I

Ради скопления сил и знаний мы принуждены жить в городах, но выгода общения друг с другом далеко не возмещает утраты общения с природой. Нет у нас больше садов, нет наших милых полей, где мы предавались размышлениям в вечернюю пору. Задача архитектуры насколько возможно заменять нам природу, говорить нам о ней, напоминать о ее тишине, быть как природа торжественной и нежной, давать нам образы, заимствованные у природы, образы цветов, которых мы не можем более рвать, и живых существ, которые теперь далеко от нас, в своей пустыне. Если вы когда-нибудь нашли или почувствовали что-нибудь подобное на лондонской улице, если когда-нибудь она вам внушила серьезную мысль или доставила хоть проблеск искренней, тихой радости, если есть в вашем сердце способность наслаждаться ее угрюмыми решетками и мрачными зданиями, глупым великолепием магазинов и бесцветным щегольством клубов, – все прекрасно; поощряйте новые постройки в том же роде. Но если она никогда ничему вас не научила и вы никогда не сделались счастливее при виде всего этого, – не думайте, что во всем этом скрывается какая-нибудь таинственная прелесть и непонятная красота. Перестаньте притворяться, что улица нравится вам, это гнусная ложь и дикая нелепость. Ведь для вас не подлежит сомнению, что цветущий луг лучше торцовой мостовой, что свежий ветер и солнечный свет лучше промозглой сырости подвала и газового освещения бальной залы; все это вы знаете наверное, и точно так же вам должно быть известно то, что я уже говорил вам: архитектура, в которой жизнь, правда и радость, лучше архитектуры, в которой – смерть, обман и сердечное терзание; так это всегда было и будет.

II

В архитектуре нам всегда доставляет удовольствие или должно доставлять его, – проявление высокого человеческая разума; мы преклоняемся не перед прочностью, не перед законченностью; скалы всегда будут прочнее, горы больше, и все естественные предметы законченнее; источник нашего удовольствия и предмет восхваления – разум и решимость человека превозмочь предстоящие ему физические трудности. На нас действует не столько данная красота произведения, сколько выбор и замысел, заключенный в нем; прельщает не столько оно само, сколько мысль и любовь его творца; произведение всегда должно быть несовершенно, но мысли и чувства могут быть искренни и глубоки.

III

Рембрандтизм, фальшивый в живописи, прекрасен в архитектуре. Едва ли было когда-нибудь хоть одно истинно великое здание, которого поверхность не включала бы обширные массы глубокой и сильной тени. Первое, чему должен научиться молодой архитектор, это – думать пятнами, не глядя на рисунок с его жалким линейным скелетом; он должен представлять себе, как солнечный восход озарит его здание и рассеет сумрак; как раскалятся камни и как прохладно будет в щелях; как ящерицы будут греться на солнце, а птицы совьют гнезда в тени. Он должен, рисуя, ощущать жар и холод, выкапывать свои тени, как выкапывают колодцы в безводной пустыне, ковать свои света, как плавильщик кует горячий металл. Он должен полновластно распоряжаться и тенями и светом, знать, куда упадет тень и где померкнет свет; чертежи и масштабы на бумаге бесполезны; пятна света и тени – вот единственный материал его работы; его дело – придать светам достаточно широты и силы, чтобы сумрак не поглотил их, а теням – достаточно глубины, чтобы они не испарились, как лужа, на полуденном солнце.

IV

Я ничего не могу сказать положительного относительно окрашивания статуй. Ограничусь одним указанием: скульптура есть воплощение идеи, а архитектура сама по себе вещь реальная. Идея может, как я думаю, обойтись без цвета и быть окрашенной воображением зрителя; но реальный предмет должен быть реален во всех своих атрибутах: цвет его должен быть таким же определенным, как и ее форма. Следовательно, архитектуру, лишенную цвета, я считаю архитектурой несовершенной. Далее, по моему мнению, лучшая ее окраска – естественная окраска камня; она не только прочнее, но красивее и изящнее. Чтобы бороться с грубостью и мертвенностью красок, наложенных на камень или штукатурку, нужно обладать искусством и знанием настоящего художника; мы не можем рассчитывать на это, предлагая правила для общего приложения. Если придет Тинторетто или Джорджоне и пожелает выкрасить стену, мы изменим в угоду ему весь свой план и будем к его услугам; но, как архитекторы, мы должны рассчитывать только на содействие обыкновенного мастерового; когда краска накладывается механически и тоном ее руководит невежественный глаз, результат получается гораздо худший, чем грубая отёска камня. Последнее только недостаток; первое – мертвенность и разлад. В лучшем случае цвет краски настолько уступает прекрасным мягким тонам естественного камня, что следует пожертвовать в некоторой степени сложностью рисунка, если это дает нам возможность довольствоваться материалом более благородным. Если мы в деле цвета также обратимся за поучением к природе, как и в деле формы, то увидим, что пожертвование некоторой сложностью рисунка может быть необходимо и по другим причинам.

Во-первых, сообразуясь с природой, следует смотреть на здание, как на своего рода органическое существо; окрашивая его, мы должны иметь в виду единичные существа в природе, а не ее пейзажные сочетания. Наше здание, если оно задумано правильно, должно быть одним предметом и должно быть окрашено, как природа окрашивает один предмет – раковину, цветок или животное, но отнюдь не так, как она окрашивает группы предметов.