем поколении.

Эта задача всегда считалась одной из важнейших. Те, кто способствовал притоку молодежи, распространению традиций и идеологии воровского мира, пользовались всегда наибольшим авторитетом. Среди воров действительно было немало хороших педагогов. Для измотанных вечно пьяными родителями, семейными скандалами, недоедающих бесприютных детей из трудных семей они порой становились отцами родными. Многие искренне считали, что делают для своих подопечных благое дело и наставляют их на путь истинный. Но бросали они пацанов в адский водоворот, где те обречены были до смерти вращаться в заколдованном круге этапов, СИЗО, зон, воровских малин, все новых и новых лихих дел.

Живет рядом с вором отчаянный мальчишка, не вылезающий из детских комнат — не оставь его без внимания, прикинь, выйдет ли из него толк. Подкорми, присмотрись, подведи к делу, проверь. Глядишь, и придет вскоре на зону новый волченок с хорошей рекомендацией — мол, наш человек, программные цели и задачи «общества честных арестантов» разделяет. Именно так и попался на глаза Гвоздю, как раз находящемуся на воле между двумя отсидками, Матрос — тогда ему было пятнадцать, и приводов в милицию он имел не меньше, чем двоек в дневнике, а двоек у него было немало, ибо прилежностью в учебе он не отличался. У дворовой шантрапы он пользовался славой психа, в любой драке поражавшего бешеным безумием. Кличку Матрос он получил, потому что по малейшему поводу рывком рвал рубаху на груди.

Блатные премудрости Матрос впитывал от Гвоздя как губка. Вскоре он бойко рассуждал о том, что «сук и стукачей надо мочить» и готов был подписаться на что угодно.

В те годы воры занимались тем, чем и должны были заниматься — воровали. Гвоздь к работе относился добросовестно. Со своими помощниками он гастролировал по всему Союзу. Некоторые квартиры выпасали по два-три месяца, вели наружное наблюдение за хозяевами, определяя распорядок дня, тщательно разрабатывали планы. Народные артисты, заведующие торгами, ректоры институтов и цеховики — кто только не становился жертвами команды Гвоздя. Матрос тоже стал колесить вместе с паханом. Шел по проторенной дорожке. Стоял на стреме. Пас хозяев. Добывал информацию. Рос, мужал, как начинающий вор. Для продолжения образования пора было уже и на зону. Впрочем, Гвоздь порой задумывался, а не ошибся ли он в выборе крестника, на воспитание которого убито столько сил. Матрос был слишком нервным, агрессивным, нетерпеливым. С таким темпераментом хорошо гоп-стопничать, брать, нацепив чулок на лицо и зажав в потной руке ствол, квартиры, грабить людей на больших дорогах. Вор должен обладать терпением и стремиться взять не столько нахрапом и силой, сколько умом и знанием множества воровских премудростей.

Опасения Гвоздя оправдались, когда Матрос получил свой первый срок. Сел он не по благородной статье — за кражу, как рассчитывал пахан. И даже не за грабеж, что на худой конец сошло бы. Сел за вульгарную «хулиганку» — по двести шестой статье. С кем-то сцепился, кого-то подрезал, расколотил какую-то витрину — позор на седины учителя! Так что пришел в воспитательно-трудовую колонию Матрос бакланом — то есть осужденным за хулиганство.

После этого пути-дорожки пахана и воспитанника разошлись, хотя иногда и сходились в самых неожиданных местах. Из ВТК Матроса за дурной нрав перевели во взрослую колонию. Выйдя оттуда, получил новый срок — уже за грабеж. В пересыльной тюрьме встретился с Гвоздем. Матрос к тому времени стал «козырным фрайером», то есть человеком не последним. Следующий раз пересеклись в колонии строгого режима, куда Матроса перевели из другой зоны. Через два месяца Матрос вышел с малявой от пахана к братве в родном городе — в ней предписывалось оказать честному члену «общества» всяческое содействие. Это было в девяносто третьем году, и таким образом Матрос очутился в группировке «химмашевцев» под предводительством Володи Золотого.

Начинал Золотой с плешки у парка культуры и отдыха.

Было как раз время «полусухого закона» — водка и вино перекочевали с прилавков магазинов на спекулянтские пятачки.

Естественно, двинула туда и братва с требованием к спекулянтам: «Делитесь, фраера». Затем Золотой организовал подпольный водочный цех, успешно проработавший два года и так же успешно накрытый милицией. Впрочем, Золотого это не слишком расстроило. К тому времени он уже сколотил из отпетых уголовников, уличной шпаны и спортсменов района завода «Химмаш» приличную шайку, принялся за кооперативы, влез на рынок радиодеталей. С рекомендациями Гвоздя Матросу было обеспечено хорошее место в группировке. Он начал отвечать за девочек в районе площади у трех гостиниц — «Интуриста», «Юбилейной» и «Волны».

Спокойствия в городе не было. Звучали выстрелы и взрывы. Так за год до выхода из зоны Гвоздя подорвался в своем «Ниссане» Володя Золотой. Кто начинил его машину двумястами граммами тринитротолуола, так и осталось тайной.

Грешили на службу охраны одного из Московских банков, который Золотой решил кинуть.

Группировка «химмашовцев» начала трещать по швам. Пошла борьба за власть. Среди прочих на вершину пирамиды пытался влезть Матрос со своим приятелем Киборгом — чемпионом России по культуризму. Пока между противоборствующими силами поддерживалось равновесие, но довольно хрупкое. Дело шло к крови. Матрос был не дурак и понимал, что шансы на победу у него не особенно велики. А в случае проигрыша, учитывая «любовь» к нему конкурентов, перспективы проглядываются неважные — венки, похороны, постоянные свежие цветы на могиле и заверения покарать убийц в устах тех, кто этих же убийц и посылал. Тогда у Матроса возникла идея — призвать на правление Гвоздя.

Помимо внутренних противоречий были у «химма-шевцев» и серьезные разногласия с конкурирующими фирмами. Так в городе удавкой задушили и сбросили в пруд с бетонным кубиком на ногах воровского положенца Тему Дурака — постарались отмороженные из новых гангстеров, которые сперва убивают, а потом думают. И то, что за Тему Дурака перестреляли с полдюжины человек, положения не изменило.

Город стал пользоваться славой края беспредела. На смену воровским понятиям приходили законы джунглей. Кто только не стриг теперь купоны и не наводил свои порядки. Дзюдоисты и боксеры сколачивали свои команды. Уличная шантрапа, еще вчера бившая друг другу физиономии, чтобы «исходили по нашей улице», подалась в рэкет. Не отставали от них бывшие военные, сотрудники МВД, «афганцы» — эти с самого начала поставили себя круто, так что к ним лезть боялись все, даже самые отмороженные. Частные охранные структуры тоже все больше начали напоминать бандформирования. А что уж говорить о национальных общинах — дагестанских, азербайджанских, чеченских?! Всем хотелось урвать свой кусочек пирога, и желательно побольше. Можно откусить и от чужого куска — на то он и беспредел, чтобы не вспоминать о правилах и традициях. «Крыши», «кидки», финансовые аферы, дележ кредитов, уличный рэкет, а кроме того, привычные кражи и разбои, наркотики, торг оружием — чем только не занимался преступный мир в полу-торамиллионном городе. Жизнь кипела, как лава в просыпающемся вулкане.

Одним из заправил беспредела был Седой Амиран — двухметровый звероподобный детина. Он не поднялся высоко в иерархии воровской общины и промышлял в прошлом преимущественно разбоями, а то и наемными убийствами. Теперь он с готовностью плюнул на традиции и решил жить по своим понятиям. А понятия у него были поганые. Он подминал под себя конкурентов, несчитаясь ни с чьими интересами. Не давал людям работать, влезал на чужие территории, отказывался соблюдать правила бандитского общежития.

Еще когда был жив Золотой, Амирану приглянулась площадь у трех гостиниц. Однажды Матрос, обходя свои владения, обнаружил там новых девочек и «котов», которые и не думали платить налогов. Объясняли это тем, что работали на Седого Амирана. Так вспыхнула «война под красными фонарями», как ее прозвали потом. Больше всего в ней доставалось проституткам и сутенерам, меньше всего виноватым — их били, пытали, над ними издевались. Подрезали и нескольких бойцов, одного до смерти. И Золотой, и Амиран стояли на своем. Конец противостоянию жестко и эффективно положила милиция. Точнее, третье отделение милиции во главе с ее начальником. «На площадь никто не лезьте, точка теперь под нашим контролем», — заявили стражи порядка. Не понявших о чем идет речь бандитов быстро спровадили на нары. Побывал там и Матрос — правда, недолго, всего одну ночь, но достаточно неприятную. С ним говорил сам начальник отделения.

— Есть, браток, мафия чеченская. Есть солнцевская. Есть воровская, — объяснял майор. — Но это все щенки. Самая главная мафия наша, ментовская. И не дай бог тебе это проверить на своей шкуре.

Обалдевший, с трудом верящий своим ушам, Матрос проверять на своей шкуре эти заверения не стремился. С точки пришлось сниматься. Через год, правда, справедливость восторжествовала. РУОП и областной угрозыск накрыли третье отделение почти в полном составе и отправили туда же — на нары. Но буквально через два дня точку подмяли под себя казанцы.

Между тем отношения «химмашевцев» и группировки Амирана продолжали портиться. После смерти Золотого Амиран совсем обнаглел и положил глаз на чужие коммерческие структуры. Как правило, банди зарящиеся на какую-то фирму, заявляются туда и осведомляются, под кем она стоит. Убедился, что хозяин не водит за нос и действительно платит приличной команде, — отойди в сторону, не мешай коллегам по ремеслу делать деньги. Нахально лезть на чужие территории не принято даже в краю беспредела. Однако Амиран просто приходил и говорил — платите мне, а не кому-то. А потом следовали выстрелы, взрывы, пытки. Беря фирму под «протекторат», он вел себя совершенно не по джентльменски — по «кавказскому варианту» . Славяне берут двадцать пять процентов с прибыли и удовлетворяются этим. Кавказцы — обычно пятьдесят и более, при этом постепенно расставляют в конторе своих людей, а потом, как кукушата, выживают хозяев.

Однажды Амиран заявился в стоящее под химмашевцами МП «Елена», занимавшееся одним из самых выгодных ныне видов бизнеса — поставкой импортных продуктов. Предложил платить.

Хозяин отказался. Вечером трое кавказцев затолкали его в синий «Мерседес», отвезли в лес, долго били, закопали по грудь в землю, стреляли у уха из пистолета. И таким образом «убедили», что платить надо вовсе не Матросу, а Амирану.

— А если Матросу не нравится — стрелка на двенадцатом километре северо-западного шоссе.

В положенное время Матрос со своими парнями подкатил туда. Вскоре появилась вереница машин во главе с роскошным шестисотым «Мерседесом», принадлежащим Амирану. Разговор получился короткий. Кавказцы выскочили из машин, у них было три автомата. Полоснули очередью поверх голов.

— На землю, не то всех положим! — заорал Амиран. Мальчики Матроса возражать не стали. Позиция у них была невыигрышная. Да на такой расклад никто и не рассчитывал. На «стрелках» не принято размахивать оружием. «Стрелка» — это разговор, это выяснение позиций, расстановка акцентов.

Стрельба идет потом, если вопросы не утрясены. Остался стоять лишь Матрос, налившимися кровью глазами уставившийся на своего противника — затянутого в кожу мускулистого грузина, в черных очках.

— Сейчас вас всех, козлы, отпетушим, — заявил Ами-ран. — Сунетесь в «Елену» — гробы заказывайте. Ройте могилу. «Козел», «отпетушим» — для блатного оскорбления страшные. Матрос, не помня себя, сделал шаг навстречу Амирану. Но он был беспомощен: прямо в лицо смотрел зрачок автомата. В бессильной ярости Матрос выхватил финку и несколько раз полоснул себя по руке.

Потом взлетел на воздух офис «Альтаира» — находящейся под крышей Матроса фирмы. Амиран распоясался. Но начинать с ним войну пока возможностей не было. Не хватало ни авторитета, ни боевых возможностей. Амиран без труда в течение часа мог поставить под ружье сотню-другую отморозков…

Гвоздь внимательно выслушал рассказ. Надо же, как обнаглел Амиран за последнее время! В «обществе» уважения бывший гоп-стопник так и не заслужил, но имел поддержку у Гоги Колотого и еще у пары грузинских дворов в законе. Это одна из причин, почему он ведет себя так нагло.

— Подумаем, — кивнул Гвоздь, поглаживая Полосатика и глядя в мечущееся в камине пламя.

Переждав несколько дней, Гвоздь начал действовать.

— Зачем, Амиран, ребят обижаешь? Вон, Матрос жаловался, — сказал Гвоздь, подсаживаясь в ресторане «Золотой луч» за столик, где расположился Амиран с длинноногой крашеной деваицей.

— Матрос — Богом обиженный. Эта территория моя… Даже тебе, брат, не советую лезть. Тут все круто схвачено. Учти!

— Учту…

Держать ответ перед тремя «законниками», потребовавшими его в столицу для выяснения и разбора, Амиран отказался. Он совсем сорвался с катушек и посчитал, что является наместником самого Господа на земле.

Через неделю Амиран исчез, и больше никто его не видел.

В тот же день было расстреляно семеро центровых из его группировки. А потом начался дележ его наследства. И Гвоздь, к тому времени ставший лидером "химмашевцев ", принял в нем самое живое участие.

 

Глава седьмая

ПОД ЗЕЛЕНЫМ ЗНАМЕНЕМ ИСЛАМА

В начале девяностого года Советская Армия вступила в первые за последние десятилетия серьезные боевые действия на территории СССР. Новый год ознаменовался резким всплеском активности националистических настроений. Начиналась резня некоренного населения. Народный фронт Азербайджана требовал смещения первого секретаря ЦК Республики Муталибова и приведения к власти одного из своих лидеров Эльчибея.

Расквартированные на стадионе имени Ленина внутренние войска не имели возможности нормализовать ситуацию. Восемнадцатого января части четвертой общевойсковой армии, расквартированные в Сальянских казармах в Баку, были заблокированы тяжелыми грузовиками. В ночь с девятнадцатого на двадцатое в город вошли части Северо-Кавказского и Закавказского военных округов. Они встретили ожесточенное сопротивление боевиков народного фронта и ответили на него огнем из стрелкового оружия. Счет погибших в ходе столкновений шел на сотни. Но контроль за городом был установлен в первые же сутки.

Снова в городе на перекрестках стояли уже привычные за последние годы танки и бронемашины. По ночам улицы перекрывались солдатами, и движение без пропусков воспрещалось. Вновь и вновь по телевидению и в газетах повторялись слова, в которых ощущался лязг стали — режим чрезвычайного положения.

В наряд на посту при выезде из города у Волчьих Ворот входили сержант, рядовой внутренних войск и солдат связист из бакинского полка связи. Темнело. Близилось время комендантского часа, и водители торопились успеть добраться до места назначения.

— «КАМАЗ» тормозим, — кивнул сержант и махнул гаишным жезлом. Рядовой отошел подальше на обочину и поднял автомат, положив пальцы на затвор. Береженого Бог бережет.

«КАМАЗ» замер на дороге. Водитель знал, что по требованию наряда надо останавливаться. Иначе схлопочешь очередь в догонку. Чрезвычайное положение.

— Сержант Савостьянов, — козырнул боец. — Куда следуете?

— Автотранспортное предприятие номер два. Вот путевка, — плотный, седой водитель, заискивающе улыбаясь, протянул документы.

— Что за груз?

— Ящики с запчастями.

— Покажите.

— Пожалуйста, — водитель с сержантом залезли в кузов.

Луч фонарика высветил ящики.

— Откройте.

— Пожалуйста, — водитель вскрыл монтировкой ящик. В нем действительно лежали промасленные запчасти к тракторам и грузовикам.

— Тот, — кивнул старший сержант на нижний ящик.

— Пожалуйста. Тот же результат.

251

Илья Рясной

— И тот.

— Сержант, сколько можно? Начальство решит, что я ящик распечатал. Что хочешь? Деньги? Бери. Я тороплюсь. Сутки без отдыха. Скоро комендантский час.

— Открывайте.

— Но, сержант…

— А то я сам.

Водитель нехотя потянулся к ящику, но не к тому, на который указывал сержант.

Сержант коснулся пальцами затвора.

— Не дури, мамед, — прошипел он. — Вытаскивай его наружу.

В ящике под тряпьем лежали два автомата Калашникова и цинк с патронами.

— К машине. Руки за голову.

"Сержант обыскал положившего руки на кабину водителя.

— Сержант, у тебя дембель скоро, — просяще произнес водитель. — Деньги нужны будут. Скажи, сколько.

Много дам. Договоримся?

— Со своим ишаком договариваться будешь, — отрезал зло сержант. — Бакир, сообщи на «Эльбрус» — у нас машина с двумя стволами. Пусть присылают на разбор.

А ты, мамед, стой тихо.

Смуглый связист из полка связи хмуро взирал на происходящее. Неожиданно он рывком ринулся на рядового внутренних войск и ударил его головой в лицо. Потом вырвал автомат Калашникова, передернул затвор и срывающимся голосом крикнул:

— На асфальт, русский билядь!

— Ты чего, белены объелся? — ошарашенно спросил сержант.

— Убью, билядь-!

— Вот скотина, — автомат со стуком полетел на асфальт. Военнослужащие внутренних войск улеглись на асфальт.

— Что стоишь? — спросил связист шофера по-азербайджански. — Поехали!

Машина развернулась и рванула вперед. Через пару километров она свернула с шоссе и закрутилась по проселочным дорогам.

— Молодец, брат, — обрадованно воскликнул шофер. — Хорошо их. Почему?

— Ты мусульманин, я — мусульманин. А кто они? — развел руками солдат.

— Правильно. Но обратного тебе пути нет.

— Нет.

— Дорога одна — Карабах.

Так началась для дезертировавшего из Советской Армии Керимова Бакира Бехбуд-оглы, семьдесят первого года рождения, его война.

Воевал в Карабахе. Попал в окружение, когда армяне зажали полк и практически полностью уничтожили его. Чудом остался жив. Потом снова воевал. Ушел из армии. После развала СССР бояться стало нечего. То, что он дезертировал из Советской Армии, теперь уже не интересовало никого.

Вернулся домой, в Мингечаурский район, к матери, отцу, восьмерым младшим сестрам и братьям. К нищете на грани голода. Вскоре он понял, что дома ему места нет. Нет достойной работы, нет возможности позаботиться о родных, заработать хоть сколько-нибудь приличные деньги и поддержать семью. Война далеко не озолотила Бакира. А между тем к деньгам он относился с болезненной страстью — его жадность вызывала даже некоторую растерянность у знавших его людей.

Тут-то и подвернулся дальний родственник Ибиш Дергахов, весьма уважаемый человек в городе. Встретив Бакира на улице, он пенял, что тот не навещает «старика». Это означало, что «старик» требует встречи. От таких встреч не отказываются.

— Воевал. С армянами воевал. Хорошо воевал. Хвалю, — сказал он за чашкой чая, не замечая суетящихся и накрывающих стол дочек.

— Это угодно Аллаху, — потупился Бакир.

— Один мой друг ищет доблестных юношей. Он платит хорошо. И это тоже угодное Аллаху дело.

— Какое?.

— Отвезти вещь. Приехать обратно и отвезти еще вещь.

— Что за вещь?

— Ты согласен?

Услышав сумму, Бакир согласился сразу.

А задание было нехитрое. Доставлять оружие и боеприпасы братскому чеченскому народу. Так стал Бакир работать на лидера партии «Боскурт», министра внутренних дел Азербайджана, личного друга Дудаева Искандера Гамидова.

После поспешного ухода российской армии Чечня лихо вооружалась оставшейся в Закавказье и на Северном Кавказе, по неким договоренностям боевой техникой. Поступал смертельный товар и из-за рубежа.

— Искандер, нужны «стингеры», мины к минометам, минометы и опять мины, — накручивал своего друга глава «Свободной Ичкерии». — Мины особенно нужны.

— Понял.

— И к «Граду» снаряды.

— Люди нужны?

— Нет. Оружие нужно. Мы тогда русских выметем до самой Москвы!..

Бакир вошел в отряд, занимавшийся переправкой в Ичкерию тех самых мин, снарядов к «Градам», патронов. А когда русские войска пересекли границу Чечни, он гордо заявил:

— Я хочу бить этих псов. И стал бить «русских псов». С кем только не приходилось воевать бок о бок в этой войне. С хохлами с Западной Украины и воинами ислама из Иордании, с латышскими и эстонскими биатло-нистками, русскими «Иванами» из Ярославля и Волгограда. Одни шли в бой из животной ненависти к большому раненому медведю — России, упоенные шакальим счастьем добить поверженного крупного зверя. Другие работали исключительно за деньги, и их совершенно не интересовало, на чьей стороне воевать. Бакир воевал и за деньги, и за идею. Порой он сам себе честно признавался, что больше все-таки за деньги.

Война началась для Бакира в Грозном, в те дни, когда боевики перемалывали части федеральных войск. Российская армия несла потери, но упорно рвалась вперед, нанося не менее ощутимый урон врагу, снося квартал за кварталом.

Конечно, шансов удержать столицу Ичкерии у дудаевцев не было, хотя иногда и возникала иллюзия, что это получится.

Больше Дудаев надеялся даже не на свою армию, а на десятки миллионов долларов, потраченных на московские средства массовой информации, — те честно отрабатывали каждый цент, без устали и отдыха призывая Москву к капитуляции. По мере проигрыша в военных акциях Дудаев уверенно выигрывал информационную войну. Командиры Бакира, да и он сам были убеждены, что победа будет за ними.

«Россия слаба духом, — говорил командир отряда Мусса Асланов во время „политработы“ со своими бойцами. — Она не хочет побеждать. Можно трахать их женщин и мальчиков — русских это не интересует. У них нет победного знамени ислама. В их жилах течет вода. У них нет единства, воли, и друг друга они ненавидят больше, чем нас. Русские глупы и продажны. Они — низшая раса».

После кровавых боев за Грозный в начале девяносто пятого потребовалась еще пара месяцев, чтобы навести в городе относительный порядок. Да и во всей Чечне обстановка нормализовывалась. А потом грянуло «черномырдинско-басаевское перемирие», во время которого боевики стали возвращаться в места, откуда их недавно выбили. И уже через пару «мирных месяцев», когда федералы теряли людей ненамного меньше, чем во время самых ожесточенных боевых действий, Россия фактически контролировала обстановку только в Грозном. Да и то днем. Ночью же все более свободно действовали отряды боевиков, методично совершая вылазки и не экономя боеприпасы. Принимал участие в вылазках и Бакир. Так он оказался на «Красном молоте». Завод взяли не из-за его какого-то стратегического значения, а дабы еще раз продемонстрировать свои силы.

Операция прошла успешно. Вояки из комендатуры, как обычно, не высовывали ночью и носа. А наутро русским подготовили хорошую встречу. Но… Все пошло кувырком..

Утром выяснилось, что русские сняли чеченские огневые точки. И накрыли идущих на смену боевиков.

В самом начале боя рядом с Бакиром рванула граната из подствольника, и после этого весь мир поплыл. Сознания он не терял. Но мир как-то отдалился, поблек. Пришел он в себя, когда здоровенный боец держал его за шкирку, а напротив стоял высокий, крепкий русский офицер и смотрел холодными злыми глазами. Бакир не знал, что перед ним майор милиции Косарев. И что им еще предстоит встретиться в будущем. Вот только встреча та будет еще похуже, чем эта. Но мало кому дано прочесть еще ненаписанные страницы жизни.

Потом Бакира допрашивали контрразведчики. Чтобы отвязались, пришлось их задобрить кое-какой информацией.

Затем фильтрационный пункт. И свобода. Бакиру повезло — он попал в число обмениваемых пленных. Его и еще троих боевиков махнули на двух контрактников искалеченных и физически и душевно людей, видевших, как двоих их товарищей распинают еще живыми на кресте на сгоревшем БТРе.

Вырвавшись на волю, Бакир решил, что его война закончена. Лечиться от ран домой он отправился с намерением больше не возвращаться в этот кошмар…

Прошли годы. Русские, показав всемирно свою слабость и продемонстрировав позор, бежали из Чечни. Потом был рейд на Дагестан, бои за Ботлих. Потом русские вернулись в Чечню. Но Бакира это не трогало. У него была своя война. Не менее напряженная. Война за деньги…

 

Глава восьмая

ХОРОШАЯ ЖИЗНЬ

Гвоздь быстро приспособился к жизни в новых условиях. И почувствовал вкус такой жизни. Деньги, деньги. Кому сегодня их делать в России, как не лихому люду? Притом деньги такие, по сравнению с которыми подачки от цеховиков в былые времена — просто милостыня на паперти. Деньги обладают одним свойством — чем больше их у тебя, тем больше хочется.

Времена, когда бандюги просто занимались вымогательством, потихоньку уходят. Ныне братва надевает костюмы и бабочки, сама стремится подписывать договора и вести переговоры. И тогда, естественно, возникает вопрос о вложении капиталов.

Гвоздь быстро понял, где лежат самые аппетитные куски пирога. Большие партии нефти и стратегического сырья — аппетитно, просто слюнки текут, но не дотянешься, слишком высоко. Там крутые московские чиновники верховодят, да некоторые банки, да несколько серьезных воровских авторитетов. На хромой кобыле не подъедешь. Эта тарелка с куском пирога слишком на высокой полке. Банковские кредиты, липовые компании, прокрутка денег — уже ближе, но тоже не так все просто, как хотелось бы. Крупные банки давно под крышей — или воровской, или ментовской. На мелких банках много не сорвешь. Что остается? Торговля? Продукты, техника? Стройматериалы? Оно конечно, но… мало. Настоящие легкие деньги все-таки лежат в тени. В теневом бизнесе. А что там? Наркотики, оружие, внутренние человеческие органы.

До внутренних органов Гвоздь, естественно, не опустился — стремно. А оружие… Тут кое-что наметилось. С началом чеченской кампании он умудрился выступить посредником в паре сделок с боеприпасами — они требовались армии Чечни для уничтожения российских солдат. Есть спрос — есть предложение. Остальное все побоку. Помог он борющейся за независимость Чечне и с наемниками — нашел нескольких отмороженных идиотов, владевших снайперским искусством, которым совершенно все равно, за что получать деньги. И тогда ясно понял, что война может быть тоже выгодным делом.

Вор в законе Гвоздь привыкал мыслить по-капиталистически. И неважно, чем кончаются войны. Главное, что они идут к выгоде людей, умеющих делать дела… Впрочем, когда началась вторая чеченская война, подходы начали меняться, и бизнес на войне стал более опасным, но Гвоздя это не смутило. Он просто ушел в сторону, потому что у него и так было чем занять своих ребят.

Потом настала очередь наркотиков. Началось с того, что ему вменили в обязанность обеспечивать наркотой и деньгами две колонии. Наркотиков требовалось немало, в городе на них цены достаточно высоки, и, используя старые связи, Гвоздь наладил канал с Азербайджаном. Получалось раза в три дешевле. Сперва все посылки «съедала» зона. Потом часть товара подручные Гвоздя начали сдавать оптовикам — поначалу в своем городе. Потом потянулись покупатели из других регионов. Постепенно «химмашевцы» входили в наркобизнес.

Из Азербайджана шел, в основном, гашиш. Приходил и метадон. И вот однажды пришла небольшая пробная посылка с героином.

Это было что-то новенькое. Тогда это еще был очень дорогой, уже завоевавший Москву и Питер, но в их городе еще редкий наркотик. Обычные наркоманы жили тогда на «крокодиле» и «винте». И довольны жизнью. Найти покупателя на товар, грамм которого стоит две сотни баксов — задача нелегкая.

К удивлению Гвоздя, товар ушел моментально. Следующая партия — побольше — была распродана тоже достаточно быстро. Навар превосходил все ожидания. Бизнес крепчал. И вот недавно пришел заказ почти на полмиллиона зеленых! Сумма огромная.

— Работаем? — спросил Гвоздь на совещании с ближайшими помощниками.

— Я — за, — возбужденно воскликнул Матрос.

— Навар — крутой, но условия очень жесткие. Партнеры — непонятная московская команда.

— А не ментовские ли это гадские игры? — спросил Зыря, отвечающий в организации за поборы с вещевого рынка, заказное выбивание долгов и решение силовых вопросов.

— Нет, — возразил Гвоздь. — У них сильные рекомендации. Но о них почти никто ничего толком не знает. В густой тени скрыты. Или комитетчики бывшие, или афганцы. Похоже, у них какие-то забугорные выходы, товар за кордон пойдет. Условия ставят жесткие. Не укладываемся в срок — нарываемся на серьезный разбор. Ну, как?

— Можно попытаться, — помялся Зыря. — Хотя…

— Да чего «хотя» ? — взорвался Матрос. — Такие бабки наварить, а трудов — ноль. Надо подписываться.

— Решено, — хлопнул ладонью по столу Гвоздь.

 

Глава девятая

АВТОМЕХАНИК

Соболев не был вором или грабителем по призванию. Он был автомастером. И автомастером отличным. За то и кличку получил соответствующую — Кардан. Он ощущал биение мотора, как стук собственного сердца, и мог восстановить безнадежно искалеченные машины.

Страсть к автомашинам жила в нем с детства. В юном возрасте он потерял сон, мечтая о собственном мотоцикле.

Рано или поздно мотоцикл он украл бы, если бы родители не подарили ему красную, с никелированными деталями, роскошную «Яву». После ПТУ отслужил в армии, а затем устроился в автосервис, где проработал семь лет. Работа в автосервисе вполне соответствовала его наклонностям. Там его уважали и ценили за золотые руки. Со временем подобралась клиентура, потекли деньги, купил свою машину. От дядьки по материнской линии, отбывшего в соответствии с пятой анкетной графой в края зарубежные и для большинства советских людей запретные, Соболеву достался, не безвозмездно, естественно, прекрасный гараж. О дядьке Соболев вспоминал без особого уважения, поскольку человек он был нудный, большой скряга, а письма, где новоявленный американец описывал свою новую сказочную жизнь, раздражали недостижимостью волшебных супермаркетов, сияющих лимузинов, повсеместного сервиса. Дядькин гараж очень пригодился, когда в девяносто первом году, в разгар всеобщего дефицита, Соболева выгнали с АвтоВАЗа. Шум тогда поднялся страшный: «Спекуляция запчастями!.. Позор на коллектив!.. Таким у нас не место!..» Это Соболев, оказывается, позорил коллектив, где деньги прилипали ко всем, начиная от директора и кончая, наверное, чердачными крысами. Кто-то должен быть крайним, и им оказался Соболев. Он был с позором изгнан, отлучен от кормушки, из которой его бывшие коллеги продолжали кормиться с неослабеваемым усердием. Но полбеды, если бы на этом все закончилось. Соболев стал одним из последних, кто пострадал от статьи за спекуляцию. Осудили — дали условно. После этого, помыкавшись пару лет в разных шарагах, но так и не найдя там ни счастья, ни денег, он оборудовал гараж и взял патент на индивидуальную трудовую деятельность.

Дела пошли ни шатко ни валко. На жизнь хватало, хотя и не на особенно сытую. Через пару лет помощником к нему пристроился сосед Мухтар Гулиев — лицо неопределенной национальности, тридцати лет от роду, судимый за грабеж государственного имущества и поплатившийся за это тремя годами в колонии общего режима. Он спивался. Спивался медленно, но неудержимо. И ему было совершенно все равно, чем заниматься — лишь бы шли деньги на пропой и никто бы не тянул за душу. А в девяносто девятом к кооперативу прибился семнадцатилетний сосед Соболева Сева Гарбузов, изгнанный за неуспеваемость из ПТУ, что само по себе требует исключительных качеств. Если с учебой у мальчишки было туговато, то с техникой — все в порядке. Он чем-то напоминал Соболеву его самого в сопливой юности — та же одержимость автомашинами, те же золотые руки.

Первую кражу кооператоры Соболев и Гулиев совершили еще в девяносто пятом году, когда клиенту срочно понадобился аккумулятор, а взять его, хоть убей, неоткуда. Поздним вечером вскрыли «Волгу». Эта акция отняла столько нервов, что на два года компаньоны с подобными делами завязали. А потом один армянин посулил очень хорошие деньги, если его рассыпающаяся «Волга» станет как новая. Конечно, Соболев мог многое, но он был механиком, а не колдуном. Сначала он твердо решил отказаться. Но очень уж хорошие были деньги. Чтобы заработать их, не один месяц надо рихтовать крылья, прочищать карбюраторы, ставить свечи. Соболев обещал подумать. И придумал. Вспомнился один старый трюк. Через несколько дней действительно новая «Волга» ждала заказчика в гараже.

— Ай, как будто вчера купили, — всплеснул руками армянин, увидев свою машину. — Ай молодец.

— Трудно ли умеючи.

Машина была действительно новая, с пробегом каких-то пару тысяч километров. Ее нужно было только увести под покровом ночи, перебить номера на двигателе и раме, переставить сиденья и панели. Затраты нулевые — одни доходы.

Если заказчик и догадывался о сути трюка, то уточнять, естественно, ничего не стал. За треть стоимости он получил новый лимузин.

Вторую машину украли на запчасти. Третью — опять под заказ. К этой операции привлекли «разжалованного» пэтэушника Севу — он стоял на стреме, пока его товарищи отжимали стекло и открывали дверцу «Москвича». А вот с четвертой вышла неприятность. У «шестерки» без труда отключили сигнализацию, вывели ее со двора, и едва не напоролись на заслон милиции.

Пришлось спасаться от погони. Бросили машину и кинулись врассыпную. Ночь провели в страхе — если кого замели, то жди милицию. Но утром встретились в гараже. Спаслись все.

— По ночам стремно работать стало, — сказал Гулиёв. — Менты на каждом шагу.

— Да. Легко еще отделались, — Соболев нервно провел ладонью по щеке. — Как тебе-то понравилось, Сева?

— Да нормально, — хорохорился Сева, старавшийся не показывать, что в прошлую ночь его надолго приложил своей липкой ладонью холодный страх.

— Нормально, — скривился Гулиёв. — Чуть на нарах не оказались, а ему — нормально.

— Ладно, не бухта, — отмахнулся Соболев. — Как заказ выполнять будем?

— А что теперь сделаешь? — пожал плечами Гулиёв. — Невыполним.

— Ну да. Заказчики — братва правобережная. У нас с Гундосым отношения нормальные, но если отбреем его — такой штраф наложат. Надо искать «шестерку».

— Ночью стремно, — возразил Гулиёв. — Говорят, ментов сейчас месячник борьбы с угонами. Влетим.

— Ну и что теперь? — зло воскликнул Соболев.

— Ну если только, — Гулиёв поднялся со стула, доле на полку и достал оттуда никелированный кастет. — Вот.

— Тычего это? — удивился Соболев.

— Нанять извозчика, а потом с кастетом попросить его выйти из авто.

— Совсем с ума съехал?

— А чего? Кто найдет? В городе — полтора миллиона человек. А мы живем даже не в городе, а в пригороде. Не найдут.

— Кто же такую морду опойную в машину посадит? — Соболев окинул Гулиева выразительным взглядом.

— Посадят, — Гулиёв изложил свою идею.

— Да? — озадаченно досмотрел на приятеля Соболев. — А что, можно попробовать.

— А меня возьмете? — спросил Сева.

— Да уж без сопливых как-нибудь, — отмахнулся Соболев.

— Не очень-то и хотелось, — вызывающе, но с внутренним облегчением произнес Сева…

Военная хитрость заключалась в том, чтобы взвалить на плечо ковер и взять хозяйственные сумки. Кто подумает, что разбойники идут на дело с ковром? Да никто.

Операция прошла удачно. Достали именно ту шестерку, которую хотели. На следующий день, смотря телевизор в гараже, Гулиёв обрадованно воскликнул:

— Кардан, смотри, кого сделали! Судебно-медицинс-кий эксперт. Граерман.

— Ну-ка, — мастер присел у телевизора. «Если вы видели этих людей, сообщите по телефонам 22-78-66 или 23-78-49», — заявил сотрудник пресс-центра УВД, ведущий ежедневную программу «Сирена» на областном телевидении.

У подельников душа ушла в пятки. Они ожидали увидеть на экране собственные физиономии. Возникли составленные со слов потерпевшего два фоторобота. Если по ним кого-то и можно было узнать, то только не Соболева и Гулиева.

— Ха, я же говорил, нас долго искать будут, — обрадовался Гулиев. — Куда проще, чем по ночам шариться.

— Не, я так больше не играю, — покачал головой

Соболев.

— Больше ни разу.

— Погодим-поглядим…

С полгода проблем не возникало. А потом вновь — понадобилась машина — синяя «восьмерка»,

— Надо опять на дорогу, — сказал Гулиев.

— Хрен тебе, красная шапочка, — воскликнул Соболев.

— Хрен не хрен, а надо идти.

— Не пойдешь, — гнул свое Соболев.

— Хрен я тебя спрошу.

Гулиев успел с утра немного поддать. Он выудил из-за пустых канистр флягу с водкой, сделал большой глоток, взвалил на плечо сверток с тем самым ковром, с которым грабили судмедэксперта, и отправился восвояси.

— Интересно, куда это он? — озадаченно спросил Соболев.

— На дорогу, говорит, — пожал плечами Сева.

— Вот пьянь. Попадется — сдаст ментам.

— Да ты что. Мухтар — мужик что надо.

— Ха, — Соболев иронично поглядел на Севу. — За бутылку он и атомную бомбу на родной огород сбросит. Сиди теперь, жди, один Мухтар придет или с ментами…

Между тем Гулиев, покачиваясь, брел по утренним улицам.

В его затуманенном алкоголем мозгу крепко засела мысль, которую он время от времени повторял вслух:

— Умники. Я им покажу, чего Мухтар стоит. Постепенно он протрезвел. И через полчаса набрел на нужную машину. Выдумка с ковром действительно оказалась удачной. Водитель — плотный мужчина лет под пятьдесят на вид, согласился за две сотни добросить до Камышинска. Дальше все развивалось по известному сценарию.

— Притормози, шеф, — попросил Гулиев. — Тут деревня. За магнитофоном сходить надо.

— Пожалуйста, — водитель затормозил, не задумываясь над дуростью такой просьбы.

— Ну ты, того, карманы выворачивай, — Гулиев вытащил кнопочный нож с длинным острым лезвием.

— А…

Увидев истерично перекошенное лицо пассажира, водитель примирительно произнес:

— Ладно, только не нервничай… Слушай, денег-то немного. На такое дело из-за мелочи идти.

— Пасть закрой. Давай местами меняться!

В тесноте салона они умудрились поменяться местами.

— Деньги все отдал? — подозрительно осведомился Гулиев, презрительно глядя на две десятитысячные купюры. — Пришью ведь, падла.

— На, зараза алчная! — водитель вытащил из кармана кошелек и протянул Гулиеву.

— Та-ак, — Гулиев раскрыл кошелек, набитый купюрами.

В этот момент резким движением водитель вырвал нож.

Гулиев успел среагировать и с размаху саданул кошельком по руке с ножом, выбив его.

В салоне началась ожесточенная схватка. Несмотря на молодые годы, пропойный Гулиев начал сдавать. Противник впился в его шею жесткими стальными пальцами и с наслаждением сжал их. Сознание начало оставлять разбойника,

— Ладно, ладно, — из последних сил захрипел он и заколотил ладонью по сиденью, прося пощады, как борец, взятый на болевой прием. — Все.

Хватка ослабла, и Гулиев начал хватать ртом воздух.

— Все, пора расходиться, — выдавил он.

— Кто держит? — спросил водитель, поигрывая ножом.

— Ну да. Я вылезать буду, а ты меня ножом в спину.

Выброси в окно. Водитель пожал плечами и забросил нож подальше.

— Спасибо, — кивнул Гулиев, выдернул ключи зажигания и выпрыгнул наружу, подбирая нож. — Вот теперь поговорим, — улыбнулся он, поигрывая орудием.

— Ах ты, — только и прошептал пораженный таким коварством водитель и выпорхнул из машины.

— Ты куда… Ну, козел, иди сюда.

Пару минут они играли в салочки вокруг машины.

— Ну, падла, все равно достану, — запыхавшийся. Гулиев прислонился к капоту, поджав губы, рассматривая хозяина.

— Тебе чего надо? — спросил тот.

— Чтобы ты шел отсюда и рот на замке держал. Ментам не скажешь — завтра получишь свою машину. Оставлю у Центрального универмага в городе.

Хозяин отошел от машины и со вздохом смотрел, как она катит прочь, набирая скорость…

— Открывай ворота! — заорал Гулиев, колотя ногой по дверям гаража.

— Чего разошелся? — спросил Соболев, приоткрывая дверь.

— Принимай товар, — Гулиев кивнул на новенькую «восьмерку», как раз такую, как заказывали. — Чего, не рад?

— Ох, допрыгаемся мы, — грустно вздохнул Соболев.

— А чего допрыгаемся? Хошь, завтра еще две тачки приведу? — раздухарился Гулиев.

— Еще не хватало. Не, с такими делами надо завязывать, И завязали. На три месяца, пока не понадобился «Москвич». На новый разбой взяли Севу. Прошло чисто. Еще месяца через четыре заявился новый клиент, которому никак нельзя отказать, с грудой металлолома, еще недавно называвшегося «Жигулями» девятой модели.

— Сделаешь, треть цены — твоя, — услышал мастер привычное предложение.

— Сделаем, — кивнул он, бросая задумчивый взгляд на все валяющийся в углу волшебный коврик.

 

Глава десятая

БЕЛАЯ СМЕРТЬ

Место в жизни Бакир нашел тогда, когда после русского плена перед ним встала та же проблема — деньги. И снова он отправился к своему дальнему родственнику Ибишу Дергахову.

— Знаю, воевал за правое дело, — кивнул Дергахов, опять принявший Бакира у себя дома. Они снова сидели за столом и потягивали из хрустальных армудов крепкий чай, с сахаром вприкуску. — Раненому в бою прощаются грехи.

— Я старался.

— Как дальше думаешь жить?

— Не знаю. Я хотел, чтобы кто-нибудь думал за меня. Дергахов вопросительно приподнял бровь.

— Точнее, я хочу, чтобы за меня думал такой мудрый и уважаемый человек, как вы, Ибиш Гудрат-оглы.

— А ты знаешь, чем я занимаюсь?

— Нет. Но Ибиш Дергахов не станет заниматься недостойным делом. И я готов помогать ему во всем.

Бакир лукавил. Он прекрасно знал то, что знали почти все в городе, — Дергахов держит в своих руках торговлю наркотиками. На двух московских рынках заправляют этим делом его люди. В любое время туда может прийти страждущий наркоман, шепнуть кому надо пару слов и в глубине дворов получить коробок или газетный кулек с анашой, а то и ампулу с метадоном. Торгуют там зельем молодые, симпатичные смуглые мальчики, все в фирменных спортивных костюмах, а зимой — в норковых шапках и кожаных плащах. Время от времени они нарываются на неприятности, и оперативники Управления по незаконному обороту наркотиков с тумаками препровождают их за колючку. Но судьба розничных торговцев мало кого интересует. Это разменный материал. На одно место Дергахов найдет десять таких замученных безработицей и безденежьем, запуганных приближающимся призывом в воюющую армию, манимых огнями больших городов мальчиков.

Но Бакир, учитывая прошлые заслуги, боевой опыт и родственные связи с Дергаховым, рассчитывал на большее. И не ошибся.

— Ты мне нравишься, Бакир. Первый разряд по боксу.

Молодой. Сильный. Красивый. Честный. Воин. Я хочу доверить тебе важное дело. Не побоишься?

— Страх во мне больше не живет.

— И кровь тебя не пугает?

— Нет.

— Мы жили с ними душа в душу, мы шли навстречу во всем, и они решили, что мы слабы и о нас можно вытирать ноги. Их надо проучить. Завтра отправляешься в Москву.

Так Бакир подписался на новую войну — мафиозную, между грузинами и азербайджанцами. Длилась она недолго. Работа Бакира заключалась в том, что он положил самодельное взрывное устройство с полукилограммом тротила в мусорный бак и нажал на кнопку, когда Гиви Сухумский, выйдя из подъезда своего дома, садился в машину. Рассчитал Бакир верно, и Гиви скончался от взрывной волны и осколков металла. Вместе с ним погибла и случайная, спешащая в институт, восемнадцатилетняя девушка. Смерть девчонки, конечно, была Бакиру неприятна, но и убиваться он особенно не собирался. Зачем правоверному волноваться из-за случайно погибшей русачки, лучшая участь для которой — служить подстилкой для настоящего мужчины, например, такого, как он?

Дальше Бакир стал выполнять отдельные поручения хозяина. Сопроводить товар, выбить долг. Постепенно он начинал пользоваться все большим и большим доверием Дергахова. И становился настоящим волком, заслуживал доверие, которое оборачивается одним — деньгами. Однажды хозяин сказал:

— Ты мне нужен в Москве. Покупай квартиру.

Фиктивный брак. Однокомнатная квартира в Черемушках. Так Бакир стал москвичом.

Он отвечал за приемку части приходящего товара и его распределение. Операция сложная. Пришла большая партия — через несколько часов она уже должна быть раскидана по оптовикам. Тогда милиция если и накроет товар, то только его часть — и убытки будут не такими большими.

Особенно жесткой конкуренции у наркодельцов в Москве не было. Разборки на этой почве были редкостью, и работать можно было свободно, если не лезть, конечно, без спроса на чужие точки. На рынках, на хатах, в элитных клубах, в лесопарковых зонах с каждым годом продавалось все больше и больше зелья. Азербайджанцы имели наиболее крепкие позиции в этом бизнесе. Вслед за ними шли цыгане. Но хватало места и русским, и украинцам, и даже неграм.

Сначала Бакир принимал партии с «синтетиками» и гашишем.

Потом неожиданно пришла партия кокаина — очень дорогого наркотика, которым Обычно пользуется элита. А затем пошел героин. Откуда его брал Дергахов?Бакир знал, что производство этого наркотика крайне сложно, требует наличия специалистов и производственных мощностей. Было два варианта — или хозяин открыл свои лаборатории. Или нащупал где-то хороший канал. Наверняка узнать Бакир не надеялся. За некоторые вопросы режут языки.

Сбыть героин оказалось не так сложно, как думалось. Уходил он со свистом, давал огромные прибыли. Денежные наркоманы предпочитали его, несмотря на очень высокие цены, поскольку он не так губит здоровье, как «кухонные» наркотики, и кайф от него более глубокий и приятный. Кроме того, с помощью героина наркоманы, сидящие на «винте», могут соскочить с иглы. Цены на партии из Азербайджана были невысокие, кроме того, «порошок» приходил высокого качества, что само по себе редкость. Так что закупали у Бакира товар даже студенты Университета Патриса Лумумбы — негры из ЮАР и Нигерии, которые традиционно держат в последнее время в столице «героиновый рынок», получая товар с родины…

А потом Дергахов состыковался с авторитетом из крупной российской области Гвоздем. Тот предпочитал брать товар приличными партиями и однажды сделал большой заказ, оговорив его достаточно жесткими условиями. Естественно, сделка подразумевала доставку товара на дом.

В чем преимущества героина и его притягательность для контрабандистов — маленький объем. За те же деньги перевезти вагон анаши или чемоданчик с «порошком» — что предпочтительнее? Героин по весу дороже золота. Этот наркотик достойно вошел на территории России в третье тысячелетие.

Для его доставки использовали самый ценный канал — воздушный путь. Посылка с героинам пришла с самолетом азербайджанской авиакомпании и без сучка и задоринки прошла через таможню. В тот же день Бакир дал закодированную весточку хозяину — не беспокойтесь, посылка на месте. Теперь оставалось отвезти ее Гвоздю.

Естественно, доверить такой груз Бакир не мог никому. Он повез его сам. На своей «девятке», с идущим сзади для прикрытия «Фордом», набитым быками-славянами — чтобы лишний раз не дразнить милицию кавказской смуглой кожей.

Такие операции проводились не раз. Осложнений не было никогда. Но Бакир все равно нервничал. У него были дурные предчувствия, которые он гнал прочь…

 

Глава одиннадцатая

АВАРИЯ

Этот вечер Матрос решил сжечь в гульбище. На даче Толика Падуева была очередная светская тусовка. Матрос обожал бывать на вечеринках у Толика. Там он вырастал в собственных глазах.

Толик был заместителем главного редактора самой желтой в области газетенки с самым большим тиражом. Его длинный, с виснущей зимой на морозе соплей нос безошибочно вынюхивал скандалы и сплетни из жизни городской, по большей части культурной элиты, которые он без всякого зазрения совести тут же выносил на суд вечно падкой до подобной тухлятины общественности. Так как в городе Толик мог все — поднять ажиотаж вокруг какого-то человека, смешать его с грязью, приподнять до небес, сделать рекламу или убить репутацию, да еще имел большие связи в московских газетах и на телевидении, перед ним заискивали режиссеры, артисты, писатели и чиновники. Стервятником Толик порхал с презентации на презентацию, с юбилея на юбилей, нацепив на лицо презрительно-высокомерно-снисходительную мину, и срывал преданные улыбки от людей, которые осторожно за его спиной перешептывались о том, что такое надутое ничтожество, как Падуев, еще поискать.

В этот день Толик справлял свое тридцатидвухлетие. Он пригласил модную рок-группу, повара из лучшего городского ресторана, да еще намеревался поразить гостей костюмом «от Версачи». Его бессистемные жадные метания в мире культуры, запутанные интриги, да еще полууголовная рекламная деятельность приносили неплохой доход.

Вечер должен был доставить Матросу массу положительных эмоций. Все сливки культуры города будут лизать зад Толику.

А тот в свою очередь будет лизать зад Матросу. И тогда Матрос в очередной раз убедится в том, кто теперь при козырях, а у кого на руках одни шестерки.

Матрос небрежно, одной рукой, на девяноста километрах вел свою «девятку». На сиденье рядом с ним расположилась Лиля — референт в липовой фирме, созданной группировкой для проворачивания разных махинаций. Основные обязанности у Лили были далеки от записанных в трудовом договоре. Решать какие-то вопросы по работе она не могла в принципе, поскольку не имела для этого ни образования, ни мозгов, да и документы составляла с пятью ошибками в трех словах. Она владела другим искусством и, дабы не терять времени, продолжала совершенствоваться в нем. Томно закатывая глаза, она шарила рукой где-то между ног Толика.

— Да тише ты, — выругался он, когда пальцы Лили чересчур сильно впились в его плоть.

— Ну, котик, — томно дыша, она привалилась всем телом к нему.

— Осторожнее! — успел крикнуть он, отталкивая ее. На миг потерявшая на большой скорости управление машина вильнула. Матрос вдавил педаль тормоза, но машина пошла боком к обочине. Матрос сжал зубы, напряг ноги и впился руками в руль. Бух — машина выпрыгнула с насыпи и пролетела несколько метров, ухнула в лужу, разбрызгивая грязь и воду, накренилась опасно, едва но перевернувшись, а потом въехала в неизвестно откуда взявшуюся за городом, торчащую из земли бетонную плиту.

Ветровое стекло покрыл морозный узор — это поверхность пошла трещинами от удара. В глазах Матроса заплясали искры.

Грудь его ткнулась в руль.

— У-е, — застонал Матрос и провел по лицу ладонью. Потом ощупал ребра. К удивлению своему, он обнаружил, что почти не пострадал. Он оглянулся на Лилю, и сердце его тревожно екнуло.

— Э, Лилька, жива?

Она пошевелилась и проскулила.

— Не бойся, котик, я в порядке.

Тут-то Матрос и сорвался. Он растворил несколькими ударами ноги и плечом заклинившую дверь, вытащил Лилю из машины, бросил на мокрую от недавно прошедшего дождя траву и начал охаживать ногами.

— Шлюха! Из-за тебя все! Из-за тебя!

Устав, он уселся на бетонную плиту и, закусив губу, начал разглядывать свою искореженную новенькую «девятку».

«Скорая помощь» забрала Лилю в больницу. Переломы трех ребер были списаны на дорожно-транспортное происшествие. А Матрос начал думать, что делать с машиной.

Машины он бил постоянно. Та иномарка, на которой он встречал Гвоздя из колонии, была им давно раздолбана. После этого он умудрился разбить вчистую еще «Волгу» и прилично покалечил «Ауди», после чего ее пришлось продавать. А теперь пришла пора и «девятки».

— Никакой «зелени» не напасешься, — сетовал он Киборгу вечером за стопкой виски. — Лилька — швабра лохматая. Что теперь делать ?

— Кардана помнишь? Мастер из Апрельска. Ну, Соболев.

— Припоминаю.

— Поставит он твою тачку на колеса за треть цены.

— Это же металлолом.

— Он под нее новую угонит. Обтяпает так, комар носа не подточит. Он Айвазяну так «Волгу» сделал.

— Айвазяну?.. А что — идея…

Так у Соболева появился новый клиент.

 

Глава двенадцатая

ВОР У ВОРА

Погорел Бакир за просто смешную сумму — за какие-то двадцать долларов. Трудно представить, что помощник кавказского наркобарона польстится на такие деньги и хотя бы приподнимет из-за них свой зад со стула. Но так рассуждать мог человек, не знающий Бакира. Сказать, что тот был паталогически жаден — значит, не сказать ничего. Когда деньги лежат где-то в стороне, он не воспринимал это болезненно, но стоило только заслышать шелест купюры, как душа у него вскипала неудержимой, болезненной страстью. Как говорят в народе — за рубль змею оближет.

С этой героиновой поставкой с самого начала все пошло наперекосяк. Может, это его ангел-хранитель подавал недобрые знаки. На втором часу пути машина сопровождения вылетела на полосу встречного движения и врезалась в грузовик. Бакир видел, как из превратившейся в безобразные обломки «Тойоты» равнодушные санитары в белых халатах вытаскивали окровавленные тела. Гоша и Зверь были его приятелями, их связывало многое, но останавливаться и ждать, чем все закончится, Бакир не мог себе позволить.

Неудачи продолжали преследовать его и дальше — все сутки, пока продолжалась эта поездка.. То спустило колесо, то гаишник оштрафовал за превышение скорости. А когда прибыл на место, набрал нужный номер телефона, на том конце провода никто не ответил. Бакир всегда оставлял в запасе один день на непредвиденные обстоятельства. Завтра, как положено по договору, получатель должен быть на месте. Придется ждать.

Ожидание это было для него из разряда приятных…

С Серафимой Бакир познакомился в свой первый приезд в этот город. На сей раз она не удивилась, когда он утром, без звонка, возник на пороге ее дома, жарко поцеловал и оставил потрепанный чемодан. Бакир не собирался наматывать лишние километры с опасным грузом «на борту».

Бакир обожал проводить время, забывая о своих многочисленных заботах, просто бродя по городу, заходя в магазинчики, рассматривая товары, перебрасываясь словечком с незнакомыми людьми. Пока Серафима была на работе, он предался этому занятию.

День, проведенный в мелких заботах, хождениях по городу, казалось, не предвещал ничего особенного, а тем более страшного. Любуясь только что купленными в антикварном магазине серебряными с позолотой, старинными часами (на красивые вещи он денег не жалел и, как ни странно, имел на них какое-то врожденное чутье), Бакир даже представить себе не мог, что их стрелки неумолимо, с дьявольской методичностью отсчитывают последние минуты его жизни.

Пообедал Бакир в уютном ресторанчике около вокзала. Кормили там вполне сносно, и цены были гораздо более Щадящие, чем в Москве. Официант, правда, сжал скулы так, что желваки заиграли, когда Бакир дал ему на чай пятьсот рублей.

У официанта было представление, что кавказцы столько на чай не дают. Точнее, он считал, что вообще столько давать на чай не принято. Может, он и знал кавказцев, но не знал Бакира. — Не горюй, брат, — улыбнулся Бакир золотыми зубами.

— Сквалыга, — прошептал ему вслед официант.

Бакир, удовлетворенно хлопнув себя по животу, вышел на привокзальную площадь. Там толпились приезжающие и отъезжающие, у стоянки такси выстроилась длиннющая очередь, шла бойкая торговля пирожками и люля-кебабами. Газеты с лотков лезли в глаза откровенными фотографиями. «Частная жизнь», «Еще», «Женские дела». Воспитанного по-восточному в строгих правилах Бакира это шокировало, но, увидев года три назад газету «Задница», он перестал чему-либо удивляться.

Если мужчинам нравится, что их сестры, жены, подруги фотографируются в подобных позах и в подобном виде — что ж, значит, так им и надо, значит, это такие мужчины. Вялые, податливые, но иногда и жестокие, даже чрезмерно, от страха мужчины и доступные женщины — такой видел Бакир сегодня Россию и не уставал повторять это.

— Отныне и всегда мы будем трахать их женщин и мужчин в одно место, говаривал было Бакиру коман-дир чеченского отряда боевиков Муса Асланов. — Они не могут защитить свой дом, а лезут в чужой. Они уйдут отсюда, а потом мы придем к ним.

Правда, Муса так и не дождался победы, он был убит пулей российского спецназовца — их возникшая из тьмы группа перебила добрую половину отряда и ушла от преследования, растворившись в темноте. Бакир часто вспоминал Мусу и его поучения. Командир отряда был в душе философом.

Подойдя к своей машине, Бакир увидел около нее троих человек. Длинный прыщавый смуглый парень с ковром на плече облокотился о капот. Кряжистый работяга сидел на корточках около двух хозяйственных сумок.

Рядом с ним, нервно насвистывая мотив из рекламного телевизионного ролика, мерил шагами тротуар плотный парнишка лет семнадцати, в белых джинсах и кожаной, с металлическими заклепками, куртке.

Компания явно скучала. Бакир оценивающе обвел их взглядом, по привычке прикинув соотношение сил, и, открывая дверцу, кинул лысоватому:

— Э, братишка, поищи другую скамейку.. Прыщавый послушно отошел от капота.

— Слышь, друг, посмотри, какая очередь на тачки, — сказал лысоватый. — А барахла вон сколько. Подкинь до Савеловки. Недалеко, километров двадцать от города.

Он вынул две десятидолларовые бумажки и потряс. ими, заискивающе улыбаясь при этом.

И Бакир соблазнился на эти несчастные баксы. Ничего не мог с собой поделать. Пройти мимо «левых» двадцати долларов было выше его сил. Он никогда не задумывался над тем, что жаден. Ему казалось неестественным иное, нежели у него, отношение к деньгам.

— Ну-ка, дай взглянуть.

Он взял протянутую десятидолларовую купюру, потер ее, погладил пальцами, убедился — не поддельная.

— Дай-ка, — он потянулся за второй купюрой — мятой и чуть ли не насильно вырвал ее из рук.

Потом сложил бумажки и положил себе в карман.

— Садись. Только дорогу покажешь.

Эх, кабы знать Бакиру, что на такие «Жигули», как у него, недавно поступил заказ. И что весь скарб — привычная разбойничья экипировка, а посадил он Соболева, Гулиева и Севу, которые вышли на охоту. Да вот знать это Бакиру было не дано.

Он беззаботно перекидывался ничего не значащимифразами с попутчиками, смеялся над сальными шуточками, поддакивал и послушно нажал на тормоз, прижимаясь к обочине грунтовой дороги, когда Соболев попросил остановиться. Солнце уже садилось за горизонт, сочетание красного неба с сийим массивом леса было фантастически прекрасным. Бакир расслабленно откинулся на спинку сиденья и неожиданно услышал от сидячего справа, охрипшего от волнения Гулиева:

— Вылазь-ка, хмырюга, из-за баранки!

Бакир умел драться, хорошо владел боксом, едва не дотянул до кандидата в мастера спорта, да еще подучился искусству рукопашного боя во время службы в Карабахе и у чеченцев. Он привык к бою, к драке, к опасности. Он был решительным, сильным бойцом, и никогда не шел на попятный, тем более поддаваться какой-то дорожной шушере.

Среагировал мгновенно. От удара локтем Гулиев по-поросячьи взвизгнул, выронил нож и схватился за разбитое лицо. Потом…

Потом свет в глазах Бакира померк. Навсегда…

 

Глава тринадцатая

ВАШ ЗАКАЗ!

Матрос задумчиво барабанил пальцами по рулевому колесу, обтянутому красной плетенкой. Он нервничал, в голову лезли неприятные мысли. Человек должен был прибыть еще вчера. Если его уголовка повязала… Думать об этом не хотелось. Матрос тряхнул головой, пытаясь избавиться от дурных мыслей, и толкнул Киборга, уютно дремавшего на заднем сиденье «Волги».

— Пошли, соня.

Матрос вылез из машины, по привычке с размаху хлопнув дверцей. Местечко было заброшенное, замусоренное: серый бетонный забор с колючей проволокой, за которым виднелись утопающие в зелени желтые корпуса научно-исследовательского института, мусорные баки, трансформаторная будка с традиционным черепом, костями и надписью: «Осторожно, убьет!», у забора приткнулся добротный, кирпичный гараж Соболева.

Матрос методично заколотил по металлической двери ногой. Вскоре что-то звякнуло, скрипнуло, дверь медленно отворилась, и на пороге возник Соболев в промасленном сером халате, пахнувший, как и все автомеханики, бензином и машинным маслом.

— Здорово, Кардан. Это я, смерть твоя, ха-ха, — привычно развязно хохотнул Матрос.

— Здорово. Заходь.

Три яркие лампы освещали помещение, в котором находились шкафы с банками, канистрами, домкратами, непонятное устройство с цепями, на полу валялся инструмент.

В просторном помещении стояли два «жигуля». Белая "четверка принадлежала Соболеву. Новенькая, будто только с конвейера, синяя «девятка» с затемненными стеклами и противотуманными фарами дожидалась нового хозяина.

— Красавица, — удовлетворенно сказал Соболев, потирая руки пробензиненной тряпкой. — Проверил. Двигатель — как часы. Все в норме. Классная машина!

— Хороша, — согласился Матрос, улыбнувшись. Но когда он внимательно присмотрелся к машине, лицо его непроизвольно вытянулось, и он судорожно закашлялся.

Старые номерные-знаки Соболев еще не свинтил. Матрос же, с его прекрасной памятью на числа, помнил, что машина с этими номерами принадлежала курьеру из Москвы…

 

Глава четырнадцатая

ПРОПАЖА КУРЬЕРА

Гвоздь сидел в своем любимом глубоком кресле перед камином и смотрел на пляшущий огонь. Это стало традицией. Каждый вечер с Полосатиком на коленях он расслаблялся, глядя на пламя и гоня от себя прочь дурные мысли, воспоминания. Иногда он читал газеты, из которых порой удавалось почерпнуть много интересного. Только что освоил статью в газете «Очная ставка», в которой рассказывалось, как его старый знакомый пожилой вор в законе Кукла напал на охранника, накинул себе четыре года, лишь бы сорваться на сходку в Екатеринбургском СИЗО. Там решалась судьба, беспредельщиков в Екатеринбурге. Интересно, выйдет Кукла на свободу, или так и уйдет в мир иной прямо из ИТУ «Спец-лес» в Сосьве?

— Тише, Полосатик, — прикрикнул он и несильно хлопнул по боку кота. Проснувшийся от шуршания газеты Полосатик меланхолично начал грызть руку хозяина.

Кот снова цапнул хозяина, и тот согнал его с колен. Васька встряхнулся и начал тереться о диван. С улицы послышался звук автомобильного мотора, хлопнула дверца.

Гвоздь нажал на кнопку пульта дистанционного управления, и на небольшом плоском черно-белом экране появилась картинка — часть улицы перед воротами. Из белой «Волги» вылезали Матрос и Киборг.

— Впусти, — приказал Гвоздь охраннику в пятнистой форме, с кобурой на поясе и эмблемой на груди "охранная фирма «Брасс». То, что его охраняют вооруженные люди, Гвоздь привык за свою долгую жизнь. Только те, кто охранял его раньше, могли пустить в него пулю из. автомата при малейшей попытке к побегу. Те, кто охранял его сегодня, должны были грудью защищать его от врагов и выполнять его указания, а в случае необходимости принять на себя предназначенную ему пулю. Матрос умудрился прибрать к рукам частную охранную структуру, и теперь у группировки было двадцать пять официально зарегистрированных стволов и сорок пять человек, имевших право на их ношение. Дом Гвоздя входил в число объектов, которые по официальному договору сторожила фирма «Брасс».

— Оставь нас, — кинул Гвоздь охраннику и крити-\ ческим взглядом обвел своих ближайших помощников. Понять что-то по лицу Киборга, как всегда, было невозможно, а вот Матрос выглядел встревоженным, он сильно нервничал.

— Гвоздь, представляешь…

— Садись. Не стой, как сторожевая вышка.

Матрос уселся в кресло напротив босса. — Покорми кота, — велел Гвоздь Кцворгу, склонившемуся над Полосатиком. — Открытая банка «Вискаса» в холодильнике.

Выслушав сбивчивый рассказ, Гвоздь помолчал. Да, похоже, что-то стряслось с курьером.

— Где этот твой Соболев машины берет?

— Ворует, где же еще!

— Если бы он увел у курьера машину, тот все равно бы объявился. За помощью пришел бы.

— Конечно! Но где же он, падла?

— Мне плевать, где он! — повысил голос Гвоздь, что с ним случалось нечасто. — Где «порошок» ?

Матрос, закусив губу, виновато пожал плечами. У него была привычка отвечать нецензурными каламбурами, но в общении с боссом — упаси Бог. Он с ненавистью подумал о Соболеве и курьере. Во, гады, решили свести его со свету.

— Тащи этого механика сюда, — произнес вновь тихо и спокойно Гвоздь. — И быстрее шевелись, Матрос… Быстрее…

 

Глава пятнадцатая

«ОТКАЗ НЕ ПРИНИМАЕТСЯ»

Соболев сидел, откинувшись на алюминиевом стуле. Свет стосвечовых ламп, делавших гараж похожим на операционную, проходил через прикрытые веки какими-то красными кругами.

Руки его гудели, плечи налились тяжестью. Пришлось сегодня поработать. Главное сделано — номера перебиты. Притом так, что комар носа не подточит. Недаром Соболев считается признанным специалистом и до сих пор на свободе. Ну все, на сегодня пора заканчивать. Он встал, сполоснул руки бензином, вытер их, стянул халат. В это время в дверь постучали.

Соболев вздрогнул и передернул плечами. После убийства хозяина «девятки» он дергался от малейшего шороха. Внешне он держался вполне спокойно, но внутри его душу будто скребли наждачной бумагой.

— Кто там? — хрипло осведомился он.

— Матрос.

— Что ж так барабанить-то ? — облегченно вздохнув, пробурчал механик и отодвинул засов. '

Матрос почти ворвался в гараж, быстро и деловито огляделся. «Уехал-то всего два часа назад и чего возвратился? Да и странный он какой-то», — подумал Соболев, почувствовавший — что-то не так. «Киборг тоже ведет себя непонятно — перегородил проход, руки в карманах. А в глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. Тьфу, наверняка показалось».

— Хошь, Кардан, с нами покататься? — Матрос хлопнул хозяина гаража по спине. — Посмотреть на огни вечернего города. Красота, я тебе скажу.

— На хрена негру лыжи ? — раздраженно осведомился Соболев.

— С тобой один мужик свидеться хочет. Денежный.

— Нет, сегодня не могу. Дел по горло. Завтра.

— Да ты че, Кардан, какие дела? Вечер же, почти девять. «Спокойной ночи, малыши» уже показали. А мужик этот ждать не привык. В общем, не гони волну, времени нет. Матрос взял Соболева за рукав и дернул легонько на себя. Киборг подался вперед.

Поведение гостей было агрессивным. «Почему? — думал Соболев, — Угораздило же с отпетыми бандюгами связаться! Кто знает, чего от них ждать».

— Ладно, — вздохнул механик, надел любимую куртку с надписью «Нью-йоркские буйволы», застегнул молнию.

— Погодь, дай-ка я свою тачку новую осмотрю, — сказал Матрос. Минут пятнадцать он возился в салоне.

— Чего ты там хоть ищешь? — спросил Соболев.

— Прошлогодний снег… Вот, — он отодрал спинку сиденья, отсоединил металлическую пластину, за которой была ниша. — Это что, Кардан?

— Это? — Соболев сунул голову в салон, — Тайник, наверное.

— А что в тайнике?

— Не вижу.

— А ты руку засунь. Не бойся. Соболев засунул руку в тайник.

— Пусто.

— Ага, — недобро улыбнулся Матрос. — Пусто.

— Да чего ты в игрушки играешь? Говори прямо, что случилось, — возмутился Соболев.

— Скажем. Скоро все узнаешь, — в голосе Матроса прозвучала сдерживаемая до сих пор злоба. Соболеву стало по-настоящему страшно, он теперь понял, что опасения его не напрасны, и от гостей ничего хорошего ждать не приходится.

— В дорогу, Кардан.

Выйдя из гаража, он неторопливо запер никелированный немецкий замок, который никакому взломщику не по зубам, — надеясь потянуть время и нащупать спасительное решение,

— Ребята, а может, все-таки завтра ?

— Нет, Кардан. Завтра, может, поздно будет. «Поздно будет», — вдруг как эхом отдалось внутри Соболева, и сдерживаемые чувства, кошмар, таившийся в нем последние два дня, всколыхнулись и затопили все его существо. Он застонал, как от зубной боли. И вдруг с ясностью понял, что позавчера действительно произошло нечто совершенно непоправимое и кошмарное. И кошмар этот имеет продолжение. Может, Матрос с Киборгом и есть это продолжение?

Зачем он взял этот заказ Матроса? Знал же, что трудно найти подходящую синюю «девятку». Искали ее неделю. А тут нагрянули втроем в город к бабам, и у вокзала увидели — вот она стоит — «девятка», как раз такая, какую искали, в идеальном состоянии. Только перебей номера и получай тысячу двести баксов. Эх, кабы знать, что так кончится, — обошел бы эту машину за сто километров.

Как оно было? Соболев помнил это урывками. Как отдельные кадры, вырезанные из киноленты. Азербайджанец одним ударом умело отключает Гулиева. Его, Соболева, сердце ухает где-то в животе — кто же рассчитывал на такой оборот.

Он представляет, как водитель разворачивается и начинает вытрясать душу из него и Севы. Иррациональный страх от сокрушительного отпора казавшейся беспомощной жертвы. Сотни поколений прятавшихся от зверей и врагов в пещерах, боровшихся за жизнь, трясущихся от страха перед природой и людьми предков, живущих в его подсознании, мигом проснулись в нем и в отчаянном ужасе кинули его вперед. Зажмурившись, он бьет водителя кастетом. Потом, окончательно обезумев, продолжает наносить удары, но уже ножом, оброненным Гулиевым. Очнувшись от наваждения, глядя на свои окровавленные руки, он понял, что убил человека. Эта мысль не укладывалась в голове, хотелось выть волком. Убийца! Теперь он убийца! Как жить-то дальше? Ведь ничего нельзя изменить. И завтра постучатся в дверь люди в милицейской форме и скажут: «Пошли. Ты теперь наш. Мы пришли за твоей свободой. А то и за жизнью»… Когда прошел первый шок, захотелось полоснуть этим же ножом себя по венам. Но, выпив два стакана водки, Соболев забылся в тяжелом сне. А, проспавшись, ощутил, что вчерашние события несколько потускнели, возникла какая-то отстраненность от них, как будто и не с ним все происходило, а с кем-то другим. На место отчаяния пришло тупое равнодушие. Но теперь все вспыхнуло в нем вновь, и каким-то образом Соболев понял — визит Матроса связан с этим убийством и не сулит ничего хорошего.

Он понимал, что ехать с незваными гостями никуда не должен. Идя к белой «Волге», он неожиданно толкнул Матроса в грудь и рванулся вперед, но тот успел среагировать, как регбист, и в падении, уцепившись за ноги беглеца, покатился вместе с ним по земле. Тут подоспел Киборг, сопротивление было подавлено. Пленника усадили в машину, наградив ссадиной над бровью и пройдясь кулаками по ребрам и затылку. Голова у Соболева зашумела, он тряхнул ею, попытался снова вырваться из Киборговых лап, но тут на запястьях щелкнули наручники.

— Отпустите, сволочи! Что вы хотите? Я орать буду!

— Ори, — Матрос налепил ему на рот пластырь. — Громче ори, паскуда.

— М-м, — промычал Соболев.

— Вот тебе и «мым», — Матрос пригнул голову Соболева, забил его между сиденьями и накрыл куском пыльного брезента.

 

Глава шестнадцатая

ПОХИЩЕНИЕ

Сева всю жизнь был недотепой. Таких обычно называют лопухами. Не то чтобы он страдал от этого, однако нередко его посещали мысли о несправедливости такого уклада, при котором ему всю жизнь суждено быть крайним и страдать за чужие шалости. А страдал он за них нередко. Если шли драться на пруд с ребятами из «Электролитки» , то из тридцати человек, участвовавших в «битве» , больше всего доставалось Севе. Если под стул Выдре, хмурой и вредной учительнице химии, подкладывали небольшое, сооруженное из новогодних хлопушек взрывное устройство, отдувался за всех, конечно же, Сева, несмотря на полную невиновность — ведь в классе у него единственного по-воровски бегали глаза, а лицо стыдливо краснело. И когда Гуня с Лобзиком нюхали в подвале дихлофос, то, естественно, милиционер по делам несовершеннолетних схватил Севу, который никогда ничего не нюхал, а в подвале находился просто так, за компанию. Отец его, водитель-дальнобойщик, педагогическим тонкостям не был обучен и драл сына, как в старорежимные времена.

Сосед Соболев знал о его любви к технике и не стеснялся использовать безотказного, простодушного Севу — принеси, подкрути, подержи, сбегай за пивом. Постепенно мальчишка почти все свободное время стал проводить в гараже. Однажды выпил с приятелями первый стакан портвейна. Потом, когда попойки стали постоянными, на одном из вечеров им бесстыдно и жарко овладела пьяная толстая деваха в два раза старше его.

На первую кражу Сева пошел с ними, не задумываясь о том, правильно ли он поступает. Если зовут куда-то — значит, так надо. Кроме того, откажешься — заработаешь презрительный взор. Мол, слабаком оказался, что с него взять? Из-за этого проклятого страха прослыть слабаком он постоянно и влипал в истории.

Выстояв на стреме, пока подельники вскрывали машину, Сева пришел домой больным. Неделю у него было болезненное состояние. Он ждал, что, как обычно, все его художества выплывут наружу, но на этот раз закончится все гораздо хуже.

Милиция, суд. А тут еще помощница прокурора района выступала в школе и красиво живописала судьбы подростков, которые встали на путь преступлений. Сева помнил, что она говорила о возрасте, с которого надо отвечать по суду. Четырнадцать лет! Еще год назад он мог бы воровать спокойно и без опаски. Но, теперь — все…

Через несколько дней, когда Сева понял, что, скорее всего, за ним не придут, он почувствовал необычный прилив сил. Его распирало желание поделиться с кем-нибудь воспоминаниями о своих подвигах. И, хотя Соболев сказал, что спустит шкуру за одно лишние слово, а Гулиев для наглядности потаскал Севу за ухо, мальчишка однажды понял, что просто лопнет, как воздушный шар, если не похвастается перед кем-нибудь.

— Кури, — Сева протянул своему бывшему однокласснику Гуньке пачку «Кэмела» и щелкнул дорогой золотистой зажигалкой, которую прихватил в похищенной машине.

Они сидели на крыше восьмиэтажного дома, где проводила время малолетняя шпана, соревнуясь в том, кто с закрытыми глазами пройдет по краю крыши и не ойкнет.

— У батяни стянул? — Гуня с уважением посмотрел на зажигалку.

— За кого принимаешь ? Варю бабки, — загадочно протянул Сева.

— Ты? — усмехнулся презрительно Гуня.

— А чего? Я теперь с крутыми хожу. По машинам работаем.

— Магнитолы? — без особого интереса спросил Гуня. — Я их сам штук пять снял. И фары.

— По магнитолам… — передразнил его Сева. — Тачки полностью уводим.

— Ух ты. С кем?

— Ты о чем спрашиваешь-то? Думай.

— Севка, ты узнай, им еще человек не нужен, твоим крутым. Я готов.

— Подумаем. Не знаю, но…

Вопрос отпал сам собой. Гуню повязали через неделю. Он раскололся на двенадцать краж из автомашин. Он не врал Севе — действительно подрабатывал раскурочиванием машин. И попался, когда пытался продать ворованные зеркала одетому в штатское заместителю начальника отделения милиции. На допросе он сдал еще двоих ребят, с которыми вместе тусовался в подвале, — они по заказу местного палаточника сняли четыре колеса с «Жигулей». Сева еще не один месяц дрожал при мысли, что Гуня заложит, выторговывая снисхождение, или просто так, от скуки, и его. Но Гуня не заложил. Сева, вдоволь издергавшись, понял, что рот действительно лучше держать на замке прочно.

После девятого класса, Сева, естественно, отправился продолжать образование в профтехучилище, поскольку к высоким наукам высоких стремлений не имел, считал их сущей чепухой, книжек не читал, не понимая, зачем они человечеству, когда есть видики и игра «Денди». Кстати, именно «Денди» он первым делом и купил, когда от Соболева ему начали капать первые деньги. За электронной игрой он проводил многие часы, полностью выпадая из окружающего мира.

— Ты даже не представляешь, что такое закон Ома, — возмущался седой учитель физики в ПТУ на уроке. — Из раздела «Электричество» ты имеешь понятие только о выключателе и проводе. Ты ничего не знаешь.

— И знать не хочу.

— А чего хочешь в жизни, Гарбузов ?

— Бабу он хочет, — с готовностью подсказал кто-то класса, и класс ответил дружным развязным хохотом.

— Машину хочу, — буркнул Сева.

— Машину, — усмехнулся учитель. — Я за всю жизнь на машину не заработал.

— А я заработаю. Ноу проблем.

— Уф, — зашипел, морщась, как от мигрени, учитель, услышав это выражение.

Сева знал, что не будет работать всю жизнь на покупку машины. Даже несколько лет его не устраивало. Можно пойти иным путем. Не хватает денег на новый «Жигуль» — купи за пару сотен баксов старую развалюху с документами, техпаспортом, а потом угони под нее новый автомобиль. Во всяком случае такую операцию обещал провести Соболев, когда брал себе на работу вышибленного из ПТУ Севу.

По-настоящему черная тень легла на его душу, когда брали «Москвич» — первый и предпоследний Севин разбой.

Увидев жертву, Сева проникся к ней жалостью, почти парализовавшей волю. Но длилось это состояние недолго.

Вскоре он забыл испуганный, наполненный болью взгляд хозяина того самого «Москвича». Тень ушла. Ушла до того момента, как Соболев увидел у вокзала синие «Жигули» и кивнул: «Берем».

Когда Гулиев вытащил нож, у Севы возникло ощущение какой-то потусторонности происходящего. А потом, не в силах двинуться, широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как Соболев с размаху бьет кастетом и ножом водителя — вежливого, остроумного парня, вызвавшего у Севы симпатию…

А дальше все как в тумане — дорога, лес, труп на размякшей от дождя земле. Когда закапывали убитого, Севу стошнило. Ему захотелось самому зарыться в землю.

Соболев внешне держался нормально, будто не произошло ничего особенного, и вовсе нет на его руках крови. Просто удачно провел очередную «операцию» — и все. Гулиев после убийства напился до беспамятства и, как обычно, подрался с женой. А Сева жил как в тумане, все вокруг казалось ненужным и неважным, покрытым скользкой пленкой — не ухватишь.

— Ты куда? — спросила мать, увидев, что Сева натягивает в прихожей куртку.

— К Соболеву, — буркнул он, беря завернутый в газету паяльник, который обещал принести еще утром.

— Тебе что там, медом намазано?

— Намазано!

— Чтобы к ужину был. Когда же отец приедет, займется тобой, оболтусом.

В подъезде стоял сивушный противный запах. Только вчера милиция выперла с чердака двух бомжей, обосновавшихся там еще два месяца назад. Лифт не работал. Сева сбежал по ступеням. На втором этаже стены были исписаны русскими и английскими словами. «Тяжела жизнь наркомана». «Винт — надежда утопающего наркома» и прочее. Стены старательно исписывали наркоманы, заглядывавшие на огонек к Лобзику — однокласснику Севы и его соседу по лестничной площадке.

Гараж располагался недалеко — надо углубиться немного во дворы, обогнуть угол «почтового ящика». Место глухое, то, что надо, чтобы обрабатывать награбленные машины…

Сева успел нырнуть за трансформаторную будку. Оттуда он наблюдал, как двое мужчин бесцеремонно запихивают Соболева в белую «Волгу». Один из них походил на одетого в костюм снежного человека, второй был смазлив, одет в кожаную желтую куртку, весь в золотых цепях и кольцах. Последнего Сева узнал сразу. Ведь именно он заказывал Соболеву ту синюю «девятку».

 

Глава семнадцатая

ГЕСТАПОВЦЫ

— Открывай, мы тут кучу дерьма привезли, — сказал Матрос охраннику из «Барса».

Охранник сдвинул засов и распахнул ворота. «Волга» въехала в освещенный круглыми фонарями, отбрасывающими желтый свет, дворик и остановилась на бетонной площадке рядом с синим «Мерседесом» — машиной Гвоздя. Пахан согласился на нее, войдя во вкус хорошей жизни. Водил он ее сам, припомнив, что когда-то имел профессиональные права водителя второго класса.

Матрос распахнул дверцу «Волги», за плечо вытащил Соболева и пинком толкнул его к застекленной веранде.

Пленника провели в комнату. В кресле сидел незнакомый ему мужчина. Соболев понял — это и есть хозяин. Внешность его немножко успокоила механика: уж очень какой-то домашний — невысокий, полноватый, с залысинами, чем-то похож на Горбачева. Одет в спортивные брюки и длинный халат, на коленях полосатый, блаженно урчащий котище. Трудно представить, что этот человек может сделать что-то плохое.

Если бы Соболев слышал раньше о Гвозде, вряд ли эта встреча успокоила бы его.

Матрос еще раз наградил Соболева пинком, снял наручники, грубо сорвал с губ пластырь.

— Где взял синие «Жигули»? — без вступления, глядя прямо в глаза, спросил Гвоздь.

— По случаю достались, — легкомысленно усмехнулся Соболев, вращая затекшими кистями рук.

Гвоздь встал, бережно, чтобы не потревожить, положил кота на диван. Спокойно подошел к пленнику, молча поднял стул и ударил им. Удар пришелся по плечу и руке. Соболев отлетел на несколько шагов и скорчился от боли.

— Где взял машину? — как ни в чем не бывало снова спросил Гвоздь.

— Увел на улице… Правда, увел.

— Куда «порошок» дел?

— Чего? Какой такой «порошок»?

— Героин. В машине был мой героин. Если ты думаешь, что он может быть твой, то ошибаешься, — нахмурился Гвоздь…

Пленника отвели в подземный гараж, заваленный ящиками, канистрами, в углу стоял металлический стол с верстаком.

Опять щелкнули наручники. Матрос и Киборг принялись за «обработку». Соболев свалился на пол, вскрикивая от обрушивающихся ударов. Киборг бил молча. Матрос же подогревал себя наполненными истеричной злобой ругательствами.

Съежившись на полу, Соболев прикрывал голову руками и чувствовал, как тяжелые башмаки разносят в кровь губу, впиваются в тело. «Убьют», — мелькнуло в голове. Он старался не кричать громко, понимая, что за крик достанется еще больше.

Сильные руки подняли его с пола, кинули на скрипящий стул. Соболев всхлипнул. Слезы душили его.

— Слюни не разводи, тухлятина! — крикнул Матрос и ударил еще раз ногой в бок. Соболев старался сдерживаться, но слезы все равно текли по щекам. Здесь эти слезы ни у кого не могли вызвать даже тени жалости.

— Излагай, — приказал Гвоздь. — Четко, ясно, по порядку. За каждое лживое слово я у тебя отрежу по пальцу. Годится?

То, как буднично произнес это Гвоздь, почему-то убедило Соболева в правдивости обещания гораздо лучше, чем крики, вопли, избиения.

Шмыгнув носом, забитым кровью, Соболев проглотил соленый сгусток. Он уже понял, что выкручиваться бесполезно.

— Пришили азербуда. Не хотели его убивать, он на нас сам кинулся. Но «порошка» никакого в глаза не видал. Он мне даром не нужен!

Гвоздь, стоявший у маленького низкого окошка, задумчиво сказал Матросу:

— По-моему, не врет. Где же этот черный тогда товар схоронил?

— У него баба здесь. Серафима. В прошлый раз, когда был, он ей звонил. Номер ее у него в записной книжке.

Красивая такая записная книжка. Этот фраер любил красивые вещи. Эй, Кардан, где записная книжка?

— Кажется, Севка взял, — заискивающе произнес Соболев, радуясь, что его больше не бьют, он начал надеяться на благоприятный исход. В конце концов, что он особенного сделал? Ну, пришили черного? С кем не бывает? Где это видано, чтобы за черных славяне славян изводили ?

Он назвал адреса Севы и Гулиева, и Киборг записал их на бумажку. По лицу Матроса прошла нервная судорога. Он подошел к пленнику и прошипел:

— Из-за такой сучары, как ты… На этот раз бил он яростно, не обращая внимания, куда приходятся удары, лишь бы бить побольнее. Перед глазами Соболева поплыли красные круги. В голове пронеслось: рано радовался, из этой переделки не выбраться. И мелькнула обжигающая мысль: а что чувствовал в . свой последний миг парень, которого они убили? Неожиданно нахлынуло раскаяние, ощущение неизгладимой вины за отнятую жизнь.

— Хватит, Матрос, — щелкнул пальцами Гвоздь, будто •отгоняя сторожевую собаку. Но собака эта была бешеная.

— Падла, — Матрос на секунду замер, кивнул, напоследок размахнулся и со всей силы ударил механика кулаком в грудь.

Соболев отлетел на несколько шагов, ноги его заплелись, и он, споткнувшись, полетел на пол. При падении головой ударился об острый угол верстака… Умер он сразу.

 

Глава восемнадцатая

ОХОТНИКИ

Сева вздрогнул от стука в окно.

— Вот придурок, — прошептал он. В стекло комнаты скреблась швабра.

— Стекло разобьешь! — крикнул Сева, открывая дверь и выходя на балкон.

— Я к-кричу, а т-ты не слышишь, — Лобзик заикался. Представлял он собой жалкое зрелище — худой, в чем только жизнь держится, бледный. Но, как писали его приятели на стене в подъезде, «тяжела жизнь наркомана».

— Тебе чего?

— Д-дай уксусу.

— Зачем? ,

— Н-надо.

— Опять чтотто варишь? .

— Оп-пять.

Сева принес с кухни стаканчик с уксусом.

— Эт-та, спасибо. Сева, завтра зах-ходи. У меня р-ре-бята будут. Девочки. Сам п-понимаешь.

— Понимаю. Как-нибудь зайду.

Лобзику было восемнадцать. С тринадцати он нюхал дихлофос. С четырнадцати — курил анашу. С пятнадцати сел на иглу и употреблял «винт». У него постоянно собирались наркоманские тусовки. Сева как-то раз был там. Ему вкатили в вену несколько кубиков темной жидкости, после чего он чуть не умер. И сообразил больше этим не заниматься.

— Иди, поешь, — крикнула мать с кухни.

— Не хочу. Потом.

— Иди. Потом не буду кормить.

Как раз выдался промежуток между «Санта-Барба-рой» и индийским фильмом. Полгода назад на трикотажной фабрике, где много лет трудилась мать, работников отправили в бессрочный отпуск. Теперь мать смотрела большинство сериалов, которые шли по телевизору, покупала газету «Звезды телесериалов», стала относиться ко всему окружающему гораздо спокойнее, чем раньше. Иногда в гости приходили ее сестры или подруги, и они могли часами обсуждать героев-латиноамериканцев, так что создавалось впечатление, будто они сплетничают о собственных родственниках. Севу это раздражало. Он совершенно не понимал, как люди смотрят такую чушь, когда дома есть видеомагнитофон, по которому можно в пятый раз насладиться новыми «Звездными войнами» или старым «Универсальным солдатом».

Сева наспех — кусок с трудом лез в горло — проглотил картошку с мясом и отправился к себе в комнату. Вновь и вновь мысли крутились вокруг сцены, которую он только что наблюдал у гаража. Что происходит? Что делать? Сева не знал.

Поужинав, он лег на кровать, прикрыл глаза и провалился в дрему. Прошло три часа. Он потянулся к выключателю, но передумал. В полумраке было спокойнее и уютнее.

С улицы донесся звук подъезжающей машины. Сева встал, выглянула окно. На площадку, где стояло несколько автомобилей, принадлежащих жителям дома, заруливала белая «Волга»…

— Ух ты, бли-ин, — прошептал Сева…

— Нам Всеволода Гарбузова, — донесся из прихожей громкий голос. — Нужен… Ничего, что спит… Мы из прокуратуры… Пойдемте посмотрим.

Медлить Сева не стал. Он натянул кожаную куртку, карман которой оттягивала новая записная книжка, распахнул дверь на балкон, посмотрел вниз. Четвертый этаж. Не прыгать же.

— Ой, бли-ин, — снова протянул он, зажмурив глаза, перемахнул на соседний балкон. Под ложечкой засосало. Он боялся высоты.

Надавил на балконную дверь. Незаперта!.. В большой комнате на полу, закатив глаза, лежала еле дышащая, голая по пояс девчонка лет двадцати. Горящая лампа освещала ее зеленоватую кожу. В углу скорчился Лобзик. Он часто дышал, около него валялись шприцы и жгут. На Севу они не обратили никакого внимания. Они витали в космосе.

Сева посмотрел в глазок. Дверь его квартиры была закрыта. Значит, гости еще внутри. Распахнув дверь, он бросился сломя голову вниз…

Дыхание спирало. Бок болел. Воздух со свистом вырывался из легких. Сева никогда не был отменным бегуном. Сейчас он поставил свой личный рекорд. До поселка «Госконюшня» он добрался за пятнадцать минут. Вот и «Чапаев-стрит» — длинная череда небольших домишек, скрывающихся за покосившимися заборами — самый покосившийся у Мухтара Гулиева. Сева отодвинул защелку, распахнул калитку. Байкал хотел залиться хриплым, истошным лаем, но, узнав старого знакомого, шмыгнул в будку.

На стук в дверь открыла недовольная заспанная Нинка.

Женщина она была скандальная, грубая, день и ночь вместе с маманей «грызла» Гулиева. Правда, и тот был хорош — большой любитель пьяных дебошей.

— Где Мухтар? — через силу выдавил запыхавшийся Сева.

— Спит твой Мухтар, зараза он гнилая! Плыви отсюда.

Совсем очумел, дня ему мало.

Она попыталась закрыть дверь, но Сева поставил руку. — Да ты… — он глубоко вздохнул, намереваясь сказать что-то колкое и обидное, но лишь крикнул. — Ну-ка, зови его! Не то всем нам будет, блин, шторм на девять баллов, — всплыло из глубин сознания красивое выражение.

— Ох, какой страшный… Иди, сам попробуй добудиться.

Нинка включила в коридоре свет, под глазом у нее сиял синяк — след недавнего скандала.

Сева растолкал мычащего и ругающегося сквозь сон Гулиева. Тот продрал глаза и непонимающе уставился на приятеля.

— Тебе чего, придурок?

— Мухтар, ко мне приходили…

 

Глава девятнадцатая

«ОПЕРАТИВНАЯ ГРУППА, НА ВЫЕЗД!»

Косарев дежурил по отделу. Это означало выезды в течение суток на все трупы по области, где может быть намек на криминал. Пока дежурство было спокойным, если не считать поездки на Пятую Парковую улицу ночью. Там в подвале обнаружили труп бомжа. Пожилой бродяга прожил в подъезде несколько месяцев, потом перестал попадаться на глаза, и все решили, что он сорвался к новым местам, как перелетная птица. А он лежал, завалившись за трубами теплоцентрали, в окружении такого количества пустых бутылок, содержимым которых можно было бы упоить до белой горячки полдома. Последние месяцы своей жизни бомж провел как в раю, не отказывая себе в выпивке.

Косарев еще не видел такого. Многомесячный труп не разложился, а мумифицировался, превратился в некое подобие папье-маше. Как фараон — хоть сейчас в музей сдавай.

— Бывает же, — покачал головой Косарев, вместе с медиком осматривая труп и не замечая на нем следов насильственной смерти.

— Наверно, от перепоя лапти откинул, — сказал судебный медик. — Дела не будет.

— Ты будешь вскрывать? — спросил Косарев.

— Нет. Без меня есть кому…

Проведя полночи за этим занятием, Косарев спать уже не хотел. Он выпил крепкого чая и чувствовал себя более-менее нормально.

В коридорах управления застучали женские каблуки, зашаркали форменные ботинки, послышались голоса, захлопали двери. Начинался новый рабочий день.

Косарев, развалившись в кресле, читал материалы оперативного дела по убийству очередного отморозка — восемнадцатилетнего бойца из группировки «зеленых» и его любовницу взорвали гранатой Ф-1, которую подбросили через окно прямо на ложе любви.

— Ясно, — вздохнул Косарев. Как пить дать, грохнули бойцы из конкурирующей группировки — «разгуляевцы». У «зеленых» и «разгуляевцев» война идет уже который месяц. Что они делят — никто не знает. Но бьют друг друга методично и четко. Такие убийства раскрываются с трудом. А здесь вообще получалась комедия. Косарев вышел на убийцу первого павшего «разгуляевца», приехал с омоновцами его брать и застал еще теплый труп злодея. Возбудили дело уже по этому убийству. Пока установили нового убийцу, его тоже успели расхлопать. Потом установили следующего убийцу — с тем же результатом.

Ну и так далее. Так уже получалось, что до момента задержания киллеры не доживали. Ничего не попишешь — жесткая борьба, закон джунглей.

Косарев взял авторучку, вписал в план оперативно-розыскных мероприятий очередной пункт. Щелкнул пальцем по носу стоящего на столе сиреневого металлического пингвиненка. Сиреневых пингвинов не бывает, поэтому Косарев подозревал, что и не пингвин это вовсе, а какая-то загадочная птица. Этой игрушке много лет, побывала она с ним и в Афганистане, и на Севере.

Пингвин не был талисманом. В талисманы Косарев не верил, поскольку многих знакомых ему людей они не сберегли.

Однако можно было допустить, что сиреневый пингвин отгоняет-таки от него и от тесного, заставленного столами, стульями, несгораемыми шкафами кабинета злых духов.

— С Алексеичем беседуешь? — спросил, заходя в кабинет, майор Мартынов. Алексеичем он прозвал пингвина за его внешнее сходство с заместителем начальника областного угрозыска.

— Убийство Сталлоне пытаюсь раскрыть на кончике пера.

— Не напрягайся без нужды, — Мартынов, отдуваясь и пыхтя, как паровоз, что неудивительно при его ста пяти килограммах веса, плюхнулся на стул и вытер лоб. — Скоро «зеленые» и «разгуляевцы» друг друга под корень выведут…

— Ага. И на их место влезут казанцы. Конца и края этому не видно.

— Что ты хочешь. Неуничтожимость мирового зла.

— Когда они друг друга мочат — это их не пугает. На место одного отморозка еще пятеро придут. Пацанва еще в школе мечтает бандитами стать. А вот когда мы их мочить начнем — тут они быстро по щелям попрячутся. Поймут, что за них не шпана с соседней улицы взялась, которую на место можно поставить, а государство.

— Как же, начнем мы их мочить, — усмехнулся Мартынов. — Да и зачем? Если государству ничего не надо, почему у нас должна душа болеть ? Дело бандитов — убивать. Наше дело — ловить. А дело судей — пойманных отпускать. И все при делах… Ты мне лучше скажи, у тебя сотни три до зарплаты не найдется?

— Вчера же получка была, куда ты ее дел?

— Ох, лучше не вспоминать, — махнул рукой Мартынов. — Пришел домой, как положено порядочному отцу семейства, положил деньги на стол. Сидим со Светой на кухне, и чую я, что непорядок какой-то — дочки долго не слышно. Пошел посмотреть, а Леночка в туалете зарплату мою на мелкие клочки рвет и бросает. Прям в унитаз…

Не скажу, что все изничтожила. Сто рублей Осталось.

— А зачем порвала? — спросил Косарев, протягивая три сотенных бумажки.

— Не говорит. Три года всего, а упрямая. Может, бессребреницей растет, а?

— Может.

— Как ночь прошла?

— Мумию бомжа нашли. Кстати, — Косарев посмотрел на часы и потянулся к телефону, набрал номер. — Але. Бюро судебно-медицинских экспертиз? Кто вскрытие по неопознанному ночному трупу делал? А можно его к телефону?

— Граерман слушает, — послышался в трубке знакомый голос судебного медика.

— Иосиф, здоров. Косарев.

— А, привет. Надо чего или по-дружески звонишь?

— Надо по-дружески. Ты вскрытие неопознанного бича закончил?

— Ага.

— Акт не подготовил?

— Смеешься.

— Черкани хотя бы бумажку, что признаков насильственной смерти не имеется.

— Не имеется, да? — саркастически осведомился судмедэксперт.

— А что? — почуяв неладное, спросил Косарев.

— Что?! Вы привозите труп без головы, и заявляете, что нет признаков насильственной смерти!

— Как без головы? — опешил Косарев.

— Повторяю, без головы.

— Так, кажется, была голова.

— «Всадник без головы» читал? Так это вторая часть — «бомж без головы».

— Понятно.

Через полчаса Косарев был снова в подвале с замом по розыску отделения милиции.

— Вот она, — кивнул тот, носком ботинка выкатывая из-за трубы голову.

— Е-мое, — Косарев покачал головой.

— Санитары, когда грузили, она оторвалась — труп-то весь высох, хрупкий стал. И ненароком закатилась.

— Повезу Граерману. А то он с ума сойдет, — Косарев сунул голову в пакет…

Время близилось к семнадцати часам, и Косарев уже подумывал, что недоразумение с бомжом — последний сюрприз за сутки. Спокойное дежурство — это подарок. Только в последние годы таких подарков становится все меньше и меньше.

— Труп с признаками насильственной смерти в пригороде, — сообщил в семнадцать тридцать — за полчаса до окончания дежурства — дежурный по области.

— Полчаса подождать не могли, — поморщился Косарев.

— Беда не ждет, — глубокомысленно заметил дежурный, и Косарев мысленно послал его к чертям.

«Форд» — фургончик дежурной группы с полчаса крутился по проселочным дорогам, пока не выбрался к широкой просеке. Там уже стоял дежурный «УАЗик» Черняховского РОВД и «Жигули» его начальника, похожего на таксу, длинноносого с печальными глазами, подполковника лет тридцати пяти. За годы службы он поднабрался цинизма и язвительности и не уставал их демонстрировать.

— О, здорово, гроза злых чечен, — начальник РОВД хлопнул по плечу Косарева. Они вместе были в прошлом году в Чечне.

— Привет.

— Принимай по описи, — хмыкнул начальник отдела. — Красивое дело. Неопознанный труп. Кавказец. Зацепок — ноль. Документов — никаких. Раскроешь — отличишься.

— Вместе с твоими сыщиками. Чтоб не было как обычно в первые дни все работу изображают, а потом ни одного человека не найдешь, чтобы отработку жилсектора закончить, — произнес Косарев,

— Ты меня с кем-то спутал. Мои сыскари бьются над глухарями до последнего.

— Как труп нашли?

— Рабочие совхоза «Пролетарий» отыскали. Он был скрыт тонким слоем земли и ветками. Бродячие собаки, почуяв запах, разгребли, а рабочие их разогнали.

— Собаки?

— Их столько в последнее время развелось. Селяне боятся в лес ходить. Псы в стаи сбиваются, на людей начинают нападать.

— Интересное что-нибудь обнаружили при осмотре?

— Вон там, за кустами, — начальник РОВД показал рукой, — следы протектора. По ширине колеи — «Жигули». Может, на них жмурика этого и привезли?

— А, может, и не на них… Надо окрестных жителей насчет «Жигулей» поспрашивать.

— Поспрашиваем, не беспокойся.

— Давай-ка, поглядим на труп.

— Погляди, может, и узнаешь, — усмехнулся начальник отдела.

Труп лежал там, где его и обнаружили, дожидаясь судебного медика,

Косарев нагнулся над телом. Внимательно посмотрел на него. Трупные изменения уже коснулись лица, но неД .настолько сильно, чтобы его невозможно было опознать. Да Шрам над губой, черное родимое пятно на виске…

— Ну, что скажешь? — спросил начальник отдела. — Говорит тебе что-то оперативная смекалка?

— Говорит, — Косарев вытащил потертую записную книжку, с которой никогда не расставался, перелистнул ее. — Говорит, что это Бакир Бехбудович Керимов из Мингечаура…

 

Глава двадцатая

БЕСПЛОДНЫЕ ПОИСКИ

С Карданом получилась какая-то несуразица. Как ни крути, а получается, что курьера автомеханик убрал по заказу Матроса. Ведь все началось с той «девятки». А потом смерть Соболева. Не хотел его Матрос убивать, лишний труп совсем ни к чему. Лучше, если бы механик сам принес записную книжку. А потом можно было бы выбить из него деньги за доставленное беспокойство. Или отдать азербайджанцам, если те захотят посчитаться. Теперь ничего не поделаешь. Нужно, конечно, было держать себя в руках, но не получалось, хоть убей.

С головой у Матроса было не все в порядке — об этом ему часто говорили. Когда накатывала ярость, сдерживать он себя порой не мог, да и не старался, блаженно отдаваясь накатывающей жажде разрушения. Урки его за это уважали и побаивались, что помогало поставить себя на достойное место.

Когда в первый раз садился по «хулиганской» статье, следователь повел его на судебно-психиатрическую экспертизу.

Там люди в белых халатах полчаса терзали его глупыми вопросами типа: "что тяжелее, килограмм железа или килограмм воздуха? ", «не было ли среди родственников больных шизофренией?» Матрос, естественно, взорвался и обругал женщину-главврача с недобрым колючим взглядом. Та холодно посмотрела на него и процедила:

«Смотри, докричишься. В психушку запру — всю жизнь оттуда не выберешься». Тогда Матрос закрыл рот и больше не возражал, поскольку немало был наслышан о психиатрических больницах. В акте амбулаторной экспертизы врач каллиграфическим почерком вывела:

«…психопатия возбудимого круга. Вменяем, мог отдавать отчет своим действиям и руководить ими».

В тот роковой вечер ему, понятное дело, дешевле было бы не распускаться. Когда Гвоздь понял, что Соболев мертв, он поднял глаза на Матроса и голосом, от. которого мурашки поползли по коже, произнес:

— Матрос, ты найдешь записнуюкнижку и «дурь».

Не то…

Что скрывается за этим «не то», Матрос меньше всего хотел бы ощутить на собственной шкуре. Он слишком хорошо знал Гвоздя и имел понятие, насколько экономно тот бросается угрозами.

Труп Матрос и Киборг утопили в отстойнике около совхоза — это место они давно присмотрели на крайний случай. И случай этот появился. Потом двинули в Апрельск. Задача выглядела несложной — вызвать из квартиры этого пацана, отобрать у него книжку с телефоном Серафимы, оттаскать его за уши, чтоб не повадно было, и исчезнуть.

Позвонив в квартиру Севы, Матрос сунул его матери под нос красную книжечку, которую смастерил один его кореш. Смастерил не шибко качественно, но главное, что в глаза бросалась тисненая золотом надпись «Прокуратура России». На лохов действует безотказно.

Парня дома не оказалось. Из-под носа ускользнул. Перевернули всю комнату, осмотрели квартиру, но записной книжки не нашли. Хозяйка квартиры не понимала ничего, кроме того, что происходит наглый произвол.

— Вякнешь кому — всей семьей в тюряге сгниете, от имени прокурора обещаю, — Матрос положил в карман взятую с полки цветную фотографию Севы.

Гвоздь выслушал рассказ своих помощников и покачал головой.

— Эх, Матрос, если бы у тебя было столько мозгов, сколько гонора… Нужно было к этому, к Гулиеву ехать, выколотить из него все, что знает.

— Сейчас сделаем, — с готовностью кивнул Матрос.

— Я же говорю — голова у тебя пустая. Ночь же, весь поселок на ноги поднимешь. Завтра утром…

Утром, руля по омытым ночным дождем улицам, Матрос еще не знал, что неприятности для него только начинаются. Он надеялся на лучшее. А зря. В этот день фортуна не была намерена улыбаться ему.

 

Глава двадцать первая

ПОБЕГ

Вся Севина жизнь полетела кувырком. Он чувствовал себя так, как чувствует пилот в самолете, потерявшем управление.

Все рушится, небо и земля кувыркаются, а внизу пустынные скалы, о которые наверняка разобьешься.

В ту ночь Гулиев, выслушав рассказ Севы, всполошился и принял единственно возможное для перепутанного человека решение:

— Сматываемся.

Севе было неважно, кто приходил по их душу — милиция или кто-то еще. Вполне могло оказаться, что тот заказчик на «Жигули» — замаскированный милиционер, а в его кармане лежит бумага с печатью, по которой Севу и Гулиева надлежит арестовать за убийство, а затем расстрелять. А может быть, тип в желтой кожанке и его приятель и есть те, кем отрекомендовались с самого начала — обычные бандюги, по неизвестным причинам готовые разделаться с Соболевым и его подельниками. Предположений можно было строить сколько угодно, но одно Сева знал точно, куда ни кинь — везде клин. А потому решение Мухтара исчезнуть и схорониться где-нибудь до лучших времен он расценил как чрезвычайно мудрое и своевременное.

Бежать, скрыться… Но вот только куда бежать? Первую ночь худо-бедно прокантовались у Борисова, приятеля Гулиева.

А что дальше? Оставаться в Апрельске страшно, да и Борисов — человек ненадежный и болтливый, с ним связаться — все равно что объявление в газету дать.

Встав пораньше, Гулиев направился к ближайшей телефонной будке — благо по решению областных властей телефонные автоматы теперь работали бесплатно. Опасливо озираясь, он нервно накручивал телефонный диск и выслушивал от знакомых нецензурную брань и нелестные отзывы о «придурках, которые звонят в шесть утра». Впору уже было отчаяться, но на четвертом звонке повезло. Сонная Люська, терпеливо выслушав чушь о мифических кредиторах и «хреновой ситуации», зевнув, осведомилась:

— Дядьке моему «запор» на колеса поставишь?

— О чем разговор, ласточка моя! — опасаясь, как бы не спугнуть удачу, затараторил Гулиев. — «Мерседес» из него сделаю, как только проблемы свои улажу.

— Мои снова на север укатили, дача свободная. Живи уж. Только чтоб не мусорить, а то быстро в три шеи выгоню.

— Языком все буду вылизывать, голубушка моя!

— Мухтар, ты придуриваешься или всерьез?

— Куда серьезнее, кисонька…

 

Глава двадцать вторая

«ЖМУРИК» В ОТСТОЙНИКЕ

Мартынов на дежурстве сменил Косарева. Ему «повезло» на «приключения» побольше. Если быть точнее, то дежурство выдалось невероятно суетным. Да еще с такими выездами на такие преступления и происшествия, от которых оторопь брала.

Девятнадцать ноль-ноль — двойное самоубийство в Завадском районе.

Мужчина и женщина — оба бомжи — повесились на одной веревке, на которой сделали две петли. Что их толкнуло на такой шаг — об этом можно только гадать. Двадцать три часа — выезд в дом престарелых в Чудинском районе. Там восьмидесятилетний дедок, в прошлом особо опасный рецидивист, приревновал семидесятипятилетнюю даму сердца за то, что она нашла себе более молодого, которому едва только стукнуло семьдесят. На вечерней прогулке, вынырнув из кустов, отвергнутый поклонник порезал милующихся изменницу и соперника и отправил их в реанимацию с тяжкими телесными повреждениями.

— Все равно убью, — шипел старый рецидивист. — И его… И ее… — он поднял затуманенный взор на Мартынова и приглушенно сказал. — И тебя, ментовская сволочь…

Что на это ответить, Мартынов не нашелся. Он лишь подумал, что вроде немало видел, ко всему, кажется, привык, и все равно постоянно натыкаешься на что-то, не лезящее ни в какие рамки.

Визит в дом престарелых настроил его на грустные мысли о старости, тлене, о проходящих годах. Но долго предаваться ему этим размышлениям не дали.

— Труп у «Чаплыгинского», — сообщил дежурный в шесть тридцать утра.

— В Первомайском районе ?

— Да.

— Иду…

Труп убийцы кинули в отстойник около главной усадьбы агропромышленного предприятия «Чаплыгинский» — бывшего колхоза «Знамя труда». Труп, по задумке преступ — ников, должен был потонуть в вонючей жиже, да не получилось — он лишь погрузился туда и лег на решетку.

— Я сперва подумал, просто ботинок кто кинул. ан нет, — хитро прищурился пожилой местный пастух, — вижу, ботиночек-то на ноге. А потом глядь — а там спина, дерьмом облепленная. Ну, думаю, непорядок. Потонул кто-то.

— Молодец, папаша, — кивнул Мартынов. — Будет тебе грамота от МВД. — Так я завсегда. Ежели еще кого найду так сразу сообщу.

— Да, папаша, заходи почаще, ежели найдешь хмыкнул Мартынов.

— Не сумлевайся уж. Понятые — две тетки-доярки испуганно охали и кудахтали, когда проходил осмотр трупа. Что жертва не сама прыгнула в отстойник и не утопилась там — было видно сразу.

— Множественные телесные повреждения, — сообщил эксперт. — Причина смерти? Насильственная. Точнее скажу после вскрытия.

— Отлично. Значит, не по собственной воле в дерьме утопился, — Мартынов был раздражен и зол.

В карманах убитого было пусто. Ничего, что могло бы помочь установить личность. Неопознанный труп — это страшный сон опера.

Но труп из отстойника был неопознанным недолго. Его дактилоскопировали, и Информцентр областного УВД оперативно сообщил, что убитый по дактилоучетам значится как Роман Константинович Соболев, 1967 года рождения, в девяносто первом году осужденный Завадским райсудом за спекуляцию к году условно.

Мартынов понимал, что дело отпишут ему, поскольку убийство произошло в зоне его ответственности. Он грустно размышлял, насколько велики шансы у этого дела зависнуть. Примерно такие же мысли одолевали и Косарева, которому предстояло заниматься убийством Бакира Керимова.

Зрительная память у Косарева была отличная, а за эти годы азербайджанец практически не изменился. Да и воспоминания, которые получаешь в момент наивысшего нервного напряжения, в память забиваются накрепко. Поэтому он был уверен, что это именно Керимов.

По нему особых сдвигов не предвиделось. Косарев направил запрос по записанному у него в блокноте месту жительства Керимова, совершенно не надеясь на ответ.

Все-таки странная штука — судьба. Разве думал Косарев, записывая данные на чеченского наемника на заводе «Красный молот» в Грозном, что через пять лет он увидит его труп не на поле боя, а в своей родной области, где пока мир. Мир? Есть ли сейчас они в России, мирные места?

Косарев и Мартынов утром сидели в кабинете, наполняя бумагами заведенные дела оперативного учета по новым убийствам. Косарев печатал документ на расшатанной машинке, которую позаимствовал в соседнем кабинете у ребят из оперативно-розыскного отдела. Магистральная дорога компьютеризации пролегла в стороне от областного уголовного розыска. Вчера в кабинете сломалась единственная пишущая машинка, и теперь приходилось ходить с протянутой рукой по всему этажу.

Между тем продолжались странные узнавания.

— Але, — сказал Мартынов, подняв телефонную трубку.

— Это Граерман говорит. Живет такой эксперт.

— Только о тебе и думал. Что скажешь нового о причинах смерти Соболева?

— Я тебе могу сказать новое о самом Соболеве. Помнишь, у меня год назад машину увели.

— Это когда кастетом погладили?

— Ага… Так вот, кастетом меня приголубил Соболев.

— Да ты чего ?! Не обознался ?

— Запомнил я его лицо. Хорошо запомнил. Он.

— Интересно. Очень интересно…

— Что случилось? — спросил Косарев, глядя на озабоченное лицо своего приятеля.

— Этот «жмурик» — ну Соболев который. Так он, родимый, в прошлом году Граермана грабанул. Машину взял. Помнишь, какой шум тогда Иосик поднял.

— Такое не забудешь. Вот тебе версия — разборки вокруг теневого автобизнеса… Вообще, что у тебя с этим делом?

— Пока ничего. Родственники Соболева — тетки и дядьки, ничего ни о чем не знают. В квартире жил один — жена бросила три года назад — ушла к жокею с городского ипподрома.

— Чего только не бывает.

— Квартиру осмотрели. Гараж — в нем две машины, запчасти, куча барахла. И… И кастет.

— Которым и шарахнули Граермана.

— Может быть.

— Что у него за машины в гараже ? — спросил Косарев. Оперативники Черняховского РОВД при опросе местных жителей узнали, что в день убийства в окрестностях крутилась синяя «девятка». Поэтому любые известия об автомобилях вызывали у него живой интерес.

— Белая «четверка» — она принадлежала самому Соболеву. И синяя «девятка». Я сперва подумал — кто-то чинить отдал. Но теперь допускаю, что краденая. Надо ее технарям показать на предмет перебива номеров.

— «Девятка» синяя, — кивнул Косарев. — Чего ты " раньше не сказал?

— А чего ты раньше не спросил? В чем дело-то? Косарев объяснил.

— Ты что, думаешь, оба убийства связаны? — спросил Мартынов.

— А почему им не быть связанными?

— С самого начала об этом думали. Но разница в дате наступления смерти — более суток. Да и найдены трупы в разных концах области.

— Но машина-то одна, — хлопнул в ладони Косарев.

— С чего ты взял? Мало «девяток», что ли?

— Синий цвет не такой частый. Кстати, проверить версию легко. Мы изъяли с места происшествия гипсовый слепок со следа протектора. Сравним с покрышками машины из гаража Соболева. И сразу все встанет на свои места.

 

Глава двадцать третья

КРУТОЙ ОБЛОМ

Поселок «Госконюшня» нашли без труда. У пенсионеров, гревшихся на солнышке, Матрос узнал, что Мухтар Гулиев «живет с Нинкой-стервозиной и с тещей-ведьмой, от которой один толк: самогон варит и доброму люду продает».

Когда Киборг и Матрос подходили к покосившейся «избушке на курьих ножках», оттуда вышла и неторопливо направилась вдоль улицы толстенная женщина в цветастом платье.

— По-моему, это та самая, — сказал Матрос. Они бросились за ней. Матрос взял ее ласково, за локоть и елейным голосом произнес:

— Ниночка, постой.

— Э, ты кто такой? — покосилась на него Нинка. — Грабли-то убери.

— Тихо, голубушка. Мне твой муж нужен. Дома он? — Нет его, голубок. г — Пошли, поглядим.

— Чего? Плыви отседова, пьянь подзаборная, курсом на северо-юг.

— Ты, слониха жирная, — Матрос сильнее сжал ее локоть одной рукой, а другой вытащил из кармана кнопочный нож, и лезвие прижалось к обтянутому материей Телу. — Брюхо твое в момент препарирую!

Глаза ее забегали. Сначала она хотела завизжать, облаять этого нахалюгу в кожанке, но, увидев нож, прикусила язык. Хоть и маловероятно, что средь бела дня этот прощелыга надумает пустить его в ход, но кто знает, что у него на уме.

— Взвизгнешь — пришью, — будто читая ее мысли, прошипел Матрос. — Будешь тихой, как мышка, отпустим. Не трясись.

— Ладно, голубок, пошли, — подойдя к своему забору, она распахнула калитку и прикрикнула. — Байкал, свои!

Вскоре Матрос, к разочарованию своему, убедился, что Гулиева нет дома. Плюхнувшись на незастеленную кровать, грубо спросил:

— Где он?

— С Севкой куда-то отчалил, — шмыгнула неожиданно носом Нинка.

— Не реви, слониха. Лучше подумай, где он может быть.

— Да кабы я знала…

 

Глава двадцать четвертая

ЯВЛЕНИЕ КОНКУРЕНТОВ

Косарев повернул ключ, двигатель натужно заурчал, но не завелся.

— Что, не пашет твой БМП? — с участием произнес Мартынов.

БМП — так в отделе все называли зеленые, потрепанные, будто побывавшие в боевых действиях, «Жигули» одиннадцатой модели — собственность Косарева.

— Может, подтолкнуть? Прямо до Апрельска.

— Побереги силы, — нахмурился Косарев, повернул еще раз ключ, включил скорость и выжал акселератор так, что машина, подобно вспуганному джейрану, сорвалась с места. Мартынов стукнулся головой о подголовник и чертыхнулся…

Сыщики хотели повидаться с людьми, входящими в круг знакомых Соболева. Райотдельские оперативники установили, что в гараже крутились постоянно двое — Всеволод Гарбузов и Мухтар Гулиев. Косарев уже прикидывал, на сколько преступлений их удастся раскрутить после первого допроса.

Допрашивать Косарев умел. Мало кто мог выдержать его напор, больше похожий на артиллерийскую подготовку. Ясно, что в гараже обрабатывались похищенные машины. И трудно допустить, что Гарбузову и Гулиеву это было неизвестно. Наверняка одна шайка-лейка.

— Возьмем Гулиева — и на опознание к Граерману, — сказал Косарев. — Наверняка он и был тем вторым, с кем разбойничал Соболев.

— Да, похоже.

— Лишь бы местные опера не спугнули их.

— Будем надеяться…

Мартынов пригородный городишко Апрельск знал неплохо и показал, куда ехать. За фабрикой игрушек — местным промышленным «гигантом», ныне простаивающем, — поворот.

Дальше — мимо недостроенного культурного центра «Прогресс», возводившегося уже восемь лет, перед которым возвышалась фигура Музы болотно-зеленого цвета. Может, она и должна была напоминать замордованным невыплатой зарплаты, безденежьем, безработицей, сумасшествием перестроечных и постперестроечных голодно-свободных лет, утонувшим в беспробудном пьянстве и безысходности, в никчемных заботах и мексиканских телесериалах жителям о чем — то возвышенном и прекрасном. Однако больше статуя напоминала не Музу, а утопившуюся от тоски гипсовую девушку с веслом, выуженную рыбаками и сразу возведенную на пьедестал.

— За статуей направо. Там, где универсам, во двор, как опытный лоцман, указывал Мартынов.

Дверь открыла поблекшая полная женщина с тусклыми, настороженными глазами. Из большой комнаты доносились звуки работающего телевизора: «Луиза, как ты могла не сказать, что это наш ребенок?»

— Нам бы Всеволода Гарбузова, — сказал Косарев.

— Нет его, — напряженно и неприветливо сказала женщина.

— Подполковник Косарев, областной уголовный розыск, — он показал удостоверение и прошел в квартиру.

— Что же это делается? Что вы все от сынули моего хотите? — всплеснула руками женщина, в ее голосе послышались базарные нотки.

— А кто и что еще от него хочет? — осведомился Косарев, окидывая взглядом заставленную безвкусной и дорогой мебелью, заваленную хрусталем и безделушками квартиру.

— Да еще двое, такие же, как вы, приходили. Из прокуратуры, с неудовольствием произнесла женщина. — Везде бандиты, матерщинники, на милицию вся надежда, а вы, оказывается, сами не лучше! Ворвались, всю комнату Севы вверх дном перевернули. Я даже пригрозила начальству написать, а один из них, нахальный, знаете, чего говорит? Ох, ну и нахальный… Говорит: жалуйся, всю семью тогда пересажаем. Мол, прокурор обещал… Ох, ну милиция пошла.

— Не милиция, а прокуратура. Кстати, почему вы решили, что они из прокуратуры? — спросил Мартынов, усаживаясь на стул.

— Документ показали.

— Такой? — Косарев продемонстрировал свое удостоверение.

— Похож, но фотография с другой стороны была.

— Ясно. Как они выглядели?

Женщина нехотя и довольно сумбурно описала визитеров.

Больше ничего заслуживающего внимания узнать не удалось.

— А где сын может быть?

— Когда муж в рейсе, он от рук совсем отбивается. У Соболева своего. Или у Мухтара Гулиева. Да что он натворил-то?

— Ничего страшного. Просто поговорить надо. Если появится — вот телефон. Пусть позвонит. Ему самому лучше будет…

Косарев опять с трудом завел двигатель и тронул «БМП» с места. Прямо под колеса кидалась ребятня, которая гоняла по двору, так что приходилось ехать осторожно.

— «Таинственные соперники — тайна пещеры Лихтвейса», — так, кажется, говаривал Остап Бендер? — Мартынов заразительно зевнул. — Кто они такие? И чего квартиру перерыли ?

— Что не из прокуратуры — это несомненно, — сказал Косарев.

— Двигаем на «Госконюшню» к Гулиеву. Может, из него чего вытянем…

Дом Гулиева выглядел чрезвычайно запущенным. Косарев распахнул калитку, на него, заливаясь злобным лаем, рванулась с цепи большая грязно-белая дворняга. Затем на пороге появилась черноволосая, в безвкусном цветастом платье толстая женщина. Хмурому выражению ее лица вполне соответствовал синяк под левым глазом.

— Чего собаку пугаешь?

— Поговорить надо. Милиция, — Косарев продемонстрировал удостоверение.

Красная книжечка смутила хозяйку дома лишь на миг. В ее глазах даже мелькнул испуг, но она быстро взяла себя в руки и звонко завопила:

— Ну и че? Ты энтот, как его — ордер неси, тогда заходь. А сейчас нечего собачонку пугать!

Косарев зашел за калитку, собака вновь с лаем рванулась на него, но достать не могла из-за короткой цепи.

— Слышь, хозяйка, — ледяным голосом произнес он. — Убери своего волкодава, не то пристрелю его к чертовой матери. И не наглей — не то другой разговор будет.

В этом человеке, которого Нинка видела впервые, было нечто пугающее и не вызывавшее желания встречаться с ним вновь. От него исходила сковывающая холодная энергия.

«Прям Кашпировский», — подумала она и недовольно махнула пухлой рукой, которую стягивал дешевый браслетик:

— Ладно, проходите.

В тесном коридорчике Нинка протиснулась бочком в комнату, пытаясь что-то заслонить от гостей. Косарев рассмотрел наполненную мутной жидкостью двадцатилитровую бутыль. Наверняка самогон. Это объясняло недружелюбный прием, оказанный милиции.

— Где мужик твой? — спросил Косарев, быстро и бесцеремонно осмотревший все помещение. Он уселся на шатающийся стул в крохотной кухне с облупившейся краской на стенах И потолке. Прямо над раковиной с яркого плаката томно взирала полуголая Мадонна.

— Кто ж знает, где муженек мой, — непривычно вежливо и спокойно, сама удивляясь себе, произнесла Нинка. — Он же дурной. Прибежал к нему этот Севка шебутной, прям посреди ночи поднял, вместе и отвалили. Больше их не видела… Сразу он всем понадобился. Тут двое каких-то паскудников приходили. Тоже Мухтара искали.

— Один огромный, на обезьяну похож, другой смазливый, в кожаной куртке, в золоте? — подал голос Мартынов, продолжавший позевывать.

— Ну да, милиция все знает, — Нинкин голос теперь был заискивающим и угодливым.

— Где все-таки муженек твой может быть?

— Или у Соболева, или у девок своих. Кобель же. У Лидки, а может, еще у кого. Что я их, всех, что ли, знаю? Интереса нет.

Задав еще несколько вопросов, Косарев встал. В коридорчике он рукой смахнул с полки бутыль, успев отскочить, чтобы не забрызгаться. Усмехнувшись, пожал плечами.

— Неудобно получилось…

 

Глава двадцать пятая

СЛЕД ДЛЯ БРАТВЫ

— Гвоздь, тут проблемы, — сказал Матрос.

— Ну.

— Из Москвы рок-группа «Бархан» на гастроли приезжает.

Братва подмосковная просила встретить, досуг организовать. Их по всей России уважают.

— Рок-группа? — переспросил Гвоздь, снимая Полосатика с колен.

— Ага. Хорошая группа. Душевные песни поют. Молодняк дохнет по ней.

— «Бархан»?

— Ага.

— Слушай, ты, полудурочный, — Гвоздь встал и подошел к сидящему в кресле Матросу, наклонился над ним. — Ты в шоу-мены решил пойти? Я тебя отпущу. Через морг.

— Да я ничего, Гвоздь, просто братва просила…

— Где «порошок»? Где мальчишка?.: Я тебе такой концерт устрою, поганец! Матрос побледнел.

— Когда будет товар?

— Мы ищем. Ты же знаешь.

— Быстрее ищите. У тебя десятки уродов под ружьем. Они что, только и умеют, что мышцы качать и пиво немецкое в банях жрать?! Ты знаешь, какой день сегодня?

— Вторник?

— А ты знаешь, сколько нам времени осталось до передачи товара?

— Немного.

— А ты знаешь, что до этого времени мы нигде столько «порошка» на замену не найдем?

— Но мы же не виноваты. Можно все стрелки на азеров перевести. Они товар не доставили.

— Умно-то как… Матрос, твоя вина во всем. Ты мастера убил. Тебе отвечать. А как отвечают у меня — ты знаешь.

— Но…

— Матрос. Работай. Землю носом рой. В горло вцепляйся. Но чтобы «порошок» был.

Матрос напряженно думал. Выбить деньги у несговорчивых фраеров, провернуть лихое дело — тут у него шарики в голове крутятся. Но как найти человека в Апрельске? Лезть в каждый подвал и квартиру? А если двинул Сева в областной центр, сюда, чтобы раствориться среди полутора миллионов человек? Ехать-то недалеко, пятнадцать километров. Или подался в дальние края? Да и при нем ли записная книжка? Есть ли еще способ найти эту Серафиму, о которой ровным счетом ничего не известно.

— Осторожнее! — прикрикнул Киборг. — Еще одну тачку хочешь расколотить?

— Плевать, — зло кинул Матрос, сбрасывая скорость,

— И нас убьешь.

— Тоже плевать. Все равно нас Гвоздь порешит.

— Думаешь?

— Или мы его…

— Да ты чего?

— А ты не видишь, что с ним? Он же никогда голоса не повышал, даже когда с грузинами в зоне на Дальнем Востоке крутой разбор шел. Они горячились, финаря-ми трясли, а у Гвоздя ни один мускул не дрогнул. Где теперь они, те смельчаки? Гвоздь — это кобра ядовитая. Ты его еще не знаешь.

— Ладно тебе тоску наводить, — скривился Киборг, сжимая пудовый кулачище, одним ударом которого мог бы уложить трех Гвоздей.

— Я не навожу. Она сама идет, тоска.

— Гвоздь прав — искать надо.

— А мы не искали?

Матрос размножил фотографии Севы и Гулиева, снял с точек людей и послал на поиски, перекрыл автостанции, вокзалы, аэропорт. В лучших традициях вестернов пообещал за них награду. Подключил сыскарей из «Барса» — там работало несколько бывших ментов, которые толк в этом деле знали.

Обшарили весь Апрельск. Додумался он и до того, чтобы дать объявление в газету: «Серафима, позвони Бакиру», и оставил подставной номер. Без толку.

— Пойду, сигарет куплю.

Матрос остановился на пятачке перед «Универсамом». Магазин был давно закрыт, но старушки перед ним торговали сигаретами. Матрос вернулся в машину с пачкой «Явы» — импортные сигареты он принципиально не признавал.

— Будешь? — он протянул Киборгу пачку.

— Такую дрянь не курю.

— Ну и дурак.

Матрос резко разорвал пачку, вытащил неудачно, смяв, одну сигарету, выбросил в открытую дверцу. Вторую сигарету засунул в рот и начал зажигать спички. Они ломались, руки у Матроса дрожали все сильнее.

— Сучара… Вот сучара…

Он отбросил в порыве ярости коробок.

— Не мучайся, — Киборг протянул зажигалку «Ронсон».

Матрос щелкнул, появился язычок пламени. Прикурил. Яростно бросил зажигалку на асфальт, так, что она разлетелась на две части.

— Ты что делаешь? — с некоторой обидой произнес Киборг. — Вещь дорогая?

— Хер с ней!

— Спокойно, Матрос, — рассудительно произнес Киборг, которого тяжело пронять чем бы то ни было. Он обладал флегматичным темпераментом и не привык рвать на груди тельняшку, как его приятель. — Не буйствуй. Лучше думай, как выкручиваться.

— Как думать-то?

— Как? Головой своей думать. Башкой.

— Башкой? — Матрос хлопнул ладонью по сиденью. — А что, Киборг, может, ты и прав. Башка. Как же я забыл?

 

Глава двадцать шестая

СТАРЫЙ КАРМАННИК

Позавчера Башке исполнилось пятьдесят. Дата круглая. Но не было ни ломящегося от яств стола, ни славящих юбиляра тостов и богатых подарков. Он был непривычен к подобной торжественности и чувствовал бы себя в такой обстановке не слишком-то уютно.

Кличку Башка Сергей Александрович Карасев получил из-за своей большой головы. Впрочем, не она была важна в его работе, а чувствительные и ловкие пальцы. Он был карманником-асом. «Купцом пропалых вещей», как их в старые времена называли на Руси.

В принципе, работа карманника дурная, ею может заниматься кто угодно. Любой дурак, морально созревший для того, чтобы зарабатывать на кражах, способен протолкнуться в троллейбусе к зазевавшемуся гражданину или гражданке и запустить им в карман руку. Но весь фокус заключается в том, что на одном кармане много не возьмешь. Чтобы хорошо жить, надо воровать постоянно. И вот — тут лопух, отчаявшийся на такой шаг, попадется на третьей или четвертой краже, и не раз, сидя за колючей проволокой, подумает о том, как был не прав, ступив на эту стезю без достаточного образования и без заботы чутких наставников.

Другое дело карманник-профессионал. Он выходит на работу ежедневно. Он уверен в себе. Он знает, как определить в толпе денежного человека, как лучше притереться к нему, как выявить затесавшегося мента. Его пальцы тонки и чувствительны. Чаще всего он работает в какой-то избранной им, более близкой душе манере, имеет определенную специализацию. «Щипачи» выдергивают из карманов и сумок сограждан «пропа-лые» кошельки, «писаки» (или «технари») — режут их писками (заточенными пятаками) или бритвами с той же целью. «Трясуны» ловким движением незаметно выбивают кошельки. «Кроты» промышляют исключительно в метро, а «магазинщики» — в магазинах. Есть еще множество специализаций. Истинные профи срывают в день один карман и затаиваются в логове, чтобы на следующий день выйти на промысел. Они воруют, воруют и воруют.

После каждого удачного дельца Башка, работавший преимущественно на рынках и иногда заглядывавший в магазины, делал на шкафу зарубку, как Робинзон Крузо — только последний отмечал черточками на столбе не лихие дела, а дни своего пребывания на необитаемом острове. Однажды за период между отсидками Башка всего несколько зарубок не добрал до полутора тысяч.

Бывают карманники, которые не попадаются, как легендарный Махмуд. Он на протяжении тридцати лет ежедневно выходил «гнать коробку», то есть воровать на общественном транспорте, и не попался ни разу! Стоило «Семену» (оперу из отдела по борьбе с карманными кражами) зайти в троллейбус, — он мог быть в любом маскированом наряде, Махмуд выходил на первой же остановке. Для оперативно-поискового отдела он превратился в сущий кошмар. Он так и умер непобежденным.

Башка к таким уникумам не относился. Он садился постоянно. Как и большинство карманников. По количеству отсидок они всегда держали одно из первых мест. Недаром среди них до последних времен было больше всего воров в законе. Они жили всегда немножко обособленным миром, имели собственные общаки, проводили свои. сходки. С развитием гангстеризма на Руси авторитет и вес карманников в преступном мире сильно ослабли. Но среди настоящей, а не молодой, не нюхавшей зоны, братвы они до сих пор пользуются большим уважением.

Некоторые карманники умудряются неплохо разжиться — покупают машины и дома. У Башки, как у многих его собратьев, запросы были гораздо скромнее: выпил, закусил — и ладно. Но он чувствовал ответственность за родного человека — девяностолетнюю бабку, с которой жил в одной квартире и которой выпивки требовалось не меньше, чем ему самому.

Пьянство с каждым годом затягивало Башку все сильнее: лицо становилось краснее, силенок — меньше. Четвертую судимость получил уже с «нагрузкой» — принудлечением от алкоголизма. Вылечить, конечно, не вылечили, но кое-какой результат был достигнут. Надоело сидеть по тюрьмам, надоело «работать по карманам». И Башка решил «честно» трудиться на благо общества. Он, может, и раньше бы начал «честно» трудиться, да мешали законы об уголовной ответственности за тунеядство, тягостная необходимость иметь трудовую книжку. По нынешним же временам никого не интересует, работаешь ты или нет по трудовой книжке. Башка сменил род занятий…

Еще с утра он наглотался польской водки, которую притащили в скверик мужики. До дома дотащился еле-еле и сразу провалился в тяжелый сон. Разбудил его звонок в дверь.

За окнами было темно, и он не понимал — вечер на улице или раннее утро. Так настырно могла звонить лишь милиция или Гришка Шпиндель из соседнего подъезда, тоже постоянно озабоченный поисками, чего бы выпить или с кем.

Башка, покачиваясь, направился к двери, распахнул ее, протер глаза и в упор уставился на визитеров.

— О, Матрос, брат мой! — он сразу бросился обниматься.

Матрос поморщился. Если бы он так хорошо не знал старого карманника, то мог бы подумать, что тот искренне рад встрече.

Хозяин проводил гостей в большую комнату, стряхнул крошки со стульев и пригласил садиться.

— Располагайтесь, гости дорогие.

Башка проживал в просторной двухкомнатной квартире с высокими потолками и лепными карнизами. Запустил ее донельзя. Большая комната, где жил он сам, была обставлена весьма скудно — скрипучая кровать с солдатским одеялом, грязный, залитый портвейном стол, несколько стульев и покосившийся шкаф с зеркалом. На старомодном телевизоре «Рубин» стоял оклад от иконы. Святой лик заменяла мятая репродукция рублевской «Троицы». Саму икону загнала бабка, когда понадобились средства на выпивку, и, как человек набожный, до сих пор раскаивалась в этом, на коленях молила прощения у репродукции.

— Как, Башка, все карманы пылесосишь? — осведомился Матрос, вытаскивая из сумки бутылку итальянского «Каберне».

— Не, надоело. Я теперь самый что ни на есть законопослушный гражданин. Веду честную жизнь. На барахолке на «правом берегу» подрабатываю. Монголу-торгашу вещички помог дотащить — стольник. Вьетнамцу — две сотни. Пять дней поработал — полтора месяца можно жить.

— И пить, — кивнул Матрос.

— А куда же без этого ? Уважают Меня. Все знают, что я там промышляю. Ни одна паскуда конкурентная туда не сунется.

— И чего, хватает денег? — спросил Матрос, разливая вино по стаканам, которые Киборг, брезгливо морщась, тщательно, с мылом, отдраил в ванной.

— Матрос, я тебя не узнаю! Кому же хватает денег? Чем больше их, тем больше хочется! Сейчас, например, у меня финансовый кризис.

— Это как? — удивился Матрос.

— Смотрю в кошелек, а там — хер, — загоготал Башка и хлопнул Матроса по плечу. — Хорошо сказано, а?

— Годится, — поморщился Матрос.

— Расходы у меня, дружище, великоваты. Сам знаешь, сколько горючего жрет мой «ржавый мотор».

Башка опрокинул стакан, налил себе еще, а бутылку спрятала шкаф, пояснив:

— Бабусе остатки. Пусть порадуется. Кто же о ней, старой, еще позаботится.

— Да уж, такой внучек внимательный — радость на склоне лет, — Матрос вытащил из кармана хрустящую стодолларовую купюру. — Нового образца. Менять в банке не надо.

— Это мне что ли ? — Башка впился глазами в купюру.

— Соболева знаешь?

— Это который по машинам? Знаю. Ему за спекуляцию лет пять назад год условно дали.

— А Гулиева Мухтара? Всеволода Гарбузова?

— Знаю. Севка-то совсем малой, лет семнадцать. Вежливый, здоровается. Уважает меня.

— Мне этого малого найти надо. Он смылся куда-то. И срочно нужен. Получишь еще три таких же бумажки.

Матрос знал, к кому обратиться. Башка с его общительным характером и авторитетом ловкого вора знал все об Апрельске и его окрестностях: о жизни местных наркоманов, грабителей, убийц. А с Соболевым и Гарбузовым жил по соседству, так что ему и карты в руки. Башка посмотрел купюру на просвет.

— Ты еще на зуб попробуй, — посоветовал Матрос.

— Ладно. И не из-за денег, а токма лишь из душевного к тебе расположения, Матросик. Мы же друг друга уважаем. Так, брат мой?

— Узнаю, что динамишь…

— Ладно, ладно, не маленький…

К порученному делу Башка отнесся со всей ответственностью. Пришлось побегать, попотеть. Зато, когда вновь объявился Матрос, Башка небрежно протянул ему мятый тетрадный листок, исписанный корявым почерком.

— На даче у одной шлюхи они. Вот тебе адрес. Гони бабки…

 

Глава двадцать седьмая

«КАКИЕ ПОНТЫ ДЕРЖАЛИ!»

— Сереж, у тебя еще ста штук на мою бедность не найдется? — спросил Мартынов.

— Что, Леночка и мою сотню успела оприходовать?

— Нет. Жена софу купила.

— За стольник?

— Остальные теща дала.

— Ясно, — Косарев достал из кармана деньги.

— Уф, замотался.

— Конечно. Вон, утро дурное какое.

Утром Мартынова и Косарева подняли в ружье. Очередная мафиозная разборка — так им сказали. Часов в семь замдиректора электролампового завода, как всегда, бегал по набережной от инфаркта, и едва не прибежал к нему, застав жутковатую сцену. Из остановившейся с визгом тормозов иномарки выскочили двое, вытащили мешок, в котором по очертаниям угадывалось человеческое тело, бросили его в реку и умчались так же резко. Одно дело читать о таком в газетах и видеть по телевизору, и совсем другое — смотреть, как на твоих глазах топят какого-то несчастного в мутных и загрязненных промышленными отходами речных водах.

Подержавшись за вдруг занывшее сердце, замдиректора бросился к ближайшему телефону-автомату и вскоре давал показания начальнику районного уголовного розыска.

Выехавшая на место группа без труда нашла подтверждения словам свидетеля. На асфальте и на парапете были обнаружены капельки крови.

— Ясно, запороли и сбросили, — кивнул начальник уголовного розыска. — Машина-то какая была?

— Синяя «Дуди», а вот номер не припомню. Знаете, не до этого как-то было, — свидетель вновь схватился за сердце.

— Понимаю, понимаю, — кивнул начальник розыска, накручивая телефон начальника областного убойного отдела.

Последний подключил к раскрытию всех свободных людей. Убийство с реальными зацепками — синюю «Ауди» в городе найти можно. Приметы преступников имеются. Найдешь убийц в течение суток — честь и хвала доблестным сотрудникам областного угрозыска!

Косарев и эксперт из криминалистического отдела сидели со свидетелем, изображая на компьютере лица вскользь виденных негодяев. У замдиректора была хорошая зрительная память, и композиционный портрет получился хоть куда. Тем временем Мартынов намечал и организовывал мероприятия по розыску машины.

Водолазы, как обычно, лениво подкатили во второй половине дня.

— Где искать? — зевнув, осведомился бригадир.

— Тут, — сказал освободившийся к тому времени Косарев.

— Точнее.

— Куда точнее.

— Вам легко говорить. А под водой муть — ни черта не видно. Загадили реку-то.

— Загадили.

— Вот и я говорю — точнее надо. Через несколько минут водолазы подняли больше сверток и положили его на асфальт.

— Получайте ваш трупяк.

Судмедэксперт в резиновых перчатках осторожно развязал окровавленный сверток из холстины. Там был труп здоровенного дога.

Удачу опергруппы отметил сам начальник УВД. Он позвонил начальнику «убойного» отдела и сказал:

— Молодец. Раскрыл по горячим следам убийство собаки.

— Еще не до конца, — огрызнулся начальник отдела.

— Ну, с таким энтузиазмом быстро раскроешь.

— Спасибо за доверие, — вздохнул начальник отдела… Когда свистопляска закончилась, Мартынов и Косарев занялись делами насущными. Они сидели и кумекали над тем же вопросом, который волновал и Матроса, — где искать скрывшихся подельников Соболева.

— Наугад их можно сто лет искать, — сказал Косарев. — Скорее всего они у кого-то из своих корешей прячутся.

— Может быть, — пожал плечами Мартынов.

— Нужно подходы к апрелевской шантрапе искать.

— Опера апрелевские говорят, что нету них подходов к тусовке этого Мухтара и Севы.

— Они болваны и ничего не умеют, — отмахнулся Косарев. — Володя, ты же настоящий «Путилин». Ты всю шушеру знаешь. Придумай что-нибудь.

Мартынов работал в розыске почти с «детства» — с двадцати лет. Четырнадцать годков службы, опыт и отличная зрительная память снискали ему славу человека-компьютера.

Преступный мир он знал, пожалуй, лучше всех в отделе, не раз выручал при раскрытии опасных преступлений тем, что припоминал выход на какого-нибудь типа, который и давал необходимую информацию.

— Не знаю никого в Апрелевске. Хотя… О, елки-палки! — Мартынов с размаху хлопнул себя по лбу ладонью. — Башка!

Башку Мартынов знал хорошо. И карманник знал старшего оперуполномоченного тоже неплохо. А еще лучше знал, чем он ему обязан. Однажды на Башку хотели повесить убийство двоих его коллег по ремеслу. Их запороли по решению областного сходняка карманников, но Башка был к тому делу непричастен.

Выручил его Мартынов. А еще помнил Башка, что после этого был вынужден делиться сведениями строго конфиденциального характера. В результате этого бешеный Мамай, на совести которого было пять убийств, был пристрелен при задержании, а группа Балаянца, трясшая цеховиков и фарцовщиков, получила долгую «прописку» в местах лишения свободы. За подобные услуги уголовному розыску Башке полагалось наказание, вовсе не относящееся в преступном мире к разряду исключительных, — смерть.

Башка не получал с угрозыска денег — на рынке зарабатывал поболе, предпочитал хитрить и морочить милицию.

Но при нажиме из него можно было порой выдавить ценные сведения. Правда, беседовать он соглашался только с Мартыновым, никого другого не подпускал к себе на пушечный выстрел. И по обоюдному договору Мартынов обращался к старому карманнику лишь в исключительных случаях.

Узнав, кто такой Башка, Косарев недоверчиво пожал плечами:

— Думаешь, он может что-то знать?

— Не знает, так узнает. Такой жучок и проныра, каких поискать… Загружаемся в «БМП» — и понеслись…

Когда зеленые «Жигули» остановились у добротного восьмиэтажного дома пятидесятых годов — их в народе именуют генеральскими, — Косарев удивился:

— Этот ханыга в таком доме проживает?

— Ну да. Тут еще глава администрации и директор «почтового ящика» живут. Это опера в хрущобах ютятся, а карманнику не положено.

На звонок в дверь долго никто не открывал. Наконец послышались шаркающие шаги.

— О, Владимир Андреевич, как я рад тебя видеть! Башка покачивался, от него несло перегаром, под глазами лежали синие тени. Он попытался придать своему помятому лицу счастливое выражение.

— Привет, Башка.

— А товарища твоего что-то не узнаю.

— Еще узнаешь, — успокоил его Косарев. В комнате, пригласив незваных гостей сесть, Башка как бы невзначай положил газету на край стола. Мартынов заметил этот маневр, приподнял газету и ткнул пальцем в три хрустящих стодолларовых купюры нового образца.

— Откуда?

— Да так, отдают люди старые долги.

— Как живешь-то, Башка?

— Неплохо. Бабулька жива.

— Все так же пьет?

— Этим и держится.

— Все по карманам лазишь?

— Ни в коем случае.

Башка изложил ту же историю о барахолке, которую недавно рассказывал Матросу.

— Да, такие люди оставляют промысел. Скоро совсем профессия измельчает, — вздохнул Мартынов.

— Точно говоришь, товарищ начальник. Раньше какие люди были. Какие времена. Какие бригады сколачивали. Какие понты на гастролях держали.

— Было дело.

— Я ведь еще с Коротышкой Аденауэром работал.

Слышал о нем? .

— Как не слышать.

— Живая легенда!

Коротышка Аденауэр был всесоюзно известный вор-карлик. Братва использовала его в самых необычных ситуациях. Сажали в бидон из-под сметаны, чтобы он проник в магазин и отключил ночью сигнализацию. Посылали в коробках из-под почты. Но самое невероятное использование нашли ему карманники. Они клали его как младенца в коляску, совали ему в рот сигарету, он пыхтел ею, вокруг собиралась совершенно обалдевшая толпа, а в это время ловкие пальцы чистили карманы, и «писки» резали сумки. Это и называется «создать понт» — то есть собрать толпу для работы.

— Помощь твоя требуется, — сказал Мартынов. — Не откажешь?

— Как можно, — наигранно бодро отозвался Башка.

— Надобно одного человечка найти.

— Все кого-то ищут.

— Кто «все» ?

— Да так, к делу не относится. Кого искать? — спросил Башка, поднимаясь с кровати. Он плеснул себе в стакан воды из литровой банки с этикеткой «маринованные огурцы» и начал жадно глотать.

— Соседей твоих, — Мартынов положил на стол две фотографии. — Всеволода Гарбузова, и Марата Гулиева.

Башка поперхнулся и судорожно закашлялся. Откашлявшись, вытерев рукавом лицо и пряча глаза, он покачал головой:

— Я их плохо знаю. Где искать? Я человек старый, больной, всеми позабытый-позаброшенный.

— Не прибедняйся, Башка, а то у меня сейчас слезы на глаза навернутся, — усмехнулся Мартынов.

— Не, тут глухо. Хотя, конечно, можно попытаться, но я не гарантирую, потому что… — начал вяло тянуть волынку карманник, и стало понятно, что искать никого он не намерен.

— Значит, считай, что тебе не повезло, — негромко произнес Косарев.

— Это почему? — насторожился Башка, подумав, что этот человек ему не нравится. Похоже, он относится к худшей категории легавых — угрюмым фанатам. Такие, чтобы раскрутить дело и запихнуть какого-нибудь беднягу-урку за решетку, готовы земной шар перевернуть вверх тормашками.

— Потому что я человек трепливый, — Косарев вытащил сигарету, подошел к окну, распахнул форточку, чтобы проветрить комнату, и затянулся. — Могу невзначай проболтаться кому-нибудь о твоих подвигах на благо правосудия.

— Андреич, что он говорит? Это же западло! Мы же всегда с тобой по-человечески.

— Мне очень жаль. Я к тебе со всей душой, — развел руками Мартынов и, придвинувшись к Башке, прошептал. — Мой друг — человек иной породы. Его урки «душ-маном» прозвали. Зверь.

— О, Бог ты мой, — простонал Башка. — Хорошо, черт с вами. Буду работать, ничего не поделаешь.

Тут Косарев оторвался от окна, подошел к Башке и, смотря на него сверху вниз, приподнял двумя пальцами его подбородок.

— Слышь, Башка, не валяй дурака. Я вижу, что ты крутишь.

Башка отпрянул, прикусил губу и вздохнул.

— Ну ладно, знаю я, где они. Случайно узнал. На даче в Каменке. У одной девицы, — он назвал адрес.

— Поехали туда, Серег, — сказал Мартынов, поднимаясь.

У двери Косарев резко обернулся:

— Слушай, Володя, он же говорит не все. Башка, откуда ты все это знаешь?

— Ребята по случаю сказали.

— Не свисти.

— Ну хорошо, хорошо… Двое тут ими интересовались. Какой-то долг хотят истребовать. Я им Севу и нашел.

— Кто они?

— Матрос… Ну, Дудин. И Киборг — фамилию его я не знаю. Они вроде бы на Гвоздя работают. Ну, на Гвоздева. Уж его-то каждый пес знает.

— Ты им этот адрес отдал? — обеспокоенно спросил

Мартынов.

— Да, они за десять минут до вас отбыли туда. На белой «волжанке».

— Черт возьми, у них полчаса форы!..

 

Глава двадцать восьмая

В УБЕЖИЩЕ

Дача у люськиных родителей была не очень шикарная, но все-таки дача, а не какой-нибудь щитовой домишко, которых полно понастроили в разных садово-огородных товариществах.

Трехкомнатный, с застекленной верандой дом возвышался посреди участка в восемь соток, некогда считавшегося пределом мечтаний советского человека. Когда-то здесь была ведомственная вотчина электролампового завода, участки выделялись через местком, вокруг их распределения кипели шекспировские страсти и плелись изощренные интриги. Сегодня это место из-за близости города и обилия вокруг лесов, озер и живописных мест стало лакомым кусочком — сюда потянулись новые русские. Четыре участка напротив люськиной дачи скупил владелец сети магазинов бытовой техники и стройматериалов. Их расчистили от еще крепких, но никак не соответствовавших запросам нового хозяина домов и сараев. Что здесь будет — можно только гадать. Сначала территорию оградили высоким забором.

Потом там работал экскаватор, копая котлован. Затем активность строителей упала до нуля — поговаривали, на торгового магната ополчилась налоговая полиция. Но ходили и не менее авторитетные сплетни, что торгаш и полицейские достигнут консенсуса, строительство возобновится и вскоре тут будет возведено нечто такое, чему суждено поразить воображение всех городских дельцов. Правда, это будет нелегко, — поскольку выделиться среди городской «знати» сложно. Это было видно и по этому поселку, и по другим. Вон, хозяин ресторана «Арык» умудрился даже сарай сделать из кирпича, с башенкой и бойницей, а шпиль его дома возвышался над окружающими домами, подобно готическому собору.

Слева от люськиной дачи находился заросший участок с покосившимся крохотным домиком с заколоченными ставнями. Кому он принадлежал, куда делись его хозяева — Сева и Гулиев не знали и знать не хотели. И вообще им меньше всего хотелось лишний раз показываться на глаза людям. Но люди сами двинули к ним. Первым заявился суровый бородатый полупьяный тип, отрекомендовавшийся заместителем председателя кооператива и спросил, что они тут делают.

Гулиев протянул написанную Люськой бумагу, а потом предложил немножко отметить новоселье. Расставались с зампредседателя они лучшими друзьями. Тот обещал заглянуть еще. Чуть позже заявился молодой хмурый парень и заявил:

— Я соседний участок охраняю. Там стройматериалы. Не дай Бог что сопрете.

— О чем ты, родимый? — слезливо и пьяно воскликнул Гулиев. — Садись с нами, пить будем.

— Я на службе, — угрюмо ответил сторож, но по тому, как загорелись его глаза, было видно, что выпить ему хочется. И что выпить он вовсе не дурак. Наконец, он опустошил пару стаканов и под дружественные похлопывания со стороны Мухтара по плечам и спине ушел вполне довольный и жизнью, и новыми соседями.

— Нормальные мужики тут живут, — говорил вечером Гулиев. — Наш народ.

— А заложат? — нахмурился Сева.

— Не нервируй меня, — отмахнулся Гулиев, повалился на кровать и тут же захрапел.

Просиживать день и ночь напролет безвылазно на даче и бояться лишний раз высунуть нос — это была пытка скукой и неопределенностью. Из развлечений имелись лишь радио да кипа старых газет и журналов. Но Сева меньше всего думал о развлечениях. Он никак не мог окончательно освободиться от оцепенения и страха. Сегодняшнее существование, вдали от всех, вполне устраивало его. Ему казалось, что он может прожить так всю жизнь. Лишь бы забыть об убийстве, о пропасти, разверзшейся у него под ногами.

Гулиев же вскоре вошел в привычную колею. Ему это оказалось совсем нетрудно. По соседству с дачным товариществом раскинулся поселок Новооктябрьский. В старорежимные времена он именовался селом Могильным. А в перестройку его переименовать обратно забыли. До сих пор жителей именовали могильщиками. В Новооктябрьском-Могильном Гулиев отыскал бабку-самогонщицу, у которой купил две бутылки с огненной водой — все дешевле, чем затовариваться в магазинах. Да и водке Гулиев по каким-то своим извращенным вкусам предпочитал чистый самогон. На три дня хватило, но потом снова начала мучить жажда.

— Веди себя хорошо, дверь никому не открывай, спичек не жги, — шутливо погрозил Гулиев пальцем Севе. — А я — за нектаром.

Темнело. Загородную тишь нарушали лишь лай собак, шуршание крон деревьев, гудки далекой электрички да шум проносящихся по шоссе машин. Сева сидел в комнате, перелистывая, наверное, в десятый раз, журнал «Америка». Девочки в купальниках, небоскребы, рок — группы, сияющие лимузины — картинки с чужой, далекой «планеты». Сева завороженно всматривался в фотографию Лос-Анджелеса с птичьего полета. Картина будто гипнотизировала, и этот безмятежный покой, казалось, не может нарушить ничто…

— Стой, стрелять буду! Стоять, гад!

Сева как подброшенный вскочил от доносившихся с улицы криков. Потом послышались хлопки. Ошибиться невозможно — за окнами началась пальба.

Сева, пригибаясь, скользнул на веранду и выглянул из окна. Первый, кого он увидел, был парень в желтой кожанке — тот самый! Пригнувшись за яблоней, он палил в кого-то из пистолета. Выстрелы были не глухие, киношные, а сухие, резкие и очень громкие. Противника его Сева не видел. И видеть не хотел.

Дальше Сева не задумывался, что делает. Думать в таких случаях вредно. «Полундра, спасайся, кто может!» — кричат в подобных передрягах на флоте. Он перемахнул через подоконник, побежал, задев ногой смородиновый куст, растянулся на земле, но тут же вскочил и кинулся к сараю.

Услышал сзади хриплый нервный окрик «желтокурточника»:

— Стой, сопляк!

— Как же, нашли дурака. Остановится он — держи карман шире! Окрик только придал ускорение. У забора он оглянулся. Красавчик в желтой кожанке махал ему пистолетом. Прогремел еще один выстрел. Пуля с металлическим «вжик» пронеслась рядом с ухом, Сева понял, что стреляют в него, и следующая пуля может впиться в его тело, разрывая внутренности.

— У, блин, — вскрикнул Сева. В три прыжка он набрал приличную скорость и махом перепрыгнул через двухметровый забор, возведенный хозяином городских магазинов.

Сева помнил, что такие трюки их заставляли делать на полосе препятствий в ПТУ на уроках по начальной военной подготовке. И никогда ему не удавалось преодолеть препятствие. Но тогда, на уроках, ему не палили в спину.

Он пробежал огороженную территорию, едва не угодил в котлован, поскользнувшись на размякшей от вчерашнего дождя земле, потом больно ударился о плиту.

— Э, какого черта? — заорал выглянувший из будки сторож Тут послышался новый выстрел, и сторож исчез в будке. Теперь, гораздо менее проворно, с третьей попытки

Сева преодолел второй забор, за которым начинался заваленный мусором овраг, а дальше — лес. Спотыкаясь и падая, побежал по склону оврага, прислушиваясь к выстрелам. Потом он так и не смог вспомнить, сколько их было — два или десять…

 

Глава двадцать девятая

ОГНЕВОЙ КОНТАКТ

— Чертова хлопушка! — раздраженно воскликнул

Косарев, взмахнув пистолетом Макарова. Мартынов, обессилено прислонившийся к машине, вытирал носовым платком пот со лба и никак не мог отдышаться.

— Ну да… Такого давно не было. Уф…

— ПМ — оружие для женщин и инвалидов, — не мог успокоиться Косарев; — АКМ бы — из них обоих за три секунды сито было!

— Угомонись, берет зеленый. Уф… С тобой, воякой сумасшедшим, свяжешься — обязательно на приключения нарвешься… Уф, черт возьми, — Мартынов протер платком красную толстую шею. — Так до пенсии не дотянешь. Кто семью мою кормить будет?

— Государство.

— Ну да. Наше государство накормит… И самому пожить хочется. Уф..

— Нет, ну чертова хлопушка!..

Косареву было обидно. Ведь почти успели. ОтАпрель-ска до Каменки час езды, но, нарушая все правила дорожного движения, им удалось отыграть минут двадцать и прибыть почти вовремя. И улицу сразу нашли. Косарев едва успел затормозить — чуть не влетел в перегородившую дорогу траншею. Дальше пути не было.

И все-таки чуть-чуть опоздали. Белая «Волга» подъехала с другой стороны на минуту раньше.

«Волга» стояла за стройплощадкой, заваленной плитами, досками, ржавыми железяками. У калитки забора, за которым возвышался одноэтажный, островерхий домик, засунув руки в карманы, стоял здоровенный детина. Его приятель — красавчик в желтой кожанке, бодрым шагом направлялся к дому, держа правую руку под курткой.

Между оперативниками и бандитами было метров пятьдесят. Медлить нельзя. Неизвестно, что у этих ребят на уме. Может, они решили расхлопать обитателей этого дома. Косарев распахнул дверцу и бросился вперед. Красавчик обернулся. Он сразу понял, что за люди прибыли в зеленом «жигуле», выкинул вперед руку, которую держал под курткой. Раздался хлопок.

Косарев, побывавший не в одной подобной переделке, кинулся на влажную землю, угодил коленом в лужу, взметнув брызги, потом отполз за бетонную трубу. Мартынов необычайно проворно для своей комплекции распластался за машиной.

— Стой, стрелять буду! — крикнул Косарев. — Стоять, гад! Детина устремился к «Волге», а красавчик, приняв ковбойскую позу, обхватив пистолет двумя руками, принялся беспорядочно палить. Одна из пуль попала со звоном в дверцу «жигуленка».

— Во, гаденыши, — прошептал Мартынов, сжимая пистолет.

Перестрелка — дело дурацкое. Это не драка, где мало найдется ему равных. Свистнет пуля-дура — и конец. Высовываться не хотелось, но все-таки пришлось — посмотреть, как там Косарев. Вроде в порядке… Мартынов снова притиснулся к борту машины.

Косарев сперва на выстрелы не отвечал: на биссектрисе стрельбы метрах в ста был дачный домик, со стороны которого слышалась музыка. Уйдет в сторону пуля и угодит в какого-нибудь добропорядочного обывателя. И что тогда?

Взревел мотор. Детина сидел уже в белой «Волге» и давил на газ. Машина начала разворачиваться, забуксовала на месте, разбрызгивая колесами грязь.

Из окна веранды выскочил парень в черной куртке и бросился наутек. Красавчик выстрелил ему вслед, но беглец лихо перемахнул через бетонный забор соседнего участка.

Бандит сплюнул, еще раз выстрелил наобум в сторону Косарева и бросился к «Волге». Та уже выбралась из лужи. Красавчик на ходу запрыгнул в нее, и машина устремилась вперед.

Когда Косарев добежал до дороги, «Волга» была далеко. Зато палить можно было без опаски. Косарев выпустил три пули, прежде чем машина скрылась из вида.

Местные собаки заходились в лае, где-то хлопнула дверь, но на улицу никто не выглянул — себе дороже.

— Пошли, дом осмотрим, — предложил Косарев, засовывая в кобуру пистолет.

— Пошли.

Дача как дача. Хранилище старых, негодных для городских квартир вещей: потрескавшаяся мебель, продавленные кресла, старое радио. Яркая спортивная сумка на полу казалась здесь лишней. Из валявшихся пустых бутылок пахло самогоном.

— На ключи от машины, — Косарев бросил на стол связку ключей. — Двигай до ближайшего отделения, вызывай подмогу. А я здесь подожду. Из дома только один выпорхнул. Второй может появиться.

После ухода Мартынова Косарев еще раз осмотрел дом и уселся в расшатанное, с дырявой матерчатой обивкой низкое кресло. Прикрыл устало глаза. Возбуждение от схватки проходило. У кого другого еще неделю бы тряслись поджилки при мысли о том, что было бы, стреляй противник более метко.

Косареву подобные переживания были чужды. Ожидание для него было делом привычным. Он мог так сидеть часами, когда мысли свободно бегут по своим дорожкам.

Еще когда подправлял здоровье после ранения, освоил несколько медитативных техник. Однако, несмотря на расслабленность, в любую секунду он мог перейти кдействиям.

За окном совсем стемнело. Мартынов куда-то запропастился — наверняка сидит сейчас в прокуренной дежурке отделения милиции и объясняется по телефону с начальником или дежурным по управлению.

Хлопнула калитка. Кто-то поднимался по скрипучему крыльцу.

— Севка, вылазь. Твоя мама пришла, молочка принесла, — прозвучал развязный, пропитый голос…

 

Глава тридцатая

МОМЕНТ ИСТИНЫ

Гулиев был в расслабленном состоянии и благостном настроении. Он предвкушал приятное времяпрепровождение. А иначе зачем в его руке литровая бутыль самогона?

Миновав веранду, он шагнул в комнату. Бутыль он, конечно, никогда в жизни не уронил бы. Отточенный годами рефлекс: поскользнись, даже упади, но держи бутылку так, чтобы не разбить. Но тут какая-то сила толкнула его к стене, тряхнула руку, и бутыль — о ужас! — упала на пол. Но — о, счастье! — не разбилась, а покатилась со стуком по доскам. Тут же левая рука оказалась заведенной за спину, и он, позабыв о бутылке, понял, что попал в знатную передрягу.

Незнакомец, державший его стальными, как клещи, руками, немного ослабил хватку, обшарил карманы и швырнул Гулиева в кресло. Желания сопротивляться у Мухтара не было. Возникло ощущение, что он угодил в смерч, и единственная возможность выжить — отдаться на волю стихии…

Косарев щелкнул выключателем, в люстре с зеленым плафоном загорелась слабая лампочка.

Гулиев, сглотнув комок в горле, отметил про себя, что вид у незнакомца грозен и неприятен — лицо мрачное, губы сжаты, глаза прищурены. От людей с такими лицами не приходится ждать ничего доброго.

— Только трепыхнись, подонок, — Косарев вытащил из кобуры под мышкой пистолет.

— Не, я ничего… Я смирный! — замахал руками Гулиев.

Косарев наклонился над ним и негромко спросил:

— Говорить будем?

— Будем, — кивнул Гулиев.

Гулиев скривился, будто его заставили съесть пачку димедрола. Говорить? Еще спрашивает! Уж лучше говорить, чем быть пристреленным, как куропатка.

— Поведай, «дух», как вы с Соболевым гуляли. Что такое «дух», Гулиев не знал, а от предложения поведать о его и Соболева подвигах прошиб холодный пот. Значит, вся эта история как-то связана с тем самым азером, которого они пришили… Скорее всего именно так и есть. И понадобились им эти чертовы «Жигули»!

— В каком смысле «гуляли» ? — округлил Гулиев пытаясь, довольно ненатурально, разыграть удивление. Косарев приподнял пистолетом его подбородок. Из к ствола ощущался запах пороха. — Ты сам знаешь, «в каком». — Хорошо, я понял, — нервно взмахнул рукой Гулиев. — Сейчас расскажу. Дайте только с мыслями собратькся… Сейчас…

— Ну!

— Ну, взяли мы несколько тачек. Я же слесарь. Починить, замок вскрыть, отрихтовать — без проблем. А куда машины делись — без понятия.

— Что ты мне плетешь? Про синюю «девятку» давай.

— Н-не знаю.

— Я тебя сейчас удавлю!

Гулиев тряхнул головой, обхватил дрожащими пальцами виски, нервно потер их.

— Нет!

— Кончай ломаться, я жду, — Косарев ткнул его стволом пистолета в шею. По практике он знал, что подобные моменты лучше всего годятся для развязывания языков. Нужно только посильнее встряхнуть нервы клиенту, не дать ему освоиться с новым состоянием, начать искать выходы из создавшегося положения, изворачиваться.

— Не знаю!

Гулиев с размаху ударил себя кулаком по колену. А Косарев добавил. Только не по колену, а по уху, сбив на пол.

— Я не шучу, жук навозный, — Косарев вдавил коле — но поверженному в грудь.

— Я не убивал! — затараторил Гулиев, хлюпая носом. — Только попугать хотел. Это Соболев его на тот свет спровадил. Он, дурак клятый!

— А Киборг и Матрос что от тебя хотят?

— Кто?

— Один такой громила, на обезьяну похож. Другой смазливый пижон в золотых цепях, наколках и желтой кожаной куртке.

— Не знаю. Приклеились к нам с Севкой. Я думал, вы из одного «колхоза».

— Размечтался… Я из угрозыска, — Косарев встал, ткнул легонько носком ботинка бандита в бок. — Поднимайся.

Дрожащий Гулиев встал, поднял стул и уселся на него, нервно потирая ладони.

— Ох, .. — сморщился он. — Мусора. Еще лучше…

 

Глава тридцать первая

КАК УЧАТСЯ БОМЖЕВАТЬ

Есть люди, созданные для бродяжничества, не способные и дня высидеть на одном месте. Сева к таковым не относился.

Эта ночь показалась ему самой длинной в его жизни. Он брел через лес, не разбирая пути, ломился через кусты, как лось. Продрог, испачкался в глине, до крови веткой расцарапал шею, едва не утоп в болоте. Вскоре он наткнулся на заброшенную, без следа пребывания человека ферму, рядом с которой стояли три ветхих деревенских сруба, и от вида в свете луны этого, кажется, выпавшего откуда-то из Зазеркалья уголка иного мира стало совсем жутко. Потом набрел на ржавый, заросший мхом, запутавшийся в кустах трактор. Под утро к Севе привязалась стая собак. Обычные дворняги, которых можно в городе отогнать окриком, в крайнем случае, палкой, сейчас смотрели на него жадно и испытующе. Захотелось забиться в какую-нибудь щель, когда он понял, как они на него глядят. А присматривались они к нему, как к добыче.

— Прочь! Прочь, шавки! — заорал Сева, и понял, что голос его сейчас звучит не угрожающе, а истерично визгливо.

От него исходили волны страха.

Собаки стали приближаться, но тут издали послышался рев мотоцикла, и участники этой сцены будто очнулись от наваждения. Собаки подались назад, а Сева, сломя голову, рванул снова через кусты.

Уже совсем рассвело, когда отчаявшийся Сева выбрался на шоссе. С час провел на скамейке у автобусной остановки. Первый автобус — красный междугородный «Икарус», зашипев как-то устало, плавно остановился, когда часы показывали полшестого. Направлялся он в Клячинск — городишко областного подчинения. Из автобуса вышло несколько шумливых деревенских женщин в телогрейках, с корзинками и мешками.

Сева поднялся в салон и уселся на свободное, похожее на самолетное, кресло. Куда ехать — ему было все равно. Лишь бы подальше отсюда, где все — воздух, деревья, земля — враждебно, наполнено угрозой.

Убаюканный мягким покачиванием автобуса, Сева задремал.

Проснулся он от того, что его тормошила улыбающаяся старушка.

— Э, молодежь, все на свете проспишь. Уже Клячинск…

Позавтракал он в шашлычной за автовокзалом. Стандартная забегаловка с немытыми пыльными окнами, с грубо-требовательной надписью над мокрым столом для подносов: «У нас закон такой: поел — убери за собой». С привычной публикой: деревенскими гостями города в потертых клеенчатых куртках и резиновых сапогах, небритыми кавказцами, расползшимися по всем рынкам России, похожими на подростков вьетнамцами.

Сева без интереса посмотрел на меню, потом на раздачу — обещанными шашлыками и не пахло. Поставив на поднос тарелки с едой, он устроился за столиком рядом с лиловоликим, все время икающим мужичком. Пересчитал деньги. Семьсот рублей, которые ему отстегнул перед тем, как попасть в лапы «желтокурточнику», Соболев — они так и остались лежать в кармане куртки. Вроде и не мало. Но особенно не разгуляешься, если учесть, что находишься в бегах. Куда идти? Где жить? Что есть? Мрак…

Аппетита не было. Сева поковырял вилкой котлету, не доев ее, отодвинул от себя тарелку и поднялся.

Тихий, провинциальный Клячинск можно обойти за час. В центре по окна вросли в землю двухэтажные домишки, над ними, как утес, возвышалась новая бетонная гостиница «Клячинск» с вывеской, исполненной на русском и английском языках. Перед зданием городской администрации стояли памятник Ленину и монументальный серп и молот с надписью «СССР». Казалось, время обошло это место…

Пятиэтажные окраины были унылы и однообразны. Сохранились две церквушки. Одна из них, действующая, радовала глаз золотом куполов и праздничной голубизной стен. Для какого-нибудь увешанного фотоаппаратами, сверкающего солнцезащитными очками иностранца они и могли представлять интерес, но Севу церкви, равно как и другие памятники архитектуры, не волновали. Хотя, бывало, в храм он заглядывал с Грибом, Гунькой (покатого не замели), Санькой и другими ребятами — посмеяться над верующими, подразнить попа, затеять какой-нибудь глупый разговор со старушками.

Гунька, большой любитель «теологических» споров, кричал вызывающе: «А Бога-то вашего нет! И не было никогда!» Они даже сумели пульверизатором на стенах церкви написать неприличное слово. Потом в школу к ним приходили священники, убеждали, что надо верить в Бога, иначе ничего хорошего ни в этой, ни в загробной жизни не ждет. И Сева задумался, что, может, и не правильно было писать неприличные слова на стенах церкви. А позже нагрянули в город проповедники из Богородичного братства, и по их словам получалось, что церкви поганить — самое достойное дело. На этом духовное воспитание Севы завершилось. В видеозале шел американский фильм «Глория». На афише была интригующая надпись: «частично ужас». Сева этот фильм смотрел. Ерунда. Он забрел в городской парк, где было неизменное чертово колесо, пруд с лодками и кафе-мороженое. Павильон с игровыми автоматами был закрыт и заколочен досками.

В общем, в Клячинске податься было некуда, и найти занятие, чтобы хоть немного развеять страх, сковывающий душу, представлялось невозможным.

На вокзале Сева долго рассматривал расписание проходящих поездов, из милости останавливающихся здесь на две-три минуты, а потом под стук колес уносящихся к назначенной им цели — в Санкт-Петербург, Москву. Севе пришло в голову, что в тех гигантских городах все может пойти по-другому. Там он сможет стать другим человеком, не будет недотепой, постоянно попадающим в дурацкие Истории.

Движимый неожиданным порывом, он подошел к кассе, выстоял небольшую очередь и протянул чернобровой пожилой неприветливой кассирше смятые десятирублевки.

— До Москвы, — произнес он.

— На сегодня нет, — ответила кассирша.

— А куда есть?

— А куда надо?

— Не знаю.

— Не занимай очередь. Следующий…

— До Петербурга, да.

— Сами не знают, чего хотят. Молодежь. Наказание, — бурчала кассирша, выписывая билет.

— Грымза, — буркнул Сева напоследок.

— Что?!

Сева быстро вышел из зала. Билет он аккуратно сложил и сунул в карман. Вот он, пропуск в новую жизнь, избавление от страха.

До семи вечера времени оставалось много. Сева побродил по городу. Странное дело, но постепенно уверенность, что удастся все изменить, таяла. Красивые картинки желанного светлого будущего блекли, вновь приходило ощущение тревоги и безысходности.

Сева, пошатываясь, как пьяный, ни на кого не обращая внимания, погруженный в свои мысли, шел по улице. Провел горестно рукой по лбу, вздохнул и ступил на проезжую часть…

Спасло его чудо. Нажми водитель серой «Волги» на тормоз долей секунды позже — мокрое место от Севы осталось бы. Но машина лишь легонько толкнула его. Крутанувшись вокруг своей оси, он успел заметить перепуганное лицо шофера и упал, раздирая о шершавый асфальт ладонь.

— Э, пацан, жив? — воскликнул выскочивший из «ра-фика» усатый водитель, склоняясь над Севой.

— Жив.

— Так что ж ты на красный свет лезешь?! — завопил водитель.

— Че орешь-то? Нечего орать-то! — огрызнулся Сева и похромал прочь, потирая ушибленную и окровавленную ладонь.

Отделался он легко. Но все это окончательно вывело его из равновесия. Он ощутил себя слабым, трясущимся щенком, страшащимся неизвестности, ни на что не годным.

Он сел на скамейку и закрыл лицо руками. На глаза навернулись слезы, он всхлипнул, шмыгнул носом, закусил губу. Потом, не в силах сдерживаться, затрясся в плаче.

— Точно в порядке? — кто-то потряс его за плечо.

— Угу.

— Что «угу» — то? Отвести тебя куда?

— Некуда меня вести, — воскликнул Сева, не отрывая ладоней от лица.

— Пошли, переговорим.

Сева поднял глаза, сфокусировал взор. И, наконец, рассмотрел человека, с которым разговаривает. Это был приземистый, плотный, смуглый усатый мужчина лет тридцати пяти на вид. Кавказец? Похож, но не кавказец. Именно он сидел за рулем «Волги», на которую налетел Сева.

— Никуда не пойду.

— А куда тебе деваться ? Из дома ты сбежал. А бежать-то тебе некуда.

— Откуда вы знаете?

— На лице у тебя написано… Ну что, пошли?

— Пошли, — Сева поднялся со скамейки, потирая зашибленный локоть.

 

Глава тридцать вторая

«Я ЕГО ДОСТАНУ»

— Это что, новое рубоповское вооружение? — спросил Косарев, заходя в кабинет к заместителю начальника РУБОПа подполковнику Ромашину.

— Ага. Малины накрывать — раз, и никакого судебного фарса, — Ромашин взвесил в руке ручной противотанковый гранатомет.

— Раз — и никакого РУБОПа, — хмыкнул Косарев присаживаясь.

В прошлом году действительно по зданию РУБОПа шарахнули из гранатомета. Чья это была работа — так до сих пор и не установили, хотя перетрясли весь город.

— Где взял-то? — Косарев кивнул на гранатомет.

— Такая комбинация красивая была… Киллер «правобережский» по обмену опытом в Москву летал. По заказу тамошней братвы одного из «долгопрудненцев» подорвал в машине. Когда возвращался, мы его у трапа выдернули. Обработали чуток. Убедили, что с нами дружить надо. Он позвонил своим, сказал под нашу диктовку, что его «разгуляевцы» захватили, выкуп требуют двадцать пять тысяч баксов, и стрелку за городом у АВТОВАЗа забили. Ну, естественно, «правобережские» на дыбы — мол, обнаглели «разгуляевцы», проучить надо. Собрали все силы, и на «стрелку». Притом договорились врагов сразу мочить. Тридцать человек съехалось. Мы их и повязали. Двенадцать пистолетов, три автомата и два РПГ.

— Не хило.

— Еще как! Самое смешное, двух милиционеров повязали. Участковый и опер из Завадского района.

— Да ты чего!

— На содержании у «правобережцев», на разборы уже ездят. У участкового незарегистрированный ТТ.

— Вот, скоты. Давить надо!

— Ребята из СОБРа нервные, предателей не любят. Так что им больше всех досталось.

— Ну а дальше-то что? Суета это все.

— Верно. Пожурят и отпустят, — кивнул Ромашин. — В лучшем случае кому-то условно дадут. Комедия.

— Стрелять их, тварей, надо.

— Покажи пример, — усмехнулся Ромашин, но улыбка у него сползла с лица, когда он наткнулся на острый, ледяной взор своего старого приятеля… — Какими судьбами-то ко мне?

— Что ты можешь сказать о некоем Гвоздеве? Кличка Гвоздь.

— А что у тебя на него? — Ромашин напрягся. Косарев объяснил суть дела.

— Любопытный экземпляр, — сказал Ромашин. — Из тех, кто еще чтит блатной закон.

— Не очень и чтит. Вон, домину отгрохал.

— Слаб человек… Гвоздь начинал с должности палача, приводила исполнение приговоры сходняков. Сколько народу перерезал — никому не ведомо. Преуспел в этом деле, умудрился ни разу не засветиться. Думаю, работа ему сильно нравилась. Из тех, у кого слово с делом не расходится. Если сказал, что пришьет, — пришьет обязательно.

— Убивец?

— Не простой убивец. Умный, осторожный, волевой. Его блатные хотели смотрящим на город ставить… Кстати, он две зоны кормит. Благодетель. — Чем же он сейчас занимается?

— Да тем же, чем и вся мразь уголовная — вымогательства, махинации, левые фирмы. В девяносто шестом с чеченцами спутался. Поставлял им наемников-снайперов. И, кажется, был посредником в какой-то сделке с оружием. Тоже для Чечни. — На черных работал?

— А что ему? «Национализм расшатывает элементарное, арестантское. Этот блуд надлежит искоренять». Такое было решение авторитетного сходняка еще лет пять назад. Воры сегодня самые большие интернационалисты. Армянский и азербайджанский вор друг друга резать из-за национальности не будут. Так почему бы не помочь чеченским братьям?

— Вот мразь.

— Еще какая… Слушай, если ты его на чем зацепишь — мы тебе любыми средствами поможем. И за мной тогда коньяк.

— Не знаю, что получится. Мне неясно, что его шестерки от моих «клиентов» хотят. Ладно, пока… Чтобы разобраться в этом ребусе, для начала нужно отыскать Севу. Ведь у Гулиеватак ничего и не удалось выяснить. Может, мальчишка поможет разобраться? Но он как сквозь землю провалился.

Что касается Матроса и Киборга — их можно арестовывать хоть сейчас. Однако с этим на совещании у начальника уголовного розыска решили повременить. Полезнее будет попытаться провести оперативную разборку, поискать подходы к этой компании. , — Серега, тут такое дело… — занудил Мартынов, когдa Косарев вошел в кабинет.

— Сколько?

— Две сотни, — потупился Мартынов.

— С таким напарником с голоду скоро подохнешь, — Косарев протянул две сотенные купюры.

— Ты же один живешь. А у меня дети.

— Ладно, не тяни за душу, — Косарев уселся за свой стол, задумчиво поглядел на сиреневого пингвина Алексеича.

— А ты знаешь, чем Гвоздь занимался?

— Бандитствовал.

— Да… Он в девяносто шестом снайперов в Чечню посылал. И с оружием «нохчам» подсабливал.

— Козел.

— Этим оружием его наемники клали наших солдат. Это что, теневой бизнес?

— Получается.

— Ничего подобного, Володя. Это — измена Родине. И знаешь, что я скажу.

— Что?

— Он сильно пожалеет об этом…

— Да ладно. Поди, достань по нынешним временам «законника». Глядишь, его еще в Думу изберут. Они ныне в почете.

— Я его достану…

 

Глава тридцать третья

ЦЫГАНЕ

Будешь? — хозяин дома Михась протянул Севе папироску «Беломора».

— Я такие не курю.

— Это косяк. Анаша.

— Не хочу.

— Не пробовал, что ли? — усмехнулся хозяин.

— Пробовал, — приосанился Сева. — Давайте, — и потянулся за папироской.

— Ладно, не стоит. Может, потом распробуешь. Помогает жить. Хотя сам не слишком уважаю, — Михась , спрятал папиросу и отхлебнул чая из большой, красивой фарфоровой чашки.

Сева чувствовал себя здесь вполне прилично. Обиль — ный стол, вкусно приготовленное мясо, наваристый ; суп, мягкий, домашний хлеб — наслаждение после тех дней, когда приходилось прятаться и после той жуткой ночи, когда под вой бродячих собак он ломился через лес. По комнате сновали женщины, меняя блюда, расставляя посуду. Михась с ними обменивался короткими репликами на незнакомом Севе языке — одном из цыганских наречий.

— Поел, попил? — спросил Михась. — Теперь рассказывай, в чем беда-кручина.

— Ну…

— Не стесняйся. Зла тебе тут никто не пожелает. Давай, как на духу.

От хозяина дома исходила энергия обаяния и властности. И противиться ему было трудно. Да Сева был нетаком положении, чтобы упрямиться.

— Значит, так получилось…

— Только не выдумывай ничего. Давай честно… Сева сбивчиво и маловразумительно, глотая окончания слов, изложил свою историю. Михась слушал внимательно, почти не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы.

— Попал как кур в ощип, — кивнул он, выслушав печальную повесть. — Слева — власть государева. Справа — воровская. А посредине — ты, беззащитный и никому не нужный. Так?

— Ага, — Сева вздохнул, и на лице его отразилось жалобное отчаяние, как у щенка, которого несут топить.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Михась потянулся на стуле, положил с удовлетворением руки на слегка выступающий кругленький животик.

Просторный двухэтажный дом в самом центре цыганского поселка был обставлен добротной старой резной мебелью. В углу чернел метровым экраном телевизор «Sony». В серванте, горках было очень много хрусталя и старинного фарфора. На стене висели иконы, рядом с ними стояли свечки — похоже, народ здесь жил верующий. Жилище было довольно уютное, заполненное народом — женщинами, ребятней. Но они старались не лезть на глаза. Ощущалось, что Михась тут хозяин и держит всех крепко в руках.

— Повезло тебе, что ты на мою машину в Клячинске наехал, — хмыкнул Михась. Сева, сморщив лоб, потер ушибленный локоть.

— Ну, не стони, пацан, — Михась положил вишневое варенье в чай и начал размешивать серебряной ложкой. — Ты думаешь, куда ты попал?

— К цыганам.

— Фантастику любишь?

— Люблю. По видику.

— Ясно. Читать, значит, не приучен. А я грешным делом люблю книги полистать. Ты попал в параллельный мир.

— Как это? — непонимающе посмотрел на хозяина

Сева.

— Мы живем на территориях каких-то стран. Платим теми же деньгами. Можем говорить на том же языке. Но это ничего не меняет. Мы живем своим миром, который пересекается с обычным лишь постольку-по-скольку. У нас своя жизнь. Мы — сами по себе. Большой, внешний мир — это как охотничьи угодья для охотника. Мы промышляем там. Выходим на охоту, зарабатываем на хлеб. Но дом наш — это наш круг, наши соплеменники.

Сева тупо смотрел на Михася.

— Что, непонятно?.. Не одну тысячу лет мы кочуем по всему миру, так и не найдя приюта. Нас никогда никто не любил. И не любит. Все полны предубеждений, не приязни, а порой и ненависти к нам. В былые времена в Испании нас жгла инквизиция. Из Франции нас выдворяли, запрещая возвращаться под страхом смертной казни. В Турции у нас не было никаких прав, убийство цыгана не преследовалось по закону. Нас били батогами, нам рвали ноздри. За века мы привыкли надеяться только на себя, на свою силу и ловкость. На единство. Мы ни к кому не лезем со своим уставом, но и нам чужой не нужен. Нам ни от кого ничего не надо. Мы ни у кого ничего не просим…

— Кроме подаяния, — брякнул Сева и тут же прикусил язык. Но Михась ничуть не обиделся.

— Да, просим подаяние. Подворовываем… Когда распинали Иисуса Христа, цыган украл гвоздь, который должны были забить Спасителю в лоб, и после этого Господь повелел цыганам воровать.

— Правда, что ли? — удивился Сева вполне искренне.

— Правда, — усмехнулся Михась. — Думаю, правда, — говорил он спокойно, очень убедительно, свободно. В нем пропадал дар оратора или телеобозревателя. — Да, наши женщины гадают и воруют. Мы спекулируем бижутерией, золотом и наркотиками. Мы нарушаем закон? Этот закон — не-наш. Мы не воруем. Украсть цыган может только у цыгана. Мы работаем. Мы живем так, как нас вынуждали жить испокон веков. И живем по совести. Честнее, чем большинство людей в большом мире.

Сева озадаченно посмотрел на Михася.

— Ваши суды, милиция, административные органы — они ваши, но не наши. Они не властны над нами. И это не просто разговоры. Много цыган сидит в тюрьмах?

— Не знаю.

— Мало. Мы берем свой кусок, определенный нам эогом, и никто не может нам помешать. Потому что ник-го не умеет так искусно брать его, как мы. И скрываться этим куском.

Веками мы учились жить и выживать среди врагов.Михась подошел к серванту и вытащил из ящика два паспорта.

— Смотри.

— Ваши? — удивился Сева, смотря на фотографии

Михася в обоих паспортах.

— Но на разные фамилии. Когда я родился, мой табор кочевал, и в каждом сельсовете по пути следования мои родители получили на меня по свидетельству о рождении на разные имена и фамилии. Я вырос и получил четыре паспорта. Но ни в одной из этих бумажек нет моего настоящего имени. Тот мир не знает, что я Михась, а не кто-то другой.

Михась спрятал паспорта.

— Судьи не могут судить наших женщин — они матери-героини. — Милиция не может поймать наших мужчин — они всегда скроются в другом таборе под новыми документами. Среди нас милиция не найдет стукачей. Цыган никогда не продаст цыгана хотя бы потому, что тогда ему придется кормить всех детей очутившегося в заключении…

— У, блин, — с уважением произнес Сева.

— Тебе повезло, что ты попал именно к нам. Чтобы исчезнуть с глаз долой — вовсе не обязательно ехать в США или Японию. Шаг в сторону, к нам, и, не уезжая никуда, становишься эмигрантом.

— Но…

Тут речь Михася прервал гость. В комнату вошел человек лет шестидесяти пяти со специфическим красным алкогольным отливом кожи.

— Ну чего, Михась, привез из города гостинец? — спросил он, поздоровавшись.

— Нашел. И привез.

— Почитаем, — потер руки дед.

— Вон, на серванте.

На серванте лежал двухтомник мемуаров последнего

Председателя КГБ СССР Крючкова.

Дед перелистал книги.

— Ну, спасибо.

— Не за что.

Когда дед удалился, Михась, улыбнувшись, произнес

— Вот тебе рисунок к моим словам. Кто это, думаешь? Алкаш деревенский?

— Ага, — кивнул Сева.

— Ага, — передразнил его Михась, — Это подполковник КГБ. Восемь лет просидел за связь с английской разведкой. Ты о таком, наверное, только в книгах и читал.

— Ну…

— А, ты же книг не читаешь… Отсидел. Потом жил один в Москве. Спился. Продал квартиру фирме, зарабатывающей на алкоголиках. Селить его куда-то надо. фирма нас попросила помочь. Не бесплатно. Мы его в дом определили. Вот и живет. Жизнью доволен. Пить меньше стал. Ребятишек наших грамоте учит. И мемуары о работе в КГБ пишет. Говорит — опубликует.

— Ничего себе.

Сева озадаченно посмотрел на закрывшуюся за стариком дверь.

— Нам не важна национальность, — продолжил Михась. — Мы не рвем друг другу горло из-за цвета кожи. Нам все равно, кто ты — грек или уйгур.

Сева заерзал на стуле. Кто такие «уйгуры», он не имел ни малейшего понятия.

— Мы — добрые люди. Нам нужно лишь, чтобы человек, которому мы даем пристанище, жил с нами в мире, соблюдал наши правила и обычаи. И иногда помогал нам по мере сил. Живем мы сыто, не нуждаемся. И ни мафии, ни милиции к нам ходу нет… Ну как? Будешь с нами?

Сева пожал плечами.

— Можешь, конечно, уйти, — выразительно, будто прощаясь с Севой, махнул рукой Михась. — А куда?

— Я согласен.

— Требуется от тебя сущая безделица. К цыганам отношение предвзятое. Аты парень русский, лицо открытое. — Отвезешь посылочку в Московскую область.

— Аче? Отвезу, — кивнул Сева, готовый после такой речи везти что угодно и куда угодно. — Когда?

— Завтра. Вот на дорожку, — Михась положил на стол пачку со сторублевками.

— Хоть сегодня, — приободрился Сева, глядя на деньги.

 

Глава тридцать четвертая

СХОДНЯК ПОД ЛАЗЕРНЫМ ПРИЦЕЛОМ

Он пришел один. На такие встречи принято являться в сопровождении свиты. С шелестом подкатывать на лимузинах, чувствуя за спиной своих парней, сжимающих под куртками пластмассовые рукоятки пистолетов и готовых грудью заслонить хозяина от выстрелов. Но гость демонстративно-пренебрежительно отнесся к подобным, далеко не излишним, предосторожностям.

Гвоздь видел этого нездорово-тучного мужчину лет пятидесяти на вид в первый раз. Незнакомец легко и умело выстраивал разговор, направляя его в нужное русло. Он держался очень независимо. И не боялся ничего.

Он позвонил вчера, назвал пароль и сказал, что есть темы, которые необходимо срочно обсудить. Что это за темы, Гвоздь знал прекрасно. И понимал, что никуда не денешься. Предстоит неприятный, с неизвестными последствиями разговор.

Назначал место встречи Гвоздь. Естественно, он выбрал свою территорию — находящийся в тихом укромном местечке недалеко от центра ресторан «Зенит». Столы были накрыты по представительским стандартам, но гость не прикасался к еде.

— Диета, — сообщил он. — Ем только по расписанию. Каша, куриный бульон. Язва виновата, подлая.

— У меня тоже язва, — сказал Гвоздь.

— На нервной почве и от лагерного недоедания? — усмехнулся гость, и Гвоздь недобро посмотрел на него. Ему не понравился фривольный тон. И вообще не нравилось, когда о таких вещах говорят с легкой улыбкой на лице.

— От нервов, — кивнул он. — После того, как в ответ на ментовские провокации, вены вскрыл и тем зону на бунт поднял. Менты сильно пожалели, что связались.

— У меня тоже от нервов, — гость демонстративно не обращал внимания на нотки угрозы в голосе Гвоздя. — Только я их на другое тратил… Вот от пива не откажусь. Люблю пиво. Что бы врачи ни говорили — буду его пить. Слабость.

Гость налил в высокий фужер немецкого пива из стеклянного бочонка и жадно проглотил, вытер салфеткой лицо.

— Хорошо.

— Вас так и называть, как вы представились — Семен Семенович?

— А чем плохое имя? Да и что наши имена? Главное, чтобы человек был достойный.

— Хотелось бы.

— Хотелось — что? Убедиться в моих достоинствах? Не стоит, — теперь уже в беззаботном голосе гостя слышалась угроза. — К делу. Мы люди не жадные, но грядущие убытки нас совсем не радуют.

— Небольшой сбой. Но «порошок» будет.

— Что за «порошок»? — непонимающе посмотрел на Гвоздя незнакомец. — «Тайд» ?

— Посылка, — поправился Гвоздь, подумав про себя:

«Конспиратор хренов». — Будет через несколько дней.

— Через несколько дней? .

— Сбой в канале. Обстоятельства.

— Вы как «Аэрофлот» — никакой ответственности за опоздание.

— Бывают накладки, • — Гвоздю меньше всего нравилось оправдываться.

— Когда будет?

— Двое-трое суток. Мы сумеем решить все проблемы.

— Что я слышу? Двое-трое суток… В приличном обществе принято соизмерять свои возможности и обязательства.

— Вы не работали учителем ? У вас хорошо получаются назидания.

— Нет, я работал в другой системе. Уверяю, та работа у меня тоже получалась недурно.

— По-моему, начинается гнилой базар, уважаемый Семен Семенович.

— Ни в коем случае. Никакого, как вы говорите, гнилого базара.

— Я сказал — три дня. Через три дня груз будет. Все, — хлопнул ладонью по столу Гвоздь. — И не зли меня. Не надо, — он наклонился над столом и вперился своим самым суровым взором в гостя.

— Согласен, конечно, согласен, — поспешно забормотал Семен Семенович. — Никаких вопросов.

— Так бы и начинал. А не гнал бы сразу волну, — Гвоздь откинулся на стуле и налил себе стопку водки, с удовольствием и некоторым разочарованием подумав: «Быстро сломался. А поначалу неплохо себя поставил… Дешевка».

— Два дня, — кивнул Семен Семенович. — Два дня отсрочки. На третий день груз уценится на двадцать процентов. Через пять дней мы получим его бесплатно.

Гвоздь сжал кулак.

— Слышь, фрайер дешевый, ты на кого прешь? Ты знаешь?

— Еще бы, — улыбнулся гость. — Гвоздев Николай Николаевич, родился в… Семен Семенович в двух словах изложил биографию собеседника, при этом прибавив пару подробностей, от которых Гвоздю стало зябко, — об этих фактах его биографии мало кто знал.

— Умный да? Ты что, меня на счетчик собрался ставить? Никому неизвестный фрайер Гвоздя на счетчик — поставит?

— Какой счетчик? — обиделся гость. — Штрафные санкции. Пени.

— Войну хочешь ? — произнес угрожающе Гвоздь, ощущая, как его захватывает волна холодного бешенства. — Да? Если хочешь — будет война. Кровью еще харкать будете.

— Война? О чем ты, Гвоздь? Это не война. Это мясозаготовки будут.

— Что?!

— Как ты меня назвал — никому неизвестный фрайер. Точно — никому не известный. Зато о тебе известно все. Так что войны не будет. Будет избиение. Постепенная зачистка. А на ваши блатные понятия и правила нам плевать. Кирза, тельник, финка, да лишнее масло в пайке — в этом вы все. Какими были, такими и останетесь.

— Так, — Гвоздь вдруг успокоился, откинулся на спинку стула и осмотрел гостя, будто изучая вредное насекомое. — Ничего не знаем о вас? Это поправимо. В подвал тебя сейчас — быстро язык развяжешь. Один пришел. Понт показать. Вот и поплатишься.

— Много ты от меня не узнаешь. Это у блатных так один за бутыль самогона старушку придушит — на следующий день вся братва об этом знает. В порядочной организации человек знает не больше того, что ему положено и что не может нанести урон организации в целом… Кстати, Гвоздь, я бы на твоем месте тут ставни поставил. Опасно окна нараспашку держать.

Гвоздь встревоженно посмотрел в открытое окно.

— Да не туда смотришь. На грудь свою посмотри. Гвоздь вздрогнул, увидев на своей груди пятнышко от лазерного прицела. Это означало, что кто-то сейчас целится в него из снайперской винтовки.

— Спасибо за пиво. Я все сказал, — Семен Семенович отставил фужер, поднялся. — Задерживать меня не стоит. Вся харчевня на воздух взлетит. Запомни — два дня. Потом еще пять. А затем ты уже нам должен деньги за свой товар будешь…

Гвоздь неподвижно сидел, рассматривая свои татуированные пальцы, и думал о состоявшейся встрече. Как же он был прав, когда не хотел связываться с этими типами. А ведь этот Семен Семенович прав. Для того, чтобы воевать, нужно иметь представление, с кем. Кого отстреливать, на кого вести охоту, где устраивать засады и кого брать в заложники. Эти же партнеры в криминальном мире — величина неясная. Жутко законспирированная структура, которая напоминает о себе только тогда, когда нужно заключить какую-то сделку или кого-то отправить на тот свет. Гвоздь почувствовал себя незащищенным. Тут шли какие-то иные счеты, чем привычные стрелки, разборы, сходняки и правилки. Тут игра могла идти еще более жестокая, но, хуже всего, без правил. Надо искать героин, привезенный курьером. Или попытаться прикупить его на стороне — однако такую партию достать непросто. Попытался состыковаться с азербайджанцами. Те из себя наивных начали строить. Ничего, мол, не знаем, груз отправлен. А куда делся — может, вы курьера и грохнули, чтобы за товар не платить. В общем, еще один разбор светит. Так что товар нужно найти во что бы то ни стало. Вручить покупателям «порошок» и впредь держаться от них подальше.

— Зыря, — крикнул Гвоздь.

В комнату влетел глава охраны и боевиков.

— Ты знаешь, что меня снайпер на мушке держал! — прошипел Гвоздь. — Твои быки зачем нужны — чтобы массовку создавать?!

— А где он схоронился-то? Негде, — Зыря выглянул из окна.

— На окнах — ставни должны быть. Лучше из железа. Сученыш, ты нас всех угробишь!

— Все сделаем.

Гвоздь зло посмотрел на своего помощника.

— С такими специалистами чудо, что мы еще жив! сказал он. — Только из-за угла стрелять умеете.

— Не, ну не так…

— Заглохни.

 

Глава тридцать пятая

ШМОН

Расследование убийств Соболева и Керимова тормозилось. На отдел по раскрытию убийств, как всегда, продолжали наваливаться другие дела. Внук хотел смотреть телевизор, бабушка возражала. Внук избил и задушил ее, а тело сбросил в реку. Типичное «телевизионное убийство». Время от времени они случаются — в основном на почве того, кому какую программу смотреть… «Ты мне на полпальца меньше налил» — заявил один бомж другому — удавка из проволоки, труп — в лесополосу. Тоже типичная история — за недолив спиртного народу пало, наверное, намного больше, чем в Афганской войне… Мать поругалась с сыном и влила тому в водку флакон психотропного вещества. Угробив его, отравилась сама… На пригородном кладбище в свежей могиле нашли труп шестнадцатилетей девчонки — жутко изуродованный, с содранным скальпом. В тот же день взяли за это дело убийц — двух ее одноклассников. Развлекались ребята со скуки… Обычная житейская гнусь.

Да тут еще замучили общегородские мероприятия. «Арсенал», «Мак-2000». «Гастролер». Обещали очередной этап измотавшего каждого сотрудника милиции на Руси «Вихря-антитеррора». Городским властям вновь захотелось призвать к порядку приезжих.

— Проводим рейды по гостиницам, — заявил на инструктаже начальник милиции общественной безопасности УВД. — Нарушение режима проживания, оружие, наркотические вещества — этому основное внимание. В каждой группе — сотрудник угрозыска или РУБОПа, паспортной службы, бойцы ОМОНа. Действовать вежливо, но решительно. Соблюдать права граждан и социалистическую законность.

По старой привычке начальник МОБ сказал «социалистическая законность», хотя давно уже нет ни социализма, ни законности, ни порядка.

Косарев и Мартынов попали в одну группу. Гостиница «Восток» вполне оправдывала свое название. Но точнее ее все-таки было бы назвать «Кавказ».

— Стой здесь. До последней капли крови. Никого подозрительного не выпускай, — проинструктировал Косарев бойца ОМОНа, чье стокилограммовое тело загородило выход из гостиницы. — Работаем по этажам. Одна группа — в правое крыло. Другая — в левое. Рации — на третьем канале.

Мероприятие проходило уныло и неинтересно. Агент еще вчера сказал Косареву, что Новокузнецкая банда, жившая в этой гостинице, сказала «завтра менты со шмоном заявятся» и исчезла в неизвестном направлении. Косарев в очередной раз убеждался, что работа без конкретной информации, да еще в таких масштабах — дело совсем бестолковое.

Так и получалось. Постучаться в номер, проверить паспорт, досмотреть вещи в случае необходимости — и до свидания. Почему-то как раз в тот день все постояльцы подобрались как на подбор вежливые и правопослушные

— У вас на меню печати нет. Администратора сюда, — наконец нашел к чему прицепиться командир группы омоновцев — бывший сотрудник ОБХСС.

Хоть какой-то результат. Будет чем забить рапорт. «Нарушение правил торговли» — звучит!

Этаж за этажом. Номер за номером.

— Гуляем? — спросил Косарев, открывая незапертую дверь. Можно было бы и не спрашивать. Гульба была в самом разгаре. Двое кавказцев, две туполицых, смазливых дивчины и скромно сидящий в углу качок собрались в номере. Стол ломился от выпивки и еды.

— Сутенерствуешь, сынок? — спросил Косарев качка.

— Да нет. К знакомым зашел.

— Ага. В горном ауле вместе жили ? Как их хоть зовут, братьев твоих?

— А чего, я помню.

— Забирай своих матрешек и дуй отсюда, — порекомендовал Косарев.

Качок нахмурился, недовольный тем, что заработок срывается. Девочки — видно сразу — из интимной фирмы. Качок — охранник, который привел их в номер и должен получить деньги, после чего оставить своих подопечных для любовных утех, а через пару часов (или поутру) получить их целыми и невредимыми обратно.

— Но… — решил возразить качок.

— Не раздражай. Иначе всю твою фирму на уши поставлю.

Парень пробурчал что-то под нос и вместе с девахами удалился.

— Цепляете тварей всяких, а потом плачете, что вас водкой с психотропными веществами накачивают, — сказал Косарев.

— Да мы… — начали оправдываться покрасневшие кавказцы солидного возраста.

— До свидания, — Косарев отдал их паспорта и вышел прочь.

Следующий номер. Тук-тук. Два дагестанца без отметки о проживании — в отделение на разбор и на штраф… Следующий.

Нет пропуска в гостиницу — в отделение… Суровая работа для уголовного розыска — борьба с особо опасными уклонистами от регистрации…

С третьим этажом покончено. Теперь на четвертый.

— Хоть бы пару патронов, или доллар фальшивый найти, — сказал Мартынов.

— Да брось ты., — отмахнулся Косарев. — Меньше думай о том, как пустить пыль в глаза. Вечер прошел бесполезно — и спиши его.

Группа разделилась. Пошли по номерам. Косарев закончил проверку своих номеров и направился в конец коридора.

Там работал старший лейтенант — участковый из местного отдела. Подойдя к дверям, Косарев услышал возбужденные голоса. Переговаривающиеся особенно не стеснялись в выражениях.

— Ты чего, черножопый, решил за сто баксов откупиться?

— Э, мое, клянусь хлебом. Не хотэл продавать. Сам хотэл косяк забить!

— А кого волнует — хотел или не хотел. На хранение тянет. Два года на парашу.

— Нэт денег больше… Ну, двести.

— Что? Мне, офицеру?! Двести баксов? Ты о чем? А со старшим делиться? А с товарищами по работе? Ты чего, обезьяна?

— Э, зачем обзываться?

— Не нравится? А дубиной по ребрам?

— Ладно. Бэз денег оставляешь. Триста баксов.

— По рукам. Четыреста… , — Триста пятьдесят.

— Уговорил…

Косарев взмахом руки подозвал омоновца и Мартынова, толкнул дверь. В номере старший лейтенант держал за шкирку кавказца. На столе лежал кулек с анашой.

— Понятых, — кивнул Косарев омоновцу.

— Э, братья, — озадаченно посмотрел на пришедших кавказец. — Больше четырех сотен баксов нэт.

— И не надо. Побереги на адвокатов, — Косарев завернул руки кавказцу, нацепил на них наручники и засунул ему кулек в карман.

— Э, брат, ты что дэлаешь?

— Твои братья в другом месте, — он толкнул кавказца на стул и кивнул старшему лейтенанту. — Пошли, перекинемся словечком.

Они прошли в темный холл, где стояли расшатанные кресла и неработающий телевизор за решеткой.

— Значит, пятьсот баксов тебе? — спросил Косарев.

— Вы о чем?

— Двести — мало ? Надо со старшим поделиться ?

— Я бы поделился.

— Да-а?

— Поделился бы, падлой буду.

— Ты и так падла.

Косарев ударил старшего лейтенанта в грудь, тот отлетел на пару шагов. Потом последовал оглушающий удар в лоб, и участковый впечатался в стенку.

— Душманский прихвостень, — прошипел Косарев. — Таких гадов четвертовать надо.

— Да вы… Да ты, — участковый встряхнул головой. — Это так даром не пройдет.

— Не пройдет? — Косарев взял старшего лейтенанта рукой за горло, встряхнул, потом отпустил и перевел дыхание. — Я бы тебя, будь моя воля, здесь бы и порешил… Можешь подать на меня рапорт.

— Так со своими нельзя! Могу ведь и без рапорта разобраться.

— А ты попробуй. Застрелю к чертовой бабушке. Поспрашивай, кто такой подполковник Косарев, если еще не слышал.

— Да ладно.

— Вот тебе и ладно, — Косарев ударил его резко в челюсть тыльной стороной ладони — чтобы ничего не сломать.

Послал на пол отдохнуть. Сплюнул, повернулся и пошел прочь.

После операции, которая, естественно, ничего не дала, уже ночью Косарев вез Мартынова домой.

— Гниль какая, — сказал Косарев, возвращаясь все снова и снова к сегодняшней истории. — За рваные баксы барыгу с наркотой отпустить.

— Подрабатывает народ, как может, — пожал плечами Мартынов. — А как можно милиции не платить по три месяца зарплату и ждать, что она не доберет свое?

— Иди, джинсами на рынке торгуй, если не доволен. Или банк охраняй — зарабатывай. Тебя в форму одели, удостоверение, оружие, власть дали. А ты баксы сшибаешь вместо того, чтобы подонков арестовывать. Как такого героя назвать? Вражина.

— Ох, неистовый ты, Косарев.

— Да, неистовый. Я привык полагаться на тех, с кем воюю бок о бок. Знать, что мне прикроют спину. А эта тварь тебя за баксы продаст с потрохами.

— Продаст. Ступивший на путь предательства идет по нему до конца, — согласился Мартынов.

— Сегодня он у наркоша баксы взял. Потом похоронил вещдоки. Потом продал информацию. И вот он уже на содержании у мафии и сдает всех — агентов, своих коллег… Трудно работать, когда не знаешь, откуда ждать подвоха — от таких же, как ты, сотрудников или от начальства?

— Такова жизнь.

— Ага, — Косарев наподдал газу, и машина резко рванула вперед. — Надо было бы Допытаться этого старлея за жабры взять как положено… Да все равно дело бы сгорело — одна морока. Доказательств никаких. Хоть рыло почистил ему.

— А, понятно, почему у него челюсть распухла.

— Мало досталось… В расход бы его пустить. По законам военного времени.

— Да ладно, всех не пустишь. Все С черных деньги берут.

— Ты берешь?

— Я — нет.

— А ребята наши?

— Нет.

— Значит, не все. А эта мразь в старлейских погонах" берет. Вот я и говорю — по законам военного времени

— Сейчас не военное время.

— Ты уверен?

 

Глава тридцать шестая

ТАБОР ПОД ЛУНОЙ

Стучат колеса. Мечутся по тамбуру дети. Звенят стаканы, и слышится из купе привычное русское: «Ну, будем». Пассажиры спят, завернувшись в простыни, листают книги, ведут долгие разговоры о жизни, о политике. Пылятся пакеты и чемоданы. Лежат наверху две объемистые сумки с маковой соломкой…

Как и обещал Михась, работа была не тяжелая. Глазей в окно, пей чай, трепись с попутчиками. Заливай, что тебе скоро в армию и ты едешь в Московскую область повидать тетушку. И присматривай за грузом — он дорого стоит.

Сева за свою жизнь насмотрелся множество фильмов "про наркомафию. В них чемоданчики с пакетами белого порошка менялись на чемоданчики с деньгами. В них гремели выстрелы, бились шикарные машины, стрекотали вертолеты и обязательно присутствовали красивые блондинки. Такая жизнь виделась беззаботной, интересной и приятной. Но опасной. В том, чтобы перевозить в купе товар, приятного было немного поменьше, но зато, как заверял Михась, и опасности ровным счетом никакой. Кому интересно проверять мальчишку? А если и возьмут за ухо — главное ни в чем не признаваться. Знай себе, тверди, что сумки передали случайные люди, а что в них — понятия не имеешь… Правда, верилось в такую простоту и легкость с трудом, но Севе хотелось верить — и он верил, И чувствовал себя очень неплохо.

— Хоть бы в Чечню не послали, — в который раз заводила знакомую песню пышнотелая женщина лет сорока пяти. Груженая гостинцами, она ехала к сыну, служившему в Москве.

— Не пошлют, — возразил второй попутчик — очкастый, интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти. — В горячие точки направляют только с согласия солдат.

— С согласия, — вздохнула женщина. — Он у меня шебутной. Сам в армию напросился — говорит, хочет . испытать себя. А теперь в горячую точку просится.

— Зачем? — удивился Сева.

— За Россию, говорит, воевать хочет, — хмыкнула женщина. — Ау меня детей всего двое. И мне эта Россия… Лишь бы дите живо было. Пусть кто другой за нее воюет.

— И это верно, — кивнул очкарик. — А вы как считаете, молодой человек? — обернулся он к Севе.

— Не хочу воевать, — отрезал Сева.

— Вот, правильно, сынок, — попутчица пододвинула к Севе пакет с пирожками. Она всю дорогу пичкала его разной снедью — он напоминал ей сына.

— Беда с этой молодежью, — покачал головой очкастый. — На мотоциклах как бешеные по ночам носятся. Ансамбли эти. Наркотики. Вот ты, Всеволод, как относишься к наркотикам?

— Плохо, — сказал Сева.

— Вот, есть все же нормальные ребята, — кивнул очкарик в сторону Севу. — Но большинство… Пропащее поколение.

— Муж-то ездил к нему, — гнула свое женщина. — Обещал всыпать по первое число. А я хочу кому-нибудь денег дать, чтобы не посылали сына никуда. Кому бы дать-то?

— Это надо на месте поспрашивать, — сказал очкастый интеллигент.

Сева слушал разговор, с готовностью уплетая за обе щеки пирожки и запивая « Пепси».

Пассажирский поезд тащился устало, как будто после тяжелой болезни, Он простаивал у каждого столба и останавливался на каждой станции. Как раз это-то и было нужно. Выгружать такой груз лучше на незаметном полустанке, где о милиции и слыхом не слыхивали, и где никто не поинтересуется, что же лежит в здоровенных сумках у молодого человека. Севу должны были ждать на одной такой станции на самой окраине Московской области.

— Стоянка — две минуты, — сообщила проводница. А Севе больше и не надо. Очкарик, твердивший о вреде наркотиков, помог Севе выгрузить сумки, и покачал головой:

— Все-таки есть еще вежливая молодежь.

— А мой…Как пошлют в Таджикистан… — опять за охала женщина, и разговор пошел по очередному кругу…

Поезд начал набирать скорость, а Сева остался стоять посреди перрона со своей поклажей.

Так он простоял минут пятнадцать. Растерянность .была готова перерасти в отчаяние. Один. В незнакомой местности. С грузом маковой соломки, за который в случае чего, с него пообещали снять шкуру и достать из-под земли. И никого из встречающих. Севе захотелось заплакать. И действительно слеза навернулась на глаз. — Кого ждешь? — спросили за спиной.

— Алеху Ждана, — произнес условленное имя Сева, увидев плотного хорошо одетого с ртом, полным золота, цыгана и худого в кожанке русского белобрысого мужчину.

— От Михася?

— Ага.

— Поехали…

Такой груз не должен концентрироваться в одном месте. Его сразу раскидывают по барыгам. А те отдают его уличным торговцам. Путь этой партии маковой соломки был точно таким же.

— Два дня перекантуешься и обратно поедешь, — сказал цыган. — Тоже с посылкой.

— Ладно. А где жить?

— Найдем.

И нашли…

Сева изумленно взирал на открывшееся ему зрелище. На широкой лесной просеке вырос целый поселок — несколько брезентовых палаток, десятки странных строений, сколоченных из фанеры, реек, обклеенных плотной бумагой, покрытых полиэтиленовой пленкой, которой прикрывают парники. На кострах варилась еда, в лужах плескались голые дети, которые были абсолютно нечувствительны к утренней прохладе. Цыганки суетились по хозяйству, совсем еще юные мамаши — почти девчонки — кормили грудью детей, без всякого стеснения, и их юные женские прелести приковывали Севин взор. В одной палатке кряжистый цыган подравнивал огромную гору мелочи — похоже, это был семейный доход за день. Вся земля в лагере была усыпана пятидесятирублевыми монетами — они были добыты путем попрошайничества в городе, перетаскивались в мешочках, которые рвались, так что мелочь сыпалась, как зерно во время уборочной из дырявых бортов грузовиков.

— Это что? — ошарашенно спросил Сева.

— Это табор, — пояснил сопровождавший его цыган.

— А зачем?

— Поживешь тут пару дней. Спи. Ешь. Пей. В ус не дуй. Свобода. Чем плохо?

— А…

— Мы живем, и ты пару дней проживешь. Ничего, не умрешь, неженка.

— Ладно, — кивнул Сева…

 

Глава тридцать седьмая

ЛИЦО ВОЙНЫ

Косарев смотрел на экран телевизора в углу кабинета, ощущая почти физическую боль. Показывали снятые чеченцами кадры нападения на колонну внутренних войск. Косарев почти наяву ощущал запах паленой резины, пороха и горящих человеческих тел.

— Сколько можно наступать на одни и те же грабли? — Еще с Афгана знали, как надо водить колонны, — воскликнул он.

— Вспомнил, — усмехнулся Мартынов.

— Да, потом из армии вышибли самых дееспособных офицеров, которые знали все. Пришлось учиться на своей крови в девяносто пятом. И снова учимся…

Господи, как же это знакомо. Война… Косарев часто думал о том, что уже не представляет себя без войны. Он не любил ее, но знал, что создан для нее. И знал, что в такие времена, как наше, от нее не уйдешь. Она сама найдет тебя.

Она придет к тебе в дом, ворвется на твоих плечах. Войну нужно встречать лицом к лицу.

Он вспомнил гориллобразную физиономию генерала-миротворца. Это был девяносто шестой, бандиты растворились в Грозном, а потом полезли изо всех щелей, уничтожая наших солдат. Лидеры большинства незаконных вооруженных формирований собрались тогда В столице Ичкерии.

Да, внутренние войска и милиция, которые держали порядок в городе, понесли в первые дни большие потери, но и боевики оказались запертыми в столице Чечни — у них кончались боеприпасы, и вскоре можно было начать изничтожение. К окрестностям Грозного подтянули части Министерства обороны и командующий предъявил ультиматум бандитам, обещая зачистку по всем правилам — с авиацией и артиллерией, вызвав своими словами у журналистов примерно такой же ужас, который испытывает монашка, впервые увидев неодетого мужчину… Но у Косарева возникло ощущение, что чеченцы вовсе не собирались лезть в капкан. Что у них была какая-то договоренность на самом верху политического Олимпа. Они будто знали, что когда им придется туго, их выручат. И спасителем их стал недалекий, самовлюбленный, делавший головокружительную политическую карьеру и готовый из-за нее на все генерал.

Тогда Косарев по телевизору, стоящему на сейфе в углу кабинета, смотрел на генерала Лебедя, обнимающегося с чеченским лидером Асланом Масхадовым и подписывающего договор о совместном патрулировании Грозного и о выводе войск. Косарев на некоторое время впал в оцепенение. Потом он встал и отправился в магазинчик на первом этаже управления. Там купил две бутылки кристалловской водки и, вернувшись в кабинет, сообщил Мартынову:

— Сегодня надо напиться. Поехали ко мне в гости.

— Да теща просила кое-чем помочь, — промямлил Мартынов.

— Плюнь. Говорю — поехали.

— Ну, поехали…

Косарев тогда жил (и живет по сей день) в однокомнатной квартире на четырнадцатом этаже. Из окон открывался вид на реку, на монастырь и две старинные церкви на берегу. Мебели в комнате было немного. Стол, три стула, жесткая, неудобная кушетка. В углу висела икона Божьей Матери. На стене была прилеплена большая репродукция — портрет маршала Жукова со всеми орденами. Так же на стенах висели плакаты с изображениями человеческих тел и ладоней, усеянных акупунктурными точками и какими-то иероглифами. Пол-комнаты занимали силовые тренажеры, большая боксерская груша. На полу лежали две двух пудовые гири. На низкой тумбочке стоял старый черно-белый телевизор, а рядом двухкассетный магнитофон.

— Ну, давай, — Косарев поднял стакан и залпом выпил его, крякнул и не удосужился даже закусить.

Сперва пили молча, чокаясь без тостов. Настроение у Косарева было хмурое. Он пил, не пьянея, лишь лицо его слегка покраснело. Наконец, выпитое все-таки дало о себе знать. Он преисполнился злым цинизмом, язык его развязался.

Со стуком поставил стакан на стол.

— Предали армию, подонки.

— Да не переживай ты так, Серега, — язык Мартынова наоборот начинал заплетаться.

— С самого начала нас предавали там. И били в спину. Все, кому не лень.

— Человек есть существо продажное, — философски заметил Мартынов, хрумкнув соленым огурчиком.

— Еще в начале девяносто пятого, как только бандюг из Грозного выбили, война, считай, была закончена. Додавить оставалось. И тут перемирие. Это, считай, все равно что во время боев под Берлином садиться за стол переговоров с Гитлером и обсуждать, нужна ли ему еще Россия до Урала или он меньшим удовлетворится. Как мы их дожимать начинаем — сразу новое перемирие.

— Там, где варятся бабки, там жизни солдат и интересы страны ничего не значат, — изрек очередное философское откровение Мартынов и потянулся снова разливать по стаканам «кристалловку».

— А теперь за столом переговоров — наши генералы и бандюги, по чьему приказу больницы брали, женщин и детей убивали. Войска выводим. Совместное патрулирование. С бандитами. Эдак нам предложат с «правобереж-цами» договор подписать и улицы совместно патрулировать. Или москвичам с солнцевской мафией.

— А чего? Мысль. ,

— Мысль… Володь, с этими договорами, чую — тут оперативная комбинация. Или американцы сработали, чтобы нас мордой в грязь ткнуть. Или чеченцы. Это настоящее предательство. Кстати, недавно поднял литературу. Оказывается, Власов с такими же словами сдавал в плен своих солдат, как сегодня сдают их в Чечне. «Дабы избежать кровопролития». А что потом будет еще больше крови — это никого не волнует. А она будет. Предательство! — Косарев хлопнул ладонью по столу.

— А сейчас вся жизнь — предательство. Это оказался выгодный промысел — предательство. Предательство — главное слово эпохи, — Мартынов пьяно клюнул носом, но тут же приосанился и поднял стакан. — Выпьем?

Звякнули стаканы.

— Плюнуть теперь на эту Чечню и забыть, — Мартынов икнул.

— Они сами о себе напомнят. Смотри, считай, половину населения Чечни, тех, кто за Россию был, мы отдали на растерзание бандитам. Уже сейчас их под нож пускают. Так?

— Угу.

— Еще года три назад все краденые машины, все беглые преступники, все авизовочные наворованные миллиарды шли прямиком куда? В Чечню. Так?

— Угу.

— Но тогда мы этот режим не признавали. А теперь им на пять лет гарантируют полнейшую свободу, в том числе и от уголовного кодекса, лишь бы они оставались в составе России. Все им отстроим. Часть денег бюджетных они разграбят. Пять лет там будет в составе России суверенный центр наркомафии, рабовладения, торговли человеческими органами. Потом воцарится свободная Ичкерия — пиратская республика. К тому времени ее щупальца сдавят экономику России, окончательно опутают коррупцией госвласть, они запугают все население России.

— Обязательно, — снова икнул Мартынов.

— А пока они полезут баламутить другие республики Кавказа, Татарстан. «Нохчей», которые кровь нашим солдатам пускали, уже ждут в Крыму — там татары давно на русских ножи точат. Кровушка хлынет похлеще, чем в Грозном в январе девяносто пятого. Ох, головы полетят… Во, договора понаподписывали. И еще по телевизору некто с казарменной тупостью вещает:

«Ура-патриотов на фронт пошлем». А я готов на фронт. Только дайте «духов» душить, а не заставляйте им зад лизать. Не добивайте нас бесконечными переговорами и перемириями.

— Размечтался.

— Военной-то проблемы там не было. Преданная война! Первое военное поражение в борьбе с организованной преступностью!

— Да плюнь ты на все. Чего суетиться? — пожал плечами Мартынов.

— Плюнуть? На отрезанные головы наших солдат? На кастрированных пленных, замученных до смерти? Давай, плюнем.

— Должен же кто-то был закончить войну.

— Капитулировать? Мы так могли все войны закончить. И очень быстро. Сдаться Наполеону, Гитлеру. Только проигранные войны для России кончаются плохо. Цусима — революция девятьсот пятого. Неудачи первой мировой — революция семнадцатого. Поражение в Афганистане — развал страны девяносто первого. А что вслед за этим поражением? Полный развал?

— Да все уже давно и так развалено.

— Ты знаешь, какое ощущение? Россию опустили. Отпетушили, как на зоне. Теперь Россия опущенная. Собственное достоинство, безопасность — все соответствует опущенным. Опустили нас несколько политиканов, журналистов и деятелей в генеральской форме! — Косарев врезал по столу так, что бутылка с водкой подскочила и упала. Мартынов проворно подхватил ее и содержимое почти не убыло.

— Да чего ты убиваешься-то?

— Народ наш, — пьяно качнувшись, произнес Косарев, — петухи сейчас. Никому ничего не интересно. Петухов, кстати, на зоне неплохо кормят. И работать не заставляют. Только задницу подставляй — и живи сыто и довольно. Это тот народ, который и французов, и Гитлера, и всех бил. Тьфу…

— Ты экстремист натуральный, Серега. Тебе в террористы подаваться. Шире надо смотреть. Да и вообще — чего кипятиться? От нас-то что зависит? От двух пьяных ментов. Что мы можем?

— Что-нибудь можем. Человек всегда может что-то изменить. Пусть немного, но все-таки.

— Так выпьем за это, — Мартынов поднял стакан…

Война настигла русских уже в Москве. Убежать от нее не удалось. Ее голос был грохотом взлетающих на воздухдомов.

Как только началось вторжение бандитов в Дагестан, Косарев добровольно напросился на три месяца в следственно-оперативную группу. Увидел там то, что и ожидал тюрьмы для содержания рабов, склады оружия, следы крови в подвалах — там пытали русских людей, видеозаписи показательных казней, отрубания голов. Агрессия исламского фундаментализма — это ничуть не лучше фашистских орд и дивизий СС.

Косарева отвлек от дурных мыслей звонок.

— Косарев у телефона… Да. Привет… Правда? Отлично, — Косарев бросил трубку.

— Что? — спросил Мартынов.

— Тут по убийствам Соболева-Керимова кое-что выплыло…

 

Глава тридцать восьмая

МОСКОВСКИЕ ЗАЧИСТКИ

— Обрисовываю ситуацию. Потерпевшие — председатель совета директоров крупнейшего французского банка «Лионский кредит», жена английского посла, председатель правления японской электронной корпорации, немецкий генерал — один из руководителей Бундесвера… Ну и далее в том же духе, — описывал руководитель операции по пресечению преступлений шайки, которую предстояло брать. — Пять дипломатических нот поступило только за последние два месяца по поводу их деяний.

Инструктаж проходил в зале на четвертом этаже Петровки, 38 в шесть часов утра. Там собрались оперативники из всех муровских отделов, сотрудники ОМОНа.

— Вот план операции, — генерал прилепил на доску коряво нарисованную на ватмане схему, напоминавшую план битвы на Чудском озере. — Первая группа отсекает их от железнодорожной станции и задерживает всех подозрительных.

Вторая — продвигается через лесополосу и выходит к лагерю. Третья заходит с юга и производит оцепление. Учтите, таких диких у нас давно не было. Вполне могут открыть стрельбу.

Действовать жестко, но аккуратно. Там полно женщин и детей.

Прорабатывался план захвата цыганского табора из Закарпатья уже три месяца терроризировавшего Москву. Он разбил стоянку в Ногинском районе. В восемь утра ежедневно толпы женщин с детьми направлялись в столицу — гадать, мошенничать, воровать. Их коронным трюком стала «работа» с иностранцами. Пацаны десяти-двенадцати лет от роду налетали на иностранцев, выходящих из машин, облепляли, вцеплялись, как бульдоги. И пока ошарашенный гость Москвы пытался стряхнуть их с себя — выворачивали карманы. Кто-то попытался обработать их из газового баллончика — получил нож в бок.

— Предъявлять нам им нечего, — продолжил руководитель операции. — Детишки, которые совершали преступления, не достигли возраста уголовной ответственности. Так что собираем их, обыскиваем, находим деньги, на них покупаем билеты, — вагон уже зафрахтован. Загружаем в поезд — и на Родину. Решение обладминистрации об их выселении есть. Ясно?

— Ясно, — произнес старший омоновской группы, барабаня по ладони резиновой дубинкой…

Утренний подмосковный лес. Идиллия — пели птички, светило ласковое солнце, таял утренний туман. По лесу растягивалась цепочка одетых в серые куртки, с дубинами и автоматами омоновцев — экипировкой и внешним видом они чем-то напоминали партизан из старых фильмов. За деревьями виднелась просека с белыми пятнами палаток.

Тяжелые омоновские башмаки месили грязь и ломали сухие ветки.

— Вперед, — послышалась из рации команда. Бойцы устремились вперед и с гиканьем, криками ворвались на территорию лагеря, состоящего из нескольких десятков палаток и шалашей. Дальше все стало еще больше напоминать старые фильмы о войне.

— На землю!

Сотрудники милиции знали, что церемониться с цыганами не рекомендуется — дороже станет. При задержании цыгане очень агрессивны, оказывают ожесточенное сопротивление. Особенно женщины — царапаются, лягаются, плюются, ругаются.

. — На землю, сказал, — орет омоновец цыгану, под сечкой сбивает его с ног и охаживает дубинкой. — В круг, — другой омоновец пинком сопровождает визжащую цыганку в круг, куда собирают женщин и детишек.

Омоновцы споро работали дубинками и сапогами. Под тяжелыми ударами трещали и сыпались шалаши и рвались палатки. Растекалось по земле какое-то остро пахнущее куриное варево, Стоял женский вой, как от десятка милицейских сирен, перемежаемый такой матерщиной, что вяли даже привычные ко всему милицейские уши.

Муровский оперативник вспорол подушку, поднявшийся ветер кружил по поляне перья и пух, так, будто это снег. В самом центре «снегопада» по разбросанным вещам металась огромная муровская овчарка в поисках наркотиков.

Минут через пять все немножко успокоилось, начался личный досмотр и обыск. Когда перешли к досмотру вещей цыганок, вой и ругань поднялись с новой силой.

— На, смотри, сволочь, — цыганка задрала футболку и затрясла увесистыми грудями.

— Э, начальничек, нет ничего, — крикнула ее подружка, взмахнув навернутыми на нее, как листья капусты на кочан, несколькими платками и юбками.

— Чтоб ты сдох! Чтоб у тебя рак был! О, я вижу, будет у тебя рак. Будет, — орала еще одна цыганка оперативнику.

— Да у тебя самой рак, дура, — огрызался опер. Муровцы оттащили в сторонку мальчишку лет десяти, по 'их мнению, никак не походившего на цыгана — белобрысого, веснушчатого.

— Ты кто такой? — спросил муровец, положив руку на плечо мальчишки.

— Цыган, — гордо отозвался мальчишка.

— А волосы что такие белые?

— Сделались, — нахально отозвался мальчишка.

— Выкрасил, что ли?

— Выкрасил.

Тут прислушавшаяся к беседе полная цыганка в ворохе ярких одежд и в майке с английской надписью, похоже, одна из авторитетов в таборе, заорала:

— И чегой-то вы к ребенку пристали?

— Помолчи, — отмахнулся оперативник, беседовавший с мальчишкой.

— Чего привязались-то?! Волосы белые, ха! У нас же не все черные. Белые тоже бывают.

Ее зычный голос, приправленный матом, был слышен далеко за пределами табора.

Между тем на брезент ложилась добыча — найденные оперативниками вещественные доказательства — доллары, юани, золотые кредитные карточки.

Муровская собака, скуля, уселась около кипы матрасов.

— Что там, Лорд? — спросил оперативник из УБНО. — На, вспарывая матрасы. — Во, то что надо.

Внутри они были заполнены маковой соломкой. Продолжавшую галдеть ругающуюся толпу начали усаживать в автобусы. Дальше — в УВД на разбор и — в поезд. Мужчин поднимали с земли и пинками сопровождали к автобусам.

Женщины и дети шли сами.

— Ну-ка, а ты кто? — спросил оперативник — капитан из МУРа, беря за шкирку русского парнишку на вид лет шестнадцати-семнадцати. — Что, тоже дитя цыганского народа?

— Да я тут случайно, — замялся он.

— Подними руки.

— Меня уже обыскивали.

— Поднимай.

Муровец нашел нечто новое — паспорт.

— Так, Гарбузов Всеволод Игоревич. Где прописан? — открыл паспорт на странице с пропиской. — Значит, в гости заскочил? Далеко шел.

— Познакомился с цыганами. Заехал.

— Небось наркоту привез?

— Нет, — испуганно воскликнул мальчишка.

— Разберемся. Из отдела милиции, к которому доставили автобусы с цыганами, муровец прозвонил в ОВД Апрельска. Там ему сообщили, что Всеволода Гарбузова ищут уже несколько дней, и он очень нужен отделу по убийствам.

— Постановление на арест есть? — осведомился муровец.

— Нет, — ответили ему. — Пока он свидетель.

— От свидетеля до обвиняемого один шаг.

— Продержите его у себя. За ним подъедут.

— Ладно, попытаемся, — оперативник положил трубку и поднял глаза на Севу. — Тебе есть, где жить-то, сынок?

— Нет.

— Тогда здесь поживешь. В камере. Пока твои друзья из уголовного розыска не приедут. Не возражаешь?

— Согласен. Так и запишем…

 

Глава тридцать девятая

КОМАНДИРОВКА

Время поджимало. Сколько еще продержат Севу в Москве? Неизвестно. На поезде — не успеть…

Денег в бухгалтерии привычно не оказалось, так что Косареву пришлось мотаться по друзьям и занимать на проезд.

С трудом набрал требуемую сумму. Хорошо, что сослуживец по Афгану пристроился заместителем босса в банке.

В аэропорту народу было немного, но рейсов еще меньше.

— Билетов на Москву нет, — сообщила кассирша. Только на коммерческий рейс.

— Сколько?

— В три раза дороже.

— Спасибо, не надо.

С помощью сотрудников ЛОВД удалось все-таки протолкнуться в самолет. Летел чуть ли не стоя. Когда шасси оторвались от земли, уже уставший материться про себя Косарев никак не мог поверить, что предполетная лихорадка позади.

Москву Косарев знал не очень хорошо, а Подмосковье тем более. Но все-таки он нашел Ногинское УВД, где сутки по «собственному желанию» томился Сева.

— Как он себя ведет? — спросил Косарев начальника районного уголовного розыска.

— Смирный. На побитую собаку похож. И со всем соглашается.

— Чего он в таборе делал?

— Не говорит. Наверное, наркоту цыганам возил. Они для этих целей обычно русских привлекают.

— Что еще говорит?

— Ничего. Но вежливый — жуть.

— Где я с ним поговорить могу?

— В кабинете моего зама.

Косарев устроился в тесном кабинете заместителя начальника уголовного розыска, заставленном видео — и аудиоаппаратурой, изъятой по какому-то делу. Вскоре туда привели Севу. Выглядел он действительно запуганным и побитым.

— Я за тобой, — сообщил Косарев и представился. — Поговорим?

— Да, конечно.

— Рассказывай.

Неожиданно плечи у сидящего на стуле Севы поникли, и он, всхлипнув, выдавил:

— Не могу-у… Они… Они меня порешить хотят. Я знаю.

— Кто?

— Они! Н-не знаю кто…

Из последовавшего сбивчивого рассказа Косарев узнал кое-какие занимательные подробности. Например, что Киборг с Матросом увезли Соболева на белой «Волге». Значит, похоже, они его и подготовили к «отпеванию». Многое прояснив своим рассказом, мальчишка и словом не обмолвился об убийстве азербайджанца.

— Складно излагаешь. А кто ударил владельца «Жигулей» ножом?

— М-м, — Сева замычал , как будто опустил руку в кипяток, и прикрыл ладонью глаза, словно закрываясь от яркого света. — Я не знал, что они хотят вот так… Я бы никогда, если б…

— Что эти двое подонков от тебя хотят?

— Я сперва думал, что они из милиции.

— Ну, это ты зря думал.

— Зря… Не знаю я ничего.

— Ты что-нибудь брал из тех синих «Жигулей»?

— Нет, — покачал головой Сева, потом хлопнул себя по-карману, достал записную книжку. — Вот, только это.

Косарев пролистнул книжку, положил ее в карман. Нужно будет оформить ее протоколом выемки.

— Хорошо. Поднимайся, поехали.

— Куда?

— Домой…

 

Глава сороковая

«ИЗВИНИТЕ, ОШИБЛИСЬ НОМЕРОМ»

Обратно на самолет денег у Косарева не было, так что пришлось ехать на поезде. Занятие малоприятное, если учесть, что нет ни сна, ни отдыха — постоянно нужно думать о том, не взбредет ли Севе в голову на очередной станции прощально махнуть рукой. За время поездки Косарев вдоль и поперек изучил записную книжку Керимова, просмотрел на свет и под косыми лучами каждую страницу. По приезде надо будет ее прогнать через компьютер. Технари в УВД поставили программу, и теперь заносят каждый телефон, обнаруженный у преступников, в базу данных. Поступающие телефоны тоже прогоняются по ней, ищутся аналогичные. Программа позволяет выявлять общие связи у контингента.

На конечную станцию поезд прибыл ночью. Хорошо еще, что на вокзале ждал Мартынов с машиной. Севу доставили по первому разряду — на черной «Волге» — в УВД. Там злой, как черт, следователь областной прокуратуры, ведший эти убийства, допросил его, изъял с понятыми записную книжку, оформил бумаги и препроводил мальчишку в камеру.

— Всего-то и делов, — сказал Мартынов, открывая перед следователем дверь «Волги».

— Делов? Полчетвертого, а завтра на работу, — недовольно произнес следователь.

— Оно конечно…

Косарев не рассчитывал выспаться. Домой он добрался не раньше следователя — в четыре утра. А в шесть его разбудил настойчивый зуммер будильника. Косарев довольно бодро вскочил с кровати, сделал зарядку, помахал пару минут двухпудовыми гирями, принял ледяной душ, прогнав тем самым остатки сна, позавтракал сделанными на скорую руку бутербродами. В семь часов он сидел у телефона и звонил по номерам из записной книжки Керимова. Стоило звонить только по шестизначным — таких набралось десятка два. Предельно вежливо он говорил людям, поднимавшим трубку:

— Мне Бакира Керимова… А давно?.. Сказал, что по этому телефону будет… Ну хорошо, извините, если разбудил…

 

Глава сорок первая

ДЕЛОВАЯ ЖЕНЩИНА

Серафима Голубец относилась к тем женщинам, чья внешность нравится не только им самим, но и окружающим мужчинам. Ладная фигура, длинные ноги, не то, чтобы безупречно красивое, но с правильными чертами лицо. Что еще мужчинам нужно? Вот только характер. Она была энергична, напориста — свойства, столь необходимые современной деловой особе, без чьей-либо поддержки устраивающей свою жизнь. И все бы ничего, если бы не тяжелый характер, сильно затруднявший общение с ней.

Все у нее как будто складывалось нормально. После окончания экономического факультета поступила в аспирантуру, теперь заканчивает диссертацию, и ни у кого не возникало сомнений, что она останется преподавать на кафедре. Недавно два месяца была по обмену в Англии. С деньгами тоже вроде бы неплохо — давала консультации нескольким фирмам, помогая сбивать налоги.

Глядя на нее, никому бы в голову не пришло, что эта эмансипированная, острая на язык девица в глубине души удручена сознанием своей неустроенности, одиночества. Что она довольно ранима, и больше всего ей нужны человеческое тепло и участие. Вместе с тем она отталкивала каждого, кто смог бы предложить ей это. Она имела шансы со временем превратиться в старую деву, сущую ведьму, стать доцентом или профессором и прослыть среди студентов «кровопийцей», которой на экзамене лучше не попадаться.

На Востоке за умных и образованных женщин калым дают в несколько раз меньший. И не даром. Серафима еще раз подтверждала абсолютную правомочность этой восточной мудрости — ум для женщины зло. Порой она и сама подумывала об этом, глядя, как роскошно устраиваются длинноногие смазливые курицы, выскакивающие замуж за новых русских или поступающие к ним на содержание, беззаботно порхающие по жизни и не заботящиеся ни о чем, кроме выбора духов и парикмахера.

В Бакире Серафиму привлекало то, что их отношения носили поверхностный характер, без каких-либо претензий на углубление, на копание в душах Друг друга — этого бы она не потерпела. Бакир для нее был красивым мужчиной, внимательным, не из осточертевших интеллигентов, у которых и разговоров только про Дали, да про Ницше. Голова его была совершенно незамутнена подобными премудростями. По-русски он говорил с акцентом, вряд ли закончил и десятилетку. Его невежество тоже притягивало Серафиму — эдакая животина, ближе к пещере, чем к компьютеру…

История их отношений не отличалась продолжительностью, романтичностью и силой привязанности. Обычный городской, плотский по своей сути роман. Приезжал Бакир всего раза четыре по каким-то своим делам на несколько дней, а однажды специально ради нее выбрался на целую неделю. Чем он занимается — ее не интересовало, равно как и то, откуда у него пачки денег, машина. Не все ли равно? Все сейчас делают деньги из воздуха. И откуда что берется — никто не знает.

Несколько дней назад Бакир появился вновь и, когда Серафима отворила дверь, улыбаясь, спросил:

— Ты одна?

— Пока одна, так что тебе повезло.

Хоть она и обрадовалась его приезду, но, осознав это чувство и устыдившись его, поспешила уколоть кавалера. Но Бакир и не заметил этого укола.

— Тогда я к тебе, Серафима.

Он втащил в комнату потертый чемодан. Что в нем — одному Богу известно. Не успев появиться, Бакир исчез, как сквозь землю провалился. Хоть бы позвонил. Может, укатил восвояси, а что ей с этим чемоданом делать?..

Серафима по привычке проснулась в семь. На завтрак, как обычно — яйцо всмятку, бутерброд с импортной, отдающей химией колбасой, бутерброд с джемом, душистый черный кофе.

Так, что у нее запланировано на сегодня? Она раскрыла толстый ежедневник, куда записывала по часам, что ей предстоит сделать. Следовала она этому правилу скрупулезно. К девяти — в библиотеку иностранной литературы. Научный руководитель сказал, что там появилась книга на английском — как раз по ее тематике. К двум часам на кафедру — там будут обсуждать статью старичка Суворовского, который затравил всех своими бесчисленными «точками зрения» на ясные проблемы. Потом…

Прервал ее размышления телефонный звонок. Она вышла в коридор, где на тумбочке стоял кнопочный японский аппарат.

Поднимая трубку, она думала, кто бы это мог быть в такую рань.

Может, Бакир, голубчик, объявился? :

— Извините, можно Бакира Керимова, — послышался в трубке незнакомый мужской голос.

— Его нет. — А где он?

— Не знаю. Ушел.

— А вещи какие-нибудь оставил?

— Оставил, — тут Серафима взорвалась. — Слушайте вы, звоните спозаранку, будите, задаете какие-то вопросы. Не знаю я, где он!

Серафима с размаху хлопнула трубкой о телефонный аппарат. Она разозлилась не на шутку. Мало того, что Бакир заехал на полчаса, оставил свой саквояж и исчез. Так он еще и всем телефон ее раздает!

Она допила кофе, вымыла посуду, надела легкое платье, причесалась, накрасила губы, подвела голубыми тенями веки. Противный цвет, покойницкий оттенок лицу придает, но ничего не поделаешь — так модно. Она уже собралась уходить, сунула в сумку папку с материалами, тут в дверь постучали.

Звонок сломался, так что гостям приходилось барабанить по двери.

За дверью стоял высокий, с литыми плечами мужчина, одетый в джинсы и ветровку. За ним топтались еще двое — один тучный, как Гаргантюа, второй — молодой, худой, как тростиночка, в элегантном костюме, при галстуке.

— Вам кого? — привычно холодно осведомилась Серафима, хотя сердце ее екнуло. Никого из этих мужчин она раньше в глаза не видела. Неужто грабить? Судя по газетам, теперь такое не редкость. Но эту мысль она тут же отогнала от себя как абсурдную. На грабителей визитеры не очень походили. Ну а хотя бы и грабители — все равно в ее квартире нечем разжиться. Разве что видеомагнитофоном, который она из Англии привезла.

— Нам нужны вы, Серафима Валентиновна, — сказал мужчина в ветровке. — Хотим переговорить.

— Я вас не приглашала. Так что в другой раз. Опаздываю.

Серафиме хотелось на ком-то сорвать накопившееся раздражение, поэтому с визитерами она не церемонилась. Она сделала шаг на лестничную площадку, собираясь захлопнуть дверь. Если уж очень им нужна, пусть здесь объясняются.

— Нам очень нужно поговорить, — мужчина в ветровке мягко отстранил ее и прошел в прихожую.

— Что вы себе позволяете?.. Я… Я ведь закричать могу. Милицию позвать.

— Считайте, что дозвались, — мужчина вынул из кармана красную книжечку. — Подполковник Косарев, уголовный розыск.

Этого еще не хватало. Серафима набрала воздуху, намереваясь сказать многое. Например, что мышиная милицейская форма — еще не основание, чтобы отрывать ее от дел. Что она опаздывает в библиотеку, так как пишет диссертацию, в которой ни один милиционер ничего не поймет.

Но секундный порыв прошел. Надо же узнать, зачем они пришли. Может, что-то важное. Кроме того, к ней милиция обращается первый раз в жизни, и сразу указывать на дверь — неразумно, хотя бы с познавательной точки зрения.

— Что вы хотите от меня, господин подполковник? В эти слова ей хотелось вложить побольше язвительности.

— Далеко собрались? — Косарев кивнул на чемодан, стоявший в коридоре у стенного шкафа.

— В деревню к деду.

— А, понятно. Бакир вам оставлял что-нибудь?

— Не оставлял. Слушайте, я же вас спросила, что вам от меня надо.

— А ведь это его чемодан, — задумчиво произнес Косарев.

— Ну, его. И что с того?

— Посмотреть бы содержимое.

— И не мечтайте. Ничего я вам не дам смотреть без разрешения Бакира.

— Считайте, что он нам это разрешение дал, — Косарев вынул из нагрудного кармана ветровки фотографию с места происшествия и протянул Серафиме.

— Ox, — воскликнула она от неожиданности, узнав в обезображенном трупе Бакира. На секунду ей захотелось броситься на диван и завыть по-бабьи, во весь голос, но сработала привычка во всех ситуациях владеть своими эмоциями. Бакир погиб. Жаль, конечно, но в конце концов это не самый близкий для нее человек. Нужно вести себя спокойнее, не ныть, не заламывать руки и не рвать на себе волосы. Просто выкинуть все это из головы, постараться забыть.

— Искренне выражаю вам сочувствие, — церемонно и с долей иронии произнес Косарев, отметив про себя, что аспирантка не слишком убивается по своему приятелю. — Коля, найди понятых, — обернулся он к парню в галстуке и костюме.

Коля появился через минуту с двумя парнями — знакомыми Мартынова, которых он использовал в качестве понятых в особенно деликатных делах.

Косарев вытащил перочинный нож и занялся чемоданом.

Замки щелкнули. Внутри лежало несколько пакетов с белым порошком. Косарев взвесил один в руке и обернулся к Мартынову:

— Героин, кажется.

— Да иди ты, — Мартынов склонился над чемоданом. — Тут килограмма три-четыре. Столько наше УВД за всю свою историю не изымало.

— Ну вот только этого мне для полного счастья не хватало, — всплеснула руками Серафима.

Выемка была оформлена. Коля — стажер из прокуратуры, включенный в следственную группу, закончил писать протокол, опечатал чемодан, дал расписаться и в документе, и на бирке хозяйке квартиры и понятым.

Косарев подвинул кресло к дивану, на котором сидела, закинув ногу на ногу и поджав губы, Серафима.

— Серафима Валентиновна, вы должны нам помочь. Мне хотелось бы, чтобы вы подержали это зелье после экспертизы у себя денька два.

— Что ? Только об этом всю жизнь и мечтала, — Серафима вышла из себя, а в этом случае вести с ней конструктивную беседу было довольно затруднительно. — Я в ваши гангстерские истории полезу!

— Серафима Валентиновна, мы очень нуждаемся в вашей помощи. Вы должны помочь изобличить опасных преступников. Убийц. Подумайте, сколько зла они могут еще причинить. А сколько уже причинили.

Серафима иронично хмыкнула.

— Серафима Валентиновна, это же ваш гражданский долг, — уныло, без малейшей надежды на успех подобных увещеваний, больше для галочки, произнес Косарев.

— Вы еще моральный кодекс строителя коммунизма вспомните. Что я, дурочка, в такие дела лезть!

— Ну зачем же грубить, Серафима Валентиновна? — скучающе произнес Косарев, лениво потянувшись. — Ваша беда, что вы, как и многие одинокие женщины, злы на весь мир и скрываете это за внешней холодностью и грубостью. Все кому-то что-то доказываете, а зачем? Все ваши амбиции гроша ломаного не стоят.

Серафима задохнулась от возмущения. Больше всего ее задело то, что этот милиционер сказал истинную правду. С ходу разгадал ее, не обманулся маской снежной королевы. В пять минут раскусил, телепат чертов!

— Все, разговор окончен!

— Вы так считаете? — голос у Косарева стал мягким и вкрадчивым. — Вы ошибаетесь. На вашем месте я не стал бы ссориться с уголовным розыском. Хотя бы потому, что вам нужно будет доказать, что к наркотикам вы не имеете никакого отношения. Нашли-то их в вашей квартире. Кстати, вы часом «порошком» с Бакиром не приторговывали, а?

— Что? — Серафима, ошарашенная, уставилась на Косарева.

Тот говорил малопонятные, дикие вещи. Такой поворот никогда бы ей и в голову не пришел. Господи, торговала каким-то «порошком» с Бакиром на пару! Дичь какая.

— А что вас удивляет? Ну хорошо, не посадят вас, так еще долго придется отмываться, убеждать всех, что сами герой, ну, героином, не злоупотребляли. Представляете, какой шум поднимется на работе, когда там случайно узнают обо всем. Позор-то какой, Серафима Валентиновна.

Косарев видел, что нарочитый цинизм его слов и угроза в них начинают пронимать Серафиму, чего он и добивался всем этим разговором.

— Шутите?

— Конечно, шучу. У меня таких шуток богатый набор. Например, статья в городской газете с описанием этой истории.

— Хватит! — крикнула Серафима и закусила губу.

— Почему? Только начали.

— Вы… — она не нашлась, как похлестче ответить, Она почувствовала, что не в состоянии противиться этому человеку…

 

Глава сорок вторая

ПОДСАДНАЯ УТКА

Всего лишь день Сева провел в изоляторе временного содержания, а держал руки за спиной так, будто всю жизнь проходил подобным образом. Тюремные привычки приобретаются быстро.

Задержанного привел в кабинет Косарева усатый сержант-выводной.

— Задержанный по вашему приказанию доставлен..

— Спасибо. Свободны. А ты, Сева, располагайся. Сева, продолжая держать руки за спиной, подошел к стулу, потом, сцепив до белизны пальцы перед собой, сед.

— Чайку не хочешь? Хочешь. Небось ничего не ел.

Сева согласно кивнул.

Косарев насыпал в стакан немного заварки, налил из кувшина только что вскипяченную воду, вытащил из стола блюдце с печеньем и конфетами.

— Почти как в поезде, — усмехнулся он. — Угощайся. Ну как, не надоело на нарах?

— Надоело, — вздохнул Сева, прихлебывая чай. За часы, проведенные в изоляторе временного содержания, он осунулся, побледнел, но в глазах появилась какая-то успокоенность. Изолятор, следствие, суд — для него перенести это было легче, чем скитания, страх, неопределенность.

— Значит, надоело, — Косарев взял конфету, прихлебнул из своего стакана, не отрывая изучающего взгляда от Севы, сосредоточенно уставившегося куда-то вниз. — Знаешь, какая ныне эпоха?

— Что? — тупо удивился Сева.

— Нынче эпоха гуманизма. Это значит, если оступился, то можешь ответить и не по всей строгости, а по милосердию. Могу тебя отпустить на несколько дней. Или даже до суда.

Погуляешь, на людей поглядишь, в кино сходишь. Глядишь, потом и срок условный дадут — хотя тут я гарантий не даю. Идет?

— Идет, — настороженно, ожидая подвоха, произнес Сева, подняв глаза на Косарева.

— За пустяковую услугу.

Косарев доходчиво объяснил, что он хочет.

— Нет, — испуганно замотал головой Сева. — Не могу. Я боюсь! Не хочу!

— Все мы чего-то не хотим. И все делаем то, чего не хотим, — глубокомысленно отметил Косарев. — Так ведь?

— Так…

— Ну, значит, договорились.

— А? — удивленно распахнул глаза Сева, понимая, что из него вьют веревки.

— Деваться тебе некуда. Если не хочешь загреметь за убийство на десять лет, будешь работать со мной, — теперь в голосе Косарева были стальные нотки. И голос этот действовал на Севу завораживающе. Сева понимал, что он все равно будет делать то, что надо этому подполковнику.

— Убьют.

— Я тебе обещаю — все будет нормально. Я обещания сдерживаю.

— Хорошо…

— Теперь слушай…

 

Глава сорок третья

НЕОЖИДАННАЯ УДАЧА

— Срок сегодня истекает, — сказал Матрос. Он надавил на педаль, и белая «Волга», обогнув интуристовский автобус с дымчатыми стеклами, проскочила на красный свет.

— Точно, — произнес равнодушно Киборг, которого, похоже, невозможно было пронять ничем. — А потом счетчик щелкать начнет. Гвоздь будет по счетчику платить. Не анекдот?

— Ты чего, совсем сдурел?! — взорвался Матрос. Сейчас на Гвоздя москвичи наедут, а он на нас наедет.

— На тебя, Матрос.

— И на тебя, будь спокоен. Он на нас двоих зуб точит. Считает, что мы кореша — не разлей вода. Так что резать он нас будет обоих.

— Да? — заерзал на сиденье Киборг.

— Или он нас грохнет. Или мы его — тогда нас грохнут остальные или воры… Или москвичи грохнут нас всех. И все из-за какого-то чемодана с «порошком».

— Может, свинтить нам куда-нибудь? — предложил Киборг. — Уедем на несколько месяцев. Пока Гвоздь будет разбираться с москвичами. Они его, скорее всего, завалят.

— И мы приедем с цветами на его могилу.

— Именно.

— А если не завалят? — Матрос нахмурился. — Из под земли — не знаю, но откуда-нибудь из Австралии Гвоздь нас достанет. Его характер знать надо. Никогда никому и ничего не прощал.

— Ангел мщения.

— Чего?

— Фильм по видео смотрел. Про Ангела мщения.

— Киборг, ты что, издеваешься?

— Нет.

— Издеваешься… — начал заводиться Матрос.

— Осторожнее. Руль не отпускай!

— Нечего надо мной издеваться-то!

— Да не издеваюсь я. Угомонись.

Отвлекшись от дороги, Матрос едва не врезался во встречный молоковоз, но в последний момент успел вывернуть.

— Смотри, куда рулишь, чурбан с глазами! — крикнул Киборг.

— Уф-ф, едва не накрылись. А тебе нечего подкалывать. Матрос притормозил и вырулил на площадь Борьбы. По одну ее сторону возвышался четырехэтажный универмаг — он возводился почти десять лет и недавно с оркестром и ленточками был сдан в эксплуатацию. По другую сторону раскинулся действующий монастырь, белокаменный, с голубыми куполами. В центре площади, повернутый спиной к монастырю, с протянутой, будто за подаянием, рукой стоял чугунный Свердлов — его не успели скинуть во времена крутых перемен, когда сносили почти все памятники, а теперь он попал в число достопримечательностей города.

«Волга» перестроилась в правый ряд и свернула на Святоцерковную, бывшую Двадцатилетия ВЛКСМ, состоящую из невысоких обшарпанных домишек девятнадцатого века. Матрос услышал трель милицейского свистка и увидел сотрудника ГИБДД, махавшего жезлом.

— Никогда здесь гаишников не было.

— Готовь десять баксов, — посоветовал Киборг.

— Десять?

— А что? Нынче они меньше не берут.

Матрос нехотя вылез из салона и с размаху хлопнул дверью. Сотрудник ГИБДД неторопливо и важно подошел к нему.

— Сержант Никифоров. Нарушаете. Поворот-то не включили.

— Как это не включил? Включил. Он у меня, как часы, работает.

— Вы не включили сигнал поворота, — повторил сержант монотонно, привычно не обращая внимания на кажущиеся ему жалкими оправдания водителя — таких на день приходится выслушивать не один десяток.

— Да ты чего, сержант?

— Бесполезно, — сказал Киборг, вылезая из машины и потирая затекшую ногу. — Сколько, командир?

Сержант размеренно, с видом человека, выполняющего работу исключительной государственной важности, начал выписывать квитанцию.

— А без квитка? — подмигнул Матрос.

— Нельзя, — ответил милиционер.

— Эх, сержант, нет у милиции правды для простого человека, — начал лениво балагурить Матрос, но тут же осекся, будто получил кулаком под дых. Он схватил Киборга за рукав и оттащил в сторону.

— Гадом буду, но это наш сопляк! Вон, у ларька с мороженым. Точно он. Я его, падлу, на всю жизнь запомнил… И одет так же.

Матрос вынул из кармана затершуюся цветную фотографию, ткнул под нос Киборгу и показал пальцем на коротко остриженного парня в черной куртке с заклепками.

— Похож, — согласился Киборг.

Тем временем сержант закончил заполнять квитанцию и протянул ее Матросу, предварительно получив от него купюру.

— Вот ваши документы.

— Спасибо, начальник.

— Не за что, — сержант отдал честь и все так же степенно направился стеречь очередную жертву.

— Скот, — прошептал ему вслед Матрос.

— О чем ты думаешь, дурило? Пошли вслед за щенком, — ткнул его раздраженно пальцем в бок Киборг.

Сева купил мороженое и медленно направился вдоль улицы, останавливаясь у витрин. Через несколько кварталов он свернул в сквер, уселся на скамейку рядом со стариком, сжимавшим в дрожащих руках деревянную клюку. Сева вытащил из кармана журнал «Поп-корн» и углубился в его изучение. Вскоре старик поднялся со своего места, тяжело опираясь на палку, заковылял прочь. Тут же с двух сторон к Севе подсели Матрос и Киборг.

— Привет, падла.

Сева испуганно посмотрел на них, попытался встать, но Матрос грубо усадил его на место.

— Жить хочешь? Тогда сиди тихо, — прорычал Киборг. В его устах эти слова звучали убедительно. Он весьма походил на человека, способного разорвать жертву на кусочки руками. Или зубами — как получится.

— Пошли с нами, — потребовал Матрос.

— Не пойду!

— Еще как пойдешь. Куда, падла, записную книжку дел?

— Какую книжку?

— Какую в машине у азербуда подобрал.

— Эту, что ли?

Сева вынул из нагрудного кармана красивую записную книжку с изображением великолепного горного пейзажа и иероглифами на обложке. Матрос выхватил ее из рук и стал быстро листать. Телефон Серафимы в ней был.

— Живи, сосунок, — Матрос резко ударил Севу кулаком в живот и поднялся со скамейки. — Жаль, не довелось тебе брюхо вспороть…

 

Глава сорок четвертая

ПОСЫЛКА ПОЛУЧЕНА

— Серафима? — Матрос старался говорить как можно мягче, и от противоестественного усилия на его лице застыла кривая гримаса. — Здравствуйте. Поверьте, мне крайне неудобно вас беспокоить. Меня просил позвонить Бакир. К сожалению, он был вынужден срочно уехать. Обстоятельства так сложились… Он вещи у вас просил забрать… Меня Толей зовут, он должен был обо мне рассказывать… Что, ничего не рассказывал? Ну как же… Серафима, дорогая, так как мне вещи побыстрее забрать?.. Как доехать до вас?.. А код на двери подъезда какой?.. Хорошо, я минут через двадцать буду…

Матрос с силой бросил трубку на рычаг многострадального телефона-автомата, который за свою жизнь натерпелся немало ударов, наслушался множество матюгов, лести, лжи и грубости.

— Все тип-топ, — ухмыльнулся Матрос, выйдя из будки. Он по-дружески похлопал Киборга по необъятному животу. — Вещички он у курицы своей оставил, я был прав. Она нас ждет.

— Что, отдает вещички?

— Отдает. Сила обаяния.

— Ну да…

Через полчаса Матрос, убедившись, что нашел то, что искал, загружал чемодан в багажник. Нашли-таки товар! В миллионном городе! Правда, можно сказать, что это случайность, но боссу о том знать совсем не обязательно.

Пусть считает, что помощники землю носом рыли и в результате этого достигли успеха.

— Выкрутились, — сказал Киборг устало.

— Есть, дружище, Бог на свете, — расплылся Матрос в белозубой, будто срисованной с рекламного журнала, улыбке. — И он нам помогает.

Матрос вел машину осторожно и аккуратно. Так осторожно, как не водил ее никогда: не превышая скорости, обгоняя разве только велосипедистов да тракторы, уступая дорогу нетерпеливым лихачам, пропуская пешеходов. Его пугала мысль, что сейчас, когда все сделано, он может попасть в дорожно-транспортное происшествие или машину досмотрит милиция. Нет уж, сегодня самый дисциплинированный водитель в городе — рецидивист Дудин.

— Ну? — с порога, не здороваясь, спросил Гвоздь, жестом отослав из комнаты охранника из «Брасса». В руках вора мурлыкал Полосатик — его урчание напоминало шум мотора.

— Все в порядке, Гвоздь. Чемодан в машине, — кивнул Матрос. — Как, хороша работа?

— Неси — посмотрим, не подсунули ли тебе сахар, — Гвоздь оставался невозмутимым, но было видно, что у него гора свалилась с плеч.

Матрос завел во дворик «Волгу» и поставил ее рядом с синим «Мерседесом». Пока он закрывал на засов тяжелые ворота, Киборг выгрузил из багажника чемодан, занес в дом и положил перед Гвоздем.

Гвоздь открыл чемодан и прищурился. Взял пакетик, разорвал его, попробовал содержимое на вкус, с омерзением выплюнул. Потом положил щепотку порошка на стекло, капнул реактивом.

— Хороший Ибиш товар прислал.

Гвоздь вытащил специально приобретенные по этому случаю электронные весы. Вес сходился — тютелька в тютельку.

— Как в аптеке. — кивнул он, заглядевшись на товар. Героин — его оборот порождает гигантские состояния, перемалывая судьбы людей. Героин — это власть, богатство. Это — символ. Он обладает магнетизмом. Его вид вызывает восторг и берет в плен алчные сердца, как некогда золото — желтый дьявол прошедших веков, которому приносились в жертву целые народы. Что оно сегодня? Потускневший нержавеющий тяжелый металл, утративший мистическую силу в век кредитных карточек и безналичных расчетов. Героин — вот истинный дьявол века двадцатого. Белый дьявол.

Переложив пакетики в кейс, Гвоздь небрежно кинул:

— Киборг, тащи в машину.

Гвоздь набрал на радиотелефоне номер, дождался пока женский голос на том конце провода скажет «але», и произнес условленную фразу, означавшую — груз подготовлен, встреча в условленном месте в условленное время. Кодированный ответ означал — сообщение принято, будет передано по назначению.

— Все в порядке, — сказал Гвоздь, вешая трубку. — Передача через полчаса.

— Не успеем организовать нормальное сопровождение, — засуетился Матрос. — Надо братву на тачках с оружием выкликать.

— Остынь, Матрос. Такие встречи проводятся с глазу на глаз.

— А если москвичи учинят гнилые провокации? Грохнут тебя, героин возьмут, а потом скажут, что ты до места встречи не доехал?

— Не тот случай. И место не то. Все просчитано, Матрос. Не дурнее тебя.

— Все равно…

— Жди с Киборгом меня здесь.

Киборг, открыв заднюю дверцу «Мерседеса», уложил ценный груз на заднее сиденье. Вскоре из дома вышел Гвоздь. На нем вместо длинного домашнего халата был надет ладный, сшитый хорошим портным костюм-тройка. В таком костюме не стыдно появиться и на заседании правления какой-нибудь фирмы, и на заседании Государственной Думы.

— Открывай ворота, — он сел за руль и резко захлопнул дверь.

Киборг отодвинул засов и начал отворять тяжелую створку ворот.

В этот же момент Матрос, занявший место Гвоздя перед камином, грубо согнав примостившегося на подлокотнике кресла Полосатика, вытаращил глаза на экран монитора видеокамеры, дающей изображение того, что происходило на улице перед домом Гвоздя. Апроисходи-ло там нечто из ряда вон выходящее.

— У, бля-а… — зашипел Матрос, вскакивая…

 

Глава сорок пятая

СИГНАЛ «ОТБОЙ»

Когда поступил сигнал «отбой», руководивший операцией заместитель начальника РУБОПа подполковник Ромашин уже и сам склонялся к тому, что так, пожалуй, будет лучше.

Затеять изящную, на несколько ходов вперед продуманную комбинацию предложил Косарев. Ромашин и высокое начальство приняли это предложение. Контролируемая поставка — когда грузу, о котором хорошо известно и который не исчезает из поля зрения, дают возможность достичь адресата. Тут появлялось несколько заманчивых перспектив. Например, можно вычислить всю цепочку — от поставщика до последнего покупателя. Задача не из легких, но при упорстве и наличии средств вполне выполнимая. По ходу дела могли возникнуть и другие варианты.

К визиту Матроса в квартиру Серафимы готовились тщательно. Специалисты технического отдела УВД и технари из РУБОПа начинили комнаты теле — и радиоаппаратурой. Было задействовано несколько экипажей наружного наблюдения, а также установлены стационарные пункты. Белая «Волга» с наркотиками сопровождалась, как правительственный лимузин, с той лишь разницей, что ее пассажиры не должны были даже предпологать, что им уделено столько внимания. Тяжелей всего было ненавязчиво подставить Матросу Севу. Подручному Гвоздя нужна записная книжка, чтобы узнать адрес, где хранится груз, это очевидно. Никаких других идей в голову просто не приходило. Записную книжку нужно отдать им так, чтобы не вызвать подозрений и не поставить под удар мальчишку. Ведь психопат Матрос вполне способен пустить в ход нож, а то и ствол.

Чтобы исключить эту вероятность, встречу решили организовать в людном месте. При этом Севу предупредили — ни под каким предлогом не садиться в машину. Кроме того, Севу подстраховывали парни из СОБРа, готовые прикрыть его в случае чего, но все равно у оперативников кошки скребли на душе.

Прошло все на редкость гладко. Начало «партии» оперативники выиграли. Удалось проследить путь белой «Волги», просчитать, куда она направляется, подставить работника ГИБДД, а потом и Севу. Матрос и Киборг клюнули, заглотнули наживку. Опасения насчет того, что парень не выдержит и сорвет операцию, оказались напрасными. Сева держался молодцом.

Как и предполагалось, когда чемодан был загружен в багажник, белая «Волга» неторопливо поплыла в потоке уличного движения в направлении дома, где обосновался Гвоздь. Наступал самый ответственный момент — проследить дальнейший путь груза. Кому же он предназначен? Сам Гвоздев торговать наркотиками не будет — не его профиль. Значит, нужно контролировать передвижение «Волги» Матроса и «Мерседеса», на котором разъезжал сам Гвоздь. Для этого все подготовлено. Разведка дело свое знает хорошо, на слежке ребята собаку съели.

Но если упустить груз… Тогда наркотики растекутся по городу, или, скорее всего — уйдут за его пределы. А это будет означать, что милиция не пресекла преступление. Но сто даже девяностопроцентной гарантии, что путь «порошка» удастся проследить, никто дать не мог. От использования радиоактивных изотопов отказались — если у Гвоздя есть счетчик Гейгера, а это вполне возможно, вор сразу поймет, что к чему. Наверху, подстраховываясь, решили, что как только груз прибудет на место, — брать всех.

— Посылка на адресе, — послышалось из рации. Переговоры были сведены до минимума на случай, если в доме у Гвоздя имеются сканеры. «Брать — и немедленно», — шутливо цитировал в таких случаях Ромашин вождя мирового пролетариата. Ну что же, наверное, удастся привязать к наркотикам Матроса и Киборга.

Хотя «привязка» — дело непростое. Обычно, когда при .обысках находят наркотики, все кричат в один голос: не мое, первый раз вижу. Не исключено, что убийство Соболева произошло в этом доме. Опросом, ненавязчиво и скрытно проведенным оперативниками, установлено, что в то время, когда, по заключению судмедэксперта, убили автомеханика, белая «Волга» приезжала сюда. Значит, в доме должны остаться следы, и тогда в деле об убийстве Соболева вскоре будет поставлена точка. Силовой вариант просчитывали заранее. Наготове была бригада «тяжелых» — она с нетерпением ждала приказа.

Ромашин взял микрофон автомобильной рации и произнес в него.

— Говорит первый…

 

Глава сорок шестая

ЗАХВАТ

Шутки-прибаутки, легкий треп, дружеские подначки — такая атмосфера царила в микроавтобусе «форд» с занавешенными окнами. На полу и сиденьях были разложены бронежилеты, каски «Сфера», оружие, инвентарь, коробки со спецсредствами. Сотрудники спецотдела быстрого реагирования, «тяжелые», как их называют на оперском сленге, готовы были к самому жесткому и непредвиденному развитию событий. Собровцы — спецы, это ни у кого не вызывает сомнений — ни у сотрудников МВД, ни у бандитов. И как настоящие спецы они рассчитывают всегда на самое неблагоприятное развитие событий. Благодаря этому за годы существования отдела — ни одной жертвы среди сотрудников, ни одного погибшего заложника.

— Прибыли, — сказал командир группы — худощавый, высокий майор Симонов.

Микроавтобус остановился в стороне от автозаправочной станции.

— Кого брать-то?

— К ужину успеем?

— К завтрашнему ужину?

— А тебе бы все лопать. Слышались голоса.

— Внимание, — произнес Симонов. — Работаем по задержанию преступной группы. Работаем в частном секторе поселка.

— Черные или славяне? — последовали вопросы.

— Отмороженные?

— Принимаем вора в законе Гвоздя и его подручных. Берем на хате. Скорее всего с партией наркотиков. Дом наверняка охраняется. Вот схема.

Симонов продемонстрировал схему.

— Улица… Проход… Ворота… Предположительное расположение комнат. Подходы просматриваются видеокамерами, так что сразу по выдвижению работаем в максимальном темпе. В случае вооруженного сопротивления — бить без жалости.

— Какой вариант?

— Тяжелый. Бронежилеты. «Сферы». Дверь — металлическая, сносим «ключом». Ясно?

Последовали вопросы по существу. Наконец все точки над "i" были расставлены, определен порядок действий, распланировано, кто кого прикрывает. Кто в штурмовой группе. Кто — в группе прикрытия.

— С той стороны дом прикрывают двое наших бойцов и опера из РУОПа… Все, готовьтесь.

— Бойцы стали натягивать бронежилеты, проверять оружие,

Снайпер поглаживал свою СВД… Готово. Теперь — самое противное. Ожидание.

Собровцы на собственном опыте знали, что две трети выездов — пустые. Что-то не сладилось. Или преступники не появились, почуяли неладное. Или информация "прошла тухлая.

Такие несостоявшиеся захваты больше всего действуют бойцам на нервы. В СОБР приходят работать люди, чья стихия — жесткий бой, когда не вымаливаешь послаблений и пощады, но и другим их не даешь. Взять, победить, уничтожить преступника — это вопрос чести. В любой момент будь готов надеть бронежилет, подхватить автомат — и ринуться в бой… Но самое главное в психологии бойца спецотдела — забитая на уровне подсознания программа — в случае необходимости прикрыть невиновного человека, жертву преступников, даже своим телом. Ни на секунду не раздумывая, иначе какой ты собровец.

— Приготовиться, объект прибыл, — сообщили по рации.

— Будет работа, — вздохнул облегченно кто-то из ребят, натягивая сферу на голову.

— Первый ноль-пятому. Выдвигайтесь, — последовал приказ.

«Форд» тронулся с места и въехал на поселковую улицу…

— Внимание… Захват…

В один момент компания перебрасывающихся шуточками парней, острящих по поводу предстоящего захвата и вообще милицейской жизни, стала слаженной боевой единицей. Со скрипом остановился «Форд». Дверь отъехала в сторону, и из его чрева вырвались закованные в металл рыцари — неудержимая, неуемная мощь, сметающая все на своем пути.

Шашка «ключа» на металлическую дверь. Грохот ударил по ушам. Дверь вылетела, и штурмовая группа ворвалась в дом.

Собровцы, как ураган, неслись по комнатам, распахивая тяжелыми десантными сапогами двери. На пол летели переворачиваемые столы и стулья. Вдребезги разбилось дверное стекло — его протаранил торпедой пролетевший от мощного удара охранник «Брасса». Матрос схватил раскаленную кочергу из камина, жалея, что нет у него с собой сейчас ствола.

— Ну, козлы, подходите! Живым не возьмете! Взмах кочергой… Еще один. Третьего не последовало. Ударом приклада Матроса сбили на пол. Щелк — на руках сомкнулись браслеты. Он взревел раненым зверем.

— Менты!!! Сучары-ы-ы!

От удара носком сапога в живот он застонал, скорчился, в глазах его потемнело.

— А башкой в камин не хочешь? — осведомился собровец, припечатывая Матроса ударом пудового кулака по загривку.

— Суки-и, — в бессильной злобе завращал глазами Матрос и, изловчившись, попытался ударить бойца.

После еще пары ударов он на несколько секунд потерял сознание, а потом наконец заткнулся. Кто же орет на собровцев, да еще лягается? Ребята нежные, к такому обращению не привычные.

Майор Симонов бросился через веранду во двор.

— Стоять! — угрожающе крикнул он.

Собровцы опоздали на какие-то секунды. Киборг поднял, как пленный немец под Сталинградом, руки вверх. «Мерседес», громко взревев, рванулся вперед. Он налетел бампером на полуоткрытые ворота, разбивая фару, царапая кузов.

— Стой! — крикнул опять Симонов. Прогрохотала предупредительная очередь вверх. Ошибся водитель милицейского «Форда», плохо заблокировавший ворота, оставив просвет. «Мерседес» рванулся в него. Со стуком тяжелая машина развернула « Форд» и вырвалась на улицу…

 

Глава сорок седьмая

СТВОЛ НА СТВОЛ

Косарев выбрал место для своего «жигуля» в поселке недалеко от дома Гвоздя, рядом со стеклянным сельским магазином, на дверях которого висела вывеска «Ремонт». За исход задержания он не беспокоился. Ребята Симонова возьмут бандитов без труда. Видел их в работе и в Чечне, и в родном городе. Подготовка на уровне.

— Захват, — послышалось из динамика лежащей рядом на сиденье оперативной рации «Моторолла» привычное, будоражащее кровь получше стакана доброго вина, слово.

Косарев мечтал посмотреть на разбитую физиономию Гвоздя, глянуть ему в глаза. Уже скоро…

А потом все пошло не так, как задумывалось. Сквозь эфирный треск в рации донеслись ругательства. Произошло трудно объяснимое — Гвоздь обхитрил всех. Он вырвался на машине, и теперь уходил.

— Блокируйте улицу Чкалова, — слышались радиопереговоры.

— Применяйте оружие…

— Ушел…

— Где пятый и восьмой?..

— Он обошел их. И сейчас выйдет на трассу…

— Прошляпили, — прошептал Косарев. — Лопухнулись. Он повернул ключ в замке зажигания и тронул машину с места. Прихватил ли Гвоздь товар? Если прихватил — дела плохи. Это означает провал операции. Одна надежда — попытаться остановить его на трассе.

Подъезжая к повороту, Косарев увидел, как из-за угла на всех парах вылетел «мере». Косарев резко крутанул руль, надавил на газ. И сел «Мерседесу» на хвост.

Едва не сбив молодую беспечную парочку, «мере» подпрыгнул на ухабе и вывернул на скоростную трассу. Здесь имелись все возможности использовать преимущества иномарки перед чиненным-перечинненым «жигуленком». Но на беду Гвоздева, дорога была запружена машинами. Приходилось лавировать, вклиниваться между автомобилями, задевать иные из них бампером или крылом.

Гвоздь понимал, что о нем наверняка уведомили все посты ГИБДД и впереди может ждать заслон, — выделить в транспортном потоке «Мерседес» нетрудно. Да и от назойливого зеленого «жигуля», который прицепился к нему в поселке, здесь не оторвешься. Гвоздь перестроился в правый ряд, а затем за пожелтевшим устаревшим указателем «Совхоз ХХ-летия Октября» резко свернул направо, едва не влетев в кювет.

Дорога была узкая, прямая, как стрела, и совсем свободная, если не считать двух грузовиков, маячивших впереди. Справа шли совхозные поля, по которым лениво двигался трактор, слева — лесопосадки. Чуть дальше раскинулась охранная зона водохранилища, снабжавшего город водой. Можно теперь отрываться…

У Косарева сейчас не было чувства опасности. Словно ракета, он был устремлен на цель, кроме которой для него сейчас не существовало ничего. Из своего «жигуля» он выжимал все, что можно. В поселке и на трассе удавалось держать дистанцию, хотя несколько раз он уже был на волоске от катастрофы. Помощи пока ждать неоткуда. Оперативная рация замолкла. Надежда была на то, что по тревоге ГИБДД перекроет основные дороги, но «Мерседес» свернул с трассы — теперь он уходил вперед, с каждой секундой увеличивая разрыв…

Гвоздь был уверен — еще немного, и он стряхнет «хвост». Несмотря на полученные повреждения, «Мерседес» несся мягко, хорошо слушался руля и резко набирал скорость.

— Не надейся, легавый, — процедил он, улыбнувшись. Радовался он рано. Российские дороги — не лучшее место для автогонок. «Мерседес» тряхнуло — колесо влетело в выбоину. Машину неумолимо повело вправо. Гвоздь изо всех сил нажал тормоз и пытался вывернуть руль, но было поздно.

Машина соскользнула к обочине. Ее снова тряхнуло — и все закрутилось в глазах Гвоздя. Вот и смерть — мелькнуло в его голове. Сильнейший удар. У Гвоздя на миг почернело в глазах.

Очнувшись, он обнаружил, что висит на ремне в перевернувшейся на крышу машине.

— Уф-ф, — выдохнул он. Понял, что чудом почти не пострадал. Лишь больно ударился коленом, да тряхнуло малость. Ничего, бывало и похуже. Когда прапорщики-конвойники, повесив его на наручниках, почти сутки лупили его дубинками, выбивая воровской кураж — да только без толку. Когда дрался с черными на зоне, и его доставили в лазарет как мертвого. А он выжил. И живет с того момента двадцать лет. И еще сто лет проживет. И никакой легавой собаке этого не изменить!

Нужно уйти во что бы то ни стало. Уйти вместе с наркотиками. Потом попробуй, докажи его вину. Угрозыск останется с носом.

Гвоздь освободился от ремня безопасности, ногой распахнул заклинившую дверь, выбрался из покореженной машины, вцепившись в «кейс» с героином. От тяжелого бега спирало дыхание — возраст все-таки. Подошвы заскользили по грязи, он упал, поднялся, перепрыгнул через ручей, цепляясь за корни, выбрался из неглубокого оврага, перебежал через проселочную дорогу. Воздуха совершенно не хватало, будто кто-то выкачал его из окружающего пространства фантастическим насосом. «Ничего, еще полкилометра — и свобода. Все окрестности менты не прочешут. Силенок у них не хватит». Он прислонился лбом к влажному шершавому стволу березы, хватая ртом воздух, и тут услышал позади себя треск. Оглянулся, метрах в двадцати увидел высокую фигуру.

— Напросился, — отпихнув ногой «кейс», Гвоздь кинулся в сторону, выхватил из-за пояса «браунинг», который предусмотрительно захватил с собой. Передернул затвор и, наспех прицелившись, выстрелил. Преследователь бросился на землю.

— Стой, Гвоздь, пристрелю!

Гвоздев выстрелил еще два раза, и тут затвор заклинило. Он со злостью стукнул по пистолету ладонью, пытаясь привести его в боевое состояние. Пока возился с «браунингом», противник куда-то исчез. Будто сквозь землю провалился. Неожиданно он возник в нескольких метрах.

— Брось пушку, — Косарев махнул пистолетом. Гвоздь досадливо сплюнул и с размаху швырнул «браунинг» на землю.

— Теперь подними руки.

Гвоздь медленно, с явной неохотой, повиновался. Косарев подошел к нему, быстро обшарил карманы, прижимая к спине дуло пистолета, потом отошел на три шага.

— А теперь бери «кейс» и пошли.

— Какой «кейс»? А, этот. Так не мой. Тут валялся.

— Я сказал, бери.

— Слышь, легавый, договоримся?.. — Гвоздь привык биться до последнего, пока оставался хоть какой-то шанс. Нет безвыходных положений. — Десять тысяч. Зелеными. Годится? А в залог бери «кейс». Он дорого стоит. Особенно для меня. А деньги я тебе сегодня же привезу.

— Пошли.

— Пятнадцать… Да чего ты заладил — пошли да пошли.. Двадцать пять…

— Не будь идиотом. Я же сказал — бери «кейс» и шевели ногами.

Гвоздь прошипел с ненавистью, щека его при этом задергалась:

— Думаешь взял меня? Дурной ты, легаш. Вы же ничего не докажете. Бежал от милиции? А где такой закон, что бегать нельзя? Пятнадцать суток — максимум. А чемодан этот в глаза не видел. Подбросили. Ну чего зенки вылупил? Не нравится? — Гвоздь хрипло засмеялся. — Не нравится, легаш. А Вейсмана знаешь? Лучший адвокат в городе, и в башке у него не вата. Все дело ваше развалит. Слышь, легаш, ты же тогда и виноватым останешься. С работы погонят, и будешь ты один-одинешенек, под забором, никому не нужный. По душе такой расклад?

— Пошли, — сдавленно произнес Косарев…Прожаренное солнцем ущелье, пулемет, безжалостно косящий его ребят уже и так поредевшей роты, свинцовый дождь, от которого нет спасения… Яркая, как тысяча солнц, лампа в операционной — все разом навалилось на него. Он как бы раздвоился. Душой он снова был на войне, с двумя гранатами в руке, распластавшийся на каменной стене; и здесь, в лесу, с рецидивистом Гвоздем, почему-то решившим, что может запугать его, командира разведроты Косарева, который прошел через ад.

Гвоздя не раз выручала способность заговаривать собеседника. Вот и сейчас ему показалось, что он берет верх, начинает овладевать ситуацией. Он воспрянул духом и снисходительно продолжил:

— А когда с тебя снимут погоны, я тебя пришью. Точнее, другие найдутся. Сначала только уши отрежут… Тридцать тысяч…

— Соришь деньгами, Гвоздь, — улыбнулся криво Косарев. — Небось немало заколотил, чеченцам снайперов и патроны доставая.

— Хватает на молочишко.

— Хороший бизнес?

— Нормальный.

— Чеченцам помогать наших ребят убивать.

— Пустой разговор. Тридцать пять — последнее слово. Или — хана тебе. Выбирай.

Гвоздю изменило чувство реальности. Он не правильно оценил обстановку. Пожалуй, в самый критический момент своей жизни он сплоховал.

— Дурак ты, Гвоздь, я давно уже все выбрал.

Косарев вдруг понял, что никогда не сможет стать настоящим «полицейским». Он был и остается солдатом афганской войны. И он никогда не научится играть по правилам, выдуманным для мирных, благополучных времен.

Правилам, по которым такой тип, как Гвоздев, действительно может откупиться, вывернуться. Удел же его, боевого офицера Косарева, — война, и пока он жив, будет вести ее в этом сумасшедшем несправедливом мире. Он поднял пистолет.

Последним на лице Гвоздя было выражение не ненависти, а животного ужаса. Умер Гвоздев сразу — пуля пробила сердце.

Косарев ткнул носком ботинка бездыханное тело, подобрал «браунинг», умелым ударом ладони привел его в боевое положение, стер рукавом следы и вложил пистолет в мертвые пальцы.

Отвернувшись, вынул сигарету. Все будет в порядке.

Правым окажется тот, кто остался жив. Это право выжившего.

Право его, бывшего командира разведывательной роты Косарева.

— Душман, — прошептал он и жадно затянулся…