В одно воскресное апрельское утро 1923 года в берлинский Цейхгауз вошли три человека. Один из них, словно экскурсовод, сразу провел своих спутников к стеклянной витрине с мундиром Фридриха Великого. Прусский король-воин и просветитель был кумиром Адольфа Гитлера.
Гитлер приехал в Берлин вместе с другом Эрнстом Ханфштенглем собирать деньги на свою маленькую, но постепенно растущую экстремистскую партию. Всего полгода спустя Гитлер попытается захватить власть в Германии во время «пивного путча», но потерпит неудачу. Сбор денег в Берлине тогда тоже не удался: в 1923 году мало кто хотел слушать человека, одержимого прошлым. Однако благодаря этому провалу Гитлер, Ханфштенгль и еще один соратник по партии смогли посетить некоторые музеи столицы.
В нацистских кругах Ханфштенгль был белой вороной. Он закончил Гарвард, военные годы провел в Нью-Йорке, где общался со знаменитостями, среди которых были медиамагнат Уильям Рэндольф Хёрст и Чарли Чаплин, был помолвлен с американской писательницей Джуной Барнс. Кроме того, он водил дружбу с тогдашним сенатором от штата Нью-Йорк, а позднее президентом Франклином Делано Рузвельтом.
В 1922 году он вернулся в Германию, и один его гарвардский приятель, служивший военным атташе при посольстве США, предложил ему «пошпионить» за некоей националистической партией, набиравшей популярность в Мюнхене. Ханфштенгль посетил одну из пивных, где выступал Гитлер. Это выступление, надо полагать, произвело сильное впечатление на Ханфштенгля, и он быстро стал одним из самых верных соратников фюрера. Как и многих других интеллектуалов, Ханфштенгля больше привлекала сама личность Гитлера, нежели программа национал-социалистов. Позднее и Альберт Шпеер признавался в похожих чувствах к фюреру.
Осмотрев мундир Фридриха Великого, экскурсанты двинулись дальше, а Гитлер продолжал сыпать бесконечными подробностями военной истории Пруссии. С особенным упоением он рассказывал о двадцати двух головах умирающих воинов — рельефах немецкого скульптора эпохи барокко Андреаса Шлютера на арках во внутреннем дворе Цейхгауза. Гениальность Шлютера, утверждал Гитлер, может постичь лишь тот, кто побывал в окопах Первой мировой. Правда, Гитлер не увидел, а может быть, сознательно проигнорировал явный антивоенный пафос этих произведений.
После Цейхгауза товарищи по партии проследовали в Национальную галерею, где Гитлер решительно прошел мимо большей части работ и внезапно остановился возле одного полотна, написанного маслом. Это был портрет старика на черном фоне. Взгляд опущен, грубые черты подчеркнуты светом, исходящим от золотого шлема, неодолимо притягивающего взгляд зрителя. Гитлер словно заметил что-то в лице старика и сказал Ханфштенглю: «А вот кое-что уникальное. Взгляни на это героическое выражение на лице солдата. Доказательство того, что Рембрандт, несмотря на многочисленные изображения амстердамских еврейских кварталов, сердцем был истинный ариец и немец».
Портрет «Мужчины в золотом шлеме» Рембрандта ван Рейна долго считался лучшим произведением голландского живописца, хотя сегодня многие специалисты считают, что писал его не сам мастер, а кто-то из его учеников. Об этом Гитлер, разумеется, ничего не знал — для него Рембрандт был великим художником Северной Европы. В словах Гитлера звучали отголоски рассуждений Юлиуса Лангбена, автора книги «Рембрандт как воспитатель», которую фюрер читал. Под влиянием Лангбена нацисты чувствовали особенное родство с Рембрандтом, чьи драматические светотеневые эффекты нашли отражение в драматизме нацистских факельных шествий и ночных партийных съездов в лучах прожекторов. Кроме того, нацисты считали Рембрандта лучшим выразителем идеи «крови и почвы» (Blut und Boden) — кровной привязанности германской расы к своей земле. Согласно Лангбену, Рембрандт был самим воплощением германской художественной души, художником, полностью свободным от интеллектуализма и декаданса.
Как и Лангбен, Гитлер отлично знал об отношении Рембрандта к еврейской общине Амстердама. Поэтому любовь нацистов к голландскому мастеру не была безоговорочной. Ребмрандт не только писал амстердамских евреев — он жил среди них и тесно общался с ними. В альбоме, изданном в Германии в 1937 году, примерно на каждом четвертом портрете были изображены люди, «которых можно идентифицировать» как евреев.
Многие исторические сюжеты Рембрандта были заимствованы из Ветхого Завета и навеяны новым прочтением Библии, которое предложила Реформация. Кроме того, Рембрандт использовал еврейскую историю как фон для современной ему действительности, например символически связав завоевание евреями Ханаана и борьбу Нидерландов за независимость. В XVII столетии в Северной Европе трудно было найти художника, связанного с еврейством более тесными узами, нежели Рембрандт. Сегодня историки искусства не уделяют столь пристального внимания еврейским сюжетам у Рембрандта, однако нацистам, чтобы «оправдать» художника, пришлось прибегнуть к исключительным мерам.
Многие из них, правда, отвергли Рембрандта как «художника гетто». Но это не остановило волну повального увлечения Рембрандтом, которая захлестнула Германию в 1940 году.
К маю 1940-го Вторая мировая война продолжалась уже восемь месяцев. Два решительных броска в апреле — и Германия обрела контроль над Данией и большей частью Норвегии, которая, однако, продержалась до 10 июня. Но на Западном фронте с сентября 1939 года, когда произошло несколько боев местного значения на франко-германской границе, и до мая следующего года не прозвучало практически ни одного выстрела. Неприятное многомесячное затишье породило несколько журналистских названий новой войны. В Германии ее прозвали «сидячей войной», Sitzkrieg, в Великобритании — «фальшивой», the phoney war, во Франции — «странной войной», drôle de guerre. Но тишина была обманчивой. Мало кто успел понять, что такое тактика блицкрига, «молниеносной войны»: нацисты внезапно наносили мощный удар авиацией и танковыми войсками, не давая противнику возможности опомниться и консолидировать свои силы.
Большинство жителей Парижа, Амстердама и Лондона чувствовали себя относительно спокойно — линия фронта пока пролегала на безопасном расстоянии. Разгром Польши — другое дело: в представлении союзников ее отсталая армия не шла ни в какое сравнение с французской, которую считали лучшей в мире (хотя на самом деле ее вооружение и стратегии давно устарели). Западные державы не сделали никаких выводов из польского поражения, и эта ошибка имела серьезные последствия.
Даже когда немецкое наступление все-таки началось, его не сразу приняли всерьез. Вечером 9 мая немецкие войска вошли в Люксембург, утром 10 мая перешли границу Нидерландов. Чтобы занять стратегически важные объекты, на нейтральную страну был сброшен многотысячный воздушный десант, в то время как 18-я немецкая армия продвигалась все дальше вглубь голландской территории. После трех дней наступления нидерландские войска оказали неожиданно жесткое сопротивление под Роттердамом и на время остановили немцев. В ответ последовал акт воздушного террора. Люфтваффе имело безусловное преимущество в воздухе, и голландцы оказались совершенно беспомощны, когда немцы сбросили на Роттердам примерно сотню тонн бомб, убив около тысячи человек и оставив без крова более 70 000. Похожая участь грозила Утрехту, но в тот же вечер Нидерланды подписали акт о капитуляции. Немцы двинулись дальше, на Бельгию, где к сопротивлению уже готовились франко-британские войска. Никто не знал, что нападение на Нидерланды и Бельгию было ловушкой, чтобы заманить войска западных союзников на север, тогда как главное наступление — при помощи танковых войск — готовилось через Арденнский лес, считавшийся непроходимым для танков. Несмотря на численное превосходство британских и французских войск, атака стала для них неожиданностью. Всего через две недели за спиной сосредоточенных в Бельгии сил немцы добрались до Ла-Манша, окружив на берегу полмиллиона французских и британских солдат. Битва на Западном фронте была окончена, едва успев начаться.
В то время как Дания и южные области Франции сохранили собственные правительства, а Бельгия была переведена в управление немецкой военной администрации, страну Рембрандта стали готовить ко включению в состав Третьего рейха. Поэтому оккупационный режим в Нидерландах был гораздо мягче, чем во многих других странах. Рейхскомиссаром (гражданским губернатором) страны был назначен австриец Артур Зейсс-Инкварт.
До этого Зейсс-Инкварт успешно провел аншлюс Австрии, и предполагалось, что интеграция Германии и Нидерландов под его руководством пройдет не менее удачно. Гитлер считал голландцев чистокровными арийцами, и его удивило, насколько холодно местное население приняло приглашение войти в общегерманскую семью. Нацисты хотели завоевать симпатии голландцев, используя в качестве общего символа великого Рембрандта, создать с его помощью новую нидерландско-немецкую идентичность. Подобные «культурные проекты» проводились и в других оккупированных странах, с которыми немцы признавали расовое родство. В Бельгии с той же целью использовался Рубенс, а чтобы завоевать сердца датчан и норвежцев, немцы прибегли к наследию викингов. Но затея с Рембрандтом была самой масштабной. Сразу после вторжения в Нидерланды пропагандистская машина Геббельса начала извергать все новые проекты, связанные с именем художника. Стремясь склонить на свою сторону голландцев, Геббельс использовал самый эффективный в то время пропагандистский инструмент — кино. В 1941 году в Амстердам приехал немецкий кинорежиссер Ганс Штайнхофф с целой командой актеров, операторов, костюмеров и сценографов. С точки зрения немецкой пропаганды Штайнхофф был абсолютно благонадежным режиссером. Известность ему принесла картина 1933 года «Квекс из гитлерюгенда» — первый официальный нацистский фильм, где рассказывается о молодом человеке, члене молодежной нацистской организации, который погибает от рук коммунистов. Выбор Штайнхоффа был очень верным стратегическим решением. Перед отъездом в Нидерланды он как раз закончил другую пропагандистскую картину — «Дядюшка Крюгер». Речь в ней шла о том, как британцы угнетали буров (голландских поселенцев) в Южной Африке. Немцы надеялись, что следующий фильм Штайнхоффа — историческая драма «Рембрандт» — понравится голландцам еще больше. Это была попытка «обелить» Рембрандта за его связи с евреями. Нацисты решили не отрицать эти отношения, а показать их порочную подоплеку. В фильме «Рембрандт» именно евреи становятся причиной банкротства великого арийского мастера и, в конце концов, его смерти. В крахе художника виноваты именно евреи, ободравшие его как липку, — это было распространенной темой антисемитской пропаганды. Такие карикатурные еврейские черты, как хитрость и алчность, противопоставлялись чистой энергии и гению Рембрандта. Во всем проекте, связанном с Рембрандтом, звучал отголосок слов Лангбена:
Немцам нужна свобода действовать по-своему, и никому это не свойственно в такой степени, как Рембрандту. В этом смысле он — самый немецкий из всех немецких художников.
Но нацистам показалось, что одного фильма недостаточно, поэтому сценарий переработали в либретто и поставили одноименную оперу. Немцы также прибегли к помощи нидерландского Национал-социалистического движения (НСБ), которое превозносило Рембрандта как национального героя и проводило торжественные ритуалы у его надгробия в церкви Вестеркерк в Амстердаме. Один из ведущих членов НСБ Тоби Гудеваген заявил во время подобной церемонии:
Нация Рембрандта чтит своего лучшего сына, который является для нас не только национальным символом, но и величайшим и благороднейшим порождением немецкого духа.
Нацисты даже выпустили почтовые марки с портретом Рембрандта и учредили ежегодную премию его имени «за вклад в национал-социалистическую культуру». Но самым смелым проектом нового режима была попытка заменить национальный символ Нидерландов. До сих пор таким символом была королевская семья. Нацисты хотели сделать символом Рембрандта. Королева Вильгельмина, голос голландского Сопротивления, жила в изгнании в Лондоне. В отличие от многих других представителей правительства в изгнании, она отказалась вести переговоры с оккупационными властями. В ответ на это нацисты запретили традиционное празднование Дня рождения королевы и вместо этого учредили другой национальный праздник — День рождения Рембрандта (15 июля).
Попытки нацистского режима использовать имя Рембрандта для укрепления «общегерманских уз» обернулись полным провалом. Наоборот, это только усилило антигерманские настроения. Большинство голландцев возмутились тем, что немцы хотят «украсть у них Рембрандта», и художник стал символом национального объединения. Только 1,5 % голландцев вступили в местную нацистскую партию, движение Сопротивления крепло с каждым днем, а оккупационный режим в свою очередь становился все более жестоким и агрессивным.
В оккупированных Норвегии и Дании старания немцев завоевать симпатии населения посредством культуры тоже ни к чему не привели. У нацистов были большие планы, особенно на Норвегию, которая должна была стать частью великой германской империи. Гитлер хотел превратить Тронхейм в «северный Сингапур», и архитектор Альберт Шпеер работал над особым проектом, который назывался Nordstern, «Полярная звезда».
Гитлер был убежден, что скандинавскую молодежь тоже волнует проблема расовой чистоты и она захочет объединиться с другими «германскими племенами» внутри большой империи, пусть даже пожилая часть населения и окажет нацистам временное сопротивление. Поэтому грабежи и конфискации в оккупированных Норвегии и Дании приняли немного иные формы, чем на континенте.
Здесь для этих целей не было создано никакой специальной организации. Отчасти по той причине, что евреев в этих двух странах проживало совсем мало, но главным образом потому, что датское правительство сразу решило сопротивляться антисемитской политике немцев.
В первые годы войны Дания, в отличие от других оккупированных стран, по сути, сохраняла самоуправление. К оккупационным властям датчане старались относиться прагматично, без ненужных конфликтов. Благодаря этому датчанам долго удавалось не допускать сегрегации датских евреев посредством введения антисемитских законов. Однако в 1943 году, после поражения немцев под Сталинградом, на фоне все более частых забастовок и активизации Сопротивления немецкое давление на правительство усилилось.
Почти всех датских евреев, 7800 человек, удалось переправить на рыбацких судах в нейтральную Швецию. Ответственность за их имущество взяло на себя датское государство, и те, кто вернулся домой после окончания войны, нашли свои жилища по большому счету нетронутыми. Конечно, случалось, что владелец недосчитывался каких-то ценных вещей, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось в других оккупированных странах.
В Норвегии преследования были более серьезными, хотя там проживало гораздо меньше евреев, чем в Дании, — чуть больше 2000 человек. Уже в 1941 году гестапо начало отбирать у евреев магазины и лавки, а с 1942-го — любую другую собственность. Бо́льшая часть имущества шла в доход норвежского нацистского правительства, но золото, серебро и украшения поступали в военное казначейство Германии. Приблизительно 1300 норвежских евреев успели перебраться в Швецию, но более 700 были депортированы в Аушвиц и другие лагеря смерти, где большинство из них погибли. Произведения искусства, мебель и антиквариат были проданы на аукционах, переданы норвежским властям или же подарены Национальному музею в Осло.
Безуспешные попытки нацистов привлечь на свою сторону «германских братьев» в конце концов вывели из себя самого Гитлера. Особенно раздосадовали его голландцы, которых он назвал «самым наглым и неуправляемым народом на Западе». И тогда нацисты решили не церемониться с населением страны Рембрандта: за время войны погибли 300 000 граждан Нидерландов, из них 100 000 евреев. И пусть нацистам так и не удалось убедить голландцев, что Рембрандт принадлежит Германии, — они в любом случае могли его присвоить.
* * *
Спустя несколько дней после капитуляции Нидерландов сюда прибыл из Польши Каэтан Мюльман. Здесь он повесил в шкаф свою черную форму СС и переоделся в гражданскую одежду — правила поведения на востоке и на западе были разные.
Работа Мюльмана в Польше была по большому счету окончена, а в Нидерланды его пригласил друг и земляк, Артур Зейсс-Инкварт, под начальством которого Мюльман работал в Вене. Эффективная чистка польских музеев создала Мюльману хорошую репутацию. Исследовательское общество Гиммлера «Аненербе» уже пыталось нанять его для руководства проектом по вывозу германских культурных ценностей из итальянского Южного Тироля. Гитлер и Муссолини договорились о том, что Южный Тироль останется итальянским, но немецкоязычное население переедет в рейх. Гиммлер хотел, чтобы заодно из Тироля были вывезены «германские» культурные памятники. Но предложение Зейсс-Инкварта было куда заманчивее Южного Тироля. У Мюльмана было немало оснований покинуть Польшу, где он постоянно становился мишенью то Геринга, то Ганса Франка, то Гиммлера. Геринг даже грозился бросить Мюльмана в тюрьму за то, что тот передал картины из собрания Чарторыйских Франку.
В Голландии, обещал Зейсс-Инкварт, Мюльман сможет работать в гораздо более цивилизованных условиях. Со свойственной ему эффективностью Мюльман тут же открыл в Гааге бюро своей новой организации — Агентства Мюльмана (Dienststelle Mühlmann). Зейсс-Инкварт предоставил агентству полномочия, которые позволили ему занять особое место в иерархии расхитителей.
В отличие от Польши, где можно было грабить, ни перед кем не отчитываясь, в Нидерландах требовались более тонкие методы.
Голландские национальные музеи и собрания нацисты вообще не трогали, ибо и так считали их собственностью рейха. Более того, нацисты тратили огромные средства на защиту памятников культуры Нидерландов и даже строили особые теплоизолированные бункеры, чтобы спасти произведения искусства от бомбежек.
Здесь, как и в Австрии, бюрократия была инструментом более важным, чем оперативные группы. Нацисты считали, что в Западной Европе нужно придать хищениям некоторую видимость законности — например, заплатить за конфискованные произведения. Цены были часто сильно занижены, тем не менее на рынке искусства обращались огромные средства. Объяснялось это тем, что экономика Нидерландов была в то время частью немецкой экономики: в 1941 году голландский гульден привязали к немецкой рейхсмарке, и Нидерланды стали открытым рынком внутри рынка Третьего рейха. Приток рейхсмарок на голландский рынок искусства вызвал покупательскую истерию среди полыхающей войны.
Торговые связи между Германией и Нидерландами существовали сотни лет. Но после финансового кризиса 1929 года эти связи сократились во много раз, в том числе из-за строгих валютных ограничений, введенных в Германии. Теперь же все препятствия рухнули. К тому же нацисты завладели и активами государственных банков оккупированных стран, что сразу же привело к появлению на рынке лишних денег. Поскольку вывести активы за рубеж или приобрести что-либо за пределами Германии и других стран «оси» было практически невозможно, искусство и антиквариат стали очень ценным капиталовложением. Трудно представить себе более надежную инвестицию, чем картина золотого века нидерландской живописи — 1620–1670 годов.
Помимо хищений, Агентство Мюльмана занималось очень успешным бизнесом по продаже конфискованных предметов искусства. Право первенства при покупке, разумеется, принадлежало Гансу Поссе.
Зейсс-Инкварт выпустил декрет, обязующий нидерландских евреев регистрировать и сдавать ювелирные украшения, антиквариат и произведения искусства в «ариизированный» банк «Липман, Розенталь и Ко». Банк переводил полученные ценности в особое ведомство по управлению капиталом, которое, в свою очередь, переправляло их в Агентство Мюльмана. Организация играла роль посредника, и Мюльману не приходилось самому марать руки так же, как в Польше. Однако он имел полномочия вскрывать посылки, которые готовились к отправке в голландских портах, и изымать ценные предметы.
Произведения, попадавшие в Агентство Мюльмана, продавались с 15-процентной комиссией. Клиентами Мюльмана были не только Гитлер и Геринг: Гиммлер, Франк и Генрих Гофман также не упустили случая заключить несколько сделок. Некоторые украденные произведения открыто продавались на аукционах в Вене, Берлине и Мюнхене.
В Музее фюрера Ганс Поссе намеревался собрать большую коллекцию мастеров голландского золотого века. Чтобы действовать быстро и без посредников, он устроил свою контору прямо в штаб-квартире Зейсс-Инкварта в Гааге. Однако открытый рынок искусства в Голландии не очень устраивал Поссе: на его взгляд, цены были неоправданно завышены. Он попросил Гитлера вмешаться: например, запретить немецким арт-дилерам въезд в страну. Его просьба осталась без внимания. Впрочем, в распоряжении Поссе было гораздо больше средств, чем у любого другого потенциального покупателя, так что при необходимости он мог перебить любое предложение. В Нидерландах Поссе, а затем его преемник Герман Фосс потратили на произведения искусства порядка 20 миллионов рейхсмарок.
В первую очередь Агентству Мюльмана предстояло составить список частных коллекций, которые можно было конфисковать или каким-то иным образом изъять у владельцев. Список, составленный сотрудником Мюльмана, искусствоведом Эдуардом Плицшем, был отослан Борману и Гитлеру. В частности, Плицш выяснил, что в одном из музеев Лейдена хранится большая коллекция живописи, принадлежащая немецкому еврею Альфонсу Яффе.
Яффе эмигрировал из Германии еще до войны и, пытаясь спасти коллекцию, передал ее на хранение музею в Лейдене. Для Агентства Мюльмана это была легкая добыча, как, собственно, и другие еврейские коллекции, владельцы которых в 1930-е годы переехали из Германии в Нидерланды. Шесть картин из собрания Яффе отложили для Линца, девять забрал себе фотограф Гитлера Генрих Гофман.
Самым крупным приобретением Ганса Поссе в Нидерландах стала коллекция Фрица Маннгеймера, насчитывающая 3000 предметов искусства — начиная с готических гобеленов и кончая мейсенским фарфором и серебряными бюстами из кафедрального собора в Базеле. В собрание также входили работы Рембрандта, Ватто, Рубенса и Шардена. Из наиболее ценных стоит назвать «Врача-еврея» Рембрандта и «Мыльные пузыри» Шардена.
Фриц Маннгеймер, немецкий еврей-банкир, получил гражданство Нидерландов в 1936 году, но всего за несколько месяцев до начала войны скончался.
Конфискация его коллекции была бы очень простым делом, если бы Маннгеймер не оставил долгов — он маниакально скупал произведения искусства для своего собрания и делал это на деньги, взятые в кредит. Поскольку кредиторы не были евреями, то и «ариизировать» коллекцию в обычном порядке оказалось невозможным. Ганс Поссе опасался — и не зря, — что его опередят и коллекция достанется кому-то другому, а именно Герману Герингу, который в данном случае действовал через подставное лицо. Голландский партнер Геринга, Алоиз Мидль, предложил кредиторам 7,5 миллиона рейхсмарок за всю коллекцию. Но Поссе удалось убедить Гитлера, что собрание Маннгеймера исключительно ценно, что и решило дело. Зейсс-Инкварт зарезервировал за фюрером исключительное право на это собрание, и Поссе удалось сбить цену до 5,5 миллиона. Заодно Зейсс-Инкварт разграбил огромный винный погреб Маннгеймера и на армейских грузовиках перевез всю добычу к себе домой.
Коллекция Маннгеймера была настолько велика, что одна только фотосъемка предметов и составление каталога обошлись конторе Мюльмана в 200 000 рейхсмарок.
Другая большая коллекция, изъятая Мюльманом, принадлежала нидерландскому банкиру Францу Кёнигу. Он владел одним из богатейших в Европе собраний рисунков, включавшим более 2700 листов. Из-за финансовых трудностей Кёнигу пришлось продать коллекцию нидерландскому угольному магнату Даниэлю Георгу ван Бёнингену, который не собирался расставаться с этим приобретением. Но когда агент Гитлера сделал ему предложение, тот не посмел отказаться. Компания Бёнингена импортировала немецкий уголь и зависела от благорасположения нацистов. Поссе отобрал и купил пятьсот лучших рисунков.
Поссе добрался и до еще одной коллекции, которой владел еврейский арт-дилер Натан Кац. У Каца были связи в среде французских коллекционеров, и ему на некоторое время позволили и дальше заниматься своим бизнесом. Именно с помощью Каца Геринг раздобыл картину Рембрандта «Портрет Саскии» и «Семейный портрет» Ван Дейка. Наконец, Ганс Поссе приобрел у вдовы швейцарского консула Отто Ланца большую коллекцию итальянской живописи, которая временно хранилась в амстердамском Государственном музее.
Натан Кац отдал свою коллекцию за швейцарскую визу. К тому моменту, когда началась депортация евреев в лагеря смерти на востоке, обмен искусства на жизнь стал обычной сделкой. В обмен на картину Рембрандта, проданную Гитлеру, Кац вывез в Испанию более двадцати родственников. А за картину, которую некий офицер СС купил в подарок на день рождения фюрера, Кац смог освободить мать из Вестерборка.
В то время подобные сделки заключались часто. Арт-дилер Питер де Бур отдал четыре картины Яна Брейгеля Старшего в обмен на свободу своего сотрудника-еврея Отто Буша и его подруги.
Этот обмен искусства на жизнь в первую очередь был связан с именем Геринга. Если Поссе старался держаться незаметно, то появление Геринга в амстердамском мире искусства незаметным не назовешь.
* * *
Герман Геринг обычно приезжал в Амстердам на личном поезде, похожем на небольшой дворец на колесах, с двумя спальнями для супругов Геринг, ванной и вагоном-кинозалом. В отличие от Гитлера он любил лично участвовать в отборе картин и по многу раз ездил в Амстердам и сам посещал галереи. Местные торговцы искусством ожидали его со смешанным чувством страха и надежды: Геринг всегда получал то, что ему было нужно, но зато буквально сорил деньгами, тратя сотни тысяч рейхсмарок. Удачные приобретения он отмечал в ресторанах вместе с друзьями.
Геринг быстро обзавелся собственной организацией в Нидерландах — сразу после капитуляции страны сюда прибыл его агент Вальтер Хофер. Геринг был известен тем, что добывал искусство не вполне традиционными для нациста методами. У более принципиальных членов партии его сделки вызывали раздражение. Взять, к примеру, спасение великого историка искусства еврея Макса Якоба Фридлендера. Первыми жертвами нацистов в Нидерландах стали немецкие евреи, в 1930-е годы искавшие убежища в соседней стране. Одним из них и был Фридлендер — в свое время генеральный директор картинной галереи Музея кайзера Фридриха в Берлине и одна из важнейших фигур в немецком и мировом искусствознании. Его ученик Виталь Блох был также схвачен нацистами.
Узнав о том, что Фридлендер, которому на тот момент исполнился семьдесят один год, отправлен в концлагерь в Оснабрюке, Геринг немедленно послал туда Хофера, чтобы добиться освобождения ученого. Официальное объяснение, представленное Герингом, гласило, что произошла ошибка и арестован не тот человек. На самом деле жизнь Фридлендеру спасла его научная специализация — он был величайшим знатоком классической живописи Нидерландов. И Фридлендера, и Блоха Геринг назначил своими личными экспертами в Гааге и провозгласил «почетными арийцами», тем самым освободив от обязанности носить желтую звезду, что в 1942 году обязаны были делать все евреи Голландии. Эсэсовцам, отвечавшим за депортацию 140 000 нидерландских евреев, было предписано не мешать Фридлендеру и Блоху в их работе.
Геринг широко практиковал обмен старых мастеров на «дегенеративное» искусство — Ван Гога, Дега и Ренуара. Самой крупной «сделкой» Геринга в Голландии стало приобретение имущества Жака Гудстиккера. Однако известно об этой махинации сравнительно мало.
После Первой мировой войны Жак Гудстиккер унаследовал небольшую галерею своего отца в Амстердаме и вскоре стал крупнейшим торговцем классической нидерландской живописью в мире. Гудстиккер любил жить на широкую ногу и в своем замке Ниенроде устраивал шикарные приемы, на которых выступали знаменитые музыканты и оркестры со всей Европы. Он женился на австрийке, сопрано Дезире Хальбан. Гудстиккер и Хальбан были одной из самых блестящих пар Амстердама. Гудстиккеру принадлежала восхитительная художественная коллекция — всего более тысячи полотен, среди которых были работы таких художников, как Вермеер, Босх, отец и сын Кранахи.
Как и многие другие, Гудстиккер слишком поздно осознал опасность и вместе с Дезире и новорожденным ребенком бежал из Голландии морем в тот день, когда немцы уже бомбили Роттердам. Почти всю коллекцию, кроме нескольких картин, которые хранились в Лондоне, пришлось бросить в Голландии. Гудстиккерам удалось сесть на одно из последних судов, покидающих континент. Прогуливаясь ночью по темной палубе — все огни были выключены, чтобы корабль не заметили немецкие бомбардировщики, — Гудстиккер провалился в открытый грузовой люк и погиб. Был ли это несчастный случай или самоубийство, выяснить так и не удалось. Адвокат, который должен был позаботиться об имуществе семьи, умер от сердечного приступа двумя днями раньше. Одно из величайших голландских собраний осталось бесхозным — правда, совсем ненадолго.
Геринг с самого начала положил глаз на коллекцию Гудстиккера и готов был пойти на все, лишь бы она не досталась Агентству Мюльмана (а значит, в конечном счете Гансу Поссе). Чтобы заполучить коллекцию, Геринг объединил свои усилия с немецким дельцом Алоизом Мидлем, который и сам интересовался имуществом Гудстиккера. Мидль работал в Голландии с начала 1930-х и с Герингом был знаком давно. Он сразу понял, какие возможности открывает немецкая оккупация.
Присвоение имущества Гудстиккера — довольно темная история. Известно, что два бывших сотрудника арт-дилера убедили его престарелую мать и банк-кредитор назначить их представителями фирмы и тут же занялись распродажей. Одновременно пошел слух, будто имущество Гудстиккера обременено долгами (это было неправдой — слух, вероятно, пустил Мидль, чтобы сбить цену). Мидль и купил все имущество Гудстиккера за 2,5 миллиона гульденов — то есть за треть его истинной стоимости. Вдова Гудстиккера, которой удалось через Англию перебраться в Швейцарию, ничего поделать не смогла.
Геринг получил шестьсот лучших картин коллекции, в том числе Рубенса. Все остальное, включая недвижимость Гудстиккера — две загородные виллы и замок Ниенроде, — Мидль забрал себе. Он завладел также огромной амстердамской галереей, где под брендом Гудстиккера начал собственное дело. В последующие годы Мидль распродал остатки коллекции примерно за шесть миллионов гульденов. Мидль щедро платил тем, кто помогал ему в этом деле, например бывшим сотрудникам Гудстиккера, которые получили по 180 000 гульденов каждый. Они остались служить в фирме уже под руководством Мидля. Все было улажено уже через несколько недель после вторжения.
Дело Гудстиккера, однако, выглядело настолько подозрительно, что Зейсс-Инкварт попытался выяснить, что же все-таки произошло. Он даже задержал Алоиза Мидля, но расследование топталось на месте, пока Геринг не вмешался лично и не запретил любое дальнейшее дознание. Мидля отпустили.
Гитлер и Геринг могли быть вполне довольны своими «сделками» в стране Рембрандта. Но дальше на юге их ждали еще более драгоценные сокровища. Прибытие мародеров в Париж не пройдет бесследно.