Имя Александра Вертинского когда-то до революции и потом, вскоре после Отечественной войны, гремело в нашей стране; сейчас оно, к сожалению, подзабыто.

Уже народилось несколько поколений, которые смутно представляют себе, кем же, собственно говоря, был этот самый Вертинский. Знают, что он вроде что-то пел. А ведь это был уникальный человек, прародитель того жанра, где блистали Александр Галич, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий.

Саша Вертинский родился в Киеве в 1889 году. Родители его находились в сложной ситуации – они не были обвенчаны. Мать Вертинского, Евгения Степановна, барышня из хорошей дворянской семьи, полюбила молодого талантливого адвоката, но он был женат. Его жена Варвара, злая и неприятная женщина, не давала ему развода. А для Николая Вертинского любовь к Евгении Степановне не была интрижкой на стороне. По сути это была его подлинная семья – сначала там родилась дочь Надя, а пять лет спустя появился на свет и Саша. Родня Евгении тоже была против этого союза, считая его мезальянсом. Они не признавали адвокатишку зятем, родственником. Словом, по мнению многих, любовь молодых людей была преступной, они пребывали во грехе.

Когда Саше Вертинскому исполнилось три с половиной года, мать его умерла от неудачной операции. И тогда одна из сестер покойной, Мария Степановна, забрала мальчика к себе. А старшая сестра Надя стала жить под присмотром отца. Николай Вертинский любил свою незаконную жену. После ее кончины с ним стали происходить странные вещи. Иногда, во время процессов в суде, он вдруг замолкал, погружался в долгие раздумья. Однажды его нашли на кладбище на могиле возлюбленной, где он лежал лицом в снег, потеряв сознание. Николай Вертинский не смог пережить разлуку. Когда Саше было пять лет, его отец скончался от чахотки. Тогда Надю забрала другая тетка. Причем мальчику сказали, что его сестра умерла. А девочке сказали, что ее брат умер. Так дети и жили, не общаясь и не зная ничего друг о друге. Семейка была, как видно, та еще…

Во время похорон Николая Вертинского произошла странная сцена. Она повергла в недоумение его родственников со стороны Евгении Степановны. Когда стали выносить из церкви гроб, вдруг набежала большая толпа бедно одетых людей – убогие старухи, калеки, инвалиды, нищие. Они выхватили гроб из рук приличной публики и понесли. Только тут родственники с дворянской стороны поняли, почему известный адвокат умер в нищете. Оказалось, он вел в суде дела этих обделенных, жалких, изувеченных жизнью людей и не брал с них за это ни копейки.

Доброта отца перешла, как мы увидим, к сыну.

У Саши Вертинского детство было очень несладкое. Деспотическая, взбалмошная тетка-помещица была с придурью. Муж тетки, человек добрый и милый, но находившийся под каблуком, регулярно порол маленького Сашу. Живя в богатом доме, он рос вечно голодным. Ему приходилось и воровать. Он таскал у тетки из комода какие-то вещи, которыми торговал на рынке, чтобы просто-напросто наесться. Сашу тянуло к искусству. А учился он плохо, был двоечником, за это его тоже пороли. Из перворазрядной гимназии перевели в менее престижную.

Единственное место, где он чувствовал себя хорошо, где получал наслаждение, была церковь. Он любил бывать во Владимирском соборе, в Киево-Печерской Лавре, где любовался замечательными картинами Васнецова, Нестерова и слушал церковные хоры, божественную музыку. Он мечтал петь в церковном хоре, приобщиться к певческому искусству...

До 1913 года Саша ничего не знал о своей сестре, думал, что ее нет в живых. Но когда, будучи уже артистом, Вертинский приехал в Москву, то увидел афишу, из которой узнал, что в мюзик-холльной труппе выступает Н.Н. Вертинская. И он написал ей письмо: что, мол, у него была сестра, про которую он знает, что она умерла, ее звали Надя. Фамилия все-таки была редкая. Она откликнулась. И оказалось, что эта артистка мюзик-холла действительно его сестра. Они соединились, стали вместе снимать квартиру.

В Москве Вертинский, во второй древней столице, сразу окунулся в богемную среду. Чем он только там не занимался. Пробовал даже работать в кинематографе, снимался в каких-то картинах (благо кино тогда было немое, а у него был дефект речи – он не выговаривал букву «эр»). На съемках он познакомился и подружился с Иваном Мозжухиным, молодым начинающим актером, чья слава была еще впереди…

В 1913 году в Москве проходили приемные конкурсные экзамены в МХТ. И среди 600 абитуриентов, допущенных на окончательный тур, был и наш герой. В приемной комиссии сидели и Качалов, и Немирович-Данченко, и Станиславский, и Книппер-Чехова – замечательный синклит. Вертинский читал стихи, не выговаривая букву «эр». Он читал неизвестных молодых поэтов, своих друзей. А члены приемной комиссии никогда не слышали этих стихотворений. И поэтому они просили его читать еще и еще. Вертинский увидел в этом интерес к его замечательному таланту. Аактеры-мэтры просто хотели познакомиться с новой, современной поэзией. На следующее утро молодой человек узнал, что не принят. Неудача, и далеко не первая. В это время он начал уже что-то бормотать про себя, сочинять собственные стихи… В те годы модным поветрием стало пристрастие молодежи к кокаину. И Вертинский приохотился к зелью. Его сестра Надя, с которой они вместе снимали квартиру, тоже предалась этому пагубному пороку. У Саши уже стали появляться галлюцинации. Однажды ему показалось, что он едет в трамвае с Пушкиным. Перепуганный, он побежал к психиатру. Тот, пригрозив упечь его в психушку, полез к Вертинскому в карманы, достал склянки с отравой и выбросил их к чертовой матери. Вертинский поклялся доктору, что покончит с гибельным пристрастием. Но выполнить обещание было непросто. Отнюхав очередную порцию, он выкидывал баночку на крышу дома. А однажды увидел, что вся крыша покрыта пустыми баночками. И он понял, что его ждет страшное будущее. Как ни парадоксально, спасли молодого человека его доброта и отзывчивость. Однажды – уже началась Первая мировая война – он шел мимо особняка дочки Саввы Морозова, Марии Саввишны. В это время у подъезда остановились фуры, откуда принялись выгружать раненых – Морозова отдала свой особняк под госпиталь.

Вертинский стал таскать носилки с ранеными, потом вошел в дом, начал помогать при перевязках.

И как-то это его увлекло. Был порыв! Делал он это абсолютно бескорыстно. Хотя, как сам потом говорил, некоторая доля актерства в поступке присутствовала. Далее он устроился в санитарный поезд, который организовала Мария Саввишна. Поезд ездил на фронт и привозил раненых. Вертинский работал в нем санитаром, медбратом и назывался брат Пьеро. Два года провел брат Пьеро во фронтовом санитарном поезде. Было ему в те годы двадцать пять-двадцать шесть лет. Он сделал около тридцати тысяч перевязок.

Работая в поезде-лазарете, Александр Николаевич спасал не только солдат и офицеров. Он спас и себя от наркотической зависимости. А потом снова объявился в богемной среде. Влился в «шайку» футуристов под водительством Маяковского. Они срывали выступления разных замшелых деятелей искусства, носили вызывающие одежды, провозглашали шокирующие лозунги. Эпатировали публику, как могли. Вертинский продолжал иногда посещать киностудии, мелькал в каких-то эпизодах. Тогда он встретился с Верой Холодной.

Холодная – это не псевдоним, это ее настоящая фамилия, по мужу. Александр Николаевич и пришел к ней с письмом от него—с прапорщиком Холодным он познакомился на фронте. Именно Вертинский втащил Веру в кинематограф. Он привел ее на студию, где она очень понравилась и сразу же получила роль. А дальше пошло-поехало. Вера Холодная быстро начала набирать кинематографическую высоту, стала самой знаменитой актрисой нашего отечественного немого кино. За ней утвердился титул «Королева экрана»… В санитарном поезде Вертинский узнал страшную новость: его сестра Надя умерла. Ему сообщили, что она приняла слишком большую дозу кокаина и утром не проснулась. Вернувшись в Москву, Александр стал искать ее следы, пытался найти могилу. Он ничего не нашел: ни вещей, ни писем, ни могилы. Надя исчезла навсегда.

Вернувшись с войны, Вертинский начал сочинять свои песенки. Он был влюблен тогда в Веру Холодную и первые песни посвящал ей:

На его глазах молодая женщина без актерского образования становилась кумиром страны. Культ Веры Холодной разгорался быстро и неукротимо, как лесной пожар.

В военной Москве 1916 года не существовало, конечно, никаких португальцев, негров или малайцев. Всё это было салонной литературщиной. (Правда, притоны Сан-Франциско еще встретятся на жизненном пути Александра Николаевича.) Но стихи Вертинского постепенно становятся известными.

Случилось это потому, что он начал их петь с эстрады. Сам сочинял мотив, разучивал его и исполнял перед публикой.

Дебют состоялся в Петербурге. В программе он шел первым номером – в сборных концертах в начало ставят всегда самого слабого, скучного исполнителя. Однако Вертинский понравился публике.

Он переезжает в Москву, пишет новые стихи, сочиняет к ним музыку, поет...

Александр Вертинский пел свои «ариэтки Пъеро» в костюме белого грустного клоуна италъянской комедии масок

Его песни завоевывают признание, его имя на слуху. И рецензенты, пиная и понося Вертинского, не могут не отметить его успеха. Это был первый в нашей стране бард. Он положил начало новому виду искусства, где поэт, композитор и певец сливаются в одно лицо. Раньше такого не было. И далее подобного не было еще долгое время. До тех пор, пока не появился Галич, а за ним Булат Окуджава и Владимир Высоцкий. Но в чем-то они не смогли сравниться с Вертинским, а именно в театральности. Его песни назывались «Ариэтки Пьеро». Вертинский выступал в карнавальном костюме Пьеро, белого грустного клоуна итальянской комедии масок. Грассируя, он исполнял свои томные, в чем-то манерные, гривуазные ариэтки. Публика или принимала его «на ура», или же плевалась и освистывала. Многие говорили, что это пошло, вульгарно, безвкусно, что это – дешевый декаданс. Но скандал, как всегда, способствовал популярности артиста. «Ариэтки Пьеро» были выставлены в витринах книжных и нотных магазинов России. Успех у Вертинского был всероссийский. Он начал выступать в шестнадцатом году, а покинул Россию в девятнадцатом. Всего три года он выступал с эстрады. И какие годы! Мировая война, революция, братоубийственные гражданские сражения, погромы поместий, пожары, террор, разорение церквей, страшный разгул ЧК.И в это самое время «фигляр» в клоунском костюме завоевывает Россию своими «сомнительными» песенками.

И это, заметьте, без радио, телевидения и прочих средств массовой информации. В истории искусства мы знаем немало мотыльков-однодневок, известность которых скоротечна. После кратковременного бума наступало вечное забвение. Порой интерес диктовался модой. Она проходила, и исполнителя отбрасывали в сторону. Казалось, Вертинского подстерегает именно эта опасность. Голос у него слабенький (а тогда ведь пели без микрофонов), мелодии весьма незатейливы, а стихи порой чересчур экзотичны. Да и маска у него была иностранная. Он выступал не только в маскарадном костюме Пьеро, но и в его гриме. Лицо было густо покрыто белилами, нарисованы трагически изломанные брови и очень красные губы. Дело в том, что он очень боялся публики, стеснялся ее. За костюмом и гримом он прятался от зрителей. У него постоянно было ощущение, что он стоит на сцене обнаженный. Поначалу он просто применил элементарные защитные средства. А потом, в восемнадцатом году, начал выступать в костюме черного Пьеро. Может быть, суровое и страшное время повлияло на перемену цвета.

Не знаю. Для того, чтобы выступать каждый день, надо было иметь обширный репертуар. Вертинский жил с огромными нагрузками: беспрерывно сочинял стихи, подбирал к ним музыку. Надо сказать, что он не знал нот. Зато у него были безупречный музыкальный слух и музыкальная память. Мелодии свои он помнил. Если и имелись ноты, то их, скорее всего, записывали аккомпаниаторы. Далее надо было репетировать, отшлифовывать исполнение новых песен. Все это требовало уйму времени и энергии. Александр Николаевич исполнял порой не только свои произведения. Он использовал стихи Анны Ахматовой, Бориса Даева, Николая Агнивцева, Раисы Блох, Александра Блока, Игоря Северянина, Федора Сологуба, Веры Инбер, Павла Рождественского, Игоря Анненского, Георгия Иванова, Надежды Тэффи, Николая Гумилева. Однако благодаря собственной музыке и, главное, манере исполнения делал их своими, «вертинскими». Творческое долголетие Вертинского поразительно. Он выступал на сцене свыше сорока лет, и всегда у него были полные залы и безоговорочный успех. И в революционной, полыхающей заревом пожаров России, и среди рассеянных по всему земному шару русских эмигрантов, и после войны в нищем Советском Союзе. Он был востребован всю свою жизнь.

Феноменально!

Однако вернемся в семнадцатый год. Поздней осенью состоялся в Москве его первый бенефис.

Вертинскому предстояло завоевать столицу. И он ее покорил. Это был настоящий триумф. Ценные подарки, море цветов, публика неистовствовала. И это случилось именно 25 октября 1917 года, а по новому стилю 7 ноября. В эту ночь большевики взяли власть.

Когда Вертинский возвращался с концерта, с собой он вез только цветы – букеты, венки, цветы в вазах, в горшочках. Нанял трех извозчиков, чтобы отвезти все это море цветов. Цветочный кортеж остановил патруль. Стреляли где-то близко. Извозчики сказали: «Барин, мы дальше не поедем». И тогда Вертинский попросил их помочь ему. Они сгрузили все цветы на бульваре, и бенефициант отправился к себе домой пешком. А судьба подарков так и осталась неизвестной. Первый бенефис артиста стал одновременно и последним...

В это время он посвящает Вере Холодной еще одну песню:

Далее в песне идет описание похорон. Вера Холодная возмутилась: «Да вы что?! Я же живая! Снимите немедленно посвящение!»

Вертинский был обижен такой реакцией, он пытался объяснить кинозвезде, что это – поэтические фантазии, выдумка, образ, творчество. Но эпиграф-посвящение убрал. В 1918 году, когда он выступал в Ростове, будучи уже очень известным, ему пришла телеграмма, что в Одессе умерла Вера Холодная. Песня оказалась пророческой. Он вернул посвящение, и с тех пор стихотворение ассоциируется с именем великой актрисы немого кино.

Вера Холодная

В 1918 году ему было двадцать девять лет… Вертинский всегда был аполитичен. Поглощенный собственной карьерой, он был далек от бурных революционных схваток. Он как бы ничего не имел против большевиков, хотя они вряд ли были ему симпатичны. Но так уж вышло, что круг его друзей и знакомых был связан с белогвардейщиной. Когда белые армии откатывались на юг, то вместе с ними откатывался и Вертинский.

Он покинул Крым на одном из последних французских кораблей и прибыл в Константинополь. Началась эмиграция. Он пробыл на чужбине четверть века. Причем никогда толком не понимал, почему уехал. Он тосковал по России смертельно. Его бегство из страны оказалось страшной, роковой ошибкой. Он очень страдал от ностальгии, оказался слишком русским. Ему было не так уж важно, какой строй, какая власть. Он тосковал по русской речи, по русским людям.

Его жизнь в изгнании была невероятно пестрой и разнообразной.Ивтюрьме сидел, и знавал успех, и разорился, и с нищетой познакомился, влюбленностей и романов было несчетное количество. А география его жизни?! Гастроли по всей Европе: Болгария, Румыния, Польша, страны Прибалтики, Венгрия, Югославия. Далее последуют оседлые периоды жизни во Франции, в США и в Китае.

В Бессарабии, которая до революции входила в состав России, родилась замечательная песня. Александр Николаевич стоял на берегу реки Днестр. На другом берегу он видел родную землю, куда въезд ему был запрещен…

В СТЕПИ МОЛДАВАНСКОЙ

В Бессарабии, отошедшей к Румынии, жило много русских. Они соскучились по русской песне. Вертинского там встречали восторженно, как желанного долгожданного гостя. Кончилось всё это скверно. Сигуранца – румынская полиция – арестовала Вертинского. Его обвинили в том, что он – агент большевизма, что своими выступлениями разжигает националистические настроения, будоражит людей, которые требуют вернуть Бессарабию Советской России.

В тюрьме Вертинский оказался в одной камере с ворами. Это были бессарабы, русские, румыны, поляки, украинцы. Они все говорили по-русски и, больше того, оказались его почитателями. Он пел им в камере русские народные песни, пел про Ермака, тюремную про Александровский централ, кое-что из своего репертуара. Заключенные его обожали. Среди них был один вор международного класса – Вацек. Крупный специалист своего дела. Он вскоре вышел на волю и помог Вертинскому. Просто внес за свободу певца деньги, выкуп. И Александра Николаевича выпустили из тюрьмы. Но выслали в Румынию. Тернистый путь эмиграции продолжался. Далее была Польша. Там родилась песня «Пани Ирена». Рассказывают – не знаю уж, правда это или легенда, но, во всяком случае, красиво – будто бы на концерте в крупном польском городе в «правительственной» ложе сидела рыжеволосая очаровательная женщина. Вертинский со сцены высмотрел красотку и в антракте расспросил про нее. Оказалось, что это жена губернатора. После концерта она зашла за кулисы, они познакомились. Звали ее пани Ирена. А утром новая песня была готова. На следующий день опять состоялся концерт, и очаровательная пани Ирена снова сидела в ложе. И вдруг услышала:

В песне было немало откровений:

Любовное признание кончалось такими словами:

И певец схватился за грудь, как б в рвал свое сердце и кинул его через зал адресату. Рядом с красавицей сидел муж, которому всё это почему-то крайне не понравилось. Он немедленно в шел из ложи. Когда концерт кончился и усталый маэстро ушел со сцен , в кулисах его ждали два дюжих жандарма. Они подхватили его «под бел руки», в волокли из театра, бросили в тюремную машину и увезли за сто километров от города.

Поколесив по Европе и покуролесив, Вертинский наконец добрался до столицы русской эмиграции, до Парижа... В районе площади Пигаль в конце 20-х годов находилось около ста русских ресторанов. В ресторане «Коза ностра» Вертинский выступал чаще всего. Сюда приезжали сливки парижского общества. Вертинский пишет, что тут за столом можно было видеть королей Густава Шведского, Альфонса Испанского, принца Уэльского, Ротшильдов, Морганов, Вандербильдов, членов королевских семей, аристократическую и банкирскую элиту. Сюда заглядывали короли и принцессы экрана: Чарли Чаплин, Дуглас Фербенкс, Грета Гарбо, Мэри Пикфорд, Марлен Дитрих. Всех их привлекала русская музыка, русская песня. Шансонье Вертинский пользовался огромной популярностью. Здесь зародились добрые и нежные отношения с Марлен Дитрих. А однажды – это был 1929 год – сюда наведалась делегация писателей из Советского Союза. Вот что написал тогда о своем давнем, еще дореволюционном друге в «Огоньке» Лев Никулин:

«Продавец чужих перелицованных слов и звуков, веселый малый, остряк с прекрасным аппетитом и самыми здоровыми привычками. Но так как он торговал наркотической эротикой, тлением и вырождением, то он играл роль дегенерата и наркомана. И играл эту роль очень правдоподобно, даже в минуты, когда ел, с аппетитом, вареники с вишнями. Кукла из дансинга, стилизованная кукла Пьеро, одетая в кружева и бархат, висела у него через плечо. Он махнул нам длинной прозрачной рукой. И вошел в подъезд. И мы представили себе бархатного длиннолицего певца, ветошь вчерашней эпохи, которую время смахнуло с эстрады и перебросило, как куклу, через плечо».

Красиво сказано, человек явно был не лишен писательских способностей. Но употребил их, к сожалению, не во благо, а во зло. За язык же его никто не дергал. Мог бы и промолчать. Поразительно, что по возвращении в Советский Союз Вертинский продолжал дружить со Львом Никулиным, называл его «старый дружище».

Я помню строфу из прекрасного стихотворения Ярослава Смелякова «Любка Фейгельман»:

Из этого стихотворения ясно одно: что в середине 30-х советская молодежь знала и слушала песни Вертинского.

В Париже Вертинскому нравилось. В особенности поначалу. Здесь он снова встретился с Иваном Мозжухиным, с которым сдружился еще до революции. Мозжухин стал очень знаменитым артистом – это было еще немое кино. Он помог Вертинскому вновь окунуться в мир кинематографа. Певец ездил на съемки в Ниццу, снимался и в Париже и таким образом подрабатывал. Он еще успевал ездить из Парижа на гастроли по Европе, туда, где жили русские эмигранты. В результате он неплохо зарабатывал, даже стал совладельцем одного из ресторанов на Елисейских полях. Но как человек непрактичный, выгоды из этого никакой не извлек. И быстро, быстро прогорел, что и потом случалось в его бурной и длинной зарубежной биографии. Кстати, в Париже он в первый раз женился...

Казалось бы, жизнь на чужбине у него сложилась прекрасно. Но в это время он создает «Желтого ангела». Такую песню вряд ли мог написать благополучный, счастливый человек. Петь в кабаках – сквозь хохот, стук ножей, вилок, хамство, драки – это тяжелое испытание для артиста. Нужно было прятать самолюбие, делать вид, что всё замечательно, сносить моральные пощечины от жирующих равнодушных богачей.

В нем, как это ни странно, жило сознание человека угнетенного, зависимого от жующих и пьющих людей, которые во время его пения могли ржать над анекдотом, не слушать, громко разговаривать, повернуться к артисту спиной, могли не хлопать или освистать.

В середине 30-х время стало меняться. Наш герой все чаще задумывался о том, что пора уезжать из Франции и искать для себя новое пристанище... На корабле «Лафайет» Вертинский пересекает Атлантический океан.

Первый концерт в Америке проходил в нью-йоркском Таунхолле 5 марта 1935 года. Двухтысячный зал был полон. Среди публики находились замечательные деятели культуры – Федор Шаляпин, Сергей Рахманинов, Марлен Дитрих, знаменитый американский певец Бинг Кросби.

Зал принимал его восторженно, – стонал, плакал, аплодировал, вставал. Успех был невероятный.

Когда Александр Николаевич исполнял «Чужие города», плакали все.

Автор этих стихов поэтесса Раиса Блох. Жила она в Париже. Судьба ее трагична. Во время немецкой оккупации она была схвачена фашистами и погибла в концлагере.

Триумф, оглушительный успех – так встретила русская Америка своего любимого поэта, певца, композитора. Реклама, которая предварила прибытие Вертинского, достигла цели. Огромное количество русских, может быть, впервые собрались вместе на этом концерте. Приезд кумира объединил их. Шаляпин был счастлив за своего друга. Он все время предлагал: «Поедем! Это дело надо отметить!» Но вскоре пришло отрезвление; ведь гала-концерт готовился пять месяцев, на него работало много людей, плюс газетная реклама. А русская колония была ограничена в своих размерах. Тогда в США еще не было такого количества выходцев из России.

Вертинский переезжает в Сан-Франциско, второй город, который облюбовали российские беглецы.

Там он выступает с несколькими концертами. Встречи уже были пожиже, и успех, конечно, был, но не такой, как в Нью-Йорке. Публика быстро насытилась Вертинским. Он переезжает в Голливуд, в Лос-Анджелес. И начинает кормиться за счет этой огромной киноиндустрии грез. Снимается, но в массовках, в эпизодах. В Голливуде в те времена работало еще немало евреев из России, которым американское кино во многом обязано своим становлением. Но Вертинский не знал английского языка, и на киношной карьере – кино уже заговорило! – пришлось поставить крест. В Америке он перебивался с хлеба на квас и не чувствовал себя там дома. Ему очень многое в Соединенных Штатах не нравилось, многое раздражало. Особенно радио и реклама. Это его доводило порой до белого каления. Он решает покинуть Америку и отправляется в Китай. Сначала на гастроли, думая, что это займет несколько месяцев. А на это ушло, как выяснится потом, восемь лет жизни.

В Америке он пробыл всего год. Живя в Голливуде, написал шутливую, но в чем-то грустную песенку, где прощался с Марлен Дитрих. Он иронично описывал, как нелегко мужчине находиться при американской звезде, будучи не то приживалом, не то камердинером. В итоге год в Америке оставил в его душе горький осадок...

В Китае Вертинский очень рассчитывал на Харбин. Этот город был на девяносто процентов русским.

После революционных событий Харбин – «столица» Китайско-Восточной железной дороги – отошел к Китаю. И русские люди, не принявшие большевистский режим, осели там. В городе было много русских школ, гимназий, церквей, магазинов, ресторанов. Русские, живущие в Китае, встретили певца восторженно. Для них это было не просто свидание со знаменитым артистом. Вертинский нес с собой русскую культуру, русскую песню, русскую музыку. На его концерты ломились.

Александр Николаевич всегда был элегантен, безупречно одет, жесты его были отточены. Он был Артист до мозга костей

Однако Александр Николаевич приехал не в очень удачное время. В 1932 году фашистская Япония оккупировала Маньчжурию и главный город провинции – Харбин. Стали создаваться нацистские организации, в которые вербовали и русских.

Многие эмигранты начали покидать Харбин. Кто-то смог вернуться на родину, кто-то уехал в Австралию, а основная масса русских перебралась в Шанхай. И Вертинский выбрал Шанхай местом жительства. После радостных праздничных встреч в жизни артиста довольно скоро наступили будни. Население жило весьма бедно. Какие уж тут концерты? Да и сколько можно ходить на одного и того же артиста? Чтобы найти какой-то творческий выход, Вертинский поступил в русскую оперетку. В оперетте Легара «Веселая вдова» он играл роль графа Данилы. Играл, кстати, блистательно, с юмором. Но вскоре оперетка прогорела...

В 1939 году началась Вторая мировая война. Пали Польша, Австрия, Чехословакия, Франция. Путь в Европу был закрыт. Вертинский оказался пленником Китая. В это время он регулярно и настойчиво обращался в советское правительство и просил разрешения вернуться. Он активно сотрудничал в разного рода просоветских организациях, выступал в просоветской печати, которая издавалась в Китае.

В результате заслужил репутацию большевистского прихвостня. И тогда фашиствующие хулиганы устроили ему «сюрприз». Перед его концертом они насыпали в партере огромное количество нюхательного табака. Зал не слушал артиста, – зал чихал. Чихал и исполнитель. Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно...

У него была поклонница по имени Буба, дама полусвета, с которой у него были шуры-муры. Она предложила ему на пару создать кабаре. Буба вложила свою долю денег, что-то имелось у Александра Николаевича. И вот наступило время открытия кабаре «Гардения». Хозяева стояли в дверях, радушно встречая гостей. Совладелец с гарденией в петлице, в замечательном костюме выглядел процветающим бизнесменом. И поначалу «Гардения», где гвоздем программы был Вертинский, в самом деле процветала. Но Александр Николаевич оказался неважным бизнесменом. И кроме того, слишком гостеприимным. Каждый вечер после концерта он усаживал за стол огромное количество гостей, посетителей, прихлебателей. Вскоре выяснилось, что кабаре прогорело и Вертинскому грозит тюрьма. А тут как раз пришло разрешение от советского правительства вернуться на родину. Но Вертинский был под следствием и выехать не мог. Пока длилась судебная проволочка, срок визы кончился.

Вертинский был признан невиновным, но мечта – возвращение на родину, – мечта, которую он лелеял в своей душе двадцать лет, рухнула. Все надо было начинать сначала. На этот раз он направил послание прямо Молотову. «Дорогой Вячеслав Михайлович! Я не могу жить вдали от Родины, особенно сейчас, когда она истекает кровью. Эмиграция – это тяжелое наказание. Я двадцать лет жил без Родины. Даже в тюрьме за примерное поведение наступает когда-то помилование. Очень прошу дать мне разрешение на возвращение домой. Я еще могу быть полезным своей стране, в особенности в такое время… »

Тут случилось событие, которое определило его дальнейшую жизнь до конца. Он встретил молодую прелестную девушку – Лиду Цирглава.

Дальше в моем рассказе об Александре Николаевиче принимают участие три очаровательные женщины – вдова Александра Николаевича Лидия Владимировна Вертинская и две их дочери – Марианна и Анастасия, известные театральные и кинематографические артистки. Интервью брались порознь, у каждой отдельно.

Эльдар Рязанов. Лидия Владимировна, у вас такая необычная внешность. Кто ваши родители?

Лидия Владимировна. Мой отец грузин – Владимир Цирглава. Светловолосый, с голубыми глазами...

А у мамы со стороны бабушки – сибирские староверы, а со стороны дедушки – донские казаки. Детство прошло в Харбине, училась там в русской школе. После смерти отца в тридцать третьем году переехала в Шанхай, где окончила английскую гимназию. А после курсов стенографии и машинописи работала в пароходной компании.

Эльдар Рязанов. Знали ли вы песни Вертинского до того, как увидели его, как говорится, живьем, на сцене?

Лидия Владимировна. Я слышала его песни на пластинках. Мне они очень нравились. А потом, на Пасху, я была в одной компании. У кого-то возникло предложение – поехать и послушать Вертинского в концерте. Я обрадовалась, мы поехали. Кто-то из нашей компании был знаком с Александром Николаевичем, и он подошел к нам. Меня познакомили. Я была очень рада этой встрече, предложила ему сесть. И, как Вертинский потом говорил: «Я сел. И сел на всю жизнь».

Эльдар Рязанов. Где это случилось? В ресторане, кабаре?

Лидия Владимировна. Это был ночной ресторан.

Эльдар Рязанов. Что вы испытали, какие ощущения, когда увидели впервые человека, чьи песни вы уже знали?

Лидия Владимировна. Совершенно поразительное чувство меня охватило. Он пел «Прощальный ужин», стоял на эстраде такой великолепный, такой элегантный. Мне он казался божественным. А когда он спел: «Я знаю, даже кораблям необходима пристань. Но не таким, как мы, не нам, бродягам и артистам», – то в эту минуту стрела жалости пронзила мое сердце. И тут возникла моя влюбленность в Вертинского. Мне стало его безумно жалко. Такой роскошный – и вдруг у него нет пристани.

Любовь у меня сразу соединилась с жалостью. И это было всегда, всю жизнь. Мне всегда было его жалко.

Эльдар Рязанов. А он сразу в вас влюбился?

Лидия Владимировна. Вы знаете, я была удивительно хороша в тот вечер. Мне было тогда семнадцать или восемнадцать. Я была в зеленом платьице, которое очень шло к моим зеленым глазам и длинным ресницам. Когда я сказала Вертинскому, что я по отцу грузинка, он ответил, что всю жизнь обожал грузин. А потом, живя со мной, всегда называл себя «кавказский пленник».

Эльдар Рязанов. Сразу начал за вами ухаживать?

Лидия Владимировна. Я, правда, могла редко с ним встречаться, работала каждый день. У меня были свободны только суббота и воскресенье. Потом надо было еще выбирать время, когда мама куда-нибудь уйдет. Когда она узнала, что я хочу встречаться с Вертинским, то был дикий скандал. Был такой скандал! Ой, какой был скандал!

Эльдар Рязанов. Почему? Из-за репутации Вертинского как жуира и донжуана?

Лидия Владимировна. Частично и это. Но самым важным для мамы была огромная разница в возрасте между нами. Ей это казалось чудовищным, понимаете? Чудовищным и никак не совместимым. А для меня это ничего не значило. Мне было с ним более интересно, чем со сверстниками.

Эльдар Рязанов. Лидия Владимировна, насколько я понимаю, осада продолжалась около двух лет? И он писал вам письма?

Лидия Владимировна. Очень много писем, чемодан писем.

Эльдар Рязанов. Я читал в «Огоньке» некоторые письма, которые вы разрешили опубликовать. Должен сказать, перед такими письмами не устояла бы никакая женщина.

Лидия Владимировна. Устоять было трудно.

Эльдар Рязанов. В письмах чувствуется настоящая любовь и, кроме того, огромный литературный дар.

Лидия Владимировна. Да. Оказалось, не он пленник, – а я его пленница. Здесь еще и другое... Я рано потеряла отца, у мамы сибирская кровь, она по природе молчаливый человек, а он мне все время рассказывал что-то интересное, необычайное. Перед моими глазами всплывали экзотические страны, далекие путешествия, дороги, его необычайная жизнь. И потом эти чудесные письма. Они завлекают, завораживают... Он писал, я отвечала, он писал, я отвечала.

Эльдар Рязанов. Ваши письма не сохранились?

Лидия Владимировна. Нет. Они мне показались очень детскими и недостаточно умными рядом с его письмами.И я их сожгла все.

Эльдар Рязанов. Вас не пугало, что вы можете стать очередной женщиной, очередным романом Александра Николаевича?

Лидия Владимировна. Нет, нет, потому что совсем другая линия была у Александра Николаевича. Я ему совсем не нужна была, мне кажется, как женщина. Он влюбился в меня душевно. Он считал, что встретил какую-то птицу спасения. Считал, что я его спасу и от этого кабака, и от этой жизни, от богемы. У него есть стихотворение «Спасение», там замечательные строки:

Вот такое у него было отношение, понимаете?

Эльдар Рязанов. И после двух лет осады вы решились выйти за него замуж?

Лидия Владимировна. Нет, я бы, наверное, хотела, чтобы вся эта неопределенность продолжалась… Но тут нагрянула японская оккупация. Русские говорили, что с китайцами можно жить, но с японцами нельзя. Они не дают никому жить. Я работала в английской фирме «Моллерс компани». Ее закрыли. Закрылись вообще все американские, английские, французские учреждения. Остались только немецкие конторы. А я уже к тому времени ненавидела немцев, потому что была война с Германией. Я осталась как-то на перепутье. А Александр Николаевич только и мечтал, чтобы уехать на родину, и очень увлек меня этой мечтой. Он видел, что я люблю рисовать, и обещал меня устроить в Москве в художественный институт. Это меня тоже увлекло. Но, главное, конечно, чувство к Александру Николаевичу.

Эльдар Рязанов. Я знаю, что в марте сорок третьего года в советском консульстве в Шанхае был зарегистрирован брак. А потом было венчание?

Лидия Владимировна. Ой, венчание! В Шанхае была большая церковь, – она до сих пор есть, ее не разрушили. У нас состоялась торжественная свадьба. Она описана у Наталии Ильиной в ее воспоминаниях о Вертинском. Пел хор. Я была в белой фате, Александр Николаевич с огромным белым букетом. Он очень волновался, нервничал.

Эльдар Рязанов. А вы?

Лидия Владимировна. Мне было важно ступить первой на ковер.

Эльдар Рязанов. Хотите сказать, тот, кто первый ступит на ковер, тот будет хозяином в доме?

Лидия Владимировна. Да, да, хозяином в доме. Да. Мне очень хотелось ступить первой.

Эльдар Рязанов. Удалось вам?

Лидия Владимировна. Мне удалось. Было очень красиво. Священник водил нас вокруг аналоя. Многие женщины плакали. Потом было застолье в ресторане. Весь Шанхай засыпал нас подарками. А после мы уехали, оставив подарки в ресторане.

Эльдар Рязанов. В свадебное путешествие?

Лидия Владимировна. Нет, его не было. Александр Николаевич сказал мне: «Утром встанем и пойдем за подарками, и ты будешь радоваться. Тебе будет интересно разворачивать все эти пакеты, свертки, а их так много». А когда мы на следующий день пришли в ресторан, хозяйка ледяным тоном сказала, что ночью китайский бой всё украл, все унес. Я не получила ни одного подарка.

Дорогой читатель! Далее в интервью последовал длинный подробный рассказ Лидии Владимировны о событиях в семье Вертинских вплоть до прибытия в Советский Союз. Его невозможно воспроизвести целиком из-за объема. Но там много интересной информации, деталей, показывающих наглядно ту эпоху. Попробую изложить его отрывочно, в жанре не то комикса, не то дайджеста. Но не своими словами, а фразами Лидии Вертинской, у которой блестящая память.

Лидия Владимировна. ...Мне надо было рожать. Японская оккупация. Трудно заработать деньги. Вертинский работал уже сразу в двух местах. Много пел, приходил домой измученный. Госпиталь стоил очень дорого. Врач, принимавший роды, тоже заломил большую сумму. Не понимали, где взять деньги. Вертинский придумал спекуляцию. Он занял деньги и купил пять бутылок водки по три литра каждая. Цены на водку росли. Время рожать и высшая стоимость водки совпали. Я родила в роскошном «Country hospital». Александр Николаевич продал водку, со всеми расплатился. Это была его единственная в жизни удачная коммерческая операция…

…Никак не могли уехать. Кроме нас должны были ехать в Союз тридцать восемь моряков с потонувшего советского торгового судна. Они извелись, сидели, ждали, хотели домой. Жили в советском консульстве в Шанхае. Японцы не давали морякам визы. Тогда наши в Москве задержали японских дипломатов. Пошли переговоры. Отношения с японцами ужасные. Наконец поплыли на японском пароходе из Шанхая в Дайрен (порт Дальний). Союзники торпедировали японские корабли. Японцы хотели, чтобы это судно было потоплено, чтобы разгорелся конфликт. Но наши сообщили американцам, дали знать, что на пароходе советские люди. Нас не потопили. Приехали в порт Дальний ночью. Никогда не забуду эту ночь. Тьма кромешная, везде затемнение. Бушевало море. Узкий трап с парохода на пристань. Кто-то поддерживал маму, Вертинский меня, которая несла трехмесячную Машу. Повезли в японскую гостиницу – там холодно, циновки, неприглядно…

…Дальше поезд. Через Харбин к советской границе… Через знакомых дали знать бабушке, – маме отца, – что будем ехать мимо, чтобы пришла к поезду попрощаться. Дедушку замучили пытками японцы, бабушка овдовела, жила одна, не в Харбине, а на станции, не очень далеко от города. Бабушка пришла, несчастная, и плакала. И мама плакала, ведь прощались навсегда. Вагоны наши под охраной японцев. Наши консульские уговорили конвой, чтобы нам разрешили выйти из поезда, обнять, попрощаться. Японские солдаты образовали коридор от дверей вагона до места, где стояла бабушка. Мы с ней попрощались. Но в сорок пятом году, после разгрома Японии, Александр Николаевич добился, чтобы бабушка приехала в Москву. Она жила с нами здесь, похоронена на Ваганьковском кладбище...

...Потом нас на две недели задержали в Маньчжурии. Четвертого октября сорок третьего года выехали из Шанхая и лишь в ноябре приехали в Читу. Мороз сорок градусов. Я вышла из гостиницы, взвизгнула и скорее бросилась обратно. Будто меня взяли за шкирку и опустили в кипяток. Четыре дня в Чите. Купили билеты в Москву, заказали грузовик.

Лидия Владимировна, Александр Николаевич и их первенец – дочка Марианна. 1943 год

В Чите Вертинский дал по просьбе властей четыре концерта. В грузовик погрузили вещи, а меня с Машей и сумкой, где было молочко для малышки, американские соски, сухое молоко, в кабину. Бутылочки позвякивали в сумке, и шофер, видно, решил, что там водка. На станции разгрузили вещи, потом Александр Николаевич помог мне с Машей спуститься из кабины. Он сказал водителю: «Сейчас я с вами расплачусь». Но водитель захлопнул дверь и умчался. Предпочел «водку» деньгам. У нас началась паника. У меня молока грудного не было. Поезд вот-вот отойдет. Там, в украденной сумке, было всё для кормления ребенка. Александр Николаевич послал на следующие десять станций телеграммы:

«Артист Вертинский. Еду с грудным ребенком. Вынесите к поезду литр молока».

Специально никто, конечно, не вышел. Но бабы сами по себе торговали молоком. А ребенок уже ночь не кормлен. Вертинский дает за молоко сто рублей. Молочница не отдает и говорит: «Давайте тару». Вертинский предлагает двести рублей. «Мне не нужны ваши двести рублей, давайте пустую тару». Александр Николаевич на взводе, в вагоне голодная грудная дочь. К следующей станции он приготовился. Мы с мамой стоим у окна вагона, смотрим. У мужа в руках пятьсот рублей. Он подходит к молочнице, крепко берется за горлышко бутылки и протягивает веером пять кредиток по сотне. «Давайте тару», – упорствует и эта баба. Тогда он выдергивает бутылку, бросает ей деньги и бежит к вагону. Все начинают кричать:

«Вор, вор, украл бутылку!» Мы переживаем, вдруг его схватят! Еще повалят, начнут бить. Но он успел добежать до вагона... Вскочил в трогающийся поезд... Это сейчас смешно слушать, а как было трагично... В Москве нас встречали и повезли в гостиницу «Метрополь». Там мы прожили около трех лет.

Эльдар Рязанов. Как и где состоялся первый концерт? Как принимала публика зарубежную диковинку?

Лидия Владимировна. Первый концерт состоялся в Доме актера на Пушкинской площади. Была вся театральная артистическая элита. Все народные, все заслуженные. Начали концерт попозже, чтобы артисты могли прийти после спектакля,—в те времена спектакли кончались поздно. Были и Василий Качалов, и Алла Тарасова, и Василий Топорков... Буквально все. Все великие старухи из Малого театра.

И певцы, и балетные. Кто-то из правительства даже.

Я помню, мне показали, что в первом ряду сидит рыжеволосый молодой мужчина в военной форме, и сказали, что это Василий Сталин. Он разговаривал с Гурарием, известным фотографом, и рассказал ему, что, мол, у отца есть пластинки Вертинского. И когда он устает, то заводит «В синем и далеком океане».

Эльдар Рязанов. Как артистическая Москва встретила блудного сына?

Лидия Владимировна. Бесподобно, восторженно. Но потом был такой случай. Важная большевистская дама, ее фамилия Землячка…

Эльдар Рязанов. Это была большая коммунистическая шишка. Была даже улица ее имени, на особняке мемориальная доска…

Лидия Владимировна. …Так вот, эта Землячка была на концерте Вертинского и на следующее утро звонит Щербакову. Как его?..

Эльдар Рязанов. Александр Сергеевич. Это был человек, который ведал идеологией в ЦК ВКП(б).

Лидия Владимировна. Идеологией, да. Звонит и докладывает: «Я вчера была на концерте Вертинского, послушала его репертуар. Ему надо создать новый. Это абсолютно не имеет отношения к нашей идеологии». Может быть, не такая в точности формулировка была, но смысл такой. Вскоре у них состоялось партийное заседание…

Эльдар Рязанов. Наверное, политбюро…

Лидия Владимировна. Политбюро, да. И был Щербаков. И Хозяин, как его называли, – Иосиф Виссарионович. Щербаков говорит: «Мне звонила Землячка. Она была на концерте Вертинского и сказала, что его репертуар не соответствует нашей идеологии, что ему следует написать другие песни». Сталин выдержал большую паузу. Он, кажется, замечательно умел делать паузы…

Эльдар Рязанов. (Саркастически): Он замечательно делал не только паузы… 

Лидия Владимировна. Понимаю вас. Он сказал: «Зачем писать новый репертуар артисту Вертинскому? У него есть свой репертуар, а кому не нравится, тот пусть не ходит и не слушает».

Эльдар Рязанов. То есть он защитил Александра Николаевича.

Лидия Владимировна. В общем, да, хотя были сказаны одна-две фразы.

Эльдар Рязанов. Этого было достаточно, чтобы фразы стали известны всем, кому положено. Но я знаю, что из огромного количества песен Александра Николаевича, а их несколько сотен, ему разрешили петь только около тридцати.

Лидия Владимировна. Да. Всего-навсего. И всегда сидел какой-то ревизор, который проверял, не поет ли он чего-то недозволенного.

Единственной отдушиной для Александра Николаевича были концерты для актеров, для деятелей искусств. Например, в Доме кино, где была особая публика. Он давал концерты для творческой интеллигенции. И тогда показывал свои вещи, которые были не разрешены.

Году, наверное, в сорок пятом мне – студенту второго курса ВГИКа – удалось раздобыть билеты на концерт Вертинского. Вечер проходил в зале Московского областного педагогического института. Первое впечатление – на сцену вышла немолодая высокая хищная птица, во фраке. Скорее, неприятная. Но вот он запел, и мощное биополе артиста накрыло зал. Песни в его исполнении оказались чудом искусства. Меня тогда потрясла необыкновенная пластика его рук. Напевая, он сопровождал музыку и стихи жестикуляцией. Каждый жест был продуман, отточен и выразителен. Напоминало изысканный балет, только исполняемый не ногами, а руками. В результате каждый номер становился маленьким чудесным спектаклем.

Эльдар Рязанов. В сорок шестом – сорок восьмом годах громили творческую интеллигенцию. Были партийные постановления и о кино, где уничтожали Эйзенштейна, Пудовкина, Лукова, Козинцева и Трауберга, и об опере Мурадели «Великая дружба», где вытерли ноги о композиторов,иожурналах «Звезда» и «Ленинград», где Ахматову объявили «полумонахиней, полублудницей» и Михаилу Зощенко тоже всыпали по первое число. Как же в этом идеологическом шабаше уцелел Вертинский со своим «импортным» репертуаром?

Лидия Владимировна. Нам рассказали, что в постановлении об опере «Великая дружба», в конце его, был большой раздел, где громили Вертинского. Очень сверхстрогие формулировки.

Сталин сидел с карандашом, читал, потом взял карандаш, зачеркнул этот раздел крест-накрест и сказал Жданову: «Дадим артисту Вертинскому спокойно дожить на родине». Вот так.

Эльдар Рязанов. Защитил второй раз…

Лидия Владимировна. Вертинский очень часто давал благотворительные концерты. Их тогда называли шефскими.

В разговор включаются дочери – Анастасия и Марианна.

Анастасия. Он всегда пел, как только его просили об этом.

Лидия Владимировна. Это была его человеческая потребность. Он пел для детей, потерявших отцов на фронте, для раненых, для старых актеров в домах ветеранов сцены. Чем больше был сбор, тем больше он радовался. Значит, больше денег достанется тем, ради кого он пел.

Марианна. Папа был удивительно добрый человек.

Лидия Владимировна. Он безумно нервничал, когда ему говорили, что дети в школе голодают. Что не хватает денег на школьные завтраки. Много детей было из бедных, необеспеченных семей.

Марианна. И папа давал каждый год концерты в нашей школе номер сто семьдесят девять. А в Москве у него сольные выступления были очень редки. И на эти школьные концерты съезжалась вся Москва.

Лидия Владимировна. Ставили довольно высокие цены за билеты. Он пел, естественно, бесплатно. А все деньги отдавал школе – чтобы купили неимущим детям школьную форму, чтобы кормили их завтраками.

Марианна. Один случай я очень хорошо запомнила. Я, наверно, училась в третьем классе. Папа узнал, что на деньги, которые он пожертвовал школе, купили директрисе в кабинет роскошный ковер. Еще купили новую лампу, ручки, письменные приборы, стулья. Он пришел в такое лютое бешенство. И побежал в школу.

Я первый раз слышала, как папа кричал. Это было при мне. Я стояла за дверью и была просто в ужасе. Я думала, сейчас нас с Настей выгонят из школы. Он кричал: «Я запрещаю! Я не для этого пою! Концерт был дан для того, чтобы у детей были горячие завтраки! Для того, чтобы у них была одежда и обувь!» Был жуткий скандал. Потом все ковры скатали, сдали в комиссионку, распродали моментально. Директриса, которая и без того была весьма злобная, стала смотреть на нас с сестрой с омерзением.

Эльдар Рязанов. Я думаю, он так себя вел потому, что у самого Александра Николаевича было очень тяжелое детство и вечно голодное. И он хорошо помнил те ощущения.

Лидия Владимировна. Через год после приезда в Москву родилась Настя. Александр Николаевич сочинил песню «Доченьки».

Лидия Владимировна. Сочинив сначала стихи, Александр Николаевич подобрал к ним на рояле мелодию. Но он не знал нот. Было три часа ночи, мы еще жили в «Метрополе». Он позвонил Мише (Михаил Брохес – постоянный аккомпаниатор Вертинского. – Э.Р.) и попросил его подняться к нам – нужно записать мелодию. Брохес попросил потерпеть до утра. Но Александр Николаевич жалобно сказал: «Я боюсь, что до утра эту музыку забуду». А между тем Шостакович обмолвился как-то: Вертинский значительно более музыкален, чем мы, композиторы.

Эльдар Рязанов. Невероятно. Музыкальный гений сказал такое о человеке, не знавшем нотной грамоты.

Лидия Владимировна. Да, он сказал это Леониду Траубергу.

Эльдар Рязанов. У вас был хлебосольный дом. Кто бывал у вас из знаменитостей?

Лидия Владимировна. Граф Игнатьев (автор книги «50 лет в строю». – Э.Р.) с женой Натальей Владимировной. Художник Осьмеркин бывал со своей Надеждой Георгиевной. Коненков заходил к нам. Вертинский очень дружил с Топорковым – очаровательный человек. Рубен Симонов. Сейчас уже всех не припомнишь. Борис Ливанов, шумливый, веселый. Шостакович, Баталовы, Маргарита Алигер, сатирик Владимир Поляков. Бывал Лев Никулин. Они дружили с Александром Николаевичем еще до революции.

Эльдар Рязанов. Он знал, что Лев Никулин писал о нем в двадцать девятом году?

Лидия Владимировна. Да, он знал, как тот его обложил. Но простил. Человек был великодушный...

Анастасия. Я помню, что я его всегда ждала. Все мое детство. Ну, конечно, как и другие дети, так же прыгала в классики, скакалки, в куклы играла. Но это было фоном моей жизни. А сутью ее было детское ожидание папиного приезда с гастролей.

Эльдар Рязанов. Были в него влюблены?

Анастасия. Я его обожала. Но не влюблена. Это что-то все-таки другое. Вот мама и сестра считают, что я всегда ревновала. Поначалу и я такую версию для себя принимала. Мы с Машкой без конца дрались из-за него.

Эльдар Рязанов. В письмах он все время заклинает, чтобы вы не ссорились, не дрались, не обижали друг друга.

Марианна. У меня характер был полегче, чем у Насти. Она обижалась на папу. Даже в мой день рождения, когда мне дарили куклу, если такую же куклу не дарили Насте, у нее начиналась истерика.

Анастасия. Мне нужно было подарить обязательно такую же! Более того, когда он дарил ей в розовом платье, а мне в голубом, это была для меня страшная драма. Я понимала, что только человеку, которого очень любишь, можно подарить розовую куклу, а человеку, которого совсем не любишь, то есть мне, можно подарить голубую.

Эльдар Рязанов. Ну, вы и фрукт!

Анастасия. Думаю, с обывательской точки зрения, может быть, это и выглядит как ревность. Но я убеждена, это было другое. Мне кажется, я всегда знала, что рано с ним расстанусь. И мне он нужен был для того, чтобы его вбирать, мне одной. Сестра мне мешала. Бедная Маша, она просто хотела сидеть на одной его коленке, а я-то хотела на двух. Он был только мой папа!

Эльдар Рязанов. Но с мамой вы считались или тоже нет?

Анастасия. Ну, с мамой трудно было не считаться. Она нас порола.

Эльдар Рязанов. А за что? Вы не помните?

Анастасия. А за всё. Помню очень хорошо. За то, что мы с ней ругались, за то, что мы дрались, за то, что мы...

Эльдар Рязанов. С мамой вы дрались?

Анастасия. Нет, между собой. Нас же действительно надо было разливать водой. За то, что друг без друга жить не могли. За двойки, за непослушание. Причем порола она нас не просто так, когда шлепнешь по попе и, мол, наказала. Она делала это от души. Мама сама рассказывала: поскольку она по профессии художница, то добивалась этакого ярко-розового колера. Пока не достигала этого цвета, нас не отпускали.

Эльдар Рязанов. А вы ревели благим матом или, стиснув зубы, молчали, как герои-разведчики?

Анастасия. Мы с Машей по-разному реагировали. Например, когда били Машу, а местом порки был почему-то туалет, и она кричала, визжала – тогда я кидалась и, как во время войны спасали Родину, спасала Машу. Я просто впивалась в руку мамы и делала всё, чтобы сестру освободить. А когда пороли меня, Маша тоже кричала страшным голосом, но не кидалась освобождать. Тут была некоторая разница...

Марианна. После смерти папы у нас стали совершенно другие отношения. Мы стали ценить друг друга, любить друг друга. Сейчас у нас просто не проходит дня, чтобы мы раза три-четыре не созвонились. Несколько раз в неделю обязательно видимся.

У нас очень доверительные, дружеские и нежные отношения.

Эльдар Рязанов. Лидия Владимировна, а вы ревновали Александра Николаевича? Он же все время уезжал на гастроли.

Лидия Владимировна. Я была очень ревнивая, очень.

Эльдар Рязанов. Скажите, он давал вам поводы?

Лидия Владимировна. Ну, я придумывала их. Например, он расцветал, когда видел красивую женщину, смотрел на нее с удовольствием. И я уже начинала ревновать.

Эльдар Рязанов. У него есть такая строчка: «и прощать мои дежурные влюбленности». Вы прощали?

Лидия Владимировна. Нет, я шумела, шумела.

Эльдар Рязанов. Устраивали сцены?

Лидия Владимировна. Я устраивала сцены, каюсь.

Но это было от большой любви. И я была собственницей. Хотела, чтобы он был только мой. Тут и грузинский характер, да и русский тоже...

Эльдар Рязанов. В одном письме Александр Николаевич жалуется вам, что зарплата – это дырка от бублика.

Лидия Владимировна. Начинать жизнь с нуля в пятьдесят четыре года тяжело. Ставки в «Гастроль-бюро» были крохотные. У Вертинского была норма двадцать четыре концерта в месяц. Представляете, двадцать четыре рабочих дня в месяц. Невыносимая норма. А ведь у него были постоянные переезды из города в город. Но одно время позволили петь так называемые «левые» концерты, за которые платили больше. Однако их можно было проводить только сверх нормы, только дополнительно к тем двадцати четырем. Благодаря «левакам» мы смогли обменять маленькую квартирку на Хорошевском шоссе на эту. Здесь когда-то жили старые большевики.

Эльдар Рязанов. В этой комнате, Лидия Владимировна, находится бесценное сокровище – подлинный стол Наполеона да еще с его креслом. На спинке кресла вензель Наполеона: буква «N» в венке. Как они оказались в вашей гостиной?

Лидия Владимировна. Вертинский был на гастролях в Ленинграде и утром после чашки чая пошел погулять. Жил он всегда в «Астории». На Невском был комиссионный магазин. Этот стол туда привезли и сдали на комиссию два майора. Заведующий, увидев такой раритет, помчался предупредить постоянного клиента, чтобы тот быстренько купил уникальную мебель. В это время в комиссионку заглянул Вертинский. Продавец ему объяснил, что заведующий побежал за покупателем. Но, видно, «Астория» оказалась ближе. Александр Николаевич вернулся в номер, взял деньги и тут же заплатил. Когда прибежал заведующий со своим покупателем, было поздно. Заведующий магазином от досады даже ногами топал.

Эльдар Рязанов. Значит, майоры привезли стол из Германии?

Лидия Владимировна. Да. В сорок шестом – сорок седьмом годах.

Эльдар Рязанов. Как пел Высоцкий, «пошла страна – Лимония, – сплошная Чемодания»... А немцы, наверняка, в сороковом году, когда оккупировали Францию, захватили стол в качестве трофея, то есть стибрили. Неисповедимы пути не только Господни, но и пути мебели.

Лидия Владимировна. В эти же годы стали привозить автомобили, рояли, пианино, музыкальные инструменты и прочее. Александр Николаевич получил письмо из секретариата Молотова, что он может в консерватории выбрать себе рояль в подарок от государства. Рояль тоже здесь. Вот он...

Эльдар Рязанов. Скажите, Настя, когда отец приезжал с гастролей, а отсутствовал он подолгу, что происходило дома?

Анастасия. Это был праздник! К этому дню всё подчищалось. Ему не рассказывали о наших жутких прегрешениях. Тем более, говорить ему про наши двойки было бессмысленно. Он приходил в восторг от того, что, например, я плохо училась. Говорил: «Она в меня». Кстати, он никогда нас не воспитывал.

Его не дергали домашними делами. В доме сразу появлялось полно народу. Огромное количество людей сидело за столом, потом гости переходили в кабинет. Папа там рассказывал забавные истории, раздавался смех. Паузы, как будто что-то случилось, и вдруг хохот. Нас выгоняли, конечно, спать. Но я помню, как мы подкрадывались с Машей к двери, там была замочная скважина. Я очень хорошо помню эту мизансцену – папа в замочной скважине. Всегда он был от меня чем-то отделен, отрезан, чтобы я не подходила. Вот эта мизансцена, когда в замочной скважине он то появляется, то исчезает, – лейтмотив моего детства. А когда гостей не было, он всегда нас брал на колени, много рассказывал нам, сочинял сказки. У него была гипнотическая власть над нами. Например, он мог положить свою огромную руку мне на голову, и у меня проходила головная боль. У него руки были очень теплые и какие-то энергетические.

Эльдар Рязанов. Расскажите, как вас обеих отправили в пионерский лагерь.

Анастасия. Однажды, сидя за столом, отец внимательно посмотрел на нас с Марианной и сказал: «Лиличка, тебе не кажется, что мы воспитываем дочерей не как советских гражданок?»

И мы поехали в пионерский лагерь! Помню только голод, линейку, на которой я стояла, скосив пионерскую руку, и думала: «Черт! Почему Папа не написал вот эту песню, под которую мы сейчас стоим, – «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы – пионеры, дети рабочих!» Зачем он написал про каких-то клоунов, пахнущих псиной, про каких-то дам в ландо? Как бы я сейчас им гордилась!»

Я тогда не понимала меру, высоту и значение его великого искусства.

Через 24 дня приехали мы из лагеря. Дома нас ждали. Папа надел красивый костюм, мама была в нарядном платье, бабушка испекла пироги, сварила для внучек обед. Мы вошли и сказали: «Ну что встали, вашу мать!.. Жрать давайте!»

Не сказав «здрасьте», не поцеловав, мы прошли с Машей на кухню, открыли кастрюлю, взяли котлеты руками…

– Ну вот, – сказали, – теперь мы нажремся наконец-то!

Дальше мы икнули и, развалясь, сели на диване, со страшной силой расчесывая головы.

Папа с мамой замерли в молчании. Они просто оцепенели. Бабушка мужественно подошла к нам, раздвинула волосы, а там по пробору ползли лагерные вши. Нас намазали керосином, держали три дня, мы чуть не угорели. Через три дня бабушка опять раздвинула волосы: лагерные вши ползли той же дорогой, им было всё нипочем. Тогда нас наклонили над ванной и побрили налысо.

Есть такая фотография, когда мы сидим, две тощие, лысые, выражение лиц у нас уже угрожающее, потому что «советская власть плюс электрификация всей страны» вошла в нас с сестрой со всей неотвратимостью.

Эльдар Рязанов (смеясь). Шикарная история! После лагеря мама вас порола?

Анастасия. Да нет… У родителей был просто шок…

Эльдар Рязанов. Вы рано поняли, что у вас очень необычный отец, не похожий на отцов ваших сверстниц?

Анастасия. Это происходило этапами. Я уже говорила: когда я была пионеркой и мы на линейке маршировали под «Взвейтесь кострами, синие ночи!», я думала: «Почему мой папа не написал этой песни?» Потом постепенно, когда вырастала, начала понимать.

Меня затягивал загадочный мир. Я присутствовала в его песнях. Я знаю, это я была маленькой балериной, которая в каморке с больной матерью штопала трико. Это мне присылал король «влюбленно-бледные нарциссы и лакфиоль». И это на меня ревниво смотрела королева. То есть я становилась его персонажами. Как бы входила в них, как ребенок входит в сказку.

Эльдар Рязанов. Вы бывали на его концертах?

Анастасия. Очень мало. Честно говоря, нас не брали. Однажды взяли, посадили в ложу. Папа объявил песню «Доченьки» – и публика поняла, что мы в зале, – он сказал: «Доченьки» и посмотрел на нас. Когда же он дошел до куплета «А закроют доченьки оченьки мои, мне споют на кладбище те же соловьи» – мы в два голоса с Машей подняли страшный рев, зрители заволновались, и нас увели.

Эльдар Рязанов. Марианна, а разве дома вы не слышали его песни, как он распевается перед концертом, или его пластинки и магнитофонные записи?

Марианна. Он перед концертами распевался не своими песнями. Народными. А его пластинки у нас дома никогда не ставились. Он почему-то не любил этого. Хотя у нас были его американские пластинки фирмы «Колумбия». Мы тогда не думали о том, почему его песни никогда не передают по радио. Он не жаловался, был человеком гордым, независимым. Всю свою боль переживал внутри. Это я уже после поняла.

Эльдар Рязанов. Я читал его письма, в частности, те, которые он посылал домой с гастролей. Их без содрогания читать невозможно!

Лидия Владимировна. Если в письме было написано «У на У» – это означало «уборная на улице».

Эльдар Рязанов. Вот приведу одно письмо: «Номерище громадный, в пять коек. Все это одному мне.

Вода на первом этаже, а в сортир надо ходить во двор, в сарай или на шоссе. И вот в таких условиях надо здесь жить и петь чудесные песни. Это у нас называется культурное обслуживание. Построили бы хороший сортир, вот это было бы настоящее культурное обслуживание. А то строят дворцы культуры, а сортиров не строят. Забывают, что культура начинается с него. Злость берет: ни умыться, ни отдохнуть. И на кой дьявол посылать им Вертинского, может быть, они еще Ива Монтана захотят… Тут лают собаки, в окно ко мне врывается трехэтажный мат с улицы. Воды нет попить. Отче мой, зачем ты меня покинул, сказал Христос на Голгофе. Целую тебя, Лиличка, жена моя дорогая, и родных дочек».

Марианна. Он, конечно, работал на износ. Не умел ни халтурить, ни петь вполсилы. Сколько у нас писем, как он, больной, кашляет, с температурой, идет на концерт. Он испытывал адские муки. Но будучи человеком точным, обязательным, человеком старой школы, не мыслил себе сорвать концерт или опоздать.

Вот его описание одной из поездок по Дальнему Востоку:

«Живу в вагоне, который стоит в тупике, на станции. Купе у меня четырехместное, жесткое. Проводница спит на полу. Иногда она готовит борщ. Сижу на завалинке станционного амбара и пишу тебе письмо. Тут бродят утки, гуси, куры и козы с козлятами. Все голодные, ищут себе пропитание, копаясь в мусоре. Мы только что «позавтракали» чаем с сухим черным хлебом. Потом сходили на базар. Там, кроме семечек, ничего нет».

Эльдар Рязанов. А вот другое письмо, которое тоже рвет сердце. «Я уже поправляюсь, Петочка…»

Марианна. Так он называл маму.

Эльдар Рязанов (продолжает читать письмо). «…но все гудит. В голове шум, сердце стучит и главное, это вечное последнее время непрекращающееся беспокойство. Куда бежать? Что делать? И главное – дети. Мне много лет. Как они вырастут? Доживу ли я до этого? Как их обеспечить? Всё это мучает меня и терзает дни и ночи. А тут еще расхлябанный нервный аппарат актера-одиночки, фактически не признаваемого страной, но юридически терпимого. На самом деле любимого народом и признанного им. Что писать? Что петь? Есть только одна правда: правда сердца, собственной интуиции. Но это не дорога в искусстве нашей страны, где всё подобрано к моменту и необходимости данной ситуации. Я устал и не могу в этом разобраться. И не умею. У меня есть высшая надпартийная правда – человечность. Но сегодня она не нужна… Всё это трудно и безнадежно. И бездорожье полнейшее».

Лидия Владимировна. В его гастролях было и такое: мороз пятьдесят восемь градусов. В зале сидят люди в полушубках, идет пар изо рта, а он стоит во фраке. Нетопленые номера, где невозможно согреться и где зуб на зуб не попадает… Он был в отчаянии. Но когда возвращался домой, то сбрасывал с себя то, что его угнетало в поездках. И сразу хотел веселья, устраивал веселый кутеж. Начинали печь пироги, делать салаты. Александр Николаевич очень любил салаты. И сам умел их делать. Приглашались гости, и тут он становился очаровательным рассказчиком, радушным хозяином, гостеприимным.

Гости были счастливы побыть с ним. Все были обласканы. Друзья получали огромное удовольствие и от рассказов Александра Николаевича, и от теплой атмосферы, которая царила у нас в доме.

Эльдар Рязанов. Вспомните какую-нибудь историю, байку из тех, что он рассказывал.

Лидия Владимировна. В Берлине собралось изысканное общество. Гости поужинали. Началась беседа.

«Когда я жил в России, то был губернатором», – поведал один.

«А я до революции устраивал роскошные балы в своем имении», – сказал другой.

«А я был раньше помещиком», – сообщил третий.

«А мой отец – председатель дворянского собрания в Туле».

Это были вечные темы эмиграции. Один из гостей молчал, сидел поодаль в кресле и гладил маленькую собачку. Александр Николаевич подошел к этому господину. И, чтобы сделать ему любезность, сказал: «Славный у вас песик. Какой он породы?» Человек спокойно посмотрел на него и ответил: «До революции он был сенбернаром».

Марианна. Между папой и мамой были очень нежные взаимоотношения. Мама скучала, тосковала без него, когда он был на гастролях. Отца просто невозможно было не любить, не обожать. И потом он ее безумно баловал. Делал ей бесконечные подарки. Помню, вечерами, когда он бывал дома, они брали бутылочку вина, садились в кабинете, начинались беседы, допоздна засиживались. Мама завороженно слушала его рассказы, он был потрясающим рассказчиком.

Помню, мы ходили на первомайскую демонстрацию с Суриковским институтом. И папа, когда бывал в Москве, тоже ходил с институтом. И нас, девчонок, мамины сокурсницы, студенты, по очереди таскали на плечах, потому что мы маленькие были. Когда мама была студенткой, помню еще такой случай: у нее в Суриковском институте был экзамен по марксизму-ленинизму. А у папы была пауза – месяц отпуска. Он сидел дома и писал шпаргалки по марксизму. Крупным понятным почерком. Бабушка нашила маме на блузку два больших кармана с изнанки, чтобы прятать эти шпаргалки.

Эльдар Рязанов. Вертинский писал шпаргалки? По марксизму-ленинизму?!

Марианна. И по марксизму-ленинизму тоже. Он всё проштудировал с мамой. А потом однажды в «Гастроль-бюро» читали лекцию по повышению «идейного уровня». Папа во время лекции с кем-то переговаривался. Ему сказали: «Александр Николаевич, вам что, неинтересно? Вы же этого не знаете!» «Нет, я это прекрасно знаю», – возразил он. Встал и, к изумлению лектора, что-то процитировал из этого марксизма. У него была идеальная память, слава Богу. Он всю эту ерунду запомнил, когда писал шпаргалки.

Эльдар Рязанов. А как он перенес смерть Сталина, развенчание культа личности?

Лидия Владимировна. Он вначале верил в него. Считалось, что с именем Сталина шли умирать, взрывали себя, бросаясь под танки. К этому нельзя было оставаться равнодушным. А вот что он писал из Иркутска двадцать седьмого марта тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, после того, как услышал хрущевское письмо:

«Очень тяжело жить в нашей стране. Если бы меня не держала мысль о тебе и детях, я давно бы уже или отравился, или застрелился. Ты посмотри на эту историю со Сталиным. Какая катастрофа! И вот теперь на сороковом году революции встает дилемма: а за что же мы боролись? Всё фальшиво, подло, неверно. Всё борьба за власть одного сумасшедшего маньяка. Кто, когда и чем заплатит нам, русским людям и патриотам, за «ошибки» всей этой сволочи, доколе они будут измываться над нашей Родиной, доколе?»

Эльдар Рязанов. Настя, скажите, пожалуйста, – помогало вам в жизни то, что вы дочь Вертинского или, наоборот, мешало?

Анастасия. Когда я начинала свою актерскую карьеру, все говорили: «Ой, девочка, а ты дочка Вертинского?» Я сжималась, меня это коробило. Я хотела быть не дочкой Вертинского, а сама по себе. И так было долго. Где-то попозже уже говорили: «Ой, Анастасия, какая вы красивая!» И я опять вся сжималась. Лучше бы сказали: «Какая вы актриса!» Когда же я достигла чего-то в своей профессии, меня стало раздражать, когда говорили: «Какая вы актриса!»

Я думала: при чем тут – какая актриса? Я просто дочь своего отца! Это – самое главное! Хоть и рано он ушел, он все-таки дал мне то, что, может быть, предполагал дать!..

ЖЕЛТЫЙ АНГЕЛ

Анастасия. «Желтого Ангела» я считаю, пожалуй, самым гениальным произведением отца. Ему было свойственно потрясающее качество великого художника, артиста – опустить себя на дно и сказать о себе, что он падший человек, ничтожество, даже Ангел, даже Бог смотрят на него с сожалением. Это может себе позволить только очень большой артист. Потому что, как правило, артист пыжится и раздувает себя до состояния звезды. Но и лопается при этом. Вертинскому же не стыдно, ему страшно. И сразу вырастает значение жанра. А что касается звезды… Я знаю, Эльдар Александрович, что на небе существует звезда, названная вашим именем – «Рязанов».

«Доченьки, доченьки, доченьки мои…»

Эльдар Рязанов. Да, где-то летает.

Анастасия. У меня тоже есть международный сертификат – звезда, названная именем «Вертинский». Сначала я была уязвлена, что около концертного зала в асфальте нет звезды моего папы. Как можно было не начать с Вертинского? – говорила я.

Он же первый, в сущности, на эстраде. Он родоначальник всего. Шульженко рассказывала, что училась у Вертинского, и как он много ей дал. А потом вдруг я подумала: Боже мой, какое счастье, что его там нет. Представляете, в каком-нибудь асфальте, посвященном поэтам, лежали бы Блок, Гумилев, Цветаева, Фет. Какая пошлость!

Эльдар Рязанов. Как к вашему мужу относилось руководство страны? Сталин его два раза защитил, Молотов подарил рояль, Александр Николаевич стал лауреатом Сталинской премии… Был, значит, обласкан?

Лидия Владимировна. Да что вы. За все четырнадцать лет жизни Александра Николаевича в Советском Союзе у него ни разу не было ни типографской афиши официальной, ни одной – любой – рецензии. Вертинского замалчивали. Пластинки его не выпускали. Это его удручало, подавляло, угнетало. И он чувствовал себя оскорбленным. Одно время немножко воспрял духом, когда ему дали Сталинскую премию в пятьдесят первом году. Кстати, Сталинскую премию никогда до этого не давали за отрицательную роль. А Александр Николаевич сыграл отрицательную роль.

Да, он сыграл в фильме Михаила Калатозова «Заговор обреченных» католического кардинала. У его персонажа есть монолог, вернее, проповедь, где он клянет большевиков, воздевает руки и стращает всех этими нелюдями. Надо сказать, Вертинский это сыграл очень страстно и убедительно. Думаю, внутри он был согласен со своим персонажем. А в пятьдесят четвертом году лицо Вертинского узнала широкая публика. На экраны вышел нашумевший фильм «Анна на шее» по рассказу Чехова, поставленный режиссером Исидором Анненским. Александр Николаевич сочно сыграл русского вельможу, понимающего толк в женской красоте. Думается, его личный жизненный опыт позволил ему быть предельно достоверным в этой роли. Его партнершей была молодая и ослепительная Алла Ларионова.

Рассказывая о Вертинском, невозможно не вспомнить его письмо к Кафтанову, бывшему тогда заместителем министра культуры СССР. Это крик души. Написано оно было в 56-м году, в эпоху «оттепели», за год до кончины. Вот оно: «Где-то там наверху все еще делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Как будто я не существую. Газетчики и журналисты мне говорят: «Нет сигнала». Вероятно, его не будет. А между тем я есть и очень есть. Меня любит народ, простите мне эту смелость, 13 лет на меня нельзя достать билета. Я уже по 4-5 раз объехал нашу страну, я был везде: и на Сахалине, и в Средней Азии, в Заполярье, в Сибири, на Донбассе, не говоря уже о центре. Я заканчиваю уже третью тысячу концертов. Не пора ли уже признать, не пора ли посчитаться с той огромной любовью народа ко мне, которая, собственно, и держит меня, как поплавок, на поверхности, не дает утонуть.

Я хочу задать вам ряд вопросов. Почему я не пою по радио? Разве Ив Монтан, языка которого никто не понимает, нужнее, чем я? Почему нет моих пластинок? Разве песни, скажем, Бернеса, Утесова лучше моих по содержанию и качеству? Почему нет моих нот, моих стихов? Почему за 13 лет нет ни одной рецензии на мои концерты? Сигнала нет? Я получаю тысячи писем, где меня спрашивают обо всем этом. Я молчу. В декабре исполнилось 40 лет моей театральной деятельности. И этого никто не знает. Верьте, мне ничего не нужно. Я уже ко всему остыл и глубоко равнодушен. Скоро я брошу всё и уйду из театральной жизни, и будет поздно. И у меня останется горький осадок. Меня любил народ и не заметили его правители»…

Эльдар Рязанов. Кафтанов что-нибудь ответил на это письмо?

Лидия Владимировна. По-моему, нет.

Эльдар Рязанов. Какое горькое письмо!.. Какое у нас нелепое государство! Ну да Бог с ним, с этим государством.

Лидия Владимировна. Вертинскому не простили, что уехал, покинул родину. Он говорил про себя: «Я как публичный дом. Все ходят туда, но говорить об этом неприлично. Вот все и молчат».

Эльдар Рязанов. А вот еще выдержка из письма: «У нас народ абсолютно невоспитан, а кто его воспитывал? Когда им занимались вплотную? Кроме того, он страшен, наш народ. Я думаю, он одинаково способен как на подвиг, так и на преступление. Это показала война и ежедневно показывает быт. Но это ни на йоту не уменьшает его величие».

Написано в пятьдесят четвертом году. А как верно! Как современно звучит!

Лидия Владимировна. В последние годы он хотел бросить сцену, мечтал открыть свою школу. Иметь учеников. Учить их, как надо выходить на сцену, как держать себя на сцене, как петь, как владеть русской речью. Он был влюблен в русское слово. В русскую речь. У него же самого изумительная речь. Он обожал русскую поэзию, знал ее прекрасно.

Анастасия. Я думаю, самым, может быть, неизвестным является его поэтическое творчество, оно не опубликовано целиком. Есть дороги русской поэзии – Пушкин, Лермонтов, Блок. Но также есть и тропы русской поэзии. И Вертинский – это одна из таких небольших троп. Он в первую очередь поэт. Надо издать его стихи, а с кем об этом говорить? Правительству не до этого, ему вообще ни до кого. Те, у кого деньги, так они от нас от всех уже устали. От тех, кто просить приходит. А культура тем временем уходит под воду. Некогда погибла Атлантида, величайшая цивилизация, теперь так же тонет наша культура…

Эльдар Рязанов. Ничего, потом наймут водолазов за валюту. Будут какие-то черепки поднимать со дна.

Марианна. Мне всю жизнь не хватало отца. Он рано ушел, и все время гнетет щемящее чувство; хотелось бы с ним поговорить. Что-то рассказать, спросить совета. Взрослая я уже, очень взрослая. И все равно на сердце тоска, тоска.

Эльдар Рязанов. Лидия Владимировна, вы стали вдовой, когда вам было тридцать четыре года. Почему вы потом не вышли замуж? Наталья Николаевна Гончарова все-таки через несколько лет после смерти Пушкина вышла замуж за генерала Ланского.

Лидия Владимировна. Ну, ей Пушкин велел долго не вдовствовать.

Эльдар Рязанов. Вы думаете, поэтому? А почему вы не вышли?

Лидия Владимировна. Ну, потому что я не Гертруда.

Эльдар Рязанов. Вы имеете в виду гамлетовскую Гертруду?

Лидия Владимировна. Конечно. Как я могла представить, что вот в этом кресле Наполеона, за этим столом, за которым работал Александр Николаевич, будет сидеть кто-то другой? Вы можете себе это представить? Он был король, патриций. Он был потрясающий человек. Вы даже себе представить не можете, какой он был добрый. Он был друг. А разве можно предавать друга?

«Я понял. За все мученья,

За то, что искал и ждал, –

Как белую птицу Спасенья,

Господь мне её послал…»

Эльдар Рязанов. Скажите, а были какие-то предложения выйти замуж, ухаживания?

Лидия Владимировна. Да, конечно, были. Были и ухаживания, и какие-то романы. Я не помню ничего. Мне неинтересно это вспоминать.

Эльдар Рязанов. В общем, Вертинский главный и единственный мужчина в вашей жизни?

Лидия Владимировна. Конечно. Единственный! Только я не знаю, как будет на том свете? Я умру, а он вдруг встретит меня там с какой-нибудь другой дамой?!

Эльдар Рязанов. Как вы попали в кино? Свою первую роль вы сыграли в «Садко»?

Лидия Владимировна. Кто-то сказал режиссеру Александру Птушко: «Вы ищете сказочное лицо на роль птицы Феникс? Пригласите жену Вертинского». Птушко мне позвонил. Стали делать грим. Хотели мне лицо покрасить золотой краской. Я категорически запротестовала. Я знаю, как для праздника во Флоренции покрасили мальчика бронзовой краской. А к ночи он умер, ведь поры не дышат.

С гримом и костюмом была большая волынка. В Большом театре заказали корсет. Купили в зоопарке двух несчастных павлинов, убили. Из их перьев сшили одеяние. Ужасно мне было жалко этих павлинов.

Эльдар Рязанов. Как ваш кинодебют оценил Александр Николаевич?

Лидия Владимировна. Как-то помалкивал. Мы приехали на просмотр фильма с опозданием. Вошли в зал на «Мосфильме», и Вертинский замер, обалдевший. На экране была голубая комната, и я сидела в виде птицы Феникс на веточке. Это было сказочное зрелище.

А потом я еще снималась у Григория Козинцева в «Дон Кихоте». Играла герцогиню. Александр Николаевич эту картину посмотрел в свой последний вечер. Он был на гастролях в Ленинграде, а я была в Москве. Вертинскому устроили специальный просмотр на студии «Ленфильм». С ним были администратор, пианист и двоюродный брат.

Эльдар Рязанов. Вы не разговаривали с ним потом по телефону, в этот последний его вечер? После просмотра фильма?

Лидия Владимировна. Нет.

Эльдар Рязанов. Почему он не позвонил вам?

Лидия Владимировна. Он не мог. По дороге в «Асторию» они заехали в магазин. Александр Николаевич сказал: «Я хочу купить бутылочку коньяка. Мы сейчас посидим, поговорим про фильм. А завтра я встану, первым делом буду писать Лиде письмо. Она замечательно сыграла. Вы тоже напишите ей, выскажите свое мнение…» А через полчаса он умер. Успел только надеть пижаму и сказать: «Плохо, плохо!» И всё! Сказали, что никакая бы «Скорая помощь» не помогла. Удар был очень сильный.

Эльдар Рязанов. В конце жизни он написал страшные строки:

«У меня пропал аппетит к жизни. Я разлюбил природу, музыку, искусство, даже свое искусство. Потом я разлюбил людей, детей, цветы, стихи, книги, театр и многое другое. Наконец женщин – это последнее, что я разлюбил. Сужается круг, сейчас у меня остаются дети, семья, жена, дом. Немного тщеславия еще кое-как тлеет. Не горит любовь к искусству, к актерству, к мастерству. Самое страшное, что женщины ушли из моей жизни…»

Анастасия. Я вам уже рассказывала, Эльдар Александрович. У меня всегда было чувство, что мы с ним рано расстанемся. Мне было двенадцать с небольшим лет, когда раздался звонок из Ленинграда. Мама счастливая, в ночной рубашке, зажгла свет и села ждать у аппарата. Ведь тогда не сразу соединяли с междугородней. Я выбежала в коридор и спросила: «Что? Папа? Что, он умер?» Еще ничего не было известно, а я так сказала. Мама рассердилась: «Да ты что?! Что ты говоришь? Ну-ка иди отсюда». А на следующее утро мама нам сказала, что он умер. Мы плакали. Потом привезли гроб с телом. Папу везли из Ленинграда, поэтому он был в цинковом гробу. Панихида состоялась в здании, где впоследствии был «Современник», теперь оно снесено. И когда рушили здание театра, то строители нашли этот цинковый гроб. Представляете? Я помню, нас не пустили на кладбище. Уже был предел слез. Мы так рыдали, что нас просто решили не брать туда.

Л.В. Вертинская в фильме «Королевство кривых зеркал»

Марианна. После его смерти был сделан памятник, мама посадила две голубые ели около могилы, как бы две доченьки.

Анастасия. У него пристанище было только в Москве, в России. Он родился, по-моему, под кочевой звездой. Его путь был бесконечным. Он рано потерял родителей, рано ушел из дома, был на войне, странствовал по России, стал петь, покинул родину, объехал весь мир. Он как пастух, который не указывает стаду путь, а просто пускается туда, куда бредет само стадо в поисках своей травы…

ПРОЩАЛЬНЫЙ УЖИН

На Тверской улице на доме, где квартира Вертинских, открывают мемориальную доску памяти великого Артиста.

Настя, Марианна и Лидия Владимировна Вертинские