На Йозефе Геббельсе было длинное черное кожаное пальто, у его ног лежал огромный венок, почти два метра в диаметре. Вокруг гроба — море цветов. Четырнадцать офицеров несли почетный караул у подиума, на котором стоял гроб, осененный шестью высокими мраморными колоннами с горящими лампадами. Геббельс воздел руку в последнем нацистском приветствии Гансу Поссе.

Все места в Мраморном зале дворца Цвингер в Дрездене были заняты высокопоставленными нацистами и директорами музеев, прибывшими со всей Германии, чтобы отдать последнюю дань покойному. Выбор места был символичен. Дворец только что обновили — стенные панели, наборный паркетный пол и картины были вывезены из королевского дворца в Варшаве.

Гитлер устроил своему куратору похороны на высшем государственном уровне. Это лишний раз подтверждало, какую блистательную карьеру Поссе сделал в нацистской Германии. Некогда уволенный с работы директор музея дослужился до самой высокой позиции в немецком мире искусства, став практически единовластным распорядителем проекта Музея фюрера в Линце и выстроив уникальные отношения с Гитлером. Поссе был одним из немногих, кто не боялся открыто усомниться в художественном вкусе фюрера, благодаря чему, возможно, и пользовался его уважением. Поссе отвергал многих мастеров XIX века, которых любил Гитлер, как «низкопробных».

В декабре 1942 года после нескольких лет болезни Поссе умер от рака полости рта. Поссе работал маниакально, не щадя сил, до самого конца, невзирая на болезнь. Он проявил себя как эффективный и одновременно безжалостный коллекционер. Кроме того, Поссе отлично понимал, что лучшую коллекцию в мире нельзя просто скупить. Ее можно составить только из похищенных произведений.

На своем посту Поссе ревниво следил за тем, чтобы никакие конкуренты-мародеры, главным образом Геринг, не смели нарушить право первенства фюрера в отборе произведений искусства.

Надо полагать, Поссе вдохновляла заманчивая перспектива: ему предложили собрать величайшую художественную коллекцию, предоставив практически неограниченные средства и полную свободу в выборе методов.

Как пишет американский историк Джонатан Петропулос, Поссе руководило «фаустовское стремление к бессмертию». Вероятно, ему бы понравился некролог во Frankfurter Zeitung, где говорилось: «То, что создал Поссе, в будущем станет объектом всеобщего восхищения».

Своей жене он оставил довольно скромное наследство — из чего следует, что он не слишком обогатился за счет «Спецпроекта Линц».

Смерть Ганса Поссе в конце 1942 года означала новую эпоху в деятельности мародерских организаций. Кроме того, его кончина совпала с изменением хода войны. Гитлер даже не присутствовал на похоронах, он был поглощен событиями на Восточном фронте. Всего за несколько недель до смерти Поссе 6-я армия вермахта была полностью окружена советскими войсками в Сталинграде. Геринг обещал фюреру, что люфтваффе будет снабжать с воздуха сотни тысяч солдат, попавших в «котел», и наладит их эвакуацию. Однако спасательная операция провалилась. Десятки тысяч немецких солдат умерли от голода и лишений или же покончили с собой в разбомбленном городе. Порядка ста тысяч попали в плен. Сталинградскую битву принято считать поворотом в ходе войны.

Блицкриг, однако, был остановлен еще зимой 1941–1942 годов. В конце ноября 1941-го немецкая армия подошла к окраинам Москвы, но дальше так и не продвинулась. С приходом мощного холодного фронта температура понизилась до –30 °C. Более ста тысяч немецких солдат, все еще одетых в летнюю форму, получили обморожения. Гитлер считал, что никакого специального обмундирования армии не потребуется, потому что война закончится до наступления русской зимы.

7 декабря 1941 года Япония напала на Перл-Харбор, вынудив США вступить в войну. 11 декабря войну Соединенным Штатам объявили Германия и Италия. Меньше года спустя, 8 ноября 1942-го, американские и британские войска высадились в Алжире и Марокко. Американская военная промышленность в течение всей войны снабжала оружием, амуницией и продовольствием как СССР, так и союзников на Западном фронте.

После Сталинграда все больше людей в Германии начали понимать, что война может быть проиграна. Трудности на фронте привели к радикализации и ужесточению режима в самом Третьем рейхе и на оккупированных территориях. В то время как сопротивление оккупационным властям усиливалось и становилось более организованным, стала более жестокой и ответная реакция немцев на выступления партизан.

Немецкое гражданское население тоже столкнулось с войной лицом к лицу. В 1942 году западные союзники провели первые ковровые бомбардировки немецких городов, в налетах участвовало более тысячи самолетов. Кельн, Бремен, Эссен и другие города все чаще подвергались массированным атакам с воздуха, а военно-воздушные силы Германии, которыми руководил Геринг, слабели на глазах и мало что могли этому противопоставить.

Неспособность отразить вражеские бомбардировки наряду с проигранной «битвой за Британию» (люфтваффе так и не смогло добиться превосходства в воздухе над Британскими островами) и провалом спасательной операции в Сталинграде сильно подорвали позиции рейхсмаршала Геринга. Гитлер начал постепенно передавать его полномочия другим, в частности архитектору Альберту Шпееру, назначенному в 1942 году министром вооружений — быстро выяснилось, что Шпеер, блестящий организатор, просто создан для этой должности, и его вклад, как полагают, позволил Германии, насколько было возможно, продлить войну. Геринг продолжал коллекционировать искусство, но дни, когда он всерьез мог бросить вызов амбициям Гитлера, остались в прошлом.

Выбор преемника Поссе на посту главы «Спецпроекта Линц» вызвал большой переполох в иерархии мародеров и удивил мир искусства еще больше, чем в свое время назначение самого Поссе. Самая престижная музейная должность в нацистской Германии досталась директору провинциального Висбаденского музея Герману Фоссу: его рекомендовал незадолго до смерти сам Ганс Поссе. Надо полагать, карьера Фосса неслучайно напоминала карьеру самого Поссе.

Герман Фосс никогда не входил в нацистскую партию. Более того, он был откровенным противником нацистов, имел множество друзей-евреев и, по мнению гестапо, оказывал на окружающих опасное «космополитическое воздействие». Поговаривали и о том, что он морфинист и гомосексуалист.

После прихода нацистов к власти в 1933 году Фосс был уволен из знаменитого берлинского Музея кайзера Фридриха (сегодня Музей Боде). После неудачной попытки эмигрировать в Англию он занял малозаметную позицию директора музея в Висбадене недалеко от Франкфурта.

В феврале 1943-го Фоссу позвонил Йозеф Геббельс и попросил на следующий же день приехать в Берлин. Геббельс предложил ему заменить Поссе на обоих постах — и директора Дрезденской галереи, и руководителя «Спецпроекта Линц». Фосс тут же согласился. Это назначение немало удивило окружающих, потому что все знали о том, что Фосс не приемлет нацизм, но, похоже, в данном случае его «космополитизм» мало кого волновал. Основанием для назначения служила в первую очередь высочайшая квалификация Фосса. В Музее кайзера Фридриха он работал с двумя лучшими в мире знатоками классической живописи — Вильгельмом фон Боде и Максом Фридлендером. Первый был учителем Ганса Поссе, второго забрал к себе Геринг.

В 1943 году Фосс был одним из лучших специалистов по живописи Ренессанса и барокко; кроме того, за то время, что он директорствовал в Висбаденском музее, ему удалось собрать замечательную коллекцию немецкой живописи XIX века.

Назначение Фосса демонстрировало, насколько амбициозно Гитлер относится к своему проекту. Музей в Линце, с точки зрения национал-социалистов, должен был соответствовать самым высоким стандартам. Никто не посмеет усомниться в качестве его коллекций: ни французы, ни американцы.

Так же как это было в случае c Гансом Поссе, высокое назначение заглушило все моральные сомнения Фосса. Даже если он и не догадывался раньше, сейчас он быстро понял, как собиралась коллекция для Музея фюрера. Как и Поссе, «антифашист» Герман Фосс не устоял перед поистине дьявольским искушением и превратился в лояльного и преданного мародера. После войны, на Нюрнбергском процессе, Особый штаб изобразительного искусства, руководивший проектом «Линц», был объявлен преступной организацией — наряду с СС и другими спецслужбами.

Спустя неделю с небольшим после встречи с Геббельсом в Берлине Герман Фосс лично встретился с Гитлером в его «Волчьем логове» — ставке на Восточном фронте. Гитлер произнес часовой монолог, в котором изложил свои планы относительно Музея фюрера. Основное внимание, вещал Гитлер, должно быть уделено немецким мастерам XIX века, особенно мюнхенской и венской школам. Ганс Поссе последовательно протестовал против включения этих художников в коллекцию, но на этот раз Гитлер настаивал. Фосс не должен был его разочаровать.

Новый руководитель проекта «Линц» окажется менее самостоятельным и менее эффективным, чем его усердный предшественник. Его влияние на Гитлера тоже будет ограниченным — как, впрочем, и круг обязанностей. Поссе отвечал за весь музей в целом, а теперь коллекцию книг, монет и военных регалий курировали два других эксперта, Фосс же занимался только живописью.

Однако у него все же было достаточно полномочий, чтобы подбирать себе агентов. Со смертью Поссе подошли к концу и золотые деньки Карла Габерштока. По всей видимости, между Фоссом и Габерштоком и раньше были какие-то трения. Во всяком случае, Фосс немедленно отстранил Габерштока от проекта «Линц» и запретил своим подчиненным заключать сделки с этим арт-дилером. Впрочем, жадность Габерштока, сделавшего состояние на продажах для Линца, говорят, начала раздражать и самого Гитлера. Спустя год галерея Габерштока в Берлине была уничтожена при бомбардировке, и это положило конец его деятельности.

Фосс отстранил от дел и Генриха Гофмана — личного фотографа и друга Гитлера, тоже разбогатевшего благодаря Поссе: по мнению Фосса, Гофман совершенно не разбирался в искусстве.

В отличие от своего предшественника, Герман Фосс выделял гораздо больше ресурсов на то, чтобы покупать произведения искусства (а не похищать их), поскольку многие крупные коллекции, конфискованные на оккупированных территориях, уже и так достались Линцу. С 1943 по 1945 год Фосс купил более 1200 картин, бо́льшая часть которых принадлежала кисти немецких мастеров XIX века.

Однако отдельные случаи мародерства все-таки имели место по мере того, как Германия предпринимала все более отчаянные попытки удержать в своей власти «державы оси» и других союзников. В ответ на высадку англо-американских войск во французских колониях Алжир и Марокко в ноябре 1942 года немцы оккупировали всю территорию Франции (южная часть которой до сих пор находилась под номинальной властью правительства Виши).

Германское вторжение в Венгрию чуть более года спустя было продолжением той же стратегии. Захват новых территорий и во Франции, и в Венгрии открывал новые возможности для грабежей, главным образом еврейского населения. В то же время отступление немцев по всем фронтам в последние годы войны стало причиной еще более широкого мародерства.

Ось Берлин — Рим тоже была далеко не такой надежной, как раньше. Еще в феврале 1941 года немцам пришлось отправить войска в Ливию, а в апреле того же года — в Грецию, чтобы поддержать итальянских союзников, терпевших неудачу за неудачей. В самой Италии заметно окрепла оппозиция войне, фашистскому режиму и диктату Германии. Весной 1943-го в Северной Италии прошли забастовки, а Муссолини тем временем предпринял отчаянную, но тщетную попытку уговорить Гитлера заключить сепаратный мир со Сталиным.

В начале июля 1943 года западные союзники высадились на Сицилии. Череда военных поражений привела к заговору и смещению Бенито Муссолини — он был посажен под домашний арест на лыжном курорте Кампо-Императоре. Новым главой правительства стал генерал Пьетро Бадольо, заверивший Гитлера в том, что остается союзником Германии и что ось Берлин — Рим по-прежнему существует. Однако, как и в случае с венгерским диктатором Хорти, это была двойная игра с целью предотвратить немецкое вторжение — а тем временем заключить сепаратный мир с западными союзниками. Восьмого сентября было объявлено, что Италия подписала акт о безоговорочной капитуляции, и в тот же день немецкие войска начали оккупацию Италии, быстро захватив северную и центральную область Апеннинского полуострова вплоть до Салерно к югу от Неаполя. Еще через четыре дня немецкие десантники освободили Муссолини из-под ареста. Гитлер заставил деморализованного экс-диктатора сформировать новое правительство и возглавить марионеточную Итальянскую социальную республику на северо-востоке полуострова. На самом деле вся власть была сосредоточена в руках у немцев, которые тут же начали депортацию итальянских евреев в Аушвиц. Мечта Муссолини о воссоздании Mare Nostrum — империи, которая, подобно Римской, объединила бы все Средиземноморье — рухнула. Со стороны еще казалось, что бывший диктатор контролирует ситуацию, но на деле он вел все более изолированное существование в своем доме на озере Гарда.

Мародеры на Апеннинском полуострове использовали как «западные», так и «восточные» методы — странное сочетание откровенных грабежей и мер по спасению культурного наследия.

Ганс Поссе и Герман Геринг к тому времени уже многие годы проворачивали сделки на итальянском рынке искусства. Хотя крупные итальянские музеи теперь были в руках немцев, для военных действий на территории Италии было характерно пропагандистское противостояние воюющих сторон. И немцы, и западные союзники пытались выставить друг друга как мародеров и варваров, угрожающих итальянскому культурному наследию. Казалось, немцы даже всерьез возмущены обвинениями в мародерстве. С другой стороны, англо-американская пресса высмеивала взгляд нацистов на культуру. Распространенная карикатура изображала, как немцы депортируют «Моисея» Микеланджело в Дахау, потому что он еврей.

Гитлер обещал Муссолини, что итальянские шедевры останутся на родине, и в Италию прибыл Бернгард фон Тишовиц — преемник Франца Вольфа-Меттерниха на посту руководителя Службы охраны культурных ценностей (Kunstschutz). В ответ на публикации в иностранной прессе немецкие газеты начали печатать статьи о спасательных операциях. Многие ценности были эвакуированы в Ватикан, который обеими сторонами рассматривался как нейтральное государство.

Правда заключалась в том, что культурному наследию угрожали не только нацисты, но и союзники — на войне как на войне. Однако основной ущерб причинили все же американские и британские бомбардировщики. Самым жестоким воздушным атакам подверглось основанное в VI веке аббатство Монтекассино в 120 км к югу от Рима — место рождения бенедиктинского монашеского ордена. 15 февраля 1944 года союзная авиация совершила налет на монастырь, в котором, как считалось, укрепились немцы, причинив обители серьезнейшие разрушения. Во время бомбардировки погибло более 250 гражданских лиц, искавших укрытие в стенах монастыря, а бои под Монтекассино продолжались еще несколько месяцев, в течение которых от обители остались лишь руины.

От бомбежек пострадало несколько итальянских городов, больше других — Милан, входивший в Итальянскую социальную республику Муссолини. Центр города был сильно разрушен, некоторые предместья полностью уничтожены, возник пожар в здании театра «Ла Скала».

Разрушен был также средневековый центр Пизы, артиллерийский огонь союзников вызвал пожар, охвативший знаменитое кладбище и часовню Кампосанто с фресками XIV века. Свинцовая кровля расплавилась, и свинец начал капать вниз, уничтожив большую часть старинных изображений. Чудом не пострадала Пизанская башня, хотя первоначально союзники хотели направить на башню, служившую для немцев наблюдательным пунктом, артиллерийский огонь.

Флоренция и Рим избежали больших разрушений, так как обе стороны старались этого не допустить. Гитлер не был готов пожертвовать своей обожаемой Флоренцией, хотя, отступая, немецкие войска взорвали прекрасный ренессансный мост Санта-Тринита. Но вообще немцы особо не церемонились с итальянской культурой. Офицеры и солдаты войск СС, прибывшие в Италию прямиком с Восточного фронта, привезли с собой самые зверские методы «войны на уничтожение». Продвигаясь по сельской Италии, эти солдаты оставляли за собой пожарища и смерть.

На сопротивление итальянских партизан немцы отвечали с неописуемой жестокостью. В маленькой деревеньке Санта-Анна-ди-Стаццема нацисты расстреляли сто тридцать два мирных жителя, их тела были свалены в кучу и подожжены огнеметами.

Войска СС уничтожили также многие церкви и памятники культуры, и Служба охраны культурных ценностей, как обычно, мало что могла с этим поделать. Спланированные конфискации случались реже, чем обыкновенные грабежи и вандализм, но все же имели место. Например, СС завладела нумизматической коллекцией итальянского короля. Король Виктор Эммануил III поддержал заговор против Муссолини, и Гитлер жестоко наказал его за это. Дочь короля, принцесса Мафальда, погибла в Бухенвальде. Некоторые произведения из галереи Уффици во Флоренции «в целях безопасности» отвезли поближе к австрийской границе.

Монастырь Монтекассино, как и Ватикан, считался безопасным местом и использовался как хранилище государственных коллекций из Рима и Неаполя. Немцы успели их эвакуировать до начала битвы при Монтекассино, но к несчастью, эвакуацию проводила парашютно-танковая дивизия «Герман Геринг». Бо́льшая часть работ была в целости доставлена в Ватикан, но пятьдесят ящиков с картинами и изделиями из бронзы эпохи Возрождения бесследно исчезли. Когда итальянские музейщики это заметили, ящики находились уже по другую сторону Альп. На этот раз, однако, предприятие затеял не сам Геринг — инициатива исходила от офицеров его дивизии, которые собирались преподнести похищенные сокровища рейхсмаршалу на день рождения. Несколькими годами раньше Геринга, вероятно, восхитил бы подобный подарок, но теперь наступили иные времена. Чтобы избежать пересудов, Геринг решил сохранить дело в тайне, а потом тихонько переслал ящики в коллекцию Музея фюрера.

* * *

Летом 1943 года в Европу прибыл первый участник программы «Памятники, изобразительное искусство и архивы» (Monuments, Fine Arts, and Archives, MFAA). Мэйсон Хэммонд, профессор-античник из Гарварда, высадился на Сицилии вместе с войсками союзников. Отдел военной администрации, который должен был заниматься программой MFAA, был только что учрежден, и, собственно, других сотрудников, кроме Хэммонда, в нем не было. Хэммонд сразу принялся за работу — предстояло спасти итальянское культурное наследие от собственных братьев по оружию. Высадившиеся на Сицилии солдаты уже начали собирать «сувениры» и оставлять свои имена на античных мраморных колоннах.

Войсками командовал генерал Паттон, известный своей дерзкой военной тактикой. Паттон обосновался в Палермо во дворце нормандских королей Сицилии — палаццо деи Норманни. Он не любил старины и потребовал денег на то, чтобы «привести здание в порядок», в чем ему, к счастью, отказали.

Английские и американские генералы не разделяли одержимости немцев искусством. Инициатива образования MFAA возникла благодаря усилиям нескольких общественных объединений, таких, например, как «Оборона Америки, Гарвардская группа» (American Defence Harvard Group). Эта организация была создана несколькими профессорами Гарварда после падения Парижа летом 1940 года. Группа считала своей задачей информирование американцев об опасности, которую представляет собой Гитлер, и пропаганду помощи американским союзникам в Европе.

Хотя и было понятно, что вступление США в войну — всего лишь вопрос времени, нападение японцев на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года стало настоящим потрясением — атакована была непосредственно территория США.

На Восточном побережье всерьез опасались немецких подлодок, которые нападали на американские торговые конвои, шедшие в Европу. Сегодня это может показаться странным, но в конце 1941 года директора американских музеев допускали, что бомбы скоро начнут падать и на Манхэттен. Такие музеи, как МоМА, Метрополитен и вашингтонская Национальная галерея, начали эвакуировать свои коллекции вглубь страны.

Ученых и музейщиков также волновал вопрос, не возникнет ли дополнительной угрозы для культурного наследия Европы после вступления Америки в войну. Эта проблема стала актуальной, когда в ноябре 1942 года англо-американские войска высадились в Северной Африке — не прошло и года после нападения на Пёрл-Харбор. Считалось, что для большей эффективности программой по охране памятников должна заниматься не какая-нибудь гражданская организация, а регулярная армия. Весной начали подбирать сотрудников, которые не только были бы знатоками истории искусства, но и умели держать в руках винтовку — сочетание довольно редкое. К примеру, директору музея Метрополитен Фрэнсису Генри Тэйлору отказали, сочтя его слишком грузным. Оказалось, что проще нанять специалистов, которые уже прошли военную подготовку, и выбор в первую очередь пал на Мэйсона Хэммонда.

Организации вроде вышеупомянутой Гарвардской группы при помощи эмигрантов из Европы — норвежской писательницы Сигрид Унсет и известнейшего парижского галериста Жоржа Вильденштейна — начали составлять списки значимых памятников Европы, нуждающихся в охране.

В июне 1943-го, когда Хэммонд уже находился в Европе, президент Рузвельт формально назначил его руководителем программы. Осенью Хэммонд получил подкрепление — около дюжины офицеров стали сотрудниками его отдела. В подразделение также вошли несколько британцев. Одна из главных задач группы состояла в том, чтобы информировать армию о местоположении ценных памятников и произведений искусства, чтобы по мере возможности избегать боев в этих местах. Однако командующий союзническими войсками генерал Эйзенхауэр не очень-то хотел ограничивать себя в выборе тактики. Хотя президент Рузвельт пообещал папе римскому, что военные действия не затронут Ватикана, а экипажи бомбардировщиков получили подробные карты, на которые были нанесены важнейшие памятники Рима, несколько бомб по ошибке все же было сброшено на папский анклав. Когда союзнические войска стали продвигаться по Апеннинскому полуострову, отдел MFAA завалили отчеты о мародерстве и вандализме в собственных рядах.

Говорят, что сам Эйзенхауэр, занимавший в какой-то момент кампании один из королевских охотничьих домиков XVIII века в Казерте, не постеснялся открыть пальбу в прекрасных интерьерах, обнаружив у себя в комнате крысу. В конце концов бесконечные скандалы, возникавшие из-за вандализма войск союзников, вынудили главнокомандующего в декабре 1943 года издать первый приказ, обязывающий англо-американские войска тщательно охранять памятники культуры. Один пункт приказа звучал вполне однозначно:

Мы обязуемся уважительно относиться к памятникам, насколько это возможно в условиях войны. Но если понадобится выбирать между знаменитым архитектурным сооружением и жизнями наших людей, то последние для нас несравнимо более ценны, и в этом случае зданием придется пожертвовать.

Меньше чем через два месяца после этого был уничтожен монастырь Монтекассино. MFAA приходилось сражаться на двух фронтах — против немецкой армии и против собственной военной бюрократии. Ученые, служившие в подразделении MFAA, в основном имели младшие офицерские звания и поэтому могли давать вышестоящим командирам лишь рекомендации о защите памятников, а не прямые распоряжения. Однако после декабрьского приказа Эйзенхауэра уважение к подразделению выросло. Заметно ужесточилась и воинская дисциплина.

Хотя с войсками в Италии находились всего около десяти сотрудников MFAA, их работа — в том числе и консультации — сыграла очень важную роль. Прежде всего они снабдили сухопутные войска и авиацию удобными и актуальными «культурными картами».

С точки зрения возможности бомбардировок города были поделены на три категории: 1) те, которые бомбить нельзя ни при каких обстоятельствах, — это Рим, Флоренция и Венеция; 2) города, бомбардировки которых разрешены лишь в случае крайней необходимости, — Равенна, Урбино и Сполето; 3) города, которые разрешается бомбить без ограничений (в этот раздел, в частности, вошли Милан, Пиза и Падуя).

Когда союзники дошли до Северной Италии, круг задач MFAA был расширен. Только что прибывший в распоряжение отдела искусствовед из Йельского университета Дин Келлер немедленно приступил к работе — спасению и консервации того, что осталось от фресок Кампосанто в Пизе.

Другие офицеры MFAA в июне 1944 года вместе с англо-американскими войсками вошли в Рим и к своей радости обнаружили, что художественные коллекции города почти не пострадали от немецких мародеров. Правда, итальянские музейщики встретили офицеров MFAA несколько настороженно: немецкая пропаганда распространяла слухи, что истинная цель этого подразделения — переправить итальянские шедевры за океан.

Со временем подразделение MFAA в Италии научилось работать более организованно и эффективно, хотя до конца войны группа испытывала постоянный недостаток состава и ресурсов. Летом 1944 года в подразделении служило чуть больше двенадцати человек — и это на все союзнические армии, насчитывавшие несколько миллионов солдат. Но итальянский опыт оказался неоценим, ибо Италия была лишь прелюдией. Союзники освободили Флоренцию 4 августа 1944 года, и к этому моменту во Франции уже почти месяц был открыт второй фронт. В Нормандии офицеры MFAA смогли оценить истинный размах грабежей. Про «ариизацию» в Америке уже знали — многие евреи, жертвы нацистских преследований, еще до войны бежали в США. Тем не менее союзники были поражены масштабами нацистского мародерства.

Первый офицер MFAA во Франции, архитектор Бэнсел Лафарж, прибыл в Нормандию всего через неделю после высадки союзнических войск. Здесь картина разрушений была совсем иной, нежели в Италии. Нормандский город Кан напоминал лунный ландшафт. Две трети города были полностью уничтожены бомбардировщиками западных союзников непосредственно перед высадкой. Лафарж проезжал деревни, где колокольни средневековых церквей на его глазах уничтожались артиллерийским огнем, потому что на них прятались немецкие снайперы.

К Лафаржу вскоре присоединились другие офицеры MFAA, в том числе директор «Клойстерс» (средневекового отдела музея Метрополитен) Джеймс Роример и Роберт Поузи, и они тут же начали маркировать особенно ценные памятники. Установить постоянное наблюдение за ними было трудно, таблички, предупреждающие о том, что здание имеет историческую ценность, не могли остановить вандалов, и тогда офицеры придумали более эффективный метод маркировки: они стали натягивать вокруг строений белую ленту, которая обычно предупреждала об опасности мин.

Довольно скоро офицеры MFAA обнаружили во Франции первые хранилища похищенных произведений искусства. В середине августа Роример прибыл в замок Сурш, где его встретил главный хранитель отдела живописи Лувра Жермен Базен. Базен испытал огромное облегчение: четыре года он провел в постоянном напряжении, охраняя так называемую «Галерею Медичи» — серию из двадцати четырех полотен, в мифологических сценах представляющих жизнь Марии Медичи, произведение, которое она сама заказала Рубенсу в начале XVII века. В большинстве случаев немцы оставили французские хранилища нетронутыми, правда, отступающие войска СС обстреляли замок Валансэ в долине Луары, где, в частности, были спрятаны Венера Милосская и Ника Самофракийская из Лувра. Произведения не пострадали, однако один из французских солдат, охранявших замок, погиб.

* * *

В начале августа 1944 года штаб Розенберга начал эвакуировать парижский музей Жё-де-Пом. Все компрометирующие документы были сожжены, последние ценности вывезены — оставшиеся работы в спешке бросили в грузовики, ожидавшие возле музея. Картины уже не упаковывали в защитный материал — солдатам было не до того — и просто кучей сваливали в кузов. Роза Валлан взволнованно наблюдала за погрузкой.

Главную и, без сомнения, самую самоотверженную борьбу с мародерством нацистов во Франции провели не офицеры MFAA, а эта скромная, но решительная француженка. Роза Валлан четыре года тайно следила за деятельностью штаба Розенберга в Жё-де-Пом. Она стала единственным сторонним свидетелем того, как работала мародерская машина. То, что Розе Валлан удалось удержаться в музее, было чудом, но в то же время признанием ее чрезвычайной добросовестности. Четыре раза ее выгоняли с работы, но всякий раз она возвращалась, настаивая на том, что какой-то важный отдел требует ее присмотра. Мадам Валлан, которую немцы считали безобидным администратором, тайком вела записи и зарегистрировала тысячи произведений, прошедших через Жё-де-Пом: откуда их привезли и, что еще важнее, куда их переправили.

С апреля 1941 года 4174 ящика, содержащих более 22 000 произведений искусства, были отправлены из Франции в Германию. Валлан часто засиживалась в музее допоздна, когда немецкие искусствоведы уже уходили домой или в кабак. Чаще всего именно ночью она могла тщательно изучить новые поступления. Иногда она тайком таскала домой негативы отснятых произведений искусства и просила знакомого напечатать снимки. Валлан собирала также информацию о своих соотечественниках, которые занимались транспортировкой и упаковкой ценностей или охраной музея.

Она несколько раз встречалась с Жаком Жожаром из «Национальных музеев», который был тайным участником французского Сопротивления, и с представителями правительства Шарля де Голля в изгнании в Лондоне, чтобы передать им информацию. Важными были сведения о поездах, на которых вывозили искусство. Одними из главных участников Сопротивления были железнодорожники, Résistance-Fer, устраивавшие диверсии на железных дорогах. Информация Валлан была нужна для того, чтобы поезда, нагруженные произведениями искусства из французских музеев, не были подорваны и не сошли с рельс.

Роза Валлан отлично понимала, что рискует жизнью. Один из агентов Геринга в штабе Розенберга, Бруно Лозе, дал ей понять, что ее немедленно расстреляют, если заподозрят в шпионаже. Чем ближе западные союзники подходили к Парижу, тем опаснее становилась работа Валлан. Нацисты начали вычищать Жё-де-Пом, существовал риск того, что скоро они начнут избавляться и от свидетелей. Тем не менее Роза Валлан оставалась в музее до самого конца — это была рискованная игра, но она стоила свеч.

В ходе кровопролитных боев западные союзники прорвали оборону немцев в Нормандии и двинулись к Парижу. Тем временем на востоке первого августа началось Варшавское восстание. Немцы отступали по всем фронтам, но восстание было подавлено с невероятной жестокостью, погибло более 200 000 поляков. Охотясь за повстанцами, немцы бомбили один варшавский квартал за другим, в результате уцелела только одна седьмая часть города.

В начале августа казалось, что Париж ждет похожая участь. Гитлер приказал бороться за французскую столицу до последнего, а в случае неудачи уничтожить город. Инженерные войска заложили мины на мостах через Сену. Собор Парижской Богоматери, Дом инвалидов и Люксембургский дворец были забиты взрывчаткой. Минировались ведомственные здания, электростанции, водохранилища и другие объекты инфраструктуры. Даже в канализационной системе под городскими улицами были заложены адские машины. Париж в буквальном смысле слова превратился в пороховую бочку, которую могли подорвать в любой момент. Гитлер решил, что город достанется противнику только в руинах. Французской столице предстояло ответить за сокрушительные воздушные налеты союзников на немецкие города. Годом раньше был почти полностью уничтожен Гамбург — пожалуй, только атомная бомбардировка могла вызвать более страшные разрушения. Тысячи зажигательных бомб превратили город в гигантский факел, образовав огненный смерч высотой в триста метров. Людей засасывало в огонь, как сухие листья. Не спаслись даже те, кто успел добраться до бомбоубежища, — они задохнулись, поскольку в раскаленном воздухе выгорел весь кислород.

Роза Валлан наблюдала, как солдаты укладывают последние картины из Жё-де-Пом в грузовики. Скоро ей удалось выяснить, что машины направляются не прямо в Германию, а в Обервилье, северо-восточный пригород Парижа. Там картины перегрузят на поезд.

Роза Валлан переписала транспортную накладную, в которой был указан не только номер поезда, но и номера вагонов, в которых штаб Розенберга собирался перевозить картины. Всего из Жё-де-Пом вывезли сто сорок восемь ящиков. В них было по меньшей мере шестьдесят четыре картины Пикассо, двадцать девять картин Брака, а также много работ Дега, Сезанна, Ренуара и Модильяни. Большинство этих произведений относились к коллекции Поля Розенберга. В остальных вагонах везли мебель и домашнюю утварь, награбленную в ходе «Операции „Мебель“» (M-Aktion). Такие составы с похищенным имуществом уходили из Франции на восток в течение всей войны.

Четыре года Роза Валлан незаметно для окружающих собирала информацию в Жё-де-Пом. Так же незаметно она и исчезла. А через два дня передала участникам Сопротивления информацию о поезде.

Из Обервилье состав № 40044 отправлялся в Австрию: часть драгоценного груза предполагалось спрятать в замке Когль в 50 км к востоку от Зальцбурга (в этом замке располагался один из штабов Розенберга). Но войска западных союзников уже стояли под Парижем: Жожар и Валлан были твердо убеждены, что поезд удастся остановить. Только не с помощью артиллерии, а куда более эффективным оружием. Договорились с железнодорожниками — участниками Сопротивления, и 10 августа, когда эшелон был готов к отправке, железная дорога забастовала. Состав № 40044 простоял в Обервилье несколько недель. А потом железнодорожные пути до самой границы были заблокированы воинскими эшелонами с возвращающимися домой немцами: ни один нацист не хотел оставаться в Париже, когда придет час расплаты.

Тем временем вокруг Парижа шла напряженная и опасная игра. Эйзенхауэр не хотел штурмовать город, зная, что это задержит продвижение союзных войск к Германии, а значит, продлит войну. Шарль де Голль и другие командиры Французской армии освобождения считали иначе. А Париж в эти дни находился на грани хаоса. 15 августа немцы арестовали больше 2500 участников Сопротивления, евреев и просто случайных прохожих и тут же отправили их всех в Бухенвальд. В ответ горожане начали всеобщую забастовку. На следующий день немцы схватили и тут же расстреляли несколько десятков партизан в Булонском лесу. Участники Сопротивления теперь боролись в открытую — они прокалывали шины на немецких автомобилях, снимали дорожные знаки, совершали налеты на немецкие посты. Французы начали строить баррикады на улицах, а на крышах засели немецкие снайперы. 24 августа, после нескольких дней вооруженных стычек между бойцами Сопротивления и немецким гарнизоном, Французская армия освобождения вошла в Париж. Гитлер отдал приказ поджечь фитиль: Париж должен сгореть, мосты упадут в Сену, собор Парижской Богоматери рухнет, гробница Наполеона будет похоронена под руинами Дома инвалидов.

Но именно в тот момент, когда город, по замыслу фюрера, должен был взлететь на воздух, командир немецкого гарнизона генерал Дитрих фон Хольтиц неожиданно сдался французской армии, приказав капитулировать всем своим 17 000 солдатам. Что произошло на самом деле, до сих пор остается предметом споров. В Германии считают, что фон Хольтиц намеренно ослушался Гитлера и тем самым спас Париж. Во Франции склоняются к тому, что у немцев просто не оставалось другого выхода. Истина, скорее всего, где-то посередине. Известно, например, что председатель муниципального совета Парижа, коллаборационист Пьер Теттенже (винодел, производитель знаменитого шампанского), при посредничестве шведского консула Рауля Нурдлинга вел с фон Хольтицем напряженные переговоры, пытаясь уговорить его пощадить город.

Эшелон № 40044 в последний момент все же вышел из города, но через несколько километров остановился из-за «механической неполадки». Французские железнодорожники объяснили немецкой охране, что вагоны перегружены. В конце концов поезд снова тронулся, но в предместье Оне-су-Буа — новая остановка: на этот раз с рельсов сошел локомотив. После этого поезд так и не сдвинулся с места, пока не прибыли бойцы Французской армии освобождения. План Розы Валлан и французских железнодорожников сработал. Загадочным образом исчезли только два ящика, все остальное более или менее было цело.

Эти события воспроизведены в фильме Джона Франкенхаймера «Поезд» (1964), сценарий которого основан на мемуарах Розы Валлан «Фронт искусства». В фильме эшелон с сокровищами искусства останавливает боец Сопротивления, которого играет Берт Ланкастер. Его противник — главный злодей фильма, нацистский полковник фон Вальдхайм (Пол Скофилд), помешанный на искусстве, говорит перед смертью: «Красота принадлежит тому, кто может ее оценить».

* * *

Зима 1944 года. Караван грузовиков ползет вверх по опасной дороге над отвесным обрывом. В грузовиках — ящики, помеченные инициалами Гитлера. Дорога ведет к старой соляной шахте возле австрийской деревни Альтаусзее в регионе Аусзеерланд — природной крепости, окруженной вершинами Известняковых Альп, поднявшихся из земной коры десятки миллионов лет назад. Когда-то здесь, в месте столкновения двух древнейших тектонических плит, расстилался океан, и светло-серый известняк, характерный для альпийских вершин этого региона, образовался в глубинах этого древнего океана. Теперь этому горному региону предстояло стать последним оплотом нацистов, где они смогут спрятать свою самую драгоценную добычу.

Снежные сугробы высотой до пяти метров укрывали склоны вокруг входа в шахту. Небольшая группа солдат, инженеров, шахтеров и музейщиков вот уже несколько месяцев работала под землей. Они прибыли в сонную альпийскую деревню летом 1943 года, вскоре после того, как шахту осмотрел австрийский искусствовед Герберт Зайберль. На специальной вагонетке Зайберль проехал по штреку почти на два километра вглубь горы, записывая температуру и влажность воздуха.

Бродя по бесконечным коридорам шахты, он сделал неожиданное открытие — часовню, посвященную святой Варваре и построенную в 1930-х годах местными шахтерами-католиками. Святая Варвара жила в III веке и пострадала за свою веру — отец-язычник отрубил ей голову. Но, когда палач возвращался домой после казни дочери, он был убит молнией. Поэтому святая Варвара считается покровительницей всех, кто рискует внезапно погибнуть — как, например, шахтеры.

Алтарный образ, написанный маслом, висел на своем месте со дня освящения часовни и, судя по всему, совершенно не пострадал от воздействия окружающей среды. В обычном сыром подземелье красочный слой быстро испортился бы, но соляные стены поглощали влагу, обеспечивая постоянный уровень влажности.

Зайберль сразу понял, что нашел идеальное место для австрийских музейных фондов, которым с тех пор, как западные союзники вошли в Италию, постоянно угрожали воздушные налеты. Однако отчет Зайберля скоро попал в руки Гитлера, который решил распорядиться шахтой иначе — спрятать в ней коллекцию своего будущего музея в Линце.

Вся Германия стала теперь уязвимой перед налетами союзников, и безопасность художественных коллекций была под угрозой. До 1943 года коллекция будущего Музея фюрера размещалась в нескольких хранилищах, в том числе в Мюнхене, в замке Нойшванштайн и в Дрездене. Но теперь все эти три точки считались возможными мишенями противника.

В конце 1943 года Гитлер издал приказ свезти все коллекции в одно место — в шахту в Альтаусзее, которая получила кодовое наименование «Хранилище Дора» (Depot Dora). Под километровым слоем известняка и соли произведениям искусства ничего не грозит, даже если гору начнет бомбить весь воздушный флот союзников.

Под землю спрятался не только будущий Музей фюрера. В 1943-м стало ясно, что нацистская Германия проиграла битву за господство в воздухе. Люфтваффе и войска ПВО не в состоянии были помешать англо-американским бомбардировщикам изничтожать немецкую военную промышленность. Военное производство все чаще приходилось перемещать под землю. В Совиных горах на территории Польши более 10 000 рабов из Аушвица построили огромный подземный производственный комплекс. На подземном ракетном заводе «Миттельверк» в горе Конштайн в Тюрингии погибло двадцать тысяч человек — узников специально созданного при заводе лагеря, который также носил название «Дора». Альберт Шпеер, министр вооружений нацистской Германии, несмотря на бомбардировки, смог увеличить производство танков, самолетов и подводных лодок более чем в два раза.

Шахта в Альтаусзее была не единственным подземным хранилищем произведений искусства. Эвакуация музейных фондов шла уже с начала войны. Еще в 1940-м, во время одного из первых налетов англичан на Берлин, в Пергамский музей угодила бомба, что стало сигналом для других музеев, до поры до времени веривших нацистам, что немецкие города неуязвимы. Коллекции многих берлинских музеев поначалу разместили в так называемых зенитных башнях (Flaktürme), построенных в разных районах города. Гигантские наземные бункеры из монолитного бетона, похожие на донжоны средневековых замков, использовались как площадки для крупнокалиберных зенитных батарей, командные пункты и бомбоубежища (в шести берлинских башнях могло укрыться до 50 000 человек). Утверждалось, что зенитная башня способна выдержать любую воздушную атаку. Поэтому большинство коллекций из Берлина не вывозили, и эвакуация началась только тогда, когда нацисты осознали, что в город скоро войдет Красная армия. Сокровища искусства были также спрятаны под землей — в частности, в шахте старинного золотого рудника в поселке Меркерс в Тюрингии. После того как в здание рейхсбанка в Берлине попала бомба, в Меркерс также свезли золотой запас Германии. Но многое, например «золото Трои», Пергамский алтарь и сотни картин и скульптур, так и осталось на своих местах в музеях, брошенных на произвол судьбы в городе, который вскоре превратился в поле битвы.

Гитлер куда больше волновался за коллекцию, предназначенную для Линца, нежели за национальные собрания. В Альтаусзее приготовления начались еще в 1943-м. В шахте настелили деревянные полы и оборудовали реставрационные мастерские. Вдоль стен штреков возвели огромные деревянные стеллажи, чтобы разместить самые большие картины (некоторые из них достигали нескольких метров в высоту). В некоторые местах стеллажи были трехъярусными. Идеальный микроклимат шахты позволял хранить там искусство десятилетиями, а если понадобится — веками.

Первые ценности прибыли в Альтаусзее в январе 1944 года. Два горных перевала с крутыми подъемами делали доступ в шахту зимой почти невозможным. Когда грузовики не справлялись, ящики везли на воловьих упряжках и даже на танках. В первый год из Дома фюрера в Мюнхене было доставлено 1687 картин, из замка Нойшванштайн — 922 ящика. Осенью 1944-го прибыл Гентский алтарь. Для шедевра братьев Ван Эйков было приспособлено отдельное помещение. В Альтаусзее оказались также работы, захваченные немцами при отступлении из Западной Европы, такие как «Мадонна Брюгге» Микеланджело. В начале сентября 1944 года, всего за несколько дней до освобождения Брюгге британскими войсками, немецкие солдаты вытащили статую из церкви Богоматери и вывезли ее из города в фургоне Красного Креста под грудой старых матрасов. В глубинах шахты Альтаусзее была также спрятана личная коллекция Гитлера — скульптуры, гобелены, антиквариат, книги, обмундирование и оружие. Металлические предметы смазали жиром, чтобы уберечь от ржавчины. Последние произведения доставили в шахту всего за несколько недель до капитуляции нацистской Германии.

Примерно 10 апреля 1945 года в шахту внесли восемь больших ящиков с надписью «Vorsicht — Marmor — Nicht stürzen!» («Осторожно — мрамор — не бросать!»). На самом деле содержимое этих ящиков было куда страшнее: в них лежали пятисоткилограммовые бомбы, сброшенные английскими или американскими бомбардировщиками, но не разорвавшиеся.

Гитлер занимался проектом «Линц» до самого конца. 2 января 1945 года он попросил Мартина Бормана составить перечень всех произведений коллекции. Только что провалилось Арденнское контрнаступление, последняя отчаянная попытка нацистов изменить ход войны на Западном фронте. Теперь территория самой Германии была открыта для вторжения. Тогда же, в январе, немцы потерпели поражение в Польше. Это означало, что Красная армия рано или поздно подойдет к Берлину. Около двух недель спустя, 13 февраля, Герман Гислер установил в бункере Гитлера под рейхсканцелярией макет Линца, работа над которым продолжалась в течение всей войны.

Планы перестройки Линца и Берлина не были чистой фантазией. Если бы Германия победила в мировой войне, эти проекты так или иначе были бы осуществлены, хотя Гитлер в определенный момент запретил Шпееру делать точные экономические расчеты. Тем не менее подготовка к превращению Берлина в Столицу мира Германия (Welthauptstadt Germania) уже началась. Некоторые здания снесли, чтобы освободить место для гигантского купольного Зала народа, задуманного лично Гитлером, и озера перед ним — самого большого искусственного бассейна в мире (1200 х 400 м). Со временем предстояло снести целые районы центрального Берлина. Согласно расчетам городского строительного управления, под снос должны были пойти 50 000 жилых помещений. Старый Рейхстаг, пострадавший от пожара в 1933 году, будет сохранен, правда, только в качестве исторического дополнения к новому монументальному зданию. Предстояло разбить площадь, на которой смогут построиться в парадные колонны одновременно миллион человек, и воздвигнуть триумфальную арку высотой в 125 метров (также по собственноручным эскизам Гитлера), на которой будут высечены имена всех немецких солдат, погибших в Первой мировой войне.

Гитлер хотел, чтобы новая столица была отстроена к 1950 году, к этому году была приурочена и очередная Всемирная выставка. К тому времени сам фюрер уйдет со сцены и проведет свои последние годы в Линце. Однако, судя по воспоминаниям Шпеера, личный архитектор Гитлера понимал, что построить город за такое короткое время нереально. Одно проектирование займет лет десять, и для работы потребуются огромные ресурсы — как строительные материалы, так и рабочие руки.

Практические приготовления к строительству в Берлине были остановлены только в 1942 году. Впрочем, Гитлер предпочитал относиться к бомбардировкам Берлина и других немецких городов как к своего рода продолжению подготовительных работ. Осуществить столь масштабные планы строительства после войны будет только проще — новая имперская столица вырастет на руинах.

Преобразования должны были коснуться не только Берлина, но и целого ряда других важных для фюрера городов Третьего рейха. Но, по словам Шпеера, под конец Гитлера интересовал только Линц:

Найти забвение он пытался в работе над планами реконструкции родного города. Об этом свидетельствовал его неувядаемый интерес к ним. Главного архитектора Линца Германа Гислера на завершающей стадии войны все чаще вызывали в ставку. Напротив, проекты перестройки Гамбурга, Берлина, Нюрнберга или Мюнхена, которые когда-то так много значили для него, Гитлера уже почти не интересовали. Как-то он даже с мрачным видом заявил, что смерть избавила бы его от страшных мук, которые он вынужден сейчас терпеть. Рассматривая представленные ему Гислером планы реконструкции Линца, Гитлер очень часто останавливал взор на проекте своего склепа, который предполагалось соорудить в одной из башен предназначенного для партийных органов комплекса зданий. Он не скрывал, что даже после победы не желает покоиться рядом со своими фельдмаршалами во Дворце солдатской славы в Берлине.

Гитлер желал быть похороненным как художник, а не как полководец. И похоронить его следовало в городе, сыгравшем в жизни диктатора самую большую роль. Не в Мюнхене, где он стал политиком. И не в Берлине, где он стал фюрером. А там, где он стал «художником».

Гитлер придавал такое значение Линцу и коллекции еще и потому, что рассматривал эту коллекцию как свое наследие, то, что он передаст потомкам. И в конце концов только эти произведения — в отличие от величественных планов фюрера — действительно пережили его.

Немецкая общественность ничего не знала о проекте по перестройке Линца до 1943 года, когда Генрих Гофман описал этот проект в художественном журнале «Искусство — народу» (Kunst dem Folk). Статья была частью пропагандистской кампании, направленной на то, чтобы успокоить немецкий народ после поражения под Сталинградом. Однако саму затею с Музеем фюрера не стоит считать исключительно пропагандой. Для Гитлера это был в высшей степени личный проект, который, как правило, обсуждался только с самыми приближенными лицами. Гитлер не раз выражал свое нежелание сводить искусство к инструменту пропаганды, это противоречило его идеалистическим художественным взглядам. То, что на Большой немецкой художественной выставке ежегодно выставлялось плоское и идеологически ангажированное искусство, было скорее случайной неудачей, а не задуманной целью. Гитлер никогда не был до конца доволен результатами этих выставок. Собрать коллекцию, в основу которой легли бы работы старых мастеров, было куда проще.

Основная часть макета музея строилась по эскизам, которые сделал сам Гитлер в середине 1920-х, когда был еще далек от власти и лишь мечтал о создании новой национальной галереи. Музей фюрера должен был стать не только символом нацистского режима, но и наглядной демонстрацией духовной гегемонии арийской расы. Это наследие будет передано грядущим поколениям, а может быть, доживет и до того времени, когда национал-социализм возродится в Четвертом рейхе. Шпеер и Гитлер планировали, что задуманные ими здания сохранят часть своей ценности даже в виде руин — тысячи лет спустя. Гитлер мечтал создать нечто, что переживет само время, подобно Парфенону Иктина и Калликрата. Он сделал наброски не только экстерьера, но и внутренних помещений музея и показал эти наброски Шпееру и Гислеру. Фюрер продумал даже то, как именно будет падать свет из окон, и набросал эскизы мебели. Большой средний зал будет украшен скульптурным фризом длиной сто восемьдесят метров.

Гитлер решил, что зал с работами мастеров Возрождения и барокко будет примыкать к залу немецкой живописи XIX века. В отличие от Ганса Поссе Гитлер считал, что эти южнонемецкие и австрийские мастера недооценены и рано или поздно займут свое место в пантеоне великих художников, это лишь вопрос времени. Поэтому назначение Фосса в качестве преемника Поссе было решением последовательным и стратегическим: если Ганс Поссе отобрал для коллекции старых мастеров, то Фосс дополнил ее работами художников, к которым Гитлер питал особое, личное пристрастие: Арнольд Бёклин, Франц фон Штук и Эдуард фон Грютцнер. Последнего Гитлер считал немецким Рембрандтом. Фосс раздобыл для коллекции многих любимых художников Гитлера, и к концу войны собрание немецкой живописи насчитывало более 5000 полотен.

Когда Гитлер пытался стать художником и поступить в художественную академию в Вене, Бёклин был для него образцом для подражания. Однако будущий фюрер дважды провалил вступительные экзамены — в основном из-за неумения рисовать людей. Поражение зародило в нем желание отыграться, которое не оставляло его всю жизнь и отчасти получило выход в проекте «Линц» и постоянном стремлении досадить Вене. Однако некоторые считают, что представление Гитлера о себе как художнике недооценено. Что он был не столько политиком, одержимым искусством, сколько художником, одержимым политикой. Многое указывает на то, что он смотрел на мир как художник, взять, к примеру, «озвучивание» военных операций — в случае с Советским Союзом это были «Прелюды» Листа.

Альберт Шпеер часто вспоминал, что Гитлера гораздо сильнее трогали донесения о разрушенных бомбами «ценных строениях», нежели о человеческих жертвах:

Меньше всего он думал об удовлетворении социальных нужд людей: их бедственное положение его вообще не волновало. Поэтому теперь он сразу же требовал немедленно приступить к восстановлению сгоревших зданий театров.

Фюреру, казалось, были совершенно непонятны простые человеческие нужды. Люди голодали, оставались без крова, а он предлагал поддерживать дух народа театральными представлениями, вспоминал Шпеер. Геббельс тоже констатирует в своих дневниках, что никакое военное поражение не могло удержать Гитлера от длинных рассуждений об опере и искусстве.

Британский историк Пол Джонсон считает, что эта особенность Гитлера объясняет его успех:

Художественный подход Гитлера был главной причиной его успеха. Слепой фанатизм Ленина никогда бы не сработал в Германии. Немцы были одной из самых образованных наций в мире. Завоевать их интеллект было крайне трудно. Но их сердца, их эмоции были более доступной целью.

Тот факт, что Гитлер непременно настаивал на восстановлении театров, символичен. Арне Рут и Ингемар Карлсон показывают, что нацистские манифестации, факельные шествия, массовые митинги, архитектура и искусство — все это было театральной площадкой, где разыгрывалось политическое действо, которое большинству немцев помогло заполнить душевную пустоту и избавиться от чувства потери, столь остро переживаемого со времен эпохи романтизма. Вместо французского Просвещения, английского рационализма, американского капитализма и «прозаической» демократии нацисты предложили народу помпезный, захватывающий дух театр. Вместо свободы людям дали чувство единства и превосходства. Культура, по мнению нацистов, в наибольшей степени отличала немцев от всех остальных. Из речи Гитлера, произнесенной на съезде партии в 1937 году, явно следует, что культура была и высшей целью войны:

Это государство не должно быть властью без культуры или силой без красоты. Ибо вооружение нации нравственно оправдано лишь тогда, когда ее мечом и щитом руководит высшая цель. Поэтому мы стремимся не к неприкрытому насилию Чингисхана, а к миру власти, в котором мы сможем создать более сильное общество, служащее покровителем высокой культуры.

Эстетика, к которой питал слабость Гитлер — красочные безвкусные пейзажи, вагнеровский размах и романтическая пышность, — оказалась близка многим немцам.

Но национал-социалистическому движению в целом был свойствен некоторый эстетический и идеологический дуализм. Такие члены партии, как Альберт Шпеер и Роберт Лей, были более современными людьми, открытыми для новых эстетических и технических идей, в то время как Альфред Розенберг и Генрих Гиммлер были погружены в расовые мифы XIX века, идеологию «крови и почвы» и мечтали о возрождении патриархального, аграрного общества. Иными словами, в нацистской Германии сосуществовали оба этих подхода: принятие достижений технического прогресса и одновременно отстранение от них. Эту двойственность можно увидеть и в прагматизме Гитлера: он мог восхищаться как патриархальным образным миром своих любимых художников XIX века, так и инженерной мыслью, породившей Эйфелеву башню.

Однако отчасти именно благодаря идее романтизма о том, что культура — это «душа нации», идеология национал-социализма стала вполне респектабельной. Идеи Юлиуса Лангбена, который считал, что немцы духовно превосходят все остальные народы и поэтому призваны править Европой, были широко распространены во многих слоях немецкого общества задолго до прихода Гитлера к власти. И не был ли Гитлер как раз таким гибридом немецкого художника и политика, который, согласно Лангбену, и должен был стать властителем Вселенной?

Точно так же как Гитлер стремился объединить всех представителей арийской расы в одной «пангерманской империи», все культурное наследие этого народа он задумал собрать в Музее фюрера. Но коллекция не ограничивалась немецкими и североевропейскими мастерами. Перед музеем стояла и другая задача — продемонстрировать превосходство Германии, на века подчинившей себе Европу. Поэтому коллекционирование итальянской барочной живописи, перенасыщенной религиозной символикой, или же аристократического французского искусства XVIII века было не эстетическим лицемерием, а продуманным политическим ходом. Ни итальянцев, ни французов национал-социалисты не любили, но, собрав у себя произведения всех великих художников Европы, Германия заявляла о себе как о западноевропейской супердержаве. С этой точки зрения проект «Линц» не отличался оригинальностью, это была точно такая же демонстрация политической и культурной мощи, как Лувр Наполеона, викторианский Британский музей или нью-йоркский Метрополитен 1920-х годов.

Нацисты планировали распространить германское искусство и на завоеванных территориях: например, предполагалось устроить музей «арийского» искусства в парижской галерее Вильденштейна. В оккупированном Париже, Кракове и Брюсселе нацисты устраивали временные выставки: например, в музее Оранжери состоялась личная выставка Арно Брекера. Кроме того, они снова решили поиграть на контрасте — как в 1938 году, когда они противопоставили Большую немецкую художественную выставку «Дегенеративному искусству». В 1941 году во дворце Берлица в Париже открылась гротескная выставка Le juif et la France, «Еврей и Франция». Она апеллировала к французскому антисемитизму и показывала, как евреи якобы коррумпировали французскую культуру, общество и ценности. В основу выставки легла книга швейцарско-французского антрополога и коллаборациониста Жоржа Монтандона «Как распознать еврея». Выставку посетили порядка 200 000 человек.

По замыслу Гитлера, Музей фюрера должен был перекроить историю искусства, возвысив северных мастеров, подчеркнув второстепенное значение французов, итальянцев и испанцев и вовсе вычеркнув славянских, еврейских и «дегенеративных» художников.

Жемчужиной коллекции была немецкая живопись. Настоящее искусство может возникнуть лишь из души нации, из кровных уз, связывающих немецкого художника с немецкой почвой. Поскольку у евреев и цыган никакой связи с немецкой почвой нет, их культура навсегда останется чужеродной и «ненастоящей». Даже некоторые арийские художники, увлекшиеся модернизмом, подхватили заразу, дегенерировали и утеряли свой истинный язык.

Художественной политике придавалось особое значение также из-за влияния, которое, по утверждению нацистов, евреи оказывали на мир искусства. Вездесущий еврей завладел важнейшим средством выражения немецкого духа. Именно пресса, давно оказавшаяся в еврейских лапах, подняла шумиху вокруг модернизма, именно еврейские торговцы навязали немецкому народу это вырожденческое искусство. Война нацизма с евреями рассматривалась как глобальная битва против «мирового еврейства» — и ради победы в этой войне можно было не обращать внимания на национальные суверенитеты. Именно таким образом организации наподобие Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга могли оправдать мародерство во Франции и в других странах. Нацисты расценивали роль евреев в искусстве, их меценатство и коллекционирование как способ проникновения в самое сердце германской культуры. Конфискация еврейской собственности и изгнание евреев из культурной жизни были также и символическим жестом, призванным прекратить это проникновение.

Гитлер, размышлявший над макетом Линца даже в последние свои месяцы в бункере, — это Гитлер-художник, а не Гитлер-политик. По мере того как гибель Третьего рейха становилась неизбежной, Гитлер все более самозабвенно мечтал о будущем. Что он оставит потомкам?

Фюрер считал, что его музей будет по достоинству оценен не столько современниками, сколько потомками. Гитлер видел Третий рейх в тысячелетней перспективе. В его личной коллекции был портрет Фридриха Великого — человека, которым фюрер восхищался. В своих речах Гитлер неоднократно повторял, что могут пройти сотни лет, прежде чем люди в полной мере оценят величие германской нации. Современникам, возможно, не так легко принять уничтожение евреев, цыган, поляков и славян, но потомки только поблагодарят фюрера за то, что он разобрался с этими важнейшими вопросами. Музей Линца будет прекрасным подарком потомкам, которые, надо надеяться, уже научатся ценить немецкую живопись XIX века, а также новое германское искусство, пропагандируемое ежегодной Большой немецкой художественной выставкой. В 1938 году Гитлер пять раз съездил в Мюнхен и лично отобрал на выставке двести две работы. Неизвестно, сколько из них попало бы в Музей фюрера, — многие были отправлены в различные учреждения и ведомства, например в Дом фюрера в Мюнхене. Как сказал Гитлер на открытии Дома немецкого искусства в 1937 году, современное немецкое искусство тоже следует рассматривать в «вековой перспективе».

Альберт Шпеер вспоминает:

Даже в апреле 1945 года я иногда встречался с Гитлером, чтобы поговорить о планах реконструкции Линца или просто посидеть молча рядом, предаваясь былым мечтам.

* * *

Кто уж точно не был готов строить планы на вечность, так это Геринг. Правда, представление рейхсмаршала о действительности было таким же извращенным, как у самого фюрера. Геринг всерьез рассчитывал, что даже после поражения гитлеровской Германии он вполне сможет остаться в политике. Он полагал, что западные союзники захотят воспользоваться его политическим влиянием, чтобы остановить продвижение Сталина на континенте и сохранить единство Германии. Как и многие нацистские лидеры, Геринг был убежден, что надо лишь еще немного продержаться — и западные союзники заключат сепаратный мир с нацистской Германией, а затем вместе с ней объявят войну Советскому Союзу.

В начале 1945 года, когда Геринг понял, что Красная армия скоро займет Каринхалль, он начал эвакуацию своих коллекций. Переполненные залы поместья опустели, работы были переправлены на железнодорожную станцию неподалеку от Ютербога, где их поджидали два личных поезда Геринга. Чтобы разместить все сокровища рейхсмаршала, заказали одиннадцать дополнительных вагонов. Коллекция Геринга была меньше, чем у Гитлера, но тоже не уступала лучшим собраниям мира: она насчитывала 1375 картин, 250 скульптур, 108 гобеленов, 200 предметов старинной мебели, 60 персидских и французских ковров и 75 витражей, в том числе средневековых. Геринг отдавал явное предпочтение старым мастерам, в его собрании было не меньше шестидесяти произведений отца и сына Кранахов.

Геринг отдавал себе отчет в том, что некоторые работы из коллекции после падения нацистского режима могут создать ему проблемы. Произведения, которые рейхсмаршал приобрел при посредничестве штаба Розенберга в Нидерландах и во Франции, Геринг хотел оставить в Каринхалле, однако Вальтер Хофер уговорил его спрятать ценности от Красной армии. По той же причине Геринг отправил в Альтаусзее произведения из Монтекассино, подаренные рейхсмаршалу его офицерами. В исторической перспективе тот факт, что Геринг, непосредственно замешанный в уничтожении миллионов невинных людей, так заботился о «своих» (то есть похищенных) картинах, представляется как минимум жутким абсурдом.

Произведения, которые не уместились в вагонах — главным образом скульптуру, — закопали в саду. Несколько миниатюр Геринг уложил в багаж своей жены Эмми — неприкосновенный «валютный запас» на случай, если что-то пойдет не так. Туда же он упаковал одну из своих самых любимых работ: «Христа и грешницу» Вермеера, за которую он дорого заплатил. Ему так хотелось иметь в своей коллекции Вермеера, что он не разобрался, что картина была подделкой, которую выполнил современник Геринга — нидерландский художник-фальсификатор Ханс ван Мегерен. Геринг уже в тюрьме узнал, что его обожаемый Вермеер — подделка: по словам офицера MFAA Стюарта Леонарда, который сообщил об этом бывшему рейхсмаршалу, тот принял известие так, «словно впервые в жизни узнал, что в мире существует зло».

Последний транспорт ушел из Каринхалля всего за несколько недель до конца войны. Геринг не намерен был оставлять свой охотничий замок Сталину. Огромное поместье было заминировано инженерами люфтваффе. 20 апреля Геринг в последний раз увиделся с Гитлером на мрачном торжестве по случаю дня рождения фюрера в рейхсканцелярии в Берлине.

Альберт Шпеер отметил, что Геринг приехал на праздник в необычно скромном для него одеянии:

Он всегда придавал огромное значение внешнему виду и в эти дни поразил нас тем, что сменил свой традиционный серебристо-серый мундир на сшитую из серо-коричневого сукна форму. Заодно он заменил огромные — шириной пять сантиметров — с золотым плетением погоны на обычные матерчатые…

Гитлер решил встретить свой конец в Берлине. Геринг — бледный, взмокший, «выпучивший глаза» — извинился, сказав, что у него важные дела в Южной Германии, пожал фюреру руку и исчез. Уже на следующий день он был в Берхтесгадене, по ту сторону альпийских вершин. Его уже ждали поезда, которые проехали через всю страну, битком набитые искусством. Там же был и Вальтер Хофер, приехавший в одном из вагонов. В тот же день, 21 апреля, Каринхалль взлетел на воздух.

Через два дня Красная армия взяла Берлин в кольцо. Геринг, полагавший, что находится на безопасном расстоянии от фюрера, предпринял попытку захватить власть: он послал Гитлеру телеграмму, в которой сообщил, что намеревается взять управление страной в свои руки. Геринг планировал сразу же начать переговоры о сепаратном мире с западными союзниками и лично встретиться с Эйзенхауэром. Ответ из берлинского бункера пришел только через два дня: Гитлер приказывал СС немедленно арестовать Геринга. Рейхсмаршала лишили всех званий и посадили под домашний арест в Оберзальцберге. Тем временем Вальтер Хофер отчаянно искал место, где можно было бы спрятать коллекцию. К сожалению, он ничего не мог поделать с местными жителями, которые проникли в вагоны, стоявшие на путях, и частично разворовали коллекцию бывшего рейхсмаршала.

Личный секретарь Гитлера и начальник партийной канцелярии НСДАП Мартин Борман — один из главных соперников Геринга, боровшийся с ним за благосклонность фюрера, — отдал приказ ответственному офицеру СС застрелить рейхсмаршала. Офицеры СС, как правило, фанатично исполняли приказы начальства, но именно этот засомневался: ведь СС тоже строила планы на будущее после падения нацистской Германии. И Геринг был освобожден в результате тайного сговора СС и размещенного поблизости подразделения люфтваффе.

8 мая Геринг сдался американским войскам недалеко от австрийского Маутерндорфа. Лейтенанту Джерому Шапиро он отдал свой золотой «вальтер ППК» и церемониальный кортик с рукояткой из слоновой кости. Потом спросил, когда он сможет увидеть Эйзенхауэра. Однако вместо встречи с главнокомандующим союзников отправился за решетку.

Тем временем в Альтаусзее разворачивались драматические события, подробности которых до сих пор не до конца известны. 19 марта Гитлер издал приказ под названием «План „Нерон“», подразумевавший полное уничтожение инфраструктуры и культурных ценностей. Ничто не должно было достаться ни врагу, ни немецкому народу, который, по мнению Гитлера, оказался недостоин победы и поэтому был обречен на гибель. Жестокость приказа немного смягчил Альберт Шпеер, решив игнорировать его и даже по возможности противостоять уничтожению. Правда, наиболее исполнительные приспешники фюрера уже начали подрывать уцелевшие заводы, водохранилища, продовольственные склады, электростанции и прочие ключевые объекты. Курировали выполнение приказа гауляйтеры — высшие партийные руководители на местах. Гауляйтер Август Айгрубер, на чьей территории находилась шахта в Альтаусзее, был полон решимости исполнить приказ. Айгрубер был брутальным и фанатичным нацистом, не питавшим ни малейшего интереса к сокровищам культуры.

Именно он приказал подготовить к взрыву восемь авиабомб, загруженных в шахту вместе с произведениями искусства. Айгрубер ни при каких обстоятельствах не собирался позволить «большевикам или евреям» завладеть ценностями, спрятанными в недрах горы, — пусть они лучше навсегда будут погребены там. Коллекция, предназначенная для Музея фюрера в Линце, оказалась на грани полного уничтожения, и это было отчасти результатом нерешительности самого Гитлера. Сначала он отдал приказ взорвать лишь вход в шахту, тем самым надежно замуровав коллекцию. Но когда узнал, что это может вызвать обрушение подземных сводов или наводнение в шахте, засомневался. Что лучше — погубить коллекцию или отдать в руки врага? Он колебался так долго, что это вызвало смятение среди подчиненных. В личном завещании Гитлера, однако, вполне определенно говорится, что произведения искусства должны быть сохранены для «создания галереи в моем родном городе Линце».

В конце апреля из рейхсканцелярии пришел приказ, что произведения искусства, спрятанные в шахте Альтаусзее, следует исключить из «Плана „Нерон“», но поскольку поступил этот приказ не лично от Гитлера, Айгрубер решил его пока проигнорировать. Получить личное подтверждение фюрера было уже невозможно: 27 апреля связь с Берлином прервалась, а три дня спустя, 30 апреля, Гитлер застрелился в своем бункере.

Айгрубер начал готовить взрыв. Немецкий управляющий рудниками в Альтаусзее Эммерих Пёхмюллер понимал, что, если ничего не предпринять, шахта обречена. Втайне от Айгрубера Пёхмюллер с инженером Отто Хёглером начали готовить расчеты, которые позволили бы забаррикадировать вход в шахту, используя минимальное количество взрывчатки. Однако один из людей Айгрубера заметил, что Пёхмюллер и Хёглер пытаются вывезти ящики с бомбами из шахты. Тогда гауляйтер поставил у входа шесть часовых, приказав им стрелять в любого, кто прикоснется к ящикам с взрывчаткой. Третьего мая в Альтаусзее выехала группа инженеров из гестапо.

Но надежда еще оставалась. Шахтеры, принимавшие участие в спуске ценностей в шахту, хотели спасти ее так же отчаянно, как Пёхмюллер и Грубер, правда, по совершенно другой причине. Шахта кормила их семьи с самого Средневековья. Они не могли позволить какому-то нацистскому лидеру лишить их хлеба.

Один из шахтеров, Алоиз Раудашль, случайно узнал, что поблизости находится Эрнст Кальтенбруннер — один из самых страшных нацистских палачей, обергруппенфюрер СС и начальник Главного управления имперской безопасности (RSHA), отвечавшего за политическую разведку и тайную полицию рейха. В ведении RSHA находились, в частности, айнзацгруппы — специальные «эскадроны смерти», в годы войны хладнокровно уничтожившие на оккупированных территориях как минимум миллион человек. Поговаривали, что Кальтенбруннера побаивается сам Гиммлер. Осенью 1946 года Кальтенбруннер будет признан виновным в преступлениях против человечности и повешен в Нюрнберге.

Кальтенбруннер был австрийцем, вырос неподалеку от Альтаусзее и сейчас намеревался спрятаться в родных краях. Через общего знакомого Раудашль уговорил Кальтенбруннера вмешаться. В половине второго ночи на 4 мая у гауляйтера состоялся разговор с руководителем имперской безопасности. Даже оголтелому фанатику Айгруберу пришлось отступить перед таким человеком, как Кальтенбруннер.

Ящики с взрывчаткой вынесли. После этого Пёхмюллер начал минировать вход в шахту, но уже в более разумных масштабах. На следующий день, 5 мая, в глубине горы раздался мощный взрыв. Шесть тонн взрывчатки заблокировали доступ к 137 подземным туннелям. Музей Гитлера был брошен на произвол судьбы во чреве тысячелетней соляной шахты.