Екатерина Рязанова

На пороге юности

 

"Анна Вторая"

Ночью расшумелся ветер. Казалось, кто-то бегает по крыше и вызванивает дробь на стеклах окон.

Олег проснулся и поежился. Рывком раскрылась форточка, и поток холодного воздуха дунул ему в лицо. Олег натянул одеяло до самого носа. А ветер дул все настойчивее, высоко вздымал оконную занавеску, колебал край скатерти. Даже брошенная на стул Олегова рубашка начала размахивать рукавами. Казалось, все в сумеречной комнате зашевелилось. За ширмой громко вздохнула мама.

Тогда Олег вскочил и одним быстрым движением попытался справиться с непокорной дверцей форточки. Но ветер толкал ее, рвал из рук, озорно свистел в щели и успел-таки швырнуть в сонного Олега доброй пригоршней колючих снежинок. А когда форточка все же оказалась закрытой, ветер глухо завыл, снова застучал по крыше, снежинки забились о стекла, как сухой песок.

Олег юркнул под одеяло, но спать уже не хотелось. Мысли привычно закружились вокруг событий последних дней. Олег заново до мельчайших подробностей разбирал нелепую ссору с Василием; заново переживая чувство обиды и горечи, мысленно спорил с Василием до тех пор, пока Василий не подошел к его кровати и не поманил за собой. Обрадованный Олег вскочил и, одеваясь, старался вспомнить: что же самое главное нужно сказать другу? Потом они вышли прямо через стену, на которой висела большая географическая карта, и очутились в поле. Василий крупно зашагал вперед, изредка оглядываясь на Олега. А Олег все не мог припомнить, что он должен сказать Василию... Он старался догнать товарища, но ветер валил его с ног и засыпал глаза снегом. Олег хотел пойти быстрее, но ноги почему-то не слушались. Вот уже Василия не видно, и Олег остался в поле один. И тут он вспомнил и крикнул вслед Василию: «Эх, ты, какой же ты мне друг? А еще товарищем считался!» — и сам, чувствуя свою беспомощность, все бессилие жалких слов, повалился в снег. Тогда Василий вернулся и стал трясти его за плечо... Олег открыл глаза и зажмурился от яркого света. Над ним склонилось смеющееся лицо матери:

— Ты что воюешь? Вставай, в школу опоздаешь!..

На улице было тихо и солнечно. Только волнистые снежные заструги на дорогах напоминали о ночных бесчинствах ветра.

Олег радовался морозцу, и снежным сугробам, и солнцу. И только в школе, усевшись за парту, он снова ощутил смутную тоску и беспокойство.

Солнце ласково заглядывает в широкие окна класса, искрится, играет в морозных узорах, а на сердце у Олега невесело. Сейчас будет урок истории. Ребята торопливо шелестят страницами учебника, и только на их с Василием парте нет ни раскрытой книги, ни даже листочка бумаги с выписанными для памяти датами. Олегу теперь все равно, какую отметку по истории он получит. А Василий... Ну, Василий — это совершенно особая статья.

Олег всегда заранее знал, когда Анна Михайловна собирается вызвать к доске Васю Кузьмина.

Должно быть, учительница не замечала, как по-особенному готовилась выслушивать его ответ. Она откладывала в сторону журнал, осторожно прислоняла перо к чернильнице, усаживалась поудобнее и тихо произносила:

— Пойдет отвечать Кузьмин Василий.

Она терпеливо ждала, пока Вася медленно, будто нехотя, поднимался со своего места, растерянно моргал, оглядывался по сторонам. Можно было подумать, что Кузьмин урока не знает и просит помощи. Наконец, низко опустив голову, он направлялся к доске. Стоя возле учительницы, Вася иногда продолжал какие-то свои приготовления к ответу: теребил волосы, тер пальцем переносицу или напряженно смотрел в одну точку. Анна Михайловна не торопила его. Она ждала молча, чуть улыбаясь одними глазами.

Внезапно Василий успокаивался и начинал говорить. И обычно это был не просто ответ. Это была маленькая лекция по истории на заданную тему. Примеры, которые приводил Василий, заставляли разевать рот даже тех, кто и сам имел обыкновение заглядывать в дополнительную литературу. Кузьмин сыпал фактами и неожиданно, словно нанизывая на нитку, подцеплял их какими-то своими обобщениями и выводами.

Всегда сдержанная, Анна Михайловна во время Васиного ответа не умела скрыть своего удовольствия. Лицо ее расплывалось в улыбке, она кивала головой и победоносно оглядывала ребят, как бы приглашая всех полюбоваться на человека, который по-настоящему любит историческую науку.

Внезапная тяжелая болезнь вынудила Анну Михайловну оставить школу, и почти в самом начале учебного года седьмой «В» оказался без классного руководителя.

Сначала кое-кто из учителей замещал ее, но скоро стало ясно, что Анна Михайловна не поправится и придется приглашать нового учителя.

Прежде на седьмой «В» почти не поступало жалоб. Отрядный вожатый Володя Кулешов регулярно проводил сборы. Не раз отмечалась работа отряда на совете дружины. Теперь Володя Кулешов учится в другой школе, и его долго некем было заменить.

Олег частенько забывал надевать пионерский галстук. Во всем классе в галстуках ходило лишь несколько человек — преимущественно девочки, из мальчиков — один Коля Раков.

— Скоро в комсомол вступать, а ты все в галстуке ходишь, — поддразнивал Колю Олег.

— Мать ругается, — признался Коля.

Олег и сам выдержал дома неприятный разговор с родителями, но упрямо настаивал на своем.

— А у нас в классе никто галстуков не носит. Что я, дурак — один буду, как маленький? Мы теперь в комсомол готовимся...

В действительности никто никуда не готовился.

В классе начался разброд и беспорядки. Было похоже, что из коллектива вытянули какой-то главный стержень. Все, что на нем держалось, некоторое время еще сохраняло прежние свои очертания, но постепенно слабело, косило на сторону.

Учителя все чаще стали жаловаться на седьмой «В». Даже робкая «англичанка» — Раиса Семеновна — вышла однажды из терпения и пристукнула маленьким кулачком по столу. Любимый физик — старый Николай Иванович — частенько вздыхал и приговаривал: «Пора бы администрации прибрать к рукам этих оболтусов».

Но дела не поправлялись.

Наконец однажды Коля Раков принес в класс новость. В школу приняли новую учительницу истории. По странному совпадению, ее тоже звали Анной Михайловной.

Когда впервые новая Анна Михайловна перешагнула порог их класса, ребята настороженно примолкли. Все глаза устремились на учительницу. Олегу показалось, что она смутилась. Но, может быть, это только показалось.

Учительница была молода. Открытое лицо, русые волосы, гладко зачесанные к затылку, и строгая складочка между бровями. А глаза... Странными показались они Олегу: серые, немного навыкате, они смотрели спокойно, строго, даже холодно. Глаза Олегу не понравились. Он вспомнил ласковый прищур небольших, затененных ресницами глаз прежней Анны Михайловны и невольно вздохнул.

— Да, видать, у этой не заиграешь! — услышал он сдержанный шепот позади себя. — Федот, да не тот!

Олег оглянулся и молча кивнул улыбающемуся Коле Маточкину. Потом искоса посмотрел на Василия. Но тот сидел с видом безразличным и равнодушным. Только спрятанная под партой левая рука его нервно мяла скатанную в тонкую трубочку промокашку.

Учительница поздоровалась, раскрыла журнал и начала перекличку. Она называла фамилию и в упор рассматривала поднимавшегося из-за парты ученика. Должно быть, она была близорука и старалась запомнить каждого в лицо. Но Олегу показалось, что этот взгляд в упор как бы говорил: «А, это ты Олег Павлов? Ну, я смотрю, не очень уж ты хорош! Болван ты, братец!»

Олег разобиделся и громко стукнул крышкой парты, когда опускался на место. Глаза учительницы тут же вернулись к нему, складка между бровями стала глубже, но учительница промолчала.

Отметки пошли непривычные. Коля Раков, который никогда прежде не отличался по истории, получил пятерку. Старательная Люся Рогова получила тройку и расплакалась. Сам Олег получил тройку, но нисколько не огорчился. Все с нетерпением ждали, когда новая учительница вызовет Кузьмина. Но она даже будто избегала называть его.

Может быть, вызовет сегодня? И действительно, учительница раскрыла журнал и без всяких приготовлений, даже каким-то будничным голосом, произнесла:

— Кузьмин!

Олег даже не понял, что вызывают Василия. Только когда Василий, по обыкновению не спеша, поднялся из-за парты и принялся оглядывать класс, Олег внутренне вздрогнул и приготовился наблюдать, какое впечатление на новую учительницу произведет ответ товарища. Он видел, что многие ребята оживились и тоже приготовились слушать.

— Ну, что же вы медлите, Кузьмин? Идите к доске!

Голос учительницы показался Олегу обидно резким. Василий шагнул в сторону и, шаркая ногами, медленно направился вдоль ряда парт. Подойдя к столу учительницы, он остановился и принялся тереть переносицу.

— Что же, — повторила учительница, — вы учили урок?

— Да, конечно, — ответил Василий и посмотрел в потолок.

— Почему же вы молчите? — еще нетерпеливее спросила Анна Михайловна.

Василий сосредоточенно смотрел на край стола.

— В чем дело, Кузьмин, вы ждете подсказки? Разве вы не самостоятельно зарабатывали свои пятерки?

В классе послышались смешки.

Василий взглянул на учительницу исподлобья и сжал руки за спиной, крепко переплетя пальцы.

Этот жест был хорошо знаком Олегу. Он означал, что Василий выведен из равновесия, но старается сдержаться. «Сейчас надерзит, — подумал Олег, — сейчас он ее отдует, пучеглазую!»

Но Василий только сказал:

— Я не буду отвечать. Разрешите мне сесть.

— Садитесь, — резко бросила учительница, — только в следующий раз не отнимайте у нас столько времени!

Коля Маточкин толкнул Олега в спину и зашептал:

— Что это с Васькой? Пусть бы отвечал, тогда бы увидела! Скажи ему! Ах да, я забыл совсем. Вы не разговариваете...

Олег и сам хотел бы крикнуть Василию, заступиться за него перед несправедливой учительницей, объяснить ей, что у Васьки такая привычка — долго приготовляться и собираться с мыслями. Ведь не все же люди одинаковые! Кузьмин их лучший историк! Как же так?!

Но даже когда Василий тяжело опустился рядом на парту, слегка задев его локтем, Олег только покраснел, ничего не сказал и чуточку отодвинулся. Ни за что не заговорит он с Василием первый! Олег смотрел теперь вправо, где в третьем ряду у стены сидела Катя Михайлова. Девочка о чем-то шепотом, но горячо спорила со своей соседкой Галей Чурносовой и наконец решительно подняла руку.

— Вы хотите отвечать? — спросила Катю учительница.

— Нет, я хотела объяснить... — Катя встала. — Дело в том, что вы неправы. То есть, я хочу сказать, что вы не знали, а у него такая привычка смотреть в потолок... И вообще... Но за привычки ведь отметок не ставят? Вы извините меня, Анна Михайловна, но я как председатель совета отряда...

— Вы как председатель совета отряда, — перебила Катю учительница, — должны больше интересоваться успеваемостью ваших пионеров, а не привычками отдельных молодых людей.

Учительница, видимо, и не подозревала, что ударила по больному месту. Олегу показалось, что в классе разорвалась бомба. В общем хохоте он различал басовитый смех Юрки Студенцова, хихиканье Алины Пылаевой, веселые смешки Коли Ракова.

У Олега кровь застучала в висках. Он боялся взглянуть на Василия и только злобно покосился в сторону Кати. Она сидела опустив голову, и ему была видна часть ее пунцовой щеки.

Олег почувствовал, что ненавидит эту девчонку. Только в прошлом году пришла она в их класс, но успела уже крепко «насолить» Олегу. То, что Катю избрали председателем совета отряда, то, что она прочно занимала одно из первых мест, частенько опережала Олега, подавая контрольные по алгебре, даже умела по-своему решить сложную геометрическую задачу — это бы еще Олег стерпел. Но она разрушила то, что казалось прежде нерушимым и прочным, что было задумано на всю жизнь: она сломала их дружбу с Василием. И теперь не Олег, а она, Катя, не стесняясь, вступается за Кузьмина перед новой учительницей! А ведь сама и виновата в том, что над Василием теперь все смеются!

Олег перевел глаза на Анну Михайловну и увидел, как она не спеша окунула перо в чернила, посмотрела его на свет —не прицепился ли волосок — и быстро написала что-то в журнале.

Класс затих и заинтересованно насторожился. Сидящий против учительского стола маленький Коля Раков осторожно заглянул в журнал и поднял над головой палец.

Звонок прервал мрачные размышления Олега.

В перемену он с облегчением и злорадством узнал, что новой учительнице уже присвоено довольно меткое, хотя, по мнению Олега, и недостаточно обидное, прозвище: «Анна Вторая». Коля Маточкин сочинил и пустил по классу стихи:

Стихи тоже были необидные, и Олегу они не понравились.

 

Девчонки

С Катей Михайловой Олег познакомился раньше, чем с другими девочками. В прошлом году, когда девочки впервые пришли в их мужскую школу, она смело подошла к нему во дворе и спросила:

— Мальчик, скажи, пожалуйста, где здесь шестой «В» строится?

Она смотрела прямо в лицо Олега синевато-серыми глазами с темными ободочками вокруг зрачка. Широкие брови темнели на очень белой коже лба, а волосы, туго затянутые в косы, были светлее бровей. Все на ней было ладно, выглажено, начищено. Олег невольно подумал про свои ободранные ботинки, которые он так и забыл сегодня почистить.

— Не знаешь? — повторила девочка, не дождавшись его ответа.

Олег смутился и нарочито развязно, чтобы прикрыть свое смущение, сказал:

— Как это не знаю, я сам из «В».

— Вот как хорошо! — воскликнула девочка и улыбнулась доверчиво и простодушно. — Давай тогда знакомиться, меня тоже в ваш класс записали.

Она протянула Олегу руку и назвала себя:

— Катя Михайлова.

Что тут было Олегу делать? Неужели на глазах у всех ребят поздороваться с девчонкой за руку и отрекомендоваться: «Олег Павлов»? Может быть, шаркнуть при этом ножкой? Как бы не так! Олег вовсе не собирался стать посмешищем всей школы.

Он засунул руки поглубже в карманы и с видом полнейшего равнодушия сплюнул в сторону. Потом, повернувшись на каблуках, бросил девочке через плечо:

— Наш класс в конце двора строится. Классный руководитель — Анна Михайловна.

Олег успел заметить, что девочка осталась стоять на том же месте, где он ее оставил, и провожала его сузившимися, потемневшими глазами. Щеки ее медленно заливал яркий румянец.

«Ага, не понравилось, — злорадно подумал Олег. — А ты не лезь первая, жди, когда спросят... А то подскочила: «Здрасте, я ваша тетя!..»

Олег всячески старался убедить себя в том, что девочка поступила нетактично, протянув ему руку при всех и заставив тем самым его, Олега, ответить ей грубо. Должно быть, она просто глупа.

Словом, Олег поступил точно так же, как поступает всякий, кто обидит другого ни за что ни про что: чтобы оправдаться перед самим собой, он старался отыскать хоть какую-нибудь захудалую вину Кати Михайловой.

Скоро это ему удалось.

Одноклассники Олега тесно сгрудились в конце школьного двора, с интересом присматриваясь к группе девочек, жавшихся отдельно. Директор заранее предупредил учеников о приходе девочек. Просил встретить их приветливее, помочь им освоиться в новой для них обстановке. Олег совсем забыл об этом предупреждении. И только теперь, увидев отдельную группу девочек, к которой только что подошла и Катя Михайлова, вспомнил долг гостеприимства и крикнул, обращаясь главным образом к Кате:

— Эй, девчонки! Пристраивайтесь, не бойтесь! Так и быть, в первый день за косы дергать не будем!

Ребята засмеялись, а Катя скользнула по лицу Олега прищуренными глазами и отвернулась к черненькой кудрявой девочке, с которой только что о чем-то говорила.

«Ишь какая задавала! — подумал Олег с неприязнью. — Еще отворачивается! Подумаешь, цаца! Вот мы у доски еще на тебя посмотрим...» И совесть его полностью успокоилась.

Потом Олег спохватился, что нигде не видит Василия.

Вася Кузьмин прибежал в самый последний момент, когда класс собирались вести в школу. Он пристроился к стоявшему впереди всех Олегу и, не отвечая на вопросы друга, с интересом оглядывался на девчат.

Завуч Сергей Юрьевич подошел к группе девочек, стоявших позади, и вывел их вперед. Прямо перед Олегом вновь очутилась Катя Михайлова. Она не оглядывалась, но при каждом движении ее головы светлые косы слегка шевелились, покачивались, подминая коричневые банты.

— Вот так косы! — вдруг сказал Василий весело и дружелюбно. — Недаром карфагенские женщины срезали волосы на канаты — вполне пригодный материал!

Катя покосилась на Василия серым глазом и неуловимым движением плеч и головы перекинула сначала одну, а потом и другую косу со спины на грудь.

— Ого! — сказал Вася и засмеялся.

Соседка Кати, кудрявая черненькая девочка, вздернула худенькие плечи и, полуобернувшись к Олегу, произнесла нараспев:

— Не понимаю, что тут смешного?

— Смешного? Смешного и правда ничего нет, — ответил Василий. — Просто хорошие косы. Это не то что наши с вами вихры, верно?

Девочка обиделась, еще выше вздернула худенькие плечи и отвернулась.

Олег видел, как она потихоньку приглаживала свои короткие, непокорно вьющиеся волосы. Но они не слушались рук: закручивались в колечки, опускались на уши, на лоб и виски упрямыми завитками.

«Чего она их приглаживает, — подумал Олег, — так даже лучше».

В этом году они с Васей тоже впервые сделали себе зачесы. Сговорившись, одновременно отказались стричься наголо и отпустили волосы. Но как ни старались причесаться совершенно одинаково - на косой пробор и назад, — прически все же получились разные. Светлые и прямые волосы Олега ложились послушными мягкими прядями, а черные вьющиеся волосы Васи не слушались, их приходилось то и дело приглаживать рукой или гребнем.

Так и пошли они в класс: Олег и Вася следом за идущими в паре Катей и Галей. Черные Галины завитушки смешно подпрыгивали на затылке, вызывая в Олеге чувство непонятного веселья. Зато русая голова Кати, разделенная как раз посередине тоненьким, как светлая ниточка, пробором, вызывала чувство неприязни, и он старался не смотреть на нее.

Катя оглянулась только раз, в коридоре, когда все остановились перед закрытой дверью класса. Олег успел заметить, как серый глаз глянул на Василия с нескрываемым интересом. А Вася улыбнулся в ответ просто и приветливо.

— Удивительное дело! — громко сказала Катя, обращаясь к соседке, но так, чтобы слышали и мальчики. — Какие разные ребята в этом классе!

— У нас все ребята хорошие, хоть и разные, — подхватил Василий. — Вот познакомитесь, увидите. Вы из какой школы к нам перешли?

— Из четвертой, — охотно ответила Катя и теперь прямо посмотрела в лицо Василию. Потом вдруг в ее глазах забегали насмешливые искорки, и она добавила: — А кое с кем из ваших «хороших» ребят я уже познакомилась.

— Вот как? — подхватил Василий. — Тогда знакомьтесь и со мной. — И он сам протянул девочке руку: — Василий Кузьмин.

— Катя Михайлова, — произнесла девочка уже знакомые Олегу имя и фамилию.

Василий потряс руку девочки совершенно так же, как если бы он здоровался с Олегом. Олег нахмурился. Но в это время кудрявая соседка Кати протянула ему руку и произнесла нараспев:

— Галина Чурносова.

Поколебавшись, Олег подал свою и, не глядя на девочку, сжал ее длинные тонкие пальцы. При этом он пробормотал свое имя так, что получилось какое-то странное слово: «Олегпавлов».

Дверь наконец отперли, и вся группа школьников тогда еще шестого «В» вошла в класс. Олег с Василием выбрали себе парту не очень близко к столу учителя, но и не очень далеко. Усевшись, Олег отыскал глазами Галю. Она сидела вместе с Катей справа от них у самой стены. Василий тоже посмотрел в сторону Кати и Гали.

— Кажется, неплохие девчата, — сказал Вася вполголоса.

— Ну да, все они хороши! — сам не понимая почему, возразил Олег.

 

В "Соснах"

Подружились они еще малышами.

Однажды на диктовке — это было, кажется, в третьем классе — Олег хотел перевернуть тетрадную страницу и обнаружил, что у него нет промокашки. Крупные, с нажимом написанные круглые буквы никак не хотели сохнуть, а учительница уже заканчивала диктовать фразу.

— Дай промокнуть! — обратился Олег к соседу по парте Юре Студенцову.

Юра, тогда толстенький и краснощекий, загородил локтем свою тетрадку и ехидно прошипел:

— Ишь ты! Свою носи. Моя и так вся грязная...

Олег беспомощно оглянулся. Учительница, не замечая его смятения, продолжала диктовать дальше. Вдруг легкий толчок в плечо заставил Олега обернуться. Сидящий позади него Вася Кузьмин протягивал ему свою промокашку.

— Бери скорее! — прошептал он. — А то написать не успеешь!

Маленькая розовая промокашка послужила первым узелком в завязавшейся тесной дружбе.

С тех пор прошло несколько лет. Они уже не малыши, многое понимают, кое в чем разбираются не хуже взрослых. Теперь стало, например, заметно, что вкусы у них разные. Олег притащит «Занимательную физику» Перельмана, выкапывает замысловатые задачи с простейшими до смешного решениями, — Василий сидит, слушает и помалкивает. Но, если его удастся раскачать, он примется рассказывать о книгах, которых Олег и в руках не держал. В его изложении даже прочитанная Олегом книга начинала выглядеть по-новому.

Уже давно пересели они на одну парту, ходили вместе домой, по очереди провожали один другого. Олегу частенько удавалось затащить друга к себе. Вместе пообедают, сделают уроки. Но Василий редко приглашал Олега. Сначала Олег не мог этого понять и немного обижался.

Рассказывая Васе о своих родителях -о бухгалтерской работе отца, о матери — заведующей библиотекой, Олег иногда расспрашивал Васю о его родных. Но тот отвечал неохотно: отец — геолог, почти всегда в экспедициях. Мать — просто домашняя хозяйка. При этом Василий сразу скучнел, умолкал, и потом долго его не удавалось развеселить.

В конце концов Олег понял, что в семье у Васи есть что-то такое, о чем он не хочет говорить. И перестал приставать. Он молчаливо согласился не бывать у Васи без особого его приглашения. Так же молчаливо он решил никогда не расспрашивать Васю о домашних делах. И это не мешало их дружбе.

Им постоянно не хватало друг друга. Когда в прошлом году родители Олега решили провести отпуск на берегу Черного моря, Олег нахмурился и запротестовал:

— Без Васьки не поеду.

— Да как же можно нам забрать твоего Ваську, если у него самого родители есть? — урезонивал Олега отец.

— Тогда в «Сосны» отправляйте.

— Один все лето в лагере будешь? Если мы с отцом на юг уедем, так и по воскресеньям к тебе некому приехать будет, — вмешалась в разговор мать.

— Я уже не маленький: у других ребята с шестого класса одни куда хочешь ездят. Да и в лагере разве я один буду? Васька в «Сосны» поедет...

«Сосны» -так назывался пионерский лагерь, организованный профсоюзом печатников на берегу небольшого озера.

Легкие летние дачки весело белели среди высоких сосен. Когда-то густой сосновый бор подходил к самому селу. Теперь до бора надо было идти километров пять, но вокруг села еще высились отдельные редкие деревья.

Сосны взбегали на невысокий холм, обрывавшийся крутым песчаным скатом к самому берегу озера. Озеро было небольшое, но очень уютное. Часть его берегов густо поросла осокой и камышом. Бесчисленные заливчики и рукава были сплошь затянуты листьями кувшинок и какими-то странными цветами. Тонкие их стебли поднимали высоко над водой шапки бледно-сиреневых душистых цветов. Но под самым обрывом желтел песчаный пляж, и плотное дно полого уходило под воду.

Олегу всегда казалось, что все здесь как нарочно создано для отличного летнего отдыха. И озеро, и камыш, и редкие белые лилии, за которыми охотились девчата, и сами сосны -стройные, с золотистыми стволами. По выступам старых сучьев можно было взобраться почти до самой верхушки, зеленой и мохнатой. Измажешься в смоле, издерешь коленки, но зато как далеко видно с вершины! Ветер шумит в лохматых ветвях, гнет тонкую верхушку и слегка покачивает отважных верхолазов.

За озером — безбрежные луга. Оттуда, особенно к вечеру, тянуло запахом трав и цветов. Там во время покосов пионеры помогали колхозникам убирать сено. Дальше за лугами начинались перелески, которые постепенно переходили в настоящий лес. Пройдя его, можно было выйти на берег Хопра. Но туда пионеры ходили только во время больших походов.

Иногда, устав от шума и постоянной оживленной суеты лагеря, Олег вместе с Васей проводил свободные часы в роще. Они ложились на плотный ковер из золотисто-коричневой хвои, слушали, как легко звенят вершины сосен, где-то стучит дятел, как поскрипывает старое дерево, а в высокой траве на опушке без умолку трещат кузнечики.

Олег никогда не мог устроиться сразу. То его начинало беспокоить близкое соседство муравейника, то слишком густо насыпанные вокруг шишки. Он возился, выгребая шишки из-под спины, и, широко размахнувшись, бросал их как можно дальше, стараясь попасть в звонкий сосновый ствол. Или начинал бомбардировать Василия.

Шишки попадались интересные. Иногда они напоминали одеревеневшие цветы, порой, плотно прижимая свои чешуйки к бокам, были похожи на короткие морковки, но чаще всего бывали топорщенные, почти круглые, и походили на маленьких ежат.

В это лето в «Соснах» два друга сошлись еще ближе. Даже письма домой они писали одновременно. Только Вася сидел над письмом долго, грыз ручку, вздыхал и исписывал по четыре страницы. У Олега длинных писем не получалось. Обычно это были веселые записочки, обращенные чаще к маме и содержавшие главным образом различные просьбы:

Дорогая мама! Пришли мне, пожалуйста, зубную пасту (и мне и Ваське). Вчера утром Сашка Москвин изображал индейца, и вся паста пошла на татуировку. Здорово получилось! Сашка ходил страшный и пугал девчонок из третьего отряда, пока старший вожатый не погнал его купаться. В результате у нас с Васькой остался только сапожный крем. Я уж потом пожалел, что не предложил его Сашке вместо пасты. Понимаешь, мазаться можно, а зубы чистить нельзя. Пострадали только мы с Василием, потому что у других зубной порошок, а не паста.

Твой сын Олег.

Мы живем хорошо. Я даже прибавил триста грамм. Да, чуть не забыл: привези мне еще клей и краски. Они в ящике, где мой инструмент. Привет папе.

Вася никогда не читал Олегу своих писем и всегда с нетерпением ждал ответа из дому.

Однажды Олег заметил, что Вася чем-то встревожен. Он не отвечал на вопросы Олега, хмурился и молчал. Олег видел, что Василий получил письмо из дому, но не расспрашивал его и теперь. Он просто пытался развеселить товарища. Рассказывал ему глупейшие истории, таскал его на спортплощадку, заставляя гонять мяч, но с тревогой замечал, что Вася хотя и подчиняется ему, но вяло и неохотно...

Было жарко. Солнце целый день изливало горячие лучи на затихшую в истоме землю, слепило глаза, заставляло мечтать о воде. Но и купание приносило облегчение ненадолго, пока не высыхали трусы. В соснах было душно. По стволам медленными прозрачно-желтыми каплями стекала смола, наполняя воздух тяжелым ароматом. От нагретой солнцем хвои струился жар. Шишки топорщились, раскрывали сероватые створки, обнаруживая нежные коричневые ложа для прозрачных, как мотыльковые крылья, семян.

Когда наконец солнце стало клониться к западу, легкий ветерок принес прохладу, и ребята вздохнули. Большинство собралось на спортивной площадке. Через два дня предстояло баскетбольное сражение с соседями — школьниками села.

Олег и Василий некоторое время следили за тем, как очумелые и совершенно мокрые игроки метались по площадке за мячом, казавшимся Олегу раскаленным.

— Пошли лучше погуляем, — предложил Василий. Олег с радостью согласился.

Они ушли далеко в сосны и улеглись на хвое. Олег сразу же принялся выгребать из-под себя колючие шишки, а Вася лежал неподвижно, глядя в небо, и по лицу его скользила тень от качающейся сосновой ветви. Олег было попробовал что-либо придумать, рассказать, но получалось нескладно.

«И что это я не могу ничего путного придумать! Все какая-то глупость лезет в голову...» - с горечью подумал про себя Олег.

Наконец он не выдержал:

— Вася, ну что у тебя? Я знаю, ты не хочешь говорить. Я и не вмешиваюсь. Но, может, я помогу? У тебя случилось что-нибудь?

Василий жевал хвоинку и задумчиво смотрел в небо. Опять наступило молчание. Потом Вася, словно стряхнув с себя что-то, приподнялся и заговорил, стискивая Олегу руку:

— Я знаю, Олег, ты хороший друг. Давай дружить всегда, хочешь? Ведь бывает так — на всю жизнь!

Олег вскочил на ноги:

— Вася, конечно! Я так и считаю: ты мне друг на всю жизнь, вот честное слово!..

Василий усмехнулся:

— Только, может быть, на всю жизнь не выдержим? Может, так только в книжках пишут?

— Ну что ты! Конечно, бывает. Вот посмотришь, мы с тобой...

Но Василий его прервал:

— Подожди. А вот кончим школу, разъедемся... другие друзья придут?

— Ну, не знаю, как ты, а я... — запальчиво начал Олег.

— Ладно, Олежка, хорошо. Но ты послушай. Могу рассказать это только другу, настоящему, понимаешь?

Олег снова опустился на хвою.

— Верно. Дома у меня неладно. Даже не знаю, как тебе рассказать... Может, и сам ты что заметил? — Вася испытующе заглянул Олегу в лицо.

— Нет! — Олег с недоумением покачал головой и приготовился слушать.

Но Вася молчал, будто все еще не решался довериться другу.

Высокий голос горна звонко пропел в соснах. Василий встрепенулся и приподнялся.

— Ну ладно! Так сразу не расскажешь. В другой раз... Только я тебе скажу, Олежка, знаешь что? — Василий опустил голову, словно стесняясь того, что говорил. - Твоя дружба очень, очень мне помогает!

Олег привык уступать во всем первенство Василию. Он казался Олегу и умнее и значительно старше, хотя был старше всего на восемь месяцев. Рассуждения Василия были серьезны, как у взрослого. Иногда он добродушно посмеивался над ребячливыми фантазиями Олега. И вдруг в этот предвечерний час Василий заговорил с Олегом о том, на что сам Олег никогда бы не решился: он просил его дружбы, он хотел его верности!

Олег вскочил и, сжимая в руке шишку и размахивая ею в воздухе, сбивчиво и горячо начал доказывать Васе, что и сам он давно считает его лучшим другом, что если понадобится, то он, Олег, докажет Василию, на что он способен!

Василий тоже поднялся, и теперь они стояли друг против друга, смущаясь и радуясь. Они трясли друг друга за плечи, не решаясь обняться. Потом Василий, все так же смущенно улыбаясь, схватил Олега за руки и долго не выпускал их.

Редкие сосны тихо звенели над головами. Последние лучи солнца догорали на их верхушках.

- Смотри-ка, уже солнце село! — тихо сказал Василий.

Сквозь потемневшие стволы тускло белели лагерные домики. Еще доносились глухие удары мяча, невнятные голоса ребят. Снова прозвучал горн.

Мальчики направились к лагерю.

Олег почувствовал, что крепко сжимает что-то в кулаке. Он раскрыл ладонь и рассмеялся. В его руке лежала сосновая шишка. Кожа на ладони сохраняла ее отпечаток.

— И что это я утащил ее? — показал он шишку Василию. — Совсем забыл, что она в руке!

Олег все еще не мог успокоиться и боялся показаться Васе смешным. Но Вася не улыбнулся. Он задумчиво и даже мечтательно посмотрел на Олегову ладонь, на шишку и предложил:

— Давай возьмем ее в город. Она будет напоминать нам «Сосны».

 

Домашние дела

После разговора в «Соснах» мальчики сошлись еще теснее. Иногда Олег вспоминал этот разговор и осторожно старался напомнить о нем Василию. Но друг отмахивался, повторял «в другой раз» или говорил совсем непонятное: «Погоди, сам увидишь». Вася теперь чаще приглашал Олега к себе. Так Олег довольно близко познакомился с матерью Васи, а затем и с его отцом.

Васина мать, Полина Кузьминична, была невысока ростом и так худа, что казалось, все платья свои она взяла у какой-нибудь другой, более полной женщины и носит их, не пригоняя по своей хрупкой фигурке. Черные, как у Васи, вьющиеся волосы светились густой сединой. Черные же и необыкновенно выразительные глаза и густые брови приводили Олега в смущение. Ему казалось, что он видел такие же глаза где-то в музее, на старинном портрете.

Глаза Полины Кузьминичны смотрели так, будто видели что-то невидимое другим, очень грустное и печальное. Может быть, оттого, что мать Олега была высокой, полной и сильной женщиной, а Полина Кузьминична составляла разительную ей противоположность, она всегда казалась Олегу маленькой и несчастной.

Олегу было непонятно обращение Васи с матерью. Вася был то нарочито грубоват с нею, то по-девичьи нежен. Олег не понимал этих перемен и про себя осуждал товарища. Сам он, не зная толком почему, жалел Полину Кузьминичну. Ему всегда хотелось ей чем-нибудь помочь или сказать что-то утешительное.

Олег замечал, что, несмотря на свое звание домашней хозяйки, Полина Кузьминична мало занималась хозяйством. В углах комнаты нередко скапливалась пыль, на столе в кухне громоздилась невымытая посуда.

Иногда Олег с Васей принимались за уборку сами. Обгоняя друг друга, они носили в кухню дрова, мыли посуду, подметали пол и даже выносили во двор и старательно вытрясали узкие цветные половички.

Если при этом Полина Кузьминична бывала дома, она некоторое время молча наблюдала за их работой. Но потом вдруг глаза ее оживали и она деятельно включалась в этот «аврал». Надевала маленький клеенчатый фартук и чистила раковину или принималась вдруг замешивать тесто. Она даже напевала что-то при этом низким грудным голосом.

Но это оживление обычно продолжалось недолго. Внезапно глаза ее снова гасли, она садилась на первый попавшийся стул и сидела молча, сосредоточенно глядя на свои сложенные на коленях руки.

Вася в этих случаях с тревогой посматривал в ее сторону и все больше мрачнел.

— Ну что ты сидишь? — грубовато окликал он ее наконец. -Не видишь, тесто вон уходит...

Олегу делалось неловко, он не знал, где встать, что говорить, и спешил уйти домой.

С Васиным отцом Олег познакомился не сразу. Викентий Вячеславович редко бывал дома. Постоянно куда-то уезжал — в командировки, в экспедиции.

Это был высокий, плотный человек с вечно загорелым лицом, веселыми карими глазами. Светлые волосы редкими прядями прикрывали сильно загорелую лысину на макушке. Лицо его выражало веселость и лукавство одновременно. Однако глаза его меняли свое выражение, когда были обращены на жену: становились печальными и чуть виноватыми.

И опять Олегу делалось неловко, будто подсмотрел он что-то скрываемое от посторонних глаз. Однако, не придавая особого значения этим своим наблюдениям, он никогда не рассказывал о них Васе.

Дела взрослых мало интересовали Олега. С детства он привык к тому, что в семье первый голос принадлежал матери. Олег считал это вполне нормальным и правильным. Отец Олега, человек мягкий, не любил споров и постоянно стремился найти компромиссное решение или сразу же отступал, оставляя последнее слово за матерью.

— Вот и повоюй с тобой! — говаривал он при этом.

Но Олег ясно видел, что отец нисколько не огорчен.

Бывали случаи, когда Олег принимал сторону отца и пытался вступиться за него перед матерью. Тогда отец, смеясь, обнимал Олега за плечи и громким шепотом говорил ему на ухо:

— Ты, Олежка, глуп. Мать надо слушаться. Понимаешь? Хорошая у тебя мама, доложу я тебе!..

При этом близорукие глаза отца из-под очков ласково следили за плавно двигающейся по комнате ловкой и сильной фигурой матери.

Она будто чувствовала этот взгляд. Внезапно оборачивалась, широко улыбаясь, подходила к отцу, обнимала его вместе с Олегом и целовала их головы по очереди.

Первый раз родители всерьез поспорили, когда Олег перешел в седьмой класс и разговор зашел о будущем Олега. Мать очень хотела отличных оценок по всем предметам и мечтала о том времени, когда Олег пойдет учиться в университет. Отец больше отмалчивался, но однажды заметил, что не считает университет для Олега обязательным. Пусть бы проявил склонность к определенной науке, тогда другое дело. А то пока — полная неопределенность. Не лучше ли в техникум? Разгорелся спор. И отец впервые прекратил его, не уступив матери.

 

Классные дела

Как бывает всегда в начале учебного года, жизнь седьмого «В» не сразу вошла в свою колею.

За лето ребята выросли, отвыкли друг от друга. Присутствие в школе девочек все еще делало класс непривычным и чужим.

Первое время Олег настороженно присматривался к товарищам.

Маленький Коля Раков за лето так вытянулся, что теперь, подпрыгнув, мог самостоятельно достать перекладину турника. В шестом его всегда подсаживали самые высокие в классе — Василий или Юрка Студенцов.

Юрка еще подрос и стал сильнее сутулиться. Он теперь носил бархатную куртку с блестящими застежками — «молниями». Он тоже отпустил себе волосы, но причесывался по-чудному: намазывал волосы какой-то душистой мазью и приглаживал на пробор. Лицо его при этом становилось еще шире, а голова, будто обтянутая черным, сильно напоминала футбольный мяч. Но что больше всего поразило ребят — во рту Юрки Студенцова появился золотой зуб.

Студенцов и раньше любил чем-нибудь похвалиться перед ребятами. То принесет в школу необычайный циркуль, то вдруг явится на уроки в дорогой яркой шелковой рубашке и хромовых сапогах, то потихоньку показывает ребятам какие-то дурацкие картинки.

Олегу всегда казалось, что Юрка заискивает перед Василием, старается ему понравиться, втереться к нему в друзья. Но Василий не любил Юрку.

— Балаболка, дурак! — говорил он Олегу о Студенцове.

Теперь Студенцов ходил по классу важно. Гордо поблескивал своим зубом и застежками — «молниями». Ни перед кем не заискивал, ни с кем первый не заговаривал.

— И чего задается?! — недоумевал Олег.

Уроки Юрка по-прежнему отвечал не блестяще. На выговоры учителей только нагло усмехался и, сгорбившись, шатал к своей парте. По дороге он непременно задевал кого-нибудь из девочек, хватал их за руки, щипал, развязывал ленты.

Однажды на уроке физики он так же мимоходом задел Катю Михайлову. Та вспыхнула, встала и сказала громко, на весь класс:

— Если ты, Студенцов, еще раз меня когда-нибудь тронешь, я... я выплесну чернила в твою глупую рожу. Запомни это.

Студенцов, не останавливаясь и не оглядываясь, проследовал к своему месту. А учитель физики, Николай Иванович, строго посмотрел на Катю, потом, сдвинув на лоб очки, глянул на широкую спину Студенцова. Покачал головой и негромко заметил:

— А что вы думаете! Храбрая птичка иной раз и кабана напугать может...

Многие в классе теперь недолюбливали Юрку, но были и такие, которые старались с ним подружиться. Нравились и Юркин форс, и золотой зуб во рту, и бархатная куртка с «молниями» Семену Дожделеву, тихому незаметному мальчику. Были такие и среди девочек. Юрка явно производил впечатление прежде всего на Алину Пылаеву.

Алина, или Аля, как называли ее подружки, пришла в класс позднее других. Это была невысокого роста, довольно полная девочка. Но она совсем не стеснялась своей полноты и даже школьную форму носила по-особому, обтягивая фигуру. Свои тонкие светлые косички Алина подбирала на затылке и выкладывала из них замысловатую «корзиночку». Надо лбом она выпускала искусно подкрученные завитки, отчего ее лицо становилось похожим на лицо куклы. Это сходство усиливалось тонко вычерченными бровками и привычкой Алины по каждому поводу широко раскрывать свои небольшие голубые глаза.

Дружила она с Надей Фадиной, с которой вместе училась со второго класса. Надя была робкой и некрасивой девочкой, с лицом в таких мелких и круглых точках веснушек, что оно казалось засиженным мухами. Надя постоянно смотрела Алине в рот. Она плакала, когда Алина не хотела с ней разговаривать, записывала в дневник Пылаевой домашние задания, подсовывала ей шпаргалки и по-настоящему страдала, когда учитель все же ставил Алине заслуженную двойку. Алина принимала обожание Нади как должное и постоянно помыкала подругой. Олег сразу же возненавидел их обеих.

Именно эти две подружки устроили в седьмом «В» первую неприятность.

Приближались праздники. Олег очень любил предпраздничные волнения: подготовку к физкультурному парад}, выпуск специального номера классной газеты. Но, кажется, никогда еще в классе не было такой веселой суеты. Девочки натащили в класс цветов, мальчики развесили разноцветные плакаты. Алина с Надей непрерывно о чем-то шептались и даже на уроках перебрасывались записочками.

Одна из таких записок попала и на их с Василием парту. Олег взял ее и, прочитав на ней слово «Васе», молча передал ее Василию. Тот развернул и показал Олегу.

«Приходите восьмого ноября ко мне слушать новые пластинки. Потанцуем».

Вместо подписи в уголке стояли две буквы: «А.П.».

Олег отшвырнул записку и оглянулся. Алина Пылаева таращила голубые глазки и тыкала коротким пальцем в сторону Василия.

— Это тебе, — проворчал Олег. — Ты пойдешь?

— Чего я там не видел? — отозвался Василий. — Я и танцевать не умею.

— Погуляем лучше, верно? — обрадовался Олег и быстро написал на клочке бумаги: «Мы не танцуем». Потом подумал и прибавил: «Особенно под твою дудку». Аккуратно свернув листок, он бросил записку, проследил, как Надя Фадина ловко перехватила ее, развернула и подала Алине. Та прочитала, сморщила маленький нос, сначала вытаращила глаза, а потом показала Олегу язык. Олег в ответ погрозил кулаком и тут же получил замечание учителя.

Восьмого ноября Олег с Василием, по обыкновению, отправились смотреть праздничное вечернее освещение города. Улицы переливались огнями. Красные полотнища отражали свет ярких ламп и бросали розовые блики на стены домов. Сверкали стекла освещенных витрин. Говорливый поток людей увлекал ребят за собой.

Вдруг Василий дернул Олега за руку и ускорил шаги. Ничего не понимая, Олег устремился за Василием. Пройдя почти бегом несколько метров, Василий выровнял шаг, принял беспечный вид и громко заговорил с Олегом.

— Ты чего? — спросил Олег недоумевая.

Василий засмеялся одними глазами и кивнул головой в сторону. Только тут Олег заметил Катю и Галю. Девочки стояли у витрины и что-то с интересом рассматривали за толстым стеклом.

— Подойдем? — негромко посоветовался Василий.

— Что они там рассматривают? — в свою очередь, спросил Олег, не отвечая на вопрос товарища.

Они подошли. Но девочки были так увлечены, что не сразу заметили одноклассников.

За стеклом были выставлены кулинарные чудеса. Какой-то искусный повар поставил на ножки фаршированного поросенка, пустил в волны прозрачного желе заливную стерлядь, всунув в ее рот пучок зеленого лука, а на поверхности «воды» разбросал тонко вырезанные в виде лилий пластинки моркови и петрушки. В самом центре витрины высился торт. Он не зря занимал центральное место. Сказочный замок возвышался шоколадными башнями над всеми остальными произведениями поварского искусства. Он сверкал сахарными искрами, матово светился прозрачными ломтиками цукатов. Разноцветные пышные розы из крема манили свежестью и изяществом нежных лепестков. Поистине это было замечательное произведение кондитера!

Девочки оживленно обменивались соображениями, из чего именно сделаны стекла в башнях этого чудесного замка.

— Это леденцы, — спорила Галя. — Ты приглядись.

— А по-моему, это какие-то фрукты. Они же не прозрачные! — возражала Катя, близко придвигаясь к стеклу.

— Дотрагиваться носом до экспонатов строго воспрещается! — громко произнес Василий за спиной Кати.

— А, — сказала Галя, оглянувшись, — и вы здесь? Нравится? Посмотрите, рыбина как живая!

— Здравствуйте, — сказала Катя. — Гуляете? Правда, хорошо сегодня?

— Пойдемте с нами, — неожиданно для Олега предложил Василий. — Мы на площадь Революции.

— Пойдемте, — просто согласилась Катя и посмотрела на Галю. Та промолчала, но, когда ребята двинулись, она схватила Катю за руку и пошла рядом с Олегом, изредка трогая его плечом.

Олег шагал рядом и все время косился в сторону Гали. Ее кудряшки были сегодня схвачены двумя небольшими бантиками, не падали в беспорядке и аккуратно свисали за ушами. Уши были маленькие, розовые. Одно ухо прикрывала вязаная шапочка, а другое смешно оттопыривалось. Вся Галя сегодня была другая, праздничная и нарядная. Из-под воротника синего пальто выглядывал белый вышитый воротничок платья, свободно охватывающий тонкую шею девочки. В темных глазах то и дело вспыхивали огоньки. На какой-то момент встречная толпа разделила их. Олег схватил Василия за руку и нетерпеливо подтащил его к девочкам, стараясь опять идти рядом с Галей. Он проделал свой маневр так неловко, что девочка удивленно вскинула на него глаза и спросила:

— Чего ты толкаешься?

Олег смутился и пробормотал:

— Народу-то сколько, не видишь? Небось не ты одна на улице...

Это была их первая прогулка с девочками. Больше она не повторилась.

В первые же дни после праздников выяснилось, что у Алины Пылаевой была вечеринка.

На вечеринку пришли Коля Раков, Юра Студенцов, Семен Дожделев, Надя Фадина и несколько незнакомых девочек из другой школы, где прежде учились Алина и Надя. Родители Пылаевой были в отъезде, и девочка хозяйничала дома сама, не обращая ни малейшего внимания на старенькую бабушку.

Сначала танцевали. Но большинство мальчиков танцевать не умели. Они жались по стенам и поглядывали на танцующих девочек со скучающим видом.

Потом Студенцов заставил всех выпить вина, которое он принес в кармане пальто. Коле Ракову скоро стало плохо. Его вырвало, и он долго лежал в кухне на полу, а бабушка поливала ему голову холодной водой.

Остальные ребята развеселились и шумной компанией отправились на улицу. Они шли цепочкой, задевая прохожих и разговаривая во весь голос. Скоро компанию повстречала мать Нади Фадиной. Она забрала девочку с собой и по дороге домой сообщила тревожную весть кое-кому из соседей.

Шумная компания распалась под натиском разгневанных родителей. Дожделева тут же на улице мать отхлопала по щекам, а за Колей Раковым приехала карета «скорой помощи» и увезла его в больницу.

В школе поднялась тревога. По одному вызывали ребят в кабинет директора. Во всем обвинили Алину Пылаеву.

Девочку «разбирали» на общем собрании класса. Алина плакала. Плакала и Надя Фадина. Коля Раков целую неделю не приходил в школу. Из всей компании хорошо себя чувствовал только Юрка Студенцов. Он по-прежнему ходил по классу, нагло улыбаясь и поблескивая золотым зубом и «молниями»...

 

Нежданно-негаданно

Это произошло неожиданно.

Олег договорился с Василием встретиться на катке. Олегу всегда нравилась и веселая толчея теплушки, и простор ледяного поля в облаках морозного пара. Знакомые мелодии вальсов и полек непрерывным потоком обрушивались на каток откуда-то из невидимых репродукторов. Казалось, мелодии льются прямо с темного неба. Коньки со скрипом и шорохом врезаются в лед, голоса кажутся особенно звонкими.

Олег скользит по льду легко и свободно. Совсем другое дело — беговые длинные ножи. Кажется, пожелай только, и оторвешься от гладкой поверхности и полетишь прямо по воздуху! А сколько было разговоров с отцом, пока он согласился купить их Олегу вместо надоевших «хоккеек». И вот теперь длинные узкие ножи с чуть слышным скрежетом врезаются в лед и будто сами по себе несут Олега.

Морозный ветер бьет в лицо, щиплет кожу. Олег изредка прикладывает теплую варежку то к одной, то к другой щеке, но в теплушку не идет: здесь, на беговой дорожке, Василию легче заметить Олега.

Но Василия все нет. Уже не раз Олег выбегал в центр круга и там, в толпе, высматривал знакомую широкоплечую фигуру. Но Василия по-прежнему не видно.

Неужели не придет? Может, что-нибудь случилось? Последнее время Василий больше молчит и хмурится. Даже отвечает Олегу невпопад...

Сделав последний круг, Олег нехотя направляется в теплушку. С катка уходить не хочется, но беспокойство за друга берет верх. Олег и так уж давно не бывал у него дома. Надо зайти.

В теплушке все та же суета. Длинная очередь выстроилась у окошка гардероба. Это те, кто уже надел коньки и дожидается свободных мест, чтобы повесить пальто. Вся очередь с радостью оглядывается на Олега, подающего свой номерок...

Улица после яркого освещения катка показалась Олегу темной. Размахивая коньками, он не спеша зашагал по направлению к дому Василия. Олег еще надеялся, что Вася запоздал и, может быть, они встретятся на дороге к стадиону.

Но первой, кого он увидел, была Алина Пылаева. Девочка торопливо семенила резиновыми ботиками, изредка, как сорока, подпрыгивая. Должно быть, в ботиках было скользко идти. Алина торопилась. Она зябко прятала в воротник покрасневший носик, но при этом ухитрялась вертеть головой и шнырять своим глазками по всей улице. Олег собирался обойти Алину сторонкой, но девочка заметила его, подбежала и схватила за руку. Олег сердито вырвал руку:

— Вот дура-то, на людей бросается!

Но Алина не только не обиделась, но даже будто и не заметила выходки Олега.

— Пойдем! Пойдем, что я тебе покажу!.. Вот тут за углом, недалеко... Хи-хи-хи... Погляди-ка на них...

— На кого еще? — недоверчиво протянул Олег, но машинально ускорил шаги.

— На Михайлову и Ваську твоего, вот на кого! Иди-ка, погляди... Мне бы одной не поверили, а уж тебе-то, дружку, поверят... К Наде бежала, чтобы ее позвать, а тебя встретила. Даже еще лучше, сам полюбуешься...

— Что ты все врешь! — крикнул Олег и остановился. Алина тоже остановилась и прижала колючую варежку к его лицу.

— Не кричи, дурак, они услышат!.. Вот тут, за углом...

Олег замолчал и почти бегом пустился в указанном направлении. Повернув за угол, он с разлету остановился, будто наткнулся на стену.

Высокий, стройный тополь рос на обочине тротуара. Свет уличного фонаря падал сквозь узорную вязь тонких ветвей и отбрасывал сетчатую тень на заснеженный тротуар. В тени, возле тополя, стояли две фигуры. В одной из них Олег без труда узнал Катю Михайлову. Пушистая шапочка была сдвинута на затылок. У ног девочки валялись коньки, перевязанные ремешком. Катя обнимала за плечи какого-то мальчика и, близко придвинувшись, что-то говорила ему в самое лицо, торопливо и горячо.

Мальчик стоял без шапки. Голова его была опущена, и только по взъерошенным кудрявым волосам Олег узнал Василия. Оба они не замечали ни Олега, ни прятавшуюся за стволом тополя Алину.

В первый момент Олег был так поражен представшей перед ним картиной, что не смог передохнуть. Но в следующее мгновение волна слепящей злобы нахлынула на него. Здесь перемешалось все: и досада на даром потраченный вечер, и возмущение вероломством друга, и сожаление, что не он, не Олег, говорит Василию какие-то важные слова, которые тот выслушивает с таким грустным и покорным вниманием.

«Что же это такое? Что она ему говорит? Почему Василий без шапки?» Один вопрос в голове Олега сменялся другим прежде, чем он успел произнести первое слово.

Но за тополем послышался тонкий смешок Алины.

— Видал? — пропищала она. — Целуются! А других за пустяки обсуждают...

Вслед за тем послышался дробный стук убегающих ног. Олег даже не взглянул вслед Пылаевой. Он шагнул вперед и мрачным, срывающимся голосом повторил слово, подсказанное Алиной:

— Целуетесь?!

Катя отшатнулась от Василия и широко раскрытыми глазами посмотрела на Олега. А Василий смутился. Олег ясно увидел, как он, мучительно краснея, переводил растерянный взгляд с Олега на Катю. «Значит, правда», — решил Олег и в раздражении и гневе шагнул к девочке, потрясая коньками у самого ее носа:

— А еще девчонка! А еще нос задираешь, и косы длинные. Хоть бы на улице постеснялась!..

Олег выкрикивал бессвязные злые слова, глядя прямо в широко раскрытые испуганные глаза Михайловой. Еще немного, и он ударил бы Катю коньками.

Но его руку с силой рванули назад, и перед ним возникло бледное лицо Василия. Брови сдвинуты, губы дрожат. Олегу показалось, что Василий сейчас заплачет.

— Не смей ее трогать, слышишь? Не смей так говорить! Ты ничего не знаешь, и молчи... Я тебе не успел рассказать...

Олег в бешенстве вырвал свою руку и крикнул:

— Мне не успел рассказать, а ей успел? Нет уж! Теперь я все знаю! Можешь мне не рассказывать, я и сам кому хочешь рассказать про это сумею...

Василий угрожающе сдвинул брови, сжал кулаки и, наступая на Олега, прошептал:

— Только посмей, только пикни об этом в школе! Я тебе всю морду расквашу и знать тебя больше не буду!..

— Ты мне не грози, — внутренне удивляясь своему внезапному спокойствию, холодно ответил Олег. — Я и сам теперь вижу, какой ты мне друг!..

Он бесцельно переложил коньки из одной руки в другую и, круто повернувшись, зашагал по улице, не замечая дороги.

Посыпал мелкий снег. Крохотные снежинки плясали в светлых кругах фонарей, и казалось, что они посмеиваются над простотой и доверчивостью Олега, над его смешными представлениями о дружбе.

Неужели только в книжках бывает настоящая, большая дружба, когда все, все можно рассказать другу, когда не надо хитрить и прятаться? Ведь мог же Василий сказать ему, что не придет на каток. Зачем было обманывать? Почему нельзя было хотя бы намекнуть на свою тайную дружбу с Катей? Какой же это друг? Неужели их разговор в «Соснах» — это пустые слова и фантазии?

Неужели Василий думает, что слюнявая дружба с Михайловой может заменить ему Олегову крепкую, мужскую дружбу?!

 

Сплетня

На следующий день Олег опоздал в школу.

Утром все не ладилось. Долго собирал учебники, а когда перед самым уходом стал переобуваться, оборвались шнурки.

Олег выскочил из дома, едва не позабыв сумку с книгами.

Первым уроком, как назло, была история. Анна Вторая строго взглянула на Олега своими холодными серыми глазами и на его вопрос, можно ли войти, ответила недовольным тоном:

— Хорошо, садитесь. Но прошу запомнить, чтобы это было в последний раз.

«И слова-то какие противные подбирает: «прошу запомнить», — возмутился про себя Олег, шумно усаживаясь на место.

Первым делом он посмотрел в сторону девочек.

Катя Михайлова сидела опустив голову и что-то чертила карандашом прямо на парте. Галя, опершись подбородком на сжатые кулачки, внимательно слушала учительницу. Олег несколько раз покосился в сторону Василия. Тот сидел неподвижно и даже не отодвинулся, когда Олег нечаянно подтолкнул его. Выглядел он странно. Бледный, осунувшийся, будто не спал несколько ночей. В душе Олега шевельнулось беспокойство. Явно что-то случилось. Олег несколько раз попытался привлечь к себе внимание товарища, но Василий даже не шевельнулся.

«Подумаешь, еще и воображает! — обиделся наконец Олег. — Сам же виноват и сам же на человека смотреть не хочет!» — И Олег демонстративно сел вполоборота к Василию.

Еще сегодня утром Олег мысленно подбирал всяческие оправдания вчерашнему поведению Васи. Он даже готов был простить его тотчас, если бы Василий хотя бы взглянул на него. Хмурая отчужденность друга задела Олега. Вчерашнее огорчение и обида снова ожили.

Олег беспокойно завозился на месте, стал оглядываться на ребят.

Алина Пылаева делала ему какие-то знаки и таращила свои маленькие глазки. Юрка Студенцов усмехался с видом снисходительного превосходства. Коля Маточкин, откинувшись назад и вытаращив добрые глаза, прислушивался к словам Нади, которая, подавшись вперед, что-то быстро шептала ему на ухо.

Олег мысленно плюнул и повернулся к доске.

Уроки тянулись нестерпимо долго. В перемены Олег уныло бродил по коридору, не обращая внимания на оживленную толкотню. Даже любимая физика сегодня показалась Олегу скучноватой.

В большую перемену к нему подошел Коля Раков и спросил:

— Слышь, Олежка, это верно, что ты сам видел?

— Что?

— «Что, что»! Другим рассказываешь, а мне нет? Верно, что они целовались на улице?

— Кто? — сдавленным голосом переспросил Олег и вдруг почувствовал, что внутри у него все похолодело, а потом горячая волна хлынула в голову, в ушах застучало, а сердце забилось так, что, казалось, подпрыгивало к самому горлу.

— «Кто, кто»! Сам знаешь, Михайлова и Кузьмин, вот кто! Не прикидывайся, я уж слышал.

Олег схватил Колю за ворот куртки и оттащил в сторону, в самый угол коридора.

— Кто тебе сказал, говори! — прошептал он сквозь стиснутые зубы.

— Да все говорят! Юрка даже картинку нарисовал с подписью «Вася плюс Катя». Разве ты не видел? — Коля был напуган и явно недоумевал. — Надька сказала, что это ты их видел, а Василий разозлился, что ты их застал, и разговаривать с тобой не хочет... Да пусти ты!

Олег выпустил Колину куртку и бросился в класс. Возле парты Михайловой и Чурносовой столпились девочки. Они загораживали Катю и трещали, как сороки. Василия в классе не было.

Он вошел после звонка вместе с Юркой Студенцовым. У обоих был взъерошенный вид. Гладкая шевелюра Юрки была в беспорядке, на щегольских брюках виднелись большие пыльные пятна. Но он по-прежнему улыбался и нахальнее, чем обычно, посмотрел на Олега.

Василий шел, по-бычьи нагнув голову, и исподлобья, зло посматривал на ребят и на учителя.

«Что это они, подрались, что ли?» — подумал Олег и тут же увидел перед собой маленький клочок бумаги, подсунутый рукой Василия.

«В перемену выходи во двор», — прочитал Олег.

— Ладно, — ответил Олег вполголоса. — Я тебе тоже должен кое-что сказать.

— Вот там и скажешь, — пробормотал Василий, не глядя на Олега.

В школе было два двора. Один асфальтированный — перед зданием школы. Здесь обычно ребята проводили перемены осенью и весной. Другой — позади школы — глухой и запущенный. Глухой была каменная стена дома, повернутого красным кирпичным боком к школе, а запустение подчеркивалось еще и тем, что на задний двор выносили после ремонта остатки строительных материалов, сломанные парты, стулья и скамейки. Сколько помнит Олег, у красной кирпичной стены всегда лежала эта груда поломанных предметов школьного обихода. Каждый год она меняла очертания. Потому ли, что отдельные вещи со двора исчезали, или потому, что ежегодно в груду рухляди прибавлялось что-нибудь новое, но каждую осень Олег с интересом поглядывал на эту своеобразную баррикаду на заднем дворе школы. Осенью и весной сюда обычно приходили курильщики и прятались от бдительного ока дежурных учителей за выступы досок и покалеченные парты. Иногда забегал какой-нибудь малыш, чтобы найти необходимую ему дощечку, планочку или палку. Но зимой на заднем дворе бывало тихо и пусто.

Выбегать раздетыми на улицу строго воспрещалось. У парадного крыльца всегда стоял на страже швейцар Иван Парамонович. Одеваться во время перемены не имело смысла, и потому Олег не удивился, когда Василий свернул к черной лестнице. Вслед за ним Олег осторожно выбрался на задний двор. Он был припорошен чистым, белым снежком, и даже бесформенная груда обломков под пышным снежным покровом приобрела какие-то живописные очертания.

Оглядываясь, Олег задержался в дверях. Солнце освещало половину двора, и там, куда падали косые его лучи, снег искрился, а кирпичная стена дома казалась огненной.

Василий вышел во двор и остановился. Он не смотрел на Олега и, привычным жестом заложив руки за спину, демонстративно ждал, когда Олег подойдет.

Олег остро почувствовал холодок отчуждения, и все приготовленные слова показались неподходящими... Он медленно приблизился к Василию и негромко спросил:

— Ну?

— Ты что, не помнишь, что я предупредил тебя вчера? — проговорил Василий, и Олег увидел близко возле своего лица злые глаза. — Я тебя предупредил?

Олег вдруг понял, зачем Василий позвал его сюда.

— Да ты что... Ты думаешь, я?.. — успел крикнуть Олег высоким срывающимся голосом и не договорил.

— А вот что! — пробормотал Василий и с силой ударил Олега кулаком по лицу раз и еще раз.

Перед глазами Олега поплыли светлые пятна, рассыпались яркими точками и исчезли. Но боли он не почувствовал. Была только злая обида и возмущение. Он схватился руками за скулу и голосом, в котором даже сам ясно услышал слезы, выговорил:

— За что, а? За что?..

— Сам знаешь, за что! — гремел Василий и снова ударил Олега. — Не трепись, сволочь!

Олег покачнулся. Он почувствовал, как в носу стало горячо и по губам и подбородку побежала теплая струйка. Неприятный солоноватый вкус на губах заставил сплюнуть. Плевок расплылся по снегу ярким пятном. Кровь!

Сжав кулаки, Олег, не помня себя, бросился на Василия, и они покатились по снегу, задевая ногами парты, доски и обрушивая на себя снежные шапки.

Звонок, как судейский свисток, прекратил драку. Мальчики, тяжело дыша, поднялись с земли. Василий молча повернулся и скрылся за дверью, на ходу стряхивая с брюк налипшие снежные лепешки. Олег, сам того не замечая, продолжал бормотать: «Ну погоди, я тебе покажу». Он поочередно проводил под носом то правой, то левой рукой, проверяя, не каплет ли кровь. Потом догадался взять горсть рыхлого снега и вытереть им лицо. Кровь больше не шла.

Все еще не отдышавшись, Олег осмотрелся. Маленький двор был неузнаваем. Солнце скрылось за стеной школы, и длинная тень покрыла двор. Краски померкли. Исчезла сверкающая чистота снежных сугробов. Пушистые шапки снега рассыпались, обнажив бесформенную груду неприглядных обломков. Снежные вихри еще кружились в воздухе, обдавая Олега острой холодной пылью. А у самой двери на притоптанном снегу маленькими жалкими каплями темнела кровь.

Кое-как приведя себя в порядок, Олег стал соображать, можно ли явиться в класс в таком виде. Наверное, лучше уйти домой. Но кто же захватит его книги и тетради? И потом, ребята могут подумать, что Олег струсил.

Еще раз старательно вытерев лицо и руки снегом, Олег крадучись прошел по коридорам до своего класса. Минуту помедлив, он решительно потянул дверь и вошел.

Второй раз за этот день Олег опаздывал на урок. Войдя, он вежливо извинился перед добродушной учительницей английского языка и двинулся было к своей парте, но остановился. Нет, с Василием теперь все кончено. Сегодня Олег даже не хочет сесть с ним рядом. И пусть все видят.

Еще более решительно он направился к сидевшему в одиночестве Семену Дожделеву.

Олег почувствовал, что все глаза устремлены на него, но сам он, ни на кого не глядя, опустился на скамью и небрежно откинулся на спинку, вызывающе поглядывая на "англичанку". Учительница промолчала.

Дожделев удивленно вскинул на него глаза, но тотчас услужливо подвинулся и даже гостеприимно подсунул Олегу свой раскрытый учебник...

По дороге домой его нагнала и остановила Галя Чурносова. Олег смутился.

— Ну, чего тебе? — спросил он недовольным тоном.

— Послушай, Павлов, — торопясь и глотая слова, заговорила девочка, — неужели это правда, что я слышала в школе? Ты не думай, я не поверила. Ты не мог так сплетничать про своего товарища! Ты, может быть, кому-нибудь одному рассказал? Ведь ничего же не было, мне Катя все рассказала. Все, как было. А тут раздули такое, что просто ужас!..

Галя волновалась все больше. Она теребила свою полосатую варежку и все время испуганно оглядывалась по сторонам. Олег тоже начал беспокоиться.

— Я тебе могу сказать, если хочешь, — заговорил он, глядя в сторону. — Я и правда видел их вчера вместе — Михайлову и Кузьмина. Только я никому в классе об этом не говорил...

— Как же так! — воскликнула Галя, и ее черные глаза сверкнули недоверчиво и гневно. — Откуда же в классе могли узнать, что... что они были вместе?

— Это все Алька Пылаева, — грустно и безнадежно произнес Олег.

— При чем здесь Алька?

— Она меня на улице поймала и притащила на них из-за угла посмотреть, а сама потом убежала.

— Ах, вот откуда это идет! — протянула Галя, и ее лицо стало сосредоточенным и серьезным. — Хорошо, что ты мне все рассказал. Я очень рада, Олег, что в тебе не ошиблась, — тихо добавила она.

У Олега внезапно появилось такое ощущение, какое бывало в детстве, когда он падал и сильно ушибался. Мама брала Олега на колени и, поглаживая ушибленное место большими теплыми руками, легонько дула на него, иногда целовала и приговаривала какие-то очень нужные смешные слова. Боль проходила, и Олег скоро начинал смеяться вместе с мамой. Это ощущение проходящей боли и нарастающей радости вдруг появилось и теперь. Но оно тут же исчезло и уступило место угрюмому, злому и упрямому чувству. Он услышал слова Гали:

— Ты должен обязательно помириться с Катей и с Василием.

— Ну, с Василием у нас все кончено, и ты, пожалуйста, сюда не суйся. А твою Катьку я терпеть не могу! — выпалил Олег.

— Да послушай, ты, наверно, ничего не знаешь! Катя мне все рассказала. — Галя понизила голос и, пригнувшись к Олегу, посмотрела на него широко раскрытыми темными глазами. Ты знаешь, у Васи Кузьмина мать в больницу увезли, в нервную клинику, понимаешь? Только не говори никому. Вася очень убивается, и еще он боится, что ребята узнают. А Катя его встретила на улице, хотела к себе повести, а он не пошел. И вовсе они не целовались. Это вранье, понимаешь?.. Теперь Кузьмин совсем один дома. Отец в экспедиции. А Василий и с Катей теперь не разговаривает, чтобы не сплетничали, и с тобой поссорился... Разве это можно?.. А все-таки хорошо, что это не ты насплетничал... Я так и думала, что не ты, хотя немножко боялась... Ой, кто-то идет. Ну, до свиданья, а то и про нас с тобой что-нибудь сочинят...

Галя протянула Олегу руку, совсем как тогда, у закрытых дверей класса. Олег схватил эту руку в мягкой полосатой варежке и сжал что есть силы.

— Ой, больно! — тихонько пискнула Галя и засмеялась.

 

Учительница

Старая учительница по истории, Анна Михайловна, прислала ребятам записку.

Дорогие мои! — писала она. — Давно вас не видела и очень соскучилась. Может быть, кто-нибудь из вас выберет время, навестит меня или хотя бы напишет. Отлично понимаю, как все вы теперь заняты. И уроков прибавилось, и мастерские занимают немало времени.

Но очень хочется узнать классные новости, поглядеть на вас, поговорить.

Я ведь теперь окончательно "лежачая", совсем не выхожу из дому, а потому добраться до вас самой мне не удастся.

Я не унываю и все еще продолжаю заниматься школьными делами. Недавно отослала в журнал "История в школе" свою статью и получила благоприятный отзыв и предложение писать еще. Так что дела мои хороши, и я надеюсь, что смогу еще пригодиться.

Помнит ли Вася Кузьмин свой доклад о восстании Спартака? По-прежнему ли увлекает его история? А Коля Раков все еще путает даты? Кто из наших ребят успел вступить в комсомол? Как дела у Олега Павлова? Учится ли Юра Студенцов?

Будьте здоровы, дорогие. Желаю вам всем настоящих успехов и больших радостей в жизни.

Записка была написана неровным почерком, и всех она очень взволновала. Олега особенно тронуло то, что учительница, как со взрослыми друзьями, делилась с ними своими планами, рассказывала о делах. Даже Студенцов перестал ухмыляться и попросил показать то место записки, где было написано про него.

Галя Чурносова предложила пойти к Анне Михайловне всем классом. С нею согласились и решили пойти сегодня же. Но Катя строго заявила, что всем сразу идти не следует, надо разделиться на группы и регулярно навещать больную учительницу. Так и решили.

Первая группа — человек десять — должна была после уроков отправиться к Анне Михайловне. Олег попал в число этой первой десятки и был не очень доволен, так как одновременно шли и Василий и Катя Михайлова. Но отказаться он не решился.

Анна Михайловна жила в старом двухэтажном доме на Пушкинской. Дом был розовато-желтого цвета, с плешинами облезлой штукатурки и казался тоже хворым.

Ребята вошли в открытую настежь дверь и очутились на темной лестнице, чуть освещенной желтым светом маленькой запыленной лампочки. На лестнице почему-то пахло сеном и карболкой. На площадке второго этажа поместиться смогли только первые несколько человек. Остальные вереницей вытянулись на лестнице. Олег оказался последним.

На звонок сначала никто не ответил. Но, когда ребята второй раз посильнее нажали кнопку, загремели какие-то тяжелые затворы, и тоненький детский голосок спросил:

— Кто там?

— Это ребята из школы, — ответила за всех Катя Михайлова.

— А вам кого? — помолчав, спросил голосок.

— Мы к Анне Михайловне. Открой, пожалуйста, — ответила теперь Галя.

Дверь отворилась, но голосок по-прежнему не хотел признавать гостей:

— Анна Михайловна болеет. — Упрямая нотка прозвучала совсем отчетливо.

— Вот мы и пришли ее навестить. А ты нас не пускать, разбойница! — весело ответила Катя, но кому — Олег еще не мог разглядеть.

— Ну ладно, проходите, — смилостивился голосок, и ребята один за другим стали исчезать за дверью.

Когда очередь дошла до Олега, он увидел на пороге маленькую девочку в коротком голубом фланелевом платьице. Глаза у девочки были тоже голубые и сердитые.

— Здравствуйте, — сказал Олег.

— Здравствуйте, — ответила девочка и прибавила недовольно: — Сколько вас много, у нас нету столько стульев.

— Ничего, — ответил Олег, — мы и постоять можем.

Он очутился в кухне, откуда в разные стороны вели три двери. Не зная, куда идти дальше, Олег топтался на месте. Девочка стояла на цыпочках и с трудом задвигала в петлю большой тяжелый крюк. Справившись с запором, она оглянулась и, заметив затруднение Олега, совсем как взрослая указала рукой:

— Сюда, пожалуйста.

Из полутемной передней Олег на голоса пошел в комнату. Комната оказалась большой, светлой и уютной.

Круглый розоватый абажур с летящими ласточками спускался над столом, покрытым белой скатертью. У окна стоял отгороженный большим книжным шкафом письменный стол. В глубине комнаты на кровати полулежала, прислонившись к высоким подушкам, Анна Михайловна. Рядом стояла небольшая тумбочка, и на ней неровная стопка книг грозила опрокинуться на большую синюю чашку. У кровати сидела женщина. Сначала ее загораживали ребята, и Олег не сразу узнал в ней новую их учительницу по истории — Анну Вторую.

— Теперь все? — спросила Анна Михайловна, завидев Олега. — Вот как славно, что вы меня навестили. Сегодня у меня счастливый день. Маринка, приготовь-ка нам чаю! — крикнула Анна Михайловна, обращаясь к притворенной двери.

Голубоглазая Маринка просунула в дверь голову и ответила:

— У нас газ не горит. И чашек всем не хватит.

— Ну, ну, хозяюшка, уж как-нибудь расстарайся. Надо же угостить наших гостей!

— Конфет дам, а чаю нету, — насупилась Маринка.

Ребята засмеялись.

— А мы не хотим чаю, Анна Михайловна, мы на минутку! — сказал Коля Раков.

Разговор немножко разрядил атмосферу. Олегу было ясно, что большинству ребят, как и ему самому, неприятна эта неожиданная встреча с задиристой Анной Второй. Пользуясь тем, что учительницы были тезками, ребята здоровались однотонным "здравствуйте, Анна Михайловна" и при этом раскланивались так, что всем было ясно, к кому именно относился поклон, но и Анна Вторая не могла бы никого обвинить в невежливости. Олег был рад, что запоздал и мог теперь держаться за спинами других.

"Вечно ухитряется все испортить! — думал он, с негодованием поглядывая на неожиданную гостью. — И чего она сюда притащилась?"

Снова наступило неловкое молчание. Олег исподтишка рассматривал свою старую учительницу и невольно сравнивал ее с молодой.

Прежде Анна Михайловна всегда казалась Олегу высокой, сильной и красивой. Теперь он вдруг заметил, что Анна Михайловна и невысока ростом, и худенькая, и очень пожилая женщина. Морщинки вокруг небольших прищуренных глаз собрались теснее, углубились. Никогда прежде Олег не замечал, что ее седые реденькие волосы собраны в тонкий маленький смешной пучочек на затылке. Даже руки, выглядывающие из рукавов старого фланелевого халата, казались теперь Олегу маленькими и слабыми.

Новая Анна Михайловна рядом с ней выглядела совсем молодой и сильной. Высокий белый лоб без морщин, густые светлые волосы, собранные в красивый золотистый узел, и большие серые, чуть холодноватые глаза Анны Второй — все как будто подчеркивало ее право на замену старой, больной учительницы.

Олег насупился, неприветливо посмотрел на Анну Вторую. "Что ей здесь понадобилось?" — снова подумал он.

И, словно угадав его мысли, молодая учительница поднялась со стула:

— Я, пожалуй, пойду, Анна Михайловна. Зайду к вам в другой раз.

Она нерешительно и даже растерянно потопталась у постели Анны Михайловны.

— Отчего же? — прищурилась Анна Михайловна и строго посмотрела на Анну Вторую — так, как, бывало, смотрела на Олега, когда он объявлял, что к уроку не подготовился. — Посидите с нами, побеседуем еще немного все вместе.

Молодая учительница послушно опустилась на стул и, как показалось Олегу, смутилась еще больше. Наступило молчание.

— А вы знаете, о чем мы сейчас говорили здесь? — с милой и лукавой улыбкой обратилась старая учительница к ребятам. И затем, обернувшись к Анне Второй, добавила: — Рассказать? Или, может быть, это будет непедагогично?

Молодая учительница вспыхнула. Глаза ее беспомощно заморгали, и даже лицо болезненно сморщилось.

— Ну что же, расскажите, — вздохнув, негромко произнесла она.

— Анна Михайловна пришла ко мне посоветоваться относительно вашего класса. Ей предлагают взять классное руководство в седьмом "В".

— У-у! — неосторожно протянул Коля Раков и поспешил спрятаться за Кузьмина.

Анна Михайловна чуть скосила глаза в его сторону и продолжала:

— Приблизительно этот же звук произнесла, должно быть, и сама Анна Михайловна на педсовете, когда ей предложили ваш класс. Она отказывалась, прямо-таки отбивалась от вашего класса. Что вы скажете, ребята? Но я думаю, что здесь произошла ошибка. Как вы полагаете, Анна Михайловна?

Анна Вторая теперь была похожа на девочку-старшеклассницу. И куда девался ее холодный, надменный и строгий вид! Все же она пыталась скрыть смущение, и ей удалось заговорить довольно спокойно:

— Это верно, Анна Михайловна. Ошибка произошла в самом начале. Мне показалось, что с ребятами лучше начать со строгости. А терпения у меня было маловато... Особенно неудачно вышло с Васей Кузьминым. Я потом поняла свою ошибку и пыталась ее исправить, но не очень удачно... Верно, Кузьмин? — вдруг улыбнувшись, обратилась она прямо к Василию.

Никто из ребят не знал, когда именно у Василия с новой учительницей были какие-то объяснения. Все немножко удивились, когда в один прекрасный день Василия вызвали к доске и он не отказался отвечать. Но тогда вторая четверть подходила к концу — нельзя же было оставаться без оценки! Василий отвечал урок угрюмо, без обычного увлечения, но Анна Вторая все же поставила ему пятерку. Однако за четверть вывела четыре.

— Да, — задумчиво произнесла Анна Михайловна, поправляя у себя под головой подушки. — Частенько, дорогие мои, усвоенные нами правила, столкнувшись с жизнью, не оправдывают себя, и приходится нам их заново пересматривать...

"Для кого это она говорит?" — думал Олег, поглядывая исподтишка на Анну Вторую и на ребят. Он видел, что все ребята не менее его самого поражены тем, что учительница вслух признавала свою ошибку и даже винилась перед учеником. Это было так же непривычно, как если бы Анна Вторая вдруг села на перила лестницы и съехала по ним вниз. И все же это признание вызвало в Олеге невольное уважение к молодой женщине.

Анна Михайловна, сидя на постели, ласково посматривала прищуренными глазами на учительницу и на ребят.

— А ты что на это скажешь, Кузьмин? — подзадорила она, улыбаясь.

— Что мне говорить! Я тоже был неправ. Заупрямился, — бормотал Василий, опустив голову и вычерчивая носком башмака какие-то узоры на паркетном полу.

— А Маринка все же чаем нас поить не хочет! — вдруг вспомнила Анна Михайловна и позвала: — Маринушка!

За дверью никто не отозвался.

Анна Михайловна, понизив голос и заговорщически подмигнув ребятам, пояснила:

— Не любит наша Маринка школьников!

— Почему? — удивленно спросил кто-то.

— Это у нее от матери. Моя дочь во всех моих болезнях обвиняет школу, ребят. А Маринка наслушалась и тоже повторяет: "Это все тебя твои озорники довели". Такая ворчунья! И меня в страхе держит. Мать на работу уйдет, а Маринка за хозяйку. Все от нее зависит: захочет — напоит чаем, а не захочет — не даст...

Анна Михайловна махнула рукой, рассмеялась и опять громко позвала внучку. Засмеялись и ребята. А Олегу вдруг показалось, что в соображениях маленькой Маринки и ее матери есть доля какой-то горькой правды, и ему стало грустно. Должно быть, и любимая Анна Михайловна была когда-то молодой и красивой, а ребята ее изводили. И вот теперь ребята ее полюбили, а сил и здоровья не осталось.

В дверь снова просунулась голова Маринки и сердито спросила:

— Ну что?

— Ты, Маринушка, хотела нам конфеток дать, забыла?

Маринка скрылась и скоро вернулась, неся в руках коробку, в которую было насыпано немного разноцветных "подушечек". Она поставила коробку на стол и молча вышла из комнаты.

— Ну, придется вам самим угощаться. Вася, возьми коробку и одели всех, — предложила Анна Михайловна Кузьмину.

Василий взял коробку и, к великому удивлению Олега, поднес ее Анне Второй. Молодая учительница, чуть застенчиво улыбаясь, взяла конфетку.

Олегу показалось, что все ребята вместе с ним разом вздохнули и зашевелились. Василий передал коробку Анне Михайловне. Она заглянула в нее, очевидно собираясь выбрать себе по вкусу, и вдруг громко расхохоталась:

— Нет, вы подумайте! Что делает, проказница! Ведь здесь были шоколадные, я специально для вас берегла! Ах, Маринка, Маринка! За что ты так моих ребят обижаешь?

За дверью послышался шорох, и дверь прикрылась плотнее. Ребята засмеялись, и все весело потянулись за "подушечками".

— А я больше люблю карамельки, — громко сказала Катя, повернувшись к прикрытой двери.

— Ах, как вкусно, шоколадные куда хуже! — подхватила Галя и затрясла кудряшками.

Олег тоже развеселился и потребовал себе пять штук.

— Ишь ты, какой жадный! — ответила Галя и протянула ему три "подушечки" — розовую, зеленую и белую.

Теперь все языки развязались. Анна Михайловна только кивала головой. Классные новости так и сыпались. Даже Анна Вторая, как по привычке продолжал ее называть про себя Олег, теперь не была уже той холодной и сухой учительницей, какой представлялась она ему прежде. Казалось, здесь, у постели Анны Михайловны, она впервые приоткрыла перед ребятами свое настоящее лицо, постоянно спрятанное в школе под маской спокойной строгости. И это лицо пришлось ребятам по душе. Ребята, разговаривая с больной учительницей, иногда обращались и к ней, призывая ее в свидетели и тем самым как бы признавая ее право стоять во главе седьмого "В". На прощание больная напомнила ребятам:

— Не забудьте попросить Анну Михайловну согласиться руководить классом.

— Мы ее уговорим обязательно! — сказала за всех Галя Чурносова.

Все еще потолкались у постели Анны Михайловны, прощаясь с ней за руку, и гуськом вышли из комнаты. Олег снова оказался последним. В дверях он оглянулся и вдруг увидел, что Анна Вторая обнимает старую учительницу. Олег смутился, поскорее вышел из комнаты и прикрыл дверь.

В кухне стояла голубоглазая Маринка и, придерживая крюк, с явным нетерпением дожидалась, пока все ребята выйдут на лестницу.

— До свиданья, Маринка, — сказал ей Олег и остановился.

— До свиданья, — буркнула Маринка и слегка качнула дверь.

— Ты за что нас не любишь? — полюбопытствовал Олег, не зная что сказать.

— Вы бабушку нашу замучили, — угрюмо ответила Маринка. - Мама говорит, если бы не вы, бабушка еще бы десять лет бегала, как молодая.

— Это не мы, — сказал Олег, — мы твою бабушку любим...

— Все вы хороши! — непримиримо отрезала девочка. — Если бы не замучили, бабушка не заболела бы! Ну, иди, мне дверь запереть надо, — прибавила она совсем уже недружелюбно.

— А там еще наша учительница не ушла, — поддразнил девочку Олег, начиная сердиться.

— Иди, иди. Она с нами чай будет пить. С шоколадными конфетами! — прибавила Маринка и подтолкнула Олега дверью.

Олег начал спускаться по лестнице, не зная толком, смешно ему или обидно.

 

Вот как бывает

Теперь никто не удивился, когда было объявлено, что классным руководителем в седьмом "В" назначается Анна Михайловна Кальмина. И очень скоро Олег убедился, что классная руководительница взялась за седьмой "В" всерьез.

Снова начали поговаривать о подготовке к приему в комсомол, стала выходить классная стенная газета, даже появилась вожатая. А в начале второго полугодия в классе начались экскурсии на промышленные предприятия города. Среди других в списке была и типография, в конторе которой работал отец Олега.

Правда, в разговорах отца как-то всегда получалось, что самое главное в полиграфической промышленности — это плановый отдел и бухгалтерия. Но все же с самого раннего детства Олег слышал и о плоскопечатных машинах, и о линотипе, и даже о ротации. Раза два отец, по просьбе Олега, водил его в печатный цех.

Теперь, попав в типографию, Олег был заново поражен и взволнован большим, умным и сложным процессом рождения печатного слова.

По цехам ребят водил высокий худощавый человек с русыми прямыми волосами, все время распадавшимися на две неравные пряди. Светло-серые глаза под широкими густыми бровями показались Олегу знакомыми. Звали его Петром Алексеевичем. Он заведовал печатным цехом. Увидев ребят, он снял круглые очки, через которые внимательно разглядывал какие-то дощечки с набитыми на них металлическими пластинками, и сказал:

— Ну, здравствуйте, будущие печатники!

— Здравствуйте! — нестройно ответило несколько голосов.

— А мы не будем печатниками, — негромко, но так, что всем было слышно, проговорил кто-то позади Олега.

— Кто не будет, а кто и будет! — выкрикнул девичий голос, как показалось Олегу, голос Михайловой.

— Ну, не все, конечно, — примирительно заметил Петр Алексеевич, — а кое-кого я сегодня собираюсь сагитировать. Вот познакомитесь с нашим производством, посмотрите машины, — он лукаво улыбнулся, — а потом поговорим. Заранее всем скажу: лучше нашего дела нет!..

Оглядев ребят, начальник цеха подмигнул Кате Михайловой и негромко произнес:

— А, и ты здесь? Ну-ну.

"Наверно, знакомый", — подумал Олег и тут же услышал позади себя шепот Пылаевой:

— Погляди-ка, это отец Михайловой...

Теперь и Олег увидел, что они чем-то похожи.

Это открытие сначала рассердило Олега. Ему показалось обидным, что у ненавистной Михайловой — такой интересный отец. Но, когда экскурсанты пошли по цехам, Олег забыл обо всем.

Наборщики в черных халатах стояли у высоких наборных столов, которые здесь назывались "кассо-реалы". Быстрым движением рук выхватывали они из мелких отделений наборной кассы нужные литеры.

— Ручной набор, — пояснил Петр Алексеевич. — Кое-какие заказы еще приходится выполнять вручную. — И он показал ребятам листки каких-то бланков, листовки о борьбе с мухами и что-то еще.

— А книги? — спросила Галя.

— Что ты, — ответила ей Катя, — книги набирают на линотипе. Папа, покажи нам линотип!

— Сейчас, не спешите, всему свое время. Надо вам представить, как шло развитие печатного дела. Доберемся и до линотипа.

"Значит, он и правда ее отец", — решил Олег и не стал дожидаться, пока экскурсия медленно обойдет цех ручного набора. Он уже разглядел за стеклянной дверью большие машины и направился туда.

В просторной комнате стояло несколько гигантских пишущих машин. Рабочие сидели возле машин на удобных сиденьях и, как обыкновенные машинистки, нажимали клавиши с изображением букв, изредка поглядывая на страничку текста. Откуда-то сверху послушно сваливалась латунная пластинка — "матрица" — и вставала в ряд, показывая наборщику свой блестящий бок с маленьким очком контрольной буквы на нем, к ней пристраивались другие.

Время от времени набранный ряд матриц исчезал где-то внутри машины, потом снова появлялся на свет; откуда-то сверху, как большая рука, спускался металлический рычаг, хватал матрицы, нес кверху. Они дрожали в металлической "руке", но не падали. Наверху "рука" их отпускала, а другой рычаг отправлял их в большой ящик, который назывался здесь "магазином".

Олег стоял как зачарованный и не мог оторвать глаз от металлической "руки". Скоро сюда пришли и остальные экскурсанты. Олег стал прислушиваться к объяснениям инженера.

— Линотип, или, как мы теперь называем, строкоотливная наборная машина, — очень умная машина, — говорил он. — Посмотрите: вот в этом большом "магазине" находятся все нужные буквы. Каждая имеет свое определенное место. Когда линотипист нажимает клавишу, специальная штанга ударяет по молоточку и вышибает из ячейки магазина нужную пластинку с изображением буквы. Пластинки скатываются и по линейке выстраиваются в ряд, — так образуются строки из матриц. Если в ручном наборе вы видели выпуклое изображение букв, то здесь изображение углубленное. Готовая набранная строка идет в отливной аппарат. Здесь у нас котел, в котором электричество подогревает сплав сурьмы, олова и свинца. Сплав попадает в углубления, и буквы выпукло отливаются в них. Получается готовая отлитая строка набора. Вот она.

Только теперь Олег заметил, что слева от клавиатуры время от времени сползает и встает в ряд блестящая, словно серебряная, пластинка с выступами. Кто-то из ребят ткнул в нее пальцем, пытаясь поправить, но вскрикнул и быстро отдернул руку.

— Что, кусается? — усмехнулся инженер. — Осторожнее, справа строчки еще горячие. А вот слева они уже остыли.

Все ребята по очереди потрогали строчки и справа и слева. Олег тоже попробовал. Строчки были горячие.

— А как же буквы разбегаются по местам? — спросила Галя.

— Вот этот рычаг — верхний элеватор — захватывает освободившиеся матрицы и нацепляет их на специально насеченную рейку. А каким образом они держатся на рейке и как разбегаются по местам — подумайте.

Петр Алексеевич достал откуда-то металлическую пластинку с зубчатым вырезом сверху.

— Разглядите-ка ее получше, может быть, сами догадаетесь?

Олег дождался своей очереди и внимательно осмотрел пластинку с углубленным очком буквы "О". Потом он взял следующую с буквой "Д" на ребре и внимательно оглядел вырезы. Никакой существенной разницы между первой и второй пластинками он не заметил. По какой причине буква "О" пойдет в одно отделение, а буква "Д" — в другое, он догадаться не мог. Молчали и ребята.

— Ну, что же, никто не сообразил? — с ноткой некоторого разочарования спросил инженер.

— А чего тут особенно соображать? И так ясно, — вдруг спокойно произнес чей-то голос.

Все оглянулись. Позади Олега стоял Студенцов и, по своему обыкновению, ухмылялся.

В руках веером, как карты, он держал несколько пластинок.

— А ну-ка, а ну-ка... — заинтересовался инженер, с любопытством приглядываясь к Юрке. Он даже раздвинул ребят и пробрался к нему поближе.

Юрка, не двигаясь с места, подождал, пока инженер проберется к нему, и только тогда вытянул одну руку с матрицами так, что вырезы пластинок резко выступили на свету. Презрительно тыча пальцем то в один из них, то в другой и продолжая по-прежнему ухмыляться, Юрка пояснил:

— Насечка здесь разная. На одном выступ большой, а на другом, вот он, поменьше. Здесь вырез глубже, а здесь помельче. Для каждой буквы свой вырез, как на английском ключе.

— Молодец! — Инженер хлопнул Юрку по плечу. — Хороший глаз, верный. Техником будешь, помяни мое слово!

Все ребята с удивлением и некоторым уважением поглядывали на Юрку. А он, будто не замечая всеобщего внимания, швырнул пластинки на ближайший стол, со скучающим видом отвернулся, засунул руки в карманы и даже засвистел.

Инженер еще постоял возле него. Потом взял брошенные на стол пластинки и принялся горячо разъяснять ребятам, как маленькие, едва заметные вырезы на них позволяют матрицам цепляться за "руку" верхнего элеватора и повисать на рейке, ведущей их в "магазин", и, наконец, в нужный момент безошибочно находить место и отрываться от рейки против своего отделения в "магазине".

Олег слушал невнимательно. Он то и дело оглядывался на Студенцова, который тоже не слушал мастера, отошел в другой угол комнаты и весело беседовал с молодой работницей-линотиписткой. Она что-то показывала ему пальцем, и оба смеялись.

"Вот ведь как бывает. В классе думают, что человек дурак, а он, оказывается, умнее других! Только не хвастает этими дурачком прикидывается!" — думал Олег. И Юрка представлялся ему теперь интересным и немного таинственным. Даже его наглая усмешка получила теперь у Олега свое объяснение.

Приходило на память и то, что Юрка сравнительно легко справлялся с математикой, и то, что он обычно плохо успевал по гуманитарным наукам и говорил при этом: "Не люблю трепать языком", и то, что он чуть презрительно относился к девчонкам, — все теперь приобрело в глазах Олега свое особое значение и привлекательность.

Выйдя из типографии, Олег подошел к Юрке и, не зная, с чего начать разговор, произнес заискивающим тоном, от которого самому стало противно:

— А здорово ты сегодня всем нос утер!

— Подумаешь! — протянул Студенцов. — Пустяки все это. Я ведь у дяди в часовой мастерской бывал частенько. Могу любые часы разобрать и собрать.

— Здорово! А я и не знал, что ты механикой интересуешься...

— Мало ли чего ты еще не знаешь! — неожиданно добродушно улыбнулся Юрка и слегка ткнул Олега пальцем в лоб. — Тебе что папа с мамой скажут, то и закон. Сам ты думать не привык... А тем более действовать самостоятельно.

— А ты почем знаешь? — обиделся Олег и за себя и за маму с папой.

— А вот знаю. По носу вижу. — Юрка теперь слегка щелкнул Олега по носу.

Олег хотел дать Юрке "сдачи", но тот ловко увернулся и побежал. Олег бросился вдогонку и, развеселившись, насел на высокого Юрку сзади. Юрка попытался освободиться, но не смог. Тогда он весело поднял руки и крикнул:

— Сдаюсь! Слезай, медведь, брюки выпачкаешь!

Дальше мальчики пошли вместе. Они расстались на углу Бахметьевской. Юрке надо было идти направо, Олегу — налево. Олег ждал, что Юрка предложит пройти еще немного вместе, он даже чуточку потоптался после того, как они простились. Но Студенцов широко зашагал в свою сторону и не оглянулся.

 

Вожатая

В конце февраля в классе снова сменилась вожатая. Новую вожатую звали Верой. Это была девушка с маленьким, слегка приплюснутым носом, светло-карими глазами и мягкими каштановыми волосами.

Олегу она понравилась быстрыми движениями, грудным, без нарочитой бодрости, голосом и мягким украинским говорком.

Вожатая не стала собирать организационного сбора, не обещала начать "интересную работу отряда", не надоедала напоминаниями о галстуке. Она просто и естественно включилась в жизнь класса. Оставалась с редколлегией выпускать газету, помогла Дожделеву разобраться в геометрии. Бывала с ребятами на экскурсии, даже приходила по вечерам на каток. Но особенно понравилась ребятам организованная Верой веселая прогулка на дачные остановки.

И подготовка к ней была необычной.

— У кого из ребят есть дома валенки? — спросила Вера, придя в перемену в класс.

Абсолютное большинство подняло руки.

— Теперь поднимите руки те, у кого их нет.

У четырех человек валенок не оказалось. Среди них был и Олег.

— А кто из вас мог бы попросить у родителей вторую пару? — спросила Вера. Посчитала и осталась довольна. — Всем хватит, — сказала она. — Вот что, послезавтра все надевайте валенки и лыжные костюмы. У кого нет, пусть все равно приходит. Валенки будут. Мы поедем лазить по сугробам.

— Куда это?

— В лес. Кто-нибудь из вас бывал зимой в лесу? Нет? Всем вам следует посмотреть это чудо. Да и разведаем, куда в следующий раз на лыжах пойти. Надо готовиться к большому зимнему походу.

Это было воскресенье.

Олег рано пришел к школе, но застал там чуть не половину класса. Катя Михайлова была закутана в платок. Из-под пальто виднелись синие лыжные штаны, заправленные в аккуратненькие черные валеночки. Под мышкой она держала большие белые валенки, всунутые голенище в голенище. Она была похожа на деревенскую девочку.

Галя пришла в пальто и вязаной шапочке, из-под которой кольцами выбивались темные завитки. Василий явился в одном лыжном костюме и в больших, видно отцовских, валенках.

Олег чувствовал себя неловко. Он опасался, что вожатая предложит ему надеть валенки, которые принесла Катя Михайлова. "Лучше в лес не пойду", — подумал Олег, но скоро успокоился. Лишние валенки принесли несколько человек. Вожатая собрала их все и принялась примеривать на каждого, кто пришел без валенок. И Олегу, конечно, подошли самые большие — белые, которые принесла Катя!

— Не надену я их! — заявил Олег надувшись.

— Это почему? — удивилась Вера. — Валенки хорошие, тебе по ноге.

— Не хочу белые.

— Но остальные тебе малы будут!

— Все равно, эти не надену.

— Ну, что с тобой делать, — уступила Вера, — надевай черные.

Черные и правда оказались маловатыми. Олег долго втискивал в них ноги и, когда надел, стал немного прихрамывать. Шумной компанией двинулись к трамвайной остановке.

— Лыжники, что ли? — спрашивали ребят прохожие. — А где же лыжи?

— Пеший поход у нас! — отвечала за всех Галя.

"Разве это поход? — подумал про себя Олег. — Это просто прогулка".

Заснеженный лес был тих и торжествен. Белый снег... Белые стволы берез, с темными мшистыми пятнами на коре... Хмурые ели печально опускали тяжелые свои лапы до самой земли. Здесь их занесло, закутало снегом.

— Сильно не рассыпайтесь по лесу, чтобы не заблудиться. Но походите в разных направлениях и посмотрите следы на снегу. Затем каждый доложит, что интересного он обнаружил в лесу и каким маршрутом предлагает пойти на лыжную вылазку. Но не очень шумите. Может быть, птиц или животных каких заметить придется. Сигнал к отправке будет такой...

Вера вынула из кармана обыкновенный спортивный судейский свисток и пронзительно свистнула в него три раза.

— Всем ясно? — прибавила она смеясь. — А теперь — разойдись! Что вы топчетесь на тропинке, даром, что ли, всех в валенки обрядила?

Ребята развеселились и полезли в сугробы. Наст был довольно прочным, держал хорошо, ноги лишь изредка проваливались.

Олег, не обращая внимания на боль в пальцах, зашагал по сугробам, обгоняя других. Чем дальше он уходил в лес, тем плотнее охватывала его величавая лесная тишина. Скоро окончательно стихли трамвайные звонки, не стало слышно ребячьих голосов. Олег стоял один среди снежной тишины. Изредка с ветвей срывались и падали, рассыпаясь снежинками, рыхлые белые хлопья.

Олег осмотрелся. Позади виднелась редкая цепочка его следов. Деревья словно замерли в полной неподвижности. Вдалеке краснели кусты шиповника, занесенные снегом.

Олег двинулся было к ним, но остановился. Впереди открылась небольшая поляна, сверкавшая таким чудесным, ослепительным настом, что Олег не решился шагнуть дальше. Почему-то вспомнился ему сон, в котором Олег так же шел по снежному полю и не мог догнать Василия.

Резкая трескотня сороки вывела Олега из задумчивости. Вынырнув откуда-то из-за кустов, птица вдруг уселась посреди поляны. Подскакивала, трясла своим похожим на палку хвостом, сверкала черно-белыми боками и косилась на Олега хитрым круглым глазом.

— Кш! Противная, наследила! — замахнулся Олег.

Сорока всполошилась, вскрикнула, подскочила, но тут же снова опустилась на прогалину.

"Нахальная птица", — подумал Олег. И ему показалось, что сорока удивительно кого-то ему напоминает. Но кого, так и не вспомнил.

Он не стал больше пугать сороку. Обошел поляну и решил двигаться обратно. Ноги все еще болели. Он шел теперь, почти не глядя по сторонам, то и дело останавливался и, как журавль, поджимал то одну, то другую ногу. Пальцы горели и ныли. От снежного блеска устали глаза. Хотелось присесть.

Вдруг впереди он увидел свежие следы. Кто-то прошел здесь совсем недавно.

Олег заинтересовался, нагнулся над следом; ему показалось, что здесь прошел не один человек.

Так и есть. Тот, кто шел позади, не попал точно в след и нарушил форму. А здесь кто-то пошатнулся и ступил в сторону.

Олегу понравилось "читать" следы на снегу. Воображая себя разведчиком, он медленно и бесшумно пошел по следу. Следы вели к большим елям, опустившим густые свои ветви до самой земли. Здесь тот, кто шел позади, обогнал идущего впереди и первый приблизился к елям. Должно быть, он тряхнул еловые ветви. Кругом виднелись упавшие комки снега. Некоторое время следы шли рядом: один побольше, другой поменьше. Вдруг Олег остановился. Он услышал голоса.

— А я и не обижаюсь, — произнес совсем близко голос Кати Михайловой. — Я так и поняла, что ты не разговариваешь, чтобы не сплетничали.

— Ты, может быть, думаешь, что я боюсь? — спросил другой, такой знакомый Олегу голос Василия.

— Ну что ты! Знаю, что не боишься, — тихо ответила Катя. — Ты дрался со Студенцовым и даже с Павловым. А все зря.

— Почему же зря? Пусть не треплются.

— А сплетничают не они. Меня Галя уверяла, что Олег здесь ни при чем.

Олег напряженно смотрел на колючие ветви ели.

— Больше некому было! — Голос Василия прозвучал жестко. — Просто твоей Галине Олег нравится, вот она его и выгораживает.

Дальше Олег слушать не стал. Круто повернувшись, он зашагал обратно, со злостью приминая снег и машинально стараясь попасть в большие следы Василия,

 

Весна

Однажды Олег, выйдя из дому, увидел, что из водосточной трубы на цоколь дома падают быстрые прозрачные капли.

Олег посмотрел вверх. Голубое небо и яркое солнце обещали мороз. Но из трубы с нагретой солнцем крыши одна за другой падали капли. Сбегая вниз, капли образовывали ручеек, который бежал по тротуару, растекаясь по натоптанному снегу. В маленьких выбоинах уже образовались яркие голубые лужицы. В лужицах по очереди купались воробьи. Один из них прыгнул на цоколь и, вытягивая шею и отряхиваясь, пытался принять душ прямо под трубой.

Олег постоял, посмотрел на капли, на застывающий ручей и на воробьев. И вдруг подумал, что уже весна!

В школе Олега встретила оживленная суета.

— Вот он! — закричал Коля Раков и, подскочив к Олегу, потащил его за рукав в угол, приговаривая: — Постой-ка, иди-ка сюда, постой-ка!

В углу стояли ребята, окружив тесным кольцом Веру.

Вожатая улыбалась. С таинственным видом она спросила Олега:

— Павлов, умеешь ты печь пироги?

Олег растерялся:

— Я? Конечно, нет.

— Так. А скажи-ка нам, сумеешь ли ты проявить изобретательность, сохранить тайну?

Вопросы так не вязались один с другим, что Олег заподозрил подвох и молча переводил глаза с вожатой на ребят.

— Ты говори, не проболтаешься, если мы кое-что тебе скажем?

— Это я — то?! — Олег презрительно оглядел всех.

— Вот это нам подходит, — рассмеялась Вера и тут же посвятила Олега в тайну.

Оказалось, что седьмой "В" задумал отпраздновать Восьмое марта не совсем обычно.

Решено было пригласить в гости Анну Михайловну, всех мам и угостить их не только торжественными речами и концертом, но и чаем с пирогами собственного изготовления. Причем всё должны будут сделать мальчики, а девочки тоже будут гостями. Решено все подготовить так, чтобы мамы и не догадались.

— Хочешь принять участие в приготовлении ужина? — спросила Вера.

— Я?! — изумился Олег. Ему дома не поручали даже очистить картофелину.

— Ну конечно, ты. 3десь мало кто умеет печь пироги, все будут печь впервые...

— Нет, я не могу, — решительно отказался Олег.

— Хорошо, тогда ты принесешь чайные ложки, — объявил Коля Раков и сделал какую-то отметку в своей записной книжке. — Только смотри матери не рассказывай, для чего тебе ложки. Придумай там что-нибудь.

Олег согласился. Он с интересом следил за распределением необычных обязанностей. Прибавлялись все новые и новые хранители тайны. Девочкам Вера не разрешала даже подходить близко, и они, обиженно и насмешливо поджимая губы, собрались в противоположном конце класса.

Желающих готовить пироги оказалось все же довольно много. Коля Раков составил длинный список поваров. Новее они выражали сомнение в том, сумеют ли что-нибудь сделать.

— Вы отлично справитесь, — заметила Вера, просматривая список. — Я вам дам прекрасного консультанта. Чурносова! — тут же крикнула она, обращаясь к группе девочек.

Галя, встряхивая кудряшками, подбежала. Пока Вера задавала ей вопросы о хранении тайны, Олег с огорчением подумал о том, что он, пожалуй, поторопился. Не следовало ему отказываться от такого интересного дела, как приготовление пирогов.

Он подошел к Ракову и негромко спросил его:

— А ты не можешь меня переписать?

— Как — переписать? — не понял тот, продолжая разбираться в своих заметках.

— Перевести в повара, — вполголоса пояснил Олег и слегка покраснел.

— Нет, не могу, — отрывисто ответил Коля. — Поваров теперь и так набралось слишком много. Больше никого записывать не буду. Надо обеспечить сервировку. Послушай, Олежка, принесешь, кроме ложечек, еще несколько штук тарелок?

— У нас нет тарелок, — холодно отрезал Олег и отошел от Коли.

В перемену Юра Студенцов поинтересовался:

— Ты будешь участвовать в этих детских забавах?

Олег все еще был раздосадован:

— Над всем, если захотеть, можно посмеяться. Почему бы нам не угостить наших родителей чаем, хотя бы один раз в году?

— О, какая поразительная сознательность! — насмешливо протянул Юрка и отошел от Олега посвистывая.

Дома Олег стал соображать, как взять чайные ложечки, чтобы мама не заметила и не задала бы лишних вопросов.

Он решил просто спрятать их с тем, чтобы Восьмого марта отнести в школу. Так он и сделал. Выбрал несколько штук получше и спрятал в портфель, оставив в буфете всего две алюминиевые.

Но за ужином мама заметила:

— Куда это задевались все ложки? Утром вымыла, сложила в буфет, и уже все повытаскали. Сколько раз просила не разбрасывать грязную посуду! И в кухне ни одной не вижу.

— Кому же их повытаскать, — удивленно проговорил отец, — нас с Олежкой и дома не было...

Мама промолчала, но Олег слышал, как она еще долго бренчала в буфете посудой.

Вечером, забывшись, Олег неосторожно вытащил из портфеля учебники, и вместе с ними на стол со звоном высыпались чайные ложечки.

Олег прикрыл их тетрадкой и испуганно оглянулся на родителей.

Мать сидела на диване и шила. Отца не видно было из-за развернутой во всю ширину газеты.

— Чем это ты там гремишь? — спросила мать, не отрывая глаз от шитья.

— Это так, обыкновенные железки, — схитрил Олег.

— Опять начал всякую дрянь в портфель насовывать? Уж пора бы отвыкнуть, в восьмой класс переходишь.

— Больше не буду, — отозвался Олег так покорно, что отец выглянул из-за газеты и с удивлением посмотрел в его сторону.

Теперь Олегу казалось, что ложки неудобно хранить в портфеле. Он аккуратно сложил их и, завернув в бумагу, спрятал в карман брюк.

В этот вечер Олег рано улегся и уснул безмятежным сном человека, успешно справившегося с трудным делом.

Утром его разбудили осторожные голоса родителей.

— Оставь! — говорил отец. — Оставь как есть. Надо выяснить сначала, что к чему, а потом уже бить тревогу.

— Ты шутишь, Алексей! Может быть, мальчик поражен клептоманией! Надо повести его к врачу. А что, если...

Тут мать так понизила голос, что Олег ничего не мог услышать.

Отец недовольно хмыкнул, но, видимо, согласился.

— Сходи, если хочешь. Только поосторожнее, понимаешь?

"О чем это они? — соображал Олег, все еще потягиваясь в постели. — Что за болезнь у меня нашла мама?"

Когда он встал, родителей уже не было дома. Ложки по-прежнему лежали в кармане, только брюки были слегка подглажены.

Собираясь в школу, Олег с интересом и удовольствием думал о предстоящем празднике.

Коля Раков встретил его у самой школы.

— Все пропало, — с унылым видом сообщил он Олегу.

— Что именно?

— Эти ослы начали тащить из дому что ни попадя. Маточкин приволок какое-то дорогое блюдо, а Семенов — хрустальную сахарницу. Сейчас вожатая и все матери сидят у директора. И твоя там.

— И моя? — поразился Олег. — А моя зачем?

— Уж не знаю. Может быть, ты уволок из дому всю мебель? — съязвил Коля.

— Нет, я как сказал, ложки принесу, так и принес, — хмуро возразил Олег.

— Ну вот. Даже такого пустяка не сумел принести незаметно.

У входа в класс Олег столкнулся с матерью. Она заглядывала в дверь, и вид у нее был растерянный и виноватый.

— Олежка! — сказала она. — Я пришла тебя попросить, чтобы ты после школы зашел за хлебом. Вот тебе деньги...

Олег обрадовался и удивился. Видно, мама приходила в школу не из-за ложек. Но почему ее так обеспокоил хлеб?

Ему все стало ясно, когда он узнал, что и другие мамы, побывавшие в школе, также просили своих детей зайти после занятий за хлебом или в аптеку; и при этом, как заметил Олег, многие из них улыбались также растерянно и чуть виновато. Вожатая тоже скоро вышла из кабинета, красная и смущенная. Только мать Вальки Семенова долго еще оставалась у директора. Скоро туда же вызвали и самого Вальку. Семенов потом рассказывал ребятам, что директор очень вежливо попросил его вернуть матери хрустальную сахарницу.

— У меня нет ее. Можете осмотреть парту, — твердил Валька.

Валькина мать заплакала, а директор стал объяснять Вальке, что для Восьмого марта не обязательно нужна такая дорогая, может пригодиться любая сахарница. Но Валька все не сдавался.

— Где я ее возьму? — бурчал он.

Тогда директор посоветовал Валькиной матери купить для этого случая другую сахарницу, подешевле. Валькина мать обещала и дала честное слово. Только тогда Валька принес сахарницу. Он прятал ее в ящике для мусора.

Мать ушла, унося, как трофей, свою драгоценность, а Валька долго ходил хмурый и на все утешения товарищей односложно бубнил:

— Я ее все равно разобью...

 

Восьмое марта

Олег ожидал этого дня с нетерпением. Накануне Вера предупредила всех поваров, что они должны явиться в пионерскую комнату на производственное совещание. Олег под каким-то предлогом тоже пришел и уселся в сторонке, стараясь быть незаметным.

Производственное совещание вела Галя.

Возле нее лежала раскрытая поваренная книга, и девочка, изредка заглядывая в нее, говорила:

— А то можно сделать рулет с маком или бисквитное пирожное. А еще слойки. Но, по-моему, лучше всего торт "Мишка". В книге "Мишки" нет, и его мало кто знает, но я его делать умею. Это очень просто: взять четыре яйца...

— Постой, Галя, — вмешалась в разговор вожатая. — Давайте сначала решим, на чем нам остановиться.

Но большинству поваров загадочный "Мишка" пришелся по душе.

Галя оказалась неплохим инструктором. Она обстоятельно объясняла ребятам, что надо проделать с яйцами, мукой и сахаром, и при этом лицо ее было серьезным и сосредоточенным, будто она доказывала у доски сложную теорему.

Было решено, что каждый из участников бригады поваров принесет что-нибудь одно из всех необходимых для торта продуктов.

На следующий день Галя, принимая продукты, ахнула. Каждый постарался: вместо двух яиц непременно тащил четыре, вместо стакана сахара выкладывал полкилограмма.

Галя строго отсыпала и отмеривала что следует, а излишки приказывала нести домой. Разумеется, не обошлось и без недоразумений. Коля Раков сложил излишки яичных запасов в свой портфель и два урока подряд не позволял ребятам даже близко подходить к своей парте.

— Осторожнее, не сделай мне в портфеле яичницу! — кричал он и локтями, как курица крыльями, загораживал все подходы.

На третьем уроке, когда надо было переходить из класса в кабинет физики, Коля забыл о необычайной начинке в своем портфеле. Он не смог устоять перед искушением и принял участие в маленькой потасовке, возникшей у дверей кабинета. И, уж конечно, главными орудиями боя оказались сумки. Коля размахивал своим портфелем с таким усердием, что полившаяся из него желтая тягучая жижа оставила следы на головах абсолютного большинства участников потасовки. Коля опомнился, но — увы! — было уже поздно. По раскрашенным головам можно было судить, что яичница в портфеле получилась болтуньей. До конца уроков Коля не решался заглянуть внутрь портфеля. Он понес его домой, отставляя руку в сторону, как женщины носят полное ведро, опасаясь плеснуть на платье.

И все-таки праздник удался.

Олег вместе с другими мальчиками сдвигал в учительской столы, накрывали их большими листами белой бумаги — про скатерть ребята забыли — и расставляли разноцветные тарелки и чашки. Стол получился нарядный.

Кто-то из ребят догадался принести и поставить посередине стола несколько горшков с цветами.

Повара вертелись в квартире сердитой сторожихи тети Нюры. На этот раз она милостиво разрешила не только воспользоваться ее маленькой кухонькой, но снабдила мальчиков необходимой посудой.

Олег не раз бегал на кухню, чтобы посмотреть на поваров. Он с завистью следил, как ребята, подвязанные полотенцами, "колдовали" над мисками и кастрюлями. Правда, Галя пожаловалась, что толку от них немного. Коля Маточкин, взбивая белки, чуть не выплескал их на пол. Валя Семенов, которому было поручено мелко нарубить орехи, превратил их в муку, а когда Галя сказала, что теперь они для "Мишки" непригодны, съел всю муку без остатка. Пришлось бежать в магазин и покупать новую порцию орехов.

Так или иначе, но торт "Мишка" все же был готов и ровно в семь часов вечера торжественно водружен между двумя большими вазами с цветами.

Начали собираться гости. Вера научила нескольких мальчиков искусству принимать и рассаживать гостей. Главным церемониймейстером оказался Семен Дожделев. Олег прежде никогда не думал, что из Дожделева может получиться отличный распорядитель.

Торжественное собрание и концерт прошли как обычно. Только девочки показали новый танцевальный номер, который они готовили втайне от мальчиков.

Наконец Дожделев распахнул двери в учительскую и пригласил гостей к столу. Мамы хором ахнули. Девочки зачирикали, застрекотали, захлопали в ладоши, громко выражая свое одобрение.

Олег стоял в сторонке и с необъяснимым волнением и беспокойством следил за тем, как гости столпились вокруг стола. "Наверно, места всем не хватит", — думал он, хотя сам неоднократно пересчитывал приборы и поставил на всякий случай несколько запасных.

Он следил, как его мать, улыбаясь, пробиралась на указанное ей место. Она надела сегодня свое лучшее шелковое платье и тяжелые желтые бусы. Выглядела нарядной и красивой. Олег был доволен. Он принялся рассматривать других гостей.

Рядом с его матерью уселась мать Вальки Семенова. Она строго оглядела стол и первая положила себе на тарелку большой кусок торта. Потом взяла Олегову чайную ложечку и, отломив кусочек "Мишки", отправила его в рот. Зажмурилась, покачала головой и низким голосом громко объявила:

— Вкусно!

"То-то! А сахарницу свою пожалела", — неприязненно подумал Олег.

По другую сторону мамы села круглолицая русоволосая женщина. Она весело оглядывалась по сторонам и вдруг поманила к себе кого-то пальцем.

К ней подошла Катя Михайлова. Женщина взяла Катю за обе щеки и, повернув ее голову, что-то шепнула ей на ухо. Когда их головы сблизились, Олег вдруг увидел, что и волосы их одного цвета, и проборы на голове сделаны одинаково. Только у Кати за спиной висят тяжелые косы, а волосы у женщины гладко заложены за уши и собраны в простой, скрученный жгутом узел.

"Наверно, мать, — подумал Олег. — Что это она ей говорит? Может быть, на столе что не так?"

Но Катя, выслушав мать, слегка покраснела и легким кивком указала на кого-то.

Олег проследил их взгляды и увидел Василия.

Он стоял в стороне, заложив руки за спину, угрюмо поглядывал на стол, на гостей и не выражал ни малейшего желания принять участие в оживленной суете.

Олег вдруг с острой жалостью подумал о Полине Кузьминичне. Неужели правда то, что рассказывала ему Галя?!

Он снова оглянулся на женщин. Теперь Михайлова что-то говорила матери Олега. У мамы вид был суровый и сосредоточенный.

"Наверно, про Василия рассказывает, — подумал Олег и поежился. — Теперь дома непременно спросят, почему Василий перестал у нас бывать".

Настроение упало. Олег осмотрелся, поискал глазами Галю. Ее не было видно. Он снова глянул туда, где только что стоял Кузьмин. Василий исчез. Его не было ни среди гостей, ни среди ребят, все еще не решавшихся усесться за стол. На том месте, где только что стоял Василий, появилась высокая фигура Юрки Студенцова. Рядом с ним стояла красивая дама в нарядном шелковом платье и с прической, над которой, должно быть, немало потрудился парикмахер.

"Ну и ладно", — почему-то с облегчением подумал Олег и пошел навстречу Студенцову.

 

На заднем дворе

Весна обрушила на город потоки талых вод. Горы запестрели желтоватыми промоинами. По улицам, бурля и заплетаясь в причудливые косы, неслись ручьи.

Водостоки не успевали перехватывать всю массу воды, и она водопадами сваливалась по откосам, промывая неровный булыжник взвозов, скользила по асфальту набережной и низвергалась в Волгу. Волга принимала все: и ручьи, и речушки, и сточные воды из труб, и замусоренные потоки из оврагов. Все выше вздымала она свои волны, накатывая на берега, заливая песчаные косы островов, наступая на прибрежные стволы осокорей.

Нетерпеливые рыбаки уже смолили лодки. Отважные речники на маленьких пароходах лавировали между тяжелыми серыми льдинами.

На окраине города вода неслась по оврагам, смывая с крутых берегов мусорные кучи, захватывая покосившиеся заборы, плетни, даже молодые деревца, которые, словно дети, неосторожно выбежали к самому обрывистому краю оврага.

Крупные волны ходили по поверхности этих вновь образовавшихся рек; захваченные половодьем доски и даже бревна вертелись на них, как щепки.

Олег никогда прежде не подозревал, что весенние воды могут так разбушеваться.

Буйство весны волновало и будоражило. Ребята то и дело бегали смотреть на Волгу. В школе участились опоздания, даже прогулы.

Вожатая приберегла к весне новую выдумку: она предложила организовать информацию о ходе половодья, выделила нескольких сильнейших ребят в аварийную команду. Установлено было дежурство на набережных, и каждое утро перед уроками дежурные вывешивали на доске объявлений особые сводки. В них отмечался и уровень воды в Волге, и скорость течения, и все нарушения нормальной жизни города, подмеченные ребятами. От семиклассников в спасательную команду входили Василий и Коля Маточкин.

Сводки дежурных пользовались в школе большой популярностью, но аварийная команда долгое время не могла найти себе серьезного применения.

— Ни одной спасенной жизни! Ни одного мало-мальски героического поступка! — в шутку и всерьез сетовал Коля Маточкин.

Однако среди школьников ходили упорные слухи, что у команды все же были кое-какие заслуги. Однажды она сняла с проплывающей мимо льдины чью-то козу, и при этом двое из ребят свалились в ледяную воду и вымокли до нитки. Вся команда занялась спасением пострадавших, заставила ребят бежать в мокрой одежде до ближайшего медицинского пункта. Потом все вместе раздевали их, сушили, натирали спиртом. Когда вспомнили про спасенную и хватились ее, коза бесследно исчезла.

— Что же вы никому не рассказываете про вашу козью эпопею? — спрашивал Олег.

— Да разве поверят? Никаких вещественных доказательств. Коза-то пропала!

Теперь малейшие указания вожатой Веры выполнялись охотно и весело. Правда, слово "отряд" почти не упоминалось. Не было больше регулярных скучных сборов в классе, но, если вожатая просила ребят собраться после уроков, приходили почти все.

Вера звонила на заводы и в ремонтные мастерские, чего-то грозно требовала или просила ласковым голосом. Иногда, радостно улыбаясь, бегала к директору подписывать какие-то бумаги.

Однажды вместе с ребятами из седьмого "В" она притащила в школу разрозненные детали старого мотоцикла, обещая собрать их в кружке юных механиков и заверяя всех, что не позднее как на будущий год "старик "харлей" будет на ходу".

Другой раз Олег видел, как Вера приехала на грузовике с группой молодежи в одинаковых комбинезонах и сгрузила на школьный двор настоящий авиационный мотор. Олег сам помогал сгружать тяжелый мотор и слышал, как приехавшие парни посмеивались над Верой и уверяли сбежавшихся школьников, что скоро весь их учебный аэродром ДОСААФ перебазируется на их школьный двор.

Авиационный мотор окончательно покорил ребят. И только Студенцов твердо стоял на своем, уверяя Олега, что все это — и мотор, и мастерские, и кружок юных механиков — не более как детские игрушки.

А на лето Вера намечала туристский поход. Ребятам было доподлинно известно, что она упорно добивается разрешения на этот поход. Ходили и такие слухи, что поход будет проведен на шлюпках. Может быть, удастся получить у судоремонтников и старенький моторный катерок, но об этом почему-то говорили шепотом и передавали друг другу как величайший секрет.

Олег чувствовал себя неуютно. Дружба с Василием была разрушена, а новая налаживалась медленно, со скрипом и где-то в стороне от всего класса.

Юрка нравился Олегу. Независимость и пренебрежительная снисходительность взрослого к "мелкоте", его насмешки над всем, что делалось в классе, ставили Юрку в особое положение человека, смыслящего в жизни больше, чем другие.

Юрка был доволен, что Олег, отойдя от Василия, был не прочь подружиться с ним. Но дружба эта была странной. Она походила скорее на взаимоотношения строгого, но снисходительного начальника со своим подчиненным. Юрка ни в чем не хотел уступать. Он высмеивал и податливость Олега, и его попытки отстоять свое мнение. Если Олег обижался и требовал равенства в отношениях, Юрка только посмеивался:

-Всегда кто-нибудь обязательно бывает главным. При любых отношениях. Можешь ты верховодить? Нет. Мало ты в жизни знаешь. Дома тебя водят за одну ручку, а в школе — за обе. Да еще дополнительный ремешок надевают...

— Какой это "ремешок"? — обижался Олег, живо представляя себе эту картину.

— А очень простой. Сначала ты пионер. В школе тебе говорят: "Туда не ходи, этого не делай", а вожатый подпевает: "Не ходи, не ходи, не делай, не делай". Теперь тебе охота в комсомол вступить. А для чего? К ремешку привык: без ремешка не пойдешь.

— Ну, ты уж тут чего-то загнул...

— Ничуть. Ты мне отвечай, что ты можешь сам? Ну, отвечай, что?

Олег в растерянности молчал. Он никогда не задумывался над этими вопросами.

— Вот молчишь и правильно делаешь, — резюмировал Студенцов. — Ну что из тебя может получиться? Ну, допустим, пока что овца получиться может. А самостоятельного человека из тебя не выйдет...

— Да ну тебя к черту! — злился Олег. Но потом почему-то снова возвращался к Юрке. — Как ты смотришь на летний поход на шлюпках? Здорово, а? — спрашивал Олег приятеля.

— Не вижу ничего интересного. Опять за ручку. Только и разницы, что не в школе, а на воздухе. Как собачонку, тебя прогуливать поведут. Знаешь, этак, на поводке...

— Что же, по-твоему, хорошо?! — спрашивал Олег, и Юрка, ни минуты не задумываясь, отвечал:

— Плевать на всех. Жить, как тебе нравится. Идти в самостоятельный поход. По своему маршруту, куда захочешь.

— А ты что, ходил? — старался подцепить Юрку Олег.

— Не ходил, но пойду обязательно, даже этим летом пойду или осенью...

— А родители?

— Что мне родители! Я человек самостоятельный. Они — сами по себе, а я — сам по себе.

— А деньги? Ты ведь не зарабатываешь, живешь за их счет? — пытался Олег сбить Юрку.

— До совершеннолетия должны меня содержать, если родили. А подрасту, и без них обойдусь.

Олега даже пугала эта позиция Юрки. Сам он не мог себе представить такого отрицания отца или матери. Иногда он с ужасом думал о том, что кто-нибудь из них может умереть. Но перед Юрой он стыдился обнаруживать свою любовь, считал ее слабостью и боялся, чтобы Юрка открыто не высмеял ее.

Слушая рассуждения нового приятеля, Олег внутренне протестовал и не соглашался, но никогда не мог подобрать веских доказательств в опровержение Юркиных доводов. В конце концов он начал делать все, что было в его силах, чтобы только обрести эту заманчивую самостоятельность и сбросить с себя ярмо подчинения правилам и порядкам, выработанным в школе и дома.

— Что с тобой происходит? — дивилась мать, выслушивая дерзкие возражения Олега по самым пустяковым поводам. — Ты становишься невозможным.

— Да что ты пристала? Уж какой есть! — Олег в глубине души чувствовал, что незаслуженно обижает мать, но старался не замечать этого. Пусть видят, что он уже не мальчик!

Все больше уходил Олег и от ребят. Даже в тех случаях, когда классные дела по-настоящему интересовали его, он все же старался держаться в стороне. С особым удовольствием начал дерзить учителям и даже в кабинете у директора ухитрялся сохранять на лице кривую усмешку.

— Ты, Олежка, может быть, учиться не хочешь? — допытывался отец.

— Не морочь ребенку голову, — решительно вступалась мать. — Ты не учитываешь возраста!

Уйти из школы? Нет, это не приходило Олегу в голову. Он просто хочет быть самостоятельным... А там посмотрим.

Все теснее сходился он со Студенцовым. Правда, они редко бывали друг у друга. Юрка очень не нравился родителям Олега. Он это чувствовал и держал себя вызывающе.

— Не такой у тебя дружок был! — говаривал отец. — Неудачную замену себе нашел...

— Вы не знаете Юрку! — защищался Олег. — Он лучший механик в нашем классе!

— Ну, не знаю, какой он там механик, только смотри, Олежка. Не нравится мне он. Какой-то он развязный, бесцеремонный!

— Да просто он стесняется! Он же видит, как вы на него волками смотрите...

— Кем же собирается стать твой механик?

На этот вопрос Олег ответить не мог. В их разговорах с Юркой они никогда не касались будущего. Правда, Юрка мечтал иметь свой автомобиль и яхту. Говорил он об этом, как о чем-то вполне реальном и достижимом. И как-то никогда не возникало вопроса: каким образом ему удастся это приобрести? Но больше всего мальчики говорили о кинокартинах или романах с приключениями. О других книгах Юрка разговаривать не любил. Порой, когда Олег прибегал к нему, с увлечением рассказывая о только что прочитанной книге, Юрка, как холодной водой, обдавал его репликами:

— Что-нибудь идеологически выдержанное? Или мед на патоке?

Но нередко, когда Олегу удавалось заинтересовать Юрку вычитанными в журнале "Знание — сила" сведениями о счетных машинах и машинах-переводчиках, Олегу казалось, что у них с Юркой очень много общего.

Скоро вожатая затеяла еще одно дело.

Однажды после уроков она, по обыкновению, явилась в класс, пока ребята еще не успели рвануться к двери, и усадила всех на места.

— Я хочу предложить вам, ребята, приобрести постоянную площадку для игр с мячом!

— Ура! — закричал во все горло ярый спортсмен и волейболист Коля Маточкин.

— Тише, Коля, площадку еще надо будет построить.

— Построим, только отведите место! — радовались ребята.

— Место есть отличное. Но работы там порядочно.

Все притихли. А Вера подошла к двери и ввела в класс маленького круглолицего мальчонку с белокурой челочкой над бровями, в аккуратно повязанном новехоньком пионерском галстуке.

Мальчонка остановился, не дойдя до стола, и растерянно помаргивал, видимо с трудом преодолевая сильное смущение.

— Вот, позвольте вам представить пионера из пятого класса Володю Дубинского. Он будет у нас производителем работ.

— Ого-го!

— Вот так прораб!

— А за мамину юбку уже не цепляешься?

— Давно ли соску бросил?

Долго еще ребята изощрялись в остроумии по адресу маленького прораба. Но, к великому удивлению Олега, чем больше насмешек сыпалось на белокурую голову мальчика, тем серьезнее и сосредоточеннее становилось его лицо, и скоро от его смущения не осталось и следа. Володя вытащил из нагрудного кармана карандаш, постучал им по столу. И, когда в классе наступила относительная тишина, громко произнес:

— Имейте в виду, что инициатива постройки спортплощадки на заднем дворе принадлежит нам. Пятый "Б" приглашает вас на помощь. Если не хотите, мы можем пригласить других. Но порядок пользования площадкой установлен уже теперь: кто не строил, тому не играть. Это решение утверждено на совете дружины и подписано директором школы. Вот.

Невозмутимое спокойствие и удивительное достоинство, с каким говорил этот малыш, стоя перед целым незнакомым ему классом больших насмешников, воздействовало. Шум прекратился, Коля Маточкин ответил за всех:

— Мы согласны. Что нужно делать?

Теперь в разговор вмешалась вожатая, которая сидела в сторонке и с улыбкой следила за разворачивающимися событиями:

— Сейчас мы все отправимся на задний двор. А там посмотрим.

Олег не бывал во дворе с тех самых пор, как они подрались с Василием. Весеннее солнце пригревало по-настоящему. Снег уже сошел, обнажив каменистую землю с пучками прошлогодней пожелтевшей травы. Деревянная баррикада обнажилась полностью, и над сломанными досками и покалеченными партами курился парок.

Баррикада была так велика, что поначалу казалось просто невозможным к ней подступиться. Маленький прораб вытащил из кармана рулетку и предложил Олегу промерить длину и ширину двора. Олегу очень хотелось сделать это, но потому ли, что Володя обратился к нему первому, или потому, что Олег поймал на лету насмешливый взгляд Студенцова, он отказался. Измерить двор взялся Коля Маточкин.

Другим ребятам прораб предложил начинать разбор баррикады:

— Часть досок относите в столярную. Там их примет кладовщик. Только проверяйте как следует, не гнилые ли. Гнилое дерево и мусор на носилках выносить за ворота. Завтра все увезут на машине.

— Может быть, поломанные парты можно починить? — спросила вожатая.

Прораб молча кивнул головой и, достав маленькую записную книжку, сделал в ней несколько пометок.

Началась работа.

С треском и грохотом вырывались из слежавшейся кучи старые доски, стаскивались в угол двора парты. Катя и Галя взялись за лопаты и нагружали щебень на носилки, подставляемые Валькой Семеновым в паре с Семеном Дожделевым.

Пыль поднялась в воздух. Кто-то из ребят забрался на самый верх баррикады и что-то кричал оттуда и размахивал руками. Мимо Олега прошел Василий. На его плече лежало несколько досок, и он, покачиваясь и приседая, тащил их к мастерским. Следом прошел Коля Маточкин. Он балансировал, стараясь не придерживать доски руками. Олег проследил за ним и видел, как Коля, подойдя к мастерской, присел и, подбоченясь, ловко вдвинулся вместе с досками в открытую дверь.

Сам Олег не знал, за что бы ему приняться. Он ждал, что маленький прораб подойдет к нему еще раз и даст новое распоряжение. Теперь Олег охотно выполнил бы любое. Но Володя несколько раз прошел мимо, не замечая Олега.

— Смотришь? — услышал Олег над ухом. — Пошли лучше домой.

Юрка Студенцов остановился рядом с Олегом, глубоко засунув руки в карманы щегольских брюк.

— Да я могу и поработать, — нерешительно возразил Олег.

— Тоже мне работа! Пылищу подняли, дышать нечем. Только перепачкаешься весь. Нужна кому-нибудь эта твоя работа! Педагогические приемчики! Надо детишек чем-нибудьзанять, вот и придумали перелить из пустого в порожнее. А ты обрадовался...

— Да нет, я и сам отказался. Этот шкет сунулся было, да я его отшил.

— Ну и правильно. Пошли лучше в кино. У меня билеты есть, мачеха на «Газовый свет» купила, в «Повторном».

Против такого предложения Олег устоять не мог.

— Все же хорошая у тебя мачеха! — заметил Олег, когда они уже подходили к кинотеатру.

— «Хорошая»! Просто я иногда ей дома мешаю, она и находит способы от меня избавиться, — заметил Юрка. — Но ничего, мы оба довольны.

И он сплюнул далеко в сторону.

 

Общественное мнение

Началось все настолько обычно и трафаретно, что Олег совсем не беспокоился. Дома он сказал, что сегодня на совете дружины получит рекомендацию в комсомол.

— А, — сказал отец, — значит, ты все же думаешь вступить в комсомол?

— Думаю, а что? — смутился Олег.

— Ничего. Просто я видел, с какой легкостью ты расстался с пионерским галстуком, и подумал, что тебе больше нравится быть в серединке.

— В какой это «серединке»? — начиная сердиться, спросил Олег.

— А есть такая серединка в нашем обществе — о правах говорить любит, о высоких материях. Критикнуть наши недостатки сумеет, указывать другим любит, а взять на себя, как бы это сказать, «лишнее» — не согласится. Тут как-то я в трамвае ехал на работу. Вдруг посреди пути — остановка. Что такое? Публика волнуется, на кондуктора наседает. Оказывается, проехал грузовик и обронил бревно. И лежит это бревно поперек рельсов. Вот тут сразу и выяснилось, кто привык передом идти, кто вовсе в хвосте, а кто в серединочке. Несколько человек вышли из вагона и сняли с рельсов бревно, даже помогли на грузовик погрузить и борта получше закрепили. Иные товарищи в вагоне остались. Пошучивали и рассуждали на тему, сколько еще у нас беспорядков и как долго еще нам придется порядок наводить, скольких людей нужно еще перевоспитывать. Были и такие, кто просто кондуктора обругал, слез и пешком пошел. Так ты, стало быть, не боишься передом идти да пути расчищать? Это хорошо...

Теперь, на совете, Олег вдруг почувствовал, что он волнуется. Хорошо, что никто этого не замечает. Все спешат поскорее закончить заседание и выбежать на улицу.

Председатель совета дружины Игорь Скворцов всегда деловито ведет заседание. Но сегодня и он торопится, произносит скороговоркой, как привычную формулу:

— Поступило заявление от Олега Павлова. Просит дать ему рекомендацию в комсомол. Какие будут мнения?

— Дать!

— Конечно, парень хороший, чего там!

Члены совета дружины берутся за портфели. Теперь, кажется, вопросы все, можно разойтись.

Но Игорь Скворцов еще не закрыл собрания. Кто-то в конце длинного стола поднимает руку. Олегу не видно кто.

— Просит слова председатель совета отряда пятого «Б» класса. Говори, Володя.

Теперь Олег видит, как за столом поднимается маленький прораб, вместе с которым семиклассники недавно разбирали баррикаду на заднем дворе. Олег вдруг начинает беспокоиться.

— А я бы, например, рекомендацию Павлову не давал.

— Почему? — удивленно спрашивает сразу несколько голосов.

— Потому что он лодырь.

И Володя спокойно садится на место..

— Бездоказательно! Отметки у него неплохие!

— Какие факты знаешь?

Володя поднимается и говорит спокойно и веско:

— Факты есть. Он отказался участвовать в строительстве спортивной площадки. Все работали, а он стоял и посмеивался. А потом и совсем ушел.

— Был такой факт, Павлов? — обращается Скворцов прямо к Олегу.

Олег молчит. Только что при нем получили рекомендации Коля Раков, Семен Дожделев, Валька Семенов и Галя. Все шло гладко и спокойно. А разве у Семена Дожделева или Вальки Семенова не к чему придраться? Надо бы набить морду этому белобрысому прорабу.

— Кто еще хочет высказаться? Михайлова? Говори.

«Вот как, и Михайлова решила на мне отыграться?» — В негодовании и смятении Олег едва сдерживается, чтобы не вскочить со стула и не убежать.

— Я хочу сказать, что немного знаю Павлова. Он учится в нашем классе. По-моему, он неустойчивый и очень поддается влияниям. Это нехорошо. Но, мне кажется, рекомендовать его все же надо, потому что комсомольская организация может на него воздействовать. Плохо только, что он дружит с этим Студенцовым.

— Мы рекомендуем лучших, а не лодырей. Комсомольская организация — передовой отряд молодежи, а не исправительный дом! — заговорил высокий худощавый девятиклассник из комсомольского бюро. Говорил он медленно, веско. После его выступления в комнате на некоторое время стало совсем тихо.

— А по-моему, все же комсомол должен и влиять, и воспитывать, и вообще вмешиваться! — запальчиво выкрикнула Катя.

Председатель постучал карандашом по графину:

— Тише! Михайлова, я тебе слова больше не давал, соблюдай, пожалуйста, сама дисциплину. Есть еще предложения? Нет? Будем голосовать?

— Голосуй, — негромко сказал кто-то.

— Кто «за», поднимите руки.

Олегу нестерпимо хотелось узнать, кто поднял руки. Но он остался сидеть неподвижно. Не поднял глаз и тогда, когда начали голосовать «против».

— Так, — негромко, изменившимся голосом произнес Игорь и прокашлялся. — Прошу опустить... Итак, решено: от рекомендации воздержаться. Предложить Павлову исправить свое поведение и доказать, что он достоин...

Олег не дослушал. Рванув дверь, он выскочил в коридор и, не оглядываясь, побежал к выходу. У двери он налетел на Анну Михайловну.

— Постой, Павлов, где тут заседает совет дружины? Я хотела присутствовать, но меня задержали.

Олег не ответил и, махнув рукой, выбежал на улицу.

Он долго не мог решить, куда идти. Хотелось и побыть одному, и рассказать кому-нибудь о величайшей несправедливости, которая только что была совершена.

Как! Олега посчитали недостойным, а Вальку Семенова — этого лентяя и двоечника, а Семена Дожделева — этого подлипалу — их признали достойными!

Нет. Домой идти невозможно. Отец, может, ничего не скажет. Он умеет даже не спрашивать ни о чем. Но мама!.. Нет, Олег лучше согласен терпеть Юркины насмешки. Юрка вытаращит свои круглые карие глаза, скривит толстые губы и скажет: «Они отказались надеть на тебя ремешок? Круглые идиоты!..» Может быть, еще что-нибудь... Ну ладно.

— Оле-ег! Павлов! — услышал он вдруг. Остановился, прислушался. Да, кто-то звал его по имени:

— Оле-ег! Постой! Подожди меня!

Позади бежала Галя. Должно быть, она давно уже догоняла Олега. Дышала шумно и порывисто. На голове не было шапки. Черные локоны, взлохмаченные ветром, окружали раскрасневшееся лицо.

Одной рукой Галя придерживала портфель, другой вытирала взмокший лоб зажатой в кулаке вязаной шапочкой.

— Погоди-ка. Куда же ты пошел, чудак?.. Тебе совсем не в эту сторону. Ой, задохнулась! Мне Катя сейчас рассказала...

Олег вдруг вспылил. Что за девчонки! Не успеет что-то произойти, как уже начинаются разговоры, сплетни, пересуды!

— Что тебе сказала твоя Катя? Что меня не приняли в комсомол? Что я недостойный и не гожусь в такую благородную компанию?

— С чего ты взял? Почему ты так на меня кричишь? — обиделась Галя.

— А ты мне не указывай, как себя вести! Не я к тебе пришел, а ты. Чего тебе надо? — Олег чувствовал, что говорит не то, но не мог остановиться. Вся досада, вся обида и боль, накопившиеся в сердце, прорвались и обрушились на Галину голову.

— Мне ничего не надо. Я тебя искала, потому что думала — мы товарищи. Если тебе это неприятно, я могу уйти.

Галя еще раз провела шапкой по лбу и медленно отвернулась от Олега. Она все еще стояла. Но вот она сделала шаг, другой. Она уходила; Олег тупо смотрел ей вслед. Потом бросился вдогонку, схватил Галю за плечо, остановил:

— Послушай, Галя. Я сейчас не то говорил. Ты знаешь, как мне обидно... Мы еще с тобой поговорим, потом. Ладно?

— Ладно, — ответила Галя, не глядя на Олега.

В ее голосе слышалась дребезжащая нотка, а темные глаза подозрительно блестели. Но, может быть, все это Олегу только показалось, потому что Галя резко отвернулась и быстро пошла, почти побежала.

Олег постоял в раздумье и медленно побрел к дому Студенцова.

«Хорошо бы Юрка был дома один», — думал Олег. Сегодня ему совсем не хотелось встречаться с Юркиными родителями.

Юркины родители производили на Олега впечатление странное и неопределенное. Они не были похожи ни на кого из родителей знакомых ребят.

Отец Юрки — инженер-машиностроитель, высокий, стройный мужчина, с вечно усталым красивым лицом — редко бывал дома. Мать Юрки рано умерла, и отец довольно скоро женился на молодой копировщице. Таким образом у Юрки появилась мачеха.

Олег всегда с интересом рассматривал эту красивую женщину. Иногда он заставал ее дома в цветных пижамах и необыкновенных шуршащих халатах. Она казалась Олегу героиней из какого-то заграничного фильма. Должно быть, это же нравилось и Юрке. Даже в самых словах «моя мачеха» он, видимо, находил прелесть необычайного и немного рисовался...

В представлении Олега мачеха должна быть непременно злой и некрасивой. Елена Павловна была совсем другой.

Высокая, стройная, с рыжеватыми волосами, постоянно взбитыми надо лбом в высокую прическу, она казалась скорее старшей сестрой Юрки, чем его мачехой. Юрку она называла почему-то «Жорой».

По-своему они были даже дружны.

Оба любили заграничные фильмы и детективные романы. Часами могли они спорить, перебивая друг друга, о героях фильмов и любимых актерах. Одеваясь в театр или в гости, Елена Павловна советовалась с Юркой, какие надеть серьги, или, уже одевшись, поворачивалась перед ним во все стороны, чтобы Юрка посмотрел, хорошо ли сидит платье.

— Чулок набок съехал, — говорил Юрка, критически осматривая молодую женщину, — и туфли надо было надеть замшевые. Лакированные больше к шелку идут.

Олег дивился про себя разносторонним познаниям товарища. Но в Елене Павловне что-то всегда заставляло его смущаться.

— Вы, Олег, красная девица, — жеманно щурясь, говорила ему Елена Павловна.

— Просто он баб не любит, — с грубым цинизмом замечал Юрка.

И Олег краснел еще больше.

Елена Павловна делала строгое лицо, протяжно выговаривала:

— Жорочка! Что за выражения!.. — и поспешно скрывалась в своей комнате.

Однажды после ее ухода Юрка скверно выругался и добавил:

- «Жорочка, Жорочка»... А на самом деле, если мы с отцом завтра подохнем, ей будет совершенно все равно... И даже еще лучше. Она думает, я ничего не замечаю, а я все вижу, не маленький...

Горечь и озлобление, неожиданно прозвучавшие в словах Юрки, больно отозвались в сердце Олега.

Шагая по тротуару, Олег еще раз подумал, что сегодня было бы некстати встретиться с Юркиной мачехой. Но именно она открыла Олегу дверь. Елена Павловна была в шелковом халате. Она немного смутилась, увидев Олега:

— Ах, это ты! А Жоры дома нет.

Елена Павловна стояла в дверях и не приглашала Олега в дом.

— Хорошо, — ответил Олег, — я зайду в другой раз.

Дверь захлопнулась, звонко щелкнув замком. Но Олег еще долго стоял, глядя на блестящую пуговку звонка и на медную дощечку с надписью «Студенцовы».

 

Поиски

Перед самыми экзаменами заболела Галя. Так и не пришлось Олегу поговорить с девочкой. А так нужно было поговорить! То и дело возникали вопросы, и решить их можно было только с человеком, который не стал бы смеяться, даже если вопрос и показался бы ему смешным. С Юркой это было просто немыслимо. А с Галей, пожалуй, было бы можно. Но Галя заболела.

До сих пор Олегу приходилось всячески скрывать свое расположение к этой девочке от насмешливых Юркиных глаз. И, несмотря на то что дружба их с Юркой все более крепла, Олег никогда бы не решился заговорить с ним о Гале.

Вообще разговоры о девочках у них бывали редко, но всегда носили какой-то неприятный характер.

Юрка рассказывал, например, что Алина Пылаева «липнет» к нему, что ему на нее наплевать, но, чтобы посмеяться, он иногда говорит ей всякие глупости. Юрка смеялся и над Фадиной, всячески поносил Катю Михайлову. Галю он задевал редко, очевидно заметив, что Олег избегает разговоров о ней. Но однажды все же зашел разговор и о Гале. При этом Юрка сморщил нос и протянул небрежно:

— Об этой я тебе думать не советую. Таракан какой-то. К тому же она, по-моему, татарка или армянка...

Олег был поражен этой новой для него оценкой людей и не нашелся что сказать. Он стал глупо доказывать, что и по фамилии и по имени Галя русская.

Тогда Юрка пристал к Гале с расспросами:

— Ты кто, татарка или армянка?

— И татарка, и армянка, — весело ответила Галя, — а больше всего — русская.

— Это как же у тебя получается? — не без ехидства поинтересовался Юрка.

— А очень просто. — Галя теперь обращалась не к Юрке, а к Олегу. — Мать у меня татарка, а отец армянин.

— А с какой же стороны ты русская? — не унимался Юрка.

— А со стороны культуры. Знаешь, есть такое непонятное для тебя слово. — И Галя снова стала обращаться только к Олегу. — Мои родители выросли среди русских и не знают ни по-татарски, ни по-армянски. А я и вовсе только русский язык знаю, только русские книжки читать умею. Разве я не русская? Вот тебе и получается: я и татарка, и армянка, и русская.

— Ишь ты, больно просто у тебя получается... — начал было Юрка, но покосился на подошедшую Катю Михайлову и смолк.

Черные Галины глаза вспыхнули, как угли. Олег еще никогда не видал в них такого блеска. Галя вдруг подступила к Юрке вплотную и, вытянувшись на носках, чтобы смотреть прямо в Юркино лицо, проговорила медленно и раздельно:

— А тебе кажется, что татары хуже? А такие, как ты, украшение для русского народа?

Юрка ничего не успел ответить. В разговор вмешалась Михайлова:

— Ты напрасно, Галя, волнуешься. Такие, как Студенцов, — не русские, не англичане и не французы. Никакой народ его к себе не примет, потому что он международный лодырь и паразит.

Олег видел, как Юрка вдруг побледнел и сжал кулаки. А Галя опустилась на полную ступню, заложила руки за спину и покачалась перед Юркой с носка на пятку. Казалось, она совсем не испугалась Юркиных сжатых кулаков. Медленно отвернулась, сверкнула глазами на молчавшего Олега, взяла Катю под руку, и обе девочки, одна с русыми косами, другая с темными шелковистыми колечками кудрявых волос, медленно пошли прочь. Галя шла покачиваясь, будто пританцовывая.

Юрка пустил вслед девочкам грубое ругательство. Но они не слышали. Ругань не долетела до них.

Олег молча отвернулся и отошел от Юрки. На душе было мутно, нехорошо...

Долго потом Олег хмурился и не мог забыть этой сцены. Юрка заметил перемену и всячески старался восстановить прежние отношения. Он даже начал иногда заговаривать с Галей. Галя, забывшись, отвечала ему так же весело, как она обычно разговаривала со всеми. Но иногда спохватывалась и напускала на себя надменный и важный вид, цедила слова сквозь зубы или не отвечала вовсе.

Зато перед Олегом Юрка как бы невзначай начал даже хвалить Галю. Хвалил ее волосы, глаза. А однажды объявил, что Чурносова немного похожа на аргентинскую киноактрису Лолиту Торрес.

Олег помалкивал. Он опасался быть откровенным с Юркой. Ему казалось, что Галя совсем ни на кого не похожа. Но сравнение с Лолитой Торрес ему все же понравилось...

Теперь Галя в школе не появлялась. Олег стыдился расспрашивать девочек, чтобы узнать, что с ней. Однако он заскучал. Прошла неделя, другая, и в классе стало известно, что Галя сдавать экзамены не будет. Скоро ее фамилия была вычеркнута из списков желающих пойти в шлюпочный поход. Олег порадовался, что, по настоянию Юрки, не записался в этот список. Может быть, Галя поедет в «Сосны»? Тогда можно будет уговорить родителей послать туда и Олега. Юрка заранее объявил, что никуда из города не уедет, у него свои планы. Значит, в «Соснах» его не будет...

Иногда Олег проходил по улице, где, как он слышал, жила Галя. Он разглядывал дома, читал списки жильцов, но фамилия «Чурносова» ему не попадалась.

Однажды на той же улице Олег нос к носу столкнулся с Катей Михайловой. Девочка вышла из подъезда двухэтажного каменного дома. На ходу застегивая пальто, она равнодушно взглянула на Олега и торопливо прошла мимо.

Олег принялся с интересом разглядывать дом. И вдруг в окне второго этажа он увидел Галю. Она была закутана не то в шаль, не то в одеяло и, прижимаясь лицом к стеклу, весело глядела на Олега.

Олег смутился, но не ушел. Оглянувшись по сторонам, он даже вытащил руку из кармана и помахал Гале. Галя тоже высвободила руку из-под одеяла и помахала Олегу, слегка пошевеливая тонкими, длинными пальцами. Потом она опять приблизила лицо к стеклу и стала что-то говорить, беззвучно шевеля губами. Она, видимо, старалась произносить слова так, чтобы Олег понял.

Но за стеклом Олег не мог разглядеть движения Галиных губ, и ему казалось, что девочка произносит какие-то странные сочетания звуков: «Ова-ва-ва-вам!»

Олег засмеялся и покачал головой.

Галя тоже засмеялась, и только теперь Олег заметил, как она похудела и побледнела.

«Наверно, сильно болела, — сообразил Олег, — еще простудится у окна!» — И Олег стал показывать Гале, что надо получше закутаться в одеяло.

Галя опять рассмеялась и стала водить пальцем по стеклу. Но едва она вывела на стекле большую букву «О», как чья-то рука обхватила ее плечи, и Галя исчезла. Вместо нее в окне появилась строгая седая женщина в очках. Потом за плечом женщины снова мелькнуло смеющееся лицо. Галя тряхнула кудрями и скрылась.

Олег поспешил сделать вид, что гуляет и совсем не смотрит на окна второго этажа.

Наступали сумерки. Олег брел, сам не зная куда, и не заметил, как очутился в каком-то темном переулке. Только оступившись на немощеном тротуаре, он спохватился и, повернув, зашагал по знакомым улицам к дому.

Он думал теперь о том, что нет у него настоящих друзей. Ведь ни с кем теперь Олег не может быть откровенен, как, бывало, с Василием. Дружба с Юркой остается какой-то однобокой. А с Галей? Может быть, все же существует настоящая дружба с девчонками?

Олег снова припомнил ее лицо, прижатый к стеклу нос, беззвучно шевелящиеся губы и тонкий палец, рисующий на стекле большую букву «О». Олег засмеялся и неожиданно для себя начал вспоминать строчки стихов. Как там? В его голове в такт шагам зазвучали, запели строчки:

Олег стал подбирать слово, которое позволило бы ему срифмовать другой вензель: «О» да «П». Получалось плохо. Ему захотелось самому сочинить стихи и послать их Гале по почте. Даже подписаться можно: О и П.

Но сколько Олег ни старался, стихов не получилось. А рифмы лезли самые нелепые: Галина почему-то хотела рифмоваться только с «малиной», а дружба — с неподходящим словом «служба»...

 

Скучное лето

Хотя все ждали экзаменов и так или иначе готовились к ним, экзамены все же нагрянули внезапно и пролетели над седьмым «В» как весенняя гроза.

Сплошным ливнем обрушились на головы ребят контрольные. Дополнительные опросы для выяснения отметок шли по всем предметам. Приводилось постоянно быть в полной боевой готовности, чтобы не попасть впросак в самом конце четверти. Время от времени «молния» в виде двойки в контрольной поражала отдельных зазевавшихся семиклассников, и они понуро отправлялись домой выслушивать запоздалый гром родительского гнева, не забывая, однако, по дороге обдумать хитроумные пути для смягчения непреклонного сердца учителя.

Раньше Олег любил экзамены. Они заставляли его внутренне подтянуться, быть все время настороже и наготове. Приходилось до предела напрягать память, чтобы выхватить оттуда нужную дату, географический пункт, припомнить название произведения. С математикой было проще, там надо было только соображать.

Однако теперь экзамены показались ему вдруг утомительным и ненужным делом.

Произошло это после случая с Люсей Роговой. Олег слышал, как Люся терпеливо и толково объясняла Наде Фадиной доказательство той самой теоремы, на которой она потом на экзамене провалилась. Смущены были все и более других — экзаменатор: Рогова хорошо училась по математике...

К концу экзаменов ребята осунулись и побледнели. На заключительном собрании сидели притихшие, слушали доклад Анны Михайловны об итогах года.

«Круглых» отличников в седьмом «В» оказалось только два человека — Катя Михайлова и Коля Маточкин. Коля, кажется, сам этого не ожидал и ходил с видом немного растерянным.

У Василия в табеле были и пятерки и четверки. Юрка Студенцов тоже был «круглым», но только троечником. Он пустил по классу остроту о том, что среди всех «круглых» есть еще разновидность круглых дураков, так он, слава богу, к ним не принадлежит.

Олег насобирал в табель самых разнообразных отметок и был рад, когда экзамены наконец кончились. С тайным злорадством узнал он о том, что Пылаева останется на второй год. При этом известии самые горькие слезы проливала Надя Фадина, которая благополучно перебралась в восьмой класс. Олегу казалось, что Надя способна выпросить себе двойку, только бы не расстаться с Алиной.

Подводя итоги последней четверти, Анна Михайловна предупредила ребят, что сможет утвердить список идущих в шлюпочный поход только после экзаменов. Теперь этот список значительно подсократился. Не брали тех, у кого в году было более двух троек. Пострадавшие толпой ходили за Анной Михайловной и ныли. Другие бросились к вожатой. Вера, опять же по секрету, сообщила, что эту операцию пришлось проделать потому, что школе удалось достать только четыре шлюпки и больше двадцати человек в походе участвовать не смогут. Но она дала честное комсомольское и произнесла его, как самую страшную клятву, положив руку на маленький красный значок, что она этого так не оставит и что в будущем году все желающие идти в поход — пойдут. Вера даже пригрозила кому-то, что она напишет в Москву.

Олег про себя завидовал тем, кто остался в списках «шлюпочников», как теперь именовались участники похода. Однако он всячески старался не показывать заинтересованности. Но, когда мать сообщила ему, что путевка в «Сосны» уже получена и можно выезжать, Олег принял это без обычной радости и энтузиазма.

Этим летом ребята чаще бывали и в соседних колхозах. Знакомились с хозяйством, иногда помогали колхозникам. Но, к огорчению Олега, колхозный механик на машинном дворе не терпел присутствия городских ребят.

— Опять экскурсанты пришли! — ехидно замечал он и категорически запрещал даже близко подходить к машинам. Конечно, кое-кто ухитрялся все же посидеть на высоком седле косилки или повертеть барабан веялки. Но все это было совсем не то.

И на ферме удалось побывать только один раз. Посмотрели золотистых, только что поднявшихся на тонкие ножки телят, больших красивых коров-холмогорок, даже огромного, как носорог, быка Митьку. На ферме Олегу понравилось. Добродушный шофер дядя Федя попросил ребят помочь ему грузить на машины бидоны с молоком и наказал заведующей фермой тете Насте непременно угостить помощников сливками.

Но в следующий раз ребятам не повезло: их встретила выбежавшая из коровника заведующая и, сердито взглянув на обратившуюся к ней вожатую, крикнула на бегу:

— Да погодите вы с вашей экскурсией! С Пеструхой неладно!..

Олег бывал с ребятами в колхозе, бродил по окрестностям, купался, играл в мяч и ходил вместе с другими в рощу.

Но все в лагере казалось ему не таким, как прежде, когда бывал он здесь с Василием. Все выглядело теперь проще, обыденнее, скучнее.

Валяясь на мягких хвойных насыпях или бегая за мячом на волейбольной площадке, Олег не мог забыть, что двадцать человек плывут сейчас по Волге на шлюпках или сидят у настоящего, походного, а не простого лагерного костра.

Мысленно он старался представить и проследить весь маршрут похода. И впервые за все годы «Сосны» в это лето Олегу не понравились.

 

На виноград

Осенью Олег с Юркой встретились, как старые друзья.

Теперь Олег почти усвоил Юркину манеру держаться. Подолгу стоял перед зеркалом, проверяя, насколько правильно держат мышцы его лица высокомерную и презрительную усмешку.

С той же усмешкой, но с тайной завистью слушал он рассказы ребят о походе. Шлюпочники были теперь центром внимания не только всего класса, но и всей школы. Загорелые, гордые своим походом, они в десятый раз рассказывали охотникам послушать, как сначала было трудновато, как болели руки и спины, как однажды они все до нитки промокли под дождем, но никто даже не чихнул, как в трех местах делали большие остановки и помогали колхозникам на прополке кукурузы, как Валька Семенов выловил на удочку огромного леща, а Коля Маточкин, приготовляя яичницу, разбил яйцо с цыпленком, как все они теперь отлично знают волжскую навигационную обстановку, как хорошо умеют грести. В заключение рассказчики непременно показывали свои бицепсы, а на ладонях настоящие матросские мозоли.

Галя все еще не возвращалась в школу. Говорили, что родители увезли ее в Крым. Олег скучал, и, когда Юрка однажды предложил ему устроить свой поход, Олег обрадовался.

— Куда? Когда?

— На виноград, — ответил Юрка коротко, но так выразительно, что Олег вдруг ясно представил себе серебристо-зеленые виноградные листья и матово светящиеся в таинственной зеленоватой тени тяжелые гроздья.

— Можно на Кавказ, а то и в Крым, — продолжал Юрка тоном, будто уже держал в кармане билеты на поезд дальнего следования. — Там виноград знаешь почем? Дешевле пареной репы. И море, понимаешь?

— Ты скажешь, — разочарованно протянул Олег. — Кто это нас отпустит? Учебный год, и денег много надо...

— Эх ты, тютя! Побежишь к маме спрашиваться? Учебный год всегда начинается в самый «бархатный» сезон. У меня мачеха в Кисловодск только в сентябре и ездит... Тут уж выбирай что-нибудь одно: отметки или виноград. А денег надо немного на первый случай. Я ведь тебе предлагаю не мягкий купированный, а настоящий пеший поход с добычей продовольствия в пути. Время сейчас самое подходящее.

— Что? Пешком на Кавказ?! — Олега поразила смелость и широта Юркиных планов.

— А почему бы и не пешком? Ходил же Максим Горький с одной палочкой! А кроме того, можно и не все время пешком. И денег много не надо, чтобы каждый раз находить выход самостоятельно.

Олег был очарован открывшейся перед ним заманчивой возможностью. В самом деле: не мудрено идти в поход, организованный для тебя школой, родителями, вожатым. Тут тебе и продукты, и деньги, и транспорт — все как на блюдечке. А вот так, самим, без денег, надеясь только на собственные силы, — вот где настоящая проверка воли и характера! И потом... Кто знает? Галя, говорят, тоже в Крыму...

Решено было, не откладывая, подготовить все самое необходимое. Прежде всего, по мнению Юрки, нужно было «загнать» учебники.

«Вот и деньги на первое время. А кроме того, это все же наши учебники», — не очень уверенно доказывал сам себе Олег. Он сильно опасался, что ему придется что-нибудь брать из дому потихоньку. Даже относительно учебников Олег затруднялся: как же тащить из дому книги во внеурочное время? Юрка посоветовал в день их выхода принести учебники в школу. И отсюда, прямо со второго урока, они отправятся...

И этот день наступил.

С утра Олег не мог найти себе места. Мать казалась ему и роднее и ласковее, чем обычно. Отца повидать не удалось. Ему предстояло подводить баланс, и он ушел на работу раньше.

Олег слонялся по дому, подходил к окнам, бессмысленно трогал предметы на столе.

— Что с тобой, Олежка, — наконец спросила мать, когда Олег подошел к ней и прислонился головой к теплому плечу, — уж не болен ли ты? — И мать положила большую шершавую руку Олегу на лоб. — Жара нет. Но тебе что-то не по себе, а?

Глаза матери пытливо и тревожно заглянули в лицо Олега. Олег зажмурился и, обняв мать за шею, сказал ей на ухо:

— Со мной ничего, честное слово! Только ты на меня не сердись.

— Ну, с чего ты взял, что я на тебя сержусь? Я, Олежка, очень хочу, чтобы ты стал человеком. И надеюсь, что история с рекомендацией тебя кое-чему научит...

Голос матери прозвучал печально и нежно.

Олег поспешно отошел к письменному столу. Все хотят сделать из него настоящего человека! Но, пожалуй, Юрка прав: пора отцепиться от материнской юбки...

Учебники не помещались в полевой сумке, и пришлось их набить в старый отцовский портфель.

Стараясь быть незаметным, Олег выскочил из дому, позабыв прихватить кепку.

Юрка ждал возле школы. Его учебники были собраны в две равные стопки и аккуратно перевязаны шпагатом.

— Пошли, — сказал Юрка. — В школу можно не заходить. Магазин Когиза открывается раньше.

В магазине почти не было покупателей. За прилавком стояли молодые девушки-практикантки. Все они разом повернули головы и посмотрели на вошедших. Олег смутился, а Юра смело направился к маленькой откидной дверце, ведущей в глубь магазина.

— Учебники здесь принимают? — мимоходом обратился он к близстоящей практикантке.

— Здесь, — ответила девушка и опять посмотрела на Олега.

Олег попытался спрятать свой набитый портфель за спину, но это ему не удалось. Он сильно покраснел и молча пошел следом за Юркой.

Юрий уже выкладывал свои учебники на стол перед высокой серьезной женщиной. Женщина бегло просматривала каждый и откладывала в сторону. Одновременно она двигала косточки на счетах.

— Двадцать четыре рубля семьдесят пять копеек, — сказала она Юрке. Подавая исписанный листок, прибавила: — В кассу!

Юрка взял листок и, проходя мимо Олега, лихо подмигнул: «Не робей, видишь, как все просто!»

Олег подбодрился, шагнул к столу.

— Что у тебя? — строго спросила его женщина, поднимая на Олега глаза.

— Учебники. — Олег старался сказать это возможно более небрежно, но голос прозвучал робко.

— Покажи, — предложила женщина, и Олег начал неловко тащить из портфеля книги.

Женщина, не отрываясь, смотрела Олегу в лицо.

Когда учебники наконец неровной стопкой шлепнулись перед ней на стол, женщина, сдвинув их корешки, быстро просмотрела.

— Те же самые. Вы разве в одном классе учитесь? — спросила она.

— В одном... — чувствуя, что пол под ним колеблется, ответил Олег.

— А почему ты сдаешь их? Учебники совсем новые. Разве ты бросил учиться?

Неожиданные вопросы женщины сбивали Олега с толку.

— Бросил... — промямлил он, — то есть не совсем бросил...

— В какой ты школе учился? — перебила женщина.

Теперь Олег окончательно растерялся и не знал, что сказать. Его выручил Юрка, который уже получил деньги и, не дождавшись Олега, вернулся в комнату.

— А вам какое дело? — небрежно произнес он за спиной Олега. — Вам принесли учебники, ваше дело — принять. Совсем не обязательно заполнять на нас анкету.

Женщина спокойно посмотрела на Юрку, потом пояснила, обращаясь к Олегу:

— Видишь ли, я могу принять учебники, если вполне уверена, что они твои, понимаешь? А если ты их где-нибудь взял, а выдаешь за свои, я принять их не могу. Вот почему я иногда спрашиваю детей и про школу и про класс.

Олег вспыхнул. Вот как, она принимает его за вора! Молча стал засовывать книги обратно в портфель. От негодования и оскорбления руки его дрожали. Учебники теперь почему-то не помещались. Две книжки пришлось уносить из магазина прямо в руках.

Олегу показалось, что девушки за прилавком слышали весь разговор и, провожая его глазами, насмешливо улыбаются.

Олег ускорил шаги и почти бегом вышел из магазина.

 

Самостоятельная жизнь

— В других магазинах учебники не принимают, — в раздумье произнес Юрка, шагая рядом с расстроенным Олегом. — Ну, не беда. Все равно: так и так денег маловато.

— Куда же мне теперь их девать? — с горечью спросил Олег, неприязненно глядя на книги.

— Бросим где-нибудь, Подумаешь, драгоценность! Впрочем, бросать не надо. Наведут на наш след... Лучше утопить.

Олегу было приятно, что Юрка не посмеялся над его неловкостью, не пилил его за неудачу с учебниками. Но досада на себя не проходила, и портфель, оттягивая руку, напоминал тяжелую сцену в магазине.

Юрка широко шагал, спускаясь по Бабушкину взвозу к Волге, и рассуждал вслух так, будто у Олега собственного мнения быть не могло. Олег не обижался и покорно следовал за Юркой, изредка перехватывая поудобнее тяжелый портфель.

Выйдя на набережную. Юрка спустился по лестнице и вышел на песчаный откос. Поглядывая по сторонам, он нашел и подобрал два кирпичных обломка.

«Зачем они ему понадобились?» — подумал Олег.

Они шли все дальше вдоль воды, обходя вытащенные на берег лодки, поеживаясь от прохладного ветра, дующего с реки.

Волга была тихой, по-осеннему серой и холодной. Стайка моторок веером расходилась от мостков.

Юрка вышел на мостки и влез в лодку. Молча взял из безвольных рук Олега портфель, кое-как засунул в него оставшиеся книги, не обращая внимания на подгибавшиеся страницы, затолкнул в портфель обломки кирпича и, оглянувшись по сторонам, быстро, без плеска опустил портфель в воду. Портфель сразу погрузился, а на поверхности воды булькнуло несколько крупных воздушных пузырей.

Олег проследил глазами за темным пятном. Оно, покачиваясь, медленно уходило на дно, а хвост из мельчайших воздушных пузырьков все тянулся вверх.

— Так! — сказал Юрка, с довольным видом оглядываясь вокруг. — Теперь на пристань.

Олег молча подчинился. Он чувствовал облегчение от мысли, что Юрка действует по определенному плану и отлично знает, что надо делать сначала, а что потом.

На пристани местного сообщения, несмотря на утренний час, было многолюдно.

Попыхивая дымком, у причала стоял пароходик. Верхнюю его палубу затягивал парусиновый навес. Пароходик разгружался.

Мимо ребят торопливо проходили люди с ведрами, мешками, бидонами. Большие разлатые корзины с двумя ручками были зашиты мешковиной. В прорези плетения виднелись глянцевитые спелые помидоры.

Толпа постепенно редела, рассеивалась на широкой деревянной лестнице, ведущей на набережную.

Олегу показалось, что все люди чем-то очень похожи друг на друга, у всех докрасна загорелые шеи и руки. Женщины, в надвинутых на брови косынках, в пестрых простеньких платьях, побрякивали ведрами или тащили плетеные зембели, из которых выглядывали желтые дынные бока и лоснящиеся яркой зеленью полосатые шары арбузов. Мужчины, в полотняных брюках, в майках, шли усталой поступью, сгибаясь под тяжестью мешков и корзин.

— Огородники, что ли? — гадал Олег. — Как их много! Будто весь город за Волгой бахчи разводит. Наверно, до работы на огород съездили... А может быть, из колхозов на базар едут?...

Прибежал Юрка. Он взял два билета на переправу. В ближайшем ларьке купил буханку хлеба и сунул ее Олегу под мышку. Поманив пальцем молоденькую девушку, катающую по тротуару ящик с мороженым, купил две порции.

На пароходе было безлюдно. Ребята уселись на верхней палубе, но скоро пронизывающий ветерок согнал их вниз. В трюме было тепло. Здесь мороженое не казалось таким ледяным, и Олег с наслаждением стал грызть хрустящий вафельный стаканчик, подлизывая скатывающиеся по пальцам тяжелые маслянистые капли.

Пароходик, торопливо шлепая плицами, бежал поперек Волги, огибая остров. Перед глазами Олега скользили желтоватые волны реки. Пустынный берег с редкими деревьями и кустарником быстро приближался.

Юрка сидел напротив на диване, глубоко засунув руки в карманы темных брюк и вытянув ноги. Вид у него был спокойный и равнодушный...

Хорошо было сойти с маленькой пристани на вольный простор волжского берега! Постепенно проясневало. По небу еще бежали облака, но уже широко раскрылась его холодноватая синева.

Осень за Волгой почти не чувствовалась. Только не было гнетущей пыльной жары да не тянуло купаться, несмотря на то что солнце светило ярко, а вода теперь ласково переливалась голубым и синим.

Олег с наслаждением поглядывал кругом, ощущая по-новому и широкий простор Волги, и зелено-желтые поросли пойменной долины...

— Как же мы пойдем?

— Да пошли прямо по берегу. Мы ведь не по маршруту и не по режиму.

— А ты знаешь дорогу?

Юрка усмехнулся и пожал плечами:

— А какая может быть для нас дорога? Видишь солнце? Тут — восток, тут — запад, а тут - юг. Волга куда течет? На юг? Так и держи.

— Тогда по правому берегу надо идти.

— Это потом. А сначала лучше по левому. Здесь и народу меньше и огороды. Вода на Волге спала. Можно прямо по песку пойти.

— Ну, пошли!

И они зашагали по плотному, словно утрамбованному влажному песку у самой воды. Солнце поднималось все выше и начинало заметно припекать.

— Пить охота, — сказал Олег. — Зря только мороженое ели...

— Пей сколько хочешь.

— А где?

— Вот чудак, а Волга на что?

Олег посмотрел на воду. Он никогда еще не пил прямо из Волги. Мелкие волны тихо шлепали, набегая на песчаный откос. На песке у воды темнела жирная нефтяная закраина. Радужные мазутные пятна на воде лишили Олега всякого аппетита.

— Может, ключ найдем?

— Ну, терпи тогда. Вон впереди заросли.

Но в зарослях ключа не оказалось. Была только узкая полоска воды, по берегам густо заросшая тальником. Протока преграждала путь. Ребята остановились. Откуда-то из-под ног Олега выпорхнул кулик, легко перелетел на противоположный берег протоки и деловито принялся разгуливать по песку, изредка попискивая и сосредоточенно разыскивая что-то между камешками. На песке отпечаталась цепочка его следов.

— Вот тебе и раз! — сказал Юрка, осматриваясь по сторонам.

— Вброд можно перейти.

— Куда там! Завязнешь. Придется вдоль идти, в обход.

Но Олег уже закатал свои штаны выше колен и ступил в желтую, мутную воду. Оказалось не глубоко и не очень вязко. Юрка же снял брюки и, аккуратно свернув, перебросил через плечо.

Перебравшись через протоку, путешественники попали в густой тальник. С трудом продрались и вышли снова к Волге. С облегчением зашлепали босыми ногами по сыпучему мягкому песочку. Но скоро Волга скрылась из глаз, и снова на ребят надвинулся остров. Без Волги стало неуютно и тревожно. К тому же небо вдруг нахмурилось, стало грозить дождем. Наконец остров остался позади, и перед глазами опять раскинулся простор Волги. Но вода больше не синела ласково. Хмуро глянула она на ребят большим серым оком. Поднялся ветер, и по Волге заходили сердитые морщины волн.

— Опять протока! — устало пробормотал Олег, увидев новые густые заросли тальника.

Он не ошибся: вода снова преградила ребятам путь. Новая протока оказалась гораздо шире. В поисках брода пришлось изрядно пройти по ее берегу, и все же при переправе измокли до пояса.

— И откуда только берутся эти протоки да воложки! — пробурчал Олег, когда они выбрались на заросший тальником откос.

— Хорошо, что брюки не надел, — неопределенно отозвался Юрка.

Вдруг кто-то заворочался а кустах, ломая ветки, дышал тяжело и шумно. Олег опешил. Юрка тоже прислушался и слегка отступил.

— Кто там? — спросил он шепотом, дыша в затылок Олега.

— А черт его знает, ворочается, как медведь. Сопит — на той стороне слышно, — ответил Олег тоже шепотом. Потом вдруг шагнул к кустам и громко закричал: — Эй, кто там, выходи!

— Чего орешь, дура! — зашептал Юрка, дергая Олега за руку. — У нас даже палки с собой нет.

За кустами сначала притихло, потом кто-то шумно вздохнул, заворочался, и рыжая коровья морда, раздвинув кусты, глянула на мальчиков большими добрыми глазами. Мальчики захохотали. Юрка сломал ветку и замахнулся на корову. Она мотнула головой, тяжело проломившись сквозь кусты, вышла на прогалину и принялась спокойно обнюхивать пожелтевшие, спаленные летним зноем сухие стебли трав.

— Вот бы подоить, — предложил Юрка, осторожно подходя к корове сбоку. — Видишь, вымя какое, небось в кустах паслась все утро.

— Ну да, пожалуй, подоишь! Они только своих хозяек знают, — усомнился Олег, с интересом, однако, наблюдая за маневрами Юрки.

Юрка сначала погладил корову по толстому, круглому, как барабан, рыжему боку. Корова подняла голову и замерла в неподвижности. Юрка, все так же почесывая рыжий бок, придвинулся поближе. Потом быстро нагнулся и дернул за большой розовый сосок. Струйка молока брызнула на траву. Корова махнула хвостом и, как кнутом, хлестнула Юрку по шее. Юрка отскочил и закричал:

— Но-но, стой, дура!

Корова наклонила голову и покосилась на Юрку печальным карим глазом. Юрка снова начал чесать коровий бок и осторожно придвигаться к вымени. Но корова, видимо, разгадала злой умысел. Она подняла заднюю ногу и принялась почесывать себе живот, угрожая задеть раздвоенным копытом вороватые Юркины руки. Юрка отступил.

— Ладно, пошли. Все равно не во что подоить, — сказал он Олегу.

Выбравшись из кустов, повстречали мальчишку в подвернутых выше колен штанах и старой, прорванной на локтях фуфайке. Мальчишка одной рукой размазывал по грязному лицу слезы, а в другой его руке была крепко зажата самодельная удочка.

Увидев ребят, мальчик шарахнулся в сторону, перестал плакать, сердито нахмурился и отвел руку с удочкой за спину.

— Вот так рыбак! — сказал Юрка.

— Ты чего ревешь? — поинтересовался Олег. — Крючок, что ли, оторвался?

— Ну да, крючок! — неожиданно басом ответил мальчик, и плаксивая гримаса снова перекосила его лицо. — Стану я из-за такого дерьма реветь! Корова наша ушла. Ищу, ищу... Я на озере сидел, она все тут ходила. Отец говорит, не погоним сегодня в стадо, в кустах попасется... А она у нас блудня.

— Эх ты, пастух! А корову твою угнали, мы видели, — сказал Юрка.

Мальчик смолк и испуганно заморгал на Юрку.

— Врет он, шутит. Вон за этими кустами твоя корова. Рыжая она? — спросил Олег.

Но мальчик, не отвечая, рванулся в кусты, все еще не выпуская из рук своей удочки.

Ребята посмеялись и отправились дальше.

— Что-то паренек про озеро говорил. Может, обходить придется? — проворчал Юрка, когда они отошли от кустов.

Но озера впереди не оказалось. Была только новая протока. Ребята начинали злиться. Выручило большое бревно. Оно было переброшено в самом узком месте. Перебрались и долго шли, продираясь через густой тальник. Наконец кусты поредели. Перед ними снова была вода, и уж не узкая протока, а широкая воложка. Повернули назад и опять вышли к воде. Взяли резко вправо — услышали пароходные гудки. Снова показалась в просветах деревьев Волга.

— Мы попали на остров, — догадался Олег.

— Вот черт! Такая узкая протока отделяет такой громадный остров! Зря дорогу у мальчишки не спросили.

— Остров специально для нас, необитаемый, — невесело пошутил Олег. — Ведь мы теперь с тобой робинзоны!

— Да, робинзоны! — раздраженно повторил Юрка. — Робинзону хорошо было: сиди на своем острове со всеми удобствами — и все. А нам вот придется возвращаться к нашему бревну. Сколько времени зря протопали!

— Я думаю, дальше так идти нет смысла, — возразил Олег. — Из песка ног не вытянешь, через тальник не продерешься. А главное — протоки будут нас путать без конца. Давай перебираться на правый берег.

— Ха! Легко сказать «перебираться»! На этой коряге, что ли?

— Ну, тогда надо уходить от Волги. То ли дело на проезжей дороге! Ровно, гладко!

— Ровно-то ровно... — Юрка почесал в затылке. — А направление? Все же Волга — наш главный ориентир.

— Небось и спросить можно.

— Ну нет. Это не годится. Не люблю я лишних разговоров, — поморщился Юрка. — Пока можно, пойдем берегом.

Олег остановился и хмуро посмотрел на солнце. Оно клонилось к закату.

 

Робинзоны

Если бы Олега впоследствии спросили, где они шли и что видели, он припомнил бы только нескончаемые полоски песка, кое-где проросшего широкими, как гусиные лапы, серебристо-зелеными листьями и острой, колючей травой. Изредка берег приподнимался, и тогда над песчаными обрывами темнел ивняк и возвышались корявые осокори.

Мальчики упрямо шли берегом, чтобы не сбиться с пути.

То там, то здесь пролегали узкие протоптанные тропинки, и Олегу казалось, что они идут по обжитым местам. Но людей не было видно.

Ночь застигла их посреди просторной пойменной долины с редкими стогами сена. Перекусив остатками хлеба, ребята разыскали подходящий стожок, разрыли сено и забрались в душную пахучую пещеру.

Олег долго вертелся и не мог успокоиться: сухие стебли кололи уши, забирались за воротник, ногам было холодно. Олег вертелся до тех пор, пока Юрка не прикрикнул на него. Тогда Олег успокоился, свернулся калачиком и стал думать о доме.

Что сейчас там делается? Небось все переволновались, особенно мама! Ведь он не оставил даже записки. Бестолково получилось: забыл кепку, вышел в одной рубашке, даже куртки не прихватил. «Идиот, — подумал Олег. — Не догадался: днем тепло, а по ночам продрогнешь!..»

Юрка лежал рядом; его дыхание было спокойным и ровным.

...Утро пахнуло туманной холодной сыростью, и Олег, выбравшись из теплой своей пещеры, никак не мог согреться. Юрка исчез, но скоро вернулся и принес две дыни и несколько штук помидоров. Хлеба не было, и они позавтракали дыней. От помидоров Олег отказался: как же их есть без хлеба и без соли?! Откусывая холодную дынную мякоть, Олег невольно подумал о том, что самостоятельный образ жизни получается пока что довольно-таки неказистым.

Туман рассеялся, и выглянувшее солнце окрасило все кругом в золотисто-розовые тона. Вода заблестела, заискрилась. Олег больше не ощущал холода. Унылое однообразие пойменной равнины не позволяло ребятам судить о пройденном расстоянии. Олег предложил Юрке намечать себе в отдалении ориентиры и заранее прикидывать количество шагов. Игра понравилась. Скоро они так набили глаз, что расхождение получалось всего в несколько шагов. Тогда игра стала надоедать. Шагали тяжело, проваливаясь в песок. Юрка предложил наметить последний ориентир и сделать привал. Впереди темнел густой кустарник.

Ребята подбодрились, зашагали веселее. Число шагов до кустарника получилось разное. Начали спорить, но тут же оба смолкли. Рядом с кустарником, прямо на песчаной прогалине, темнела палатка.

Ребята остановились.

— Эй, есть кто? — негромко окликнул Юрка.

Никто не отозвался. Мальчики подошли поближе и снова окликнули хозяев. Ни звука!

Юрка смело подошел к палатке, откинул полог у входа. Олег тоже заглянул внутрь.

В палатке был полумрак. Деревянный настил был застелен ветвями и сеном. Небрежно брошенное на сено одеяло, немытый котелок свидетельствовали о том, что хозяин недавно покинул помещение.

— Рыбак, — задумчиво произнес Юрка. — Наверно, где-нибудь с лодкой. А может быть, снасти проверяет...

— Наверно, — согласился Олег, с любопытством оглядывая незамысловатое хозяйство.

В углу что-то было сложено и прикрыто газетой. Это оказались продукты: мешочек с пшеном, две банки консервов, картошка, полбуханки хлеба, лавровый лист и несколько коробок спичек.

— Не богато, — подвел Юрка итог осмотру, — однако позаимствовать придется. Ты постой здесь, а я проверю, далеко ли ушел хозяин.

Юрка исчез, но скоро вернулся и скомандовал;

— Давай!

— Не надо бы. От города далеко. Может, человек в отпуск порыбачить приехал, — не очень уверенно вступился Олег.

— Вот и пусть рыбку покушает. Мы у него много не возьмем: баночку консервов и хлеб. Пшено и картошку оставим. А спички поделим пополам.

Такое «добросовестное» решение немного успокоило Олега, тем более что надпись на консервной этикетке «Тушеное мясо» вызвала такой бешеный аппетит, что в животе Олега заурчало. Он сам прихватил банку с тушенкой. Было и противно и страшно. Все сразу подчинилось одной мысли: «Надо уходить».

Ребята осторожно двинулись вдоль берега, приглядываясь к следам на песке.

Они выбрались из кустов и свернули в сторону от воды. Привал откладывался. Надо было уйти подальше от палатки. Только сделав порядочный крюк, они снова повернули к Волге.

По-прежнему кругом не было ни души, хотя время от времени попадались огороды.

На одном из них ребята вдруг увидели темное пятно на фоне голубого неба. Издали они не могли разобрать, что именно перед ними. Это мог быть и человек и скотина. Решили подойти ближе. Скоро можно было разобрать, что это, скорее, человек. Но он был странно высок и неподвижен.

— Чучело! — догадался Олег.

Они подошли. Действительно, это было чучело. На высоком шесте укреплена поперечная палка, и на ней, как на вешалке, болталась, развевая полы и покачивая рваными рукавами, старая ватная куртка-полупальто. Темная, грязная вата вылезала из многочисленных дыр и прорех, торчала космами в разные стороны. На верхушке шеста был укреплен клок сена и на него нахлобучена фуражка, похожая на старинный картуз, с переломленным пополам блестящим козырьком.

Чучело было поставлено посреди низких и ровных, словно причесанных, грядок. Должно быть, хозяева любили и берегли свой огород.

Полюбовавшись на чучело, Олег повернулся, чтобы идти дальше. Под ложечкой сосало. Хотелось поскорее открыть консервную банку с тушенкой.

— Постой, — сказал Юрка. — А ну-ка примерь эту модель. — И Юрка потянул пальто за полу.

— Ты что, с ума спятил? Стану я надевать на себя всякую дрянь! — обиделся Олег.

— Чудак! Это все на солнце и на дожде было, и вымылось и высушилось десять раз. Смотри-ка, куртка теплая. А ты вечерами мерзнешь. Кто тебя здесь увидит? А увидят, еще лучше, пожалеют, поесть дадут. А мы жалобную историю расскажем, что сироты, к бабушке пробираемся.

Олег развеселился и, стянув куртку с чучела, надел на себя. От старого ватника пахло землей и пылью, но прогретая солнцем рвань приятно охватила плечи.

— Красота! — сказал Юрка и фальшиво затянул: — Подайте, граждане, на пропитание!..

Олег запахнул полы и, съежившись, сделав плачущее лицо и раскланиваясь перед высокими подсолнухами с оборванными шляпками, подхватил:

— Пожалейте сиротинушку горемычного...

Оба долго хохотали. Юрка сбил с чучела фуражку и нахлобучил ее Олегу чуть не до самого носа.

— Вот, теперь хорош. Пошли дальше, Робинзон!

— Дальше не пойду, — объявил Олег. — Привал!

 

Картошка

На пятый день путешествия Олег вполне освоился со своим новым одеянием. Днем он снимал куртку и скатывал ее, как солдаты скатывают шинель, брал под мышку и тащил. Сверток надоедливо оттягивал руку, днем от него было невыносимо жарко. Но приходилось терпеть. Ему накрепко запомнились первые холодные ночи. Юрка тоже перестал посмеиваться над курткой. По ночам она им обоим служила одеялом.

Мальчики чувствовали усталость. Ноги ныли, отказывались шагать по сыпучему песку. Окрестности повторялись с поразительным однообразием.

Наконец было решено уйти от Волги и найти проселочную дорогу.

И вот они уже далеко от Волги. Она теперь только изредка появлялась в просветах между холмами и сверкала в лучах солнца, как огромный стеклянный осколок. Но и плотно укатанная проселочная дорога теперь казалась утомительно скучной и однообразной.

Прелесть первых дней путешествия померкла. Надоела неотвязная забота: как и где добыть еды. Особенно лишал Олега душевного равновесия способ добычи еды на чужих огородах. И сама еда была однообразной до тошноты.

«Вот тебе и виноград! — с усмешкой думал Олег. — Теперь бы хлеба краюху! Или супу горячего...»

И дорога оказалась не так уж проста. «Иди по Волге, и все тут», — эти легкомысленные заверения Юрки теперь выглядели смешными и наивными. И все же признаться открыто в том, что поход становится ему не по душе, Олег пока не решался...

Они шли вдоль огородов и поглядывали, не попадется ли им картофельное поле. Мучительно хотелось есть. В карманах у Юрки бренчали спички, и Олег живо представлял себе, как запылает в костре сухой тальник, как будут они выгребать из горячей золы сморщенные горячие картофелины с почерневшими душистыми бочками.

Картофельное поле открылось перед глазами внезапно. Ровные борозды тянулись к горизонту и сходились там, образуя сплошную темно-зеленую массу ботвы. Кругом — ни души!

Олег бросился вперед, ухватился за толстые, начинающие сохнуть стебли и вытащил из земли тонкие корешки с прицепившимися к ним тремя картофелинами.

— Только три! Как мало. Вырастили тоже, колхознички!.. — сказал Юрка и дернул следующий куст.

На нем оказалось две небольших.

Ребята повыдергали с десяток кустов, прежде чем пришли к заключению, что картошки достаточно.

Уже предвкушая рассыпчатую мякоть печеного картофеля и сокрушаясь о том, что не прихватили соли, ребята с нетерпением шуровали в костре.

И только было они собрались попробовать первую картошку, самую меньшую из всех, как глухой голос с хрипотцой произнес за их спинами:

— Хлеб да соль!

— Ни того, ни другого как раз и нету, дорогой Пятница! — не растерялся Юрка.

Олег от неожиданности выронил картофелину и поспешно оглянулся. Перед ними стоял высокий старик в стеганом ватнике, похожем на Олегову куртку. На голове у старика был надет потертый меховой малахай. За спиной виднелось дуло старой двустволки.

— А и нету, этак все одно не отвечают. Надобно сказать: «Просим милости». И не пятница нынче, а середа.

Юрка захохотал, а Олег весело сказал:

— Милости просим, — и палочкой выгреб в сторону еще две картофелины.

— Не готова, погодь маленько, не торопись, — посоветовал старик, скинул с плеча двустволку, одернул ватник и уселся.

— А ты почем знаешь? — спросил Юрка, с интересом разглядывая неведомо откуда взявшегося старика.

Старик уселся поудобнее, пристально поглядел на Юрку и ответил:

— Вот ты в городе живешь, а обхождению не научился. Пошто меня тыкать? Я вроде и постарше тебя, и тебе вовсе не знакомый.

— А почему, дедушка, вы про картошку знаете, что не готова? — попытался Олег выручить товарища.

— Очень мудрость проста. Блестит кожурка — стало быть, сыровата еще, погодить надо. А чуть пойдет по ней кожица складочкой — тащи!

Старик выкатил картофелину, покатал ее в грубых, задубелых ладонях, надкусил прямо с кожицей и полез в карманы. Долго шарил то тут, то там, наконец вытащил серую тряпицу со слабыми признаками розовых цветочков и, раскрутив замотанный узелок, разложил ее на траве. В сморщенной середине лежала щепоть крупной желтой соли.

Старик двумя пальцами с коричневыми от табака ногтями прихватил соль и, густо посолив картофелину, отправил ее в рот. Замотал головой, раза два выдохнул воздух и принялся жевать.

Олег вопросительно посмотрел сначала на тряпочку с солью, потом на деда. Тот кивнул головой и что-то сказал.

Горячая картофелина во рту помешала ему, и у деда вышло что-то вроде:

— Гу-гу-гу...

Олег прихватил соли и передал Юрке. Теперь робинзоны вместе с Пятницей сидели у гаснущего костра и молча наслаждались.

Поев, дед свернул свою тряпицу, спрятал в карман, кряхтя поднялся с земли, взял в руки двустволку и скомандовал:

— Ну, айдате за мной.

Олег смутился. Он не знал, как понимать этого чудного старика: шутит он или говорит серьезно.

Но старик, видимо, не шутил.

— Да ты что, дед, очумел? — спросил Юрка.-Нам надо дальше идти, куда мы с тобой потащимся?

— В правление, вот куда. Блудить умеешь, умей и ответ держать. Картошку-то нашу копали. Надергали, поди, кустов пятнадцать, бестолочь! Тут и одного куста хватило бы.

Ребята молча переглянулись. Юрка косился на двустволку и сердито шмыгал носом. Олег окончательно растерялся. Он не мог понять, как это дед посидел у костра, поел картошки, даже угостил их солью, а теперь, угрожая ружьем, тащит их куда-то в правление!

— Айдате, айдате! — повторил дед и повел дулом в сторону, куда, видимо, надо было идти.

Ребята медленно поднялись с земли.

— Присыпьте костер землицей, — скомандовал дед.

Мальчики повиновались. Когда все молча проходили мимо вырванных и уже сникших кустов картофеля, дед остановился.

— А ну, собирай картошку! — снова прикрикнул он на ребят.

— Какую? — не поняли они.

— Которую в земле пооставляли, курицыны дети! Только жрать ваше дело, а как хлеб растет — это вас не касается?

И дед сам по-молодому присел на корточки, положил ружье рядом и запустил глубоко в землю свои широкие, как лопаты, заскорузлые ладони. Он покряхтел, покопался и вдруг вынул обе руки и вынес на поверхность полную пригоршню картошки. Картофелины были крупные, как на подбор, и горкой лежали в перепачканных землей руках деда.

— Видишь? Самое добро в земле пооставляли, дурьи головы. Копай, говорю!

— Так, прямо руками? — удивился Юрка, брезгливо посматривая на выпачканные землей руки деда. Под широкими желтыми ногтями было черно. Жилы вздуты, кожа на руках покрыта трещинками. — Ну уж нет!

Юрка оглянулся кругом. Поискал, нашел прутик и стал выковыривать из земли одну картофелину. Дед посмотрел на него и криво усмехнулся.

Олег, подражая деду, запустил сразу обе руки в рыхлую, теплую землю и нащупал круглые, твердые клубни. Он подцепил их и вытащил сразу четыре штуки.

— Видал? — сказал дед и вдруг рассмеялся. — Ты руки-то землей запачкать не бойся. Земля, она, матушка, не запачкает...

Картошку сложили горкой на краю поля. Ее оказалось порядочно.

— Пришлю потом кого-либо, для трактористов заберут, — решил дед и еще раз повторил: — Айдате!

 

Хлеб

Пока шли до села с забавным названием Покатовка, дед расспрашивал ребят спокойно и методично. Олег молчал, дивился изобретательности Юрки. По его рассказам выходило, что они с Олегом братья. Совсем недавно у них умерла мать, и отец снова женился. Мачеха у них настоящая ведьма, обманывает отца и не дает житья детям. Они не хотят дольше терпеть произвола и решили уйти к бабушке. Бабушка живет в одном из сел соседней области. Денег у них нет, и поэтому они решили пробираться пешком.

— Погода хорошая, огороды не убраны, можно продержаться, — закончил Юрка свое повествование.

Дед слушал молча, изредка неопределенно хмыкая и указывая ребятам дорогу.

Село Покатовка, куда привел их дед, издали казалось небольшим. Оно располагалось в широкой долине между двумя рядами невысоких холмов. Поодаль блестело озеро, и стаи уток и гусей, словно легкие облака, покачивались на его поверхности.

Село казалось безлюдным.

Правление помещалось в большом многооконном доме с новыми, чисто выструганными ступеньками крыльца.

Дед пропустил ребят вперед.

В первой комнате стояло четыре стола. Три были свободны, и только за одним, у окна, сгорбившись, сидел человек с бородкой и щелкал костяшками счетов.

Он не поднял головы и не ответил на приветствие деда. Из открытых дверей соседней комнаты доносился сердитый женский голос:

— А ты в третьей бригаде был? Был, я спрашиваю, в третьей бригаде? Так вот. Иди и не показывайся, пока не наладишь, понял?

Вслед за тем навстречу ребятам быстро вышел высокий человек в синем комбинезоне и, секунду постояв на пороге, решительно направился к двери, должно быть не заметив ни ребят, ни сторожа.

Мальчики остановились, но дед подтолкнул их дальше.

Следующая комната выглядела светлой и нарядной. Белые, надутые ветром занавески на окнах, горшки с цветами и длинный, застланный зеленой байкой стол почему-то напомнили Олегу читальный зал.

В конце стола сидела женщина. Голова ее была по-деревенски повязана клетчатым платком, обмотанным вокруг шеи. Синяя трикотажная кофта с большими оттянутыми карманами облегала полную фигуру. Женщина подняла голову, и Олег увидел, что лицо ее уже не молодое, но почти без морщин, и щеки румяные. А глаза серые, с карими искорками.

Женщина с недоумением переводила взгляд с ребят на деда.

— Здорово живешь, председатель! — сказал дед и снял свой малахай.

Олег удивился. Он ни за что бы не подумал, что эта простая женщина, очень похожая на молочницу, которая приносит им в дом молоко в бидонах, и есть председатель колхоза.

— Здравствуй, Семеныч, — негромко ответила она. — Кого это ты привел?

— Огородников, Настасья Семеновна, огородников.

— На подсолнухе или на бахче? — Настасья Семеновна строго глянула на ребят и взялась за карандаш.

— Нет, матушка, на картошке взял. Понадергали там кустов пятнадцать.

— На картошке?!

Женщина удивленно приподняла брови, внимательно посмотрела сначала на Юрку, потом на Олега. Взгляд ее задержался на Олеговом одеянии.

Олегу было неловко под взглядом этих умных, немного усталых глаз.

А Юрка сразу же, не дожидаясь вопросов, начал повторять свой рассказ, изредка приукрашивая его новыми подробностями.

История, рассказанная Юркой теперь уже более уверенно, произвела на председателя впечатление.

Она дважды переспросила название села, где, по рассказу, жила у ребят бабушка.

— Не Степановка, а Степновка, наверно, — поправила она Юрку.

И он поспешно согласился:

— Ну да, Степновка.

Настасья Семеновна поинтересовалась, как они ехали, и, узнав, что шли пешком, охнула и спросила, чем же они питались.

— Что удавалось найти, — ответил Юрка, скромно опуская глаза. — Уж конечно, главным образом на огородах.

Председатель задумалась. Она сидела, подперев щеку рукой и глядя куда-то поверх Юркиной головы. Потом, отпустив сторожа, она крикнула в соседнюю комнату:

— Матвей Ильич!

В соседней комнате громко двинулся стул, и на пороге сразу же появился тот самый человек с бородкой, который щелкал на счетах. Стоя в дверях, он критически осмотрел сначала Юрку, потом Олега.

Олег поежился.

— Матвей Ильич, мы не могли бы помочь ребятам добраться до Степновки?

— Это каким же манером? Дать машину персональную? Ваше дело, председательское.

— Да нет. Машины заняты. Где же машину с уборочной брать... Денег бы надо, Матвей Ильич, рублей пятьдесят. Им бы хватило на дорогу.

Матвей Ильич вдруг преобразился. Он выпрямился и, подойдя к председательскому столу, заговорил громко, пристукивая по столу маленьким жилистым кулаком:

— Из колхозной кассы?! Пятьдесят рублей?! Да вы что, Настасья Семеновна, в своем уме? Да за что, про что?.. Этакие лбы, поглядите на них, родная вы моя! Да их в плуг запряги— потянут заместо трактора!..

— Полно, Матвей Ильич. Ребята осиротели, к родным пробираются. Помочь бы надо. Видишь, сторож их на картошке взял. Разве на картошку сытые подадутся? Наших небось на горохе лови да на бахчах. А тут, видно, крайность!

— Крайность?! — Человек с бородкой даже подпрыгнул. — Тебе, Настасья Семеновна, все военное время видится. Да ты глянь, глянь на него, нешто от голода этакая рожа бывает? — И Матвей Ильич ткнул сухоньким пальцем чуть не в самый нос Юрки.

Юрка обиженно поджал толстые губы и пробормотал:

— Но-но, вы не очень-то!

— Баловство одно, помяни мое слово, председатель, одно баловство! — не унимался бойкий счетовод.

— Да ведь нельзя же, — неуверенно твердила Настасья Семеновна, смущенно оглядываясь по сторонам. — Как же так, Матвей Ильич? Неужто глаза закрыть да мимо пройти?!

— Нет, уж ты позволь, матушка, тебя маленько поучить. Никифоров Мишутка в седьмых аль в шестых еще? А прицепщиком ездит, ничего. Ты ему полста рублей за так не даешь? А Валька Сидоркин? Небось уж трудодней семьдесят на уборочной накатал? А он помене этого ростом и в плечах не больно широк... Только у матери его таких еще трое, и не приходится сидеть парнишке сложа руки, заработать самому охота. Знает, на чужих огородах не проживешь! Чего же ты ему полсотни не подбросишь? Или наши ребята хуже этих? Да ты ведь им полсотенную не отвалишь за здорово живешь. И правильно сделаешь!

— Ну ладно, ладно! Вечно с тобой дела не сладишь, — с сердцем махнула рукой Настасья Семеновна. — Уж как-нибудь сама их соберу...

Матвей Ильич, совсем было скрывшийся за дверью, вернулся.

— И не подумай, Настасья Семеновна, — заговорил он строго. — Неужто они милостыньку примут? А если примут, этакие бугаи, так я первый на них посмотрю да посмеюсь. На-кась!

Матвей Ильич пошарил у себя в кармане короткого пиджачка, вытащил старый, замусоленный и в нескольких местах порванный рубль и прихлопнул его ладошкой на столе:

— Принимай, убогие!..

Он победно оглядел ребят и решительно двинулся к двери. Потом еще раз вернулся, спрятал рубль в карман и, вытаращив глаза и дергая бородкой, крикнул:

— Хлебоеды! Много вас развелось, таких. А в борозде-то, в борозде кому стоять, а?..

Стыд горячей волной захлестывал Олега. Он чувствовал себя так, как если бы оказался совершенно голым перед большой толпой народа. Его даже мутило от этого чувства стыда и неловкости.

Но и Настасья Семеновна, видно, была смущена. Она несколько раз без цели переложила с места на место бумажки на своем столе, поправила под платком светлые волосы и вдруг, поглядев на Олега, засмеялась:

— Вот всегда так. Сначала рассержусь, не соглашаюсь, а потом вижу сама: правда твоя, Матвей Ильич! Вот что, ребята, раз уж вы у нас оказались, помогите нам немного на уборке. А мы вас потом в путь снарядим, а?

Олег почувствовал облегчение.

— Ну конечно, — ответил он, — мы с удовольствием! Только мы горожане, с сельским хозяйством мало знакомы...

— Это не беда. Я вас на хлеб пошлю. Сложку никогда не видали? Вот сейчас увидите. Вы там снопы побросаете. Людей у нас нехватка, и комбайны не справляются. Молотим после жатки на току...

— А когда же можно нам будет дальше следовать? — с легкой насмешкой поинтересовался Юрка.

— А когда захотите, задерживать не станем. Денька два поработаете, я на правлении поговорю, глядишь, Матвей Ильич смилуется, чек выпишет... Сашок! — крикнула Настасья Семеновна, далеко высовываясь в окно.— Сашок, подойди-ка сюда. Ступай, милый, покажи ребятам, как пройти на ток...

Маленький Сашок в большой отцовской фуражке, на которой еще виднелся след красноармейской звездочки, и в одних трусах на голом, загорелом до синеватой черноты теле подошел к окну.

Ему было холодно в одних трусах и фуражке. Из носа его свисала большая прозрачная капля, он то и дело вздрагивал и проводил под носом загорелой ладошкой.

— Ты что, замерз? — спросила Настасья Семеновна. — Пошел бы рубаху надел.

— Не, я купалси, — пояснил Сашок и, шмыгнув носом, подобрал каплю. — Кого на ток-то вести?..

На току стоял непрерывный смешанный гул и грохот. В стороне синим дымом попыхивал трактор. То и дело подкатывали трехтонки. Двое запыленных мужчин грузили на них мешки с зерном.

Посередине очищенного от дерна и утоптанного поля рядом с высокими, как дом, ершистыми скирдами стояла большая машина. Это и была «сложка», как называла ее Настасья Семеновна, что означало, как узнал Олег, сложная молотилка.

На ней, на высоком мостике, виднелась закутанная фигура, которая, как автомат, поворачивалась то в одну, то в другую сторону. С соседней скирды к этой фигуре летели снопы. Фигура ловила их, что-то делала и поворачивалась, чтобы поймать следующий сноп.

С другой стороны машины из широкого отверстия, полого наклоненного к земле, вываливалась спутанная солома, сладко пахнущая полем. Две женщины непрерывно отгребали солому в сторону, но рыхлая куча тотчас вырастала перед ними заново.

Где-то сбоку воздушный напор выбивал мякину, мелкие примеси и колосья, их тоже отгребали в сторону. А прямо перед Олегом непрерывной струей лилось в подставляемые мешки зерно. Мешки ставили на большие весы, а затем грузили на автомашину.

В первый момент Олегу показалось, что здесь можно задохнуться от пыли, что люди никак не поспевают за машиной: не успевают отгребать солому, не успевают грузить зерно в мешки, не успевают отвозить его на машинах. Большим золотистым ворохом лежало оно здесь же, прямо у ног людей.

Сашок подошел к человеку, стоявшему у весов, и, ткнув в сторону Олега маленьким грязным пальцем, громко пояснил:

— Папаня, погляди-ко, председатель послала на подмогу.

— Из техникума, что ли? — спросил человек и живо оглянулся на Олега. Он был весь седой от пыли, летевшей к нему от машины. Выгоревшая, когда-то голубая майка и порванные военные галифе составляли весь его костюм. Голову его прикрывала большая соломенная шляпа.

— Нет, не знаю, отколь приехали, только председатель к тебе послала, — пояснил Сашок и провел рукой под носом.

— А ты что все голый бегаешь? — вдруг заметил отец. — Где мать?

— Мать на ферме. Она мне в трусиках велела, только, говорит, не купайси.

— А ты не купался? — спросил отец, но Сашок, не ответив, побежал к селу. Голые загорелые ноги его так и мелькали.

Человек в галифе оказался бригадиром. Он больше ни о чем не стал расспрашивать, глянул на ухмылявшегося Юрку, на посматривающего по сторонам Олега.

— Ну, лады. Кто у вас попроворнее? Полезай вон к Татьяне снопы принимать, а то она у нас совсем замоталась.

И он указал на фигуру на мостике.

Юрка не шелохнулся. Тогда Олег, сбросив с себя драную куртку и фуражку, быстро направился к мостику.

— На вот, очки надень! — крикнул ему вслед бригадир и протянул Олегу очки, какие носят обычно автомобилисты.

Олег не без тайного удовольствия натянул их себе на лоб и взобрался на мостик.

Здесь гул машины поглощал все другие звуки. Фигура на мостике повернулась к Олегу, не переставая двигать руками. Это была девушка невысокого роста и, должно быть, совсем молоденькая. Лица ее Олег разглядеть не мог, все оно было закутано платком. В оставшуюся небольшую щель светились веселые светло-карие глаза с запыленными, почти белыми ресницами.

Она что-то крикнула Олегу. Сзади тяжело и мягко стукнуло его по спине. Олег повернулся и успел подхватить уже падавший вниз большой и тяжелый сноп.

— Давай! — крикнула девушка, но что давать, Олег все еще не понимал.

Он стоял, обняв тяжелый колючий сноп, и смотрел на девушку. Она решительно отодвинула Олега, подхватила на лету новый сноп, ловко повернула его, разрезала или развязала, и сноп из-под ее рук поехал куда-то вниз, захватываемый транспортером, и сразу же исчез под большим барабаном. Олег сначала загляделся на ровный золотистый поток, потом опомнился и с размаху сунул поближе к барабану свой сноп. Потом вспомнил, что сноп не развязан, испугался и принялся теребить его. Но уже мощные зубья захватили колосья и рванули их из рук.

— Руки! Осторожнее! — услышал Олег, и девушка дернула его за рукав. — Ровнее клади, колосом сюда, а в барабан они сами уедут!

— Ничего! — ответил Олег, снова на лету подхватил сноп, ловко развязал его и раскинул на планках транспортера.

Ровный слой тяжелых колосьев двинулся внутрь машины, чтобы через несколько минут оказаться выброшенным взлохмаченным пучком поломанной соломы, горстью половы и увесистой струйкой золотого зерна. Оно, должно быть, еще хранило в себе и солнечное тепло, и дождевую влагу, и все силы земли. Все это теперь отдавало оно человеку...

Олег вертелся как заведенный. Он хватал сноп, разравнивал его на транспортере и снова поворачивался, чтобы поймать летящий на него сноп. Он иногда перехватывал его даже у Тани. Девушка могла теперь немного отдохнуть, но она не уступала своей очереди Олегу.

— Гляди, замотаем!— вдруг озорно крикнула она кому-то. В ответ на мостик прилетело сразу два снопа, и голос, в котором ясно слышались напряжение и усталость, ответил:

— Меня не сразу замотать можно! Сама держись, завалю!

Олег никого не мог разглядеть за летящими к нему снопами, которые надо было непрерывно ловить и развязывать.

Скоро Олег почувствовал, что устал. Но он не мог остановиться, отдохнуть или даже отдышаться.

Снопы летели. Грохот бил в уши, мелькали перед глазами колосья и Танины руки, пыль забиралась в нос, мелкие соломинки, как слепни, кусали пыльное и потное тело.

Порой он чувствовал такую слабость, что опасался, как бы следующий сноп не сбил его с ног. Но, пересиливая усталость, он все же ловил его и одним ловким, как ему казалось, движением заставлял его распластываться по транспортеру.

Скоро снопы перестали летать, и теперь приходилось снимать их с вил, поднимаемых снизу. Огромная скирда исчезла, и на ее месте стоял и размахивал вилами высокий парень в красной майке-безрукавке и маленькой кепке с пуговкой на крупной взлохмаченной голове.

Потом чей-то голос протянул над полем на высокой ноте:

— А-а-а!

И неожиданно для Олеговых ушей, для глаз и для рук машина смолкла. Наступила такая необыкновенная тишина, что у Олега зачесалось в ушах.

— Шабаш!—сказала Таня.

Только теперь заметил Олег, что солнце почти село и над полем недвижно застыло золотистое пыльное облако.

— Заморился? — спросила Таня, медленным усталым движением разматывая пропыленный платок и открывая круглое, раскрасневшееся, совсем молодое лицо.

— Не очень, — ответил Олег, чувствуя, что не может двинуться с места.

— Ну да, «не очень»! — засмеялась Таня, показывая крупные, редко посаженные зубы. — А сам под конец совал руками не знай куда! Ты из техникума?

Олег промолчал, сожалея, что не может ответить Тане утвердительно, и не желая больше врать про бабушку. Но Таня не очень интересовалась его историей.

— Прошлый раз у нас ребята из техникума были, строители. Вот смехота! Ко мне одного поставили. Красивый такой, кудрявый. Ваней звать. А он десяток снопов покидал, его тошнить начало. «Не могу, говорит, голова закружилась». А еще парень! Поставь его на место Володьки вилами помахать, а? У нас девчата даже частушку про него сложили.

высоким, с повизгиванием голосом пропела Таня и расхохоталась, закидывая голову назад. Потом замолчала и оглядела Олега. Наверно, что-то в Олеге ей понравилось.

Она серьезно добавила:

— А ты молодец. Я попрошу, чтобы тебя завтра опять со мной поставили.

«Ну, завтра уж я не выдержу!» — подумал Олег, спускаясь с мостика и с ужасом чувствуя, что колени его подкашиваются.

Таня, намолчавшись на своем мостике, болтала без передышки. Она подождала, пока Олег спустится, и продолжала, перескакивая с одного предмета на другой:

— А вообще-то у нас безобразие, это верно. Тракторный привод есть, а механизацию подачи снопов и отвода соломы оборудовать не удосужились, механизаторы!.. Пустяковое устройство, а сколько рабочих рук высвободит!..

Кругом на траве, на соломе или прямо на земле сидели и лежали колхозники. По-видимому, несколько минут всем хотелось отдохнуть в тишине и неподвижности. Только бригадир все еще топтался у весов, делая какие-то пометки, а две женщины укрывали зерно большими кусками зеленоватого брезента.

Олег с наслаждением растянулся на траве и закрыл глаза. И тотчас перед ним замелькали Танины руки, полетели снопы и побежал непрерывный поток колосьев. Олег вздрогнул, открыл глаза и поискал Таню. Она сидела на соломе рядом с лохматым парнем в красной майке и ласково смотрела на него снизу вверх. Олег вздохнул и вспомнил про Юрку. Где он? Его не было видно на току. Но думать о Юрке не хотелось. Олег снова лег и, вдыхая запах сухой полыни, думал о том, что сегодня первый раз в жизни он своими руками по-настоящему поработал, участвовал в создании такого простого продукта, как хлеб. Хорошо, что он не поддался слабости и что про него насмешница Таня не сочинит обидную частушку. Потом Олег стал думать: вот если бы он сумел наладить эту самую механизацию, про которую упомянула Таня! Надо посоветоваться с Юркой.

Но Юрка пришел только к ночи, тоже радостный и довольный. Ночевать ребятам предложили в клубе, где были рядами расставлены застланные пестрыми одеялами кровати.

— Для помощников оборудовали наши девчата, — пояснила Таня. — А то приезжают, а ночевать негде. Потанцевать теперь и на улице можно.

«Неужели она еще танцевать собирается?!» — ужаснулся Олег про себя.

Как ни интересно было Олегу послушать, где побывал Юрка, он так ничего и не услышал. Только голова его коснулась подушки в смешной наволочке с розовыми большими цветами, как он заснул и спал без сновидений тем сном, которым спят здоровые, но усталые люди.

 

В пути

Через два дня председатель колхоза вызвала ребят к себе.

— Ну как, больше невтерпеж нашей жизни? — посмеиваясь, спросила она.

Олег только собрался ей возразить. Ведь и второй день он провел на сложке — не отказался. Но его опередил Юрка:

— Да, уж нам пора, Настасья Семеновна. Вы уж нас отпустите к бабушке... А то ведь и школа, знаете ли, занятия пропускаем...

— Да, да, конечно. Ведь я знаю. Сегодня на Степновку уходит наша машина. Я приказала там шоферу вас подвезти.

Олег испуганно глянул на Юрку. Вот теперь выяснится вся их выдумка с бабушкой. Позор! Но председатель помолчала и прибавила:

— Ну, хоть до самой Степновки он вас не довезет. Ему надо на Ровное, но я просила шофера подбросить вас поближе. Идите, получайте деньги на дорогу, вы их заработали, а подорожников кое-каких тут вам женщины принесли... — Она кивнула в сторону окна. — Мне говорили, что поработали вы неплохо, особенно на сложке помогли, спасибо вам.

— И вам спасибо, — весело отозвался Юрка, подмигивая Олегу и собирая сложенную на окне снедь в небольшую плетеную корзинку. — Гляди-ка, пироги... Интересно, с чем? У, с морковью... Не люблю пирогов с морковью... Яички, это хорошо. Ну-ка, повертим... Ага. Вкрутую. Как раз то, что надо. Помидоры тоже кстати. А это что? Курица! Какая маленькая, наверно цыпленок. Уф, хорошо пахнет!..

Олег хмуро отвернулся. Ему было тоскливо и неприятно. Юрка продолжал оживленно болтать и скоро скрылся в соседней комнате. Но голос его все еще был слышен:

— Сколько? Сорок? Десяточку не дотянули?.. А вы знаете, что я вам в клубе часы отрегулировал?.. Ну, да ваше дело такое, бухгалтерское... Знаю, знаю. Где прикажете расписаться?

— Вот братья вы, — услышал Олег тихий голос Настасьи Семеновны, — а не похожи. Бывает же так. В одной семье, от одной матери, а дети совсем разные. Даже удивительно...

Олег искоса посмотрел на председателя колхоза. Ему очень хотелось отказаться сейчас от родства со Студенцовым. Но это было бы не по-товарищески. К тому же лицо Настасьи Семеновны светилось таким доверчивым, простодушным удивлением, что Олегу стало ясно, что признаться во всей лжи невозможно, да и не к чему. Он только опустил голову и постарался больше не смотреть в эти задумчивые светло-серые глаза.

— Вот и мои двое — тоже разные, — тихо журчал голос Настасьи Семеновны. — Старшая, Ольга, — та спокойная, степенная. Доктором, говорит, буду... А Татьяна — огонь! С тобой на сложке работала, видел? Никуда, говорит, не поеду, в колхозе останусь. Надо, говорит, кому-нибудь колхозниками быть?

Женщина засмеялась, тихо и ласково. Олег подумал, что, должно быть, все симпатии матери на стороне младшей — Татьяны. Он живо припомнил и быстрые Танины руки, и карие глаза с озорным огоньком где-то в глубине их, и толковые рассуждения о механизации, и частушку, и всю неумолкающую музыку работы слаженного, дружного коллектива. Он согласился:

— По-моему, тоже. Всякая работа может быть интересной. Только полюбить ее надо.

— Это верно, — оживилась Настасья Семеновна. — Ну, прощай, будь здоров. Вон машина подходит.

Олег выглянул в окно и увидел Юрку, уже сидящего в кузове и размахивающего оттуда кепкой. С чувством неловкости, какое всегда возникает, когда прощаешься со случайными знакомыми, но симпатичными людьми, когда хочешь сказать хорошие слова и не находишь их, Олег посмотрел на председателя и переступил с ноги на ногу.

— До свиданья, — сказал он, не зная, следует ли ему протянуть ей руку или лучше подождать.

Но Настасья Семеновна вдруг вышла из-за стола и обняла его. крепко обхватив сильными мягкими руками.

— Ах ты, сиротинушка! — вдруг по-бабьи всхлипнула она, прижимая лицо Олега к своей синей вязаной кофте. — Что-то из тебя выйдет-получится! Хоть бы добрый работник! Хоть бы не заплутался, не запутался! И так война оставила нам беды да горюшка!..

Она выпустила Олега из рук и, отвернувшись, вытерла глаза концами своего клетчатого платка.

Олег вышел из правления с тем же чувством неловкости и смутного еще понимания чего-то важного, что вот-вот должно открыться ему во всей своей силе и полноте.

Но как только машина тронулась и душистый ветер ударил в лицо, засвистел в ушах, а село стало удаляться, Олег почувствовал облегчение и даже радость.

Юрка болтал не смолкая. Он рассказывал что-то о колхозной конюшне, о часах и какой-то девушке Анюте, с которой пил чай без сахара. Юрка несколько раз повторил, дергая Олега за рукав:

— Понимаешь, чай без сахара! Вот потеха! У них, говорит, сахару не завезли. А меду, говорит, нынче нет.

Олег не слушал его — дался ему этот сахар! Он смотрел, как мимо проносились поля с маленькими, как игрушечными, тракторами на горизонте.

Машину встряхивало, бросало. Приходилось то и дело судорожно хвататься за борта. Но на душе становилось еще веселее и бесшабашнее.

— Эх ты, поехали! — крикнул Олег и запел.

Но тут машина резко затормозила, и ребята повалились один на другого. Дверца кабины раскрылась, и шофер заглянул к ним в кузов:

— Эй, братва, вам куда надо-то, я забыл.

— В Степновку, — безошибочно повторил Юрка, но тут же предложил: — А впрочем, вы могли бы ехать по своему маршруту.

— Да ведь мне в Ровное надо! — сокрушенно покачал головой шофер.

— Вот и не задерживайтесь из-за нас, и не жгите бензин. Мы на попутных оттуда сами доберемся.

Не успел Олег удивиться необычайной заботливости Юрки о колхозном бензине и не успел шофер кивнуть головой и скрыться в кабине, как Юрка пригнулся к Олегу и зашептал:

— Степновка-то, я узнавал, совсем в стороне от Волги. Это нам не по пути. Пусть везет нас в Ровное. Деньги есть. Мы теперь, как баре, на пароходе поедем!..

Но шофер добросовестно остановился на одном из перекрестков, далеко не доезжая Ровного.

— Здесь попутных вам больше будет на Степновку, — сказал он, закуривая и добродушно поглядывая на ребят из-под вымазанной мазутом плоской, как блин, кепки. — Что вам в Ровное тащиться? Ровное — эвон где, у самой Волги. А вам в Степновку надо...

Возразить было нечего. Ребята выгрузили свою корзинку со снедью и выпрыгнули сами.

Но как только колхозная полуторка исчезла из глаз и пыль от машины начала садиться, бархатистым слоем покрывая свежие рубчатые следы колес, ребята подхватили корзину и дружно затопали по мягкой от пыли дороге. Они шли на Ровное. Они опять шли к Волге.

 

Как надо жить?

Город надвинулся из тумана громадами заводских труб, металлическим плетением подъемных кранов, беспорядочной сутолокой катеров, пароходов и барж у бесчисленных пристаней. Сколько Олег ни всматривался, он не мог с парохода разглядеть домов. Но можно было догадаться, что город большой и сильно вытянут вдоль Волги.

Несмотря на ранний час, на пристани царила суета и людские голоса звонко разносились над рекой, над которой еще летели разорванные облака тумана.

И здесь грузчики с напряженными лицами почти бегом тащили огромные мешки, корзины и ящики. Люди кричали, будто глухие. В толпе металась женщина, разыскивая пропавшего Ваню. Голос ее, высокий и звонкий, врезался в глухой гул человеческого гомона.

— Ва-аня! Ванюшка-аа! Ах ты господи-и! — вопила она.

В другой стороне чей-то плачущий голос певуче вопрошал:

— А «Чкалов»-то, «Чкалов» куда идет, вверх?

И низкий мужской отвечал неторопливо и веско:

— А куды ж ему идтить? Неужто вниз?

— А вниз-то, вниз который пойдет? — не унимался взволнованный голос.

— «Тургенев» вниз пойдет. Вон там грузится, видишь?

И на минуту все голоса покрывал густой бас пароходного гудка.

Ребята молча протискивались сквозь толпу и наконец выбрались на широкую, нарядную набережную.

— У нас не такая набережная, здесь лучше, — сказал Юрка.

— А вот будет у нас порт, и набережная будет другая,— ревниво возразил Олег.

Улицы еще были пустынны. На поздних цветах и траве газонов сизым налетом лежала холодная роса, похожая на изморось. Настроение было неважное. Поездка на пароходе вышла значительно хуже, чем предполагалось. К тому же на пароходе они не на шутку поссорились, и Олег не спал почти всю ночь. Теперь хоть они и разговаривали как ни в чем не бывало, но прежняя близость не восстанавливалась.

Прямо от пристани широкий проспект с бульваром посередине устремлялся куда-то к центру города, где в бледном утреннем небе смутно рисовались контуры новых высоких домов. Юрка с интересом поглядывал вокруг. И все время как-то сторонился Олега.

— Куда ты все убегаешь? — не выдержал наконец Олег.

— Знаешь что? — Юрка остановился и поскреб голову под кепкой. — В городе нам лучше вместе не показываться.

— Это почему же? — удивился Олег.

— Да ты погляди на себя. Ты же чучело. Забыл? В колхозе это сыграло положительную роль, а для городского жителя не подходит.

Олег и сам чувствовал себя в городе не очень ловко, но расстаться с живописными обносками, которые столько раз согревали его в холодные осенние ночи и, кто знает, сколько раз еще пригодятся, он не согласился бы. Он стоял в нерешительности и ждал, что именно придумает изворотливый Юркин ум.

— Давай так: ты посиди где-нибудь, а я пойду на базар, куплю поесть, а потом разузнаю, что и как.

Олег с неудовольствием подумал, что опять ему предлагается какая-то пассивная, подчиненная роль. Но сам он ничего лучшего не мог предложить. Поэтому он только повел рукой вокруг и заметил недовольным тоном:

— Где ж тут посидишь? Иди сам посиди.

Юрка оглядел неуютные, смоченные росой скамейки бульвара и согласился:

— Н-да, действительно. Но для базара ты слишком уж заметная фигура... Вот что: давай на вокзал. Там и не холодно, и публика разная может быть. А я как приду — тебе свистну.

Олег почувствовал в голове непреодолимую тяжесть. Спорить ему не хотелось.

— Ладно, — безразлично согласился он, — пошли.

Узнав, как пройти к вокзалу, они ускорили шаг.

В большом, почти пустом зале они выбрали в уголке широкую скамейку с крупными вырезанными на спинке буквами «МПС» и уселись.

— Сейчас слишком рано еще, можно и мне посидеть, — решил Юрка.

Но через некоторое время беспокойно завозился, заерзал и вскочил.

— Ну ладно, ты сиди, а я, пожалуй, пойду. Только смотри, здесь меня жди. Я скоро!

Юрка ушел, а Олег принялся наблюдать жизнь медленно просыпающегося вокзала. Вот прошла уборщица с ведром и щеткой в руках. Побрякивая металлическим сундучком, пробежал вымазанный в угле и мазуте человек. Потом прошла полная женщина в черной шинели с блестящими пуговицами. Она на ходу прилаживала себе на рукав красную повязку. Олег заскучал. Устроившись поудобнее в своем углу, неожиданно для себя задремал...

Проснулся оттого, что кто-то трогал его за плечо, легонько встряхивая. Перед ним стояла женщина в черной шинели:

— Мальчик, ты куда едешь, не проспал поезда?

Олег вздрогнул, широко раскрыл глаза и, плохо понимая, где он и что с ним происходит, вскочил на ноги.

Большие вокзальные часы показывали десять. Прошло четыре часа с тех пор, как ушел Юрка. Где же он?

Ничего не ответив женщине, Олег заметался по вокзалу, заглядывая в углы и пугая пассажиров своим странным видом. Юрки нигде не было. Тогда Олег бросился на улицу.

Солнце стояло высоко и заметно пригревало землю. Привокзальные улицы, маленький садик с гипсовыми фигурками прыгающих детей заполнились народом. Люди спешили по своим делам, и никто не обращал на Олега ни малейшего внимания. Юрки не было видно и здесь. Что могло с ним случиться? Может быть, он забыл, что Олег остался на вокзале, и пошел на пристань? Может быть, он еще на рынке? Потерял деньги и теперь не знает, как быть? Но где его искать? И что делать в чужом городе без копейки денег, в пугающей прохожих одежде, снятой с огородного чучела?

Несколько раз прошелся он по проспекту, соединяющему вокзал с пристанью. Бульвары были по-летнему нарядны и оживленны. Олег полюбовался просторной площадью, гранитными парапетами скверов и цветников. Постоял у памятника погибшим воинам. Вновь вернулся и обежал весь вокзал, с надеждой заглядывая во все углы. Он уже не обращал внимания на то, что люди при его появлении хватались за чемоданы и начинали испуганно озираться по сторонам. Он все ходил и ходил по вокзалу, пока дежурный не выгнал его опять на улицу. Но Олег не отошел от вокзала и все топтался на широкой лестнице, всматриваясь в толпу прохожих.

Только когда вокзальные часы показали три, Олег наконец понял, что Юрка не придет. Он уселся на садовой скамейке, угрюмо поглядывая на застывшие в веселых прыжках гипсовые фигурки детей. Приходили самые грустные мысли. Может быть, с товарищем что случилось? Надо поспрашивать в больницах. Зайти в милицию невозможно. У Олега такой вид, что с ним в милиции и разговаривать не станут — заберут... Юрка казался теперь и лучше и приятнее. О плохих сторонах его характера думать не хотелось, и последняя ссора представлялась неправильной и ненужной.

Ссора на пароходе вспыхнула внезапно. Ребята долго стояли на палубе, любуясь берегами. Ранние сумерки неожиданно принесли туман. Волга стала таинственной и немного страшноватой. Огни бакенов исчезли. Пароход замедлил ход, шел будто ощупью, изредка останавливаясь и разрывая мутную темноту бархатистым басом гудка.

Продрогнув, ребята ушли с палубы и устроились возле машинного отделения среди мешков, ящиков и корзин. Несколько человек уже дремали здесь, пригревшись у теплой стены. Олегу спать не хотелось. Почему-то вспомнился дом, мать, которая не знает, где он сейчас, и, должно быть, волнуется, может быть, плачет. Вспомнилась школа, рассказы ребят о шлюпочном походе...

— О чем задумался, детина?

Юрка сидел рядом, прислонившись к плечу, и с легкой добродушной ухмылкой поглядывал на Олега сверху вниз. Олегу впервые захотелось поделиться с товарищем затаенными мыслями, сомнениями и огорчениями. Он заговорил сначала о доме, о матери. Вспомнил смешные и трогательные сцены домашних ссор и примирений, вслух размышлял о тех предположениях, которые строят теперь его родные, представлял себе, как бы встретили его дома, если бы он вдруг вздумал вернуться.

Юрка слушал угрюмо, но не прерывал. Казалось, он даже был заинтересован. Но когда мысли Олега перескочили на колхоз, где им удалось побывать, и Олег с удовольствием стал перебирать в памяти своих новых знакомых, Юрка заворочался и сел поудобнее.

— Ты понимаешь, — говорил Олег, — я никогда прежде не думал над этим лозунгом: «Кто не работает, тот не ест». А на самом деле он — правильный. И старик тот правильно сказал — хлебоеды. Ведь хлеб-то не все добывают, а едят его все. Да не только хлеб, я вообще говорю: каждый должен что-нибудь создавать. Не должно быть людей, которые только едят и ничего не создают, верно?..

Юрка опять заворочался и возразил:

— Что же, по-твоему, и ученых надо в плуг запрягать? А врачей и артистов куда?

— Да нет, — отбивался Олег. — Они ведь тоже создатели. Ну, как бы это сказать, культурных, что ли, научных ценностей.

— Вот то-то! — наставительно произнес Юрка. — А есть еще другие люди, которые руководят, указывают, понял?..

— Ого! Так ведь они должны еще больше знать! Быть еще лучшими специалистами. То есть не специалистами, а, так сказать, разбираться во многих вопросах!.. — Олег немного запутался и смолк.

— Это совсем не обязательно. Надо только уметь жить, — .решительно отрезал Юрка и даже рубанул воздух рукой. — Почему у Вальки Семенова у отца — машина, а у твоего отца нету? А ведь они оба бухгалтеры. Почему твоя мать работает, а моя мачеха только в парикмахерские бегает? А? Не знаешь? Ну и помалкивай. А я отлично все знаю и давно все понял. Можешь быть спокоен, я в борозде стоять не собираюсь...

Юрка, видимо, тоже увлекся и впервые стал развивать перед Олегом свои представления о жизни. Выходило у него так, что всякий человек стремится к богатству и власти. Только не всякий в этом открыто признается, а главное, не всякий умеет достигнуть того и другого. Все зависит от способностей и умения жить. Считаться надо только с теми, кто может тебе пригодиться. На остальных надо плевать с высокого дерева или просто обходить сторонкой, вот и все. Конечно, каждый действует по-своему: один стремится стать секретарем комсомольской организации, а другой пролезает в председатели колхоза...

Перед мысленным взором Олега возник образ Настасьи Семеновны. Она грустно подперла щеку рукой и задумчиво смотрела куда-то поверх Юркиной головы.

— Сволочь ты, Юрка! — вдруг крикнул Олег и толкнул приятеля кулаком в плечо.

Юрка пошатнулся, удивленно вытаращил на Олега глаза, пошлепал толстыми губами и молча отвесил Олегу такого тумака, что Олег не удержался и повалился на спящего соседа. Тот спросонья вскочил, сгреб Олега в охапку и закричал истошным голосом:

— Держи, держи! Грабют!..

— Будя орать! — спокойно отозвался из темноты басовитый голос. — Кому ты нужен? Грабют... Спи знай...

Но сонный пассажир не успокаивался и все держал Олега в охапке. Долго потом пришлось объяснять ему, что ребята подрались между собой.

— Просто возились, сначала — в шутку, — вкрадчиво объяснял ему и подошедшему матросу Юрка, — а потом разыгрались и нечаянно толкнули вас. А вы спросонок не разобрали...

Олег зло молчал, понимая, однако, что Юрка опять его выручает. Сосед успокоился, отпустил Олега и скоро снова громко с присвистом захрапел.

Мальчики по-прежнему сидели рядом. У Юрки на лице застыла презрительно-злобная гримаса. Но он молчал. Потом даже будто заснул. Олег спать не мог. Он встал, стараясь не разбудить Юрку, вышел на палубу и долго всматривался в плотную тьму тумана...

 

Кончилось одиночество

Постепенно мысли Олега изменили направление. Начала вспоминаться корзина с едой, которая была у них на пароходе, появились запоздалые сожаления о выброшенных за борт пирожках с морковью. Откуда-то к Олегу доносился настойчивый запах борща и аромат жареного с луком мяса. То и дело во рту набегала слюна, голова немного кружилась.

Плохо соображая, что делает, Олег встал и двинулся прямо на запахи. Скоро он остановился перед открытой настежь дверью. Запах шел именно отсюда. Олег поднял голову и увидел над дверью простецкую надпись: «Столовая».

Никогда прежде Олег не замечал, что у самой обыкновенной столовой могло так вкусно пахнуть и мясом, и луком, и еще чем-то таким, от чего Олег потерял всякое соображение. Он переступил порог и заглянул внутрь. За маленькими столиками сидели люди и ели. Одни ели борщ. Олег хорошо его разглядел: с ложек свисали ленточки ровно нашинкованной капусты. У других в тарелках дымилась лапша, и лапшинки были тонкими и белоснежными. Олег проглотил слюну и двинулся вперед, не выпуская из рук портьеры. Теперь ему были видны другие тарелки.

Олег разглядел на них тушеную капусту и сосиски. Невольно Олег еще шагнул вперед, но опомнился и снова спрятался за портьеру.

«Может быть, попросить хлеба? Сказать — для лошади, вон на улице стоит... Что-нибудь придумать... Да нет, стыдно. Все сразу догадаются, что это я для себя попрошайничаю».

В памяти тут же всплыл рваный рубль, прихлопнутый на столе жилистой рукой старого счетовода, и ехидный возглас: «Принимай, убогие!»

Олег выпустил из рук портьеру и, резко повернувшись, шагнул к двери.

— Эй, парень, ты куда? Иди к нам, чего я тебе скажу! — услыхал Олег и невольно оглянулся, ясно сознавая, что зовут, конечно, не его.

Но он ошибся. Звали именно его. И звал какой-то незнакомый парень в линялой гимнастерке, заправленной в простые полосатые брюки, в круглых роговых очках на толстом, как картофелина, носу.

Он кивал Олегу головой, манил его рукой, подзывая к своему столу.

Олег нерешительно шагнул вперед.

— Да ты не бойся, иди. Не видишь разве, у нас тут все свои! — И парень повел рукой, широким жестом охватывая почти все столики сразу.

Только теперь Олег заметил, что абсолютное большинство посетителей столовой — молодежь не старше двадцати пяти лет. Явно все были друг с другом знакомы и даже чем-то похожи один на другого: все загорелые, веселые, в пропыленных и выгоревших костюмах, они с аппетитом поглощали все, что приносили им официантки.

— Есть хочешь? — прямо спросил Олега тот, кто позвал его, и сам себе ответил: —Хочешь, ясно. Ну-ка, подсаживайся к нашему столу. Только хламиду свою сбрось вон хоть на пол, а то больно вид у нее неаппетитный. А вон там есть свободный стул. Волоки его сюда, живо!

Все это говорилось с той дружеской простотой и веселой бесцеремонностью, которая сразу же располагает к полному доверию.

Олег послушно сбросил на пол свою «хламиду» и, подтащив стул, присел рядом с парнем, искоса рассматривая его и гадая про себя: «Кто такой?»

Парню можно было дать и восемнадцать лет и двадцать пять. Все зависело от выражения его лица, то серьезного и сосредоточенного, то добродушно-веселого.

— Сидишь? Так, — сказал он. — Сейчас мы будем питаться. — И тут же закричал на всю столовую: — Эй, братва, у кого лишний талончик на обед завалялся, одолжите!

«Что за талончик такой?» — удивился Олег. Он предполагал, что парень просто поделит с ним свою порцию.

Со всех столиков теперь головы поворачивались в их сторону. Буфетчица за стойкой строго покачала головой и что-то сказала. Ее слова потонули, захлестнутые волной добродушных острот, полетевших в просителя:

— Что, Антонов, не наелся?

— Тут тебе не сайгак, зажаренный на костре, тут норма, порция!

Девичий голос произнес, захлебываясь смехом:

— Дайте мальчику Антоше талончик, а то он похудеть может!

— Берегитесь, волгоградцы! Геологи с практики возвращаются. Опустошат все столовые, чайные и закусочные и прочие учреждения нарпита!..

Но талончик все же у кого-то нашелся, и Антонов принялся упрашивать официантку подать еще обед вне всякой очереди.

— Понимаете, Анечка, — втолковывал он, пряча под очками лукавую улыбку, — у нас один товарищ отстал от экспедиции. Мы думали — совсем пропал человек, а он, глядите, нашелся. Вот он. Видите, в каком состоянии? Есть у вас сердце, дорогая Анечка? Вижу, что есть. Накормить надо в первую очередь.

Официантка сдвинула белесые брови, стремясь сохранить если не строгий, то хотя бы серьезный вид, тараторила забавной южной скороговоркой:

— Во-первых, я не Анечка, во-вторых, оставьте мое сердце в покое, а в-третьих — другие столы кричать будут...

Но талончик все же взяла и очень скоро принесла Олегу полную тарелку борща, добавила и хлеба.

Олег сначала не стыдился своего волчьего аппетита, и только наслаждался, глотая, почти не прожевывая, большие куски хлеба и прихлебывая густой ароматный борщ. Но, когда и его тарелка, и тарелка с хлебом оказались почти пустыми, он спохватился и смущенно оглянулся на сидящих за столом людей. Но никто на него не смотрел. Он уловил только чуть презрительный взгляд высокого белокурого парня с соседнего стола.

Антонов чертил какие-то узоры на скатерти и, оказывается, рассказывал Олегу о себе:

— Понимаешь, геологическая практика — это все равно что настоящая работа геологов. На буровых работали, как настоящие буровики. И в разведке приходится участвовать, понимаешь? Не шуточное, брат, дело. А руководитель у нас великолепный! Вот постой, я еще вас познакомлю. Он ребят любит, то есть, я говорю, молодежь вообще...

Посмотрев на единственный оставшийся на тарелке тонкий кусочек хлеба, Антонов, не меняя тона, негромко сказал, не спрашивая, а, скорее, утверждая:

— Так ты, значит, в бегах? Куда же теперь, на север или на юг? Конечно, на юг, куда же еще!

Олег поперхнулся последней ложкой борща, закашлялся. Антонов потрогал очки и, задумчиво глядя на Олега, продолжал:

— Я, брат, тоже бегал из дому. Два раза. Только больше все за Волгу подавался. Шалаш там был у меня, запасы. Однажды прихожу — котелок с горячим супом стоит. Съел суп, а потом подумал: откуда? Оказывается, мать меня выследила. Решила пополнять запасы горячим, чтобы язвы желудка сын не нажил. Вот как, понимаешь?

Олег про себя усмехнулся, вспоминая, как они с Юркой находили «самостоятельные средства к существованию». Самостоятельность получалась главным образом за счет других. Вот разве на молотилке он все же подработал сам, это верно.

За вторым Антонов продолжал осторожно расспрашивать Олега, и снова его простота, его ласковая бесцеремонность, как бы ставившая обоих на равную ногу, расположила Олега к откровенности. Он начал рассказывать. Антонов не прерывал его и только изредка вставлял замечания, которые еще больше подстегивали Олега: «Здорово!», «Э, да мы с тобой земляки!», «Так, значит, и топали, все по левому?!», «А маршрутную карту составить не догадались? Эх, жаль!»

— Куда же теперь? — спросил Антонов, когда Олег кончил и обед, и рассказ и теперь запивал все вторым стаканом компота.

— Товарища поискать надо. А потом решим.

— Ты что-то мало мне про своего приятеля рассказал. Расскажи-ка, что это за человек?

Олег охотно добавил несколько подробностей о сообразительности и изворотливости Юркиного ума, о том, что техническая смекалка у него — позавидуешь, и кое-что еще. Не рассказал Олег Антонову только о своих сомнениях, о ссоре с Юркой на пароходе. Теперь, когда Юрка исчез, не хотелось говорить о нем плохо. Какой смысл осуждать товарища, когда он пропал и, может быть, даже погиб?

— А не бросил ли тебя твой приятель? — неожиданно высказал предположение Антонов. Он задумчиво почесывал переносицу под очками, и этот жест вдруг напомнил Олегу Василия. Неуловимое сходство было у Антонова с Кузьминым и в медлительности движений, и в этой располагающей к себе простоте, и в твердой уверенности в своей правоте.

— Ну что вы? — заторопился Олег. — Этого Юрка не сделает. Что-что, а товарищ он неплохой. Боюсь, не случилось ли чего...

— Это мы выясним сегодня же, — пообещал Антонов. — А ты знаешь что: пошли к нам ночевать в общежитие! А завтра видно будет. Может, Юрка твой найдется, а может, с нами домой поедешь, а? Я тебя с нашим руководителем познакомлю. Он как раз завтра приезжает.

Тоскливое одиночество, которое испытал Олег сегодня утром в толпе незнакомых и даже враждебных ему людей, живо вспомнилось ему. Он принял предложение Антонова, оговорившись, на всякий случай, что уйдет, если ему понадобится.

— А то как же, — согласился Антонов. — Небось ты человек самостоятельный. Не за ручку же мне тебя водить...

Студенческое общежитие чем-то напоминало Олегу колхозный клуб, оборудованный девчатами для «помощников».

Так же тесно в ряд стояли кровати, но здесь одеяла были одинаковые, а наволочки не цветные, а просто белые.

— Привел все-таки? — встретил Антонова недоброжелательный возглас высокого блондина, который еще в столовой смотрел на Олега косо. — Где ж ты его положишь?

— Вместе ляжем, — просто ответил Антонов. Он, казалось, не замечал недоброжелательства высокого.

Блондин, как лошадь гривой, тряхнул длинными волосами и заговорил громче:

— Ты соображаешь? Вшей нахватать хочешь?

— Не твоя печаль, — буркнул Антонов, вдруг поскучнев лицом и принимаясь тереть под очками переносицу.

— Нет, уважаемый филантроп, моя! Я протестую как твой ближайший сосед по койке. Ты погляди-ка на своего протеже. Комментарии, как говорится, совершенно излишни!

Олег съежился и постарался быть как можно менее заметным. Ему теперь ужасно не хотелось покидать эту чудом встреченную веселую компанию практикантов-геологов. А этому «рыжему черту», как он про себя уже назвал высокого блондина, он мысленно желал подавиться и своей койкой, и своей чистой рубахой, и чем только возможно.

Антонов, не отвечая блондину, достал рюкзак и, покопавшись, выбросил на постель синие трусики, старую, полинявшую майку и полотенце. Затем он молча присоединил ко всему этому кусок мыла, истертый кусок мочалки и так же молча сунул все в руки Олега. Взял его за плечо и вывел в коридор. Только там он нагнулся к Олегу и, подмигнув ему, вполголоса произнес:

— Душевая в конце коридора направо. Как помоешься, свое барахло не надевай. Беги прямо в трусиках, все равно спать. А свое все в душевой оставь. Я попрошу нашу уборщицу постирать. Ладно?

— Ладно, — едва сдерживая радость, ответил Олег и помчался в душевую.

 

Нелегкие разговоры

Утром Олег сквозь сон слышал, как Антонов поднялся, одеваясь, вполголоса переговаривался с соседом и наконец ушел.

Когда Олег проснулся, в общежитии никого не было. На тумбочке возле кровати лежали пара яиц, огурцы, хлеб. Поодаль виднелась прижатая огурцом записка:

«Я ушел по делу. Жди меня дома. К обеду зайду. Антонов».

Олег поискал глазами свою одежду. Ее нигде не было. Вскочив с постели, он побежал в душевую. Снова принял теплый, ласковый душ. Но одежды не было и здесь. Олег возвратился в комнату и, усевшись на постели, задумался.

Даже на улицу теперь не выйдешь! Куда сунешься в одних трусах?

В комнату неслышно вошла уборщица и молча принялась мыть пол. Она с трудом ворочала тяжелые тумбочки и кровати.

Олег решил помочь женщине.

— Давайте я буду передвигать, а вы только мойте, — предложил он.

Уборщица отжала тряпку и, отведя локтем спустившуюся на лицо прядь волос, посмотрела на Олега без улыбки. Это была пожилая женщина. Волосы ее были почти совсем седые, лицо в частой сетке морщин.

— Ну что ж! Помоги, коли охота есть!

Олег начал так решительно сдвигать кровати, что женщина остановила его:

— Потише, сынок, пол поцарапаешь!

Некоторое время они работали молча. Потом уборщица спросила:

— Твои, что ли, рубаху да штаны мне вчера постирать дали?

— Мои! — обрадовался Олег. — А где они?

— Сохнут. К обеду выглажу... Где ты так завозился? Рубаха как земля. Тоже, что ли, нефть искал?

— Да-а... Нет. — Олег густо покраснел и тряхнул головой. Врать больше было нестерпимо. — Нет, я сам...

После разговора с Антоновым рассказывать о себе было легче, и он коротко поведал старой женщине о своих блужданиях.

— Да батюшки! — воскликнула женщина, когда он кончил.— А как же мать, мать-то как тебя отпустила?!

— Она ничего не знала, — признался Олег. — И сейчас еще не знает.

Уборщица села на койку и, опустив тяжелые руки, глядела на Олега и явно не видела его. Потом негромко и певуче заговорила:

— Ох, не жалеете вы сердца материнского, обормоты! Утонул, поди, думает, пропал сынок. Ума, верно, бедная, решилась!.. Разрывается, поди, сердечко на мелкие части!..— И вдруг схватила тряпку и замахнулась на Олега: — Уйди, чертенок, от греха!

Переход был так внезапен, что Олег и правда отскочил в сторону, опасаясь, что грязная тряпка угодит ему прямо в лицо. Но уборщица нагнулась и принялась ожесточенно тереть уже чистую половицу.

Олег попытался продолжать передвигать тумбочки, но женщина сердито двинула ведро и прикрикнула:

— Уходи с глаз долой, сама домою!..

Уходить было некуда. Олег пробрался к своей кровати, присел. Уборщица скоро вышла, все так же сердито погромыхивая ведром.

Олег пожалел, что был откровенен с этой грубой женщиной.

Он прилег на подушку и подумал, что с него довольно и больше ни с кем он разговаривать не станет. Надо разыскать Юрку и поворачивать домой. Хватит глупостей...

Громкий голос в коридоре заставил его поднять голову. Голос был удивительно знакомый.

— Который тут наш приемыш? Этот? — спрашивал голос.

Олег вскочил.

— Постой, постой, брат, да мы с тобой вроде как бы знакомы! Олег? Павлов? Это ты, оказывается, путешествуешь! Глядите-ка, Миклухо-Маклай, Робинзон, Пржевальский! А?

Высокий загорелый человек в клетчатой ковбойке и простых брюках, заправленных в брезентовые сапоги, хлопал Олега по плечу, вертел его в разные стороны и никак не давал себя разглядеть. Наконец это Олегу удалось, и он замер на месте. Перед ним стоял не кто иной, как отец Василия Кузьмина — Викентий Вячеславич. Он весело улыбался и с интересом разглядывал Олега. Потом подвинул табурет, уселся, расставив ноги, и, притянув к себе Олега, сжал его плечи сильными загорелыми руками.

— Ну, — спросил он, — давно в бегах? Один?

«Ну вот! Опять все сначала», — подумал Олег и молча переступил с ноги на ногу.

— Отлично. — Викентий Вячеславич не стал настаивать.— Вижу, что не один. Но за товарища говорить не хочешь. Ладно. Почему голый? Ага, костюм в стирке? Давно из дому? Недели две будет?

Олег усмехнулся, дивясь про себя догадливости геолога.

— Может, и Васька мой с вами? А? Ты уж признавайся. Ах, да! Вы теперь не дружите с ним! А жаль, брат, очень жаль... То есть не то жаль, что Васьки с вами нет, а то жаль, что не дружите больше...

Он опустил руки и стал шарить по карманам, разыскивая папиросы. Закурив и выпустив струйку синеватого дыма, Викентий Вячеславич продолжал:

— А Василий тебя любил, это я могу сказать тебе определенно. Плохо ему без твоей дружбы. Что же ты товарища в трудную минуту не поддержал?

— Поссорились мы, — хмуро признался Олег и поспешил пояснить: — Только я не знал, что у него... что у вас дома что-нибудь...

— Да, брат, дома у нас беда... Василий тебе ничего не рассказывал?

— Нет, никогда.

— И о матери своей никогда ничего не говорил?

— Нет.

— Да. Вот то-то! Мальчишество, гордость или боязнь тут — не пойму я что. А ведь ты знаешь Полину Кузьминичну?

— Знаю, как же! — поспешил заверить Олег.

Викентий Вячеславич затянулся дымом и задумчиво посмотрел на разбитое блюдечко на подоконнике. Потом примерился и стряхнул в блюдечко пепел.

— Садись-ка, Олег. Я тебе сам расскажу о нашей семье.

Олег опустился на кровать, а Викентий Вячеславич еще некоторое время молча курил. Потом начал:

— Ты, брат, войны не помнишь. Сам ничегошеньки не видел, и родители твои охраняли тебя от многих бед, которых и после войны было вот как достаточно. А мне не пришлось своих поберечь. В разъездах, в экспедициях — кутерьма! Иной раз не успевал о семье и подумать.

Как началась война, оказалась моя Полина Кузьминична с грудным Васильком да со старшей дочерью под Смоленском у родных. Сначала всполошились было, хотели уходить, а потом решили отсидеться. Да и плохо решили. Бежать пришлось под обстрелом, под бомбами. Василек на руках, дочка за юбку держится и узелок несет. А самой тоже на руки впору — девятый год ей шел, во втором классе училась. Славная была девочка...

Викентий Вячеславич старательно загасил папиросу о разбитое блюдечко и тут же закурил новую. Олег не шевелился.

— Так вот. Шли они, пока не добрались до железной дороги. Какой-то эшелон их подобрал. И неизвестно, что хорошо, а что худо в те времена было. Один от самой границы шел и живым остался, а другие в тылу погибали...

Иной раз думаю, не потянись они к железной дороге, может быть, жива бы дочка была. Да... В эшелоне разный народ собрался. Беженцы. Матери с детьми, раненые красноармейцы. Лето. Жара, мухи. Воды не добьешься. Поезд то мимо станций летит, то посреди поля остановится и стоит. Василек совсем малыш был. Без воды с грудным ребенком в летнее время гибель!.. Вот и послала наша мать Наташу вместе со всеми раздобыть воды. Бидон дала. Поезд как раз остановился возле леса. Много народу за водой пошло. Тут и налетели фашистские самолеты. Сверху видно — народ. Стали поливать из пулеметов. Несколько бомб сбросили на эшелон. Не попали, машинист вырвался. Те, кто в вагонах сидели, — живы остались, а кто за водой пошел — половина не вернулась. Наташу принесли на руках... И двух часов не протянула...

Викентий Вячеславич замолчал, неподвижно смотрел в окно. Папироса догорела, и небольшая палочка пепла стала совсем серой. Потом обвалилась и рассыпалась. Викентий Вячеславич очнулся, смахнул пепел с колена:

— Вот с тех пор у Полины Кузьминичны и начались эти припадки. Все ей думалось, что самой надо было за водой пойти, а детей в вагоне оставить. Ей все казалось, что она сама послала Наташу на смерть... Видишь как?!

Викентий Вячеславич помолчал, закурил новую папиросу и продолжал:

— Василий с детства привык к тому, что мать у нас нездорова. Помогать ей рано научился. По хозяйству все сам, а матери не давал переутомляться. И все стеснялся, как бы другие странностей не заметили да страшного слова про его мать не сказали... Но, видно, не судьба ей поправиться. Опять в больнице, слышал?

— Да почему же? — с тоской в голосе спросил Олег. Он теперь горько пожалел о том, что никогда не высказывал Полине Кузьминичне свои симпатии, что не знал о несчастье товарища во время их глупой ссоры. Впервые он по-настоящему пожалел и о том, что оставил свою мать в полном неведении, в страшном смятении и расстройстве.

— Врачи говорят — дополнительный толчок. Шли они с Василием по улице. А тут из поликлиники девочку на руках вынесли, больную. Стали ее вносить в санитарную машину, у девочки головка запрокинулась и рука свесилась. Василий не сообразил провести мать сторонкой, чтобы не видела. А она и вспомнила, должно быть, как Наташу ей принесли. Тут же на улице упала... Ты разве не знал?

— Не знал я! По-настоящему — ничего не знал!—тоскливо повторил Олег, припоминая, что Галя ему что-то такое говорила. Галя, а не Василий! Неужели и правда был он таким уж ненадежным товарищем, что не смог Василий рассказать ему о своей беде? А вот Кате, видно, рассказал. Ну и что ж! Да если бы Олег знал, разве стал бы он сердиться на Василия даже за драку?! Если бы можно было многое изменить, поправить, переделать! Как хотелось Олегу вернуть былую дружбу с Василием!

Викентий Вячеславич поднялся с табурета и подошел к окну.

— А ты из дому давно? — спросил он негромко.

— Вторую неделю, — признался Олег.

— А мать как же? Так и не знает, где ты?

Олег опустил голову.

— Вот что. — Геолог обернулся. Лицо его было спокойно и сурово. — Я через два дня с группой возвращаюсь домой. Ты поедешь с нами.

Олег мысленно заметался между желанием немедленно вернуться домой и успокоить мать и долгом товарищества. Надо было во что бы то ни стало отыскать Студенцова. Без него возвращаться домой просто невозможно.

— Я вам лучше вечером отвечу, — сказал он.

— А почему же? Конечно, подумай. Товарища бросать нельзя... Может быть, вместе и поедете...

Разговор оборвался, и они долго молчали.

Вернулся Антонов, красный и взъерошенный. То и дело поправляя очки на толстом носу, он сообщил Олегу, что Юрка в городе не обнаружен.

— Это уже наверняка, что в городе его нет. Звонил по всем отделениям милиции. А здесь милиция работает неплохо! Среди задержанных никого похожего. Несчастных случаев было всего четыре за последние сутки. Три — с женщинами, а один — с пожилым рабочим. Отсюда следует, что твой Юрка наверняка жив и здоров, понял? — И Антонов поднял над головой палец. — А уж по какой причине он не подает о себе вестей, подумай сам...

Олег не успел ничего возразить. В комнату вошла уборщица и бросила на постель рядом с Олегом его выглаженные штаны и рубашку. Олег хотел поблагодарить, но женщина, не слушая, повернулась и пошла, тяжело переставляя ноги.

Антонов побежал за ней в коридор и долго не возвращался в комнату.

— Пожалуй, надо ехать домой, — решительно произнес Олег.

Викентий Вячеславич кивнул головой, и на его лице вдруг снова мелькнуло уже знакомое Олегу выражение добродушного лукавства.

 

Возвращение

Наконец наступил момент, когда Олег мог собраться с мыслями и сосредоточиться. Необходимо было обдумать все, что с ним произошло, и решить, как поступить дальше.

До сих пор в сумятице налезающих друг на друга событий Олег чувствовал себя, как неопытный пловец на Волге, когда, неосторожно отойдя от берега, он вдруг ощущает, что его подхватило и понесло. И все его усилия сосредоточены не на том, чтобы плыть в нужном направлении, а лишь на том, чтобы как-нибудь удержаться на поверхности.

Сначала он не мог отделаться от чувства вины перед Студенцовым, которого он так и не разыскал.

Потом со страхом и волнением думал о встрече с родителями. Она произошла неожиданно просто и тепло.

Дверь открыл отец и спокойно, будто Олег только вчера ушел из дому, сказал:

— Ну вот. Наконец-то явился. Мать извелась совсем.

Потом — горячие объятия мамы, даже слезы, которых Олег прежде почти не видел. И первый вопрос родителей, когда все немного успокоились и уселись вокруг стола: а кто такой Антонов?

Оказывается, два дня назад пришла домой странная телеграмма, которая и обрадовала и испугала родителей:

«Ваш сын Робинзон жив здоров возвращается Антонов».

Мать испугалась: уж не главарь ли это какой-нибудь шайки?

Олег начал рассказывать про Антонова. Скоро увлекся. Рассказал про колхоз, про Настасью Семеновну и Таню. Разговор все больше принимал обычный, повседневный характер.

Неприятности начались только после того, как Олег заявил, что в школу он больше не вернется и собирается устроиться на работу.

Мать даже всплеснула руками.

— Постой, мать, погоди, — поспешно вмешался отец, — дай мальчишке выговориться. Куда же ты думаешь поступить?

— Да хотя бы в твою типографию, — спокойно и веско ответил Олег. — Я хочу что-нибудь делать сам. Я теперь знаю, что работать сумею. А школьные мастерские — это все детские игрушки.

Сказал и спохватился. Он повторял слово в слово Юркины выражения.

— Так, — протянул отец. — Чернорабочим придется идти.

— Нет, почему чернорабочим? Я в наборный цех попрошусь, на линотип. У нас теперь знакомый мастер есть.

Мать хотела что-то сказать, но отец снова прервал ее. Подошел, обнял за плечи и повел из комнаты. И мать — большая и сильная женщина — прикрыла глаза рукой и вышла покорно и безмолвно. Отец вернулся к Олегу. Он несколько раз прошелся по комнате, прежде чем снова заговорил:

— Вот что, сын. Ты можешь решать этот вопрос самостоятельно. Мы с матерью возражать не станем. Хочешь идти на работу? Иди. Хочешь продолжать учиться — мы тебе поможем. Стыдно тебе возвращаться в свою школу после твоей дурацкой выходки? И здесь пойдем навстречу. Можно перевестись в другую. Директор согласен. Но поступай так, чтобы потом не жалеть. Подумай: ты уже не ребенок. Сможешь ли ты получить настоящую квалификацию без десятилетки? Вряд ли. Теперь на заводах много людей со средним образованием. Новая техника требует знаний. Да, еще, чуть не забыл! Наша типография принимает школьников на производственную практику. Начиная с восьмого класса. Вместо уроков труда группы ребят идут на производство, прямо в цех. Кончат школу и получат специальность. Договорились, правда, пока что только с двумя цехами: с наборным и переплетным. Но и то хорошо. Ну, вот и все. Больше я тебе ничего не скажу. Решай сам.

Олег никак не ожидал, что победа достанется ему так легко. По дороге домой он заранее рисовал себе этот большой разговор в разных вариантах. Мысленно он приводил веские доводы, спорил с родителями, доказывал свою правоту.

Простые слова «решай сам» неожиданно выбили почву из-под ног и сделали задачу еще более трудной. Что и говорить, к самостоятельному решению он был совсем не подготовлен. Тут следовало подумать основательно. Хотелось, чтобы самостоятельное решение и было наиболее правильным.

Но события неслись дальше, не давая Олегу опомниться. Не успел он что-нибудь ответить отцу, как отец заговорил снова:

— Я понимаю, ты все тянешься за Студенцовым. Он бросил школу, и ты за ним. Так ведь он и постарше тебя. А кроме того, он, кажется, учиться не бросил. Поступает в техникум, если не ошибаюсь...

— Как — в техникум? — Олег был окончательно сбит с толку.

— Я точно не знаю, это мать ходила к Студенцовым про тебя расспрашивать...

Долго Олег не мог ничего понять и не хотел верить тому, что рассказал ему отец.

Оказалось, что Юрка уже три дня как вернулся домой. Мать Олега случайно увидела его на улице, но он увильнул от разговора с ней. Тогда мать пришла к ним поздно вечером, когда и сам Юрка, и его родные были дома. Она, едва сдерживая слезы, просила Юрку рассказать ей что-нибудь об Олеге. Юрка сначала отмалчивался, но, когда его отец стукнул по столу кулаком, рассказал, что потерял Олега в толпе на пристани и не смог потом найти.

— Мать хотела немедленно ехать за тобой, но тут пришла телеграмма Антонова...

— В толпе на пристани?!— бессмысленно повторил Олег, выслушав рассказ отца.

— Да, — спокойно подтвердил отец, — и не мудрено, что вы, как щенки, растеряли друг друга. Город большой, незнакомый. Что тут удивительного? В школу Юра не пошел. Теперь, говорят, отец устроил его в техникум.

Олег молчал. И ему казалось, что все это неправда и что на самом деле так быть не могло...

Ночь Олег провел почти без сна. Удобная кровать казалась жесткой. Подушка слишком жаркой. Он слышал, как долго шептались за ширмой родители, потом заснули, и кто-то из них стонал во сне... Снова его мысли возвращались к разговору с отцом. «Решай сам». Но как? «Чтобы потом не пожалеть». Это верно. Вернуться в школу и подвергнуться насмешкам товарищей, язвительным замечаниям учителей! Теперь уже не будет щита из Юркиных презрительных и наглых замечаний. Нет. Он лучше пойдет в чернорабочие... А не уехать ли ему в колхоз? Его, наверно, примут. И Таня за него попросит... Нет, глупости все это... В колхозе они с Юркой заврались так, что туда лучше и носа не показывать. А может быть, и ему поступить в техникум? Выйдет, что он опять потянулся за Студенцовым... Нет, ни за что! За ним он больше не пойдет, никуда не пойдет. Даже в техникум!.. Он лучше пойдет в чернорабочие, а потом... А потом будет видно...

Олег уснул, когда на улицах погасли фонари, а стекла окон за кружевными занавесками поголубели. Тени в комнате сгустились и обрисовали контуры отдельных предметов...

Утром родители ушли на работу и не разбудили его. Почему это? Прежде мама всегда боялась, что он опоздает в школу. Видно, и правда решили не настаивать больше на школе.

Олег встал. Походил по дому. Он с удовольствием осматривал и даже трогал знакомые вещи. Письменный стол... Здесь во время «балансовой горячки» сидел со своими бумагами отец. Иногда здесь и мать раскладывала новые карточки библиотечных формуляров. Но чаще всего здесь готовил уроки сам Олег. На письменном приборе лежит сосновая шишка. Неужели та самая?.. А на этажерке как будто книг стало больше.

Олег машинально пробежал глазами по корешкам. Вздрогнул и подошел ближе. Аккуратная стопка новых учебников для восьмого класса заполняла весь первый ряд верхней полки. Вот как, и учебники купили? Олег поспешно отошел к окну, приподнял занавеску.

Необходимо было все как следует обдумать...

На подоконнике небрежной стопкой лежат какие-то письма и записки. Одна из них адресована маме. Олег посмотрел на подпись и заинтересовался. Его матери писала Анна Вторая!

Уважаемая Мария Александровна!

Ваша А.Кальмина.

Очень сожалею, что не застала Вас дома, у меня есть новости. Наши предположения оправдываются. Вера Никифоровна (наша вожатая) выяснила кое-что.

Надо ли мне говорить Вам, дорогая, что и я, и все мы в школе беспокоились эти дни ужасно!

Думаю, что не следует очень уж волноваться: мальчик, несомненно, жив и здоров и, наверно, скоро вернется.

Помните, что при всей мягкости его характера у Вашего сына есть самое важное, что послужит.ему защитой: та самая мальчишеская горячность и непримиримость, которая приносит нам немало огорчений, но со временем может превратиться в хорошую принципиальность.

Я уверена, Олег, не станет ни паразитом, ни обывателем. Будем надеяться, что он скоро увидит свои ошибки, а горький опыт заставит его отказаться от заблуждений. И значит — все будет хорошо.

Гм... Как уверенно она пишет, кем именно Олег не будет. А кем он будет? И попробуй разберись, где заблуждения, а где настоящая правда... Уронив записку, Олег рассеянно смотрел в окно.

Перед ним был с детства знакомый кусок улицы. Серый дом напротив с мрачным и величественным подъездом. Фонарь, который по ночам освещал часть их комнаты. Его лучи падали на стену, где Олег еще в четвертом классе прикрепил большую карту СССР. Светлые полоски от фонаря обычно ложились где-то в районе Енисея. Вот бы уехать в Сибирь! Туда много молодежи едет. Небось и для Олега там что-нибудь найдется. А нужны ли там недоучки?..

Улица, шумная и людная днем, сейчас еще не очень оживленна. Вон торопятся запоздавшие школьники. Хорошо им! Они всего только опаздывают на урок. А Олегу нельзя больше вернуться в школу после этой постыдной истории...

Олег отошел к столу и только теперь заметил маленький клочок бумаги, исписанный четким маминым почерком:

«Олежка! Сделай себе яичницу и выпей молоко. Молоко в кухне за окном. Мама».

«Мама»! Будто ничего не было! «Кушай яичницу и пей молоко!» А сама как осунулась и похудела... «Мать совсем извелась», — сказал ему отец. Многие слова еще пролетают у него мимо ушей! Бедная мама... Хорошо бы ее порадовать! Вот пришла бы она с работы, а Олег сказал бы ей: «Знаешь, мама, я все же вернусь в школу. Пусть будет и стыдно, и неприятно, а я стерплю, вот честное слово! Пусть смеются, пускай издеваются. А я приду и скажу: плевать я на вас хотел! Буду учиться, и все тут!» Ну, был дурак. Теперь буду умнее. Как она обрадуется... И отец тоже.

Но сможет ли Олег решиться? Ребята ходили на шлюпках, а Олег, по существу, занимался воровством и обманом!..

От неприятных воспоминаний Олега даже передернуло.

Он не стал делать себе яичницы. Пожевал хлеба, не чувствуя вкуса, выпил немного молока, чтобы мама видела, что он все же завтракал. Снова подошел к окну и, царапая ногтем присохшую замазку, стал опять смотреть на улицу.

И вдруг он вздрогнул и поспешно опустил занавеску. На противоположном тротуаре, под деревом, остановилась группа школьников. Их было человек шесть. Среди них Олег сразу узнал Василия Кузьмина и Катю Михайлову. Остальных он не мог разглядеть. Ребята сбились в тесную группу, о чем-то совещались, поглядывая на окна Олеговой квартиры.

Олег отступил от окна и забегал по комнате. «Зачем они пришли? Как же их с уроков отпустили? Уж не собираются ли зайти сюда? Уговаривать, агитировать, читать нотации? Особенно эта Михайлова, очень кстати!..»

Олег решил ни за что не открывать двери. Но могут открыть соседи!.. Надо запереться в ванной и не выходить...

Олег осторожно выглянул в окно. Группа ребят все еще стояла у фонаря. Никто больше не смотрел на окна, и Олег теперь без опасений разглядывал всех по очереди. «Ага! Коля Маточкин. Раков... Что ему-то здесь понадобилось? Люся Рогова. Ну, эта всегда всех жалеет. Катя Михайлова. Небось собирается его отчитывать. А это кто? Галя? Не может быть! Да, это определенно она. Но ведь она в Крыму? Приехала? Пора. И так опоздала к началу занятий! Загорела, даже как будто выросла! Вот здорово!..»

Но тут же Олег поспешил себя одернуть:

«Что, собственно, «здорово»? Теперь вам, Олег Павлов, сразу захотелось в школу? А что она подумает обо всей этой истории?»

Ребята у фонаря о чем-то спорили, жестикулировали и перебивали друг друга. Все это было довольно смешно наблюдать со стороны. Получалось как в немом кино. Но Олегу было не до смеха. Он лишь пытался угадать, о чем они так долго совещаются.

Ему снова пришлось спрятаться за занавеску. От группы отделился Василий и, шутливо замахнувшись на остальных ребят, решительно направился через улицу прямо к подъезду Олегова дома.

Катя Михайлова что-то крикнула ему и даже топнула при этом ногой. Василий вернулся. Катя потянула к нему Галю, повернула обоих и, подталкивая их в спины, столкнула с тротуара на мостовую. Василий послушно двинулся через улицу к подъезду, а Галя, смущенно улыбаясь, остановилась. Она с опаской поглядывала то на окна Олега, то на ребят. Все опять закричали и замахали руками. Тогда и Галя махнула рукой, засмеялась и побежала за Василием, который уже скрылся в подъезде.

Олег отошел от окна. Он остановился посреди комнаты и напряженно уставился на дверь. Вот сейчас она откроется, и войдут эти двое... Как раз те, по ком Олег очень истосковался и с кем больше всего страшился встретиться!

Но Василий идет к нему первый. Олег так бы не сумел! И Галя... Оба они верные друзья. Олег теперь знал это твердо. Даже те, кто остался стоять у фонаря, все они — тоже настоящие товарищи...

Что ответит им Олег? Ладно! Там будет видно. А сейчас Олег сам откроет дверь и впустит друзей в дом…