Интерлюдия

Экскурс в прошлое. Малая Азия.

Перед началом, стоит прояснить историю Ближнего востока на момент отправки крестоносцев Боэмунда и Раймонда, уточнив роль Византии.

В контексте описаний 1-го крестового похода, зачастую складывается мнение, что походники прошли маршем в Палестину, по пути побив кого подвернулось, а византийцы в общем-то, упоминаются фрагментарно. Реальность была несколько иной.

Поводом для крестового похода стало письмо Алексея Комнина на запад, с просьбой о помощи.

Строго говоря, помощь и была ему оказана, хоть и затмилась более широкой целью — освобождением Святой Земли.

* * *

Если еще за 30 лет до 1-го крестового, ромеи владели всей территорией Малой Азии, доходя до Евфрата на востоке и до Палестины с Дамаском на, то к 1097 году их граница, за исключением узкого рукава на черноморском побережье до Трапезунда, проходила практически по Босфору.

К востоку от Византии, между Черным и Средиземным морями, наличествовало три сельджукских страны — на севере, гранича с упомянутым рукавом эмират Данишменда со столицей в Сивасе. В центре, занимая почти всю Малую Азию — Конийский (Румский) султанат Клыч-Арслана. А на юге, занимая анатолийское побережье Средиземного моря и часть островов, еще существовал Смирненский эмират, самое молодое и самое, по мнению Царьграда опасное, образование.

Создал его многоизвестный и разносторонний человек Чаха, начав с пиратства, и планируя продолжить, аж включая самый Константинополь.

Затем Чаха выдал дочку замуж за султана Коньи, но вышло из этого для эмира мало пользы. На дружеском ужине, Чаху зарезал Клыч-Арслан. По просьбе Комнина, или планируя раздобыть себе выход к морю, в качестве жениного наследства, то нам неважно. Но сперва наследовал Чахе сын.

А потом пришли крестоносцы. Они не то чтобы просто прошли навылет Рум, наоборот, взяли ряд городов и трижды всерьез разбили султана. А территорию, остающуюся у них в тылу, методично и тщательно занимали и зачищали ромеи, что требовало, особенно после завершения транзита франков, немалых войск. Но уж заняв половину султаната по чуть дальше Дорилеи, следующие пару веков византийцы удерживали эти земли даже после первого падения собственно Константинополя.

Когда Комнин убедился, что латиняне опасность на границе с Коньей снизили, к эмиру Смирны пришло ромейское войско при поддержке флота и под командованием сперва Кантакузина, а чуть позже и василевса лично. И эмират перестал быть совсем, а империя получила второй рукав — вдоль средиземноморского берега, причем оба рукава стали короткими, поскольку между ними земли тоже теперь принадлежали Византии, у которой на границе осталось только два враждебных государства, и то одно уполовиненное.

* * *

Смирну Алексей I и добивал, двигаясь вдоль берега к Сирии, когда крестоносцы осаждали Антиохию. Там ему бежавший из-под Антиохии граф Блуа и сообщил ложную весть о разгроме франков, после чего император разумно дальше не пошел, а начал закрепляться на достигнутых — и очень весомых — рубежах. За эти несколько лет Византия вернула почти половину утерянного в предыдущее тридцатилентие, после разгрома под Манцикертом, а положение самого Царьграда стало куда более спокойным и безопасным.

Согласимся, крестоносцы грекам действительно помогли. Но и византийская армия, пользуясь их помощью, отнюдь не сидела сложа руки. «Вона працюэ, вона — цэ Византия!»

Спор вышел с конечным пунктом завоеваний на Средиземноморье, где располагалась Киликийская Армения. Кому она принадлежала, к 1101 году, началу нашего повествования, толком не знал никто. Византийцы ее в ходе своего, параллельного крестовому, похода покорили, но там образовалось армянское суверенное княжество, а еще потом часть ее городов покорил Танкред Отвилль, оставшийся на хозяйстве в свежесозданном латинском Антиохийском княжестве вместо Боэмунда. Собственно, он находился как раз в этом увлекательном процессе.

Кроме всего прочего, василевс на момент 1-го похода был союзником фатимидского Египта. Египтяне до самого взятия крестоносцами Антиохии вообще рассматривали их как очередных византийских федератов, почему в самом начале кампании и захватили у местных турок Иерусалим, и отправляли к франкам послов с предложениями урегулировать статус паломников в Святую землю, остающуюся за Каиром.

Впусте, латиняне предложения отвергли. Удивленные Фатимиды обратились к Комнину с вопросом: «что происходит?»

Комнин написал в ответ письмо (захваченное потом крестоносцами) с комментарием обширным и примерно гласящим: «не братья они мне, варвары западныя, из повиновения вышли, мочи их, брат-визирь, хоша и в неудобном месте если застанешь».

За письмо крестоносцы обиделись отдельно, и с тех пор мнение о предательской сущности ромеев стало набирать популярность невиданными темпами. Впрочем, до призыва того же василевса к дружбе народов, когда православные и мусульмане собираются вместе, и скопом идут резать поганых латинян, оставалось еще полтора десятка лет, так что серьезного разрыва не случилось — мало ли, что бывает? Восток дело тонкое…

 

Глава I. Третий эшелон

Чем заболел князь, осталось неясным. Тогдашние врачи знали весьма краткий список названий, и ни одно полностью не подходило. Нынешние знают куда больше, но тоже далеко не все. Хронисты, соответственно, указать диагноз не смогли, некоторые в злобе своей дошли до инсинуаций о том, что заболел князь Антиохии на нервной почве — расстроился, узнав о коронации в Иерусалиме нелюбезного сердцу Балдуина. Но болел шибко.

Пытались лечить эмирские табибы, но в те времена (да и позже) уже считалась правильной концепция «чем дальше от врачей — тем больше шансов выздороветь», каковая и подтвердилась на практике — лечение не помогло. Описания лечения арабские источники приводят, но мы его опустим, дабы не травмировать психику читателя и не вызывать подозрений в экстремизме.

Что повлекла болезнь? Во-первых, заставила задуматься Данишменда. Ведь его дорогостоящий и ликвидный товар стремительно превращался в сплошные расходы. Помрет Боэмунд — и денег не будет, и в смерти обвинят известно, эмира.

Потому, когда тяжело больной кратковременно почувствовал себя лучше и предложил выкуп меньше — но сразу, плюс союз против общих врагов, Данишменд колебался недолго. В выживание больных в те годы не очень верили, а так хоть деньги, да и договор с преемником не помешает. Но торговался.

Сошлись на 50 000 золотых, больше у регента Антиохии, Танкреда, все одно не было. А тянуть опасно — глядишь, испортится товар. Ну и союзный договор против Рума, на условиях: Мелитена — Сивасу, Эльбистан — Антиохии. При этом стороны выступали именно от лица феодов, а не лично — что создавало перспективу действия договора и в случае смерти одного из подписывающих.

Пока торговались, пока везли деньги, пролетели четыре месяца, а Боэмунд все не выздоравливал. Так до апреля и проболел, а там пришли одновременно деньги и сведения о том, что в Константинополе собирается крестоносный отряд, на выручку узнику. Поскольку выручать уже не требовалось, а отряд в качестве средств исполнения союзного договора о примучивании Клыч-Арслана просто напрашивался, болезного князя повезли не в Антиохию, а на запад, в Никомедию. Где как раз ломбардцы встретились с французами. В мае довезли, когда объединенная коалиция уже готова была выступить на Данишменда.

* * *

Довезенный откупившийся Боэмунд внес в планы естественные правки — поход на союзника стал ненужным. Кроме того, правки внес сам факт освобождения. Клыч-Арслан свою половину выкупа не получил — эмиру самому мало, скидка ведь. В том числе поэтому, Сивасу требовался союзник. Что султан ни под каким предлогом не простит «кидалова» всем было очевидно. Средневековье на дворе, тут безнаказано обманутый султан — синоним покойника.

Потому если в реальной истории объединенные силы султана и двух эмиров заранее собрались и ждали крестоносцев в Анатолии (по арабским источникам, и узнав, что первый отряд идет круто к северу, туркам пришлось резко спешить на перехват, почему Анкару франки и взяли легко), то в этой — один из эмиров явно из турецкой колоды выпал. Да и владыка Алеппо при таком раскладе на помощь не торопился. Он и в лучшей ситуации медлил и мялся, а уж тут, когда того и гляди, по Руму с трех (Данишменд с севера, франки Антиохии с юго-востока и свежие франки с запада) ударят, и совсем призадумался.

Еще больше призадумался Раймунд Тулузский. Ведь только что он являлся признанным авторитетом и главой похода — а тут старый враг. Которого, конечно, спасать с риском не надо — что плюс, но в минусе — лидерство большей части армии переходит к князю.

Василевс думал меньше, он просто потребовал Боэмунда пред свои светлы очи. Как нарушителя вассальной клятвы, для начала. Но не очень настойчиво, все ж дело не в Константинополе, хоть и рядом, да и многовато вокруг обвиняемого преданных варваров-франков.

Боэмунд, после отъезда подальше от лекарей эмира, стремительно пошедший на поправку (очередное подтверждение концепции), все же оклемался не сразу, предположим, к концу июня. До того переговоры вел, но не в полную силу.

Крестоносцы же ждали. Чего ж не подождать, когда Боэмунд и поддерживающий его архиепископ Миланский в целях укрепления популярности князя объявили, что освободился Боэмунд только потому, что, как написал хронист «устрашился эмир идущих на выручку паломников». То есть, выходило, что первую победу поход уже одержал, даже не вступая в битву — рыцаря спасли. Это всем понравилось и вселило оптимизм.

А тут и отряд с графом Блуа и Корадом подоспел, а к концу мая и отряд графа Неверского. И пришли вести, что третий подходит. Порешили, дождаться опаздывающих, гуртом оно сподручнее, с этим даже Раймунд соглашался. В поход-то, какие б договоренности с василевсом не были, графу самому идти. А там мало ли чего бывает, тем более, в поменявшейся обстановке.

Против оказывался один Алексей Комнин, которому огромное воинство под боком совсем не нравилось, а во главе с Боэмундом — и еще меньше. Это они сейчас в Левант хотят, а ну как князь их по старой вражде на Царьград бросит?

Но Боэмунд пообещал к императору явиться для дачи пояснений, как только выздоровеет, чем несколько напряженность снял.

Сделал он это по двум причинам. Первое, поговорить действительно следовало, а договариваться, имея в кармане свежую, поддерживающую тебя армию — комфортно. Армия, кстати, была не мала — вкупе оценочные данные 30–35 тысяч конных (это не только рыцари, но и оруженосцы, сквайры и т. д.) и 70–80 тысяч пехоты, плюс неизвестное, но большое число нерегуляров, обозников, женщин и прислуги с крестьянами.

Второе — от Боэмунда этого требовали коллеги-рыцари. Не без дурного влияния Раймунда, но по феодальным понятиям, обвинения василевса имели основания, и следовало сходить на стрелку, свои возражения и встречные обвинения озвучить хотя бы. Как посоветовал приехавший в июле герцог Гильом Аквитанский (прадед Ричарда Львиное сердце, кстати) — «скажи ему это прямо в лицо!» Ну, трубадур, чего с него взять, поэт. Франсуа Вийон XII века (это не альтернатива, это его потом действительно так называли, а Трубадур у него прозвище было).

Репутация требовала, император требовал, так что, встретились. В середине июля. Как раз подошла третья волна паломников, все войско оказалось в сборе, и следовало определяться с руководящей и направляющей, а также датой и — главное — маршрутом выхода в Левант. Дальше тянуть не следовало.

* * *

Итак, в середине июля 1101 года в Константинополе, за закрытыми дверями императорского дворца, прошли переговоры Алексея Комнина и Боэмунда Антиохского.

Переговоры начались с взаимных претензий, но после выяснения позиций оказалось, что позиция князя в текущем моементе выглядит сильнее. Василевс оказался заинтересован в первую очередь в отправке крестоносного воинства дальше. Лучше, конечно, вообще в исчезновении, но, если не выходит — хотя бы за пределы империи. Ведь франки потребляли провиант, часть которого доставлялась из запасов короны, и, самое главное — по мнению византийцев представляли немалую угрозу Константинополю.

Боэмунд, с другой стороны, мог не торопиться. Антиохия не убежит, регент надежный. Данишменд союзник, хотя и требующий уже помощи, армия под рукой, пусть не без разногласий в командовании… да, собственно, и Византию князь не любил, и возможно, прикидывал, а не заняться ли и впрямь Царьградом?

Если не можешь победить — возглавь, решил для себя Алексей. И пошел на уступки.

Итогом стал новый союзный договор высоких персон. Клятва 1097 года признавалась недействительной, но Боэмунд в качестве князя Антиохии стал вассалом императора. Без обязанности военной службы, но с обязательством не нападать на владения сеньора и не вредить ему никаким иным образом. Антиохия признавалась владением Византии, переданным в лен Боэмунду, но лен наследуемый только по прямой линии — в случае отсутствия детей у князя, лен возвращался империи. К этому западному правовому подходу добавлялся и византийский, Боэмунд получал должности севастоса и дуки Антиохии.

Князь обязался возглавить франков, воевать в ходе нынешнего, начинающегося похода Клыч-Арслана, при этом все завоеванные по итогам территории передавались империи, но трофеи и пленные оставались латинянам.

Киликия признавалась сферой влияния Византии (как и остальные армянские княжества), в связи с чем антиохийцы должны были оттуда уйти. А вот все завоеванное восточнее или южнее Антиохии — личным, не находящимся в зависимости от Комнина владением Боэмунда.

За это василевс должен был снабжать и поддерживать находящиеся в Никомедии войска крестоносцев и князя Антиохийского в качестве их лидера, а на будущее поддерживать сухопутный путь из Европы в Левант по средиземноморкому побережью для паломников, не чинить им препятствий и охранять от турок.

Боэмунд, становясь вассалом императора выгадывал весомый и независимый от короля Иерусалима статус в Заморье, усиление своего княжества сейчас и всего латинского Леванта на будущее — за счет пути по суше, ведь кораблями много не привезешь. Паломники и переселенцы, проходящие через Византию, попасть в Левант могли только через Антиохию, что выглядело перспективно.

Получал он и поддержку в схватке с султаном Рума, избежать которой в любом случае затруднялся. Ведь даже если удастся пройти в Антиохию — обязательства перед Данишмендом остаются. Так лучше воевать с Клыч-Арсланом сейчас, свежими крестоносными силами с поддержкой ромеев, чем позже и расходуя своих немногочисленных вассалов, да еще с угрозой от Византии. Киликия же князя не очень привлекала, и в качестве самостоятельного государства выглядела вполне разумной буферной зоной между Антиохией и ее сеньором.

* * *

Алексей I выговорил две уступки.

Первое, поскольку армия очевидно была слишком громоздкой, и прокормиться в походе по Румскому султанату не могла, что подтверждалось практикой недавнего 1-го похода, ее делили на две части. Княжескую, идущую на Клыч-Арслана, и вторую, под командованием Раймунда Тулузского, которая отправлялась в поход южным путем, вдоль побережья Средиземного моря, только что отобранное у турок, и далее — через Киликийскую Армению в Левант.

Побережье, теоретически, уже несколько лет как снова считалось византийским. Реальнотогда жестких границ в мире вообще существовало немного, оттого места те следует назвать скорее некоей пограничной зоной между ромеями и султанатом Рум, в которой власть суверена уверенно чуствовала себя только в городах. А между ними периодически встречались отряды сельджуков. Которые и должен был заодно зачистить Раймунд, одновременно «нависая» над южным флангом султана и отвлекая его внимание. При этом граф Тулузский шел, все же, по союзным землям, к тому ж с возможностью поддержки морем, что сохраняло его людей и должно было дать преимущества потом — в Леванте.

Второй уступкой стало условие о том, что князь Антиохии не вправе давать лены рыцарям на территории своего княжества без одобрения сего императором. На завоеванных личных землях — пожалуйста.

Алексей решал комплекс задач — мешал закреплению латинян, усложнял Боэмунду возможность набрать вассалов из текущей команды крестоносцев и будущих паломников, и толкал его на восток — на турок. За ленами для своей дружины. Потому как, многие ли согласятся стать вассалом на птичьих правах?

Для василевса новый договор означал прямое продолжение прошлого этапа. Точно так же он получал в качестве ударной силы по султанату войска франков, но если в прошлый раз султан смог в итоге примириться с Данишмендом, то сейчас такая возможность выглядела иллюзорной. Латиняне и сельджуки с самого начала легко и не вспоминая о религии, заключали союзы, так что договор Боэмунда с эмиром Сиваса, выгодный обоим, выглядел надежно. На западе у Византии царило спокойствие, войска последние годы серьезных потерь не несли, так что мысль вернуть Малую Азию и покончить с Клыч-Арсланом, смотрелась привлекательно.

Раймунд договор одобрил, после чего убедить остальных лидеров принять главенство двух автоитетных первопоходников, поддерживаемых Комниным, оказалось не трудно. Разумеется, принять лишь на время пути до Заморья.

После согласования всех деталей, осталось лишь отправить гонца к Данишменду, и в конце августа армии выступили.

* * *

Тут надо отметить, что население тогдашнего Ближнего востока, турецким вовсе не было.

В Малой Азии жили греки-ромеи. Ну как греки — этнически это вообще были некие автохтоны и армяне, но столетия назад плотно эллинизированные, христиане ряда восточных направлений. За 30 лет ни исламизироваться, ни отуречится, там никто не успел, тем паче турок-сельджуков в Конийском султанате было не больше, чем норманов в завоеванной примерно тогда же Англии — только элита и часть дружины.

В Сирии и Леванте ситуация была схожей, тогдашние сирийцы (общее название) были несколько более арабизированы и существенно более омусульманены, но далеко не в основной массе, там христиан и в ХХI веке хватает, а уж в ХII…

В Египте этно-религиозный состав колебался между Малой Азией и Левантом, население в подавляющем большинстве являлось коптами-христианами, да и с арабизацией за пределами городов всерьез не сложилось. Арабы начинались западнее, в Магрибе, и, разумеется, южнее — на Аравийском полуострове, довольно сильно был обараблен Ирак.

Поэтому возврат домой, в Византию, Малой Азии — при условии разгрома сельджуков, труда не представлял. Как, теоретически, и Леванта, но с этим василевс мог подождать.

Выход на границу с Данишмендом на северо-востоке, разрозненными армянскими княжествами и мелкими арабо-сирийскими эмиратами на юге, даже при временном сохранении франков в Леванте, его устраивал. Это уже выглядело реваншем за Манцикерт.

Для крестоносцев же, война с сарацинами выступала в роли неотъемлемой части обета, наравне с паломничеством к собственно святым местам. Дойти мало, рыцарю требовалось еще и повоевать. Поскольку Иерусалим уже отбит — почему не повоевать сарацин конийских, обеспечить дорогу будущим паломникам? Передача земель базилевсу при этом выглядела в рамках тогдашних представлений, логично — человек обязуется охранять потом паломников, человеку нужно в процессе кормиться. Иначе как охранять?

* * *

Раймунд, Конрад, и маркграфиня Ида Австрийская, с меньшей частью войск, но почти всеми небоевыми паломниками, отправились на юг, через Пергам и Филадельфию.

Боэмунд, Одо Бургундский, Гильом Неверской, граф Блуа, Вельф Баварский, Гильом Аквитанский и Гуго де Вермандуа с основной массой рыцарей и приданным византийским отрядом, вышли к Анкаре, а в рамках общего плана.

В тех же рамках, эмир Данишменд налетом взял Милитену, на противоположном конце султаната.

Под командованием того же Кантакузина, византийская армия двинулась следом за франками Боэмунда к Анкаре, а флот сопровождал отряд Сент-Жилля.

Клыч-Арслан оказался в ситуации войны на три фронта, считая южный Раймунда. Эмир Алеппо войска ему в помощь при таком раскладе посылать не стал. Главные силы султана сосредотачивались у Коньи, и ему следовало принимать решение — с кем первым вступить в сражение.

Первым делом, султан попытался обезопасить свой тыл, ударив по Данишменду, налетевшему на Милитену, рассчитывая после его разгрома получить против франков помощь от эмира Алеппо, пока выжидающего. Но эмира там уже не было.

Анкару франко-византийское войско взяло легко, после чего часть ромеев двинулась на север, приводить к покорности земли западнее реки Галас, когда-то служившей границей хеттам, а ныне назначенной рубежом между Данишмендом и Византией. Эмир уже подходил с востока.

А остальное соединенное войско христиан, повернуло на юг, к столице султаната.

* * *

Клыч-Арслан, осознав, что речь идет не совсем о транзите, ринулся к Конье. Там в декабре 1101 года противники и встретились.

Франко-византийской коалиции противостояло соединенное войско Клыч-Арслана, эмира Алеппо Ридвана и эмира Хомса Джанаха.

Конийский султан умел не только воевать, но и договариваться. Если в дни 1-го крестового похода, он смог заключить мир и союз против латинян с воюющим против него Данишмендом, то в этот раз нашел других.

Захват Данишмендом Мелитены, закрывал один из двух основных проходов сквозь горы Тавра в Малую Азию, а Алеппо враждовало с Хомсом, но эти проблемы султан решил.

Мелитену противник освободил сам, рассматривая набег в качестве отвлекающего маневра, а эмиров Сирии Клыч-Арслан смог примирить общим интересом — оба предпочли остановить франков на чужой территории, на своих границах видеть их они не желали.

К декабрю положение союза сарацин усложнилось. За время, потраченное на бросок к Мелитене, переговоры с эмирами и возвращение вместе с ними и войсками Рума к Конье, войска Боэмунда взяв Анкару подошли туда же, вместе с небольшими отрядами византийцев. Основные силы ромеев следовали с запозданием, франкам это объясняли тем, что ждут решившего возглавить поход лично василевса.

* * *

Войска Раймунда Тулузского, пройдя по побережью и поучаствовав лишь в нескольких стычках с сельджукскими бандами, заняли «Киликийские ворота». Двигавшиеся с ними невоенные паломники отправились дальше, и через некоторое время первыми в этом походе достигли княжества Антиохия. Считать их никто не считал — вот еще, чернь пересчитывать, но были их больше десятка, а скорее несколько десятков тысяч, и главное — они именно переселялись, а не занимались религиозным туризмом.

К этому времени, Танкред освободил от своего присутствия ранее захваченные земли Киликии и обретался в княжестве. Когда в Антиохию явилась толпа простолюдинов-франков, он немедленно предложил им расселение. Договору Боэмунда с василевсом сие не противоречило — лен и титул никто не получил, да и вряд ли эта категория колонистов знала условия соглашения.

Немалая часть в Антиохии и осела, справедливо рассудив, что до Святых мест — рукой подать, «в мавзолей в выходные съездим», а землицу надо брать, пока раздают. Остальные все же ушли в Иерусалим, где были расселены Балдуином I и стали его подданными.

Получили они действительно, как упоминали хроники «немалые выгоды», как в городах, так и в сельской местности, и своим присутствием немало укрепили позиции латинян.

* * *

Но вернемся в Малую Азию. Ее от востока и юга отделяют горы Тавра. Горы серьезные, переваливать через них по бездорожью сложно, а с большим обозом или караваном практически невозможно. Основных проходов исторически существовало два — Киликийский, те самые ворота — большой и короткий, хоть и менее комфортный, и тот, что у Милитены, более узкий и длинный путь, но и более удобный. Разумеется, между ними существовали мелкие ущелья, пройти через которые тоже имелась возможность, но для караванов это считалось уже экстримом.

В конце ноября все тот же Данишменд, не зря прозванный Мудрым, вернулся в Милитену, и взяв оставленный с минимальным гарнизоном город, занял заодно и прилегающие земли, в первую очередь горный проход. Чем резко ограничил для Клыч-Арслана возможность маневра, тому теперь некуда было отступать. В отличие от султанских союзников, которые с Мудрым не ссорились.

Поэтому наиболее логичный вариант со сдачей Коньи и отступлением к Гераклее, на юго-восток, оставляя за собой выжженную дорогу с отравленными колодцами, Клыч-Арслану пришлось отбросить сразу — эмиры туда просто не пошли бы. Такой маневр загонял их в ловушку — франко-ромеи получали возможность пройти на восток, соединившись с Данишмендом и перекрыв пути возвращения в Сирию, поскольку даже без учета Раймунда Тулузского, между Киликийскими воротами и Сирией лежали христианская Киликия, а затем латинские Антиохия и графство Эдесское Балдуина де Борга.

Отступление на восток тоже смысла не имело, зажимая сарацин между преследующим противником и засевшими в горах сивасцами, да и могло вселить в союзников мысль, сговорившись с мудрым коллегой-эмиром пройти горы не останавливаясь, оставив султана разбираться со своими проблемами в одиночку. Оставалось сражаться у Коньи.

Вариант с обороной города отбросили сразу — сельджуки все еще оставались наследниками кочевников, и их основной силой были конные лучники. Нет, выдерживать осады они тоже умели прекрасно, а Конья была неплохо укреплена и вполне восстановленна после прошлой крестоносной кампании. Но запасов на всю соединенную армию, особенно коней, там просто не могло быть. В неизбежности же осады и умении противника ее вести, сомнений не имелось. Оставалась только битва в поле.

Как писал латинский хронист, участник похода:

«Но вот мы вступили уже в благодатную страну, полную разной пищи и изысканностей  (после Анкары вдоль реки и озера Туз — прим.)  и в нашем отряде был муж Боэмунд и многие другие. Наконец, мы дошли до Икония, где было великое скопление турок. Они ждали нас и таились в засаде с тем, чтобы навредить Христовым воинам.

И те турки со всей силой набросились на Боэмунда и тех, кто был с ним, произнося высоким голосом дьявольское слово на своем языке, размахивая мечами, метая копья и разя из луков во все стороны.

Муж мудрый Боэмунд тотчас наказал остальным, а именно Вельфу Баварскому, Гильому Неверскому и Гильому Аквитанскому, Одо Бургундскому, а также Гуго Великому  (Вермандуа — прим.)  и Этьену де Блуа и всем прочим христовым воинам поспешить на поле боя.

Одо Бургундский, отважный и храбрый, и также Гуго Великий явились вместе со своими войсками раньше других, за ними последовал и граф де Блуа со своим войском. И рядом с теми Вельф Баварский, Гильом Аквитанский и герцог Неверской с большим отрядом и многие другие, чьих имен я не знаю. Все же наши выстроились в боевом порядке и мы, единые сердцем и умом, выступили им навстречу, бросились на них и одолели. Наши враги были превзойдены и бежали, а было турок, сарацин, агулан, арабов и других язычников четыреста тысяч  (явное преувеличение — прим.),  но они ударились в бегство, и мы их преследовали, убивая, весь оставшийся день. Мы захватили много добычи — золото, серебро, лошадей и ослов, верблюдов, овец и быков, и эта битва длилась весь день, от начала декабря четвертый.

Однако погибли три славных наших воина, а именно Одо Бургундский, Вельф Баварский, и Гуго Великий, а также другие воины и пехотинцы, чьих имен я не знаю.

После же того, как турки, враги Бога и святого Христианства, были полностью побеждены, они бежали в разные стороны четыре дня и ночи» .

Хронист не упоминает участвовавших в битве византийцев, хотя по ромейским источникам, первый удар сельджуков выдержала именно византийская пехота.

Стандартный прием кочевников — конный налет с обстрелом из луков, притворным бегством и ударом по преследующим, просто не сработал — ромейская пехота встала закрывшись щитами, перепрыгнуть через нее для преследования рыцари, разумеется, сразу не могли (хотя желающие как обычно нашлись), а Боэмунд быстро восстановил строй, сбившийся из-за внезапной атаки.

Кроме того, хронист описывает решающую битву, которая действительно продолжалась весь день, хотя вообще сражение шло три-четыре дня.

Потери с обеих сторон были велики. Кроме упомянутых очевидцем вождей, из вступивших в сражение погибло до трети всех крестоносцев и половина ромеев, а сарацинская коалиция прекратила существование почти полностью.

* * *

Султан и оба эмира, впрочем, с остатками дружин спаслись бегством.

После разгрома они разделились. Эмиры ушли на восток, Данишменд, как и ожидалось, их пропустил, ему теперь тоже стали выгодны противники пока союзных соседей на юге.

Клыч-Арслан ушел на юг, к Гераклее… но войти в нее не смог. Раймонд Тулузский, пройдя ущелье Киликийских Ворот, взял город примерно во время битвы у Коньи, захлопнув ловушку для султана.

Клыч-Арслан попытался взять крепость с ходу, но как пишет тот же хронист:

«Раймунд Сен-Жилльский вступил в Ираклион и взял его под свою охрану со всей тщательностью. И вот, через несколько дней, на рассвете турки во главе с Солиманом (Клыч-Арслан — прим.) выступили на осаду Ираклиона, чтобы рассеять ряды франков.

Славный граф Сен-Жилльский, движимый и вооруженный верой и знаком креста, который с верностью каждый день нес на себе, устремился на турок и сразился с ними, и все они были убиты, считая и самого Солимана, и наши захватили их лошадей, а другой добычи у них не было».

Султан действительно погиб в свалке конной стычки во время атаки осажденных, которых — чего не учел властитель Рума, было просто больше, и были они отдохнувшими, в отличие от беглецов из-под Коньи.

Кто конкретно убил Арслана, выяснить так и не удалось, но Раймунд Тулузский получил репутацию победителя «самого Солимана» и главного сокрушителя турок, тем паче, что его пиар активно поддерживался Константинополем. Впрочем, только вовне — для внутреннего пользования в Византии победителем считался исключительно Алексей Комнин, отомстивший за Манцикерт и вернувший Малую Азию, про латинян практически не упоминалось.

* * *

Итак, султанат Рум канул в Лету.

Франки Боэмунда взятую Конью после грабежа передали византийцам во главе с действительно подоспевшим базилевсом, и двинулись к Гераклее, откуда соединившись с Раймундом направились в Киликию и далее в Антиохию.

Комнин занял Малую Азию, граница Византии и эмира Сиваса прошла по реке Галис, далее восточнее Кесарии Каппадокийской, и до границ Киликии.

Киликия пока оставалась в промежуточном статусе между ромейской провинцией и вассальным государством, что на какое-то время устраивало всех заинтересованных.

Данишменд не только округлил свои земли, но и получил главный приз — «свой кусочек трубы». Главным мировым транспортным хабом и пересечением всех рынков, служил на тот момент Константинополь. Попасть в него товару из Азии можно было морем, конечно, но хотя морская перевозка дешевле (корабль берет груза много больше верблюда и плывет быстрее, да и есть не просит), рисков в те времна она влекла как бы не поболе. Кроме обычных и на суше разбойников и воееных действий, корабль нес риски гибели от штормов, мелей и прочей навигации, а кроме того, до портов Средиземного или Черного моря, товар все равно следовало еще доставить — экономился не самый большой отрезок.

А между упомянутыми морями, лежала Малая Азия. Путь в которую, как упоминалось, преграждали горы. А в горах тех, имелось два прохода для караванов, на которых в реальной истории и поднялся сперва Рум, а затем из него Османская империя. Экономику не обманешь — если у вас есть пулемет Максим, а у нас — поток кэша, то пулемет вскоре поменяет хозяев. Ну, или поток — как случилось в нашем повествовании. Хотя пулемет чаще…

Но мы опять отвлеклись, один из тех горных проходов, теперь принадлежал Данишменду.

Хочешь — из Азии на запад товар вези, хочешь — с запада в Азию, а только если крюк морем не делать, вариантов у купца всего два. Киликия, затем латинское княжество или графство, затем сельджукские эмираты. Или прямо из Византии к сельджукам, через Мелитену. Границ меньше, сомнительных образований по пути тоже, да и удобнее дорога там шла, хоть и длиннее.

Ну а для владельца трассы, это неиссякаемый источник дохода сам по себе. Знай кошель подставляй.

Сразу же нашлись и завистники, Византия первая. Но в сущности, временно Малая Азия успокоилась. Ромеям, эмиру и киликийцам требовалось время на освоение поделенного и захваченного и выстравание новых конфигураций. Тем более, крестоносцы ушли в Левант и новых потрясений тут не ожидалось.

 

Интерлюдия

Экскурс в прошлое. Начало латинских королевств.

К декабрю 1100 года, франкские владения состояли из трех сеньорий: королевства Иерусалимского, княжества Антиохия и графства Эдессы.

В Антиохии успешно регенствовал Танкред Тарентский, приостановивший походы в Киликию и снявший осаду с Лаодикеи (Латакии), в Эдессе — не менее успешно Балдуин де Борг, укреплявший свою власть в армянских краях и отбивающий мелкие набеги из эмиратов Мосула и Харрана.

В королевстве же, жизнь бурлила весь 1101 год. Король Балдуин I был человеком очень рациональным. Пожалуй, наиболее рациональным из всех тамошних сеньоров, у тех, порой возникали искренние душевные порывы, на религиозной, к примеру, почве — за королем ничего подобного не отмечено.

С момента коронации он занялся созданием собственно сеньории. К началу 1101 года, корлевство Иерусалимское формально простираясь по побережью от Лаодикеи до Аскалона, фактически состояло из анклавов вокруг Иерусалима, Вифлеема, Рамлы и Тивериады, а из портов владело лишь Яффой и Хайфой, гавани которых были глубоко второстепенными и с ведущими портами Акры, Бейрута, Тира и прочих не стояли даже рядом.

Море же для королевства было вещью первостепенной, потому как связь с Европой требовалась. Первой целью короля оттого, стал небольшой город-порт Арсуф, ранее долго осаждаемый его предшественником Готфридом перед смертью. Пошел к нему Балдуин с флотом. Морем караваны из Европы в Левант приходили в массе своей весной, на Пасху, и в конце лета. График знали все. Одиночки морем идти решались редко, пираты гнездились во всех портах Палестины, и на тот момент в основном признавали покровительство Фатимидов. Впрочем, в тех краях пираты не переводились с античных времен и еще долго после Балдуина, в свое время вписали много славных страниц в их историю и франки, так что… но ходили караваны традиционно сплочеными стаями.

Вот и весной 1101 года, пришел флот в Яффу, в основе своей генуэзский и пизанский. С его капитанами и договорился король, на условиях трети добычи и передачи торговой улицы в городе, в качестве анклава, обладающего правом иммунитета. Право такое уже несколько веков раздавалось правителями Запада и ценилось очень высоко, потому что выводило территорию из-под юрисдикции окружающего государства, а владельцу иммунитета давало возможность установить там почти (кроме задевания прав Церкви) любые свои законы.

* * *

Арсуф сдался за три дня. Жителям по условиям капитуляции разрешили взять все, что смогут унести, и сопроводили до фатимидского Аскалона, чтобы бродящие во множестве вокруг разбойники не обидели побежденных. Гуманизм демонстрировался в полной мере и впечатление произвел.

Следующей целью стала Кесария. Город большой и почтенный, что в тех краях означало богатый. Но укрепления обветшали, потому как последнее время товарные потоки ушли в другие места. Тем не менее, капитулировать эмир отказался, рассчитывая на помощь из Египта.

Балдуин воспользовался опытом генуэзцев в строительстве осадных орудий, и через 15 дней штурма Кесарию взяли. Добыча франков и генуэзцев оказалась при этом огромной, флотские получили не мене чем по 48 солидов и 2 фунта специй на каждого — а это только треть трофеев. Франки и королевская казна тоже не остались внакладе, а уж легенды о взятом пошли по всему побережью.

В этот раз, впрочем, гуманизмом и не пахло, население показательно и документировано вырезали со всеми присущими времени сценами «в крови по колено», вспоротыми животами и прочим. Не то задели они чем Балдуина, не то после «пряника» король решил показать, как «будет с каждым, кто не…», а может еще по какой объективной или субъективной причине, толком не ясно.

* * *

Тут снова стоит сделать отступление.

Жестокость крестоносцев сильно преувеличивается. Арабскими хронистами и историками в первую очередь. Следует все же отличать «нормальный уровень средневекового зверства», от выходящего за эти рамки. Обычно выделяют три резни — при взятии Иерусалима, взятии Хайфы Готфридом, и вот Кесарию.

Иерусалиму подпортили реноме «иллюстрации звериной сущности франков» сами арабы завышением расходов — перебор потому что. После кочующего рассказа о 70 тысячах перебитых только в одной главной мечети (и все — улемы и другие приличные люди, как один!), историки стали задаваться вопросом «таки покажите мне ту мечеть, в которую столько улемов вообще влезает, чисто технически». Да и выяснилось, что уже при Готфриде столица выглядела весьма населенным городом, что с вырезанием всех поголовно всего год назад как-то плохо сочеталось.

Хайфа считалась единственным городом с преобладающим еврейским населением, и есть мнение, что в основном его франки в вышеуказанной манере (кровь по колено, всюду трупы и закаленные воины падают в обморок от вида) и вырезали. Причем упоминается, что именно евреи подстрекали мусульман к сопротивлению. Учитывая, что ни до, ни после — до самого падения Латинских королевств, сколь-нибудь заметных проблем с евреями у франков не отмечено, выглядит сей экзотический казус странно. Объясняется не менее экзотически — сопротивляться, по ряду, гм, исследований, призывали евреи, как раз перед этим понаехавшие в Палестину из южной Франции спасаясь от антисемитизма тех самых франков. А кроме Хайфы их нигде в товарных количествах не было.

Правда, есть небольшой нюанс — ни франки, ни арабы о резне в Хайфе не упоминают. Не заметили они ничего необычного. Залихватское объяснение, что это они просто все наплевательски относились к евреям, типа «кому про них читать интересно будет», и потому факт не отразили — выглядит несколько натянуто.

А вот в Кесарии все документировано достаточно неплохо — избиение и зверства, население по сути, перестало существовать и город запустел. Насчет «убили всех, пощадили только юных невинных девушек и маленьких детей» (хотя, сколько там невинных девушек после штурма-то…), конечно, некоторая идеализация, вырезать совсем уж всех оказалось сложно. Но перебили действительно почти всех мужчин и многих женщин, а оставшихся продали в рабство.

На осаду Кесарии, отреагировал Каир, и из Египта пришли войска, через Аскалон — ворота в Палестину. Опоздали, спасти город не смогли, но войну не прекратили. Осенью случилась битва при Рамле, где малочисленные франки Балдуина, который произвел в рыцари всех сквайров, имевших коней, схватились с египтянами. Латинян было по всем источникам намного меньше противника, не более 1,5 — 2 тысяч, из которых 200–250 рыцарей, число арабов по нижнему пределу называют в 20 000.

Битва оказалась тяжелой, у франков погибла треть рыцарей, но победа осталась за Балдуином.

Египет, впрочем, обладая куда большими резервами, смог через год выставить еще одну армию. Но это было весной 1102 года, а мы оставили альтернативу в начале этого года. К ней и вернемся.

 

Глава II. Граф и король

Итак, в январе 1102 в Антиохии собрались оставшиеся от аръегардного похода.

Осталось не так уж мало бойцов, 5–6 тысяч конных и около 15 тысяч пеших, что вызвало повышенное давление у местных авторитетов и на демографическую ситуацию, поскольку было, в сравнении с имевшимися силами франков, очень много. Пара танковых армий по меркам ХХ века, не менее. Причем армий хотящих с одной стороны одинакового, а с другой всяк своего — диалектика.

Диалектика заключалась в том, что меньшая часть армии (в первую очередь — родовитая и богатая) искренне считала, что, побив султана, задачу выполнила, а теперь хотела экскурсию в Иерусалим по-быстрому — и домой.

Большая часть экскурсию в Иерусалим тоже хотела, но потом не домой, а ленов во владение, замок, сервов и прочий скромный домашний уют.

Объединяла общество, причем не только понаехавших, но и укоренившихся, самая важная идея — стремление к деньгам. Прибывшие покрыли себя славой, но с трофеями вышло так себе. Одни шли по недавно пограбленным первым походом местам, вторые по византийскому берегу, который грабить всерьез смотрелось нехорошо, да и опасно.

Потому денег всерьез не нажил никто, а куда ж без них? Хоть домой, хоть замок строить на что-то. Да и сувениры опять же.

У заморских сеньоров пополнение вызвало бурный интерес, и желание заполучить себе побольше боевых единиц, но пути использования выглядели разнообразно, рынок явно диктовали новички, и условия следовало предлагать исходя из высокой конкуренции сеньоров за каждого потенциального вассала. Кроме того, хотелось еще вассалов лояльных, а тут возникали вопросы.

* * *

Граф Эдессы мог предложить понятные каждому рыцарю сельские лены. Точно как в Европе, с достаточно лояльным пока населением, практически незатронутым (в силу сельскости и нахождения между торговых путей) исламизацией.

Минусы вытекали из плюсов — в Эдессе не водилось накопленных денег и быстро получить их с пашен не представлялось возможным, да и находилось графство в зоне рискованного земледелия, по, на тот момент еще не воспетой Киплингом, но вовсю работающей формуле: «Их кони вытопчут хлеб на корню, зерно солдатам пойдёт, Сначала вспыхнет соломенный кров, а после вырежут скот».

Эдессу не зря звали щитом и оплотом латинян Востока — набеги из Мосула, Мардина и Харрана велись постоянно, не исключалось и наступление большими силами, а закрыть границы замками и крепостями, как это позже сделали торговые Иерусалим и Антиохия, денег у селян не находилось.

Если вы в виде добычи взяли золото, а потом еще денежный поток систематически приносит только с одного портового города (ладно, самого портового у вас, но — одного из многих) ежегодно только короне столько же, сколько короне Англии вся Англия — вы можете строить в товарных количествах замки, которые трудно взять, а разрушить еще труднее. И будут они радовать глаз туриста через 9 веков. Антиохии это тоже касается, поток меньше, но и границы уже.

А если денег тонкий ручеек, да и тот от набегов пересыхает, вы в замкнутом круге. Строить замки не на что — потому набеги, а из-за них не на что строить… В реальной истории это стало причиной падения графства. Одной из главных.

Граф Балдуин де Борг, в приниципе, мечтал о походе на Мосул и далее на Багдад, но выглядело сие даже с появившимся резервом совсем уж фантазийно, отчего вслух озвучивалось редко и не всерьез. Вот пощипать эмират Харран или Алеппо, досаждавшие с юга…

У княжества Антиохийского с ленами, наоборот, обстояло не очень. Город стоял на торговом пути и денежный поток не иссякал, а вот свободных земель не имелось. После примирения Боэмунда с василевсом, угроза со стороны Византии временно исчезла, тем паче, что между ними лежала Киликия, но одновременно лишила антиохцев возможности захвата Латтакии, близлежащего порта. Без собственного выхода к морю, капитализация Антиохии резко снижалась. Хотя теперь, когда союз с Константинополем стал не так уж необходим, к этому вопросу можно было и вернуться.

К югу лежали земли, формально принадлежащие Иерусалиму. Посягать на них без весомого повода, с учетом признания Балдуина I окружающими, не следовало. Повод мог найтись, но явно не сразу, не в присутствии толпы титулованных паломников.

Но основным противником оставались сельджуки из эмиратов Алеппо, Хомса и ряда помельче. Противник в плане добычи выглядел многообещающим, старые города шелкового пути. Да и в качестве нового владения Сирия могла стать неплохим призом — а там и лены найдутся.

У короля Иерусалимского дела обстояли еще расплывчатее. Враги у него водились везде. Египет и Дамаск вовне, все незахваченные города побережья (ориентирующиеся на Каир или Дамаск) внутри. Да и за Антиохией с Раймундом Сент-Жиллем, следовало присматривать.

Феоды для раздачи у Балдуина I теоретически существовали в неограниченном пока количестве, но практически они все лежали в промусульманской зоне деревень, где «закон — пустыня, шакал — хозяин» и жить там мелкому феодалу пока выглядело рисковано. Но надо ж кому-то начинать?

Кроме того, в границах королевства имелась масса богатых городов, из которых памятная всем богатой добычей Кесария была вовсе не самой зажиточной, и почти все эти города ждали осады франков.

С учетом репутации короля, в качестве сюзерена он смотрелся наиболее перспективно и активно вербовал вассалов.

Боэмунд шел следом с отставанием, о договоре с василевсом и сомнительном праве раздавать лены многие знали. Танкред, лишенный власти с приездом дядюшки, обретался пока при нем. Вступив в союз с графом Эдессы, они выбрали целью эмира Алеппо, войска которого недавно потрепали в Малой Азии.

Неплохо выглядел и граф Раймунд, уже скорее не Тулузский, а просто Сент-Жилль. В качестве свободного охотника в поисках королевства, с ореолом победителя султана и достижением в виде наименьших потерь в отряде. Для набора дружины у него, правда, образовался цейтнот — прямо сейчас ему сложно было определиться с конкретной целью. Дальний поход затевать не хотелось, а открытые претензии на владения уже имеющие хозяев, окружающие могли посчитать беспределом. При этом ни короля, ни, тем паче, Боэмунда с Танкредом, граф терпеть не мог, и имел на то причины.

Впрочем, Балдуин I проявил свой рационализм и предложил союз на условиях, схожих с соглашением василевса и Боэмунда: в случае завоевания Раймундом куска в границах королевства признание в обмен на сюзеринитет, если за границами — признание суверенитета.

* * *

После окончательного определения и отдыха вновь прибывших, франки разделились на две неравные части. С Боэмундом Антиохским и графом Эдесским осталось, кроме их собственных людей, около тысячи конных и пять тысяч пехоты, изготовившиеся к броску на Алеппо.

С Балдуином на юг вышло около трех тысяч конных и семь тысяч пехоты, из которых около пятисот кавалеристов шло в отряде Сент-Жилля, а еще около тысячи планировали после посещения Святых мест и празднования там Пасхи, отплыть домой.

Но до того, планировалось посетить города, расположенные по пути, в целях собирания сувениров отъезжающими и начального капитала остающимися. Король в первую очередь нацеливался на Акру, лучший на тот момент порт Палестины.

Остальные воины рассосались по Заморью, отправились назад или померли.

* * *

В феврале 1102 года, король Балдуин I и граф Раймунд Сент-Жиль вышли из Антиохии и направились на юг.

Ну то есть, как вышли? Спустя несколько дней выяснилось, что граф, во-первых, далеко идти не собирается — только до Триполи. А во-вторых, идея с Триполи неплохо продумана, логична и нравится всем, кроме владык Антиохи. Для Боэмунда и Танкреда она оказалась неприятным сюрпризом.

В Триполи Сент-Жилль бывал во время первого похода. Город тогда откупился от спешивших в Иерусалим франков, и Раймунду там, видимо, понравилось. Место для основания собственного феода и впрямь выглядело — лучше не придумаешь.

Триполи был самым, пожалуй, богатым и развитым городом-портом Леванта. А еще, что немаловажно, был он, «чисто по понятиям» — бесхозяйным, то бишь не находился под крышей кого-либо из серьезных игроков, не признавая даже условной власти ни египетских Фатимидов, ни багдадских халифов, ни византийских императоров, ни, тем более, короля Иерусалимского или одного из эмиратов Сирии. Суверенным был город и независимым, а правил им эмир Аммар Фахр-аль-Мульк, племянник и наследник отколовшегося полвека назад от Египта бывшего фатимидского наместника.

Оттого город никому налогов не отсылал, все оставалось внутри, позволяя поддерживать независимость. От богатства шла суверенность, или, наоборот, независимое положение обогощало эмират — вопрос философский, но с точки зрения франков (да и не только, многие желали к рукам прибрать) Триполи представлял собой ничью шкатулку с золотом. Как такую не подобрать?

Тем паче, заступиться за город выходило некому, поддержку Аммар мог только купить, а в случае покорения, особых трудностей менеджмент хозяйствующего субъекта сложностей не представлял никаких — караваны идут, знай пошлины стриги, да от соседей отбивайся.

С соседями тоже обстояло для Сент-Жиля неплохо. С эмирами Алеппо и Хомса триполийцы год назад поссорились, предупредив тогда еще наследника престола Балдуина о засаде эмиров. Королю, тем не менее, в силу его рационализма чувство благодарности было глубоко чуждо, зато плюсов от владения Триполи Раймунда выходило сразу несколько. Город явно входил в состав Иерусалимского королевства, что делало его хозяина ленником короля. Пусть ленником непокорным, себе на уме — это преходяще, все одно обязан будет. Еще захват означал снижение мусульманского влияния и соответственно, опасности, увеличивая площадь франкских земель. А захват конкретно графом, открытым врагом правителей Антиохии — означал, что за границу с норманнами можно не волноваться, рубеж между Антиохией и Иерусалимом будет зафиксирован и охраняем, а может, при удобном случае, и расширен. Так что, король тему одобрил.

Знал Балдуин I о том, что поддерживает триполийскую акцию Сент-Жилля еще и Алексей Комнин, неизвестно. Но василевс поддерживал. Он тоже считал Боэмунда Антиохского своим врагом, несмотря на еще недавний союз, а Антиохию — своей провинцией. Но обоснованно подозревал, что насчет последнего у Боэмунда, несмотря на договор, имеется иное мнение. Потому надежный союзник на границе непокорного княжества, василевса устраивал, причем не только для давления на Антиохию. В Константинополе считали весь Левант своими исконными территориями, а крестоносцы перед первым походом приносили присягу васислевсу в счет будущих завоеваний. И, несмотря на ранее упоминавшиеся правовые дискуссии по поводу ее действия, Алексей рассчитывал на возможность привести франков под свою руку. Для чего союзник в самом центре событий представлялся фигурой полезной, а его вассальные обязанности в отношении Балдуина I — штукой, наоборот, условной. Да и с королем Сент-Жилль тоже имел старые, несведенные счеты.

Когда крестоносная армия дошла до Тортосы, пригорода Триполи, Раймунд Сент-Жилль ее благополучно занял, а к его отряду внезапно присоединилось еще около 300 рыцарей. Провансальцев, прошлый год остававшихся в византийской Лаодикее и помогавших там ромеям отбиваться от врио князя Антиохии Танкреда. Кроме того, оттуда же подошла византийская эскадра. С этими силами, граф и начал осаду Триполи.

Первую взятку в этом преферансе, сразу получил василевс. Дело в том, что Боэмунд и Танкред перед заявленным походом в Алеппо, задумывали всей собранной командой метнуться к Латтакии, и ее все же присоединить. Рассчитывая при этом, что люди Раймунда уйдут воевать вместе с ним куда подальше. Мощный графско-византийский кулак под Триполи, в непосредственной близи к цели эту затею сорвал, тем более союзный антиохцам Балдуин де Борг в драке с королевским вассалом участвовать не стал бы. Латтакия прочно осталась за Византией.

Король Иерусалимский к присутствию ромеев отнесся без восторга, но получив от Раймунда в присутствии франкской знати подтверждение ленных обязанностей, предоставил ситуацию развиваться самостоятельно и продолжил путь в Иерусалим.

* * *

После начавшейся осады, триполийский эмир несколько поменял мнение о благе независимости, и первым делом отписался в Дамаск и Хомс, прося прислать войска. Войска двух эмиров пришли к Тортосе, одновременно триполийцы попытались сделать вылазку, но франки успешно конратаковали и победили. При этом триполийцы и Хомс «потеряли множество людей», а отряд Дамаска поспешно отступл, отделавшись потерями небольшими. В среде местных мусульман это породило устойчивое мнение, что эмир Дамаска подставил Фахр-аль-Мулька, отомстив за прошлогоднюю подставу с Балдуином, но истина покрыта мраком.

Впрочем, несмотря на потери, стены Триполи оставались крепкими, а дружина эмира надежной, так что осада затянулалась на несколько лет. Триполи был торговым городом, но окружающие Сидон, Тир и Бейрут — теми еще пиратскими гнездами, а «триполийский завоз» выгодным предприятием. Византийский флот с близкого Кипра подвозил припасы франкам, и пытался по мере сил блокировать порт, но последнее выходило слабо. Чтобы получить свой выход к морю, граф Сент-Жилль совместно с византийцами захватил прибрежную крепость Джебайл (Библос), взяв неплохие трофеи, поднявшие настроение осаждающим.

В сущности, Триполи попал в окружение, но с учетом почти открытого моря и солидного золотого запаса, продолжал сопротивление, отбивая штурмы и периодически совершая вылазки. Для блокады с суши, Раймунд с помощью ромейских специалистов построил напротив Триполи крепость Мон-Пелерен, которую Аммар со временем атаковал и попытался разрушить, причем довольно успешно — нападение застало франков врасплох. Триполийцы ворвались в крепость и подожгли ее, захватив «великое множество оружия, денег, драгоценных тканей и серебра». Спалить, правда, все же не смогли, но Сент-Жилля ранили.

Осада к тому времени продолжалась уже четвертый год, и те франки, которым это надоедало, уходили. Кто в Европу, кто к другим сеньорам, хотя приходили новые, из паломников. При всем том, несмотря на сопротивление самого Триполи, окружающие земли граф успешно покорил, и доходы оттуда извлекались. Да и приз выглядел заманчиво, так что уступать никто не хотел.

После удачной контратаки, стороны, отнюдь не прекращая войны, договорились, что франки сохранят завоеванные владения, но… будут пускать в город путешественников и торговцев и дадут возможность подвозить продовольствие. Условия выглядели несколько странно, а на деле означали временный перевес эмира Триполи. Снабжение позволяло поддерживать промыслы и торговлю города, обеспечивая деньги на прокорм (кстати, продукт возили не только из Египта, но и из княжества Антиохии, там совсем не возражали), и оплату гарнизона.

Но и Сент-Жилль не проигрывал. С караванов в Триполи он снимал свою пошлину, блокада продолжалась, и надежда дожать эмира никуда не делась, округу постепенно осваивали латиняне. К тому же он, продолжая осаду через ущелье Хомса наступал на богатые земли в долине Оронта. В сущности, феод состоялся, пусть совсем не в том статусе, как планировалось изначально, но сделать с этим Раймунд уже ничего не мог. Искать другой лен оказалось поздно, помогать ему ни антиохцы, ни иерусалимцы не собирались, приз усыхал на глазах, тратя золото на противостояние, число рыцарей уменьшалось. Продолжали поддержку только византийцы, в обмен на поддержку Латтакии, так и не взятой антиохцами.

Так продолжалось до смерти Раймунда в 1105 году. Наследовал ему его ближайший родственник, Гильом Иордан, граф Серданский, который возобновил реальную войну.

Аммар попытался отдаться под крыло султану (светскому правителю из тюрков) и халифу («блюстителю веры» из арабов) Багдада, но съездив к ним, реальной помощи не получил.

Попробовал вступить в союз с Дамаском, но в это время ему перекрыли все же поставки продовольствия, а к городу приплыл из Европы Бертран, старший сын графа Сент-Жилля.

И не один, а с сорока провансальскими галерами и 4 000 рыцарями и сержантами на борту. В Тортосе его права признали. Не без помощи короля Балдуина I, поддержавшего Бертрана в противовес Гильому Иордану, ориентировавшемуся на Антиохию.

Граф Серданский обратился к антиохцам, а Бертран к королю Иерусалимскому, потребовав королевского суда, и объявив себя вассалом короля. Балдуин I, немедленно заявил, что отныне Бертран и его владения находятся под его защитой, и прислал подкрепление, после чего летом 1109 года город, наконец, взяли, а Бертран получил титул графа Триполи, держащего лен от короля Иерусалима… но об этом еще будет случай поговорить.

* * *

А пока посмотрим на остальных.

Когда граф Сент-Жилль оставил Балдуина I и пошел обретать Триполи, король с сопровождающими лицами отправился дальше.

Вообще-то, двигались они в Иерусалим, на экскурсию и праздновать Пасху, а часть сразу после мероприятий планировала из порта Яффы отбыть на родину. Как раз наступало время прихода весенних караванов судов из Европы (второй рейс штатно происходил только в августе). Но терять потенциал туристов в латах было бы нерационально, да и опасно — те могли самостоятельно начать приискивать сувениры вокруг. И ничего не сделаешь, уплывут ведь потом, что им последствия и тонкие королевские расчеты?

Расчет же выглядел просто: по дороге из крупного имелись не подчиняющиеся франкам зажиточные города Бейрут, Сидон и Тир, которые в принципе, привести под руку Балдуина общими с туристами силами не мешало бы. Но имелся минус. Города со времен финикийцев славились как пиратские логова, по этой причине с тех же времен неплохо укреплялись, причем за укреплениями, в силу профессии заинтересованные, и в силу ее же — разбирающиеся в предмете жители, внимательно и неустанно следили. На это у них деньги были. Быстрой победы потому ожидать не стоило, а играть «вдолгую» никто, начиная с самого короля, не хотел.

С другой стороны, проходя мимо с этакой силищей (только новичков с Балдуином шло около двух с половиной тысяч конных и шесть тысячи пехоты, а ведь были еще и ветераны), напомнить о себе стоило. Этим и занялись, как и во время первого похода, с частичным успехом. Бейрут и Сидон откупились, позволив королю невзначай подчеркнуть свою власть (дань же платят) и в определенной мере снизить желание грабить все окружающее у войска, раздав золото.

Тир платить ничего не стал, вежливо, но твердо сославшись на удачное для обороны расположение города и крепкие стены. Спорить с фактом сложно, и тирцев в очередной раз оставили в покое.

* * *

А вот далее по побережью лежал город Акра. Как писал Гильом Тирский: «Этот город возвышается на берегу моря, на земле, которая зовется Финикия. У него есть гавань, весьма надежная и защищенная крепостными стенами, но корабли могут в полной безопасности бросить якорь и вне стен. Город находится между горой и морем. Земли там плодородные, хорошо обработанные, на них произрастает превосходная пшеница». Левант и Сирия вообще страна в немалой части горная, и на тот момент внутренние пути в ней были немногочислены и трудны, за исключением узкой полосы вдоль моря.

Как это в источниках:

«Ключомъ къ этому пути и вместе съ темъ и ключомъ къ обладанію Сиріей всегда считалась Акра, какъ наиболее удобный по местнымъ условіямъ пунктъ для возведенія крепости, и какъ узловой пунктъ несколькихъ дорогъ, идущихъ внутрь страны — на восточное Іорданское плато. Поэтому борьба за ея обладаніе восходитъ къ временамъ глубокой древности».

Чистая правда, но если крепостью Акра стала еще в античные времена, то приличный порт там построили только арабы в IX веке, после чего началась эпоха процветания города. Арабы сделали Акру главным морским портом Палестины, построили огромные корабельные доки, вторые по значимости после Тира в Леванте. Именно там строились суда, на которых арабы завовевали Кипр, Сицилию и часть Италии. На 1102 год Акра наряду с Латтакией и Триполи являлась лучшим портом всего сирийского побережья, при этом портом в основном торговым, и хоть город и не выделялся пока богатством на фоне остальных, бедным его назвать нельзя было.

Латтакия принадлежала Византии, а путь к ней лежал через Антиохийское княжество. Триполи осаждал граф Сент-Жилль, и королю, буде он пожелает иметь приличный порт, выбора строго говоря, не оставили. Балдуин I порт, естественно, желал. И в качестве достойной цели для гуляющей компании Акра смотрелась лучше всего. Удобный порт наглядно полезен и отъезжающим, трофеи есть, защищен не так сильно, к тому же не до конца восстановил укрепления после осады двухлетней давности, когда взять город пытался Готфрид Бульонский, умерший в процессе и осаду потому не закончивший.

Вот Акру королевская рать и осадила.

Ко времени осады подоспел и генуэзский флот, с которым Балдуин заключил привычную сделку: за помощь с моря. Блокада являлась непременным условием победы, без нее крепость могла получить помощь от соседей. Генуэзцы получали треть доходов от ввозных пошлин и таможни Акры (сбор с цепи), торговую улицу, где они имели право своего суда, свою церковь.

Осада продлилась всего три недели. О разнице подходов к сдавшемуся Арсуфу и взятой штурмом Кесарее все помнили, войск и кораблей у короля, очевидно, хватало, и перспектива обороны выглядела непривлекательно. Не имея возможности получить подкрепление от Фатимидов, город сдался, испросив такие же условия капитуляции, как в Арсуфе. Балдуин согласился и даже позволил мусульманам остаться в городе — за уплату налога с каждой головы, конечно.

Впрочем, из-за присутствия слишком многих не вполне подчиняющихся королю людей с мечами, совсем уж как в Арсуфе не вышло. Как писал хронист: «хотя свободный отход был гарантирован всем защитникам и жителям, которые хотели покинуть город, и им было позволено взять с собой движимое имущество, многие из них при выступлении из города претерпели жестокие расправы от франков. Франки также грабили сам город».

Не отстали и генуэзцы: « Генуэзцы видели, как [мусульмане] со всей их домашней обстановкой выезжали из Акры… Сокровища увозили с собой…, тогда генуэзцы убивали жителей и лишали их золота, серебра, пурпурных тканей и других ценностей ».

Как отмечал Альберт фон Аахен, «…бойцов королевской армии обуяло огнем корыстолюбия и они участвовали в оргии грабежа, которая стоила жизни примерно 4 000 жителей и защитников Акры».

Насчет 4 тысяч, все же, преувеличение, но внедогорной грабеж действительно был, и Балдуин ему не так чтобы препятствовал. Хотя сам и подчинявшиеся ему рыцари не усердствовали, сдерживались.

Франки сделали Акру главным портом Иерусалимского королевства, через нее шла основная торговля между Левантом и Европой, и Акра в скором времени по богатству и благосостоянию стала соперничать с Венецией и Пизой, хоть до Александрии и не дотягивала.

* * *

Пока делили добычу, улицы и фьефы в Акре, праздновали Пасху и катались в Иерусалим, отмечали «отвальную» первой партии уезжающих, наступил май, а в столицу прилетела весть из Рамлы. В Аскалон из Египта прибыла, как и год назад, новая армия Фатимидов. На этот раз ею командовал сын визиря аль-Афдаля, Шараф аль-Маали.

Египтяне снова двинулись на Рамлу, ввязались в бой с пятнадцатью рыцарями, охранявшими ее небольшую укрепленную башню, и совершили набег на Лидду.

Время, конечно, было вовсе неподходящее, но войска вышли из Каира заранее, и падения Акры предполагать не могли. Визирь Египта учел неудачу прошлогодней попытки, но посчитал, что вопрос только в размере «больших батальонов», и отправил по весне сборную команду вновь в Аскалон.

Балдуин I в это время находился в Акре, провожая первых отъезжающих в Европу и собирая местных вассалов. Заимев мощный латно-оружный инструмент, король рационально намеревался немедленно начать им пользоваться, не кормить же бесприбыльно? Куда планировался поход изначально вопрос темный, но подвернувшееся нападение египтян повлекло за собой вынужденно срочный, простой оперативный замысел — разбить во встречном сражении экспедицию аль-Маали, после чего развить наступление на Аскалон с взятием этого ключевого укрепленного пункта.

Из отъезжающей знати, кстати, уплыл только Гильом Аквитанский, графу Блуа и многим другим пришлось задержаться, поскольку подул встречный ветер, и корабли вернулись. Поэтому, когда пришло известие о египетском наступлении, они оставались при короле.

На следующий день, иерусалимская рать выступила из Акры, имея в составе «около трех тысяч рыцарей» (на самом деле это число всех конных, включая оруженосцев, сквайров и сержантов) и 8-10 тысяч пехоты. Из знатных особ сопровождать тур не отказался никто, потому с королем отправились граф Блуа и Конрад Германский.

В сражении в долине Рамлы, таким образом, сложилась непривычная для тех мест ситуация, когда силы латинян оказались почти равны противнику количественно, а с учетом качества…

Шараф аль-Маали имеющий значение размер оценить не то не смог, не то не успел, и при подходе франков ринулся в бой, как только заметил их появление. Поступок столь же смелый, сколь и последний — египтян рассеяли конной атакой, окружили, и началась свалка, позже перешедшая в бойню.

Впрочем, бой выдался ожесточенным, но если войска Фатимидов уничтожили практически полностью, включая командующего, то франки понесли потери в основном в первые минуты и оказались они невелики, хотя на поле остались навсегда Конрад Германский, который «сражался с такой яростью, разя всех врагов, кого только мог достать мечом, что в конце концов остался один в окружении трупов врагов»  и граф Этьен де Блуа, смывший все же кровью проявленную четырьмя годами ранее в Антиохии трусость.

Немедленно после битвы, Балдуин двинулся к Аскалону, где латиняне, преследуя остатки противника, «на плечах убегающих египтян» смогли ворваться в город при спонтанном штурме.

К следующему дню, город блокировал генуэзский флот, задержавшийся, как ранее упоминалось, с отплытием и решивший принять участие в инциденте на стандратных условиях — треть добычи плюс улица в иммунитет, так что египетский флот из сорока судов оказался заперт в порту.

На следующий за тем день, король, подтянув пехоту, продолжил активный штурм, и через два дня положение Аскалона, чей гарнизон в основной массе лег в долине Рамлы, стало безнадежным. Спустя еще день, город пал.

Традиционно для взятого «на копье», Аскалон был разграблен, трофеи поделены, после чего уцелевшие желающие уехать, отправились с генуэзцами в Европу. Остались, тем не менее, многие из пришедших с Аръегардным походом, да еще в начале июня прибыл довольно большой флот, из конвоев пизанцев, венецианцев и французов с паломниками (в числе которых были и рыцари). Немалая часть паломников оказалась готова поменять статус на переселенца, если, конечно, «подъемные» будут. Фьеф там, земля или лавка — по рангу и сословию. Резервы для раздачи у короля теперь водились, да и от желающих завоевать себе что-нибудь полезное, отбоя не было. К тому времени и уже осевшие в Леванте вассалы Балдуина стянулись к Аскалону.

* * *

Проблема возникла совсем другая. Собранная волей случая, по причине сорвавшихся планов визиря Египта — а те, если уж глубоко копать, так из-за разгрома Клыч-Арслана… так вот, собравшаяся ударная армия оказалась по меркам Заморья тех лет огромной. Около 20 тысяч единиц «мечей и копий», если поэтично. Из которых до трех тысяч тяжелой (или приближенной к таковой) кавалерии. В Леванте франки таких сил еще не собирали никогда.

Но такая орда долго сидеть на одном месте не могла, тем паче в разоренном только что Аскалоне. Их можно было или повести куда-то целиком, или распустить по ленам, фьефам и прочим менее солидным местам, обустраиваться. Второй вариант Балдуина I привлекал значительно меньше.

Цели же для армии имелись на любой вкус. От все тех же городов побережья — до Дамаска и Египта. Но прибрежные левантийцы и Дамаск после предыдущих стычек вели себя лояльно, не нарываясь на войну, и поход на них означал только приобретения — земель и золота. Удар по Египту решил бы, помимо того еще сразу две задачи. Укрепление безопасности Латинских королевств, поскольку исчезал активный противник, и — ослабления пока не перешедших в руки франков прибрежных городов. Без поддержки самого мощно в этой части Средиземноморья египетского флота, людей и поставок из Египта, побережье резко теряло в обороноспособности.

К минусам относились трудности похода через Синай.

* * *

В итоге, летом 1102 года, Балдуин, в прошлом младший Булонский, а ныне Иерусалимский, подумывал помыть сапоги в Ниле.

План первого этапа был не просто понятен, он был один. Аскалон, крепость защищавшая восточные границы Египта, а заодно служившая таможенным терминалом на древней, но оживленной Via Maris (приморской дороге — из Египта в Антиохию) и одним из ключевых блокпостов на тамошнем отрезке Пути специй, который, понятно, сам по себе являлся составной частью Великого Шелкового, так вот — Аскалон взят. Далее по Via Maris, никуда не сворачивая — и вы в транзитном переходе Пелузий попадаете к самому восточному притоку Нила (тогда еще не высохшему), а следуя вдоль него, упираетесь в Каир… ну, для начала в Бильбейс, крепость защищающую Египет с востока.

Трасса Аскалон — Аль-Ариш — Пелузий — Бильбейс оснащена комфортными караван-сараями, указателями и колодцами, а крепостями не оборудована.

Дилемма начиналась дальше. Идти на Каир перспективно и в тренде тура по библейским местам — франки упорно называли его Вавилоном. При этом о том, что Каир арабский новодел, а библейский Вавилон это в другую сторону, знали из присутствующих очень немногие, если вообще кто-то разбирался в этих тонкостях.

Но можно идти к побережью. Там морские и торговые ворота Египта, Дамиетта и сама Александрия, соперничающая последнее время за место гиперхаба аж с Константинополем. Возьми эти два города — и знаменитого флота Фатимидов можно не опасаться, а значит, все побережье Леванта падает в руки, все торговля Египта оказывается в твоих руках… И, что немаловажно, штурм портов поддержит союзный флот, а при направлении главного удара по линии Бильбейс-Каир, рассчитывать можно только на себя. Отвлекающие операции флот проводить не станет — это купцы, хоть и боевые, но работают они только платно, в данном случае — за часть добычи.

В сущности, других препятствий не ожидалось. Египет к 1102 году представлял собой очередное подтверждение удачно выбранного времени для начала Крестовых походов — слабеющее государство, без союзников. Наоборот, с точки зрения второй исламской ветви, «багдадцев», к которым относились практически все мусульмане восточнее Красного моря, Фатимиды именовались «братья неверных и семя шайтана».

 

Интерлюдия

Экскурс в прошлое. Египет.

При отце нынешнего египетского халифа, аль-Мустансире экономика росла, но рейтинг власти падал, отчего возникали нестроения и мятежи. Всего за 30 лет до описываемых нами событий, Нил глючил и в 1066–1072 гг. Египет остался без урожая, следствием чего стал голодомор с обычным набором: голод, болезни, иногда каннибализм. Тюркам-мамлюкам задерживали зарплату, в ответ они грабили банкоматы и фатимидские дворцы с казначейством.

Тогда Мустансир назначил визирем Бадра аль-Джамали, губернатора в Палестине, крещеного мамлюка из армян, для наведения порядка. Бадр был человеком простым и рациональным, он вырезал оппозицию, затем вырезал неверных мамлюков, потом тех, кому не нравился визирь… заодно уменьшив количество едоков — в голодные годы это полезно.

Еще Бадр стал, строго говоря, править Египтом, оставив халифу лишь дела духовные. Впрочем, тут ничего нового не случилось, в том же Багдаде такая практика сложилась уже давно, Каир даже отставал от моды.

После смерти Бадра, визирем логично сделался его сын, ранее упоминавшийся аль-Афдал ибн, естественно, Бадр.

А после смерти халифа, Афдал назначил нового, причем младшего сына, по каковому поводу случился небольшой бунт, окончившийся победой визиря и эмиграцией сторонников старшего брата халифа… В общем, египтяне жили весело и мятежно, но притом богато. В хороший год, Египет становился житницей Средиземноморья и экспортером сельхозпродуктов, а еще контролировал торговлю между Средиземноморьем и Индийским океаном, Африкой, а частично и Аравией, став одним из крупнейших мировых торговых хабов.

Накоплению капитала способствовала и экономия на армии. Флот Фатимидов господствовал в Восточном Средиземноморье, и в него инвестировали постоянно. Хотя часть флота составляли вольные пиратские суда из портов Леванта, живущие своей жизнью и привлекаемые на аутсорсинг только при необходимости.

А вот на суше с запада Каиру давно никто не угрожал, да и пустыня там. С юга лежала дикая Африка, откуда поступали суданцы-наемники, привозили негров-рабов, но серьезные враги там тоже не водились. Единственный враждебный рубеж — восток, где, впрочем, до недавнего времени жили разобщенные по эмиратам тюрки и арабы. Тем не менее, в Леванте Фатимиды любовно выстраивали крепости от Аскалона до Тира, поддерживали их войсками и золотом.

А вот в метрополии, не выстраивали. Крепостей западнее Аскалона в Египте существовало ровно четыре: Бильбейс (прикрывающий Via Maris, резервный рубеж после Аскалона), Дамьетта и Александрия — укрепленные порты, но более с моря, чем с суши, и сам Каир, но последний разросся и «съел» некоторые окружающие городки, так что предместья стали куда обширнее, чем крепость.

Основную часть войск составляли мамелюки. Последних не совсем верно называют рабами — рабами они были только до вступления в ряды. Кандидатов действительно покупали, в том числе выкупали военнопленных. Но вступая на службу, мамелюки принимали ислам и рабами быть переставали, становясь наемным платным войском.

В такой схеме видели много плюсов по всему востоку, не только в Каире, итог развития — янычары. А минус у нее имелся (при сильной власти) один. Для восстановления потерь мамелюков требовалось купить и организовать (обучить, принять в ислам, скомплктовать и.т.д.), а это время (и деньги, но их в Египте не считано).

 

Продолжение главы II. Итог 1102 финансового года в Иерусалиме

После кампаний 1099–1102 годов, когда египтяне только больших сражений с франками провели три, а еще помощь городам Палестины и мелкие стычки — мамелюков оказался некомплект. Закрыть его за пару лет было не сложно, но летом 1102 года некомплект только образовался.

По вышеуказанным причинам, сильной обороны в Египте не ожидалось. И в начале июля Балдуин I отдал приказ «вперед, на запад!»

В начале июля франки выступили из Аскалона, прошли по Via Maris, взяв по дороге Аль-Ариш, Пелузий и массу мелких поселений, а уж от Пелузия вдоль реки подступили в августе к Бильбейсу. Последний представлял собой мощную крепость, в которую визирь Египта разумно посадил максимально возможный гарнизон, собрав все, что было под рукою.

Королевские войска, по этой причине, сходу взять Бильбейс, естественно, не смогли, и после нескольких неудачных штурмов сели в осаду.

Защитники города, отбив первые атаки, наблюдали за латинянами, устанавливавшими вокруг их стен осадные машины с большим любопытством, поскольку в отличие от залетных знали прикуп. Продержавшись без особого труда до сентября, когда в рукаве Нила началось половодье, египтяне снесли окружающие город дамбы, после чего лагерь осаждающих затопило вместе с чудесами военной техники и скарбом. Потерь в живой силе, правда, у Балдуина оказалось немного, но перспектив продолжение банкета не имело, пришлось разворачиваться домой.

По дороге обратно, король, в развитие начинающей складываться традиции и следуя поговорке «лопата спасает жизнь», заложил в Пелузии крепость, оставив там небольшой гарнизон, прикрывать границу. Маржа позволяла и не такое, королевская доля от трофеев Акры, Аскалона и прочих попутных селений, даже не считая налогов, переполняла казну Балдуина.

* * *

Вернувшись в столицу, Балдуин I раздал участникам фьефы и лены.

Тут следует вновь немного отвлечься и определить термины. Под фьефом, мы далее будем понимать понятие общее, любое пожалование держания, как фьеф земельный (феод, лен) для двух первых сословий, так и земельное держание «буржуазное» для сословия третьего, а равно денежные пожалования в виде определенной ренты, процента и т. д., и иные от короля, приносящие регулярную материальную выгоду.

Под леном мы примем чисто конкретный фьеф — земельный участок (как с недвижимым имуществом, так и без такового), даваемый сеньором физическому или юридическому лицу первого или второго сословия с обременением в пользу короля обязанностью военной службы и совета, и еще несколькими второстепенными.

С точки зрения чистой теории феодального права это не вполне точно, но русский язык позволяет и так удобнее.

* * *

Основными ленами Иерусалимского королевства стали княжество Галилейское, графства Яффы, Аскалона, Цезареи и Сен-Абрахама (Хеврон), кроме них имелся десяток бароний и множество рыцарских ленов.

При этом Балдуин I творчески развил уже принятую в Заморье «английскую систему права» (не с этого ли началась ее популярность?), и все ленники страны приносили т. н. «тесный оммаж» непосредственно королю, даже при получении лена от нижестоящих сеньоров. Иными словами, первым держателем обременения стал королевский трон, при этом в отличие от стандартных в Европе 40 дней, вассал Иерусалимского трона мог призываться к службе в течение всего года.

После торжественной раздачи, ленники разъехались обустраиваться, а король занялся внутренним устроением и вынашиванием планов. На чем, собственно, сезон охоты 1102 года его величество закрыл.

Несмотря на поражение под Бильбейсом, кампания 1102 года стала блестящим успехом. I.

Королевство получило Акру и Аскалон, отодвинув западную границу до дельты Нила и получив первоклассный порт и прекрасную крепость. Генерирующие, к тому же, постоянный денежный поток для Короны.

 

Интерлюдия

Экскурс в прошлое. Великий шелковый путь.

Строго говоря, это вообще не путь, и не шелковый. Некой единой трассы из Китая в Европу, разумеется, никогда не существовало. Но имелось несколько отлаженных «коридоров», из отрезков местных караванных направлений между узловыми хабами. Коридоры оборудовались промежуточными стоянками и караван-сараями, между которыми изученных троп обычно имелось несколько, но все вели в одном направлении: восток-запад. От Китая и Индии — до Египта и Константинополя, в классическом понимании, хотя вообще-то и далее, через Крым на север, через Италию в Европу.

Возили по Пути любой известный товар, но шелк и пряности служили брендами маршрута. От этого порой трассу разделяют на «шелковый путь» — сухопутный маршрут и «путь пряностей» — морской. Это деление умозрительное, обоими маршрутами возили и шелк, и пряности, и иной дорогой товар. Собственно, кроме денег, лишь самый ликвидный и редкий, а оттого дорогой товар проходил от края до края, остальные обычно распродавались по дороге.

Кроме тогдашней твердой валюты — золота и серебра, а также шелка и пряностей, ходовыми на всю длинну трассы считались драгоценные и приравненные к ним камни, ткани и меха. Но еще и экзотические брендовые или люксовые промтовары, от оружия и ковров, до фарфора, бумаги и прочих продуктов ремесла. То есть на дальние расстояния шли вещи, сочетавшие высокие цену и ликвидность с небольшими размерами. Возить из Китая в Европу дерево, металл, зерно, скот или рабов в товарных количествах занятие не очень перспективное, хотя небольшие партии эксклюзива проходили и с таким грузом.

Выглядели основные точки следующим образом.

На суше, начинаясь в Чанъани (это Путь начинался, для Китая этот город сам служил общим терминалом), караваны обходили горы и сходились в Самарканде. Самарканд служил сухопутным перевалочным терминалом из Персии, с ее портами Аравийского моря, на Китай и к тюркам Зааралья.

А центральноазиатским хабом — Багдад. Туда сходились пути из Самарканда, морского терминала в Басре (по Тигру и вдоль Еврфата), с севера из Закавказья и Малой Азии, и из Египта с Левантом.

Далее существовало несколько караванных троп, откуда начинаются упоминающиеся в этом произведении места.

Через Мосул (по Тигру), Мардин и Милитену в горах Тавра с выходом в Малую Азию и — на Константинополь (ну или Трапезунд, если в Крым требовалось). Либо вдоль Евфрата, через Харран, Алеппо и Антиохию, с выходом в Киликию (второй проход через горы Тавра) — и тот же Константинополь. Ну или уж по старой пальмирской дороге, через пустыню, прямо от Евфрата на Дамаск, а оттуда в любой порт Леванта (затем, как правило, опять же в Константинополь) или в Египет.

В Константинополе, как мы видим, заканчивалась цепочка. Но не только восточная, туда же из (и через) Причерноморье шел товар с севера и запада, из Европы. Как сушей, так и водным путем.

* * *

Корабли тогда по открытому морю двигались редко, а практически всегда предпочитали каботаж, плавание вдоль берега. Оттого в Средиземноморье путей оказалось немного. Западную часть сейчас не берем, а в восточной из Европы обычно шли через острова Корфу, Крит, далее — через Архипелаг в Царьград, или от Крита через Родос к Кипру, а там в Сирию. Особо рисковые моряки проходили с Крита в Александрию Египетскую, но чаще предпочитали туда попасть вдоль берегов Леванта.

Так что, миновать владения Византии не получалось. Да и сам по себе рынок Константинополя притягивал, за счет перекрестка товарных маршрутов.

Африку огибать еще не умели, и потому морской вариант Великого шелкового пути, он же «путь пряностей», выглядел не вполне морским. Начинался он в Китае или индийском Маскате (терминалы ЮВА), огибал Индостан и заходил в Ормуз, где мог сдать или забрать товар для Самарканда. Ну а затем в Басру — хаб в истоке Междуречья, по существу служивший «дальним районом Багдада». Или вдоль Аравийского полуострова с заходом в Аден — и в Красное море. А там хоть на азиатский берег разгружай — с дальнейшей отправкой караваном через Петру в Левант, хоть до Сувайса (Порт-Суэц) иди, а затем по Египту на Александрию.

* * *

Морской путь из Индии в Египет привлекал быстротой и грузоподъемностью судов, что транзит удешевляло и повышало оборачиваемость капитала. Путь сушей из Византии до Китая занимал около года, да и верблюды не корабль, есть просят. Но при всех недостатках наземного пути, он имел одно решающее преимущество — меньшие риски. В любой точке караванной тропы купец мог прекратить поездку и продать свои активы. В море это невозможно. Даже в узловой порт покупатели заходят нерегулярно, отчего с реализацией — вопрос, да и цены могут оказаться совсем неприятными. А риск утопления судна с потерей разом всего груза, согласитесь, значительно выше риска, распределяемого поверблюдно. Тем более, при падеже животного товар-то не страдает.

В среднем, прибыль от перевозок сушей оценивается на четверть выше морских, и именно за счет более низких потерь — даже одинаковая сумма, деленная на большее количество дошедшего товара… А вот затраты на транспорт в конечной цене составляли для товаров с высокой маржой малые доли в обоих случаях.

При этом надо учесть, что сухопутная трасса проходила по спокойным местам. Китай, затем тюркские эмираты и Багдадский халифат — а там уж и Византия или Египет. Во время войн и междоусобиц риски росли.

* * *

Рентабельность исчислялась арабской поговоркой «дирхем-динар», примерно верной (очень условно и средне, разумеется). Динар — 20 дирхемов, т. е. купец, прошедший из Леванта или Египта в Китай и обратно, зарабатывал в среднем 2000 %. Это, разумеется, включает обмен, т. е. товар идет по Великому шелковому, в конечной точке продается, закупается местный товар, продажа которого по возвращении домой и дает конечную прибыль. И надо учесть, что это занимает года два с половиною минимум, так что 800 % годовых… но в твердой валюте, замечу. Пусть и с крайне высокими рисками.

Это что касается Азии, дальше становилось интереснее. Если рентабельность пряностей от Индии к Багдаду, Александии или Леванту давала 1000 %, то затем в Константинополе — 50 %. Т. е., в абсолютных цифрах (опуская затраты), если вы купили в Индии товар на 1 безант (золотая византийская монета, эталон монет тогдашнего мира), в Дамаске продали за 10, то ваш покупатель в Царьграде отдаст тот же груз за 15. Только вы потратили год, а он — ну пусть пару месяцев. С несравнимыми рисками и накладными расходами. А в Европе это будет стоить 30 безантов. Еще 100 % прибыли.

Так, правда, торговали редко. Чаще, к примеру, из Италии везли ткань ромеям, там на выручку закупали рабов, везли их в Египет, в мамелюки, там брали перец — и уж с ним в Венецию. Оборот рос сильнее.

Отсюда еще что видно? В Багдаде, Александрии и Леванте, рентабельность даже в годовых минимум в два раза выше европейской. А оборот больше, потому как часть товара находит конечного потребителя на месте, часть уходит на север или юг, на неевропейский запад в Северную Африку… Константинополь же снимает свою комиссию со всей торговли по всем направлениям.

И это подтверждается небольшим сравнением. В XII веке, сумма всего годового дохода короля Англии была примерно равна сумме годового дохода короля Иерусалимского только от пошлин одного порта Акры. А еще эта сумма была примерно равна сумме однодневных торговых (всех, как морем, так и воротами) пошлин г. Константинополь. Естественно, последнюю цифру считают завышенной, не менее естественно, что речь о сравнении за век — а за сто лет цифры колебались, и в какой-то конкретный день или год все могло быть иначе. Но порядок и веса иллюстрирует неплохо.

Отметим еще, что торговля была дефицитной для Европы — там настолько ликвидных и небольших товаров не имелось. Приходилось возить серебро, или реже золото. Которое оседало на перекрестках караванных путей.

И естественно, все узловые хабы Пути стали ремесленными и аграрными центрами, славились производством и активно сбывали свои товары транзитникам. На чем тоже богатели.

* * *

…вот именно один из «кустов» караванной торговли и захватили латиняне в крестовом походе. Даже скорее, три: тропу через Антиохию, порты Палестины и морской каботаж вдоль берега из Александрии.

 

Глава III. Князь и граф

На востоке владений крестоносцев, в это время тоже спокойствия не наблюдалось.

Мы оставили князя Антиохии вместе с графом Эдессы Балдуином де Боргом и Танкредом (временно без определенного лена и занятий) в Антиохии в начале 1102 года, готовиться в наезд на Алеппо.

Пожалуй, стоит в очередной раз упомянуть, что время для крестоносцев оказалось выбрано крайне удачно — в 1102 году, помешать франкам на севере Сирии, с востока оказалось некому.

В Багдадском халифате царствовал, но не правил халиф аль-Мустазхир Аббасид. А правил сельджукский султан, и если на трон халифа никто не посягал, то вот по вопросу кандидатуры султана последние лет восемь имелись острые, постоянно переходящие в затяжные бои, дискуссии. На текущий момент претендентов существовало два — предыдущий, официальный Беркиярук и его брат Мухаммад. Воевали они уже три года, причем дважды Мухаммад уже успел разбить армии братца, но тот — упорный — не сдавался и к открытию нового сезона, к весне 1102, готовил новую армию. Так что, султанам было совсем не до Сирии.

С Эдессой граничил мощный по меркам тех мест эмират Мосула, глава которого чуть не разбил латинян при взятии Антиохии. Но в 1102 этот эмир, знаменитый Кербога, умирал во дворце, а вокруг потихоньку разгоралась схватка за освобождающийся трон.

Еще рядом имелся эмир Мардина Сукман ибн Артук, из двух братьев-артукидов, авторитетных в тех местах. Но как раз сейчас он был очень занят — завоевывал эмират Хасанкейф (второй братец, Иль-Гази, служил претенденту на султанство Мухаммаду, мы с ними еще встретимся).

А других серьезных сил на востоке не существовало.

В самой Сирии, у эмира Алеппо Ридвана, с союзниками и войсками тоже не очень сложилось.

После разгрома крестоносцами в 1101 году в Малой Азии коалиции Кылыч-Арслана, Ридван и эмир Хомса Джанах сумели уйти. Но после возвращения, соседи повоевали между собой, и эмир Алппо был разбит в Сармине Джанахом.

Ну а в эмирате Дамаск правил родной брат Ридвана — Дукак. Братьев, вообще, изначально было четыре, но двоих Ридван прикончил при захвате власти в Алеппо, а Дукака не успел. По этой причине, они не очень дружили.

Соответственно, после двух неудачных кампаний, войск в Алеппо оставалось немного, а помощи ждать было неоткуда. Войска, впрочем, эмир пытался найти, и деньги на это в городе имелись. Но и спрос в связи с тем, что весь Ближний восток полыхал войнами и стычками, на бойцов был повышенный, быстро восстановить гарнизон в таких условиях невозможно.

Места были франкам знакомы — Боэмунд весной 1100 года уже на Алеппо ходил, разбил Ридвана в поле, а затем вдумчиво осаждал город. Как раз, когда его сдернули повоевать с Данишмендом, где он попал в плен… и откуда началась эта история. Тогда антиохцы от города отступили.

* * *

Задержка оказалась не в цели, а в партнерах. Первая затея Боэмунда и Танкреда — дождаться, пока Сент-Жилль уведет своих людей подальше, и захватить Латтакию, сорвалась сразу. Раймунд остался под Триполи, а византийцы активно ему помогали. В таких условиях, ввязываться в войну с василевсом и Сент-Жиллем не хотелось, да и союзники с вассалами могли не понять. Но время ожидание отняло.

Впрочем, время использовали с толком. Граф Эдессы съездил домой, собрал вассалов и армянских добровольцев, после чего двинулся на соединение с антиохцами.

Но, поскольку Алеппо доставалось Боэмунду, хоть и, по договоренности — в обмен на передачу Эдессе города Мараш, де Борг воевать Ридвана не торопился, а по дороге напал на крепость Харран, ключевой блокпост контролирующий равнину до берегов Евфрата и перекрывавший караванный путь между Ираком и Северной Сирией.

Сам по себе город интереса не представлял, Ибн Джубаир описывал его так:

«В окрестностях Харрана вода никогда не была прохладной, неимоверный жар этого пекла безостановочно выжигал окрестности. Харран создавал впечатление полной заброшенности среди голой равнины».

Но как стратегическая крепость, город ценился высоко, прикрывая Латинские королевства от нападения и позволяя держать под контролем очередной отрезок Великого Шелкового пути. В принципе, захват крепости можно было расценивать и в рамках кампании окружения Алеппо, де Борг отрезал Ридвана от востока.

В городе, как и по всему востоку, шло нестроение и раздоры, а наместник вообще был случайно убит своим же подчиненным.

Весной Балдуин де Борг подошел к Харрану, жители города вышли франко-армянскому войску навстречу и вынесли им ключи. Оставив в крепости гарнизон, граф к июлю добрался к Алеппо.

Туда же, немногим ранее подошел Боэмунд, по дороге занявший пограничные территории, и начавший осаду.

* * *

Алеппо (Халеб), один из двух центров тогдашней Сирии, мощный перевалочный торговый пункт и столица развитого промышленного региона, еще до недавних пор состоял в статусе приграничной крепости, несколько веков прикрывающей арабский мир от Византии. В связи с чем инвестиции в укрепления тут всегда считались обязательными платежами, и на 1102 год стены внушали уважение. Крепостью был и сам город, и внутри имелась еще отдельная цитадель, периодически называемая неприступной.

После начала осады эмир Ридван закрыл ворота и засел в оборону, поддерживаемый в том горожанами, которые к латинянам относились и вообще не очень, а конкретно к антиохцам так откровенно отрицательно.

Первые несколько штурмов показали, что несмотря на недостаток количества гарнизона, взять крепость быстро не получается, и франки перешли к правильной осаде. Они окружили Алеппо «по принятому обычаю, лагерем в форме круга, и до того прекратили жителям вход и выход, что те принуждены были довольствоваться ничтожными припасами, которые у них оставались». Боэмунд разбил лагерь с западной стороны города, а де Борг на дороге в Азаз.

Естественно, заодно были перерезаны торговые пути караванов, что весьма порадовало эмира Дамаска и короля Иерусалимского — теперь купцы везли товар в обход, через их земли.

Чтобы не скучать во время осады, крестоносцы грабили и разоряли окрестности, а также пытались задеть осажденных мелкими пакостями. Например, как пишет Ибн аль-Адим: «…франки совершали набеги, рубили деревья и разграбили множество гробниц. Они разрывали могилы умерших мусульман и уносили в шатры их погребальные доски, используя их для хранения своей пищи. И срывали саваны, а если обнаруживали мертвецов с неповрежденными суставами…» Короче, всевозможно глумились над могилами, кораном и пленными.

Ридван в ответ периодически производил вылазки, его всадники «настигали и ловили тех, кто сильно удалялся от армии», а с пленниками его люди обращались так же, как и латиняне со своими, или же, как указывает тот же хронист «просто душили их».

В таких нехитрых удовольствиях прошло шесть месяцев, но несмотря на голод и лишения, жители Алеппо не сдавались и продолжали отражать атаки. Однако продукты кончались, население стало уже поедать «собак и прочую падаль», а в довесок началась дизентерия. Впрочем, она же началась и у осаждающих, в числе заболевших оказался и Боэмунд Антиохский.

Поняв, что франки сами не отстанут, Ридван отправил послов просить помощи в Дамаск и Хомс, потому что больше все равно некуда было. В Багдаде и Мосуле личности правителей до сих пор считались неопределенными, а в Египте его бедам только порадовались бы.

Соседи-сирийцы попробовали помочь и к концу года их соединенная армия под командованием эмира Хомса Джанаха, подошла к Алеппо.

Латиняне к тому времени понесли приличные потери, не столько в штурмах и схватках на вылазках, сколько от болезней. Но их костяк все еще составляла тяжелая кавалерия, открытого боя с которой турки и арабы как правило не выдерживали. Победы местным приносила тактика и местность — но не в этот раз.

Поскольку Боэмунд болел, а Балдуин де Борг присматривал за осажденными, заниматься внешним кольцом окружения отправили Танкреда.

Первым делом, он отступил. Выучив за время осадного безделья и скачек за окрестными партизанами местность и понимая тактику турок, племяш князя Антиохского отступая, вывел противника к удобному месту, где и встал ждать Джанаха, уверенно «устремившегося в преследование».

Как писал латинский хронист: «Христиане стояли на своих позициях вялые, словно в полусне… затем, когда турки прошли твердую почву, Танкред ворвался в их ряды, как будто только что пробудился от спячки. Турки сразу отступили, надеясь, как обычно, иметь возможность развернуться и начать стрельбу из луков. Но их надежды не сбылись. Копья франков ударялись в их спины, а дорога не позволяла двигаться быстрее — лошади были бесполезны».

Стандартный трюк сельджуков с притворным отступлением и заваливанием стрелами не сработал, франкская кавалерия врезались в сомкнутые ряды мусульман и на этом битва по факту закончилась. Эмир бежал, Танкред остался победителем, получив кроме славы неплохую добычу.

Ридван попытался помочь деблокаде ударом из крепости, но был загнан в ворота графом Эдессы не успев толком выйти.

Больше латинян никто посторонний не тревожил, и в феврале 1103 года они в ходе очередного штурма ворвались в город, а спустя еще месяц — Ридван сдал цитадель.

После того как части латинян овладели городом-крепостью Алеппо, им требовались трофеи. В первую очередь графу Эдессы, который вообще в дальнейшем существовании Алеппо интереса не имел, но и Боэмунду, который традиционно стал должен привлеченным и многажды претерпевшим (многие еще с арьегардного похода) вассалам и прочему войску. В связи с этим, грабили город тщательно, обходя улицу за улицей и дом за домом. И было что обходить, как писал очевидец «Многие наши люди, пришедшие туда бедными, стали богатыми».

Поделив добычу, союзники разошлись. Часть рыцарей, до того не определившихся с карьерой, выбрала лены от Балдуина де Борга в Эдессе, часть получив свою долю, сочла паломничество успешно завершенным и собиралась в Европу. У Боэмунда в итоге стал ощущаться кадровый голод.

* * *

В Эдессе после заверешения кампании противник остался с востока, где начиналась граница с Багдадским халифатом и с севера — где графство граничило вперемешку с землями Данишменда, Византии и мелких горных армянских княжеств. С запада и юга теперь лежало княжество Антиохийское и Алеппо, византийцы и Данишменд пока считались союзниками, армяне франков не беспокоили, а в Багдаде, как мы упоминали, было неспокойно и пока не до латинян.

В Антиохии ситуация сложилась иная.

Боэмунд желал построить простой вертикально-ориентированный холдинг, из территорий эмирата Алеппо, Антиохии, и морского порта. Тогда княжество получило бы законченный вид, включая два отрезка Великого шелкового пути, промышленные районы указанных городов и агрокомплекс долины Алеппо. Очень перспективное суверенное владение.

Но холдинг не получался.

Захват Алеппо не означал автоматического покорения всей Северной Сирии, поскольку окружающие мелкие мусульманские правители, ранее признававшие власть Ридвана, франкам подчиняться не собирались. До конца года Боэмунд и Танкред занимались их усмирением, но окончательно вопрос решить так и не смогли. Население оставалось антилатинским и покоренным лишь весьма условно, следовало ожидать мятежей.

Само Алеппо и окрестности за время осады неплохо разорили, а торговый путь ушел в обход. Со временем ожидалось возвращение торговых караванов, но тут возникал другой минус — княжество не имело приличного выхода к морю.

Отсутствие в холдинге нормального порта, мешало не только «получать с купцов», но и ставило в зависимость от иерусалимских или ромейских настроений все связи с Европой, источником пополнений. Определенные надежды возлагались на сухопутную дорогу через Византию, где василевс обязался обеспечить проход паломников, но первые массовые тургруппы ждали не ранее следующего года, да и путь выглядел долгим, несмотря на отсутствие турок опасным, и в сравнении с морским дорогим. Потому порт хотелось.

Идея захватить пока еще не франкские прибрежные города Иерусалимского королевства осталась без рассмотрения, поскольку влекла войну с пухнущим в данный момент от золота и копий Балдуином I, которому без сомнения помог бы ударив в тыл антиохцам граф Эдессы, а вероятно и граф Сент-Жилль, оторвавшись от осады Триполи. Да и не лучшими были эти варианты.

Идеальными портами для князя выходили Латтакия и Триполи. Чтобы взять последний, следовало победить Сент-Жилля, а затем сесть в осаду на его место и успешно ее завершить — проект тоже не самый разумный.

Латтакия же принадлежала Византии.

С василевсом, напомню, у Боэмунда имелся формальный союз, по которому он держал Антиохию как лен от Алексея Комнина. Алеппо сюда не входило, являясь личной собственностью князя. При этом, если после 1-го крестового похода к императору ромеев возникали нескромные вопросы, то сейчас повода для ссоры, в сущности не имелось. Алексей выполнил все, что обещал, получил оговоренное и франкам пока не мешал, даже помогал своему верному союзнику Сент-Жиллю. Византийцы контролировали освобожденную от сельджуков дорогу в Европу, отчего войну с ними могли не одобрить ни соседи по Заморью, ни европейцы, да и усилился Константинополь за последнее время заметно.

В любом случае, княжеству требовались людские резервы и поддержка из Европы. За ней Боэмунд и выехал, отплыв в начале 1104 года в Италию, не приминув прихватить солидную часть золотого запаса княжества. Регентом в очередной раз остался Танкред, вполне тем довольный.

* * *

Дома князя Антиохского встретили восторжено. В Европе результаты крестового похода успели стать легендой. Уже две последние волны вернувшихся крестоносцев, не просто с осознанием выполненного долга, как после взятия Иерусалима, но с богатой добычей — из команды Балдуина I после Акры и Аскалона и весной 1103 года из бригады самого Боэмунда, пиару крайне способствовали.

Боэмунд тут же стал героем N 1, и в сущности, заслужено — один из лидеров 1-го похода и штурма Антиохии, сокрушитель Конийского султаната, победитель Алеппо.

Последовали банкеты у римского папы Пасхалия, короля Франции Филиппа I и многих авторитетных сеньоров рангом поменьше, выпуск рекламного журнала о Первом крестовом походе — естественно, прославляющего лично Боэмунда и с открытым черным пиаром византийцев и чуть менее открытым — коллег по заморским тронам, а также выступления на массовых митингах поддержки Заморья.

В процессе рекламного тура, король Франции решил вложиться в Антиохию нематериальным активом, заодно порешав семейные проблемы.

У Филиппа была от первой жены дочь Констанция, ранее в браке с графом Шампанским, а с декабря 1104 года разведенка. Брак был мало что сугубо деловым, так еще и проблемным, причем проблемы были у мужа. Скандала не было, детей к тому времени тоже. Брак под уместным предлогом аннулировали, но дочку следовало пристроить, а «хорошая партия» ей не светила — несмотря на соблюдение приличий, слухи расползлись.

Зато Боэмунд, сеньор Антиохии и Алеппо, смотрелся в качестве второго мужа очень даже ничего, да и ему родство с французским троном казалось полезным. Отдельно можно заметить, что бывший муж Констанции в тот момент отъехал ко двору короля Иерусалима, где его и держали пока Боэмунд жену в Италию не увез, но то история совсем другая, нам важно, что в 1106 году Констанция, принцесса Франции, стала княгиней Антиохийской, а в 1107 родила в Апулии наследника, Боэмунда II.

Кроме того, у короля Франции была непристроена еще одна дочь (он вообще был плодовит), младшенькая, от второго брака — принцесса Сесилия. Лет ей было всего девять, но у нее уже имелся процессуальный изъян — брак короля с ее матерью, в моменте считался незаконным, и дочка выходила незаконнорожденной. Продолжая интересоваться Заморьем, а возможно досадуя, что из-за интердикта (наложенного как раз по поводу второго брака) не довелось съездить в 1-й крестовый, Филипп I обручил (а позже и выдал замуж) Сесилию с Танкредом, регентом Антиохии. Поездка к мужу, естественно, случилась несколько позже, когда жена подросла.

После брака Боэмунд наконец перешел непосредственно к цели возвращения, и начал набирать себе армию… но к тому времени мир перевернулся и стал иным, потому мы оставим пока его в Италии, и вернемся в Левант.

 

Интерлюдия

Экскурс в прошлое. Византия.

К середине XI века у выросшей за правление Василия II (976-1025) Византии начались проблемы.

Основой могущества империи были жесткая централизация власти и аппарат управления, выверенная налоговая система и армия. Последняя состояла из постоянного, обученного и тренированного ядра и стратиотов — ополчения, собиравшегося в фемах, под которыми понимали как административные округа, так и собственно земельные участки, розданные стратиотам. Чиновничий аппарат в интересах центра собирал налоги и обеспечивал формирование стратиотского ополчения и флота. Крестьяне и стратиоты были базой империи, отчего, когда магнаты пытались мелкие наделы земли недружественно поглотить, имперский аппарат это пресекал.

Но после Василия II схема, по причине частых перевыборов императора и расходов (как денежных, так и людских) на эти перемены, засбоила. Стратиоты разорялись, власть перетекала к знати, начиная со стратигов, собираемость налогов падала, отчего империя слабела. Да еще и в Азии с Европой начались войны и междоусобицы, что снизило поступления от торгового транзита.

Тем не менее, самой привлекательной штукой в империи оставался трон.

Стоило получить корону в Константинополе — и аппарат переходил в руки нового василевса, принося с собой регулярную армию, поток налогов и рычаги управления на местах.

За прошедшие годы провинциальные магнаты, тем не менее, смогли увеличить свои уделы и власть, что повлекло закабаление крестьянства и сокращение стратиотских наделов. Армия от этого уменьшалась, а казна пустела. Магнаты — крупные земельные собственники, затем затребовали льгот и привилегий, в чем столкнулись со столичной, аппаратной верхушкой. В последовавшей дискуссии между гражданской знатью столицы и военной магнатерией провинций, сменилось несколько императоров с той и другой стороны, соседи поотгрызали земли, а победил в 1081 году, захватив в ходе военного переворота власть, выходец из провинциалов Алексей I Комнин.

* * *

Первым делом, он поставил вопрос о власти, что естественно. Возрождать централизацию сочли опасным, поскольку система, аккумулируя в руках василевса власть и деньги, требовала умных подчиненных в аппарат «насилия господствующего класса», с делегированием полномочий. Что несло очевидную опасность — всяк умный осознавал возможность стать императором путем простого дворцового переворота. С другой стороны, идея децентрализации путем феодализма уже овладела массами, но тоже таила подвох — феодалы требовались не обязательно умные, но непременно верные. В этот момент Алексею свезло. Оживился Великий шелковый путь, Евразия утихла, а соседей новый василевс усмирил и отбил, после чего по нарастающей пошли через Константинополь караваны, принося профицит казне даже без учета налогов с крестьян.

Василевс в таких условиях создал некий компромиссный вариант имперского феодализма.

Хозяином в империи теперь стал род Комниных и примкнувшие к нему через браки и доказанную верность немногочисленные новые фамилии, которым жаловались деньги, должности и крупные поместья во владение (но формально не в собственность), а взамен требовалась верность престолу и роду. Вовне эта родовая группа выступала единым строем, а внутри грызлась, соблюдая определенные правила, по понятиям и без умышленной крови, казней и прочих уместных эпохе зверств.

При этом денег с родственных сеньоров император в казну настойчиво не требовал, да и войск собирал «в пределах возможного», удовлетворяясь в остальном внутренним миром и покорностью. А доходы казны формировались за счет императорского собственного домена и торговых пошлин, причем внутреннее спокойствие последние увеличивало само по себе.

Равновесие наступило сомнительное и недолгое, но Алексею хватило. Тем более, все его царствование не прекращались войны с соседями. Он усмирил норманов, болгар и сербов на западе, на севере разбил в союзе с половцами печенегов, а затем жестоко вырезал тысячи пленных степняков, из-за чего и союзные половцы удрали, даже недополучив плату. В северной степи василевс с тех пор и до смерти имел уважение и популярность, что от набегов избавляло, а добросовестных наемников привлекало.

О восточных границах разговор идет в соответствующих местах.

Профицит бюджета позволил отказаться от большой части налогов в пользу феодалов и начать переход от фемной системы к прониям. Прония казалась штукой перспективной, это пожизненное пожалование права сбора налогов и управления с территории, этакий бенефиций на греческий лад. Взамен требовалось выставлять войска по требованию, а часть собранных налогов откатывать в центр. Теоретически прония была ненаследственной, но случаи, когда при наличии наследника ее отбирали, сразу стали редкой экзотикой. Пронии дали Алексею I возможность разогнать аристократов по всем землям империи, поскольку управление таким владением требовало хозяйского глаза, а давали пронию обычно подальше от родных мест прониара, чтобы занять его входом в этот непростой бизнес с отрывом от наработанных связей. Позже, впрочем, пронии становились все мельче, а прониары жить в уделах перестали, получая доход от сбора налогов через управляющих. Но это одновременно лишало их собственных, становящихся не очень нужными, дружин, и укрепляло власть трона. Минусы выявились в промежуточный период, когда пронии еще оставались крупными и местом жительства феодала, но верность личности василевса уже как-то поутихла. В этот период прониары массово баловались сепаратизмом, но и тут нашелся бонус — знать стремилась не свергнуть императора, а отделиться от Византии в суверенное княжество, что мятежи делало менее опасными для трона и ограничивало количество соучастников за счет узости цели.

Опору Комнинов к концу правления Алексея составляли узкий круг родичей и приравненных к ним наверху, а внизу поддерживаемые василевсом в качестве противовеса мелкая провинциальная знать и города. Противовес, впрочем, толком не устоялся — мелкую знать теснила верхушка, а интересы византийских торговцев пришлось принести в жертву внешней политике, предоставив льготы и привилегии венецианским купцам.

Венецианцы, имея налоговую льготу, продавали товары дешевле, чем греки, включающие в цену налог, что способствовало обеднению местного купеческого слоя. А вот сеньоры в эту схему вполне встроились. Византийские аристократы давали деньги (займы или партнерское участие) итальянцам и стригли свои проценты. Ромейские ремесленники работали, изготавливая для венецианцев товар по их заказам и тоже получая свою прибыль. Этот вариант нельзя было назвать однозначно отрицательным — греки стали младшими партнерами итальянцев, но взамен получили доступ на единый средиземноморский торговый рынок от Египта до Испании.

Такой расклад задевал, однако, конкурентов Венеции в самой Италии. Поэтому операции против турок последних лет царствования Алексея совпали с прибытием обьединенного флота Генуи и Пизы к Ионическому побережью. Результатом стал договор позволивший торговую колонию в Константинополе еще и им.

Комнин был, видимо, на самом деле верующим человеком, что не помешало ему подмять патриарха Константинопольского и руководить церковью. При этом Алексей и папа римский Урбан II пытались улучшить отношения между Константинополем и Святым престолом. Если предшественник Урбана, Григорий VII анафемствовал василевса и заключил союз с его врагом Гвискаром, в ответ на что Комнин вступил в союз с императором Запада Генрихом IV, то Урбан начал примирение с Византией, для начала аннулировав анафему. Алексей в ответ открыл латинские церкви в Константинополе. В общем-то, стороны шли к компромиссу.

* * *

Армия за время правления тоже оказалась реформированной. Фемную систему формирования заменили на прониарную, стратиотское ополчение уже практически не существовало, зато собиралось ополчение из прониаров. Но если первое в основном поставляло пехоту, то ядром второго стала тяжелая кавалерия — катафракты. Менее обученное, слабо дисциплинированое, плохо организованое, это ополчение походило на рыцарские отряды Европы и вовсе не напоминало имперские легионы.

Но кроме прониаров оставались гвардия, таксиархии (реформированные многажды легионы) и наемники из соседних или не очень племен.

Наиболее надежными считались, разумеется, регулярные части гвардии и таксиархий, а эффективными — прониары. Ополчение Византии насчитывало около тридцати тысяч катафрактов — но это общее число, собрать которое единовременно было невозможно. Реальное количество действующих в моменте — треть максимум. Добавим столько же кавалерии легкой и около шестидесяти тысяч пехоты, поставляемой прониями — обе категории с таким же раскладом по боеготовности. Гвардия насчитывала пять тысяч бойцов, таксиархии — десять тысяч, но это были части постоянного реагирования.

Границы прикрывали акриты — особое сословие, нечто вроде очередных казаков, то есть организованные станицы крестьянствующих воинов, проживающих на рубежах и их же охраняющих. Набирался туда совершенно разнообразный люд, включая осевших при турках мусульман в отвоеванных районах Малой Азии и славян на Балканах, в зависимости от местности служивших без отрыва от сохи легкой кавалерией или пехотой, с офицерами из местной аристократии. Налогов они не платили, а землю получали в собственность — но под условием службы. Численность их была плавающей, но и от границы их отрывали редко и малыми партиями.

Практически император из 135 тысяч «расчетной армии», мог собрать в одном месте 70 тысяч бойцов максимум, а скорее и вовсе тысяч шестьдесят. Но в собранном виде, с ядром в виде регуляров и катафрактов, византийцы заслужено внушали опасение соседям.

 

Глава IV. Император, граф и эмиры

Началось с Малой Азии, где мы оставили Византию и эмират Данишменда после раздела, сокрушенного ими не без помощи крестоносцев султаната Рум. С новой границей по реке Галис, далее восточнее Кесарии Каппадокийской, и до Киликии, осваивать новые рубежи.

За три года рубежи не только освоили, но и пришли к мысли, что рубежи так себе. Император Алексей Комнин мыслил рационально и на данном этапе желал по «Восточному вопросу» границ по линии Трапезунд-Мелитена-Антиохия. Такая конфигурация выглядела близкой к «историческим территориям», и позволяла решить комплекс задач.

В Малой Азии империя теперь занимала узкие «рукава» вдоль берегов Черного и Средиземного морей, между которыми вдавался клин, пусть теперь и существенно сокращенный за счет Рума, владений эмира Сиваса. Проблема была не только в неудачном стратегическом положении, но и в оторванности земель в этих «рукавах» от центральной власти.

Причерноморский Трапезунд с окружающей фемой Халдия, уже давно несмотря на формальное нахождение в составе Византии, практически управлялись вполне в феодальном духе семьей Гаврасов. Становящихся (за исключением коротких периодов попыток василевса пресечь сепаратизм) дуками Халдии и севастами по наследству и подчиняющихся имерскому центру глубоко номинально, время от времени поддерживая радикальную оппозицию Алексею, воюя по своему усмотрению с Румом, Данишмендом и грузинским царем Давидом и занимаясь прочими интересными делами вовсе безнадзорно.

На побережье моря Средиземного, Киликия даже формально имела неопределенный статус, находясь в зоне влияния василевса лишь очень теоретически, а уж княжество Антиохийское, даже с недавно подтвержденным Боэмундом вассалитетом, частью империи вообще всерьез никто не считал.

Выпрямление границ, делало все эти феоды дальних фронтиров куда более доступными для Комнина, да и границы по горным грядам между морями образовывали естественный рубеж, при этом замыкая на Константинополь транзитные пути между Европой и Азией и позволяя доминировать на всем окружающем пространстве, включая Кавказ и Балканы.

В Европейской части Византии, на тот момент было затишье, а потому…

* * *

Идеи василевса не устраивали в первую очередь Данишменда, поскольку основное расширение планировалось за его счет. Эмир при этом, несмотря на полную суверенность и авторитетность, ухитрялся считаться верным подданным халифа (разумеется, багдадской версии) и его султана… в смысле, всех султанов, какие имелись.

Одновременный крепкий союз с франкской Антиохией и соседским Трапезундом, а также лидерство в окружающих мелких эмиратах, тоже не следовало забывать. Лобовая атака ромеев, смотрелась рисковано. Сам же Данишменд искренне полагал, что правильным наследником земель Рума должен быть, во-первых, мусльманский владыка, а во-вторых лучше всего подходит он сам. Но в качестве инструмента восстановления справедливости, эмиру требовались войска, причем желательно хоть частично не наемные, а идейные, или готовые работать за трофеи, либо присланные союзником. В принципе, таковые в тех краях водились в достаточном количестве, но вот прямо сейчас были заняты выяснением, кто из претендентов в султаны Багдада более ценен матери-истории. На обеих, разумеется, сторонах — и оторвать их от такого увлекательного и важного занятия, эмиру не светило. Но по окончании выборов, он небезосновательно рассчитывал на помощь победившего султана (конкретное имя его очень интересовало), которому фронтовые кадры станут излишни.

* * *

Ничего лобового Алексей Комнин предпринимать не стал, но и ждать развязки в Багдаде не собирался. Потому вокруг Сиваса начали происходить интересные вещи. В 1103 году, вдруг грузины ввязались в стычки с вассальными Данишменду мелкими эмирами. Затем выяснилось, что не все, собственно, вассалы ему покорны — отложился Эрзрум.

В следующем году, с востока последовало нападение эмира Хлата Сукмана, основателя Шах-Арменидской династии (но так мы его именовать уже и будем, чтобы не усложнять повествование). Сукмана поддержали восточные вассалы Данишменда и грузины… Как о том споют позже: «Выступили против Мелика Данишменда сахиб Эрзрума, бек Харгюмбеда, бек Хлата, армянские и грузинские беки…»

Союзником Сиваса выступил дука Трапезунда, Григорий Гаврас, что послужило поводом ввязаться в происходящее для Комнина.

Василевс вовсе не нападал на соседа — он восстанавливал конституционный порядок в Трапезунде. Разве можно назначенному наместнику провинции, самостоятельно союзы заключать и войны начинать? А вот помочь Данишменду оказалось некому, султаны Багдада еще не закончили выяснять, кто из них более султан, в Антиохии Танкред возился с захваченным Алеппо, и завязать отвлекающий конфликт с Византией ему было просто некем, да и в сложившихся условиях, в отсутствие Боэмунда, не сильно хотелось.

Легкой прогулки у византийской коалиции, тем не менее, не получилось, война оказалась тяжелой. Данишменд несколько раз разбивал отряды противника по частям, пользуясь маневренностью своей, в основе туркменской, конной дружины, крепости эмирата сопротивлялись и, строго говоря, взять их вообще могли только византийцы. Возможно, эмир выстоял бы. Он был умелым воином и жестким правителем, и выкручивался из переделок и посложнее, но… весной 1105 года, при очередном переходе, он с сотней туркмен попал в засаду Шах-Арменида, у Харгюмбеда. Им удалось прорвать окружение, но в схватке Данишменд поймал шальную стрелу. Его вывезли, но ранение оказалось смертельным, и в Никсаре он скончался.

Гибель эмира, повлекла гибель эмирата. К осени 1105 года, византийцы окончательно раздавили разрозненных сопротивляющихся и заняли большую часть эмирата, даровав союзным порубежным эмирам независимость, а часть территорий поделив с Хлатом.

Григорий Гаврас попал в плен к командующему операцией Иоанну Комнину, был показательно проведен по улицам Константинополя в назидание другим дукам и отправлен в камеру, подумать. Впоследствии, впрочем, выпущен на свободу, восстановлен в званиях и отпущен на родину.

* * *

Будущие альтернативные историки, возможно зададутся вопросом, а что было бы, если б, к примеру, Рум и Алеппо не пали? Ответ очевиден — тогда в Малой Азии остался бы «любовный треугольник» из Византии, султаната и Данишменда, в котором каждая из сторон периодически грызясь с соседом, ревниво следила бы, чтоб вторая сторона не съела третью. Объединяясь со слабым против сильного в недолговечные — только баланса ради — союзы. Ну а франки без Алеппо, оставаясь союзниками эмира, имели бы возможность отвлекать на себя силы как василевса, так и Рума в пиковые моменты. Отчего, без сомнения, тройственный несоюз просуществовал бы еще долго. Но без Рума треугольник превратился в качели, на которых Алексей Комнин весил больше.

В итоге на востоке Византия стала граничить с Грузией, эмиратами Малой Азии, далее шла полоса мелких армянских княжеств, пограничных между ромеями и латинским графством Эдесским, за которыми лежали Киликия и Антиохское княжество. В принципе, большая часть плана Комнина завершилась успехом. Но занятость василевса в конфликте с Данишмендом, в то же время исключила его вмешательство в дела Леванта и Египта.

* * *

Разобрав события в Малой Азии, обратимся к графству Эдесскому.

После Алеппо, граф Эдессы Балдуин де Борг с богатыми трофеями и новыми вассалами, вернулся во владения удовлетворенным. С учетом предыдущего захвата Харрана и переданного в обмен на помощь антиохцами Мараша, графство расширилось. С запада и юга оно теперь граничило с Антиохийско-Алеппским княжеством, с севера отделялось от Византии и Данишменда цепью армянских феодов, и враг оставался лишь на востоке — вассальные Багдаду эмираты Мосула и Мардина.

Впрочем, Харран, в котором граф расселил гарнизон из армян, участвовавших в походе, теперь перекрывал пути между Ираком и Северной Сирией, что подняло лояльность населения, которое, собственно, именно для защиты набегов окружабщих турок, франков и приглашало когда-то.

Опираясь на Харран, в том же 1103 году де Борг, отпраздновав победу и раздав фьефы, перед тем как распустить новоприбыших по обретенным ленам, устроил набег на Мардин — гнездо ранее упоминавшихся Артукидов, с которыми граф потихоньку воевал с самого прихода к власти. Рейд выдался удачным, франки привели множество пленных и скота, но правившего в это время Мардином Сукмана ибн Артука разозлили, а главное насторожили своей активностью Мосул, где после Алеппо, за латинянами стали следить внимательнее.

Тем более, в халифате вопрос о власти стал менее острым. Весной 1104 года претенденты на должность великого султана договорились, фактически поделив халифат в долях — Беркияруку отошли Рей, Аравия, Карс, Дияр-Бакр, Джазира, Хузистан, Табаристан, Мухаммаду — Азербайджан, Арран, Исфахан, Ирак (за исключением Тикрита). Басра осталась в их совместном владении, а Хорасан, Маравеннахр и Джурджан отошел Санджару. Не то чтобы султанов стало три, формально считалось, что страна едина. Но и не так чтобы один — реально правили все трое, впрочем, недолго. Вскоре Беркиярук почил, и основным султаном стал все же Мухаммад. Но война прекратилась, и наместники получили возможность заняться внешними вопросами.

* * *

Первым вопросом для Джекермиша, победившего в схватке за оставшуюся от покойного Кербоги должность эмира Мосула, стал эдесский. Присоединившись к жаждущему реванша за последний набег Сукману ибн Артуку, эмир выступил воевать латинян, для него это выглядело занятием новым и интересным.

Турки для начала, попробовали, в привычной для тех мест манере, взять Харран с наскока.

Не смогли, а в открытое поле Де Борг не выходил, засев в укрепленной на алепповские деньги крепости — ему было интересно испытать приобретение.

Эмиры направились к Эдессе, и тут граф совершил вылазку, которая ничем существенным не кончилась, но беспокойство за тыл в эмиров вселила. Загнав франков обратно, Артук остался осаждать крепость, а Джекермиш с небольшим отрядом отправился в набег на Эдессу. Столица графства оказалась ничуть не менее укрепленной, гарнизон укомплектованным, и разграбив окрестности, эмир Мосула вернулся назад.

Балдуин де Борг в начале осады послал Жослена де Куртене за подкреплением, на выручку Эдессе поспешили вассалы Иерусалима (без короля, воевавшего на юге), отряд от графа Триполи, Танкред и пара соседских армянских князей. Узнав об этой коалиционной мобилизации, турки плюнули и разошлись по своим эмиратам.

Но на достигнутом Джекермиш не успокоился и на следующий год вновь попробовал взять Эдессу, на этот раз во время сбора урожая, совмещая попытку с перспективным грабежом.

Граф предпринял неудачную вылазку, в ходе которой турки перебили около 400 пехотинцев, после чего затворился в крепости, и турки вновь недолго посидев в осаде и почистив окрестности, отошли.

В 1106 году Джекермиш наконец-то вновь поссорился с Артуком, дело дошло до жалоб в Багдад, где разрешилось не в пользу мосульца. Султан Мухаммад заменил его на Джавали. Джекермиш в ответ сообщил, в каком неприличном виде и месте он видел султана, победил, захватил Джавали и «привел его в оковах в Мосул».

Впрочем, султанов обижать чревато, и в подтверждение этой истины, несколько дней спустя Джекирмиш внезапно скончался — разумеется, совершенно самостоятельно, а Джавали освободился и вступил все же в должность. Но должностью он явно не справлялся — одно пленение смещенным предшественником чего стоит, а потому в скором времени султан направил в Мосул нового наместника, Мавдуда.

Джавали, в свою очередь, отказался покинуть Мосул, сообщил, что (несомненно, под влиянием местного воздуха) начинает видеть султана там же, где Джекермиш, и вступил в союз против Мавдуда с Эдессой… впрочем, это происходило уже в 1107 году, когда весь окружающий мир стал несколько иным, так что не будем забегать вперед, а на этом пока с Эдессой закончим.

Отметим лишь, что с Мардином графство в упомянутый период периодически баловалось взаимными, вполне спортивными пограничными стычками и набегами, но в рамках обычного соседства, без крупных сражений, а аккурат в 1107 г. Сукман ибн Артук скончался, эмират унаследовал его ранее упоминавшийся брат, Иль-Гази, к тому времени авторитетный приближенный султана Мухаммеда.

* * *

Главные же для латинян события, в эти годы случились по воле Балдуина I, которого мы оставили в конце 1102 года в столице.

 

Интерлюдия

Экскурс в прошлое. Дамаск.

Обратимся южнее, благо там у нас кроме покоренного Алеппо, из крупных налогоплательщиков кроме франков остался только Дамаск. Ну, не считая пока еще суверенных Сидона и Тира, и недозахваченного Триполи, но те на ситуацию не влияли.

В Дамаске в 1104 году скончался его эмир Дукак. От расстройства пищеварения. Версии об отравлении, разумеется, возникли сразу, но нам то неинтересно, а интересно, что фактическим наследником стал атабек Тугтегин, муж матери Дукака.

Атабек, это была такая традиционная и хитровыдуманная должность, нечто вроде султана при халифе, на более низком уровне. Он совмещал функции военного министра, первого министра и воспитателя-опекуна наследников правителей, и традиционно женился, на матери (одной из жен сюзерена) подопечного. Сложная восточная традиция, в общем.

Тугтегин, был атабеком Дукака, служил ему верно и эффективно, и кстати, есть упоминания, что во время последней болезни Дукака, атабек тоже приболел. Хотя есть и версия, что эмира как раз отравил Тугтекин, их, версий, вообще много.

У Дукака был родственник по имени Бекташ, который по малопонятной причине, начал претендовать на власть в Дамаске, и даже ненадолго ее получил. Но быстро лишился, после чего сбежал к королю Иерусалимскому, призвав того заключить союз, свергнуть беззаконного атабека и передать трон себе, законному.

А в Дамаске Тугтегин посадил на трон малолетнего сына прежнего повелителя, по имени Татуш ибн-Дукак, который, правда, тоже вскоре скончался, после чего Тугтегин больше никого не искал, а стал править вовсе единолично. Кстати, правил неплохо, город богател, народу нравилось.

 

Глава V. Хлопоты короля иерусалимского

Короля иерусалимского Балдуина I мы оставили в конце 1102 года, после неудачного похода к Бильбейсу.

В результате прошлогодней кампании в 1103 году вторжения из Египта не последовало, хотя на франко-египетской границе мир не настал, и набеги небольших отрядов продолжались. Египтяне, теряя подготовленный контингент мамлюков и эмирских аскаров два года подряд, выставить новую армию не могли, мамлюков требовалось закупить и обучить. Зато у аль-Афдала оставался флот, который потерь не понес, а служили там вольнонаемные, на постоянной и высокой зарплате.

Весной египетский флот, собранный из Александрии, Бейрута и Тира, нанес удар по Пелузию, где перебил гарнизон и разрушил строящуюся крепость, затем совершил набег на Аскалон, где франки удачно отбились, в основном по причине неприспособленности моряков к правильной осаде мощной крепости. После этого все лето египетские корабли оптом и в розницу пиратствовали у берегов Заморья «причинив немалый урон торговле».

В первую очередь пострадали венецианцы и генуэзцы, пизанцы не то не попадались, не то, имея торговые связи с египтянами, пользовалисьу пиратов льготами.

На море король противопоставить визирю ничего не мог, да и на суше с войсками обстояло не очень — раздав новые лены и распустив их хозяев обустраиваться в конце 1102 года, объявлять общий сбор спустя несколько месяцев формально он, конечно, право имел, но на практике такая затея представлялась сомнительной. Рыцарское хозяйство и закрепление покоренной территории требовало времени, а без этого падала не только лояльность вассалов и спокойствие податного населения, но и боеспособность — снаряжение требовало денег.

В связи с этим, весной Балдуин I договорился с бедуинами, кочевавшими на юге, и при их поддержке, с небольшой дружиной совершил поход к Красному морю, взяв порт Айлу, а потом в Трансиорданию, присоединив к своим владениям Петру.

Тем самым король продолжил брать под контроль пути из Египта в Левант и караванные дороги из Аравии (а значит и частично из Персидского залива, они шли через Петру).

Теперь значение непокоренных портовых городов Палестины откровенно падало. Зачем везти товар в Тир и платить две пошлины, если уплатив одну в Петре или Айле, можно торговать по всему королевству франков? Доходы Иерусалима, наоборот, росли — что активно не нравилось в Египте и Дамаске, но более никого не задевало.

Пелузий осенью снова отбили, продолжив строительство.

* * *

В следующем, 1104 году египтяне весной попробовали небольшими силами вернуть утраченное. Взять достроенный Пелузий не смогли, обойдя город, прошли Аль-Ариш и вышли к Аскалону, взять который вновь не хватило сил и средств. Балдуин I выдвинулся туда с собранными спешно вассалами, узнав об чем египтяне ушли.

В этом же году король осадил и взял летом, с помощью очередного пришедшего генуэзского флота, Бейрут. Осада продолжалась два месяца, после чего город сдался на достаточно мягких условиях и вошел в состав королевства.

Тир по-прежнему гордо отвергал посягания на независимость, а Сидон в обмен на свободу перешел на постоянные выплаты дани в иерусалимскую казну и обещание не нападать на франков ни на море, ни на суше. Второго от сидонцев никто и так не ожидал, а первое из обещаний, как понимали обе стороны, было всего лишь данью вежливости — поди там в море разбери… но в целом, такой «испанский вариант» (и ранее применяемый к арабским эмиратам в Испании) всех пока устраивал.

В том же году в Заморье появились первые паломники, добравшиеся сухопутьем, через Византию. Впрочем, число их было крайне невелико, что объяснялось маршрутом. На практике, возможность избежать моря вышла лишь при туре Италия-Византия-Заморье, поскольку из других европейских стран прямой путь шел по Балканам, где не утихал вопрос о власти.

Некоторое количество пришедших в Рим, поклониться папе, и пожелавших сходить и в Святую землю нашлось, и дорогу они начали торить, но стало очевидно, что без серьезных потерь такое турне возможно лишь большими группами, которые кто-то должен организовать. Морем паломники приплывали постоянно, и в количестве большем. Далеко не все из них оставались в Заморье, но некоторое пополнение от этого выходило.

* * *

К 1105 году и Египет, и Иерусалим восстановили силы для нового раунда. Начал визирь Египта, отправив как принято, по весне, армию к Пелузию.

Перед наступлением, аль-Афдал обратился в Дамаск к Тугтегину, с предложением отринуть религиозную нетерпимость, и дружно пойти резать латинян. Египтяне расчитывали, что захват Алеппо напугает единственного оставшегося мусульманского соседа, породив желание изгнать франков из Леванта, пусть даже в союзе с еретиком. Обращение принесло свои плоды, хотя в меньшей степени, чем расчитывал визирь. Впрочем, у египтян других союзников не просматривалось вовсе. Халифат Фатимидов за пределами их границ не признавал никто из мусульман, ранее дружественная Византия уже пару лет как стала скорее нейтральной, склоняясь при том в сторону Иерусалима (но, ни в коем случае не княжества Антиохского).

* * *

Владыку Дамаска, ситуация действительно беспокоила, а Египет казался злом не только привычным, но и меньшим. Возможности обратиться за помощью, он в свою очередь, кроме Каира тоже нигде не усматривал. Вернее, как раз возможность, в отличие от аль-Афдала, и даже прежнего эмира Дукака, у бывшего атабека имелась и вполне очевидная — Багдад. Он сам и Дамаск не были еретиками, а в отличие от Дукака — сына пусть и проигравшего, но претендента на должность султана, Тугтегин хоть и воевал вместе с упомянутым претендентом-отцом, но — против покойного Беркиярука, с которым позже воевал и ныне действующий султан, да и давно то было. Сам же эмир никаких прав в Багдаде не имел. Помощь Багдад, в обмен на признание власти султана, скорее всего, оказал бы. Но через некоторое время, там могли счесть нужным заменить в городе эмира — он же лицо назначаемое. И после защиты от латинян, у султана такое управленческое решение могло получиться. А атабек был немолод и планировал мирно встретить старость на заслуженном посту.

Договариваться с королем Иерусалима он не то чтобы не хотел, он ему пока не верил. Да и конкурент эмира, Бекташ, проживал где-то на землях Балдуина I, что ветерана восточных войн напрягало.

С другой стороны, полный разгром франков Тугтегина тоже не устраивал. Левант уйдет египтянам, где же тут выигрыш для Дамаска? Но, представляя, какие силы собирает визирь и зная, что тот ставит на «великий поход» все имеющееся, эмир, как многие до него и после, решил занять позицию «третьего радующегося». Поддержав, тем не менее, египтян посылкой пары тысяч конных лучников-турок, нанятых из отрядов с недавно закончившихся султанских войн — для тех мест сила большая, вклад серьезный.

Свою, также усиленную наемниками, благо доходы города позволяли, дружину, эмир благоразумно держал при себе, пообещав при том аль-Афдалу нанести удар по латинянам чуть позже, «так скоро, как только возможно». Что, как все прекрасно понимали, означало «если визирь добьется успеха». Но такая сделка была обычной и даже вполне перспективной.

* * *

Итак, египтяне вышли к Пелузию. Попытка была не первой, но по стратегическому замыслу визиря должна была если и не стать последней — франков к тому времени оценивали реалистично, то хотя бы вернуть Аскалон и вновь перекрыть латинянам путь в Египет. Поэтому войск собрали много. По относительно реалистичным источникам, не менее 30 000 человек (менее реалистичные считали бусурман сотнями тысяч, разумеется). Поддерживающий операцию с моря флот хронист назвал «одним из самых красивых, что когда-либо выходили из фатимидских военных портов», и не преувеличил. Флот включал корабли Египта и Тира, Сидон от участия в компании уклонился.

Весной 1105 года визирь лично возглавил наступление. Египтяне взяли с ходу Пелузий, несмотря на усиленное строительство, продержавшийся лишь два дня, но успевший отправить гонцов в Иерусалим.

Король, ожидал нападения, он как пишет хронист «понял, что Аскалон будет осажден, и Святая земля будет подвергнута великой опасности», и к войне готовился. Уж предвиденье то было, донесли шпионы из Каира либо Дамаска, или просто передовые посты в дельте Нила на границы Балдуин I держал — то нам неведомо, но что «у франков было время приготовиться» отмечают все источники. Да и то верно — не 1101 год на дворе, время войти в курс дела имелось, а рациональный король зря его тратил редко. Он спешно начал собирать задерживающихся вассалов и отправил гонцов за помощью к соседям. Впрочем, на соседей рассчитывали не сильно, они должны были прикрыть границы королевства от Дамаска.

Пока визирь брал Пелузий, пока его армия отдыхала после марша и штурма, время оказалось упущено. Аскалон подготовился к осаде, а с севера подходило королевское войско, собрать в которое удалось две тысячи конных (включая туркополов — легкую кавалерию в местном стиле и немалой частью из местных же наемников) и семь-восемь тысяч пехоты.

Взять крепость с налета, аль-Афдал не смог, но как только его войска начали «садиться в осаду», на еще неустроенный лагерь свалилась рать Балдуина I, немедленно поддержанная вылазкой осажденных. После продолжительного трехдневного сражения, шедшего с переменным успехом, остатки турецкой и египетской конницы обратились в бегство, а пехоту вырубили на месте. Визирь успел уйти на корабль поддерживающего флота, но после потери армии ловить стало нечего, и флот вернулся в Александрию.

Король преследовал убегающих до Пелузия, откуда выслал небольшой отряд дальше, к границе, проследить, чтоб никто не задерживался, а сам остановился на отдых и раздумья.

Думы были простые, но стратегические, исчерпывающиеся вопросом «что дальше?»

* * *

Вопрос стоял остро, один раз тщательно собранную армию король уже бесприбыльно растратил под Бильбейсом, а уверенности в возможности собрать в один кулак такие силы в третий раз, у него быть не могло. Следовало принять решение, куда двинуть победоносные отряды прямо сейчас, пока вассалы по домам не запросились. Вариантов снова имелось лишь два — Египет и Дамаск.

Вторая попытка покорения Египта показалась нерасчетливым риском. В преграждавший путь Бильбейс как раз добежали остатки войск визиря, усилив гарнизон, флота у франков не имелось, особенно в сравнении с собранным и не понесшим урона египетским, а в случае ухода практически всех латинских сил из Леванта, оставалась опасность удара из Дамаска. А вот остающийся единственным не франкским центром силы в Леванте Дамаск, смотрелся очевидным кандидатом на поглощение.

Дамасский эмират состоял не только из собственно города, но включал контролируемые окрестные территории, и объектом был лакомым. С развитым агрокомплексом в округе, ремесленниками производящими высоколиквидные сталь, оружие, стекло и ткани, и — last but not least — традиционно одним из крупнейших торговых и международных финансовых центров. Город давно никто не захватывал, отчего у жителей скопились золотовалютные резервы в количестве заманичивом даже для привыкших в Леванте к виду богатства франков «первых призывов».

Последнее виделось вещью важной, так как прежние трофеи уже как-то из казны рассосались (крепости, наемники, пожертвования, двор и прочие мелкие хозяйственные нужды), да и войску требовалось подзаработать. Бонусом виделось сухопутное расположение города, не требовавшее делиться с не участвующими в штурмах, но необходимыми в случае портов моряками.

Стратегически же, присоединение эмирата завершало покорение Леванта и (с учетом эдесского завоевания Харрана) окончательно переводило контроль над всем левантийским отрезком Великого шелкового пути в руки латинян.

Кроме всего прочего, у короля имелся свой претендент на трон Дамаска — Бекташ, у которого были пусть явно малочисленные, но сторонники.

Поглощение разумеется, не могло быть дружественным, но его хозяйственно-экономический смысл был очевиден, а потому Балдуин I развернулся с войском назад, назначив сбор и отдых в Назарете, откуда через некоторое время и выступил на Дамаск.

Как писал хронист «он вышел из Назарета, дабы направиться к Дамаску и овладеть им. Он собрал в королевстве кого только смог из франков и стал наступать на эмира. С королем было было около 10 тысяч всадников и пехотинцев из его людей, а также из Антиохии и Триполи, а несколько сотен рыцарей только что пришли из страны франков». Такой армии, в Утремере (без учета пилигримов из Европы) не собирали после этого еще долго.

Выступил король отнюдь не с захватническими целями, а дабы вернуть трон законному, но обиженному беззаконным атабеком принцу Бекташу и отомстить Тугтегину за недавнее неспровоцированное нападение на латинян вместе с египтянами. Бекташ ехал с войском, его люди служили проводниками и источником знаний о местности, на большее, как выяснилось, они не годились.

* * *

Тугтекин был опытным и умным человеком, знал правила игры как немногие, в том числе старую истину «крепость берется, своя и чужая». Потому узнав о готовящемся рейдерском захвате, на стены полагаться не стал, тем паче, при Дукаке о них заботились не так чтобы сильно, а безотлагательно начал принимать другие меры.

Первым делом, он «вооружил кого только мог на земле Дамаска, даже юношей», а еще «призвал на помощь несколько кочевых турецких и арабских племен, пообещав им щедрое вознаграждение». Затем, отринув былые сомнения, немедленно отписал в Багдад, что искони преданный и покорный повелителю правоверных Дамаск, нынче просит помощи — очень срочной.

Султан не то чтобы удивился внезапно проснувшейся преданности — оно у всех бывает, как прижмет, но помощи не послал. Для Багдада имел значение Средний Восток (особенно Ирак и Иран), «сердце суннитского ислама оставалось в Месопотамии». Именно там, в Багдаде и Мосуле, можно было добиться сказочных богатств и власти. Сражения в Леванте, тем более, фактически потерянном много лет назад, были сродни пограничным конфликтам и представляли небольшой интерес. Тем более, султан прекрасно понимал, что как только он отбросит франков — Дамаск тут же утратит покорность и его придется завоевывать, причем эмир не приминет обратится за союзом к крестоносцам… и эта музыка будет если не вечной, то долгой.

Лишних войск у Мухаммеда на тот момент не имелось, да и дорог к Дамаску для большой армии после потери Харрана осталось всего две, обе из Ресафы — на Алеппо и пустыней, через заброшенную Пальмиру. К тому же полыхала вообще вся его западная граница. Как раз, напомню, погиб Данишменд, византийцы добивали Сивас, эмир Мосула сражался с графом Эдессы, а в самом халифате еще отнюдь не все успели признать султаном именно Мухаммада.

Других союзников у Тугтегина тоже не нашлось.

Эмир также отправил гонца к Балдуину с предложением выкупа сразу и регулярной дани в будущем. Король предложение не принял, рационально полагая, что, либо он заберет все — либо позже цена увеличится.

* * *

В конце июля 1105 года, франки подошли к городу через густые, хорошо орошаемые сады на юго-западе Дамаска. Проходимые только по узким тропинкам, сады служили первой линией обороны города. Воины эмира, пытаясь остановить продвижение латинян устраивали внезапные нападения, вели обстрел из луков со сторожевых башен и выгодных позиций среди деревьев, но впусте. Королевские части овладели предместями, и разбили лагерь на открытой площадке перед городом, у реки Барада.

В отличие от Антиохии, Иерусалима или Тира с Сидоном, Дамаск не имел мощных укреплений, его защищала низкая внешняя стена и путаница окраин. Тугтегин приказал забаррикадировать улицы, для поднятия духа, в мечети Омейядов провели внеурочную службу, показывая толпе одно из самых почитаемых сокровищ Дамаска — копию Корана халифа Османа, и осада началась.

Эмир знал, что долго полагаться на кочевых наемников нельзя. К осадам они не привыкли и имели обыкновение дезертировать и грабить окружающих. Поэтому он хотел поскорее запустить их в сражение. Вылазки диктовались и еще одним соображением, упомянутыми плохими стенами. Вскоре часть королевских войск — «несколько тысяч франков» по словам арабского хрониста, реально по-видимому, значительно меньше, заняли примыкающий к Дамаску оазис. Тугтекин немедленно вывел всю свою дружину на вылазку, застигнутых врасплох, латинян окружили и большую часть уничтожили, оазис отбили.

Балдуин I, тем не менее, первым поражением не смутился, методично распределил войска и окружил город.

Эмир неустанно совершал вылазки, атакуя осаждающих и не подпуская их к стенам. Первый приступ франки смогли осуществить лишь в конце августа, не добились ровно ничего, и отступив принялись ладить осадные орудия, благо дерево в округе росло. В начале сентября на регион обрушился проливной дождь. Лагерь латинян превратился в огромную лужу грязи, в которой люди и лошади застревали бесповоротно. Впусте — король уперся.

Уже второй раз ему мешала в осаде вода. В Бильбейсе из каналов, тут с неба! Неизвестно, действительно он расценил повторность как знамение, сочинил об том речь ради агитации, или вообще это придумали позже, но по свидетельствам, Балдуин заявил подчиненным всуе, что дождь — «это знак!» Разумеется, положительный. Высшая Сила второй раз насылая воду, просто испытывает тем самым крепость духа франков. И если в первый раз они смутились и Египта не взяли, то теперь никто никуда не идет, все сидят на месте и берут Дамаск, которая крепость — если крепость духа проявить — непременно падет.

Что подумали подчиненные неизвестно, но на месте остались.

Дождь кончился, грязь высохла, и Тугтегин снова начал вылазки. Лишь в ноябре крестоносцы подвели осадные орудия и взломав оборону противника ворвались в город. На этом, что стало сюрпризом, дело вовсе не кончилось, в путанных закоулках уличные бои шли еще неделю — город оказался большим, а сдаваться Тугтегин не желал. Но в декабре штурм кончился.

Эмир погиб в последние дни, латиняне понесли огромные потери — не менее трети армии, но Дамаск стал частью королевства Иерусалимского.

Принц Бекташ примерно в это время из хроник тихо исчез навсегда. Что с ним стало неведомо, но о передаче трона речи точно не шло.

Разъяренные сопротивлением, франки грабили город подчистую. Мирное население немалой частью успело за время схватки на улицах удрать, хоть и недалеко — и тем спастись, Балдуин взял под защиту теперь уже своих налогоплательщиков, покинувших врага. Оставшихся жестоко резали.

* * *

Границы Иерусалимского королевства приобрели определенную законченность. С запада по перешейку лежал усмиренный Египет, с севера Антиохия и Эдесса, с востока в основном пустыня, и где-то там, за караванными путями, халифат. Ну и на побережье сателлитный данник Сидон, блокированная потомком графа Сент-Жилля Триполи и суверенный Тир.

В минусе остались высокие потери и без того немногочисленных латинян и вассалы Дамаска, подчиняться франкам сходу не собирающиеся.

Весь следующий год король провел, приводя под свою руку территории бывшего эмирата Дамаск и в меньшей степени на остальных своих землях. Египет пока больше попыток вернуть упущенное не предпринимал, с Византией отношения крепли, Багдад тоже пока латинян не беспокоил. Беспокоила его величество острая нехватка франков. Как вообще, так и непосредственно рыцарей. Потери наложились на резкое расширение земель, и теперь «феодов было много больше, чем феодалов». А ведь не хватало и привычного третьего сословия.

Именно тогда заложились основы внутренней политики. К этим годам относятся первые посвящения в рыцари (с передачей лена) местных уроженцев, причем как армян, так и даже не то араба, не то сирийца из местных христиан — разумеется, перешедшего к латинскому обряду.

В Иерусалимском королевстве и Эдессе нравы отличались беспримерной для того века веротерпимостью, что тоже диктовалось демографией — сеньоры желали внутреннего мира и прибыли, а не споров о догматах. Впрочем, в княжестве Антиохском, Танкред и его норманны, ничего специально не демонстрируя, попросту искренне плевали на религиозную и национальную принадлежность, исходя из принципа «был бы человек хороший» и разницы ни для кого не делая. Это принесло неожиданные плоды — именно в княжестве начался, хоть и не резкий, рост приверженцев Римской епархии из местных.

Но латинян все равно крайне не хватало. Поэтому особый интерес вызвали известия о том, что в Европе Боэмунд, князь Антиохский, собирает, при поддержке римского папы и короля Франции, новый заезд. Но вот цель его похода, вызывала вопросы. Как у Балдуина, так и у Алексея Комнина…

 

Интерлюдия

Экскурс в прошлое. Нравы.

Когда мы читаем про крестоносцев — королей, князей, рыцарей, не говоря о рядовых, следует помнить, что они были людьми своего века и нравов довольно суровых. При всем неоспоримом религиозном вдохновлении — достаточно вспомнить, что первые походы были крайне затратны, у них имелись и далекие от веры мотивы, помыслы и привычки. Скажем, те самые Балдуин I или Боэмунд, вполне вероятно, не брезговали людоедством — не в переносном, а в самом прямом смысле. И точно их соратники сим баловались. Пусть не в приписываемых масштабах и не по злобе, а в единичных случаях и с лютого голоду, но все же. Турок и арабов это шокировало.

Тут еще два момента. Латиняне прекрасно понимали, что есть людей, в общем-то, не очень хорошо, даже от голода. И даже оправдывались, когда им делали за то замечания. Но оправдываясь, они упоминали, что «да мы не только людей — а даже и собак ели, вот до чего дошли!» Гм…

В биографии Боэмунда, известный автор, например, специально долго разъясняет, что когда князь повелел приготовить ему человечину по рецепту нормального мяса — это был хитрый план по запугиванию турок, которым коварно позволили подсмотреть а затем рассказать. И это традиционная норманская спецоперация и информационная война.

…а что потом там действительно крестоносцы кого-то съели — так на том внимание акцентировать не следует. Не следует — но для понимания, помнить стоит.

* * *

И еще ремарка по раннесредневековому Леванту. Нельзя преувеличивать религиозную нетерпимость.

Она, безусловно, существовала со стороны пришедших к «злым сарацинам» франков, но куда меньше — со стороны привыкших к массовому окружению христиан (православных, армян и т. д.) сарацин. И позже для сплочения в борьбе с латинянами, нетерпимость к христианам вождям мусульман пришлось долго и последовательно проповедовать.

Но на протяжении, пожалуй, большей части существования Латинских королевств, противостояние христиан и мусульман на почве религии существовало лишь теоретически. Сеньоры перемешанных в тех местах владений, воевали и вступали в союз постоянно, и совсем не по религиозным причинам, а по чисто практическим.

Союз Данишменда — одного из лидеров разгрома аръегардного крестового похода и Боэмунда Антиохского — одного из ведущих крестоносцев, это не альтернатива. Он действительно существовал, хоть и с гораздо меньшими последствиями. И возник этот альянс спустя считанные годы после франкских завоеваний. А ведь были и до него.

Собственно, противостояние «франки-сарацины» вообще первые полвека не существовало. Были «франки приезжие — против франков местных», «арабы против турок», «армяне против греков». Но, как и «франки и арабы против турок и греков», например. Исходили розни и союзы только из границ и интересов.

 

Глава VI. Последняя ставка князя

С начала крестовых походов прошло 10 лет и к 1107 году не то чтобы перевернулся весь мир, но немалая его часть.

Походы, на первый взгляд, полностью изменили ситуацию лишь в Малой Азии и Леванте, но это изменение повлияло на Европу и Среднюю Азию, учитывая Египет — затронуло Африку, и растекалось медленной волной далее.

В отличие от заявленных целей, первым и главным оказалось вовсе не освобождение Святых мест, а незначительное с точки зрения паломничества (хоть и связанное с этой великой миссией) событие — византийская реконкиста.

Если к концу XI века ромеи потеряли почти всю азиатскую часть, то теперь Европа и Багдадский халифат увидели на своих границах возродившееся мощное государство, остающееся (или вновь ставшее) «третьей силой» в споре католиков и мусульман — что меняло расклад куда сильнее, чем какой-то Левант, чьим бы он ни был.

К Византии в Малой Азии вернулись ремесленные центры и стратегическое положение, развитая агропромышленность полосы Средиземноморского побережья, и масса людских, близких этнически и религиозно резервов. Последние, кроме всего прочего, при лучшей в мире имперской податной системе служили более эффективным источником дохода чем для Рума.

Западные рубежи Византии оставались спокойными. Печенеги временно утихомирились, сербы пребывали в привычной, но не острой фазе внутренних свар. В 1102 году король Венгрии Коломан из династии Арпада заключил унию с хорватами получил хорватскую корону. Венгрия и Хорватия оставались отдельными королевствами, но с общим теперь королем Венгрии, Далмации и Хорватии.

С востока лежали Грузия и сателлитные Багдаду эмираты, пока переваривающие куски, доставшиеся после краха Данишменда.

Войска Комнина теперь оценивались высоко, и ожидать от него дальнейшего «возвращения исконных территорий» могли многие — о принадлежности Византии частей Италии, Балкан, Африки и Мессопотамии помнили, как соседи, так и сами ромеи.

В действительности, так картинка выглядела лишь со стороны. Возвращенные земли требовали транзакционных затрат на объединение, людей — в первую очередь гарнизоны и податных чиновников, да и мелкие стычки на границах не прекращались никогда.

Реконкиста отняла массу денег и людских потерь, в первую очередь обученных солдат, быстро восполнить которые византийцы не могли.

Этого концептуально не понимали латиняне, и плохо понимали в Багдаде, из-за принципиальной разницы в комплектовании. В отличие от всех остальных стран, Византия традиционно содержала регулярную армию как основу своих сил. В Европе такого не водилось вообще, а в обоих халифатах, имеющих некое подобие постоянных частей из мамелюков Египта и гулямов Багдада, основу тем не менее составляли отряды сателлитных эмиров и иктадаров (держателей икты — земельного надела или права получения доходов с него, в обмен на военную службу), причем если у Фатимидов пока распоряжался землей визирь, то в Багдадском халифате икта все больше превращалась в феодальный, наследуемый лен. Как мамелюки, так и гулямы, частями считались постоянными и боевой подготовкой занимались, но в основном индивидуальной. Тренировки в составе подразделения к этому времени были на минимальном уровне.

Ромеи же главный упор делали именно на действия в составе подразделения, что повышало мощь армии, но стоило денег и времени — подготовленным боец считался не ранее чем через год после зачисления, для такой системы требовались и понимающие ее суть офицеры, и некое ядро из опытных солдат, иначе уровень подготовки резко падал. Последние годы империя не вылезала из войн, в которых кадровые военные расходовались. Потому с армейским ядром и боевой подготовкой обстояло не очень, требовалось несколько лет передышки.

Активной внешней политики Алексей Комнин оттого пока не планировал, за исключением желания прояснить статус Антиохии и Киликии.

* * *

В Багдаде укрепился у власти Мухаммад, но немалой частью формально единого халифата правил Санжар, и на его землях Багдад не признавали. Это не означало, что там все признавали Санжара — часть его вассалов бунтовала. Но для Мухаммеда в 1107 году основной проблемой считался Мосул — древняя Ниневия, когда-то столица Ассирии, а ныне один из ключевых эмиратов, в котором султан пытался поменять прежнего назначенца Джавали на Мавдуда. Еще султана заботили коллега Санджар и восток халифата, агрессивность Византии, а далекий Левант интересовал пока в последнюю очередь.

В Европе король Англии договорился с папой римским по поводу инвеституры, в Германии началось правление Генриха V, претендующего на титул императора Западной империи (она же Священная Римская далее) и примеривающегося по стопам предшественника, наоборот, поспорить с папой римским об инвеституре, а король Франции Филипп I был стар. И постепенно всем становилось как-то вовсе не до Заморья и Святых мест.

А Латинские сеньории, несмотря на затишье со стороны соседей, испытывали огромный недостаток в людях. По Европе как раз разъезжал яркий представитель Заморья — Боэмунд Антиохский, собирающий новый крестовый поход, причем довольно удачно. Навербовал он, при поддержке папы римского и своего зятя — короля Франции, немало, около 30 тысяч, причем только комбатантов (конечно с учетом вспомогательных, обозных и прочих людей), в его команде мирных переселенцев и пилигримов не водилось.

* * *

Проблема заключалась в том, что князь Алеппо-Антиохийский не собирался в Заморье.

Да, собственно, особо и не мог туда собираться. Морской путь до Леванта с перевозкой такой оравы (с лошадьми и припасами, естественно) требовал несоизмеримых расходов, столько золота у Боэмунда, пусть привезшего запас, но потратившегося на подарки, оплату услуг, содержание собирающихся крестоносцев, просто не имелось.

Сухим путем василевс мог пропустить князя. Даже со свитой. Но идея пропустить через всю европейскую Византию, прямо к стенам Царьграда, экспедиционный корпус, в разы превышающий войска отца Боэмунда, громившие ромеев, под командованием собственно сына Гвискара, выглядела несколько утопичной. Комнин прекрасно помнил княжьего отца, разбившего в свое время обоих (порознь и в несвязанных компаниях) действующих императоров и носившего скромное прозвище «Ужас мира», враждовал с Боэмундом, служившим во время той, прошлой войны, при отце, и обоснованно подозревал, что сейчас владелец Алеппо (по поводу Антиохии у Алексея имелось свое мнение) ведет франков на матч-реванш именно с ромеями.

В сущности, именно так дело и обстояло.

Отплывая из Заморья, Боэмунд планировал удар по Византии. Но за время его road-show по европейским сеньорам, идея лишилась союзника-Данишменда. Поддержки из Антиохии, даже в виде задуманного отвлекающего удара в Киликии ожидать не приходилось по малочисленности сил регента, вынужденного постоянно приводить к покорности бывших вассалов Алеппо. Да и король Иерусалимский, как выяснилось, смотрел на затею неодобрительно.

Кроме того, если после первого крестового похода, к василевсу осталась масса претензий, то после второго, когда византийцы выполнили договор с франками полностью, пройдя войну с султаном Рума плечом к плечу — чего нельзя было скрыть, поскольку слишком много латинян вернулось из этого похода домой, поддержка удара на «греков» оказалась не столь однозначной. Да и обязательства по пропуску пилигримов Алексей I соблюдал, первые как раз к 1106 году вернулись — и их рассказы пользовались огромной популярностью в первую очередь у собравшихся в Левант, как источник самой свежей информации.

Впрочем, второе обстоятельство легко менялось самим отказом василевса пропустить армию. Отсутствие союзников не менялось ничем, но и выбора не оставалось. Отправить собранных крестоносцев через Византию частями, как предлагали ромеи, означало лишиться армии. Нанять корабли, способные довезти до Заморья не хватало денег. А закрыть проект князю вообще в голову не приходило, потому пришлось идти на конфликт в худших, чем планировалось, условиях.

* * *

Боэмунд, надо отметить, был личностью эпической, но своеобразной. Князь безусловно отличался личной храбростью и завидными боевыми качествами, заслужено считался одним из лучших тактиков (как военных, так и дипломатических), но при том не умел выигрывать войны или реализовывать крупные проекты. В этом ему фатально и системно не везло: будучи старшим сыном — лишен наследства в пользу сына от второй жены; попытавшись все же, наследство у сводного брата отнять и преуспев в победах — усмирен дядей, князем Сицилии, имевшим критично большие батальоны и предпочевшим более слабого племянника в соседях, причем все последующие попытки отмести у брата земли кончались приездом в гости дяди; в крестовых странствиях — так и не получил порт для Антиохии.

Проект рейдерского захвата Византии, стал очередным крупным.

Реализуя новый проект, к концу 1106 года Боэмунд оплатил постройку флота для переправы через Адриатику. На это у него деньги были, а вот фрахтовать суда в кредит возможности не было. Князь несмотря на пиар и подвиги, кредитную историю имел отвратительную, человеком слыл коварным и в приверженности идеалам рыцарской чести его не обвиняли даже сторонники. Не то чтобы это для политика, в том числе тех лет, удивительно, но деловая репутация страдала.

Папа, король Франции и некоторые из крупных сеньоров, князя поддерживали, несмотря на сомнительность идеи крестового похода против христиан, пусть и греческих. Раскол католиков и православных произошел всего полвека назад, и пока не считался окончательным — так, дискуссия. К тому же, в отсутствие СМИ, еще далеко не все христиане обоих направлений вообще толком знали о расколе, да и, как выше упоминалось, серьезных претензий к Византии на тот момент не имелось. Но… Боэмунд считался признаным авторитетом в области ромеев и крестовых походов, имел в резюме захват Антиохии и Алеппо, и по консолидированному экспертному мнению, затея с овладением империей могла выгореть.

Поскольку рейтинг проекту присвоили высокий, выступать с критикой никто не хотел — а ну как будущего императора обидишь? Папа римский в первую очередь, ведь князь являлся наследственным союзником Святого престола, а Византия — в случае его успеха отходила под руку католиков.

Сомнения в массах и рядах церкви, тем не менее, бродили, оттого публично Алексея Комнина врагом латинского христианства кроме Боэмунда и его свиты тоже никто не обзывал, разве что изредка. Ведь выиграть мог и он. Да и сами крестоносцы исходно собирались воевать сарацин, а вовсе не против единоверцев на стороне и для выгоды вассального василевсу и нарушившего обязательства князя Антиохии. Впрочем, на старте набега, под влиянием богатств Константинополя, сомнения бойцы отринули. Но не забыли.

* * *

Осенью 1107 года латиняне пересекли Адриатику и привычно осадили город Диррахий (Дураццо). С этого все всегда начинали, именуя его «Западными воротами Восточной империи».

Алексей Комнин, не менее привычно в сражение вступать не стал (это вообще ромейской стратегией практически запрещалось). Он усилил гарнизон крепости, перерезал пути снабжения на суше, а с помощью венецианцев на море, и стал с интересом ждать развития событий. Одновременно, так же шаблонно и по уставу, склоняя подельников Боэмунда к измене и переходу на сторону подвергнувшейся неспровоцированной агрессии Византии, в которой на подкуп противника денег не жалели никогда.

Диррахий осаждали год, взять так и не смогли, и претерпев голод и прочие лишения, осенью 1108 года латиняне пришли к выводу, что крестовый поход против христиан — это вовсе неправильно.

Глядя на печальный результат и под влиянием дипломатии василевса (возможно, подкрепленной золотом), предлагавшего из-за личных неприязненных отношений с Боэмундом эскалацию международного конфликта не разводить, Папа Пасхалий II с общественным мнением через своего легата согласился, заявил, что такое безобразие он вообще не благословлял, и сами видите, что вышло.

В переговоры вмешалось и посольство от короля Иерусалимского, который к тому времени уже признал себя вассалом Папы, считался верным сыном церкви и оплотом добродетели, а кроме того являлся союзником ромеев и продолжал желать людских резервов, впустую растрачиваемых на Балканах. Послы собрав представителей всех, кроме Боэмунда, заинтересованных сторон, выдвинули простое предложение: «лучше вместе разобьем сарацинов», на чем и сошлись.

Боэмунда сдали, вынудив согласиться на мир и очередной договор. Князь сопротивлялся не сильно — стар уже стал, да и осадой утомился. По условиям соглашения он подтверждал вассальную зависимость Антиохии и в этом качестве обязался выплачивать дань. Это в глазах ромеев придавало ему статус федерата и вопрос закрывало, но учитывая наплевательское отношение нормана к договорам, требовало обеспечения.

Ручаться за фактическую передачу Антиохии, в которой в качестве регента сидел Танкред, вовсе не склонный к подчинению кому-либо, и Балдуин I и Пасхалий II отказались. Боэмунд обязался употребить силу против Танкреда, если последний не будет соблюдать условия договора. Этому верилось слабо, но продолжать военные действия Комнину тоже не хотелось. Потому сошлись на формальностях, но войска князя лишили. Остатки его отрядов разделились. Часть вернулась домой, остальных — а их под влиянием напутствия от церкви искупить грех неправильного использования бренда, смыть кровью и вообще поддержать Заморье, набралось около 7 000 человек, венецианско-византийский флот перевез в Акру, сдав на руки Балдуину I под логичное обещание к Танкреду на службу не уходить.

Боэмунд I, князь Тарранто, Антиохии и Алеппо, вернулся в Италию, где и оставался до своей смерти в 1111 году, более никуда не выезжая и в политику не встревая.

* * *

Заморье, в лице короля Иерусалимского, получило крупное разовое пополнение из Европы. За прошедшие 10 лет отток франков в походы уже снял демографический избыток, теперь снова стало что делить и дома, да и обстановка там обострялась. Потому, забегая вперед, следующие годы массовой эмиграции не было. Небольшая, но постоянная все же существовала, паломники шли и плыли постоянно, часть оседала. Но в основном Заморью следовало рассчитывать на свои силы.

 

Глава VII. Схватка за берег

Надо отметить, что провал Боэмунда отозвался на востоке не только завозом в Иерусалим потрепанной под Диррахием партии крестоносцев, но и операциями регента Антиохии Танкреда Отвильского, боэмундова племянника. Оставшегося и.о. князя в 1103 году, после отъезда в Европу Боэмунда, который, как писал хронист, «вывез золото, серебро, камни и одежду, оставив княжество Танкреду без защиты, средств и наемников». Постоянного штата, впрочем, у регента после кровопролитного покорения Алеппо, а затем отъезда части франков с князем, тоже оставалось немного.

Танкред, как и его дядя был человеком эпическим, храбрым и умелым, превосходным тактиком и хорошим стратегом. Отличался он от предшественника тем, что его планы срабатывали чаще, а фамильный сволочизм и считавшуюся традиционной для норманов жестокость регент проявлял реже и только по необходимости или ради выгоды. Оттого Танкред слыл рыцарем без страха и упрека и человеком договороспособным.

В среде других сеньоров Заморья он выделялся еще разумной осмотрительностью, будучи одним из немногих высших сеньоров, ни разу не отсидевшим в мусульманском плену.

Регент остался править Алеппо-Антиохийским княжеством, и развернулся.

Первым делом, он ввел чрезвычайный налог. Ну как налог… князь адресно, хотя и скопом, обратился ко всем имеющим какие-то деньги жителям Антиохии и Алеппо, из которых христианам предложил добровольно внести взносы в фонд защиты родины от неверных, а мусульман это сделать обязал. Не то чтобы аргументы при этом отличались, но Танкред пообещал, что не станет делать из этого традицию, фонд пустит на миротворческие акции в округе, и потому силу к облагаемым применять практически не пришлось, хватило угроз.

Пополнив казну он набрал наемников, объявил волну мобилизации среди подвластных христиан, совершенно не различая их религиозных оттенков (как мы упоминали, в княжестве этим мало интересовались), и практически лишив города гарнизонов, выступил с собранной дружиной в объезд владений.

Дело вышло непростое и не быстрое, поскольку вокруг Алеппо располагалась масса мелких (иной раз состоящих из одного села) эмиров, которые еще не приняли европейские ценности. Поэтому педантичная перепись населения — с осадами эмирских башен, отражением налетов, зачисткой схронов и патрулированием каравнных путей, заняла, с перерывами на помощь Эдессе в 1106 году, почти три года. Но окупилась, поскольку у покоряемых конфисковывали активы, а централизация власти и единообразие судебной практики (Танкред не отличался рефлексией, разницы между выходящими на большую дорогу в целях пропитания и из политико-религиозных идей, вовсе не делал, вешая первых и вторых совершенно одинаково и быстро) позитивно влияла на инвестиционный климат, делая дороги спокойными, а из эмирских крестьян и ремесленников смирную княжескую налоговую базу.

Алеппо и Антиохия постепенно оправлялись от войны и возвращались к торгово-промышленной деятельности, увеличивая доходы бюджета, да и находившееся на сухопутном пути паломников из Европы княжество некоторый приток латинян все же получало.

В итоге к 1107 году регент прочно держал в руках вверенные земли, в женах имел принцессу Франции, соседями с севера и юга Эдессу и королевство Иерусалимское, на востоке спокойную пока границу по Евфрату, и небольшую проблему на западе — Византию.

Латтакия и все побережье оставались ромейскими и своих портов Танкред не получил.

* * *

После смерти в 1105 году Раймунда Сент-Жилля, претендент на его наследство, граф Иордан, продолживший осаду Триполи, предпочитал василевсу союз с Антиохией. Затея Боэмунда на Балканах отвлекла внимание и ресурсы Алексея Комнина от Леванта, и лозунгом дня регент выдвинул «вперед, на запад».

Весной 1108 года, пока основные силы византийцев занимались Диррахием на другом конце империи, он нанял пизанский флот, собрал около трехсот рыцарей и трех тысяч пеших, и напал на Латтакию. К лету город пал, пизанцы получили улицу в Антиохии и квартал в Латтакии, плюс беспошлинную торговлю по всему княжеству. За что подписались и далее поддерживать с моря антиромейские операции.

Весной следующего года, в Леванте появился венецианско-византийский флот, перевозящий бывших бойцов Боэмунда королю Иерусалимскому. Сдав груз, флот распался.

Венецианцы остались с королем, а ромеи попытались вернуть Латтакию. Там, однако, уже разгружались пизанцы — не то чтобы из-за союза с Танкредом, скорее защищая свою монополию (первую для Пизы на востоке) и склады с лавками. В открытый бой византийцы вступать не стали, ушли на Кипр.

* * *

Получив подкрепление, Балдуин I Иерусалимский договор с василевсом соблюл и к Танкреду никого из приплывших франков не отпустил. Свозив их по местам собственно паломничества — к реке Иордан и в Иерусалим, добавив добровольцев из имеющихся вассалов, король традиционно осмотрелся в поисках точки приложения пополнения.

Первым делом, его величество поучаствовал в выборах кандидата на трон графства Триполи, где, напомним, как раз возникли два претендента: поддерживаемый Танкредом граф Иордан и прибывший из Европы сын Раймунда Сент-Жилля, Бертран. Графом стал Бертран. Его сопернику выделили часть домена, но в очень скором времени Иордан внезапно скончался от колото-резанных ран, нанесенных при не до конца выясненных обстоятельствах, почему раздел феода и не состоялся — все вернулось к Сент-Жиллю младшему, к лету 1109 года взявшему город, отныне графу Триполи и вассалу Балдуина I.

* * *

После разрешения дела о наследстве, король решил далеко не ходить, а наконец-то присоединить мозолящий глаза Тир, единственный, кроме платящего дань Сидона, непокоренный город королевства.

Тир считался подвластным Египту, реально являясь практически суверенным богатым торгово-пиратским центром, трофеи которого могли возместить новым крестоносцам все тяготы сложного пути в Заморье. Минус заключался в укреплениях города, жители свое добро берегли.

Тир осадили, флот Венеции традиционно работая из части добычи установил блокаду. Но с ходу город взять не смогли, пришлось вести осаду по правилам, благо к осени от Триполи высвободились специалисты и осадные машины.

* * *

Танкред в это время подался на север, в Киликию.

О сути этого похода, мнения расходятся. Дело в том, что статус Киликийской Армении был туманен. Византия считала эти земли своей неотъемлемой провинцией.

Сами киликийцы большую часть времени называли себя независимым княжеством, за исключением тех редких моментов, когда армянам зачем-либо нужна была ромейская помощь. Правил там Торос I из Рубенянов, князь умный и успешный, с начала правления конфликтующий с греками.

Вот как раз осенью 1109 года, Алексей Комнин направил войска отбить у франков Латтакию, и шли они через Киликию, другого пути по суше не было. Войск вышло не так уж много, потому как в это время обострилась обстановка на восточной границе империи. Там сельджукские эмиры, номинально подчиняющиеся Багдадскому халифату и пользующиеся его поддержкой, успели поделить доставшееся после Данишменда, и придти к консолидированному мнению, что Византии досталось слишком много. Ну действительно, почему и земли эмира, и земли султана Рума заняли христиане? Это уже тридцать лет как исконно мусульманские территории, их следовало вернуть.

Василевс ничего возвращать не собирался, но после войны с Боэмундом армию имел потрепанную, и основная ее часть ушла как раз на восток Малой Азии, на Левант осталось немного. Но и в малых количествах идея транзита греков по своим землям Тороса I не прельщала. А ну как вспомнят, что Кликия их провинция, пока идут? Да и перед Танкредом неудобно.

Надо отметить, что с Антиохским княжеством у киликийцев в обычай вошли мелкие, но регулярные приграничные стычки и взаимные налеты, а в серьезных вопросах общий язык они всегда находили. А самым серьезным считался вопрос именно византийский — империю опасались оба князя.

Потому ромеев встретило антиохско-киликийское войско и разгромило на границе. Торос I после сообщил василевсу, что в тот момент на него коварно напал Танкред, отнял города по самый Тарс, откуда в Киликийские ворота на встречу с ромеями и вышел. А что с ним армяне были — так это проантиохские ополченцы и где-то даже сепаратисты.

Комнин, занятый на востоке, попытался привлечь к сотрудничесту короля Иерусалима.

Балдуин I, в принципе, союза с Византией придерживался, но при условии дружить через Антиохию, а еще лучше, чтобы и через Килилию. Союз на непосредственных границах ему нравился значительно меньше. Потому он ответил, что латинских войск в Киликии нет, а если Танкред туда набег совершил — так что с него, отморозка норманского, взять? Королю он не подчиняется, а воевать с единоверцем по франкским понятиям никак нельзя, патриарх (латинской ветви) не одобрит.

Танкред выдвигал версию, что Латтакия вошла в состав его княжества добровольно, в Киликии он воевал с армянами, а византийцы случайно под руку попались. Но порт отдавать не собирался, а армянское княжество обещал «защищать как свое собственное».

Не располагая достаточными силами, Комнин в очередной раз заключил мир с Торосом I, не стал спорить с Балдуином I, тем более, его граф Эдессы сейчас отвлекал турок на востоке, объявил, что Танкред за Латтакию еще ответит, и на том тема временно утихла.

Итогом регентства Танкреда к 1110 году стало создание мощного и богатого княжества в Северной Сирии. Теперь граница с турками проходила по Евфрату, а остальными соседями стали графство Эдесское, Иерусалимское королевство и Киликия — фактически союзные.

* * *

Что касается короля Иерусалима, то до он почти год осаждал Тир.

Весной 1110 года в Заморье пришел венецианский флот, а следом дошел давно гуляющий по свету в крестовом походе король Норвегии Сигурд I, еще не прозванный Крестоносцем. Сигурд отплыл в крестовый поход три года назад, просто в Иерусалим не торопился. Смотрел мир, встречал интересных людей, порой убивал их. За время круиза он успел повоевать в Лиссабоне и на островах Средиземноморья, пообщаться с правителем Палермо и василевсом, а теперь горел желанием поучаствовать в защите Святой Земли. Кроме желания, у норвежца имелись корабли, набитые опытной и любящей воевать командой викингов.

Балдуин I тут же договорился с венецианцами, показал Сигурду крепость, и обьяснил, что делать.

Моряки установили блокаду города, которую попытался прорвать египетский флот. В мае обьединенная эскадра латинян в сражении у Тира соединившийся египетский и тирский флот уничтожила, а затем захватила и торговые корабли, везшие припасы.

После этого король Иерусалимский провел пару штурмов. Успехом они не увенчались, но понимая, что атаки только начинаются, а без снабжения морем перспективы печальны, глава города пошел на переговоры, закончившиеся капитуляцией с условием сохранения жизни горожанам и свободного выезда в Египет.

Жизнь им действительно сохранили, а имущество нет, Тир разграбили.

* * *

Затем король обрушился на последний оплот Египта в Леванте — Сидон.

Город сдался почти сразу и пострадал не сильно. Но в нем понравилось части норвежцев, которые в большинстве своем возвращаться с королем и не планировали. Получив от Балдуина денежные фьефы, то есть по сути, ренту, они поселились в Сидоне. Местное население в городе тоже в немалой части осталось, мгновенно найдя с северянами общий язык на почве схожих понятий и традиций, отчего Сидон без заметного перерыва продолжил поддерживать славу пираткого гнезда, только теперь уже христианского.

Верфи в Акре и Тире продолжали работать и при новых хозяевах, разница в религии и происхождении в то время особой роли еще не играла, и утрата превосходства на море нанесла удар по египетской, а отчасти и византийской торговле в восточном Средиземноморье.

Первые ласточки полетели уже в следующем году. Как писал арабский очевидец «группа торговцев покинула Тиннис, Дамьетту и Старый Каир, взяв с собой множество товаров и денег, и поскольку военный египетский флот после прошлогоднего разгрома не мог выйти в море, они попытались уплыть сами, но столкнулись с франкскими судами, которые обыскали их корабли и забрали деньги и товары, стоившие более ста тысяч динаров. Торговцев взяли в плен и принудили заплатить выкуп из того имущества, которое оставалось у них в Каире и других городах».

Суда из Европы латинские пираты чаще пропускали, хотя периодически слухи о неразборчивости сидонцев проскакивали.

* * *

В это время пришла тревожная весть с востока, из Эдессы.

 

Глава VIII. На турецкой границе

К востоку от Византии и франкских владений, теоретически располагался Багдадский халифат. Практически халифат к тому времени был образованием сложным, к которому, несмотря на азиатское расположение, уместно применить термин «стадия феодальной раздробленности», и границы выглядели несколько сложнее.

С Византией граничили подчиняющиеся — в той или иной, зависящей от личных отношений и тактических соображений, степени султану Багдада, эмираты Салтукидов (Эрзрум), Менгджуков (Эрзинджан), Шах-Арменидов (Хлат) и Артукидов (Мардин). При том последний граничил еще и с графством Эдесским, а Салтукиды и Шах-Армениды с Грузией.

Царь Грузии, Давид IV Строитель, к тому времени добился независимости от турок, отбил несколько городов за пределами старой границы, в 1105 году, под шумок разборок с Данишмендом, успешно повоевал с войсками султана (текущего, Мухаммада, чьей базой были как раз земли в Азербайджане), получил небольшой выход по черноморскому побережью к границам Византии, и к 1110 году был готов начать следующий этап расширения. С ромеями у Давида на этой почве сложились вполне союзнические отношения.

У эмиратов территориальные претензии лежали на западе. Лезть в Грузию, которая считалась леном султана, никто, кроме эрзрумского Али ибн Абу-л-Касима (Салтукидами, на самом деле, эмиров назовут по имени его сына, но, чтобы не плодить сущностей, будем далее использовать этот термин), не рвался. А вот вернуть «наследство Рума и Данишмендов» пытались все, кроме Сукмана I Шах-Арменида, человека уже пожилого и потому к захватам не склонного.

Войну с империей и Грузией поддерживал Мухаммад. Византия представлялась султану более опасным врагом, чем франки в Сирии, а грузины угрожали его исконным землям.

С 1108 года эмиры воевали ромейские земли, но без особых успехов. Византийская армия за время правления первого Комнина вновь набрала силу и турков в целом сдерживала. Систематические набеги разоряли приграничье, но закрепиться не позволяли, тем более объединение у эмиров пока не получалось, отвлекали частные проблемы эмиратов. Но из внутренних земель халифата постоянно шел приток т. н. гази.

Гази — это этакие сухопутные корсары. Вольнонаемные добровольцы со всех концов и племен исламского мира, желающие воевать с неверными где-нибудь иррегулярно, своею создающейся шайкой, не нанимаясь на службу в отряды эмира или султана, но получив от них снаряжение и с учетом их интересов, за трофеи и веру. Поскольку границ со стычками у мусульман хватало, гази не переводились. Беспокоили они ромеев и остальных соседей возобновляемостью ресурса. Если у Комнина армейские потери пополнять выходило долго и сложно, то эмиры за счет волонтеров могли себе позволить любые потери, чужих не жалко.

* * *

Эдесса же (как и княжество Антиохия, но то в основном по пустыне), граничила еще с наиболее мощной и богатой в окрестностях провинцией Мосул, пока в самостоятельный эмират не развившейся и считающейся прямым владением султана. Правда, как ранее упоминалось, управление происходило через наместников, которых пример соседей побуждал к суверенности.

Остановились мы на 1107 году, когда очередной смещенный султаном наместник, Джавали, отказался уступить Мосул и вступил по этому поводу в союз с Эдессой.

Граф Эдессы Балдуин де Борг, стремление к сепаратизму у соседей с удовольствием поддержал, а негласно помог и Иль-Гази Артукид, которого Джавали вполне устраивал. Коалиция отбивала попытки нового наместника Мавдуда овладеть Мосулом около трех лет, пока Иль-Гази не переметнулся на сторону султана. В стычке под Баладом Джавали и Балдуина разбили и последний попал в плен к эмиру Мардина. А Джавали бежал, а потом снова выкрутился, ловкий и везучий был человек. Добравшись до Багдада, он встретился с султаном, получил прощение и новую провинцию, в этот раз у Каспия.

* * *

Утвердившись в Мосуле, Мавдуд для начала затребовал у Сукмана I Шах-Арменида и Иль Гази отдать вассальные долги в виде мобилизации, под предлогом джихада против досадивших наместнику франков. Весной 1111 г. они осадили Эдессу, разорили окрестности, и попробовали взять крепость на измор.

Жослен де Куртене, кузен графа Эдессы, после его плена остававшийся за старшего, засел в крепости и послал в Иерусалим и Антиохию за подкреплением. Король Балдуин I и граф Бертран Триполийский поспешили на выручку, по дороге прихватив с собой не спешившего Танкреда Алеппского.

Со этой антантой Мавдуд связываться не стал, но и уходить просто так счел неспортивным, отчего пошел хоть и на юг, но не просто так, а к Харрану, попробовать взять крепость с налета.

Франки ошиблись (возможно, приняв за всю армию наместника уходящий домой отряд из Хлата) и полагая, что турки прорываются вглубь графства к Самосате, повернули на север. Этот ловкий, но неожиданный маневр вызвал у жителей Эдессы и ее округи, христиан, напомню, панику и массовые заявления, что Жослен их бросил. Оставаться на милость турок многие устрашились, оставили город и бросились за франками.

Слегка удивленные Мавдуд и Иль Гази немедленно развернулись посмотреть, что вообще происходит, и как-то втянулись в «преследование отступающего противника», убивая и грабя уходящих жителей. Когда беглецы достигли Евфрата, войска франков как раз перебрались на правый берег и что творится в тылу осознали только теперь. Переправляться обратно, ввиду гарцующих по берегу конных лучников противника, представлялось затеей несколько сомнительной, потому латиняне горожанам помочь ничем не смогли, и большинство беженцев погибло.

Мавдуд, удовлетворившись произведенным эффектом и понимая, что прибарахлившихся подчиненных в бой прямо сейчас гнать не стоит, отошел в Мосул.

В целом, кампания принесла огромный ущерб графству, но не принесла успеха Мавдуду. Эдесса осталась форпостом франков на востоке, и туда внезапно вернулся Балдуин де Борг.

* * *

Графу Эдессы с женой повезло.

Вообще, многие сеньоры Заморья женились на знатных армянках, но результаты были разными. Скажем, у короля Иерусалимского получилось не очень. Дама по имени Арда (вторая жена, первая — европейка, умерла во время крестового похода) оказалась вольных нравов и нетяжелого поведения, за что для начала супруг заточил ее в монастырь. Но не учел разницу обычаев. Если в Европе на том все могло бы и кончиться, то в Леванте так оказалось вовсе не принято, от монахов Арда освободилась и уехала. И не абы куда, а в славный Константинополь, где, формально оставаясь супругой Балдуина I и королевой, проживала еще долго в свое удовольствие, по всей вероятности, на присылаемые мужем деньги. Детей у них не было.

У де Борга супруга была человеком совсем иного полета. Морфия Милитенская, дочь князя Милитены, принесла мужу солидное приданное, а затем четырех дочерей, и слыла дамой деловой и сурового нрава.

Плененный граф отбывал срок в Харпуте, крепости в горах Мардинского эмирата. Узнав об этом, Морфия наняла в сугубо частном и секретном порядке группу армянских боевиков и проплатила тюремщиков. Харпут был городом исконно армянским, большинство населения там пока состояло вовсе не из турок, что вероятно, спецоперацию по освобождению заложника облегчило.

Наемники осенью 1111 года проникли в крепость, получили на руки графа и вернули его в семью.

Наступал 1112 год, год смены части фигур на доске Заморья и Малой Азии…

 

Глава IX. Замены в командах

1112 год ознаменовался повышенной смертностью среди причастных к нашей теме.

Умер граф Бертран Триполийский, ему наследовал его сын Понс. Новому графу лет было всего около пятнадцати, и на момент получения наследства он стажировался на должность рыцаря при дворе князя Антиохии. Парень был, в сущности, средним феодалом своего времени, человеком неплохим, но без выдающихся талантов.

Затем мир покинул Васил Гох, записной враг турок и правитель самого крупного после Килилкии вольного армянского княжества в Приевфратье, лавировавшего между Антиохией, Эдессой и Византией последние годы. Наследовал ему приемный сын Васил Дга (Отрок).

Там же, на востоке, умер Сукман I Шах-Арменид, эмир Хлата. Наследовал ему сын, Ибрахим Захир ад-дин.

* * *

В конце года, подхватив некую заразу вроде тифа, умер Танкред Таррентский, регент (последний год, впрочем, чаще называвшийся князем) княжества Антиохии и Алеппо. Князь и на смертном одре оставался натурой деятельной, потому прямо там занялся делом — завещал молодую жену Сесилию, дочь, напомним, предыдущего и сестру текущего королей Франции, соседу. Тому самому свежеиспеченному графу Понсу Триполийскому, сыну и внуку давних врагов Танкреда — Бертрана и Раймунда Сен-Жилльских. Что регента на такой трюк сподвигло, неизвестно, но по возрасту Понс и Сесилия были практически одногодками, земляками-французами (ну почти, Париж и Тулуза тогда скорее, братские страны), граф некоторое время перед тем жил в Антиохии, появившись почти одновременно с недавно приехавшей из Франции к мужу принцессой… впрочем, оставим домыслы, возможно все объяснялось просто заботой о юной вдове, которая получила в новые мужья четвертого по рангу и как бы не первого по знатности рода из сеньоров Заморья.

Наследовал Танкреду в должности регента и с именованием княжеским титулом (мы его так и станем далее звать, хотя с точки зрения права это спорно) Роджер де Принчипато Салернский, очередной побег на ветвистом фамильном древе итальянских норманов Отвилей и, соответственно, родственник прежних князей.

Роджер человеком был толковым, смелым воином и прекрасным дипломатом, в Левант пришел с первым крестовым походом, а последнее время служил при Танкреде.

Небольшую проблему для имиджа представлял его отец, Ричард Салернский.

Этот сподвижник (а в плену у Данишменда и сокамерник) Боэмунда, дипломатом слыл лучшим (в частности, именно он вел предварительные переговоры с королем Франции о браках его дочерей на правителях Антиохии и преуспел), а больше ничего хорошего о нем не известно, в анамнезе сплошной негатив, жестокость и коварство. Никого не удивило, скажем, что при переговорах в Диррахии, завершивших набег Боэмунда на ромеев, финальный договор Ричард подписывал в рядах византийской стороны. Правда, чья то была игра, так никто и не узнал, варианты тут и кроме Комнина и Боэмунда возможны.

После того Ричард приплыл в Левант, но возвыситься с такой репутацией не вышло и с вокняжением сына он получил от почтительного, но разумного наследника одну из крепостей подальше в горах, где, забегая вперед, через пару лет и погиб при землетрясении.

* * *

Еще одной потерей года стал Гибелин де Сабран Арльский. Патриарх Иерусалима по латинской (католической) версии, в прошлом папский легат, признавший выборы предщественника недействительными и занявший освободившееся место.

Должность латинского патриарха была важной и схватки за нее не прекращались, в этот раз кресло повторно досталось Арнульфу де Роолу.

Роол в 1099 году уже был патриархом, причем самым первым, при Готфриде Булонском. В ходе разборок вокруг трона его сменил ставленник Боэмунда Антиохского, и Арнульф надолго занял пост архидьякона Иерусалима, по рангу более низкий, но дающий главную позицию в церкви Св. Гроба, а с нею регулярный крупный доход. Клириком де Роол слыл образованным и при том боевым, 1-й крестовый полностью прошел в должности капеллана герцога Нормандского, а теперь, пересидев трех преемников, не без поддержки короля вернулся к власти.

Принадлежа с самого основания к Булонскому клану, Арнульф остался верным человеком Балдуина I и в новой-старой должности, на чем влетел и в этот раз.

Уже на следующий год он обвенчал короля с Аделаидой Сицилийской. Несмотря на отсутствие формального рассмотрения и процессуальные нарушения расторгнув его брак с прежней супругой, Ардой. Попутно Арнульф понемногу запускал лапу в церковное имущество и земли, к примеру, отдав в приданое за своей племянницей (а возможно и внебрачной дочерью — нрава клирик был легкого, за что удосужился упоминания даже в частушках тогдашних) Эсташу Гранье (мы с ними еще встретимся) Иерихон, земли церкви. В общем, все бы ему, наверное, сошло, но третьим королевским браком озаботился папа римский.

* * *

Третьей женой Балдуин I выбрал Аделаиду, даму с прошлым, приданным и характером.

Ей было не внове, она и первым браком была третьей супругой правителя Сицилии. После его смерти в 1101 году — регентом сперва при старшем сыне, а после его смерти при младшем, Рожере II, графе Сицилии, затем ее же первом короле, очередном победителе обоих императоров — западного и восточного.

Владения она сохранила — что в условиях перманентной итальянской драки само по себе подвиг, и славилась как правительница с твердой рукой. Ходили слухи, что своего первого советника, ею же возвышенного Роберта Бургунского, Аделаида по истечении в нем надобности отравила, чтоб не разболтал чего. Очень рациональная была женщина — под стать королю.

Поскольку чета не отличалась молодостью, на случай бездетности договорились, что наследником Балдуина станет сын королевы, тот самый Рожер II граф Сицилийский. Скорее всего, эта затея брак и сгубила.

Летом 1113 года новобрачная, с приличествующим сану и ценности перевозимого приданного флотским эскортом, прибыла в порт Акра, где молодоженов обвенчал лично патриарх. Два года семейная жизнь текла спокойно и, возможно, счастливо.

А потом вмешался понтифик.

Перспектива создания единого сицилийско-иерусалимского, а то и, с учетом происхождения Рожера II из все тех же итало-норманских Отвилей — еще и антиохско-алеппского, вовсе не нравилась как самому папе, так и василевсу. Собственно, их и крепкая коалиция в такой конфигурации напрягала, перекрывая все восточное Средиземноморье и угрожая Византии и Венеции. Имеющая нарастающие противоречия с папским престолом в Италии, да плюс еще в распоряжении патриарший престол Иерусалима — единственный, теоретически могущий поспорить авторитетностью с римским. А ну как сицилийцы заведут очередного антипапу, но на сей раз в Иерусалиме? Или повторят с двух сторон последний проект Боэмунда?

Сеньорам Заморья новая королева тоже не нравилась. Ни репутацией, ни наличием сицилийского сына-наследника престола, родственника князей Антиохии, с которыми большинство иерусалимцев не ладили.

Василевс достал из рукава законную супругу короля Арду, сеньоры Леванта подтвердили отсутствие развода и обеспечивали защиту расследования дела на месте, а папа имел право суда по делу.

В Заморье в 1115 году явился папский легат епископ Беренгарий, и для начала, при поддержке местных баронов установил в действиях патриарха Арнульфа симонию и множество иных грехов, за что с поста низложил.

Королю же с Аделаидой, легат от имени папы сообщил, что брак их аннулирован и признан ничтожным с самого начала, почему следует им разойтись, а наследником Рожеру II не бывать.

Рим зашел еще с другого бока. После долгих переговоров, покаяний и просьб, кафедру Арнульфу вернули. Тем паче занять ее никому другому не удалось — король доходчиво намекал на свое несогласие. Но сан вернули не просто так, а под условием добиться развода любящих сердец. Выбор между папским престолом и королевским патриарх сделал в пользу первого, и в 1117 году, когда Балдуин I тяжело заболел, Арнульф убедил его отослать Аделаиду. Та вернулась на Сицилию, причем приданного ей не вернули.

 

Глава X. Восточный рубеж

Итак, в 1112 году на шахматной доске востока сменились некоторые фигуры и продолжились старые проекты.

Алексей I Комнин расширил империю и смог прибыль зафиксировать, но стоило это существенных потерь кадровых войск. К тому же требовался новый аппарат для отвоеванного, а резерва обученных чиновников не имелось. Выходом стала феодализация Византии, шедшая и ранее, но с обретением Малой Азии усилившаяся. Фемную систему сменяли пронии, новые земли раздавались родственникам василевса, формировалась крупная знать, связанная родством с троном, в противовес знати аппаратной — завязанной на империю, а не на личность правителя. Концепция краткосрочно оказалась успешной, позволив быстро встроить в схему власти возвращенные территории и пополнить армию, хоть уже и на других принципах. Армия теперь состояла из ополчения вассалов, наемных варварских войск и все уменьшавшегося количества регулярных частей. В дальнейшем выявились минусы реформы, но об этом мы поговорим в свое время.

* * *

После военной неудачи в Киликии, василевс попробовал дипломатию. Он обвинил Танкреда Антиохского в нарушении клятв, имея в виду еще самое первое Константинопольское соглашение, на что князь отреагировал глубоким пофигизмом.

Комнин собрал совет, на котором решили отправить посольство в Левант, «попытаться привлечь на свою сторону других графов, властвуюших над соседними с Антиохией городами, и самого Иерусалимского короля, выяснить их настроения и узнать, намереваются ли они помочь Алексею против Антиохии. Если окажется, что графы враждебны Танкреду, пусть Алексей отважится на войну, а в противном случае уладит антиохийские дела иным способом».

Разумеется, послы не могли обойтись без традиционного орудия дипломатии: «василевс приказал дать для подарков графам большие суммы денег в монетах различного вида, чеканки и достоинства». Впрочем, повелев послам отправиться сначала без денег, выяснить настроения франкских сеньоров, и уж затем — если графы выразят желание сотрудничать, тогда платить.

Послы для начала отплыли в Триполи. В графство они попали в самый неудобный момент смены власти. Поняв, что тут не до войны, глава посольства Вутумит направился к Балдуину I в Иерусалим. Там посол попытался уговорить короля поддержать поход против Танкреда, сообщив, что Алексей I уже вышел на Антиохию. Король не то знал, что это преувеличение, не то просто не поверил, но участвовать в затее отказался, и послы вернулись без успехов, пусть и с сохраненной казной.

После возвращения посольства, василевс решил пока оставить ситуацию подвешенной, обратившись к другим границам.

* * *

В тот же год, эмир Мосула Мавдуд снова выступил против графства Эдесского, теперь попробовав другую тактику.

Взяв ряд небольших крепостей на восточном берегу Евфрата, Мавдуд предпринял рейд вглубь графства и вышел к Телль Баширу (Турбессель), второму по значимости городу графства. Быстрого успеха осада не принесла, потому эмир разорил соседские земли Антиохии, после чего вернулся в Мосул. Захваченные крепости граф Эдессы, пересидевший налет в столице, отбил без особых затруднений.

В следующем году, Мавдуд предпринял поход против Византии.

В союзе с молодым Шах-Арменидом и Иль-Гази Артукидом, эмир Мосула планировал атаковать ромеев в выступе между Киликией и эмиратом Менгджуков, на былых землях Румского султаната, возможно с выходом к Кесарии. Менгджук совместно с Салтукидом, должны были поддержать наступление с севера.

Начало для сарацин вышло успешным. Местные силы ромеев, под командованием стратига Евстафия Комицы, под натиском эмиров отошли от границы. Но с севера против сельджуков выступил василевс.

Комнин прошел через эмират Менгджуков и вышел в тыл Мавдуду. Состоявшаяся битва решительной победы никому не принесла, но в выигрыше остались ромеи, поскольку турки из пределов империи отошли. Алексей I счел раунд оконченным и, «поручив охрану этой области Комице», возвратился в Константинополь.

Мавдуд отошел в Мардин, пополнить войско, и вероятно повторил бы нападение, но осенью 1113 года его в мечети зарезала парочка неустановленных лиц.

Убийц порубали на месте люди Иль-Гази оттого заказчик устранения навсегда остался неясным, а в подозреваемых ходили все окружающие. Кроме напрашивающегося Комнина, смерть эмира могла быть выгодна и графу Эдессы, и любому из участвовавших в походе эмиров, опасавшихся попасть под власть Мосула и не очень желавших повторной войны, и даже султану Багдада — Мавдуда подозревали в желании создать свой султанат по типу Румского. Исполнителей назвали исмаилитами (ассасинами, интересная секта, мы с ней еще встретимся), но, поскольку исмаилиты время от времени прекрасно сотрудничали со всеми окружающими (разве что кроме враждебного фатимидского Египта и не имелось сведений про Византию — что ни о чем не говорит), то на этом все и кончилось. Лидер исмаилитов со следствием не сотрудничал, да и доказательств их причастности толковых не нашлось.

Султан назначил в Мосул атабека своего сына, эмира Касим ад-Даула Ак-Сункура аль-Бурсуки.

В следующем 1114 году, Бурсуки, уже традиционно для эмиров Мосула, отправился совместно с Иль-Гази в поход на Эдессу, осадив город. После привычной безуспешной тридцатидневной осады эмир отошел, поскольку союзный Иль-Гази вступил в переговоры с франками, а вскоре Артукиды вообще открыто выступили против Мосула.

* * *

В Иерусалимском королевстве ситуация оставалась спокойной, перемежаясь лишь боями местного значения на границе с Египтом. Египтяне безуспешно попробовали отвоевать Аскалон в 1110 году, во время осады Тира, в 1113 году, обойдя Аскалон, осаждали Рамлу, а в 1115 году даже опустошили пригород Иерусалима. Но каждый раз подходили отряды Балдуина I, и кампания заканчивалась отходом фатимидской кавалерии обратно.

К 1115 году, христиане успешно удерживали свои рубежи по всему фронту.

С исчезновением со сцены наиболее склонных к разногласиям франкских лидеров, внутренние свары уменьшились. Способствовали этому и привычные брачные методы. Мы уже упоминали брак графа Триполи и вдовы князя Антиохии, ставший лишь первым из династических среди латинских князей Заморья. Князь Роджер Антиохский, спустя два года после обретения трона, женился на сестре графа Балдуина Эдесского, выдав свою сестру за Жослена де Куртене, сеньора Телль-Башира и второго человека в Эдесском графстве. Заморье постепенно становилось более сплоченным.

* * *

А в Багдаде все больше волновались по поводу западных границ.

За поражение под Эдессой, в Бурсуки султан разочаровался и отозвал в резерв, а эмиром Мосула назначил собственного сына. Впрочем, только формально, войско возглавил Бурзук ибн Бурзук, толковый полководец, ветеран сельджукских войн, но в чине атабека, а не эмира.

Вопросов у султана на западе выходило три. Глобальный — Византия, и два поменьше: франкское Заморье и малоазийские эмираты, на которые после смерти в одном из них своего наместника Мавдуда и союзов с христианами, султан смотрел с подозрением.

Первым делом Бурзуку привычно поручили заняться Сирией.

Атабек приказы не обсуждал, и в 1115 году, пользуясь высокой маневренностью сельджукских кавалеристов и приданных наемников из туркменских племен, задумал глубокую операцию. Для начала он замирился с Иль-Гази Артукидом, стребовал отряды с других эмиров, а кроме того вступил в союз с Василом Дга, князем Ефратеса. Последний, упоминавшийся наследник Васила Гоха, запутался в игре между Эдессой и Антиохией, которая удавалась его приемному отцу, и решил переметнуться к туркам.

Собранные силы атабек разделил. В начале года он осадил Харран, ключевую крепость по дороге в Сирию. Тут же ударил с тыла Дга, чье выступление граф Эдессы расценил как мятеж и измену христианству. Реакция последовала немедленно, Балдуин де Борг затребовал помощи от Роджера Антиохского, послал гонцов к королю Иерусалима, а сам, рассчитывая, что до его подхода Харран продержится, с эдесской дружиной рванул в Евфратес. Где и застрял, безуспешно осаждая столицу княжества Кесуну.

В это время, Эдессу осадила сборная команда эмиров Анатолии, под предводительством в очередной раз завязавшего с вином Иль-Гази (эмир пил не то чтобы часто, но когда начинал, то всерьез — запоями на неделю). Пока турки разоряли окрестности, к городу спешно подошел отряд Жослена де Куртене в сотню рыцарей и пару сот пехоты, который обманным маневром отвлек турок, прорвался в крепость без потерь и занялся уже ставшей привычной обороной. Укрепления доказали за прошедшие годы надежность, и осада серьезных опасений не внушала.

* * *

Из Антиохии франки во главе с князем Роджером подошли к Харрану, но Бурзука там уже не оказалось. Оставив небольшой отряд для блокирования крепости, атабек решил пойти другим путем, и выступил южной караванной дорогой, через Ракку на принадлежищий антиохийцам Алеппо.

Между Евфратом и Алеппо турок перехватил Балдуин I Иерусалимский, спешивший на помощь Эдессе. Ну как перехватил… с королем шло около двух тысяч человек, из них пятьдесят рыцарей (всего около пятисот конных), граф Триполи выдвигался где-то сзади, а войска Алеппо вообще топтались с Роджером под Харраном. Требовалось сделать выбор — ждать, пока подойдет пополнение, или рискнуть немедленно.

Балдуин I выбрал второе, хотя понимания у подчиненных не нашел, даже его капеллан отметил, что короля упрекают за стремительный и неорганизованный бросок против врага, не ожидая совета и помощи. Но франки тоже приказы не обсуждали, и около небольшой речки, король и атабек нашли друг друга.

Хотя боя искали обе стороны, в моменте первым оказался Бурзук, отчего битва для латинян началась с неожиданной, смешавшей ряды атаки. Как писал турецкий хронист: « Между турками и франками завязалась яростная битва. Она продолжалась, хотя никто не было готов к этой встрече, два войска столкнулись грудь с грудью, и после трех атак была дарована мусульманам победа над многобожниками. Две тысячи франков нашли в этом месте смерть: это были знатные люди, благородные рыцари, храбрецы. Мусульмане завладели их палатками и знаменитой походной церковью, захватили вьючных животных и все снаряжение пехоты. Балдуин, которого схватили, оставил оружие в руках неприятеля и бежал ».

Потери естественно преувеличены, но они были действительно велики, около тысячи человек, из них не менее 30 рыцарей, а король потерял не только оружие, но и знамя с личным шатром.

Сельджуки потери тоже понесли, но значительно меньше.

С остатками дружины Балдуин I отошел в Алеппо, где вскоре к нему присоединились не ушедшие с князем войска из Антиохии и Понс Триполийский с вассалами. Позже из-под Харрана подтянулся Роджер Антиохский.

Противостояние длилось месяц.

Турки, встав недалеко от крепости, прогулялись рейдами от Алеппо до Хамы и Антиохии, нанеся огромный ущерб, но решительного перевеса атабек уже не имел, штурмовать Алеппо в таком раскладе было задачей нерешаемой, а попытка удара по другой цели грозила нападением с тыла королевской коалиции. К тому же, сельджуки и туркмены подутратили задор: «Ожидание затянулось, и отвага стала изменять воинам, потому что они были далеко от своей земли, им не терпелось туда вернуться, но они не могли получить то, к чему стремились; некоторые дезертировали и вернулись домой; другие попросили позволения сделать так же и получили его».

В августе Бурзук вернулся в Мосул, в качестве доказательства триумфа послал добычу, пленных и головы убитых франков султану, но стратегических успехов поход не принес.

* * *

В графстве Эдесском к осени набег тоже закончился отступлением. События там сперва развивались неплохо. Иль-Гази в городе нашел предателей, которые сдали туркам три башни в восточной части, и части эмиров ворвались на стены. Положение спас де Куртене, который лично возглавив франков, в жестокой рукопашной стены отбил. Затем ситуация перешла в привычное русло вялой осады, а через некоторое время франки графства проплатили некоторых эмиров, после чего сарацины отступили.

Заевфратье Эдессы очередной год подряд оказалось разграбленным, вытоптанным и выжженным, отчего местное население стало выражать симпатии к туркам, а доходы графа упали.

Балдуин де Борг получил возмещение на западе. Кесун он так и не взял, но во время поездки князя Дга в Киликию, тот был схвачен и выдан франкам. Его обвинили в измене общехристианскому делу и пытками вынудили приказать гарнизону сдать столицу, а затем и все княжество, на условиях свободного ухода всех желающих в Киликию. Князь от престола отрекся и ушел со свитой в Византию, где «был встречен весьма почетно императором, как и люди, которые его сопровождали». Его потомки позже станут известны на ромейской службе, дадут ряд полководцев… но это будет пару василевсов спустя, а пока вернемся в горы Тавра.

После аннексии владений Дга, Балдуин де Борг обвинил и другие мелкие армянские княжества (отношения к событиям не имевшие), в потворстве изменнику и присоединил их к своим владениям в ходе скоротечной компании следующего года. Дружественные присоединили мирно, скажем, Каркарское княжество, союзное с 1098 года, сохранило автономию как вассал графства Эдесского. Проект облегчался тем, что набега турок не последовало. Бурзук решил атаковать Византию.

* * *

В 1116 году, атабек Мосула выступил на ромеев. Традиционным путем, по берегу Тигра, и далее через Артукидский эмират, на соединение с союзными частями Иль-Гази и его соседа Ибрахима Шах-Арменида, эмира Хлата. План предусматривал отвлекающий набег Салтукидов и Менгджуков на севере, и захват приграничной Милитены войском Бурзука, с округлением границ его союзников.

Исхак Менгджук участвовать отказался — вежливо, но сразу. Его эмират еще не оправился после прохода ромейской армии в 1113 году. Этого Бурзук не одобрил, и повел совсем недипломатичные речи по поводу измены исламскому делу и правящему султану. Как Исхака лично, так и местных эмиров вообще, что Артукида и Шах-Арменида напрягло. Они как-то уже привыкли к суверенности и идей усиления демократического централизма вовсе не разделяли. Али Салтукид, впрочем, рассчитывающий на помощь против грузин, вел себя лояльно, потому атабек решил пробовать тем, что есть.

Салтукид совершил набег на Трапезунд, разорив окрестности, но роли это никакой не сыграло. Алексей I получил сведения о готовившемся сельджукском набеге заранее и не отвлекся, византийцы на юге перекрыли пограничные горные проходы и набег Бурзука василевс отразил с большими потерями для сельджуков.

А затем Комнин выступил на помощь Трапезунду, вновь пройдя через эмират Эрзинджана, но в этот раз без стычек, по договоренности.

Салтукид, естественно, от встречи уклонился и отошел из империи.

* * *

Бурзук отступил в Мардин, в неудаче обвинил (возможно, небеспочвенно) эмиров, донеся султану об их связях с Византией, тяге к анархии и общей невосторженности мыслей. Причем позиции этой не скрывал, а при отступлении имел несколько стычек с Артукидом.

Атабек зимовал в Мосуле, весной 1117 года, вновь собрал войско, получил маршевые пополнения от султана, разослал грозные требования повиновения эмирам и двинулся на север, целей похода не раскрывая. Тут его ждал сюрприз.

За Рас-эль-Айном, на перекрестке путей в Мардин и Эдессу, Бурзука ждали войска коалиции Артукида, Менгджука, графа Эдессы и Роджера Антиохского. При доброжелательном к альянсу нейтралитете Шах-Арменида.

Эмиры опасались прихода войск султана, выступали за местное самоуправление и автономизацию, и перераспределение полномочий в пользу центра их вовсе не вдохновляло. За суверенность и нерушимость границ личного лена, эмиры оказались готовы к любым союзам.

Иль-Гази кроме того, полагал, что война с неверными, это хорошо если набегать на их земли. А когда ежегодно через собственную территорию разгуливают отряды Мосула, это дело совсем невыгодное и опасное.

Исхак Менгджук боялся мести Бурзука за прошлогоднюю подставу с ромеями.

Франки защищали свои границы, пользуясь совпадением интересов.

Союзники стали лагерем за Рас-эль-Айном, что позволяло следить за движением Бурзука и парировать его действия, куда бы он не пошел. Трудностей в общении мусульмане и христиане при том никаких не испытывали, общий интерес вообще сближает.

Так стороны провели лето, альянс держал оборону, стремясь не давать противнику свободы маневра, но избегая открытых сражений.

Бурзук пытался выманить врага на открытое сражение, устраивал засады и набеги, но впусте. Лидеры коалиции — Роджер и Иль-Гази, пообещали подчиненным ослепить любого, кто нарушит порядок и рванет из строя, а им верили на слово. Тактика принесла успех, Бурзук отступил, после чего коалиция тоже разошлась.

* * *

Именно этого турок и дожидался. Он отошел к крепости Рахба, после распада противного альянса сделал круг вдоль Евфрата и притоков, вышел к Ракке и осенью ударил на Алеппо, как в позапрошлом году. Такой гадости никто не ожидал, но сборная княжества только что прибыла от Рас-эль-Айна и не успела разойтись по ленам. Затворяться в Алеппо Роджер не стал, поскольку в отличие от крепостей Эдессы, здесь население лояльностью новой власти не отличалось, будучи в большинстве мусульманским. Ныне многие, взбудораженные исламской агитацией, ждали подходящего случая, чтобы поднять восстание против франков, а уж желающих открыть эмиру ворота найти и вовсе труда не составляло.

Князь Антиохийский оказался перед тем же выбором, что и Балдуин I парой лет раньше, но союзников пришлось бы ждать долго, а про крепости мы уже сказали. Потому он принял аналогичное решение и выдвинулся на перехват с тысячей конных и двумя тысячами пехоты, против 5–7 тысяч султанских войск.

У князя, однако, в сравнении с королем имелся бонус — игра шла на его поле, и «дозорные доносили Рожеру обо всех передвижениях противника», как заметил хронист.

Информацию норман использовал умело, перехватив основные силы Бурзука на марше, когда по словам Кемаль ад-Дина «впереди шли обозы и вьючные животные, за которыми следовали войска, не ожидавшие, что кто-то на них нападет; до разбитого передовым отрядом лагеря они еще не дошли, поставленные палатки были заняты только слугами».

Франкская конница ворвалась в лагерь, прошла насквозь, а затем врезалась в марширующих турок. Следом подошла пехота и довершила разгром. Бурзук с личной охраной искренне попробовал умереть в бою, но после упорной схватки и ранения его все же уговорили свалить, и атабек вернулся в Мосул.

Трофеи оказалась богатыми, на дележку у франков ушло три дня.

* * *

Султан был взбешен изменой эмиров и разгромом Бурзука, и обернуться в последующем это могло чем угодно, но наступил 1118 год.

Год, в котором в лучший мир отошли и султан Мухаммед с халифом Багдада аль-Мустазхир Биллахом, и король Иерусалимский с патриархом Иерусалимским же, и Алексей I Комнин, папа римский Пасхалий II, дож Венеции Орделаффо, и много иных достойных граждан. Словно неведомая рука рынка смахнула основные фигуры игры в Латинские королевства, и заменила их новыми. С новыми подходами и интересами.

Малая Азия, альтернативный 1118 год

 

Глава XI. 1118. Год похорон

Венеция.

Начнем с Венеции. Дож Фальери правил республикой пятнадцать лет, отстроил город после пары мощных пожаров, успешно воевал с Падуей и Венгрией, в бою с которой и погиб в своем последнем походе. В Заморье дож посылал экспедиции, ориентируясь в основном на короля Иерусалимского, получая от последнего льготы и бонусы, в том числе улицы в городах королевства.

Но важнейшая и выдающаяся его заслуга, это Арсенал. Столп будущего морского могущества Республики, основанный Фальери в 1104 году. Собственно, сам термин «Арсенал» произошел именно из этого, первого в мире, венецианского (слово позаимствовано из арабского языка), а представлял собой сперва военно-промышленный комплекс в единой площадке, включающей верфи, кузницы, склады, оружейные и не только мастерские, и прочие сопутствующие пристройки. Запустили этот инвестпроект для постройки и оснащения кораблей и выпуска оружия, как раз под рынок крестовых походов, то есть под Латинские королевства и паломников, а также дальнейшее расширение христианской экспансии, и окупилось то многократно и в кратчайшие, по тем временам, сроки.

Главным же негативом, правления Фальери стала Византия. Ранее венецианцы имели в империи льготы, основанные на «золотых буллах» василевсов, считались первейшим союзником, а морским так и вообще единственным, и упорно шли к монополии на внешнюю торговлю ромеев. Но в 1111 году Алексей Комнин разбавил список пизанцами, даровав им ряд привилегий и квартал в Константинополе, отчего между былыми партнерами возникли трения. Венецианцы честно за привилегии платили, регулярно помогая флотом — как против того же Боэмунда с его папашей. Но василевс был человек не злопамятный, и оказанные услуги прощал. Наследникам дожа и василевса уже в этом, 1118 году придется поставить вопрос ребром, император Иоанн II Комнин откажет дожу Микеле в льготах, и венецианские купцы столкнутся с конкурентной средой.

В Заморье лидировали генуэзцы и пизанцы, первыми вступившие в союз с крестоносцами, получив лучшие куски, Египет имел несколько партнерских договоров с Пизой. Но присутствие Венеции там началось еще в 1099 году, а с 1110 года республика играла на равных с остальными и обороты только наращивала.

Темы войны с венграми и договора с ромеями, станут первейшими задачами преемника Фальери — дожа Доминико Микеле, выходца из старой патрицианской семьи, внука дожа, правившего перед Фальери и участника той битвы, в которой его предшественник погиб.

Новый правитель человек был резкий, но рациональный, не боящийся порезать в моменте убытки, но — никогда не забывающих их размера, причин и виновников.

Сразу по вступлении в должность, Микеле заключил перемирие с королем Венгрии Иштваном II, впрочем, недолгое — война шла еще семь лет и кончилась победой Венеции. Об остальном мы поговорим по ходу повествования.

Багдадский халифат.

В халифате строго говоря, мало что изменилось — распался сельджукский султанат… впрочем, по порядку.

Как ранее отмечалось, в том году померли и халиф, и султан Мухаммад I.

Покойный халиф был человек мирный, туркам не мешал, занимался сугубо представительскими функциями, а в свободное (практически неограниченное) время писал стихи и развлекался в гареме. Наследовал ему сын, Абу Мансур аль-Фадль аль-Мустаршид Биллах (аль-Мустаршид).

Номиналами при «сильной руке» халифы выступали уже не первый век, и случалось с ними всякое. До турок глав правоверных порой держали в низости и пренебрежении, но с турками положение значительно улучшилось. Разумеется, сельджукские султаны властью с Аббасидами вовсе не планировали делиться, и непослушания не понимали, но при том на людях рьяно воздавали положенные почести и всячески обеспечивали сладкой жизнью, так что халифы в обиде не оставались. Но по мере роста состояния Аббасидов и увеличения раздоров между турками, как-то понемногу росло и халифское политическое влияние. Уже ал-Мустазхир периодически пытался поучаствовать в призывах к джихаду, хоть и без заметного успеха, а его сын подумывал насчет права халифа (напомню, наместника Пророка и владыки мусульман, правителя как светского, так и духовного) избирать себе султанов.

Можно отметить, что в то время таковые мысли представлялись общемировым трендом и отнюдь не только в Багдаде (или Каире, но о том в свое время). В Европе череда римских пап как раз деятельно боролась с коронованными окружающими за инвеституру и сюзеренитет понтифика, а в Византии так и вообще концепцию издавна воплотили в жизнь — василевс вполне себе сочетал власть светскую и духовную, хоть и не без попыток патриархов пересмотреть эту спорную теорию.

Начал, впрочем, аль-Мустаршид с малого — с вмешательства в очередную разборку султанов. Дело в том, что, как мы помним, прежняя война за султанский титул кончилась соглашением, по которому султанов стало одновременно трое, потом осталось двое, из которых Багдадом правил Мухаммад I, а его сводный брат по папе Санджар правил разросшимся Хорасаном. Оба считались султанами, а последний выживший должен был стать снова единственным. Но у сына Мухаммада I, звали которого Махмуд II, а лет ему стукнуло всего четырнадцать, имелись приближенные. Которые никаких хорасанцев видеть в Ираке не желали, а выступали сторонниками наследования по прямой линии. В числе этих интересных людей, отметим, были и наши знакомые — прошлый эмир Мосула аль-Бурсуки, и нынешний его правитель Бурзук ибн Бурзук.

* * *

На этой почве между Багдадом и Нишапуром (столицей Санджара) возникло некоторое непонимание. Санджар не для того сражался почти двадцать лет, чтобы его кидал малолетний наследник былого врага. Поэтому, как только племянник потребовал у дяди очистить захваченную к тому времени территорию Мазандарана и выплатить султанскую дань в 200 тысяч динаров, Санджар заявил, что «сын моего брата — ребенок, и им руководят его визирь и прислуга». После чего выступил с войском.

Силы у сторон оказались неравны. У султана Багдада с западными вассалами с прошлого года имелись нерешенные противоречия, да и дружины в боях вокруг Леванта и Малой Азии поистрепались. Санджар же правил давно и твердо, войн последнее время не вел и армию собрал быстро.

Осенью 1118 года состоялось решающее сражение, к которому войск Хорасана явилось вдвое больше, да еще дядя притащил откуда-то 40 боевых слонов. Победа осталась за Санджаром.

* * *

В этот момент в родственную дискуссию вмешался новый халиф аль-Мустаршид, поддержав, разумеется, слабейшего и знакомого — Махмуда II. В первую очередь духовным авторитетом — который не стоит совсем сбрасывать со счетов, и под который те же гази и прочие многие могли выбрать сторону, одобряемую халифом.

Кроме того, аль-Мустаршид выступил миротворцем и предложил вернуть разделенный мир с двумя султанами на прежних условиях азартной игры «кто кого переживет». Халиф тут имел свой бонус — ему-то, хоть и формально, подчинялись все сунниты, в каком султанате ни живи.

К осени 1119 года, мир заключили. Махмуд признал Санджара верховным султаном и уступил ему Мазандаран, Кумис, Дамган, Рей и Демавенд, но тоже сохранил титул султана.

Халиф получил в личный лен Багдад, и продолжил понемногу подбираться к светской власти.

Махмуд стал наследником Санджара и получил земли от Хорасана до Анатолии и Сирии.

Практически, держава Сельджуков разделилась на Хорасанский и Иракский султанаты, причем первый был могущественней.

Вассалами старшего родича остались Хорезм, Систан, Газна и Мавераннахр. В хутбе, которая читалась в Багдаде, он именовался «султаном над султанами», но сам Санджар был человек скромный, заковыристых титулов не любил, и оттого в указах называл себя просто: «повелитель мира».

* * *

В ходе упомянутой выше небольшой дискуссии, как вы понимаете, сторонам стало совсем не Латинских королевств и Византии. Против христиан в ближайшие годы выступали только приграничные эмиры, в число которых вошел новый эмир Мосула. Из Багдада помощи против франков почти десять лет не поступало. Новым эмиром Мосула в 1121 году, после смерти Бурзука, стал в благодарность за помощь Махмуду II в схватке султанов снова аль-Бурсуки, сразу начавший строить наследственный эмират. Последнее заставило остальных суверенных эмиров (в первую очередь Артукидов), за годы сумятицы усилившихся, вновь обратиться к Багдаду… но об этом в свое время.

Королевство Иерусалимское.

Как мы упоминали, в 1117 году Балдуин I тяжко хворал, отчего даже позволил себя уговорить расстаться с третьей, уже признанной церковью незаконной, супругой. Но через несколько месяцев все же поправился, и в начале следующего года отправился в набег, эксперементируя с новой тактикой — в конце зимы, когда местные еще не воевали обычно.

Король пересек границу и захватил без боя Эль-Фараму, небольшой египетский город. Что он планировал дальше не совсем ясно, скорее всего рекогносцировку перед большим походом на египтян, но… как писал Абу-ль-Феда: «Придя в Эль-Фараму король захватил город, в котором поджег главную мечеть и другие почитаемые места. Там его настигла болезнь». Действительно, внезапно королю стало совсем плохо, он не мог сидеть верхом и его повезли на носилках домой. Путь закончился 2 апреля 1118 года в Аль-Арише, где Балдуин I исповедовался, получил последнее причастие и умер.

Тело забальзамировали и похоронили в Иерусалиме в Пальмовое (Вербное) воскресенье в церкви Гроба Господня.

Как ранее упоминалось, третий брак короля был недолгим и вообще аннулирован, но жили до разъезда супруги вероятно счастливо, и умерли, если «с учетом почтового пробега», почти в один день — Аделаида Сицилийская скончалась на Сицилии 16 апреля.

* * *

Балдуин I фактически стал основателем Иерусалимского королевства, а частично и княжества Антиохии, и оставил Заморье в расцвете сил.

Собственно, латинских государств к моменту его смерти существовало всего два — суверенное княжество Алеппо-Антиохийское, и королевство Иерусалимское, графства Эдесское и Триполийское являлись лишь вассалами короля и суверенностью не обладали.

Границы королевства простирались от Египта и города Пелузий, по Синайскому перешейку и далее по восточному берегу Красного моря через крепости Айлу и Аккабу, затем включали Заиорданье, по линии караванных путей Петра-Карак-Аман, охватывали земли Дамасска и смыкались с Антиохией. С востока вдоль границ, контролируемых по старинной караванной «Королевской дороге» Балдуин I отстроил цепочку крепостей, за которыми начиналась пустыня и зона бедуинских племен, границу с Египтом защищали Пелузий-Аскалон и Айла-Аккаб.

Разница в иерархии вассалов королевства существовала заметная. Как ранее указывалось, принят был прямой омаж королю, на «английский манер» (что не удивительно — папа Балдуина I завоевывал Англию с Вильгельмом, а позже и сам пытался получить английскую корону) от всех ленников — за исключением Эдессы и Триполи, там вассалами выступали графы, имевшие своих вассалов, не связанных с Иерусалимским троном.

Структурно внутри королевства существовали княжества Заиорданское и Галилейское, графства Яффы, Аскалона, Цезареи и Сен-Абрахама, но фактически самостоятельными они не являлись. Дамаск, как и Акра, входили в королевский домен.

Эдесское графство граничило на юге с Антиохией, на востоке, доходя до притока Евфрата Белика, с эмиратами Мосула и Артукидов, на северо-западе с Византией по горной гряде и Киликией.

К 1118 году королевство считалось в целом покоренной территорией, за исключением бедуинского приграничья на востоке и массы обычных разбойников по всей Палестине. Доходы как от внутреннего производства и паломников, так и еще большие от транзитной торговли росли, единственной проблемой оставалась жесточайшая нехватка латинян для колонизации. Хотя ежегодно франки приплывали, а последние годы и приходили сушей, по которой из Европы через мирные пока Венгрию и Византию, путь занимал всего два-три месяца и считался по тем временам безопасным, но и смертность в Леванте оставалась высокой, да и задерживались далеко не все.

* * *

Наследовал Балдуину I граф эдесский Балдуин де Борг, после коронации ставший Балдуином II.

Вообще-то, прямым наследником короны был старший брат покойного короля, Эсташ Бульонский, нынче занимавший пост графа Булони и владевший землями по обеим берегам Ла Манша. Но он был далеко, да и не сильно рвался в Заморье — с 1-м крестовым походом он там уже бывал. Потому местные сеньоры создали проборговскую партию, возглавил которую кузен претендента, Жослен де Куртене. Последний ранее был ближайшим соратником де Борга и сеньором Турбесселя, но потом утратил доверие, ушел в Иерусалим, где получил лен и титул князя Галилеи. По случаю выборов, родственники помирились, а после коронации Жослен за вклад в избирательную компанию получил графство Эдессы — сеньорию более престижную и доходную, но и пограничную, а потому проблемную.

Новый король был человеком попроще предшественника, и в первую очередь рыцарем, а королем во вторую. Не то чтобы он был вовсе без упрека — определенной долей хитрости и жестокости обладал, хоть и без выверенного рационализма Балдуина I. Но совсем без страха и даже наоборот, со склонностью увлекаться личным участием в боях. Кроме того, король обладал ценным качеством — он умел выбирать толковых помощников и воспринимать разумные советы. Про его жену мы уже рассказывали, толковая была женщина, но и остальное окружение в общем подбиралось по деловым качествам и успешно.

К коронации у Балдуина II имелось три дочери, отчего поступали советы развестись с Морфией и попробовать с кем-нибудь другим насчет наследника, но впусте — король жену любил и ценил. Он, поскольку — естественно, рванул в Иерусалим спешно, семью оставив в Эдессе, даже отложил коронацию до Рождества, чтобы Морфия с дочками успела приехать в столицу и получить корону вместе с мужем.

* * *

В том же году умер патриарх Иерусалима. Новым стал Гормонд де Пикиньи. Пикиньи был выходцем из французского знатного, хоть и не титулованного рода, человеком действительно религиозным и славящимся честностью.

Новый патриарх знал толк и в военных действиях, и в хозяйстве, отличался справедливостью, верностью слову и суровостью. С королем они вполне сработались, тем более патриарх претендовал на лидерство в Святой Земле, где, напомню, издревле имелся еще один патриарх — Антиохийский (а недалеко еще и Александрийский, всего же на тот момент и католики и православные допускали наличие пяти патриархов — еще Римского и Константинопольского). Несмотря на признание римским папой границ между патриархиями, де Пикиньи имел на этот счет свои взгляды, которые без особой оглядки на Рим впоследствии и проводил, при поддержке короля.

Византия.

А еще 1118 году, после тяжелой и продолжительной болезни, скончался василевс Византии Алексей I Комнин.

Последствия его правления оказались глобальны. Достаточно отметить, что за пятидесят шесть лет до него в империи сменилось тринадцать монархов, а Алексей правил тридцать семь лет, и передал корону сыну, Иоанну II, имевшему прозвища Мавр за общую смуглость вида и Калоян (Калоиоанн — Иоанн Добрый) за благородство нрава.

Нельзя, впрочем, сказать, чтобы принятие наследства прошло легко. Если, как мы ранее упоминали, род Комнинов к трону чужих не подпускал сообща, то в среде своих по поводу кандидатуры нового василевса существовали разногласия.

Партий имелось две. Иоанна, поддерживаемого отцом и братом Исааком, и супруги Алексея I императрицы Ирины, которая сама править, разумеется, не могла, но планировала посадить на трон дочь — будущую известную мемуаристку и биографистку Анну Комнину и ее мужа Никифора Вриенния, имевшего титул кесаря (второй после василевса). Алексей I про предвыборную гонку знал, но хотел основать династию, для чего требовался непременно сын-наследник. Под эту концепцию Иоанна он продвигал и еще при жизни разрешил носить пурпурные сапоги (знак василевса) и называться императором.

Тем не менее, когда василевсу совсем поплохело, Ирина перевела умирающего в ее собственный Манганский дворец. Где сидела у постели мужа почти безотлучно, отчего рассчитывала первой узнать о его смерти и успеть короновать кого требуется. Посторонних к больному, понятно, не пускали — нечего тревожить.

Но перед смертью у василевса случилось краткое улучшение, в которое он потребовал встречи с сыном. Иоанна пустили в палату, где отец отдал ему императорское кольцо и повелел немедленно короноваться, а то поздно будет. После чего василевс залег помирать, а сын рванул в собор Св. Софии, где патриарх его и короновал по краткому варианту. Затем Иоанн занял Большой дворец, пока Ирина сидела при умирающем, и когда к вечеру Алексей скончался, сковырнуть наследника с трона без открытой схватки уже не получалось, а выносить семейные склоки на публику Комнины опасались — род важнее.

Впрочем, Иоанн в соблюдение договоренностей верил не очень, потому первое время из дворца не выходил, даже панихиду по отцу пропустил.

Дамы попробовали зайти через покушение. Анна Комнина с детства, до рождения брата, была наследницей короны и хотела ее все же получить, в чем мать ее поддерживала. Они быстро организовали заговор, планируя Иоанна во время похорон Алексея убить, а престол отдать Вриеннию. Василевс на похороны не явился, заговор провалился, начались подковерные интриги, а менее, чем через год вскрылся новый заговор. Подготовлен он оказался хорошо, но переворот сорвался потому что не явился сам претендент на трон — Никифор Вриенний. Не то струсил, не то какие еще причины имел, не ясно. Анна мужа за слабохарактерность публично и грязно обматерила, но поздно, сообщников задержали.

Иоанн, впрочем, семейные традиции соблюл, крови не пролил и репрессий не последовало.

После ареста на время следствия, Вриенний еще двадцать лет верно служил императору. Дамам вернули конфискованное имущество, но Ирине, Анне и ее сестре Евдокии пришлось уйти в монастырь. Ну как в монастырь — жили они в роскошных покоях, примыкавших к монастырю, с прислугой и содержанием, только выходить оттуда не могли.

Став василевсом, Иоанн за поддержку подарил брату Исааку титул севастократора, но помогло это ненадолго. В 1121 году, во время похода Иоанна на турок, брат попытался захватить трон. После провала переворота он вместе с сыном бежал к сельджукам, попытался найти силы для похода на столицу, а когда не вышло вернулся, был традиционно прощен, а потом ещё дважды пытался стать василевсом.

Больше на корону никто не посягал.

* * *

Человеком новый император был честным, справедливым, но скучным и лично скромным — роскоши не любил, отдыхать и веселиться не умел. Как писал хронист «Это был человек, который и царством управлял прекрасно, и жил богоугодно, и по нравственности не был ни распутен, ни невоздержан». Король-рыцарь, в классическом виде. Императором он стал неплохим, приличным стратегом, хотя довольно средним тактиком.

* * *

При восшествии Иоанна на престол, нового правителя попробовали на крепкость практически все соседи и еще часть подданных, помимо упомянутых родственников.

Первыми начали уже в 1119 году эмиры Малой Азии, сколотив очередную коалицию и напав на Трапезунд. Набег пошел успешно, город турки взяли и захватили в плен наместника, Константина Гавраса. Но закрепиться не смогли, в течение двухлетней войны, Иоанн в ходе нескольких походов противника разбил, а затем начались привычные раздоры среди эмиров и ромеи, воспользовавшись этим, отбросили их к прежней границе.

В 1122 году Дунай перешли печенежские орды. В решительной битве во Фракии у Берои, Иоанн II лично во главе тяжелой кавалерии ходил в атаку, но степняки линяли под защиту выстроенного гуляй-города из повозоки и оттуда отстреливались. Атаки кавалерии успеха не приносили, тогда на приступ пошла пешая гвардия, разнесла повозки и лагерь захватила. Большую часть печенегов перебили, а остатки сдались, поселились в Византии и стали федератами. Набег оказался последним, а победу над печенегами еще долгие годы отмечали в виде имперского праздника.

В 1124 году Иоанн привел к покорности в очередной раз бунтующих сербов, а с 1127 два года отбивал нападение венгров, закончилась война мирным договором на прежних условиях.

Мятежи наместников случились в Филадельфии (азиатское побережье Средиземного моря), и в Греции, подавил их василевс быстро и без особых жестокостей.

В Европе первые годы правления большинству оказалось не до ромеев. Папа и император Священной Римской империи привычно воевали, в Италии сын Робера Гвискара Рожер Борса и его сын Вильгельм ввергли герцогство в разброд, в который вмешался их родственник граф Сицилии Рожер, и все были заняты.

* * *

Животрепещущую проблему представляла Венеция. Во время правления Алексея республика стала самым близким союзником империи, получив массу льгот, как упоминалось. В 1118 году, свежеизбранный дож Микеле запопросил у свежекоронованного василевса подтверждения старых привилегий, но император пролонгировать указ отца отказался. Для Венеции «золотая булла» Алексея, даровавшая статус почти монопольного торгового партнера стала отправной точкой экспансии, благодаря которой республика неудержимо росла, превращаясь в мощное морское государство. Потому от такого афронта венецианцы пришли в ярость и начали готовиться к войне с империей, несмотря на вялотекущую войну с венграми. Однако тут интересы Византии и Иерусалимского королевства тесно переплелись, поэтому этот момент мы разберем далее в общем сюжете, как и последующие деяния Иоанна II.

Отметим лишь, что по причине почти непрерывных войн, до Заморья у ромеев руки первое десятилетие правления Иоанна не доходили.

Папа Римский.

В 1118 году освободился еще один ключевой для Заморья пост — умер папа Римский, Пасхалий II.

Пасхалий II служил понтификом с 1099 года, почти весь период становления Латинских королевств, вмешивался в дела крстоносцев часто, а в Европе, по примеру предшественников, воевал с императором Священой Римской империи за инвеституру. Личностью папа оказался суровой и имел в борьбе за приоритет папства в мире успехи. Он показательно расправлялся с конкурентами — отравил антипапу Климента III, сгноил в темницах двух последующих, а четвертого в ссылке. С расколом, тянувшимся аж с 1080 года, тем самым, на время оказалось покончено — других желающих поиграть в антипапу с Пасхалием как-то не находилось.

Пасхалий отобрал инвеституру в Англии и Франции, а императора Генриха IV победил руками его сына. Толку от того вышло немного — наследник, Генрих V, вскорости после общей победы, выступил против былого союза с понтификом. В ходе войны с переменным успехом, выиграл император — папа отдал Генриху V право инвеституры, короновал и пообещал никогда не отлучать от церкви. Выигрыш оказался промежуточным, поскольку церковь все договоренности тут же отринула. Сам Пасхалий некоторое время лавировал, но к 1115 году официально согласился, что договоры им заключались под жутким давлением и насилием, а потому силы не имеют, и Пасхалий отлучил бывшего союзника от церкви.

Подоплекой громких публичных акций стал еще один конфликт между императором и папой, за наследство тосканской маркграфини Матильды. Последняя, помирая, завещала свои земли Святому Престолу. Генрих V заявил, что права императора на вассальный лен выше каких-то там завещаний, и принялся отбирать территорию себе. А лен был немал, в него входило большинство земель Северной Италии, включая Феррару, Модену, Мантую, Брешию, Реджо-Эмилию. Новый, земельный, спор служил продолжением старого про инвеституру, и если второй через некоторое время все же компромиссно порешали, то война между императором и папами за наследство Матильды продолжалась до XIII века.

Пасхалий успешно бегал от императора по Италии, вернулся в оставленный соперником Рим лишь в начале 1118 года, и тут же скончался.

* * *

Преемником стал Геласий II, но не надолго. Когда сторонники Генриха V в Риме узнали, что у них новый папа, они обозвали выборы недействительными, а Геласия тут же изловили и закрыли в темницу. Кардиналы взбунтовали Рим и папу отбили.

Тут в город подоспел сам Генрих V, и папа удрал к себе на родину в подвластную Пизе Гаэту.

Императорская партия кардиналов завела себе антипапу Григория VIII, причем проект вышел удачным — его признали в большей части Италии, Германии и Англии.

Геласий II, естественно, в очередной раз отлучил Генриха V и Григория VIII от церкви, а на большее сил у него не имелось. Потом стороны еще повоевали, папу поддерживали давние союзники понтификата — южноитальянские норманы, но перевеса никто не добился, и папа уехал во Францию, просить помощь и искать союзов. Там он в начале 1119 года и скончался.

* * *

Его преемником стал Каликст II.

Это был папа серьезный и влиятельный, сын графа Бургундии, родственник королей Франции и Италии и многих прочих авторитетных коронованных людей. А еще — давним и ярым противником Генриха V.

Каликст II, надев тиару тут же нашел войско, что при его связях неудивительно, и для начала осадил резиденцию антипапы Григория VIII, причем лично руководил приступом. Крепость сдалась, антипапу жестоко изувечили и возили напоказ, дабы дать понять, что со времен Пасхалия II пост антипапы вовсе не стал менее рисковым, а затем традиционно отправили в темницу.

После отвоевания Италии, папа договорился с Генрихом V, и дискуссия про инвеститутру закончилась. В 1122 император и Каликст II заключили компромиссный Вормсский конкордат. Теперь прелаты получали инвеституру на духовный в сан (кольцо и посох) от папы, а на лен (скипетр) от императора. В Германии император при избрании прелатов имел еще и совещательный голос, а папа обещал, что епархии за взятки раздавать не будут.

На Латеранском соборе 1123 года условия подтвердили, провели много благочестивых церковных реформ и там же обратились к подзабытому Заморью, введя новые и подтвердив привилегии для крестоносцев.

Политическая карта Заморья на альтернативный 1118 год.

Вскоре после этого Каликст II скончался.

Наследовал ему Гонорий II… но, о нем мы поговорим в свое время. Пока лишь отметим, что Иоанн Комнин переговоры с Калликстом II и Гонорием II об унии продолжал, и стороны в сущности, общий язык вполне находили, велись мирные религиозные диспуты теологами, и критичным остался лишь один вопрос. Символ веры. Константинополь возможность принятия filioque в восточный Символ веры исключал наотрез, а Рим отказываться от него не желал.

 

Эпилог I части

Несколько размышлений в качестве «промежуточного баланса».

Первыми и естественными лидерами крестоносного движения являлись папы римские.

Они же оказались главными победителями, престиж и авторитет римских первосвященников после победы 1-го похода стал недосягаем, а следующие пара веков — пиком папской власти. «Великий понтификат Иннокентия III, распоряжавшегося порой королями, как своими подданными, был бы невозможен без клермонской речи» — все верно.

И не стоит забывать, что папство получило две возможности:

1. Объявлять крестовый поход, т. е. выдергивать из обращения (а порой даже в личных целях) существенную массу рыцарства. В идеальном виде работало, правда, сие недолго, но частично работало пару веков.

2. Собирать на крестоносцев деньги. Даже при том, что Латеранский дворец действительно щедро финансировал Заморье и крестоносцев, деньги существенное время оборачивались папами. И далеко не всегда шли по целевому назначению, причем чем дальше — тем менее. А собирали их несколько веков, и жертвователей хватало.

* * *

Про религиозный аспект (который, безусловно был) и так много написано, а с политической точки зрения тут вот на что стоит обратить внимание.

Понтифики, как выше упоминалось, в товремя воевали за инвеституру. Т. е. если вкратце, за признание окружающими римского папы наиверховнейшим из феодальных сеньоров, правителем всего христианского мира.

Но коль папы всерьез — а именно так и было — считали себя таковыми правителями, то верно и обратное. Весь, как минимум христианский, мир они по умолчанию должны были воспринимать как свой домен. Как император Запада — империю или граф Шампанский — Шампань. При этом светские тогдашние правители всех уровней, воюя с непокорными вассалами, одновременно ничуть не упускали возможности покорить соседей, а тем паче отбить соседский набег.

Поэтому для понтифика поход в Левант логичен. Это действительно Святая Земля — без всяких кавычек, сакральное место. Но одновременно, это отторгнутая противником часть своего домена, а в пределе — если папа считал себя лишь наместником на земле — домена уже его Сюзерена. Подобная квалификация известна в варианте для крестоносцев, но было бы странно отвергать такую же логику и для самих пап — людей своего времени.

Опять же, удар в Левант рассекал исламский мир, помогая «сражающейся Испании», которую Рим тоже поддерживал. И помогал Византии — с точки зрения папства пусть мятежному, но своему региону. Что вовсе не мешало одновременно периодически пробовать поменять там власть — если воспринимать василевса всего лишь как своего наместника, балующегося сепаратизмом, то два подолда вполне уживаются, «…город-то нашенский».

* * *

Где-то тут, по-моему, зарыта и причина тактических провалов.

Основные потери крестоносные первые (дальнейшие не входят в тему) походы несли на транзите. После появления в Леванте — стратегических поражений франки не знали полвека.

Лично мне представляется, что папы, имея прекрасный и довольно (по тем меркам) своевременно разработанный план, совершали классическую ошибку топ-менеджмента «забывали про овраги».

Т. е., сам замысел грамотен, сбор ресурсов — соответствует задаче (цифры выходящих крестоносных армий впечатляют по любым оценкам), учтено противодействие, время выбрано удачно… а переход от точки вылета до точки высадки — за рамками представлений планировщика. Ведь он, организатор — монах. Выйдут — дойдут, это мы пропускаем. Вряд ли кому из пап приходилось организовывать подобные экспедиции и интересоваться логистикой…

Кстати, когда маршрутом занимались короли — транзакционные издержки выходили несравнимо меньшие. Но в первых походах королей не было.

* * *

Хотя вожди первопоходников и без королей интересный слой.

Принято считать, что Заморье в основном французская земля. Это по сегодняшним меркам так, но для XI–XII веков есть нюанс. Кроме Сент-Жилля и его наследников из Южной Франции, все первые вожди Латинских королевств выходцы из околонормандских кругов. Боэмунд и Танкред — италийские норманы и дети нормандцев, причем связь с родиной они сохраняли. Готфрид и Балдуин Булонские — дети сподвижника Вильгельма Завоевателя, претендовавшего на английскую корону и имевшего после завоевания земли по обеим сторонам Ла Манша. Балдуин де Борг считается их родственником.

То есть, это дети покорителей Англии и южной Италии, с детства знающие «как это делается», выросшие среди тех «кому удалось», но лишенные самых привлекательных корон.

Думаю, настрой это давало соответствующий — «делай как папа и дядя Вилли». И действительно — получалось.

Речь не столько о чисто военных методах — они были достаточно общими, а скорее о технологиях управления и покорения, включая своих вассалов. Завоевывать Левант — уж так получилось, или папа озаботился, шли подготовленные кадры.

* * *

Время же, повторюсь, оказалось выбрано идеально. Еще за десять лет до того, отправься франки отбивать Иерусалим — не дошли бы и до Антиохии. Даже если допустить, что они прошли бы пылающую еще Византию, а не ввязались в драку за престол. Сельджукский султан Малик, последний из действительно Великих сельджуков, был еще жив и власть держал крепко. Потому латинян встретили бы еще в Анатолии… и похоронили.

Лет на десять позже — судить сложно «это отдельная альтернатива», но скорее всего без вмешательства извне, турки не потеряли бы ресурсы в реальности захваченные латинянами и в худшем случае, даже при сравнимом распаде султаната, нарастили бы мощь. До Антиохии, теоретически, франки дойти могли, а вот в Сирии уже, полагаю, им ничего не светило.

А так местное население уже втянулось в клубок междоусобиц на всех уровнях, выйти из которого сельджуки не смогли никогда.

Упомянем и Византию — которая на тот момент находилась в «восходящем устойчивом движении» во всех сферах, и продолжит «бычий тренд» при Иоанне, уйдя в боковик при его преемнике Мануиле на высоком уровне.

Проблема в том, что этот тренд не поддерживался развитием базы. Первые три Комнина, складывается впечатление, проблемы в принципе не решали. Они их реструктуризировали, загоняя вглубь.

Комнины не закрыли противоречий с провинциями — лишь загнав проблему вглубь через передачу родственникам масштабных проний и укрупнение владений, не зачистили эмираты на границах — хотя порой эмиры становились ваассалами, не отладили систему управления империей… и еще много чего. Почти все их реформы или проекты, или не закончены, или не структурны, или носили тактический, сиюминутный характер без учета последствий. А последствия нарастали.

Могли императоры довести упомянутые кейсы до развязок или нет — вопрос спорный. Но факт остается — их тактика работала долго, но не бесконечно. Обрыв случился резкий, кончившись уже при Андронике, попытавшемся что-то изменить, кровавой баней.

Но на рубеже XI–XII все работало, и Византия пользовалась плодами крестовых походов, и весомо помогла первому из них.

* * *

Ну и о собственно латинянах в королевствах.

Если короны носили сперва подолгу и преемственно, то ниже уровнем текучка кадров оказалась беспрецедентной. Лены меняли владельцев постоянно — за счет высокой смертности рыцарей. Не только в стычках, климат выносили не все, а ведь еще и непривычные болезни. Жизнь в де-факто приграничной зоне постоянной войны обеспечивала дисциплину — поддержка центра и соседей могла потребоваться всегда, в реальной истории сарацины из Египетского или Багдадского халифатов порой доходили аж до Иерусалима даже в лучшие годы, а уж ближе к границе набеги не прекращались. Обычных разбойников тоже хватало.

Текучка среди сеньоров дополнительно уменьшала внутренние распри на уровне идеи. Зачем воевать за межу с соседом, если через малое время есть перспектива получить от короля лен получше, но в другом месте — просто пережив коллег? И при переезде — какой интерес представляет старая межа?

Кроме того, первые поколения колонистов в большинстве своем происходили из прибывающих европейцев в первом поколении, и своими эти земли еще до конца не ощущали. На Сицилии и в Испании дела порой обстояли схожим образом, но там лены закреплялись, и граница отодвигалась, так что врастание шло быстрее.

Оттого сплоченность латинян первые десятилетия оставалась высокой.

* * *

Имеет, наверное, смысл дать небольшие пояснения о предыдущем тексте самой альтернативы.

Как видно из предыдущих строк, альтернатива вытекает из успеха арьегардного похода и получения Заморьем дополнительных людских резервов на первом этапе. Прямых следствий из этой «ключевой точки» на самом деле не так много, и они скорее частные, но несут глобальные последствия.

Сокрушение султаната Рум вытекает из смены маршрута и союза Данишменда с Боэмундом — этот (на несколько иных условиях) союз имел место на самом деле.

Захват Алеппо сорвался дважды примерно в описываемое время, и только из-за нехватки людей. Тут он становится неизбежен.

Аналогично и занятие Харрана, которое резко укрепляет оборону восточных границ.

Аскалон отбился все по той же нехватке сил латинян, но даже в реальной истории город заставили платить дань и заключать договор.

Поход на Пелузий в действительности случился позже, но после взятия Аскалона он напрашивается. А неудача в тот момент дальнейшего похода в Египет, на мой взгляд, очевидна в любом случае. Не под Бильбейсом — так дальше. На то время у франков не имелось достаточных сил для завоевания столь мощного и централизованного государства на протяженной территории, а частично закрепиться там негде.

Покорение Дамаска более спорно, но помощи ему ждать действительно неоткуда, а попытки осады были, срываясь по причине наличия других, в этой альтернативе покоренных ранее, противников крестоносцев.

Наступление Византии и зачистка латинянами побережья — следствия первых изменений, на мой взгляд тоже неизбежные.

А остальное — практически реальная история, с минимальными, под изменения, поправками. Пока.

 

Глава I. Закрепление пройденного

В I части настоящей работы, мы остановились в 1118 году, когда в игре крестоносцев сменились фигуры. Что к тому времени представляли собой Латинские королевства?

* * *

Как отмечалось, в полном смысле суверенов к тому году у франков существовало два — король Иерусалимский и князь Антиохии и Алеппо.

Графства Триполи и Эдессы признавали сюзеренитет Иерусалима и обычно именуются его вассалами, но тут есть нюанс правового режима.

Вассалитет в полном варианте состоит из трех составляющих: фуа (клятва верности, присяга), передача лена по вассальному договору (собственно оммаж это церемония заключения договора) и инвеститура (введение в права на титул). Неполные варианты существовали в разных комбинациях, назывались тоже всяк по-своему, а к упомянутым графствам применим скорее тогдашний термин «верные». Графы приносили присягу на верность короне, но лены получали по наследству или от прежнего владельца, а не от монарха. Равно как и титул, коронация осуществлялась самостоятельной процедурой. При этом вассалы графов не являлись одновременно вассалами короля и правило «вассал моего вассала — не мой вассал» действовало. В Иерусалиме, напомню, это правило отменил еще Балдуин I, после вступления на престол потребовавший вассальную присягу от каждого из рыцарей королевства.

* * *

Разница в управлении и экономике статусом не затрагивалась, но была заметна во всех четырех сеньориях, вытекая из ранее сложившейся системы и этнического состава населения.

Население в Заморье оказалось крайне неоднородным, что во многом обусловило сравнительную простоту завоевания и дальнейшую устойчивость новой власти.

Крестоносцы пришли в край, большей частью которого к их появлению уже правила этнически чуждая местному населению небольшая военная прослойка сельджуков, как и франки, опирающихся на свои невеликие дружины и сателлитных, не всегда полностью покорных эмиров. При этом турки, завоевав Левант незадолго до латинян, зачистили для — как получилось — своих наследников местные администрации и структуры, создав новые, с понятным для рыцарей стилем владения. Турки точно так же были чужды религиозно христианской части населения, а их трактовка ислама не вполне совпадала с местной. Франки унаследовали сложившуюся схему управления, оказавшуюся в целом знакомой и приемлемой. Впрочем, в I части мынеоднократно упоминали, что момент начала крестовых походов вообще был выбран крайне удачно.

Людских резервов у крестоносцев не хватало всегда, отчего они, заняв «командные высоты», в остальном сохраняли действующие системы власти, права, налогообложения и хозяйствования.

Отметим, это вовсе не являлось чем-то необычным — в то время такой подход норма. Схожим образом, пусть с поправками на местные условия, события развивались в Англии по завоевании Вильгельмом, в Испании при Реконкисте, полностью аналогично — в Южной Италии и Сицилии, странах с высокой долей мусульман и ромеев среди населения. Заморье отличалось лишь чуть большим разнообразием подданных, и то не во всех доменах.

За первые пару десятилетий, Латинские королевства стали сложным иерархическим обществом, в котором общих установлений существовало очень немного, всяк жил по праву своей общины, имеющей свои, отделяющие группу от остальных права. Это составляло достаточно гармоничный комплекс, в котором «каждая группа могла существовать, не опасаясь вмешательства в свою особую жизнь».

Население делилось на три неравных, как по количеству, так и по статусу, группы.

Высший слой составляли франки, затем местные христиане и низшая страта — не христиане. Параллельно шло деление сословное, а местные группы в свою очередь дробились на разнообразные, зачастую враждующие слои, в отличие от наиболее малочисленных, но и самых сплоченных латинян.

* * *

Рыцарское сословие пополнялось не только за счет приезжих. Для европейцев социальный лифт тут работал прекрасно, по ряду оценок все воины, дошедшие до Иерусалима в 1-м походе и оставшиеся в Святой Земле, получили домены и статус феодалов. Так случалось и позже, в периоды больших потерь монархи гребли в строй всех способных действовать «конно и оружно» франков или приравненных к ним, а выжившие в бою наделялись фьефами павших феодалов.

Как упоминалось, в рыцари попадали, хоть поначалу и редко, и местные кадры. Разумеется, христиане, вероятно с условием перехода на латинскую версию веры и без шансов в первом поколении выйти в знать. Первыми ласточками стали армяне, но уже при Балдуине I возникла рыцарская фамилия из крещеных сарацин.

* * *

Упомянем, что король Иерусалима и князь Антиохии признали сюзеренитет церкви и папы, став вассалами Святого престола, и в теории подчиняясь церкви. На деле вышло обратное, ведь прямой вассал понтифика в ранге короля, имел статус выше епископа, в тогдашнем понимании тоже являющегося вассалом папского престола. В Риме прекрасно понимали, что в далекой колонии требуется единоначалие, оттого короли Леванта получили право выбирать из предлагаемых кандидатур епископов (разумеется, без права инвеституры — но и без этого огромный бонус), а князь Антиохии и патриарха Антиохийского. На время отсутствия епископа, король и князь распоряжались имуществом и доходами епископской кафедры, имели право требования от прелатов и аббатств военных отрядов, и в целом церковные земли составляли условное продолжение королевского домена, поддерживая центральную власть как мечом, так и — что немаловажно, богатейшей мошной.

Интересно, что Заморье стало первым регионом, выведенным из системы канонического права в заметной части. Суду церкви остались подведомственны преступления клириков, дела о ереси и колдовстве и дела семейные (завещания, браки, и прочие прелюбодеяния с содомией). Но клятвопреступление и споры между клириками и лицами иных сословий ушли в юрисдикцию короля. Скорее всего, причина тут не столько в сюзеренитете понтифика, сколько в намного более широком и сложном деловом обороте и сложившихся, устраивающих всех обычаях, никак не связанных, а порой даже противоречащих латинскому канону и постоянном участии в сделках мусульман.

При этом, если высшие ступени церковной иерархии занимали приезжие франки, то ниже спокойно служили священники из местных, да и разницы между монастырями и церквями латинской и православных версий (исключая монофизитов) никто не делал. Последнее тоже не специфика Леванта, абсолютно так же дела обстояли в Италии, после отвоевания норманнами территорий у Византии или бывших ромейских земель у арабов. Те же Гвискары — Роберт и неоднократно упоминаемый ранее Боэмунд Таррентский, при тесном союзе с папой, преспокойно поддерживали и одаряли в своих землях православные монастыри, так же вел себя граф Рожер Сицилийский.

В Леванте и ранее межконфессиональная рознь редко выливалась в ожесточение. Франки, которые по словам армянского хрониста «считают христианами всех, кто поклоняется распятию», не стали исключением. Диктовалось это малочисленностью католиков и невозможностью править без компромиссов, к тому же привычных и опробованных на практике, но быстро принесло позитивные результаты, церковного противостояния в целом удалось избежать.

Разумеется, после латинского завоевания произошел наплыв католических клириков, но и количество монастырей и церквей после освобождения от мусульман росло скачкообразно, поэтому занять всю иерархию и все приходы европейцы просто не имели возможности.

Крестоносцы захватили часть имущества греческой церкви, но греческие, армянские и сирийские храмы и монастыри продолжали процветать и одинаково почитались как латинскими, так и православными паломниками. Наиболее дружественными латинянам стали общины армян «представляющих с франками почти один народ» и яковиты (сирийская церковь). Последние, и позже марониты, объявили о подчинении римскому понтифику, с остальными складывалось не так просто, но об этом в свое время.

Кстати, новые владыки Святой земли неплохо отнеслись к русским, возможно, по их экзотичности для тех мест. Совершивший в начале века паломничество простой игумен Даниил быстро получил у Балдуина I Иерусалимского «необычайно милостивый» прием.

* * *

Подконтрольные Иерусалимский и Антиохийский патриархаты дали римскому папе перевес в споре с Константинополем. Ведущих «отцов Церкви» — патриархов, христиане тогда насчитывали пять: Римский, претендовавший на власть над остальными и всей церковью, но до последнего времени признаваемый лишь с «почетным первенством», не дающим права на правление, Константинопольский — основной оппонент из мощнейшей империи, Александрийский — из мусульманской страны веса в дискуссии не имеющий, и Иерусалимский с Антиохийским, ныне признающие власть Рима, чьи амбиции последний и уравновесил светскими коронами. Так, на случай эксцессов.

В связи со сменой религии правящей элиты на христианскую, в Леванте представители всех ветвей этой религии получили возможность активизироваться и повели усиленную миссионерскую деятельность среди неверных, с учетом роста церковного благосостояния имеющую и материальную базу. Скажем, крестившихся неимущих мусульман и евреев, первое время, пока шли наставления в вере, кормили на церковный счет.

Однако и нехристиане репрессиям не подвергались. Некоторые ограничения существовали, так мусульманам и евреям запретили селиться в Иерусалиме, носить одежды «на франкский манер», а мусульманам закрылся путь в рыцарское сословие (у остальных его и не было). Часть мечетей переделали в церкви, но практиковалось «simultaneum» (богослужение бок-о-бок), когда мусульмане могли молиться в мечетях, превращенных в церкви, в которых христиане оставили действовать мусульманский мирхаб. Как писал еще спустя 80 лет исламский путешественник «в этих зданиях мусульмане и христиане собирались вместе, чтобы, каждый со своей стороны, творить молитву».

В целом, христианские клирики при франках получили много более привилегированное положение, чем при мусульманах, духовные лица остальных религий частью эмигрировали, частью заняли место прежних христиан, хоть и в гораздо меньшем количестве — их владения в немалой части успели отнять, а возвращать никто не собирался. Серьезных внутренних возмущений на религиозной почве Заморье, за исключением Алеппо (да и там основой стала скорее не религия) долгие годы не знало.

* * *

Третье сословие франков, добравшись до Леванта, выигрывало, пожалуй, больше всего.

Сервов и вилланов из латинян там не существовало — во времена, когда подавляющая часть населения проживала жизнь неподалеку от места рождения, любой осиливший маршрут Европа-Заморье признавался человеком заслуженным, и смело мог рассчитывать на повышение статуса до свободного человека — терять резерв европейцев латиняне себе позволить не могли.

В городах неблагородные франки становились буржуа, занимаясь торговлей или ремеслом, в селах — арендаторами или собственниками наделов, в статусе сходном с однодворцами или английскими йоменами.

Оказавшись среди местного населения, франки третьего сословия объединились в сплоченные корпорации по гильдиям, со своим правом, привилегиями и обязанностями. Их социальное положение, не дотягивая до рыцарского, превышало местные аналоги, являясь латинским резервом. В кризисные моменты, как уже упоминалось, сеньоры возводили в рыцарское достоинство горожан десятками. Имеющие же собственные поместья вообще мало отличались от мелких рыцарей.

Собственно, помимо налогов, главной обязанностью и являлась личная воинская служба, в пехоте или на крепостных стенах.

Кстати, закон защищал третьесословных франков и от рыцарей. За доказанное ранение рыцарем свободного латинянина, виновному отрубали правую кисть и отбирали вооружение, а за убийство — вешали в доспехах и со шпорами.

* * *

При всем вышеизложенном, не следует преувеличивать толерантность крестоносцев и их мультикультурализм с демократичностью.

Безусловно, заморские монархи уважали и защищали возможность каждого подданного или приезжего пользоваться его личным правом по сословному или этнорелигиозному признаку. Но тут, в очередной раз, нет ничего специфичного, это норма эпохи, именно из нее происходит понятие «суда равных» и суд присяжных — суд курии горожан как раз состоял из двенадцати заседателей-буржуа, под председательством виконта города. Но при том сохранялись приоритет христиан и сегрегация по религиозному признаку. Последняя, впрочем, как и в апартеиде ЮАР, имела основанием не только утверждение превосходства правящей группы, но и профилактику межконфессиональных стычек. Скажем, впервые и внове для латинского мира возникший запрет на секс между христианами и мусульманами (а наказывалось сие сурово, мужчину кастрировали, женщине отрезали нос) не столько ограничивал интимную сферу, сколько профилактировал скандалы и изнасилования.

И если в вопросах статуса границы поддерживались, то в экономической жизни выделялись лишь латиняне. Мусульмане и местные христиане тут ничем не отличались, представителей обеих общин сеньоры старались привлечь на свои земли. Среди обеих групп существовали как свободные крестьяне — арендаторы и собственники, так и вилланы, привязанные к земле и продававшиеся вместе с их держанием. При этом в Заморье, за исключением графства Эдесского, практически не практиковалась барщина, т. е. бесплатная работа на полях феодала, тут предпочитали подати (денежные и натуральные). Объяснялось это тем, что основой агропроизводства в Леванте стали дорогие, но не базовые продукты, от сахарного тростника и винограда до абрикосов и шалота, тогда как Эдесса служила житницей Королевств и село там было схожим с привычными европейскими образцами.

Кроме податей сеньору и короне, христиане платили церковную десятину, а лица иных вер — подушный налог, один безант в год за каждого мужчину старше шестнадцати лет. На этой почве возникали коллизии, поскольку где-то выгоднее была десятина, а в других местах подушный, но в целом налогообложение стало несколько меньшим, чем при турках.

* * *

Латинское Заморье (включая графство Эдесское и Алеппо), в рассматриваемый период населяло около четырех миллионов человек. Крупнейшими городами являлись Дамаск (около 60 тысяч человек), Алеппо (около 50 тысяч человек), Рамла и Антиохия (примерно по 40 тысяч человек), Эдесса (30–35 тысяч человек), Акра, Хама, Хомс (примерно по 25–30 тысяч человек), Иерусалим (около 25 тысяч человек). Латинян здесь проживало 80 — 100 тысяч, а разбивка остального населения по этно-религиозному признаку малореальна.

Доходы Леванта составляли около трех миллионов безантов в год, включая сюда общий доход двух корон и их вассалов от податей (включая торговые), без учета трофеев, выкупов пленников и побочного бизнеса. Для сравнения, в Фатимидском Египте аналогичные доходы составляли 5–6 миллионов безантов, при населении около 5,5 — 6 миллионов человек.

* * *

Теперь поговорим о разнице между сеньориями. Ко времени появления крестоносцев, элиту Леванта составляли в основном турки, в прибрежных городах египтяне, в редких местах арабские или арабизированные шейхи, плюс существовали покоренные Балдуином де Боргом, на тот момент графом Эдессы, армянские горные княжества. Сельджуков и египтян франки уничтожили или вытеснили. В Иерусалимском королевстве в труднодоступных местах еще сохранялись единичные мелкие держания покорившихся местных мусульманских шейхов, но в целом элита сменилась. В Эдессе вышло немного иначе, вот с нее и начнем.

* * *

Важность Эдессы заключалась в двух вещах. Графство служило щитом от турок на востоке, и — о чем упоминают редко, житницей Латинских королевств. Его потеря означала, что зерно и мясо придется закупать у противника — сельджукской Эдессы или Египта, либо возить из Европы.

Мусульман тут и до прихода латинян было немного, а населяли те места в основном армяне, с вкраплениями сирийцев-христиан. В городах имелось сильное патрицианское самоуправление, в основном из купцов, поднявшихся на перепродаже продуктов земледелия.

К 1118 году, графство фактически состояло из трех частей.

Заевфратье — равнины к западу от Евфрата, представляющие идеальные в тогдашнем понимании рыцарские сельские домены, с богатыми землями, на которых достаточно лояльное христианское население выращивало понятный европейскому феодалу продукт, а обычаи напоминали европейские. В описываемый период регион процветал, поскольку его никто не разорял — сельджуки реку переходили редко, с других сторон врагов не имелось. Латинские сеньоры, получив фьефы от графа, представляли собой очень узкую прослойку земледельческой верхушки, и по своей малочисленности, незнанию языка подданных и постоянной занятости в походах, на сложившийся порядок влияли незначительно, а обычные феодальные повинности население воспринимало спокойнее прежнего, поскольку — они стали меньше на мусульманский налог с иноверцев. В этих условиях немедленно, началась ассимиляция франков, причем уже с первого графа, женившегося на армянке. Пусть тот брак Балдуина I, как ранее излагалось, не задался, зато его преемник служил лучшей рекламой франко-армянских семейных союзов, и их примеру следовали многие.

Следующей частью стала Осроена — область к востоку от Евфрата, в которой располагалась и столица графства. Земли она имела еще более плодоносные, те самые, которые колыбель цивилизаций — Междуречье, между Евфратом и Тигром, где, строго говоря, многие культуры вообще впервые и одомашнили. Но в отличие от Заевфратья, регион стал постоянным полем боя с соседями, редкий год не подвергался набегам, отчего с доходами, несмотря на урожаи, дело обстояло плохо.

Править и ассимилироваться там рыцари успевали редко, в связи с высокой текучкой — владение фьефом в тех краях было делом практически самоубийственным, вакансии имелись постоянно и заполнялись обычно свежеприбывшими из Европы и еще горящими желанием сразиться с неверными. Впрочем, редкие выжившие получали повышенную прибыль с домена, почет окружающих и богатые трофеи, так что желающие не переводились. Да и укрепление замков здесь графы спонсировали и подкрепления посылали, так что перспектива оставалась.

Третьей составной частью графства, стали недавно завоеванные Балдуином де Боргом горные княжества. Тамошние армяне беспрерывно воевали уже около века, сперва с византийцами, вытеснившими их предков из Армении, затем с сельджуками (и порой с теми же ромеями), и граф их, строго говоря, не то чтобы завоевал, скорее принудил к умеренному вассалитету.

Часть горских воинов вытеснили, оставшиеся поддержали франков, ведь поводом для войны стал союз армянских князей с Мосулом, что их окружению понравиться не могло. Признание сюзеренитета графов Эдессы давало возможность продолжать традиционную войну с турками, но уже с сильным союзником и отделившись от их ответа равнинной частью. Большинство земель там так и осталось за армянами, а небольшое количество франков, попавших в горы, ассимилировалось еще быстрее, чем в Заевфратье. Горная часть служила постоянным резервом пополнений для равнин и быстро стала вполне лояльна пришельцам.

При малочисленности франков и незнании ими местных языков и обычаев с бизнес-процессами, в городах самоуправление пришлось сохранить. Без местных кадров графы править не могли и оказались вынуждены опереться на городские советы ишханов.

* * *

К 1118 году графство насчитывало в теории около 600 рыцарских ленов, плюс примерно 3 000 местных всадников из свободных подданных (выставить в строй разом могло, разумеется, меньше), не считая набираемой нерегулярно пехоты и наемников (которых в том числе нанимали из турок, деньги отрабатывавших честно). Собственно франков в графстве постоянно проживало всего около четырех тысяч (включая женщин и детей), и число их росло медленно.

Первое время эдесский патрициат вообще открыто считал сеньора «нанятым князем», и Балдуин I в начале правления по этому поводу провел верхушечные репрессии в средневековом стиле, с казнями, пытками и вымогательством выкупа за непричастных, после чего состав совета сменился. Народ, конечно, кровопускание богатых и властных одобрил, так почти всегда и везде бывает, но новых ишханов набрали из того же контингента и с теми же идеями. Потому через некоторое время Балдуину II пришлось теми же методами объяснять понимание властной вертикали и роли лидера, разве что в этот раз под стражу взяли и армянского патриарха.

Пастыря, впрочем, выпустили за выкуп, совет в очередной раз назначили новый, после чего установился консенсус. Подданные признавали верховную власть графа, а сеньор правил не нарушая местных обычаев (что для латинян было нормой, кутюмы в Европе тоже требовалось соблюдать), не вмешиваясь в текущую хозяйственную деятельность патрициата. Примерно так же вели себя его вассалы, в связи с чем систему правления следует назвать скорее франко-армянской.

С 1118 года, графом стал Жослен де Куртене, сподвижник и кузен Балдуина II. Женат он был на армянской княжне, сестре правящего князя Киликии, рыцарем слыл отважным и опытным, но именно рыцарем, управленческими и стратегическими талантами новый граф не славился. Впрочем, его основной задачей считалось удержание границы и крепости Харран.

* * *

Вторым верным иерусалимской короне доменом, считалось графство Триполи.

После многолетней осады, штурма и его обычных средневековых последствий, коренное население в городе и округе поредело, а провансальцев наследники Сент-Жилля привезли по заморским меркам много. Часть города за помощь в осаде отошла генуэзцам, традиционным союзникам графов Тулузских еще с Европы и в итоге сеньория стала самой латинизированной в Леванте. Кроме регулярно поступающих южных французов и северных итальянцев, в графстве проживали в основном сирийцы-христиане, но в ходу были больше кутюмы Тулузы и Генуи, чем местные обычаи. При этом город сохранил сильных ремесленников, через порт шел регулярный поток товаров и паломников из Марселя, Генуи и Барселоны, так что люди и деньги в Триполи не переводились, а врагов на границах не имелось. По этой причине графство прославилось и наибольшей легкостью нравов (разумеется, официально это звучало как тех нравов падение, с эпитетами «полное»), вертепами и лояльными священниками, что для тылового порта во время почти непрерывной войны, согласитесь, объяснимо. Франков тут «в моменте» насчитывалось не менее пяти тысяч и количество их росло, регион смотрелся привлекательно.

* * *

В Антиохии ситуация оказалась иной. Первые князья получили домен с привычными по южной Италии населением, обычаями и хозяйством, но с завоеванием Алеппо и прилегающих земель, правление усложнилось. Антиохия и Алеппо, городами были древними, побывали под властью и арабов, и византийцев, и сельджуков — причем последние правили здесь после ромеев лишь полтора десятка лет, и имели возможность сравнивать. Местное население тут обычно называют греками или греко-сирийцами, а по сути это были давно и прочно эллинизированные сирийцы, большая часть которых исповедовала христианство (чаще византийского толка), а меньшая ислам. В городах мусульмане составляли заметную часть, но в Антиохии превалировали христиане, а в Алеппо мусульмане, как по численности, так и по богатству и влиятельности. К приходу латинян оба города имели сильную (способную порой свергать правителей или приглашать их по своему выбору) и вполне сформированную систему самоуправления, аналогичную итальянским коммунам, разве что не до конца оформленную — но этот процесс заканчивался.

Впрочем, для норманнских князей это не стало открытием, в их итальянских владениях подобное давно являлось делом привычным, Боэмунд Антиохийский с соратниками в крестовый поход и отправились из под стен осаждаемого ими восставшего против норманнских сюзеренов Амальфи, такого же торгового центра Средиземноморья.

* * *

Антиохию и Алеппо брали штурмом после долгих осад, отчего, в отличие от Эдессы, первые годы местные коммуны на власть не претендовали и с князем спорить пытались редко, тем более, определенную пользу подданным франки старались принести, как то ранее показывалось. Сравнение с предыдущими владыками оказалось скорее в пользу латинян, избавивших христианское большинство от подчиненного статуса при мусульманах, но не достигшее жесткости управления и налогообложения Византии. К тому же, отделенная от турок землями Алеппо, а от ромеев — Киликией, Антиохия стала тыловым регионом княжества, за чем последовал рост экономики.

В Алеппо бонусы от крестоносцев тоже нашлись, но вместе с минусами. Противник теперь имелся только с востока, не в пример годам до франков, когда враждебные города-государства и мелкие эмираты окружали со всех сторон, а врагами периодически становились все. Но город отныне располагался на латино-сельджукской границе, и если число соседских набегов, еще недавно постоянных, уменьшилось, то торговые пути, ведущие на восток оказались как раз ареной непрекращающихся стычек. Караванные тропы, через Харран и Ракку, теперь считались слишком рискованными, грабить караваны туда выходили и из латинской Эдессы, и из турецких Мосула или Мардина. По этой причине, купцы шли либо через Пальмиру в Дамаск, а оттуда в порт или вдоль берега через земли Антиохии, или уж севернее, прямиком в Византию через Милитену. Алеппо оставалось в стороне, что снижало доходы не только от транзитной торговли, но и ремесленникам, теперь вынужденным продавать изготовленное с учетом вывоза на другие рынки.

Спад в экономике накладывался на религиозное расхождение, мусульман в городе осталось немало, связи с Багдадским халифатом не утратились, и антифранкские настроения подогревались массой сбежавших в ходе завоевания в сельджукские земли соплеменников.

* * *

Тут надо остановиться и отметить один момент, часто упускаемый. За исключением графства Эдесского, при покорении Заморья латиняне большинство населенных пунктов грабили, а многие брали штурмом. При этом местные жители гибли и эмигрировали в заметных количествах, чем богаче житель, тем с большей вероятностью он хотел и мог позволить себе уехать, и в основном бежали мусульмане. Беженцы, конечно, старались утащить как можно больше скарба, но вывезти можно далеко не все. И от эмигрантов, и от погибших, оставалась брошенные дома и склады, лавки, мастерские — с оборудованием, часто приказчиками и работниками, а также отлаженными бизнес-процессами.

В Эдессе такого не случилось, в Триполи населения было не так много, и оставленное во многом досталось приезжим провансальцам из третьего сословия, а вот в королевстве и княжестве, в первые годы завоевания, как ранее отмечалось, претендентов на наследство из Европы просто не хватало. Ставшие рыцарями ратники лавками уже не интересовались, да и количественно не могли охватить даже малой части.

Позже, приезжающие европейцы получали льготы, а порой и владения, но большая часть оставленного к их появлению уже обрела новых хозяев, которыми стали вовсе не франки. Практически всегда (за исключениями прибранного рачительными сеньорами — но и они как можно быстрее сдавали приобретения в аренду) наследниками погибших и убежавших становились соседи. Выжившие и оставшиеся. В первую очередь, разумеется, местные христиане — отыгрывающиеся за второсортный статус при исламе, но и мусульмане, особенно там, где они преобладали. Бизнес менял хозяев, зачастую при вполне еще живых собственниках или их законных наследниках, что стало для многих неслабым социальным лифтом и повысило лояльность к новой власти — возвращения законных хозяев новым собственникам не требовалось.

И в условиях богатейшего Леванта, таких выгодоприобретателей нашлось много.

* * *

Но вернемся к Алеппо. Тут беглецов оказалось довольно много, в сравнении с городами побережья и Дамасском, бежать было недалеко. Это повлекло сплоченную эмигрантскую мусульманскую, общину в Мосуле и Багдаде, через какое-то время нашедшую компромисс с оставшимися под властью норманнов соотечественниками — в случае реконкисты, имущественные споры предполагалось уладить за счет местных христиан. Потому лояльность франкам в городе падала, но требовался внешний удар, устраивать бунт в одиночку горожане опасались.

* * *

Иерусалимское королевство тоже выглядело неоднородно. Кроме покрытого сетью вассальных феодов и прочих (церковных, королевских, третьего сословия) держаний побережья, в него входили Заиорданье и огромный домен короны — земли бывшего эмирата Дамаска.

Побережье населяли в основном местные арабо-сирийские жители с вкраплениями многих иных народностей, а с религией обстояло на зависть пестро, выделить, например, количество христиан, исповедующих конкретную ветвь, нереально. Христианская и мусульманская общины численно оказались к 1118 году примерно равны, но это очень условное представление, поскольку оба направления делились на множество общин разных версий вероисповедания.

В Заиорданье христиан практически не имелось и местность оставалось малонаселенной. Основу экономики там составляли караванная «Дорога паломников» (исламских, в Мекку и Медину, с незапамятных времен служившая и торговым маршрутом из Аравии), и охрана границ от набегов племен пустыни, с взиманием с последних дани.

Кочевники-бедуины являли собой мешанину мелких родов (по большей части мусульман-шиитов, но имелись и христиане, и язычники) и иллюстрировали дуализм пограничья, отчисляя дань за право выпаса стад, и, одновременно, занимаясь извечным народным промыслом — грабежом караванов да налетами на сопредельные селения. Паломники-мусульмане и купцы считались исконной бедуинской добычей, отчего главной и трудной задачей князя Заиорданского, которым по коронации Балдуина II стал Роман де Пюи, стала как раз охрана дорог. С опорой на заложенные прошлым королем крепости, задача упрощалась, но съедала людей и деньги — отбить у бедуинов привычку к разбою не удавалось никому.

Лены в Заиорданье особым спросом не пользовались, поскольку сельское хозяйство здесь страдало от набегов, да и велось в ограниченных районах и без особой прибыли. А денежные фьефы, производные от караванных пошлин и дани, статусом считались поплоше и зависели от колебаний экономики, представляясь нормальному рыцарю довольно сложной штукой, а доставались, с учетом необходимости воевать в пустыне с бедуинами или конвоировать там же купцов, нелегко.

По этой причине франков в княжестве селилось мало, об ассимиляции речь вообще не шла, и граница считалась проблемной.

* * *

Дамаск оставался «особым районом». Несмотря на приличную христианскую общину (в Дамаске и при эмирах существовали чтимые и известные храмы) и, пожалуй, самую заметную в регионе общину еврейскую (сравнимая существовала только в Хайфе, в том же Иерусалиме евреев проживало немного и до крестоносцев), большинство населения оставалось мусульманским (сунниты). В Леванте это был наиболее исламизированный город, некогда служивший Халифату столицей, чем сильно выделялся из общего ряда — в основном левантийские мусульмане приняли ислам не более 3–4 поколений назад, а зачастую и вообще впервые. Последнее касалось не только третьего сословия — сельджуки давностью исламских традиций похвастаться не могли, но и мелкие шейхи нетюркского происхождения — например, известная семья владык Шейзара, самый известный выходец из которой Усама ибн Мункыз прославился своими книгами, мемуарами в том числе, представляющими ценнейший исторический источник, происходила от легионера Иоанна Цимисхого, осевшего в завоеванной ромеями земле чуть больше века назад. Франков не хватало и на эти земли, отчего оставаясь доменом короны эмират жил своей привычной жизнью.

Сам город и прилегающие земли, после штурма и разорения быстро оправились и стали довольно лояльным филиалом Иерусалима.

Первым делом после победы, Балдуин I устроил там налоговые каникулы, освободив выживших горожан и их соседей от всех долгов по податям и налогов на следующий год. Диктовалось это не либерализмом, а нехваткой кадров, способных найти в разграбленной цитадели податные списки, прочитать их на арабском канцелярите, а потом еще и собрать с уцелевших. Да и ожидать серьезных поступлений сразу после осады не приходилось, а коронная доля от трофеев потерпеть год вполне позволяла.

Через несколько лет Дамаск расцвел. Упоминавшееся ранее смещение караванов в обход Алеппо, сделало город основным сухопутным хабом на левантийском отрезке Великого шелкового пути, а торговые связи и ремесленные промыслы тут сохранились, лишь порой сменив хозяев. Проблему представляли расплодившиеся более прежнего (отнюдь не спокойного в смысле криминала) времени разбойники, что стало следствием завоевания и бичом всего королевства. В «Робин Гуды» подались уцелевшие дружинники лишенных владений шейхов и эмиров, а порой и сами шейхи, сохранились прежние (не только бедуинские) банды, издавна промышлявшие грабежом купцов и паломников (любых религий), и к ним добавлялись порой проникавшие через границы небольшие отряды египтян или багдадцев. Впрочем, ничего нового и незнакомого в этом не было, то же самое происходило после любого завоевания, а последнее, тюркское — случилось не так давно. Дело привычное, да и зачистки банд Балдуином I ситуацию слегка облегчили. Усложняла ее разница в религии и происхождении с нынешним сюзереном, что вело к поддержке разбойников населением, особенно в селах, но близ Дамаска разгул криминала быстро начал мешать вполне коренному, ни разу не латинскому, зато прекрасно ориентирующемуся на месте бизнесу.

* * *

Тут снова нужно сделать отступление. Некоторые термины ныне не то чтобы неправильно приводятся — не точно воспринимаются. Вот, скажем, купец.

Расхожее представление о «купчине толстобрюхом», опоре среднего класса, занимающемся мирной торговлей и всячески претерпевающем от окружающих феодалов и разбойного люда, это уже век эдак XIX.

А для описываемых времен, образ вовсе другой. Купца торгующего за пределами города (или иного своего поселения), называть «купец со своим караваном» не очень точно. Правильнее называть современным устоявшимся термином «авторитетный бизнесмен со своей бригадой». Ну, для некоторых случаев — одинокий отморозок.

Внутригородские торговцы и ремесленники, начиная от определенного уровня, везде, за редким исключением, штатно считались даже не военнослужащими запаса, а прямо действующим резервом, держали под рукой оружие, а порой регулярно бродили патрулем в городской страже. Чтобы навыки не растерять. Да и мобилизовывались с завидным постоянством — как на защиту родного края от окружающих, так и в части крышующего сеньора, если у города таковой имелся. А уж во время торгового транзита, от разбойников (или на воде пиратов), купцы отличались только документом о статусе, а от рыцарей — облегченным вооружением и более слабой боевой подготовкой для регулярной войны.

* * *

Так вот, возвращаясь к теме. В землях Дамаска неорганизованный разбой, силами лоялистов и при полной поддержке короны, за несколько лет свелся к прежнему уровню, раздражающему, но привычному. А торговые потоки, наоборот, росли.

В городе имелись виконт и кастелян, назначенные королем управлять регионом, а с ними десяток рыцарей, кормящихся с «денежных фьефов», т. е. фактически с распределяемой виконтом части податей горожан, и сопровождающие сержанты. Виконт правил опираясь на городскую верхушку, поскольку других вариантов не имел, председательствовал в суде и собирал подати, кастелян следил за обороной, но в сущности, никто никому не мешал и присутствие латинян особо не ощущалось.

Для усиления латинизации, король по стандартной схеме, подарил некоторые земли церкви — но клириков в Заморье тоже насчитывалось не много, отчего и этот вариант в Дамаске работал слабо.

Перечисленное вполне устраивало горожан — властные структуры, по сравнению со временами турок резко уменьшились, король, в отличие от эмира, проживал в далеком Иерусалиме, отчего издержки содержания власти упали, а регулирование, наоборот, снизилось — виконты, не зная тонкостей управления огромным по средневековым меркам и чужим по всем параметрам городом, вмешивались в дела осторожно. Обычаи соблюдались, статус королевского домена избавлял от внутренних пошлин увеличивая прибыли, и город богател.

Городское самоуправление в Дамаске тоже имелось, но к приходу крестоносцев более слабое, чем в Алеппо или Антиохии. Определенный вакуум власти после смены правителя сыграл роль стимула и при франках местная коммуна увеличивала влияние, при полном согласии короны. Короля устраивали солидные регулярные налоговые поступления и лояльность огромного куска приграничных мусульманских владений, не требующие отвлечения резервов и внимания — пусть даже за счет снижения властной вертикали, установить которую все равно не факт, что вышло бы.

Кроме всего прочего, Дамаск, как и обычные держания, выставлял войско — 500 конных и столько же пехоты.

Минус заключался в том, что большей частью в Дамаске богатели мусульмане и евреи, причем в первую очередь за счет спада в Алеппо и привилегированного доступа к королевским портам, а финансисты еще и конкурируя с церковью в обороте заемных средств. Отчего Дамаск приобретал репутацию «логова жирующих и паразитирующих в ущерб христианам нехристей». Впрочем, на 1118 год последствий это не влекло, а в остальной части бывшего дамасского эмирата дела обстояли еще сложнее.

* * *

К северу от Дамаска, до границы с Антиохийским княжеством, простиралась лишь формально подвластная короне территория бывших вассальных Дамаску мелких эмиратов.

Походы Балдуина I лишили эти земли прошлых правителей, а новых просто не имелось. В двух самых крупных городах, Хаме и Хомсе, франки хотя бы постоянно присутствовали в виде королевских виконтов с небольшими отрядами, плюс довольно регулярно контролировалась дорога Дамаск-Хомс-Хама-Алеппо. В остальной части региона, во многих селениях латинян вообще видели один раз — при одном из походов по зачистке старых владельцев, и что там происходит толком никто не знал. Периодически наезжающие в аналог «полюдья» виконты собирали дань, но по малочисленности приданных дружин далеко от крупных городов они соваться не рисковали.

Балдуин I сделал несколько попыток создать из Хамы и Хомса графства, но впусте — графов не нашлось. Для колонизации требовались не рыцари-одиночки, но отряды способные поддерживать власть сеньора, а для претендентов, имеющих под рукой бойцов, в Заморье хватало более обжитых европейцами мест. В теории, земельный лен для рыцаря считался предпочтительнее денежного, а последний — куда солиднее, чем статус наемного рыцаря (башельера), служащего при сеньоре за плату и фьефа вовсе не имеющего. Но перспектива сунуться с малым отрядом в напрочь мусульманские края, где соплеменников в разумной досягаемости просто нет, никого не вдохновляла даже с учетом статусных бонусов, проще оказывалось дождаться смерти (а смертность, повторюсь, была высокой) владельца фьефа пообустроенней и получить выморочный удел.

* * *

Структура власти во всех образованиях сложилась примерно одинаковая.

При короле, князе или графе существовал коннетабль, «зам по боевой», высший после короля военный чин, в отсутствие сеньора командующий войском, собирающий рыцарское и остальное ополчение, и вообще ведающий армейскими вопросами. Ему же подчинялись королевские кастеляны (военные коменданты городов, коронных доменов или замков). Армейским вопросом считалась и разверстка ленов, из которой исходили в требованиях вассальной службы, а также иных держаний, обязанных выставлять бойцов помимо рыцарей. Потому коннетабль как раз занимался «разделом поместий в землях сеньора», определяя границы земельных фьефов и ведая землемерами — для того времени функция наиважнейшая. Будучи лицом важным не только для короля, но для всех сословий, коннетабль обычно являлся вторым лицом в домене.

Маршал считался помощником коннетабля, отвечал за «расстановку отрядов армии», поверку оружия и лошадей у мобилизованных (выступать они обязаны были со своими), а также обеспечение конским составом короны — что в Заморье, где лошадей толком не разводили, представлялось делом особым. Он же заведовал постройкой крепостей и — видимо, для компенсации забот — дележом трофеев на поле битвы.

Следующим шел сенешаль. Принято отмечать, что «сенешали Иерусалимского королевства не достигли выдающегося положения, как во Франции», но мы, по сложившейся традиции, эту загадочную фразу уточним. Сенешаль это управляющий личным доменом короля, собственно всеми коронными владениями. Этакий глава королевской администрации, на современный лад.

В Заморье не требовалась «война за централизацию» и собственный домен не играл резко противостоящей вассальным землям роли, почему и сенешали чрезмерного влияния не имели. Наоборот, тут король всеми силами стремился раздать фьефы, найти бы способных удержать и отслужить.

При всем том, сенешаль руководил по хозяйственной линии всеми коронными замками, городами и прочими субъектами предпринимательства, именно ему подчинялись виконты (гражданские наместники в городах), в его руках находились королевские финансы.

А еще сенешаль замещал короля в Высшей курии, теоретически представлявшей собой собрание всех феодалов, в котором король выступал лишь «первым среди равных», этакий прообраз парламента и верховного суда.

* * *

На практике роль курий в разных странах оказалась различной, если в испанских королевствах она и впрямь почти сразу стала влиятельным органом, то во Франции и Англии ее значение менялось. На начало XII века — это скорее довольно формальное учреждение, а концепция ограничения королевской власти более прогрессивная теория и лозунг, чем реальность, хотя и поддерживаемая рыцарским сословием, и имеющая, как мы знаем, большое будущее, в той же английской Хартии вольностей. Но всего этого сеньорам еще только предстояло добиться.

Готфрид и Балдуин Булонские правили самодержавно, как по объективным причинам (постоянные войны, враждебное окружение и непрерывная потребность франков в поддержке короны, наибольшие финансовые ресурсы), так и по моральным — короли выступали защитниками Святой земли, собственно, цели всей затеи и паломничества, подчинялись римскому папе, отчего советоваться считали излишним. При первых королях Высшая курия оставалась лишь судом равных и верховным судом, разбирая споры и тяжбы между рыцарями или пересматривая решения нижестоящих судов. Церковные иерархи в курию еще не входили, а практически и «суд равных» по усмотрению монарха мог ограничиться участием короля и трех любых его вассалов — для кворума этого хватало.

* * *

Для Балдуина II ситуация выглядела иначе. Он унаследовал корону не по степени родства, но по сложившемуся обычаю передавать наследство ближайшему родственнику, проживающему в Заморье, фактически по выбору сеньоров, да и происхождение имел куда проще.

Первые два правителя, без сомнения относились ко всем известной знатнейшей аристократии. Их отец Эсташ (Евстахий в ранних переводах) Булонский, как ранее упоминалось, завоевывал Англию с Вильгельмом Бастардом, нес знамя герцога в битве при Гастингсе, на известном гобелене из Байе про эту битву, где изображен эпизод с Вильгельмом, снимающем шлем, дабы показать, что жив и вернуть уверенность дружине — Эсташ тычет в вождя рукой, привлекая внимание окружающих.

Притом верность старшего Булонского, Бастард грамотно обеспечил залогом — во время «битвы за Англию», сын Эсташа (старший, тоже Эсташ, или Готфрид — спорно, но один из них) находился в заложниках у Вильгельма. Что ничуть славы братьев Евстахичей не убавляло, наоборот.

Балдуин де Борг таким происхождением и личной известностью похвастаться не мог, зависимость от вассалов имел большую, без коллектива править не смог, первый большой сбор ему пришлось устроить уже через два года после коронации… но об том мы поговорим в свое время, а пока вернемся к администрации.

* * *

Гофмейстер управлял церемониалом, присягами вассалов и вассальными договорами, канцлер ведал составлением хартий и внешними сношениями.

Ниже уровнем стояли камергеры, управляющие резиденциями сеньора, виконты и кастеляны (порой по нехватке кадров, эти должности совмещали), а низший слой чиновников занимали бальи (счетов, «фундука» — смотрящие за рынками, «цепи» — таможенники, и т. д.), и ряд прочих — причем от бальи и ниже часто назначались из третьего сословия.

В сущности, для своих условий, схема власти оказалась вполне устойчивой и эффективной, не хватало, в очередной раз, только людей.

* * *

Система феодов мало отличалась от европейской, тяготея скорее к норманнской Англии, выделялся разве что статус женщин.

По причине дефицита франкских женщин — а их в королевстве было куда меньше, чем мужчин, дамы стали в некоторой степени «королевским активом».

В первую очередь, это касалось вдов. Вдова не могла вновь выйти замуж без разрешения короля под угрозой лишения своего фьефа. Ей позволялось искать себе нового мужа (устраивающего сеньора) самой год и один день, по истечении чего король предлагал ей на выбор троих кандидатов. Если же она отказывалась выходить замуж за одного из претендентов, то теряла свое право на доходы от фьефа, который король передавал другому, а иногда и на воспитание детей. Вдов хватало, отчего король практически всегда имел под рукой обустроенный лен, которым мог наградить верного человека без какого-либо ущерба или проблем для себя.

Для третьего сословия правила были мягче, но нечто подобное имело место и там, в среде патрициата, имеющего земельные держания, обремененные повинностями в пользу сеньора.

Права детей оставались неприкосновенными до дня, когда старший из них становился совершеннолетним, т. е. новый муж вдовы получал, по сути, лишь регентство.

Что же до дочерей, то в случае наличия у них наследственного фьефа, мужа им тоже искал сеньор.

* * *

В целом, к 1118 году Иерусалим избежал внутренних волнений, система фьефов и администрация обеспечивала постоянный военный набор и сравнительно эффективную управляемость, а подданные пока сохраняли лояльность, включая мусульман.

 

Интерлюдия

Средневековый кредит.

Странным образом, эта тема у нас (за рубежом разобрали ее давно, и нынче просто упоминают мимоходом) несколько запутана. Бытуют представления, что кредита в Средневековье было мало, взимать проценты запрещала церковь, а займодавцами были только евреи, которым можно было брать процент. Это в сущности, не то чтобы не так, вопрос уровня и цены.

Займы были распространены в раннем Средневековье повсеместно, а основным займодавцем были монастыри, аббатства и прочие церковные «хозяйствующие субъекты», вплоть до понтификов.

Взимание процентов церковью запрещалось, но… «Пастырь твой, увещевает тебя не брать роста, сам он при этом или не берет роста, или же берет» (Блаженный Августин).

I Вселенский Собор запретил взимать проценты клирикам, отметив, что таковых много: «Поскольку многие причисленные в клир, любостяжанию и лихоимству последуя, забыли Божественное писание, глаголющее: сребра своего не давай в лихву; и, давая в долг, требуют сотых; судил святый и великий Собор, чтобы, если кто, после сего определения, обрящется взимающий рост с данного в заем, или иной оборот дающий сему делу, или половиннаго роста требующий, или нечто иное вымышляющий, радя постыдной корысти, таковый был извергаем из клира, и чужд духовнаго сословия».

В 1139 году Второй Латеранский собор запретил лихву вообще всем: «Кто берет проценты, должен быть отлучен от церкви и принимается обратно после строжайшего покаяния и с величайшей осторожностью».

Но все это церкви стать крупнейшим ростовщиком того времени, вовсе не мешало. «Оказывая благодаря своим крупным накоплениям кредит королям и сеньорам, церковь не брезгала и мелкими ссудами», а запрет процентов служил предлогом для борьбы с неумелыми конкурентами, поскольку каноническое право нашло всем известные пути обхода запрета. Самый простой — проценты изначально приписывались к долгу.

Запрет формально поддерживался, почти каждый собор и многие папы его подтверждали с завидной регулярностью, и для клириков особенно. Из чего вывод, впрочем, следует один — никто не прекращал доходное занятие. Позже отцы церкви смягчились, процент дозволив, но ограничивая его размер разумными рамками.

* * *

Евреи тоже выступали займодавцами, но следует различать сферы приложения.

Монастыри занимали место современных банков, т. е. давали деньги по формальным договорам, с понятным и прозрачным обеспечением и традиционным для своего времени процентом, на известных условиях. При этом споры по долгам регулировались церковной подсудностью, которая в общем-то, на тот момент представляла передовое право, как материальное, так и процессуальное.

Евреи занимали место нынешних микрофинансовых организаций типа «быстрозайм» и ломбардов, деньги давали по-всякому, обеспечение брали далеко не любое и часто по непростым схемам, а процент у них был дикий — как, собственно, и сейчас в микрозаймах. При этом, суммы кредита — опять же, как и нынче — не обязательно были микро, они всякие могли быть.

Монастыри, скажем, вполне могли принять в залог рыцарский лен, как то много в исторических романах из рыцарской и крестоносной жизни описывается. Часто, кстати, не в залог, а в РЕПО, когда рыцарь передавал лен в обмен на кредит, монастырь оставлял себе все доходы с лена (но при том нес не все повинности), ну а по возврату кредита лен возвращался.

Собственно, тогдашняя теория права вообще склонялась к тому, что заем это продажа с правом выкупа.

Для евреев такие залоги смысла не имели, поскольку к лену они подступиться не могли ни в каком случае и ни при какой схеме. Да и остальной оборот земли тоже часто для евреев был ограничен, и ее залог для них смысла не имел. Вот движимое имущество в заклад, или поручители… ну или «способы, не предусмотренные гражданским законодательством», как в классике про венецианского купца, их на самом деле много было.

У монастырей, исходя из озвученного, рисков невозврата наблюдалось куда меньше, а способов добраться до должника значительно больше.

Система монастырей имела внутренние связи и авторитет по всему христианскому миру, и потому найти неплательщика и вытрясти долг могла. Идея кинуть церковь не то чтобы не возникала — редко кончалась успешно. Касалось вышеперечисленное не только обычных подданных, но и сеньоров, за просрочку платежа церкви (или связанным с нею лицам) можно было и отлучение заработать. Даже орден Иоаннитов как-то раз нарвался на анафему от папы, причем за неисполнение кредита на тогдашнем МБК (межбанковское кредитование) по сути.

Евреи — в таких масштабах принудить к возврату займа не могли, отчего их кидали значительно чаще и проще, что закладывалось в процент и обеспечение. Потому сами по себе, евреи собственно, вообще очень редко этим бизнесом занимались — кто бы им возвращал? Зато процветали под крышей сеньора. Между XI и XIII вв. еврей-ростовщик, это как правило номинал феодала, а право иметь евреев-ростовщиков в своем городе — ценная привилегия. Вот феодал (или город) и заставляли должников с евреями расплачиваться, как Венеция с Шейлоком, у Шекспира. Но без особой прозрачности и с рисками любых судебных решений.

Тот же «Венецианский купец», прекрасный пример.

Шейлок, конечно, квинтэссенция образа «жида-ростовщика», о чем Шекспир многократно и неполиткорректно нам рассказывает, но… давайте вспомним, что заем Шейлоку, вообще-то, в срок не вернули. Причем без серьезных оснований. И соглашение о причитающейся ему неустойке, в суде изначально признавалось законным, как и его право ее получить. А вот итог печален, сперва ростовщика лишили обеспечения, а затем вместо возврата займа, отобрали его имущество и креститься заставили. В данном случае, кредитор, может, и сам виноват, надо было деньгами брать и условия договора прописывать грамотнее, но итог-то один — в споре заемщика и кредитора, кинули кредитора по признанному всеми бесспорному обязательству.

Думается, посмотрев на сие, соседский Шейлоку ростовщик процент по займам поднял, закладывая в него риски.

Монастыри, кстати, регулярно евреев из бизнеса вытесняли, как экономически — предлагая лучшие условия, так и административными методами.

* * *

Первоначальный капитал у монастырей образовывался с пожертвований и собственной деятельности. Вставал естественный вопрос о его инвестировании, поскольку тратить монахам столько, сколько собирали, просто не удавалось. Но выбор инструментов для вложения был ограничен. Заем под процент, с залогом земли — считался лучшим. При этом речь шла не только о деньгах, в аббатствах скапливались и сельхозпродукты, инвентарь, семена, скот и прочие нужные вещи, которые передавали в займ как бы даже не чаще.

Ставки у монастырей и меж купцами (что тоже дело обычное) в общепринятой норме варьировались от 20 до 50 процентов годовых, а у хорошего кредитора надежному заемщику и меньше. Тамплиеры, забегая вперед, порой и под 4 % ссужали отправляющихся в Палестину, но это льготная целевая программа.

А у ростовщиков (в основном и впрямь упомянутых евреев) ставки начинались от 100 % годовых. Повторюсь — никакой особой этнической злобности в этом не было, от завышения сами ростовщики проигрывали конкуренцию, оставляя себе лишь ненадежных заемщиков, неспособных получить кредит у солидных людей — чем повышали риски. Но меньшую маржу статус не позволял.

Неустойка же за невозврат или просрочку, в отличие от экзотичного фунта мяса у Шейлока, как правило составляла двойной размер долга (тело плюс проценты). Солидно, но в общем-то, справедливо — по тем временам поди еще должника сыщи.

 

Глава II. Правление Балдуина II

Итак, в I части Латинские королевства мы оставили в 1118 году, в момент смерти короля Балдуина I и воцарения Балдуина же, но II.

На смену правителя первым отреагировал Каир. Балдуин I, как мы помним, умер как раз в ходе похода на Египет, чей визирь к этому дню уже запустил процесс мобилизации, стягивая силы для обороны. Отход франков дал возможность собрать войска, а известия о дележе трона в Иерусалиме, вдохновили визиря Афдала на очередную попытку реванша. Стянув под Пелузий мощную группировку, визирь двинул войска по знакомой трассе Via Maris, на Аскалон.

Балдуин II, чуть не прямо с избирательного участка и формально еще без королевского титула (короновался он, как упоминалось, позже — вместе с супругой), бросился собирать вассалов и наемников, с которыми выступил к Пелузию. Опираясь на эту крепость, франки удерживали на расстоянии противника, так не рискнувшего вступить в открытое сражение, в течение трех месяцев. На чем кампания и завершилась. Афдал, убедившись, что новый король не уступает в возможностях развертывания войск старому, предпочел вернуться к прежнему status quo.

* * *

В том же году бедуины взволновались против уплаты дани за право кочевать на выпасах. Несколько объединившихся родов дошли до Тивериады, где разгромили дружину сунувшегося их усмирять князя Заиорданского. За этим последовал королевский поход в регион и марш до Акабы, с попутными репрессиями кочевников — просто чтобы традиционная во все времена «пробивка» нового монарха повлекла правильные выводы. Намек был понят, и дети пустыни вернулись к прежней схеме взаимодействия.

Эти интересные вещи заняли первый год правления, а затем ситуация обострилась на востоке.

Как ранее излагалось, Багдадскому халифату и Византии стало не до Леванта, в этих империях шла схватка за власть. Но погружение сверхдержав во внутренний мир, активизировало их мелких приграничных соседей — малоазийских эмиров. В 1119 году все они, кроме Иль-Гази Артукида Мардинского, затеяли пограничную войну с Византией в районе Трапезунда, пробуя на прочность нового василевса, а эмир Мардина отправился в Заморье.

Иль-Гази решал две задачи. Большой набег на латинян, нацеленный на Алеппо, где имелись сильные промусульманские настроения, и отвлечение франков от помощи грекам, в поддержку остальных правителей Малой Азии.

* * *

Артукид весной 1119 г. отправил гонцов к туркменам, « чтобы призвать их исполнить свой долг и начать священную войну », и собрал в Мардине внушительное войско. Как писал его хронист « их было очень много, сила их была очевидна, они были похожи на львов, выслеживающих добычу, или на соколов, кружащих над своей жертвой », а в цифрах это оценивается как свыше 10 тысяч воинов. Вот с ними эмир и прошел быстрым маршем, обходя города и не встречая сопротивления, графство Эдесское, вторгся в Антиохийское княжество и к середине мая вышел к Алеппо.

В сущности, Иль-Гази внезапности, пусть и не в полной мере, достиг. Роль в этом графа Эдессы Жослена де Куртене, слухи называют сомнительной, но граф предупредил — вовремя или нет, вопрос темный — соседа о проходящем противнике, а что не стал атаковать Артукида на марше неудивительно, в Эдессе традиционно засели по крепостям, ожидая штурма в своих землях. Но Куртене считался главой партии, всего год назад приведшей к трону короля, а Антиохия, наоборот, слыла традиционным и независимым противником Иерусалимского королевства, так что осторожные подозрения высказывались. Впрочем, с учетом последующего — не громко.

Князь Роджер Антиохийский о нападении узнал поздно, разослал гонцов к соседям за подкреплением, но получить его не успел, хотя свою дружину собрал, выйдя к Алеппо примерно с тысячей конных и тремя тысячами пехоты.

В осаду он садиться не стал, опасаясь измены горожан, а решил повторить 1117 год, когда в схожих условиях, не дожидаясь союзников, разгромил ибн-Бурзука.

Роджеру, как и в прошлый раз, донесли маршрут противника, антиохийцы вышли на перехват и вечером разбили лагерь у небольшого поселения Сармада, где утром планировалось встретить сарацин.

В этот раз, однако, сторонники Иль-Гази оказались проворнее, о подходе франков эмир узнал быстро. Местные проводники провели его войска к лагерю Роджера с трех сторон, и утром 18 июня 1119 г. латиняне оказались в окружении.

Князь попытался выстроить людей для битвы, но времени хватило лишь выйти из лагеря. Отбросив маневры, Роджер сходу бросил рыцарей в атаку на правом фланге, чтобы выиграть время для остальных, но туркмены на левом фланге смяли его легкую конницу и обратили в бегство, чем окончательно похоронили боевой порядок франков и расчленили дружину антиохийцев.

На этом сражение кончилось, начались бои разрозненных групп в окружении — «мусульмане атаковали и окружили франков со всех сторон, рубя их саблями и пуская стрелы». Князь Роджер бился до конца, «не отступал и даже не оглядывался», пока не пропустил удар меча в голову «который рассек его череп и проник в мозг».

* * *

Немногие из франков сумели уйти, большинство легло на месте, разгром был полным и страшным. Исламский хронист называет сражение «одной из самых замечательных побед ислама», а латиняне окрестили поле битвы «Ager Sanguinis» — Кровавым полем.

Сарацины понесли значительно меньшие потери, и Иль-Гази с малой частью дружины бросился к Алеппо, оставив большинство войска оправляться от битвы и собирать трофеи. Добыча, кстати, оказалась огромной — на поле легла большая часть антиохийской знати. Аристократы, как самые мобильные, первыми успели встать в ряды, но поражение объединило всех. Но эмир нацелился на кусок еще больший.

В городе его ждали, а гарнизон оставался минимальный, отчего Алеппо взяли наиболее популярным в то время способом — «изменою», горожане открыли ворота по приближении сарацин. После победы последовали резня и грабеж христиан, с упором на религиозную рознь — как отмечал хронист«…алтари церквей, принадлежавших христианам в Алеппо, уничтожили, двери их переделали и их самих превратили в мечети. Оставили всего лишь две, и не более, церкви христианам». Остальным горожанам эмир немедля даровал освобождение от податей «введенных неверными» на ближайшее время.

Победа ислама стала совсем уж блестящей. Первый столь значительный разгром латинян, первая смерть в бою франкского владыки, первый отбитый серьезный город… ничего, согласитесь, удивительного, что Иль-Гази на радостях привычно запил. Праздновал эмир три недели, а когда похмелился, оказался в новой ситуации. Передышка оказалась роковой.

* * *

Балдуин II спешно прибыл в Антиохию, где к нему присоединился Понс Триполийский с дружиной, и остатки антиохийских войск, не успевшие в поход с князем.

Столица княжества готовилась к осаде, притом случился казус — франки, взбудораженные изменой Алеппо, принялись разоружать нелатинских антиохийцев, включая восточных христиан, чем вызывали резкое непонимание коммуны, грозившее перейти в стычки. Балдуин II это безобразие немедля прекратил, впрочем, к его приезду, весть о погромах христиан в Алеппо уже добралась до Антиохии. Но неудивительно, что горожане устроили в честь соседского короля праздник и признали его регентом Антиохии, пока новый князь не образуется.

С княжьими вассалами вышло труднее, там имелись свои претенденты, но с учетом поддержки коммуной, шоковым состоянием от потерь и отсутствием возможностей — король ведь мог просто развернуться и уйти, регентство признали все, а новым князем договорились назначить Боэмунда II, сына первого правителя, Боэмунда Таррентского, ныне по малолетству проживающего с матерью в Италии. Когда подрастет, конечно, то есть лет через шесть.

Регент укрепил город, женил вдов рыцарей на ком смог, чтобы восстановить феодальный строй в отдельно взятом домене, и выступил к Алеппо.

* * *

Иль-Гази, как раз закончивший пировать, оказался осажден, причем состав его войск изменился.

Туркмены, отягощенные трофеями и платой за помощь, в большинстве отбыли по домам. Вообще, эти племена воевали строго за деньги, а другими соображениями, к которым начали прислушиваться их более цивилизовавшиеся тюркские сородичи-сельджуки, не терзались. Иль-Гази кочевники знали давно, и у них выработался алгоритм взаимодействия — наемники верно служили эмиру, но внимательно следили за состоянием его счета. А по исчерпании кошелька, если прямо на горизонте не маячила добыча, сворачивались и уходили. В данном случае, дефолт явно близился, сидеть в осаде туркмены не желали, а выходить сражаться с франками в поле вообще никто не собирался, к чему такой риск? Потому эмир остался с собственным аскаром (дружиной), небольшой частью наемной конницы и ополченными горожанами. Но в Алеппо потянулись эмигранты из бывших местных мусульман, а округа к востоку от города перешла на сторону ислама. В итоге, на оборону очень к месту укрепленного латинянами города гарнизона хватало, а вот на бой в поле — нет.

Балдуин II подошел к стенам крепости в августе, но на штурм не решился. Зато активизировался ранее не подававший признаков участия граф Жослен Эдесский, начав набеги на северные земли Алеппо, захватывая скот и уводя в плен население. Северный путь в город, через Харран, граф перерезал окончательно, взяв налетом эль-Баб — городок рядом с Алеппо, и у турок на восток теперь имелась только караванная тропа на Ракку.

Между осажденными и королевским войском произошло несколько стычек на вылазках, но быстро наступил позиционный тупик: штурм города выглядел неперспективно, вылазки — рискованно. Осенью противники разошлись. Алеппо и его восточные земли остались за Иль-Гази, который отбыл в Мардин, оставив на месте своего племянника Балака.

Балдуин II отстоял территории западнее города, и объединил, пусть временно, все Заморье под своей короной. Но огромные потери, понесенные франками в битве на Кровавом поле и оглушительный успех эмира, сказывались на всех латинских доменах Леванта. Дефицит людских резервов стал совсем острым, а настроения немирных соседей куда более агрессивными.

* * *

Горожане Алеппо через некоторое время осознали, что оказались в числе проигравших. Их расчет на обычную для того времени и региона практику «война не влияет на торговлю», когда при всем накале противостояния, даже во время осады франками Триполи, караваны шли через осаждающих к осажденным, не оправдался. Балдуин II воспринял потерю города как создание опаснейшего плацдарма для дальнейшего наступления турок, а город ему было вовсе не жалко. Да и, строго говоря, Антиохию тоже — они ведь ему не принадлежали. Король ввел эмбарго, не пропуская обозы по своей территории и устраивая систематические набеги на остающийся торговый путь, а граф Эдессы вернулся к налетам и на селения Мардина. Экономику Алеппо такая тактика подрывала, делая невозможным ни транзит, ни сбыт своих товаров, а от снижения податных поступлений, Иль-Гази страдал в обоих случаях.

Антиохия получала ответные удары от Балака и тоже лишалась прямого сообщения с Багдадским халифатом, но приграничные стычки латинян беспокоили не сильно, а для торговли княжество сохраняло маршруты через Дамаск или Харран в обход противника, шедшие по иерусалимским землям.

* * *

В целом, Кровавое поле и падение Алеппо, стали огромным успехом для мусульман и шоком для латинского христианского, в первую очередь левантийского, мира.

Повлекли эти события не только изменение границ и временное объединение латинского Заморья под властью короля Иерусалимского, но и внутренние раздоры. С уменьшением количества королевских вассалов, повысилась их роль, что повлекло в этой среде мысли об ограничении королевской власти и либеральных реформах в русле концепции «король лишь первый среди равных». Рыцарей обременяла в первую очередь служба в строю без ограничения времени, тем более теперь для защиты вовсе чуждой Антиохии, а вторым делом — авторитаризм выходца из не самого знатного рода Балдуина де Борга.

Элиту тянуло к феодальной вольнице, да и по поводу опоздания короля и графа Эдессы на помощь князю Роджеру Антиохийскому бродили разные нелестные слухи, невзначай поддерживаемые Понсом Триполийским. Двадцатиоднолетний граф, муж принцессы Франции, принадлежащий к знатнейшей фамилии сын графа Тулузы, маркиза Прованса и герцога Нарбонны, подчинением новому королю тяготился и поддерживал оппозицию. Разумеется, исключительно системную и строго в правовом поле. Мятежей граф пока не затевал, но о суверенности графства Триполи вспоминал частенько.

Зато к активному протесту перешел Роман де Пюи, князь Заиорданский. Получив лен два года назад, князь быстро оценил свои владения и обустроил во входившей в княжество Айле, городе на Красном море, небольшой частный порт для мусульманских купцов, попытавшись перетянуть к Акабскому заливу торговый путь от Египта. Порты же, считались по неписанному обычаю, привилегией короны. Кроме того, Роман чеканил монету. В небольших количествах «под порт», без рекламы сего предприятия, и — что немаловажно, без формального запрета. То есть, чеканку монеты, безусловно, обычай тоже оставлял за королем, но ведь князь Антиохии, как суверен, деньги эмитировал — почему князю Заиорданскому нельзя? Король о нелицензированных гавани и чеканке узнал, и начал задавать вопросы.

* * *

Надо отметить, что разбитый в начале 1119 года бедуинами и спасенный королевской дружиной, де Пюи благодарности по этому поводу вовсе не испытывал, а наоборот, чувствовал себя униженным. Ну в самом деле? Налетели кочевники, случайно (как иначе-то?) выиграли стычку — а тут сразу Балдуин II, громит врага, окружающие смеются над проигравшим дикарям Романом… который, в отличие от монарха, родом не из какого-то провинциального Ретеля, а из славной пуатевинской фамилии наследственных Великих камерариев (2–3 место в придворной иерархии) Франции. Да и доходов княжество приносило не так много, приграничные стычки требовали затрат, а бедуины Романа в последнем набеге заметно потрепали.

По всем этим причинам, при объявлении второй волны мобилизации на оборону Антиохии в конце лета все того же 1119 года, де Пюи заявил о самостоятельности княжества, сослался на «извечный обычай» службы лишь 40 дней в году (как принято во Франции) и прочие феодальные свободы, в подчинении короне дерзко отказал, а неудобные вопросы проигнорировал.

Это стало первым феодальным мятежом в Заморье, явной поддержки не получившим, но вызвавшим некоторое неформальное одобрение в рыцарских, в первую очередь аристократических, кругах. Многие хотели проверить нового монарха на прочность, тем паче чужими руками.

Балдуин II реагировал быстро. Снятые с египетской границы гарнизонные части перешли в малом числе Синайский перешеек и без боя захватили ту самую Айлу вместе с портом. А сам король, оставив основные войска на границе с Алеппо, с небольшим отрядом в сентябре выступил из Антиохии через Хаму, Хомс и Дамаск, в обход Триполийского графства, на Крак-де-Монреаль, столицу Заиорданья.

Битвы, однако, не случилось. На границе княжества монаршее войско встретили заиорданцы, и стороны втянулись в переговоры и спор о юридических тонкостях вассальных обязанностей и пределах коронных прав. Балдуин II обвинял князя в измене вассальному долгу и христианскому воинству, а де Пюи ссылался на неурегулированность законодательства, обычаи делового оборота по месту его рождения, и требовал суда равных. Причем последнее — непременно в форме Высокой курии с участием всех сеньоров, а не в порядке упрощенного производства, когда судил король с парой рыцарей.

В сущности, по рыцарским понятиям Роман не сильно выходил за рамки. Учитывая, что он «не поднимал, меча на сюзерена», ограничившись неисполнением приказа, признавал подсудность и демонстрировал готовность подчиниться решению вынесенному по обычаю, кейс из мятежа переходил в разряд споров хозяйствующих субъектов.

Короля поддерживало подавляющее большинство сеньоров, но это в целом. В частностях, де Пюи поставил насущные вопросы, закрепить ответы на которые в мирном, судебно-законодательном режиме, желали многие. В первую очередь, формализовав именно систему споров с короной в «суде равных».

Воевать же желающих практически не имелось. В Леванте на тот момент интуитивно поддерживалась формула франки с франками не воюют, войн между крестоносцами, за единичными исключениями частных стычек, пока не случалось. После недавних потерь мобресурса на Кровавом поле, идею драки со своими, да еще готовыми к медиации, никто не поддерживал, несмотря на оскорбленного короля.

Но Балдуин II сразу уступить оказался не готов. Прощение открытого неповиновения делало его авторитет совсем уж умозрительным и могло подвигнуть других вассалов к повторению пройденного Заиорданьем. Да и насчет широкого обсуждения в курии, короля терзали сомнения — о либеральных настроениях рыцарских масс, он, разумеется, знал.

* * *

В этот момент, в ситуацию вмешался патриарх Иерусалима Гормонд де Пикиньи.

Иерарх стремился к увеличению власти Церкви хотя бы до среднеевропейского и действительно старался избежать внутренних раздоров, разумно полагая, что в условиях наступления сарацин, позитива от этого не выйдет. При всем том, происходя из французской знати, де Пикиньи, разделял и концепцию формализации отношений между королем и вассалами — но включая сюда клириков. Так, для баланса интересов и на будущее.

Будучи приемлемой фигурой для всех сторон развернувшегося обсуждения, патриарх выступил с лозунгом «Братва, не стреляйте друг в друга — кругом дофига сарацин!» и призвал к созыву схода двух (это стало новеллой, но вполне в данный момент логичной) сословий, т. е. клириков и сеньоров. Найдя в том понимание феодально-клерикальных масс.

Для де Пюи и всех, независимо от занятой стороны, сеньоров, вмешательство церкви служило гарантией более-менее справедливого разбирательства без перехода к резне, а позиция клириков выглядела уместно как их статусу, так и сложившейся ситуации.

Король увидел выход из противостояния без потери лица, к тому же патриарх, перед публичным обращением к пастве, пообещал монарху голоса в курии, поддержку церкви в осуждении нарушений вассального долга и помощь Римского понтифика в посылке новых крестоносных подкреплений. Взамен затребовав расширить полномочия Церкви и вернуть десятину, а еще ознакомив с интересным предложением о создании рыцарского монашеского ордена.

Последнее выглядело затеей новой и спорной, а вытекало из того, что не все рыцарственные паломники в Святую Землю соглашались сотрудничать со светской властью. Некоторые, по тем или иным причинам, предпочитали служить непосредственно церкви. Подробнее о таковых орденах поговорим отдельно, а пока отметим, что создавался новый орден под рукою патриарха, что последнего, безусловно усиливало — но и короля не ослабляло, поскольку кандидаты предполагались из тех, кто короне служить все одно не желает.

В итоге, Балдуин II и де Пикиньи договорились. Под гарантии патриарха, князь Заиорданский мятеж прекратил. Айлу ему не вернули, но от границ коронное войско отошло и назначили собор.

* * *

Состоялся большой собор в Наблусе той же осенью, участвовали все знатные франки, немалое количество незнатных рыцарей и клирики в лице епископов.

По поводу мятежа де Пюи, нерушимый блок феодалов и священнослужителей занял промонархическую позицию, признав нарушение вассальных обязанностей, но ходатайствовал о смягчении наказания.

Князь принес повинную, покаялся в храме и обещал больше так не делать, а с королем примирился на взаимовыгодных условиях. Руководствуясь обычаем: «если кто-либо имеет феод от сеньора своего и бросает сеньора, когда тот подвергается нападению, такой вассал по всей справедливости должен быть лишен феода», лен у Романа отняли, поставив князем в Заиорданье Пайена де Мильи, камергера и верного сторонника Балдуина II. Но взамен предоставили другой, образовав новое графство Хамы, на базе одноименного города с прилегающими землями. Граничащая с сарацинским ныне Алеппо, Хама считалась опасным местом, представляя собой в определенном смысле штрафбат для провинившегося сеньора. Населяли край почти одни мусульмане и входил он в королевство весьма условно, что увеличивало угрозу нападения Иль-Гази Артукида с севера.

С другой стороны, де Пюи уходил в графы вместе с поддержавшими его выступление вассалами, мог рассчитывать на поддержку короля в приграничных стычках, а с запада Хама граничила с Триполи, где правил дружественный Роману граф Понс. Фьеф смотрелся прибыльным, располагаясь на реке Оронт с проистекающим отсюда приличным аграрным сектором, и являясь одним из транзитных пунктов торгового пути Дамаск-Алеппо. Так что новоиспеченный граф Хамы имел шанс покорить сеньорию к своему прибытку, укреплению королевской власти и распространению христианства. Перспектива сложить голову в покоряемых местах была, впрочем, тоже немала.

* * *

Кроме того, делегаты съезда приняли еще ряд судьбоносных решений, в основном изложенных в «Установлениях (ассизах) Балдуина II».

Власть монарха ограничили лишь очень условно, прописав курию как законосовещательный и судебный орган, но во втором случае как правило в виде апелляционной инстанции, кроме исключительных случаев, как с де Пюи. Но договорились, что поелику короли должны умножать, но никак не уменьшать права короны в своем королевстве, то никакая привилегия не имеет силы, если не подтверждена вассалами и теперь сеньоры утверждали дарения монарха. Позже, Балдуин II немного отыграл назад, и пожалования без одобрения курии пожизненно, до смерти пожаловавшего, все же признавались.

Курия определила, что вассал должен являться по мобилизации конно, оружно и с сопровождающими лицами, а служить там и столько времени, где и сколько сюзерен потребует, ибо не время расслабляться. А оставивший свой фьеф без разрешения короля и не вернувшийся обратно в течение одного года и одного дня, терял все свои права. Такое правило в обычай уже вошло, но теперь оно стало формальным.

Устраивать в своей земле гавани и вообще открывать дорогу в языческие земли, а равно и чеканить монету напрочь запретили, оставив эти права короне, с возможностью пожалования в виде привилегии.

В остальном, Ассизы формализовали сложившиеся обычаи, в сущности мало отличающиеся от нормано-французских. Разве что, выделили запреты на межконфессиональные браки и прочие связи.

Король, со своей стороны, обещал не присваивать церковные десятины, передал создающемуся рыцарскому ордену часть бывшей мечети Аль-Акса, которая считалась перестроенным храмом Соломона, и произвел резкое сокращение торговых пошлин в Иерусалиме. В городе проживание нехристиан запрещалось, но свободное посещение и торговлю им открыли, потому как латинских торговцев товарами народного потребления не хватало.

А в связи с поражением на Кровавом поле, собор принял обращение с просьбой помощи ко всем людям доброй воли, начинав с папы Римского и Венеции.

* * *

Для последнего, правда, момент был совсем неудачный. Папа Каликст II отвоевывал Италию и разбирался с антипапой, в связи с чем германский император тоже был занят. Проповедь поддержки единоверцев в Святой Земле понтифик запустил сразу и довольно широко — но только в пределах, где его признавали.

Короли Людовик VI Французский и Генрих I Английский разбирались, кому править в Нормандии, и как раз летом 1119 года отгремела битва при Бремюле — обошедшаяся почти без потерь, но отдавшая перевес англичанам. Заметную роль в поражении французов, сыграл граф Фульк V (по кличке Молодой) Анжуйский, ранее поддерживающий профранцузских мятежных баронов в Нормандии вассал короля Франции (мы с ним еще много раз встретимся), заключивший с Генрихом I мир и перед сражением выдавший дочку замуж за наследника английского трона. Этот нехитрый трюк вызвал у Людовика VI резкое непонимание, отчего у графа Анжуйского обострилась благочестивость, и откликнувшись на призыв церкви, он весной 1120 года срочно отъехал в паломничество в Иерусалим.

Кроме того, помощь пообещала Венеция, но те подошли к делу обстоятельнее, собирались два года и отплыли только в 1122 году.

* * *

Разобрав последствия Кровавого поля для франков, перейдем к их противникам.

Иль-Гази после победы получил два эмирата, но между Алеппо и Мардином лежали земли Эдессы и Мосула. Последним правил на правах наместника Бурзук ибн Бурзук, дружественно относившийся к Артукиду и транзит позволявший, но для укрепления мардино-алеппских связей, дорогу между ними хотелось иметь собственности. Поэтому в начале 1120 года, Иль-Гази назначил правителем Алеппо своего сына Сулеймана, который весной выступил с двумя-тремя тысячами конных в набег на Турбессель, второй город Эдесского графства, столицу Заевфратья и еще недавно личный домен нынешнего графа. По дороге турки вдумчиво разоряли села и резали местное население, отчего двигались не быстро, и подойдя к Турбесселю встретили графа Эдессы Жослена де Куртене, с отмобилизованными вассалами. В битву Сулейман вступать не стал, после нескольких стычек отошел на юг и оторвавшись от преследования попытался сходу взять Азаз, принадлежавший Антиохии.

В этот момент произошли два события. К Азазу подошла сборная Иерусалима, Триполи, остатков Антиохии и прибывших в апреле из Европы крестоносцев. Под командованием Балдуина II, а числом под три тысячи конных и четыре тысячи пехоты.

Вообще-то, король собрал армию, чтобы отбить Алеппо. И возможно, оставь он эмирского сына возиться с Азазом, утерянный город взяли бы с налета. Но окружение монарха жертву антиохского города могло не понять, особенно после недавних феодальных склок и едва улаженных взаимных претензий. После которых, кстати, лидер европейского заезда этого года граф Фульк Анжуйский (арабский хронист, путая титул сообщал «о прибытии герцога, короля франков, с множеством кораблей»), до выступления в поход держался от короля в стороне и квартировал под крылом патриарха во дворце тамплиеров.

А еще гонцы принесли весть об осаде Харрана. Под стены ключевой крепости, перекрывавшей путь в Северную Сирию, пользуясь отвлечением де Куртене и реализуя оперативный замысел, явился сам Иль-Гази с войском «в десять раз большим, чем у Сулеймана». Цифра явно преувеличена, даже с традиционно нанятыми туркменами, вряд ли эмир вел больше 7–8 тысяч, но угроза и так выглядела нешуточной. Потеря крепости влекла объединение земель Артукида и доступ сарацин через Алеппо в глубину франкских владений.

Куртене, разумеется, немедленно преследование прекратил и загоняя коней бросился на помощь Харрану.

Балдуин II навязал Сулейману сражение, в котором дружину противника уполовинил с малыми потерями со своей стороны, но уничтожить не смог — отступив, наследник эмира прорвался к Алеппо. Король последовал за ним и начал осаду.

Победа при Азазе несколько притупила воспоминания о Кровавом поле, принесла славу королю и заезжим крестоносцам — что последних вдохновило, они за тем и ехали, но в сущности ничего не изменила. Ровно как и осада — Алеппо оказалось неплохо укреплено, припасов хватало, жители поддерживали наместника, и после нескольких неудачных попыток штурма, в конце лета франки, разорив окрестности, отошли.

* * *

Под Харраном история вышла похожая. Город как раз на такой случай тщательно укрепляли со дня завоевания, франко-армянский гарнизон там засел преданный и бдительный, особенно после прошлогодней резни христиан в Алеппо, отчего сходу взять крепость у Иль-Гази не вышло, осада быстрого успеха тоже не принесла. Позже подоспел граф Эдесский, вставший лагерем к северу, куда подходило подкрепление из задержавшихся вассалов и прочих мобилизованных подданных с наемниками. Давать генеральное сражение эмир в такой ситуации не рискнул. Стороны маневрировали под стенами крепости до осени, провели серию небольших стычек, в которых перевес остался за франками, после чего эмир отошел.

Кроме разгрома алеппской части войск и неудачи похода на Харран, его финансовые потери увеличила погода. В 1120 году «сильнейший град обрушился на Мардин, необычной силы и в невиданном количестве, убивая животных и уничтожая посевы и деревья». Из Алеппо денег тоже не поступало, потому в начале 1121 года Иль-Гази заключил с латинянами перемирие, причем как поведал летописец «на тех условиях, какие будут франками предложены». К франкам отошла северная область Алеппо.

* * *

В Мардине у Артукида возникли новые интересные перспективы. После битвы на Кровавом поле он приобрел авторитет и славу «вождя ислама», а осенью 1119 года, напомню, в Багдадском халифате договорились миром два султана и вошел в большую политику халиф. Но кроме них, там имелись и другие заинтересованные лица, в частности, эмир Хиллы Дубайс II.

Дубайс II происходил из наследственных эмиров Хиллы, рода в халифате знатного и авторитетного еще до сельджуков и сохранившего влияние при них. Не то чтобы все шло гладко — отец Дубайса II в 1108 году поднял сепаратистский мятеж, по каковому поводу его разбил и убил в битве папа нынешнего султана (иракской версии) Махмуда, но это в той среде нормальное течение событий. Унаследовавший трон Дубайс, после смерти султана приложил руку ко всем династическим распрям и междоусобным войнам, отчего к 1121 году имел напряженные отношения с халифом аль-Мустаршидом. Поняв, что в Багдаде его лицо примелькалось, и скоро по этому лицу начнут бить, он временно отъехал к Иль-Гази в Мардин. Тот его принял, «дал большие богатства и выдал за него свою дочь».

Артукид на волне успеха и под влиянием разных личностей, включая Дубайса II, подумывал о претензиях на повышение статуса, вступив по этому поводу в союз с Санджаром (султаном, напомню, Хорасанской части), в расчете на пост если уж не вассального Санджару султана Ирака, так хотя бы главы Анатолии. Остальных местных султанов, как ранее упоминалось, как раз отбросил из Византии василевс Иоанн II.

* * *

В русле задуманного, Иль-Гази попробовал себя в роли лидера исламской коалиции, выступив по весне в поход на Грузию.

Грузины к тому времени планомерно отжимали турок от своих границ, взяв города Рустави, Гиши, Лори и фактически окружив Тбилиси. По поводу очередного их наступления, владыка Ширвана Тогрул, очередной сын покойного султана Мухаммеда I, а на текущий момент вассал Санджара и названный его сын, запросил помощи у сюзерена. Тут встал тонкий вопрос по поводу точных границ между иракским и хорасанским султанатами, на который Санджар сразу после только утихшей распри отвечать не хотел. Потому вышло так, что Тогрул обратился к независимым союзникам, Иль-Гази и Дубайсу II. Последние немедля откликнулись на призыв защитить мусульман от неверных, а уже им Санджар, движимый религиозным порывом, разумеется, «дал всю силу свою и повелел туркменству, где только кто был, от Дамаска и Халаба прийти сюда всем к воинству способным, а с ними и всем эмирам Армении».

Эмиры Эрзрума, Эрзинджана и Хлата, только что разбитые ромеями, на призыв мощного союзника тут же откликнулись, рассчитывая на будущую ответную помощь против Византии. От последней сейчас ждали дальнейшего наступления в Анатолии — что в следующем году василевс бросится собрав все силы на другой край империи отбивать печенегов, предсказать никто не мог. Иль-Гази в качестве лидера для анатолийцев смотрелся тоже неплохо, а пополнить растраченные финансы за счет грузинских трофеев было бы своевременно.

Дубайс II рассчитывал на свой бонус. Артукид после победы обещал отдать коллеге Алеппо, в обмен на 100 тысяч динаров и совместное наступление на Антиохию.

В итоге, на Грузию вышла огромнейшая по меркам того времени коалиционная армия, сами сарацины отмечали, что войск вышло столько «что на ногах не умещались в тех местах», а в цифрах это под сто тысяч.

Царь Грузии, Давид IV Строитель по этому поводу тоже собрал всех, кого нашел, включая вовремя приглашенных недавно на поселение кипчаков, но сил он имел все одно в два-три раза меньше. В августе, в ущелье у Дидгорской горы, состоялось сражение, в котором грузины разгромили Иль-Гази напрочь. Большая часть сарацин там и легла, лидеры смогли удрать, хотя сам Артукид получил тяжелую рану в голову. Трофеи грузин оказались огромны, только Дубайс II лишился «имущества стоимостью 300 тысяч динаров». Возможно, свою роль сыграло отсутствие у Иль-Гази опыта командования большими силами, возможно — традиционная недисциплинированность эмиров, но в любом случае, победа Давида IV была оглушительной, отчего отмечается в Грузии по сей день и с большой помпой.

Через пару лет, в тех краях попробовал взять реванш султан Ирака Махмуд, чей поход оказался удачнее, но результатов тоже не принес. В 1124 году Давид IV завоевал Ширван, затем Ани и при поддержке византийцев Двин, заодно изрядно обкорнав владения Хлата и Салтукидов. Ромеи тогда же практически покончили с Менгджуками, оставив от эмирата чуть не один Эрзинджан. В 1125 году Давид IV скончался, и страна погрузилась во внутренние дрязги.

* * *

Завоевания грузин вызвали одно малозначительное на тот момент следствие.

Поскольку эти земли перешли к мусульманам всего полвека назад и процесс завоевания все прекрасно помнили, на толерантное отношение при реконкисте поселившимся здесь сарацинам рассчитывать не приходилось. Резали не успевших убежать как наступающие грузины, так и местные армяне — повод для того в прошлом имелся, а с исторической памятью у этих народов все в порядке. При этом бежать к султанам Халифата оказалось сложно, а отношение там к анатолийским эмирам и их вассалам сложилось на этот год не лучшее. В Хорасане злились за провал под Дидгори, в Багдаде обвиняли в сепаратизме. Лет через пять, все поменялось бы, но в моменте неплохим выходом оказалась Византия. Иоанн II, после войн первых лет правления и в ожидании следующих, как раз набирал наемников, предлагая традиционно неплохие условия. Немалая часть воинов ушла на запад, к ромеям. В их числе был ничем особым не прославившийся мелкий вассал Двинского эмира Шади ибн Марван, курд по происхождению. Отъехавший на службу василевсу с двумя малолетними детьми — Аюбом и Ширкухом… мы с ними еще встретимся.

* * *

Про события 1121 года надо сообщить еще, что в конце года во Францию с почетом отплыл Фульк Анжуйский, а в Египте, в декабре был убит визирь аль Афдал.

Визиря зарезали прилюдно на мосту, по официальной версии, как обычно ассасины (исмаилиты). На самом деле убийц послал фатимидский халиф Амир, решивший тоже быть в тренде мировой моды на борьбу за совмещение высшей светской и духовной власти. Как писал очевидец «когда он был убит, аль-Амир открыто выразил нескрываемое удовольствие». Визирем стал аль-Акмал, власть халифа окрепла, но сопровождалось это дворцовыми и не очень заговорами и попытками переворотов.

* * *

Но вернемся в Заморье.

В 1121 году умер Бурзук, а новым эмиром Мосула снова стал наш старый знакомый аль-Бурсуки, к Иль-Гази относившийся враждебно.

Еще после разгрома в Грузии, правящий Алеппо Сулейман поднял против отца мятеж.

Поначалу это был хитрый план — Иль-Гази не хотел отдавать Алеппо Дубайсу II, отчего «дал тайный приказ своему сыну Сулайману сделать вид, что он поднял против отца бунт, чтобы иметь предлог для отказа от соглашения». Сын честно восстал, но где-то в процессе решил сделать мятеж настоящим. «И схватил Сулайман военачальников своего отца, и бил их по лицу, и обрил их бороды, и захватывал их имущество, и делал им зло».

Бунт не Иль-Гази жесточайше подавил, оставил наместником ранее упоминавшегося Балака, а сам отправился в Мардин через земли Мосула. В пути ввязался в стычку с людьми аль-Бурсуки, прорвался, но отношения обострились. Ничего удивительного, положение Артукидов стало весьма непрочным.

В следующем году, собрав в очередной раз дружину, Иль-Гази собрался в очередной поход. То ли против франков, то ли против Мосула — теперь не узнаешь, а только перед выступлением эмир заболел. «И случилось так, что Иль-Гази съел много сушеного мяса, зеленых орехов, арбуз и фрукты. И вздулся его живот, и стало ему плохо. И ухудшилось его положение, а его болезнь усилилась. И расположился Иль-Гази во дворце, но болезнь его не отпускала». Болел долго, а когда стало легче решил выехать в принадлежащий ему Мийафарикин, но «по дороге болезнь усилилась, и он умер вблизи Мийафарикина, в селении, называемом Аджулин», в конце 1122 года.

Болезнь, как тогда по смерти чуть не каждого правителя водилось, немедленно приписали яду, и возможно в этом некое зерно имелось. Мало ли, какие там «зеленые орехи» эмиру поднесли?

Выгодна смерть, традиционно для тех мест, оказалась всем окружающим, но наследникам (входящим в число подозреваемых) оказалось совсем не до поиска виновных, отчего вопрос этот как-то замялся и насколько смерть естественна неизвестно, да и неважно.

Важно, что после смерти Иль-Гази в его эмирате началась династическая война за наследство между его сыновьями Тимурташем и Сулейманом, а в Алеппо завис отрезанный от эмирата мосульцами и франками Балак.

Франки воспользоваться болезнью Артукида не смогли, оттого что у короля вышел конфликт с Понсом Триполийским «в заботах о разделении власти в Триполи». Попытка графа обрести суверенитет опять не удалась, обошлось и в этот раз без открытых боевых действий, но время отняло.

 

Интерлюдия

О религиозных войнах расколах и папах.

Вселенских Соборов, одобряемых основными Церквями вообще всего три, а чтобы католиками и православными — семь. Обычно вспоминают еще «нулевой» — апостольский, где-то в 49–51 году произошедший, но там расколов еще не было, да и организация не сформировалась. А вот с Вселенскими было интереснее.

1. I Никейский, на котором решили вопрос с Символом веры и оформилась альтернативная версия веры — арианство. Каковое арианство покорило массу народов, готов (ост и вест), вандалов и прочих, а с ними и их государства от Испании, Галлии и Италии — и до Африки и Венгрии, с заходами в районы Волги и Дона. Ортодоксальная версия осталась лишь у собственно имперцев Римской империи… да и то, император Константин I Великий ариан поддержал и реабилитировал. Естественно, дискуссия проходила не так чтобы в парламентских рамках, а вовсе с уличными боями и войнами.

Кстати, одним из видных сторонников ортодоксии был Святой Люцифер. Епископ с Сардинии, канонизированный, правда, лишь в 17 веке.

* * *

2. I Константинопольский Собор затронул ряд процессуальных моментов, на нем окончательно разгромили ариан, зато сформировалось савеллианство и еще несколько ересей помельче, все малочисленней арианства. Ариане с тех пор сгинули — часто вместе с носителями, победа очень весомо подкреплялась мечами воинов императора Феодосия I. Но корчевали ариан еще лет с двести, хоть и уже более полицейскими методами.

А еще именно на этом Соборе, в 381 году, появился впервые Константинопольский патриарх.

До того, патриархами (главными епископами) — т. е., авторитетами и руководителями христиан, считались епископы Рима, Александрии и Антиохии.

Тут надо сделать отступление.

Римский папа ведет свою должность от апостола Петра. И с этим никто не спорил. Рим — столица великой и первой христианской империи, вполне разумно именно римскому предстоятелю считаться «первым среди равных», с титулом патриарх Запада.

Александрийский папа (он именно так с III века назывался), патриарх Африки, ведет отчет тоже с приличного человека — апостола Марка, а патриарший престол Александрии стал вторым по статусу. Формально патриархи авторитетом были равны, но… евангелист Марк, считался учеником апостола Петра. Согласитесь, не может ученик отрицать власть и первенство учителя… так что, последующие претензии римских понтификов на лидерство в христианском мире, прямо скажем, довольно обоснованы.

Третьим патриархатом была Антиохия, по статусу. А по силе на тот момент первым, перед Александрией. Рим, оказавшийся в варварском приграничье, на тот момент котировался очень низко, оттуда даже на Собор никого не позвали. И так продолжалось долго, пока римские папы не отыграли себе власть. Антиохийский «патриарх Востока», считался преемником сразу двух апостолов, Петра и Павла, но выше третьего места не претендовал.

А более патриархатов не имелось, в Константинополе древней епархии быть не могло по очень существенному обстоятельству — не было при апостолах никакого Константинополя.

Но в 381 году, столица империи переехала на Босфор, и императору стало без патриарха под боком неуютно. Пришлось ввести еще один основной престол, включив епископа столицы в число старых авторитетов. Причем поскольку Константинополь — Новый Рим, как тогда формулировалось, то и патриарха тамошнего решением Собора поставили на второе (на первое, все же, не рискнули) место по статусу — сразу после Рима и до Александрии. Хотя несколько веков никто этот статус не признавал, а ключевыми предстоятелями оставались Александрийский и Антиохийский, чья борьба и по территориям, и по количеству людских резервов, как бы не глобальнее т. н. «Великого Раскола 1054 года», когда спорили Рим и Константинополь — уже без Азии и Африки и части Европы, по сути. Но формально четвертый патриарх на I Константинопольском Соборе появился.

* * *

3. Эфесский Собор. Первый, а официально единственный, поскольку II Эфесский аннулирован, признан разбойничьим и небывшим вовсе. Там появилось несторианство. Названо оно так по имени патриарха Константинополя Нестора, чью концепцию патриарх Александрии разгромил на Соборе и, собственно, сформулировал, довольно пристрастно причем. Нестор был менее радикален, чем ему приписали враги и развили последователи. Его сняли с должности и сослали, причем прожил в ссылке он еще долго. Поддерживала несторианское направление Антиохия, хоть и не вся, а Рим жестко следовал коренным принципам и Александрии.

Несторианство оказалось версией живучей и популярной — но в Азии. Развил тему через много лет человек с оригинальным именем Бабай, позже прозванный Великим. Бабай Великий, в сущности, основателем несторианства и стал, а последователей все знают — Азия, Великая Степь, Кавказ, тюрки, половцы, монголы, уйгуры, киргизы, хазары, осетины… вплоть до популярных казаков-несториан, еще в Новое время выступавших против российской империи.

Из пределов Римской же империи несториан удалось вытеснить после кровопролитных, но краткосрочных схваток. Основные дискуссии с применением колюще-режущего оружия начались позже, когда при монголах несториане пошли обратно на запад. Но тут снова помог ислам… впрочем, это уже потом.

* * *

4. Халкидонский Собор принял догмат, который до сих пор лежит в основе веры католиков и православных, аннулировал II Эфесский Собор (где победили монофизиты), и собственно, создал монофизитскую версию христианства — от противного. Делегаты Собора объединились против Александрии, до того лидировавшей в Церкви. Лидерство вернул Рим, поддержанный и Антиохией (разгромленной ранее александрийцами за несторианство), и Константинополем.

Монофизитов осудили идеологически, а император выдвинул позицию «решения Собора — в жизнь!», и повелел монофизитов сажать или высылать, их подрывную литературу сжигать, а за ее распространение казнить разнообразно.

На церковной почве возник и светский раскол, часть Малой Азии, Сирия, Палестина и Египет фактически откололись от империи. Следующие императоры усугубили ситуацию, порой вставая на сторону монофизитов, так что еще век даже на государственном уровне верх брали то сторонники Халкидона, то монофизиты, что влекло все новые витки репрессий и реабилитаций, а также локальные войны в провинциях, где не все колебались с линией партии.

Императоры стали последовательными сторонниками Халкидона лишь в середине VI века, но монофизитов еще оставалось достаточно. Победили все же халкидонцы, но лишь по причине завоевания монофизитских провинций мусульманами, до того схватки продолжались.

Монофизиты и поныне существуют и вполне многочислены.

На этом же Соборе закрепили лидерство Константинопольского патриархата на востоке и второе место в иерархии Церкви — «представили равные преимущества святейшему престолу новаго Рима, каковой имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет вторый по нем». Сие прописали в высшем церковном законодательстве прямого действия — так что, повторюсь, претензии Рима на лидерство и главенство, в Расколе на католиков и православных, формально не так уж не обоснованы.

А еще появился пятый (и в классической версии последний), патриарший престол — Иерусалимский. Епархия считалась «Матерью церквей» и основана была апостолом Иаковом, братом Господним, но ранее высшего статуса за ней не признавали. Впрочем, несмотря на сакральную значимость, внутрицерковным авторитетом престол особо не пользовался.

* * *

Далее случились еще три общепризнанных Собора, но там уже последствия были более локальными. На идеологическом содержании останавливаться не будем — оно достаточно тонко. Разница между ортодоксами и монофизитами — в одной букве (в греческом языке), арианство скорее вообще было не совсем христианством, несторианство и монофизитство — радикально противоположными (вроде как левый и правый) уклонами, а ортодоксы-халкидониты схоластически выглядели «умеренным центром».

Причем, порой думается, что без Вселенских Соборов — не возникли бы и расколы. Не смогли бы сформулировать общую идею разграничения версий, в каждом случае. И возможно, остались бы единой Церковью с поместными субъектами федерации…

 

Глава III. Снова Алеппо

После смерти Иль-Гази и начала войны за трон Мардина между его сыновьями, в Алеппо оставался еще один претендент на наследство, племянник покойного эмира Балак. В оставшемся бесхозным эмирате он имел личный удел, считался восходящей звездой ислама, вождем мардинцев и кумиром мардинок, а оттого наилучшим кандидатом в наследники Иль-Гази. Появись Балак в эмирате, и вопрос о троне становился делом решенным. Именно по этой причине, наместник Алеппо после смерти сюзерена мгновенно стал опасен всем заинтересованным правителям.

Сыновья Иль-Гази прекрасно понимали, что кузену уступают оба. Восточный сосед, наместник Мосула аль-Бурсуки, строил на управляемых землях личный, хоть пока и вассальный султану, эмират, в который предполагал включить Алеппо, а со временем и Мардин. Отчего предпочитал видеть правителем последнего слабого соперника.

Франки придерживались того же мнения, так что отправиться с дружиной в Мардин из окруженного латинянами и Мосулом Алеппо, у Балака не получилось. Прорыв выглядел слишком рискованно, да и город оставлять просто так было жалко — актив все же.

При этом ближайшее будущее Алеппо сомнений ни у кого не вызывало — переход под власть Мосула или Антиохии. Сил на суверенитет блокированный город не имел.

Горожане теряли из-за «кольца врагов» деньги и их выбор, с учетом недавней измены и избиения христиан, был очевиден — они предпочитали уйти под руку аль-Бурсуки. А вот относительно своей судьбы, Балаку срочно требовалось сделать выбор.

Сам наместник хотел в Мардин и там на трон, продолжать политику Иль-Гази. Вариант вассальной независимости для него отпал сразу — ни аль-Бурсуки, ни регент Антиохии Балдуин II, идей автономии не разделяли.

Переход под власть Мосула выезд в Мардин закрывал окончательно. В лучшем случае, Балак оставался в Алеппо наместником, на срок, определяемый эмиром и не факт, что долгий. Да и идея дальнейшей службы равному по статусу сопернику не привлекала. В худшем случае, свежеобретенного вассала могли и быстро ликвидировать, дело житейское.

Время уходило, в городе росли промосульские настроения, что, по недавнему опыту, легко могло кончиться открытием ворот перед подошедшим аль-Бурсуки. Удержать город за собой Балак не рассчитывал, поскольку союзников не имел, а подкреплений ждать было неоткуда. Но получив, после потери Алеппо, трон Мардина, он сам стал бы заинтересован в ослаблении соседей. И если наместничество перейдя к Мосулу усиливало аль-Бурсуки, вновь становясь караванным узлом и торговым центром, то при возвращении крепости латинянам следовало ожидать их мести жителям за прошлую измену и разорения города, что Мардину выходило на руку.

* * *

Потому в начале 1123 года Балак вступил в переговоры с королем Иерусалима. Пока шли переговоры, в городе внезапно, и очень вовремя для выигрыша времени, разоблачили заговор низаритов, «замысливших предать город франкам».

В Алеппо между суннитами, умеренными шиитами и исмаилитами низаритского толка напряженность существовала давно, и последние имели сильные позиции. Правивший до латинян эмир Ридван разрешил им иметь в городе легальный пропагандистский центр, князья Антиохийские вообще ко всем мусульманам относились одинаково. Но после возврата власти ислама низаритов стали обвинять в пособничестве латинянам, так что разоблачения 1123 года легли на подготовленную почву.

Насколько слухи, а тем более прямое обвинение в измене, были правдой — неизвестно. Франки стремились вернуть город, и вполне могли попробовать использовать рознь между мусульманами, к этому времени в нюансах они ориентировались. Низариты не отличались лояльностью тюркам, так что вероятность заговора имелась, а доказательств, если они вообще были, история не сохранила. Но реакция горожан последовала ожидаемая — сунниты и шииты, забыв разногласия, начали громить низаритскую ячейку, благо ее легальность тому способствовала.

В первые же дни, под предводительством раиса (приблизительный аналог мэра) и кади (городской судья), арестовали около трехсот и убили около пятидесяти активных легальных исмаилитов.

Ответ последовал моментальный и жесткий, ночью ассасины зарезали кади в его доме, убийцы скрылись. Публика затихла в испуге, одно дело, толпой хватать и терзать еретиков — совсем другое ответный визит их боевиков как-нибудь ночью.

В этот момент на сцене появился Балак, который ассасинов не испугался, он вообще, похоже, в этой жизни ничего не боялся, а принялся низаритов вылавливать и казнить, благо к этому его аскар (дружина) оказался вполне готов.

Горожане действия эмира всецело одобрили, лидеров исмаилитов сбрасывали с минаретов публично, а смена сюзерена временно отошла на второй план.

* * *

Балак в это время продолжал переговоры. Латиняне, в лице графа Эдессы Жослен де Куртене в Мардине планировали поддержать Тимурташа, одного из сыновей Иль-Гази. Но обмен Алеппо на помощь его наместнику в драке за соседский престол, стоил любых рисков. Кроме очевидной выгоды, Балак мог стать инструментом давления на Мосул, а что касается опасности для франков, то ведь ему еще требовалось победить, а междоусобица у соседей латинян устраивала в любом случае. Эмиру пообещали проезд через земли христиан с обозом, разрешение вербовать наемников по пути и 150 000 динаров наличными (примерно годовой доход с города на текущий момент локального экономического спада). Взамен возвращался Алеппо, мусульманский плацдарм исчезал, а платил король Иерусалимский из средств княжества Антиохийского.

* * *

Весной Балдуин II с вассалами и деньгами явился под стены крепости, которую Балак королю незамедлительно продал, а сам отъехал домой через земли Эдессы. К осени в Мардине воцарился новый эмир.

В Алеппо вошли латиняне. Город грабили неделю, совмещая это занятие с резней мусульман и прочими обычными средневековыми зверствами. Христианские вожди никого не останавливали. С их точки зрения, за недавнюю измену Алеппо того заслуживал, а для иерусалимцев город вообще оставался княжеским — чего его жалеть?

Тем более проявить милосердие оказалось некому, король окончании расчетов с Балаком уехал в Акру, куда как раз заходил венецианский флот. У морской республики наконец-то дошли руки до прямого участия в деле крестовых походов, хотя в нынешних условиях это только добавило королю проблем.

 

Интерлюдия

О версиях ислама и принципах, единых для суннитов и шиитов.

Большинство мусульман в рассматриваемое время составляли сунниты, во главе с халифом из рода Аббасидов со столицей в Багдаде. Это генеральная линия, от которой еще в начале исламской эпохи откололись шииты и мелкая партия хариджитов (позже растворившаяся), а потом сунна серьезных расколов не знала.

Шииты, которых и посейчас в мире 10–15 процентов всех мусульман, имели бурную историю расколов и отпочкования сект, но как правило локальных либо относительно малочисленных.

* * *

Сразу сделаем оговорку, сунниты и шииты — по сути одна религия, а разошлись они по политическому вопросу, о власти. Спор вышел о том, кто после смерти пророка должен занять его место и руководить уммой (сообществом всех мусульман). Поскольку умма, согласно догмату ислама, в будущем охватит весь мир — речь шла о будущем владыке мира, совмещающем светскую и религиозную власть. Вернее, пока о принципе назначения такого владыки.

Сунниты полагали, что должность эта выборная, а шииты стояли на позиции передачи власти по наследству, от пророка к его родичам, и наследником они признали Али, зятя пророка Мухаммеда. Собственно, шииты и были изначально политической партией (шиа Али — «партия Али»), но в исламе политика, религия и право на тот момент нераздельны.

Сунниты потомков пророка тоже очень уважали, отвели им особый статус, но — не более.

Позже эти две партии выработали и небольшие различия в праздниках, почитаемых людях и местах, на чем в сущности, различия течений и кончились.

* * *

Омейяды, первая династия суннитских халифов, шиитов победили. По этому поводу последние перешли на нелегальное положение и в подполье выработали концепцию «такийя» — допущение сокрытия своей истинной веры, вплоть до публичного отречения, перехода в иное исповедование и соблюдения всех обрядов неверных, вместе с нарушением правоверных запретов. Разумеется, такийя допускалась только для благой цели и в интересах партии, с непременным мысленным неодобрением совершаемого и мысленным же проклятием противника. Пределы допустимого при такийе в разных течениях шиизма были разными, от только словесного, без нарушения запретов у умеренных — до безграничности у радикалов, типа исмаилитов.

* * *

Когда против Омейядов выступил род Аббасидов, оппозиционеры собирали под крыло противников правящего режима, обещая всем и все, по мотиву «а резать будем потом». В частности, шииты полагали, что приход к власти человека из рода Аббаса лишь переходный этап к призванию на халифский трон наследника Али.

После победы быстро выяснилось, что Аббасиды никому трон отдавать вовсе не собираются. Антиомейядская коалиция раскололась и второй халиф из рода Аббаса, интересный и талантливый человек по прозвищу Мансур, решил, что «потом» уже наступило и шиитов пора резать. Впрочем, первые два Аббасида постепенно зачистили вообще всех былых союзников.

Мансур обозвал шиитов не оппозицией, а еретиками, а потомков Али от Фатимы (дочери пророка), при нем планомерно искали и уничтожали. С итогом сунниты и шииты расходятся — первые полагают, что Мансур, как человек аккуратный, вырезал всех потомков Али и Фатимы, вторые — что некоторые линии уцелели.

Шииты привычно ушли в подполье. Через несколько десятков лет они от разгрома оправились и в Северной Африке, на границах халифата, создали свои эмираты во главе с потомками Али — каковых сунниты, понятно, обзывали самозванцами.

* * *

Еще через некоторое время, новый халиф аббасид Мамун попытался объединить ислам, шиитов легализовал, а одного из их лидеров признал потомком Али.

Кстати, именно тогда цветом мусульман стал зеленый, изначально шиитский, до того ислам использовал цвет Аббасидов — черный.

Не всех шиитов устраивало примирение, и они раскололись на две партии. Лояльную суннитам, возглавляемую признанным потомком Али (имамом), и — радикальную. Непримиримых возглавил Исмаил, старший сын тогдашнего имама. Имам его лишил наследной должности, передав титул младшему сыну, а Исмаил создал партию нового типа, названную по его имени — исмаилиты. В связи с чем вскорости скоропостижно и не без дружеской помощи, скончался. Но исмаилиты сочли, что он вообще не умер, а сокрылся на супертайную нелегальную работу, где ведет подрывную деятельность и производит наследников.

Легальные шииты остались «системной оппозицией» в халифате, а исмаилиты привычно ушли в подполье. В условиях конспирации они создали мощную организацию, с разветвленной сетью и некоторыми несущественными идеологическими отличиями от официального ислама. А в начале Х века подняли успешный мятеж в Северной Африке, во главе с очередным потомком Али от Фатимы — тут же объявленным в халифате самозванцем.

Насчет самозванства, вопрос спорный. Доводы суннитов не объективны, историки вполне допускают, что с учетом такийи, потомки в подполье могли сохраниться, но нам сие не важно, и как в те годы было принято писать «и Аллах лучше знает, где правда». Мятежники смогли завоевать Северную Африку, Египет и Сирию, где основали свой, исмаилитский халифат династии Фатимидов — с даи и мамлюками.

* * *

Кроме привычных в исламских странах ведомств, тогда называемых диванами (нам эта система знакома под названием «приказов», скопированных в Московском княжестве), Фатимиды завели еще одно ведомство, Дава — службу даи, подчиненную лично главе халифата.

Даи — это нелегальный эмиссар исмаилизма, посылаемый за границу для организации там подполья, распространения своей веры и ведения подрывной работы против врагов Фатимидов. Этакий исмаилитский Коминтерн, в сочетании с разведкой. Даи работали качественно, новых членов вербовали умело и исмаилитские сети распространились от Египта до Памира и Индии.

А после прихода в Багдад сельджуков и захвата ими власти, что ранее отмечалось, это подполье приобрело еще и идеологию антисельджукской борьбы, которую местное население поддерживало.

Подполье строилось по принципу изолированных групп, замыкающихся на своих ведущих, которые в свою очередь образовывали группы… ну и так до самого верховного даи в Египте. А перспективных подпольщиков из местных, часто отправляли в Египет. На учебу, после которой определяли на службу, как в аппарате даи, так и в других фатимидских ведомствах. Часто такие люди возвращались обратно на закордонную нелегальную работу, уже в приличном чине. В качестве резидентов, они пользовались широчайшей автономностью, особенно в отдаленных регионах. Даи были, как правило, выдающимися людьми, прекрасными теологами, пропагандистами и организаторами, а заодно и юристами (споры членов тайной общины рассматривали именно даи), часто — учеными, некоторые стали выдающимися философами. «От идеального даи ожидалось также, что он должен был быть хорошо осведомлен в области светских наук, таких как философия и история, знать основные положения других религий, помимо ислама. Даи должен был владеть языками и быть сведущим в обычаях региона, где проходила его деятельность (…) Исходя из этого, образцовый даи должен был являть собой пример высоко образованной и культурной личности».

* * *

Одним из таких людей, прошедших путь от молодого подпольщика-исмаилита в Багдадском халифате, учебу и работу в Египте — до резидента подпольной сети в прикаспийских провинциях, стал в конце XI века Хасан ибн Саббах.

Хасан в первую очередь ориентировался на персов, привлекая их к исмаилизму как национальной борьбой против турок, так и борьбой за социальную справедливость — безземельные крестьяне и ремесленники (практически все в тех местах — персы), относились к низшим слоям, и фактически оказались во власти эмиров-иктадаров тюркского происхождения, которые не планировали долго сидеть в качестве держателей этого бенефиция, отчего драли подати сверх положенного (икта — право сбора налогов с определенного надела и на срок, в данном варианте срок был коротким и бенефициар часто менялся, ведь тюрки были весьма мобильны — и это скорее экзотика, обычно икта снижала подати в сравнении с короной). Революционеры налоги резко снизили, трофеи мятежники делили поровну, так что поддержку масс Хасан получил. Со временем его люди захватили еще ряд крепостей и укрепились в прикаспийских провинциях, после чего создали подполье и в Сирии.

Тут исмаилиты как раз снова раскололись. По традиционному вопросу о власти.

В 1094 году умер фатимидский халиф аль-Мустансир. Следующим должен был стать его старший сын Низар, однако визирь аль-Афдал, много раз нами упоминавшийся, провел дворцовый переворот и престол отошел младшему сыну халифа аль-Мустали, женатому на дочери визиря. Низар бежал в Александрию и попытался прийти к успеху, но был разбит, схвачен и втихаря удавлен в застенке.

Большинство исмаилитов признало нового халифа, их назвали мусталитами и это стало официальной религией Египта. А меньшинство настаивало на правах Низара, в том числе отрицая его смерть и полагая, что он не умер, а перешел на нелегальное положение. Их назвали низаритами.

Хасан ибн Саббах принял сторону Низара, фактически отколовшись от Фатимидов и основав свое оригинальное низаритское государство, на базе разрозненных территорий — что, впрочем, для тех веков, не так уж необычно. Исмалиты Персии и Ирака поддержали Хасана, а община Сирии разделилась примерно пополам. Низариты ввели в практику поиск в исламе мистических (батин) смыслов, за что второе их название стало батиниты.

Позже в Багдадском халифате началась ранее описанная гражданская война за трон султана, и всем стало не до низаритов. Тем более, Саббах завел террористическое крыло движения, которое мы знаем под именем ассасинов.

* * *

Термин «ассасины» присходит от сарацинского «гашишины», и так низаритов действительно обзывали. Но не только боевку, а вообще всех и еще до образования террористического крыла, не связывая сие с легендами о курении гашиша смертниками, а в ругательном значении «укуренные они там все».

Саббах продолжил знакомую практику подполья даи, а его боевая группа начала теракты против ключевых фигур противника — сельджуков в основном. Брали в боевики сперва просто фанатиков идеи, позже таких стало меньше и пришлось выдумывать трюки с идеологической накачкой, но основой всегда была не спецподготовка, а готовность к самопожертвованию и внедрение в среду, на базе той же такийи.

Подготовить террориста-смертника, в сущности, не трудно, тем паче в условиях нищего Средневековья и реальных антитурецких настроений. Сложнее его подвести к жертве — но с мощной сетью подполья вполне реально, и главную роль в этом играли резиденты-даи, сами боевики оставались расходным материалом. Если у смертника нет цели остаться в живых — подготовка ему не нужна, сыпани яд при возможности, либо просто дотянись ножом, и все.

Кстати, если первые ассасины (мы будем их именовать устоявшимся термином, чтобы уж не путаться) в плен не сдавались и погибали сразу или чуть позже, то с течением времени появились и пленные с развязывающимися языками, и даже перешедшие на сторону жертвы террористы. Но это случилось нескоро, а пока внедрения низаритских боевиков в свое окружение мог опасаться любой эмир или султан.

Не то чтобы боевка стала основой низаритской обороны — нет, опорой служили крепости с нормальными гарнизонами и нелегальные пропагандисты. Но свою роль террористы играли, особенно с учетом мощного пиара, подогреваемого сетью агитаторов, а позже и вовсе не низаритами, потому как списывать любые заказные убийства на ассасинов в тех краях стало модно. Ну удобно же: Кто убил? — Батиниты! И все, вопрос снят, в Аламуте справок не дают, даже могут чужое убийство себе приписать, для пропаганды.

Минусы тоже имелись, после терактов наследники жертв зачастую поголовно вырезали всех подозреваемых в исмаилизме, при полном одобрении большинства населения. В Исфахане, к примеру, обвиняемых в принадлежности к батинитам бросали живыми в костер на центральной площади. Террористов тогда некому особо было воспеть, отчего они считались «оружием слабых» и штукой подлой до непристойности.

* * *

В Сирии, к приходу крестоносцев, низаритская сеть завелась в Алеппо и Дамаске, но крепостей получить не успела. К 1120-м годам, их подполье в Леванте только разворачивалось, при этом не получив прочной базы среди населения — противники франков ориентировались на одного из халифов, а лоялистам секты не требовались. Оттого стычек между латинянами и низаритами не случалось.

Шииты на оккупированных франками территориях немедленно вспомнили про такийю, во вполне умеренной форме — только для возможности подчинения неверным, отчего проблем тоже не доставляли. Сунниты, безусловно, приветствовали бы возвращение власти единоверцев, но без особой активности.

* * *

Но базовые принципы, несмотря на все расколы. Оставались едиными. Мир мусульман в классической теории ислама, делился на две части. «Земля ислама», уже находящаяся под его властью, и «земля войны» — временно не покоренная, на которой ни государств, ни властей, ни законов, мусульмане официально не признавали. Совсем. Неофициально было несколько мнений о временном признании, но распространения они не получили. В будущем исламу обещана победа во всем мире, после чего «земли войны» не останется.

Победу приближает джихад — борьба за веру. Нынче стало популярно рассказывать про «великий» и «малый» джихад, из которых второй это как раз война с неверными, а первый — спасение души и самосовершенствование в добродетели. Причем якобы великий джихад важнее малого.

В таком изложении упускается маленькая деталь.

Великий и малый джихад, в классике ислама понятия вовсе не противопоставляющиеся, а наоборот последовательные. Великий джихад предшествует малому и обеспечивает ему успех. То есть великий джихад — это самосовершенствование (кстати не только духовное, но и телесное), но не для себя, а как «боевая и политическая подготовка» к священной войне с неверными. Малый джихад конечен, ведется только до полной победы ислама в мировом масштабе, затем надобность в нем отпадет, за неимением неверных, а вот великий джихад останется — самосовершенствованию нет предела, а порох нужно держать сухим.

Опять же, последовательность не означает, что малый джихад нельзя вести до окончания великого. Можно. Но ислам знает и любит понятие риски, потому до окончания великого джихада, победа в малом правоверному не гарантирована, а после — предопределена. Но «врата рая находятся под сенью мечей», участнику малого джихада «заранее заказан пропуск в рай», и даже грешнику одна битва с неверными стоит 60 лет молитвы, так что риск поражения окупаем. Да ведь никто не мешает и побеждать?

При том джихад — священный долг для каждого мусульманина (кроме полностью непригодных к службе, да и с теми есть нюансы), а кто уклоняется от битвы (малого джихада), тот вероотступник и в аду будет умучен в наказание. Но долг этот исполняется не всяк по-своему, а непременно коллективом, организовано и под руководством халифа. Позже, в отсутствие халифа, этот постулат размылся, но на рассматриваемый момент джихад — коллективная обязанность уммы, а индивидуальный долг участия в нем возникает лишь по призыву или мобилизации.

Впрочем, и для халифа предопределено, он должен не реже раза в год совершать поход на неверных, приближая окончательную победу ислама. Единственная уважительная причина для отмены похода — хадж (паломничество в Святые места), отчего, скажем, известный всем Гарун ар-Рашид чередовал, в один год ходил войною, на следующий ездил в Мекку.

Прекратить джихад до окончательной победы нельзя ни при каких обстоятельствах. Но ислам разрабатывали юристы, потому джихад можно приостановить, заключив временное перемирие, не более, чем на десять лет. Этот срок, кстати, часто встречается в источниках. А количество приостановок не ограничено, можно каждые 10 лет…

* * *

Часто упоминаемая разница в отношении к неверным из «людей Книги» (христиане и иудеи) и язычникам, существовала. Но тут надо уточнить — разница внутри «земли ислама», где язычники подлежали зачистке или принятию ислама, а люди Книги дозволялись к проживанию и наделялись правами (немногим меньшими, чем мусульмане), при условии соблюдения подчиненности мусульманам и уплаты спецналога. А вот за пределами «земли ислама», разницы между сортами неверных делать не следовало.

И еще нюанс, подчинение дозволенных неверных, правоверные должны были постоянно демонстрировать. Для профилактики. Отсюда все ограничения в размере домов, особая одежда и т. д. Во время обострения кампанейщины по этому поводу, к примеру, в Египте при Фатимидах, наблюдались фантасмагоричные ситуации — при непосредственном сборе с христиан податей, сборщики налогов (мусульмане), обязаны были налогоплательщика как-то изобидеть. Без вреда здоровью, но унизительно — пощечина там, за бороду подергать…

А теперь поставьте себя на место сборщика налогов. Весь день честный мусульманин принимает оброк у толпы неверных, очередь, споры, вопросы… У каждого денег возьми, пересчитай, запиши — так еще и за бороды дергай! Но без этого нельзя, и инспекторы нашли обычный во все времена выход — возложили свою обязанность на налогоплательщиков. При сдаче подати, налогоплательщик должен был… самостоятельно подергать себя за бороду.

* * *

Что интересно, дискриминация не касалась купцов из немусульманских стран. Христиане и иудеи сопредельных земель пользовались всеми правами местных торговцев, подчинялись исламскому праву и демонстрировать им превосходство не требовалось. Собственно, логично и с практической точки зрения, и надо учесть, что в землях ислама, в отличие от христианских, существовали тоже две привилегированные группы, но иные. Если «те, кто воюет», входили в список везде, то духовенства ислам не знал века этак до XVI, а второй элитной стратой были как раз купцы. Причем, далеко не все считали их (как минимум занимающихся караванной торговлей) вторыми. Ведь мало того, что «Пророк был купцом до того, как стать воином», он еще и купцом-то стал по собственному желанию и склонности, а по необходимости. Можно предположить, что заезжие пользовались преференциями не только как «люди Книги», но и сообразно высокому статусу профессии.

 

Глава IV.Венецианский крестовый поход

Венецианцы, к тому времени, на Ближнем Востоке имели лишь ограниченные привилегии во второстепенных портах Тира и Хайфы. В остальных местах для них действовал обычный режим налогообложения. Генуя и Пиза льгот имели значительно больше, поскольку с франками отношения установили раньше, а с Египтом пизанцы плотно сотрудничали несмотря на все противоречия такой политики и запреты на «торговлю с врагом». С учетом, о чем мы ранее упоминали, еще и отмены Иоанном II Комниным в 1118 году венецианских привилегий в Византии, ситуация выглядела для торговой республики совсем уж неприятно.

С 1119 года король Иерусалима просил помощи, некоторое время дож Доминико Микеле ничего по этому поводу не предпринимал, но в 1122 году Венеция наконец откликнулась.

Выжидал дож исходя из общей обстановки в Средиземноморье, которая в 1122 году как раз сложилась удобно. С венграми заключили очередное перемирие. Генуя и Пиза увлеченно резались за Сардинию (совместно отнятую у мавров в 1115 году) и Корсику, Амальфи в очередной раз покоряли очередные Отвилли, а граф Сицилии отправлял экспедицию в Северную Африку (где его армия будет разбита сарацинами летом 1123 года), так что в Леванте конкурентов не наблюдалось. Ромеи, напомню, воевали с печенегами и отвлекаться василевс не мог.

В 1122 году, дож «с великим благочестием принял крест вместе с многими» и флотом в двести вымпелов отправился в поход. Целями венецианцев было заставить Византию вернуть «золотую буллу» с льготами и добыть торговые преференции в Леванте с Египтом.

* * *

Традиционно посетив Далмацию и получив там подкрепление судами и людьми, флот для начала попытался взять ромейский Корфу, но успеха не достиг и отплыл в Заморье. Весной 1123 года венецианцы вошли в Акру, туда же подъехали король Балдуин II патриарх Иерусалимский и граф Триполи.

Привезенное небольшое невенецианское пополнение Балдуин II немедленно отправил в Алеппо, получив сообщения, что аль-Бурсуки выходит отбивать город. Вооруженные пилигримы получили возможность реализовать мечту о схватке с нехристями и готовились претерпевать тяготы осады и добывать славу.

С флотом вышло иначе. Дож пришел воевать неверных и спасать христиан, но делать это намеревался непременно с моря, и чтобы имелось встречное предоставление — трофеи, стратегическая польза республике и привилегии. Король лишаться дохода от пошлин не желал, на морские операции силы во время конфликта с Мосулом отвлекать не хотел, а уж ввязываться в противостояние с Византией не собирался вообще ни при каких обстоятельствах, с этим даже дож не спорил. Но венецианцы на сушу не собирались, а отказаться от участия в походе на мусульман его величество не мог. Сам ведь помощи просил, да и концепции «защиты Святой Земли» это противоречило. Опять же, ссориться с Венецией не стоило, а зачистка моря от флота Фатимидов выгоду для Иерусалима несла огромную. Основную роль брала на себя венецианская эскадра, но плавать в безопасных водах будут все и еще долго.

За тринадцать лет, прошедших с разгрома египтян на море и взятия Сидона с Тиром, воды утекло достаточно. Флот Египта вполне (с помощью пизанцев, поскольку дерево, металл и смола у Фатимидов были в дефиците и поставлялись извне) восстановился и активно мешал христианскому судоходству. Латиняне Заморья в ответ могли выставить только пиратов Сидона и невеликое число боевых кораблей из других портов, отчего потери конвоев из Европы росли и требовали усиления охраны, что повышало цены перевозки и импорта, а экспорт частично перетягивало в Александрию. Потому идея завоевания господства на море оказалась близка и Иерусалиму, и Венеции, и стороны договорились.

Балдуин II передал под командование дожа все корабли, какие смог найти, и выделил около трех тысяч бойцов. Из бонусов Микеле выжал обмен принадлежащей Венеции трети маленькой Хайфы на такую же в ведущей Акре, с правом экстерриториальности и полным освобождением от пошлин всех операций там совершаемых, аналогичные кварталы в Аскалоне, Бейруте и ряде других городов, суд венецианцев на всей территории королевства по своим законам, разрешение исков подданных Иерусалима к венецианцам венецианским судом (но разбор претензий венецианцев к местным остался за королевской курией) и еще ряд льгот, включая, разумеется, неприменение «берегового права».

В проект дожа вошел и Понс Триполийский, который вовсе не хотел на восточный фронт, защищать неинтересный ему Алеппо, а против набега на египтян совершенно не возражал.

Целью морской экспедиции против Фатимидов избрали Тиннис, огромный и богатый город, третий в Египте по численности населения (около 70 тысяч человек). Притом город не торговый, а ремесленный, ведущий центр текстильного производства на всем Ближнем Востоке, насчитывающий несколько сотен мануфактур по переработке хлопка (немалая часть из которых принадлежала казне), и это не считая мелких мастерских. Соответственно, население там в основном работало по найму либо обслуживало производство, то есть к боевым действиям было не склонно, и по исламским понятиям относилось к низшим слоям общества, вооружать которых даже для защиты от нападения городской верхушке вряд ли пришло бы в голову.

* * *

Летом объединенная эскадра под командованием Микеле направилась вдоль побережья на запад.

Между Пелузием и Аскалоном, ее, на свою беду, перехватил флот Фатимидов. Венецианцам, как писал позже хронист Вильгельм Тирский «благоприятствовали и ветер, и освещение, и море, и корабли дожа обрушились на египетский флот и быстро привели его в расстройство». Противник действительно рассеялся и попытался бежать, но франки стремились лишить Каир кораблей в принципе, отчего погоню не останавливали и в итоге пустили на дно почти всех, «море окрасилось кровью врагов, а берега покрылись трупами их, куда они были выброшены морем», как выразился тот же летописец. Сражение у Аскалона решило вопрос о господстве на море, в этот раз восстановить флот египтяне уже не смогли. Одна из основных целей Венеции в этом заезде была достигнута.

* * *

После сражения, Микеле и Понс Триполийский направились к Тиннису.

Город оказался укреплен слабо. Считалось, что с моря его защищает мощный флот, а с суши угрожать некому. Высадке крестоносцев малочисленный гарнизон — фактически городская стража, помешать не смог. В отличие от портовых городов Леванта или Александрии с Дамиеттой, где нападавших кроме армии встречали многочисленные купцы со своей охраной и моряки (всяк из которых подрабатывал пиратством), в Тиннисе кроме стражи сопротивление оказывать было некому, наемные ткачи к тому малоприспособлены, приказчики мануфактур тоже. Потому немалая часть жителей при начале штурма просто разбежалась.

Город взяли в несколько дней, после чего начали планомерно грабить, перевозя трофеи, в которых объемную часть составляли ткани, на склады в Иерусалимском королевстве.

Египтяне из близлежащих городов, в первую очередь Дамиетты, попытались выбить противника, но атаки разрозненных отрядов франки уверенно отразили. После чего местные начальники запросили подкреплений из Каира, а сами остались неподалеку и принялись «героически сдерживать наступление неверных», которые, правда, за пределы посадов не очень совались, отчего оборона получилась на славу.

* * *

В этих интересных занятиях стороны провели лето. Подкрепление Каир не прислал, поскольку визирь аль-Акмал с основным войском гонялся за кочевниками на западной границе. Египет подвергся набегу многочисленной орды берберов, грабивших сразу несколько провинций и оторваться от них египтяне сразу не могли. Тем более узнав, что наступление франков удалось остановить на границах Тинниса. Поймав берберов, аль-Акмал нанес им сокрушительное поражение, «убил и пленил многих, и наложил на них ежегодную дань установленного размера», как о том летописец сообщает. После чего визирь с компанией направились к крестоносцам.

С египетскими основными силами латиняне бой не приняли, разрушили в Тиннисе что смогли и спалили остальное, а затем погрузились на корабли и вернулись в Заморье.

Спустя некоторое время выяснилось, что отплыли не все, венецианцы оставили послов. Возврата эскадры визирь не хотел, в отсутствие флота защищать прибрежную зону не мог, а всю осень, пока шли переговоры, дож пиратствовал у берегов Египта, захватив множество судов и практически парализовав египетскую средиземноморскую торговлю. Канонерок к тому времени еще не изобрели, но «дипломатия канонерок» уже давно существовала, так что переговоры кончились успешно для Венеции, принеся ей в Каире аналогичные Пизе торговые преференции.

* * *

Для Латинских королевств итогом кампании стала не только богатая добыча, но и господство европейцев на море, что активизировало левантийскую торговлю. Первую роль в транзите захватила Венеция, но безопасность плавания сулила выгоду вообще всем христианским купцам.

Разорение же конкурирующего промышленного центра, повысило вес хлопчатобумажного производства в Леванте. Ведущим производителем текстиля на некоторое время стал Дамаск, жиреющий на выбывании из гонки Тинниса и Алеппо, причем следующие несколько лет, доходило до продажи египетского хлопка франкам, поскольку перерабатывать на месте его стало некому. Со временем Тиннис свои позиции восстановил, но уже с меньшим весом. Кроме того, удар по морской торговле и производству, лишил Каир немалой доли налоговых поступлений, резко ослабив бюджет.

Перехват средиземноморской торговли у египтян Венецией и Пизой, для Иерусалима нес и еще одно следствие. Итальянские республики теперь «сидели на двух стульях», торгуя и с землями крестоносцев, и с Египтом, отчего стали весьма заинтересованы в мире между этими былыми противниками.

* * *

Успешно закончив операции на Ближнем Востоке, корабли полностью удовлетворенного собой дожа весной 1124 года отплыли из Леванта. Но направились не домой, настал черед решить вопрос с Византией.

Первым делом, венецианцы эскадру разделили и несколькими отрядами кораблей напали на острова Эгейского моря, разоряя там ромейские города. Из крупных первым пал Родос, центр, естественно, острова с тем же названием, там Микеле обратил в рабство «многое число пленных, причем ускользнуть удалось лишь немногим» и частично разрушил город. Следующим взяли Хиос, где часть флота встала на зимовку, а другая опустошила Самос, Лесбос, Андрос и ряд других островов. В общем, василевсу всячески намекали, что с Венецией лучше дружить, как писал Фульхерий Шартрский «Стены городов разрушались, взрослые и девушки, жалости достойным образом, забирались в плен, разное добро увозилось с собой». В Иерусалиме, понятно, «благочестно скорбели» по поводу распри меж христианами, но ослабление Константинополя чужими руками играло королю на руку. Разнеся византийские владения, дож в 1125 году вернулся в Венецию, где был встречен с огромным почетом.

В следующем году Микеле принялся организовать новую экспедицию против византийцев, но она не потребовалась. Василевс все понял. Греческий флот остановить венецианцев не мог, для армии республика была недосягаема, потому Иоанн II резко стал сговорчивей и вернулся к «золотой булле» отца, подтвердив все ранее отнятые привилегии Венеции, право торговли по всей империи практически беспошлинно и в обход таможни, квартал и склады в Константинополе и прочее.

Впрочем, на Латинские королевства это влияло весьма опосредованно, и интересовало короля мало. С 1123 года у него были куда более острые проблемы.

 

Интерлюдия

О праве и торговле в исламском мире.

Исламское право изначально предусматривает равенство всех перед законом. Равенство не всех вообще — для каждой социальной группы права устанавливались разные, но с четкими критериями групп, которых, собственно, всего-то три: правоверные мусульмане, неверные признаваемых религий, язычники.

К этому добавлялась разница в статусе. Христианская Европа знала три сословия. Элитные — «молящиеся» клирики и «воюющие» феодалы, а неблагородные — все остальные, «работающие» третьего сословия.

Исламское общество отдельного духовенства вообще не имело, к благородным сословиям относились служилые люди (как «меча» — военные, так и «пера» — чиновные) и занимающиеся дальней торговлей купцы, а уж за ними шли в качестве «среднего класса» горожане вольных профессий (не занимающиеся ремеслом и наемным трудом — это важно) и местные торговцы. Низшие же классы составляли крестьяне, ремесленники и наемные работники, вкупе с деклассированным элементом.

Оговоримся, речь, как и в Европе, идет не о состоянии или личном авторитете, но о статусе. Нищий рыцарь всегда оставался несравненно «благороднее» богатейшего и влиятельного купца, нищий писец эмира или разорившийся караванный купец считались «выше» богатого городского хозяина магазина, а мелкий рыночный лоточник, гордо смотрел сверху вниз на зажиточного караван-баши, прошедшего полконтинента — но не со своим добром, а на зарплате.

Купцы отстаивали свое положение, в том числе спонсируя теолого-правовые трактаты о преимуществе торговцев, чья деятельность авторами порой не просто приравнивалась к подвигу, но и ставилась выше малого джихада, войны с неверными. По мнению, к примеру, авторитетного юриста аш-Шайбани, райское вознаграждение за приобретение выше, чем за джихад, а «умереть в седле своего верблюда во время поездки для приобретения щедрот Аллаха милее, чем быть убитым в войне за веру». А ан-Нахаи полагал базар местом священной войны с шайтаном, каковой шайтан пытается соблазнить честного купца легкой прибылью с помощью обмана, устоять перед чем труднее, чем в борьбе с оружием в руках против неверных.

Люди власти не спорили, моральная победа над купечеством для них смысла не имела, тогда как наличие свободной торговли расширяло возможности за счет коррупционной помощи и личных инвестиций в бизнес, а иктадарам (держателям икт — права сбора налогов с определенной территории) без торговли вообще перевести товар подопечных аграриев в деньги было бы затруднительно.

* * *

Кроме того, весомую роль играло понятие чести. В Европе «люди чести» — это феодальное сословие. Даже клирики, собственно, обладали не личной честью, но корпоративной, «как частица Церкви». На землях же мусульман честь четко ассоциировалась и с купцами, ведущими транзитную торговлю.

Дело в том, что репутация — это актив. «Честь можно продать — но нельзя купить». В первую очередь, под честью понималась верность своему слову, а отсюда — сеньору, партнерам, даме и т. д. Оттого человек с репутацией «имеющего честь» может — только из-за ее наличия, получить фьеф (икт), место в дружине или при дворе, но равно и кредит. Потому что ему верят на слово. А вот от размера капитала репутация «честного» никак не зависела — ведь капитал и у мошенника или изменника может быть. Оттого богатый, но неблагородный, относился к тем All others, которые pay cash, поскольку не пользуются доверием.

Мусульманские караванные купцы вели основную часть транзитных, междугородних и трансгосударственных сделок именно под честное слово, отчего разница между честью и кредитом не просто стиралась — она становилась проверяемой и насущной, как в вассальных договорах Европы.

* * *

Важный нюанс — мусульмане по нормам шариата, имели объем прав (личная свобода, свобода торговли и передвижения), о котором в то время их аналоги в Европе могли только мечтать, и этот объем был одинаков на всех землях уммы — от Испании до Индии и границ с Китаем, включая Северную Африку. В разных исламских странах, конечно, существовали вариации законодательства, шариат — это не кодекс, а скорее аналог памятных нам «Основ советского законодательства», но принципы оставались общими.

В разделенной на мелкие клочки Европе, это выглядело нереалистично, даже единое каноническое право правовую общность сформировать не смогло. Именно поэтому в Европе ценился статус горожанина и гражданство конкретного города, города и коммуны боролись за автономию, самоуправление и особое городское право, а исламских бюргеров эти ростки либерализма просто не интересовали. Мусульманские города не имели особого административного статуса и статутов, а понятие гражданства значило критично меньше принадлежности к умме.

Феодальное право на востоке не оформилось, политической борьбы горожан и автономизма не возникло, но противоречия между сословиями и с властью, безусловно, существовали. Просто требования выдвигались не политические, а экономические, и не реформистские (что право развивало), а консервативные — «соблюдайте свою конституцию», шариат, то есть.

Шариат ведь первым делом различал социальные слои в плане налогов, выделяя еще несколько социальных подгрупп — крестьяне и наемные работники податей платили больше торговцев и собственников земли, а с неверных и вовсе собирали по максимуму. Но кроме того, правители, в целом соблюдая правовые нормы, часто вводили непредусмотренные Кораном налоги и сборы, а заодно пытались регулировать рынок — с чем подданные непримиримо боролись, требуя возвращения к шариатским нормам.

* * *

С налогами понятно, но и вмешательство в свободу рынка, особенно попытки фиксирования цен — во время голода, к примеру, вызывало особую враждебность. Пророк ведь в свое время отказался заставлять купцов снижать цены во время дефицита в Медине, даже назвал эту идею кощунством, поскольку «цены зависят от воли Аллаха». Большинство правоведов отсюда вывело, что любое властное вмешательство — ересь, рынки регулируются с самого верха и не земным правителям вмешиваться.

Да, на «невидимую руку рынка» Адама Смита (которая тоже изначально рука Божественного провидения), похоже. Причем, совпадений в экономической теории вообще множество, Д. Гребер, высказывает мнение, что Смит постулаты об обмене как естественном продукте человеческого разума и речи, заимствовал у аль-Газали (умер в 1111 г.), как и пример про «никто не видел, чтобы две собаки обменивались костями». Да и классический пример с операциями на фабрике, еще в Средние века приведен мусульманами, а в личной библиотеке А. Смита имелись переводы трудов персидских (и арабских) средневековых ученых. Собственно, «кривую Лаффера», популярную среди экономистов при президенте Рейгане, часто называют кривой Халдуна-Лаффера, поскольку впервые в виде общего принципа она изложена в книге Ибн Халдуна «Мукаддима» в 1377 году. Так что, об истоках либеральной экономики, можно задуматься…

* * *

Но вернемся к исламу и поговорим о капитале. В христианском мире не одобрительно относились не только к процентам по займам, но и к торговле вообще (купцы ничего не производят, лишь увеличивают цены), а в исламе твердо помнили, что «Аллах разрешил торговлю», хоть и «запретил рост». Но были и другие кардинальные отличия.

1. Исламское право предельно индивидуалистично и долго не знало не только правовых фикций в виде юридических лиц, но и системной групповой ответственности вообще, только личную.

В Европе (и на Дальнем Востоке, кстати) исторически сложились постоянные корпорации — церковь, города с автономией, гражданами и статутами. В которых создавались закрытые объединения низшего уровня — цеха и иные общины, где член корпорации выступал не как индивидуальная личность, но в первую очередь как член коллектива, священник, монах, горожанин или цеховой, имеющий присущие только его коллективу права (в том числе на суд по своему праву), но и несший обязанности внутри общины, а во внешнем мире — разделяющий ответственность за любого иного собрата. То есть, признанные судом долги конкретного купца из города Х, добрые люди из других земель спокойно взыскивали с любого гражданина города Х, где бы его не поймали, а уж тот потом вправе был вернувшись домой разбираться внутри своего колхоза и требовать с истинного виновника убытков в двойном размере. Тут возникало много интересных коллизий (студенты, например, иногородние, требовали к ним это правило не применять), но в целом долгое время схема работала и отмирать стала, когда торговые корпорации оформились самостоятельно и «вышли» из общегородского единства, затребовав ответа только за себя непосредственно… впрочем, это мы отвлеклись.

В исламе, как мы выше убедились, никаких корпораций не водилось, а всякий торговец заключал сделку и держал по ней ответ лично и индивидуально, и — каждый раз только по конкретной сделке (или договору). Если же с одной стороны выступала группа торговцев, «фирмой» они не становились, а представляли солидарную множественность лиц на стороне сделки — но, опять же, только непосредственно этой. Приказчики и агенты ничего не меняли — они работали от имени конкретного лица или лиц, и «каждый раз как в первый раз». В условиях уммы и единого шариата это долго служило преимуществом, но сильно мешало работать в Европе и позже стало тормозить развитие экономики.

* * *

2. Финансовые практики, несмотря на единый закон, существовали разные. В торговле развитые, в остальных сферах довольно примитивные.

Для крестьян, ремесленников и служивого сословия, вплоть до халифов, суть отношений не отличалась от европейских. В тех же кредитах, запрет процентов обходился через дисконт, когда выдавалось денег меньше, чем отражалось в документах, либо, если с залогом — через РЕПО, т. е. к примеру, кредитор покупал предмет залога за 100 динаров, и обязывался продать через год за 120 динаров (посейчас популярная схема, российские суды с ней пытались бороться, но добились лишь технического усложнения). Опять же, использовались в качестве агентов неверные, на которых запреты шариата не распространялись. Что интересно, в исламском мире ведущими ростовщиками стали не иудеи, а христиане восточных церквей, еще при общем халифате легализовавшие процентные займы (отсутствие этого запрета в Русской православной церкви оттуда же). А порой на запрет процентов правоверные просто не обращали внимания — в конце XI века, когда один шариатский авторитет в Багдаде стал слишком рьяно обличать лихву, его просто выслали из столицы.

Кстати, распространенная идея о неодобрении залога в исламе, строго говоря, неверна. Пророк, согласно хадиса — причем авторства его вдовы Аиши, ставшей видной первоисламской правотолковательницей (что на роль женщин в исламе отчетливо намекает, тем паче, как все помнят, первым человеком после пророка, принявшим мусульманство, стала его первая жена), покупал зерно на основе отсроченного платежа и в залог отдавал свои доспехи.

На селе изначально главными ростовщиками стали собирающие подати откупщики либо чиновники, работавшие по одной схеме. Перечислив причитающуюся с территории сумму налогов (откупщик заранее, фискал по факту), сборщик полностью распоряжался всем остатком, а потому не только выжимал подати по максимуму и сверх, но и получал живые деньги или обязанность податных заплатить. Согласитесь, прокрутить напрашивается, тем паче, средства принуждения к возврату долга имелись штатно.

Поэтому передача земель в икт становилась для селян облегчением. Чиновники (откупщики) спешили выбить налоги сразу, не будучи уверенными, что на следующий год выиграют тендер на откуп или получат назначение в то же место, и — они сдавали государству четко назначенную сумму, а себе оставляли что сверх того. Иктадар (за исключением ранних тюрок, о чем мы упоминали) получал «в кормление» право сбора налогов на обратных условиях — оговоренную сумму собранного оставлял себе, а наверх засылал что уж останется. Никакого стимула собирать больше своего он не имел, да и получая с людишков на постоянной, а порой наследственной, основе, был заинтересован в сохранении кормовой базы на долгосрок, иногда (особенно после удачного похода с трофеями) перенося задолженность по налогам на следующие годы.

Вот кредитовать селян иктидары не рвались, и откупщиков заменили купцы. Тема стала практически легальным прообразом фьючерса — купец перед севом вносил предоплату по сниженной цене, а по уборке урожая получал товар. Если бы купец при этом разделял риск неурожая, чего, разумеется, вовсе не подразумевалось, это вообще кредитом не считалось бы.

* * *

3. В торговле финансовая система развилась достойно и многовариантно, но нюанс имелся. В Европе капитал был преимущественно долговой, а у мусульман — акционерный.

Христиане предпочитали кредитовать. Чему имели предпосылки — отсутствие единого правового поля, трудности розыска должника за пределами своей области, нерегулярные контакты даже с соседними регионами, а с другой стороны, мощные кредитные центры в лице монастырей.

Ислам процессуальных проблем с взысканием не знал, купцы систематически разъезжали по всему свету, легко включаясь в представительство интересов коллег, нормы были едины, а корпораций с ликвидностью там не нашлось. Процветало партнерство, т. е. не «взял долг — верни с процентами, остальное твои проблемы», а «скинулись десять человек, на собранное один из них торгует, прибыль делят пайщики пропорционально вкладу, как и убытки». И любой имеющий деньги вкладывался в самые разные подобные проекты одновременно, а порой и отъезжающий проинвестированный купец из партнерства, «хеджировался» перед отъездом, вкладывая часть личных средств в коллегу, двигающегося в другом направлении.

Более того, купцы создавали партнерства вообще без денег, на репутации (шарика аль-мафалис), чтобы закупать товар на условиях отсрочки платежа, а затем продавать. Тут прибыль официально делилась только поровну, без пропорций, поскольку исчислить репутацию считалось невозможным.

Кредит, разумеется тоже существовал, просто в меньшей доле. Основной схемой считался товарный кредит — продажа с отсрочкой платежа (или наоборот предоплата и возврат товаром), который вообще под запрет займов попадал с трудом (позже это ужесточали), а проценты закладывались в цену.

Ну и широко распространенная «мудараба» или «кирад» — вышеописанная схема паевого партнерства, имела на самом деле три основных варианта, формально во всех оставаясь легальной. Совпадение формы и содержания описано выше — акционерный капитал. Но этим же могли прикрывать процентный кредит, и, что оригинально, найм. Как ранее упоминалось, наемный работник — лицо низкоранговое, а партнер в торговле — элита. Потому работнику вместо зарплаты иной раз платили якобы партнерский процент с прибыли, что его статус резко повышало, а заодно и стимулировало.

* * *

Получение доли в прибыли и разделение рисков стало популярнее процентов на кредит, отчего исламские финансисты не создали толком кредитных учреждений, и кредитная система развивалась слабо. Вот расчетно-кассовые операции, переводы, клиринг и «коллекторство», процветали на зависть европейцам.

Чеки, векселя, доверительное управление (вакф сильно ПИФ напоминает), денежные переводы… известная «хавала» это перевод и есть, а французское слово aval от него и происходит, понятие авалированности многие, думаю, слышали и посейчас. Но, возвращаясь к индивидуализму, все эти чеки, суфтаджи (распоряжение об уплате третьему лицу указанной суммы) и прочее, по сути являлись личными обязательствами перед другой, конкретно определенной личностью, что оборот этих инструментов резко подрывало — сложно учитывать векселя, выдающиеся только на основе личных отношений векселедателя с держателем. Даже с учетом репутации.

* * *

4. А еще одним отличием от Европы, было понятие мусульман о рисках и справедливости их разделения.

Доходы торговца оправданы тем, что являются вознаграждением за риск. Потому механизмы снижения рисков считались несолидными, а это для благородного сословия важный ограничитель. И неблагородно не только ростовщичество (фиксированная ставка снижает риск), но и страхование, и даже передача риска перевозчику.

Как отправлял товар морем мусульманский купец? Грузил на корабль, на котором плыл сам, или по своим делам плыл его коллега (пользующийся доверием), которому поручалось присмотреть за доставкой. Капитан корабля за груз не отвечал. Европейцы имели ограниченное (земляками, и то не всеми) количество достойных доверия купцов, и так работать не могли. Потому придумали товарно-транспортную накладную — список погруженных товаров, вручаемый капитану отправителем, по которой получатель в порту назначения принимал груз. Во время перевозки ответственность лежала на капитане… это отдельная большая тема, но суть понятна.

* * *

Что до рентабельности, то по средним оценкам, большая ремесленная мастерская, приносила в среднем 150 % годовых на основной капитал. Торговля — 300–350 %, сельская земля 5-10 %. Средней ставкой по кредиту считалось 30 % годовых. Но риски, разумеется, разные — для торговли или ремесла сложен вход. Нужен или собственный первоначальный капитал, или репутация, т. е. принадлежность к сословию, без которой ни кредит не дадут, ни в доли от прибыли не инвестируют. Оборот капитала замыкался в горизонтальных связях между «равными по статусу», что тормозило развитие. В Европе, наоборот, связи чаще были на основе подчиненности, но любой крупье накопив денег мог сесть за стол и начать игру — сословие одно.

 

Глава V. Суета вокруг Алеппо

Отправив венецианцев и графа Триполийского в египетский тур, король Иерусалима собрал незадействованных вассалов и наемников с добровольцами, и выступил к Алеппо. Крепость защищал гарнизон из остатков антиохийского рыцарства, крестоносных туристов из Европы и оставленных иерусалимцев, а еще на помощь спешил граф Эдессы. Но аль-Бурсуки вышел из Мосула сразу, как узнал о захвате Алеппо франками, и под стенами Алеппо появился первым.

Взяв город, латиняне, безусловно, мстили за прошлое, но несмотря на ничем не сдерживаемое насилие, грабежей оказалось больше, чем убийств. Осады фактически не случилось и, ожесточение накипеть при столь легкой победе не успело. Чувство мести за измену за четыре года тоже как-то поутихло, а горожане, из числа не сбежавших, сопротивления практически не оказывали, шокированные резкой переменой. Оттого населения к моменту подхода войск Мосула в городе оставалось еще много, а настроено оно было к франкам крайне недружелюбно. Так что осажденным, под командованием князя Заиорданского Пайена де Мильи, пришлось оборонять стены от врага не только внешнего, но и внутреннего. С учетом небольшой численности, рассчитанной на сделку с Балаком и подход подкреплений, удержать крепость не удалось.

Аль-Бурсуки подошел к Алеппо форсированным маршем «быстрее орла», и сходу начал штурм. Он установил баллисты, подкопал стену, обрушил одну из башен — точно зная обветшавшее место от бежавших горожан, после чего де Мильи немедленно сдал крепость на условиях выхода латинян. Эмир, зная о подходе франкского подкрепления, согласился, выпустил крестоносцев и триумфально вошел в город, где первым делом отдал приказ укреплять стены и готовиться к прибытию короля.

* * *

Балак ибн Бахрам ехидно наблюдал за событиями из Мардина. Он оказался единственным, вышедшим из алеппского актива с прибылью. Теперь оба его основных врага дрались за проданный им город, строго говоря, ныне ценный лишь со стратегической точки зрения — как приграничная крепость для франков или угрожающий Латинским королевствам плацдарм для аль-Бурсуки. Финансовая ценность Алеппо после нескольких штурмов резко снизилась, жителей там оставалось не более трети от прошлого, да и те с каждой осадой редели, торговые пути обходили город стороной, ремесла пришли в упадок. Поступлений отсюда ждать не приходилось, наоборот — крепость требовала вложений в укрепление. Впрочем, пассивно наблюдал Балак не долго.

Летом Балдуин II и Жослен де Куртене осадили Алеппо, но успеха не добились. Дождавшись, пока соперники втянутся в противостояние, эмир Мардина в начале осени атаковал Каркарское княжество, вассала Эдессы. Балаку требовалась победа над франками чтобы восстановить репутацию защитника правоверных, несколько потускневшую после Алеппо. Благодарности к соседям он, разумеется, не испытывал, а главное — Каркар плохо лежал. Какие тут могут быть колебания?

На помощь вассалу бросился граф Эдессы, на чем битва за Алеппо и закончилась. Король Иерусалима тоже отступил, но не ушел, опасаясь продолжения наступления аль-Бурсуки.

А спешивший в Каркар Жослен де Куртене, пройдя Самосату и вырвавшись вперед с небольшим отрядом, как всегда делал раньше, попал в засаду Балака, о привычке графа прекрасно знавшего. Пленника эмир закрыл в темнице Мардина, через неделю пал город Каркар, еще через некоторое время Балак покорил окрестные земли княжества.

Франкам казалось, что вернулись времена Иль-Гази и непрекращающаяся война с Мардином и Мосулом. Король назначил регентом в Эдессу Готфрида Монаха, проведшего обычную для тех мест пограничную кампанию с мелкими набегами, в которой «столкновения оканчивались победами или поражениями по воле случая». Балдуин II в это время сдерживал аль-Бурсуки.

Правитель Мосула решил не рисковать, ввязываясь в бой с Иерусалимом, а попробовать себя в другом направлении. Балаком в Мардине довольны оказались не все, и когда аль-Бурсуки поддержал вассального сопернику правителя Хасанкейфа Давуда ибн Сукмана, тот в начале 1124 года отказался выступать в поход на франков и заявил об отделении от Мардина.

Балак немедленно выступил к Хасанкейфу, но туда уже подходил аскар аль-Бурсуки, союзный Давуду, обещавшему перейти под руку Мосула.

Владыку Мардина это не испугало, он встретил противника на подступах и разбил во встречном сражении. Аль-Бурсуки отошел, а Балак осадил мятежную крепость, но во время рекогносцировки перед штурмом словил пущенную невесть кем с городской стены стрелу. Перед смертью он успел высказать афоризм «этот удар смертелен для мусульман», после чего отошел в мир иной.

* * *

Удар стал не то чтобы смертельным, но для франков полезным. Гибель Балака немедленно повлекла распад его эмирата. Снявшие было свои кандидатуры наследники Иль-Гази вернулись к вопросу о власти, и к лету эмиратов стало три. Два возглавили сыновья Иль-Гази, Сулейман утвердился в Майафарикине и Харпуте, Тимурташ в Мардине и Дийабакре (Амида). Давуд ибн Сукман объявил, что Хасанкейф, осада которого после смерти Балака прекратилась, отстоял свою независимость, а заодно, будучи тоже Артукидом, начал потихоньку поговаривать о своем праве на трон всего эмирата. С аль-Бурсуки он союз поддерживал, но дружба стала менее теплой и вопрос вхождения в состав Мосула как-то пока отодвинулся.

При этом идея «единого Мардина» наследников не покидала, но требовались союзники и деньги. Тимурташ, которому достался пленный граф Эдессы, обратился к франкам, с предложением выкупа Жослена за 30 тысяч динаров и союза против Сулеймана. Графа выкупили, союз одобрили.

Вернувшийся Жослен де Куртене, немедленно собрал вассалов и соблюдая союзнические обязательства обрушился на Каркар, числящийся за Сулейманом. Вообще, это был очередной хитрый стратегический план. Предполагалось, что противник ринется спасать недавнее завоевание, а в это время Тимурташ зайдет с тыла и отрежет соперника от основных владений. План не сработал по причине неучастия Сулеймана — тот счел, что свежезахваченные предшественником горские армяне ему не нужны и остался в Майафарикине крепить оборону.

Тимурташ склонял графа Эдессы продолжить наступление на Харпут и братца все же выманить, но впусте. В горы франки не полезли, а кроме того, в Антиохии невесть откуда вынырнул экс-эмир Хиллы и бывший сподвижник Иль-Гази Дубайс II, с новым проектом.

На том участие латинян в мардинской распре закончилось, продолжали внутренними силами. В ноябре умер Сулейман, его долю поделили. Давуд ибн Сукман присоединил Майафарикин, а Тимурташ Харпут. Родственники еще немного безуспешно повоевали между собой, а затем разошлись на принципе мирного сосуществования двух эмиратов, Мардина и Хасанкейфа.

Тимурташ, ставший теперь соседом Эдессы, человеком был по турецким меркам мирным, после занятия трона «любовь и игра отвлекали его от исполнения государственных дел», с франками эмир поддерживал нормальные отношения, и граница на некоторое время стала спокойной.

* * *

Спокойствие диктовалось в первую очередь экономикой. Напомню, как раз в это время грузины успешно громили Хлат и Салтукидов, а ромеи Менгджуков, и караванные пути через Анатолию последние годы не пользовались популярностью, отчего всем эмирам и в меньшей мере василевсу, выходил сплошной убыток. До смерти Иль-Гази, как раз через Мардин из Мосула на византийскую Милитену шла последняя ветка транзита, за время наследственных войн тоже пресекшаяся. Потому мир в Мардине оказался выгоден не столько Эдессе, сколько Византии, выждавшей результатов «свары приграничных варваров» и с тех пор поддерживавшей Тимурташа — караваны должны идти.

Выгоду же от полыхающей Анатолии получали записные враги — Балдуин II и аль-Бурсуки, а опосредованно и Египет. Пока вокруг Алеппо и Эдессы шли бои, из Мосула, по «Южному потоку» через Пальмиру на Дамаск и Хомс, а далее в порты Леванта, Антиохию и Византию, мирно шли караваны. В обход северных маршрутов и нисколько не заморачиваясь противостоянием короля и эмира — оно торговлю не задевало, только объем переваленного груза за счет Алеппо рос. Часть купцов переориентировалась и на Египет, а в последнее время из Красного моря некоторые — с повышенным аппетитом к риску, пробовали разгружаться в Айле. Несмотря на неудобную гавань, транзит меж берегами Красного и Средиземного морей оттуда выходил много короче.

Поэтому схватки на мосуло-латинской границе, юг этих стран всецело одобрял и поддерживал, а пример Алеппо наглядно демонстрировал минусы измены франкам. Дамаск, Хомс, Айла и часть средиземноморских портов оставались частью королевского домена, ныне наивернейшей престолу, а города Мосула не менее лояльно относились к своему эмиру, так что проблем с финансированием противники, в отличие от анатолийцев, не испытывали.

* * *

Но вернемся на восток, к Дубайсу II. Бывший эмир после поражения в Грузии успел предпринять налет на Багдад, успешно отраженный халифом, но принесший трофеи. В Антиохию Дубайс прибыл с традиционными наемными туркменами числом в две-три тысячи, и заверением, что окончательно потерявшиеся в вихрях судьбы жители Алеппо, в лице шиитской части общины, только его и ждут к себе в правители, и даже на условиях вассальной клятвы франкам.

Выглядело это довольно логично, поскольку аль-Бурсуки в город инвестировать не собирался, исповедовал суннитскую версию ислама, а после разгрома Балаком армию имел потрепанную. Шииты же, и впрямь обычно более лояльные крестоносцам, могли ожидать нового нападения латинян, снова успешного и влекущего еще одну резню. Так лучше готовый обеспечить спокойствие Дубайс II.

Последний великолепно умел рекламировать свои проекты правителям, на него покупались все. Не устоял и Балдуин II, отозвавший графа Эдессы в Антиохию и в конце 1124 года выступивший с франко-туркменской армией к Алеппо. Король видел в попытке идею — уже через два года кончалось его регентство и Антиохия, признанной частью которой являлся Алеппо, уходила своему природному князю Боэмунду II. Но если Алеппо — суверенный мусульманский эмират, то сюзерен ему тот, кому присягу принесли, то есть в случае успеха Дубайса — король. Что делало Антиохию внутренним княжеством латинского Заморья, границ с неверными не имеющим. А Эдессу и Иерусалим — единым государством.

* * *

Королевские части вышли в поход в небольшом количестве, кроме союзных туркмен шло около пятисот конных и две-три тысячи пехоты. Но ожидалось повторение схемы с Балаком и быстрая сдача крепости, для этого сил много не надо.

План не сработал. В Алеппо спешно прибыл эмир Мосула, войска у которого, как оказалось, отнюдь не кончились, их число оценивается в семь тысяч. Вероятно, узнав о сговоре горожан с Дубайсом, затворяться в осаде аль-Бурсуки не стал, а вывел свой аскар навстречу королю и навязал встречное сражение.

Туркмены аль-Бурсуки атаковали туркмен Дубайса II, шедших на левом фланге латинян, смяли противника, после чего, как писал хронист «франки, охваченные страхом, осознали свое поражение и отступили в полном составе». Если без поэзии, то сражение кончилось вничью, а стороны разошлись без особых потерь, но поход на Алеппо на том и закончился. Эмир вошел в город, привел население к религиозному единообразию путем казни шиитских активистов, оставил усиленный гарнизон и летом 1125 года вернулся в Мосул.

* * *

Дубайс II, как это у него водилось, по провалу проекта немедля куда-то делся, потом всплывал несколько раз в рядах противников халифа, затем, уже в тридцатые годы, служил у Зенги (мы с ним еще встретимся), спас покровителя от убийства людьми хорасанского султана Санджара, за что Санджар затаил на Дубайса смертельную злобу, и встретив в 1135 году исполнил авантюриста собственными руками, отрубив голову.

* * *

В следующем, 1126 году, аль-Бурсуки задумал окупить алеппский плацдарм и нанес из города удар на юг, попробовав захватить Хаму, район с исламским населением, у которого рассчитывал найти поддержку. Граф Хамы Роман де Пюи, некогда бунтовавший против короля, получив помощь из Триполи и Иерусалима встретил эмира на полпути, и после пары недель мелких стычек и маневров, противники разошлись по домам.

Точно неясно, чем и когда успел в последние годы эмир досадить низаритам, но осенью на аль-Бурсуки в кафедральной мечети Мосула напало сразу восемь смертников-ассасинов, на чем его история и прекратилась. Кстати, это стало одним из редких случаев, когда кого-то из убийц удалось взять живым, с последующей мучительной казнью… впрочем, к Латинским королевствам это уже не относится.

* * *

1126 год для Латинских королевств интересен не только вопросами восточных границ, но и делами внутренними.

В этом году, в Апулии, скончалась княгиня Констанция Антиохийская, вдова Боэмунда I. Их сын, Боэмунд II, к тому времени вырос и после смерти матери с сильным отрядом отправился на восток, вступать в наследство. Люди Антиохии требовались в любом случае, но первым делом, окружение наследника опасалось споров с регентом, тут каждый меч не лишний.

Молодой князь принадлежал по отцу к роду Отвиллей, и потому являлся наследником не только Антиохского трона, но и кандидатом в наследники герцога Апулии и Калабрии. Другим претендентом выступал граф Сицилии Рожер II, который сил имел куда больше. Но жизнь длинна, а судьба переменчива, так что Боэмунд II в Италии считался очень перспективным лидером. Да и сама Антиохия выглядела привлекательно. Семьи южно-итальянских сеньоров (в основном норманнов), сыновей обычно насчитывали много, а в 1126 году в тех краях ненадолго воцарилось некоторое спокойствие. Потому попытать удачу в Заморье желающих хватало.

С другой стороны, мамой князя была принцесса Франции, родная сестра текущего короля Людовика VI Толстого (и внучка Анны Ярославны; впрочем, русские в нашем рассказе появятся позже). Во Франции, после подавления мятежей в Нормандии и окончания войны с императором Генрихом V, по причине его смерти, свободные бойцы тоже имелись, так что пополнение прибыло и от дяди-короля.

* * *

Балдуин II ссориться с Отвиллями и Францией совершенно не планировал, и княжество честно вернул. Домен процветал, территория передавалась даже несколько больше (за счет отвоеванных окрестностей Алеппо), чем при принятии регентства, а пустая казна никого не удивила, денег от короля Иерусалима и не ждали.

Боэмунда II мама воспитала скорее рыцарем и паладином, чем норманном. Был этот, по словам хрониста «безбородый юноша решительного характера и великой силы, с лицом, подобным львиному, и белокурыми волосами», храбрым и сильным воином, выделялся повышенной гордостью и неплохим красноречием. В общем, напоминал Балдуина II в молодости. Потому бывший регент с князем быстро поладили, и коронованный сосед сходу предложил две вещи: поход на Алеппо и породниться.

Дочерей у Балдуина II было четыре, а наследника не имелось. Старшая Мелисенда оставалась наследницей короны, а второй — Алисе, стукнуло шестнадцать, пора замуж. И почему бы не за Боэмунда, если окажется толковым, можно и корону передать. Но и без этой перспективы союз укреплял положение обоих доменов, приданное у принцессы богатейшего королевства имелось, да и сама девушка была милая, а княжеству требовался уместный наследник. Потому вопрос решили положительно.

Очередная попытка штурма Алеппо тоже напрашивалась. Аль-Бурсуки погиб, его сыну требуется время на принятие наследства, мощь укреплений после стольких осад снизилась, а войск у франков собралось как раз много.

Кроме свиты Боэмунда, год назад случился еще один крупный заезд. В Иерусалим на ПМЖ прибыл ветеран-крестоносец граф Гуго I Шампанский (кстати, первый муж Констанции Антиохийской). Гуго до того бывал в Леванте дважды, а после очередного скандального развода, в третий раз переехал окончательно. Сам он официально особой роли здесь не сыграл, по приезду вступил в орден тамплиеров, а уже летом 1126 года скончался. Но прибыл он не один, сеньора, как водится, сопровождала свита, часть которой пополнила орден Храма — кто навсегда, кто по временному обету «на срок», остальные в обычном режиме вооруженного паломничества служили короне.

Границы оставались спокойными, а молодому князю и его окружению срочно требовались подвиги и победы. Боэмунда II авансом называли «самым блестящим паладином Востока», репутацию следовало оправдать.

В поход выступили в конце 1126 года, после Рождества. К соседям присоединился граф Триполи, на тот момент лояльный Балдуину II и решивший посмотреть на нового соседа.

Мосулу и впрямь оказалось не до границ, крепость полностью восстановить не успели, потому в январе 1127 года антиохийско-иерусалимские войска вошли в город, развили наступление до старых рубежей княжества, и к началу весны восточная граница вернулась к временам Танкреда.

* * *

В Мосуле к тому времени воцарился Изз ад-дин Масуд ибн аль-Бурсуки, сын прежнего эмира. Он получил на эмирство мандат от султана и занял Мосул, но из-за внутренних распрей ему было не до франков. Правил Масуд, впрочем, недолго, потому что спустя пару месяцев умер. Как обычно, смерть приписали яду, подтверждений тому нет, но одновременно с эмиром скончался и его визирь, былой соратник аль-Бурсуки, летописцем названный «советник и партнер Масуда по безрассудству», и тоже по причине тяжелой непродолжительной болезни, которая «неожиданно охватила его и перенесла его в силки смерти».

Трон получил брат Масуда, но совсем уж мимолетно, поскольку султан Махмуд его кандидатуру не одобрил, а решил вернуть эмират под свою руку, выдав на то предписание авторитетному человеку из своей свиты по имени Имад ад-дин Зенги. О Зенги мы поговорим подробнее в своем месте, а пока отметим лишь, что сей атабек осенью 1127 года овладел Мосулом, утвердил там власть султана в своем лице, и традиционно начал задумываться об автономии.

* * *

Победа принесла Боэмунду II «удовольствие и славу», но не добычу. Дружина требовала трофеев, потерь франки практически не понесли, и молодой князь с Понсом Триполийским атаковали Ракку, торговый центр восточнее Алеппо. Король в набег не пошел, отговорившись нежеланием отнимать славу у будущего зятя, и отъехал в Иерусалим. Свадьбу готовить. Но проект поддержал и отправил с князем большую часть своего отряда, во главе с опытным полководцем коннетаблем Гильомом де Бюром.

Севернее в это время, граф Эдессы Жослен, решив воспользоваться кризисом власти в Мосуле и заварушкой на юге, тоже вышел в набег на мосульцев, вдоль мардино-мосульской границы. Граф планировал захват Рас-эль-Айна, а если вдруг не выйдет, так разорить мосульское предполье и перерезать караванный путь в Мардин. В последние спокойные годы ожил транзит товаров через Ракку и Эдессу, в обход Алеппо, и Жослен устранял конкурентов.

Знал ли Балдуин II об этом совпадении неизвестно, но нападение на Ракку снижало перспективы не только грузопотока через Эдессу, но и восстановления его через Алеппо. А в сочетании с войной на трассе Мосул-Мардин, увеличивало значимость южных терминалов, принадлежащих Иерусалиму. Впрочем, наличие коварного плана король отрицал, а злые языки болтали, что идея принадлежала хитрой и мудрой королеве Морфии, но не из финансовых побуждений, а ради ссоры Антиохии и ведущего себя все более независимо графа Эдессы. Из принципа «разделяй и властвуй».

* * *

Интиги вопрос темный, а результат вышел именно таким.

Оба рейда прошли успешно. Боэмунд II с Понсом выдвинулись к притоку Евфрата, вдоль реки, по наезженной веками трассе. Прошли форсированным маршем, разнося по пути караван-сараи и придорожные городки до не ожидавшей такого оборота Ракки и взяли город сходу. Тут франков ждала уже не только слава, но и огромная добыча, воскресавшая в памяти ветеранов дни первых крестовых походов. Ракку не только давно никто не грабил, что позволило накопить ликвидное имущество. Торговый центр еще и наращивал показатели, и ко времени рейдерского захвата там застряло немало товаров в обороте. Победа была полной, город радостно и вдумчиво грабили, когда к князю явился запыленный гонец от Жослена де Куртене.

* * *

Граф Эдессы начал поход не менее удачно. Он взял налетом Рас-эль-Айн, и оставив там гарнизон (совмещающий фукнции трофейной команды), уверенно продвигался на восток, к Нисибину. Где-то в пути его настигла весть о наезде на Ракку. Нападения на главного торгового партнера, которому только что обещал безопасный транзит, Жослен от соседей не ожидал и рванулся разбираться на месте, отправив вперед гонца. Письмо не сохранилось, но смысл его хронисты передали, вкратце граф писал «что ж ты, залетный, делаешь, ты же всем финансовые потоки режешь!», не очень сдерживая эмоции.

На письмо Боэмунд II обиделся и стал готовиться к схватке, а граф Триполи встревать в спор не пожелал. Понс на Ракку не претендовал, коммерческий интерес Жослена понимал, хоть и не знал о том заранее, оттого со своей долей трофеев ушел домой. Такое рациональное поведение молодой князь посчитал вовсе не рыцарским и отношения у двух самых знатных сеньоров Заморья стали холодными.

К штурму крепости Жослен опоздал. Сил у засевшего в крепости князя Антиохии, с учетом иерусалимцев, оказалось больше, а посредники меж сеньорами нашлись мгновенно. Свара в бои не вылилась, Ракка осталась за Антиохией, Рас-эль-Айн за Эдессой, куда войска граф и увел, а отношения между соседями напрочь испортились.

Боэмунд II вернулся в Антиохиию, где отгулял свадьбу с иерусалимской принцессой, в результате чего уже в конце года родилась дочь, в честь бабушки названная Констанцией. Граф Эдессы на свадьбе не присутствовал.

* * *

Заканчивая с событиями 1127 года, отметим, что король Иерусалима тоже решил поймать тренд натиска на восток. Осенью Балдуин II взял Пальмиру (Тадмор), перевалочный пункт на караванной тропе из Рахбы в Дамаск и Хомс.

Столица античного Пальмирского царства давно уже превратилась в небольшую узловую станцию в оазисе Сирийской пустыни. Правил в ней до захвата франками Дамаска племянник Тугтегина, на правах вассала. У Балдуина I сразу руки до оазиса не дошли, а потом в крепости случился переворот, атабекова родича зарезали, и новый шейх ушел под Мосул. Последние годы путь через Пальмиру набирал обороты, караваны между королевством и Мосулом шли именно там, городок, оставаясь небольшим, оживился и приобрел стратегическую ценность, но из-за кризиса власти в Мосуле на торговом пути умножились разбойники, «поэтому торговцам и путешественникам приходилось претерпевать все тяготы и треволнения долгого пути, идя через безлюдные места, в которых их подстерегали опасности, и они могли потерять не только свои богатства, но и жизнь».

Собственно, операцию король и провел в интересах купцов Дамаска, создав базу для охраны караванов и борьбы с бандитизмом. Боев особых не случилось, Балдуин II «отправился маршем в Пальмиру и взял город из рук тех, кто правил им и кто убил прошлого правителя, и он оставил там некоторых доверенных воинов, которым было поручено охранять город и дороги к нему». Небольшой гарнизон состоял в основном из туркополов (легкой конницы «на тюркский манер»), щедро оплачивался купцами и занимался отловом окрестных банд да сопровождением обозов.

* * *

В конце года, отметим важную для будущего повествования деталь, король отправил в Европу посольство. Формальной целью было прошение папе римскому об утверждении ордена тамплиеров в качестве транснационального, потому возглавил миссию первый магистр, Гуго да Пейен. Кроме дел ордена, магистр имел задачей вербовку пополнения и цель вовсе секретную — предложение руки наследницы Иерусалимского престола и должности следующего короля графу Анжуйскому Фульку V.

* * *

На случай продолжения натиска на восток, Пальмира могла стать плацдармом, а к началу 1128 года такое развитие событий напрашивалось. Франки (а их мусульмане считали в целом едиными) вышли на линию Рас-эль-Айн-Ракка-Пальмира, резко отодвинув к востоку границы Мосульского эмирата, хотя захваченные земли за пределами городов латиняне пока почти не контролировали. Возьми они Рахбу — город, от которого Евфрат расходится на север двумя рукавами, и граница пройдет по восточному притоку, реке Хабур, уже в самом Междуречье. Как отмечал сарацинский летописец «над землями мусульман развевались знамена многобожников, доходя до Рахбы и Нассибина, и мусульмане не находили защиты от их жестокости».

Но не случилось, год 1128 начался для латинян с внутренних раздоров.

В Иерусалиме умер патриарх Гормонд де Пикиньи, верный соратник короля. Его преемником стал Стефан де Ла Фер, аббат из Шартра и родственник короля. Несмотря на родство, Стефан потребовал передачи в собственность церкви Иерусалима и Яффы, о чем не вспоминали со времен Готфрида Булонского, отчего отношения между двумя ветвями власти напрочь испортились. Противостояние длилось два года, а в 1130 году патриарх после «тяжелой непродолжительной» болезни скончался, ответив на вопрос навестившего его перед смертью Балдуина II о самочувствии «как ты хотел, так и чувствую».

Короля традиционно подозревали в отравлении, не менее традиционно дальше слухов дело не пошло. Патриархат возглавил местный кадр, настоятель храма Гроба Господня Вильгельм Мессинский, креатура де Пикиньи, сторонник короля, человек не особо начитанный, но весьма набожный и крепкий хозяйственник. Престол он занимал до 1145 года, ориентировался на укорененную знать и королевскую семью, а имеющиеся разногласия прекратил в пользу короны вообще сразу.

* * *

В начале же 1128 года, ссора Боэмунда II Антиохийского и Жослена Эдесского перешла в острую стадию. Соседи не поделили пару селений, договориться о границе между Раккой и Рас-эль-Айном не смогли, да еще припомнили старые обиды. По весне Боэмунд II захватил спорное село, Жослен в ответ вместе с наемными турками из Мардина совершил налет на северные антиохийские земли, за что патриарх Антиохии Бернар наложил интердикт на все графство.

После этого оба сеньора отмобилизовали вассалов и двинулись к границе.

Спешно примчавшийся Балдуин II попытался уладить спор. Упершиеся противники внимать отказывались, их рыцари успели провести несколько боестолкновений, но тут Жослен тяжело заболел. В отличие от многих, граф не умер, но по этому поводу король добился перемирия.

А потом ситуация резко изменилась — на арену вышел Имад ад-дин Зенги ибн Ак-Сонкур, новый наместник Мосула.

 

Интерлюдия

Военно-монашеские ордена.

Всех мы разбирать не станем, ограничимся тамплиерами и госпитальерами. А начнем от общего.

Под военно-монашеским орденом, обычно понимают дочернюю организацию католической церкви, предназначенную для крестовых походов и прочей войны с неверными, штатные монахи которой являются военнослужащими.

Первым таким орденом считают, как раз, тамплиеров или госпитальеров. Тамплиеры первыми зарегистрировались у папы римского в качестве «боевого отряда партии», а госпитальеры зарегистрировались раньше, но в качестве организации странноприимной, к оружию они пришли позже тамплиеров… наверное. Но что эти два из военно-монашеских стали первыми, все согласны.

* * *

Тут есть ряд предварительных вопросов. Христианское монашество и монашеские ордена возникли не в Европе. Монастыри, в нашем понимании — как сообщество монахов, все получающих от монастыря и совместно трудящихся, изобрел св. Пахомий Великий в Египте в IV веке. Сам Пахомий личностью был интересной, происходил из язычников, до крещения отслужил в имперских частях Константина Великого и побывал жрецом Сераписа (крайне интересный культ, но это мы слишком далеко уйдем). Его идею развил в Малой Азии св. Василий, тоже Великий, тогда вообще время великих было, а уж его ученики, бежавшие в ходе внутрихристианских вооруженных дискуссий на запад, занесли концепцию на земли Римского патриархата.

Обычно рассказ об воюющих монашеских орденах начинают с того, что боевые братья времен крестовых походов стали для христианства новой и прорывной концепцией, но сие не совсем так.

В V веке, в Египте, под крылом Александрийского патриарха, вооруженные монашеские братства достигли заметной численности и организации, а появились они еще раньше.

Официально, самые известные из них — объединенные в военизированное братство иноки Нитрийской пустыни, считались личной охраной епископов. Чтобы хулиганы клирика не обидели. Но численность этих телохранителей наводила императора (тогда еще в крещеном мире единственного) на какие-то странные мысли, отчего в 416 году вышел имперский указ, повелевающий штат этой внутрицерковной Службы Безопасности (СБ) сократить, и впредь более пятисот боевиков в ней никоим образом не содержать. Не то чтобы указ полностью соблюдали, а когда в те края пришел ислам, проблема перешла в иную плоскость — легальных вооруженных организаций у христиан не стало в принципе. Неофициально они, вероятно, существовали, но это вопрос спорный и точно не из монахов. Не потому, что монаху защищать церковь с оружием нельзя — как мы выше видели, можно. Но клирики в исламском мире имели ряд привилегий, которыми тамошние отцы Церкви разумно дорожили, и подставлять всю корпорацию не хотели.

Братств же из мирян, при церквях хватало, самых разных. Странноприимных, например, или лечащих… ну вот госпитальеры те же.

Так что, концепция «воюющих за дело Церкви монахов» существовала, воплощалась в жизнь и законодательно регулировалась в единой тогда еще христианской Церкви, пусть не в дикой Европе, а в развитых регионах империи. Это не изобретение XII века. Но Александрийская патриархия разошлась с Римом еще до возникновения ислама, а позже общение стало еще более затруднительным, и Рим эту идею не воспринял. А в Константинополе императоры и вовсе с радостью тему замяли, зачем главе не только империи, но и всех христиан, церковные боевики? Но замять не значит забыть.

* * *

О Святой Земле и веке XII, начнем с тамплиеров. Благо их история прозрачна и понятна.

С приходом крестоносцев в Левант, командные высоты в местной церкви заняли клирики из Европы, а обмен знаниями с местными специалистами увеличился. Взаимоприемлемы оказались отнюдь не все идеи, но кое-что из забытого в Риме, выглядело уместно.

В условиях не до конца отвоеванного фронтира и взрывного роста криминала, у духовенства Заморья обострилась необходимость в защите своих людей и материальных ценностей. Церковь ведь не только религия, это еще и корпорация, с активами храмов и монастырей, клириками и паломниками.

У первых крестоносных правителей войск оказалось мало, а войн, наоборот, много. Потому системно обеспечивать охрану религиозных учреждений они не могли. В Европе аналогичный кейс решался привлечением рыцарей по договору — за плату, лен, а иной раз уходом храма «под крышу» сеньора. В Леванте эти схемы не очень работали, за недостатком феодалов и высокой текучестью кадров в их среде.

Зато в Святой Земле на возобновляемой основе имелись рыцари и воины из третьего сословия (впрочем, четкий рубеж между ними к началу XII века еще не определился), которые по разнообразным причинам, стремились служить непосредственно церкви или не желали служить королю — это множества пересекающиеся, но не тождественные. Из этого контингента, при филиалах Иерусалимского патриархата и начали формировать «военные братства», под церковным руководством, но из мирян, возродив концепцию собственной церковной СБ.

Уже в 1101 году, патриарх Иерусалима приютил тридцать рыцарей-мирян для защиты храма Гроба Господня «как имущественного комплекса», позже это формирование стало постоянным, с переменным составом.

* * *

К середине 1110-х годов, доходы церковной корпорации в Леванте стали высокими, а в менеджмент вошли люди разные, отчего верхушка всячески бурно разлагалась, прекратила отчислять наверх, и завела коррупцию, растраты и прочее нецелевое использование финансового потока, сопряженные с совсем не монашеской жизнью причастных.

Занявший в 1112 году должность патриарха Арнульф, как мы о нем писали ранее, начал реформы по централизации патриархата, повышению прозрачности управления и корпоративной отчетности, внедрению стандартов корпоративной этики и прочего комплаенса. Естественно, «под себя» — занимая нижестоящий пост, Арнульф сложившейся практикой не то что не огорчался, он ее, в числе других, активно формировал.

Но открылись новые горизонты, и рекомый пастырь заявил, что «Клир служит похотям плотским и невероятным образом запятнал свою честь», о чем, добавим, даже из Рима беспокоились, а про Арнульфа в разрезе плотских радостей мы ранее упоминали, тему он не понаслышке знал. Потому лидер решил, что пора жить по-новому: «…я, Арнульф, смиреннейший из всех иерусалимлян, избранный королем, клиром и народом в пастыря и возвеличенный патриаршею честию, боясь гибели своей души и желаю уврачевать души их, не могу больше снисходить преступлениям клириков», и предписал, чтобы клирики«…проводили апостольскую жизнь и в своей жизни канонически управлялись правилами блаженного Августина», по уставу жили, то бишь.

Часть согласилась покончить с анархией периода первоначального обогащения и вернуться к дисциплине вертикального холдинга, другие же, «по наущению диавола», отказались. Не согласных от церкви отринули.

Храмовые бойцы при этой реорганизации зависли. Отделение агнцев от козлищ в их среде шло, как и с клириками, но перевод бойцовых агнцев в монашество вызывало некоторое смущение — им же воевать надо, а тут посты и молитвы.

Задачи по охране храмов, к тому времени частично отпали, поскольку королевская власть усилилась, врага отогнали, и вообще возвращалась цивилизация. Отчего содержать постоянную мощную СБ вроде как не требовалось, но на периоды обострений очень хотелось. Да и король, которому, напомню, Арнульф не противоречил, желал прибывающих из Европы бойцов непременно себе, а не в монастыри, и логику тут тоже все видели — королевские части и создавали возможность экономить на корпоративных охранниках.

* * *

Выход нашли к концу 1110-х. когда «несколько благородных рыцарей , любимые Богом и состоящие у него на службе, вверили себя владыке патриарху , желая послужить Христу, и изъявили желание вовеки жить по уставу каноников в целомудрии, послушании и нестяжании ».

Выделение в цитате мое, а означает «рыцари на службе патриарху по уставу», что Корпорация выделила свою СБ в формально отдельный ЧОП (частное охранное предприятие), подчинив боевое крыло патриарху. В монахи переводить пока не стали, но блюсти корпоративные требования уже обязали.

Король одобрил, постоянный резерв рыцарей за пределами обычных феодальных ополчений ему мог пригодиться. Тем более в Латинских королевствах церковь фактически подчинялась короне.

В текущей деятельности церковному ЧОП вменили в обязанность заниматься глубоко благочестивым делом — охраной пилигримов, ведь «разбойники и воры наводнили дороги и захватывали паломников, грабя великое множество и убивая многих из них». Задача очевидно влекла необходимость зачистки дорог от бандитов и пользу всему домену, отчего часть финансирования проекта корона взяла на себя: «…они служили в мирской одежде и одевались в то, что им подавали в качестве милостыни верующие. Король (Балдуин II), его рыцари и господин патриарх были преисполнены сострадания к этим благородным людям, и пожаловали им некоторую собственность и бенефиции, дабы помочь в их нуждах». Как мы видим из вышеуказанных цитат, бедными охранники не были, так что, известная их эмблема с «двумя братьями на одном коне» — пиар и преувеличение смирения.

Никаким орденом ЧОП еще не назывался. Строго говоря, этот термин для Тампля, Госпиталя и иных военных монахов вообще устоялся лишь через век, но мы уже будем им далее пользоваться.

Под головной офис король выделил церковной охране крыло в мечети аль-Акса — святом месте для мусульман, а до того, по легенде — иудейским храмом (Temple) Соломона, и называться чоповцы стали Pauperes commilitonum Christi templique salomonici (Бедные поборники Христа и храма Соломона), а в быту тамплиеры (храмовники)… впрочем, тут тоже есть ряд версий, на суть не влияющих.

Примерно в это время реструктуризации и ребрендинга, в Заморье прибыл благочестивый рыцарь Гуго де Пейен, из вассалов графа Шампанского, ставший первым директором ЧОП.

Первых рыцарей обычно насчитывают девять, но численность росла, к 1129 году есть упоминание о тридцати.

Это не особо важно, но тут надо понимать две вещи.

Девять рыцарей — довольно мощный кулак. Это, на наши деньги, не девять охранников, а, скорее, танковая рота. В 1102 году, вся египетская армия под Рамлой, штурмовала крепость, защищаемую пятнадцатью рыцарями. И рыцарь редко выступал один, как правило его сопровождали оруженосцы, стрелки и прочие части поддержки. Но в летописях свиту упоминать не принято, там обычно пишут «в Ирландии высадились семь рыцарей», забывая дописать «и 70 стрелков», к примеру. В общем-то, привычное по Новому времени «полчища дикарей разбиты тремя джентльменами… командовавшими полком сипаев».

* * *

И еще один, часто упускаемый, нюанс. Рыцари Храма изначально не были военным, в нашем понимании, братством.

ЧОП создан и занимался (в Леванте, в Испании немного иначе) до конца пребывания в первую очередь совсем не войной: «…они обязались защищать паломников от разбойников и воров, охранять дороги и служить рыцарством Господним».

Охрана общественного порядка, дорожно-патрульная служба и — в продолжение предтеч — физзащита Церкви. Что условиям Заморья вполне соответствовало, контингент тамплиеров вербовался из желающих служить непосредственно церкви. Клирики же, завоевательных устремлений, понятно, иметь не могли, а токмо цели благочестивые и смиренную защиту. Да и под теорию разделения на «тех, кто воюет и тех, кто молится», защиту пилигримов подвести европейцам оказалось легче.

Собственно, чисто охранно-полицейские функции начальных Храмовников проходят по всем источникам. Тамплиеры первый период деятельности и строили-то не замки, а блокпосты на дорогах, это еще Лоуренс (на тот момент пока не ставший Аравийским), отмечал — мол, посты ДПС какие-то, а не крепости. Все правильно, замки им и не требовались, ведь «владыка патриарх и епископы в качестве покаяния поручили им во искупление грехов охранять пути и дороги от грабителей, ради спасения пилигримов».

* * *

Существуют версии, отдающие авторство идеи ордена храмовников Гуго I Шампанскому, патриарху Гормонду де Пикиньи и даже королю Балдуину II, но сути это не меняет. Лицом проекта и его первым менеджером стал Гуго де Пейен, при полной поддержке светской и церковной власти как в Заморье, так и в Европе. Орден быстро стал популярным, представляя вооруженным пилигримам альтернативу службе королю или его вассалам. Уже в 1120 году, именно к тамплиерам примкнул, скорее всего по политическим мотивам, граф Фульк V Анжуйский во время своей экскурсии, и это случай не единственный — поводы были разные.

К 1128 году, тамплиеры решили расширить бизнес.

По этому поводу в Европу выехал Гуго де Пейен, а задач у него имелось три. Вербовка воинов в Заморье и устройство свадьбы наследницы Иерусалимской короны от Балдуина II, а по церковной линии оформление Ордена Тамплиеров как военно-монашеского.

Дело в том, что первые воины Церкви подобрались из людей действительно религиозных и всерьез хотели принять монашеский сан. Но с оставлением возможности послужить в сане не токмо перстом, но и пестом, а такоже иными видами холодного оружия, к каковому труду они испытывали наибольшую склонность. Не всем же монастырские огороды копать? И коль концепция возможности такого совмещения должностей сформировалась — ее предложили папе Римскому. А поддержать попросили св. Бернара Клервоского, из цистерианского ордена, пользующегося уставом бенедиктинцев.

Тамплиеров поддерживал и упомянутый граф Гуго I Шампанский, успевший вступить в братство и умереть храмовником (но мирянином, а не монахом). Граф дружил с Бернаром Клервоским, подарил ему земли Клерво под монастырь, а рекомендации своему бывшему вассалу де Пейену дал наилучшие. Впрочем, еще один из девяти основателей братства Тампля приходился аббату Клерво дядей, так что ходатайствовать за храмовников было кому. Св. Бернар лоббировал создание Ордена на транснациональном уровне со всем усердием, и призвал Папу и архиепископов Реймсского и Сансского вынести вопрос на ближайший Церковный Собор в Труа.

В январе 1129 года, в Труа, тамплиеров зарегистрировали в качестве монашеского ордена, утвердили представленный де Пейеном устав, а самого посла магистром. Решение Собора подписал папа Гонорий II.

Нового в положении тамплиеров стало немного, но все важное.

Теперь братья ордена принимали монашеский сан (принося стандартные обеты бедности, целомудрия, послушания, и четвертый специальный — «служить и защищать»), причем существовали братья-рыцари и братья-сержанты, из третьего сословия, но тоже воюющие. Священников своих пока не полагалось, непосредственное руководство возлагалось на патриарха Иерусалимского, но под покровительством папы Римского.

* * *

Позже, несколькими папскими буллами, орден подчинили напрямую Римскому папе, напрочь вывели из юрисдикции местных филиалов, даровав бойцам своих капелланов и церкви, а с ними право оставлять себе собираемую в своих владениях десятину (церковную подать), служить в своих храмах даже во время отлучения территории, и еще ряд льгот. Отлучать же от церкви тамплиеров мог только понтифик лично.

Эти аттракционы папской щедрости, немедленно поссорили военные ордены с белым духовенством, от патриарха до последнего приходского священника. Ведь мало, что десятины лишили — еще и схему обойти отлучение дали, а управы на боевых монахов не стало. С тех пор споры между орденами и прелатами, монастырями и приходами, стали массовыми и постоянными.

С течением времени, расширились не только права, но и обязанности.

Воевать неверных в составе королевских армий, храмовников привлекли уже в 1129 году, а чуть позже их филиалы в Испании, где продолжалась Реконкиста, вообще в основном перешли от патрулирования дорог к охране границы и статусу «действующего резерва» сеньоров.

В Леванте задачи ДПС сохранялись до конца, братья разработали маршруты патрулей, где каждый отрезок пути между их командорством, обителью или СПМ (стационарный пост монахов) занимал суточный переход, и рейдовали на этих тропах (в первую очередь на ведущих в Иерусалим, Вифлеем, Назарет, к Иордану и прочим библейским местам) постоянно. Что число разбойных нападений сократило.

* * *

Как все знают, еще тамплиеры (и госпитальеры не меньше) завели себе «банк».

Это не просто верно, это порой еще и недооценивается. Они создали банк практически со всеми его современными функциями, совместив европейскую ориентацию на кредиты и исламскую на переводы и инвестиции, чего ранее никто не делал. В боевые монахи набирались люди религиозные, но вполне разумные и получающие разносторонний опыт, перемещаясь по свету от Пиренеев до Египта, и сталкиваясь с разными финансовыми практиками. Потому Ордены занимались денежными переводами, учетом векселей, инвестициями, приемом вкладов (в т. ч. депозитов), выдачей займов (порой синдицированных), операциями по счетам, частным банкингом и банкингом государственным… даже депозитарная деятельность существовала, тамплиеры побывали держателями трех замков в Нормандии, в обеспечение будущего брака детей королей Франции и Англии.

К банковской деятельности, храмовники логично пришли в развитие основной задачи — охраны паломников. Лучшее средство избежать хищения, это, согласитесь, безнал. Нет налички — грабеж теряет смысл. Потому принять деньги в Европе, выдать чек и обналичить его в Заморье, дело благое. Нападать на пилигрима, чтобы отнять ненужную бумажку, бессмысленно. А собственно кэш не всегда и требовалось возить из Европы, порой проще было разместить там или перевести в товары. Впрочем, если и требовалось — один конвой охранять проще. Кредиты на турпоездку в Святую Землю тоже охватывались уставными задачами и, кстати, выдавались на льготных условиях. Но залогами под эти займы требовалось управлять, а еще были дарения. Жертвовали орденам первые века много и охотно, как в Европе, так и в Заморье, и не только деньги, но и фьефы, ренты, земли, сервов… мавританских рабов и испанских евреев, право помола и 1/10 десятины с прихода. Очень бурная хозяйственная деятельность, в общем.

На всем этом рыцари, безусловно, зарабатывали. Скажем, комиссия за денежный перевод Европа-Заморье около 2,5 % — не так много даже по нынешним временам. Но и расходовали щедро. Строительство крепостей, содержание бойцов, отправка оружия, лошадей, дерева и прочего дефицита в Левант, позже зерна, да те же выкупы пленных… В целом, ЗВР, скорее всего, ордены не особо скопили, деньги находились в обороте. Владения другое дело, доходных инвестиций с постоянным денежным потоком имелось много.

При этом, сохранность вкладов и возврат долгов братья обеспечивали не только авторитетом Церкви, но и собственными, хорошо вооруженными силами, что доверие клиентов резко повышало — не всяк король мог столько бойцов мобилизовать.

С владениями, надо отметить и известный трюк.

Поскольку ордены фактически обладали иммунитетом от светских и церковных властей, постольку привилегии распространялись и на их собственность, в частности на земли. Земли же обрабатывали вовсе не монахи, а держатели наделов от ордена — «верные». Попасть под юрисдикцию Тампля или Госпиталя желающих находилось много, это несло свободу от королевских повинностей, церковных интердиктов, и запрет воевать на таких территориях — «божий мир». А наехавшего на орденских подопечных, ждало отлучение от папы… если тот успеет, монашествующие рыцари своих подданных защищали быстро, решительно и не стесняясь.

Вообще, тогдашний «средний класс» в виде низших дворян и высшего слоя третьего сословия, ордена поддерживал как бы не больше, чем аристократы, и дарами, и пополнением.

* * *

А вот теперь о Госпитале.

История Суверенного Рыцарского Ордена Госпитальеров Св. Иоанна Иерусалимского Родоса и Мальты, темна и непонятна. Куда таинственней, чем у тамплиеров. Впрочем, для истории храмовников много материала дали судебные процессы над ними и изъятые материалы, уголовное дело, вообще неплохое подспорье для историка. Иоанниты-госпитальеры этой участи избежали.

«Истоки ордена св. Иоанна Иерусалимского не вполне ясны», как метко замечают историки, а неясность вот в чем. Некогда госпитальеры официально вели происхождение от Маккавеев, но даже сами при этом как-то смущались, и нынче эта версия редко рассматривается. Хотя я не удивился бы — существуют же они по сей день?

Как выше упомянуто, братства монахов и околоцерковных мирян в Святой Земле существовали издревле. И главным занятием братств, связанных с паломничеством, служила не охрана, а вовсе странноприимство, то есть помощь путникам в ночлеге, лечении и пребывании — визы, обмен валют, переводчики, гиды и прочее. Путь из Европы в Палестину с начала нашей эры был популярным, но не простым, и проблем у пилигримов хватало. Собственно, «госпиталь» в тогдашней терминологии это гибрид больницы, приюта, ночлежки, бесплатной столовой и раздачи милостыни. И такие госпитали основывались века так с III минимум.

В VII веке патриарх Александрии св. Иоанн Милостивый, в заботе о пилигримах (из Египта, в первую очередь), построил в Иерусалиме недалеко от храма Гроба Господня, церковь св. Иоанна Крестителя и при ней такой вот небольшой госпиталь. Иоанн Милостивый вообще прославился благотворительностью, за что почитался христианами всех ветвей, и… и вот тут к госпитальерам. Не известно (мы часто будем эту фразу употреблять) кто был изначальным покровителем ордена — Иоанн Милостивый или сразу Иоанн Креститель, обе версии имеют сторонников. Возможно, госпиталь ордена иоаннитов построен именно на фундаменте госпиталя св. Иоанна Милостивого… или у церкви Марии Латинской. А может это вообще одно мест, не известно — с госпитальерами, с ними часто так.

Позже (когда неизвестно), веке в IX–X, возле храма Гроба Господня существовала упомянутая церковь Марии Латинской, при которой тоже имелся госпиталь, и даже возможно тот же самый. Что там с церковью произошло неизвестно, а только в XI веке она стала курироваться купцами из итальянского города Амальфи.

Амальфи — первый из плеяды знаменитых итальянских морских городов-республик, вышедших на большую дорогу средиземноморской торговли, и в Левант оттуда наезжали часто, ничего удивительного в своей церкви нет. Тут же упомянем, что знак иоаннитов, известный ныне как «мальтийский крест», тогда служил амальфийским гербом («мальтийский» крест на синем поле). Город сей значился автономным владением византийцев, затем независимым, а потом уж его покорил Гвискар, папа Боэмунда Таррентского, но не окончательно, потом еще не раз покоряли, тяга к суверенитету не пропадала. Так что, строго говоря, Риму или Константинополю подчинялись по церковной линии курировавшие госпиталь в Леванте амальфийцы, неизвестно.

А еще неизвестно, кто и когда «последний» госпиталь — реорганизованный позже в орден, содержал в XI веке из амальфийцев. Возможно в течение века создали новый, а может продолжали работать в старом, со времен Иоанна Милостивого. Факт, что к приходу крестоносцев, госпиталь существовал, а руководил им некто Жерар.

* * *

Кто такой Жерар… правильно, неизвестно. Даже его национальность, сословие и точное имя не установлены. В Латинских королевствах он быстро стал лидером братства госпитальеров, реорганизовал его в орден, но неизвестно, были ли госпитальеры до реорганизации монахами или мирянами, а также когда все-таки монахами стали.

Позже Жерара канонизировали, есть описания нескольких чудес, что интересно, связанных вовсе не с милосердием и лечением. Во время осады крестоносцами Иерусалима, Жерар, находясь в осажденном городе, по преданию бросал хлеба со стены франкам. Чтобы подкормить и уменьшить запасы осажденных, видимо. За этим его схватили сарацины, привели к коменданту репрессировать, но кидаемые хлеба к разбору превратились в камни, отчего Жерара казнить не стали. Ничего особо удивительного тут даже и нету — амальфийцы, как и всякие купцы, наверняка умели «решать вопросы», а мутации вещдоков дело во все времена понятное, сколько это стоило не принципиально. И даже помощь Высших сил тут уместна — мог ведь попасться неберущий конвоир. Но остальные вопросы остаются.

* * *

После победы крестоносцев, Готфрид Бульонский, первый правитель Иерусалимской сеньории, госпитальерам благоволил, подарил деревню в пригороде и местечко в своих европейских владениях, и этот почин в Европе подхватили другие сеньоры. В принципе, все логично — госпиталь лечил раненных франков, военврачам жертвовать для рыцаря нормально.

При Готфриде, в госпиталь вступили рыцари. Минимум четверо, чьи имена известны, а то и больше. Один из них, Раймонд де Пюи, станет преемником Жерара… но это потом. А пока об обетах. После наплыва даров и расширения деятельности братства под началом Жерара, последний созвал учредительное собрание и предложил от мира отречься, заниматься странноприимством и лечением, но уже в монашестве. Тогда же и форму ввели, черную, с белым мальтийским-амальфийским крестом. Когда это случилось, разумеется, неизвестно, предполагается, что в 1099 — 1102 годах. Подчинялось созданное монашеское братство патриарху Иерусалима.

Монахи Госпиталя стали активно расширять дело, открывая филиалы в Европе, на путях паломников, и собирать многочисленные пожертвования. На этой почве их пути с патриархом разошлись, оттого что платить ему положенную долю не хотелось. Как госпитальеры попали на прием к папе римскому, неизвестно, но в 1113 году Пасхалий II издал буллу, учредив Госпиталь как транснациональную фирму, подчиняющуюся напрямую папе, с иммунитетом от светских и церковных властей, оставлением себе десятины, самоуправлением и прочими льготами, «на все времена». Когда, кстати, покровителем ордена стал св. Иоанн (и который, повторюсь), неизвестно. Но иоаннитами орден стали называть видимо позже. Кроме того, в новый орден влили путем поглощения некоторые независимые аналогичные общины и заведения.

Позже, как и тамплиерам, ордену дозволили своих священников, а еще орден стал военным.

* * *

С последним все снова не ясно, и когда госпитальеры начали воевать, неизвестно.

Один из первых историков событий, Вильгельм Тирский, о госпитальерах при власти мусульман писал так: «Большое количество греков и латинян, невзирая на все опасности того бедственного века, приходили с паломничеством к святым местам. (…) Тот, кто мог выплатить пошлину, получал разрешение на вход в город и становился предметом новых забот для своих братьев. Ходивших по городу для посещения святых мест паломников беспрестанно предупреждали, чтобы они соблюдали величайшую осторожность — в противном случае они могли быть избиты, ограблены или даже тайно убиты или задушены. Движимые желанием предотвратить эти несчастья и наполненные братской любовью, христиане беспрестанно ходили по путям паломников для того, чтобы убедиться в их невредимости и защитить их от всех возможных несчастий».

Нет, мы можем допустить, что защита от указанных несчастий — избиений, грабежа или тайного убийства, осуществлялась ласкою и проповедью. Но больше похоже на патрули самообороны. Интересно, где потом трупы предотвращенных всплывали… Но, как ранее упоминалось, четких данных о боевиках нет.

При франках госпитальеры начали воевать где-то в 20-е — 30-е годы XII века. Наверное, тут тоже варианты есть. И затем все сильнее становились похожи на тамплиеров. Точно так же делились на рыцарей, служащих братьев и капелланов, так же занимались банковской деятельностью (еще неизвестно, кто первый начал), но имелись два отличия.

* * *

Иоанниты первой заботой ставили себе деятельность госпиталя — больницы и приюта пилигримов, а заодно и всех остальных. Отнюдь не формально, они отгрохали в Иерусалиме огромный по тем временам комплекс, совмещающий больницу, ночлежку и прочее, на 2 000 койко-мест, широко занимались благотворительностью (Тампль себе этой задачи не ставил) и слыли авторитетными медиками. Причем, не только в Иерусалиме, но и в Европе, и в Византии. И эта лечебно-гостиничная деятельность велась немногим слабее военной, а в начале и посолиднее. До сих пор, кстати, ведется.

Тут, однако, тоже есть загадка. Госпиталь точно имел филиал в Константинополе. Пользующийся авторитетом, один тамошний приор служил послом меж василевсом и папой римским, например. Но еще в Константинополе имелся мощный, превосходящий иерусалимский, госпитальный комплекс — странноприимный дом Спаса-Вседержителя, вероятно, не орденский… точно неизвестно, разумеется, может и орденский. Но скорее всего нет. Потому что традиция таких госпиталей относится тоже к св. Василию Великому, который завел такой в своей Кесарии. А еще такая традиция — основывать и содержать из милосердия бесплатные больницы, очень долго существовала у мусульман. Их таких много, в том числе и для паломников в Мекку…

Второй отличительной чертой, стала тяга Госпиталя к знаниям. В ордене Храма чтение не поощряли, рыцарю оно ни к чему. Иоанниты же завели библиотеки, занимались переписыванием книг, переводами, и вообще слыли интеллигентами в этой среде. Часть творческого наследия, воспринятого в Европе от мусульман, дошло как раз через госпитальеров. Литературку, понятно, больше почитывали, скорее всего, не боевые братья, а врачи, но все же.

* * *

В целом, оба ордена в первую очередь занимались уставной деятельностью, финансовая служила для оплаты выполнения основных задач. Основные силы сосредотачивались в Латинских королевствах, насчитывая на пике более 400 рыцарей и до трех тысяч бойцов всего (с учетом наемных) каждый орден. Меньшая часть воевала в Испании. Причем не все рыцари и сержанты становились монахами, существовал статус «прикомандированных сотрудников», когда миряне, в первую очередь рыцари, вступали в орден на оговоренный (чаще всего год-два) срок, на этом сроке жили по уставу, но монашества не принимали и по отбытию возвращались в народное хозяйство.

В европейских филиалах действующих рыцарей находилось немного, большую часть составляли служащие братья и ветераны (увечные и пенсионеры), да и тех постоянно был некомплект.

К чести католической церкви отметим, что внутри христианского мира военно-монашеские ордена практически не использовались. Только неверные, только фронтир!

Несколько случаев (крестовый поход против еретиков в Южной Франции, война с Шотландией) остались локальными, а вклад боевых братьев невеликим. Хотя папы и пытались порой развить тему. Рыцари-монахи служили в охране папских замков, часто комендантами, но так случалось и со светскими сеньорами, как в военной сфере, так и в финансовой — казной Франции долгое время управляли тамплиеры.

При этом, оба ордена в Леванте и Испании служили мобильным резервом королей, воплощая идею небольшой, но постоянной и самофинансируемой армии, а не феодального ополчения. Именно потому привлекать их к походам и передавать под защиту крепости, сеньоры начали очень быстро. Тамплиеры и госпитальеры воевали упорно, из 22 магистров Храма, например, десятеро погибли в бою или от ран после боя… ну, с двадцать третьим и последним кончилось костром инквизиции, но то форс-мажор. И охрана дорог, а для Госпиталя — лечение и приют паломников.

* * *

В эпилоге, стоит упомянуть еще вот о чем.

Тамплиеры ныне источник всяческой криптоистории и конспирологии, с легендами о запрятанных сокровищах, мистическом прошлом и тайно-правящим настоящим. Хотя лично я искренне не понимаю, почему таинственными считаются храмовники, а не иоанниты? Как мы видели выше, Тампль суть фирма насквозь понятная, а вот Госпиталь…

Безусловно, о тамплиерах «черную легенду» было кому оплачивать. В 1307–1314 годах, когда французский король Филипп IV громил орден, их в чем только не обвинили — от ереси и идолопоклонничества, до содомии и измены на поле боя, включая соглашения с сарацинами.

Вероятно, нарушения процессуальных норм церкви, за храмовниками и впрямь водилось, но не более обычных для воюющих передовых частей, типа причастия или исповеди не капелланом, а простыми братьями. Да и сплетни о мистике, больше напоминают кондовые армейские шутки. Мистика — не из этой группы лиц.

Но госпитальеры в любом случае, выглядят куда таинственней. История покрыта мраком, неясностей полно, в изменах делу Заморья их обвиняли не меньше тамплиерского, обзывали банкстерами и «паразитами, опутавшими мир финансовой паутиной» точно так же. Мистика Госпиталю более к лицу — традиции исламо-византийские, версия веры основателей непонятна. А самое забавное — по роспуску ордена Храма папой, осуждению инквизицией и прочему разгрому, правопреемником Тампля стали именно госпитальеры. Указом понтифика. Унаследовав имущество и людей, хотя тут были сложности.

Тамплиеры, как известно, были серьезными кредиторами, в том числе и короля Франции. Оттого их сокровища штука сомнительная — откуда в банке наличные деньги? Они инвестированы в поля и замки, или выданы в виде займов. Практика современного АСВ это наглядно показывает. И, как мы все помним, должников не убивают. Ну, как правило. Оружие кредитора — паяльник. А вот обратное не просто распространено, а для Средних веков даже популярная забава. Потому госпитальеры-преемники взыскать тамплиерские кредиты могли крайне редко, с королей похоже, вообще ни разу. А вот немалую часть владений получили — не сразу и через массу судов и разборок, но все же.

И никаких черных легенд — удивительно. Даже общепринятых тогда про всех монахов обвинений в банальной содомии не припомню.

В общем, отчего иоанниты не таинственные в массовом сознании — традиционно неизвестно. Но с госпитальерами, с ними часто так.

 

Глава VI. В игре — Зенги

Имад ад-дин Зенги ибн Ак-Сонкур происходил из знатного турецкого рода, его авторитетный отец служил у султана наместником Алеппо. Тутуш, папа встречавшегося нам ранее Ридвана, город захватил, султанскому наместнику отрубили голову, а Зенги приютил Кербога, тогдашний правитель Мосула. Это произошло в 1094 году, еще до прихода крестоносцев, так что сирота вырос и начал службу в Мосуле, про чехарду переворотов, войн и смен правителей в котором мы много писали. Во всем этом Зенги принимал непосредственное участие, пройдя путь от… ну, не от рядового, воспитанник наместника из хорошего рода, начал с руководящей должности, но с низовой. С крестоносцами он воевал на стороне меняющихся владык Мосула почти двадцать лет, отличился в боях, после смерти в 1118 году султана Мухаммеда I, поучаствовал в схватке за трон на стороне Махмуда II, выдвинулся, демонстрируя молодому правителю верность, за что позже стал комендантом Басры, богатейшего порта.

В 1125 году, Багдадский халиф аль-Мустаршид решил не отставать от мировой моды, и затеял с султаном классическую борьбу за инвеституру, точно как в Европе. Воевать халифа, повелителя правоверных, решался не всякий мусульманин, но у султана Махмуда II нашелся верный Зенги — которого в этом мире мало что смущало. Зенги войска аль-Мустаршида разбил, а его самого «учтиво принудил к покорности» и закрыл во дворце под домашний арест. Чтобы наследник пророка вдруг опять чего не выдумал, султан поставил победителя губернатором Багдада.

В 1127 году Махмуд II выдвинул Зенги на совсем самостоятельный пост, назначив атабеком наследника и наместником Мосула, а заодно и всей Сирии, поручив отвоевать последнюю у неверных, чье продвижение уже обращало на себя внимание.

Зенги слыл отморозком даже по турецким меркам, каковую репутацию тщательно лелеял. Кроме жестокости и коварства, он отличался умом и сообразительностью, дерзким расчетом, стратегическим мышлением, властностью, подозрительностью и безжалостностью. Естественно, личной храбростью — с таким бэкграундом без того не выжить. В общем, «сама смерть врагам и горожанам», как о нем писал современник. Управленцем атабек был умелым, а полководцем опытным и суровым — его войска отличались среди турецких невиданной дисциплиной. Очень подходящая личность для западной границы.

Взяв власть в Мосуле, Зенги привел к покорности окрестные земли, затем Джазират — город, успевший отпасть и завести собственного эмира, потом отжал несколько приграничных крепостей у Давуда ибн Сукмана, эмира Хасанкейфа. Это заняло у наместника почти год, и на неверных он выступил лишь летом 1128 года.

* * *

Выступив, атабек с заботливо собранным войском вышиб латинян из Рас-эль-Айна, благо франкский гарнизон там оказался невелик — вассалы Эдессы стояли на границе с Антиохией. Не выздоровевший Жослен, через короля предложил Боэмунду II перемирие и не дожидаясь результата увел большую часть войск на усиление восточной границы, Эдессы и Харрана.

Зенги театр военных действий прекрасно знал, участвовал в предыдущих штурмах графских крепостей и биться об их стены снова пока не хотел. О распре в стане врага вести доходили, хотя турок, до того воспринимавших противника единым целым, это удивило: «говорят, что между франками возникло несогласие, что для них вещь непривычная. Утверждают даже, что они сражаются друг с другом, и что имеется много убитых».

Поэтому атабек предложил графу Эдессы перемирие на два года в «старых» границах, на которое де Куртене тут же согласился, воевать на два фронта желания не было.

* * *

Заключив мир, Зенги спустился южнее, обошел Харран и осадил Ракку. Антиохийский гарнизон которой, как и в первом случае, уменьшился по причине феодального спора. На этот раз мира с соседом-франком запросил князь Антиохии.

Окончательно взбеленившийся Балдуин II потребовал немедленного отвода войск от границ на восток, снятия с Эдессы отлучения и срочной личной встречи противников под своим руководством, пообещав пока занять нейтралку своей дружиной. Сеньоры согласились, но Ракке это уже не помогло, крепость пала после второго штурма. В городе Зенги казнил всех взятых в плен латинян, за что получил от франков прозвище «Кровавый», чему, говорят, очень порадовался.

Король, граф Эдессы и князь Антиохии встретились на границе и граф с князем заключили мир, тем паче, повод для пограничного спора ныне отошел туркам. Интердикт сняли. Боэмунд II выехал в Алеппо, где спешно укрепляли крепость, ожидая нападения — небольшие отряды туркмен Зенги уже набегали на окрестности. Предполагался новый виток борьбы за город, бывший, как все знали, «наследным» для атабека. Жослен ушел в Эдессу, не до конца доверяя как туркам, так и норманнам. Балдуин II задержался в Антиохии, присмотреть за всеми.

* * *

Зенги лезть на стены снова не захотел. Он прекрасно знал, во что превратилось Алеппо за прошлые годы осад, последнее время крепость спешно ремонтировали, и класть бойцов за не приносящий денег актив он счел неперспективным.

Атабек прошел вдоль Евфрата на юг, к Рахбе, а оттуда в Пальмиру. Городок, чьи стены предназначались против разбойничьих шаек, сопротивлялся целый день, возможно, просто сразу не разобравшись кто его осаждает. Зенги не то рассердился на отпор, не то пожелал запугать будущих противников, а может, мстил Пальмире, за переход к франкам без сопротивления уже в его правление, но после капитуляции защитников на условиях сохранения жизни, он приказал распять пленных, с кастеляна крепости содрать живьем кожу, а жителей (безусловно, мусульман), беспощадно грабил и резал его аскар, впрочем, населения там немного и было.

А потом атабек отдал новый приказ — вперед, на запад.

* * *

На запад, как мы упоминали, дорог вело две — на Хомс или Дамаск. Зенги выбрал последний. Проект года планировалось завершить громкой победой и богатой добычей, и Дамаск был вне конкуренции, город богатейший и известнейший. Для дальнейшего наступления перспективнее, в последующей обороне проще.

О захвате Пальмиры в Дамаске знали, нападения ждали, хотя надеялись, что противник выберет Хомс, в котором тоже готовились. Командовал в городе королевский виконт Балиан Ибеллин, рыцарь родом из Италии, в прошлом коннетабль графства Яффа, человек не особо знатный, но опытный и преданный королю. Собственно, потому он пост виконта в крупнейшем городе королевского домена и занимал.

Проблема виконта заключалась в гарнизоне. На Дамаск давно никто не нападал, все привыкли, что «на базаре не воюют», потому часть выставляемых городом по мобилизации воинов ушла с королем в Антиохию. Регион, напомню, был самым исламизированным в королевстве, франки тут селились неохотно, а христиане восточных церквей составляли небольшой процент населения.

С учетом стянувшихся в крепость из округи (и за вычетом отъехавших западнее, переждать войну в местах поспокойнее), латинян у виконта насчитывалось немного, а способных держать оружие и вовсе не более пятисот, из них рыцарей по разным источникам не то десять, не то целая дюжина. Плюс наемная стража, около двух сотен из местных, чьи надежность и боевые качества оценивались довольно средне.

Получив от патрульных донесение, что Зенги движется на Дамаск, виконт традиционно мобилизовал франков и грустил у окна, глядя на толпы нехристей-горожан и предвидя печальные перспективы. Отчего подумывал на городские стены людей не выводить, а запереться в крепостной цитадели и ждать помощи, гонцов он отослал сразу. С сокращенным штатом стены удержать невозможно, особенно если изнутри атабеку единоверцы помогут, в чем Ибеллин не сомневался. Явление делегации от городского совета во главе с кади (судьей мусульманской общины) виконта насторожило, а их заявление стало и вовсе сюрпризом.

В Совет Дамаска к тому времени входили лидеры религиозных общин (мусульманской, восточно-христианской и иудейской), представители купцов и ремесленников (последнее стало результатом франкского либерального влияния). Нобилитет, в общем, сочетающий местные и европейские принципы. Занимался Совет управлением городом, потому как виконты этого не умели, горожане их вмешательства не желали, а кому-то же надо. До должности бургомистра либерализация еще не дошла, королевский управляющий в лице виконта есть, потому неформально совет возглавлял кади, фигура, по высоким торговым оборотам, подсудность к которым почти всегда применялась шариатская, важная и всеми общинами уважаемая.

Делегация сообщила Ибеллину, что горожане всех вероисповеданий твердо стоят на позициях интернационализма, а правильная дружба народов — это когда все, сирийцы, арабы, евреи, собираются вместе и идут воевать турку. Могут латинян с собой взять, хоть те от турок и недалеко ушли, такие же дикари… впрочем, последнее, возможно, не озвучили, и так все в курсе.

Люди Дамаска были экономически активны, жизнь и окружающий мир знали, и четко понимали насчет Зенги две вещи. Первое — будут грабить. То есть, неверных еще и резать, но грабить всех. Объяснять туркам, что тут их арабо-сирийские единоверцы — занятие интересное, но в захваченном городе неуместное. А во-вторых, имелся наглядный пример Алеппо. Дающий четкую перспективу будущего в случае победы Зенги: подход франков, блокады, набеги, осады… Даже если король город не отобьет (а это возможно, Мосул далеко, а Зенги в Дамаске не останется), экономике конец. Вместе с населением, сколько там в Алеппо осталось за несколько лет? Да и зверская расправа в Пальмире, «призванная убедить жителей Дамаска, что сопротивление будет самоубийственно, произвела противоположное впечатление и вселила в их сердца желание сражаться».

Дамаск не воевал уже четверть века, активно наживал добро и несмотря на сочувствие делу ислама, даже правоверные вовсе не хотели менять судьбу. Короли Иерусалима и население как раз на такой случай все прошлые годы отстраивали крепость — несмотря на локальный мир остающуюся приграничной, а уж способных занять места на стенах в Дамаске хватало. Как ранее отмечалось, тогдашние купцы со своим офисом — готовые обстрелянные подразделения, да и свободные ремесленники им не сильно уступали.

Виконта такой поворот удивил, но Ибеллин решил попробовать. Хуже все равно не будет, поскольку некуда — бежать он не собирался. Спустя несколько часов, ополченцы начали занимать оборону, благо оружия в крупнейшем левантийском центре оборонпрома, хватало.

* * *

Подойдя к Дамаску, Зенги направил парламентера с требованием сдать город, получив отказ, стал лагерем в пригороде Дарайя и начал осаду. Ибеллин с конным отрядом ополченных караванных охранников, успел провести пару неудачных стычек, в которых мосульцы захватили несколько пленных, а затем геройствовать прекратил и затворился в городе.

Атабек «установил вокруг Дамаска двадцать мангонел, с помощью которых велся непрерывный обстрел». Несмотря на многолетнее строительство, стену в одном месте со стороны Мусаллы удалось проломить за день, и турки пошли на штурм.

Бой длился весь день, осажденные атаку «завалили трупами» понеся в проломе большие потери, но приступ отбили. Как писал дамасский хронист-мусульманин «атабек перебил значительное число ополченцев, предав их мечу, другие вернулись в город раненные и безоружные, так же погибли три знатных франка, а их наместник получил ранение. В этот день Дамаск оказался на грани краха, если бы Аллах не смилостивился над ним».

За ночь стену восстановили.

Атабек попробовал фирменный трюк с запугиванием, выведя пленных на видное со стен место и люто умучив «бичуя до смерти». Может, в Месопотамии это и работало, но дамаскианцы только укрепились в нежелании такого правителя, «среди войск и ополчения он не встретил никого, кто не хотел бы продолжить борьбу и не горел бы желанием сразиться».

Расстроенный провалом перфоманса, Зенги несколько дней продолжал ломать стены и искать уязвимые места, но без особых успехов. Следующую неделю он «посылал свой аскар на приступ», атаки следовали одна за другой, но «эти схватки не были уже ожесточенными, и блокада города не была плотной», первый штурм оказался самым опасным и кровопролитным.

Пресечь сообщение крепости с внешним миром полностью не удалось, обозы с припасами прорывались, что не удивительно — лучшие в регионе караванщики работали на свой желудок.

Атабек начал рыть подкопы, а чтобы аскар не скучал, отправил бойцов разорять окрестности.

* * *

Оборона выглядела устойчивой, но виконта смущало отсутствие подкреплений. Времени, по его прикидке, хватало.

Не хватало желания. Поднятые по тревоге гонцами Ибеллина граф Понс Триполийский и граф Хамы Роман де Пюи, ополчили вассалов и выдвинулись к Хомсу. Там сеньоры изучили обстановку на фронте и пришли к выводу, что класть своих людей за личный королевский город не стоит. Придет Балдуин II, гуртом Зенги бить и двинемся. Если крепость падет — отобьем, пока турки грабежом заняты, а то отрежем путь отхода рванув на Пальмиру. А пока ничего критичного, Дамаск держится, силы противника стачиваются на приступах, все нормально. Доложив в королевскую ставку в Антиохии, что «сдерживают натиск турок на северном направлении во враждебном сарацинском районе», два графа засели в богатом — и тоже королевском, городе на коронный счет, проводя время в ожидании дальнейших событий. Зенги действительно рассылал по округе конные отряды туркмен, разоряющие местность, несколько стычек с ними случилось, после чего войска графов искренне считали себя участниками боевых действий.

В Иерусалиме тоже провели вторую волну мобилизации — первая сидела с королем на севере, и тоже выжидали. Балдуин II задержался в Антиохии. Собственно, донесение о войне в Дамаске он получил позже всех, а «туман войны» и рыскающие у границ княжества мелкие турецкие отряды не позволяли сразу срываться на юг. Вдруг это отвлекающий маневр, и Зенги все же ударит основными силами на Алеппо? Так что к Дамаску королевская дружина отправилась с задержкой.

Эдесса и Антиохия не участвовали, стерегли свои рубежи.

Спустя месяц осады, король и графы соединились в Хомсе. С запада и юга турецкие разъезды отжимались контингентами коннетабля Гильома де Бюра и князя Заиорданского Пайена де Мильи, а Хомская группа войск выступила на Дамаск.

Узнав об этом, Зенгип еще раз штурмовал стены весь день, но успеха не добился. После чего, помня о растянутых коммуникациях и угрозе удара на Пальмиру, осаду снял и ушел в Мосул, оставив по пути в Пальмире гарнизон.

* * *

Итог компании 1128 года, даже после неудачи с Дамаском, стал победой атабека. Меньше чем за год, Зенги вернул все потерянное предшественником, отбросил агрессию франков к границам 1119 года, да еще и совершил поход «в подбрюшье неверных». Наместник получил почетную кличку «гордость ислама» и популярность в массах, но тут восходящей звезде намекнули, что султан Махмуд II замыслил ротацию подчиненных и на Мосул уже якобы есть претендент.

Зенги спешно отбыл в Исфаган, в ставку, занес повелителю сто тысяч динаров, отчего кадровые перестановки не состоялись. Суть интриги неизвестна, но есть мнение, что вся тема центром затевалась под простым лозунгом «делиться надо», особенно после побед в торговых районах, а может это вообще был расчет за назначение. Но в любом случае, на латинских границах он вновь возник лишь в начале 1130 года.

* * *

Франки объявили героическую оборону Дамаска своей победой, что несколько скрасило годовой баланс.

Латинский хронист, естественно, отдавал лавры героя виконту и его рыцарям, снисходительно упоминая «поддержку жителей» и воспевая подвиги Балиана I «Старого» Ибеллина, ставшего основателем известного рода. Король за спасение ценного актива от рейдеров не поскупился, произвел отличившегося в графы Хомса, а ополченных латинян из третьего сословия «способных биться конно и оружно», традиционно наделил ленами там же, возведя в рыцарское сословие и обязав службой новому графу «по местной линии» (одновременно, напомню, все феодалы Иерусалимского королевства являлись прямыми вассалами короны).

Мнением награжденных при том никто не интересовался, отказа не ждали. Ибеллин входил в состав знати и становился аристократом, причем по общеевропейским меркам. Граф — это серьезно, даже заморский. Это навсегда и с потомством возвышает над обычными рыцарями. Да и для бывших мещан и фермеров карьера неплохая.

Созданием новой аристократии, Балдуин II решал несколько задач, и награждения тут были не на первом плане. Укрепление границы с Зенги кадрами, доказавшими умение защищать крепости в иноверном регионе, приход в район франкской власти и повышение лояльности населения — напомню, пока эта территория контролировалась скорее формально, а недавнее пребывание там франкской группы войск проблему заострило, хоть и узнаваемость латинян повысило. Виконт теперь считался специалистом по работе с мусульманами, а заодно от него ждали роли преданного резерва. Предъявить графам Триполи и Хамы, формально оказалось нечего, но реальность все понимали.

Мусульманский летописец Дамаска, роль Ибеллина тоже, в сущности, оценивал положительно, отметив, что воевать виконт горожанам не мешал, даже совершать героические вылазки порывался не часто, «с почтением слушал рассуждения мудрых людей», а на стенах бился «смело и с обычной для франков яростью». В руководстве обороной, правда, летописец виконта не упоминает, отдавая эти функции целиком лидерам ополченцев.

Кто из двух источников прав — неизвестно, но по окончании войны горсовет Дамаска не преминул попросить с короля плату за лояльность. Аккуратно напомнив о безупречном поведении, патрициат просил статуса на европейский манер, городского устава и бургомистра, а еще договор с короной на прозрачных условиях. Льгот по налогам не просили, хотя повод вроде бы имелся.

Балдуин II ходатайство воспринял спокойно, что подтверждает существенный вклад ополченцев в победу. Отношения упорядочить согласился, но без радикальных вольностей, и хартию выдал в стиле того, что уже начинали называть «руанским правом», без коммуны. За сюзереном осталась большая часть доходов и судебных дел, руководство городским управлением осуществлял королевский виконт, являющийся председателем городского Совета, ему же подчинялась стража. Но закреплялся размер повинностей, а во внутренних делах, «не затрагивающих интересы короны», Совет получил почти полную свободу.

Дамаск упрочил свое положение и, что важно, гарантии статуса королевского города, не опасаясь передачи невесть кому по примеру Хамы и Хомса. Торговые пути через Пальмиру через некоторое время снова оживились, так что горожане вышли из ситуации не без выгоды.

* * *

Проведя итоговый банкет, король выехал в Акру. Встречать будущего зятя.

Отплывший в 1127 году в Европу Гуго да Пейен, теперь магистр ордена Тамплиеров, успешно выполнил все задачи. Орден зарегистрировал, провел успешную рекламную компанию и привлек множество новых собратьев. Большая часть которых отправилась на восток нестандартным путем — сушей, через Византию. Заодно сопровождая и охраняя паломников из простого люда, потянувшихся к Святым местам и за лучшей долей. Это само по себе стало удачным проектом. Василевс Иоанн II Комнин транзит разрешил, боевые монахи не допускали стычек с местным населением, а позже на трассе появились госпитальеры, открывшие сеть странноприимных домов, что сделало «дорогу пилигримов» весьма оживленной, достаточно удобной и быстрой, добавляя Заморью людских резервов.

Пополнение из рыцарей светских добиралось кораблями и тоже массово, хотя большинство шло «с возвратом». Правда, основной заезд добровольцев случился в летнюю навигацию, весной корабли забронировал граф Фульк Анжуйский.

Граф, как мы упоминали, в Заморье бывал, да еще приходился сводным братом (мама общая, отцы разные) нынешней графине Триполийской Сесилии, французской принцессе по папе, так что в королевстве его прекрасно знали. Анжуйское графство считалось одним из богатейших и сильнейших доменов во Франции, и долгое время Фульк поддерживал Людовика VI Французского против англо-нормандцев. Позже граф позицию несколько поменял, а в 1128 году склонность к королю Англии Генриху I усугубил, женив своего сына и наследника Жофруа Плантагенета на Матильде, дочери и наследнице Генриха I, бездетной вдове германского императора Генриха V. Невеста была не только вдовой, но и на 11 лет старше юного (14 лет) жениха, но приданое стоило и не таких трудностей.

С Людовиком VI, однако, получилось, как все признавали, неудобно, и во Франции Фульку стало некомфортно. Потому вдовый уже три года граф на предложение из Иерусалима согласился, отгулял на свадьбе сына, сдал пост счастливому молодожену и отправился на восток.

С Фульком подписали договор, предоставляя по смерти тестя должность короля, а не принца-консорта, но граф выдвинул еще два условия. Подтверждение папой римским законности коронации Балдуина II, что, как мы помним, в свое время ставилось под сомнение, и официальное объявление принцессы Мелисенды наследницей.

Никто не возражал, папа Гонорий II выдал правовое заключение моментально, и Фульк отплыл в Левант.

Весной 1129 года граф прибыл в Акру, затем в Иерусалим. В июне сыграли роскошную свадьбу, с участием гостей из всех доменов Заморья, Киликийского княжества, послов Византии и других интересных мест.

Не то чтобы это стало союзом любящих сердец, Фульку невеста нужна была как ключ к трону, давали б корону без довеска, граф наверняка согласился бы. Молодой (младше на те же 11 лет) жене, Фульк вообще нужен не был, и на то у нее имелись причины, но о них мы в свое время поговорим.

Действующий король расклад понимал, но его, уже старика, заботила судьба дочерей после смерти, союз с Анжу смотрелся политически выгодным, а Фульк наследником достойным, опытным управленцем и боевым полководцем. Опасаясь, что после его смерти зять с Мелисендой разведется и провозгласит своим наследником сына от первого брака, Балдуин II, когда через год принцесса родила сына, названного в честь дедушки Балдуином, объявил наследником внука, а единственным опекуном назначил Мелисенду… но это случилось позже.

* * *

Фульк, как водится, приехал в сопровождении многочисленной свиты. Часть анжуйских рыцарей совмещала турпоездку на свадьбу и к Святым местам, но некоторые планировали разделить судьбу с сюзереном. С учетом рыцарей Анжу, пополнения, приведенного тамплиерами и доставленного летним морским конвоем, примирившихся графа Эдессы и князя Антиохии, собственных вассалов короля и людей вновь лояльного графа Триполи, у Балдуина II к осени 1129 года образовалась мощная армия, которую следовало — в очередной раз срочно, а то рассеются — где-нибудь применить. Вариантов, как обычно было немного.

 

Интерлюдия

О феодалах и феодализме.

Вопрос интересный и вообще, и в приложении к альтернативе, а помнить тут надо две вещи.

1. Мы читаем титулы на русском языке. Вовсе не так, как они звучат в исходнике, и даже часто не прямой перевод, а «общепринятый», т. е. как принято переводить или называть.

2. Устойчивой терминологии не было и в реальной тогдашней жизни, если о раннем Средневековье говорить. А какая была — отличалась от позднейшей, уже структурированной. Но в целом, системы тут не было долго, и схемы менялись, а «вес» титулов менялся еще сильнее.

Как кто правильно назывался, что под этим названием понимали современники, и какой с которого титула профит — про то историки спорят много, давно и разнообразно, оттого что тогда и сословия-то с феодальной системой только формировались и в обиходе еще употреблялись устаревшие понятия, наравне с передовыми феодальными. Тем более летописцами, еще более тем более — историками «по следам».

Тема, в общем, запутанная, и проще употреблять термины, сложившиеся в русском языке по конкретным фигурам или землям, они обычно «интуитивно-понятны».

Как XI–XII веках, выглядела тарифная сетка титулов военного светского сословия? Ниженаписанное очень поверхностно, было много нюансов и названий, это скорее, примерная и очень общая схема, напоминающая ранги недавних времен в совсем другой социальной группе, но все же.

* * *

Выделялись две сакральные и стоящие над сословием фигуры — император и короли, правители «в законе».

Императоров фактически имелось два, в Византии и Священной римской империи.

Формально же, тут как с римскими папами — которых тоже порой было несколько, но правильный всегда один, а остальные антипапы. Историю писали победители, потому кто проиграл — тот и антипапа, хотя в моменте легитимность всех пап признавалась сторонниками, а порой антипапа вообще был законнее. Вот и император все это время формально был один, а второй считался самозванцем. Потому что под империей подразумевалась одна — Римская. В отдаленном идеале, времен до Марка Аврелия, в границах от Атлантики до Евфрата.

Кто император, а кто титул присвоил — зависело лишь от личной точки зрения, и правовой определенности тут нет и не будет. Обоим императорам этот спор сосуществовать мешал редко, а в основном выливался во взаимный троллинг и обзывание конкурента «молодшим братом».

Но титул считался наивысшим и глубоко сакральным, получить его можно было короновавшись в Риме или Константинополе, по специальной процедуре и только уполномоченными лицами — папой или патриархом. Имперское звание считалось настолько священным, что даже не титулом, а саном, отражая позицию о верховенстве императора и над церковью — что в Константинополе чаще выходило, а в Риме с некоторых пор нет, у папы было свое мнение по этому поводу.

Периодически в разных концах «Большой Европы» отдельные представители творческого рыцарства, присваивали себе альтернативный титул императора, но всерьез не воспринимались и продолжали такие затеи недолго.

Король тоже считался особой священной, творил чудеса сразу после коронации и воплощал в себе королевство. Концепция «первого среди равных», напомню, уже имелась, но еще в статусе радикально-демократической идеи. Титул получали тоже в особом порядке и с участием непременно конкретно установленного иерарха церкви, а в первый раз королевский статус давал непременно папа римский.

Вытекало это все из статуса военных вождей и их дружин темных веков.

Ячейка племени — род. Дружинник выходил из-под власти рода и переходил под власть лидера, становясь не родичем, а «человеком вождя», а вождь имел сакральные функции. Из родов порой собирали еще и ополчение, но вождь — один, а «его людей» много, и между собой эти люди объединены только вождем, родовые узы формально разрывались. С развитием феодализма, под это еще подогнали правильную идеологическую базу, и появились короли, а с ними «верные» — «люди короля». Какое уж тут равенство, между особой, исцеляющей прикосновением рук и просто конным бойцом?

* * *

Ниже священных особ, императоров и королей, стоял один большой слой «рыцарей». Назывались они очень по-разному, но суть одна, рыцарь — человек умеющий воевать на коне и в доспехах, в сомкнутом строю.

Не то чтобы такой способ боя изобрели в Средневековье, изобрели его в начале нашей эры сарматы. У которых были доспех, копье-пика, меч двуручный, и сомкнутый строй клином, с одоспешенными воинами на острие и полегче в задних рядах. Да и воевать с тяжелой кавалерией еще тогда научились римские легионы, разработав посконную античную «терцию» и устроив как-то сарматам аналог «Чудского озера» на льду одной из приграничных рек.

Способ производства к феодализму тоже отношение имеет малое, Маркс со своей схемой вообще очень много сумятицы внес.

Феодализм — это не совсем производство и методы войны, это больше вопрос структуры власти и собственности. Впрочем, вопрос столь же спорен, как периодизация Средних веков, так что остановимся на более приземленных вещах.

Так вот, «рыцари». Термин имел два значения:

1. Все второе сословие — «те кто воюет», независимо от ранга и титула, включая даже и короля с императором, хотя они «рыцари вне категорий».

2. Низший титул в рамках этого сословия.

В рассматриваемый период, нижняя граница этой группы оставалась вполне проницаемой. Любой, кто имел доспех (еще довольно простой), соответствующего коня, правильное оружие, научился этим всем пользоваться и освоил принятые правила поведения — мог смело включать себя в рыцарское сословие и идти к успеху. Отсечек на пути хватало и без формальностей: конь и амуниция стоили дорого, применять их без тренировки нелегко, а рыцарские обычаи в газете не прочтешь, они устно передаются. Кто всем этим овладел, проходил отсевочный тур в реальных схватках — рыцари сражались часто. Выживший проблем с признанием не имел, но становился на низшую ступеньку страты. Ограничений для таких selfmademan существовало немного, но у не имеющих благородных предков, возникали проблемы с вступлением в рыцарские ордена, занятием ряда должностей и порой с высокомерием окружающих.

* * *

Низшая грань сословия колебалась между сержантами (еще третье сословие), оруженосцами и сквайрами (третье или второе — по ситуации и стране) и т. н. «однощитными рыцарями» — признанными, но одиночками и без активов. Разница как между просто вышедшим на рынок лотошником, и таким же, но зарегистрированным в статус ИП. В которую группу претендент попадал зависело от времени, места и личных действий, но социальный лифт тут имелся в любом случае.

Статусные рыцари делились на ряд подгрупп.

Первое важное различие — родовые и служилые. Актив, с которого боец получал, мог быть его собственным (вотчина в русском стиле, аллод по-европейски). Собственник редко был независим, он как правило включался в цепочку вассалитета и имел сеньора, но служил на договорных условиях и собственной материальной базе.

Если фьеф давался сеньором вассалу за службу (поместье) — это уже служилые, второй сорт, не знать. Нетитулованный рыцарь имеющий собственную землицу, считался по тогдашним понятиям, круче любого поместного с титулом.

Но все перечисленные уже люди сословные, аналогию проводя «участники ООО», не ИП-шники какие, хоть предпринимателями и те, и те считаются. Величина активов варьировалась, но даже убыточная фирмочка статус не снижала.

Еще встречались рыцари без определенных занятий, служившие на зарплате. Низшее звено пищевой цепочки, сливающееся с сержантами.

И существовали «дворяне». Да, от слова дворня, и назывались по-разному — слуги, боевые холопы, диксманы и пр. Это тоже феодалы, но одновременно личнозависимые люди сеньора. Статус сложный, со временем выросли в привычных нам дворян. Ничего особенного, короли Франции одной династии из холопов-мажордомов выросли.

* * *

Термин «барон», тоже употреблялся в двух значениях:

1. Высший титул незнатного рыцаря. Обычно давался имеющему в собственности или кормлении не одно село, а район или несколько.

2. «Авторитетный рыцарь» или все рыцари, имеющие лены, скопом. Т. е., «король со своими баронами» у тогдашнего летописца может значить «король с ленниками» или «король и братва не ниже бригадира».

Барон, владеющий аллодом — крутой авторитет, может заявлять «королем не могу, герцогом не хочу — я Роган». Веками позже их потомков обычно повышали в титуле до графа или герцога.

* * *

Далее идет титулованная знать, аристократия то бишь. Очень хорошо описывается специфическим понятийным аппаратом.

Граф.

Смотрящий по области, реже городу. Возглавляет региональное организованное рыцарское сообщество. По сути, высший не суверенный титул. Практически всегда владелец вотчины, реже домен в собственности обремененной службой, в экзотических случаях — держатель пожизненного наследуемого владения за службу. Веками позже потомков переаттестуют в герцоги, как правило.

Герцог, князь, и их аналоги.

Положенец, т. е. «в положении монарха». По сути, монарх, но не имеющий полного суверенитета, не коронованный и без сакральности, т. к. папа римский статус по какой-то причине не присвоил. Чаще всего глава независимой, но по каким-то причинам не зарегистрированной в Риме в качестве суверенной, территории. Редко — чей-то вассал в завышенном статусе.

 

Глава VII. Египет и Киликия

Вариантов приложения сил у латинян существовало немного. На севере — Киликия, с которой как раз воевал князь Антиохии. Но конфликт считался локальным и поход религиозных паломников на христианское (чаще дружественное франкам) государство не рассматривался.

Там же Мардин, ныне дружественный латинянам сателлит Византии. Империя как раз успешно завершила войну с венграми, Балдуин II вел с василевсом переговоры о сотрудничестве, отягощенные наследственными претензиями Иоанна II на Антиохию, и ссориться с ромеями никто не собирался.

С юга лежала пустыня, в которой большому войску делать нечего.

Граф Эдессы предложил бизнес-план удара на восток, с возвратом Рас-эль-Айна и Ракки, выходом к Рахбе, а там уж и Мосул рядом, и Багдад, и вообще мыть сапоги в Индийском океане можно.

Идея была красивая, но короля и наследника Фулька смутили два момента.

После прошлогоднего рейда Зенги, играючи выбросившего латинян со своих территорий и чуть не взявшего Дамаск, лезть вглубь Месопотамии не хотелось. Что они, напрягая все силы воюют с мелкими приграничными князьками и частными походами наместника, крестоносцы, безусловно, знали. Что за «полосой эмиратов» лежит, пусть разделенный и ослабленный междоусобицами, но еще могущественный халифат — тоже. Опыт столкновения с регулярными частями султана франкам не понравился. При успешной попытке Drang nach Osten, не исключалось вмешательство самого султана, а то и двух — Санджар тоже мог поучаствовать со своими слонами, так что риск-менеджмент проект не прошел.

Во-вторых — но не по важности темы, а из вежливости, Балдуин II и Фульк задались вопросом «а нам что с того?» Воевать в интересах соседей, пусть и на стратегически общеполезном фронте, выглядело неперспективно.

Западное направление выходило интереснее. Египет — транзитный конкурент всему Леванту. Там и Святые места есть, у вооруженных пилигримов мотивация выше. И все завоеванное отходит Иерусалиму… К тому же, у короля нашлись негласные союзники, отчего он озвучил инсайд — Каиру скоро станет не до границ.

Понс Триполийский согласился первым, он на Тиннис удачно ходил с венецианцами, и графу понравилось. Жослен Эдесский от похода уклонился, сославшись на старость и нездоровье, но отправил сына, тоже Жослена, с вассальным контингентом.

* * *

Боэмунд II Антиохийский из участников выпал, ввязавшись в конфликт с Киликийской Арменией. Князь Киликии Левон I, очередной «Властелин Гор» из династии Рубинянов, пришел к власти в начале года, после смерти брата Тороса I и скоротечной дворцовой схватки за трон. Он был союзником позапрошлого регента Антиохии Роджера Салернского и прошлого — короля Иерусалима, но с текущим правителем дружба не заладилась. С Антиохийским княжеством киликийцы постоянно находились в пограничном споре и Левон I, вдохновленный успехами Зенги и ссорами Боэмунда II с остальными сеньорами, отбил в очередной раз приграничную крепость, которую антиохийцы пытались вернуть.

В итоге, как сообщает арабский источник, «когда франки воспылали коварным желанием заполучить Египет с его провинциями, они собрали всех, кто находился на их территории и прибрежных землях, и они также получили подкрепление по морю от короля, который позже занял место Балдуина среди франков, когда тот умер, и имел с собой большое войско, и численность франков превышала шестьдесят тысяч конных и пеших воинов». Насчет шестидесяти тысяч явное преувеличение, но с прибавлением к местным ресурсам приезжих, задержавшихся с отъездом после свадьбы, сил хватало. В экспедицию король мобилизовал и тамплиеров, это стало первым зафиксированным случаем их участия в войсковой операции.

* * *

В сентябре латиняне собрались в Аскалоне, но с выступлением король тянул, пока не пришли вести из Каира.

В первых числах октября, фатимидского халифа аль-Амира Биахкамиллаха убили ассасины. Как описал хронист « проходил он по мосту, ведшему от Фустата на остров Рауда, в то место, где он иногда гулял. А девять низаритов узнали о выезде, и пришли на остров, и увидели напротив выхода с моста пекарню. И они вошли туда перед прибытием халифа Амира и дали хозяину ее достаточно дирхемов, чтобы он испек им лепешку с маслом и медом. И пекарь обрадовался этому и испек им лепешку и многое другое. Но не успели они закончить еду, как халиф Амир сошел с моста. А свита и те, кто охранял его во время перехода по мосту, отошли от него из-за узости. И когда низариты поравнялись с ним, то бросились на него, как один человек, и ударили его ножами. И догнали их и убили, а Амира повезли во дворец Лулу, и Амир умер еще до прибытия в Лулу ».

В Каире началась драка за трон. Основными претендентами стали визирь Абу Али Ахмад ибн Афдал (сын покойного аль-Афдала) — от имени беременной вдовы халифа и не рожденного наследника и аль-Хафиз Лидиниллах, кузен покойного аль-Амира. Но были еще несколько, поскромнее. Объединить противников, такая мелочь как вторжение крестоносцев не могла — трон один, вопрос принципиальный, к тому же мусталиты (местная, напомню, ветвь ислама) в очередной раз раскололись на две версии. Впрочем, в пособничестве оккупантам, стороны друг-друга обвиняли постоянно, обзывая «агентами Балдуина II».

Сначала верх взял визирь, закрыв Хафиза в темницу, затем случилось несколько переворотов, визиря убил франк — раб Хафиза, освобожденный узник занял престол… правда, отметим сразу, тут же началась война уже между его сыновьями, но «основной» халиф у Фатимидов к 1131 году появился. А до того Каир погрузился в кровавую кашу междоусобицы, занявшей армейские части и прочее неравнодушное население.

* * *

Франки, правда, настолько удачных последствий не ожидали, отчего провели операцию с ограниченными целями.

О союзе Балдуина II и ассасинов слухи ходили давно.

К низаритам латиняне относились, как и к остальным мусульманам — глубоко наплевательски. Так, подвид нехристей сарацинского вида. Не восстают, правопорядок не нарушают — и ладно. Для сектантов то, что их на франкских землях никто не запрещал и гонений не устраивал, стало прорывом и поводом к переходу на легальное положение. Последнее, впрочем, при возврате мусульманской власти в Алеппо, обернулось резней — Балак, как мы помним, низаритов легко нашел. Но это укрепило доверие франков. Роста сторонников в Заморье, секта при том не получила. Враждебные латинянам мусульмане ориентировались на общих для франков и низаритов врагов — турок (сунниты) или Фатимидов (шииты). А лояльные подданные не очень интересовались религиозными тонкостями, выгод не сулящими. После разгрома центра в Алеппо, новый создать не вышло, хотя небольшие общины имелись. Основные центры оставались в Аламуте и Египте… вот с последним как раз Балдуин II и заключил соглашение.

Договор был устный, детали остались неизвестны, но в спонсорстве королем международного низаритского терроризма сомнений нет. Ассасины исполняли своевременный теракт, а взамен получали крепость Бильбейс, в захвате которой низариты обещали помощь.

* * *

Выслушав гонца из Каира, Балдуин II вывел франков на запад, и направился через Аль-Ариш, Пелузий и далее вдоль берега на Тиннис. С моря экспедиционный корпус сопровождали купеческие корабли из Венеции и с юга Франции, задержавшиеся с летней навигации. Египетский флот от прошлого разгрома не оправился, так что опасность на море не грозила, а поучаствовать в проекте хотелось.

Тиннис находился в дельте одного из рукавов Нила, на полуострове «окруженный великим соленым морем (Средиземным) и озером воды из Нила», за что порой его называли островом — «так далеко от суши, что даже с крыш не видно берегов». Город, как мы ранее отмечали, большой, удостоившийся даже названия «малый Багдад» и славился производством тканей. Как это поэтично выразил тогдашний автор «румийский султан (василевс) послал к египетскому султану и просил его взять сто городов, но отдать ему Тиннис, потому, что хотел завладеть городом, где ткут касаб и бу-каламун, но египетский султан не согласился».

После налета венецианцев в 1123 году, город оправился, население вернулось примерно к прежним семидесяти тысячам, а по результатам набега Фатимиды соорудили там крепость и разместили «сильный гарнизон, на случай, если бы франкам вздумалось напасть».

Несмотря на разграбление шесть лет назад, Тиннис оставался лакомой добычей, принося в казну как полтора Алеппо (в лучшие времена), плюс доход халифа от государственных ткацких мануфактур.

* * *

Первый приступ Тинниса не удался. Франки сели в осаду, перерезав пути подвоза, благо, по суше это было несложно, а на море господствовал латинский флот. Помощи осажденным, знающим о событиях в столице, ждать было неоткуда, и после уместного сопротивления, через месяц крепость пала.

Взяв богатые трофеи и передохнув, армия разделилась.

Фульк с частью войск и собственными вассалами остался осваивать новые владения и укреплять Тиннис. В декабре город попытался отбить присланный одним из меняющихся правителей Каира отряд, но безуспешно.

Добровольцы из Триполи и Эдессы, с частью туристов из Европы и всем флотом, под командованием графа Понса Триполийского (получившего, кстати, за участие кроме доли трофеев денежный фьеф в Тиннисе в виде 1/3 сборов с порта), отправились вдоль берега на Дамиетту, важный и крупный торговый порт Египта. Но город оказался укреплен не в пример Тиннису, местное ополчение из купеческих домов воевать умело не хуже дамасского, потому разорив окрестности франки отошли. Часть отплыла в Европу, остальные вернулись в свои феоды в Заморье.

А Балдуин II с большинством иерусалимцев, тамплиерами и оставшимися заезжими коллегами, в начале 1130 года вышел к когда-то неудачно осаждавшемуся прошлым королем Бильбейсу.

Крепость тут имелась мощнейшая, «ключ к Каиру», но часть гарнизона уже несколько месяцев увлеченно резалась на улицах столицы, а ворота после трехдневной осады открыли подпольщики-низариты.

Поскольку город планировалось оставить, «ужасы войны» сглаживать никто не собирался. Неделю франки Бильбейс беспрепятственно жгли и грабили, а население резали и насиловали, не отличая в том мусульман от многочисленной общины христиан-коптов. Особенно отличились туристы из Европы, «превосходящие в жестокости диких зверей», как отмечали современники. Местные латиняне вели себя сдержаннее, но отношения с коптами испортились на несколько лет.

Потом армия ушла, передав город низаритам. Сектанты, приняв разоренный город, сообщили жителям, что спасли их из рук неверных и оборонят впредь, простили все прошлые недоимки и потому приняты были весьма лояльно. Все ж, хоть еретики, но мусульмане, с привычными понятиями, да и в Каире невесть что творится — вариант казался населению неплохим. С королем низариты остались в союзе, и попытались устроить из Бильбейса «египетский Аламут», но о том мы поговорим в свое время.

 

Интерлюдия

Венеция, Пиза, Генуя

О трех морских итальянских республиках, в общих чертах все знают. Но имеет смысл отметить несколько нюансов.

Средиземное море долго пребывало «внутренним озером». Сперва римским, затем византийским, а после мусульманским. Вот по крушению власти ислама, единого владыки уже не нашлось, на этом упомянутые республики и вышли на рынок со своими стартапами. Но проекты имели разную базу.

* * *

Восхождение Венеции, это такая success story, но в стиле реалистичной истории американской мечты — «а потом умер дядя и оставил мне наследство». Разве что дядя умер не сам… но в целом, чтобы добиться успеха, Светлейшей республике потребовалось выступить в роли «плохого героя» детектива:

1. Много работать, но — в семейной фирме, со связями.

2. Подкопив капитал разругаться с семьей и гордо уйти.

3. Вложить все накопления в один рейдерский проект. Это романтично, брутально и самостоятельно. И всем сразу докажет, что Венеция и без ромеев крута. Разумеется, вложиться надо в незадачливых рейдеров, успешные и без подельников обходятся.

4. Потерять вложения на провале проекта на стадии «деньги уже вложены, рейд еще не начался».

5. Отбить потери, организовав наезд с незадачливыми подельниками на покинутую семью, родственников перебить, активы поделить с рейдерами.

В литературе, где-то в этом месте появляется положительный герой, прерывающий карьеру отщепенца и рейдеров, спасая фамилию. Но реальная история предпочитает стиль нуар, и у Венеции все получилось.

Основанная при крушении Римского мира, республика неспешно, за века, прошла путь автономной провинции, затем вассала, сателлита и союзника Византии. Усердно трудилась добывая соль и торгуя в Адриатике, заслуженно отыграла для греков то, что в XX веке назовут «финляндизацией», а уж после вышла на новые рынки в Леванте и Африке… после чего в середине XII века с Константинополем поссорилась. На десятилетие. Потеряв византийский рынок, привилегии и еще массу бонусов. И несмотря на некоторое возобновление связей, прежних оборотов так и не достигла до конца века, когда дожу республики предложили участие в 4-м крестовом походе. В качестве монопольного перевозчика, с гарантированной оплатой.

Смотрелся проект солидно, потому как торговля пребывала в стагнации и волатильности, твердой суммы поступлений вовсе не обещая. И дож рискнул, вложив весь капитал казны, включая заемный, в подготовку транзита крестоносцев, плюс бонус — перспективу их завоеваний. И пролетел, затем что у крестоносцев с оплатой не сложилось. Отчего Венеция встала перед полным финансовым крахом — торговлю под рейд уже свернули, активы вложили в новые корабли, граждан отозвали в порт… а деньги не пришли.

Тут сыграла роль в истории личность, дож Дандоло оказался человеком толковым и стратегически мыслящим. Сперва он захватил силами крестоносцев Зару (центр лесоторговли), а после покорил и всю оставшуюся к тому времени Византию, начиная с Константинополя. На чем республика Св. Марка и выскочила — разом и на века, в «приморскую империю».

* * *

Генуя и Пиза, дело иное. Эти шли к успеху сами, через тернии, но быстро и силовыми методами.

Генуя до середины X века была занюханным рыбацким поселком, а потом горожане устроили у себя пиратское логово. Поскольку морем на тот момент правили мусульмане, генуэзские пираты в основном именно их и грабили, отчего не только разбогатели, но и прославились как защитники христиан. Торговая деятельность тут развивалась медленно, привилегии в портах региона лигурийцы получили последними из республик, а широко развернули эту деятельность лишь к XII веку. В отличие от Светлейшей Венеции, Генуя именовалась La Superba — «Гордая».

Пиза как игрок появилась на арене примерно тогда же, разве что раньше начала приторговывать каботажем вдоль западной Италии и формировалась как в первую очередь торговое государство, а пиратством баловалась в дополнение и ради обороны.

У Генуи оказалось и еще одно преимущество. Город считался вассалом Священной Римской империи и находился на ее землях, и с суши вероятный противник у него имелся только один, да и то лишь когда Лигурийская республика ссорилась с императором, что в начале пути случалось редко. А в остальное время, генуэзцы имели рынок сбыта награбленного, неисчерпаемый резерв пополнения «ловцов удачи» и спокойный тыл. Несмотря на эти бонусы, генуэзцы довольно быстро возжелали автономии, вассальные обязанности соблюдая очень ограниченно и поддерживая Римских пап, приобретя устойчивое покровительство последних. Кстати, одной из особенностей генуэзцев была тяга граждан к эмиграции. Тут изначально стремились к получению феодов или иных владений за пределами родины — безусловно, связей с кланом отнюдь не порывая.

Пиза же изначально оказалась в центре бурлящей политической жизни Италии, воевала с соседями и папами, и через некоторое время стала форпостом германских императоров. Гибеллинская партия там оформилась быстро. По всему тому, город среди итальянских оказался «один на льдине» и граждан там насчитывалось на XII век половина от Генуи.

* * *

Поговорка: « Ianuensis ergo mercator » (генуэзец это купец), возникла много позже. Первое время оценки были иными: « Сила генуэзцев в войне на море », как писал епископ Фрайзинга.

Ну а оба города описал в середине XII века Венеамин Тудельский.

Генуя «… не имеет единовластного повелителя, а управляется сенаторами, которых граждане выбирают по своему произволу. У всех граждан устроены в домах башни, с вершины которых они, в случае распри, ведут между собою войну. Генуэзцы властители моря: они строят лодки, называемые галерами, на которых отправляются повсюду для грабежа и добычи и все награбленное и добытое привозят в Геную. Они ведут войну с пизанцами …»

И Пиза «… очень большой город, в нем насчитывается до десяти тысяч башен, построенных над домами, и жители пользуются ими в случае междоусобной войны. Пизанцы отличаются храбростью, не имеют царя или князя, а управляются избранными из среды себя сенаторами ».

* * *

Вот в управлении Генуя отставала.

В Венеции испокон сложилась «олигархическая демократия». То есть вождя республики избирали приличные люди из патрицианских семей и из своих. Но при всей олигархичности, демократия внутри элиты действительно имелась и выбор как правило делался прагматично-объективный, «на общее благо». Местные кланы за время поступательного роста смогли избежать перманентной внутренней войны, поделить делимое и научиться кооперироваться в остальном, при том приняв важность сильного «ночного сторожа» в лице государства за спиною.

В Генуэзской республике, правили сперва два основных, непримиримо враждующих клана Манечиано и Кармадино. Средние семьи отдавались под покровительство главным, а мелкие жили своей жизнью, на лидерство не посягая. Позже власть ушла новым аристократам, (Спинола, Дориа, Гримальди, Фьески), но суть постоянной внутригородской свары не поменялась, усложнилась только за счет союзов.

В XII веке Кармадино держали генуэзкую торговлю и пиратство в западной части Средиземного моря, а Манечиано ориентировались на восток. В середине века клановая война перешла в горячую фазу, отчего лигурийцы чуть не проиграли Пизе в войне 1165-71 годов, но пока великие семьи увлеченно резались на улицах города, в политику пришли кланы помельче, вырулившие внешнюю кампанию на ничью.

В конце века снова случилась междоусобица, но тут вассал понадобился императору. Генрих VI припряг генуэзцев воевать Сицилию, а для установления внутреннего мира ввел ими руководить подесту (наместника). Генуя нововведение приняла, но творчески. Когда подеста помер, там выбрали нового, сами и с подчинением городу, а не императору. Суверен с этим не согласился и по этому поводу воевал, но без последствий. А Генуей стал править подеста — этакий «сити-менеджер», нанятый сходкой горожан, со своими войском и судом, «независимый регулятор». Что пошло республике на пользу. Но до того времени, внутренние распри город весьма ослабляли.

В Пизе правил обычно один клан, к XII веку — Висконти с сателлитами. Отчего с единством там было получше, хоть и не до венецианского уровня.

* * *

Будущее республик, впрочем, виделось изначально, и шансов на лидерство у Пизы исторически не имелось. Что пизанцы продержались на равных с Венецией и Генуей несколько веков, огромный недооцениваемый успех и выдающаяся победа горожан. За Генуей лежал внутренний рынок империи Запада и возможность каботажного доступа во Францию и Испанию. За Венецией — рынки сразу двух империй и давний доступ на восток. У Пизы, просто в силу географии, прямые связи имелись лишь с разрозненными итальянскими городами, путь через которые сушей почти все время представлял собой затею рисковую и дорогую. А морем город прямого доступа вдоль берегов на богатые рынки просто не имел, с востока Сицилия, с запада — Генуя. Это, кстати, и делало Сардинию и Корсику, позволяющие играть в западном Средиземноморье, ключевыми базами для пизанцев, отчего те и резались за эти острова с Генуей беспощадно. Добавим сюда враждебное окружение на суше, уязвимость выхода в море через устье реки, и долгосрочные перспективы Пизы оценить станет совсем легко.

Венеция тоже имела болевую точку — Адриатику. Защищенная природой с суши и неприступная в осаде, республика полностью зависела от выхода из узкого Адриатического моря. Потому кошмаром дожей с XI века стала возможность захвата обоих его берегов одним правителем. При тогдашнем мореплавании, когда причаливать к берегу требовалось постоянно, перекрытие такой возможности в Адриатике, даже без блокады моря несло смертельную угрозу Венеции. А установление блокады, даже оставляющей шансы проскочить, превращало существование республики в агонию, вопрос только в сроке.

Но одно уязвимое место, где риски можно снизить своими действиями, это куда привлекательнее положения Пизы.

Генуя, напротив, ахиллесовой пятой имела сушу. Несмотря на мощные укрепления и трудность морской блокады, правило «крепость берется, своя и чужая», работало без исключений. Но учитывая, что с суши вероятный противник долгое время наличествовал лишь один, и тот официальный сюзерен — умелая политика этот риск снижала.

* * *

Оттого, что конкурентами остались Венеция и Генуя, закономерно. Все три республики прошли стартап «глобальных торговых игроков» на упадке мусульман и Византии в XI веке, все добились устойчивых позиций на первых экспедициях крестоносцев, давших базы на берегах Леванта. А вот расцвет наступил только для двоих.

Венеция развернулась на падении Византии в результате 4-го крестового похода, получив колонии на берегах Далмации и Греции и ряд ключевых островов восточного Средиземноморья, а позже и доступ в Черное море.

Генуя добилась успеха полувеком позже, поддержав освободительное движение ромеев, а с его победой проведя мощную колонизацию Причерноморья, куда как раз очень своевременно перенаправились из Леванта основные торговые потоки Великого шелкового пути, после монгольских завоеваний.

И в эти же годы, заложилась база финала конкуренции. Венеция смогла решить проблему контроля над Адриатикой, получив базы на ее берегах и островах далее. Генуя вопрос с защитой метрополии с суши решить не смогла. Итог был далек, но предсказуем.

 

Глава VIII. Рубеж правлений

В феврале 1130 года, Балдуин II вернулся в Иерусалим. Там его ждали послы из Константинополя, с предложением партнерского проекта, и весть о гибели в Киликии Боэмунда II, князя Антиохии.

Разбив передовые разъезды армян, князь «с малыми людьми и без предосторожности» героично рейдовал в поисках основных сил Левона I недалеко от города Мамистра, где и нарвался случайно на такой же разведотряд киликийцев, только численно превосходящий. В завязавшейся встречной стычке, Боэмунд II, по обыкновению сражавшийся впереди, пропустил смертельный удар от неизвестного армянского ратника. Поле боя осталось за Киликией, труп опознали лишь после сражения, донесли Левону I, затем уж весть дошла в Антиохию, а оттуда в Иерусалим.

Князь Киликии занял все, что считал своим, до «понятийной» границы с Антиохией, там остановился и позже вступил в переговоры с наследниками покойного соперника.

Наследником, вообще-то, осталась двухлетняя дочь Констанция, вопрос был в регенте. Вдова Боэмунда II, княгиня Алиса (дочь, напомню, короля Иерусалимского), немедленно объявила себя регентшей, взяла власть в княжестве, но тут появились и другие кандидаты.

А кроме того, как раз в это время в Мосул вернулся Зенги.

С Византией отношения латинян уже лет десять пребывали в дружески-нейтральном состоянии. Империя после отвоевания земель в Малой Азии вернула статус сверхдержавы и союз с ней казался перспективным. К тому же, именно по ромейской территории проходил путь паломников из Европы, и отношения на восточных границах христианского мира стоило урегулировать.

Посольство от Иоанна II, правда, явилось с предложением, подобающим скорее указанию сюзерена вассалу, но король рассчитывал на торг при переговорах, для чего отозвал из Тинниса графа Фулька и включил в делегацию наследницу Мелисенду.

* * *

В 1129 году Византия успешно завершила войну с венграми и василевс вернулся к востоку, где от реконкисты его оторвали в 1122 году печенеги, а затем, в заботах о западных границах, вернуться не получалось. Наместники в середине 20-х годов в ходе частных операций и на волне успехов Грузии, вернули в лоно империи часть земель эмирата Менгджуков, но эмиры Малой Азии все еще продолжали пограничные набеги, а идея границ «по Тигру и Евфрату», с освобождением от турецкой оккупации бывших ромеев, остающихся еще в массе христианами, считалась трендом со времен прошлого императора. В Константинополе стремились замкнуть на себя все транзитные магистрали между Европой и Азией, что влекло доминирование на всем евразийском пространстве. Владение островами на морском пути в Левант уже позволяло контролировать торговлю с Заморьем и Египтом, а маршруты на Кавказ и в Центральную Азию вели как раз через Азию Малую.

Иоанна II беспокоили успехи Грузии. То есть, конечно, дружественное христианское царство, в качестве соседа лучше враждебных мусульманских эмиров, но ведь грузинам уходили исконно ромейские земли… по большей части, правда, всего веком ранее отнятые у армян, но об этом в Константинополе не вспоминали. После смерти Давида IV Строителя, царем Грузии стал Деметре I, и бурный грузинский рост переживал техническую коррекцию. Отнятые у соседей Двин, Ани и Ширван в состав царства не вошли, но не вернули и прежний статус, превратившись в вассальные эмираты. Внутри страны победы привели к усилению роли крупных феодалов, и эта магнатерия требовала поделиться властью. Экспансия приостановилась, Деметре I требовалось время закрепиться на полученном в наследство уровне, после чего ожидалось продолжение наступления.

На юге Малой Азии лежала Киликия, о чьем «особом статусе» мы говорили, и лезть в которую спешки не было, графство Эдесское, вполне дружественное, и Мардинский эмират Тимурташа Артукида. Последний объявил себя нейтралом под покровительство Византии, поддерживал дружеские отношения с Эдессой, Мосулом и Хасанкейфом, а дорогу Мосул-Дийабакр-Милитена продвигал в качестве основной сухопутной ветки транзита из Багдадского халифата в Византию. В сущности, опираясь на союз с Константинополем и Эдессой, Зенги и Хасанкейфа Тимурташ не опасался, а против франков всегда мог позвать тех же ромеев и мосульцев. Вот Византия эмира беспокоила, против нее союзников могло не хватить, и потому он с Иоанном II вел себя лояльно, на правах федерата. Империя платила союзным отношением и словесными интервенциями, охоту нападать на Мардин отбивавшими у всех даже без применения силы.

Император Византии, по всему этому, в 1130 году планировал идти на восток, начав с северного плацдарма, где у трапезундского клана Гаврасов традиционно обострилась тяга к сепаратизму. Первыми под удар попадали Салтукиды и Менгджуки, которые, очевидно, немедля вспомнят о преданности султану, требуя от него помощи, которую прислать можно лишь из Мосула. И в рамках привычной стратегии «натравливать одних варваров на других», королю Иерусалима предлагалось провести отвлекающую операцию против Зенги Мосульского, за что василевс обещал свою признательность, деньги и вспомогательные контингенты.

* * *

Балдуин II и прибывший Фульк колебались, идея наступать на Зенги их не очень привлекала. Прибыли особой проект не сулил, весной ожидался отъезд вооруженных отпускников из Европы — тут Тиннис бы удержать. Но в обмен на формальный союз, выплату субсидий, посылку подкреплений и признание Византией за латинянами Эдессы и Тинниса, согласились. Причем, подкрепления договорились отправить на защиту новых приобретений в Египте, охранять которые василевс на свой счет и своими силами брался не менее трех лет, а перевозку его людей обеспечивала Венеция, получившая в Тиннисе очередной квартал, льготы и несколько мануфактур. Расклад объяснялся просто: климат дельты Нила комфортностью не отличался, смертность франков там и без войн ожидалась повышенная — так лучше уж туда греков, они глядишь, попривычнее, да и не жалко.

Договор подписали, послы отправились в столицу. Но уже весной все пошло не то чтобы наперекосяк, скорее даже, в целом в русле договоренностей, но не по плану.

То есть, у Иоанна II, как раз, ситуация развивалась штатно. У императора для Заморья недавно образовались совершенно свободные варвары. Русские, в приличных титулах и с большим опытом руководящей работы.

В 1129 году, великий князь Киевский Мстислав I Владимирович по прозвищу Великий, пресек в соседнем, ранее независимом, а с недавних пор включенном в состав конфедерации Полоцком княжестве, сепаратистские выступления бывших князей. Полоцких князей вывезли в столицу, судили на сходке русских правителей, и приговорили выслать с семьями в Византию. В Константинополь отправили князей Давыда, Святослава и Ростислава Всеславичей, из рода Изяславичей (Рогволодовичей) Полоцких. Высланные имели благородную, хоть и захолустную, родословную, в предках чародеев (ничего страшного, у Фулька по женской линии даже демонесса имелась) и великих князей, а за плечами долгую жизнь, полную невзгод и опасностей, в которых все трое уцелели — и это лучшая рекомендация. Кроме семей, князей, разумеется, сопровождала свита, пусть небольшая, но верная.

Вот эту спаянную группу, придав им пятьсот наемных печенежских всадников (с которыми русские прекрасно умели обращаться), и еще охочих людей, а всего числом за тысячу человек, василевс защищать Тиннис и отправил.

А сам вышел в поход через Трапезунд, где привел в покорность местную администрацию, на Эрзинджан и Эрзрум. Сразу отметим, что воевал Салтукидов и Менгджуков император два года, и в ходе двух операций эмираты прекратили существование, став частью Византии. Зенги к ним на помощь не пришел, будучи действительно отвлечен иерусалимцами, но произошло это не так, как задумывалось.

* * *

У Балдуина II, напомню, дочерей имелось четыре: Мелисенда, наследница престола, ставшая женой Фулька Анжуйского; Алиса, вдова князя Антиохии и мать наследницы княжества; Годиерна, позже выданная замуж за наследника графства Триполи; Иветта, ушедшая в монастырь.

Дочери унаследовали от мамы ее хитрость, но без мудрости, а от отца — волю (ну или упертость, как посмотреть), но без рыцарских качеств. Все выросли девушками толковыми, вполне готовыми к руководящим постам, но с повышенной жаждой личной власти, а трое (о младшей ввиду специфики карьеры неизвестно), как выразился св. Бернар Клервосский в отношении старшей «с излишней чувственностью». Годы были довольно свободных нравов, чему и прифронтовая обстановка способствовала, но принцессы любовными историями выделялись даже на этом фоне.

Вот, вторая дочь, княгиня Алиса Антиохийская, оставшись после смерти Боэмунда II вдовой, по закону имела год и один день на выбор нового мужа и «защитника домена», а пока могла спокойно работать регентом наследницы, княжны Констанции. Но местные сеньоры и католический патриарх Антиохии Бернар, посчитали, что «бабе место у печи», а регентом лучше бы стать королю Иерусалима. Его тут знали и в едином правителе видели экономическую выгоду — податей меньше, защита эффективнее. Балдуин II немедля согласился и предложил дочери сдать должность. Княгиня отказалась.

Тут же поползли слухи, что Алиса дочку собирается сдать в монастырь, а сама княжить и всем володети. Насчет правдивости слухов, вопрос спорный, но у вдовы как-то сразу завелся фаворит, рыцарь Бруно из южно-итальянских эмигрантов. В ее верности памяти покойного супруга, окружающие обоснованно усомнились, так что слухи пришлись к месту. В княжестве сформировались две партии.

Антиохийские бароны, патриарх и купечество послали гонца к Балдуину II, ходатайствуя о явке и урезонивании дочери.

Алиса начала раздавать из казны активы, покупая сторонников, а еще затеяла «невиданное у франков дело», направив послов к Зенги. Атабеку предлагалась вассальная присяга княжества — в лице, разумеется, княгини Алисы, в обмен на защиту и помощь. О малолетней дочери как-то в суете забылось. Зенги предложение с восторгом принял, обещал все что просят — у него насчет пообещать никогда проблем не возникало, это исполнял он обещанное по желанию — и собрав всех, кто под руку подвернулся, выступил на Антиохию. Алиса отправила атабеку посла с подтверждением союза и подарками, но тут произошел сбой. Посла перехватили выдвигающиеся к соседней столице Балдуин II и Фульк, письма и подарки отняли, а самого гонца после экспресс-допроса повесили за измену христианскому делу.

* * *

Алиса заперлась в столице, королевская армия окружила город и начала спешно готовить штурм, вызвав на подмогу графа Жослена Эдесского. Приступ не потребовался, через пару дней сторонники короля открыли осаждающим сразу двое ворот. Княгиня засела в городской цитадели и начала переговоры с отцом, по причине очевидно проигрышной ситуации быстро кончившиеся ее капитуляцией, признанием регентства Балдуина II в интересах Констанции и отъездом Алисы в Лаодикею, ведущий порт княжества, выделенный ей Боэмундом II в качестве «утреннего дара», вдовьего надела, то есть.

Король велел всем ленникам Антиохии принести клятву верности ему и его внучке Констанции, поручил Жослену опеку над городом и ребенком-княгиней… а затем город осадил Зенги.

Атабек при помощи сторонников Алисы обошел кордоны и свалился как снег на голову. Принцессу защищать. Слегка опешившие франки, чисто рефлекторно заперлись в крепости. Но практически сразу до сторон дошел расклад — в Антиохии сидели превосходящие силы трех доменов, а осаждал их спешно собранный аскар в меньшем числе.

Опомнившись, обрадованные латиняне рванули на вылазку из двух ворот сразу. Первый отряд, под командованием короля, Зенги перехватил при развертывании после выхода за стены, и разнес лобовой атакой. Но пока турки, избежавшие схватки с сомкнутым рыцарским строем, увлеченно резались с противником, с тыла подошла колонна Жослена Эдесского, и позиция перевернулась. Атабек вовремя оценил ситуацию, развернул аскар и бросил на прорыв, после чего ушел на восток. По дороге попытался взять с налета Алеппо, не преуспел и разорял окрестности, пока королевская сводная группа из столицы княжества не подошла.

* * *

Попытав удачи в ряде мелких стычек, осенью Зенги отступил, но недалеко. Соединившись с пополнениями, он пошел на север, угрожая Эдессе. Такой гадости от атабека в очередной раз не ждали, поскольку с Жосленом имелось заключенное перемирие. Зенги, впрочем, логично заметил, что, атаковав его под Антиохией, граф первый договор нарушил, ведь мирились с человеком, а не с городом?

Жослен I послал гонцов в Эдессу к сыну, требуя собрать кого можно и выступить на защиту границ, а королевская группа войск пошла догонять турок.

Жослен-младший не то струсил, не то не успел выступить, мнения тут у современников расходились, а только вышло это к лучшему. Зенги с ходу взял Азаз, город севернее Алеппо, оставил там в крепости небольшой гарнизон, а сам всеми силами повернул на восток и осадил Харран, ключевую пограничную крепость графства Эдесского. Укрепления город имел мощные, но пополнить гарнизон мобилизованными окрестными феодалами не успели, а Балдуин II застрял под Азазом. Жослен I с вассалами примчался в Эдессу, разбираться с наследником, но тут выяснилось, что сыном графа в столице собрано никуда не выступившее и отдохнувшее пополнение, рвущееся в бой.

Что там вышло у двух Жосленов, неизвестно, но практически через день они повели развернутую дружину Эдессы к Харрану. Успели вовремя, подкопы уже почти подвели под стену. Коннице Зенги требовался простор для маневра, между двух огней он сражаться не захотел и вернулся в Мосул.

Азаз пал в это же время, и в начале 1131 года Балдуина II вернулся в Иерусалим, оставив присматривать за Антиохией графа Эдессы. Собственно, больше из столицы король не выезжал. В его возрасте после таких стрессов, здоровье уже не восстановилось, и в августе его величество скончался… и в том году, в очередной раз не он один.

* * *

Результаты оказались нулевыми. Боевые потери франков и турок оцениваются как незначительные. Разорение окрестностей Антиохии, Алеппо и Азаза относилось к убыткам от «обычной хозяйственной деятельности» — зона рискованного земледелия все-таки, а предместья Харрана и вовсе считались оборонительным предпольем. Силы Зенги от Малой Азии оттянули, и даже, пожалуй, с меньшими рисками, чем рассчитывали, территориальных изменений в Леванте не случилось, мятеж княгини подавили.

 

Глава IX. Новая замена фигур

1131 год, в очередной раз унес жизнь сразу нескольких ключевых для Заморья фигур. Правда, глобальные последствия повлекла смерть не одного из франков, а султана Махмуда II, вот с разбора положения в Багдадском халифате мы и начнем.

Махмуд II спор с халифом о власти решил, как упоминалось, в свою пользу, а с султаном Хорасана Санджаром договорился о сосуществовании и наследовании. Но перед смертью о соглашении Махмуд II предпочел не вспоминать и завещал трон своему сыну Давуду.

Санджар с прошлого года занимался подавлением сепаратизма в Самарканде, менял там вассального хана и штурмовал города, так что идея могла сработать. Помешали обострение династических распрей среди сельджуков и очередная попытка вмешательства халифа. Претендентом на престол выступил брат покойного Масуд, объявив территорию исконным отцовским и суверенным доменом. Такого грубого попирания законодательства Санджар не вынес, и ввел в игру еще одного брата, своего ленника Тогрула, объявив его законным султаном Ирака и своим наследником, вместо Махмуда II.

Давуд, поддержанный только верным покойному благодетелю Зенги, решил, что до уровня дядьев еще не дорос, и разумно потерялся в Мосуле.

Санджар выдвинулся в Ирак, разбил Масуда в решающем сражении и посадил в Багдаде Тогрула. Приближенных Масуда казнили, а самого выслали в Азербайджан.

Через некоторое время, Санджар вернулся к восточным делам, и в игру вмешался халиф аль-Мустаршид, при поддержке которого Масуд вернул Багдад и разбил Тогрула.

Зенги попробовал вмешаться в игру и привести к успеху Давуда, двинулся к столице, но под Тикритом аль-Мустаршид отплатил атабеку за прошлые обиды, разбив армию наголову, сам Зенги с трудом спасся.

* * *

После победы, халиф оказался на вершине славы и вернулся к теме инвеституры, напомнив, что султаны, собственно, вообще тлен и прислуга, а владыка правоверных только он. Турки, которым новый курс не нравился, объединились вокруг Масуда, которого в такой ситуации поддержали даже Санджар и Тогрул. Зенги снова напал на Багдад, халиф его снова разбил и загнал в Мосул, а с Масудом, не желая воевать с объединенной коалицией, примирился, на условиях признания власти халифа и передачи Багдада в халифскую собственность.

В январе 1133 года аль-Мустаршид короновал Масуда в Багдаде, и церемония демонстрировала возвышение халифа: «Глава правоверных сидел, к нему подвели Масуда, который воздал ему соответствующие почести. Затем халиф вручил ему семь пышных одежд, корону, браслеты и ожерелье из золота и сказал: «получи эту милость с благодарностью и бойся Аллаха при людях и у себя дома». Султан поцеловал землю и сел на скамеечку… В конце церемонии аль-Мустаршид сказал: «иди, возьми с собой то, что я дал тебе и будь в числе людей благодарных».

Новый султан этакое издевательство вытерпел, но признал за всеми союзниками наследственное право на их текущие лены, переведя их из статуса наместников в вассалы. Одновременная поддержка халифа — опасающегося остальных сельджуков (в первую очередь Санджара) и родичей — опасающихся халифа, давала султану шанс подобрать под себя потом реальную власть, а пока сил возражать не имелось.

В июне халиф направился во главе своих войск к Мосулу, покончить с Зенги. Султан не спорил, даже предложил соединить Багдад и Мосул в домен халифа, но негласно направил Зенги подкрепления. Аль-Мустаршид три месяца осаждал Мосул, ничего не добился, отчего потерял в репутации, и эмиры начали перебегать к Масуду.

В следующем году скончался Тогрул. Масуд остался единственным легитимным султаном Ирака, признал сюзеренитет Санджара, и решил, что с халифским реваншизмом пора кончать.

Аль-Мустаршид обиделся, тоже признал верховным Санджара, султаном Ирака назначил вновь всплывшего Давуда, естественно, помирившись при том с Зенги, затем собрал армию и выступил «карать бывшего султана». На этот раз неудачно, в ряде сражений победил Масуд, а аль-Мустаршид попал в плен. Обращались с пленником почтительно, но недолго. В августе 1135 года в его шатер, посреди султанского лагеря, заметим, «коварно проникли ассасины», и халифа жестоко убили. В ассасинов, как обычно, никто не поверил, спорили только, знал ли Санджар о ликвидации, или Масуд сам владыку правоверных порешил.

Халифом стал сын предшественника ар-Рашид Биллах. Масуда он тоже не признавал, засел в Багдаде и начал готовиться к осаде, призвав на помощь Давуда с Зенги. Масуд с большой армией подошел к Багдаду и взял столицу, ар-Рашид бежал в Мосул. Султан приказал авторитетным законоведам выпустить фетву о несовместимости ар-Рашида с исламом, и молодого халифа низложили в 1136 году, а на освободившееся место назначили его дядю, аль-Муктафи Лиамриллаха.

Ар-Рашид Биллах стал объезжать эмиров, вербуя союзников, но в июне 1138 года в Исфахане был убит. Разумеется, ассасинами — кем же еще?

* * *

На том, в сущности, гражданская война в Багдадском халифате закончилась, но государство вышло из нее совсем иным.

Начнем с султаната Хорасана. Санджар к западу от своих владений больше не вернулся. Сперва восстал его вассал хорезмшах Атсыз, который был султаном разбит, а затем прощен.

Затем в Мавераннахр вторглись кара-китаи (кидани), к концу 1130-х годов создавшие крупное государство в Семиречье и Восточном Туркестане. В 1141 году они под Самаркандом разнесли армию Санджара и отняли Мавераннахр. Поражением воспользовался Атсыз, который вторгся в Хорасан, а позже разграбил столицу Санджара, Мерв. К 1144 году султан от разгрома оправился, совершил поход в Хорезм и привел Атсыза к покорности, но лишь как сателлита — независимое хорезмское государство (мы с ним еще встретимся) стало фактом. Через три года, поход пришлось повторить, с тем же результатом.

В 1153 году в провинции Балх восстали огузы, родственное тюркское, но еще кочевое племя. Санджар выдвинулся бороться с сепаратизмом, но огузы армию султана разгромили, а его самого взяли в плен. После чего кочевники двинулись на Мерв, а Санджара прихватили с собой, «днем сажая на трон, а ночью в железную клетку». Мерв взяли и разграбили, затем та же участь постигла все прочие города Хорасана, отбился только Герат. Это развлечение у огузов заняло три года, Санджара возили с собой, но режим ему смягчили, даже охоту позволяли. Именно во время охоты он и сбежал. Прожил султан после того менее года, и в апреле 1157 года помер.

До западных земель, как вы понимаете, Санджару в связи с этими интересными событиями, дела вовсе не было.

* * *

В султанате Ирака надолго воцарились Масуд и аль-Муктафи. Султан, впрочем, реально правил лишь частью Ирака, другие провинции — Азербайджан, Мосул, Фарс и т. д., переданные в вотчины за помощь, вернуть уже не вышло. Правления стали наследственными, наместники — эмирами, а подчинение султану в лучшем случае вассальным, а порой и номинальным. Поэтому с течением времени, халиф постепенно установил лидерство в дуэте, а после смерти Масуда в 1152 году вернул Аббасидам светскую власть, вновь создав собственное, «верное халифу» войско.

Реальной помощи в борьбе с латинянами и византийцами, Багдад следующие тридцать лет вассалам не оказывал, по причине отсутствия как сил, так и желания укреплять сателлитов.

Зенги до 1137 года в Мосуле появлялся редко, и на франков не ходил. Не то чтобы границы латинян стали спокойными — атабек оставлял заместителей и набеги не прекращались, но больших войн не случалось. Зенги и его подчиненные пользуясь гражданской войной расширяли владения на восток, оторвав часть Курдистана и к 1137 году подчинив эмират Хасанкейфа.

Давуд тоже не пропал, примирился с Масудом и женился на его дочери, получив неплохой пост в султанской администрации.

* * *

Первым, надо отметить, уход султанов с запада, ощутил император Византии.

Поняв, что эмиратам на его границах помощи ждать неоткуда — все заняты междоусобицей, Иоанн II в 1132–1135 годах предпринял три похода на восток, сокрушив эмират Шах-Арменидов. Тамошний эмир Сукман II Насир ад-дин, сын Ибрахима, потерял больше половины территории, включая Манцикерт — символ поражения ромеев.

По случаю взятия последнего, василевс триумфально вступил в Константинополь, но следующий поход на столицу эмирата, Хлат, оказался неудачным. В узком горном ущелье перед городом, войска Иоанна II встретила коалиция Шах-Арменида, мелких эмиратов Ани, Двина и Ширвана — вассальных Грузии и без особых возражений последней, считавшей завоевываемое василевсом своей добычей, а также добровольцев из Хасанкейфа, Мосула, Азербайджана и предпочетших войну с неверными гражданской гази. Засада удалась, прорвать оборону ущелья ромеи не смогли, с окружающих скал сыпались стрелы, а сзади уже маячила турецкая легкая конница. Бой был ожесточенный, в итоге византийцы отступили, понеся большие потери, граница империи пролегла в районе озера Ван, а земли восточнее вошли в состав Азербайджана.

В сражении был момент, когда смерть угрожала лично Иоанну II, в пылу боя оторвавшемуся от свиты и зажатому турками на горной площадке. Спас жизнь императору сотник наемной легкой конницы Айюб ибн Шади, сын отъехавшего когда-то на греческуюслужбу курда из Двина. Василевс отблагодарил щедро. Он вообще поощрял продвижение выходцев из варваров, но продвижение по службе связывалось с крещением, что предложили и Айюбу. Учитывая, что в крестные предлагался Иоанн II лично, отказа, понятно, не поступило, крестился курд тогда же в июне, в крещении согласно святцам, получив имя Виссарион.

* * *

С Иерусалимом император продолжал поддерживать дружественные отношения. Субсидии выделяться перестали еще в 1132 году, по миновании надобности и распрях в королевстве, а отправленный в Тиннис гарнизон частью вымер или погиб в боях, частью перешел под крыло Иерусалима, вернулись в Константинополь немногие.

Позже, российские историки станут указывать на Тиннис как «русский вклад» в формирование Заморья, преувеличивая его значимость. На самом деле, заезд полоцких князей серьезного русского следа не оставил. Все три князя умерли в Тиннисе в ближайшие годы, что с учетом их возраста и гнилого климата, неудивительно. Их свита, кто выжил, влилась в нобилитет Иерусалимского королевства и там растворилась. Что интересно, наравне с вожаками прибывших с ними печенегов, потомок одного из них стал век спустя бароном де Баджан.

Безусловно, русские корни нескольких знатных родов королевства, никто не отрицал. Графы Тинниса, Тира и бароны Гарбии ведут свой род от Давыда, Святослава и Ростислава Всеславичей (хотя прямое происхождение остается спорным — точных данных о детях князей не сохранилось, и версия историков о фактическом происхождении этих фамилий от дружинников княжеского окружения имеет право на существование). Но максимум в третьем поколении, называть русскими рыцарей, рожденных местными матерями и воспитанными в латинской традиции, вряд ли объективно. Собственно, возникшие еще при Балдуине I разветвленный знатный в последующем род Бедуинов или фамилия Сарацинов, внесли вклад ничуть не меньший, а уж о многочисленных армянских рыцарях и говорить не стоит.

Связи с Русью увеличились незначительно — в Иерусалим паломники, как мы в части про короля Балдуина I упоминали, ходили и раньше, а путь оставался небезопасен. Влияние франкского Леванта отразилось в возникновении двух, ставших «исконно русскими» имен (что интересно, и в мужской, и в женской формах): Владлен/Владлена — «владеющий леном» и Стален/Сталина — производное от французского шателен, должность кастеляна Тира долгое время занимал бывший дружинник из Полоцка или его сын. Также сохранился сюжет былины «О Владлене Ростиславовиче, богатыре заморском», где, впрочем, сей богатырь показан не в лучшем свете.

* * *

Но вернемся в Латинские королевства. В августе 1131 года в Иерусалиме умер король Балдуин II. Следом, в сентябре — граф Эдессы Жослен I де Куртене.

Графу Эдессы наследовал сын, Жослен II де Куртене. Графство считалось вассальным Иерусалиму, но вот аллод ли это, то есть, собственность ли графов — четкого понимания не было. Эдессу завоевал Балдуин I, передал Балдуину II, а уж тот Жослену I, причем последние два случая сложно отнести к переходу по родовой линии. Новый король, разумеется, версию аллода не одобрял, наследный граф — наоборот, а франко-армянская знать и местный патрициат графства Жослена II признали и поддержали.

С короной Иерусалима, вышло еще интереснее.

Балдуин II перед смертью публично назначил зятя Фулька, дочь Мелисенду и их годовалого сына Балдуина, своими наследниками и… соправителями. Всех троих. Звучало красиво и благородно, но что конкретно хотел сказать автор, окружающие поняли по-разному.

Через месяц патриарх, выполняя волю покойного, короновал всех троих разом, а уж потом заинтересованные лица и просто любопытствующие, принялись выяснять «кто все эти люди в коронах».

Что внук умершего Балдуин III — следующий законный король, не спорил никто. Вопрос возник о короле текущем. Идея коллективного исполнительного органа в виде супругов, как-то не вполне укладывалась в логику событий, единственным опекуном царственного ребенка была Мелисенда, а Фульк ссылался на брачный договор, согласно которому по смерти тестя получал должность короля, а не принца-консорта и тем паче, не регента. Как отмечал хронист «поэтому среди франков воцарились смятение и беспорядок», отягощенные снижением внешней опасности — как выше указано, Багдадскому халифату и Византии дела до Заморья не стало.

Поначалу волнение сеньоров никакой ожесточенности не несло — нормальный для того времени процесс знакомства с новым правителем, в форме небольшой феодальной войны и вымогательства привилегий. Фульк по прежнему месту жительства и сам с королями Франции и Англии неоднократно повоевать успел. Но прежде феодальных распрей, следует упомянуть о внешних вызовах.

* * *

На востоке границы успокоились, а вот запад, наоборот, оживился. В Каире как раз к осени 1131 года утвердился новый халиф аль-Хафиз Лидиниллах. Хафиз сразу затеял внешнюю войну, чтобы убрать из столицы оставшиеся войска, заняв их вместо войны гражданской, войной империалистической, и, разумеется, поднять авторитет законной власти, возвращающей утраченные при узурпаторах территории. Первый удар халиф и назначенный им визирь Абу аль-Фатх (из принявших ислам армян, как и предшественники), нанесли по еретикам-низаритам в Бильбейсе. Отступник, известное дело, хуже неверного, а выглядели ассасины опаснее. Латиняне, все же, киллеров к халифам не посылают, пропаганды в Египте не ведут (а низариты ее, базируясь на захваченный город, разворачивали), подполья не создают. Да и от Бильбейса на Каир дорога открытая и недолгая, а Тиннис далеко. Потеря промышленного центра несла только снижение денежного потока, утрата опорной пограничной крепости влекла риск появления противника под стенами Каира, так что выбор очевиден. Собранное войско осадило Бильбейс в конце года.

Низариты послали за помощью в Иерусалим, но там вовсю шла феодальная война, новый король усмирял Антиохию, королева погрузилась в увлекательную любовно-политическую интригу, и с помощью союзникам возникли сложности. Тем не менее, стратегическую пользу союзного Бильбейса понимали все, а свободные силы нашли в Тиннисе. Кто отправил тамошнему гарнизону приказ поддержать осажденных неизвестно, но факт такой источники упоминают. Правда, выполнил его князь Святослав Полоцкий (старший, Давыд, к тому времени не то болел, не то уже умер), несколько своеобразно — предприняв поход на Дамиетту.

Возможно, идея заключалась в отвлекающем ударе по второму после Александрии ключевому порту Египта на Средиземном море, с предполагающимся оттягиванием сил, может, князь просто оказался не готов с малым войском атаковать египетскую армию в полевом сражении, но толку из того не вышло. Дамиетту не взяли, смогли лишь традиционно разграбить окрестности. Бильбейс пал после месяца осады, после чего египтяне двинулись на Пелузий. Взяв и эту крепость, Хафиз перерезал сообщение между Иерусалимским королевством и Тиннисом по суше. Святослав немедля вернулся в город и стал готовиться к осаде.

Египтяне, окрыленные успехами и зная о междоусобице у франков, решили, однако, бить врага в его логове, и традиционным путем вдоль побережья двинулись на восток. Взяв Фараму, армия весной 1132 года пошла на Аскалон, но подоспели дружины князя Заиорданского и графа Хомса, и в конной атаке Хафиза разбили в первой же стычке. Уставшие от похода и отягощенные добычей, войска Египта, несмотря на небольшие потери, похоже, просто нашли повод для прекращения кампании, и повернули назад. Фараму латиняне отбили, а Пелузий остался халифу, с налета взять его не получилось, а затем сеньоров отвлекли события в Иерусалиме.

Тиннис египтяне осенью все же осадили, но город укрепляли с момента захвата, море оставалось за франками, отчего после полугодовой осады, противник отступил.

* * *

Пока осенью 1131 года в Иерусалиме шли академические правовые споры наследников, о себе напомнила вдовая княгиня Алиса Антиохийская.

Она вернулась в Антиохию и вновь провозгласила себя регентом. Мотивируя это тем, что прошлый регент — ее отец и дед наследницы, помер, а у Фулька никаких связей с князьями суверенной Антиохии отроду не имелось. Нового короля в княжестве знали плохо, опасались, что заезжий европеец, не разбираясь в местных тонкостях окажется плохим правителем, отчего часть рыцарей и большинство патрициата Алису поддержали. Но многие бароны, часть купечества и формирующаяся коммуна Алеппо (второй значимый город домена закрыл ворота перед людьми княгини), женщину на троне не желали вообще, а лично Алису тем более — ей еще Зенги не простили. Эта партия послала гонцов к Фульку, который собрал вассалов и выступил приводить веселую вдову в чувство. Но дойдя до границ Триполи, встретил графа Понса Триполийского с дружиной. Заявившего, что транзит через независимое графство закрыт.

Спустя недолгое время выяснилось, что к декларации Понса присоединились Жослен II Эдесский и граф Хамы Роман де Пюи, и все трое поддерживают претензии мятежной княгини.

Не то чтобы графы так сильно любили Алису, вовсе нет. Но Понс еще при прошлом короле заявлял о самостоятельности и дело почти доходило до войны, Роман в начале правления Балдуина II уже поднимал мятеж, а Жослен II находился в сходном с Антиохией положении по вопросу вассал он Фульку или суверенное право имеет. Лидером выступал граф Триполи, давний союзник Хамы, а с недавних пор и соседней княгини. К тому же, строго говоря, Понс был единственным сеньором с безупречной позицией — графство Триполи действительно со времен основания считалось независимым. Аналогичный статус Эдессы и Хамы выглядел сомнительно, но обстановка позволяла сеньорам попробовать, а Алиса за союз платила из попавшей в ее руки казны.

От Фулька при этом, феодалы Заморья, клирики и высшая часть третьего сословия, с искренним любопытством ждали ответных действий — просто чтобы оценить дальнейшие перспективы правления. Король все прекрасно понимал, с ответом медлить не стал, а совершил быстрый маневр — погрузил в Бейруте армию на корабли и высадил десант в портах княжества. Такой хитрой логистики от залетного анжуйца никто не ожидал, отчего операция прошла успешно.

Высадившись на берег и объединившись с антиохийскими лоялистами, король двинулся на юг, где разбил перебрасываемые на север войска коалиции Понса, Романа и проалисиных антиохийцев. Битва стала первым серьезным боем между франками, Фульк доказывал, что шутить не станет.

Жослен II из Эдессы так и не выступил, по каковому поводу репутация нерешительного и ненадежного союзника за ним укрепилась.

* * *

Кампания заняла почти полгода, повлекла вышеописанные успехи Египта, но, казалось, вопрос о власти в Заморье решен.

Понс по разгрому привычно принес «надлежащие извинения», естественно, принятые — в своем праве был человек. Вассальную присягу он так и не дал, но о нем поговорим чуть позже.

Жослен II вообще выиграл традиционно для себя — не явившись и выждав. У Фулька начались проблемы в Иерусалиме, король спешил, и примирились на условии признания Эдессы вотчиной Куртене, в обмен на вассальную присягу короне.

Хаму король уверенно числил переданной в лен, а де Пюи изменившим вассалом, отчего после Антиохии двинулся в графство и осадил город. Но дела звали в столицу, и при посредничестве Понса сеньоры заключили мир, по условиям которого граф признавал себя ленником короны.

* * *

Антиохия сдалась при подходе королевских войск. Фульк обрел регентство и назначил править на месте коннетабля княжества Рено Мазуара, из лоялистов. Мятежных подданных княжества помиловали, а Алису вернули в Латтакию.

Вдовая княгиня открыто больше не бунтовала, но интриг не оставила. Спустя несколько лет она попробовала найти поддержку в Византии, предложив Иоанну II брак своей дочери Констанции и младшего сына императора Мануила. Заговор вскрылся, напугав вообще всех — василевс, как известно, считал Антиохию своей провинцией и предлагаемый брак явно вел к недружественному поглощению княжества. Возмутились и бароны, и Фульк — которому ромеи под боком не требовались, и патриарх Антиохии, и даже патрициат третьего сословия, вовсе не стремящийся в лоно империи, с ее четким налогообложением и жестким госрегулированием.

Из ситуации дипломатичный выход нашли только один, выдать Констанцию замуж. В Европе как раз обретался свободный жених, Раймунд де Пуатье. Внебрачный сын герцога Аквитании Гильома IX по прозвищу Трубадур, встречавшегося нам в начале повествования участника Арьергардного крестового похода.

История появления Раймунда на свет романтична: папаша страстно влюбился в жену своего вассала де Шательро, дама ответила взаимностью, после чего пылкий герцог ее красиво и при полном непротивлении похитил, поселил в отдельно стоящей башне (в замке поселить мешал сущий пустяк — законная жена), назвал Данжерозою (Опасной), а ее портрет велел нарисовать на своем щите, чтобы все завидовали. Герцога за то отлучили от церкви, но ему это было не впервой и не впечатлило. Жена жаловалась папе римскому, но впусте, Гильом хотел жить с любовницей. Так что супруге пришлось уйти в монастырь (где, заметим, уже жила предыдущая герцогиня, законных жен у титулованного певца было две, а с разводами имелись не до конца урегулированные вопросы). С похищенной герцог жил долго, она родила ему четверых детей, одного назвали Раймундом, и после смерти отца места в Европе ему не нашлось — бастард, потому что, хоть и очень знатного рода.

А вот Фульку он как раз подошел. Кроме родословной парень отличался силой (гнул железо, поднимал коней и демонстрировал прочие богатырские трюки), военными умениями, и предполагалось, что за подаренную княжескую корону будет верен королю. Король прекрасно знал всю аквитанскую семью, как законную, так и не очень, так что рассчитывал с кандидатом поладить. Послом отправили рыцаря из госпитальеров Жебара, Раймунд мгновенно согласился, и выехал на восток. По дороге его попытался изловить Рожер II Сицилийский, который все еще подумывал о своих правах на Антиохию, но жених от засады ушел, и до Антиохии добрался.

* * *

Констанс к тому времени стукнуло всего девять лет, отчего по приезду завидного жениха, княгиня Алиса предложила ему не дочкину, а свою руку, дама вообще все варианты рассматривала.

Раймунд возражал — перспектива хуже, чем у Фулька, у того хоть родной наследник имелся, а выгоды никакой. Но и обойти Алису оказалось непросто. В итоге, княгине пообещали брак, но обманули. Пока та готовилась к свадьбе, договорились с патриархом Антиохии, наследницу похитили, а затем быстро и тайно обвенчали с Раймундом. Так у Антиохии в 1136 году появился законный князь, ставший вассалом короля Иерусалима по договору. Алиса проиграла уже окончательно, удалилась в Латакию, а позже в монастырь к своей сестре Иветте.

* * *

Иветта, младшая дочь Балдуина II, тут же расскажем, в молодости стала монахиней. В церкви, понятно, долго на низовой работе не находилась, поскольку в 1143 году ее сестра королева Мелисенда основала под родственницу женский монастырь Св. Лазаря в Вифании, и уже через год Иветта стала там аббатиссой. Монастырь со временем обрел немалое влияние в Заморье, и мы с Иветтой еще встретимся, но позже, а пока вернемся к началу правления Фулька.

* * *

Королю Фульку с браками не везло. Первая (покойная) жена была, и сама не подарок, и супружеской верностью не страдала, отчего крови Фульку попортила немало. Со второй женой, тоже вышло не очень. К приезду европейского жениха, у девушки имелся местный бойфренд, граф Яффы Гуго II де Пюизе.

Его отец — Гуго, соответственно, I, известный французский диссидент (в политическом, а не религиозном смысле) и лидер оппозиции Людовику VI Толстому, в свое время взбунтовал против короля баронов и воевал с ним чуть не тридцать лет, то один, то вместе с королем Англии. В 1118 году Людовика достало, он замок Пюизе разрушил, лен отнял и искал оппозиционера для задушевного общения, но диссидент с женой и сыном сбежал в Левант, к кузену Балдуину II. В Заморье получил графство Яффу, весьма солидный фьеф. Сына отправили в Италию. Родители позже умерли, но фьеф остался в семье, и когда в шестнадцать лет Гуго II прибыл в Святую землю, получил графство в сохранности.

Молодой граф, явившись при дворе, завел с принцессой Мелисендой роман. Что, согласитесь, совершенно обычное дело, а в юном возрасте да жарком климате тем более. Так на эти шашни все спокойно и смотрели, а правящее семейство женило дочкиного друга на Эмме де Гранье, вдове графа Цезареи, барона Сидона и Иерихона. Эмма, упоминавшаяся ранее племянница патриарха Арнульфа, на момент второго брака покровителей по смерти дяди и мужа потеряла, оставшись «валютным резервом короны», правя обширными владениями в статусе регента своих двух сыновей — Готье и Эсташа. Детям по совершеннолетии отходили Цезарея и Сидон, но пока домен из двух графств и бароний получился мощным, а Иерихон оставался у супругов де Пюизе и после.

Кто организовал такой выгодный брак, не ясно. Возможно, для Гуго постаралась влюбленная принцесса — брак с Эммой дело не столь интимное, сколь хозяйственное, форма присоединения активов. Вполне вероятно, король или королева решили усилить позиции дочки на будущее, создавая в лице ее фаворита войсковой и финансовый кулак для поддержки будущей королевы… нам то не важно, а интересны последствия.

Будь граф Яффы старше или умнее, он действительно мог бы стать самым влиятельным сеньором королевства, подружившись с приемными сыновьями и обретенными вассалами. Но он был молод, слабоволен, но притом резок, не сдержан на язык и заносчив, а таких мало кто любит. Кроме девушек, разумеется — но этого, порой, маловато.

* * *

Пока новый король усмирял лордов Севера, в Иерусалиме королева Мелисенда и де Пюизе пришли к выводу, что Фульк, собственно, уже не нужен.

Законный наследник — есть. Ходили упорные слухи, что отцом Балдуина III является не законный муж, а граф Яффы (забегая вперед, второй сын Мелисенды, внешне походил на Фулька куда больше старшего), но с точки зрения тогдашнего (равно как и нынешнего) права, отцом по умолчанию считался супруг. Опекун наследника — королева, наследник коронован… и почему бы такой умной и красивой женщине не стать регентом, а ее немолодому, и не блещущему красотой мужу с горизонта не исчезнуть? Тут и былой привязанности место найдется.

Фульк для местных баронов своим пока не стал, но привез с собой массу рыцарей из Анжу, быстро делающих карьеры. Так что противники у него нашлись, а уж «под Мелисенду» вербовка сторонников заговора шла и вовсе неплохо. Сама королева, безусловно, открыто против супруга не выступала, речь шла о «возмущении де Пюизе против попирающего исконные устои чужеземца», но и намеков хватало.

Вассальную присягу де Пюизе принести как-то не успел, потому, когда король увяз в Антиохии, поднял ту же тему, что и северная коалиция — заявил о суверенности Яффы и Цезареи, а еще задался публично вопросом о праве Фулька править вообще.

Игра могла получиться. Удар с тыла, соглашение с северными сеньорами, признание ими Мелисенды в качестве регента — и Фульк оказывается без козырей. Подвели король и сам Гуго.

Первый, как мы сказали, быстро разделался с мятущимися баронами, предложил им приемлемый мир и смог освободить силы. К тому же, выяснилось, что король не так уж и одинок в Заморье. У Эммы де Гранье подросли два сына, желающие вступить в наследство. Для чего отчим им не требовался, а с учетом его близости к королеве, в случае успеха заговора, мог и помешать. Да и за маму было обидно, ее роль тут смотрелась вовсе уж неприглядно и оскорбительно. Нашлись и другие, поставившие на короля, потому Фульку о происходящем донесли.

Не то чтобы короля сильно заботила неверность супруги, но власть упускать он не собирался, и события разворачивались быстро.

Срочно закончив на севере, Фульк весной 1132 года вернулся в столицу, где тайно, но всерьез занялся расследованием. Первым делом, принялись пытать приближенных Мелисенды, «ромейский умелец, служащий королю, сажал их на вертел и поджаривал». А Готье де Гранье, вдруг взял, да и вызвал отчима Гуго на поединок. Обвинив в разнообразных нарушениях рыцарской чести. Де Пюизе вызов принял, но на встречу не явился, из столицы сбежал и попробовал поднять Яффу. Среди низшего слоя феодалов уклонение от шоу многие сочли бесчестьем, и от лидера заговора стали отходить, а неуемный Роман де Пюи, граф Хамы, наоборот, воспрял и выступил в поддержку Гуго II.

С Яффой не вышло, поскольку там фаворита ждал подоспевший от Фарамы граф Хомса Балиан Ибеллин с дружиной, вполне лояльный королю. Ибеллин, проживая на границе и предпочитал крепкую центральную власть, прекрасно помня, кто его в Дамаске из осады спасал. Ибеллин удостоился признательности Фулька и долгой ненависти Мелисенды.

По сути, на этом заговор провалился. Но де Пюизе, не сумев мобилизовать собственный домен, бежал с небольшой свитой в Пелузий к египтянам, где его радушно приняли и доверили фатимидские войска, которые граф повел на Аскалон, пытаясь все же доиграть партию в союзе с Романом де Пюи.

* * *

Фульк, додавив мятеж в центре страны, летом развернулся было обратно к Хаме, но на полдороге узнал о новом повороте. Пока король соображал, кого бить первым, на арене появилась королева Мелисенда.

Королева хотела вернуть любовника и обрести власть.

Первым делом, она объявила борьбу за мир, сообщив, что грозящую вторжением египтян междоусобицу пора прекращать. И прекратить ее может только законный опекун законного малолетнего Балдуина III. Даму поддержал патриарх Иерусалима Вильгельм Мессинский и ряд баронов, среди которых набирала популярность идея «нулевого варианта». По местным меркам, свары и впрямь далековато зашли, тут не Европа — фронт цивилизаций. К «партии королевы» присоединился Понс Триполийский, выказавший желание мира и готовность забыв раздоры идти воевать Египет. Звучало вполне благородно, а его дружина придавала Мелисенде уверенности.

Позиция «партии королевы» выглядела не убиваемой, отчего король пришел в некоторое замешательство.

Открыто выступить против мира и совместного похода на Фатимидов, он, понятно, не мог, свои не поймут, даже анжуйцы. Демонстрировать слабость тоже не хотелось.

В этот момент, гирьку на весы бросило третье сословие, и что особенно интересно — нелатинское. Патрициат Дамаска, Тира, Акры и Бейрута (в основном из восточных христиан, кроме Дамаска, где мусульмане лидировали), заявил о поддержке короля. Кварталы итальянских республик (Венеции, Генуи и Пизы), на удивление совместно, проголосовали также.

Это выглядело резким новшеством, ранее как «субъекты политики» рассматривались только франки из феодалов и духовенства. Но ситуацию поменяло, силы супругов оказались равны.

В такой, окончательно ставшей несуразной ситуации, Фульк и Мелисенда пошли на переговоры. Гуго II де Пюизе с египетским контингентом взял многострадальную Фараму и осадил Аскалон, вопрос требовалось решать. Договорились на, в сущности, действительно равных условиях.

Романа де Пюи вновь лишили лена, на сей раз окончательно и выслали в Европу.

Хаму передали Балиану Ибеллину, отняв Хомс — королева не простила срыва яффского мятежа. Впрочем, обмен был не так уж неравнозначен, Хама смотрелась победнее, но латинизировалось дольше и лежала дальше от направления главного удара, так что и затрат требовала меньше. И все понимали, что сдача союзника в ранге графа, требует размена фигур.

Хомс получил Понс Триполийский, на правах лена от Иерусалима, за каковой (но не за Триполи) принес вассальную присягу, а позже женил сына, Раймунда II Триполийского, на сестре королевы Годиерне, скрепив нерушимый союз доменов браком. Схема не только привязывала Понса к трону, но и укрепляла границу, Триполи располагало большими силами для защиты крепости.

Остальные вассалы, кроме де Пюизе получили амнистию независимо от сторон, а города дополнительные привилегии для коммун.

* * *

С графом Яффы история не кончилась. После соглашения коронованной семьи, коалиция умиротворенных вассалов выбила египтян из-под Аскалона и прошла на запад, вновь вернувшись к Пелузию, где граница стабилизировалась.

Де Пюизе вернулся в Иерусалим, покаялся и «молил короля о прощении». Это входило в сделку, он тут же получил просимое, с сохранением лена и титула, но с высылкой на три года из Заморья, для очистки репутации королевской семьи и охлаждения страстей. Тем бы дело и кончилось, но пока Гуго ждал корабля в Европу, на него напал рыцарь из свиты короля и нанес несколько ранений, поначалу сочтенных смертельными. Рыцаря задержали, пытали, подозревая покушение по заказу Фулька, но тщетно. Шевалье упорно брал все на себя, даже на эшафоте — а его, разумеется, казнили — заявив, что покушение затеял в одиночку, желая добиться королевского расположения.

Гуго де Пюизе выжил, отъехал на Сицилию, где вскорости и умер, после чего Яффа вошла в королевский домен.

Мелисенда, несмотря на тщательное следствие, невиновность мужа в покушении, похоже, так и не признала. И возможно, была права — мало ли способов стойкости показаний добиться, тем более в те времена, когда к верности сюзерену относились куда серьезнее? Оттого Фульк, по слухам «до конца жизни носил под одеждой тонкую кольчугу и опасался яда».

Но в целом, кризис завершился.

Фульк и Мелисенда несколько лет соблюдали соглашение и правили совместно, как отмечал хронист «король никогда не пытался взять на себя инициативу без согласия Мелисенды». В 1136 году на свет появился еще один их сын, Амори.

* * *

В 1135 году, сразу после завершения смуты, пришлось вернуться к Египту. В Каире как раз вновь началась борьба за власть, а у Эдессы и Антиохии обострились отношения с Киликией. Жослен II Эдесский опасался проармянского восстания в своем графстве, такие настроения у части местных князей существовали. В Египте же имелась сильная армянская община, частью исламизированная, но во многом лояльная христианству.

Логичным следствием стало переселение из Эдессы нелояльных князей в знакомый им по родственным связям Египет. Подкрепленные отрядами Иерусалимского королевства, армянские дружины князей Ваграма и Васака Пахлавуни (кузенов знаменитого католикоса Григора Вкайасера, кстати), отбили Пелузий, отдохнули в Тиннисе, после чего взяли Дамиетту, богатый и важный портовый город.

В городе создали вассальное Иерусалиму княжество во главе с Ваграмом. Как отмечали современники «когда Ваграм утвердился в Дамиетте, он пригласил своих братьев и единоплеменников. И призвал их из Телль-Башира (Турбессель) и из Армении, так что число их достигло 30 тысяч человек. И притесняли они мусульман, и был мусульманам от христиан большой вред. А брат его, известный как Васак, управлял Пелузием».

Насчет тридцати тысяч, традиционное преувеличение, но восточные рукава дельты Нила отошли франкам. В Каире халиф Хафиз сохранил власть, посидев в очередной раз в темнице, но окончательно обстановка стабилизировалась лишь к началу 1140-х годов.

В Европе бушевала очередная схизма, папа Иннокентий II воевал с антипапой Анаклетом II (напомню, папой мы зовем победителя, от легетимности это никак не зависит), в чем приняли живое участие германский император Лотарь II и граф Рожер II Сицилийский. Победил Иннокентий II, но затем он попал в плен к Рожеру II, и пришлось последнего признать королем Сицилийского королевства, и капитулировать по всем спорным вопросам. Англия и Франция оказались заняты внутренними сварами, да еще в обоих сменились короли, что на некоторое время интерес к Леванту там тоже снизил.

Поток пилигримов из Европы, тем не менее, сохранялся, но переселенцев стало меньше, несмотря на годы затишья в Святой земле. Кончилась передышка в 1136 году, когда новый князь Антиохии Раймунд затеял войну с Киликией, а годом позже на границе снова появился Зенги

 

Глава X. Дюжина лет короля

Несмотря на междоусобицы первых лет, годы правления короля Фулька для Заморья, и в первую очередь для Иерусалимского королевства, стали периодом расцвета. Основную часть латинских земель распри вообще не коснулись или затронули по минимуму, феодальные войны велись строго спортивно промеж сеньорами. Границы оставались… ну, не то чтобы мирными — набеги не прекращались никогда, но по меркам того века спокойными. Серьезных вторжений случилось немного, да и те не продвинулись дальше пограничных крепостей, так что внутренние земли переживали непривычное время мира.

* * *

Эдесское графство, после утверждения Жослена II, вошло в стадию уверенного роста. Граф, как и его мусульманский сосед Тимурташ Мардинский, предпочитал мирный образ жизни и воевал редко. Он перенес резиденцию из приграничной Эдессы в Турбессель, где «проводил дни в праздности и веселье».

Несмотря на общепринятое мнение о его слабоволии и трусливости, на домене это отразилось позитивно. Уклонение от общефранкских военных операций снижало затраты казны и вассалов, отказ от участия в междоусобицах наносил ущерб только личной репутации графа, сохраняя активы, а хорошие урожаи влекли стабильный денежный поток. Кроме того, Эдесса выиграла от походов Византии и войны за трон в Багдаде. Бои, охватившие Малую Азию и Месопотамию, перекрыли тамошние караванные пути. Набеги турок на Алеппо и походы из Пальмиры снизили трафик в Сирии, отчего основными торговыми магистралями стали дороги на Милитену — через Мардин или Хасанкейф, но и из Ракки через Эдессу.

Во второй половине 1130-х, в агросекторе начался вызванный климатическими условиями спад, общий для всего Ближнего Востока (по Египту, о чем мы еще поговорим, это ударило куда сильнее). Но снижение урожаев, ухудшающее жизнь низов общества, влекло повышение цен — Эдесса, напомню, была мощным экспортером сельхозпродукции, что приносило доходы казне и купцам, так что баланс интересов сохранялся.

Снижение внутренних противоречий достигалось экспортом пассионариев, в виде эмиграции в соседние сеньории, ограниченных контингентов королю Иерусалима и непрекращающейся пограничной войне с Мосулом. Восточную границу, при этом, достаточно надежно защищал постоянно улучшаемый укрепрайон, с опорой на Эдессу, Харран и цепочку возводимых в тех местах замков, на что тратилась заметная часть поступлений в казну. Остальные рубежи опасности не представляли.

* * *

В других латинских доменах, жизнь развивалась интереснее.

Раймунд, став князем Антиохии, получил сразу две проблемные границы, с Киликией и Мосулом. Армяне давили с севера, наместник Зенги Савар, постоянно опустошал окрестности Алеппо. Добавлял остроты и внутренний конфликт с патриархом.

Первый латинский патриарх Антиохии Бернар, занимавший должность с 1100 года, умер в 1135 году. Его преемником стал епископ Мамистры Рауль Домфрон. Нормандец, более рыцарь, чем прелат, человек не особо интересующийся теологией, хитрый, высокомерный и тщеславный.

Выборы патриарха прошли не вполне канонично и без участия представителей папы, отчего Рауль первым делом непочтительно отозвался о римском и константинопольском понтификах, заявив, что патриархия Антиохии основана раньше, а потому по статусу выше обоих Римов будет. Папа Иннокентий II спорить не стал, опасаясь, что Заморье поддержит антипапу Анаклета II, а Константинополь просто не отреагировал — там вообще продолжали назначать в Антиохию своих патриархов «в изгнании», и латинян не признавали. Но заявка «от третьего лица», пусть пока и не серьезная, запомнилась.

Патриарх помог Раймунду получить княжеский трон, но вскоре перессорился с князем и местными клириками. Разрастанию конфликта помешал осадивший город василевс, вынудив Рауля о месте его престола во времени позабыть и просить у папы помощи… но о том ниже.

С королем Иерусалима у Раймунда сложился союз, и первым делом они решили закрыть северный вопрос. Фульк попытался втянуть в поход на армян Жослена II, но тот воевать и вообще не хотел, а с соседом и родственником (он был племянником Левона I по матери) тем более. Хуже того, после первых успехов Антиохии, граф Эдессы отправил на помощь Киликии добровольцев из числа подвластных армян и «взявших отпуск» вассалов, вместе с которыми Левон I наступление князя Раймунда отбил, и стороны перешли к переговорам.

Занятостью князя в том же 1136 году воспользовался Савар. С отрядом туркмен он обошел Алеппо и прошел рейдом до Антиохии, « завладев при этом огромными трофеями ». Как писал арабский хронист « туркмены (да умножит Аллах их число и поддержит их в трудную минуту) собрались численностью в три тысячи всадников и отправились набегом на города и районы франков, где их никто не ждал, и мало что было сделано для отражения их набега. Они вернулись и привели с собой пленных и сто тысяч голов скота, а район, который они захватили и опустошили, превышает сотню деревень, больших и малых. Такое несчастье еще никогда не обрушивалось на неверных. Все пленные будут проданы по разумной цене, и никакие скидки не будут делаться с первой объявленной цены. Туркмены отвели пленных в Ракку, Диярбакыр и Джазиру ».

В игру вмешался вассал Раймунда, граф Марраша Балдуин, который рыцарские понятия отринул, и по-простому, по-восточному, во время переговоров захватил Левона I в плен. Его сюзерен против вероломства не возражал, пленника принял и заточил в Антиохии. Князь Киликии заплатил выкуп, а кроме денег обещал еще два города, но освободившись, насчет последнего передумал. Между княжествами снова началась было война, но тут пришли вести о приближении византийского императора Иоанна II. Имперская угроза противников мгновенно объединила, разногласия отошли в сторону, а проведение отпуска в частях Левона I мгновенно вошло в моду и у рыцарей Антиохии.

* * *

Василевс продолжал методично зачищать восточный рубеж.

После усмирения Трапезунда и стабилизации отодвинутых границ с сельджуками, весной 1137 года он отправился в Киликию, числящуюся мятежной провинцией. Левону I помощи, кроме франкских добровольцев, ждать было неоткуда, а договориться не получилось. Императору здесь не требовались вассалы, он предпочитал наместника. Византийские легионы вошли с трех направлений — вдоль берега, при поддержке флота, из Кесарии и Эльбистана, и за несколько месяцев киликийцев просто раздавили. Некоторые города открыли византийцам ворота без боя, многие дрались до последнего, как отметил византийский хронист «армяне не просили пощады и нисколько не боялись сражения». Княжество Рубинянов пало, пленного Левона I с семейством (кроме двух младших сыновей, сумевших уйти в Эдессу) этапировали в Константинополь, где князь и один из двух старших сыновей в темнице вскоре и умерли.

А василевс двинулся дальше. Осенью он осадил Антиохию.

Претензий к латинскому княжеству хватало — и помощь Киликии, и старый, неисполненный договор о передаче города еще Алексею I Комнину. Франки же увязли на востоке, где в Мосул вернулся Зенги.

* * *

В мае 1137 года, Зенги вновь прошел через Пальмиру и осадил Хомс. С собой атабек притащил через пустыню солидный запас осадной техники, и правящий в Хомсе сын графа Триполийского Раймунд II быстро осознал, что долго обороняться не сможет. Его отец торопливо отмобилизовался, обратился к королю Иерусалима за помощью и два недавних врага ринулись спасать крепость и наследника.

Зенги оставил небольшой отряд для блокады крепости, а сам выступил на перехват. Части короля и графа Триполи прошли предгорьями и у замка Монферран наткнулись на поджидающего атабека. Численностью франки уступали сарацинам, собирались спешно, быстрый переход дался тяжело, оттого во встречный бой армия вступила измотанной.

Сражение оказалось жестоким, но коротким и по классической схеме. При встрече, передовой отряд турок изобразил бегство, рыцари сорвались в преследование, после чего Зенги атаковал из засады и перебил большую часть сводной дружины. В числе прочих погиб граф Понс Триполийский, а король прорубился через турок и с остатками войска засел в Монферране, который Зенги немедленно окружил. Взять с ходу не получилось, но запас продовольствия у в замке был невелик, отчего вскоре осажденные принялись есть собственных лошадей.

Атабек выиграл сражение, но оказался на распутье. Хомс выглядел достойным призом и воротами королевства, но и выпускать из окружения правителя латинян было бы странно. Штурмовать же обе крепости одновременно сил не хватало, бои велись далеко от сарацинских земель.

А на выручку сюзерену уже выходили отряды графа Хамы Ибеллина, ополчение Дамаска и князь Заиорданский, из Антиохии спешил собравший в помощь Киликии контингент Раймунд, а в Эдессе, как всегда неторопливо, собирался еще и Жослен II.

Зенги предложил Фульку разойтись за выкуп и Хомс. Король деньги заплатить соглашался, а отдать крепость нет. С каждым днем переговоров, перемежавшихся приступами, атабеку все больше угрожало окружение — противник шел по торговой магистрали к Хомсу с юга и севера, так что времени не хватало. В итоге, турок согласился на 50 тысяч динаров за свободный выход королевского отряда из Монферрана и освобождение пленных. Фульк и его рыцари прошли перед Зенги, тот «оказал им воинские почести и королю подарил дорогое одеяние», а пленников действительно отпустил.

Турки, как только разошлись с Фульком, вернулись к Хомсу, где еще две недели безуспешно штурмовали город, получивший вести о выходе подкреплений. Но по приближении объединенной франкской группировки, во главе с осознавшим, что поторопился и зря заплатил деньги, и оттого разъяренным королем, отошли без серьезного боя, ограничившись редкими стычками. Зенги, кроме всего прочего, знал о приближении императора Византии, и предпочитал сохранить армию на случай франко-ромейского союза.

* * *

Уйдя спасать Фулька, Раймунд Антиохийский начало осады византийцами своей столицы пропустил. После отступления Зенги, король вернулся в Иерусалим, а князь прорвался в Антиохию, но особых перспектив для обороны не нашел. Ромейские осадные машины уже обстреливали стены и башни, сил у василевса хватало, а на помощь никто не спешил.

Раймунд предложил Иоанну II вассальную присягу, но василевс, как и в случае с Киликией, сообщил, что желает безоговорочной капитуляции. Добавив, что с Антиохией франки Комнинов уже пару раз кидали — хватит. Князь объявил себя ленником Фулька и попросил перемирия на время запроса в Иерусалим. С этим император согласился, а король решил вмешаться лично.

Явившись в имперский лагерь, Фульк, вовсе не собиравшийся ссориться с Византией, с ходу сообщил, что вообще-то «претензии императора законны, основаны на договорах с предшественниками, а отрицать правду и нарушать справедливость не следует», но князьям Антиохии действительно обещали ее в лен. Василевс пошел на уступки и мир заключили на условии передачи города в лен Раймунду, который принес вассальную присягу за Антиохию (но не за Алеппо), и обязался помогать в войне с сарацинами (но не христианами).

Иоанн II торжественно въехал в город, причем его коня вел пеший князь Раймунд, а Фульк и Жослен II, тоже пешком, следовали сзади. Во встрече участвовал патриарх, кортеж проследовал от городских ворот к кафедральному собору, где отслужили торжественную обедню, а затем василевс въехал в княжеский дворец. На чем пока и успокоился, объявив на следующую весну поход на Зенги и вернувшись в не до конца покоренную Киликию.

* * *

Зенги за происходящим внимательно наблюдал, и убедившись, что христианская коалиция готовит войну, начал собирать силы. Он подбивал Сукмана II Шах-Арменида из Хлата воспользоваться отвлечением греков и вернуть потери недавних лет, запросил помощи в Багдаде и у всех мелких эмиратов, но больших успехов не добился. В Багдаде войска обещали, но прислали незначительное количество. Хлат попробовать реконкисту соглашался, но сам просил подкреплений, так что силы атабека к весне численно весьма уступали императору, поддержанному контингентами латинян.

* * *

В марте 1138 года византийцы вышли к Алеппо, где к ним присоединились Раймунд Антиохийский и сводный отряд вассалов Иерусалима, Триполи и тамплиеров под командованием графа Раймунда II Триполийского. Жослен II Эдесский в проекте участвовать отказался, война на его участке караванного пути графу не нравилась.

Тогда же, с запозданием пришли вести из Рима. Папа Иннокентий II издал энциклику, в которой войну Византии с христианской страной настрого осудил, обещал за войну с латинянами отлучение, и всячески увещевал стороны к мирным методам разрешения споров. В будущем это свою роль сыграло, а пока лишь немного укрепило позиции Раймунда.

К началу лета, заняв по дороге небольшие города и ненадолго отвлекшись на взятие Ресафы, христиане осадили Ракку. Зенги укреплял город с момента возвращения в лоно ислама, заранее усилил гарнизон под командованием опытнейшего Савара, а сам с отрядами туркмен кружил вокруг наступающих войск, нанося постоянные удары по фуражирским отрядам, коммуникациям и отделившимся от армии частям. Сам город христиане взяли быстро, но Савар засел в цитадели. Иоанн II лично руководил приступами, а франки на штурм особо не рвались, предпочитая отсиживаться в лагере, отчего василевс затаил на союзников обиду.

Атабек, пополнив аскар туркменами, отбил Ресафу и перерезал дорогу на Алеппо, а отряды кочевников не позволяли христианской коалиции наладить снабжение. Армия начала голодать, на чем поход и кончился. Иоанн II стребовал с Ракки выкуп, снял осаду и двинулся обратно.

Зенги итог кампании рекламировал как победу над Византией, что в мусульманском мире подняло его авторитет на запредельную высоту — империю тут боялись, а после ее недавних успехов в Малой Азии особенно.

* * *

Вернувшись в Антиохию, Комнин потребовал ввести греческий гарнизон в город и передать ему цитадель. Мысль о наступлении на восток он не оставил и планировал использовать вассальное княжество как базу для подготовки. Раймунд в ответ взбунтовал горожан, и императору со свитой пришлось бежать из города в лагерь, разбитый войсками неподалеку. Возможно, сюзерен собирался тут же вернуться, но наконец-то сработала дипломатия Зенги — пришло донесение о наступлении Шах-Арменида. Иоанн II Малую Азию ценил больше, потому наказание мятежников отложил и увел армию на север.

Следующие годы Византия вновь воевала с Хлатом, всемерно поддерживаемым Зенги, который в 1140 году даже пришел в соседний эмират с аскаром лично. По неподтвержденным источникам, Шах-Арменида субсидировали и позволяли набирать наемников и франки Заморья, что вполне логично. История отягощалась очередными семейными неурядицами Комнинов, против василевса поднял мятеж, а проиграв перешел к туркам, его племянник и тезка Иоанн. Вернуться к Сирии Иоанн II смог лишь в 1142 году.

* * *

Зенги быстро отбил все, захваченное христианами, в 1139 году еще раз безуспешно осаждал Дамаск, а Раймунд Антиохийский и Савар беспрестанно обменивались набегами, но серьезных последствий это все не имело. Жослен Эдесский вернулся к привычному мирному образу жизни, разве что вмешавшись в церковный спор Антиохии, да и то, скорее, чтобы соседа позлить.

Вышло же вот что.

Патриарх Рауль Антиохийский, как упоминалось, рассорился с подчиненными ему видными клириками из-за распределения доходов. Сначала Рауль отрешил их лидеров Ламберта и Арнульфа от должностей и закрыл в тюрьме, но по настоянию князя незаконный арест прекратили. Ламберт был человек «праведной жизни, но малоопытный в делах мирских» и пользовался в народе уважением, а Арнульф имел неплохие связи с королем Сицилии, так что, по выходу из СИЗО, оппозиционеры отъехали в Рим и нажаловались папе на процессуальные нарушения при выборах патриарха.

Рауля вызвали в центр, он занес в папскую администрацию, произнес красивую речь в свою защиту и был оправдан. Но по возвращении повел себя дерзко, отчего антиохийские клирики при поддержке князя его в город не пустили, и Рауль «удалился в монастырь Св. Симеона».

Тут и вмешался Жослен II, пригласив патриарха к себе (Эдесса входила в патриархат, как и Триполи). Позже Рауль все же вернулся в Антиохию, помирился с Ламбертом, но Арнульф вновь обратился в Рим, где назначили расследование на месте и направили для того легата. Легат скончался в Акре почти сразу по прибытии, при невыясненных обстоятельствах. В Риме рассердились и послали второго — Альбера, кардинала и епископа Остии, который в 1140 году провел в Антиохии локальный собор прелатов латинского Востока, с участием патриарха Иерусалима, архиепископов (включая Тарского из Киликии), и епископов.

Собор принял сторону князя и местных клириков. Не явившегося в заседание Рауля обвинили в выборных нарушениях, симонии и прелюбодеянии, заочно сместили и отправили в темницу. Патриарха поддержали только два епископа из Эдессы и архиепископ Апамеи. Последний ссылался на ненадлежащее извещение обвиняемого, считая потому решение незаконным, за каковую дерзость был лишен сана. Из темницы Рауль бежал, добрался до Рима, вновь оправдался, но затем скончался. Слухи, традиционно, приписывали смерть отравлению.

Новым патриархом, собор с участием легата назначил Эмери Лиможского, из богатой и знатной семьи, известного интеллектуала и теолога, переводчика Библии и знатока древнегреческой истории. Он написал комментарии к Иоанну Златоусту, открыто пропапскую историю «византийских императоров с момента их отложения от Римской империи до наших дней», переводил греческие источники и собирал рукописи. Должность Эмери исправлял до 1196 (!) года (правда, первые годы статус его оставался спорным, по причине апелляций Рауля). Мы с ним еще не раз встретимся, а пока отметим, что князя Раймунда новый патриарх полностью поддерживал.

* * *

В 1142 году в Левант вернулся император Иоанн II. Весной ему пришлось отправить часть войск на разгром набега из Хлата, а пока ждали в Киликии их подхода, заболел и умер старший сын и наследник василевса Алексей. Император поручил второму и третьему сыновьям, Андронику и Исааку, перевести тело в Константинополь, но в пути умер еще и Андроник.

Эти события поход задержали, но осенью ромеи все же выступили. Взяв крепость Гастен, прикрывавшую Антиохию с севера и контролировавшую проход к городу из Киликии, Иоанн II отправил послов к Раймунду, потребовав сдать Антиохию по причине нарушений вассальной верности, а самому ехать править в Алеппо.

Раймунд снова тянул переговорами время, напоминая про решение папы, осуждавшее войну христиан на востоке и обещая больше присягу не нарушать, но понимания не добился. Воевать зимой, не оправившийся от смерти двух сыновей василевс не стал, но усмирить Антиохию решил твердо, потому зимовал в Киликии, а по весне планировал наступление.

* * *

Карты смешал 1143 год, унесший две ключевые фигуры Заморья.

В марте, Иоанн II выехал охотиться на кабанов в горы Тавра, оцарапал руку стрелой и от заражения крови скончался. Стрелу называли отравленной, подтверждений, как всегда, нет.

В ноябре, под Акрой, король Фульк выехал, что характерно, тоже на охоту. Лошадь под ним споткнулась, упала, от удара седлом «мозги хлынули из ушей и ноздрей», в результате чего король, естественно, скончался.

* * *

После смерти Иоанна II оставшемуся в живых сыну экс-князя Киликии Левона I, Торосу, удалось бежать из Константинополя, вернуться в Киликию и вместе с отсидевшимися у Жослена II братьями и при поддержке латинян восстановить независимое княжество. Остальные же итоги правлений двух монархов, разберем отдельно, упомянув, что в 1143 году скончался еще один участник событий — папа римский Иннокентий II. Преемниками стали Целестин II и Луций II, занимавшие кресло по нескольку месяцев, и лишь в феврале 1145 года в понтификах надолго утвердился Евгений III, выходец из простонародья, человек мягкий и благочестивый, получивший пост сугубо по причине нежелания остальных кардиналов занимать в тот момент должность. Св. Бернар Клервоский обозвал нового папу, своего ученика «нищим из навозной кучи», а в Риме Евгений III не удержался, вынужденный из-за вооруженных разногласий с горожанами бежать сперва в Витербо, а затем во Францию. В Витербо, впрочем, папа успел принять решение о Втором крестовом походе, но о том в свое время.

* * *

Начнем с Византии. Главным достижением покойного Иоанна II Комнина стал закрытый гэп вниз от поражения при Манцикерте, в виде отыгранных у сельджуков практически полностью потерь на востоке. Кроме того, василевс решил вопрос с северными набегами кочевников и укрепил положение на западных рубежах. База роста закладывалась в правление его отца, отвоевавшего Анатолию на волне успехов 1-го и арьергардного крестовых походов, но использовал ее Иоанн II весьма эффективно. К моменту его смерти, Византия полностью восстановила пошатнувшийся было статус сверхдержавы.

Анатолия превратилась во внутренние мирные провинции, отделенные от противника приграничными землями, отвоеванными уже при втором Комнине. Это кардинально изменило ситуацию — империя вернула свою опору. Именно жителей Анатолии, напомню, в первую очередь называли тогда греками, подразумевая прочно эллинизированное, христианское и лояльное Константинополю однородное население. Историческая Греция, на описываемое время, однородностью похвастаться не могла, населяясь потомками славян, иллирийцев и прочих не до конца переваренных имперским «плавильным котлом» мигрантов. Отнюдь не все из которых отличались преданностью центру. О верности болгар говорить и вовсе не приходится — там еще не забыли походы Василия II Болгаробойцы, и народ формировался строго болгарский, а не греческий (как постепенно начинали называть ромеев). Похоже дела обстояли в областях сербов, хорватов и Киликийской Армении, полностью лояльными традиционно оставались Константинополь и побережье Крыма.

Восточные рубежи Византии стабилизировались по линии от причерноморской крепости Гонио (Аспарунт), через Карс, Валашкерт, Манцикерт, далее уходя на запад вдоль притока Тигра. Теперь там империя граничила (с севера на юг) с Грузией и ее вассальным эмиратом Ани, уполовиненным эмиратом Шах-Арменидов, чья столица Хлат стала приграничным городом, сателлитным эмиратом Артукидов (Мардин), графством Эдесским и считавшимся вассальным ромеям княжеством Антиохия. Реальный противник остался только в Хлате, остальные соседи границы не беспокоили. За Шах-Арменидом, конечно, стояли мощные вассалы Багдадского халифата, Мосул и Азербайджан, но на тот момент прямой угрозы Византии они не представляли.

Дальнейшее продвижение остановилось, поскольку к востоку от Евфрата среди населения росла доля армян и исламизированных жителей, увеличивая сопротивление реконкисте. Бежавшие от имперского натиска мусульмане усилили Хлат, поддержанный к тому же единоверцами из халифата, которым общая граница с набирающей мощь Византией вовсе не требовалась. Сыграла роль и логистика — походы из Константинополя через всю Малую Азию дело по тем временам довольно сложное, требовалось подготовить базу на месте.

Теперь имперские земли восточнее Евфрата служили стратегическим предпольем, периодически подвергаясь набегам мусульман, к чему в столице относились довольно спокойно. Провинции западнее реки, вновь стали источником налогов и рекрутов, управляясь магнатами, приближенными к трону на основе проний, на тот момент ставших аналогом известных нам из российской истории «кормлений». Некая область передавалась прониару в управление на правах наместника, он же собирал налоги, определенную часть которых оставлял себе, а остальное отправлял наверх. В приграничье формировались владения акритов, о которых мы ранее упоминали — очередной вариант казачества, военно-крестьянские поселения. Пронии тут тоже встречались, но чаще были мелкими, и — что важно — уже тогда практически всегда наследственные (ввиду текучки кадров от постоянных стычек), приближаясь к системам турецкого икта или отмирающего европейского бенефиция.

Кадровых войск для охраны, таким образом, восток требовал немного, за привилегии новые земли платили потерями от набегов, принимая удар за всю Малую Азию. Что, в общем-то, всех устраивало. Приграничье продолжило жить своей жизнью, сменив лишь сюзерена. В Анатолии имперское налогообложение, в силу системности выглядело тяжелее турецкого, но разверстка была фиксированной и считалась «от потребности», потребности не успели еще догнать выросшую базу, отчего ставки выглядели привлекательно. Кроме того, наступивший мир окупал и более значительное повышение, при постоянно воюющих турках, потери жителей были серьезнее.

В общей системе управления Византии реформ не случилось, крупные прониары постепенно превращались в полунезависимых сеньоров. Это грозило будущим структурным кризисом, но пока, наоборот, обеспечивало единство элиты. Транзит товаров по-прежнему приносил доход казне, снижаясь за счет льгот итальянским морским республикам, но, опять же — пока (в том числе, за счет путей в Малой Азии и Причерноморье), денежный поток оставался стабильным.

Покойный монарх оставил наследнику нерешенный вопрос с Антиохией, трения с Венгрией и сепаратистские выступления в Далмации и Болгарии, но и мощную державу на взлете, опытные войска и стабильную экономику. В Европе укрепились связи с папой римским и королем Германии Конрадом III, первым Гогенштауфеном в этой должности. Конрад III, фактически правя Священной Римской империей, по причине обострения противостояния с папами, титул императора так и не получил, что формально облегчало контакты с Византией. Единственным активным противником последней в Европе, выступал Рожер II, король Сицилии, в ознаменование союза двух империй против которого, Конрад III выдал замуж за младшего сына Иоанна II свою свояченицу (сестру жены) Берту фон Зульцбах.

* * *

Этот самый, младший сын, и стал наследником Иоанна II под именем Мануил I.

Невеста прибыла в Константинополь как раз во время вступления в наследство, свадьба откладывалась три года, но в 1146 году, немка, наконец, стала императрицей Византии под именем Ирина.

Корону Мануил I, по воле отца, получил в обход оставшегося в живых старшего брата, но смена власти прошла спокойно. Для сего, конечно, новый василевс взял под стражу дядю и брата, а еще случился традиционный, но легко подавленный заговор мужа сестры императора, но в целом Мануил I прочно сидел на троне.

В отличие от рыцарственного и скучного предшественника, новый монарх человеком был веселым и общительным, любителем женщин и светских мероприятий, знатным спортсменом (чемпионом среди знати по конному поло), и — в нарушение традиций, лицом вполне публичным, даже лично участвуя в рыцарских турнирах на манер европейских. Кроме того, василевс считал себя видным литератором и богословом, отчего раздавал в этих сферах ценные указания. К концу правления в Византии возник культ личности Мануила I, ярче всего выраженный его секретарем Киннамом, в рассказах которого император предстает суперменом, побивающим за раз сорок турок и разгоняющим пятьсот, охотится на неведомых монстров (помесь льва и тигра), диктует краткий курс христианской теологии и много чего еще интересного лично совершает. Могущественнейший в мире правитель, безусловно, был лично храбр и великодушен, но еще и щедр, что при его богатстве хороший пиар вполне обеспечивало. Особыми талантами в области управления он похвастаться не мог, часто склоняясь к непродуманным стратегическим решениям и пренебрегая внутренним администрированием. Когда он продолжал линию отца и деда, успеха добивался, в собственных проектах как правило выходило иначе… впрочем, об этом позже.

Первым громким делом василевса после коронации, стал рейд на восток.

Сукман II Шах-Арменид решил первым проверить нового соседа на прочность и лихим налетом захватил Валашкерт. Мануил I вызов принял и выступил летом 1144 года к границе, со спешно собранным и в основном конным войском, большую часть которого составляли отряды туркополов (регулярная кавалерия в тюркском стиле) под командованием прославившегося в этом походе Ширкуха ибн Шади (Льва Вуно в крещении), брата крестника прошлого императора, родом из курдов.

Одноглазый низкорослый толстяк Лев Вуно был веселым пьяницей и гулякой, то есть вполне подходил по характеру молодому императору. Помимо того, выдвинувшись из низов не без протекции брата, курд стал грамотным полководцем в стиле «слуга царю, отец солдатам», и по обеим причинам, карьера у него с той поры пошла в гору куда быстрее, чем у брата.

Валашкерт император отбил, отогнал противника за границу, армия разграбила окрестности вражьей столицы, но осаждать Хлат Мануил I не стал — начало правления уже называли победным, репутация воина подтвердилась, пора возвращаться в столицу. Тем более, как раз начались волнения на Балканах, разладились отношения с Венгрией и провалилась попытка переговоров с королем Сицилии, а из Леванта в начале 1145 года пришли вести о поражениях франков.

* * *

В Иерусалимском королевстве, правление Фулька, как выше отмечалось, стало периодом уверенного роста. Несмотря на внутренние феодальные войны, рейды эмира Мосула и постоянные пограничные стычки, во внутренних землях царил непривычный мир. Собственно, даже междоусобицы сеньоров, в основном охватывали территории у границ, мало затрагивая побережье. В Антиохии ситуация была острее, но подданных короля прямо это не касалось.

Продолжение наступления на Египет, с укреплением в Тиннисе и захватом Дамиетты, принесло не только славу, но и торгово-промышленные активы, одновременно существенно ослабляя Фатимидов снижением денежного потока в их казну.

Вместе с тем, стали очевидны две глобальные вещи. Латинское Заморье, как показала практика, могло существовать меж тремя империями (Византия и два халифата), лишь при поддержке извне и слабости всех трех соседей. Ни одной из окружающих держав, на равных противостоять франки просто не имели возможности. Череда компаний с Мосулом, мощной, но всего лишь провинцией Багдадского халифата, потребовали напряжения всех резервов, и без притока крестоносцев из Европы вряд ли могли завершиться успешно. Поход Иоанна II на Антиохию показал бессмысленность вооруженного сопротивления Византии, не кончившись присоединением княжества к империи лишь в силу дипломатических причин и сдержанности василевса. Разумно предположить, что явка регулярной армии любого из халифатов в соответствующем составе, кончилась бы примерно тем же.

В Багдаде лезть в Левант никто не собирался, Египет оправлялся от потерь и смут медленно, хотя к 1143 году власть в Каире стабилизировалась, и обстановка стала угрожающей. Мануил I, вслед за отцом, продолжал считать Антиохию мятежным вассалом, но на остальные домены латинян не претендовал, и в поход пока не собирался, несмотря на очередное восстановление Киликии, где князь Торос II уже укрепился в горных районах и выдавливал ромеев с равнины. Но было очевидно, что рано или поздно, Заморью придется встретиться с одной из империй в открытом бою, исход которого представлялся не менее очевидным. Уже при Фульке, Иерусалим обращался к папам и европейским монархам, с просьбой поддержки, но время оказалось неудачным, адресатам своих дел хватало, а повода наглядного не имелось — на вид, в Леванте все шло неплохо.

* * *

Наследником Фулька стал старший сын, 13-летний Балдуин III. Править ребенок, разумеется, не мог, потому этим занялась его мать. И не в качестве регента, а как правящая королева — напомню, после смерти Балдуина II, Мелисенда была коронована вместе с мужем и сыном. Такое положение, для того времени выглядело совершенной экзотикой, женщина не могла вести войска в бой, что являлось основной функцией монарха. Аналогичных примеров практически нет, но тут, возможно, сыграл роль возраст Балдуина III — парню оставалась всего пара годов до совершеннолетия, а его легитимность не оспаривал никто, так почему бы не подождать? Все же, природный король, местный уроженец, конкурентов нет.

Но командовать войсками, все же, требовались мужчины, и таких королева нашла в своем коллективе. По мужу вдова, разумеется, носила уместный траур, похороны устроила роскошные и вообще «чтила память покойного государя». Но в ближний круг ее величества быстро вошли недавно прибывший из Европы ее дальний родственник по отцу Манассе де Иерж, сразу после смерти Фулька ставший коннетаблем, и местный уроженец, сын первопоходника Филипп де Милли, получивший в лен Наблус, а с ним статус влиятельного сеньора. Оба достойных рыцаря отличались преданностью Мелисенде и заменяли ее во главе войск, за что королева платила полным расположением. Злые языки намекали, что расположение было не только полным, но и интимным, что интересно, в качестве любовников правительницы назывались оба, и не факт, что поочередно… хотя, точных данных, разумеется, нет.

В принципе, Мелисенда оказалась вполне толковым правителем. Не без промахов и неудач, но она прекрасно разбиралась в местной политике, хуже зная европейскую, и не пренебрегала экономикой, хотя на внешние вызовы реагировала с учетом личных предпочтений.

Первый кризис случился уже в конце 1144 года, но о нем мы поговорим далее.

 

Интерлюдия

Третье сословие.

Вот, о рыцарях было дело, говорили, о купцах тоже. Но в Средние века подавляющее большинство населения — крестьяне. И тут есть не то чтобы нюанс, скорее, наоборот, обобщение.

В те времена былинные, когда аграрный сектор занимал долю населения до 95 %, зависимо от страны, жизнь зависела от статуса и собственности, а тонкости такового переливались широкой гаммой оттенков, земледельцев практически во всем более-менее цивилизованном мире можно поделить на три широкие группы. С большим разбросом подгрупп внутри, но единою сутью.

* * *

1. Низший слой представляли лично несвободные селяне, условно назовем их сервы. Просто для удобства терминологии, поскольку именовали их по-разному.

Серв это лично-зависимый крестьянин, принадлежащий сеньору на праве собственности. С теми или иными ограничениями и регулированием вещных прав хозяина, но это детали. Статус предельно близок к рабскому, собственности у серва нет, все его имущество лишь в пользовании, да и сам он занимает промежуточное положение между домашним скотом и человеком. Работает где и как велено, отдает из добытого сколько укажут.

Плюсов для серва в его ситуации нет вовсе. А для феодала выгода в том, что серв никуда не денется, договариваться с ним не надо и платить тоже. Минус для хозяина в том, что в урожайные годы, сервы плодятся, а земли больше не становится, и излишки трудовых ресурсов требуют утилизации. Иначе взбунтуются. Ну и общие проблемы внеэкономического принуждения к труду. На простом продукте это работает приемлемо, на нишевом или сложном, где нужна заинтересованность и ответственность — работает плохо или требует дополнительных высоких издержек на контроль.

Закрепощения и примучивания росли в годы неурожаев, мора или войн, когда ощущался дефицит рабочих рук. А в спокойные времена начиналась продажа воли. Не обязательно в форме полного выкупа, порой лишь через закрепление «лимита эксплуатации», то есть установление обычаем, договором или законом «что серв должен, а чего нет». Не то чтобы при этом всегда серва признавали полноправным человеком (в современном мире, вон, жестокое обращение с животными преступление, но людьми их не признают), но разница между вещью и ограниченной дееспособностью уже велика.

* * *

2. Далее идут лично свободные, но не имеющие земли аграрии, условно назовем их вилланы.

С огромным отрывом от сервов, потому как виллан — совершенно точно человек. И даже подданный. Часто с ограниченными законом, обычаем или договором правами, но такое и в XXI веке встречается. Поскольку земли своей у виллана нет, он ее арендует у феодала. Становясь «человеком сеньора», но не в смысле рабства, как серв, а в плане связанности соглашением.

Ничего, кстати, не изменилось особо, и сейчас термин «мои арендаторы» нормально звучит. Да и условия договора аренды, вроде невозможности уйти от арендодателя до полной оплаты или конца срока, штрафах и барщине (работе на нужды арендодателя — ремонт, к примеру), обязанности пользоваться только оборудованием владельца здания — пусть в более мягкой, завуалированной форме, но необычными не являются.

Виллан мог, выполнив свои обязательства, уйти от феодала, бросив арендуемую землю. В зависимости от страны и времени, степень трудности такого ухода менялась, но регулировалась вполне рыночно. Соглашение, оно ведь штука двусторонняя, а условие о проблемности расставания, в хорошие годы, когда цена земли росла, работало против сеньора, позволяя селянину держать землю.

* * *

3. Высший слой аграриев третьего сословия — собственники земли, назовем их йомены.

Варьировался от нищих крестьян, выживающих с огорода, до владельцев обширных плантаций. Вторые постепенно выходили в знать, первые вытеснялись в страту вилланов (хотя тут порой процесс становился обратным). Но йомены оставались в той или иной доле практически в каждой стране. Это полноправные подданные, порой даже привилегированные, платящие подати непосредственно монарху. Часто — обязанные государству повинностями на условиях, схожих с феодальными, военной службой в том числе.

Нюанс тут тоже есть, собственность могла быть не индивидуальной, а коллективной, когда земля принадлежала не конкретному вольному труженику, а некоей общине (племени, клану). И не обязательно речь о земледелии, скотоводство тоже сюда относится, так что часто упоминаемые кочевники считались примерно в этом (кроме их вождей, там сложнее) статусе.

* * *

В государствах крестоносцев, отметим, сервы встречались редко (как и вообще в то время на востоке), большинство селян составляли вилланы, и имелось существенное количество йоменов. Последнее — следствие причисления латинян к высшему слою населения «по происхождению», а в тогдашних понятиях высшему слою надо с чего-то кормиться, в вилланы их слишком расточительно.

* * *

В третье сословие входили и горожане.

В городах граница проходила по наличию собственного жилья. Горожанин имеющий собственный дом (или его часть, квартиру там) — это добрый буржуа, полноправный бюргер, включенный как домовладелец (основная единица учета) во все штатные расписания общины, от податного до мобилизационного. И при всех тонкостях, в общем-то, уже не так важно, чем сей член коммуны занимается. Бизнес ведет или по найму трудится, да хоть и подаяние просит — не престижно, но тоже занятие.

Наличие (или совмещение в доме) еще и собственности на место работы (лавка, мастерская, склад, жилье в аренду, и т. д.), статус горожанина повышает, из таких формируется патрициат, управляющий городом.

А вот отсутствие собственной недвижимости, делает жителя неполноправным. Потому как «не связан крепко» с обчеством, нет ему доверия, нет имущества, которым по долгам ответить можно. Плебс, короче. Переход из которого в буржуазию возможен только через материальные приобретения.

* * *

За рамками сословного общества оставались рабы, в основном к Средним векам использовавшиеся в Европе в небольших количествах, в качестве домашней прислуги и бытовой техники.

Их воспринимали хуже сервов, просто как вещь. Что интересно — если серва «городской воздух делал свободным», по прожитии определенного срока, то на рабов города или горожан это правило вовсе не распространялось. И недавний невольник, ставший бюргером, в ряде мест вполне мог приобрести легального раба.

* * *

Именно из горожан и йоменов (индивидуальных и коллективных), чаще всего набирали нерыцарские войска, как наемников, так и ополчения. Реже брали вилланов, а сервам оружие давали в экзотических случаях. Без учета специально обучаемых невольников (диксманы в Германии, мамлюки и гулямы на востоке, боевые холопы на Руси), но они изначально «продукция двойного назначения».

Причем, поскольку и свободные собственники в годы урожаев тоже размножались активно, не увеличивая притом надел, часто они и становились основой вольных, царских или феодальных бойцов «в виде традиционного промысла» вырастая в брендовые воины. Баски, норманы, туркмены, для Малой Азии и Ближнего Востока X–XIII веков — армяне. В последующие века шотландцы и швейцарцы.

А вот вилланы и городской плебс составляли основу переселенчества и колонизации, как немцы из Голландии в славянские земли Восточной Германии, к примеру.

 

Глава XI. Второй крестовый поход

В конце 1144 года, активизировались сразу два противника латинян. В Египте халиф Хафиз разобрался с тремя своими старшими сыновьями, оспаривавшими трон, назначил нового визиря и порешил начать отвоевание у неверных дельты Нила, в том числе, чтобы занять отвыкших от мирной жизни за время междоусобиц эмиров и мамелюков, только что воевавших между собой и с повелителем. Осенью египтяне нанесли удар сразу в трех направлениях — на Дамиетту, Тиннис и Пелузий. Стратегический замысел — попытка связать боем все побережье и не дать противнику объединить усилия, диктовался политической ситуацией — соединять недавних врагов в одном строю выглядело идеей сомнительной.

Коннетабль Иерусалимского королевства де Иерж, собрал вассалов короны и выступил на запад. Под оставшимся за франками Пелузием, противники «встали напротив лагерем», но к решающему сражению ни одна из сторон не стремилась. Видимого перевеса никто не имел, отчего дело ограничилось мелкими стычками. Дамиетту и Тиннис египетские части осадили, разорили округу, но взять не смогли. Флот Фатимиды не восстановили, отчего крепости спокойно снабжались морем, подкопы на побережье не работали (Тиннис вообще располагался на полуострове), и весной 1145 года, война кончилась отступлением египтян.

Чуть позже Фатимидов, Зенги собрал очередное войско и выступил на Алеппо.

Город в очередной раз расплачивался за ключевое расположение. Эмир в первую очередь преследовал оборонительную цель — крепость перекрывала латинянам наступление на Ракку с запада и контролировала пути туда же с севера, из Эдессы. С учетом укрепляемой Пальмиры, за границы с Иерусалимом и Антиохией после взятия города Мосул мог не беспокоиться. Алеппо за прошедшие годы оправился от разрушений, отчего трофеи тоже ожидались неплохие, и в дальнейшем мог послужить плацдармом для дальнейшего наступления на франков. Насколько Зенги координировал действия с Каиром неизвестно, но получилось удачно. С Жосленом II Эдесским существовало перемирие, Иерусалим серьезную помощь прислать не мог ввиду занятости на западе, да и князя Антиохии Раймунда правящая королева не любила, помня его некорректное поведение с сестрой Алисой. Сам Раймунд проводил отпуск в Киликии, помогая тамошнему князю Торосу II воевать против ромеев.

В ноябре 1144 года, эмир Мосула с многочисленным аскаром и примкнувшими туркменами, осадил Алеппо. Они «окружили город со всех сторон, не давая никому подвозить туда припасы и продовольствие, даже птица не могла бы пролететь, не рискуя потерять жизнь от метких стрел бдительных воинов», а стены непрерывно разносили любимые атабеком баллисты. Зенги вообще знал толк в осадах и в этот рейд привел специально обученных людей из Хорасана «знакомых с техникой подкопов и, достаточно отважных, чтобы выполнить эту работу», которые копать начали сразу. Готовый подкоп укрепили «большими бревнами и специальными приспособлениями», затем опоры подожгли, и стена рухнула. Сарацины ворвались в город спустя месяц после начала осады, и началась резня. Через три дня грабежа, Зенги начал восстанавливать стены и приводить крепость в порядок, а затем вышел на Антиохию.

За время осады, помощи город не получил. Сражающегося в горах Киликии Раймунда оповестили о войне с запозданием, Мелисенда отправила небольшой отряд под командованием де Милли и князя Галилеи де Бюра лишь в конце декабря, Жослен Эдесский, по привычке, тоже вышел на помощь не торопясь.

Но к Антиохии войска королевы и Эдессы успели вовремя, и соединившись отправились навстречу Зенги. На полпути они нашли друг друга, во встречном сражении победу одержал эмир, но бой скорее следует назвать стычкой, потери оказались невелики, и противники разошлись, сохранив силы.

В это время, в Мосуле произошел переворот и Зенги, оставив в Алеппо сильный гарнизон, бросился в столицу.

Латиняне сходили к Алеппо, но без участия главного бенефициара — князя Антиохии, осаждать не стали.

* * *

Раймунд получив вести о происшедшем, и осознав, что союзники на помощь не рвутся, задумался. Мыслительный процесс, надо сказать, не был сильной стороной этого доблестного рыцаря, отчего, не найдя единственного решения, он обратился за подмогой ко всем вообще.

Иерусалим и графство Триполи (где в графинях состояла еще одна из сестер Мелисенды и Алисы), от реальной поддержки уклонились, Торос II Киликийский всецело поддержал — но только морально, лишних бойцов у него просто не имелось. Зато соседи увидели в поражении Антиохии информационный повод, чем все поспешили воспользоваться.

В Европе к Заморью несколько охладели, что снижало боевые резервы Леванта. Требовалось напомнить о необходимости поддержать «восточный христианский плацдарм», и как можно громче. Падение Алеппо стало центральным эпизодом рекламной компании, к которому присовокупили попытку реконкисты египтян и натиск византийцев на Киликию, рисуя картину осажденной и ждущей падения Святой Земли, которой немедленно требовались подкрепления.

Идею тут же поддержала местная церковь, в том числе рассчитывая вернуть папе лидирующую роль, несколько утраченную за годы схизмы и череды мимолетных понтификатов.

В итоге в Рим отправилась солидная делегация от Иерусалима, Антиохии, Эдессы и Киликии, возглавленная архиепископом Тира Фульком Ангулемским.

Одновременно, Раймунд Антиохский, опасающийся скорого возврата Зенги, обратился к императору Византии, выехав в Константинополь. Мануил I некоторое время уместно поизмывался над мятежным вассалом, заставил на коленях просить прощения у покойного Иоанна II перед могилой, но затем простил, одарил, и обещал помощь войсками. Правда попозже. На время, впрочем, хватило и того. Вернувшись, Раймунд предал Константинопольские соглашения широкой огласке, что заставило подавившего бунт Зенги несколько повременить с наступлением.

Делегация Заморья, меж тем, осенью 1145 года добралась до Европы, нашла в Витербо римского папу, к тому времени изгнанного из Рима местной коммуной, и изложила свое ходатайство. Прошение пришлось кстати, вес папского престола за последние годы резко упал и о его руководящей и направляющей роли окружающие стали забывать. Послы просили немного — денег и подкреплений. Киликия еще признания суверенитета и распространения папской защиты «христианского государства от посягательств ромеев» под угрозой отлучения, как для Антиохии. Представители самой Антиохии о том не упоминали, памятуя, что их князь как раз наоборот, демонстрирует лояльность василевсу. Но в любом случае, сарацин армяне не опасались, помощь им требовалась против Византии.

* * *

Вышло, однако, как с первым крестовым походом и просьбой о помощи Алексея Комнина — отцы Церкви восприняли обращение как повод для куда более широкого вмешательства. Кто конкретно решил воспользоваться случаем для активизации крестоносного движения, не ясно. Возможно сам папа, Евгений III мог желать восстановления мощи Святого престола. Не исключено — тогдашний неформальный лидер клириков, св. Бернар Клервосский, ставший ключевой фигурой кампании. Сути это не меняет, папа провозгласил новый крестовый поход. Формально термина такого не существовало, но концепция выглядела даже шире прошлой — натиск на неверных планировался по всей границе, в Испании и Леванте.

Поначалу идея отклика в массах не нашла. Срываться с места по зову папы рыцари не рвались. Но у монархов Франции и Германии нашлись свои причины поддержать тему дальних благочестивых странствий, к делу присоединился св. Бернар, и маховик закрутился.

* * *

Король Франции Людовик VII, с детства готовился в монахи и даже успел уйти в монастырь, откуда его извлек в мирскую жизнь отец, после смерти старшего брата. Король оттого всю оставшуюся жизнь переживал и ностальгировал по монашеской жизни, сохранив реальные порывы к благочестию (первая жена, Элеонора Аквитанская, с которой мы еще встретимся, за то обзывала его позже «не мужем, но монахом», хотя, как раз Людовик жену любил). Проводить принципы в жизнь получалось далеко не всегда, должность тому не способствовала, но в случаях нарушения заповедей, Людовик VII от того терзался еще сильнее. Незадолго до описываемых событий, король во время войны с графом Шампанским нарушил Божий мир и спалил церковь, из-за чего поссорился с клириками и сильно переживал. Кроме того, он занимался собиранием вассальных земель, и совместный поход должен был укрепить связи с попутчиками. Королева Элеонора поход поддерживала, Раймунд Антиохийский приходился ей дядей и попросить за него нашлось кому.

Весной 1146 года, со второй попытки, королю и св. Бернару удалось запустить проект на высоком уровне. В поход подписалось множество представителей высшей знати, а простых рыцарей пришлось даже отсеивать. Помимо них, как и в первый раз, пилигримами возжелали стать многие из третьего сословия, «и вскоре количество крестоносцев умножилось бесконечно», как докладывал папе св. Бернар. Цифра расплывчатая, но по взвешенным оценкам с королем выступило не менее 40 тысяч бойцов (включая пехоту) и до ста тысяч всего пилигримов, считая примкнувших не французов.

Большинство крестоносцев, включая короля, путь на восток и ситуацию там представляло слабо, и оттого чаще восторженно, не осознавая трудностей дороги и обстановки на месте. Наиболее вменяемым из знати был граф Терри Фландрский, в Святой Земле уже бывавший семь лет назад, при короле Фульке (дочь которого была женой графа), но его советов пока мало кто слушал.

В поход собралась и королева Элеонора, со свитой знатных дам, которых разумеется, сопровождал многочисленный обоз и толпы служанок.

* * *

В Германии ситуация разворачивалась схожим образом. Король Конрад III, гибеллин, недавно победивший гвельфов, нуждался в передышке, сплочении вокруг своей особы вассалов и хорошем пиаре. Крестовый поход решал все эти вопросы.

Проблема заключалась в том, что папа римский как раз немцев отправлять на восток не собирался, планируя получить от Конрада III поддержку в очередной сваре с Сицилией. Но пропаганда войны с неверными «снизу» в Германии уже началась, и первым делом, добрые бюргеры принялись громить евреев. Ну а чего? Натуральные неверные, даже с востока, и насчет распятия к ним претензии имеются — так чего далеко ездить? Один из пиар-менеджеров, цистерцианский монах Рудольф, проповедуя крестовый поход в прирейнских городах, к тому же, этот порыв поддержал. Не ясно, сделал он это по причине слабой грамотности или по очередной интриге, но немедленно вмешались архиепископы Кельна и Майнца, настучав св. Бернару. Организатор рекламной кампании, обалдев от такой творческой трактовки, немедля примчался в Германию, разъяснил разницу в сортах неверных, монаха заточил в монастырь, но не мог не посетить основных сеньоров и не произнести притом проповеди. Внезапно, Конрад III и ряд враждующих сеньоров, в том числе главный противник короля Вельф VI, на слова святого откликнулись и приняли крест.

Временный мир оказался выгоден всем, и Германия тоже включилась в подготовку к походу. Народу собрали числом примерно как у французов, а командовать боевым крылом король поручил племяннику, молодому, но перспективному герцогу Швабскому Фридриху, по кличке Барбаросса.

На предпоходном рейхстаге во Франкфурте в марте 1147 года, впрочем, саксонские князья заявили, что вместо Леванта хотят локальный крестовый поход, против славян-язычников на Эльбе. Св. Бернар и папа спорить не стали. Расширение походов под эгидой Церкви их устраивало, вооруженное миссионерство тоже. Евгений III отдельной буллой приравнял операцию к войне за Святую Землю и предписал по возможности обращать язычников в христианство, а св. Бернар, чуждый рефлексии, пошел дальше, посоветовав занять позицию «обращение или смерть», что повлекло распространение этой формулировки и изменило принцип мирного распространения христианства в будущем. Но князь ободритов Никлот, узнав о подготовке наступления, нанес превентивный удар, и поход саксонцев завершился провалом.

* * *

Король Рожер II Сицилийский вызвался поучаствовать в общей борьбе, и даже предложил свой флот для транзита. Но германский и французский короли от морского пути отказались. За один раз все выехать явно не могли — кораблей бы не хватило, да и опасались из-за провокаций Рожера II ввязаться в конфликт с Византией, а потом еще и с Антиохией, на трон которой, как мы ранее упоминали, претендовал король Сицилии, и которую, вообще-то, ехали спасать от сарацин.

Владыку Сицилии, при том, предупредили, что в случае попытки в отсутствии крестоносцев нарушить объявленный на это время папою «Божий мир» в Европе, ему, когда перед Высшим Судьей предстанет, будет неловко. А предстанет он в этом случае быстро, к чему приложат усилия все отъезжающие совместно. Рожер II намек понял, но нашел выход, о чем мы ниже поговорим. Пока отметим, что он в 1146 году захватил другое Триполи, в Ливии, и расширял владения в тех краях, не теряя, однако, традиционного для италийских норманнов интереса к землям Византии.

* * *

На испанском фланге, король Кастилии Альфонс VII как раз стоял под Кордовой, но в 1146 году очередная исламская секта-партия Альмохадов, во главе с провозгласившим себя халифом Абд аль-Мумином завоевала Марокко и готовилась вторгнуться в Испанию, так что это направление тоже включили в рамки крестового похода, и часть пилигримов ушла туда. Вышедшие первыми и выбравшие морской путь вооруженные паломники из Англии, Фландрии и Фрисландии, уже весной 1147 года отправились в Палестину, но в июне зашли по пути во владения графа Португальского. Граф предложил крестоносцам далеко не ездить, а воевать неверных прямо тут, получил согласие и совместными усилиями взял Лиссабон. После чего большинство крестоносцев получило лены в Португалии и осталось в новых владениях.

* * *

Главные же силы Второго крестового, двинулись в поход позже. В мае 1147 года выступили немцы, в июне — французы. В Европе на время похода объявили всеобщее перемирие, которое крупными игроками в основном соблюдалось, хотя эксцессы, разумеется, случались. Все отъезжающие получили процентные каникулы и льготное кредитование, плюс обещание отпущения грехов.

В Иерусалиме вести о начале движения восприняли с воодушевлением. Привычная схема — папа, официальный сюзерен королевства, вместе с давнишним покровителем Заморья св. Бернаром, послали резервы. Прибудет армия, разобьет противника, спустит трофеи в местных сувенирных лавках, затем часть ее пополнит состав вассалов, а часть отъедет. Наличие в походе двух авторитетнейших европейских правителей, королеву Мелисенду пока не смущало. Князь Антиохийский отнесся к новостям схожим образом, ожидая возврата Алеппо.

* * *

К тому же, позитив пришел с востока. Укрепив власть в эмирате, весной 1146 года Зенги вновь собрал войско и выступил было на запад, по дороге зачищая непокорных вассалов. Попутно он осадил мощную вассальную крепость Джабар, между Мосулом и Алеппо, контролирующую пересечение караванной дороги с водным маршрутом по Евфрату. Взять город быстро не удалось, оставлять мятежников на основных коммуникациях перед войной с франками не хотелось, потому в осаде просидели три месяца. В сентябре, в одну из скучных осадных ночей, эмир принял, как обычно, на грудь и ушел спать, но больше не проснулся. Зарезал Зенги один из слуг, некий «евнух-франк Яранкаш», тут же бежавший в Джабар. Мотивы убийства назывались разные, было то убийство одиночки или заговор неизвестно, но поход тут же закончился. Казну Зенги соратники мгновенно разграбили, труп без особого почтения прикопали возле лагеря, после чего дружина разбежалась, потому как «эмиры собирали своих людей и старались овладеть какой-нибудь крепостью и переждать в безопасном месте ход событий».

Эмират, тем не менее, сохранился. Зенги удалось сформировать сателлитный, но общепризнанный наследным владением домен, а его дети смогли не передраться из-за наследства. Новым эмиром стал старший сын, Сайф ад-Дин Гази, выделивший уделы братьям, из которых второму по старшинству, Нур ад-Дину, достался Алеппо.

Раймунд Антиохийский в союзе с Жосленом II Эдесским, попытался Алеппо отвоевать. Но поход оказался подготовлен плохо, а королева Мелисенда подкреплений не прислала. Не то не успев, не то из обычной неприязни к князю с графом. Части союзников разграбили земли Алеппо, вышли к крепости, с налета взять ее не смогли, а затем Нур ад-Дин пошел на вылазку. Оказалось, что эмир держит под рукой вполне готовую к бою дружину, поймавшую франков за разбивкой лагеря. Жослен II, в попытке дать время армии собраться и сформировать «правильный строй», контратаковал с одной своей свитой, и закономерно был смят превосходящими силами. В стычке многие из эдесской знати погибли, а сам граф получил ранение в шею и еле ушел от турецкой конницы. Князь Раймунд воспользовался отвлекающим ударом и собрал часть дружины, но большинство латинян турки вырубили, так что из боя пришлось выходить и антиохийцам. После разгрома, Раймунд решил подождать крестоносцев из Европы, занимая время пограничными стычками, благо туркам оказалось не до Заморья.

Воспользовавшись смертью Зенги, Артукиды из Хасанкейфа, при поддержке родственного мардинского эмира Тимурташа отложились от Мосула, в самой столице эмирата начался мятеж, а кроме всего прочего, требовалось решить вопрос с признанием наследника Багдадом. Попытку переворота в Мосуле братья подавили совместно, затем Нур ад-Дин, оставив в Алеппо наместника, отправился воевать Хасанкейф, а Сайф ад-Дин отъехал представляться в новой должности султану и халифу, везя с собой уместные подарки. Вопрос решили положительно, но время придворные интриги отняли, домой эмир попал лишь в начале 1147 года. За время отсутствия старшего брата, Нур ад-Дин привел вассалов к покорности, после чего вернулся в Алеппо.

* * *

Отвлечением Зенгидов, в итоге смог воспользоваться только Иерусалим. В 1146 году, королева Мелисенда собрала Коронный совет, обсудить захват Пальмиры. В пользу броска на восток сказались соображения обороны — узловая крепость снижала риски повторения нападений на Дамаск и Хомс, а минус заключался в перебоях на главном маршруте транзитной торговли. Но ожидания междоусобицы в Мосуле перевесили, и Совет поход утвердил.

Весной войска королевства, под формальным общим командованием юного короля двинулись в пустыню. Шли двумя отрядами — из Хомса, под командованием его сеньора графа Триполи Раймунда II, и из Дамаска, во главе с коннетаблем де Иержем. Король выступил в хомской группе, стремясь дойти до цели первым. Де Иержа сопровождал отряд тамплиеров.

Став крупным перевалочным узлом торговой трассы и стратегическим плацдармом для нападений на Дамаск и Хомс, город разросся и укрепился. При этом его население прекрасно знало ситуацию в латинском Дамаске, и никаких повышенных страхов перед господством франков не испытывало — цветущий и вполне мусульманский торговый партнер мог вызвать только зависть. Караванщики Дамаска и Хомса, привычными тропами без потерь провели королевские войска, давно привыкшие к местным условиям. Первый штурм провел хомский отряд, позже подтянулись и части коннетабля. Осада началась в октябре и продолжалась меньше месяца, после чего крепость вновь вернулась под власть Иерусалима.

Пальмиру немедля начали укреплять в качестве узла обороны восточной границы. Тамплиерам выделили квартал, где орден выстроил отдельную цитадель. Внутри королевства, к тому времени, разбои на дорогах сократились, а основной функцией Тампля считалась именно охрана путей. Маршрут Пальмира-Королевство стал уместной точкой приложения сил братьев-рыцарей. Бандиты здесь не переводились, а оборона крепости стала одним из краеугольных камней защиты Святой Земли.

Молодой король Балдуин III в своем первом большом походе проявил положенные рыцарю качества и начал постепенно обретать авторитет среди вассалов. Оруженосцем короля на время экспедиции стал, отметим, Гуго Ибеллин, наследник графа Хамы, недружественного королеве сеньора.

Весной 1147 года, эмир Сайф ад-Дин начал контрнаступление на Пальмиру. За неделю до того, Нур ад-Дин нанес удар из Алеппо по княжеству Антиохийскому. На юге оперативный замысел не сработал, по причине рациональными штабистами эмиров не учтенной — королева продолжала отказывать в поддержке князю Раймунду из личных неприязненных отношений. Иерусалим не сильно рисковал, рассчитывая на приближающийся Второй крестовый поход, который вернет все, что бы сейчас сарацины у княжества не отобрали. А Раймунд… ну а что? Пусть пострадает, королевская сестра Алиса от него тоже натерпелась. В связи с этим, франков отвлечь к Алеппо не вышло, Пальмира продержалась до подхода отмобилизованных резервов из королевства, и после месяца вялых стычек стороны разошлись по разным краям пустыни. В Антиохии Нур ад-Дин к концу 1147 года отбросил франков почти до реки Оронт, сил остановить его, у князя, после прошлогоднего разгрома и без поддержки союзников, просто не нашлось.

А там уже и о нашествии двух королей новости поступили, «короли франков прибывали из своих стран, чтобы напасть на земли ислама, оставив свои владения пустыми, лишёнными защитников и привезя с собой огромное количество боевой техники, и число их достигало миллиона или даже больше». Насчет миллиона, традиционное преувеличение арабского хрониста, но, как уже упоминалось, орава двигалась огромная. Вернее, две оравы.

* * *

В Константинополе прекрасно помнили Первый крестовый поход, и транзит крестоносцев расценивали как стратегическую военную операцию, представлявшуюся хуже обычной войны. Врага, как минимум, можно пытаться удержать на неких рубежах, с христианнейшим воинством это не проходило. Учитывая же размеры армий и разницу в обычаях народов, поход выглядел для Византии затратнее любой войны. Все наличные войска греки бросили на сопровождение крестоносцев, отчего активных операций на других фронтах вести возможности не имели.

Впрочем, империя была уже совсем не тем осколком величия, что полвека назад, и потому Мануил I попытался извлечь из этой напасти хоть какой-то бонус. Королям выделили разные маршруты, немцам — через Болгарию, французам — по «Дороге паломников», вдоль Средиземноморского побережья. Объяснялось это сложностью прокорма на одной трассе и традицией — первые крестоносцы тоже шли раздельно. Монархи с идеей согласились, и вышло так, что толпы европейцев следовали через нелояльные василевсу Болгарию и южные Балканы, куда в целях профилактики нарушения паломниками общественного порядка, заранее ввели мощные группировки ромейской армии, попутно приводящие провинции к покорности.

Первыми вышли германские пилигримы. Они спокойно миновали Венгрию, на границе Конрад III принес стандартную клятву не наносить ущерба Византии, но после переправы через Дунай начались вполне ожидаемые грабежи придорожных поселений и стычки с греческими войсками. Немцы отказывались платить за продукты, сжигали дома не желающих кормить их крестьян, разнесли предместья Филиппополя (Пловдив), на что местное население отвечало разбойничьими налетами и убийствами отставших. Сопровождавшие паломничество греческие части вмешивались не всегда, но самые горячие конфликты гасили оружием, дипломатией и предоставлением бесплатной кормежки крестоносцам, одновременно сдавая нелояльные селения германским рыцарям для реквизиций.

До Константинополя добрались к концу лета и стали на отдых, разбив лагерь в пригороде. Конрада III поселили во дворец Пикридион, принимал короля Мануил I с почетом и роскошно, как умели в Византии, но из-за стычек немцев с ромеями, отношения между монархами охладились. Впрочем, без особых последствий, после полуторамесячного отдыха, получив богатые подарки, Конрад III двинулся, все так же под конвоем византийской армии, в Азию, путем «первых крестоносцев», через Никею, Дорилею и Киликию, где их и встретил под Новый год князь Раймунд Антиохийский.

Французская армия вышла позже, путь Людовика VII лежал через Балканы, и протекал аналогично немецкому, только разоряли проходящие и византийский конвой не Болгарию, а сербов с хорватами. Конфликтов, впрочем, оказалось меньше, поскольку к толпам пилигримов тут успели привыкнуть, по трассе путников встречали обители госпитальеров, а с дисциплиной у французов дела обстояли получше. До столицы империи король добрался в октябре.

Людовика VII с супругой принимали еще пышнее, три недели непрерывных пиров, охот и даже рыцарский турнир в мировой столице, произвели на знатных туристов огромное впечатление. Но благочестивый король торопился в Святую Землю, придерживаясь обета и опасаясь, что ушедший вперед Конрад III победит всех сарацин без французов. Поэтому в конце ноября армия отправилась дальше. Французов отправили вдоль побережья, и в Антиохию армия прибыла в марте 1148 года.

* * *

Киликийское княжество, отметим тут же, оба монарха сдали дружественной Византии, несмотря на все армянские обращения к папе. Тороса II признали мятежным вассалом, и судьба его перестала волновать крестоносцев еще в Константинополе. Потому крестоносцы киликийского князя не встретили, прошедший авангардом ромейский экспедиционный корпус Льва Вуно, загнал Тороса II в горы.

По Антиохии договорились, что княжество станет аллодом, наследственной собственностью княжеской династии, но притом вассалом василевса. Раймунд при переговорах не присутствовал, но его мнение никого из монархов и не интересовало.

Еще упомянем, что добрались до Антиохии отнюдь не все пилигримы. Наибольшие потери понесли сопровождающие из простого люда, которых добралось около шести тысяч с королем Германии и тысяч восемь с Людовиком VII, то есть 10–15 процентов от вышедших. Не то чтобы все остальные погибли — часть вернулась, причем многие в самом начале, часть осела по пути, но и умерших от болезней, разбойников и голода хватало. Отправься они не в составе похода, а частным порядком или небольшими группами — шансы дойти было бы много выше. В полосе движения армии, первым делом припас шел знати и дружинам, на долю третьего сословия оставалось немногое и по завышенным ценам, а от нападок местного населения мирные пилигримы страдали сильнее.

В боевых частях потери тоже оказались велики, но сравнительно меньше, не более половины. И это стало первой проблемой князя Раймунда. Количество подходящей к его владениям крестоносной армии, князя Антиохии впечатлило. Столько в Заморье латиняне не видели со времен Первого крестового похода, да и тогда до Антиохии добралось как бы не меньше. Василевс Иоанн II заходил в гости с меньшим сопровождением. И это была только первая группа.

Пока Раймунд размышляет на тему стоимости тылового обеспечения (платы пилигримы, разумеется, не требовали, но кормить и размещать их по тогдашним представлениям обязывалась принимающая сторона — их же спасать пришли), поговорим о событиях в Византии и Мосуле.

* * *

Осенью 1147 года, король Сицилии Рожер II, убедившись, что Византия полностью занята крестоносным транзитом, нанес удар по ромейскому побережью. Сицилийский флот под командованием Георгия Антиохийского захватил остров Корфу, быстро взял с помощью изменников считавшуюся неприступной цитадель, оставил там гарнизон в тысячу человек, а сам продвигаясь «словно морское чудовище, заглатывающее все на своем пути» прошел рейдом вдоль берегов Коринфского залива, разграбив в том числе Коринф и Фивы, взял Афины и вернулся к Ионическим островам. К концу налета «сицилийские суда были так нагружены добычей, что более походили на купеческие, нежели на пиратские, каковыми в действительности являлись», что неудивительно — корсары Рожера II разнесли богатейшие города Греции.

Фивы, кстати, считались центром византийского шелководства, и кроме складских запасов шелка и парчи, норманны вывезли технологии вместе с носителями. Вернее, носительницами, мастерицами шелкоткачества. Шелк на Сицилии уже производили, но качество товара от вливания новых сил повысилось и Палермо вскоре стало важным игроком в этом бизнесе. А кроме того, по красивой народной традиции, девушки из «тираза», как мусульмане называли шелковые фабрики, одновременно работали этаким «элитным публичным домом» для верхушки двора правителя, не исключая его самого. Эту традицию Рожер II, восприимчивый к полезной модернизации, тоже вдумчиво перенял, сформировав на базе шелковых цехов личный гарем.

Операция несла не только экономический и модернизационный смысл. После захвата городов на Африканском берегу, король Сицилии контролировал проход между восточной и западной частями Средиземного моря, «ни один корабль не мог пройти из одного его конца в другой без его согласия». Это касалось Генуи, Пизы, испанских и французских судов, но оставались Венеция и Византия. Приобретение Корфу обеспечивало Сицилии контроль над выходом из Адриатики, направленный в первую очередь против кораблей союзной грекам Венеции, а заодно лишало Византию плацдарма для атаки южной Италии.

Рожера II тут же обвинили в нарушении Божьего мира, объявленного на время крестового похода, а Мануил I обозвал «драконом, угрожающим извержением пламени своего гнева коварнее, чем кратер Этны» и «общим врагом всех христиан, незаконно завладевшим Сицилией». На дракона потомок викингов вовсе не обиделся, даже наоборот, а по поводу врага христиан ответил в стиле «на себя посмотри», напомнив о процессуальных разногласиях Римской и Константинопольской патриархий. Вот насчет Божьего мира случился спор. Мир провозглашался на территориях, с которых уходили крестоносцы. Византия к таковым формально не относилась, хотя император заявил, что в поход собирался, и только из-за Рожера II не смог. В последнее современники верили слабо, отчего церковных мер к Сицилии понтифик не применил.

Сразу Мануил I войск против корсаров выделить не мог, в связи с прохождением крестоносцев. Потом возникли задержки из-за смерти дожа Венеции и набега половцев на северной границе, но осенью 1148 года император при поддержке венецианского флота высадился на Корфу. Венеции идея блокады ее в Адриатическом море тоже не нравилась. Месть Рожеру II, впрочем, не задалась — цитадель Корфу коалиция сходу взять не смогла, пришлось на два года затевать осаду, так что до 1150 года Византия, Венеция и Сицилия оказались заняты далекими от Леванта делами.

* * *

Братья Зенгиды к сообщениям о надвигающемся вторжении отнеслись внимательно, но с разумным скептицизмом. В очередной заезд франкских бойцов верилось легко, дело привычное. А вот донесения об «армиях, текущих как река, которым не хватает дорог», оценили, как явное преувеличение, отчего аскар, конечно, начали мобилизовывать, Алеппо укрепили и пополнили, но без ажиотажа, в штатном режиме.

Когда Конрад III достиг Антиохии, в эмирате с удивлением осознали, что агентура не так чтобы и фантазировала. Эмир Сайф ад-Дин немедленно бросился просить помощи у всех соседей. Подкрепления быстро прислали из Хлата, где Сукман II Шах-Арменид тоже осознал размер противника, удалось нанять безотказных туркмен. Небольшой отряд прислал даже Тимурташ Мардинский, несмотря на дружбу с франками, их критичного усиления не желающий. Санджар воевал с Хорезмом, и далекая Сирия великого султана не волновала, а в Багдаде медлили и поддержать вассала согласились лишь спустя месяц, выслав часть султанского аскара и отряд гулямов. Но к тому времени положение сарацин уже ухудшилось.

* * *

Вернемся в Антиохию. Князь Раймунд, первым делом, отправил сопутствующих германской армии мирных паломников далее, в Иерусалим. Поселенцы из Европы, конечно, считались ценным активом, но земли для них еще надо отвоевать, а снабжение до того момента бесполезных ртов, влекло чересчур большую финансовую нагрузку. Король Конрад III, которого принимали восторженно и широко, с позицией согласился — ему третье сословие весь поход только мешало и, собственно, в Иерусалим и шло. Немецких крестьян и бюргеров с удовольствием приняла королева Мелисенда, устроила тур по Святым местам, а затем расселила в графствах Хомса и Хамы. Здесь давно требовалась латинизация, а возвращаться на родину большинство паломников если когда-то и собирались, то на сей момент в основном раздумало — повторение крутого маршрута еще раз, представлялось слишком рисковым мероприятием.

Но и причисленных к войску оказалось слишком много даже для немаленькой Антиохии. Лагерь крестоносцев, разбитый у стен — поскольку в городе разместили только знать со свитами, и то впритык, ежедневно требовал еды для людей и лошадей за счет княжества. Часть расходов оплатил патриарх, но долго так продолжаться не могло, особенно учитывая, что надвигались еще и французы. Обе армии сразу город точно не вынес бы.

По этой причине, князь и патриарх изначально подталкивали высокого гостя к спешной атаке Алеппо. Мотивируя, понятно, желанием не дать врагу подготовиться.

Конрад III и не возражал. Рыцари за полгода путешествия без серьезных схваток заскучали и рвались в бой. Обет требовалось исполнять, да и опередить короля Франции было бы неплохо.

Отдохнув в Антиохии три недели, королевская рать выступила на Алеппо. За это время, короля успели поприветствовать остальные местные лидеры — граф Жослен II Эдесский, граф Раймунд II Триполийский и королева Мелисенда с Балдуином III Иерусалимские. Введя княжество в дополнительные траты, но при том никакой особой роли в событиях не сыграв, прислав лишь небольшие контингенты добровольцев и условившись с Конрадом III о последующей встрече в Иерусалиме.

На сарацин немцев сопровождали небольшие отряды тамплиеров и госпитальеров под командованием магистров, дружина князя Антиохии и сводная команда Иерусалимского королевства, под руководством молодого короля и графа Эдессы. Граф Триполи отъехал домой, у него ожидались свои проблемы, в гости ехали родственники из Тулузы.

* * *

Шансов удержать крепость у Нур ад-Дина просто не существовало, против лома приема нет. Сметая по пути заслоны и высланную беспокоить наступающих легкую конницу, крестоносная армия вышла к Алеппо и без перерыва начала штурм на разных участках стен. Превосходящая численность и рвение истосковавшихся по любимой работе немецких рыцарей, с огромным опытом осад, результат принесли быстро. Несмотря на упорное сопротивление, город пал через две недели непрерывных приступов. Прорваться к своим Нур ад-Дин не смог, если даже и пытался, о чем данных источники не сохранили, а переговоры о сдаче с ним никто не вел. Потому эмир пал на стенах, по данным арабских летописей геройски, а латинские хронисты о том умалчивают — им со штурмовых лестниц все равно было, кого рубить.

Алеппо разграбили подчистую, но в пересчете на участников трофеев оказалось немного. Со времени захвата города турками прошло всего четыре — и то не вполне мирных, года, богатств накопить население не успело. Это внесло нотку разочарования, перебиваемого, впрочем, восторгом паломников от быстрого и успешного исполнения обета. Энтузиазм пилигримов, подкрепленный победой, достиг вовсе непредставимых высот, праздновали завершение осады с размахом, перемежаемым еще более обширными молебнами. Когда слегка успокоились, немцы остались в городе на отдых, иерусалимцы уехали готовить встречу в следующей точке тура, а князь Антиохии направился в Киликию, встречать подходящих французов.

* * *

Отсутствие местных авторитетных сеньоров и недостаток трофеев, повлекли авантюру заезжих туристов. Кто рассказал немцам о недавних походах на богатую Ракку, неизвестно. Любой из латинян мог, о подвигах Боэмунда II Антиохийского и неудачном походе Иоанна II Византийского помнили все. Идея быстро овладела отдохнувшими массами, особенно на фоне, как теперь казалось, легкой победы. Германские рыцари ходатайствовали перед своим королем о расширении наземной операции, традиционно упирая на понесенные в путешествии и невозмещенные затраты — «поизносились, поиздержались — с неверных получим!»

Конрад III, в сущности, считал миссию почти исполненной, оставалось только Иерусалим посетить. Но возражать не стал. Набег дело благородное, а сделано и впрямь как-то маловато. Пройти полконтинента с огромными лишениями, быстро взять одну крепость и уйти, несолидно.

Тамплиеры и госпитальеры в едином строю выступили против этой затеи, упирая на трудности логистики и разведсводки о концентрации сарацинских сил, но тщетно. Разумные вассалы Антиохии, задержавшиеся в Алеппо, попытались уговорить дождаться князя или французов, но вызвали обратную реакцию — «предки полвека назад завоевали всю эту землю лишь только на веру уповая!». К тому же, делиться добычей не придется. В марте, германская армия вышла на Ракку.

Сайф ад-Дин и без того горевал по погибшему брату, а тут начали сбываться его худшие опасения. Он послал весть в Багдад, где на сей раз к запросу отнеслись серьезнее и спешно направили все, что смогли собрать.

Отряды туркмен нападали на идущего караванным путем противника с самого выхода из Алеппо, тревожа колонны и убивая покинувших строй, травили колодцы и жгли придорожные караван-сараи. Но выйдя к Евфрату, христиане получили доступ к воде, отчего вздохнули спокойнее и наступление продолжили. С пропитанием и ночлегом, конечно, проблемы оставались, да и постоянные налеты конных лучников беспокоили, но это считалось делом обычным.

Через десять дней, на подходе к Ракке, германский авангард оторвался от главных сил. Сайф ад-Дин атаковал немцев со своей сборной командой и разгромил передовые части полностью, в числе других погиб начальник авангарда граф фон Плецке.

К Ракке немцы подошли еще через несколько дней, уставшие и голодные, но сохранившие коней и азарт. У крепости их встретили основные силы турок, отдохнувшие в городе. В завязавшемся сражении, на стандартный трюк кочевников, с налетом и притворным отступлением, не поддались только боевые монахи. Рыцари, ухватившись за «шанс» разбить неприятеля в первой стычке, сломали строй бросившись в преследование и традиционно напоролись на засаду.

* * *

Надо отметить, что к этому времени оснащение противников вышло на сравнительно равный уровень. Доспехи турецкая знать носила давно, европейские улучшения перенимала со времен первых стычек, отличий осталось по одному. Турки не практиковали традиционно-рыцарский сомкнутый конный строй копейщиков. И противостоять правильной атаке рыцарской конницы не могли, это вообще мало кто умел. А франки не работали конными лучниками, и, в свою очередь, привычки сражений с таковыми не имели.

В сражении у Ракки, на все это наложилась разница в опыте. Люди Сайф ад-Дина франкские методы боя прекрасно знали, а вот немцы опыта войны с кочевниками не имели.

Навязав рыцарям ближний бой, без возможности удара сомкнутым строем, эмир лишил врага основного преимущества, так что дальнейшая схватка велась на равных.

Бой продолжался весь день и обе стороны понесли тяжелые потери. Король Конрад III получил два ранения стрелами и спасся только благодаря сохранившим дисциплину тамплиерам, у турок выбило больше половины знатных воинов.

С наступлением темноты, противники разошлись. Сайф ад-Дин вернулся в Ракку. У королевской армии места для отдыха не имелось, перспективы штурма крепости, в которой засели как минимум равные силы, выглядели совсем сомнительно, так что проект решили сворачивать. Утром остатки германской армии двинулись в обратный путь, ставший куда более трудным. Сайф ад-Дин мстил за брата, бросив всю конницу в преследование. Двигаться быстро европейцы не могли, мешали раненные. Еды добыть почти не удавалось. Сообщения с Алеппо наладить не удалось, гонцов перехватывали отряды туркмен, кружившие вокруг отступающих колонн, так что помощи не ожидалось. Последний отрезок пути, от Евфрата до Алеппо, стал для многих смертельным, тут начались проблемы с водой.

В Антиохийское княжество в итоге, прорвалось не более четверти отправившихся в набег. Их возвращение вызвало шок у Раймунда, а позже у покинувших уже город французов и всего Заморья.

Удар на Ракку, позитивную роль, тем не менее, сыграл. Потери сарацин оказались тоже не малыми, а просьбы о помощи в Багдад укрепили вертикаль власти центра над вассалами. В Мосуле, несмотря на ликование от очередной «великой победы» и титулов «защитника ислама» для эмира, здраво оценивали расклад, понимая, что без поддержки союзников и султана, итог мог быть куда печальнее. Поэтому на годы вперед тут сформировалось мнение, что побеждать соседей-латинян можно, и даже не сложно, но бессмысленно. Потому что вслед за победой явятся «бесчисленные полчища» крестоносцев, которые силами одного эмирата уже не разгонишь.

* * *

Пока Конрад III занимался этими увлекательными делами, армия Людовика VII, двигаясь, за счет повышенного содержания знатных дам и их прислуги не быстро, к марту 1148 года тоже добралась до Антиохии. Встречали их еще приветливей, чем немцев, среди знати княжества французов к тому времени стало больше норманн, начиная с самого Раймунда, родственника Элеоноры Аквитанской. При княжьем дворе поощряли, как и в Аквитании, трубадуров и куртуазность, так что праздники закатывались без перерыва, а царила на них, разумеется, самая светская львица века — Элеонора, на тот момент королева Франции. Все начиналось весело, но кончилось быстро.

Элеонора за время пути, явно соскучилась по веселью. Выступить в поход во главе «отряда амазонок, одетых и вооруженных как мужчины, шествуя впереди в позолоченных сапогах» и получить кличку «дама с золотыми ножками», не трудно. Но за месяцы путешествия это надоедает, не принося никакой пользы — трактирщики по пути эпатаж не ценят. Да и насчет развлечений в дороге не просто, в походном лагере все видно и слышно, с супругом-то пообщаться негде, не говоря о сторонних интрижках… А тут комфортабельные номера во дворце, привычные развлечения, дальний родственник и друг детства, красивый и храбрый рыцарь схожих наклонностей и характера. Ничего удивительного в мгновенно закрутившемся романе князя и королевы, в таких условиях, согласитесь, нет.

Людовик VII, однако, снисходительности не проявил, а «воспылал ревностью». Поддержанной свитой, где королеву многие не любили, и прибывшими послами королевы Мелисенды во главе с патриархом Иерусалима Фульком Ангулемским, сменившим предшественника в 1146 году, по успешном возвращении из Рима, из посольства, ходатайствовавшего о крестовом походе.

Правительница Иерусалима звала французов к себе, искренне полагая, что Раймунду помощь уже оказана, хватит. Пора и другим воспользоваться заездом. Король ухватился за подвернувшийся повод и заявил о немедленном отъезде выполнять в Иерусалиме обет паломника.

Элеонора обиделась, сообщила, что вместе с аквитанскими рыцарями (своими прямыми вассалами) остается в Антиохии, помогать против сарацин, и вообще требует развода, по причине близкого родства. Людовик VII подивился правовым знаниям супруги, но не смирился, а наоборот, перешел к жестким мерам. Королеву силой вытащили из княжьего дворца, после чего семейная пара вместе со всей своей армией отправилась в Иерусалим. С хозяином дворца не прощались.

Ушла притом именно армия. Добравшийся с королем простой люд, князь Раймунд тут же переправил в Алеппо, где новые горожане получили бесхозные здания и Алеппо стал преимущественно французским городом.

В Иерусалиме, учитывая сложную семейную ситуацию и склонности высокого гостя, пышных праздников не затевали, устроили тур по Святым местам, а затем сразу собрали общий совет местных и приезжих сеньоров, для решения чего дальше делать. Людовику VII по причине ссоры с женой, турпоездка вообще разонравилась, и он хотел домой. Но без победы над какими-нибудь неверными, отъезд выглядел не comme il faut.

Мелисенда Иерусалимская предложила королю Франции поход на Египет. Ее вассалы повелительницу поддержали, наперебой объясняя французу, что Египет — это рукой подать, к летнему отплытию обернуться можно. Святых мест там куда больше, чем в Месопотамии, где немцы воюют, сарацины еще злобнее, но при том богаче… Поскольку особого выбора и не имелось — не по следам же германского монарха идти, убедили. В начале апреля, французская армия выступила на Бильбейс.

* * *

Заезжих крестоносцев сопровождали под руководством короля Балдуина III все вассалы Иерусалима, кроме графа Эдессы, приславшего лишь небольшой отряд под предлогом поддержки похода Конрада III, и графа Раймунда II Трипольского и Хомского.

У последнего возникли проблемы с родственниками. Как раз в это время, в Акре высадился граф Альфонс-Иордан Тулузский, человек большой и трудной судьбы, прибывший морем с большим отрядом и семьей, включая бастардов. Альфонс-Иордан был сыном первого графа Триполи, одного из лидеров первых крестоносцев, графа Раймунда Сент-Жилля, и местным уроженцем, родившимся под Триполи, в лагере осаждающих. После ребенка увезли в Европу, где он с малолетства и до отправки в крестовый поход почти непрерывно воевал с окружающими феодалами за наследные земли, в том числе, кстати, с Элеонорой Аквитанской. В результате, домен графа Тулузы сильно уменьшился, и существовало обоснованное мнение, что в Левант он явился требовать графство Триполи, на которое определенные права имел — в свое время, вместо него сеньором тут стал бастард Сент-Жилля.

Раймунд II мнение это разделял, но домен отдавать не планировал. По этой причине он засел в столице графства и на сход сеньоров не поехал. Однако, свою позицию Альфонс-Иордан прояснить не успел, поскольку очень своевременно скончался от пищевого отравления «в страшных мучениях». Несвежий фрукт съел, или отравили — осталось неустановленным, но подозревали, конечно, второе. Заказчиками называли действующего графа Триполи, его жену Годиерну или ее сестру королеву Мелисенду, плюс еще половину присутствующей французской знати начиная с самой Элеоноры Аквитанской (но это уж по злобе, она под стражей короля пребывала).

Бастард покойного Бертран, возглавивший дружину, обвинил в отравлении, естественно, не королев, а графа Раймунда, и начал в Триполи феодальную войну, захватывая замки. Но продолжалась она недолго, Раймунд подтянул части из Хомса, оставшаяся в столице королева Мелисенда прислала подкрепления, приезжих привели в чувство, а Бертран попал в плен. Тулузцев частью перевербовал граф Триполи, частью отправили к Людовику VII вдогонку, Бертран со страниц летописей тихонько исчез, но в поход Раймунд II уже не успел.

* * *

Выступившая на Египет франко-латинская коалиция двигалась быстро. Обоз с дамами сократили до минимума, основную часть оставив на попечение королевы Мелисенды и ее сестры аббатисы Иветты. Элеонора Аквитанская, однако, ехала с мужем, под стражей, но и с минимальной свитой — аквитанские вассалы королевы заточения повелительницы могли не одобрить, а затевать внутрифранцузскую войну вдали от дома выглядело как-то уж совсем неразумно.

Пройдя Пелузий, знакомой латинянам дорогой армия в конце весны вышла к Бильбейсу, где повторилась историю с немецким походом. Заскучавшие без любимого дела, французские рыцари лезли на стены с огромной охотою, поддержанные не желающими уступать туристам иерусалимцами. Энтузиазма добавляло присутствие сразу двух королей, у них на глазах отличиться всякий хотел. Особенно учитывая, что немалую часть французов составляли младшие сыновья рыцарей, стремящиеся получить лен в Иерусалиме.

Крепость взяли за десять дней. У Фатимидов с войсками дело обстояло плохо. Недавние неурожаи, смуты и потеря Тинниса с Дамиеттой, резко подкосили казну, мамлюков покупать оказалось и не на что и проблематично при перерезанных коммуникациях с братьями по вере (пусть и суннитами), а нашествие впечатляло. Оттого визирь стянул войска к Каиру, в Бильбейсе оставив лишь усиленный гарнизон.

Захваченный город, понятно, разграбили. Трофеи оказались вполне приличными, удивляли экзотичностью и «восточным изяществом», что дало Людовику VII возможность помириться с супругой — Элеонора не могла устоять перед местными драгоценностями.

Но, как и в Алеппо, в пересчете по головам, приз не выглядел сказочным. Как справедливо указывает французский историк, «мы никогда не будем обращать достаточно внимания на важную роль добычи в средневековых войнах». Это важнейшая составляющая и сильнейший мотив всех воюющих, независимо от религии и статуса, причем паломничеству в тогдашних представлениях вовсе не противоречащий. А тут сошлись сразу оба стимула — как немцы месяцем раньше, французы остались неудовлетворенными дивидендами и славой. Пройти полконтинента с огромными лишениями, быстро взять одну крепость и уйти — явно несолидно.

О провале германской экспедиции в Ракку, вести пришли еще на переходе, но никого не смутили, подумаешь, немцы. Потому, когда местные сеньоры рассказали о недалеком Каире и его богатствах — а знали о нем рыцари немало, родившиеся в Леванте так вообще с детства легенды слышали, да и рассказчиков хватало, владение арабским к тому времени, как свидетельствует хронист «случай отнюдь не редкий среди восточных франков»… энтузиазм охватил массы.

Король Иерусалима порыв поддержал. Людовик VII, как и остальные разгоряченный победой и трофеями, дал себя уговорить, хотя уже подумывал об отъезде. Но рядом же все, есть шанс обернуться до осенней навигации… и в начале июля коалиция, оставив обозы и небольшой гарнизон в Бильбейсе, выступила к Каиру.

* * *

Столица Египта ожидания оправдала более чем полностью. Когда франки осадили город, население и стянутые войска вассальных эмиров и мамлюков укрылись за стенами, а предместья, включая город-спутник Фустат, подожгли. Несмотря на отвлекающий пожар, который по свидетельству египетского летописца «продолжался пятьдесят четыре дня», посады сами по себе принесли нападающим трофеи, с лихвой окупающие всю экспедицию.

А еще латиняне с удивлением осознали, что легенды ничуть не преувеличивали — город оказался огромным. Крестоносцы, конечно, к этому несколько подготовились посещением Константинополя, но его они все же не осаждали. В Каире, с учетом местных, гарнизона и беженцев из пригородов, в осаду попало под триста тысяч человек. Визирь вооружил ополчение горожан, с энтузиазмом принявшееся оборонять стены. Латиняне же, отягощенные добычей, охоту лезть на приступ несколько подутратили, отчего наступил пат.

На блокаду франков хватало и вылазки кадровых бойцов отражались, ополчение тут роли не играло. Крепости удалось наладить снабжение по Нилу, но при таком количестве едоков еды все равно хватало в обрез. Королевские части пока не голодали, в округе хватало запасов, но несколько предпринятых вялых приступов город отбил. Фатимиды стягивали подкрепления, но много набрать не получалось. Союзников у Египта не имелось, наемников искать было особо негде, а внутренние резервы, как мы отмечали, не радовали неисчерпаемостью.

В лагере латинян, от скучной осады начались свары. Людовик VII снова поссорился с Элеонорой. Королеве в осадном лагере, у полыхающего посада, быстро стало скучно и некомфортно, тем более с минимумом прислуги. Даже подарки не спасали, а перспектив переезда в Каир не просматривалось.

Кроме того, возник спор о будущем Каира. Король Франции, опоздавший, кстати, с отплытием, вовсе не горел желанием дарить такой приз каким-то заморцам, и возник план передачи города в вотчинный лен графу Терри Фландрскому, бывалому пилигриму, вассалу сразу обоих сановных крестоносцев — королей Франции и Германии, а заодно родственнику Балдуина III Иерусалимского. Последний идею одобрил, на условиях вассалитета владыки Каира по типу Триполи и Эдессы, в надежде на то, что Терри изыщет для новых земель поселенцев и ленников без оттока таковых из Леванта. Но вассалам молодого короля такое разбазаривание в пользу залетных европейцев, вовсе не понравилось, да и правителем фактически пока оставалась вдовствующая королева Мелисенда, так что дискуссия приняла опасные обороты.

Спустя три месяца осады, не принесшей результатов, кроме ссор в обоих лагерях (в Каире халиф с визирем тоже время проводили не скучно, а ведь и недокармливаемое население добавляло хлопот), начались переговоры. Сошлись на выплате огромной дани в 450 000 динаров, правда, в рассрочку — сто тысяч сразу, остальное в пять лет равными частями, свободном проходе христианских паломников в Святые места Египта и договоре о ненападении с Иерусалимом. Бильбейс, естественно, остался за латинянами.

После получения выкупа, войска коалиции двинулись в обратный путь, прибыв в Иерусалим к Рождеству. На чем Второй крестовый поход, в сущности, закончился.

* * *

Немцы, вернувшись в Алеппо, печалились проигрышу недолго. Сражение по их маркам случилось честное, поражения случаются, винить некого. Патриарх прочел проповедь о вреде гордыни, на чем вопрос закрыли. Часть выживших осталась в Заморье (в основном в Антиохии), получив лены. Младших сыновей в Германии водилось не меньше, чем у французов, а король эмиграцию вассалов нелояльных себе сеньоров вполне поощрял.

Конрад III, подлечившись в Алеппо, еще в сентябре отплыл из Акры в Византию и Рождество встречал в Константинополе, с коллегой императором. Кроме очередных праздников, монархи заключили союз против Рожера II Сицилийского, после чего король с оставшейся свитой возвратился в Германию.

Людовик VII оставался в Святой Земле до Пасхи, посетил все достопримечательности, а с Элеонорой так и не примирился, отбыв домой на разных кораблях. В июле 1149 года они заехали в гости к королю Сицилии, осенью к папе Евгению III, который супругов уговорил покамест не разводиться. Впрочем, ненадолго, развод состоялся в 1152 году, еще через пару месяцев Элеонора вышла замуж за Генриха Плантагенета, графа Анжуйского, герцога Нормандского, внука короля Фулька Иерусалимского, чуть позже ставшего королем Англии.

Французов осталось в Заморье довольно много, успех в египетской компании тому способствовал.

Классическим примером успешной карьеры эмигрантов этого заезда, стал Рене де Шатильон, оставшийся, в связи с наплывом желающих, в Заморье поначалу даже без лена, на правах наемного рыцаря при дворе Иерусалима.

 

Глава XII. Итоги Второго крестового похода

Уже в 1149 году, почти сразу после отъезда последних туристов, полагая, что византийцы отвлечены войной с Сицилией, в Киликии снова попытался отделиться от Византии Торос II. Оклемавшийся от приема гостей Раймунд Антиохийский, соседа традиционно поддержал, отправившись на помощь с группой вассалов, в том числе из только что принятых немцев.

Империи, однако, сил теперь хватало на все, конницу в осаде на Корфу не задействовали, и в мятежное княжество спешно прибыл Лев Вуно, уже Ширкухом не зовущийся, во главе карательного корпуса. В одной из стычек с ромеями, князь Антиохии и погиб. Труп опознали, голову Раймунда Вуно отрезал и отправил в качестве вещдока в Константинополь, по каковому поводу разразился небольшой скандал. Регентом Антиохии стал Балдуин III, немедленно подтвердивший за княжество сюзеренитет Византии, общий курс латинян Леванта на дружбу с империей, напомнив при том, что, строго говоря, это домен не Раймунда, а его супруги и теперь малолетнего сына. Мануил I, пока рассчитывающий на союзы с европейцами, спорить не стал, извинения принял, на чем дело и кончилось.

Для князей Антиохии погибать в бою выглядело даже как-то нормально, Раймунд стал третьим подряд из четырех правителей вообще, причем первый умер вдали от домена. Это, в очередной раз, раздражало Иерусалим, требуя заниматься вовсе непрофильной деятельностью.

Вдову князя Констанцию попытались выдать замуж, причем кандидатов представили и Иерусалим и Константинополь. Но затея провалилась. Княжество, напомню, считалось суверенным владением, чем княгиня и воспользовалась, отвергая все предложения.

Замуж она вышла в десять лет по указанию тогдашнего регента. «Фактическое супружество» началось для Констанции позже, лет в 14 — 15, закончившись к двадцати двум годам пятерыми детьми, но нежелание спешить со вторым браком вполне объяснимо. Не то чтобы ее оставили в покое, но пока править Антиохией остались патриарх Эмери и Констанция, с формальной опекой Балдуина III. В 1150, король посетил княжество по процессуальным вопросам, а в его свите находился упоминавшийся Рене де Шатильон.

* * *

Обычно Рене называют нищим и незнатным, а его брак с княгиней Констанцией мезальянсом, но это пересказ наветов летописцев, Шатильона не жаловавших.

Кстати, случай не единственный, одного из вождей Крестьянского крестового похода, предшествовавшего Первому, принято называть Вальтер Голяк. Хотя сей рыцарь звался Готье Сан-Авуар, происходил из авторитетной (имевшей восемь вассалов) семьи и отправился на восток во главе восьми рыцарей. А два его родных брата пошли в крестоносцы «как все», в числе походов сеньоров. Правда, ни один не вернулся — но это нормально, потери в походах были велики.

Род де Шатильонов (один из боковых потомков рода, кстати, известный позже лидер протестантов адмирал Колиньи) известен со времен Карла Великого, происходя от некоего Урсуса (Медведевы они, по-нашенски), в предках числя архиепископа Реймса и канцлера первых императоров Запада, а совсем недавно Эда де Шатильона, более известного под именем Урбана II, римского папу и организатора Первого крестового похода. Семейство отнюдь не бедное и весьма знатное, хоть кровей и не монархических, зато к церкви близкое. Племянник Рене (сын старшего брата и наследник родового домена), в скором времени после дяди, например, получил в жены внучку короля Франции (хоть дочь не правившего принца и тоже ее вторым браком). Рене действительно как младший сын, рассчитывать на существенное наследство не мог, но нищим являлся вряд ли.

Когда де Шатильон познакомился с княгиней Констанцией, не ясно, но в 1150 году он получил небольшой лен в Антиохии. Обстоятельства завязавшегося романа, выросшего в большую любовь неизвестны, но в 1153 году, с согласия Балдуина III, Рене женился на вдове, получив княжество в регентство.

Свадьбу сыграли быстро и конспиративно — антиохийские бароны не одобряли Рене по двум причинам, неравенство происхождения к которым не относилось. Просто муж Констанции становился регентом наследника престола, на долгие годы фактически правителем княжества. Шатильона считали ставленником Балдуина III, в чем видели покушение на независимость, а укоренившиеся в Леванте сеньоры не одобряли выдвиженца из Европы, рассчитывая провести в женихи местного уроженца. Впрочем, в Антиохии хватало недавно произведенных феодалов, так что поддержка у нового князя тоже нашлась.

Мы с ним еще не раз встретимся, а пока только отметим, что это была самая успешная карьера, но таких рыцарей в Леванте осталось после Второго похода, довольно много.

* * *

Если для короля Франции Второй крестовый поход стал всего лишь интересной турпоездкой, по возвращении из которой он погрузился во внутренние дела, то король Германии расценивал его как бизнес-тур. На обратном пути Конрад III заключил с Мануилом I пакт о разграничении сфер интересов в Италии, «на случай ее территориально-политического переустройства». Таковому переустройству стороны планировали поспособствовать, для чего василевс оплачивал немцам поход в Италию с севера и посылал войска на юг, а взамен получал земли, отвоеванные у южно-итальянских норманнов.

Рожер II Сицилийский в ответ проплатил герцога Вельфа VI, главного на тот момент немецкого оппозиционера, который возвращаясь из крестового похода заглянул в Палермо. Вельф VI, вернувшись в Германию начал борьбу против Конрада III и воевал с ним до 1150 года, а после победы короля еще на два года междоусобицу затеял Генрих Лев Саксонский, так что императору Запада стало вовсе не до Италии. К 1152 году Конрад III разобрался со внутренними проблемами и начал подготовку к итальянскому походу, но внезапно скончался. В смерти заподозрили отравление по заказу сицилийцев, доказательств традиционно нет. Корону унаследовал уже знакомый нам Фридрих Барбаросса, к союзу с Византией относящийся без энтузиазма — обстановка в Европе изменилась.

* * *

Чтобы чем-то занять и восточную империю, король Сицилии в 1148 году послал денег сербам, немедленно взбунтовавшимся против василевса. И заключил союз с Венгрией. Правитель последней Геза II, напомню, одновременно занимал пост короля Хорватии (личная уния) и всего три года назад успешно отбился от нападения германских войск, пытавшихся посадить на трон своего кандидата. В соседней Руси, союзные Византии князья Юрий Долгорукий и основатель Галицкого княжества Владимир Володаревич, как раз сгоняли с Киевского трона тестя Гезы II Изяслава Мстиславича, запросившего помощи у зятя. Потому король Венгрии обе соседние империи терпеть не мог, и любой антиимпериалистический союз поддерживал.

В Византии, отвлеченной осадой Корфу и подавлением мятежа в Киликии, дела у сербов и венгров сперва шли неплохо. Но империя вернула мощь, а времена, когда для Константинополя серьезной угрозой считался даже один из южно-итальянских князей, прошли. Взяв Корфу в 1150 году, Мануил I стянул силы в Европу и перешел в наступление.

Первым, кстати, выиграл Торос II Киликийский, немедленно заключивший мир на условиях признания армянского княжества имперской провинцией, принятия ромейского наместника, но с сохранением своего высокого статуса. Войска, гонявшие армян по горам, требовались на западе, отчего василевс предпочел согласиться.

В 1150–1153 годах, греки в ходе ряда операций разгромили сербов и венгров, отняв у последних Хорватию. Речи о вассальных договорах не шло, местную верхушку жестко зачищали. Часть эмигрировала в Венгрию или Сицилийское королевство, а на освободившиеся места император переселял лояльных подданных из Анатолии. В 1154 году король Венгрии договорился с наместником византийского приграничья Андроником Комниным, кузеном Мануила I, брошенным на периферию за провалы в работе. Родич василевса, как водится, затеял заговор в целях свержения императора, для чего просил у венгров денег и войск. Переворот провалился, Андроника в традициях Комнинов не казнили, но закрыли в темнице (мы с ним еще встретимся), а Геза II предложил переговоры. В конце года заключили мир, по которому почти все восточное побережье Адриатики стало ромейским, западная и восточная «Римские» империи получили общую границу в районе Каринтии, а с севера в Европе Византия граничила лишь с Венгрией и половецкой степью, по Дунаю.

* * *

В 1153 году скончались папа Евгений III и покровитель Заморья св. Бернар Клервоский, год спустя — Рожер II Сицилийский. Обе империи начали серию итальянских войн, но сепаратно, в качестве не союзников, а скорее конкурентов, и продолжалось это долго.

Фридрих I Барбаросса до 1168 года успел дважды взять и потерять Милан и Рим, короновавшись там в промежутке в качестве императора, подчинить и потерять Ломбардию и проиграть Ломбардской лиге, отчего остальной мир императора Священной Римской империи волновал мало.

* * *

Мануил I в 1155 году высадил экспедиционный корпус в Италии и в союзе с новым папой Адрианом IV начал войну с новым королем Сицилии Вильгельмом I Злым. Южная Италия уже лет сто являлась зоной непрерывных боев, где войны местных сеньоров и городов между собой в часто меняющихся конфигурациях перемежались нападениями сицилийцев, византийцев и войск папы. Теоретически, земли входили в Сицилийское королевство. На практике, отнюдь не все участники это признавали, зато все считали не более чем условностью.

Ромейский десант поддержала часть сеньоров Южной Италии и папские войска, Вильгельм I потерял почти все владения на материке, и в этот момент против Византии выступила Венеция. Изначально морская республика планировала сохранить нейтралитет. Но дожу не требовались берега Адриатики в одних руках — неважно, греческих или сицилийских, а захват Мануилом I городов Бари и Бриндизи, означал контроль над выходом венецианцев в Средиземное море, отчего уже в 1155 году венецианцы заключили с королем Сицилии пакт о ненападении. Чувствующий себя после умиротворения мятежных Балкан и побед в Италии триумфатором, василевс повел себя брутально, требуя от Венеции подкреплений флотом в качестве вассала. Отказ он счел изменой, лишил венецианцев привилегий в империи и выслал из своих пределов. В ответ тут же получил нападение сицилийско-венецианского флота, дошедшего до Константинополя и разграбившего предместья. Ромейский флот оставался слабым и противостоять не мог даже одному из противников, так что море греки потеряли, а с ним и сообщение с экспедиционными частями в Италии. Война с переменным успехом шла до 1159 года, разорила Сицилийское королевство и повлекла потерю им земель в Северной Африке, а греческое побережье привела в запустение.

В Италии победа осталась за Вильгельмом I.

Новый король человеком был ленивым, отчего если уж брался — делал быстро и качественно, чтобы долго не трудиться и потом не переделывать. Подавив мятеж на Сицилии и добившись блокады греческих берегов, он в нескольких сражениях разгромил лишенные поддержки с родины византийские войска в Южной Италии, провел в тех краях жестокие репрессии против непокорных аборигенов в «южном стиле Средневековья» — бросая мятежников в ямы со змеями, казня их детей, а жен и дочерей отдавая в наложницы и проститутки. Собственно, прозвище «Злой» он тогда и получил.

На сторону Вильгельма I в итоге перешел папа, разошедшийся в очередной раз во взглядах на лидерство с Германским императором, остатки ромеев эвакуировались, на чем Сицилия из войны с Византией вышла. Чуть позже стороны заключили мир.

* * *

Политическая ситуация тем только осложнилась. Папско-сицилийский союз отныне поддерживал города Северной Италии против Фридриха I Барбароссы, но те же города поддерживала и Византия. Венеция, входящая в антигерманский союз, одновременно продолжала пиратские набеги на Византию, в чем ее поддерживали немцы, а дож и Барбаросса совместно подталкивали к боям с восточной империей Венгрию. Все это ничуть не помешало прогерманской Пизе и пропапской Генуе временно прервать войны между собой и занять в Византии место венецианцев, этот рынок потерявших. Но надо отметить, на условиях куда менее привилегированных, хоть и льготных, так что экономический смысл в ссоре с Венецией, для Мануила I, несомненно, имелся.

Византия несла потери от корсаров дожа, но республика теряла больше. Договоры с Египтом и Сицилией, рынок Константинополя не заменяли. В Александрии Египетской оставались сильны позиции конкурентов, сравнимых с ромейскими льгот получить не удалось, а сицилийцы сами являлись близкими к Европе посредниками, отчего прибыль получалась куда ниже. Грабежи греческих купцов и приморских городов возместить упущенное не могли, а последнее быстро приобрело статус высокорисковых проектов. Мануил I после ухода из Италии держал армию на побережье, заодно страхуясь от мятежей. Заставить василевса пойти на уступки не удалось, и в конце 1160-х венецианцы начали переговоры о мире, протекавшие трудно — империи «маржа позволяла» держать паузу.

Впрочем, об этом и роли Заморья поговорим в своем месте, а пока к Византии. После провала итальянского похода, Мануил I совершил несколько пограничных походов против Хлата и Мосула, но в целях скорее репрессивных, чем карательных, а затем ввязался в новую войну с Венгрией. Война длилась с редкими перерывами до 1168 года, финальный мир оказался в пользу империи и Венгрия практически превратилась в сателлита. Наследник венгерского престола Бела III отправился заложником в Константинополь, где, впрочем, получил весомый титул деспота и (до 1169 года) перспективы унаследовать трон Византии. Увязший в войне на суше и море одновременно, Мануил I Левантом практически не занимался.

* * *

В сущности, после Второго крестового похода и до конца 1160-х годов, Европа и Византия, погруженные в свои дела, Заморью на уровне глав государств внимания уделяли немного. Рыцарство, кроме французского и — по окончании войны с Византией, сицилийского, тоже оказалось занято. Из Франции частные экспедиции не прекращались, в середине 1150-х в Левант переселилась часть сербохорватских эмигрантов после разгрома антивизантийского мятежа, небольшое, но заметное пополнение в числе третьего сословия прибывало из разоряемой Италии.

* * *

Восточные границы латинского Леванта тоже оставались относительно спокойными.

В Мосуле власть сменилась уже в 1149 году, когда умер эмир Сайф ад-Дин. Наследовал ему брат по имени Кутб ад-Дин, что немедля оспорил последний сын Зенги, Нусрат ад-Дин. Между последними двумя наследниками согласия не вышло, затеялась очередная заварушка, в которой через год победителем вышел старший, поддержанный халифом Багдада в обмен на очередное подтверждение вассальной зависимости.

На севере бывшего султаната Сельджуков мощь набирал жесткий и удачливый эмир Азербайджана Шамс ад-Дин Ильдегиз, из кипчаков-гулямов, основатель династии Ильдегизидов. Пользуясь крепкими связями с султаном Багдадской версии, он подгреб под свою власть ослабевший Хлат, фактически переведя его владыку Шах-Арменида в статус наместника, но затем втянулся в нескончаемую войну с Грузией за Ани и Ширван, с переменным успехом шедшую до его смерти в 1175 году и доставшуюся в наследство сыну. Не забывал эмир и об Ираке, в 1161 году посадив на трон султана своего пасынка Арслана… впрочем, к тому времени, Сельджукский султанат практическое существование прекратил, и должность стала скорее почетным титулом.

Распадом единой сельджукской державы, смог воспользоваться и халиф аль-Муктафи Аббасид, восстановив, как ранее отмечалось, к середине 1150-х годов светскую власть в Багдаде и окрестностях, подчинив Басру и в качестве вассала Мосул. Во второй половине 1150-х годов, халиф успешно отбился от турок Азербайджана и Западного Ирана, пытавшихся восстановить власть султанов, а в 1160 году умер, передав ставший вновь весомым пост сыну от грузинской наложницы, аль-Мустанджиду, правившему следующие десять лет.

В итоге, к 1160-м годам, к востоку от грузино-византийско-франкских границ сформировались два мощных пост-сельджукских исламских государства — эмират Азербайджана и расширившийся Багдадско-мосульский домен, под светской властью халифа, с наместничеством Кутб ад-Дина в Мосуле. Повторение широкого наступления на христиан сдерживали внутренние распри и споры с третьим основным наследником султаната — Хорезмом, окончательно получившим независимость в 1157 году, после смерти султана Санджара, и быстро предъявившим претензии на все сельджукское наследство. Но частные операции на границах не прекращались.

В христиано-мусульманском приграничье, под крылом ромеев оставался независимым небольшой эмират Мардина, глава которого Тимурташ мирно скончался в 1152 году. Наследство принял его сын Наджм ад-Дин, продолживший отцовскую «многовекторную» политику нейтрального перекрестка, и, как отмечено в летописях «благодаря его кротости и благосклонности в эти годы население его владений пребывало в достатке».

* * *

В Египте, фатимидский халиф аль-Хафиз после ухода крестоносцев, прожил недолго, скончавшись в том же 1149 году. Поскольку бунтовавшие и побежденные старшие сыновья, халифа не пережили, наследником стал младший — семнадцатилетний аз-Зафир, а реальным правителем визирь аль-Масал, быстро свергнутый наместником Александрии аль-Адилем (ранее тоже побывавшим визирем). Он тоже продержался в кресле недолго, через несколько лет его приемный сын аль-Аббас, любовник молодого халифа, отчима сверг и «коварно лишил жизни». Еще через год, аль-Аббас, в ходе домашней бытовой ссоры, просто прирезал халифа, после чего Египет привычно свалился в междоусобицу, в которой верх взяла партия сына аз-Зафира — аль-Фаиза, в шесть лет ставшего в 1155 году новым халифом. Правил страной визирь Талай ибн Руззик, из принявших мусульманство армян.

Быстрого успокоения новая власть не принесла и влияние Каира на страну продолжало падать.

После захвата латинянами двух из четырех ключевых торгово-промышленных центров — Тинниса и Дамиетты, а также крепости Бильбейс, контролировавшей восточную границу, доходы казны и податного населения резко снижались. Падение вызвали не только прямые потери доходов от мануфактур Тинниса и порта Дамиетты, но и косвенные издержки. «Великая Александрия», порт, периодически соперничающий с самим Константинополем, получила серьезного конкурента в лице франкской Дамиетты. Дело в том, что основной оборот в обоих терминалах приносили сделки с европейскими купцами, которым теперь оказалось дешевле (за счет льгот) и комфортнее работать через Дамиетту, где собственного купечества пока толком не существовало, что снижало транзакционные издержки, а альтернатив христианам не имелось. Перебить конкурента египтяне могли только демпингом, как торговым, так и налоговым, что негативно влияло на общую экономическую ситуацию.

Каир, после героической обороны от крестоносцев Второго похода, пользовался заслуженной славой, но его ремесленники и купцы от осады понесли огромный ущерб, а регулярные набеги из соседнего, отныне франкского, Бильбейса и непрекращающиеся внутренние войны, сделали торговый транзит через столицу куда менее привлекательным.

Впрочем, латино-египетская граница являлась лишь некоей условной линией с опорой на Дамиетту-Тиннис-Фараму-Бильбейс-Айлу, а в реальности земли между этими городами, в том числе и на мусульманской стороне, стали постоянной зоной боев. Население оттуда разбегалось, а караваны ходили лишь с серьезной охраной.

Оттого денег в Египте стало куда меньше, а авторитет халифа с визирем, не подкрепляемый доходами, падал все сильнее. Монету теперь чеканили «облегченную», собираемость податей падала, а собранное зачастую не доходило до казны. Эмиры предпочитали укрепляться в своих доменах, а возможность набора мамелюков осталась, в основном, лишь в Судане, да и на тех денег не хватало, не говоря уж о традиционном долгом обучении.

При этом, уменьшение доходов бюджета, вовсе не уменьшило количество претендентов на освоение его расходов. Просто обострилась борьба за куски пирога, о чем выше сказано. Последнему визирю Талаю, приходилось одновременно лавировать в дворцово-гаремной политике, сдерживать набеги франков, и при этом умудряться не допустить полного развала страны на уделы. Что, отметим, у него в целом получалось, но на активные действия ресурсов не оставляло.

* * *

Теперь обратимся к Латинским доменам.

В Эдессе, граф Жослен II, поучаствовав во время Второго крестового похода в немецком освобождении Алеппо и Иерусалимском конгрессе с французами, продолжил мирное сосуществование с соседями, перемежаемое лишь небольшими взаимными набегами, но его подвел случай. Весной 1150 года, во время инспекторской поездки по приграничью, на дороге из Эдессы в Харран граф отделился от свиты и был захвачен обычной мелкой шайкой турецких разбойников. Собственно, Жослен II уже было договорился о выкупе, но невезение продолжалось — графа опознал случайный встречный. Для разбойников ситуация резко поменялась, они немедля сообщили в Мосул, после чего пленника перекупил Кутб ад-Дин, а шайка получила свою долю славы. В Мосуле Жослен II держался стойко. Его долго, но безуспешно, склоняли к переходу в ислам, затем ослепили и закрыли в темницу, где он спустя девять лет и помер, отпускать его эмир не соглашался.

Домен унаследовал единственный сын графа, шестнадцатилетний Жослен III, до известий о смерти отца пребывавший, впрочем, в двусмысленном статусе. Первые годы графством правила мать наследника Беатриса, дама толковая и, что для тех лет и мест не типично, не страдающая жаждой власти. Позже она спокойно передала бразды правления сыну, но в бурной жизни остального Заморья, до середины 1150-х годов графство, практически не участвовало.

* * *

В Иерусалиме после отъезда пилигримов-второпоходников, возникли разногласия между королем и королевой. По обычному вопросу — «о власти». Молодому королю стукнуло двадцать лет. Он взял Пальмиру, совершил два успешных похода на Алеппо и Каир — под присмотром опытных ветеранов, но тем не менее. А мама все еще не пускала на трон, настаивая, что справляется лучше. Последнее было правдой, что ничего не меняло. Поддержать юношу желающих хватало, потому в 1150 году Балдуин III начал с наката на коннетабля, фаворита королевы Манассе де Иержа, обвинив того в клевете на короля и прочем оскорблении величества.

Коннетабля немедленно поддержала королева Мелисенда, и страна начала раскалываться на две партии. Феодалы и города формировали коалиции, пытаясь выбрать сторону в конфликте, начались стычки и захваты замков противника, но быстро выяснилось, что позиции правительницы пока сильнее, отчего король на рожон лезть не спешил. А еще чуть позже, от сваливания в войну за трон, спасли турки.

* * *

Эмир Мосула Кутб ад-Дин, уладив свой вопрос о престоле, в начале 1151 года собрал войска и выдвинулся на латинян, не все же со своими сражаться. Целью стала Пальмира.

Город в пустыне, за прошедшие годы стал «тамплиерским». Орден зачистил караванные пути на Дамаск и Хомс. Отстроил, пользуясь непрекращающимися финансовыми вливаниями от благотворителей и собственных операций на открытом рынке, мощную крепость, где содержал самый большой в Заморье монашеский гарнизон. Пальмира отныне являлась основной военной базой тамплиеров, штаб-квартира в Иерусалиме осталась финансовым и представительским центром. А третьим по значимости городом, для Ордена потихоньку стал Дамаск. Именно через него проходили обозы стройматериалов и пополнения в Пальмиру, там закупалось снаряжение и продовольствие, и не удивительно, что скоро в окрестностях возник орденский замок, а в самом городе сильное подворье.

Корона, учитывая, что Дамаск почти не подвергся латинизации, поощряла любое усиление христианского присутствия, но и местное население не противилось. Горожане получали свою долю от тамплиерских трат, приветствовали безопасность главной торговой трассы на восток, а чуть позже орден вошел и в сферу местных финансов. Имея прекрасный денежный ресурс и навыки банковской транснациональной деятельности на западе, рыцари Храма быстро научились сочетать их с местными обычаями, став одним из ключевых игроков торговли с Багдадом.

Но орден оставался в первую очередь боевой структурой, особенно Пальмирская база. Где нападение Кутб ад-Дина встретили спешно стянутые из округи и Дамаска почти полтораста рыцарей (по меркам тех мест, войско весьма значительное) и не менее тысячи голов прочего военного люда, включая сержантов и туркополов ордена, городскую стражу и мобилизованное городское ополчение всех вер и наций, какие подвернулись, под руку турок много желающих уйти не нашлось.

Турки окружили крепость и начали осаду. После установления блокады, начались приступы. Через два месяца войска эмира смогли разрушить городскую стену, еще неделю сражение шло в городе, а после гарнизон отступил в главную цитадель и тамплиерский квартал (представляющий собой еще одну внутреннюю крепость, связанную с цитаделью). Взять внутренние укрепления сходу не вышло, турки перешли ко второй стадии осады.

По последующим оценкам, осажденные могли спокойно держаться не меньше года. Орден боев с многократно превосходящим противником не только не боялся, для многих братьев, это вообще было самоцелью. Дисциплина здесь царила железная, выучка на высоте, припасов хватало, укрепления — вершина инженерной мысли того времени. Но в Иерусалиме войну в пустыне решили использовать как предлог для перемирия, в первую очередь партия короля. Окружение Балдуина III свои возможности оценило здраво, и перспектив в открытой схватке за трон не увидело, требовалось время.

Королева с сыном тоже воевать не очень стремилась, отчего стороны пошли на переговоры, под эгидой патриарха и лозунгом «забудем разногласия — все на борьбу с неверными», быстро завершившиеся компромиссом. Сын получил в управление на правах «особого административного района» север королевства и коронные города Акру с Тиром, фактически в неформальный вариант апанажа (для коронованного монарха, в сущности, не принятого). Мелисенда сохранила власть в остальной части, а поддержавший ее младший принц Амори стал графом Бильбейса.

После заключения мира, былые противники традиционно, двумя колоннами из Дамаска и Хомса, первая под командованием Балдуина III, вторая — коннетабля де Иержа, двинулись на помощь Пальмире. Пройдя Дамаск, корпус короля на полдороге встретил части эмира, произошло несколько стычек, после чего Кутб ад-Дин, получил разведсводку о заходе в тыл дружины коннетабля и отступил, сначала к Пальмире, а затем восвояси.

Оборона Пальмиры стала первым широко рекламируемым — и бесспорно заслуженным — значительным и известным подвигом ордена Тампля, принесшим не только славу, но и наплыв кандидатов в братья, а также донаторов.

Что же касается монархов Иерусалима, то мир стал лишь передышкой. Впрочем, новый виток конфликта отсрочили события в Триполи.

* * *

Граф Раймунд II Триполийский и Хомский, напомню, женат был на Годиерне, сестре королевы Мелисенды, третьей дочери короля Балдуина II и последней из сестер, о которой мы еще подробно не рассказывали. Как и старшие сестры, Мелисенда и Алиса, Годиерна оказалась дамой вздорной, властолюбивой и не склонной к супружеской верности. Причем в последнем она сестер, по тогдашним источникам, сильно обгоняла, как количественно, так и малой заботой о приличиях с конспирацией. Окружающие, по этому поводу, очень сомневались, например, в законности происхождения ее дочери Мелисенды, названной в честь сестры, что дочке позже вышло боком, но об этом в свое время. Раймунд II некоторое время терпел, чему способствовали должности сестер жены. Но в итоге, в ходе очередной семейной ссоры, граф попробовал заточить супругу во дворце. Получилось не очень, дама пожаловалась старшей сестре.

Мирить супругов королева и Балдуин III прибыли в Триполи в начале 1152 года. Из-под домашнего ареста Годиерну освободили и даже, вроде бы, добились семейного согласия, но с условием, что «пока супруги поживут отдельно». Годиерна с сестрой отбыла в Иерусалим, Раймунд II с небольшой свитой выехал проводить титулованных гостий, а когда возвращался, прямо у городских ворот на него напала группа убийц, заколовших кинжалами графа и двух сопровождающих его рыцарей. Убийцам удалось скрыться, их — ну как без этого — немедленно объявили ассасинами. Аламут справок не давал, отчего истинные исполнители и заказчики не установлены, но… мало кто верил в ассасинов.

Годиерна немедленно вернулась и возглавила графство от имени своего двенадцатилетнего сына, Раймунда III, под формальным регентством Балдуина III.

* * *

Возможно, сюжет заставил короля задуматься о собственной судьбе. Ассасины-то, они ведь до кого угодно добраться могут… особенно неустановленные. А кроме того, Мелисенда организовала брак коннетабля де Иержа с вдовой графа Хамы Балиана Ибеллина. Вдова, напомню, считалась активом Короны, и брак тут всего лишь корпоративная сделка по передаче лена. Это принесло фавориту богатый домен, но стало политической ошибкой. Трем сыновьям Балиана схема не понравилась, ведь если наследство отца в итоге возвращалось в семью, то доля матери уходила полностью. Ибеллины, лидеры «старых кланов», и ранее не очень лояльных королеве, но не обязательно поддерживающие смену правителя, теперь перешли на сторону короля полностью.

Партия молодого короля не только усилилась, но и активизировалась, вербовка сторонников продолжалась, и к весне 1152 года Балдуин III снова начал борьбу за единоначалие.

Первым делом, он заставил патриарха Иерусалима Фулька Ангулемского, провести повторную коронацию (уже третью), но в этот раз одного монарха. Затем партии короля и его матери вновь отмобилизовались, и раскол перешел в открытые бои. Но теперь, кроме банального спора о троне, в междоусобице имелась идея. Партия Балдуина III выступала с лозунгом дальнейшего расширения и захвата Египта, а их противники предпочитали мирное сосуществование и внутреннее укрепление, полагая, что земель и так набрали достаточно, а в войне с Фатимидами рисков многовато.

На стороне королевы выступили Иерусалим, графства Триполи и Хомса, Дамаск и Дамиетта (где патрициат не хотел включения в состав страны огромного конкурента, а в последней еще и правил ставленник Мелисенды из армян), Пелузий и центр страны, а также коннетабль де Иерж и младший брат короля Амори, граф Бильбейса. Патриарх тоже поддержал правительницу.

Ее старшего сына поддержали северная часть, княжества Заиорданское и Галилейское, графства Яффы, Аскалона, Цезареи и Сен-Абрахама, Хама и Тиннис, естественно — Ибеллины. Кроме того, на сторону короля переметнулся былой фаворит Мелисенды, сеньор Наблуса Филипп де Милли, еще один влиятельнейший барон из «старых».

В этот раз гражданской войны избежать не удалось. Бои шли два года, перевес постепенно склонился на сторону Балдуина III. В 1154 году противники устроили перемирие и созвали общий Совет, но толку из этого не вышло.

После Совета, король — до окончания перемирия, нанес удар на юг, захватил несколько замков и взял в плен де Иержа, впоследствии высланного в Европу. Затем части Балдуина III вошли в Иерусалим. Королева с младшим сыном затворилась в Башне Давида, но это была уже агония. После недолгой осады, начались переговоры, кончившиеся капитуляцией осажденных.

* * *

Балдуин III стал единым правителем королевства, титул его звучал, как-то не было случая упомянуть, «К славе Божьей в святом Иерусалиме король Латинян» (per Die gratiam in sancta civitate Jerusalem Latinorum rex).

Королева-мать получила вдовий надел в Наблусе, а еще через год примирилась с сыном окончательно и вернулась в большую политику, в солидном статусе советника, а порой и И.О. монарха. Особых репрессий не последовало, хотя некоторые сеньоры лишились ленов, часть фьефов перераспределили.

Поход на Египет, назначенный на 1156 год, однако, вновь пришлось отложить — пришли вести с восточной границы.

 

Глава XIII. Правление Балдуина III

Оборона восточных границ латинского Леванта основывалась на линии крепостей Эдесса-Харран-Алеппо, далее к югу шла пустыня, в которой узлом обороны на транспортном перекрестке служила Пальмира, а еще южнее, снова на рубеже пустынь, тянулась цепочка замков княжества Заиорданского.

В начале 1156 года, эмир Мосула вновь решил попробовать соседей на прочность, но в этот раз выбрал Харран. Успех операции приносил контроль над трассами в Алеппо и Эдессу, а заодно лишал Эдесское графство немалой части торгового трафика. Опять же, законный граф — Жослен II, пребывал в темнице эмира, а его (условный пока) наследник считался молодым, так что попробовать стоило. В очередной раз воевать Алеппо турки, похоже, сочли дурной приметой, да и князь Антиохии, за прошедшие три года успел совершить ряд набегов на земли эмира, продемонстрировав, что правитель здесь силен, а бароны его послушны. В марте аскар Кутб ад-Дина, с традиционным подкреплением из гулямов халифа и многочисленных туркмен, осадил Харран.

Навыки штурмов крепостей, выработанные при Зенги, турки с воцарением его сыновей отнюдь не утратили, и осада шла споро. Опасаясь потерять ключевой укрепрайон, Жослен III, едва отмобилизовав вассалов и разослав гонцов за помощью, бросился отвлекать Кутб ад-Дина от штурма и деблокировать Харран. Где закономерно и поплатился за торопливость быстрым поражением.

Пока отступивший в беспорядке правитель Эдессы приводил дружину в порядок, к крепости подошел князь Антиохийский Рене де Шатильон, с не менее спешно собранным войском.

Эмир вновь отвлекся от осады, и после месяца маневрирования и стычек, разгромил и второго противника. Князь, правда, ушел недалеко, с юга подходила армия короля Иерусалима.

Балдуин III, собиравшийся в поход на Египет, оставить восток без поддержки не мог, и тоже выдвинулся к Харрану. Разрозненные атаки Жослена III и Рене Антиохийского, несмотря на провальные итоги, штурм крепости отсрочили, так что к июню стороны вновь находились все в той же позиции — Кутб ад-Дин осаждающий, король с недавними проигравшими и впервые участвующим в войне Раймундом III, графом Триполи и Хомса (за год до того отстранившим от власти в домене правившую до тех пор мать, Годиерну Иерусалимскую), спешат на помощь.

Вновь начались стычки, но в июле эмир Мосула с основными силами успешно атаковал лагерь франков, где по отсутствию единого командования к выставлению дозорных отнеслись небрежно. Сражение быстро распалось на разрозненные бои, продолжавшиеся два дня и кончившиеся поражением латинян. Франки понесли значительные потери, хронисты упоминают о «множестве пленных и отрубленных голов, привезенных в Мосул». Выжившие отошли к западу, но одному из отрядов удалось прорваться в город, пополнив гарнизон.

Туркам сражение тоже обошлось недешево, так что осаду Кутб ад-Дин снял и отошел в свои земли.

Насколько действия Кутб ад-Дина координировались с правителями Египта, как в этот раз, так и в последующие годы, неизвестно, данных не сохранилось. Но такие версии имеют право на жизнь.

* * *

Следующий год в Иерусалиме занимались делами семейными, в брак вступили оба наследника престола. Балдуин III женился на Феодоре Комниной, племяннице императора Мануила I. Невесте стукнуло всего 13 лет, отчего «фактические брачные отношения» отложились, но факт родства с императорской династией придал короне немалый авторитет.

Младшему брату короля, Амори, тоже подыскали невесту, спохватившись, что с наследниками у Короны как-то не сложилось, а это опасно. В другой ситуации, нынешний наследник престола мог бы выбрать жену среди знати Леванта, но к тому времени королевство стало большим и мощным, отчего этот брак становился делом сугубо политическим. В связи с этим, мнения Амори никто не спрашивал, а в супруги ему назначили Матильду Шампанскую, дочь недавно скончавшегося Тибо Великого, графа Шампани, Блуа и прочих владений, внука Вильгельма Завоевателя. Ныне Матильда оказалась сестрой нескольких текущих графов (домены разделили между ее братьями), а в будущем еще и старшей сестрой королевы Франции и младшей — архиепископа Реймса… но до этого еще далеко. Старший ее брат, Генрих I Щедрый, на момент свадьбы граф Шампанский, участвовал во 2-м крестовом походе, так что темой семья владела. Невесту в Святую землю сопровождала свита (из младших сыновей вассалов ее братьев), пополнившая после свадьбы рыцарский штат Бильбейса, которым правил молодожен.

* * *

В 1158 году, в Заморье вновь прибыл ветеран крестоносного движения, граф Терри Фландрский, с женой и войском. Естественно, горящий желанием повоевать сарацин, но в Египет второй раз заходить отказывающийся наотрез. Чтобы не упускать бесцельно временные пополнения, в ходе конференции местных и приезжих сеньоров родилась идея удара на Рас-эль-Айн, по следам давней экспедиции еще первого Жослена из графов Эдесских. В целях перенесения войны на территорию Мосула, угрозы столице эмирата, а также богатых трофеев и перехвата торгового маршрута Мосул-Мардин. Проект подкреплялся участием ограниченного византийского контингента из ромеев и армян, присланного наместником Киликии под командованием Тороса II, ныне временно лояльного подданного василевса. Наместник счел, что набег на сарацин отвлечет от воспоминаний бывшего киликийского суверена, поддержит служащих буфером между его провинцией и турками латинян, и вообще, помочь родственнику Мануила I — дело стоящее. Севернее полосы планируемого рейда начинался эмират Мардин, от которого ожидали нейтралитета, что должно было в случае успеха облегчить последующую оборону занятых территорий. Кроме того, вокруг Багдада обострились очередные свары сельджуков, отчего соседний эмират сочли ослабленным.

Операция началась успешно, коалиционные части быстро взяли Рас-эль-Айн, вдумчиво разграбили богатый купеческий город, после чего союз распался. Выяснилось, что мнение о дальнейших действиях, у членов экспедиции разное.

Терри Фландрский потребовал передать ему Рас-эль-Айн в лен, но графу с доменом на востоке традиционно не везло. Город ему отдать соглашались все, вопрос встал чьим вассалом за него Терри станет. На сюзеренитет претендовали Жослен III, за спиной которого стоял король Иерусалима, и поддержанный греками Рене Антиохийский, вассал Византии.

Терри оба варианта не устроили напрочь. Выходец из высшей знати Европы, приносить оммаж готов был только монарху, зато в принципе, любому — королю или василевсу, но на правах аллода (вотчины). Этот вариант адресаты тоже оказались готовы рассмотреть, но теперь возмутились их вассалы, и ситуация медленно покатилась к схватке.

Первым ход сделал Торос II. Не желая усиливать империю и Антиохию, он переметнулся на сторону традиционно дружественной армянам Эдессы. Лишившись большей части войск, ромеи спор прекратили и ушли, но армянскому князю его интрига позже аукнулась.

* * *

За время препирательств, Кутб ад-Дин сумел набрать войско. Подкрепления прислал не только халиф, но и эмир Азербайджана, в расчете на союз.

Знал ли о наступлении турок Рене Антиохийский неизвестно. Но незадолго до их подхода, князь заявил, что его тут не ценят, отчего он уходит. Направился он, правда, не домой, а набегом на юго-запад, на многострадальную Ракку, по пути разнося придорожные поселения. Поскольку резервы эмир Мосула стянул к Рас-эль-Айну, Ракку защищать оказалось особо некому. Антиохийцы взяли город после недолгой осады, разграбили подчистую, с элементами резни мирного населения, пыток горожан в поисках припрятанного и обращением в рабство. Удивляться нечему, среди победителей хватало участников неудачного рейда короля Германии времен 2-го крестового похода, жаждавших мести. Удерживать добычу Рене не планировал, после тщательных реквизиций покинул город и с богатой добычей вернулся в Алеппо.

За этот набег князь заслужил в сопредельных землях много нелестных прозвищ, которыми пугали детей, но еще и авторитет у сельджуков. Те толк в набегах знали и стильность операции вполне оценили.

Эмир Мосула в это время окружил Рас-эль-Айн, и направил часть войск в набег на земли Эдессы. После чего Жослен III быстро согласился отдать свежезахваченное кому угодно, настаивая на спасении исконных земель.

Граф Фландрский, однако, осознал, что вступление в должность местного владыки и вассала короля Иерусалима, означает, что с фронта оказываются турки, а с тыла враждебные граф Эдессы и князь Антиохии, помощи от которых можно, случись чего, и не дождаться. А Иерусалим не близко. Потому тяга к территориальным захватам у всех оставшихся утихла, и разорив город, вновь сплотившаяся в коалицию армия тронулась в обратный путь.

Кутб ад-Дин встретил франков на полдороге, произошло решающее сражение, в котором турки подставились под удар рыцарской конницы и потерпели полный разгром. Последствий, впрочем, не имевший, латиняне возвращаться не рискнули и ушли в Эдессу. Балдуин III вернулся в свою столицу, а Терри Фландрский, проводив супругу в местный монастырь, отплыл из Акры домой.

Некоторое время стороны оправлялись от «эскалации насилия» и занимались домашними хлопотами.

* * *

В 1160 году, овдовевший император Мануил I приискивал супругу. Первой кандидаткой стала Мелисенда Триполийская, дочь покойного графа Триполи Раймунда II и Годиерны, младшая сестра текущего графа Раймунда III. Брак уже было согласовали и в Триполи прибыли послы из Константинополя, но осмотревшись на месте, они признали невесту негодной. Всплыли устойчивые слухи о супружеских изменах Годиерны, что ставило происхождение ее дочери под сомнение, ходили сплетни о легкости поведения и самой Мелисенды, да еще со здоровьем у девушки начались проблемы… по ряду версий, от скрываемой беременности, но подтверждений тому нет. Всерьез расследовать обстоятельства послы не стали, сочли бэкграунд невесты в любом случае излишне рисковым и от брака отказались. Оскорбившийся за сестру Раймунд III собранные на приданное деньги проплатил дружественным пиратам из Сидона, с которыми в отместку за бесчестье разорил побережье византийского Кипра.

Некоторую пикантность этому рейду придавало участие в нем Рене Антиохийского, происходящее одновременно с переговорами его супруги Констанции и тех же византийских послов, о свадьбе Мануила I и Марии Антиохской, дочери княгини Констанции от первого брака. Впрочем, эта небольшая неловкость послам не помешала, пятнадцатилетнюю красавицу княжну сговорили, а в конце 1161 года в Константинополе и обвенчали с императором.

* * *

Наставлять императорскую невесту в тонкостях греческого церковного обряда, отметим, был приставлен молодой монах из патриаршей канцелярии Иосиф, выходец из известного к тому времени рода крещеных курдов Айюбидов, сын Виссариона — главы клана и крестника императора Иоанна II Комнина (на то время коменданта Милитены) и племянник выдающегося византийского полководца, выдвиженца правящего императора, Льва Вуно.

Иосифу пророчили воинскую карьеру, но юноша с детства не проявлял склонности к семейному занятию, увлекаясь религией и выучив основные тексты наизусть. Поскольку крещение, по мнению старших членов рода, открыло клану немалые возможности в Византии, спорить с выбором церковного поприща одним из детей (у Иосифа было два брата) отец не стал. Наличие высокопоставленных родичей, карьере монаха весьма способствовало, как, впрочем, и личные качества. Начало монашеской жизни Иосифа пришлось на восточные провинции империи, где молодой монах получил за религиозную ревность прозвище «Благочестивый» (на еще пока распространенном в тех краях арабском языке — «Салах ад-Дин»).

Лояльность рода императорам, вероятно, и стала причиной должности наставника новобрачной.

В браке с Мануилом I, отметим забегая вперед, Мария Антиохская в 1169 году родила наследника, названного Алексеем, мы с ними всеми еще встретимся.

* * *

В Египте в 1160 году умер халиф, после очередной войны за престол его наследником через год стал брат, одиннадцатилетний аль-Адид Лидиниллах, при правлении старого визиря ибн Руззика. Последний, однако, имел немало противников, и уже через год в стране вновь случился дворцовый переворот.

В 1161 году, в монастыре сестры Иветты, тихо скончалась вдовствующая королева Иерусалима Мелисенда.

* * *

В начале 1161 года, только занявший халифский трон аль-Мустанджид, решил проявить себя в деле джихада и объявил поход на неверных. Непосредственное командование он привычно возложил на эмира Мосула, за собой оставив общее руководство и рекламу, но и того для пиар-компании хватало. В проект вошел Шамс ад-Дин Азербайджанский, направив ограниченный контингент, поскольку он в это время добывал своему пасынку титул султана и нуждался в улучшении репутации и поддержке халифа.

С собранными войсками, Кутб ад-Дин нанес удар для разнообразия на Эдессу. Что не вполне характерно, ему удалось добиться внезапности и объединенные сарацины почти сразу ворвались в город, гарнизон едва успел затвориться в цитадели. Этого никто не ожидал, отчего дисциплина среди турок, какая и существовала — рухнула, и бойцы начали разрозненно грабить богатый город, плюнув на добивание противника. Эмир с небольшой свитой блокировал цитадель, и стал ждать, пока подчиненные закончат отрываться на жителях, возможности восстановить порядок у него просто не имелось.

Жослен III Эдесский, которого вести застали в традиционной мирной резиденции графов — Турбесселе, вновь собрал вассалов, запросил подмогу у соседей, в этот раз контратаковать до их подхода не стал, а подойдя к Эдессе начал беспокоящие рейды. Толку они приносили немного, но видимость угрозы создавали. Кроме того, пользуясь сумятицей в городе, удалось провести небольшой отряд в цитадель, укрепив там оборону.

Через некоторое время, население Эдессы частью разбежалось, частью было вырезано сарацинами, грабеж закончился по иссяканию объектов, и Кутб ад-Дин вновь собрал дружину, одним отрядом осадив цитадель, а другой выведя в поле, искать Жослена III.

К тому времени, на выручку к графу подошли Рене Антиохийский и Раймунд III Триполийский. Король Иерусалима задержался, собирая армию по обширной территории.

Встретив отряд эмира, войско князя и графов, памятуя о недавних победах ринулось в атаку. Турки не то на самом деле побежали, не то привычно изобразили отступление, но итог в любом случае оказался для франков печален. Рыцари «вопреки правилам войны опрометчиво рассеялись и блуждали в поисках врага», тогда как сарацины перешли в контратаку, загнали латинян в ущелье и традиционно засыпав стрелами перешли в ближний бой, длившийся недолго. Победа осталась за Кутб ад-Дином, Жослен III, Рене и Раймунд III попали в плен, потери сарацин оказались невелики.

Впрочем, штурм цитадели в Эдессе это отсрочило, а еще через пару недель подошел король Балдуин III со свежими силами и подкреплением из Киликии, где византийский наместник Андроник Эвфорбенос (очередной родственник Мануила I) успел опять примириться с Торосом II.

Отягощенные богатой добычей, знатными пленными и славой победителей, турки боя не приняли и оставив Эдессу отошли. Слава о победе воинов джихада в очередной раз широко прогремела, осталось ее и на долю халифа, но серьезных последствий поход не имел, а потери Мосула за последние годы оказались значительными.

* * *

Нападение Кутб ад-Дина вновь не позволило королю Иерусалима заняться Египтом. Оставить весь север Заморья без помощи и правителей, Балдуин III, разумеется, не мог.

В Антиохии, после пленения князя Рене, регентство приняла княгиня Констанция, но там быстро произошел дворцовый переворот. Власть перехватил поддержанный местными сеньорами и коммуной Антиохии законный наследник трона Боэмунд III, сын княгини Констанции от первого брака, едва достигший совершеннолетия. Констанция попыталась удержать регентство для пленного мужа, обратившись даже в Византию, но впусте. Поддержкой она в княжестве не пользовалась, а ее сына поддержали и король Иерусалима с патриархом Антиохии. Княгиня удалилась в Латтакию (вдовий надел), где вскорости скончалась.

* * *

А король и Боэмунд III начали переговоры с эмиром Мосула, продлившиеся долго, но кончившиеся компромиссом. У латинян имелись два козыря — теоретическая угроза призвать новый крестовый поход, и более наглядная — союз с Византией. Кутб ад-Дин предпочитал видеть соседями разрозненные владения франков, а не мощную империю ромеев, о недавней судьбе анатолийских эмиратов сельджуки прекрасно помнили.

В 1162 году Жослен III и Раймунд III вернулись домой за весьма солидный выкуп, а с Мосулом король и новый князь Антиохии заключили перемирие на пять лет. Рене — снова просто де Шатильона, пасынок выкупать отказался, так что экс-князь остался в плену.

* * *

Закончив с восточным вопросом, король Иерусалима смог позволить себе вернуться к давней мечте о вояже в Египет и начал готовить вторжение со стратегическими целями. Удалось получить согласие выступить в роли крестоносца от Вильгельма I Сицилийского, после победы над Византией расправившегося со внутренними мятежами и желающего поправить репутацию, а заодно пополнить казну. К нему присоединились Генуя и Пиза — отрезая извечную соперницу Венецию, лишенную доступа в Византию, от терминала в Александрии. В очередной раз планировал выезд на восток граф Терри Фландрский, в этот раз в большой компании французской знати, для которых Египет тоже представлял интерес.

Поход готовился на весну 1163 года, но победить Фатимидов королю судьба так и не позволила. В феврале 1163 года, Балдуин III скоропостижно скончался в Бейруте. В очередной раз подозревали отравление, как обычно, бездоказательно.

Королева Феодора удалилась во вдовий надел в Акру — ее брак остался бездетным и претендовать на трон она не могла. Престол занял единственный законный наследник Амори I.

* * *

Балдуин III был первым местнорожденным наследным монархом Иерусалимского королевства, от рождения получившим статус наследника трона и воспитанным именно для этой роли. Особых прорывов за его правление королевство не добилось, лелеемое покорение Египта сорвалось по независящим от короля причинам, но он смог прочно закрепить полученные в наследство земли за латинянами, а население страны в неприграничных регионах, за исключением времен феодальной смуты, как писал очевидец «все его правление наслаждалось миром».

 

Глава XIV. Амори I. Покорение Египта

Итак, Амори I. Имя, на самом деле, до сих пор распространенное и весьма часто употребимое. Просто чаще оно звучит как Эмери (или Имре), а в итальянском варианте Америго. Тезка короля, Веспуччи, сделал имя известным брендом.

Новый король человеком был разумным и стратегически грамотным, («больше теоретик, чем воин»), молчаливым любителем чтения, владел несколькими языками и увлекался историей. Современники отмечали его познания в области права, особенно обычного (в смысле, обычаи знал и ценил), что подкрепляется практикой — Амори I оставил богатое правовое наследство, внедрил массу новелл в законодательство королевства и часто выступал в роли судьи, создав солидный пласт прецедентной практики. Впрочем, на то время это тренд. Папский престол занимал «первый юрист в тиаре», папа Александр III, а в Англии королем стал Генрих II, заложивший базу для современного английского права. Как и всякий юрист, Амори I любил деньги. Эту его привязанность, как отмечали хронисты, король объяснял социальными заботами: «государи должны стараться стать богатыми — это увеличивает безопасность каждого и защиту королевства», а также монархическим принципом: «собственность подданного может быть гарантирована ему только тогда, когда правитель в ней не нуждается».

Кроме личных качеств, важен опыт. Новый монарх вырос при дворе королевы-матери, вместе с ней воевал против старшего брата, затем руководил Бильбейсом, а по перманентной занятности Балдуина III далекими восточными рубежами, фактически последние годы служил «наместником Запада». Потому он прекрасно разбирался в «египетском вопросе», но слабо знал турецкий восток. Сильной поддержкой он пользовался, что естественно, в «родных местах» — египетских владениях франков, и связанных с ними Дамаске, Аскалоне и Заиорданье. Впрочем, остальные бароны Иерусалима против нового короля тоже ничего не имели, заметных врагов будучи принцем он не нажил.

* * *

Коронация, ввиду отсутствия конкурентов, прошла быстро, через неделю после смерти старшего брата. Большим плюсом для Амори I считалось наличие детей, дочери Сибиллы и двухлетнего наследника Балдуина. Это обеспечивало преемственность власти уже на стадии коронации. С остальным оказалось хуже, покойный брат оставил державу не в полном порядке.

* * *

Казна, несмотря на в целом стабильные поступления, переживала кассовый разрыв. На последние годы непрекращающихся войн на восточных границах, пришелся пик затрат на наемников, компенсации вассалам, снаряжение, лошадей и ремонт крепостей, поглотивший финансовые резервы и повлекший привлечение займов. Через несколько лет, баланс должен был выправиться, но непосредственно сейчас у короны с ликвидностью имелись проблемы, текущие поступления, покрывая оплату кредитов, не позволяли полностью покрывать расходы. Захват богатейшего Египта, выглядел понятным и быстрым способом покрытия бюджетного дефицита, особенно для представляющего обстановку Амори I.

Вассалы Иерусалима, регулярно воюющие далеко от своих ленов на востоке, кроме снижения доходов от фьефов, убывали и сами — потери франков в Леванте оставались высокими и в мирное время, а непрекращающиеся сражения влекли резкий рост боевых потерь. Замены обеспечивали туры из Европы, но приток паломников из рыцарства оставался нестабилен, и переживал спад. Производство в воинское сословие местного люда, отягощалось не столько религиозной разницей, сколько отсутствием рыцарских навыков в массах, хотя определенное пополнение этот источник давал.

Впрочем, касательно религии, в Заморье со времен королевы Мелисенды царила веротерпимость. Не по склонности франков, а строго из-за их малочисленности, но к середине XII века латинская и греческая, как и более мелкие халкидонские версии Церкви, тут практически слились. Высшие прелаты производились только из латинян, в Константинополе все еще назначали своих дублеров, но на низовом уровне греческие монастыри и церкви никаких изменений не претерпели, продолжая работать по своим правилам, и порой признавая иерархов Византии наравне с местными. Марониты вообще объединились с Римом, признав верховенство папы.

С нехалкидонскими церквями, в основном яковитами и армянами, латинская церковь, несмотря на схизму и раскол многовековой давности, оставалась в хороших отношениях, хотя их приверженцы считались подданными «религиозно близкими», но все же второго сорта. Например, получить фьеф они могли лишь в исключительных (кроме Эдессы) случаях. Но и такое случалось.

Третий, низший срез населения, составляли неверные, то есть все нехристиане, независимо от конкретики. Ограничений у них имелось больше, но в основном в виде запретов на социальный лифт в феодальное сословие (хотя шейхов порой признавали в статусе правителей и данников), лимитов на проживание в ряде районов (Иерусалим, например) и межобщинных связей.

При этом, каждая группа пользовалась своим правом и обычаями, которые вполне признавались и поддерживались короной.

Амори I, получив опыт правления на нелатинизированных территориях, в основном населенных как раз нехалкидонскими коптами-христианами и мусульманами, выгляделвполне подходящим кандидатом на руководство этим «неплавящим» котлом.

* * *

В любом случае, весной 1163 года уже началась наступательная операция в Египет, остановить или задержать которую было невозможно — поздно. Европейцы уже выступили. Потому, король занял денег у тамплиеров и купцов, созвал вассалов и добровольцев, привлек наемников (в том числе до тысячи туркмен) и мобилизовал городское ополчение (коронные города обязывались службой пехоты).

Боэмунду III Антиохийскому передали графа Эдессы в оперативное подчинение, поручив на время похода руководство обеими доменами, Пальмиру защищали тамплиеры, а регентом в Иерусалиме осталась королева Матильда Шампанская, советником к которой приставили магистра ордена Тампля Бертрана де Бланшфора, толкового менеджера, политика, дипломата и орденского реформатора. Храмовники участвовали во всех войнах Балдуина III и понесли большие потери, отчего в рейд отправили лишь небольшой отряд, будучи загружены обороной Пальмиры. Госпитальеры, напротив, собрали огромное войско в шестьсот рыцарей и до трех тысяч сержантов, туркополов и наемников, стянув под египетский проект все свои резервы Леванта и Европы.

Кроме орденов, к войскам Иерусалима присоединились многочисленные европейские туристы, явившиеся специально для участия в «натиске на Вавилон». Первым, конечно, следует упомянуть графа Терри Фландрского, заслуженного ветерана крестовых походов, совершающего уже четвертое паломничество, но не менее знатные фамилии представляли Гильом VI граф Ангулемский и Гуго VIII де Лузиньян граф де Ла Марш, а также еще множество сеньоров, сопровождаемых вассалами и дружинами.

Подкрепление привел и новый византийский наместник Киликии Константин Коломан (сын претендента на венгерский престол Бориса Коломановича и правнук Владимира Мономаха), в которое традиционно входила армянская дружина.

Этот сводный корпус, выступал на Каир по суше, но начинал вторым. Первый удар наносили с моря, по Александрии. Туда, под общим руководством графа Раймунда III Триполийского, отправились кораблями части из Триполи, Хомса и Сидона (предоставившего флот), присланные Вильгельмом I Сицилийским двести галер с южно-итальянскими феодальными пилигримами, под командованием племянника короля Сицилии Танкреда де Лечче (внебрачного, но признанного сына старшего брата Вильгельма I Рожера, умершего до смерти их отца и потому не ставшего королем). Танкред недавно участвовал в нескольких мятежах против сюзерена, но получил прощение и был приставлен к делу — скорее, чтобы отослать из тлеющей Южной Италии подальше, чем по заслугам. Генуя и Пиза тоже прислали мощные флоты с десантом, а по суше ждали подхода частей князя Дамиетты и графа Тинниса.

* * *

В Египте в 1161 году визиря ибн Руззика свергла тетка правящего халифа, но ибн Руззик, прежде чем погибнуть от рук заговорщиков, успел собственноручно убить эту возглавившую переворот принцессу. Власть перехватил его сын, но через год случился еще один переворот и визирем стал наместник Верхнего Египта Шавар. Угроза нападения франков, некоторое время каирские страсти охлаждала. Но получив новести о смерти Балдуина III и предположив, возможно по своему опыту, что латиняне надолго отвлекутся вопросом о наследии, Диргам — один из высших сановников Шавара, при поддержке суданских частей мамлюкской гвардии устроил новый заговор. Шавар успел бежать в Александрию, где пользовался поддержкой, а в Каире Дирхам перебил всех оставшихся сторонников свергнутого визиря, после чего вышел походом на север, добивать соперника.

* * *

Именно в это время, в конце весны 1163 года, обе франкские армии выступили на Египет.

План кампании, предусматривающий оттягивание сил противника от столицы к месту первого удара — Александрии, провалился не начавшись. В стране наличествовало два визиря, каждый с развернутыми войсками, причем находились они как раз в Каире и Александрии и в состоянии войны между собой. Этот интересный расклад стал неожиданностью для первой волны крестоносцев.

Высадившийся десант флота, вкупе с подходящими частями Дамиетты и Тинниса, с удивлением увидел Александрию уже затворившейся в осаду. Ларчик открывался просто — на город шли отряды победившего в Каире Диргама и Шавар готовился к обороне. Внезапное появление под родными стенами латинян, привело александрийцев в не меньшее замешательство, впрочем, быстро прошедшее у обеих сторон. Соединившиеся отряды франков блокировали город с суши, флот перекрыл море, первые приступы гарнизон легко отбил, и уяснив, что с наскока крепость взять не получится, христианская коалиция перешла к правильной осаде.

Онову обороняющихся составляли отряды Шавара и местная стража, а кроме них ополченное население, в немалой доле состоявшее из купцов, караванщиков и моряков с их работниками, прекрасно знающих, что делать по любую сторону от копья или сабли. Город не захватывали уж несколько веков, накопленным богатством он уступал разве что Константинополю и Багдаду, укрепления имел мощные и всемерно поддерживаемые в исправности.

Диргам до Александрии не дошел. Получив на полпути вести о нападении франков, новый визирь остановился, затем отошел в Танту (городок между Каиром и Александрией), где задержался понаблюдать за событиями. Спасать конкурента он, разумеется, не собирался, но и упускать контроль над главным центром прибыли страны не хотел. Именно в Танте, Каирский визирь получил депешу о приближении латинян еще и к столице.

* * *

Амори I прошел до Бильбейса, собирая по пути опоздавшие подкрепления, затем двинулся на Каир. Латинян попытался атаковать на марше брат Диргама с небольшой, второпях собранной из остатков столичного гарнизона дружиной, но переоценил свои возможности и потерял голову вместе почти со всем отрядом, а сами франки оценили этот порыв лишь как мелкую стычку. Еще через несколько дней, сводная иерусалимско-европейская армия вышла к Каиру, вновь, как во времена Второго крестового похода разбив основной лагерь в Фустате (город-спутник) и начав окружение столицы Египта.

Горожане сели в осаду, но в этот раз у них оставался немногочисленный гарнизон, без сильного вождя, халиф по малолетству и незначительности поста последних лет, таковым выступить не мог. В Каире существовала и профранкская партия, из местных христиан и небольшого количества мусульман, полагающих, что статус Дамаска или Тинниса, вполне заманчивая штука, если сравнивать с постоянными дворцовыми переворотами и городскими войнами визирей.

Диргам принял решение прорываться в столицу и возглавлять оборону, на что имел довольно высокие шансы. Но прорыв пришелся на сектор, занимаемый византийцами, под командованием Константина Коломана и с приданными наемными туркменами. Ромейскую пехоту врасплох застать не удалось, что возможно получилось бы с рыцарями. Греки выдержали первый удар, затем Коломан бросил в наступление туркмен, а следом повел в завязавшееся сражение свой отряд. Естественно, отправив гонцов за подкреплением.

Бой вышел жестоким — визирю отступать было некуда. Византийцы и туркмены понесли огромные потери, на поле остался и сам Коломан. Но потом подошли госпитальеры, за ними основные франкские силы, и сражение кончилось полным разгромом египтян, погиб и Диргам. Франки тоже понесли немалые потери, получил тяжелое ранение Гуго VIII де Лузиньян, но для них это стало единственной крупной битвой кампании.

Потеряв надежду на помощь, Каир продержался еще две недели, после чего группа коптов открыла латинянам ворота и франки ворвались в столицу. Халифат Фатимидов рухнул.

* * *

Дворцов халифа имелось два, один занял Терри Фландрский, отбив добычей расходы на все свои четыре турпоездки и еще оставшись в огромной прибыли. А резиденция последнего халифа Фатимидской династии аль-Адида Лидиниллаха, досталась королю Амори I. Четырнадцатилетний глава шиитов оказался в плену, содержался в Тире на строгом режиме до 1171 года, когда скончался от болезни. Убивать его смысла не имело, первые годы мог появиться наследник.

Каир грабили неделю, на чем обогатились все участники похода. Приличной случаю резни горожан, впрочем, что отмечали все летописцы, и восточные, и западные, не случилось. Кроме ряда обычных по тем временам инцидентов, перебили далеких от народа сановников и их окружение с прислугой, но это считалось в порядке вещей даже при смене визиря, так что население не трогало. Франки приходили уже второй раз, ажиотажа уже не вызывали, а ярости сами они накопить не успели, вступив в серьезный бой лишь раз и практически не сидев в осаде.

* * *

Когда радость победы и дележ трофеев утихли, Амори I не спеша вернул войско к достаточному уровню дисциплины, и осенью выступил к Александрии, где продолжалась осада.

Крепость держалась. Шавар несколько раз пытался вступить в переговоры, предлагая сначала вассалитет и дань всего Египта, а после падения Каира — Нижнего Египта. Предложения, в сущности, выдвигались вполне нормальные, и могли быть в какой-то форме приняты, но не нашли адресата. Сюзеренитет мог заинтересовать короля Иерусалима — уже начавшего осознавать обширность достающихся ему территорий, либо, допустим, короля Сицилии — пусть и далекого… но монархи среди осаждающих отсутствовали. Раймунду III Триполийскому отказываться в пользу короны от перспективы добычи не хотелось, командующий сицилийским контингентом Танкред де Лечче усиливать своего дядю-короля вовсе не собирался, остальные сеньоры, особенно после известий о размерах трофеев в Каире (а Александрия считалась более богатой, да ведь в столице грабили и во время междоусобиц, что главный порт обходило стороной) тем более мира не желали. Оттого переговоры провалились.

Амори I, по пути приводя к покорности встречные поселения, вышел к Александрии в ноябре. В блокированном городе к тому времени начался голод, а лишившееся доходов и еды население задумалось о сдаче.

В начале декабря, генуэзцы, прорвавшись в гавань и высадившись с кораблей, захватили порт, что стало финальной точкой. Попытки сбросить десант в море провалились, затем последовал последний штурм с суши и удержанного плацдарма (куда перебросили часть рыцарей), и к концу года латиняне ворвались в город. Уличные бои смысла не имели, так что еще пару дней оборонялись несколько дворцов, а затем война кончилась.

* * *

Причин щадить город не имелось, а с учетом многонациональности коалиции, в которой и короля Иерусалима единым вождем признавали-то лишь по военным вопросам, соблюдать какие-то рамки дисциплины не имелось и возможности. Поэтому, как свидетельствует хронист, «последовали резня и грабеж, какого еще свет не видел». Жителей убивали походя, вымещая скуку осадных месяцев, чередовавшуюся с риском бросков на стены, жестоко пытали в поисках спрятанных сокровищ, что не могли унести или не хотели брать — ломали или сжигали, разрушали дома… и продолжалось это долго. От разгрома лидеры похода охраняли лишь порт и дворец наместника, остальные кварталы пребывали во власти захватчиков.

Александрию грабили два месяца. Добыча оказалась просто огромной, по словам свидетеля «с тех пор, как стоит мир, не было столько захвачено ни в одном городе». Но и после этих двух месяцев, город все еще оставался привлекательным активом, сохранив основные хозяйственные постройки, рынки и порт, а также немалую долю населения. Как с удивлением отмечали очевидцы, часть населения сохранила при том определенные накопления, а некоторые уже в ходе погромов развернули мелкую торговлю, в том числе скупку добычи у латинян.

Терри Фландрский в очередной раз попытался получить лен за морем, и просил город себе. Собственно, Амори I ему не отказывал, но после победы тут выделили кварталы Генуе, Пизе, Сицилии и госпитальерам, из-за чего граф Фландрии, здраво поразмыслив, от такой награды отказался сам — что там оставалось-то? И отъехал в Европу, с полученным золотом.

Александрия стала коронным городом, на манер Дамаска и Акры, получив — в целях восстановления экономической деятельности, определенные привилегии.

Каир стал коронным владением, остальные поселения между этими городами раздали участникам завоевания.

Гуго VIII де Лузиньян остался, получив в лен город Файюм с окрестностями, на тот момент границу покоренных франками земель Египта.

Остальные пилигримы из числа высшей знати вернулись по домам, разнося вести о невиданной победе христианского войска по всей Европе, но многие из участников заезда статусом пониже, перешли на службу королю латинян.

* * *

Амори I за покорение Египта, первым из королей Иерусалима получил почетную кличку Великий, уже при жизни. Не то чтобы совсем незаслуженно, командовал походом действительно он. Хотя, строго говоря, подготовка вторжения — целиком и полностью заслуга его предшественника, а в быстрый разгром противника, наибольший вклад внесли два воюющих визиря и их предшественники за последний десяток лет. Но спустя некоторое время, король осознал, что если завоевать Нижний Египет оказалось не так уж сложно, то править здесь, наоборот, совсем не легко. В первую очередь — в очередной раз, не хватало латинян.

 

Глава XV. Последствия завоевания

Завоевание Нижнего Египта отразилось на всей Средиземноморской экономике, и сильнее всего на византийской. Внезапно выяснилось, что для всех было значительно лучше жить с мусульманским Египтом — имеющим свое важное место в глобальной экономике, причем в немалой доле именно по причине ислама. Успешная операция Амори I Иерусалимского, разорвала налаженные торговые цепочки в регионе, а это, в свою очередь, повлияло на сопредельные территории, вплоть до далеких земель Багдада, Западной Африки и Руси.

Одним из самых ликвидных товаров региона, были рабы. Подданные Византии закупали их в Северном Причерноморье, а продавали большей частью в мусульманские страны. И основной объем шел через Константинополь в Александрию. Оттуда караваны шли в Северную Африку и Испанию, но и сам Египет оставался мощным потребителем рабов, в том числе наиболее дорогих, закупаемых в мамлюкские войска. Часть груза оставались в Византии или продавалась в Европу, но в христианских странах к тому времени спрос на рабов упал до минимума, они использовались в небольших количествах в роли прислуги, так что объем этих поставок оставался нишевым.

Покорение Египта латинянами, сразу лишило работорговцев Причерноморья основного рынка сбыта, что повлекло не просто спад торговли, но и политический кризис. Резкое сокращение потребности в рабах и падение на них цен, лишило купцов и судовладельцев Черного моря — остающегося ромейским «внутренним озером», заметной доли оборотного капитала, вызвав кассовый разрыв. Закрыть его не получалось. Остальные традиционные товары, зерно, рыба и соль, поставлялись совсем другими партиями и по другим ценам, а в их себестоимости транспортные расходы только в Черном море занимали более 15 % (по рабам — 2–3%). Отсюда, возможность закупать «в обратный путь» в столице товары из Европы и с востока, у черноморских торговцев тоже мгновенно снизилась, отражаясь уже на константинопольских оборотах, в том числе поступлениях в казну.

Вторым не менее важным последствием, стало уменьшение полезности византийских купцов Причерноморья для их соседей из Степи, Руси и черкесских земель. Отказ от традиционного бизнеса лишал поставщиков полона привычных поступлений, а ссылки на глобализацию торговли и войну в неведомом Египте, бизнес-партнеров Византии не убеждали. Зато лидеров приграничных племен немедленно посетила мысль добрать «упущенную выгоду» с греческих купцов, что потребовало направления дополнительных войсковых контингентов из метрополии.

* * *

В самом Египте обороты купцов по завоевании рухнули сразу, распад страны на несколько частей, перерезал привычные пути по Нилу. Пострадала не столько европейско-азиатская торговля, быстро замененная портами Иерусалимского королевства (на чем резко выросли красноморские Аккаб и Айла), сколько транзит в Северную и Центральную (через оазис Куфра) Африку, в первые годы почти полностью прекратившийся. А ведь из Африки шло, в немалой доле, золото.

* * *

Общий спад торговли быстро возобновил разногласия между Генуей и Пизой, и без того постоянно воюющих. Спор за зоны влияния в западном Средиземноморье и обострение конкуренции в Византии и Леванте с Египтом, уже в 1165 году перешли в очередную войну республик, в которой Пизу поддержали города Южной Франции и Каталонии, и — более морально, чем оружием, император Священной Римской империи. Генуя привлекла на свою сторону папу Римского и короля Сицилии (затаившего на Пизу неприязнь за разрушение вассального сицилийцам Амальфи в 1136 году и поддержку недавно провалившегося похода Фридриха I Барбароссы, обещавшего пизанцам по улице в портах Южной Италии после победы). Конфликт разгорался, когда в 1166 году произошли два важных события.

Умер король Сицилии Вильгельм I Злой. Наследовал ему сын, тоже Вильгельм, II по номеру, позже прозванный Добрым. Принцу стукнуло всего 13 лет, отчего править в должности регента назначили его мать, вдовствующую королеву Маргариту Наваррскую. В стране немедленно началась свара придворных группировок за влияние на королеву, и в этот момент, совершенно не к месту, на сцене вновь появился император Византии.

Мануил I, заканчивающий венгерскую кампанию и отстроивший, по необходимости противостоять Венеции, флот, решил поучаствовать в событиях. Целью василевса снова оказалась раскалывающаяся под слабой властью регентши Южная Италия.

* * *

На этом ходе, в игру вернулась и Венеция. Уже десять лет воюя с Византией, республика несла огромные кассовые потери и давно находилась в состоянии финансового кризиса. Не то чтобы ее экономика оказалась разорванной в клочья, но город потерял 50 % оборота с закрытием греческих рынков, после захвата Мануилом I далматинского побережья лишился доступа к стратегическим лесам вместе со своими анклавами и в очередной раз ключевого военно-торгового узла — города Зары. После падения Александрии, уменьшилась и торговля с Египтом, где соперники получили льготы и кварталы.

* * *

Тут надо уточнить — «квартал», который получало за определенные заслуги одно государство в городе другого, это не просто несколько домов. Это такой средневековый офшор, то, что позже стали называть «сеттельментом», экстерриториальная и немалая часть города со своим рынком, домами, складами и прочей инфраструктурой, собственным законодательством и пошлинами. Законы и налоги страны пребывания там не действовали, за небольшими исключениями, связанными чаще с обороной.

* * *

Венеция сохраняла кварталы в портах Иерусалимского королевства и тесные отношения с Сицилией. Естественно, оставалось внутреннее производство, в первую очередь соль и стекло, но пояса приходилось затягивать все туже. Как раз в те годы появились знаменитые венецианские «облигации внутреннего государственного займа», за счет которых горожане кредитовали казну республики — больше денег найти было негде.

Притом Венеция умудрилась, поддерживая итальянские города в долгой войне с германским императором, не потерять рынок Священной Римской империи, что после начала генуэзско-пизанской войны стало сильнейшей поддержкой. Когда западное Средиземноморье превратилось в театр военных действия, а между империей и Пизой вновь пролегла полоса враждебных итальянских городов, оказалось, что Фридрих I Барбаросса не может позволить себе разрыв с единственным оставшимся транзитным терминалом торговли с востоком. Даже если власти терминала поддерживают его противников. Имперские купцы, конечно, начали поиски обходного пути, но дело это оказалось не быстрым, на чем Венеция несколько окрепла.

Но в моменте республику Св. Марка оценивали невысоко, и начиная войну за море, просто не учли.

* * *

Когда на горизонте появился византийский флот, дож Витале II Микеле собрал огромную эскадру в 120 судов и предложил Сицилии защиту на море. Разумеется, не даром — королевство отдавало квартал в Александрии, выплачивало субсидии и предоставляло льготы в своих портах на будущее. Фактически, сицилийцы отказывались от возможности развития средиземноморской торговли, в обмен на помощь сдавая достижения прошлого царствования. Впрочем, сдавая лишь весьма туманные перспективы. Обороты сицилийских купцов росли, но больше в торговле с Африкой. В западной части Средиземного моря им пришлось бы воевать за рынки с Пизой и Генуей, Адриатику продолжала контролировать Венеция. В Византии островитян вовсе не принимали, а в Леванте преимуществ они не имели. Так что, выбор ниши «центрального перевалочного терминала» посреди региона, нес массу преимуществ, не предполагая рисков. Война с соседней империей, при малолетнем короле выглядела куда опаснее, и предложение дожа приняли.

Мануил I союзников не нашел, греков в Италии не желали видеть. Венецию, несмотря на противостояние в Северной Италии, притязания на Сицилийское королевство и союз с Пизой, поддержал даже Фридрих I Барбаросса. Пиза и Генуя сослались на войну меж собой и в помощи ромеям вежливо отказали.

Регент Сицилии, на короткое время объединив придворные партии, собрала какой смогла (явно небольшой) флот, назначила командовать им спешно вернувшегося из Святой Земли Танкреда де Лечче, и отправила в помощь венецианцам.

* * *

В начале 1167 года, при входе в Адриатику, византийский и венецианский флоты нашли друг друга. Сражение стало знаменитым, в раннем Средневековье боев «флот на флот» случалось не так много. Оно длилось весь день и кончилось уничтожением большинства кораблей обеих сторон, причем венецианцы потеряли дожа. Тем не менее, вторжение республика сорвала и цели достигла, отчего победу обычно считают за ней.

Для Византии поход стал последней попыткой вернуть Италию, а новый дож Венеции, Себастьян Дзиани, принял страну с весьма повысившимся инвестиционным рейтингом.

* * *

Но заключать мир василевс и теперь не собирался, отчего торговые маршруты и альянсы в следующее десятилетие немало покорежило. В восточной империи выиграли Трапезунд, Придунайские провинции (Болгария в первую очередь) и Крит с Кипром.

Трапезунд оттянул на себя часть черноморской торговли, став ключевым хабом транзита с востока по суше, и далее через Черное море на Дунай или Днепр. Днепровский путь «из греков в варяги» оживился, чему способствовало укрепление на Руси власти Андрея Боголюбского (тут же отметим, что в Константинополе как раз в эти годы успел немало пожить в эмиграции один из его будущих наследников, малолетний Всеволод, еще не прозванный Большим Гнездом). Серьезный грузопоток пошел по Дунаю, особенно после окончания войны с венграми. Крит и Кипр стали транзитными станциями торговли с Левантом в обход ромейского побережья, причем местные власти принимали и венецианцев, несмотря на строжайшие запреты имперского центра.

Все это повысило внутри империи тягу провинций к сепаратизму и автономии, а заодно сформировало две партии, про- и антилатинскую, зависимо от личных последствий ссоры с Венецией.

Последняя, пользуясь смутой в Средиземном море, уверенно вернула себе лидерство в его восточной части, вытеснив в союзе с Генуей и Сицилией пизанцев. Генуя и Пиза провоевали до 1175 года, и на все это время Пиза практически лишилась доступа в Восточное Средиземноморье. Генуя использовала главный нематериальный актив — доступ в Константинополь, но с доставкой товара в родную гавань (через пизанскую зону влияния), имела проблемы, отчего сосредоточилась на торговле в левантийских, греческих и африканских водах.

Венеция мира с Византией до конца правления Мануила I не добилась, зато сразу после битвы флотов поддержала создание антигерманской Ломбардской лиги в 1167 году, отчего имела в союзниках почти всю Италию, Сицилийское королевство, Геную, папу Римского, правителей Леванта и Египта, но при том смогла сохранить и торговые отношения со Священной Римской империей. Экономика республики на довоенный уровень не вышла, но стабилизировалась в перспективной позиции для роста.

Египет вернулся в глобальную экономику к концу 1160-х годов, но уже несколько в иной ипостаси.

 

Глава XVI. Колонизация Египта

Вернемся на восток. Страну теперь называли «Латинским королевством Иерусалима и Египта», столицу со временем перенесли в Каир, а Амори I Великий быстро выяснил, что завоевания приносят расширение не только территорий, но и проблем.

Военные трофеи оказались богатыми, а местные сельские лены привлекательными и понятными для участвовавших в войне рыцарей, так что число вассалов иерусалимской короны заметно увеличилось. Остались многие европейцы, а сицилийцев чуть не большая часть. Вождю последних, Танкреду де Лечче, из дома вежливо намекнули, что возвращения его не ждут, помня об участии в мятежах, и он задержался в Леванте на два года, до смерти короля Вильгельма I Злого. С патроном осталась свита, постепенно немалой долей перетекшая в местное рыцарство.

Но массовая раздача ленов, повлекла уменьшение королевского домена. Из свежезавоеванного, за Амори I остались лишь Каир и Александрия — после выделения кварталов Генуе, Пизе, Сицилии (позже переданный Венеции) и госпитальерам, большого интереса не представлявшая. Нижний Египет быстро перешел под контроль франков, но у короля появились новые расходы и заботы, а денежный поток увеличился незначительно. Особенно когда коронная доля добычи разошлась в оплату долгов и первоочередных расходов.

Основных новых проблем можно выделить три. Новые границы, разрастание территории и увеличение ленов с потерей управляемости государством и отношения с церковью, вернее — церквями.

* * *

Начнем с первого. Обнаружилось, что удел Фатимидов фактически делится на четыре части. Области вдоль Нила — Нижний и Верхний Египты, цепь оазисов на западной границе и побережье Красного моря, отделенное остальной страны пустыней.

В Нижнем Египте ускоренно формировалось нормальное феодальное владение, сливающееся с давно покоренными Дамиеттой и Бильбейсом. В Каире король восстановил городские стены и на основе дворца халифа отстроил мощную цитадель, ставшую опорным пунктом управления. Первое испытание не заставило себя ждать. В 1164 году, пользуясь отсутствием короля, в столице случился мятеж. Бунтовали мусульмане, потерявшие привилегии в пользу коптов и приезжих латинян, а ударной силой выступили бывшие мамлюки и прислуга халифов и визирей, потерявшие вообще все и стянувшиеся в Каир, поскольку их просто нигде не ждали. Мятежники попытались взять еще недостроенный замок, но успеха не добились, а чуть позже бунт подавил коннетабль королевства Онфруа II де Торон. Итогом стала высылка многих мусульман из столицы и ограничения на проживание для остающихся и приезжих, но большого успеха христианизации эти меры не принесли, город оказался слишком велик и слишком исламизирован.

* * *

В Верхнем Египте, после падения Фатимидов всяк эмир стал самостоятельным, объединить их оказалось некому, а завоевать сразу франкам не хватило сил. Регион превратился в скопище разобщенных мелких уделов и городов, напоминая Левант времен 1-го крестового похода. Все эти независимые селения не только тут же перегрызлись между собой, но и начали обращаться к новой власти с предложениями союза или вассалитета, но королю оказалось не до них. Найдись в регионе один или несколько крупных лидеров, экспансия могла пойти по варианту создания сателлитов, но погружаться во взаимоотношения сотен мелких правителей монарх не имел ни сил, ни особого желания.

Потому Верхний Египет объявили «зоной свободной охоты» для желающих приобрести лен любого размера и конфигурации. На условиях самофинансирования и последующей присяги трону, в обмен на довольно условную помощь короля, фактически сведенную к рекламе этого направления среди туристов из Европы и редким рейдам с побережья Красного моря.

Единственное существенное вмешательство центра произошло в 1167 году, когда по окончании междоусобицы в левантийской части страны, Амори I с дружиной совершил морской переход из Айлы в Айдаб (крупнейший египетский порт Красного моря), откуда прошел караванной тропою к Нилу и взял Сиену (Асуан), присоединив к королевскому домену. На острове Элефантина (часть города) заложили мощный замок, отчего город, ставший южным рубежом латинской державы, называли теперь Элефантиной.

Постепенно покоренные земли от Элефантины до Фаюма, разошлись на феоды, из которых самым мощным стало владение Гуго де Лузиньяна, получившего титул князя Фиванского и создавшего крупнейший наследственный домен прямо посреди королевства. Старый феодал успешно вписался в рынок, вызвал из Франции жену, детей (кроме, конечно, старшего, унаследовавшего европейский домен), детей своих вассалов и многих иных родственников и знакомых, а заодно и толпы желающих «земли и воли» третьего сословия из владений вышеуказанных. Этими силами князь ко времени своей смерти в 1171 году отвоевал лучший кусок египетских сельскохозяйственных земель, от Фаюма до Асута вдоль Нила, плюс огромную территорию западнее, включая оазис Бахария. Столицу княжества перенесли в старинную Минью, а ленники Лузиньянов первоначально обязывались вассальной клятвой только князю. Наследовал Гуго его сын Амори, не сошедшийся с королем во взглядах на правовой статус своих вассалов, но об этом в своем месте.

Далее к югу, по берегам Нила возникли графства Асут, Гирга и Луксор (после Фиванского княжества самый богатый лен Верхнего Египта, контролирующий Кус — основной транзитный терминал между Красным и Средиземным морями), примерно на тех же условиях, что и у Лузиньяна, но размером домена значительно меньше и более лояльные власти далекого монарха, как раз опасаясь княжеского агрессивного соседства. Еще южнее, до Элефантины, расположился десяток крупных баронов, обычно владевших одним городом.

В итоге, к середине 1170-х годов, Верхний Египет стал латинским. Прежнюю мусульманскую (арабскую большей частью) элиту франки уничтожили, подавляющее большинство населения тут исповедовало коптскую версию христианства и в основном перемену власти приняло лояльно. Регион славился не только сельским хозяйством, путь по Нилу с древности служил торговой магистралью, так что земли здесь были богатыми, а в отсутствие внешнего врага — мирными. Проблемы возникали лишь при распрях сеньоров.

* * *

Иная ситуация сложилась на западных рубежах. Здесь начиналась территория берберских племен, за которыми лежали владения Альмохадов, второго (кроме багдадских Аббасидов) исламского халифата, из оставшихся после падения Фатимидов. Халиф пребывал в Испании, в описываемые годы перенеся столицу в Севилью, но Северной Африки не забывал, а происходил из берберов, так что те могли рассчитывать на поддержку. Правда, именно в 1163 году скончался Абд аль-Мумин, первый халиф из рода Альмохадов, отчего его сын и наследник Абу Якуб Юсуф сразу оказался занят борьбой за трон с братьями. Затем Юсуфу пришлось заняться подавлением мятежей в африканских владениях, войнами в Андалузии и Валенсии, снова Африкой… так что, до далекого и не угрожающего Египта, руки у него не дошли. Тем не менее, испанские филиалы орденов Тампля и Госпиталя, латинские короли с тех пор спонсировали постоянно и щедро. Папы римские тоже сместили акценты, и по укреплении христианских владений в Леванте и Египте, основным направлением новых крестовых походов и церковной помощи стала Испания.

Все это, впрочем, с берберами Египту никак не помогло.

Кочевники оказались людьми вполне европейского облика, образом жизни почти не отличались от давно знакомых бедуинов, но были куда многочисленнее и, как быстро выяснилось, лучше умели организовываться. Когда-то эти племена исповедовали христианство (бербером по отцу, например, считается выдающаяся фигура в истории христианства — Блаженный Августин), жестоко сопротивлялись арабскому завоеванию, от которого многие бежали в Италию или Галлию, но к XII веку за редким исключением, перешли в ислам. Собственно, Фатимидов именно берберы когда-то привели к власти, но затем с ними рассорились и периодически воевали, отчего одной из главных задач мамлюков являлась защита западной границы. А как только с рубежа исчезли регулярные части и появились новые соседи, племена отправились на них в набег. Особой неприязни к франкам берберы поначалу не испытывали, рассматривая рейды не только как подработку, но и как способ знакомства и познания окружающего мира, важно же понимать, что из себя сосед представляет?

Первое сражение произошло в начале 1164 года, когда отряд рыцарей из Александрии взял быстрым штурмом городок Мерса-Матрух, к западу на побережье, терминал караванной торговли с пустыней. Пока латиняне увлеченно грабили взятый город, из окружающих песков подтянулись кочевники, сбили небрежно выставленные посты и ворвались на улицы. Сопротивления, занятые сбором трофеев франки оказать не смогли, отчего легли там почти все, потеряв около двух тысяч человек, из них до полусотни рыцарей. За все завоевание Египта, сравнимые потери в одном бою европейцы понесли лишь при разгроме Диргама, отчего новость заставила срочно выступить на запад самого короля. Амори I отбил Мерсу и провел на границе почти год, совершив рейды на Саллум (западнее по берегу) и оазис Сиву, но заметных успехов не добившись.

* * *

Внезапно выяснилось, что части мамлюков, содержащиеся на постоянной основе за счет казны, штука весьма полезная. У короля регулярных войск не имелось даже на уровне концепции, а прикрывать рыцарским ополчением границу в пустыне, с огромными перегонами между оазисами, не представлялось возможным. Рыцарь не может служить все время, он вынужден отвлекаться на менеджмент фьефа, с которого кормится. И если фьеф далеко — оставлять место службы. Оазисы в качестве лена спросом не пользовались, разве что на оживленных караванных путях — слишком оторваны от соплеменных доменов.

Опыт обороны границ с бедуинами в княжестве Заиорданском у франков имелся. Расстояния, конечно, не те, трасса вдоль границы дает возможность получать с купцов большему числу народа, но принцип, как казалось, одинаков. Требовался лишь правильно подобранный организатор, и такого быстро вспомнили. Рене де Шатильон с 1161 года отбывал в плену у эмира Мосула, а репутацией обладал как раз подходящей. Его срочно выкупили, женили на очередной вдове с активами и назначили князем Мармарийским. Мармарикой называли область между дельтой Нила и Киренаикой, но Амори I мыслил широко, отчего в княжество включил всю западную границу, от Саллума на побережье Средиземного моря — вглубь страны, включая оазисы Сива, Фарафра, Дахла и Харга. Которые требовалось еще завоевать. Мерса отошла короне, там построили мощную крепость — базу для дальнейшей экспансии. Рене — теперь Мармарийский, доверие оправдал, в течение следующих пяти лет захватив все намеченное княжество.

Все это время он провел в практически непрекращающихся боях с берберами, не стесняясь в методах и подтвердив жутковатую репутацию. Берберы, как и немалая часть сограждан, искренне считали Рене демоном «пьющим кровь в пустыне, где нет воды», что сделало князя уже в XIX веке героем отдельного направления «готических романов», а в XX — фильмов ужаса.

Первые годы дружина князя существовала как наемное войско короля, полностью финансируемое из казны. А срок жизни княжеского бойца (что интересно — кроме самого Рене, тот прожил долго, активно воюя в тех же условиях) составлял в среднем не более полугода.

Нормальных рыцарей, желающих сделаться вассалом князя, находилось не много. Военные ордены регулярно посылали небольшие отряды, но основная часть тамплиеров занималась границей с Мосулом, а госпитальеры, о чем мы еще поговорим, красноморским побережьем.

Бойцов не хватало всегда и в Мармарике с радостью принимали любого. В Европе для рыцарей и прочего военного люда существовал особый вид наказания — служба в Святой Земле на определенный срок, и высланные, не вступившие в рыцарский орден, попадали к Рене. Встречались и редкие фанаты крестоносной идеи, рвущиеся в пустыню на подвиги. Но кроме указанных, под рукой князя Мармарийского воевали разыскиваемые преступники, вероотступники, мусульманские перебежчики, копты из крестьян, дезертиры из византийской армии, нубийцы, негры и еще черт знает кто. Здесь не отказывали никому, даже если объясняться приходилось жестами, а за кандидатом гнался отряд стражи.

Местный контингент переменного состава слыл сборищем полных отбросов, с которыми, однако, лучше не связываться даже опытному рыцарю.

В рыцарское же достоинство тут возводили без разбора, требуя лишь двух условий: участие в боях и христианское исповедание (желающих иноверцев крестили тут же, знания основ и символов отнюдь не спрашивая). По некоторым источникам, рыцарем становился чуть не каждый дружинник, выживший в течение полугода… погибая в этом статусе в течении следующих нескольких месяцев. К 1250 году выяснилось, что дворянских родов, ведущих происхождение из Мармарийского княжества с XII века, насчитывается ровно три, остальные не выжили.

Отдельным фактором оставалась высокая лояльность княжества трону. В Мармарике все прекрасно знали, кто снабжает и посылает пополнения, и что случится, прервись эта связь. Продукция самих оазисов не всегда позволяла прокормить даже их население, не говоря о дружине. Князь собирал пошлины с караванов из западной и центральной Африки, но их количество резко сократилось. Трофеи при победах над берберами больших денег тоже не приносили, ценились, разве что, кони и верблюды. Оттого регулярные субсидии и обозы с провиантом из столицы, оставались важнейшей статьей дохода, а обычная ранее в Иерусалимском королевстве норма о прямом оммаже каждого рыцаря монарху, здесь соблюдалась строго и с воодушевлением, ведь вассалитет штука обоюдная, сюзерен обязан заботиться о вассале.

Активные боевые действия продолжались на западе десять лет, и еще столько же набеги из пустыни следовали постоянно. Берберы считали оазисы княжества своими, власть Фатимидов признавая там лишь условно, а латинян не признав поначалу вообще. Но франки свои силы пополняли, а кочевники могли только воспроизводить за счет рождаемости, отчего итог вышел в пользу королевства. Граница устояла, оазисы покрылись сетью крепостей, но о продвижении на запад в Каире еще долгие годы даже мыслей не возникало.

* * *

И к самому интересному району — берегам Красного моря.

Города в полосе побережья, отделенные от Нила пустыней с редкими нитками караванных трасс, вели оживленную торговлю с Африкой и Азией. Индийский океан «в широком смысле» — включая прилегающие моря, служил огромным «исламским озером» и зоной богатейшей активной торговли. Экономически регион напоминал Средиземноморье, но увеличенное на порядки, как территориально, так и в объеме переваливаемых грузов и денежном выражении. Причем Красное море было заметным, но далеко не самым важным терминалом в этом глобальном обмене.

Амори I был человеком начитанным и любопытным, отчего о далеких сказочных землях знал много больше среднего франка своего времени. Он знал, что провозимые купцами через его земли перец, шелк, фарфор и прочие «чудеса востока» идут из очень далеких краев, слышал или читал о Китае, Индии и островах Пряностей, странах черных людей в Африке (негры особой диковиной в Леванте не являлись), но знание было теоретическим и отвлеченным, а сведения больше походили на сказки. Прямая восточная торговля даже у купцов Дамаска почти всегда ограничивалась Багдадом, Каиром, Аденом, в редких случаях Самаркандом или Ормузом.

По захвату Египта, внезапно выяснилось, что сказочные страны понятие вовсе не отвлеченное. Что купцы из новых подданных имеют там филиалы, а индийцы и африканцы давно обжили порты Египта. И ситуация срочно требует от нового владыки Каира разъяснений и решений, ведь торговля такого уровня не может ждать, она найдет иные пути, конкуренция за грузопоток велика.

Красноморские города после падения Фатимидов управлялись купцами, но на них точили зубы и эмиры Верхнего Египта, и соседи с противоположного берега Аравии. Каир держал здесь небольшой флот для борьбы с пиратами, традиционно охотившимися в Баб-эль-Мандебском проливе и архипелаге Дахлак (больше сотни островков у побережья Эфиопии), и флотские командиры, начавшие теперь рассматривать порты как собственный феод, тоже внушали опасения. Регион Индийского океана вообще-то отличался мирными побережьями и высокой безопасностью портов. В прибрежных странах регулярно бушевали войны, но уже несколько веков они почти не затрагивали торговцев. Естественно, в морях водились пираты, но редко встречался военный флот береговых держав. Первые обоснованно считались меньшим риском, чем вторые, отличаясь меньшими силами, организованностью и ресурсами. Купцы предпочли пригласить твердую и наиболее сильную из окружающих власть в порт, прекрасно понимая, что в противном случае, через какое-то время она придет сама, но уже с осадой.

* * *

Для короля, несмотря на его образованность, новые горизонты стали определенным шоком. Все же, когда к простому, по сути, франкскому феодалу, приходит персонаж из «Тысячи и одной ночи»… впрочем, Синбад-мореход в сравнении с египетскими купцами, явно проигрывал. Тут водились люди покруче, такие как хозяева семейного торгового дома Аббасов аль-Хиджази, основатель которого сорок лет сам провел в Китае и вернулся в Египет оставив на сыновей филиалы в Индии, Китае, Индонезии, Цейлоне и Эфиопии. Вот кого не попадалось, это самих египтян. Восточную торговлю вели арабы и персы, западноафриканскую — арабы и евреи, вытесняемые со Средиземного моря итальянцами (и это тоже стало заботой короля), а кроме того существовали мощные торговые корпорации вроде Тансави (льноторговля) и каремитов (с центрами в Каире и Кусе, мусульманская ФПГ — финансово-промышленная группа, занимавшаяся и банкингом в традиционных для времени и места формах, о которых упоминалось ранее).

На прием к Амори I повалили именно такого уровня личности. И не с целью подарить диковину и рассказать фантастическую историю, а требуя срочно определить сугубо приземленные вещи, вроде налоговых ставок и гарантий защиты, льгот своим подданным и запретов итальянцам, визового режима с языческой Индией и христианской Эфиопией.

Сказки ожили, и король быстро осознал, что может получить доступ к более глобальной чем Средиземноморье торговой зоне. Опыт с Дамаском многому научил монархов Иерусалима, так что первые решения принимать оказалось легко, просто повторив действия Балдуина I. Купцам, связанным с Красным морем, объявили нулевые налоги и пошлины на год со дня перехода базового порта под власть короны. Разумеется, о каких-либо долгах перед прошлым правительством, речь вообще не шла. На будущее сохранялись традиционные ставки, города становились коронными владениями, в них вводилось самоуправление «по типу Дамаска», ставшего эталоном. Европейцам запрещалось торговать южнее Каира, а восточным гостям — севернее Куса. Единственным исключением стал орден Госпитальеров.

* * *

В 1165 году, оставив запад на Рене де Шатильона, Амори I с экспедиционным корпусом, немалую часть которого составлял отряд госпитальеров, погрузился в Сувайсе (Суэц) на купеческие корабли и отплыл на юг. Подготовленные соглашениями с купеческой верхушкой, портовые города встречали франков лояльно. В крупных центрах — Айдабе, Кусейре, Марса-Аламе, Шалатине и Беренике, остались виконты и небольшие гарнизоны, а заодно заложили замки.

Столицей нового коронного домена и главной военной базой, стал не самый большой и богатый (но и самый южный) Айдаб, а небольшой городок Марса-Алама, рядом с которым имелись обедневшие, но работающие золотые копи. После покорения Верхнего Египта, города красноморского побережья вернули себе роль торгового узла, возобновив транзитную торговлю между западом и востоком, с перевалкой грузов по Нилу через Кус или Элефантину, где сходились сразу три трассы — с севера по Нилу западные товары, из Айдаба — восточные, а с юга грузы Нубии и Эфиопии.

Госпитальеры тоже остались. В очередной раз внезапно, выяснилось, что на Красном море нужен флот — гонять пиратов. Денег в казне на столь дорогую затею не имелось. Золото уходило на замки западной границы, Элефантины и берегов Красного моря, укрепление Каира, оплату гарнизонов… да и старый, иерусалимский домен, тоже требовал затрат. Трофеи от завоевания разошлись быстро, а поступления росли медленнее. Но и передача генерирующего денежный поток актива в лен, короля не привлекала, отчего он договорился с орденом иоаннитов.

Госпиталь не пожелал ввязываться в бесконечную пустынную войну с берберами, но искал для применения братьев-рыцарей какой-нибудь фронтир. Кроме того, латиняне с удивлением обнаружили, что за южными рубежами Египта проживают христиане. И не только в лежащих недалеко от Элефантины небольших государствах Нубии, но и далее — в Эфиопии, и, что стало самым интересным — среди «морских людей». Последние традиционно занимались рыбной ловлей и пиратством, основные логова имели на острове Сокотра и в архипелаге Дахлак, а этнически представляли собой потомков греческих колонистов, за века вобравших в свою кровь всю пестроту гостей этого торгового перекрестка, но сохранивших христианскую веру. Что стало новым для латинян — в несторианской версии, считавшейся еретической всеми остальными, включая коптов, и подчинявшейся патриарху в Багдаде. Ранее заметных общин несториан франки не встречали, и отношения с ними приходилось строить с нуля. Для чего рыцари-монахи представлялись наиболее подходящим инструментом.

Орден заложил форпост под Айдабом, пользуясь своими огромными финансовыми резервами выстроил флот, и спустя некоторое время, монахи стали моряками. Получив строго лимитированную долю в местной торговле, но ничем не ограниченную в делах финансовых, куда иоанниты внесли накопившийся уже богатый опыт синтеза западных и восточных практик, быстро став ведущим банком от Занзибара до Индии.

С южными христианскими соседями, Каир договорился, а с пиратами пришлось воевать долго и упорно, и основная нагрузка легла на госпитальеров. Победу принесли, как и в случае с берберами, резервы — орден восполнял добровольцами любые потери, пираты воспроизводились медленнее. В 1187 году — знаменательная дата в истории Госпиталя, братья-рыцари захватили центральный остров архипелага Дахлак. В бою погиб великий магистр Роже де Мулен. Название острова совпадало с именем архипелага и переводилось как «ворота ада», что было уместно ранее, но после победы монахи, заложив там замок, ставший первым «чисто морским» владением, назвав его в честь погибшего лидера Де Муленом (впоследствии Демулен).

* * *

Кроме новых рубежей, с их заботами и перспективами, после победы обострились религиозные вопросы, в части веры новых подданных и политики старых прелатов.

После завоевания Каира и Александрии, патриарх Иерусалима Амори Неслийский немедленно потребовал от коронованного тезки передачи Иерусалима церкви.

Вопрос о столице был спорным с начала латинского завоевания, и клирики претендовали на город вполне, по тогдашним представлениям, обоснованно. Иерусалим оставался в первую очередь именно святым, сакральным местом, а дополнительным аргументом послужила практика Франции и Германии, в которых традиционно города коронации не совпадали со столицами. Каир в качестве стольного города выглядел привлекательно, будучи на порядок больше и богаче, а контролировать территории оттуда казалось удобнее. Патриарха настойчиво поддержал папа Римский, и после долгих переговоров, в 1167 году королевский двор отъехал в Каир. Иерусалим передали патриарху на правах лена, за который свободно избираемые и вводимые в должность папой церковные иерархи, «в светском смысле» приносили присягу королю, обязываясь традиционными consilium и auxilium, то есть участием в Королевском Совете и суде (это считалось серьезной нагрузкой), помощью боеготовыми единицами и в ряде случаев деньгами.

Одним из последствий сделки стало вытеснение из города штаб-квартир Тампля и Госпиталя. Патриархов давно раздражали привилегии братьев-рыцарей, а Иерусалим и окрестности теперь считались далеким и прочно освоенным тылом, отчего цели для уставной деятельности орденов исчезли. Процесс шел не быстро, ордена сопротивлялись, но к концу XII века в Иерусалиме остались лишь небольшие представительские филиалы, а головные офисы переехали. Тамплиеры в Пальмиру, иоанниты в Александрию, затем на остров Демулен в Красном море. У последних, впрочем, в Святом Граде остался огромный госпиталь — милосердное и общеполезное учреждение белые клирики все же не выгнали.

Другим следствием, стало увеличение разрыва короля со старым доменом. Основными опорными пунктами короны в Леванте стали Акра и Тир, а у церкви появились дополнительные политические интересы, как у любого из крупных сеньоров.

* * *

К иноверцам в Заморье привыкли, но в Египте имелись свои особенности.

К «мирным неверным» (иудеи, алавиты, друзы и т. д.) латиняне относились с весьма лояльным пофигизмом — в отличие от Европы, тут хватало немирных. Поэтому религиозные меньшинства (включая иудеев, чьи общины в Египте были куда больше левантийских), получили тот же статус, что и в Иерусалимском королевстве, слегка выиграли в налогообложении за счет исчезновения джиззьи (исламского спецналога на дозволенных иноверцев), но в целом их положение изменилось не сильно — лояльно к ним, за редкими случаями, и в халифате относились.

* * *

С мусульманами вышло иначе. В Египте большинство населения все еще оставалось христианским, став таковым задолго до крещения предков короля Амори I и действующего римского папы и исповедуя коптскую версию учения, о чем ниже. Но города красноморского побережья были давно и плотно исламизированы. Торговля от Занзибара до Индии, а в ряде случаев и далее, шла на базе мусульманского права, обычаев и общения, так что ислам давал тут очевидные преимущества и изменение ситуации не просматривалось. Форпосты ордена Госпитальеров дела не меняли, в глобальный торговый оборот входя довольно условно и в сравнительно малых объемах. Потому регион остался компактным мусульманским анклавом под властью короны, с местным самоуправлением по привычным законам и традиционными податями, по опыту Дамаска.

Мармарийское княжество в западном приграничье тоже населяли в основном мусульмане, но число жителей там всегда было невелико, а за время жестокой порубежной свары большинство местных разбежалось или погибло. Требовались трудовые резервы.

Поскольку египетские феллахи селиться в этих гиблых краях напрочь отказывались, Рене Мармарийский внес вклад в оживление Средиземноморской торговли, начав закупки у генуэзцев партий рабов из Причерноморья. Невольников сначала «сажали на землю» сервами (крепостными), но в условиях «сражающейся пустыни» затея эта быстро провалилась. Серв при набеге берберов нес те же риски, что и его сеньор, участвовал в их отражении, а на время затишья и частого отсутствия дружинников оставался единицей самообороны, требующей вооружения, обучения и широкой самостоятельности. Прямое принуждение к труду работало слабо, и князь со временем пришел к созданию лайт-версии мамлюков или «боевых колонов», в очередном «казацком» варианте. Невольники приписывались к сеньору (князю или его вассалу), занимались крестьянским трудом без права выезда из феода, но в пределах лена получали вольную с небольшими ограничениями и место в боевом расписании. Статус этих колонов со временем рос, а для отличившихся в бою, переход в армейский штат на практике оказался открыт — людей, напомню, не хватало. Со временем именно потомки этих рабов стали основным населением княжества, сделав домен наиболее латинизированным — живой товар крестили партиями, вряд ли интересуясь личным мнением, а у уже крещенных выбора обряда не существовало. Так что к середине XIII века число приверженцев римской церкви в Мармарике приближалось к 100 %. Убыль колонов оказалась куда меньше, чем в боевых частях, но тоже немалой, виной чему не только берберы, но и непривычный климат. Потому поставки рабов продолжались до середины XIII века, слегка оживив экономику Причерноморья и Генуи.

* * *

Нижний Египет исламизирован был куда меньше, завоевание тут прошло довольно легко. Былую элиту сменила латинская, но в городах население осталось в немалой доле мусульманским, кроме Александрии, после падения немалой части прежнего населения лишившейся и ставшей в основном христианским городом. В Каире процент мусульман остался значительным, причем поначалу туда стекались безработные бойцы халифа, визирей и эмиров, а первые месяцы нового режима, с лишением мусульман привилегий и возвышением иноверцев, породили протестные настроения. Уже в конце 1164 года, в столице, как упоминалось, случился бунт. Он был плохо организован, не имел внятной цели и толковых лидеров, подавили его быстро, а уцелевших протестующих из города изгнали. Оставшиеся мусульмане успокоились, но риск повторения выступлений оставался, хотя король ввел те же порядки, что и в старых владениях, признав право мусульман жить по своим обычаям в обмен на лояльность.

В остальной части региона, первые годы мусульман часто изгоняли и разоряли. Причиной послужили события в столице, стремление коптов отыграться на бывших привилегированных соседях, отсутствие у многих новых сеньоров, только прибывших из Европы, опыта взаимодействия с иноверцами. Но главное — отсутствие близкого врага. В Леванте, первые годы после падения Иерусалима, жесткость с подданными-иноверцами увеличивала риск удара в спину при постоянном натиске противника, либо эмиграции податного населения, граница проходила недалеко. И это диктовало заигрывание с населением покоренных земель. В Египте (кроме красноморского района) эти сдерживающие факторы отсутствовали. Противник далеко, а бежать особо некуда — не в пустыню же к берберам, и не в давно латинский Левант.

На притеснения мусульмане ответили многочисленными бунтами, разрозненными, плохо подготовленными и не поддержанными коптским населением. Выступления привычно давили собственные феодалы, изредка запрашивая поддержку соседей и при полном одобрении коптов, получавших активы мусульман. Как ранее упоминалось, в исламском мире местное самоуправление развивалось слабо, коммуны не оформились, и сыграл еще один фактор. В Египет сразу после завоевания потянулись не только европейцы, но и левантийцы, из прежних латинских владений. Разумеется, христиане — греческого обряда и монофизиты. В новых краях они стремились завладеть активами покоренного населения, в первую очередь как раз нехристианского. Это увеличивало возмущение местных, но оказалось выгодно не только прямым бенефициарам, а и феодалам, с которыми жители Леванта давно научились находить общий язык. Переселенцы стали опорой франков, а помимо материальных приобретений, фактически получили еще и статус «латинян», сходный с европейскими иммигрантами. В условиях Латинского королевства, это выводило греков, армян и сирийцев в высший класс общества. Франки, конечно, внутри себя имели немало уровней, но, как ранее разбиралось, все они стояли выше местных христиан и иноверцев, а латинянин третьего сословия на практике являлся здесь низшим слоем сословия второго и кандидатом в рыцари.

Мусульманские восстания продолжались в Нижнем Египте лет десять, заняв местных франков, но помощи со стороны почти не требуя. Выделился лишь бунт в Танте в 1166 году, когда мятежники смогли захватить город и на подавление пришлось собирать ополчение с окрестных феодов и из Александрии, но и тот продлился менее года.

В Верхнем Египте копты преобладали, а завоевание шло последовательно, с осадами и штурмами городов, сражениями с отрядами эмиров и засадами на дорогах. Потому активные сторонники ислама погибли под мечами захватчиков в процессе, а латиняне пришли в регион с пониманием выгод торговли и ремесла и уцелевший слой городских мусульман практически сразу получил «иерусалимский статус» и программу «самоуправление общины в обмен на лояльность». Гонений на иноверцев здесь практически не случилось, в том числе по наличию нескольких крупных и конкурирующих за активное население доменов.

* * *

Спор о Александрийском патриархате, оказался куда сложнее. Проблема заключалась в версии христианского учения большинства населения. Собственно, изначально «копт» — это коренной египтянин, исповедующий местную, не халкидонскую разновидность христианства, возникшую в результате раскола после Халкидонского собора. Довольно распространенный вариант этно-религиозного общества, возникший при слиянии нации и религии до степени смешения, а потом кристаллизовавшийся под властью иноверцев, в нашем случае мусульман.

Фатимиды знали толк в колонизации и при них копты занимали нишу крестьян, реже — ремесленников и низшего чиновничества. В армии и торговле их практически не имелось. Первое считалось делом мусульман и мамлюков, купцами становились и иноверцы — но из меньшинств. Копты массово проникали в низы гражданской службы, в силу своей многочисленности и отсутствия интереса к этому занятию у образованных мусульман составив немалую часть аппарата. Ситуацию это несколько выравнивало, но последние годы, в связи с обвинениями в поддержке враждебных халифату христиан, послужило поводом для гонений. Своей элиты, кроме церковной, копты к падению Фатимидов не имели, боевых структур тоже.

К XII веку существовали две Александрийские патриархии.

Греческая (мелькитская), признавала Халкидонский собор и на то время подчинялась Константинополю, где назначались патриархи, чаще всего проживающие в Византии. Сторонников в Египте эта версия имела немного, лишь небольшие общины в портах Средиземного моря.

Расхождения церквей Рима с Константинополем, напомню, всерьез воспринимались пока только самими иерархами с окружением, василевсом и теологами-теоретиками. Остальные продолжали считать Римскую и Греческую церкви единой организацией, с нормальным феодальным внутренним спором. Во взаимном анафемствовании (тем более, век назад), для XI–XII веков ничего экстраординарного не было. Во время войн за инвеституру, «наследство Матильды» и прочих распрей гвельфов с гибеллинами, не раз одновременно существовало несколько обменивающихся анафемами Римских пап, регулярно отлучались германские епископы из сторонников императоров Запада, на сеньоров поменьше интердикт накладывался по самым разным поводам, а уж угрозу таковым слышал практически каждый крупный феодал. Византийская схема главенства василевса над патриархом, мало чем отличалась от расклада в связке «Германский император — папа Римский» еще пару веков назад. О чем не просто помнили, гибеллины именно за такую формулу и воевали уже второй век с понтификами. Для тогдашнего понимающего человека, неважно даже из какого сословия, Византия выглядела страной, где победили идеи гибеллинов, не более. Тонкости религиозных расхождений и знали не все, а уж погружаться в них и вовсе стремились совсем немногие. Позиция императора Византии, не желающего признавать власть Церкви над светским монархом, новизны не несла и находила понимание, хоть и не всеми одобрялась. Поэтому для того периода, раздел на католиков и православных еще сугубое забегание вперед.

* * *

С церквями, не признавшими Халкидонский собор, раскол существовал много веков. Копты Халкидон не признали, отчего с Римом и Константинополем они много веков назад обменялись анафемами и пребывали в схизме (расколе), считая друг друга еретиками. Сходясь в этом с другими известными латинянам Заморья монофизитами из Армянской и Яковитской (сирийской) церквей, и отличаясь лишь небольшими трактовками теологии и традициями. За годы автономного существования, тут сформировались свои обычаи (обрезания, например), что при столкновении с франками вызвало взаимное непонимание. Копты ушли от привычной Риму традиции дальше армян и сирийцев, но при этом их община и под властью ислама насчитывала миллионы прихожан, отчего сохраняла уверенность в своей правоте и неприятие сделок с еретиками.

Плюсом было существование единого лидера, титул которого вкратце звучал «Папа Александрийский и Патриарх Престола святого Марка». С единым центром, казалось, можно договориться. Отдельную путаницу вносило то, что коптский патриарх резиденцию уже больше века имел в Каире, совмещая должность архиепископа Каирского и Фустатского, в самой Александрии, храмы после взятия города, естественно, заняли латинские клирики, а в союзном Константинополе пребывал официальный Александрийский патриарх халкидонской версии.

Папа, понятно, требовал от короля передачи патриаршего престола в Египте Риму. Препятствием была многочисленность коптов в только что покоренной стране. Амори I сталкивался с коптами будучи хозяином апанажа в Бильбейсе, но там этот вопрос такой остроты не имел. В давно захваченных Тиннисе и Дамиетте, копты не составляли большой доли, существуя на правах «религиозно-близкого меньшинства». В новых границах ставшего подавляющим большинством.

* * *

Первым делом, король попытался договориться. Вмешался случай — патриарх коптов Иоанн V к тому времени состарился и болел, думал о вечном и сделок с еретиками не желал. Сменил его в 1166 году Марк III, видный историк (один из авторов фундаментальной коптской летописи «Истории патриархов александрийских») и толковый религиозный деятель.

Меж тем, за место патриарха разгорелся глобальный спор, с участием императора Византии Мануила I, папы Римского Александра III и, понятно, коптов. Король Иерусалима и Египта в спор вошел, скорее, как медиатор, с трудом понимая кто больше прав и собственной позиции не имея. Единственно, чего Амори I точно не желал, так это волнений коптов, ему с мусульманами проблем хватало.

В 1170 году, в святом для всех Иерусалиме, состоялись латино-греко-коптские переговоры. Византию представлял растущий кадр патриаршей канцелярии Иосиф Благочестивый (Айюбид), в недавнем прошлом наставник византийской императрицы. Рим и короля Амори I — Вильгельм Тирский, знаменитый к тому времени дипломат, о нем чуть ниже. От коптов прибыл патриарх Марк III. Успеха переговоры не принесли, стороны сошлись на необходимости нового Вселенского Собора (с чем из лидеров движений никто не спешил), зафиксировали разногласия и разъехались. Чтобы получить хоть какой-то результат, три церкви дружно осудили несториан, признанных еретиками еще до Халкидонской схизмы. Но определенные выводы появились.

Иосиф Благочестивый совершил перед конференцией вояж по Египту, и вернувшись в Константинополь честно доложил Мануилу I о полной непрактичности требований, поскольку копты издавна, традиционно и по день доклада, греков терпеть не могли. Латиняне к отходу от Рима склонности тоже не выказывали, отчего поставить в Александрию своего патриарха Византия могла лишь вооруженным путем. Да и это паствы не прибавит. Посол рекомендовал выждать. Франки либо смогут обратить коптов к заветам Халкидона — и тогда к вопросу контроля можно будет вернуться, либо рассорятся с монофизитами до уровня греков, что выровняет условия. С мнением василевс согласился, титулярного патриарха ромеи продолжили назначать, но от реальных шагов воздержались.

К латинянам копты такой неприязни не испытывали, и спустя несколько лет патриарх Марк III заключил соглашение с королем о мирном сосуществовании, на условиях, близких к монофизитам Леванта. Копты сохраняли лояльность светской власти, франки не посягали на религию населения и их храмы с монастырями, хотя на возведение новых требовалось разрешение владельца феода. Проще всего санкцию давали сеньоры Верхнего Египта, не желающие из-за теологических тонкостей возмущать подданных, так что этот регион стал оплотом Коптской церкви. В Нижнем Египте из Каира и Александрии шла латинизация, но крайне вяло, местные держались за свои традиции, противопоставляя себя элите. Ради мира меж церквями, при Марке III коптская церковь признала ряд наиболее отличающихся обычаев (вроде слишком наглядного обрезания) не религиозными, а народными, что местные латинские клирики согласились считать шагом к сближению — объявлять еретиками подавляющую часть податного населения тут никто не рвался. Но и претендовать на власть копты не могли, за отсутствием светской элиты, разобщенностью крестьян и тягой клириков более к монашеству, чем к национально-освободительному движению.

Именно в те годы, в Леванте творческая мысль латинских теологов начала формулировать теорию о существовании кроме генеральной линии Церкви и еретиков, еще и промежуточной группы, этакого «уклона» — не врагов, а единоверцев, отклонившихся от единственно правильного учения. Которых следовало возвращать в его лоно путем просвещения. Теория выглядела сомнительно, но для Египта и Леванта насущно, позволяя как-то формализовать мирный процесс проживания бок о бок с монофизитами. Поддержки в Риме позиция не получила, но заняла теоретиков плодотворной работой, патриархат Иерусалима дискуссиями с яковитами, Антиохии — с армянами а Александрии с коптами. Теологические академические споры давали возможность вопрос не решать, что всех устраивало. Единственным исключением стала Нубия.

* * *

Дойдя до южных границ Египта и взяв Элефантину (Асуан), франки обнаружили южнее христианские государства, Нубию и Алву. Крещение там приняли из Византии еще в VI веке и успешно отбили нашествие арабов времен начала мусульманской экспансии. В чем по преданиям сыграли роль знаменитые с древности нубийские лучники (в отличие от племен Степи — пешие), «попадавшие человеку в глаз». Не белку, но тоже неплохо. Еще три века нубийцы сохраняли независимость и веру, периодически отбивая натиск мусульман с севера, затем в Нубийской пустыне появились кушитские племена, принявшие ислам, а с побережья Красного моря, вдоль караванных путей начали расселяться арабы. Кончилось это в X веке возникновением между Египтом и христианской Нубией союзного Фатимидам мусульманского эмирата. Его базой и главным портом стал Суакин, а население из смешавшихся кушитов и арабов назвали Бени кануз. Они постепенно отвоевали немалую часть Нижней Нубии (северный регион страны), стали главным поставщиком суданских рабов в Египет и основным противником местных христиан. Асуан формально считался переданным Фатимидами в лен правителю Бени кануз, делая этого суверенного эмира вассалом Каира, а фактически доходы с города просто перечислялись в Суакин, где их называли данью.

После покорения Верхнего Египта франками, Бени кануз оказались между латинянами и нубийцами. На что последние немедленно отреагировали посольством к единоверцам, а эмир Суакина набегом на Элефантину. Кушитов отбили и спешно принялись строить крепость, а в Нубию отправили дипломатическую миссию, во главе с упоминавшимся архидьяконом Тирского собора Вильгельмом Тирским.

Вильгельм был местным уроженцем из франкской семьи горожан, получил по церковной линии образование в Европе, сперва изучив теологию в Сорбонне, а затем римское и каноническое право на юрфаке Болонского университета, где до него учился и преподавал папа Александр III. Вернувшись в Левант сделал быструю карьеру, став заодно доверенным лицом короля. С этим талантливым правоведом и дипломатом, а в будущем известным историком и наставником следующего короля, мы еще не раз встретимся.

В Нубию Вильгельм Тирский выехал с миссией сразу по двум линиям, королевской и церковной. Посетив обе столицы, Донголу и Собу, архидьякон обнаружил, что нубийская церковь, безусловно, христианская, но какая-то совсем своя, причем слабая и с точки зрения теории, и организационно. Формально нубийские клирики подчинялись коптскому патриарху, реально — местным царям, службы вели на ненавистном коптам греческом, а порой и на старонубийском. Монахов тут почти не знали, основу составляло немногочисленное белое духовенство, а глубокая теологическая разница монофизитов и халкидонцев, по причине давней оторванности от центров и непрактичности для светских лидеров, здесь осознавалась слабо. Сходу определить, которая версия христианства тут исповедуется, не могли, судя по всему, и сами нубийские иерархи. Тут хранили предания о принятии крещения из халкидонской Византии, дорожили редкими связями с коптами, естественно помнили о Иерусалиме, а о Риме представление вообще имели крайне слабое.

Вильгельм, как человек творческий и практичный, предпочел увидеть в этом позитив. Оценив Нубийскую церковь как «безусловно верную заветам и правилам прежних Соборов, по оторванности от общения с Римом упустившую знания о Соборах последующих, но вполне готовую их принять». В общем, ребята диковатые, но нашенские, римского понтифика согласны чтить, только литературкой и лекторами снабдить надо.

Обрадованные появлением на своих границах мощного государства единоверцев, местные иерархи действительно с воодушевлением приняли идею покровительства далекого главы христиан, выглядевшего явно авторитетнее и перспективнее лидера коптов. Изыски теории никого не смущали. Нубийцы допускали, что за прошедшие века, в «большом христианском мире» теология сделала большой шаг вперед, и почему бы позиции сокрушителей мощнейших Фатимидов, не быть более правильной, чем взгляд угнетаемых коптов?

Светские правители Нубии и Алвы, заинтересованные прежде всего в военном союзе и поставках оружия, посла принимали не менее восторженно, а братство по вере в их понимании служило не только дополнительной гарантией дружбы, но и поводом просить лучшие условия, в рамках христианской помощи.

Для Вильгельма Тирского, поездка стала триумфом, к Амори I он вернулся с договорами о союзе с двумя католическими королями. Именно с легкой руки Вильгельма, нубийские правители получили столь высокие титулы. Посол четко понимал, что соглашение с правителями рангом ниже принесет ему меньше славы, и здраво оценивая своих соотечественников, предполагал в таком раскладе вопрос «почему союз, а не вассалитет?» Вассалитета в Нубии не желали, и имели на то основания. За время ослабления Фатимидов, а особенно после их краха, нубийские королевства окрепли, создали альянс и чувствовали себя увереннее прежнего. Мысль о вражде с чудесно объявившимся единоверным правителем Египта, выглядела безумием, но и о подчинении речи не шло. В Каире идея похода в Нубию тоже не нашла бы понимания, там хватало серьезнейших проблем, о чем франкский посол прекрасно знал. А пакт между владыками одного ранга дело со всех сторон солидное.

* * *

Латиняне немедленно начали наращивать поставки союзникам металла и металлоизделий военного назначения (железо в этой части Африки издавна было дефицитом, поставлялось из Европы, причем эмбарго на эти поставки ранее вводили и папы Римские для мусульманского Египта, и сверх того Фатимиды для Нубии). Королевский виконт в Элефантине, при поддержке баронов Идфу и Дарау совершил несколько совместных с нубийцами походов на Бени кануз, а флот госпитальеров начал методично перехватывать торговые суда из Аравии в Суакин.

Борьба оказалась долгой и упорной, но после серии кампаний, к концу XII века, исламскую полосу между Нубией и Египтом ликвидировали. Суакин отошел объединившейся к тому времени Нубии, но с передачей египетским купцам квартала в городе, постройкой там же госпитальерского подворья и привилегиями подданным Латинского короля во всей стране.

По церковной линии успехи миссии В. Тирского тоже неоспоримы. Нубийцы приняли верховенство папы Римского, согласились применять догматы римской версии, но все это следовало еще применить на практике. Папа Александр III, человек рациональный и основательный, расширению церкви порадовался, а с учетом заслуг посла и мнения короля Египта, создал в 1172 году латинскую патриархию в Александрии, первым предстоятелем которой стал Вильгельм Тирский. Ему подчинили «в оперативном плане» нубийских епископов, которых отныне назначал папа Римский, по представлению патриарха Александрии и согласованию с королем Нубии. В далекие африканские земли отправились миссионеры из монашеского ордена Цистерцианцев, вскоре создавшие в Нубии два монастыря. Орден имел немалый опыт обращений в христианство язычников северной Европы, славился тягой к учености и образованию, а заодно занятиями сельским хозяйством на передовой основе. Он стал лучшим дополнением к ордену Госпиталя, военными успехами укрепившему авторитет далекого Рима в глазах нубийцев. Монахи Сито не спеша и почти не встречая сопротивления, привели обычаи нубийской церкви к римским нормам, открыли несколько школ и внесли огромный вклад в латинизацию Нубии «на базе местного населения».

В 1173 году, при посредничестве патриарха Вильгельма Тирского, король Нубии Моисей-Георгий принял сюзеренитет Римского папы, был коронован в Александрии традиционно присланной понтификом короной, а Нубия получила весомый статус «полноправного» королевства.

 

Глава XVII. Восточные вопросы Амори I

Карта Леванта на 1174 год

Но вернемся из Египта в Левант. Мы оставили Заморье в 1162 году, когда король Иерусалима Балдуин III и князь Антиохии, заключили с эмиром Мосула перемирие на пять лет. По отбытии следующего короля в западный поход, регентом в Иерусалиме, как отмечалось, осталась королева Матильда Шампанская. Успешно выступавшая в этой роли до отъезда в Каир в конце 1164 года, чему способствовало в первую очередь соблюдение и франками, и Кутб ад-Дином Мосульским, мирного договора. Мелкие приграничные стычки не прекращались с обеих сторон, в пустыне на Пальмирской трассе тамплиеры продолжали увлеченно воевать с бедуинами и мосульскими налетами, но латиняне оказались слишком увлечены Египтом, оттягивающим все резервы, а туркам стало не до Сирии.

Возникшие на месте прежней Сельджукской державы центры — эмират Азербайджана, Багдадско-мосульский домен халифа и Кутб ад-Дина и расправляющий крылья Хорезм, претендовали на возрождение единой страны, отчего согласия меж ними не проглядывало, а кроме того, у каждого нашелся внешний враг.

В Азербайджане Шамс ад-Дин Ильдегиз, не прекращая воевать с Грузией, окончательно присоединил территории бывшего домена Шах-Арменидов, вышел на границу с ромеями и занял Западный Иран. За Иран в первой половине 1160-х годов случилось несколько коротких войн с Багдадом и Мосулом, окончившихся в пользу Ильдегиза, но остановивших его продвижение. В кампании 1164 года, на стороне Мосула участвовал и отряд франков из Эдессы, под командованием погибшего в одной из стычек коннетабля графства Рене Марашского.

Багдадский халиф аль-Мустанджид, опираясь на союзный Мосул и собственные владения, фактически упразднил принцип передачи светской власти султанам из сельджуков, сведя этот титул к сугубо почетному. От возведения в султаны Кутб ад-Дина он тоже уклонился, оставаясь с ним в состоянии вынужденного симбиоза. Без поддержки богатого и сильного эмирата, шансов удержать независимость у владыки правоверных не имелось, но и эмир Мосула, имеющий на севере Ильдегиза, а на западе франков, оставаться без союзника опасался. Бороться в таких условиях за лидерство Аббасид с Зенгидом не стали, успешно договорились, правили в партнерстве и умерли в один год.

Если бы Мосул смог подчинить Северную Сирию и Эдессу, при условии сохранения там лояльного мусульманского населения, расклад выглядел бы другим и сильной фигурой стал эмир, но в этот раз история сложилась иначе. Вновь биться о стены латинских крепостей, Кутб ад-Дину не стало никакого резона. Даже взяв Эдессу, Харран или Алеппо, он получал долгую войну с франками, а возможно и с Византией. Потери лишали возможности противостоять Ильдегизу, быстро восполнить их на отвоеванных, уже достаточно латинизированных землях, не представлялось возможным. Потому мир на западе эмира до поры устраивал.

Халиф вывод полностью поддерживал, его Левант вообще волновал слабо. Интересы Багдада лежали в возврате светской власти, в Иране и обороне от Азербайджана и Хорезма. В 1165 году, отряды аль-Мустанджида, подкрепленные мосульцами, заняли Фарс и развивали наступление на юге Ирана, но в этот момент в игре появился правитель Хорезма.

Тадж ад-Дин аль-Арслан стал хорезмшахом в 1156 году, по смерти отца, упоминавшегося ранее Атсыза. Первое время признавал сюзеренитет султана Санджара, после его смерти провозгласил независимость и начал расширять владения. Успешно присоединил Дихистан, Керман и часть Хорасана, позже Мавераннахр (регион между Амударьей и Сырдарьей, древний Согд с городами Самарканд и Бухара). В 1165 году аль-Арслан нанес удар по землям халифа в Ираке.

Аль-Мустанджид выставил свою армию, привычно призвал на помощь эмира Мосула, а еще заключил пакт с Азербайджаном. Границы с Ильдегизом, после упоминавшейся серии конфликтов временно стабилизировались, а Хорезм угрожал обоим.

По итогам двухгодичной компании, халиф и хорезмшах остались при своих, а мелких шейхов в зоне между Хорезмом и Азербайджаном поделили аль-Арслан и Ильдегиз.

К 1170 году, вольные эмираты (кроме Мардина) на землях бывшего султаната Сельджуков остались только в Хорасане, где в незахваченной хорезмшахом части укрепились огузы. Азербайджан, включая турецкую часть Анатолии и северный Иран, отошли Ильдегизу, Хорезм, Мавераннахр и часть Хорасана — хорезмшаху, Ирак и юг Ирана — халифу с Кутб ад-Дином.

Следующие несколько лет хорезмшах аль-Арслан покорял упомянутых огузов, в 1172 году успешно отбил нападение кара-китаев с востока, после чего умер, а за трон схватились его сыновья, Аладдин и Джелаладдин, так что почти десять лет в событиях западнее своих границ, Хорезм не участвовал.

* * *

Латинские сеньоры тоже не стремились на восток, им хватало завоеванного.

Граф Эдессы Жослен III укреплял дружбу с Кутб ад-Дином, от которой в немалой доле зависела торговля. Третий граф династии де Куртене пошел в отца, также предпочитал веселую жизнь в Турбесселе рыцарским подвигам, в походы выходил только по необходимости, зато любил и умел развивать коммерцию. Казна не пустовала, чрезмерных податей население не несло, а спокойствие элиты в сеньории поддерживалось регулярной отправкой пассионариев в помощь каким-нибудь союзникам. Чаще всего королю Иерусалимскому, но и эмир Мосула годился, как выше сказано. Впрочем, к теме защиты своих активов, Жослен III относился серьезно, вассалов в руках держал жестко и правил доменом железной рукой.

От короля Иерусалима, считавшегося сюзереном Эдессы, с началом правления Амори I граф потихоньку отстранялся, чему имел оправдание — восточный рубеж требовал защиты, а между Эдессой и коронными землями лежала Антиохия. С последней Жослен III, наоборот, вошел в тесный союз, еще в 1159 году выдав свою младшую сестру Изабеллу замуж за князя Боэмунда III Антиохийского. Династический брак оказался бездетным и недолгим, но тихим. Чем сильно отличался от бурных похождений другой сестры графа, Агнессы.

Первым мужем Агнессы, еще в правление их отца, стал Рено Марашский, авторитетный вассал Эдессы. Наличие супруга даму не особенно смущало, прославилась она любовными связями, в том числе долго пробыв фавориткой наследного принца, а затем короля Амори I Иерусалимского. Отцовство ее сына Балдуина Марашского, родившегося в том же 1161 году, что и официальный наследник престола, уже в те годы молва приписывала именно принцу, о чем еще будет повод вспомнить. Графу же Эдессы, тесная дружба сестры и суверена принесла мощный лоббистский ресурс у трона, позволявший проявления вольности.

Как на это реагировал Рено Марашский, неизвестно, ссор с самыми влиятельными сеньорами Заморья он не затевал, принял пост коннетабля графства и увлекся военными подвигами. В 1164 году он с отрядом рыцарей Эдессы отправился, ради славы, добычи и внешнеполитических расчетов графа, помогать Кутб ад-Дину отбиваться от азербайджанцев, и, как указывалось, погиб в одном из боев.

Агнесса печалилась недолго, вновь выйдя замуж за представителя авторитетного клана Ибеллинов, после его смерти — за не менее весомого в местных кругах правителя Сидона из клана Гранье. Дама, похоже, вообще предпочитала общение со «старой знатью» Заморья. Но никогда не забывала об интересах правящего старшего брата, так что нейтралитету Жослена III в этом плане ничто не мешало.

Владыка Эдессы не забывал и о вновь прибывших. Старшую дочь Беатрису он выдал замуж за Вильгельма де Лузиньяна, младшего сына князя Гуго Фиванского, крупнейшего после короля феодала в Египте и самого влиятельного среди «новой знати». Младшей дочери нашли супруга среди вассалов короля.

Имея хорошие отношения со всеми основными политическими игроками, Жослен III чувствовал себя спокойно, превращая домен в подобный Мардину нейтральный офшор с креном в сторону союза с Антиохией.

* * *

Князь Антиохии Боэмунд III, после печального опыта боев с турками, к экспансии на восток тоже не стремился, вполне удовлетворенный пятилетним перемирием 1162 года. Домен, изрядно потрепанный в прошлые годы, постепенно восстанавливался, во что заметный вклад внесли укоренившиеся в Алеппо после 2-го крестового похода представители германского рыцарства.

Но у Боэмунда III во внешней политике оставалась одна нерешенная проблема. Византия. По соглашению двух императоров — Мануила I и Конрада III и примкнувшего к ним короля Франции Людовика VII, со времен 2-го крестового похода Антиохия считалась аллодом княжеской династии, но вассалом василевса. Боэмунда III это напрягало, а в Константинополе относились к договору серьезно. Вторая причина нелюбви князя к ромеям была личной. Греки убили его отца. Конечно, в открытом бою, на своей территории, и когда предок помогал армянским сепаратистам, но эти мелочи, согласитесь, ни на что не влияют. По этим двум причинам, традицию антиохийских правителей помогать сопредельным армянам, молодой князь сохранил. Возрождение Киликийского княжества, становящегося буфером между франками и греками, отвечало его стратегическим замыслам, а заодно давало возможность отомстить.

* * *

После гибели в египетском походе ромейского наместника Киликии, Мануил I назначил на этот пост своего в очередной раз прощенного кузена — Андроника Комнина, ранее упоминавшегося. Новый назначенец рос вместе с ныне царствующим монархом, спал с сестрой его любовницы (Андроник вообще славился любвеобильностью), позже служил трону, но в традициях Комнинов ушел в активную оппозицию и пытался захватить власть. Как отмечалось, во время войны с венграми его заговор провалился, но принца не казнили, ограничившись тюремным заключением. Далее последовали два побега, после второго — удачного, эмиграция на Русь, в Галицкое княжество, затем прощение и возвращение, с назначением в Киликию.

В этой провинции, армянский князь Торос II, воспользовавшись отъездом основных сил гарнизона с наместником Константином Коломаном в египетскую экспедицию франков, в очередной раз поднял мятеж. Прибывший Андроник попытался подавить сепаратистские выступления, но Торос II оказался более умелым полководцем и императорского кузена разбил.

Василевс подверг родственника опале и истребовал пред свои очи, но тот, опасаясь обратного водворения в темницу, бежал в Антиохию.

Выступление Тороса II позже в очередной раз подавили, вновь заключили вассальный договор, затем последовало очередное восстание, поддержанное Антиохией, а после его смерти в 1169 году, за не трон Киликии, началась война наследников, перемежающаяся антитеррористическими операциями греков и появлением у разных претендентов на трон добровольцев из Антиохии, закончившаяся лишь в 1175 году победой Рубена III, племянника Тороса II.

Но вернемся к Андронику.

В гостях у франков, он, для начала, соблазнил княжну Филиппу, младшую сестру Боэмунда III и действующей императрицы Византии. По этому поводу возник скандал и Комнину пришлось переехать в Иерусалим.

Амори I принял гостя с почетом, но Андроник не умел жить спокойно. Он быстро завел роман с дальней родственницей (своей и императора Византии), двадцатишестилетней вдовой короля Балдуина III Феодорой Комниной (замуж, напомню, она вышла в 13 лет). На которой и женился, окончательно разозлив Мануила I, а заодно смутив короля Иерусалимского.

Василевс потребовал от Амори I кузена немедля схватить и выдать, в крайнем случае казнить или хотя бы ослепить на месте, но латиняне лезть в игры греческого дворца не хотели, отчего через Феодору намекнули Андронику о нежелательности пребывания. Тот совет принял, и уехал вместе с новой супругой через Мосул в Багдад.

Халифу и эмиру Мосула, Андроник сходу предложил захватить Антиохийское княжество, к правителю которого благодарности вовсе не испытывал… впрочем, он этим чувством вообще не отличался.

Адресаты наступать на запад не рвались, но в плане действительно была идея. Андроник обещал поддержку «своих людей» в княжестве и нейтралитет Византии, в случае успеха получал Антиохию, мирясь за ее счет с Константинополем, а Алеппо отходил Кутб ад-Дину. Логика просматривалась — Мануил I прощал кузена и до, и после, а в качестве вассала в Антиохии точно предпочел бы франку, покровительствующему армянам. В Иерусалимском королевстве в этот момент бушевал феодальный конфликт, о чем мы позже поговорим. С Хорезмом воевать закончили, срок перемирия с неверными истек и требовалась демонстрация приверженности джихаду, так что момент казался удачным.

В 1167 году, армия Кутб ад-Дина, подкрепленная частями халифа и сопровождаемая Андроником, выдвинулась на Алеппо.

Существует версия ряда историков, что весь проект был спецоперацией Византии по возвращению Антиохии в родную гавань, а Андроник с какого-то момента после скандала в Иерусалиме выступал агентом порфироносного родственника. Но прямых подтверждений источники не сохранили, потому знали ли в Константинополе о затее опального Комнина до начала войны, нам неведомо. Относительно короля Иерусалимского, известно больше, Амори I получил сведения о готовящемся нападении на Антиохию заранее.

В те времена случаи подобных успехов разведки крайне редки, а из крестоносцев нечто похожее ранее удавалось лишь один раз Балдуину I Иерусалимскому, и не столь заблаговременно. Но у нынешнего короля нашелся специфический ресурс.

* * *

Во время любых завоеваний, среди покоренных обычно находятся люди, желающие служить новой власти. А когда завоеватель терпим к подданным, как, например, полувеком ранее на отвоеванной у сарацин норманнами Сицилии, процесс вообще становится массовым.

О спокойном отношении франков к иноверцам, мы упоминали. Амори I, ставший сюзереном одного из пунктов индоокеанской торговли, с самого начала остро нуждался в квалифицированных советниках, разбирающихся в тонкостях тамошнего права и обычаев. Такие нашлись, благо в странах ислама сословие «людей пера», гражданских служащих, не только существовало, но и считалось привилегированным. Не выходит за рамки обычного и тот факт, что основным советником из мусульман, стал представитель известного рода Бармакидов.

Семья это древняя, прославившаяся гражданской службой со времен первых халифов из рода Аббаса. Порой именно одного из потомков Бармака называют создателем «людей пера» как элитной группы, а работа на высших гражданских должностях, стала в клане традицией. Влияние Бармакидов при первых Аббасидах, порой сравнивают с ролью мажордомов при Меровингах, разве что, без последующего захвата трона последними. От чего, возможно, клан был не столь далек, первое падение власти семьи в конце правления халифа Гарун аль-Рашида, вызвало неслабый мятеж, в ходе подавления которого глава правоверных на несколько лет потерял столичный Багдад, базируясь в Ракке.

Но работа на халифов — это выход на открытый рынок. На региональном уровне Бармакиды и до того слыли почтенной фамилией. Корни их теряются во тьме истории, происхождение не ясно. Наиболее распространенные версии — выходцы из региона около Балха, персы или согды, а доисламское вероисповедание — буддизм или зороастризм, хотя есть и иные варианты. Первым мусульманином в семье стал визирь первых двух Аббасидов Халид ибн Бармак, сын советника первого аббасидского халифа ас-Сафаха. Отметившийся участием в заговоре против наследника престола… впрочем, это интересная, но далекая от нашей темы история.

Бармакиды переживали взлеты и падения, занимали высокие посты и бежали к сопредельным владыкам, разъехавшись по всем землям мусульман, от Испании до Индии. Последний раз высшие должности представители клана получили у Фатимидов, но к середине XII века род в очередной раз начал хиреть. Латинское завоевание позволило вновь изменить судьбу, выйдя на христианские площадки. Наследственные специалисты по успешным карьерам, шанса не упустили, и у короля появился советник по делам мусульман (внешним и внутренним), должность которого по примеру Сицилии назвали «эмир эмиров», а статус примерно соответствовал вице-канцлеру. Звали его Ибрагим аль-Бармак.

Сам он остался мусульманином, крещение приняли сыновья. Славился Ибрагим суровостью нрава и лаконичностью письма, последнее объяснялось сильной близорукостью, мешавшей читать и писать длинно. Впрочем, при его аппаратном весе, это было проблемой читателей.

Забегая вперед отметим, что аль-Бармак стал основателем знатного рода графов Бармак, долго не оставлявшего традиций цивильной службы монархам. Спустя несколько веков, один из его потомков, превратностью судьбы вынужденный искать место подальше от европейских дворов, отъедет на службу государю Московскому, где даст начало боярской фамилии Бармаковых, для которых должность главы Посольского приказа станет на следующие несколько столетий практически наследственной… но это тоже другая история.

* * *

Ибрагим аль-Бармак получил сведения о нападении Андроника и Кутб ад-Дина на Антиохию заранее. Это обеспечило вице-канцлеру признательность короля, но в информации главное не получение, а применение. Получив инсайд, Амори I задумал хитрый план.

Боэмунду III о приближении противника сообщили лишь за два дня до подхода сарацин к Алеппо. Князю хватило времени поднять гарнизон крепости по тревоге и устранить возможность измены, на которую рассчитывал Андроник, но отмобилизовать дружину он не успел. Эмира Ильдегиза проинформировали заблаговременно.

Возможно король Иерусалимский просто хотел ослабить соседей. Антиохиювойной с Мосулом, Мосул — с Азербайджаном, хеджируя риски победы Кутб ад-Дина ударом в спину от Ильдегиза во время осады Алеппо. Может, еще погасить призывом к войне с турками внутреннюю распрю.

В любом случае, интрига провалилась из-за неучастия объектов планирования.

Эмир Азербайджана просто не пошел на Мосул. Публично заявив, что не станет мешать справедливой войне с неверными.

А Андроник и Кутб ад-Дин, наткнувшись на готовую к осаде крепость, оставили у Алеппо заградотряд и не ввязываясь в осаду, с основной частью войск совершили бросок на Антиохию.

Такого коварства от турок никто не ожидал и оттого набег удался. Мосульцы по дороге разорили местность, сорвав мобилизацию вассалов князя, затворяющихся в собственных замках, и вышли к столице.

В городе царил предпоходный хаос, ополчать горожан (важную составляющую при обороне стен) никому до появления турок у стен и в голову не приходило, потому сарацины сходу захватили одни из ворот. Дальше продвинуться они не смогли, рыцари Боэмунда III спохватились и организовали оборону. Но с учетом численного перевеса противника и отсутствия преимуществ у тяжелой конницы в городском бою, положение стало острым. Штурм не прекращался три дня. Бойцы Кутб ад-Дина взяли еще одни ворота и продвинулись к центру крепости, но тут пришли вести из Алеппо.

Графа Эдессы недооценивали, принимая миролюбие коммерсанта за неумение воевать. Как часто бывает в таких случаях, напрасно. Жослен III знал толк в защите активов, а содержание дружины и скорость развертывания вассальных контингентов почитал не издержками, а хеджированием рисков. Оттого получив первые известия о нападении, быстро собрал конный отряд и выдвинулся на помощь Алеппо. Уведомить его о смене направления главного удара не успели или не удосужились. Ни антиохийцы, для которых основная битва развивалась в столице, ни — по той же причине, осадный турецкий отряд, эдесситов здесь не ждали. Турки вообще считали своей целью сдерживание гарнизона в стенах, не более.

Обнаружив плохо охраняемый с тыла лагерь и отсутствие союзников, граф удивился, но рассудил, что разорить вражий стан всегда полезно. Он провел удачную атаку, смешал ряды противника, заметив бой под стенами на вылазку пошли осажденные, и разгром тылового охранения эмира стал полным. После чего Жослен III, вникнув в ситуацию, засел в крепости, собирая недомобилизованных вассалов своих и соседа и не торопясь раздумывая над картой.

Вести о разгроме тыла, среди осаждающих Антиохию мгновенно вызвали расхождения. Андроник настаивал на продолжении штурма. Взяв город, что выглядело вполне достижимым, он спокойно мог реализовать дальнейший план по втягиванию в конфликт на своей стороне Византии.

Для Кутб ад-Дина, однако, продолжение теряло смысл. Сражаться в окружении франков, с риском прорыва на свои земли через свежие силы противника, в интересах ромеев и без перспектив получить Алеппо, эмиру не хотелось. А трофеев и славы в набеге выходило уже достаточно.

Поскольку сила была на стороне турка, аргументы грека остались не услышанными, и армия отправилась назад. Границу, не считая нескольких стычек с патрульными отрядами, они перешли спокойно. Жослен III геройствовать не собирался, рассчитывая на восстановление добрососедских отношений с эмиром Мосула — такой малозначительный нюанс как война, этому помешать не мог, всякое бывает.

* * *

Андроник по окончании кампании отъехал в Грузию, в 1175 году перебрался ко двору Ильдегиза, но о том в свое время.

Кутб ад-Дин, занятый делами в своих владениях, с франками следующие годы не воевал, а в 1170 году скончался. В Мосуле за власть схватились сыновья эмира, Имад ад-Дин и Сайф ад-Дин Гази II, после нескольких лет войны победил второй. Правил он до 1180 года, ориентируясь на Азербайджан, а с франками «граница его была спокойной».

После смерти ключевого союзника, халифа аль-Мустанджида в результате дворцового переворота задушили в бане приближенные, последовала «схватка за власть под ковром», в которой победил сын халифа аль-Мустади, казнив лидера заговорщиков визиря аль-Балади. Власть, однако, с прекращением на несколько лет поддержки из Мосула, по египетскому сценарию перехватили визири, претендующие на восстановление титула султана (главы светской власти) в своем лице. Вернуть бразды аль-Мустади смог лишь к 1175 году, тогдашний визирь бежал в Мосул, получил от эмира Сайф ад-Дина войска и предпринял реванш, но, как писал хронист: «…по пути к Мосулу, их настигли горячий песок и страшная буря. Люди и животные почернели, как головешки. Их не трогали даже дикие звери, настолько их головы затвердели, подобно камню. Лишь сотня людей добралась до Мосула, но врачи не смогли спасти ни одного из них. Их вид внушал ужас тем, кто их лицезрел». Халиф вышел победителем и по его смерти в 1180 году, трон унаследовал его сын, ан-Наср Лидиниллах, последний могущественный халиф из рода Аббасидов.

 

Глава XVIII. Конец правления

Левантийская часть Иерусалимского королевства оставалась спокойной до 1165 года. Большинство рыцарей так или иначе отвлеклись на Египет, за оставшимися чутко присматривала королева Матильда. По окончании египетской кампании и в отсутствие серьезной угрозы с востока, среди вернувшихся сеньоров обострились прежние и новые споры, выплеснувшиеся в конфликты с королевской властью. В 1166 году, проблемы «старых земель» вынудили короля Амори I оставить Египет на супругу и броситься в прежний домен.

* * *

Первой целью стал граф Сидона Жерар де Гарнье. Старый граф, в молодости внесший весомый вклад в подавление королем Фульком мятежа Гуго II де Пюизе и участвовавший почти во всех войнах Короны, уже лет тридцать правил Сидоном. Город после завоевания франками продолжал славные традиции пиратского гнезда, теперь христианского. До падения Фатимидов, основными жертвами сидонских моряков служили мусульманские купцы. Безусловно, местные рейдеры порой по-тихому брали и европейский или ромейский корабль, но случаи такие оставались эксцессами. Теперь вражеских судов в близких водах просто не стало. Ходить за Александрию к Северной Африке получалось далековато, менять промысел не хотелось, отчего участились пиратские нападения на купцов Византии, Франции и итальянских республик, немедленно обратившихся к королю с требованиями возмещения ущерба и угрозами репрессалий.

Уговоров Гарнье не то чтобы не понимал, просто не видел выхода. Перепрофилировать подучетный контингент на мирную деятельность он ни возможности, ни особого желания не имел, отчего объявил себя сторонником феодальных вольностей и борцом за урезаемые монархом права сеньоров, а все претензии Каира — авторитарным произволом и ущемлением исконных рыцарских свобод.

Терпеть своеволие и терять деньги Амори I не собирался, и после короткого тура переговоров и увещеваний, выступил укреплять вертикаль власти. Формальный повод для вмешательства нашелся быстро, у Гарнье возник спор с одним из своих мелких вассалов. Нрав у старика оставался крутым, потому, не вдаваясь в процедурные тонкости, граф наехал к спорщику с дружиной и часть лена отнял.

Напомню, еще со времен Балдуина I, все держатели рыцарских фьефов королевства, даже при наличии непосредственных сюзеренов, считались одновременно прямыми вассалами Короны. Закон вспомнили, вассал Сидона принес официальную жалобу королю, Амори I немедля собрал Высокий Совет в качестве суда. Который большинством голосов и принял знаковое решение в пользу простого рыцаря. Монарх тут же возвел прецедент в закон, отнесший все споры рыцарей королевства со своими ленными сеньорами к компетенции Высокого суда, под которым практически понимался уже даже не весь (за рядом дел особой важности) Верховный Совет, а достаточный кворум его участников.

Эта правовая реформа укрепила положение мелкого рыцарства и резко повысила их лояльность монарху, что в условиях начинающейся колонизации Египта оказалось очень кстати. Крупные феодалы, в целом, такой либерализм не одобряли, но восприняли спокойно — по тогдашним понятиям, Жерар де Гарнье действительно был не вполне прав, а при соблюдении вассальных договоров, новый закон лордам не сильно угрожал.

Вторым делом, Совет осудил графа Сидона за нападения его людей на христиан, после чего король с дружиной выдвинулся к городу. Осада продлилась недолго, стороны пошли на переговоры, кончившиеся миром. Жерар обязался пиратство прекратить, обиженному рыцарю выплатить компенсацию и впредь сохранять лояльность. Серьезных репрессий не последовало, поскольку у короля возникла новая забота — обострившийся конфликт Триполи и Хамы.

Отметим лишь, что пиратский промысел в Сидоне уменьшили, но не бросили, и город пользовался подобной репутацией еще долго.

* * *

Раймунд III, граф Триполи и Хомса, поссорился с графом Хамы, а потом и с королем по уважительной финансовой причине. Мятежей он в общем-то не устраивал, политических лозунгов не выдвигал, слыл рыцарем без страха и упрека, с юности воевал вместе с Амори I, отбыл срок в плену у турок, и к оппозициям не принадлежал. Но традиционно для правителей Триполи, кузен короля (напомню, его мать была сестрой королевы Мелисенды), владеющий Триполи на правах фамильной вотчины, пусть и связанной с Иерусалимом присягой, серьезно относился к своим суверенным правам на домен. Кроме того, происходя от знатнейших французских родов по отцу и королей Иерусалима по матери, дважды граф претендовал на особую роль и льготные права в жизни Заморья.

Вернувшись из египетского похода, Раймунд III занялся домашним хозяйством, и для начала договорился с тамплиерами о развитии торгового пути из Пальмиры через Хомс, в обход Дамаска.

Орден Тампля от покорения Египта уклонился и никаких приобретений там не получил, традиционное занятие в Леванте дорожно-патрульной службой сходило на нет по причине успешного выполнения задачи, а в Пальмире братья несли большие потери от схваток в пустыне, и еще большие от непривычного климата. По этим причинам, влияние ордена падало, а тамплиеры отбивались от попыток подчинения организации, предпринимаемых патриархом Иерусалима и королем.

Немалую роль в сохранении мощи Тампля играли деньги. С Дамаском боевые монахи разошлись во взглядах на контроль финансовых потоков от караванной торговли. Орден, разумеется, упирал на иноверие местных купцов, «обирающих христиан» (видимо, имея в виду упускаемую выгоду), в чем находил поддержку как далеких от экономики масс, так и близких к ней конкурентов совместимого исповедания. Одними из последних и стали подданные Раймунда III.

Коронный город Дамаск, понятно, обратился к своему сюзерену с антимонопольной жалобой и требованием свободы торговли. В чем нашел понимание, подкрепленное занесенной королю неучтенной сверхлимитной суммой. Амори I, всегда нуждавшийся в деньгах, при разрешении хозяйственных споров вообще к подаркам от сторон относился благосклонно, а тут еще и его собственная экономическая база затрагивалась.

Кроме того, договорившись о торговом партнерстве с Антиохией, граф Триполи вытеснил с транзитного рынка графство Хама, принадлежащее семье Ибеллинов. Хама, зажатая между пустыней, Антиохией и владениями Триполи, контролировала путь из Дамаска и Хомса в Северную Сирию, с небольшим, но стабильным грузопотоком, приносящим постоянный доход. Когда под влиянием монетарных и административных методов, караваны пошли из владений Раймунда III в земли Боэмунда III обходя Ибеллинов, поступления последних резко сократились. На претензии граф Триполи снисходительно не отвечал, искренне полагая, что всего полвека как получившая рыцарство фамилия того не заслуживает.

* * *

Ибеллины, выдвинувшиеся преданной службой королям Иерусалима в серьезный, по местным меркам, клан, в египетской экспедиции приняли живое участие, не закончившееся с победой. Глава рода, текущий граф Гуго (уже пару лет как зять графа Эдессы), оставался в Каире, активно осваивая для короны новые земли. Из его братьев, младший, Балиан, осваивал фьеф в Египте, а в Хаму на хозяйство вернулся Балдуин. Последнему и выпало столкнуться со знатным соседом.

Балдуин де Ибеллин человеком был резким. Действия Раймунда III он воспринял как оскорбление семьи, изложил свои соображения в депеше братьям, запросив поддержки, а сам не теряя времени поднял оставшуюся дружину и затеял частную феодальную войну. Вероятно, рассчитывая на благосклонность к своей семье Амори I, как раз осаждающего неподалеку Сидон.

Связи при дворе и стремление короля к укреплению власти, поначалу сработали. Монарх вызвал графов Хомса и Хамы на разбор полетов, повелев активные действия остановить. Но Раймунд III указание проигнорировал, отряд Ибеллина разгромил, а самого его загнал в Хаму, каковую и осадил.

Амори I срочно закончил с Сидоном и выдвинулся к Триполи, вразумлять непокорного вассала. Но королевские части были немногочисленны, главные силы оставались в Египте, а конфликт выглядел неоднозначно. Идея короля определять, где ходить караванам и кому собирать пошлины за пределами его личного домена, задевала слишком многих сеньоров, так что действия графа Триполи получили в феодальной среде широкую поддержку. Открыто выступить против суверена рискнули немногие. Из крупных лордов и вообще никто, но позицию благожелательного к Триполи нейтралитета заняли князь Галилейский и граф Кесарии (не удивительно, тут правил брат графа Сидонского Гуго де Гарнье), а извне — Боэмунд III Антиохийский, пока не отвлекся на войну с сарацинами. Князь Заиорданский и граф Сен-Авраама, как и правители Дамиетты и Тинниса, провозгласили лояльность короне, но от участия в боевых действиях тоже уклонились. Амори I пришлось довольствоваться пополнениями с собственных земель, в основном из Тира (приславшего отряд первым и с большим количеством тяжелой конницы), Яффы, Акры и Дамаска.

* * *

Осознав, что поддержка Ибеллинов популярностью не пользуется, король запустил второй пакет либеральной реформы. Снова напомню, рыцари Заморья с первых дней завоевания призывались в строй круглый год. В Европе этот срок всегда ограничивался, во Франции, к примеру, до 40 дней. Не то чтобы по истечении срока рыцарь не мог нести службу сюзерену, но продолжение уже требовало соглашения сторон и, как правило, оплаты или компенсаций.

До степени Франции гуманизм его величества не поднялся, но норму об ограничении мобилизации четырьмя месяцами в году он провозгласил. Ничем особо не рискуя, поскольку в приграничных землях ленники воевали за собственные фьефы независимо от официального призыва, в Египте укоренение франков требовало присутствия феодалов на местах, а от границы с Мосулом угроза несколько отодвинулась и новых сроков должно было хватить. Собственно, закон планировался до того, конфликт лишь ускорил его введение.

В среде мелкого рыцарства, которому в три раза скостили главную и самую тяжелую повинность, рейтинг Амори I мгновенно взлетел до максимума. Что важно — включая Триполи и Хомс, где у мобилизованных против короля графских вассалов четыре месяца подходили к концу, и новый закон позволял желающим выйти из мятежа с безупречной репутацией. Такие нашлись и спустя месяц войска графа Триполи начали таять.

Ведущие лорды королевства продолжения либерализации дожидаться не стали, понимая, что законодательных инициатив, ничего не стоящих короне, но ослабляющих магнатов, у монарха в запасе много. Князья быстро согласились, что внедрение европейских норм — это возрождение исконных обычаев, спорить не стали, опасаясь конфликта с собственными ленниками, и поочередно явились под знамена Иерусалима демонстрируя лояльность.

В Антиохии, конечно, законы Иерусалимского королевства не действовали, но на общественное мнение элиты влияние соседей всегда было очень сильным, так что спустя пару лет аналогичные правила появились и там, а пока княжеству в любом случае было не до поддержки мятежных вассалов соседа.

* * *

Раймунд III вскоре снял осаду Хамы, оттянув поредевшую дружину на защиту своих владений. Король с собранной армией вторгся на территорию Триполи, недалеко от столицы произошло решающее сражение, кончившееся поражением графа. Битва прошла по вполне спортивным турнирным правилам, отчего погибших в ней почти не было.

Спустя еще пару месяцев мелких стычек, маневров и вялой осады Триполи, Раймунд III вернулся к покорности. Графство Хомс, ставшее коронным доменом, он потерял, а отношения с Каиром испортились до конца текущего царствования. Из последствий отметим еще создание графства Тир из бывшего коронного владения. Лен за безупречную службу получил тамошний прежний королевский виконт, потомок одного из Полоцких князей, приехавших в свое время из Византии.

* * *

По окончании междоусобицы, Амори I вернулся к египетским делам. Новый серьезный конфликт с вассалом вспыхнул через четыре года.

В 1171 году умер князь Гуго де Лузиньян Фиванский, крупнейший вассал короны в Египте. Его домен во Франции давно отошел старшему наследнику, остальные сыновья побывали в Заморье в роли крестоносцев, но остались лишь четверо. Пьер подался в госпитальеры, тезка короля Амори Лузиньян стал вторым князем Фиванским, а его два младших брата — Ги (Гвидон в старорусском произношении, памятном из Пушкина) и Вильгельм, по малолетству роли никакой не играли.

Вот на стадии принятия наследства, у Амори Фиванского и вышел спор с тезкой.

Княжество Гуго создавал своими силами и за свой счет, признавая власть короля, но рассматривая домен как вотчину. Почти все франки здесь были выходцами из владений дома Лузиньянов и сюзерена держались строго, не разорвав еще связей с родиной и оставшимися там родственниками. Вассальной клятвой ленники обязывались только князю, что и послужило поводом для междоусобицы.

Амори I заводить посреди Египта чей-то аллодный домен вовсе не планировал, но со старым князем, сохраняющим влияние в Европе, открыто ссориться не желал. С наследником — другое дело. Перед инаугурацией Амори Фиванского, король потребовал совместить с ней вассальную клятву нового князя по полной программе (включая признание «держащим фьеф от монарха») и прямой оммаж всех рыцарей княжества Каирскому трону.

Наследник Лузиньянов отказался наотрез, предложив усеченный вариант присяги и вассалитет по типу Эдессы и Триполи. Договориться не удалось.

Король, в союзе с графом Асута, что южнее Фиванских земель по реке, заблокировал для мятежного сеньора транзит по Нилу, отрезав от всех внешних связей. Серьезный минус заключался в том, что прервалось и речное сообщение Каира с верными трону Верхним Египтом и красноморскими портами. Нил служил важнейшей магистралью страны, и обоюдные санкции несли огромные убытки обеим сторонам. Купцы Красного моря, конечно, часть грузов направили к портам Суэцкого перешейка, но полностью заменить Нил эти меры не могли.

После этого, Амори I собрав войска, осадил пограничный Фаюм, а сборная сеньоров Верхнего Египта под командованием графа Луксорского, нанесла удар на фиванскую столицу Минью, но успеха это не принесло. Фиванские замки оказались крепки, а вассалы надежны, так что дальше приграничья королевские части не продвинулись, и война зашла в позиционный тупик.

Статистика, тем не менее, оказалась на стороне короля. Он мог восполнять потери, а финансовые поступления имел и помимо нильской трассы. С другой стороны, даже полный разгром фиванского тезки, не вел к миру, лучше довоенного. Вассалы Лузиньянов в любом случае остались бы противниками правящего режима, кандидатов на полную их замену не просматривалось, да и в принципе потери немногочисленных, сравнительно с населением страны, латинян представлялись штукой неприятной и излишней.

Потому после двухлетней войны, в 1173 году стороны заключили почетный мир. Князь Фиванский соглашался на статус ленника короны, хоть и с рядом привилегий, касающихся наследования домена. Его вассалы обязывались клятвой королю на общих условиях, что, впрочем, в краткосрочной перспективе их лояльность ничуть не увеличило. Взамен мир скрепляли браком четырнадцатилетних брата князя Ги и старшей дочери короля Сибиллы. Учитывая, что сын у монарха имелся лишь один, и тот страдал проказой, брак выглядел привлекательно для Лузиньянов и вполне стоил прав аллода. Другому младшему брату князя, Вильгельму, отошло в лен графство Аскалон, выделенное из королевского домена в Леванте, так что обмен нельзя назвать неравноценным.

* * *

А спустя год Амори I Великий, правитель Латинского королевства Иерусалима и Египта, подхватил не то тиф, не то дизентерию, тогдашними врачами скопом определяемые как лихорадка, от чего вскорости и скончался. Обычное для того времени и региона дело, франки вообще от болезней огромные потери несли, как часто упоминалось.

Итогом его правления стали огромное и успешно латинизируемое королевство с достаточно лояльным населением, укрепление власти центра и резкое снижение внешних угроз, относительно спокойные границы и стабильное внутреннее положение. Королевская власть опиралась на мелкопоместных дворян и буржуа коронных городов, которых Амори I всемерно поддерживал, за что пользовался высокой популярностью. Основой коронного рыцарства стали Нижний Египет и домениальные земли Леванта, где ленов знати практически не существовало. Крупных феодалов в стране насчитывалось, по европейским меркам немного, да и те к концу правления удалось принудить к лояльности.

Единственная проблема заключалась в наследнике. Сын короля Балдуин с ранних лет болел проказой. Вскрылось это в девять лет, когда в 1170 году воспитание наследного принца поручили известному нам Вильгельму Тирскому, патриарху Александрии и канцлеру королевства. На момент смерти отца, принцу было тринадцать лет, регентство получила королева-мать, а учитывая неизлечимую болезнь, очевидное отсутствие потомства и недолгое в перспективе правление Балдуина IV, резко повысился интерес к его сестрам. Сибилла выросла в монастыре в Вифании, куда в восемь лет отправили и малолетнюю Изабеллу. Настоятельницей там работала уже известная нам Иоветта, сестра их бабушки королевы Мелисенды.

Впрочем, эти события предмет следующей, III части этой истории.

 

Глава I. Если не Балдуин IV — то кот?

Во II части настоящей работы, мы оставили Латинское королевство Иерусалима и Египта в 1174 году, в день смерти короля Амори I Великого, оставившего после себя значительно расширившееся и на тот момент спокойное государство.

* * *

В окружающем мире смерть покорителя Египта прошла незамеченной, потому как миру было не до Заморья.

Испанские королевства, не прекращая грызню между собой, отражали новый натиск мавров Юсуфа Альмохада. Накал антимусульманской войны в Леванте спал. Испания стала основным фронтом для крестоносного движения, в окружении папы римского муссировалась идея «Средиземного моря — христианского озера», вооруженным паломникам, выбирающим испанский маршрут, предоставлялись те же льготы, что и пилигримам в Святую Землю, военно-монашеские ордены развивали пиренейские филиалы, а Каир возвращал инвестиции спонсируя Реконкисту на другом конце моря.

Император Фридрих I Барбаросса, до середины 1180-х годов делами вне Священной Римской империи вообще интересовался мало. Проведя семь лет в Германии, он в 1174 году вышел в пятый итальянский поход, кончившийся через два года сокрушительным разгромом немцев в битве при Леньяно и заключением мира с римским папой и перемирия с Ломбардской лигой. Вернувшись в Германию Барбаросса разгромил непокорного вассала Генриха Льва, хозяина мощного герцогства Саксонского, лишил его всех ленов кроме Брауншвейга и отправил в изгнание. В 1183 году, по окончании шестилетнего перемирия, Фридрих I подписал с итальянскими городами окончательный мир, на условиях «ограниченного сюзеренитета». Ломбардская лига признала власть империи, а взамен получила серьезные привилегии, на практике означавшие автономию. Еще через год Барбаросса договорился и с Вильгельмом II Сицилийским, скрепив «перезагрузку» браком тетки короля и сына императора.

Во Франции Людовик VII третьим браком (его женой стала сестра королевы Иерусалимской, в 1165 году родившая давно желанного наследника) укрепивший союз с графами Шампани, уверенно внедрял вертикаль власти, а в 1173 году вмешался в ссору короля Англии с сыновьями, на стороне принцев. Война продолжалась четыре года и закончилась миром при посредничестве папы.

На востоке, как отмечалось ранее, в Багдаде и Мосуле власть переменилась и до 1180 года заметной угрозы для латинских королевств Леванта эта граница не представляла.

Внимание Византии оставалось прикованным к западным границам. После неудачного рейда на Сицилию и успешной войны с Венгрией, ромеи несколько лет восстанавливали силы, а в 1172 году, очень своевременно скончался король Венгрии Иштван III. Его брат и наследник Бела, как упоминалось, проживал в Константинополе в статусе заложника. Ценивший мадьярского принца василевс Мануил I планировал женить толкового варвара на своей дочери и сделать преемником, сохраняя трон в семье, пусть и по женской линии. Но в 1169 году императрица Мария родила сына, названного Алексеем, а Белу женили на Агнессе Антиохийской, проживающей при константинопольском дворе сестре императрицы по матери, дочери Рене де Шатильона, ныне князя Мармарийского. Молодые в ходе свадебного путешествия посетили Иерусалим и Антиохию, затем Каир и Александрию, где состоялось знакомство зятя с тестем, а по их возвращении в Византию, для Белы как раз образовался вакантный престол. Правда, скончавшийся предшественник оставил беременную жену, после смерти короля Иштвана III родившую сына. Но помехой это не стало, конкурент умер почти сразу после рождения. Окружающие, как водится, подозревали отравление и Иштвана III и его сына, виня в том греков. Доказательств история не сохранила, но мать Иштвана и Белы Ефросинья (дочь киевского Великого князя Мстислава Владимировича), среднего сына на троне видеть не пожелала, попытавшись при поддержке местных знати и церкви передать корону своему третьему сыну, Гезе. Попытка провалилась, поскольку экс-заложник вернулся домой во главе византийского экспедиционного корпуса и с кредитом от василевса, переворот подавил и в 1173 году короновался под именем Бела III. Геза отправился в темницу, бежал, еще дважды вместе с матерью пытался захватить трон, но проиграл.

Бела III сохранял верность Мануилу I до его смерти, уже в 1176 году прислав венгерский контингент для похода на восток, но об этом в свое время. Пока отметим, что Византии тоже было не до Каира.

* * *

В Египте, несмотря на кажущуюся стабильность, ситуация сложилась не простая. Амори I оставил законного наследника — Балдуина IV, чьи права на трон были неоспоримы. Но принцу исполнилось всего тринадцать лет, и он болел проказой. Первая проблема легко решалась назначением регента, вторая не решалась вовсе.

Прокаженные жили недолго, наследника от принца ожидать не приходилось, да и сама болезнь, которую порой рассматривали как кару высших сил, смущала сеньоров. Мать Балдуина IV, королева Матильда Шампанская, энтузиазма по поводу коронации больного ребенка не испытывала. Монаршую работу она прекрасно представляла и считала, что жизнь прокаженному этот пост не продлевает. Другого приемлемого наследника, однако, не существовало. Ближайшими претендентами на трон выступали граф Триполи Раймунд III и старшая дочь Амори I Сибилла, ныне супруга Ги де Лузиньяна, графа Фаюма и младшего брата князя Фиванского. Общим у обоих наследников прокаженного принца оказалось отсутствие поддержки электората, к которому кроме рыцарей и клириков можно отнести в данном случае и коронные города. Амори I умирать молодым не собирался и к концу правления зачистил местную политику от конкурентов напрочь, в том числе успешно проведя внутренние войны именно с графом Триполи и князем Фиванским. Авторитетных для всего королевства фигур, кланов или партий, после смерти монарха не осталось.

Наследование по женской линии в истории Иерусалимского королевства уже случалось. Но Сибилле было всего четырнадцать лет (мужу на год больше), отчего замена выглядела сомнительно, и вставал вопрос о супруге. При прошлой передаче короны по линии дочери, после Балдуина II королем стал знатный, влиятельный и состоявшийся Фульк Анжуйский, долго «входивший в должность» при предшественнике. Брат князя Фиванского в качестве кандидата на трон смотрелся несравнимо хуже. Что из такой конфигурации хотел извлечь прошлый монарх, не ясно, но на момент его смерти Ги в качестве наследника всерьез не воспринимался. Разумеется, при сильном желании, принцессе можно было подобрать другого мужа, но не сразу и не всякий в королевском окружении такой проект мог потянуть. Глава заморских Лузиньянов Амори Фиванский слыл опытным правителем и грамотным воином, что успел продемонстрировать в недавней двухлетней войне с королем. Но, как недавний выходец из Европы, не имел серьезных связей в элите страны и мог опереться только на свой домен, за пределами княжества его знали слабо. Врагов нажить князь тоже не успел, даже рыцари и горожане, недавно воевавшие с фиванцами на стороне короля, противниками Лузиньянов не считали — обычное дело, нормальная феодальная распря. Его брат Ги по молодости вообще никакой репутации и веса в обществе не имел. Оттого посадить Сибиллу на трон вместо прокаженного брата князь оказался не в состоянии, но и упускать шанс семьи не собирался. Первым делом, страхуясь от замены супруга принцессы, Амори вывез невестку из Каира в Минью, столицу княжества. В выделенном дворце Ги и Сибилла поспешно вступили в «фактические брачные отношения» (без чего брак легко расторгался), результатом в 1176 году стало рождение сына, в традициях королевской семьи названного Балдуином. Но это все произошло позже, а в момент смены власти, сил для претензии семьи на трон не имелось.

Раймунд III Триполийский, наоборот, был человеком взрослым, опытным и известным. Но родство с покойным королем имел более отдаленное, приходясь тому кузеном, причем, опять же, по женской линии. Матерью графа была Годиерна, сестра королевы Мелисенды и третья дочь короля Балдуина II. Кроме того, граф в свои тридцать пять лет, оставался бездетным. В феодальных кругах он пользовался уважением и считался рыцарем без страха и упрека, но после поражения в междоусобице с королем и потери Хомса от политики отстранился, погрузился в дела своего домена и сблизился с соседней Антиохией. Отчего кроме собственных вассалов в моменте ничьей поддержкой не располагал. Зато преумножил врагов — к семье Ибеллинов и Дамаску добавился граф Хомса, опасающийся восстановления прав Раймунда III на фьеф. Как и Лузиньяны, в одиночку пытаться обойти прямого, пусть и прокаженного наследника, сил у графа Триполи не хватало, особенно с учетом личности регента.

В другой ситуации в качестве регента королева Матильда смотрелась бы ничуть не хуже еще одной своей сестры, вдовствующей герцогини Бургундской, чье правление как раз закончилось совершеннолетием сына. Опыт руководящей работы имелся — во время завоевания Египта Матильда оставалась править в Иерусалиме, а кроме пары венценосных сестер, упомянутой герцогини и королевы Франции, даму всегда могли поддержать и братья — четыре французских графа и архиепископ Санса. Семья Шампанских славилась сплоченностью и обострять отношения с ее представительницей желающих не находилось даже за морем. Но все прекрасно понимали, что сын Матильды займет трон ненадолго. Потому на формирование серьезной партии в свою или Балдуина пользу, королева рассчитывать не могла. Вопрос в любом случае упирался в перспективу — в наследника. Кроме того, границы с мусульманами оставались опасными, на сохранение мира с Мосулом всерьез не рассчитывали, а с берберами на западе и племенами на юге война и не прекращалась. Женщина возглавить армию не могла, ей требовался «сильный человек у трона». Обычно таковыми становились фавориты регентш, но у Матильды любовника в нужный момент под рукой не оказалось.

* * *

В этой ситуации Раймунд III выдвинул свою кандидатуру в короли и потребовал созыва Верховного Совета, вербуя союзников и агитируя сеньоров за смену прокаженного принца на графа в полном расцвете сил. Амори Фиванский в ответ поддержал прямое наследование, заявив, что Балдуину IV альтернативы нет, его единственной законной наследницей является старшая сестра, а свою кандидатуру — как представителя мужа наследницы, предложил в сорегенты Матильды. В принципе, такое практиковалось. Анна Ярославна, королева Франции, после смерти мужа делила опеку над будущим Филиппом I с Балдуином Фландрским, к примеру.

Вдовствующая королева взяла паузу и попыталась найти защитника. Коннетаблем королевства служил шестидесятилетний Онфруа II де Торон, выходец из «старой» знати Иерусалимского королевства, опытный карьерный командующий армией. Самостоятельных ролей при прошлых королях он не играл, а ныне склонялся в пользу передачи трона графу Триполи. А вот сенешалем работал Миль де Планси, дальний родственник Амори I и преданный ему человек, недавно через брак с очередной вдовой ставший князем Заиорданским. Его Матильда и назначила было себе в помощь, одновременно одобрив созыв съезда лордов и назначив его на начало 1175 года. Де Планси активно принялся отстаивать интересы королевы, но во время поездки в Акру его зарезали прямо на улице, в традиционном ассасинском стиле. Убийцы скрылись, в версию с ассасинами никто не верил, мнения разделились лишь по поводу заказчика — называли как графа Триполи, так и князя Фиванского.

В итоге, за время до Коронного Совета, позиции сторон поменялись. Раймунд III смог получить поддержку ряда высших сеньоров и канцлера королевства — патриарха Александрийского Вильгельма Тирского, а королева договорилась с Амори Фиванским. Сражаться за возможность править от имени сына у Матильды не хватало лидерских качеств и властолюбия, но и ухода короны из семьи она не хотела. Дочь, а еще лучше — ее возможный сын, в качестве наследников королеву устраивали, а временное царствование больного Балдуина IV давало возможность закрепить такой вариант. Лузиньянам пауза в несколько лет тоже казалась перспективной, а еще Амори заключил естественный союз с противниками конкурента, скрепив его браком с Эшивой Ибеллин, дочерью Балдуина, графа Хамы.

Основная масса сеньоров и патрициат коронных городов, внятной позиции не имели. О болезни наследника ранее широко не сообщалось, и проказа, безусловно, смущала. Но у Амори Великого после его либеральных реформ была репутация защитника простых рыцарей, среди купечества он пользовался уважением, и это переносили на его сына и жену. От графа Триполи опасались возврата к прошлым законам, регентство королевы-матери и слабый король выглядели более безопасно. Тем более, серьезных войн королевство не вело. Наступательный порыв успел угаснуть, войн сеньоры не жаждали, им вполне хватало перманентных волн мобилизаций на защиту границ, по четыре месяца в году. Купцам новые потрясения тем более не требовались.

* * *

На состоявшемся Совете, королева Матильда при поддержке Лузиньянов и Ибеллинов сходу заявила о неотъемлемом праве сына на трон и обвинила всех несогласных в измене. В конфликт вмешались патриарх Иерусалима, граф Эдессы и князь Рене де Шатильон Мармарийский, предложившие компромиссный вариант — коронация Балдуина и назначение Раймунда III регентом в пару королеве. Вопрос о наследниках они обошли.

Предложение оказалось приемлемым для всех, не удовлетворив никого. Возможно именно потому оно и было не только принято, но и относительно мирно исполнено. Прокаженного принца короновали в Иерусалиме в феврале, под именем Балдуина IV.

* * *

Раймунд III Триполийский оказался достойным и честным регентом. Следующие два года он разумно и осторожно правил вместе с Матильдой и на корону не посягал, что объяснялось маячащей перспективой престола. В Заморье часто умирали и вполне здоровые люди, так что вариант «честность — лучшая политика» выглядел для графа оптимально. Набирая популярность, он мог дождаться своей очереди, ничего не делая… если повезет.

Лузиньяны сильно укрепили позиции после 1176 года, получив наследника престола своей крови. Но принцесса Сибилла, ставшая их «пропуском к трону», в княжестве оказалась в «золотой клетке». Ей ограничили свободу передвижения, холили, лелеяли и закономерно (тем более, после монастырского строгого воспитания) избаловали. Красотой девушка никогда не отличалась, телосложением пошла в отца и вскоре превратилась в тучную даму, склочную, вздорную и откровенно глупую. Сибилла родила еще двух дочерей, позже между супругами начались ссоры. Амори Фиванского развитие событий устраивало, а мнение ее мужа Ги никого не интересовало.

* * *

Балдуин IV вырос толковым и развитым юношей, чему поспособствовал наставник — Вильгельм Тирский, и приглашенные им учителя. Несмотря на проказу принц неплохо овладел и боевыми навыками (обучавший мальчишку верховой езде араб-христианин, например, научил его управлять конем, используя только колени, а оружие держать левой рукой). В силу возраста, воспитания и времени, король был абсолютно уверен в своем неотъемлемом праве на трон и не собирался его уступать, но воспринимал и обязанность «быть хорошим королем», что подразумевало правление справедливое, в рамках существующих взглядов и обычаев. Еще одним важным постулатом для Балдуина IV всегда оставалось сохранение короны в семье и обеспечение наследования — о краткости своего жизненного срока он не забывал никогда. В целом прокаженный монарх подошел к трону достаточно честным и ответственным человеком, с нормальными рыцарскими принципами, хоть и без политического и управленческого опыта. Первые два года страной от имени несовершеннолетнего монарха управляли регенты, и прошли эти годы довольно мирно. С халифом Багдада и эмиром Мосула заключили мирный договор, а приграничные схватки с берберами на западе и бедуинами в Заиорданье, оставались в рамках обычного.

* * *

Исключением стало лишь побережье Красного моря, где в 1176 году коалиция графа Луксора, баронов Идфу и Дарау и еще ряда сеньоров помельче, затеяла сначала торговую, а чуть позже и реальную частную войну с коронными городами Кусейрой и Береникой. Вопрос стоял о доходах сторон, а религиозная разница (в Красноморье почти все жители оставались мусульманами) придавала обычному для тех времен спору между феодалами и городским патрициатом характер очередного похода на неверных.

Позиции регентов по этому поводу в первый раз всерьез разошлись. Раймунд III, ищущий союзников в рыцарской среде, ограничился предложением посредничества. Фактически это означало поощрение партии сеньоров — без поддержки противостоять их дружинам, города не могли. Партия Лузиньянов, в которую входила теперь и вдовствующая королева, терять генерящий денежный поток королевский актив, не пожелала. С южно-египетскими феодалами у Амори Фиванского отношения и без того традиционно не ладились, укреплять их, тем более, на пользу Раймунду III, не хотелось. Получив от Матильды соответствующий формальный указ, князь Фиванский вывел дружину на юг, а от Элефантины в поддержку миротворческой операции выступил отряд тамошнего королевского виконта. На стороне Лузиньянов и городов выступил также орден Госпиталя, имевший деловые связи с купцами Красноморья и базу под Айдабом.

Сопредельный Фиванскому княжеству граф Асута в ответ примкнул к антиисламской коалиции и путь соседу заблокировал. В Каире патриарх Александрии Вильгельм Тирский, канцлер королевства и сторонник графа Триполийского, поддержанный партией Раймунда III, обвинил Матильду и Амори Фиванского в покровительстве неверным и почти вероотступничестве.

Оказавшийся в центре событий — между Асутом и Луксором, граф Гирги, объявил нейтралитет, увлеченно торгуясь с обеими сторонами за участие.

Последовал ряд стычек в Верхнем Египте, не принесший успеха ни одной из сторон, а Раймунд III потребовал созыва Высшего Совета и передачи дела на его рассмотрение, включая оценку попирания прав христиан королевой Матильдой и князем Фиванским. Граф-регент собирался нанести политическое поражение Лузиньянам, так что версия о том, что конфликт на Красном море изначально был спровоцирован его приближенными имеет право на жизнь.

Феодалы Нижнего Египта в целом ситуацию воспринимали нейтрально, склоняясь к одобрению коалиции графа Луксора из чисто религиозно-корпоративной солидарности. Сеньоров Левантийской части тема, в сущности, не затрагивала, но там усмотрели в событиях смену коронной политики, а богатейший исламский анклав подходящий для аналогичных претензий здесь тоже имелся — коронный Дамаск. Потому партия графа Триполи приобрела в регионе массу сторонников. Их поддержал и патриарх Иерусалима Амори Неслийский, впрочем, не активно — скорее просто выбрав сторону единоверцев, чем из расчета. А вот орден Храма примкнул к Лузиньянам, по примеру иоаннитов. С Дамаском тамплиеры находились в прекрасных отношениях, менять которые интереса не имели.

Граф Эдессы и княжество Антиохия в событиях не участвовали, будучи отвлечены куда более масштабными событиями на византийско-азербайджанской границе.

* * *

Игра Раймунда III могла стать успешной, помешал Рене де Шатильон, князь Мармарийский. Первым делом, он пригласил в гости короля. Балдуин IV, по настойчивой рекомендации матери, приглашение принял, выехал в Мармарику, потренироваться в рыцарских навыках на берберской границе, но надолго там не задержался, выступив с князем Рене на юг. Они привели сильный отряд к Амори Фиванскому, затем союзники быстрым ударом взяли Асут. Граф Гирги тут же примкнул к победителям (и королю, конечно), которые пройдя через его земли объединенными силами осадили Луксор. В то же время иоанниты и виконт Элефантины, наняв в соседней Нубии отряды лучников, взяли Дарау, дружина которого осаждала Беренику.

Король обратился к оставшимся противникам, напомнил, что приближается его совершеннолетие и полноправное вступление в должность, и предложил пока не поздно замириться по-хорошему. В Каире королева Матильда потребовала отложить Высший Совет до скорой передачи власти законному королю, чтобы разрешить вопрос с его участием. Позиция выглядела логично, Совет отложили. Мятежные сеньоры Верхнего Египта после этого «вернулись к лояльности», на условиях отказа от претензий к коронным городам и сохранении прежних ленов, на чем междоусобица закончилась.

* * *

Победу в феодальной войне и преодоление интриги регента, с подачи хронистов принято считать первыми подвигами молодого короля. Фактически эти заслуги скорее следует отнести на счет Рене де Шатильона, но прокаженный монарх в боях с непокорными подданными продемонстрировал — несмотря на болезнь, неплохой уровень рыцарской подготовки. Его командование войсками, бесспорно, было номинальным, но в качестве стажировки при грамотных полководцах, князьях Мармарики и Фив, весьма полезным. В итоге у короля появился определенный авторитет в военной среде, ранее с ним практически незнакомой.

В походе участвовал и муж наследницы престола — Ги де Лузиньян. Подвигами он не отметился, но прошел с Балдуином IV всю компанию без нареканий, заслужив если не дружбу, то хорошее отношение сюзерена. Князь Мармарийский тоже сблизился с королем, поставив на его правление, пусть недолгое, и став опорой трона на первое время.

Возвращаясь, Балдуин IV задержался в фиванской столице Минье, общаясь с сестрой и ее мужем. Последнего старший брат уже два года усердно готовил к роли правителя. Ученик оказался человеком средних способностей, без особых талантов, но и без серьезных недостатков, обычный «юноша из хорошей семьи» своего времени, что, впрочем, по умолчанию включало навыки конных и пеших схваток и определенный уровень личной храбрости. С прокаженным королем у Ги сложились хорошие отношения, граф оказался куда лучшим собеседником, чем его супруга. Сибилла умом и ранее не отличалась, а живя в Минье, где старались исполнить любые ее прихоти, да еще сразу после родов, окончательно стала для брата неинтересной личностью. Но и упрекнуть Лузиньянов было не в чем — принцесса пребывала в восторге от мужа и его семьи, что способствовало благосклонности короля к клану.

* * *

Ко дню совершеннолетия Балдуин IV вернулся в Каир в сопровождении отрядов Фив, Мармарики и ордена иоаннитов, так что передача власти прошла спокойно. После повторной коронации в Иерусалиме, король там же «обратил свое неудовольствие» на графа Триполи, благодарности за регентство не получившего, отрешенного от высших эшелонов и отъехавшего в свой домен.

Власть прокаженного никто не оспаривал, а вот смерти его ждали многие. В стране сформировалось три партии. Лузиньяны и принцесса Сибилла, поддерживаемые вдовствующей королевой, чье влияние быстро шло на убыль, по итогам конфликта в Красноморье сильно потеряли в поддержке церкви и феодалов, приобретя авторитет в кругах купечества и сохранив среди врагов Триполи. Раймунд III Триполийский, наоборот, позиции укрепил, выступив честным, но несправедливо обиженным регентом, защитником веры и церкви и приверженцем прав сеньоров. Третьей партией стало окружение короля, считавшее, что несколько лет правления у него есть, а с наследником можно определиться чуть позже. Основой фракции стали княжество Мармарика, прямые вассалы короны, коронные города и часть мелкого рыцарства.

К окончанию волнений, как раз подоспел очередной массовый заезд крестоносцев из Европы, возглавленный кузеном короля графом Филиппом Фландрским, сыном ветерана движения Тьерри Эльзасского и внуком (по матери) короля Иерусалима Фулька Анжуйского. Филипп Фландрский мог претендовать на статус еще одного наследника, но престол в Египте его не прельщал. Возможно, граф помнил о четырех провалившихся попытках отца заиметь домен в Святой земле, может по каким иным причинам — то нам неведомо, но от сделанного предложения он отказался и не погружаясь в тему отбыл в Антиохию, воевать неверных. На этом мы временно оставим Латинское королевство Иерусалима и Египта (которое далее будем именовать просто Египетским королевством), и обратимся к Византии.

* * *

Пока император Мануил I занимался проектами в Италии и Венгрии, на его восточной границе скончались два правителя. В 1175 году умер эмир Азербайджана Шамс ад-Дин Ильдегиз, трон занял его сын Джахан Пехлеван. Джахан унаследовал мощное государство с прекрасной армией, за год утвердил власть, и задумался о приложении сил. Молодому правителю требовалось доказательство военной удачи. Как раз в этот момент в Мардине, небольшом мусульманском эмирате между Византией, графством Эдесса, халифатом Багдада и Азербайджанским эмиратом, тоже скончался правитель — Наджм ад-Дин. Его сын Иль-Гази II Артукид собрался было занять престол, но внезапно получил предложение от Джахан Ильдегизида о воссоединении с исламской державой — путем присоединения. Мардин был богатейшим торговым перекрестком и фактическим сателлитом Византии, отчего последние полвека практически не воевал. Приз выглядел заманчиво, ромеи заняты в Европе, у латинян — междоусобица за трон, как и в Багдаде с Мосулом, и заступиться за Мардин некому.

Не получив согласия на мирное поглощение, Джахан немедленно захватил эмират, разгромив дружину Артукида в первом же бою и казнив самого Иль-Гази II «за измену исламу и покорность неверным». Сразу после победы, еще не закончив грабить Мардин, эмир Азербайджана сообщил окружающим суверенам, что в общем-то, ничего особо не изменилось. Мардин остается открытой торговой площадкой, безопасность караванов — гарантируется, пошлины даже снижаются, а сам эмир полон миролюбия и предлагает соседям дружбу. В Багдадском халифате шла очередная драка за власть и воевать с Азербайджаном было совсем не с руки, отчего и халиф, и эмир Мосула, предложение дружбы приняли. Каир промолчал.

В Константинополе отреагировали иначе. События на востоке резко нарушили планы василевса Мануила I. В Азию его не тянуло, посадив на венгерский трон Белу III, император начал новый проект в Италии, выдав свою дочь Марию за старшего сына маркграфа Вильгельма V Старого Монферратского, авторитетного феодала Северной Италии, сторонника императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссы. Сына тоже звали Вильгельм, но кличка была другая: Длинный Меч. Прозвище дали по заслугам, молодожен отличался отвагой и неукротимостью в бою, считался толковым командиром, но, как это формулируют современные историки «обладал вспыльчивым характером и повышенной тягой к насилию» — что на тогдашнем, отнюдь не пацифистском фоне, означало полного отморозка. Притом Вильгельм Длинный Меч человеком был прямым и честным, чуждым хитростей и интриг, и не особо далекого ума. Прекрасный, то есть, инструмент в умелых руках.

Но захват сателлитного эмирата, заставил василевса обратиться на восток, на удар следовало ответить. Мануил I, не обращая внимания на предложения Джахана о мире и переговорах, собрал армию и выдвинулся на восточный рубеж. Армию, впрочем, сформировали не лучшую. Кадровые части понесли серьезные потери в Европе, часть войск пришлось оставить на Балканах, контролировать покоренные земли и защищать берег от Венеции, так что основу экспедиционного корпуса составило прониарное ополчение, с добавлением союзных отрядов из Венгрии и Антиохии (последние возглавил брат князя Антиохии Балдуин). В походе, разумеется, участвовал и Вильгельм Длинный Меч. Ромейская армия наносила удар на Хлат, с выходом к озеру Ван и далее на юг, до границ Халифата, имея целью отрезать от Азербайджана немалую часть бывшего эмирата Шах-Арменидов. С запада Мардин атаковали союзные войска Антиохии и графа Эдессы, чьи правители тоже предпочитали прежних соседей. В общем, планировался разгром Джахана и демонстрация сил на будущее.

* * *

План провалился сразу. Эмир встретил противника в горах, пропустил византийский передовой отряд, а когда в ущелье втянулись основные силы, сарацины открыли стрельбу из луков и после атаковали. Возглавляемый Балдуином Антиохийским авангард встретила наемная туркменская конница, связав боем. В ущелье ромеи понесли потери, началась паника, а выход, разнеся обоз, перекрыл резерв Ильдегизида.

Император с зятем, проявившим свои таланты полевого командира, смогли восстановить боевой порядок, Вильгельм Длинный Меч собрал ударный отряд, прорвал блокаду с тыла, после чего византийцы вышли из ущелья обратно. Бросив отрезанный авангард, без подкреплений уничтоженный полностью, включая Балдуина Антиохийского. Сарацины подтянули конницу и окружили отступающие ромейские части. Сражение продолжалось еще два дня, византийцы «устроили укрепленный лагерь, который турки не могли взять». Джахан яростно атаковал, сам Мануил I получил ранение в голову, но оборона устояла.

На третий день начались переговоры. Джахан согласился выпустить противника в обмен на уступку Манцикерта с Ани, и остатки имперской армии потянулись на родину.

В Мардине сводный отряд Эдессы и Антиохии, усиленный крестоносцами Филиппа Фландрского, взял Амиду и двинулся к столице, но пришли вести о разгроме византийцев под Хлатом, после чего граф Жослен III Эдесский и князь Боэмунд III Заика Антиохийский немедленно вернулись в свои пределы. Оказалось — вовремя, поскольку эмир Джахан, оставив провожать ромеев небольшой отряд, бросился защищать новое приобретение. Латинян он не догнал, поэтому сходу вторгся на территорию Эдессы, атаковав сперва Каркар. Горная крепость устояла, эмир спустился южнее, к Эдессе, но в прочно укрепленной крепости сидели дружины Эдессы и Антиохии. После неудачного штурма, разграбив окрестности, эмир отошел в свои земли.

* * *

Разгром ромеев был страшным, но не критичным. Уступленные по мирному договору города император передавать отказался сразу по возвращении домой, стянув при этом на восток подкрепления. Командование восточной армией получил Вильгельм Длинный Меч. В следующем году эмир Азербайджана попытался захватить обещанное, ударив одновременно на Манцикерт и Ани, но штурм не удался. После короткой осады, сарацины, разграбив окрестности повернули домой, но на подходе к границе оба отряда перехватили ромейские части и в классической византийской военной традиции, разгромили отягощенных добычей азербайджанцев наголову. После этого Джахан отвлекся на другие вопросы и до 1180 года граница оставалась спокойной.

Потеря армии, расходы на ее восстановление и укрепление восточных рубежей, серьезно ударили по репутации Мануила I и повлекли кассовый разрыв в бюджете. Деньги продолжали поступать и через несколько лет финансы империи вышли на прежний уровень, но в моменте потребовались займы от Генуи и Пизы, получивших новые льготы и укрепивших свое влияние в Константинополе. «Засилье латинян», в свою очередь, вызвало протесты местного населения — что характерно, исключая кадровую армию, где Вильгельм Длинный Меч и ориентировавшиеся на него выходцы из Европы, по итогам серии восточных компаний, заслужили уважение. Новых проектов василевс, долго оправлявшийся от ранения под Хлатом, затеять не успел, поскольку в 1180 году умер.

* * *

Филипп Фландрский по окончании войны с Азербайджаном транзитом через Константинополь вернулся в Европу, а граф Эдессы еще сильнее сблизился с князем Антиохии, на почве обороны от нового врага. В 1179 году Джахан Азербайджанский еще раз попробовал набег на Эдесское графство, вновь был отбит, хотя и с большими потерями у франков. А в Египте уже в 1177 году Балдуину IV выпал случай доказать воинские умения.

Берберы на западной границе собрали ополчение нескольких племен и устроили большой набег по побережью Средиземного моря. По мнению позднейших хронистов, в рейде участвовали войска испанского халифа Юсуфа Альмохада, решившего «вернуть Египет исламу», но это явное преувеличение. Более вероятным представляется наличие среди кочевников дружин небольших эмиратов Средиземноморского берега, между Египтом и державой Альмохадов, но и это лишь версия. Тем не менее, орда собралась солидная, до 10 000 человек.

Вассалы Мармарийского княжества честно исполнили свой долг, умерев в заслонах, но задержав берберов на несколько дней и отправив гонцов князю и в Каир. Рене де Шатильон собрал дружину и атаковал превосходящие силы с юга, успеха не добился, но нападающие снова потеряли время. Отогнав князя Мармарийского, берберы взяли небольшую крепость Саллум, разграбив ее двинулись на прибрежную королевскую Мерсу, но опоздали. Спешно собрав вассалов, Балдуин IV с пятью сотнями рыцарской конницы, тысячей туркополов и 3 000 пехоты, успел войти в Мерсу первым. Традиционно командующим операцией называется монарх, фактическое руководство лежало на сопровождавшем короля старом и опытном коннетабле Онфруа II де Тороне. Штурм крепости успеха кочевникам не принес, но помехой это не стало. Оставив небольшой отряд осаждать Мерсу, берберы вышли на Александрию, по пути разнося разрозненно подтягивающиеся отряды королевских вассалов.

В это время в игру вернулся Рене Мармарийский. Обменявшись гонцами с Мерсой, он и де Торон скоординировали действия и ударили по осаждающим с двух сторон — князь с остатками дружины извне, король — выйдя на вылазку. Операция удалась, заслон берберов разбили, после чего армия отправилась спасать ведущий порт королевства, уже затворяющийся в осаду.

У деревни Эль-Аламейн, на полпути между Мерсой и Александрией, кавалерия франков догнала кочевников и ударила с тыла. Атаке рыцарской конницы в удобных условиях противостоять мало кто умел, отчего берберы с самого начала понесли большие потери. Затем подтянулась пехота из Мерсы и гарнизон Александрии, навязанного правильного боя противник долго не выдержал. Кочевники попытались прорваться, латиняне отбили несколько атак, в одной из которых сражавшийся в первых рядах Балдуин IV потерял коня и чуть не погиб сам, но был спасен коннетаблем, получившим смертельные раны. После неудачных попыток прорыва, берберы начали разбегаться уже врассыпную, но уйти удалось немногим.

Вернувшись на запад, франки освободили Саллум, на чем компания и закончилась. Король получил славу победителя, а западная граница передышку на некоторое время. Новым коннетаблем стал князь Амори Фиванский, резко усилив партию Лузиньянов.

По некоторым источникам, Балдуина IV в походе сопровождал небольшой отряд прокаженных рыцарей, собранных в свиту товарища по несчастью. Эта версия, в свете дальнейших событий выглядит правдоподобно… но не будем забегать вперед.

* * *

После битвы при Эль-Аламейне, король несколько лет разъезжал по стране, разнимая участившиеся междоусобицы вассалов. В отсутствие внешнего врага противоречия обострились, особенно в палестинской части, а волю монарха приходилось доказывать мечом. А затем наступил 1180 год. Очередной — и это хоть и загадочный, но полностью исторический факт — год смены фигур на шахматной доске рассматриваемого региона.

 

Глава II. Время молодых

Итак, 1180 год. В Европе скончался король Франции Людовик VII, памятный нам по 2-му крестовому походу. Наследовал ему пятнадцатилетний Филипп II Август, который вскоре рассорился со своими основными вассалами и получил мощнейший мятеж, занявший Францию на долгие годы.

В Иерусалиме умер патриарх Амори. Балдуин IV и партия Лузиньянов с патриархами Иерусалима и Александрии были в разладе и шанс изменить ситуацию не упустили. Откровенно говоря, выдвинутый ими при поддержке орденов Тампля и Госпиталя епископ Кесарии Ираклий Овернский, не был образцовым клириком. Он славился корыстолюбием и тягой к слабому полу, жил с дамой из Наблуса, ничуть того не скрывающей и окружающими именуемой «мадам патриархесса», от которой имел дочь, и вообще аскетизмом не страдал. Впрочем, по тем временам, для епископа не самый скандальный имидж, встречались типы и покруче. Ираклий, при всем том, был неплохо образован, закончил юрфак Болонского университета, сделал церковную карьеру в Заморье, вместе с Вильгельмом Тирским участвовал за год до избрания в III Латеранском соборе, считался преданным сыном церкви, авторитетным иерархом и смелым человеком. Новый патриарх оказался еще и честным, со дня избрания он твердо ориентировался на Амори Лузиньяна и короля, затрудняясь с выбором лишь когда их позиции расходились.

В следующем, 1181 году, отошел в мир иной и однокашник обоих патриархов Заморья по юрфаку, папа римский Александр III. Успев заключить мир с Фридрихом Барбароссой, подчинить короля Англии, даровать королей Португалии и Нубии, отлучить Шотландию и провести упомянутый собор.

III Латеранский собор стал крупным событием. На нем Церковь закончила игры с антипапами, признав недействительными все их решения и обозвав проигравших еретиками, а впредь установив жесткие правила выборов понтифика двумя третями живых кардиналов, с автоматическим отлучением нарушителей процедуры. Всерьез почистили ряды клира и укрепили дисциплину, в том числе введя возрастной ценз (не моложе 25 лет для получения прихода, 30 лет — епископства) и запретив священникам брак. Поборолись с содомитами и ростовщиками, а заодно постановили отлучать за попытку собрать с церкви налоги и осудили излишнюю жестокость наемников, нарушающих «рыцарские законы войны». И — о чем мы еще поговорим, обязали светские власти давить катарскую и вальденскую ереси.

Следующим папой стал на четыре года Луций III, вновь вошедший в конфликт с Германским императором и активно давивший катаров, его сменили недолговечные Урбан III и Григорий VIII, а интересен нам будет лишь занявший Латеранский дворец в 1187 году Климент III, но это произойдет позже.

* * *

На востоке скончались эмир Мосула Сайф ад-Дин Гази II и халиф Багдадской версии аль-Мустади. В Мосуле к власти пришел брат покойного эмира Изз ад-Дин Масуд, быстро укрепившийся на троне и после нескольких лет лавирования между Багдадом и Азербайджаном, выбравший первый. К середине 1180-х годов, Мосул вернулся в лоно халифата в статусе вассала и самостоятельное значение утратил.

Вот новый халиф, как и многие в этой смене караула молодой, двадцатидвухлетний Абу-Аббас Ахмад ан-Насир Лидиниллах, фигурой оказался куда более значительной. Умный, жесткий и энергичный правитель, он получил от отца довольно лояльный и обширный домен, а к титулу прилагалась, пусть теоретически, высшая религиозная власть над всем исламским миром. Основными соперниками на текущий момент, халиф считал не неверных, а мусульманских соседей. Эмиры Азербайджана все еще не оставили идеи возрождения сельджукского султаната, то есть отстранения халифа от светской власти с оставлением ему в виде постоянного занятия лишь «совершения намаза — основы веры и лучшего из дел», чего по мнению Джахана Пехлевана Ильдегизида и его наследника, для Лидиниллаха было вполне достаточно, ведь «это истинное царствование, вмешательство халифа в дела временного царствования не имеет смысла, их надо поручить султанам». Да и мощный Хорезм, пусть временно занятый междоусобицей, внушал опасений куда больше, чем давно снизившие агрессивность франки. Потому в 1181 году халиф заключил с Латинским королевством и княжеством Антиохия перемирие на пять лет, с условием нерушимости границ. А чтобы границы стали совсем четкими, ан-Насир исполнил приравненную к джихаду обязанность мусульманина и совершил паломничество в Мекку. В сопровождении не менее ревностных правоверных халифского аскара в приличествующем количестве, по пути подчинив своей власти Аравию, с Меккой и Мединой, Йемен и Оман.

Но основным в контексте нашей темы событием, следует назвать смерть императора Византии Мануила I.

 

Глава III. Имперская смута

Василевс заболел весной 1180 года, а в начале осени умер. За время, прошедшее с провала под Хлатом, он успел сделать три вещи, значимые для нашего повествования.

В 1177 году, в ходе одного из рейдов в Азербайджан, греки захватили семью нашего старого знакомого, кузена императора Андроника Комнина. Андроник в очередной раз связался с Мануилом I, каялся, клялся в верности, получил прощение, наместничество в Пафлагонии и вернулся в элиту Византии, восстановив связи и авторитет — ему это всегда удавалось.

В 1178 году, умер константинопольский патриарх Михаил III, сильный человек византийской церкви, верный сторонник императора и активный участник переговоров с Римом о преодолении межцерковного спора. Но его место василевс назначил не менее преданного и грамотного человека, выдвиженца Михаила III, бывшего наставника императрицы и церковного дипломата, выходца из верно служащей империи семьи Айюбидов, заведующего патриаршей канцелярией Иосифа Благочестивого, тоже нам уже встречавшегося. Иосиф I Благочестивый продолжил политику предшественника.

В 1180 году, уже болея, император женил сына Алексея на дочери короля Франции. О браке вел переговоры еще в 1178 году возвращавшийся из Латинского королевства граф Филипп Фландрский, в Византию принцесса Агнесса, получившая здесь имя Анна, прибыла год назад, а лет ей на момент свадьбы было всего девять. Мужу, наследнику ромейской короны — одиннадцать. Кроме родного брата, с 1180 года короля Франции, у принцессы была масса сводных братьев и сестер, а еще имелся племянник, сын сестры матери, Латинский король Балдуин IV.

* * *

Мануил I Комнин, оставил после смерти империю «не в полном порядке». Он смог сохранить восточные границы и преумножить западные, вернул контроль над Адриатическим побережьем Балкан, подчинив Хорватию, Сербию и Далмацию с городами побережья и превратил Венгрию в сателлита. Проекты в Италии не удались, но их нельзя считать полностью ненужными — поддержка антигерманских сил оттягивала внимание императора Священной Римской империи на Апеннины. Однако, к концу правления Мануила I, с востока усиливал напор эмират Азербайджана, а на западе продолжалась вражда с Венецией.

Внутри страны расширилось число крупных магнатов, стремящихся доходы с земель оставить себе и уклониться от посылки воинов, а полученные держания закрепить за собой и наследниками. Войны, массовое строительство и роскошь двора подточили казну и снизили численность кадровой армии, а поток привечаемых Мануилом I европейских купцов и наемников, создал напряженность в столице, где грекам оказалось сложно конкурировать с понаехавшими. Нельзя сказать, что к моменту смерти василевса империя находилась в кризисе, но положение явно было неустойчивым. Все проблемы по отдельности могли быть решены, но в комплексе и в моменте, для этого требовалась сильная власть. Одиннадцатилетний Алексей II Комнин и регент, его мать Мария Антиохийская, такой властью не обладали.

Византийская империя не то место, где трон может удержать ребенок. Традиции греков не предусматривали жесткой передачи престола по наследству, пост василевса считался сакральным, отчего почти любого, сумевшего получить и удержать корону признавали — смог, значит, одобрено свыше. Правда, последние сто лет правила династия Комнинов, из которых два последних получали власть по наследству. Но династия не обязательно означала наследование от отца к сыну и сразу после коронации Алексея II Комнина встал вопрос о реальной власти. Мария Антиохийская, вдова Мануила I, волей случая получившая регентство, была женщиной разумной и иллюзий на этот счет не питала.

* * *

Хозяином империи со времен Алексея I фактически выступал не лично василевс, а весь клан Комниных и примкнувшие к нему новые фамилии. Именно они в первую очередь получали от короны деньги, должности и крупные поместья «в кормление» (прония), платя верностью престолу и роду. Вовне клан выступал единым строем, а внутри, до описываемого момента, соблюдал определенные правила, обходясь без присущей эпохи зверств в отношении членов группы.

Если опору Комнинов в правление первого из них, составляли узкий круг наверху, и мелкая провинциальная знать с городами внизу, то спустя век ситуация изменилась. Комниных стало слишком много. Активов, которые престол выделял клану за поддержку, перестало хватать на всех принцев. Росло и число выдвигающихся заслугами «приближенных семейств», без которых управлять расширившейся империей оказалось невозможно. Но их поддержка тоже требовала оплаты, пусть пока в меньшем размере, чем родичам. Увеличивать расходы василевсы не желали, отчего расширение преференций высшему слою происходило, особенно в царствование Мануила I, за счет мелкой знати, горожан и крестьян, подрывая верность низов. Впрочем, все равно не хватало и лояльность понизилась вообще у всех. С каждым следующим поколением нецарствующие Комнины получали меньше, чем их отцы — и винили в этом императора. Его же считали ответственным за снижение доходов служилое сословие, купцы и крестьяне, а выдвиженцев в элиту задевала разница между их заслуженной наградой и более крупными пожалованиями даже полностью бездарным родственникам монарха.

Добавляло противоречий расширяющееся присутствие выходцев из Западной Европы. Местные магнаты рассматривали Константинополь как рынок сбыта агропродукции своих владений, ведь доходы от пошлин с транзитной торговли шли в имперскую казну. Связь между последующим расходованием казенных поступлений на закупку, в том числе, товаров из греческих поместий, от них ускользала. Впрочем, как и от большинства населения, которое никаким анализом макроэкономики не занималось, а просто накапливало ненависть к «жирующим от разорения простых греков» своим магнатам и понаехавшим европейцам. В условиях малолетства императора и регентства его матери-латинянки, протестные настроения не могли не выплеснуться.

* * *

Императрица Мария попыталась укрепить свое положение вполне традиционным способом — она нашла «сильное мужское плечо». В этой роли выступил еще один Алексей Комнин, внук императора Иоанна II и племянник Мануила I, опытный и влиятельный сановник, военный и дипломат (именно он привез в Византию невесту Алексея II из Франции, к примеру), с высоким титулом протосеваста (условный аналог европейского принца крови) и на должности протовестиария, то есть шефа императорской администрации, что включало как представительские функции, типа замены монарха на церемониях или руководство ими, сношений между правящими домами, так и управление личным доменом василевса и его частной казной — весомая в, но не самостоятельная и не силовая должность. Штатским Алексея, однако, назвать нельзя. Как почти все представители тогдашних элит, он воевал с юности и до похода 1176 года, в котором командовал отрядом прониарной кавалерии и в битве под Хлатом потерял брата. И он же возглавлял родовой совет Комнинов, так что выбор регентши нельзя назвать необоснованным. Отдельные летописцы намекают, что протосеваст стал фаворитом императрицы еще при жизни ее супруга, но то нам не важно.

Существует мнение, что партия Алексея и Марии была пролатинской, но это не так. Пара, начавшая править от имени малолетнего василевса, никакой политической программы вовсе не имела. Вдова просто хотела сохранить жизнь и трон. Ее вполне устраивала сложившаяся система, менять она ничего не собиралась. Мотивы ее фаворита, возможно, включали претензии на корону через брак с регентшей, но тоже не предполагали реформ.

Протосеваст быстро стал ключевым игроком, сконцентрировал в своих руках все финансовые потоки империи и властные полномочия, а в начале 1181 года оформил сорегентство, выпустив за подписью малолетнего василевса указ о недействительности любых императорских документов без письменного утверждения Алексеем Комниным. Фаворит уверенно шел к успеху, но тут вмешалась системная оппозиция.

Претензии на власть, в традициях семьи выдвинула Мария Комнина, старшая дочь предыдущего императора, долго готовившаяся к роли наследницы и отстраненная рождением брата. В роли силовой поддержки выступал популярный в войсках супруг претендентки, Вильгельм Длинный Меч. Опять же, затею принято называть антилатинской и патриотической, и это тоже домыслы. К Марии Комниной примкнули недополучившие долю в семейных активах Комнины, в основном младших поколений, недовольные магнаты, часть столичных войск и руководство столицы. Программа партии была не многим сложнее, чем у регентов: поменять Алексея II на Марию с Вильгельмом и перераспределить пронии и должности в пользу членов партии. Чем и исчерпывалась. Менеджмент оставался за Марией Комниной, Длинный меч супруга обеспечивал ей безопасность, а в управленческих талантах он не замечался.

Отметим, обе группы в лидерах имели по влиятельному выходцу из комниновского клана и франку, обе стремились лишь к трону, о планах реформ у обоих данных нет. Обычный верхушечный спор за наследство, не более.

* * *

Весной 1181 года заговорщики подготовили тихий дворцовый переворот, с камерным убийством Алексея II и регентов и восхождением на трон наследницы. Но Византия была страной цивилизованной, а заговор многолюдным, в силу чего о нем, пусть не сразу, донесли Алексею Комнину. Регент немедля заменил эпарха столицы своим человеком — бывшим главой имперского финансового ведомства, поручив ему арест оппозиционеров силами столичной стражи. Новый эпарх с рвением взялся за дело, но информация просочилась и в этот раз, теперь к Марии Комниной. Которая под стражу не захотела и дворцовый заговор перешел в революцию.

Нескольких заговорщиков задержали, принцесса с мужем подняли остальных, в их поддержку выступила часть гарнизона, а заодно восставшие обратились к населению. Лозунги о законности притязаний Марии, злобности протосеваста и чужеземстве Марии Антиохийской, вкупе с раздачей денег массам, быстро завоевали симпатии толпы. Получив народную поддержку Комнина потребовала отставки правительства, а Вильгельм Длинный меч, сколотив ударную группу из армейских сторонников и поддерживаемый бунтующим плебсом, начал штурм дворца.

Верные регентам войска возглавил командующий одним из отрядов гвардейской тяжелой кавалерии, устроенной Мануилом I «на латинский манер», Юстиниан Айюбид, талантливый полководец и родной брат действующего патриарха Константинополя. По этой ли причине, или по иным соображениям, но патриарх поддержал регентов, признав свою бывшую воспитанницу и ее сына единственными законными правителями и призвав народ к прекращению мятежа. Некоторую сумятицу в ряды революционеров обращение главы церкви внесло, дав возможность частям Айюбида отбить нападение на дворец. Вильгельм, перегруппировавшись, осадил императорскую семью и послал отряд в резиденцию патриарха, собор Св. Софии, объяснить клиру политику партии. Патриарх Иосиф, человеком был благочестивым, но прагматичным, потому заговорщиков встретила охрана. Собор тоже осадили, но взять не смогли, как писал хронист «нападающих отогнали лучники, стреляющие с верхней галереи собора, которым патриарх дал на то особое благословление».

Начались уличные бои, в одном из которых Юстиниан Айюбид получил ранение и на несколько дней выпал из событий. Противники спешно собирали резервы, а бунтующее население начало грабить особняки знати, мало разбираясь, кого поддерживают хозяева. Последнее отвлекло силы обеих партий, но свару не остановило. Мятежники собрали дружины магнатов из близлежащих владений, а протосеваст нанял итальянцев из охраны проживающих в Константинополе купцов, дав повод обвинить партию василевса в латинстве. Впрочем, не слишком обоснованно — на сторону Вильгельма перешли армейские европейские наемники, а его личную охрану составляли две сотни тех же итальянцев, из родных земель.

Противостояние длилось неделю, а потом Алексею Комнину удалось подтянуть регулярные войска из нескольких провинций и снять осаду дворца и собора. Перевес склонился на сторону лоялистов.

Сторонники Марии Комниной начали строить баррикады, Вильгельм Длинный меч, сражаясь в первых рядах, несколько раз успешно атаковал пытающиеся продвигаться по улицам императорские части и ситуация зашла в тупик.

Патриарх под прикрытием бойцов брата прорвался во дворец и еще раз воззвал к миру, на сей раз удачно. Заговор, по сути, провалился, на победу в гражданской войне, не имея серьезной поддержки за стенами столицы, оппоненты не рассчитывали, а условия примирения стали предметом торга. Стороны практически договорились о прекращении междоусобицы, но тут в события вмешалась еще одна фигура. Пришли вести, что к столице движется с дружиной наш старый знакомый, Андроник Комнин, ныне наместник Пафлагонии. С целью, натурально, «защитить малолетнего василевса от недобрых советников и восстановить былую славу ромеев».

* * *

Андроник стал первым, у кого нашлась политическая платформа. Не то чтобы сложная, наоборот, с банальными лозунгами: поддержка отечественного бизнеса и среднего класса, разукрупнение проний и построение правового государства. Однако для горожан, мелких прониаров и крестьян, этого хватило — другие вообще ничего не предлагали. Отдельно обещалось награждать по заслугам, а не родству с Комниными, что привлекло на сторону «третьей силы» часть элиты, а пиарился Андроник в качестве почвенника и государственника, что с восторгом воспринималось чиновным аппаратом, одной из самых влиятельных внутренних сил империи.

Вопрос был ли выход извечного мятежника экспромтом, или заговором внутри заговора, остается спорным, но вне зависимости от ответа на сторону нового игрока немедленно начали переходить из обоих ранее противоборствующих лагерей. В перевороте Марии Комниной участвовали два сына Андроника, тут же от принцессы отделившиеся и возглавившие Константинопольское отделение новой партии, в которую перебежала большая часть оппозиции и потянулись горожане.

Мария Комнина сперва восприняла поход родственника как подкрепление, но быстро поняла ошибку. Андроник твердо — и это нравилось электорату, провозглашал законность малолетнего василевса, требуя лишь замены регентов, причем исключительно на себя. Сделать принцесса ничего не могла, отчего с мужем и оставшимися сторонниками бежала из столицы в Фессалоники, выделенные прошлым монархом Вильгельму в кормление.

Протосеваст Алексей замену противника тоже осознал не сразу, а потом попытался бороться. Но почти весь высланный на подавление мятежа сводный отряд, включая командующего, переметнулся к Андронику и восставшие подошли к столице. На сторону революции тут же перешел флот и проигрыш императрицы Марии стал очевиден. Защищать Константинополь оказалось некем.

Штурмовать защищаемый остатками лояльных регентам войск город Андроник не стал. Несмотря на личную харизматичность и замечательные лозунги, его войскам требовалась и реальная плата. Рассчитывать на имперскую казну было рискованно, за прошедшее время регент, как известный финансист, вполне мог деньги вывести. Оставались привычные времени трофеи, но отдавать на разграбление собственную, причем восторженно приветствующую освободителя столицу, выглядело как-то не совсем уместно. Константинопольцы ждали вовсе не тягот, а разбрасывания монет победителем. Тут очень удачно вспомнили про латинские общины. Они как раз на месте, зажиточные, но чужие, а часть вообще поддерживает регентов. По мнению Андроника, за счет латинян решалось сразу несколько проблем. Появлялся не только источник добычи, но и повод для сплочения вокруг нового лидера, с иллюстрацией «защиты отечественного среднего класса» и единственно правильной версии христианства. Последнее выглядело немаловажно, претендент в регенты уже знал, что патриарх поддерживает Марию Антиохийскую. По этой причине вождь революции засел в лагере у стен Константинополя и взял оперативную паузу.

* * *

Его сторонники в городе «возмутили народ против латинской общины, обвиняя тех, что держат-де сторону протосеваста и кесарини и по этой причине враждебны ромеям», чего, отметим, до подхода Андроника не происходило. Раскачанная чернь начала громить лавки иностранцев, на волне беспорядков люди мятежника открыли ворота. Первой в столицу вошла личная дружина наместника Пафлагонии, ударившая по европейским кварталам, располагавшимся по древнему обычаю, обособленно на восточном берегу Златого рога. А потом начались резня и грабеж. Как отмечал греческий, негативно настроенный к латинянам хронист, «пафлагонцы в своей бездумной дерзости истребили большое зло посредством другого зла; войдя в столицу, они набросились на латинян в союзе с другими бунтарями, и обошлись с ними самым жестоким образом».

Франкский летописец упомянул, что информация утекала и к европейцам, некоторые сумели спастись, а кое-кто даже с имуществом — «наши были предупреждены кем-то, кто знал о заговоре и на сорока четырех галерах, которые находились в порту, убежали от греков; другие, поместив на корабли, все свое хозяйство, избегли смертельной опасности». Оставшихся греки не пощадили, «ворвались в ту часть города, которую населяли наши, и остаток народа, который, когда другие уходили, либо не захотел, либо не смог бежать, буйствуя, перебили мечами». Естественно, купцы сопротивлялись, «кто был в состоянии взяться за оружие — сделали победу врагов небескровной», но нападавших было подавляющее большинство.

Повышенную даже на тогдашнем фоне жестокость погрома, отмечают все, включая греческих авторов: «много труда потребовалось бы для описания всех ужасов, что довелось тогда пережить латинянам; огонь, пожравший ту часть их имущества, что не была разграблена; пожары на море от огня, который ромеи низвергали на тех, что желали спастись на судах. Люди Андроника нападали не только на вооруженных противников, но и на тех, кто по слабости своей заслуживал снисхождения. Ибо и женщин, и маленьких детей они избивали мечом. Уже и это было ужасно, но всего ужаснее, когда железо разверзало материнское чрево и извергало плод его. Они вошли в церкви, к убежищу которых прибегали латиняне и вместе с ними сожгли дотла святые храмы. Монахам же и священникам первым причинили несправедливость, и тех, кого нашли, жестоко убили. Тогда же погиб святой человек из латинян, лишившийся жизни не просто так, а в полном священном облачении, которое надел для защиты от оружия, предполагая, что тогда разбойники постыдятся его тронуть».

В общем, резали всех, включая женщин, детей и священников, грабили и жгли, не разбирая лавку купца от церкви, а прибывшего по делам церковной дипломатии папского посланника, упомянутого в цитате кардинала Иоанна, обезглавили и голову привязали под хвост собаке. Поэтому тогдашнее мнение франков о ромеях, нельзя назвать необъективным — «нечестивый народ греков, порождения ехиднины, нравом подобные змее, пригретой на груди, и домовым мышам, отплатили злом своим соседям, ничего такого не заслужившим, ничего такого не боявшимся; тем, что отдавали им своих дочерей, внучек и сестер в жены и из-за долгого сожительства считали их своими родственниками».

* * *

Перерыв на разграбление франков, дал шанс императорской семье. Во дворце осознавали поражение, растерянность прекратил патриарх, прекрасно понимающий, что после появления в столице Андроника, ему если и жить, то в далеком монастыре в заточении, и то недолго. Как, впрочем, и императрице. Протосевасту жизнь вообще никак не светила, да и насчет василевса с супругой имелись большие сомнения. Потому Иосиф сын Виссариона твердо заявил, что с потерей Константинополя не потеряна Византия, хотя звучало это сильной натяжкой — как правило, именно так и происходило. И предложил бежать. Алексей Комнин остался во дворце, прикрывать отход. Патриарх и императрица с сыном и его женой отплыли под покровом ночи и анархии на небольшой галере, в стиле побегов молодого Андроника. Одновременно, отвлекая возможных наблюдателей, едва оправившийся от раны Юстиниан Айюбид вывел на прорыв небольшой отряд своих катафрактов, среди которых везли несколько закутанных в плащи фигур. Отряд прорвался в западном направлении, получил на хвост погоню, через два дня был настигнут и разбит. Юстиниан смог уйти и позже переправиться в азиатскую часть империи, к тому времени расколотой гражданской войной.

Протосеваст остался во дворце, а когда на следующий день дворец осадили части Андроника, гвардейская варяжская дружина, вяло посопротивлявшись, выдала регента мятежникам. Практично объяснив возмущенному финансисту, что нанималась защищать василевса — а его тут нету.

Ставший лидером партии василевса патриарх вывез коронованное семейство в Анатолию. Напуганная Мария Антиохийская требовала транзита дальше, в родную Антиохию к брату. Но риски плавания на небольшой галере выглядели сами по себе немалыми, а Иосиф I занял иную позицию. Эмиграция равнялась сдаче, вычеркивая Иосифа Благочестивого и Алексея II из игры. Оставаясь же в Византии, глава Восточной церкви сохранял статус мощной фигуры и мог выбирать из многих вариантов. Умный, хитрый и опытный патриарх обладал огромным влиянием в церкви еще до назначения на высший пост, занимая, как упоминалось, должность хартофилакса — заведующего патриаршей канцелярией, в чьи обязанности входил надзор за дисциплиной клира и наказания нарушителей. Его родственники уже в третьем поколении занимали высокие посты в армии и пользовались там огромным авторитетом. На данный момент, кроме Юстиниана, высокую должность командующего гарнизоном Милитены занимал еще один брат, Константин, а дукой (губернатором) пограничной с Киликией небольшой провинции Селевкия служил кузен, Георгий Вуно, сын покойного Льва Вуно, знаменитого воина мануиловых времен. Да и личных связей с высшими чинами азиатских провинций у Иосифа хватало, так что перспективы контрреволюции выглядели оптимистично. Кроме того, с ним был совершенно законный император, «чудом спасшийся из лап мятежника». Это и народу всегда нравится, а коль провидение не позволило Андронику захватить предшественника, значит, оно на стороне законной власти, разве нет?

* * *

Выждав несколько дней, Андроник триумфально вступил в Константинополь, обустроился во Влахернском дворце и начал вхождение во власть. В плюсе он имел верные части, лояльное население столицы, немалую часть казны, которую просто не успели никуда вывезти и бывшего главного финансиста империи, а по совместительству лидера императорской партии Алексея Комнина в темнице. Минусы, однако, тоже нашлись. Побег василевса и патриарха, автоматически лишил какой-либо легитимности вождя революции. Он, вообще-то, шел спасать императора от регентов и занимать их место, а не свергать законную власть. Отсутствие спасаемого сделало статус весьма неопределенным. Будь в наличии патриарх, вопрос решался бы коронацией, с объявлением предшественника мертвым или соправителем — дело техническое. Но патриарха не нашлось, отчего путь к короне затруднялся. Церковь в Византии являлась мощной и достаточно самостоятельной организацией. Даже для сильного и признанного василевса, смена главного клирика представлялась отнюдь непростой операцией. Ну а без традиционной церемонии, восхождение на трон выглядело слишком демонстративным самозванством. Проблему усугубляло отсутствие информации о судьбе беглецов. Что они ушли морем, установили без труда — вопрос был, где и когда они высадятся. И это заставляло действовать быстро.

Андроник прекрасно умел принимать решения в острых ситуациях. Он заключил перемирие с отсиживавшейся в Фессалониках Марией Комниной, чем привлек на свою сторону остававшихся в ее партии принцев и магнатов. А затем сделал ход конем: опубликовал «указ императора Алексея II» об отстранении от регентства матери и назначении Андроника регентом и наследником. Указ был утвержден надлежащей подписью протосеваста Алексея Комнина, который будучи выведен в цепях на ипподром, подтвердил подлинность документа и долго каялся перед массами за «измену, попытку из любви к латинству, вместе с патриархом Иосифом и вдовствующей императрицей, скрыть указ и захватить власть и убийство малолетнего василевса, когда последнее не вышло».

Не то чтобы в откровенный фальсификат все поверили, но новый расклад подтвердили Мария Комнина и несколько других принцев, а Андроник казался сильной стороной. Он принял должность и назначил нового патриарха, Василия II Каматира, при Мануиле I попавшего в немилость и ссылку, и благодарного за реабилитацию. Спустя пару дней, Василий короновал вызволителя в соборе Св. Софии, и в этот момент в Константинополь пришло сразу несколько новостей.

Нашлись беглецы, причем активно действующие. Галера с патриархом и императорской семьей добралась до Анталии, чей губернатор встал на их сторону, откуда сушей перебрались еще восточнее, в Селевкию, под защиту дуки провинции Георгия Вуно.

Тут патриарх, за время пути окончательно принявший решение вернуть трон своему протеже, первым делом отлучил Андроника Комнина от церкви. За измену, убийства невинных и прочие многочисленные злодейства. В отличие от Западной Европы, где отлучение считалось обычным инструментом, в Византии оно применялось редко, считалось крайне суровым наказанием и пока еще не обесценилось. Минус оказался в проигрыше темпа — за время плавания и переезда, «узурпатор», как теперь именовали Андроника противники, успел предпринять встречные шаги. Он заявил о неисполнимости отлучения, поскольку и патриарх заменен, и действие произведено невесть где, а не в патриаршем соборе, и вообще, коронованного императора отлучить нельзя. Определенная логика в этой казуистике присутствовала, но на практике, не углубляясь в каноническое право, вопрос чья позиция вернее решался нижестоящими церковниками и зависел далеко не только от норм. Василевса же, Андроник просто объявил подменным.

В игре «узурпатор против подменыша», провинции принялись вдумчиво выбирать позиции, в спор вмешались внешние силы, и империя рухнула в смуту.

* * *

В европейской части восстали Болгария и Сербия. Отрезав Хорватию и Далмацию, в которые с севера вошли венгерские войска, а с моря в прибрежных городах высадились венецианцы. Венеция, привычно проплатившая сербский мятеж, возвращала потери прошлого царствования, а в качестве неустойки прихватила и далекий остров Корфу, в условиях междувластия, серьезного сопротивления им там не оказали. Венгерский король Бела III, к месту вспомнил, что клялся в верности лично Мануилу I и его сыну, а Андронику ничего не обещал, поддержал финансово и организационно самоопределение болгар, ввел войска в Хорватию, Далмацию и Сирмий — его наследные территории, отторгнутые тем же Мануилом I, а заодно присоединил приграничные города по Дунаю и Мораве. Ромеи сопротивления практически не оказывали, но встретившиеся на побережье венгры и венецианцы, традиционно схватились за приморские города, особенно упоминавшуюся ранее Зару. После очередной двухлетней войны большая часть портов отошла морской республике, несколько небольших гаваней удержал Бела III.

Возглавивший восстание в Сербии Стефан Неманя и лидеры болгарских борцов за независимость братья Асени, к успеху шли гораздо труднее. Их выступления укрепили влияние Андроника в европейской части Византии, где провинции, опасаясь сербов и болгар, предпочли сплотиться вокруг Константинополя. Но и вынудили направить войска на защиту от повстанцев. Вернуть регионы не вышло, но в результате череды стычек удалось остановить парад суверенитетов примерно в границах сербской и болгарской провинций. Эти операции оттянули часть сил Андроника от войны за корону с соперником, у которого, впрочем, тоже проблем хватало.

После напряженных переговоров всех со всеми, на стороне Андроника кроме столицы оказались вся оставшаяся ромейской европейская часть страны и провинции Черноморского побережья, включая далекий Крым. За патриархом пошла остальная греческая Азия, где границу перешел эмир Азербайджана.

Эмир Джахан Пехлеван летом 1181 года внезапным рейдом взял обещанные ему когда-то Манцикерт и Ани, а затем перегруппировавшись осадил Карс. Пограничные провинции, мобилизовав своих прониаров яростно сопротивлялись, но оборона исконно строилась на приходе подкреплений. Оставить их без поддержки патриарх не мог и отправил большую часть спешно собранного ополчения на восток. Эмир оставил небольшой отряд разорять окрестности Карса, совершил рейд к югу, где пополнил войска подошедшими вассалами, наемниками и гази, и нанес удар на Эрзрум, отрезая приграничные земли от метрополии.

Взяв столицу бывшего эмирата Салтукидов, Джахан продолжил путь на север и вышел к границам Трапезунда, поддерживающего Андроника. Узурпатор в свое время долго гостил у эмира и теперь пользуясь старым знакомством быстро договорился о нейтралитете. Защищая верные провинции, он лишал территории противника и оттягивал на восток вражеские войска, а потеря некоторой части Азии в столь острый момент его не смущала.

* * *

Иосиф Благочестивый тоже не пренебрегал связями с иностранцами. Первым делом, он заключил союз с князем Киликии Рубеном III. Армянам обещали признание независимости, фактически, впрочем, уже существующей, и прекращение поддержки прогреческой вооруженной оппозиции. Князь согласился, разрешил вербовку наемников и погрузился в установление контроля над своей территорией. Мать василевса с невесткой, патриарх отослал в Антиохию, к брату вдовствующей императрицы. Дабы не путались под ногами, не подвергались опасностям и с дипломатической миссией. Перед отъездом Марии Антиохийской Иосиф получил удостоверенный ею указ императора о возложении на главу церкви обязанностей регента, официально совместив посты главы духовной и светской власти. У партии появился формальный вождь.

Князь Антиохии Боэмунд III, с почестями встретил свою сестру и сестру короля Франции, выделил дамам отдельный дворец и послал Алексею II отряд добровольцев в помощь. Вместе с желающими повоевать в Византии вассалами князя, в Селевкию отправился и мощный отряд госпитальнеров, числом в сотню братьев-рыцарей, а всего до тысячи воинов, включая наемников. Во время константинопольской резни, как выяснилось, греки разнесли тамошний иоаннитский госпиталь, перебив пациентов и персонал, в котором боевых братьев практически не было. Орден считал свои госпитали неприкосновенными и очень не любил, когда с этим мнением не соглашались. Кроме бойцов, отряд вез деньги, иоанниты предоставили патриарху солидный кредит. Естественно, процентный, но с возможностью возврата землей под командорства.

А насчет Азербайджана в Заморье созвали срочную конференцию правителей, пригласив короля Балдуина IV, князя Антиохии, графа Эдессы и магистров обоих рыцарских орденов, а качестве представителя Византии императрицу. Джахан считался общей угрозой, поход на него выглядел полезным проектом, так что латиняне начали готовить коалиционную армию.

В Европу Иосиф тоже направил послов. С возложением лично на мятежного Андроника и его присных ответственности за константинопольскую резню, указанием на его отлучение и пояснениями, что законные император Алексей II и патриарх тут вовсе не при делах, а наоборот, сами пострадали, скорбят и дружески настроены к франкам. Папа римский послание одобрил, приветствовал и рекламировал среди паствы, а также завязал с восточным коллегой деловую переписку, но помощи прислать не мог. Зато тоже анафемствовал Андроника, а Алексея II объявил законным монархом, поборником христианства и «мечом, карающим убийц невиновных», что репутацию ромейских лоялистов в Европе сильно улучшило. Король Франции ответил благосклонно, но поддержал тоже только словесными интервенциями.

Дож много лет страдающей от разрыва торговых связей Венеции, мгновенно ухватился за шанс вернуть рынок. В обмен на признание «законным василевсом» возврата портов в Далмации (с чем до победы над сербами греки все равно поделать ничего не могли) и дарование торговых преференций — пусть и не монопольных, республика обязалась не заключать союза с Андроником и блокировать торговлю с Константинополем. Вопросы о Сербии и Корфу, стороны благоразумно опустили до лучших времен.

В Генуе и Пизе послы Селевкии достигли большего. Там и без писем прекрасно знали, кто устроил погром их сограждан. Большинство погибших в Константинополе латинян были из этих двух городов и Сицилии — венецианцев, по причине давнего разрыва связей, к 1181 году в Византии практически не оставалось, а другие европейцы там вообще появлялись редко. Андроника и столичное население в морских республиках не жаловали и союз с их врагом заключили быстро. Генуя и Пиза брали те же обязательства, что и Венеция, но кроме того посылали отряды наемников, в обмен получая восстановление прежних торговых соглашений. Еще успешнее прошли переговоры на Сицилии. Вильгельму II Доброму, как и его отцу, хотелось занять своих буйных вассалов делом подальше от родины. Предшественник выбрал помощь Заморью, наследник — поддержку законного императора Византии и месть за Константинопольские события. Готовить набег поручили знакомому нам Танкреду де Лечче, имеющему опыт египетской компании, и в начале 1183 года сицилийцы, благословленные папой и поддержанные флотами Венеции и Генуи, высадились в Диррахии.

На востоке имелось еще одно сильное государство — Грузия. Андроник и там имел прекрасные связи, долго жил при дворе, отчего ожидал поддержки от правившего третий десяток лет царя Георгия III, соправительницей которого в 1178 году стала юная дочь Тамара. Расклад спутала экспансия Азербайджана. Победы Джахан Пехлевана сильно озаботили грузин, которым мощный эмират на границе и без того не давал покоя. А с другой стороны, Георгий III счел, что кто бы ни победил в Византии, ему потребуется союз с Грузией на востоке в любом случае. Поэтому грузины пока заключили союз против турок с Алексеем II — в лице патриарха, разумеется.

* * *

Отметим, что в начале 1182 года, поглядев на раздирающую «материк» смуту, еще один представитель клана Комниных, дука Кипра Исаак, выбрал свободу для себя и вверенного острова и провозгласил независимость. Которую тут же признала Генуя, имевшая там серьезные деловые связи и множество факторий. Андроник, которому флоты итальянских республик блокировали выход из Проливов, до Кипра дотянуться не мог, у патриарха флота просто не имелось, отчего финт удался.

* * *

Пока происходили все эти интересные события, войска патриарха и узурпатора упорно сражались по линии Никомедия-Сивас-Трапезунд. В 1182 году Андроник смог взять Никею, а Юстиниан Айюбид разгромил крупный отряд противника под Анкарой, но в целом линия фронта осталась стабильной.

* * *

Патриарх в целом — за исключением некоторых радикальных и религиозных моментов, одобрял программу Андроника, хоть судьба и развела их по разные стороны. Ничего странного в этом нет, проблемы империи были очевидны, а набор решений ограничен. Действия оппонентов потому выглядели похоже, но отличались в деталях, наглядно демонстрируя часто встречающуюся схему «вождь против администратора».

Андроник был прекрасным вождем, умело поднял и повел за собой массы, а придя к власти начал обещанные реформы. Он попытался заменить пронии (право сбора налогов) неким аналогом европейских ленов (наследуемым владением с передачей земли владельцу), при этом раздавая сторонникам не только императорские земли, но и конфискованные имения репрессированных магнатов. Резко повысил жалование госаппарату, но ввел особый надзор за его деятельностью через специальных уполномоченных, собиравших жалобы и пересматривавших решения местных властей. Нескольких выявленных недобросовестных чиновников быстро и с большим шумом казнили. Все льготы европейским купцам отменили, что, впрочем, в отсутствие наплыва желающих посетить территории узурпатора, ни на что не повлияло. Блокада итальянскими республиками Проливов и греческого побережья, закрыла транзит в Средиземное море, болгары перерезали путь по Дунаю, патриарх — караванные дороги из Азии. Константинополю осталась черноморская торговля, но платежеспособный спрос на оборот товаров в столице, ставшей из торгового перекреста конечным пунктом, резко упал. Выиграли другие порты Черного моря, особенно Трапезунд, теперь граничивший с эмиратом Азербайджана и заменивший столицу в роли перевалочного терминала в торговле востока с Русью, Крымом и половцами, но доходы казны резко упали. Определенная доля грузов вместо Византии пошла через латинское Заморье и Волгу, что укрепило Волжскую Булгарию и Владимирское княжество.

Проблема с доходами стала для Андроника главной. Коммерческие пошлины падали, переход налоговых сборов от магнатов к ленникам и наведение порядка в налоговой системе приносили деньги, но в условиях высоких трат недостаточные. Захваченная казна империи оказалась невелика. Хотя патриарх смог увезти немного, резервы в принципе были скудны и кончились быстро.

А ко всему прочему, положение узурпатора не было устойчивым. Примирившаяся с родственником Мария Комнина, едва вернувшись в столицу, затеяла новый заговор. Его вскрыли на ранней стадии, и не желая раскола в опасный момент, пресекли келейно и точечно, отравив принцессу и Вильгельма Длинного меча. На партию принцев это впечатления не произвело, там просто сменили лидера и продолжили подготовку переворота. Новых лидеров заговорщиков публично ослепили, но профилактика все равно не сработала. Оставшиеся Комнины и старая знать, привыкшие к вседозволенности, чему при прошлом императоре лучшим примером был сам Андроник, расценили ответные меры как попрание устоев и нарушение общественного договора, и в добавок к очередным заговорам подняли несколько мятежей. Впрочем, осведомителей хватало, как и предателей среди мятежников, так что мятежи подавили, заговорщиков выявили. Но в этот раз начались казни, усилившие недовольство и влияние отличившихся в борьбе с оппозицией приближенных. В условиях противостояния с внешним и внутренним врагом, удержать репрессии в рамках Андроник не смог. Как писал очевидец, «неумолимый в наказаниях, он думал погибелью других утвердить свою власть, находя в том особое удовольствие».

Отметим, однако, что эти часто описываемые как «неслыханный террор» события, включая ослепленных, затронули менее сотни аристократов. И даже когда начались казни рядовых оппозиционеров, их количество осталось невелико. Андроник, конечно, как отмечал тот же хронист «считал погибшим день, когда он не захватил или не ослепил какого-нибудь вельможу, или кого-нибудь не обругал, или, по крайней мере, не устрашил грозным взглядом и диким выражением гнева», но даже обвинитель упоминает кроме ослепления тюремное заключение, выговор и намеки, а казней не приводит в перечне вовсе. Народу ущемление элиты нравилось, но стабильности власти не прибавляло.

* * *

За всем этим, с интересом наблюдал патриарх Иосиф. Вождем он не был, даром проповедника не славился, зато обладал огромным административным опытом, широчайшими знаниями — и не только в области теологии, изощренным умом и железной волей. Патриарх держал в руках светский и церковный — пронизывающий все слои общества аппарат, обеспечивающий контроль над вверенными землями, и умело этим пользовался. К Комнинам он пиетета ничуть не испытывал, с антиандрониковскими заговорщикам поддерживал довольно вялые связи и в союзы не вступал. Перебегающих на сторону лоялистов представителей клана неизменно направляли в действующую армию, на подчиненные верным людям посты. Не справившихся смещали, остальным становилось не до оппозиций, а их успехи демонстрировали, что «правильные Комнины — за василевса». Магнатов, не выразивших лояльности Алексею II — а таких оказалось большинство, неуклонно лишали имений, а в случае непокорности отправляли в ссылку или ослепляли ничуть не хуже Андроника, но без широкого освещения.

Касательно реформ, находясь в позиции догоняющего, Иосиф, укрепив свой официальный статус, сделал очень эффективный ход. Он объявил «программу Андроника» испорченным вариантом плана реформ Алексея II. Который — правильный, неуклонно будет претворяться в жизнь. Это смутило колеблющихся, тем более патриарх действительно начал преобразования, а получалось у него лучше. Пронии остались правом требования налогов, но были разделены на небольшие наделы, ограничивающиеся размером собираемых податей. Доход прониара позволял выставить по мобилизации самого прониара и до пяти конных дружинников, а при увеличении поступлений, надел уменьшался. Должность стала наследственной, но прониар или его наследник обязывались лично ополчаться по мобилизации, а в мирное время по требованию дуки провинции участвовать в борьбе с бандитизмом и подавлении мятежей. На дук возлагалась обязанность проводить ежегодные проверки боеготовности, прониара, не прошедшего проверку или негодного к службе, бенефиция лишали. При этом прониар стал низовым чиновником администрации, но без права суда или нарушения имперского законодательства, включая увеличение податей. В сущности, получился некий гибрид европейской поместной системы и азиатского икта, пронизанный классической византийской бюрократией. Система вышла совсем не идеальная, но несмотря на минусы, устойчивая и по большей части работающая, а главное хорошо воспринятая обществом.

Вторым звеном власти стал дука провинции со своим аппаратом — высокая и хорошо оплачиваемая, но должность. Не только не наследуемая — патриарх ввел еще и принцип ротации, согласно которому нельзя было получить внутреннюю провинцию не поруководив приграничной. Параллельно существовал аппарат центрального подчинения, куда входили судьи и перенятые у Андроника преторы — уполномоченные по надзору за законностью на местах, так что население получило возможность жаловаться на власть в свое удовольствие, и первое время к нему периодически даже прислушивались.

Крупные землевладения попытались вообще искоренить. Полностью не вышло, в первую очередь из-за обширного императорского домена, но конфискованные у нелояльных магнатов и принцев дома Комниных земли дали возможность жаловать пронии достаточному количеству отличившихся сторонников.

Выделим некоторые последствия реформы. Поскольку прониары считались всего лишь служивыми людьми, крестьяне остались в массе прямыми подданными василевса, а не местных дворян. Разукрупнение магнатских владений оживило активность торговцев в сельской местности, увеличило количество денежных расчетов и обмен между городом и деревней. Учитывая, что основными источниками непосредственно имперской казны, стали налоги с купцов и городов, развитие внутренних связей оказалось очень уместно.

С деньгами у патриарха вообще было лучше, чем у соперника. Кроме упомянутых выше внешних займов и тех же податей, что и у Андроника, лоялисты сохранили часть транзитного грузопотока, за счет транзита из Багдадского халифата, Латинских доменов и Киликии через порты Средиземного моря итальянцами. Но еще у Иосифа оставались доходы по церковной линии. Большую их часть составляли «ставропигии» — деньги, отчисляемые отдельными монастырями и приходами не епископу, а непосредственно патриарху. Давний неписанный церковный обычай. Этот финансовый поток ослаб, но не иссяк, поскольку возведенного узурпатором в патриарший сан Василия Каматира, клир, за редким исключением, не признал. Андроник, надо отдать должное, воевать с церковью не стал, действовал путем уговоров, особенно педалируя тему склонности Иосифа Благочестивого к латинянам, что действительно имело место. На контролируемых Константинополем территориях сложился нейтралитет между властью и церковью, но финансовую дисциплину это не отменяло и деньги в Селевкию продолжали поступать.

В целом, внутреннее единство среди сторонников Алексея II было гораздо крепче, чем у противника. Патриарх, все чаще вместо прозвища Благочестивый называемый Иосиф Халубос — Стальной Иосиф, правил рукой суровой и крепкой, жестко, пусть и без шума, карая неповиновение и так и не собрав императорский двор — рассадник интриг и заговоров. Молодого василевса сдали в обучение Георгию Вуно, дополнительно приставив учителей из священников. Наследник престола рос крепким бойцом и здоровым юношей, но впитывал не столько придворные, сколько солдатские мысли и навыки, причем не столько греческие, сколько многонациональной восточной границы. Доступ к василевсу жестко ограничивали, в управлении он не участвовал, а о зачистке сразу обоими лидерами воюющих сторон семейства Комниных и прочих репрессиях, пока и вообще не знал. Как выразился по этому поводу Иосиф Халубос «жалеть их не за что, а радоваться гибели — грешно». Свергать же патриарха выглядело затеей неперспективной, да и лидера такой затеи рядом не имелось.

* * *

В начале 1183 года, Стальной Иосиф перешел в наступление по всем фронтам. На востоке эмир Азербайджана оперировал на линии Мелитена-Эрзинджан-Трапезунд, отбросив границу на полвека назад, ко временам Иоанна II Комнина. Не то чтобы Джахан Пехлеван полностью контролировал земли восточнее этой линии, до этого было еще далеко. Но и власти Византии там уже фактически не имелось. Многочисленные беженцы из потерянных провинций дали возможность ромеям сформировать высоко мотивированные части для попытки реванша, но греки нанесли удар последними. Начали наступления скоординированные удары грузинской армии с севера и сводного корпуса Латинского Заморья под командованием Ги де Лузиньяна с юго-запада. В Диррахии высадились союзники патриарха из Сицилийского королевства, поддерживаемые флотами Венеции и Генуи, а части Иосифа начали наступление на Константинополь.

 

Глава IV. Восточный фронт

В Латинском королевстве, в 1182 году резко ухудшилось здоровье Балдуина IV Прокаженного. Король почти потерял зрение, у него отнялись ноги и приближенные ждали его смерти, отчего обострился вопрос о наследнике. Мать и коннетабль Амори Фиванский убеждали страдающего монарха внести определенность, но Балдуин IV цеплялся за жизнь, опасался потери короны — а с нею и внимания окружающих и требовал гарантий, в чем его поддерживала вдовствующая королева Матильда, всегда заботившаяся о судьбе сына. Компромисс нашел патриарх Иерусалима, предложивший королю новую должность. Около Иерусалима еще до 1-го крестового похода существовал монашеский (естественно, греческой церкви) госпиталь Святого Лазаря для прокаженных. История общины неизвестна. Возможно, это была ветвь братства Иоаннитов, но это в данном случае роли не играет. С приходом франков, эти монахи перешли под покровительство латинских клириков, чем приобрели немалое количество спонсоров в Заморье и Европе — проказа не обходила стороной никого. С появлением военно-монашеских Орденов Тампля и Госпиталя, в их уставы вошла норма о переводе заразившихся проказой братьев в общину Св. Лазаря, а чуть позже под крылом патриарха Иерусалима возник и Орден Святого Лазаря, с сетью лепрозориев в Святой Земле и филиалами в Европе. Патриарх Ираклий Овернский предложил ходатайствовать перед папой римским о переводе этого ордена в статус рыцарского. Военно-медицинского, по аналогии с иоаннитами, но в узкой нише, связанной с проказой. И кому стать первым магистром, как не прокаженному королю? Перейдя с суетного мирского трона на высокий церковный пост и в монашество, сохранив рыцарский статус и гарантировав себе внимание и заботу? Ас учетом неоспоримого мученичества при исполнении долга короля и затем христианина — тут и до причисления к лику недалеко.

Перспектива выглядела отнюдь не иллюзорно, в том веке канонизация правителей стала популярной. За три десятка лет до описываемых событий в Германии признали святым императора Генриха II, двадцать лет назад в Англии — короля Эдуарда Исповедника, подобное случалось в Скандинавии и Венгрии… и выглядел бонус крайне привлекательно. Как с точки зрения статуса, так и в плане личного спасения души, чем в те времена мало кто пренебрегал. Психологически такое решение закрывало задаваемый тогда всеми болящими вопрос: «за что это мне?», причем ответ получался действительно королевским: «не за что, а для чего». Для возвышенного дела.

Балдуин IV проконсультировался с еще одним экспертом, патриархом Александрийским и своим былым наставником, Вильгельмом Тирским. Для высшего клирика, в такой ситуации любой ответ кроме положительного вообще выглядел бы странно, а в данном случае вариант предлагался действительно неплохой, в том числе в плане облегчения страданий короля и определенных политических шагов. Потому Вильгельм идею поддержал. Торопиться с отречением, король, чья подозрительность с болезнью усилилась, не стал, но проект запустил. В Рим направили посольство с прошением об учреждении ордена и утверждении его первого магистра. Наследником короны стал сын принцессы Сибиллы и Ги де Лузиньяна, коронованный в соправители под именем Балдуина V. Два монарха одновременно в Заморье случились впервые, но в Европе такая схема встречалась, а в Византии считалась обычной практикой, так что никто не удивился. Регентом королевства назначили Ги де Лузиньяна, на время болезни старшего короля и до совершеннолетия младшего. Именно в этом статусе, зять и отец действующих королей возглавил поход против Азербайджана.

* * *

В этом же году, князь Мармарийский Рене де Шатильон выдал младшую дочь Алису (от второго брака) за своего тезку, Рене Монферратского, младшего (пятого) сына маркграфа Монферрата Вильгельма V и брата Вильгельма Длинного Меча, уже нам известных. Как упоминалось, совместный с восточным императором Мануилом I проект Монферратов против императора западного, со смертью василевса и началом смуты в Византии провалился, Вильгельм Длинный Меч погиб, а его оставшимся без союзника родственникам на родине стало не комфортно. Оставив на хозяйстве не засветившегося в прогреческой деятельности третьего сына, Бонифация, глава клана Вильгельм Старый отъехал вслед за Рене в Святую землю, где получил лен в княжестве Мармарийском. Его второй сын, Конрад, успевший повоевать с Фридрихом I Барбароссой, тоже отправился на восток, но через Византию. Разумеется, через контролируемую патриархом Иосифом ее часть. У Иосифа Стального Конрад задержался на несколько лет, возглавив отряд франков, воюющий на восточной границе. Еще один (четвертый) сын Вильгельма V пошел по церковной линии, став епископом подконтрольной маркграфам Альбы.

* * *

Но вернемся в Византию, где патриарх Иосиф и его союзники перешли в наступление.

На востоке нанесла удар по эмиру Азербайджана Грузия. Грузины укрепили вертикаль власти и подготовились к экспансии, но сочли более выгодным для начала занять территории, недавно принадлежавшие Византии, с христианским населением, на чью поддержку можно было рассчитывать. Логика простая — войну с Азербайджаном можно продолжить и позже, а у греков земли потом не отнимешь. Поэтому грузинские части нанесли два удара. Первый отряд прошел по черноморскому побережью, до местечка Рисос, что восточнее Трапезунда, а затем на восток, осадив Карс. Второй удар наносился в направлении озера Севан, а затем западнее, на Ани. Кампания сложилась удачно, население действительно встречало грузин как освободителей, а укрепиться здесь турки толком не успели. Серьезное сопротивление оказали только Карс, где после месяца осады горожане открыли ворота единоверцам, и Ани. Последний осаждали полгода, отбив несколько нападений Джахан Пехлевана с целью деблокады, но в итоге взяли.

К 1185 году, южная граница Грузии прошла по линии Рисос-Карс-Ани, включив в себя практически полностью бывшие ромейские владения. Как и рассчитывала царица Тамара, воевать за бывшие провинции с союзником патриарх Иосиф не стал. Часть войск эмира грузины на себя оттянули, полезную роль союз сыграл в ходе компании и требовался в будущем, а граница с Грузией выглядела предпочтительнее, чем с Азербайджаном. Но поведение соседа греки запомнили.

* * *

На юге против эмира выступили франки Ги де Лузиньяна. Основу сводного корпуса составили дружины вассалов Латинского королевства, причем в походе участвовали многие ведущие сеньоры, такие как графы Раймунд III Триполийский и Жослен III Эдесский, братья Гарнье Готье Цезарейский и Рене Сидонский, братья Ибеллины и молодой Онфруа IV де Торон, мори Фиванский остался при Балдуине IV на случай скорой смерти монарха, Рене де Шатильон в поход отправил молодого зятя. К регенту присоединились князь Антиохии с войском, отряд тамплиеров (иоанниты, как упоминалось, воевали у ромеев на западном фронте) под командованием сенешаля ордена Жерара де Ридфора, небольшая команда от короля Нубии и очередной заезд паломников под руководством Готфрида III Брабантского. Армия выступила мощная и агрессивная, в отрядах сеньоров шло много рыцарской молодежи. Выросшее в спокойные, по сравнению с первой половиной XII века годы, на рассказах о боях с сарацинами новое поколение рыцарей Заморья, рвалось повторить подвиги первых крестоносцев.

Проблемой стало командование. Поход собирался «под короля», новоиспеченный регент славой полководца и авторитетом среди знати не обладал. Конфликт произошел еще в Эдессе, на первом общем военном совете. При обсуждении выдвижения собранной армии, поступило предложение в отсутствие короля выбрать командующим коалицией князя Боэмунда III Антиохийского по кличке Заика. Вариант был со всех сторон разумный. Боэмунд III имел огромный боевой опыт, пользовался уважением сеньоров из всех доменов и занимал второе место среди правителей Леванта, а его отряд был вторым по численности после королевского. Регент уступать лидерство отказался. Ги де Лузиньяна поход интересовал лишь как рекламная компания и защита вассальной Эдессы, притом давно ведущей себя весьма автономно, но идти под руку соседнего монарха Ги не желал.

Личный состав войск коалиции вышел в поход по мобилизации и целями считал набег на сарацин с рыцарскими подвигами, если повезет — трофеи и отличиться на глазах князя или короля. Ну, пусть регента, раз так вышло — он все равно предполагается правителем на следующий десяток лет. Сходные мотивы имели крестоносцы из Европы и нубийцы. Стратегических целей не преследовала и высшая знать, за несколькими исключениями.

Князь Антиохии выполнял союзнические обязательства перед императором Византии, и собственных стратегических целей тоже не имел, отчего на принцип не пошел. От рейда он не отказался, первая за долгие годы серьезная экспедиция против неверных, выглядела мероприятием с обязательным участием, но от активной роли устранился.

Раймунд III Триполийский поддержал кандидатуру Боэмунда III, отчего за регента немедленно выступили тамплиеры. Храмовники последние годы в Леванте теряли влияние и спонсоров. Их прежняя деятельность по охране дорог почти сошла на нет со стабилизацией положения, защита Пальмиры и тамошнего караванного пути свелась к стычкам с мелкими бандами бедуинов, так что «уставную деятельность» военно-монашеский орден вел в основном в Испании. Но действующий магистр ордена был очень стар, а сенешаль Жерар де Ридфор претендовал на его место и ему требовался успех именно в Святой земле, желательно с расширением поля деятельности. К тому же Ридфор враждовал с графом Триполи еще до вступления в орден (собственно, именно из-за ссоры он и сменил светскую карьеру на церковную), и поддерживать врага не собирался вне зависимости от обоснованности его доводов. Его поддержали европейские пилигримы, доверяющие репутации Ордена.

Жослен III Эдесский оказался единственным заинтересованным в серьезном результате. Его домен граничил с землями Азербайджана и граф предпочел бы границу отодвинуть. При этом Жослена III не особо волновало, войдут ли отвоеванные территории в его удел, или станут чьим-то леном. Второе смотрелось даже выгоднее, суля долгую приграничную войну кому-то другому и роль «крепкого тыла» Эдессе. Оттого граф использовал все свои дипломатические таланты, не дав коалиции развалиться на этапе выдвижения и примирив ее лидеров. В полной мере это ему не удалось. Франки выступили как планировалось, но фактически армия разделилась на три отряда. С Лузиньяном и Жосленом III шли вассалы Латинского королевства, рыцари Эдессы и нубийцы. Боэмунд III Антиохийский и граф Триполи вели свои дружины, а отдельно выступали тамплиеры с примкнувшими к ним туристами Готфрида III Брабантского.

* * *

Старт, тем не менее, вышел удачным. Латиняне вышли к Тигру и сходу взяли Дийабакир. Разграбив город подчистую и воодушевившись, армия двинулась по берегу на восток и осадила Хасанкейф, отрезая лежащую южнее лучшую часть бывшего эмирата Мардин, вместе со столицей, от земель эмира Джахан Пехлевана.

Греки под командованием Константина Айюбида, еще одного брата Иосифа Стального, перешли в наступление из Мелитены в направлении Харпута, слева от франков. Прочной связи между армиями, не существовало, но действия союзники пытались координировать. Представителем ромеев обычно выступал командующий правым крылом греческих войск Конрад Монферратский, и именно тогда завязалось его знакомство с регентом и другими сеньорами, сыгравшее позже немалую роль в истории Латинских королевств.

Эмир Азербайджана, собрав в Хлате вассалов и наемников, выдвинулся защищать Хасанкейф. У крепости Джахан Пехлеван разбил наголову отряд Онфруа IV де Торона, внука предыдущего коннетабля Латинского королевства, прорвал блокаду и отправил в город подкрепление, после чего с основными силами отошел севернее, к Майафарикину.

Франки собрали военный совет, на котором разругались по поводу дальнейших действий. Рыцари рвались в бой, требуя штурмовать Хасанкейф или искать битвы с эмиром. Жослен III и де Ридфор опасались, что Джахан Пехлеван отобьет Дийабакир и перережет сообщение с Эдессой, отчего предложили не нести потери на приступах, но отойти и занять оборону у Дийабакира. Ги рисковать не пожелал и согласился с отступлением. Князь Антиохии обвинил регента в трусости и отказался отступать по разоренной войсками местности, на чем коалиция распалась.

* * *

Боэмунд III, Раймунд III Триполийский и примкнувшие к ним пилигримы из Европы, отколовшись от основных сил, эмира, однако, искать не стали, а отправились к югу. Где взяли и разграбили богатый Мардин, а затем через Харран и Алеппо вернулись в Антиохию с победой, трофеями, чувством выполненного долга и малыми потерями.

* * *

Ги с оставшимися войсками отошел к Дийабакиру, где действительно вскоре появились разъезды противника. Рыцари регента перешли к обороне, но недовольство армии росло — маневры и ожидание утомляли. А потом пришли новости с севера.

Сдерживая латинян отрядами туркменской конницы, эмир основными силами нанес удар по наступающим ромеям. В битве неподалеку от Харпута, греки вернули азербайджанцам долг за разгром 1176 года, поймав и разбив Джахан Пехлевана на марше, после чего взяли Харпут. В сражении «взошла звезда полководца Константина Айюбида», как позже сформулируют историки, а авторитет Лузиньяна упал еще сильнее, ведь, как с характерным снобизмом отзывались о случившемся рыцари, «противника даже греки разбили».

Под влиянием общественного мнения, пренебрегать которым он уже не мог, регенту пришлось вновь перейти в наступление. Франки двинулись на север, где столкнулись с перегруппировывающимися турками. Эмир внезапным ударом разгромил латинский авангард, но на выручку подтянулись главные силы и после упорной схватки, стороны разошлись, разбив лагеря друг против друга. Некоторое время продолжалась позиционная война с мелкими стычками, а выход из боковика вновь устроили греки, атаковав в северо-восточном направлении и заняв Эрзрум. Эмир, оставив против латинян небольшие заслоны, ушел воевать с Константином Айюбидом, но для нового наступления сил у Ги уже не нашлось. Рыцари разочаровались в компании, срок их службы истек, сказалась и нехватка продовольствия, особенно корма для лошадей, и отсутствие серьезной мотивации — упорно сражаться за Византию никто не рвался. На том поход и закончился, франки повернули в Левант, передав Дийабакир графу Эдессы и тамплиерам. Жослен III тут же договорился с Ридфором, Орден получил часть окружающих земель и половину крепости, где заложил мощную цитадель по образцу Пальмиры. Граф раздал оставшееся в лены вассалам, но с колонизацией не сильно усердствовал, считая обретенные земли оборонительным предпольем.

В сущности, с чисто военной стороны, действия Ги де Лузиньяна выглядели успешными. Регент с небольшими потерями отодвинул границы вассальной Эдессы, выполнил союзнические обязательства перед Византией оттянув часть сил азербайджанцев, нанес некоторый урон эмиру. Но с общественно-политической точки зрения, операция оказалась провалом. В то время в феодальной среде осторожность в бою понимания в принципе не находила, считаясь поведением не рыцарственным и неприемлемым, с чем зачастую вынуждены были мириться и лидеры куда авторитетнее Ги. Серьезных трофеев рейд отряду Лузиньяна не принес, на личные подвиги экспедиция тоже оказалась бедна — какие подвиги во время маневров, а коль ни славы, ни добычи — так что это за война? Оттого вернувшись в начале 1184 года в Каир, Ги де Лузиньян попал в жесткий круговорот придворной политики.

* * *

В это время, под влиянием успехов патриарха Иосифа на западе, на сторону «законной власти» перешли былые сторонники Андроника из провинций северного Причерноморья, включая Трапезунд. Получив существенное подкрепление из войск бывших противников, Константин Айюбид продолжил наступление и к середине 1185 года вышел к Карсу, на чем война закончилась и здесь. Граница прошла примерно по линии Харпут-Эрзрум-Карс, оставив за Джахан Пехлеваном часть его территориальных приобретений времен ромейской смуты. С Эдессой греки граничили почти у Дийабакира, так что и почти половина бывшего Мардинского эмирата покинула «землю ислама».

* * *

Отметим еще одну военную кампанию. Вернувшись в ореоле славы в Антиохию, князь Боэмунд III тут же получил на рассмотрение интересный бизнес-план. Кипр, как упоминалось, под руководством Исаака Комнина отложился от Византии. Тягу Исаака к свободе организовала и оплатила Генуя, заинтересованная в базе в Восточном Средиземноморье, но через год между партнерами возникло непонимание. Комнин искренне считал себя суверенным борцом за независимость, пришедшим к успеху в союзе с генуэзцами, за который он расплатился обнулением транзитных пошлин, минимизацией торговых и местом под дополнительные фактории. Других обязательств перед морской республикой он за собой не числил. В Генуе же полагали, что посадили в мятежной провинции ставленника, должного сюзерену по жизни и навсегда, а сохранившиеся пошлины на ввоз и вывоз товара рассматривали как временные субсидии марионетке, на первое время.

Правил Исаак островом деспотично, быстро настроив против себя население и транзитных купцов, отчего пользовался репутацией «тирана, преданного злу, изменника и предателя хуже Иуды и Ганелона». Но изменение тенденций на материке отслеживал, и под влиянием успехов патриарха Иосифа Стального, вступил с ним в тайные переговоры о возвращении Кипра в родную гавань, объясняя, что отложился он от беззаконного Андроника, а законного василевса готов признать — в обмен на сохранение власти над островом. Иосиф стремления Исаака поддержал, обещая все и еще немного сверху — в отсутствие флота и с учетом поддержки Генуи, взять Кипр своими силами он не рассчитывал, а терминал для восточного Средиземноморья был важнейший. Стороны торговались о гарантиях, когда об их переписке узнали представители Лигурийской республики. Воссоединение Кипра с империей влекло потерю генуэзцами всего полученного от Исаака, но присвоить остров «в белую» они тоже не желали, опасаясь потерять льготный торговый договор с Византией. Договор, конечно, основные выгоды приносил после освобождения Константинополя от узурпатора, но эта перспектива виделась уже близкой. Попытка быстро найти замену Исааку не удалась. Требовалась фигура, обладающая силовым ресурсом, позволяющим удержать Кипр вне Византии. На острове таких не имелось, в континентальной Византии, желающих стать открытым врагом Иосифа Стального не нашлось, суровый нрав патриарха там успели оценить. Купцы поискали среди вернувшихся из Мардина пилигримов, начав с Готфрида III Брабантского, но безуспешно — из знати оставаться в Леванте никто не планировал, а остальные войск не имели. Генуя предложила проект князю Антиохийскому, фигуре сильной и с хорошей деловой репутацией.

Княжество включало мощные торговые терминалы и промышленные центры — Антиохию и Алеппо, но имело лишь один приличный морской порт — Лаодикею, сильно уступавшую Акре, Тиру или Триполи. Последний стал базовым для транзита через княжество, что давно привело к устойчивому союзу Антиохии и аллодного графства, но контроль над Кипром обещал качественный скачок. Остров служил ключевым перекрестком для морских путей Леванта и Египта, и хоть фраза «кто хочет владеть Востоком, должен держать в руках Кипр» будет сказана много позже, актуальность ее уже была очевидна.

Князь тут же к месту вспомнил о давней претензии к ромеям. Много лет назад, отец Боэмунда III, проводя отпуск на землях Византии в помощи армянским сепаратистам, погиб в бою с отрядом родного дяди патриарха Иосифа. Это, конечно, случилось давно и отношениям много лет не мешало, но вспомнить никогда не поздно. Кроме того, аккурат после праздника по случаю триумфального возвращения из мардинского рейда, сестра князя и вдовствующая императрица Византии Мария Антиохийская, вместе с невесткой отбывали к сыну и мужу, для участия в близящемся возвращении в Константинополь. Лоббировать интересы греков и мешать изменению границ при дворе стало некому, а инструмент для того, наоборот, пока оставался под рукой. Даже два — не распущенные еще дружины вассалов и готовящиеся к отъезду пилигримы. Часть последних согласилась оплатить обратный проезд на генуэзских судах работой по наказанию мятежника и тирана, не очень вдаваясь в детали политики, и весной 1184 года экспедиционная армия на кораблях Генуи вышла из Лаодикеи.

Через несколько дней флот высадил в двух портах Кипра десант, поддержанный на берегу мятежом генуэзской колонии и ее местных сторонников. Основные силы под командованием Боэмунда III взяли Лимасол, а небольшой отряд, возглавленный старшим сыном князя Раймундом занял Ларнаку. Дружину и флот Исаак Комнин имел слабые, поскольку на острове соперников не было, а в обороне с моря он полагался на Геную. Но и сдаваться смысла не видел. Отправив к Ларнаке небольшой заслон, он спешно вышел к Лимасолу и попробовал сбросить противника в море, одновременно отправив к порту несколько имеющихся галер.

Галеры быстро захватила генуэзская эскадра, а на конные отряды Комнина, состоящие из греков и наемников, обрушилась рыцарская лава. Кони короткий переход и высадку в порту перенесли безболезненно, а прямой удар тяжелой кавалерии киприоты выдержать не могли. Исаак бежал в Никосию, к которой через неделю подошел Боэмунд III.

Отряд Раймунда разделился на два и погрузился на суда Лигурийской республики, которые разделившись на две эскадры, отправились в разные стороны вокруг острова, почти не встречая сопротивления приводя к покорности прибрежные города и захватывая кипрские корабли. Встретившись у портовой крепости Кирения, на севере острова, войска наследника Антиохии вновь соединились и взяли город, захватив там в плен жену, сына и дочь Исаака.

Правитель Кипра в это время, стянув войска к Никосии, дал франкам еще одно сражение, причем в бою Комнин лично схватился с Боэмундом III, убив под князем коня. Победы это не принесло, но Исааку вновь удалось уйти, прорвавшись на север, в горы. Там он занял укрепрайон из трех считающихся неприступными горных замков: Буффавенто, Святого Илариона и Кантара, неподалеку от Кирении.

Никосия сдалась без боя, а патрициат острова начал приносить присягу Антиохии. Замки Комнина осадили, несколько приступов антиохийцам успеха не принесли и франки решили брать их измором. Исаак Комнин просидел в осаде полгода, после чего ввиду отсутствия перспектив и проблем с продовольствием, сдался. Был перевезен с семьей в Антиохию и вместе с сыном посажен в темницу, где их следы и потерялись навсегда.

Супруга экс-владыки Кипра была родственницей правителей Киликии, отчего с ней обошлись более великодушно. Она прожила в Антиохии долго, без права выезда, но в «приличествующей ее званию роскоши», а дочь Исаака Боэмунд III выдал замуж в Европу.

К началу 1185 года, Кипр полностью перешел под власть князя Антиохии, отчего последний начал интересоваться в Риме насчет получения королевской короны.

Генуя получила освобождение от всех пошлин на десять лет, от транзитных — «на все времена» и обещание через десять лет минимальных местных сборов, кварталы в нескольких городах острова, а Лимасол и Фамагусту в лен целиком. У Антиохии своего флота все равно не имелось. Небольшой на тот момент порт, Фамагуста быстро поднялась на деньгах генуэзцев и заселении бегущих из Византии сторонников проигравшего Андроника.

Часть европейских крестоносцев, традиционно решила остаться на востоке, получив лены на Кипре, но большинство феодалов составили выходцы из княжества, последние годы почти не воевавшего, отчего накопившего кадровые резервы. Феодализация все равно шла медленно, вынуждая Боэмунда III опираться на местный патрициат, делая правление мягким, а лояльность населения повышая.

Патриарх Иосиф, разумеется, потребовал вернуть провинцию в лоно империи, получил ответ о победе над суверенной деспотией, бывшей «нашим и вашим врагом» и заверения в вечной дружбе. Регент Византии задал невежливый вопрос генуэзцам, те сослались на князя Антиохии, обиды, причиненные Исааком и эксцесс исполнителей на местах. Общих границ с княжеством, как и флота, у греков не нашлось, воевать с левантийцами выглядело совсем не ко времени, так что пришлось списать Кипр на потери от смуты и союзников, запомнив — не им первым, на будущее.

 

Глава V. Византийская реставрация

Весной 1183 года король Сицилии Вильгельм II, с одобрения папы римского объявил себя союзником законного василевса и при поддержке флотов Венеции и Генуи переправил армию под командованием Танкреда де Лечче на Балканы. Де Лечче в рейде, кроме декларируемых целей мести за константинопольский погром и помощи Алексею II Комнину против узурпатора, привлекала мысль отвоевать византийский трон или домен из части имперских территорий для себя лично, в традициях южно-итальянских норманнов. На сицилийский престол он не рассчитывал — действующему королю не было и тридцати лет, а наследник уже имелся. Вильгельм II возражений не имел, его результат экспедиции вообще интересовал чисто академически. Победа приносила земли и коронную часть добычи, поражение избавляло от части необузданных вассалов, создание домена родственником тоже устраивало.

Войска Андроника сдерживали болгар и патриарха Иосифа, на юге Балкан гарнизоны оказались слабыми, а де Лечче удалось добиться внезапности. Оттого сицилийцы сходу взяли традиционные «ворота Византии» — Диррахий. Затем, почти не встречая сопротивления, сицилийский корпус пересек по все той же старинной трассе Via Egnatia Балканы и осадил с суши Фессалонику, второй после столицы город империи. С моря город блокировал союзный флот. Крепость оборонял небольшой отряд наместника и ополченцы, а осаждали свежие профессиональные части, воодушевленные первыми успехами. После нескольких недель штурма итальянцы ворвались в город, еще через день Фессалоника пала. Началась резня, ничуть не уступающая константинопольской. Победители, в рядах которых шли и беглецы от константинопольского погрома, как отмечал очевидец «не сдерживали своей жестокости», убивали и грабили ромеев без разбору, «не щадя даже храмов». Немногие беглецы добрались до столицы, где после их рассказов началась паника. Население знало, за что им мстят, и на снисхождение не рассчитывало, а в способности Андроника отразить нашествие разуверилось.

После разграбления Фессалоник сицилийцы, передохнув и оставив в крепости небольшой гарнизон, направились через Фракию к Константинополю, а флот морских республик вошёл в Мраморное море.

* * *

К этому времени, к столице приблизились войска патриарха Иосифа. Части законного императора перешли в наступление сразу после известий о высадке сицилийцев, но действия этого фронта принципиально отличались от остальных.

На восточной границе и Балканах шла война с внешним противником. Мощная стратегическая операция греко-грузино-франкской коалиции в Малой Азии, где бои велись от Черного моря до Тигра, не предполагала особого вклада дипломатов Алексея II. Кстати, автор разработки этой компании, успешно проведенной союзниками и ставшей одним из образцов византийского штабного искусства, остался неизвестен. Поначалу эту славу приписывали Иосифу Стальному, после его смерти — юному василевсу Алексею II (что, впрочем, историки почти единодушно относят к верноподданническому увлечению придворных летописцев), из военных на лавры претендовал Георгий Вуко. Точного ответа нет, а для нас важно, что на Босфорском направлении ведущая роль принадлежала не мечу, а слову, потому как между регентом и Андроником схватка проистекала по законам войны гражданской.

Регент неспешно выдвинулся к Босфору, части Андроника вышли навстречу, но решительных действий не последовало. Противники ограничились мелкими стычками на линии соприкосновения и активной пропагандой патриарха в войсках узурпатора. Андроник казнил двух своих выдвиженцев за сепаратную дипломатию. Не помогло, после известий из Фессалоники и появления итальянского флота в Мраморном море, его авторитет в армии, кроме дружин с северного Причерноморья, рухнул, и бойцы начали переходить на сторону Алексея II.

Андронику пришлось воевать на два фронта. Для успокоения подданных и своего окружения, против де Лечче он отправил сына Иоанна, а внутренний фронт поручил сразу четырем командующим, страхуясь от измены. Страховка не сработала, летом 1183 года двое из назначенцев, Андроник Палеолог и Алексей Врана, вместе с войсками перешли на сторону патриарха.

У Иоанна Комнина дела шли лучше. Он завязал бой с де Лечче под Амфиполем, не принесший решительного успеха никому, но задержавший продвижение итальянцев. Отдохнув сицилийцы продолжили наступление, под Мосинополем греки снова дали сражение, проиграли и отошли в город, тут же осажденный де Лечче.

* * *

Регент тоже разделил армию. Правое крыло под командованием Юстиниана Айюбида, совместно с принятыми на службу частями Враны, нанесло удар на Никею и Никомедию, где противник бежал в самом начале битвы, и вышло к Черному морю, отрезав Андроника от верных ему провинций. Левое крыло, возглавленное Георгием Вуко и четырнадцатилетним императором, осадило Бруссу, взятую приступом через месяц, а затем прорвалось к берегу Мраморного моря, соединившись с союзным итальянским флотом. Остатки частей узурпатора, под началом евнуха Никифора отошли к Босфору.

В это время в столице, сторонники патриарха и Алексея II, при мощной поддержке церкви (в первую очередь клириков Св. Софии), подняли мятеж. Правитель ввел в город состоящие из верных северян войска Никифора с азиатского берега. Бунт они совместно с варяжской гвардией подавили, но воспользовавшись их отсутствием, Юстиниан Айюбид занял весь азиатский берег пролива. Затем итальянский флот переправил части Вуко на европейский берег Босфора и Константинополь оказался в окружении.

Последовало несколько неудачных приступов, а потом столичное подполье открыло ворота и отряды регента ворвались в город. После недолгих уличных боев Андроник с варяжской гвардией занял оборону в Большом дворце. На следующий день дворец взяли штурмом, но узурпатора там не оказалось. Андроник по своей давней традиции бежал, добрался до корабля и отплыл на север, но был перехвачен византийской галерой и доставлен Иосифу Стальному.

* * *

Город достался армии. Патриарх к константинопольцам после 1181 года и своего бегства от толпы сочувствия не испытывал, да и, зная историю многочисленных столичных бунтов (характерных почти для всех европейских стран) и их опасность, похоже, решил преподать урок населению. Победители взяли под охрану лишь церкви, имущество короны и дома своих влиятельных сторонников. Прорегентским горожанам попроще выдали специальные «знаки милости василевса», которые, вероятно, в некоторых случаях спасали от бесчинств. Остальное оставили на милость солдат.

По свидетельству очевидца «воины рассеялись во все стороны и стали отовсюду выволакивать богатую добычу; щадили только церкви, всё же остальное творили с бесстыдной дерзостью, не воздерживаясь от убийств; особенно усердствовали чужеземцы и даже франкские монахи». Под монахами тут явно понимаются братья-иоанниты, которые с завидной методичностью искали и убивали причастных к разгрому их госпиталя. Не отставали от них и выжившие в погроме 1181 года итальянцы, вместе с соплеменниками. Впрочем, как отмечал тот же свидетель «ромеи в жестокости не уступали варварам», в чем ничего удивительного нет — бойцам из азиатских провинций столичные жители близкими не казались.

Разгул продолжался два дня, после чего на улицы вышли патрули из отборных частей и еще через несколько дней грабежи сошли на нет.

Лишь после этого, в Константинополь въехал юный законный император с супругой и матерью.

Андроника, как отлученного от церкви, сожгли на костре при большом стечении народа, а его родных тихо уморили в темницах. Бежать смогли лишь два внука, добравшиеся до Грузии и принятые родственницей — царицей Тамарой. Византия требовала их выдачи, но Тамара предпочла сохранить эти карты в запасе.

Итальянцам вернули их кварталы и почти все привилегии, но число латинян в городе росло медленно. Иоанниты восстановили госпиталь и получили в счет возврата займа дома и наделы по пути паломников из Европы в Левант.

Последними, уже после падения Константинополя, на сторону законной власти перешли провинции северного Причерноморья, оплот Андроника. Для подтверждения лояльности туда отправился Георгий Вуно с войсками, но серьезных репрессий не было.

* * *

А в дворцовых подвалах, что интересно, отыскался Алексей Комнин, бывший протосеваст и фаворит вдовствующей императрицы. Изуродованный и ослепленный, но живой — казнить его в суете как-то не успели. Мария Антиохийская, что еще более необычно, былого друга не оставила, и совсем уж из рук вон — патриарх эту скандальную (по традиции, вдова императора уходила в монастырь) ситуацию одобрил. Правда, выслав спустя некоторое время трогательную парочку в возвращенную Фессалонику, где мать василевса не оставляя забот об инвалиде, занялась благотворительностью и помощью пострадавшему от сицилийцев населению. Алексей Комнин прожил несколько лет, после его смерти Мария основала в Фессалонике монастырь, куда и удалилась, скончавшись в середине 1190-х годов. Был то расчет Иосифа, или случайность — но «латинянка, ставшая гречанкой», трогательно заботящаяся о ромее и жертвующая немалые милостыни населению, приобрела огромную популярность в европейских провинциях Византии, что ненависть к франкам несколько успокоило и усилило авторитет василевса. Греческой церковью Мария Антиохийская канонизирована в 1198 году, римская церковь признала канонизацию в 1201 году.

* * *

Это все случилось позже, а первым делом у Иосифа Стального возникли очередные проблемы с союзником. В этот раз с Сицилией. На Танкреда де Лечче возврат в столицу законного василевса, впечатления вовсе не произвел, и экспедицию сворачивать он не собирался. В поисках новых перспектив норманн завязал переговоры с противостоящим Иоанном Комниным, тоже оказавшимся в подвешенном состоянии. Стороны уже было пришли к соглашению о союзе и совместном походе на Константинополь, сажать на трон Иоанна, но и в этот раз агитаторы патриарха сработали лучше. Сдать Мосинополь наследник Андроника успел, но большинство его воинов после этого переметнулось на сторону Алексея II, в подоспевшую армию Юстиниана Айюбида. Теперь в осаде оказались сицилийцы, вместе с новым союзником. Сковав основные силы противника, Юстиниан отправил отряд под командованием Алексея Враны вдоль побережья, на Фессалонику. В городе при подходе ромеев, уцелевшее население восстало, благо гарнизон норманнов тут остался небольшой, и Врана быстро занял крепость. Осознав угрозу с тыла и возможность окружения, де Лечче начал отход. Отступать пришлось с боями, Юстиниан преследования не прекращал до Диррахия, но в этой ключевой — и потому хорошо укрепленной крепости, имеющей свободное и быстрое сообщение с королевством по морю, сицилийцы засели всерьез, выбить их греки не смогли.

Регент империи продолжать войну не желал. Византия была обескровлена смутой, на западе продолжались нападения болгар, да и граница с отложившимися сербами проходила рядом с Диррахием. В ход снова пошла дипломатия. Патриарх, для начала, договорился с морскими республиками. За Венецией признали владениея Зарой (но не Корфу), Генуе забыли участие в кипрской затее, после чего король Сицилии остался без союзников на море. Но переговорная позиция Вильгельма II Доброго осталась сильной, отчего дело кончилось обменом Диррахия на два острова из Ионических — Закинф и Кефалонию, доставшихся в лен де Лечче. Иоанна Комнина выдали ромеям, у которых наследник узурпатора не доехал даже до столицы, скончавшись невесть от чего по дороге.

К началу 1185 года, смута закончилась. На троне утвердился Алексей II Комнин, патриарх сохранил статус регента и «лица, принимающего решения», но Византия стала другой. Страна резко ослабла. Реформы Иосифа улучшили положение прониаров и крестьян, но заметно увеличили налоговый гнет горожан, хотя и способствовали развитию торговли. Болгары и сербы стали независимыми — и враждебными соседями, причем граница с первыми проходила не так уж далеко от Константинополя. Практически все союзники воспользовались гражданской войной для отторжения от империи территорий, что уверенности не добавляло.

* * *

Ко всему прочему, в 1185 году патриарх тяжело заболел и слег в резиденции при соборе Св. Софии. Придворные ждали его смерти, императору стукнуло всего шестнадцать, и на пост «сильного человека у трона» заявился Георгий Вуко, воспитатель василевса и один из ведущих военных. Он начал заменять высшее руководство своими людьми, добился от воспитанника титула деспота (второго после императора), но к успеху не пришел — в начале следующего года поправился кузен Иосиф. По его выздоровлении, Георгий немедленно скончался от тяжелой, непродолжительной болезни, но его сын унаследовал все держания и привилегии (родственники патриарха, вообще заняли многие высокие посты, сформировав со временем два новых аристократических рода, Вуко и Халубос — бывшие Айюбиды). В отравлении никто не сомневался, а в дворцовых и военных кругах быстро устранили ставленников Георгия — в патриаршем стиле, казни были не публичными.

В том же году, Алексей Врана вывел армию против болгар, разбил отряды Асеней в долине Дуная, а затем при поддержке войска, объявил себя василевсом и двинулся к столице, в стиле основателя династии Комнинов. Армии не понравились незаконные репрессии Иосифа, Врана получил серьезную поддержку, вышел к Константинополю и осадил город. Юстиниан Халубос стянул оставшиеся верными престолу части и мятеж подавил, лично заколов Врану в битве. По элите империи вновь прокатилась волна арестов, высылок и смертей — патриарх светскую власть терять не желал.

Болгары воспользовались уходом греков с границы для реванша. Юстиниан сразу после подавления мятежа выдвинулся на запад, был разгромлен во встречном сражении, где и погиб. Иосифу пришлось договариваться и с Болгарским царством, поскольку ни свободных войск, ни надежных командиров в моменте под рукой не имелось. Да и казна не отличалась полнотой, восстановление после смуты обходилось дорого. Асеням отошла территория между Дунаем и Балканами — Мезия, часть Фракии и Македонии, берег Черного моря остался за ромеями.

Некоторое время патриарх потратил на укрепление внутреннего положения и очередные дипломатические свершения, а в 1187 году, начался новый этап «большой византийской игры»… но сначала вернемся к основной теме — Латинским королевствам.

 

Глава VI. Войны регентов

По возвращении экспедиции Ги де Лузиньяна, случилось сразу несколько событий. Скончалась вдовствующая королева Матильда Шампанская, отчего клан Лузиньянов потерял весомую часть влияния на короля. А из Рима пришла санкция папы на учреждение военно-медицинского монашеского ордена для прокаженных, получившего в качестве покровителя Святого Лазаря, а также на пострижение в монахи и пост магистра ордена для Балдуина IV. Решение принималось нелегко, больных проказой числили примерно в статусе сегодняшних зомби — «уже практически мертвыми», отпевая при уходе в лепрозорий. Потому принять их в монахи, т. е. не просто признать «живыми людьми», но даже и членами первого сословия, духовными лицами (что, конечно, тоже считалось уходом от мира — но в несколько ином смысле), граничило с революцией взглядов. Но проказа не щадила никого. Простой люд легко вычеркнуть из живых и забыть. С клириками, рыцарями, да и просто воинами и даже солидными представителями третьего сословия, все обстояло сложнее. Их заболевание порождало массу проблем, а отправка в обычные лепрозории зачастую оказывалось не таким простым делом. Нагляднейший пример чего давал как раз латинский король. Урегулирование вопроса созданием «элитных лазаретов» под эгидой церкви, выглядело неплохим вариантом. Автономия социальной группы, когда «прокаженные заботятся о прокаженных», вполне отвечала представлениям европейского средневековья, клир демонстрировал заботу, влиятельные больные обретали приличествующий положению и происхождению статус, да еще и пользу приносили. А их семьи получали возможность не стесняться такого родства и пристойный вариант расставания с болезным.

* * *

Балдуин IV от идеи не отказывался, заключил с регентом договор о ежегодной субсидии ордену в 10 000 безантов из бюджета и оплате строительства штаб-квартиры, а после вопрос с преемником переиграл. Королю как раз полегчало, остроты ума он и при обострении болезни не терял, а что регент утратил и до того слабый авторитет и доверие феодалов было очевидно. Пусть и по глубоко субъективной причине — объективно, повторимся, его действия в Мардинском походе выглядят вполне рационально.

Сам Ги, как и глава клана Лузиньянов Амори, будучи «продуктами своего времени и класса», потерю лица тоже ощущали, отчего торопились и делали ошибки. Князь Фиванский форсировал перехват управления, заменяя чиновников своими людьми и настойчиво напоминая монарху о монашестве. А регента угораздило рассориться с королем из-за денег, предложив оговоренное пожертвование ордену Св. Лазаря на строительство резиденции, выплачивать не сразу, а позже и частями. Ги в очередной раз исходил из рациональных предпосылок. Орденский замок строить еще и не начинали, выделенный под него транш Лузиньян не себе забирал, а направлял в виде целевого трансферта на реконструкцию крепости в Дийабакире, в поддержку тамплиеров и графа Эдессы. В отличие от утихомиренной берберской границы, где планировалось разместить новый орден, атаки на Дийабакир действительно стоило ожидать в любой момент… хотя немаловажную роль играло и то, что магистр ордена Храма (которым только что стал де Ридфор) и Жослен III Эдесский оставались единственными сторонниками регента среди влиятельных фигур королевства.

И снова обоснованное решение регента сработало против него. Короля изменения порядка исполнения бюджета немедленно и показательно напрягли. Это дало повод позднейшим историкам рассуждать о его «обостренной в связи с болезнью подозрительности», но вряд ли справедливо. Балдуина IV смущали отнюдь не иллюзорные потеря контроля из-за действий Амори и Ги Лузиньянов и выступление почти всех знатных сеньоров с обвинениями регента в трусости и несоответствии руководящей должности. Необходимости спонсировать Дийабакир, правитель вообще не видел. Корона со времен Амори I Великого пыталась подчинить храмовников. С учетом снизившейся роли Тампля внутри страны, король считал, что это богатый орден должен инвестировать в оборону Святой земли, а не трон в боевых братьев. Граф же Эдессы давно отстранился от дел Каира, сблизился с Антиохией, вел себя предельно независимо и укреплять его на казенный счет было несвоевременно. Прямой угрозы основной территории Латинской державы падение Дийабакира не несло — между ними лежали Эдесса и княжество Антиохийское. А коль так — пусть непосредственные интересанты и платят.

По вопросу своего пострижения король созвал Верховный Совет, где с интересом выслушал массу нападок на регента, а затем объявил новую схему менеджмента. По просьбам молящихся и воюющих, регентства Ги де Лузиньян лишался и до совершеннолетия Балдуина V страной править назначался Раймунд III Триполийский, имеющий успешный опыт на позиции регента. Но граф Триполи получил лишь функции оперативного управления — опекуном малолетнего Балдуина V стал Рене де Шатильон. Князь Мармарийский страховал юного короля от попытки самого Раймунда III завладеть троном — для чего потребовалось бы убрать мальчика с дороги. А перспектива достижения им совершеннолетия под защитой Рене, наоборот, понуждала регента к надлежащему исполнению обязанностей. Интересы клана Лузиньянов тоже хеджировались. Первыми лицами королевства сейчас становились Раймунд III и Рене Мармарийский, но ведь всего через семь лет Балдуин V вступит в свои права, а родители оставались родителями. Всерьез задевать родичей монарха — пусть временно не правящего, затея рисковая. По тогдашним представлениям, достигнув совершеннолетия юный правитель был просто обязан отомстить их обидчику.

Схема из «трех китов», поддерживающих престол, выглядела устойчиво и сбалансировано, отчего встретила горячее одобрение делегатов съезда, за исключением фракции Лузиньянов с немногочисленными сторонниками, и тут же была утверждена. Наследника трона оставили в Каире под опекой де Шатильона, власть принял граф Триполи. А Балдуин IV, закрыв Совет, принял постриг в Иерусалиме и пост магистра ордена Святого Лазаря.

* * *

Резиденцию Ордену подыскали на берегу Средиземного моря, между Александрией и Мерсой, неподалеку от деревни Эль-Аламейн, памятной по принесшей в 1177 году славу прокаженному королю битве с берберами. Южной границей в Африке занимались госпитальеры, восток от турок в Пальмире и Дийабакире защищал орден Храма, а лазаритам выделили западный рубеж и берберские племена. Кочевники к тому времени натиск на христиан ослабили, противники постепенно приучались жить по соседству и возобновили взаимовыгодную торговлю, в том числе транзитную. Но мелкие набеги не прекращались, так что работа боевым монахам всегда находилась. Из Эль-Аламейна открывались тропы к пограничным Саллуму, оазисам Сива и Фарафра, так что место для резерва Мармарийского княжества подобралось удачное, а приморский климат на больных влиял успокаивающе.

Братьями-рыцарями Ордена могли стать только прокаженные, на остальные позиции брали и здоровых, особенно не хватало священников и врачей (орден, напомню, стал военно-медицинским). Уставы Тампля и Госпиталя обязывали заболевших братьев переводиться под знамена Св. Лазаря, светских рыцарей в такой ситуации отправляли в новый орден священники, родня и общественное мнение. От остальных клириков, подхвативших проказу, Рим требовал того же, но на должности священников или простых монахов, а третье сословие могло выбирать между обетом, обычным лепрозорием (в Леванте быстро все они перешли в ведение лазаритов, но в Европе оставались и автономные) или рисковой жизнью бродяги в глухом капюшоне и с колокольчиком.

Боевых братьев орден никогда много не имел. Максимальным количеством тяжелой конницы (включая сержантов) Св. Лазаря называют сто человек, но как правило это число не превышало двух-трех десятков — не все зараженные были способны сесть в седло. Но и им требовалось сопровождение — оруженосцы, стрелки, конюхи. На эти роли больных не хватало, а здоровые не шли, отчего пришлось воспользоваться опытом Мармарики с «боевыми колонами». У генуэзцев закупали годных к военному делу рабов из Причерноморья, крестили некрещеных, ставили в строй, выжившие и не заразившиеся через пять (позже — десять) лет службы получали вольную или право стать полноправным орденским сержантом.

Рыцари с зеленым крестом (эмблемой Ордена) штатно составляли резерв Мармарики, высылая подкрепления на охрану границы от берберов, а также выставляли отряды для королевских походов. Они «наводили ужас на врагов, сражались бесстрашно, предпочитая смерть в бою мучениям», что неудивительно — самоубийство смертный грех, а тут прекрасная замена, к тому же болезнь резко повышала болевой порог. Обезображенные лица «походящие на львиные морды» внушали страх, неподготовленный противник принимал атакующих в открытых шлемах братьев за демонов (такое восприятие — правда, повлекшее неожиданные последствия, зафиксировано при столкновении с монголами, о чем в свое время). Впрочем, знающий, кто носит зеленый крест, страшился больше и бежал с поля быстрее. Лазариты представлялись «живым биологическим оружием», считалось, что схватка с ними несет риск заразы.

Единственными кого прокаженные рыцари не пугали, оказались берберы. Во-первых, они вообще мало чего боялись. Во-вторых, часто сталкиваясь, быстро привыкли к соседям. А кроме того братья Св. Лазаря стали первыми миссионерами среди этих племен. Других желающих проповедовать кочевникам не нашлось, а прокаженные монахи и жизнь свою ценили мало, и пользовались в пустыне уважением как воины.

Первое крещение приписывается лично первому магистру Балдуину. По легенде, узнав о создании ордена, в Эль-Аламейн явился заболевший проказой шейх одного из берберских племен, человек «славный доблестью» и авторитетный. Просто так помирать он не пожелал, лепрозориев в пустыне как-то не завели, а тут — свои ребята, прокаженные бойцы. Неверные, зато во главе с известным и боевым экс-королем. Вполне приличная компания для вождя из пустыни. Шейха магистр окрестил, бербер стал братом-рыцарем и публично (версий церемонии, правда, имеется несколько и очень разных) «вышел из племени и рода своих, сохранив почитание среди варваров». Насколько легенда правдива, историки спорят до сих пор. Факты крещения и вступления прокаженных берберов в орден документально зафиксированы лишь начиная с в XIII века, а первому магистру ордена Св. Лазаря времени на миссионерскую деятельность отпущено оказалось не много. Весной 1185 года, Балдуин скончался от своей болезни в строящемся орденском замке. Похоронили его в Иерусалиме, рядом с предшественниками.

* * *

Схема Балдуина IV по передаче престола в траст начала трещать практически сразу. Мать короля потребовала совместного с ребенком проживания и отказать ей никто не решился, тем более ребенок рос болезненным. Сибилла поселилась с сыном в Каире. Запрет встреч с отцом тоже выглядел бы сомнительно, так что и Ги постоянно пребывал во дворце. Роль опекуна свелась к охране юного монарха и подбору учителей, влияние понизилось, и Рене де Шатильон быстро вошел в альянс с кланом Лузиньянов.

Раймунд III помешать этому не мог. Его популярность вообще снижалась — в отсутствие серьезных внешних угроз, сеньоры немедленно задумались о феодальных вольностях и снижении сроков службы, а заодно занялись частными распрями. Регент вынужден был реагировать, честно пытался разбираться справедливо и в рамках тогдашних понятий, но рыцарей раздражал уже сам факт вмешательства.

После похорон экс-короля и магистра лазаритов Балдуина, Лузиньяны увезли юного Балдуина V из Иерусалима в Минью, столицу Фиванского княжества. По его желанию пожить с отцом и матерью. Спустя еще месяц, был провозглашен подписанный еще в Иерусалиме указ девятилетнего короля, об отстранении от регентства графа Триполийского и назначении на этот пост принцессы Сибиллы — Ги оставался фигурой непопулярной. Волю короля удостоверили опекун мальчика Рене де Шатильон и патриарх Иерусалима Ираклий, так что определенной легитимностью документ обладал. Законность его остается спорной до сих пор, но смысл эта дискуссия имеет исключительно академический, поскольку Раймунд III решение не признал, а знать и клир королевства разделились на две партии и увлеченно начали междоусобицу, обычно называемую «войной регентов».

Египет в основном поддерживал Лузиньянов, на их стороне оказались также патриарх Иерусалима, тамплиеры, почти все коронные города и часть сеньоров Палестины. За Раймундом Триполийским пошло большинство левантийских рыцарей, ряд феодов верхнего Египта, Александрия и ее патриарх Вильгельм Тирский, а еще помощь прислали князь Антиохии и венецианцы с генуэзцами, которым обещался доступ к Красному морю. Граф Эдессы, князь Дамиетты, ордена Госпиталя и Св. Лазаря придерживались нейтралитета. Боевые действия шли с переменным успехом, но летом 1186 года, в остающемся за Лузиньянами Каире, совершенно неожиданно скончался от болезни десятилетний король Балдуин V.

* * *

Это круто развернуло ситуацию, кандидатов на трон в этот раз нашлось сразу четверо. Первыми традиционно стали дочери Амори I Великого — Сибилла и Изабелла, на тот момент уже четырнадцатилетняя и пребывающая в столице, у сестры. Не менее привычно заявился Раймунд III Триполийский, но возник и новый претендент, Балдуин Марашский. Сын сестры графа Эдесского Агнессы де Куртене и… вот тут крылась интрига. Официально отцом считался Рене Марашский. Но, как упоминалось ранее, Агнесса долго была фавориткой наследного принца, а затем короля Амори I Иерусалимского, которому отцовство ее сына молва приписывала уже в те годы, а позже подтверждала сама Агнесса. Теперь на этом основании Балдуин Марашский претендовал на трон, правда не имея серьезной поддержки. Скорее всего он действительно был сыном Амори I. По отзывам очевидцев, имелось сильное портретное сходство, да и окружающие в этом практически не сомневались. Но признавать права бастарда, да еще непризнанного, никто не спешил.

Изабелла по неимению собственной партии поддержала сестру, к Раймунду III перешли Ибеллины с графством Хама, а сторону Сибиллы приняли князь Дамиетты (отрезавший Александрию от палестинских земель) и два ранее нейтральных военно-монашеских ордена, в боевых действиях, впрочем, практически не участвовавшие.

Отряды Лузиньянов вошли в Иерусалим, где в августе 1186 года принцессу Сибиллу короновал патриарх Ираклий, при том «передав ей в руки вторую корону и предложив избрать себе короля и защитника». Свежеиспеченная королева тут же избрала Ги де Лузиньяна и возложила корону ему на голову, после чего патриарх помазал и его, а присутствовавшие принесли клятву верности новым монархам. В этом крылся подвох — теперь Ги стал законным, помазанным королем — пусть «по праву избрания», но лично, а не через супругу. Это сыграет роль позже, а пока отметим, что коронацию сторонники Триполи не признали, и война продолжилась.

Осенью сторонники Лузиньянов в верховьях Нила собрали мощный отряд из местных баронов, ополчения городов Красноморья, нубийских наемников и нескольких рыцарей-иоаннитов, который двинувшись вниз по течению полностью очистил регион от оппонентов, а затем под командованием Вильгельма де Лузиньяна, графа Аскалонского и младшего из братьев, двинулся на Александрию. Поддерживающий графа Триполи город как раз потерял вождя — умер патриарх Вильгельм Тирский (версия об отравлении, естественно, появилась немедленно, как обычно). Установить контроль над всем Египтом, однако, не удалось, поскольку в игре появились несколько новых факторов.

* * *

Первый ввел Ги де Лузиньян, спешно выдав принцессу Изабеллу за прибывшего из Византии Конрада Монферратского. Третий из Монферратов в Заморье входил в окружение Георгия Вуко и оставил службу василевсу опасаясь разделить судьбу репрессированного патрона. В Европу возвращаться было рано, в Леванте его отец и младший брат неплохо устроились в княжестве Мармарика, а в споре за трон поддерживали Лузиньянов. Конрад считался толковым воином и дипломатом, Ги знал его по Мардинскому походу и рассчитывал на преданность в обмен на возвышение. Уточним — преданность лично новому королю, а не его клану, главой которого оставался Амори Фиванский. Отношения между братьями Лузиньянами, конечно, оставались дружными, но, согласитесь, мало ли что случается? А Изабелле стукнуло четырнадцать — пора замуж. Новобрачному даровали в лен княжество Заиорданское, которое он и выехал приводить к покорности «законным королю и королеве». Появление еще одного Монферрата на политической арене, в текущем моменте особой роли не сыграло. А вот ходы другой стороны, внесли новизну сразу.

* * *

В 1186 году истек срок перемирия Латинского королевства с багдадским халифом ан-Насиром, который закончил укрепление власти в своем домене и обратился к внешней политике. В Багдад отправился приверженец регента, граф Сидона Рене де Гранье, известный дипломат, прекрасно владеющий арабским и имеющий отличные связи в исламском мире, а заодно отчим Балдуина Марашского (третий муж его матери, уже два года покойной). Гранье просил помощи для сюзерена.

Интерес Ан-Насира вообще был прикован к северным границам, велись зондажные переговоры с Византией и Хорезмом, но запрос из Триполи оказался очень к месту. Халиф все предыдущие годы воевал только с мусульманами, и ему в имиджевых целях давно требовалось исполнить заветы ислама совершив поход на неверных. Да и соседний король в должниках никогда не помешает, отчего к графу Триполи через занимающую дружественный нейтралитет Антиохию направили отряд наемных туркмен, а повелитель правоверных выступил в поход на Пальмиру.

Осада крепости отвлекла от гражданской войны тамплиеров, запросивших поддержки у Амори де Лузиньяна. Пальмира имела мощные укрепления, но орден Храма в тот момент обустраивался в Дийабакире и сил не хватало. На помощь поспешил король Ги I (будем его так теперь называть) с дружиной и ополчением Дамаска, но на подступах к осажденному городу войска халифа экспедицию разгромили, и она отступила в Дамаск. Сарацины повели преследование, но у стен крепости попали в засаду, где часть их перебили, а уцелевшие вернулись к основным силам.

Части Ан-Насира ворвались в Пальмиру и разграбили город, но гарнизон планово отошел в цитадель и укрепленный тамплиерский квартал. Взять внутригородской укрепрайон не удалось, хотя во время одного из приступов от шальной стрелы погиб магистр Жерар де Ридфор. Осада продолжалась еще три месяца, затем халиф отошел. Атаку Дамаска он обоснованно счел неперспективной, богатые трофеи взяли и в Пальмире. Рейд позволил повелителю правоверных заявлять о приверженности джихаду, а большая война готовилась им в другом месте.

* * *

Кроме халифа, Раймунд III заключил союз и с Балдуином Марашским, признав его сыном Амори Великого. Балдуин поддерживал первенство претензий бездетного графа на корону, а взамен назначался его наследником — но только относительно королевства. С собой сеньор Мараша привел собственную дружину, добровольцев из Эдессы, Антиохийского княжества и наемников. Мнения о том, кто стоял за Балдуином — Жослен III Эдесский или Боэмунд III Антиохийский, разделились, но это и не принципиально. Важно, что в новом составе триполийцы, поддерживаемые с моря флотами итальянских республик, перешли в наступление. Коалиционный отряд Раймунда III и Балдуина Марашского обошел Тир, оставив осаждать город небольшой отряд и блокировав с моря, и вышел к Акре. Акра оставалась ведущим и богатейшим портом левантийской части королевства, а ее патрициат поддерживал Лузиньянов. Собрав все имеющиеся силы, включая подошедший отряд из Верхнего Египта, Амори Фиванский ринулся спасать ключевой порт, но в этот момент не признавшие короля Ги сеньоры Галилеи, Цезареи и Сен-Абрахама, атаковали Аскалон, отрезая путь в Египет и угрожая Иерусалиму.

Пока лидер Лузиньянов в спешке определялся, что спасать в первую очередь, напряженности добавили вести с севера. Скончался Джахан Пехлеван, оставив четырех сыновей, из которых «старший Абу Бакр и младший Узбек были от наложниц, а другие двое от одной матери Инандж-хатун, дочери эмира». Наследником стал старший сын, а регентом (атабеком) его воспитатель и брат Джахан Пехлевана, Музаффар ад-Дин Кызыл-Арслан, у которого «детей не было, и Абу Бакр был для него как сын». Для сплочения рядов вассалов, Кызыл-Арслан решил провести «маленький победоносный рейд», выбрав целью франкский Дийабакир — налет на остальных соседей, Византию, Грузию, Халифат или Хорезм, маленьким не получался. Атабек «выступил, собрав войска Азербайджана и Аррана и большую часть войск Ирака», окружил крепость, блокировав там гарнизон тамплиеров и эдесских рыцарей, а остальными войсками нанес удар на Эдессу.

Позже сторонники Лузиньянов нападение азербайджанцев тоже приписывали интригам Раймунда III, но эта версия вызывает большие сомнения — никакой выгоды партия графа Триполи не получила. В рамках черного пиара Раймунда III Триполийского и Рене Сидонского из-за тесных деловых контактов с мусульманами, и в принятии ислама обвиняли, но вокруг Дийабакира явно шла не их игра.

Граф Жослен III Эдесский отправил послов за помощью к сюзерену. Эдесса, фактически давно став автономным сателлитом Антиохии, продолжала считаться вассалом Латинского королевства, трон которого пребывал в спорном состоянии. Но помощь Жослен III просил лишь у Ги I. Король в тот момент сдерживал войска халифа в Дамаске, и чтобы не играть «в испорченный телефон», послы сразу прибыли в ставку реального правителя, Амори де Лузиньяна. Амори честно признался, что людей послать не может и посоветовал держаться. Представители Эдессы напомнили о долге сюзерена — основе феодальных отношений, и обвинили — не князя, а сразу короля Ги, в нарушении вассального договора и клятв, посулив громкий скандал, разрыв отношений и переход на сторону Триполи. Но предложили выход — мирное размежевание, с признанием суверенности графства, которое тут же признает сюзереном Антиохию. Торговались недолго. Амори мог ответить, что Жослен III сам не исполнил долга вассала и не помог королю в борьбе с «мятежными вассалами», вроде графа Триполи, но от вынесения спора на публику Лузиньяны очевидно теряли больше. Упускать Эдессу было жаль, но в сущности это было всего лишь оформлением реальности. Князь Фиванский начал понимать чувства патриарха Иосифа, совсем недавно так же вот наблюдавшего как союзники откусывают земли охваченной смутой страны, но лучшего выхода не нашел.

Жослен III получил освобождение от вассальной клятвы и тут же принес омаж за графство — разумеется, в статусе аллода, Боэмунду III Антиохийскому. Балдуин Марашский объявил, что долг племянника и вассала (за Мараш) Жослена III, а равно его же сюзерена (как претендента на трон в Каире, не признавшего соглашение с Ги), зовет под Эдессу. Потому что война с сарацинами превыше распрей. С ним ушли и добровольцы.

В эдесское графство, не дожидаясь результата переговоров, уже прибывали антиохийцы. Соединенная дружина графства и княжества вышла навстречу атабеку Азербайджана, под небольшим городком Мартирополь (Хильван) потерпела поражение во встречном бою, и отошла в Эдессу. Кызыл-Арслан преследуя отступающих попытался взять столицу графства, не преуспел и разграбив окрестности отправился штурмовать Дийабакир. После месяца приступов, азербайджанцы ворвались в город, франки защищались в цитадели, но к крепости вновь двинулись пополненные отряды Антиохии (включающие вассальных уже эдесситов), а из столицы эмирата пришли новости о мятеже. На власть от имени сына Кутлуга претендовала вдова прошлого правителя Инандж-хатун.

Разграбив взятую часть Дийабакира и снеся какие смог укрепления, Кызыл-Арслан вернулся в свои земли. Подавить попытку переворота он успел, а затем в Азербайджане началась демонстрация последствий «бурного роста без коррекций», и атабеку стало не до латинян.

* * *

Амори Фиванский, успешно отстоял Акру и Аскалон, дождался освободившихся в Дамаске войск Ги I, и перешел в наступление в Галилее. Раймунд III Триполийский взял Тир, но больше ничего не успел, потому как заболел. Через два месяца он скончался в Триполи, успев назначить наследником графства старшего сына князя Антиохии, своего тезку и крестника Раймунда, теперь IV графа Триполийского. Княжество Галилейское унаследовал сын жены покойного от первого брака Гуго де Сент-Омер, а собственными детьми Раймунд III так и не обзавелся. Смерть лидера, подкосила его партию — цель войны явным образом исчезала. Следовало искать мира или нового кандидата в правители. Принцесса Изабелла с мужем поддерживали короля Ги I, оставался Балдуин Марашский, с его сомнительной легитимностью и небольшим авторитетом. Принц-бастард не замедлил явиться, но поддерживали его вяло. Боевые действия остановились, начались активные переговоры.

Первым делом, Лузиньяны вновь столкнулись с творческим подходом к дипломатии и праву Боэмунда III Антиохийского. Князь по прозвищу Заика, требовал признать своего сына графом Триполи по завещанию, а получаемый домен — аллодом, обещая от нового сеньора вассальную присягу, а от себя лояльность Ги I и невмешательство в соседские распри. Продолжать междоусобицу Амори Фиванский не хотел, перспектива поддержки Балдуина Марашского отмобилизованной по штату дружиной Антиохии и вовсе выглядела кошмаром, оттого стороны договорились. Раймунд IV получил Триполи, но под разными предлогами омаж королю так и не принес, прагматично полагая, что воевать с ним пока по этой причине не станут, а спешить некуда.

Балдуин Марашский, теперь чаще называемый «Балдуин Бастард», вновь ушел в свои владения. Наемный отряд туркмен через Алеппо вернулся в Багдадский халифат.

Сеньоры проигравшей партии после приличествующих случаю переговоров, признали Ги I и Сибиллу, сложили оружие и получили амнистию. Патриархом Александрии стал Мишель де Корбей, выдвиженец Амори Фиванского и патриарха Ираклия Иерусалимского, без проблем утвержденный в Риме. Понесший огромные потери орден Тампля не мог выбрать магистра почти два года, а когда руки все же дошли, должность отдали главе испанского — ключевого на тот момент филиала, Жильберу Эрайлю.

* * *

Отдельно следует упомянуть госпитальеров. Орден Св. Иоанна в гражданской войне почти не участвовал. Зато единственный продолжил латинскую экспансию, в 1187 году взяв в Красном море остров Дахлак, пиратское гнездо в одноименном архипелаге, и заложив там замок. Великий магистр Ордена погиб в бою с пиратами, остров назвали в его честь, а новым магистром выбрали Эрменгарда де Аспа.

* * *

К 1188 году Латинское королевство, все чаще именуемое королевство Египет, вернулось к мирной жизни. Потеряв Эдессу и де-факто Триполи, но обретя короля и королеву. Не имеющих, правда, наследника мужского пола — в живых остались только две дочери. Королева Сибилла от политической жизни вновь отошла, поводя время в каирском дворце в неге и безделье. Ги I царствовал, а правил его старший брат Амори, князь Фив и коннетабль, но продолжалось это всего два года.

 

Глава VII. Возвращение в Азию

Вернемся к Византии, оставленной нами в 1187 году. Продолжая править при императоре Алексее II Комнине, патриарх Иосиф последствия смуты изжил, добился полного контроля над империей и вернулся к внешней политике. Начал он с востока, с которым был связан происхождением и прошлым опытом, и где имел наибольшую поддержку.

Сопредельный Азербайджан только что пережил — в том числе за счет междоусобицы греков, бурный рост, не подкрепленный кадровой и организационной базой. Эмират сильно расширился, но территории слабо контролировались центром. Щедрые раздачи наделов повышали лояльность вассалов, но дружин у свежеиспеченных администраторов для серьезного укоренения не хватало. Как и времени, войны и походы не прекращались. Зато прежний азербайджанский правитель умудрился задеть всех без исключения соседей, теперь уладивших внутренние дела и готовых к реваншу.

Патриарх Иосиф ксенофобией ничуть не страдал, а Грузию и Антиохию, христианских союзников на восточной границе, всласть попользовавшихся временной слабостью империи, терпеть не мог. Оттого переговоры он повел с мусульманами, Багдадским халифатом и Хорезмом. Халиф и хорезмшах, тоже как раз выстроившие свои вертикали власти, сочли, что Ильдегизиды давно созрели для глубокой коррекции. Даже если часть прибыли от игры на понижение получат неверные. В конце 1187 года, коалиция перешла к делу.

* * *

Хорезмшах Аладдин Текеш слыл суровым человеком и отличным полководцем. После смерти отца в 1172 году, он схватился за трон с братом и с помощью каракитаев, восточных соседей и давних противников Хорезма, взял столицу. Война наследников длилась еще до 1183 года, в процессе по приказу Текеша удавили его мать, поддерживавшую старшего брата Джелаладдина, затем достали и самого конкурента. После победы Текеш вернул власть над всеми родительскими землями, несколькими походами отбил у каракитаев охоту вспоминать оказанные услуги и искал применения силам. В рамках совместного проекта он выступил на запад первым, взял Нишапур, а затем Рей. Тут выяснилось, что лежащий южнее город Кум занят частями халифа и атабек Азербайджана Кызыл-Арслан отрезан от восточной части своего эмирата. Часть войск Текеш отправил занимать азербайджанские земли Ирана, а сам продолжил поход на запад, к столице противника Тавризу, имея справа южный берег Каспия. Кызыл-Арслан стянул мощный отряд в Ардабиль, сильную крепость восточнее столицы. Хорезмшах ликвидировал угрозу с фланга в ходе нескольких сражений и после недолгой осады взял Ардебиль, но к столице опоздал.

Халиф Ан-Насир нанес удар немногим позже, основными силами взял Хамадан и Кум, где установил связь с союзными хорезмийцами, а потом поспешил наперегонки с хорезмшахом к Тавризу. Столицу пришлось осаждать несколько месяцев, после ее падения халиф продвинулся западнее, занял территории до озера Ван и закончил поход под Хлатом. Из Мосула под командованием вассального Багдаду местного эмира вышел отдельный отряд, быстро взявший Мардин, откуда атабек снял войска на византийский фронт, оставив слабый гарнизон. Затем мосульцы провели еще одну операцию, остающуюся в истории спорной и темной. Вторгшись на территорию княжества Антиохия, они отрезали Дийабакир от графства Эдесса. Укрепления франки после войны с Азербайджаном восстановить не успели и после нескольких дней непрерывных приступов, части халифа взяли город. А потом отступили, оставив крепость подошедшим византийцам. Очевидцы утверждали, что Дийабакир штурмовали греки, с применением осадной техники, а сарацины вошли позже, вырезали защитников, разграбили город и спокойно отъехали. Багдад и Константинополь эти инсинуации гневно отрицали. Халиф пиарил рейд как очередной джихад против неверных, а византийцы — как разгром исламистов и освобождение Дийабакира… то есть, исконно греческой Амиды, теперь город называли так.

Князь Боэмунд III Антиохийский задумался о войне с халифатом, но ромейский посол сообщил ему о союзе Византии и Багдада, наличии у них договора о взаимопомощи и возвращении Амиды в родную греческую гавань. А на невежливые вопросы о деталях штурма, дипломат напоминал о незаконно удерживаемом ромейском Кипре. В те же дни, в Антиохию прибыло посольство из Багдада, предложившее версию эксцесса исполнителей из Мосула и заверения в незыблемости пакта о ненападении. Князь, погруженный к тому же в интригу вокруг Триполи, риск войны с двумя империями счел избыточным и дело замял. Патриарх Иосиф отметил начало уплаты соседям по долгам смуты.

С орденом Тампля греки ссориться не стали. Тот же посол посетил командорство храмовников в Иерусалиме, где быстро и тихо договорился о пожертвовании из византийской казны и возврате братьям-рыцарям их филиала в Амиде под сенью императорской короны. Орден переживал тяжелые времена, оба предложения оказались к месту и конфликт сочли исчерпанным. Тамплиеры с энтузиазмом занялись своим прямым делом, охраняя границу и помогая зачищать на караванной тропе разбойников, а Восточная церковь приобрела опыт взаимодействия с еще одним католическим орденом. Несмотря на расхождения в теории, греки признали подчинение храмовников непосредственно папе, а не местным церковным иерархам, в Амиде проводились совместные богослужения, в итоге у патриарха появился еще один — после Иоаннитов, союзник внутри римского клира. Заодно на пути из Багдада в Византию через Мардин и Амиду, заработали финансовые структуры Тампля, что быстро оживило местную торговлю.

* * *

Операция у Дийабакира являлась частной, главный удар ромеи нанесли вдоль реки на город Муш, неподалеку от озера Ван. Армию возглавил восемнадцатилетний василевс Алексей II, сопровождаемый Константином Халубосом. Последний из уцелевших видных родственников патриарха и герой прошлой коалиционной войны на востоке, дворцовых интриг сторонился и предпочитал роль военспеца, не претендуя на публичный триумф.

Захватив Муш, император продолжил наступление и осадил Хлат, взятый спустя месяц и принесший «огромную добычу, потому что в город больше века не вступали завоеватели», как отметил хронист. Вспомогательные наступления греки провели из Эрзрума и Карса, где продвигались почти без боя — войск Кызыл-Арслана там уже не осталось.

Хорезмшах, после победы при Ардебиле и новостей о продвижении союзников, быстрым рейдом прошел на запад, с налета взял Хой (на северо-западе от Тавриза, считавшийся границей между землями персов и армян), вышел к озеру Ван, отрезав север Азербайджана от партнеров по коалиции, после чего занял часть этих земель эмирата.

Кызыл-Арслан погиб в бою с отрядом халифа у озера Ван, и в 1190 году война окончилась. Три империи взяли паузу, занявшись приведением захваченных территорий к покорности.

Ромейская граница прошла по линии Амида-Хлат-Манцикерт-Ани. Халифат граничил с греками от Амиды до озера Ван, а далее на восток его рубеж пролег по линии Ван-Тавриз-Кум-Зарани, до границ с Синдом. Хорезм расположился по линии озеро Ван-Тавриз-Рей-Зарани (Тавриз и Зарани остались за халифом) до границ с Синдом, на западе от озера Ван до Валашкерта теперь граничил с Византией, а на севере, по линии Валашкерт-Двин-Ардебиль, с остатками Азербайджана, где к власти сумела прийти вдова прошлого эмира Инандж-хатун, от имени сына. Женщиной она была красивой, умной, хитрой и жестокой — la femme fatale своего времени. А ее правление — редким случаем в исламском мире, но сперва поговорим о другой даме.

* * *

Царица Грузии Тамара все предыдущие годы разбиралась с супругом. В 1185 году она по настоянию грузинской элиты, не одобрявшей женского правления, но и не желавшей царице супруга из местных, вышла замуж за князя Юрия, сына великого князя Владимирского Андрея Боголюбского. Новобрачный был «юноша доблестный, вида совершенного по телосложению и приятного для созерцания», на момент брака в изгнании по причине внутрироссийских свар, и некоторое время всех устраивал. Он успешно провел ряд пограничных стычек с Азербайджаном, приобрел среди местных феодалов авторитет и определенную поддержку. Но затем Юрий Андреевич занял позицию приверженности средневековым обычаям, женской власти не одобрявшим, и попытался стать полноправным царем, совершив небольшой дворцовый переворот. Жену, однако, оставили живой и во дворце. Тамара с таким подходом не согласилась, сколотила вооруженную оппозицию, и ее партия принялась обвинять Юрия в непотребном поведении, включая алкоголизм, гомосексуализм и даже зоофилию. Князь сторонников феминизма за то репрессировал, «подвергая без причины избиению почетных людей и пыткам путём вырывания у них членов», но царицу поддержала мощная внесистемная сила — грузинская церковь (в связи с тем, что летописцами были почти исключительно монахи, черный пиар Юрия получил широкое распространение и надолго сформировал его имидж в истории, хотя предыдущая жизнь и последующая поддержка в Грузии, позволяют усомниться в правдивости этих источников). Перевес перешел к супруге, большинство знати встало на ее сторону, клирики оформили развод — довольно сомнительный с точки зрения церковного права, и в 1188 году Юрия выслали в Византию.

Тамара недолго правила одна и в том же году вступила в брак с не отлучавшимся далеко все это время другом детства и аланским (осетинским) царевичем Давидом-Сосланом. Осетин оказался грамотным политиком и полководцем, но остался лишь консортом.

Едва отыграли свадьбу, князь Юрий, при негласной поддержке Иосифа Стального и в сопровождении ромейских добровольцев, появился в западной Грузии, еще меньше десяти лет назад бывшей частью Византии. Князя поддержала часть грузинских феодалов, он занял Кутаиси и высылал разведку уже к Гори, но Сослан мобилизовал сторонников Тамары, получил в помощь отряд осетин, и в нескольких сражениях разгромил мятежников, взяв Юрия в плен.

Бывший супруг царицы вновь получил прощение и с небольшой свитой из верных грузинских витязей отъехал за рубеж. В этот раз в остатки Азербайджанского эмирата, где правила Инандж-хатун. Дама как раз испытывала дефицит верных кадров. А кто может быть надежнее иноверца из далекой Руси, изгнанника на родине и врага сопредельной правительницы? В плюс пошли опыт руководящей работы и личное обаяние, так что князь Юрий быстро сделался фаворитом Инандж-хатун и наместником Аррана и Гянджи.

Хорезмшах, закончив западную компанию, почти год устанавливал новую власть на захваченных землях, а перед отбытием в столичный Ургенч, решил сходить в набег на недобитый Азербайджан.

Шансов против Хорезма Инандж-хатун не видела, потому не погружаясь в намерения и расчет сил Текеша, немедленно и без боя «изъявила ему покорность», предложила вассальную зависимость и новый бизнес-проект. Еще одну попытку Юрия взять власть в Грузии, с помощью хорезмийцев и их последующим сюзеренитетом. Для шаха в этом была идея. В поход он уже все равно вышел, князь пользовался поддержкой части грузин и по получении трона, оставаясь христианином, вполне мог удержать власть и обеспечить подчинение Хорезму. Кроме того, Текеш еще не проявил себя в джихаде. Война с грузинами стала бы неплохой рекламой в исламской среде, что на фоне начавшихся трений с халифом Багдада не мешало.

В этот момент, царица Тамара, зная о нападении, но не о разрешении ситуации, ударила соседке в спину. На Ширван, имея целью обеспечить Грузии выход к Каспийскому морю. Дружины консорта Сослана с боями вышли к Шемахе, в городе их встретил усиленный гарнизон и сходу крепость взять не удалось, а через несколько дней грузины с удивлением обнаружили у себя в тылу хорезмшаха. Князь Юрий в то же время вывел аскары местных эмиров из Гянджи в Грузию, на Тифлис. Сослан потерял почти весь отряд, прорвался из окружения и вернулся в столицу, но падение Грузии казалось неизбежным. Наступление Юрия развивалось успешно, его войска, пополненные бойцами Хорезма, подходили к Тифлису. Посчитав, что проект вышел на финальную стадию, Текеш оставил вассалу половину своей дружины и отъехал в Ургенч. В этот момент в игре появилась Византия.

* * *

Вообще, с просьбой о помощи царица Тамара обратилась в Константинополь сразу. Сражаться один на один с растущей мусульманской империей, в которой за тюркскими воинами старой родовой династии Ургенча стояли деньги Самарканда и отточенные методы Ирана, выглядело затеей не очень перспективной. Патриарх Иосиф к Тамаре относился холодно. Потому, во-первых, послы Византии потребовали выдачи внуков узурпатора Андроника, обретавшихся при грузинском дворе, а во-вторых люди Иосифа Стального отправились к Юрию. Которому предложили после возвращения на трон кинуть исламиста Текеша и принять сюзеренитет христианской Византии, обещав освобождение от клятвы нехристю и войска в помощь. Юрий оказался честным человеком и продавался только один раз, а может сыграла роль привязанность к роковой женщине Инандж-хатун, но посланцев патриарха он сдал хорезмшаху. Который реализовал их профессиональные риски путем повешения.

В политике Константинополя был и третий момент. На западе Грузии вспыхнул мятеж. Не в пользу князя Юрия, а под лозунгом воссоединения с империей. С повстанцев часто мелькали греческие добровольцы, а ромейские дипломаты требовали уважать выбор народа. Население бывших ромейских провинций, за истекший век побывавшее под властью турок, ромеев, Азербайджана и грузин, к идее возвращения под руку василевса, изначально относилось вяло. Отсталое управление Грузии и патриархальная дань, выглядели, даже с учетом льгот приграничных ромейских провинций, менее обременительно, чем жесткая административная и налоговая система империи. Юрия, во время его попыток переворотов, тут поддерживали как альтернативного «старой метрополии» кандидата на трон, не более. Но во время подавления последнего восстания, грузины по-рыцарски и мягко — по классовой, так сказать, близости, обошлись лишь со знатными мятежниками. А вообще регион они прошли «огнем и мечом», оставив впечатления яркие, но весьма негативные. Оттого здесь идеи византийского мира теперь встречали больше понимания.

Царица Тамара претензии послов отклонила. Ромеи прагматично заметили, что никуда не торопятся. Внуки Андроника могут победу Хорезма не пережить и без согласия покровительницы, да и при выходе к оппозиционному району мусульман, Византия может ввести туда свои войска для защиты единоверцев без того же согласия. Которое, может статься, и дать уже будет некому. Тамара держалась на переговорах стойко, но когда отряды Хорезма вышли к ее столице, а на помощь явилась лишь дружина осетин, пришла к выводу, что своя рубашка к телу ближе. Внуков Андроника передали грекам, и после пересечения границы о них больше никогда не слышали. Тут же выяснилось, что византийские земли, отбитые у Джахан Пехлевана, никто аннексировать не собирался. Просто не успели провести демаркацию границ. Граница прошла от крепости Гонио на берегу Черного моря до Ани, небольшая часть территорий все же осталась за грузинами.

В Тифлисе очень быстро появился ромейский корпус воинов-интернационалистов. Соединив его со своими оставшимися войсками, Сослан разгромил Юрия и хорезмийцев на подступах к столице, после чего изгнал противника из пределов Грузии.

Расстроившись от провала проекта, шах отнял у Инандж-хатун все земли, кроме Ширвана и Шемахи, куда она и отправилась вместе с Юрием.

Война, периодически затихая, продолжалась до конца века, с переменным успехом и кончилась с преимуществом Грузии. Сослан взял Дербент, район между Двином и Ани и отодвинул свои границы на юг. В итоге граница установилась по линии Валашкерт-Двин-озеро Севан, далее севернее Гянджи и Ширвана до берега Каспия. Текеш, отвлеченный проблемами на других рубежах, до своей смерти в 1200 году в дальний северный угол своей империи не вернулся.

* * *

Патриарх Иосиф финала затянувшейся войны не увидел, но установленные им границы с исламским миром не менялись долго. Византия получила на флангах восточного рубежа христианских союзников — Грузию и королевство Сирия (как стали называть княжество Антиохия после получения Боэмундом III монаршего статуса), а в центре две, пусть мощных, но быстро ставших враждующими мусульманские державы. Иосиф Стальной заложил в тех краях мощные укрепрайоны, опирающиеся против Хорезма на крепости Валашкерт, Манцикерт и Хлат, а против Халифата на Хлат, Муш и Амиду, и за исключением обычных в те времена мелких приграничных набегов, восток империи соседи не тревожили.

Уже в 1194 году, Текеш, считая себя наследником Великих сельджуков, потребовал от Ан-Насира титул султана и передачу светской власти, халиф ответил приказом предстать перед владыкой правоверных, «обращаясь к нему как к слуге», за чем последовал разрыв отношений. Роль Византии в начале этой распри не ясна, некоторые летописцы считают ее решающей. В любом случае, в 1196 году началась война. Войска Хорезма разбили багдадское войско в Иране и взяли Исфаган и Шираз, Ан-Насир, сдерживая дальнейшее наступление противника, заключил союз с султанатом Гуридов, правивших в Индии и Афганистане, но все эти линии фронта пролегали далеко восточнее ромейских земель.

 

Глава VIII. Испанский вариант

В Европе к концу 1180-х годов росла популярность нового крестового похода. Церкви он требовался для расширения и укрепления влияния, за истекающий век немало выросшего. Феодальные массы, как раз формирующие одно интернациональное сословие, видели в этом атрибут «крутого рыцаря», привитую рассказами ветеранов и тогдашней развлекательно-информационной средой (в основном в виде песен) романтику дальних странствий, льготы, перспективу добычи и, что немаловажно — мощный идеологический, религиозный мотив. Тему поддерживали и ведущие монархи, препятствие заключалось в эксклюзивности двух прошлых акций. Крестовый поход в тогдашнем понимании — освобождение и защита Святой Земли. Но Иерусалиму не только ничто не угрожало, государства крестоносцев Леванта, наоборот, на зависть расширились и славились богатством, а риски паломничества в Левант снизились до уровня обычной турпоездки. Наступление на ислам там вели только госпитальеры в Красном море. На остальных границах латиняне перешли к обороне, осваивали завоеванное, интерес к экспансии утратили и крестовый поход принимать не желали. Собственно, и целей для него подходящих не имелось. Отдельных энтузиастов принимали в основном иоанниты. К ним поток «временных братьев», желающих провести пару лет в таинственных и загадочных землях, сражаясь в архипелаге Дахлак или рейдах в Эфиопию, не иссякал. Орден Тампля, на востоке предлагающий лишь пограничную службу в пустыне и Амиде, потерял в популярности значительно больше, а к светским правителям чаще обращались искатели не приключений, но фьефов, по какой-то причине не сумевшие или не пожелавшие устроиться на родине.

К концу XII века, на католических рубежах из нехристей остались только язычники на севере и Альмохады на Пиренейском полуострове. Недолго подумав, клир выбрал Испанию. Прибалтика смотрелась вовсе уж непривлекательно, а тут и сарацины те же, и места богатые. Поначалу поддержки проект не нашел. Со Святой Землей и религиозной обязанностью он в понимании рыцарей вовсе никак не связывался, а внутри самой церкви возникла дискуссия по поводу девальвации крестоносного движения. Которое, все же, позиционировалось в первую очередь как духовный подвиг, вознаграждаемый духовными же благами, включая отпущение грехов. А тут — за что? Да и вручать настолько мощный инструмент папе в единоличное управление без ограничений по месту, опасались и светские, и церковные сеньоры. Найти компромисс удалось в конце 1187 года кардиналу Джачинто Баккарди (боковая ветвь знатного римского рода Орсини), ученику Абеляра и толковому политику. Он привнес в проект эксклюзив и идею. Испанию объявили «последним в Европе местом, где владычествуют сарацины», которые, разумеется, есть слуги дьявола и с Пиренеев весь христианский мир захватить хотели — с ними еще Карл Великий, Карл Мартелл и Ролланд бились, о том всяк от менестрелей слышал. И сейчас хотят, угроза глобальна и не искоренена. Но, коль анклав мавров последний, значит и крестовый поход в те края может стать последним… успевайте приобрести билеты по акции. Такой поворот успокоил оппозицию и зацепил целевую аудиторию. Стать последним крестоносцем стремился всякий, ведь шансов вписать в герб крест больше не будет. Минус идеи был в ее плюсах — запустить аналогичный проект в другом месте становилось совсем маловероятно. Но в окружении папы сочли, что потомки, если что, как-нибудь выкрутятся, а если стратегическая цель — «возвращение» правителей в вассалы понтифика будет достигнута, так и вовсе повтор не нужен, приказа сюзерена хватит.

* * *

Обновленную рекламную компанию запустил новый, получивший тиару после смерти предшественника в 1187 году папа Климент III. Карьерный клирик и верный сподвижник упоминавшегося папы Александра III, сумевший вернуть под власть понтификата Рим. И основной тезис его буллы по этому поводу звучал как «мы и все христиане должны воспрепятствовать тому, чтобы та земля полностью пропала, и сила сарацин была бы обращена против других земель. Мы слышим отовсюду о ссорах и пререканиях между королями и князьями. Таким образом, настоятельно требуется, чтобы каждый осознал это и в соответствии с этим поступал и противился варварству и злобе наших врагов».

Агитация шла успешно, под проект понтифик быстро примирился с императором Фридрихом I Барбароссой, добился мира между перманентно воюющими королями Филиппом Августом Французским и Генрихом II Английским и принятия ими креста. Прислать контингенты паломников обещали короли Вильгельм II Сицилийский и Бела III Венгерский, ведущие сеньоры Скандинавии и — впервые с востока на запад, «возвращая инвестиции Европы», князь Антиохии Боэмунд III, а также престарелый король Моисей-Георгий Нубийский (к тому времени, Нубия и Алва объединились).

Еще одним новшеством стало участие Византии. Молодой император Алексей II связи с Римом поддерживал со времен борьбы за трон, во время которой «ища покровительства Святого престола для войны с Андроником, обещал принять участие в крестовом походе». Фактически, понятно, обещал патриарх Иосиф, который имея опыт церковной дипломатии и представляя теоретические воззрения Римской церкви, никаких рисков в том не видел, считая, что без угрозы Иерусалиму такая затея невозможна. Узнав, что творческая мысль католиков нашла выход, в Константинополе спорить не стали, но ограничились посылкой небольшого отряда под командованием Андроника Палеолога.

* * *

У крестоносцев возникла проблема в самой Испании. В христианской части здесь имелось пять королевств, правили которыми соответственно Санчо I Португальский, Санчо VI Наваррский, Альфонс II Арагонский, Альфонс VIII Кастильский и Альфонс IX Леонский. Загвоздка заключалась в том, что эти пятеро дрались не столько с маврами Альмохадов, сколько между собой, а непосредственно в то время — все против Кастилии. Угрозами интердиктов и обещаниями крестоносной помощи, папа Климент III сумел добиться в Испании перемирия. Это стало огромной дипломатической победой Латеранского дворца, хотя местные короли, смирившись с приостановкой свар с соседями, ринулись искать двусторонних союзов с монархами Европы на предмет дележа земель еще неубитых мавров.

* * *

Крестовый поход не стал единым, изначально распавшись на несколько почти не связанных операций. Это сыграло и положительную роль, заставив Юсуфа Альмохада, третьего халифа династии, раздергивать силы по разным фронтам, но и позволяло маврам бить пилигримов по частям.

Первым выступил король Вильгельм II Сицилийский, отправив в 1188 году флот в набег на Балеарские острова. Весной следующего года на Сицилии собрались дружины с востока. Антиохийцами командовал старший сын князя Раймунд, ныне граф Триполи, а небольшим отрядом из Нубии тамошний наследный принц Василий, позже подтянулись византийцы Андроника Палеолога. Нубийцы участвовали просто в целях общего развития и с желанием посетить мир. У князя мотивы были более приземленные — в обмен на поддержку папской затеи, он выходил на новый уровень суверенности. Уже в 1190 году, легат Климента III короновал Боэмунда III в Антиохии, с присвоением титула «король Сирии». В домен нового монарха входили Антиохия, Алеппо и Кипр, подчинялась вассальная Эдесса, а графство Триполи считалось вассалом Египта.

Лидеры коалиции посетили Рим, получив аудиенцию папы, а затем союзники, под общим командованием известного нам Танкреда де Лечче, погрузились на корабли и после недолгого перехода высадились на Балеарских островах. Традиционным промыслом островитян было пиратство, издавна досаждавшее каталонцам, сицилийцам и имперским портам от Марселя (Южная Франция, напомню, по большей части являлась территорией Священной Римской империи) до Пизы. Потому в морской блокаде архипелага принимали участие корабли всего христианского побережья. Островные города, в силу профориентации жителей, оказались серьезно укрепленным, но ценным призом, набитым ликвидными активами, стекавшимися сюда долгие годы. Здесь поход восточных контингентов и закончился. Укрепления личных связей с западными европейцами особо не вышло, поскольку следующие два года коалиция провела в жестокой и упорной войне на гористых островах и тяжелых осадах.

В конце 1189 года, король Сицилии Вильгельм II Добрый, не оставив наследника скончался, и большая часть сицилийцев отбыла решать вопрос с преемником. На трон претендовал старший сын императора Фридриха I Барбароссы Генрих, женатый на дочери Рожера II Сицилийского Констанции, единственной законнорожденной наследницы. Танкред де Лечче, незаконнорожденный внук того же Рожера II, стал альтернативным кандидатом. Идея присоединения Сицилии к империи являлась кошмаром римских пап — Рим оказывался отрезан от внешнего мира, и Климент III сразу поддержал местного уроженца. В южно-итальянской элите сторонники Генриха оказались в меньшинстве, оттого после короткой схватки в столице де Лечче короновался под именем Танкреда I.

Тут же вспыхнул первый за время владычества норманнов мятеж мусульман и восстание против нового короля баронов, к которым добавилось вторжение германского экспедиционного корпуса, так что к испанским делам Танкред I уже не вернулся, подчинить Балеары Сицилии не смог, отозвал остатки своих подданных, а руководство операциями в архипелаге и результаты завоевания передал королю Арагона Альфонсу II Целомудренному.

С помощью арагонцев, крестоносцы к 1191 году завоевали Мальорку, Менорку, Ивису и Форментеру, четыре самых крупных острова Балеар, после полугодовой осады и упорных приступов, взяли ведущий город архипелага Пальму, после чего с богатыми трофеями и «осененные славой воинов Креста» отправились было по домам. Но во время остановки на Сицилии ввязались в еще один конфликт.

* * *

Ставший после смерти отца, о чем мы поговорим ниже, императором Священной Римской империи Генрих VI, в январе 1191 года выступил в Италию, при поддержке северных городов достиг Рима, где был коронован новым папой Целестином III, а затем атаковал Сицилийское королевство, требуя восстановления законной, то есть своей, власти.

Танкред I запросил помощи в союзной Византии и обратился к следующим транзитом на родину крестоносцам. В Константинополе патриарх Иосиф не преминул напомнить королю о его поведении во время ромейской смуты, но независимая Сицилия выглядела лучшим соседом, чем империя Запада, да и папа поддержал просьбу Танкреда I, потому договорились быстро. Отторгнутые нынешним просителем шесть лет назад острова Закинф и Кефалония вернулись Византии, а в Южной Италии высадился греческий отряд, перешедший под командование возвращающегося с Балеар Андроника Палеолога. Наследник короля Сирии Раймунд, потомок тех же южно-итальянских Отвиллей, в помощи давнему знакомцу тоже не отказал, а нубийцы просто присоединились к тренду.

Объединив дружины верных вассалов с союзниками, король перешел в контрнаступление у Неаполя и к августу 1191 года выбил немцев из королевства. Сицилийский флот знаменитого адмирала Маргарита из Бриндизи разгромил союзных Генриху VI пизанцев на море, после чего император вернулся в Германию. При отступлении, в плен к сицилийцам попала императрица Констанция, брак с которой и породил претензии Гогенштауфенов. Рыцарственный племянник Танкреда I отправил было родственницу живой и невредимой в Мессину, но конвой пленницы в какой-то момент составили из ромеев, а люди патриарха благородных порывов не испытывали. До Сицилии Констанция не добралась, скончавшись «от внезапной, непродолжительной болезни» на борту судна шедшего в Мессину. В отравлении никто не сомневался, спорили только, был на то прямой приказ короля, или греки самовольно вопрос закрыли. В любом случае, детей в императорском браке еще не было и Генрих VI права на корону Сицилии утратил. Вернуться к теме император в ближайшие годы не смог, будучи занят борьбой с вновь воспрявшими Вельфами.

После победы, демобилизованные окончательно крестоносцы Востока отправились по домам, а мы вернемся к крестовому походу, взглянув на запад Испании.

* * *

Летом 1189 года, сводная эскадра крестоносцев из Германии, Дании, Фрисландии и Фландрии, общим числом больше полсотни кораблей, бросила якорь в Лиссабоне. Единого лидера отряд не имел, потому Санчо I Португальский принял пилигримов под командование и объединив со своей дружиной выступил на юг. Крестоносцы прошли побережьем и осадили на берегу Гибралтарского пролива Лагос. Осенью к осаждающим из Севильи подошли отмобилизованные части халифа, а в Лиссабоне высадилась вторая группа крестоносцев с севера. Понеся большие потери, крепость португальцы все же взяли. Первый успех оказался отмечен жестокой резней населения, весной 1190 года мавры отрезали Лагос от Португалии и в свою очередь осадили. Крепость продержалась до мая, а затем в Лиссабоне высадился император Священной Римской империи.

Фридриха I Барбароссу сопровождал его второй сын, герцог Фридрих Швабский, а войско описывалось хронистами как огромное. Неудивительно — в поход вышли все основные вассалы, кроме герцога Леопольда V Австрийского и итальянцев, двинувшихся через Средиземное море. Претензии на верховную власть в христианском мире, которых император не оставлял, требовали закрепить взлет могущества империи репутационно, и крестовый поход выходил как нельзя кстати.

Передовые части имперцев, сметая по пути сарацинские отряды, двинулись к Лагосу. Барбаросса, отдохнув в столице Португалии, вместе с королем Санчо I неспешно выехал следом, но почти на окраине Лиссабона, не то решив искупаться, не то форсируя водную преграду, утонул в реке Тежу.

Германская армия немедленно развалилась. Немалая часть баронов вернулась домой, командование остальными принял Фридрих Швабский. Авторитетом молодой герцог не пользовался — собственно, за ним он в поход и отправился, потому следовал указаниям короля Португалии. Объединенные силы сняли осаду с Лагоса, взяли на побережье Силвиш, затем вернулись вглубь полуострова, осадив мощную крепость Бадахос. В этот момент к ним присоединился король Англии Ричард I.

* * *

Как отмечалось, под влиянием папы и общественности, короли Филипп Август Французский и Генрих II Английский записались в участники III крестового похода. Обоим, однако, эта затея совсем не сдалась, отчего никто никуда не пошел. Взамен монархи начали очередную войну между собой, закончившуюся по причине смерти Генриха II летом 1189 года и подстегнутого Римом несогласия основных вассалов Франции с попыткой их короля откосить от крестоносного движения. Королем Англии стал Ричард I Львиное сердце, всецело разделявший тягу рыцарства к делу Креста, и после нескольких раундов переговоров и задержки в связи со смертью королевы Франции, летом 1190 года оба короля все же вышли в крестовый поход.

Ричард I собрал приличную армию числом не менее 15 000 мечей и луков (из них до полутора тысяч рыцарей), с которой через родные Аквитанию и Гасконь прибыл в Наварру. Там его женили на дочери местного правителя, и крестоносцы двинулись дальше. Король Наварры Санчо VI Мудрый, отгуляв свадьбу дочери придал зятю небольшой отряд местных добровольцев, благословил и вернулся к домашним заботам. Новобрачную королева-мать — памятная нам по прошлому крестовому походу и авторитетнейшая дама Европы Элеонора Аквитанская, увезла в Лондон, где фактически взяла правление доменом сына в свои руки.

Ричард I двинулся в королевство Кастилия. Правил здесь Альфонс VIII Благородный, а супруга его звалась Элеонора Английская и приходилась королю Англии младшей сестрой. Родственники объединили дружины в Толедо и обсуждали направление удара, когда выяснилось, что король Леона Альфонс IX Мокробородый начал свой, автономный от крестоносцев, поход.

Европейских интернационалистов Леону по неудачности географического положения не досталось, но за событиями там следили внимательно. Узнав, что король Англии с кастильцами приближается к рубежам мавров, король Леона опасаясь остаться без призов, спешно выступил и осадил Касерес, одну из ключевых приграничных крепостей Альмохадов. Быстро взять хорошо укрепленный город не получилось, осада затянулась, но в Кастилии успели взволноваться дележом шкуры неубитого халифа и склонить Ричарда Львиное сердце к атаке в западном направлении, вдоль реки Гвадиана, на Бадахос. В стратегическом смысле операция позволяла отрезать от столицы Халифата Эстремадуру и выйти на соединение с португальцами, объединив силы. Но для Альфонса VIII Кастильского важнее было перекрыть доступ Леону к землям мавров, дабы не делиться добычей.

Ричард I учел оба фактора, вывел свои войска с приданными местными рыцарями на запад, взял Мериду, часть гарнизона которой отбыла помогать Касересу, и вышел к осаждаемому португальцами Бадахосу. Король Кастилии задержался в Толедо поджидая не успевших прибыть по мобилизации вассалов и в Мериде появился уже после ее падения. Поскольку англо-португальских сил под Бадахосом хватало, а пропитания для бойцов и лошадей там оказался дефицит, союзники решили пока отправить Альфонса VIII Кастильского в набег на юго-восток, в направлении столицы Альмохадов Кордовы.

* * *

Король Франции вышел в поход одновременно с Ричардом I, но войск вел значительно меньше, до 700 рыцарей и четыре-пять тысяч бойцов всего. Напомним, Франция в те времена суть понятие расплывчатое и более географическое. Реально Филиппу Августу подчинялась ее меньшая часть. Весь запад страны — Нормандия, Бретань, Анжу, Аквитания, Гиень, принадлежали Плантагенетам, в лице главы этого дома Ричарда Львиное сердце. Он, конечно, приносил за континентальные владения омаж королю Франции, но условность этой церемонии не являлась секретом. На юге графство Тулуза издавна лавировало между монархами сохраняя автономию. Предыдущий король Англии вынудил графа Тулузского признать вассальную зависимость, отчего граф немедленно стал искать дружбы с Парижем, но французской территория не стала, так что выхода к Средиземному морю и границ с испанскими странами Филипп Август не имел. Да и к морю Северному доступ открывался лишь через очень условно подчиняющиеся Фландрию и Булонь, да небольшое графство Понтье, между Фландрией и Нормандией. С востока к Священной Римской империи относились Дофине, часть Бургундии, Лотарингия, Намюр и Эно, а за Прованс шел спор между императором и королем Арагона, так что король Франции фактически правил не такой уж большой территорией.

В крестовый поход Филипп Август отправился в Арагон. Тамошний король Альфонс II Целомудренный имел владения и в Южной Франции, где его интересы сталкивались с империей, Плантагенетами и Тулузой, а с Парижем почти не пересекались, отчего Филипп Август, коль уж не удалось отвертеться от проекта, решил помогать потенциальному союзнику. Пройдя через Тулузу, французы соединились с частями Арагона и не спеша выступили на мавров. Альфонса II Арагонского в те годы больше занимала борьба за юг Франции, но раз уж обстоятельства вынудили обратиться в другую сторону, пришлось играть на тех картах, какие сданы. Союзная армия заняла Валенсию, платившую дань то халифу, то Арагону, и сопротивления не оказавшую. Здесь к ним присоединились крестоносцы герцога Леопольда V Австрийского и Северной Италии, отправившиеся из Пизы и Генуи, и вместе они направились к югу, на город Мурсию.

* * *

К этому времени халиф Юсуф Альмохад осознал масштаб проблемы и попробовал разбить ее на части, а затем по частям. Он сконцентрировал вассалов и наемников, подтянул подкрепления из Африки и объединенной дружиной сперва нанес удар по арагонскому флангу. Мавры атаковали франко-австро-арагонскую армию на марше и несмотря на ожесточенное сопротивление разгромили и обратили в бегство. Крестоносцы стянулись в Валенсию и приготовились к обороне.

Халиф Юсуф, оставив здесь небольшой блокирующий отряд, повернул на запад. Пройдя половину полуострова, он внезапно атаковал Калатраву, пограничную крепость Кастилии, полвека как отбитую у мусульман и принадлежащую местному военно-монашескому ордену Калатравы. Большинство гарнизона ушло с королем, потому крепость пала через несколько дней. Разъяренный Альфонс VIII Кастильский, не дожидаясь союзников ринулся отбивать город. Юсуф Альмохад повторил прием с боем на марше и разгромил кастильцев наголову, испанцы разрозненно отступили в Толедо.

В это время англо-португальский корпус взял Бадахос. Санчо I Португальский остался в городе, а интербригады Ричарда I Английского, немцев и северян, выступили на помощь Кастилии. Около Мериды к армии присоединился Альфонс IX Леонский, оставив Касерес в блокаде. На подходе к Калатраве, в армию крестоносцев вернулся Альфонс VIII Кастильский, с собранными после отступления отрядами, а еще пришло сообщение, что халифа здесь уже нет.

Юсуф Альмохад, оставив в отбитой крепости гарнизон, совершил очередной бросок на запад. С Ричардом I мавры разминулись, зато не встречая сопротивления вышли к Бадахосу и выбили португальцев из крепости. Санчо I Португальский с остатками дружины отступил на юг, а халиф, дав армии короткий отдых, выступил против Леона.

В христианском лагере вспыхнула яростная дискуссия о дальнейших действиях. Король Кастилии требовал возвращать Калатраву, король Леона — спасать осаждающих Касерес, а гонцы от короля Португалии призывали союзников к Бадахосу. Пока франки спорили, Юсуф Альмохад взял Мериду и двинулся к Касересу. В итоге, за весеннюю кампанию 1191 года, христиане потеряли все завоевания крестового похода кроме португальских, да еще и Калатраву, отчего, как отмечал хронист «воинов креста охватило уныние».

* * *

Спас положение король Англии, продавивший идею не разбредаться и не размениваться на крепости, а скопом идти искать халифа и решающей битвы. Коалиция вернулась к Мериде и осадила город, оказавшись в тылу у халифа, а оправившийся от поражения Санчо I Португальский снова осадил Бадахос. Мавры сняли осаду с Кесареса, и попробовали обойти противника, направились к Бадахосу и по дороге разгромили идущие туда подкрепления из высадившейся в Лиссабоне очередной партии пилигримов. Но тут совпали два фактора. Ричард I, бросив Мериду и выгнав объединенную армию в поход, наконец-то нашел халифа. А у Юсуфа Альмохада случился кассовый разрыв в деньгах и людях, и на руках оказалась измотанная непрерывными боями и маршами дружина, часть которой, к тому же, пришлось раскидать по гарнизонам отбитых крепостей.

Произошло грандиозное переломное сражение, кончившееся победой христиан и принесшее всеевропейскую славу Ричарду Львиное сердце, королям Кастилии и Леона и герцогу Фридриху Швабскому. Последнему — посмертную, герцог получил смертельную рану лично ведя в атаку левое крыло крестоносцев и скончался через день после победы. Франки понесли огромные потери, но мавров разгромили полностью, Юсуф Альмохад погиб в бою.

* * *

Сразу после битвы, коалиция распалась. Альфонс IX Леонский, уведя сильно потрепанную дружину, занял Мериду и Кесарес — после разгрома и смерти халифа, воля гарнизонов к сопротивлению резко упала. Бадахос сдался португальцам. Ричард Львиное сердце умудрился рассориться с немецкими и скандинавскими крестоносцами, попытавшись после смерти их лидера Фридриха Швабского взять их под командование, отчего те частью отправились по домам, частью вернулись к Санчо I Португальскому. Воспрявший духом король Португалии, из Бадахоса повел наступление на Севилью. Оставшись вдвоем, Ричард I Английский и Альфонс VIII Кастильский, тоже решили повысить ставки и начали наступление на столицу халифата — Кордову.

* * *

Филипп Август, Альфонс II Арагонский и Леопольд V Австрийский, получив воодушевляющие новости, тоже вернулись к экспансии, вновь заняли Валенсию, взяли портовый Аликанте и осадили Мурсию. Здесь Филиппу Августу надоело окончательно. Осаждать ненужную крепость было неинтересно, тянуло домой и отобрать что-нибудь у Плантагенетов. Король заявил, что ему нездоровится, климат некомфортный, пообещал не нападать на земли Ричарда I пока тот не вернется и еще 40 дней после, а затем отъехал в Париж, прибыв туда в декабре 1191 года. Небольшой контингент французов и австрийцы остались в Арагоне, который с их помощью овладел Мурсией, а затем захватил древний порт Картахена.

На этом здесь крестовый поход закончился. Оставшиеся пилигримы с богатой добычей и славой разъехались по домам, некоторые, традиционно для таких туров, остались получив лены на отвоеванных землях. Альфонс II Арагонский зачистил бесхозную теперь прилегающую местность, на юге граница его королевства к 1193 году пролегала по линии Куэнка-Аларкон-Мурсия-Картахена, а отдельным владением стали Балеарские острова.

* * *

На западе Ричард I с кастильцами осадили Кордову, а Санчо I Португальский — Севилью, павшую весной 1192 года, после чего португальцы набрали сил для последнего рывка и захватили ключевой порт испано-африканских сообщений, Кадис. На чем и остановились, установив границы с маврами по реке Гвадалквивир от Кадиса до Севильи, а с Кастилией — от Севильи до Бадахоса. Англичане и кастильцы после осады и приступов, «принесших много славы», летом 1192 года взяли Кордову, где, как отмечал хронист, случился «большой грабеж и обирательство, франки брали себе добро, и золото, и красивых девушек и дам». В это время к Ричарду I прибыл гонец с родины, сообщивший о мятеже брата Иоанна Безземельного, и Плантагенет засобирался домой. К осени 1192 года он прибыл в Лондон.

Альфонс VIII Кастильский тоже решил заканчивать, его рубеж с маврами пролег по реке Гвадалквивир от португальской Севильи до границ Арагона, а с получившим меньше всех территориальных приобретений Леоном восточнее линии Мерида-Кесарес.

* * *

Отметим, что вклад в победу христиан — и как бы не основной, внесла начавшаяся в Халифате традиционная война за трон. Спорили сын и брат покойного Юсуфа Альмохада, победил в междоусобице его сын Мухаммад, но к тому времени от владений в Испании маврам осталось немногое. Столицей халифа Мухаммада Альмохада стала Гранада, но возобновить войну в Испании он не смог до конца века, занятый подавлением мятежей в африканских владениях.

В Испании вскоре после победы над маврами, местные короли снова затеяли войны между собой.

Ричард I и Филипп Август вернулись к традиционным войнам между собой, перемежающимся перемириями. Но теперь из принцев Англии поддержать французов мог только Иоанн Безземельный, владел он разрозненными ленами, отчего сил и авторитета имел немного. В 1199 году Ричард Львиное сердце поймал случайную стрелу в мелкой стычке с непокорным вассалом, трон унаследовал его племянник, сын королевского младшего брата Жоффруа и герцогини Бретонской, двенадцатилетний Артур I. Наследника еще по возвращении из крестового похода король забрал у матери, воспитывался он при дворе, в основном бабушкой Элеонорой Аквитанской и Вильгельмом Маршалом, будущим графом Пембрук, известнейшим рыцарем того времени. Эти двое и стали регентами малолетнего короля.

 

Интерлюдия

«Те, кто молится».

Поговорив в предыдущих частях о сословиях воюющих и работающих, не оставим и сословие клириков. Ограничившись XII–XIII веками и Европой, то есть латинской и греческой церквями, а теорию и вопросы богословия пока опустим.

Организационно церкви подошли к XIII веку с относительно устоявшейся структурой. Все церковные должности, что важно и для тех времен несвойственно, были ненаследственными, а высшие — формально всегда, а часто и практически, выборными. И в этом смысле церковь — исконный оплот демократии (пусть представительской), куда мощнее любых тогдашних республик. Исключения, разумеется, встречались, но расценивались как нарушение норм, хотя порой длились поколениями.

Католиками руководил избираемый пожизненно папа римский, выбирало его «политбюро» в виде коллегии кардиналов. В предыдущие века пап назначал или утверждал император одной из Римских империй, но к XIII веку понтифики отвоевали себе суверенитет. Изначально папа считался лишь одним из самых авторитетных епископов, теперь его решения стали непогрешимыми и обязательными, а полномочия ничем не ограниченными. Фактически уровень исполнимости папских указаний даже внутри Церкви зависел от наличия у Святого престола сил для наказания непокорных, но и с тем власть пап была весьма велика.

Отметим, что католическая Церковь, еще вовсе не была едина. Свои особенности (в обрядах, структуре, правовых нормах и порой даже теории) имели практически все крупные территориальные филиалы. Церкви Германии, Ирландии, Англии, Венгрии, Латинских королевств и Сицилии, отличались между собой и «генеральной линией», поддерживая последнюю в целом. Почти полностью совпадали с базовым вариантом клирики центральной и северной Италии, Франции, Скандинавии, Польши и Испанских королевств.

В Византии главой Церкви называли себя и императоры, и патриархи, без согласия императора получить патриаршее кресло, избранный кандидат не мог, но и отрешить от должности уже назначенного императору становилось непросто. Сходным образом обстояло и с непосредственным управлением — василевсы вмешивались во внутрицерковные дела, но не всегда легко добивались успеха. А вот сплоченность греческой церкви оказалась заметно сильнее. Норму одинаково воспринимали в Византии, Руси, Болгарии, Балканских доменах и оставшихся приходах Леванта. Расхождения имелись с Грузией, но там и церковь считалась автономной. Споры о кандидатурах епископов со светскими правителями на местах тоже случались, но на право инвеституры (назначения епископа), в отличие от Западной Европы, здесь пока никто не претендовал, речь шла о конкретных лицах.

* * *

Управляемый лидерами обеих версий клир, делился на «белое» и «черное» духовенство, к коим примыкал актив из сочувствующих и вольнонаемных мирян.

Белое — это собственно, священники, несущие церковную службу, этакие «освобожденные партработники». Делились на малые чины (разного рода церковный планктон), диаконов (помощники священника), собственно священников (с правом совершать все обряды, кроме рукоположения — производства в священники) и епископов (высшая степень посвящения). Епископ и священник, кроме обрядовой деятельности, еще и выступали в роли менеджеров, провинциального и районного звена, соответственно.

Епископу по церковной линии в его домене (епархии) подчинялся весь остальной клир, как белый, так и черный, за исключением монахов центрального, папского или орденского подчинения. И, что не менее важно, все церковные владения «в светском смысле», их головным сеньором по тогдашнему феодальному праву являлся епископ. Именно епископ распоряжался и клерикальными финансами подведомственного региона, в том числе отсылкой положенной доли в Рим. Здесь лежал один из основных поводов для «войн за инвеституру» папы и императоров с прочими правителями. В теории церковные владения пользовались иммунитетом от светских властей, отчего церковь представлялась интернациональной корпорацией, полностью суверенной. На практике, полного иммунитета не существовало никогда, автор фразы «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» еще не родился, но верной формула уже была. Все правители требовали от клириков так или иначе делиться, рассматривая их владения как вассальные фьефы. Уровень возможностей монархов и согласия епископов был разным, в Германии, скажем, иерархи церкви стали авторитетными феодалами, лично водящими в бой (минимум — в кампанию) дружину, воюющими с соседями и выбирающими императоров, в большинстве остальных стран только посылали деньги и людей, в некоторых итальянских республиках, со временем, роль епископов вообще снизилась. Но в любом варианте, пост оставался ненаследственным ключом к солидным ресурсам, а право назначать на него своего кандидата — ценнейшим активом. Это право и подразумевалось под инвеститурой, за что и воевали — и было за что.

Кроме доходов с собственных владений, клирики собирали десятину — налог в 10 % от любых доходов светских лиц. Не исключая рыцарского сословия, десятину отстегивали даже с выкупов за пленных и трофеев. А сверх того пожертвования, плата за службы (часть должна была вестись бесплатно, но деньги снимали и здесь, кто попросту, кто по принципу «обряд бесплатно — подготовка за деньги») и масса иных источников. Не то чтобы все епископы были одинаково богаты, в бедном регионе денег в принципе немного, но бедствующие прелаты оставались редкостью, за исключением зоны боевых действий или регионов, захваченных мусульманами.

Встречались епископы без епархий, причины тут разные, чаще всего это промежуточная должность, кадровый резерв. И наоборот архиепископы — старший чин, руководящий церковью страны, несколькими епископами, крупным или особо выделенным регионом.

В греческой Церкви, отличие заключалось лишь в том, что светских обязанностей епископ нес значительно меньше, представляя скорее параллельный аппарат управления, подчиненный василевсу.

Священник — статус более многоликий. Он мог иметь собственный приход — т. е., храм или несколько, обслуживающий определенный район. Естественно, настоятель крупного храма в столице, руководящий коллективом священников, сильно отличался от единственного на приход кюре в нищей глубинке или замковой церкви (причем последних насчитывалось немало), но это пост солидный и самостоятельный. Священник мог быть и рядовым членом в коллективе храма, личным духовником сеньора, трудиться в аппарате епископа, папы или патриарха и занимать массу других постов.

От епископа и выше требовался целибат, священники православной версии могли заключать брак, а в ряде католических регионов продолжали это делать несмотря на повторяющиеся с VII века запреты. В той же Польше, в очередной раз кардинал запретил священникам иметь жен в 1197 году, например.

* * *

Черное духовенство — это монахи, люди полностью от мира отрекшиеся, погруженные в пост и молитву и принесшие особые обеты. Базовые — нестяжания, целомудрия и повиновения, к ним в зависимости от устава монастыря или ордена добавляли иные. Существовали монахи в форме отшельников и братств (монастырей), сперва всяк монастырь жил по-своему, затем появились типовые уставы, а потом ордена — сеть монастырей с едиными правилами.

В XII веке, у католиков многие монастыри объединились в Клюнийскую конгрегацию (неформальный орден), возник ряд орденов, включая ранее разобранные военно-монашеские, и все эти компании вышли из-под контроля епископов. Что породило жесткий спор между белыми и черными, потому как монастыри как правило были местами зажиточными. По наиболее распространенному уставу цистерианцев, монах, кроме обычных занятий, должен трудиться и учиться, что с учетом немалой численности братьев и низкой оплаты их труда, приносило весомую прибыль. Военные монахи получали массу бенефициев, трофеев и прочие доходы, о которых мы писали, менее заметные ордена тоже не бедствовали, и все эти деньги текли мимо епископата. Добавим сюда конкуренцию — монастыри и ордена обычно располагали собственными священниками, порой имевшими славу «более правильных, чем белые», а некоторые и право служб в местностях под интердиктом (что работу остальных исключало), и накал борьбы станет совсем очевиден.

Монахи подчиняться территориальным коллегам не желали и упорно добивались подчинения Риму, по прямой или орденской линии. Обычное дело для крупной корпорации или ведомства для наших времен, тогда оно работало так же.

Византийские монахи отличались большим многообразием уставов, а монастыри патриаршего подчинения тут были скорее исключением, большинство курировали епископы. Зато существовали императорские монастыри, замыкавшиеся, минуя церковную иерархию, прямо на василевса. Определенные контакты с патриархией у них оставались, но в административно-финансовом и в большей части правовом плане, из системы клира они вышли, а поскольку императоры вмешивались в дела монахов редко, фактически стали автономны. Самыми известными императорскими стали монахи Афона, где возник некий аналог ордена.

Отшельников существовало много видов, кто в земляке жил, кто на скале сидел (столпники), одни общались с проходившим мимо народом, другие избегали, но все они, в сущности, находились вне системы, хотя популярность порой имели огромную.

Остальные делились на послушников (кандидатов), братьев (занимавших самые разные должности, кроме высших, и внутри себя порой делившихся на ранги), аббатов и магистров орденов (главы орденов именовались по-разному, но упростим терминологию — должность одинаковая).

Аббат — это директор монастыря. Должность пожизненная и теоретически выборная из монастырских братьев. Реально, чаще всего в то время свободные выборы проходили только в императорских монастырях Византии (когда император был отвлечен, что случалось часто) и некоторых незначительных общинах католиков. В остальных обычно аббат определялся епископом или магистром. Пост сходен с современной практикой 100 % собственника и директора в одном лице, поскольку снять аббата было редкой и сложной затеей. Опять же, монастыри случались всякие, в том числе бедные скиты в глухих чащобах, но основная масса представляла собой этакую финансово-промышленную группу, с солидным агросектором, промплощадками ремесел и доходной деятельностью в сфере обрядовых и финансовых услуг, в частности, как ранее указывалось, выступая в роли банка. Монастырь с точки зрения местного правителя являлся фьефом Церкви и должен был нести рыцарские повинности, делясь деньгами и выставляя бойцов. Как и епископы, аббаты такой правовой позиции часто не разделяли и пытались от церковно-государственного партнерства уклониться, что также выходило редко, а чтобы совсем так и почти никогда. Оттого аббаты порой тоже случались боевые и водили дружину в бой, иногда формируя отряд из братьев-монахов без всяких военно-монашеских орденов. Впрочем, это все же скорее исключения, обычно ограничивались наймом со стороны.

Магистры орденов и были еще наперечет, поскольку орденов мало, и занимались прямыми обязанностями. Должность крайне почетная и авторитетная, но по новизне явления непростая и отнюдь не синекура.

В XIII веке у католиков, не без влияния еретиков и для конкуренции с ними, появляются нищенствующие ордена — францисканцы и доминиканцы, чьи братья изначально не работали, а бродили по миру проповедуя и жили милостыней, а имущества наживать вовсе не могли. Продержались такие уставы не долго, даже до смерти основателей не дотянули, но в довесок к монастырям, в орденах «кочующие проповедники» прижились и стали заметной фигурой тогдашней жизни.

* * *

В целом, монастыри и епархии «как хозяйствующие субъекты», были важным фактором тогдашней экономики и политики. Это источник налогов и дружинников для монархов, ведущая часть кредитно-банковской системы, «территории опережающего развития» в ремеслах и агросекторе, ряд орденов — распространители знаний и хранитель книг, пусть с определенным уклоном и цензурой. Плюс кадровый резерв пап и патриархов для реформ Церквей, надзора за белым духовенством, миссионерства и других интересных миссий, поскольку по умолчанию монах человек мобильный и дисциплинированный, «солдат Церкви» — в отличие от священника.

Минусов тоже хватало. Клирики, все же, льготные налогоплательщики, вырванные из обычной феодальной экономики трудовые ресурсы и пожертвованные активы, состоящие в транснациональной корпорации, чьи цели отнюдь не всегда совпадали с национальными или правительственными интересами мест расположения. К тому же, к XII веку церковный аппарат (обеих версий), как белый, так и черный, разложился «нравственно и политически», от декларируемых норм отошел далеко, отчего имидж и авторитет в народе и власти у обеих Церквей упал до минимума. Высшее руководство проблему видело и пыталось корректировать, но получалось не всегда.

Часто встречающееся представление о неграмотности клира, несколько однобоко. Среди священников (чаще белого духовенства) хватало людей образованных — как отмечалось ранее в тексте, в XII веке многие папы, патриархи и епископы имели классическое по тем временам университетское образование, причем часто кроме теологического еще одно, юридическое, например. Но — высшее образование тогда удел немногих в принципе, а заодно скоростной «карьерный лифт», отчего такие личности быстро взлетали в аппараты церковной власти или на высокие посты, где и вращались в более-менее своей среде. Низовой контингент, действительно составлялся из фигур куда более простых, образованием не блистал, включая знание догматов собственной религии, отчего на местах порой изрекались дичайшие перлы на богословские темы, а диспуты с еретиками проигрывались влет.

Монахи тут белому духовенству в массе уступали, но некоторые ордена тоже пытались вводить догоняющее развитие — доминиканцы, к примеру, быстро учредили внутри фирмы закрытую партшколу.

 

Глава IX. Монополии Средиземноморья

В Риме, как упоминалось, появился новый папа. После смерти предшественника в 1191 году, тиару, под именем Целестин III, получил уже знакомый нам автор обоснования III крестового похода, кардинал Джачинто Баккарди.

К этому времени влияние Церкви заметно выросло, понтифик контролировал Рим, но бойцов у него под рукой оказалось мало и защитить папу от нового императора Священной Римской империи Генриха VI было некому. Целестин III потому старался лавировать. В вопросах представительских, типа коронации или приравнивания к крестоносцам покоряющих язычников феодалов восточной Германии, папа не спорил, «пользовался выгодами покровительства» (например, император сдал папе германского союзника, город Тиволи), но твердо отказывал в делах принципиальных, опираясь на резко выросшую популярность и авторитет Рима в широких феодальных массах. Без серьезной причины и подготовки общественности, сменить или заточить папу в традициях прошлых лет, на волне успешно проведенного крестового похода и парада вассалитетов — когда омаж Святому престолу короли приносили один за другим, выглядело как-то неприлично и даже рискованно, потому приструнить папу император не смог. Нагляднее всего несговорчивость Целестина III проявилась в теме Сицилии.

* * *

После поражения в Южной Италии и смерти супруги, император Генрих VI за несколько лет навел порядок в Германии, а в начале 1194 года умер король Сицилии Танкред I, оставив девятилетнего наследника Вильгельма. Регентом стала вдова короля Сибилла. На острове ее приняли, но часть феодалов на континенте затеяла мятеж, в который и встрял император, мотивируя правами на трон Сицилии доставшимися от погибшей супруги и местью за нее же. Папа римский, являющийся сюзереном Сицилийского королевства, прав Генриха VI невзирая на мощное давление не признал, отправил легата для коронации Вильгельма III и агитации в его пользу среди местных сеньоров, а еще отлучил союзного императору аббата влиятельного монастыря Монте-Кассино. Зато Генриха VI активно поддержали Пиза и Генуя, по такому случаю даже прекратившие перманентную драку. Остров, контролирующий центр Средиземного моря, приносил обладателю ключ к транзиту между его восточной и западной частями. И не только денежный поток с перевозок, но и возможность регулировать доступ к рынкам, что для морских республик в условиях роста активности конкурентов из Барселоны, Марселя и прочего западного побережья, смотрелось заманчиво.

Еще более заманчиво это выглядело из Венеции. Ставший здесь в 1192 году дожем Энрико Дандоло, мощный восьмидесятипятилетний старик, немедля задумался над идеей блокады Восточного Средиземноморья для судов Средиземноморья Западного. Венеция потихоньку выкарабкивалась из кризиса, вызванного былым разрывом с Византией, но работала в условиях жесткой конкуренции. Республике насущно требовался рывок — пусть короткий, но позволяющий быстро закрыть убытки прошлых лет. В III крестовом походе венецианцы участия почти не принимали — западнее Сицилии их никто не ждал. Константинополь при патриархе Иосифе Стальном монополий избегал, практикуя равноудаленность торговых партнеров, в Леванте и Египте ситуация складывалась схоже, а с учетом генуэзского контроля над Кипром даже хуже. Мысль хотя бы на несколько лет перекрыть транзит конкурентов мимо Сицилии на восток, таила перспективы ни с чем не сравнимые. Риск ссоры со Священной Римской империей сочли приемлемым, и Венеция снова выступила защитником Сицилии. В этот раз в союзе с ромеями.

* * *

В Византии в 1193 году скончался патриарх Иосиф Халубос. Как писал хронист «Болезнь его преуспела и из обители бренности вступил он в обитель спокойствия. Свет померк, и стало темно, когда угасло его солнце. Из имущества его обнаружились только простая одежда, и ничего более». Среди крестьян, мелкой знати и на восточных границах, о патриархе сохранялась добрая память, но горожане (на которых лег основной налоговый гнет) и аристократия запомнили его совсем с другой стороны. Элита сперва соревновалась за влияние на молодого императора, потом в лести ему же, и вспоминать сурового регента не любила. Оттого посмертной славы Иосифу Стальному досталось немного, да и та больше недобрая. К широкому восхвалению его деяний вернулись спустя почти полвека, затем популярность покойного росла и мифологизировалась, предпринимались попытки канонизации, но в итоге ограничились статусом местночтимого — уж больно фигура была неоднозначная.

* * *

О восточной политике Византии сказано ранее, о правлении василевса Алексея II подробнее поговорим в своем месте, а пока отметим, что на западе приграничные войны с болгарами и сербами не прекращались. В 1192 году ромеи предприняли неудачный поход на болгар, а в следующем году успешно отбили набег сербов, но тут возник новый фактор.

Сербский вождь Стефан Неманя, содержащийся Венгрией и Венецией в качестве прокладки между ними и греками, счел себя вовсе не номиналом, а продвинутым лидером, и затеял бурное общение со Священной Римской империей. У Барбароссы до Балкан руки не дошли, а Генрих VI, унаследовав хорошо структурированную империю и став самым могущественным монархом в Европе, темой заинтересовался. Сицилия и вассалитет Сербии с появлением там военной базы (переговоры о чем протекали в полном взаимопонимании), являлись лишь первым ходом. Влекущим одновременно и реализацию извечного кошмара Венеции — оба берега Адриатики в одних руках, и угрозу Венгрии с Византией, с доступом к враждебной обоим последним Болгарии. А дальше — как знать, может и возврат Константинополя в лоно «правильной» Римской империи. С болгарскими Асенями переговоры тоже уже велись, а сил на глобальную операцию у империи в этот момент хватало. В секрете задумка не удержалась. Собственно, раскрыл ее сам Неманя, угрожая соседям новым покровителем и подтверждая появлением в Сербии имперских баронов в роли советников. Но реакцию вызвал обратную.

Византия и Венгрия к тому времени успели отринуть прошлые обиды и примириться, скрепив политический союз брачным — василевс Алексей II женился на дочери Белы III Венгерского, Маргарите. Брак выглядел несколько скандально и сомнительно с церковной точки зрения — матери супругов являлись единоутробными сестрами, хоть и с разными отцами. Но реальным правителям союзных стран очень хотелось символ дружбы, и патриарх Константинопольский (один из тех самых правителей) с папой Римским (ищущим поддержки ромеев), одобрили сделку. По сербам, получив новости о германском факторе, партнеры еще при патриархе Иосифе нашли общий язык, согласившись, что шантажистов надо учить, а не поощрять.

* * *

Сицилийский расклад стал для Алексея II первым полностью самостоятельным проектом. Получив просьбу о помощи от регентши, дожа Венеции и секретную от папы Целестина III, василевс счел идею своевременной и продолжающей политику патриарха.

Папа подтвердил дружбу и послал денег на экспедицию, правда немного. Сибилла Сицилийская терзалась раздумьями. С влиянием Венеции она готова была мириться, но обоснованно опасалась, что призванные греческие войска после победы никуда не уйдут. Владычество Византии, а тем более недавние экспедиции отца василевса, здесь прекрасно помнили.

Ключевой фигурой проекта и управляющим партнером папско-венецианско-сицилийского товарищества, стал Дандоло. Дож гарантировал королеве-матери защиту суверенитета флотом Республики, а у ромеев просил помощи живой силой, взамен обещая прекращение поддержки сербов и блокаду их берегов. Намекнув, что Венеция, если что, и на сторону Генриха VI перейти может. Василевс логично ответил, что с сербами он и венгры как-нибудь сами управятся, венецианские города на Балканах давно хочет приобрести его венгерский тесть, договориться по Сицилии он и с коллегой-императором сможет, а с Генуей и Пизой и подавно. И обозначил желаемую плату: «Корфу верните». Удержать остров в случае падения Сербии представлялось нереальным, конфликта с ромеями дожу совершенно не хотелось, у германского императора все места заняли конкуренты, отчего переговорная позиция василевса выглядела сильной. Венеция согласилась.

Корфу передали ромеям, с сохранением на острове мощной венецианской фактории, с правами самоуправления и беспошлинной торговлей. Особой разницы для венецианцев это не повлекло. Кроме них этим терминалом все равно практически никто не пользовался, власть на острове, при таком раскладе, на практике подчинялась более дожу, чем Константинополю, где Венецию в любом случае официально считали вассалом. Но для Алексея II такой возврат Корфу — «не двинув ни дромона, ни безанта», стал дипломатической победой, широко рекламируемой в Византии и укрепившей имидж молодого правителя.

В Сербию летом 1194 года вторглись греческая и венгерская армии, побережье блокировала Венеция. Стефан Неманя отчаянно сопротивлялся, периодически заключая и нарушая перемирия, война продлилась до его смерти в 1199 году, во многом за счет помощи из Болгарии. Затем вспыхнула подогретая ромеями и венграми свара между его сыновьями, и еще через несколько лет Сербию окончательно поделили соседи. Большую часть получил василевс, поскольку Бела III в 1196 году скончался, а новый венгерский король Имре I отвлекся на гражданскую войну с братом. Зару и другие венецианские владения на балканском берегу, василевс взял под покровительство и помогал защищать от венгров, что в морской республике считали союзом, а в Константинополе еще одним возвратом территорий.

А к Сицилии отправился венецианский флот, с ограниченным греческим контингентом на борту. Ришар Ачерра, брат вдовствующей королевы Сибиллы, получив подкрепление, смог удержать Неаполь и подавить мятеж вассалов — к тому времени под влиянием папы частью уже вернувшихся к лояльности. Объединенная эскадра Венеции и Сицилии, под руководством дожа Дандоло и знаменитого пирата, сицилийского адмирала Маргарита Бриндизского, разгромила сперва флот Пизы у Салерно, а затем и генуэзцев, блокирующих осажденный Неаполь, оставив германцев без поддержки с моря. Генрих VI армию сохранил и мог еще добиться перелома, но в Германии вспыхнула очередная междоусобица и ему пришлось вернуться на север. Укрепив власть дома он в 1196 году задумал прорваться на помощь сражающейся Сербии, сосредоточил войска на границе с Далмацией, одновременно угрожая Венеции, но в 1197 году помер от болезни. Наследника он не оставил и за германскую корону вспыхнула очередная война.

Сохранившее независимость Сицилийское королевство на следующие десять лет попало под экономический контроль Венеции. Дож практически перекрыл доступ Генуе и Пизе в воды восточнее Сицилии, где республика Св. Марка получила монополию на перевозки в Европу, приобретя огромную прибыль. Сицилия при содействии Дандоло и руководстве адмирала Маргарита развивала флот скорее пиратский, а не торговый, промышляя на западе Средиземного моря и у берегов мусульманской Северной Африки.

 

Глава X. Троны Заморья

Вернемся в Левант, оставленный в 1188 году при короле Ги I. Два года королевство жило спокойно, но в 1190 году в Каире вспыхнула эпидемия неведомой болезни, хронистами называемой то чумой, то попросту лихорадкой. Диагноз тут не важен, а важно, что от той болезни королева Сибилла и обе ее дочери скончались. Ги I Лузиньян остался жив, но в сомнительном статусе. Кровной связи с троном он не имел, стал королем благодаря браку, но, как мы отмечали, был коронован «по праву избрания» лично. Эта правовая неопределенность вызвала у окружающих живой интерес, суля новые впечатления от борьбы за корону, тем более итогами «войн регентов» не все остались довольны. Детей у Ги I и Сибиллы не осталось, что перспективы в любом случае делало туманными.

Наследником трона стала сестра королевы Изабелла, супруга Конрада Монферратского, ныне князя Заиорданского. Детей у них пока тоже не имелось, зато клан Монферратов владел двумя пограничными и постоянно воюющими, княжествами, Мармарикой и Заиорданьем, отчего оба сеньора пользовались репутацией «первых защитников королевства», но были связаны управлением доменами и зависели от поддержки из столицы. Еще одним кандидатом выдвинулся король Сирии Боэмунд III, ранее известный как князь Антиохии. После Изабеллы он являлся ближайшим из находящихся в Леванте представителем правящей династии, будучи прямым правнуком короля Балдуина II Иерусалимского. В отличие от соперников Боэмунд III имел двух взрослых сыновей, что позволяло говорить о перспективах преемственности и разделе королевств между братьями. После недавних успехов на Кипре, король Сирии получил заслуженную славу удачливого сеньора и запас нераспределенных ленов на острове для оплаты союзникам, что дало его избирательной компании отличный старт — сторонники нашлись быстро.

Доставивший много проблем Лузиньянам Балдуин Бастард, еще один претендент и вассал Боэмунда III, на сцену не лез, выжидая момента.

* * *

Пока конкуренты готовились к дискуссии и обвиняли короля в отравлении супруги (совершенно безмотивно, но, повторимся, в то время — это общепринятое подозрение при любой ненасильственной смерти), в начале 1191 года скончался патриарх Иерусалима Ираклий, освободив еще одну из ключевых должностей Заморья. Интриги вокруг патриаршего престола отсрочили схватку за трон и дали возможность партиям Египта договориться. Новым патриархом стал Амори Монах из Корбизи, выходец из дворян Северной Италии, карьерный клирик и епископ Кесарии, по мнению летописца «человек честный и богобоязненный», а главное — компромиссная фигура. Амори Монах не был сторонником Лузиньянов, склоняясь к законности претензий Изабеллы и партии Монферратов, но и революционного пути старался избегать, а Боэмунда III Сирийского, известного конфликтами с патриархом Антиохии вплоть до папского интердикта, видеть на троне Египта совсем не желал.

По королевскому престолу, партии сошлись на status quo и Ги I, но с официальным признанием его единственной наследницей принцессы Изабеллы и ее потомков, эту позицию утвердили патриархи Иерусалима и Александрии, а позже санкционировал формальный сюзерен Египта папа Римский.

* * *

Соглашение, казалось, обеспечило спокойствие, но осенью 1191 года забеременела Изабелла и умер отец князей Монферратов, Вильгельм Старый. На похороны съехались его сыновья, князья Конрад и Рене, их сторонники и противники Лузиньянов — власть главы которых Амори многих задевала, и среди собравшихся «возникло убеждение, что король Ги сговорился о новой свадьбе, чтобы породить своего наследника и обойти Изабеллу». Хронист, правда, честно дополнил, что «а кто невеста короля, этого никто не знал», но рыцарей такой пустяк не смутил и сформировалась очередная вооруженная оппозиция, с банальной программой «Амори, дай порулить». Лозунги выдвигались простые: дополнительный лен наследнице (в лице ее мужа), в том числе для раздачи фьефов сторонникам, пост коннетабля — Конраду Монферратскому, доходы коронного Дамаска в кормление будущему наследнику — но уже сейчас, в лице принцессы-на-сносях.

В принципе, требования не слишком выходили за рамки обычного, но удовлетворять их Амори Фиванский не собирался. Искали ли для Ги I невесту неизвестно, хотя вполне правдоподобно, но имен история не сохранила, а вот междоусобица стала фактом и перевес оказался на стороне Монферратов — просто по причине их перспективности.

Некоторое время стороны вели переговоры и обменивались претензиями, затем пытались созвать Высший Совет, а весной следующего года перешли к силовым методам. Князь Мармарийский с примкнувшими сеньорами Египта вышел на Каир. Конрад вернулся в Заиорданье, собрал в столице княжества Кераке дружину и планировал занять Иерусалим для проведения коронации, но в апреле, по пути из сборного лагеря за городом в цитадель «его остановили двое ассасинов в одежде бедняков и ударили кинжалами». От полученных ран князь скончался. Одного из убийц охрана взяла живым и даже допросила, но показания не сохранились и вообще дело с ними темное. По одним источникам, задержанный киллер сообщил, что работал на Амори Лузиньяна, по другим назвал заказчиком Боэмунда III Сирийского, а архив патриарха Иерусалима вообще называет виновными настоящих низаритов, не приводя мотивов. Учитывая, что эти три версии вовсе не взаимоисключающи… впрочем, истину теперь не установишь, в любом случае мятеж остался без лидера.

В Заиорданье власть перешла к находящейся на последних месяцах беременности принцессе Изабелле, которая знаменем быть могла, а вождем нет. В Кераке появился граф Хамы Балиан Ибеллин, младший и единственный к тому времени оставшийся в живых из братьев, авторитетный сеньор, унаследовавший все семейные фьефы, а заодно сторонник Лузиньянов и дядя супруги князя Фиванского. Разумеется, в сопровождении дружины, но «стремясь покончить с распрей миром». Рыцари княжества, оставшись без руководства и связи с лидерами восстания, практично оставили решение за вдовой. Вдове было не до политики и очаг мятежа оказался погашен.

Изабелла, родив вскоре дочь, названную Марией, переехала в Каир, под опеку Амори Фиванского. Тут же начало возникать множество планов по выдаче ее замуж, по неучастию правителя королевства, впрочем, не реализовавшихся.

Князь Рене Монферрат Мармарийский по причине потери перспектив воевал недолго, вскоре пошел на переговоры, затем примирился с Лузиньянами и к 1193 году междоусобица закончилась.

* * *

Боэмунд III Сирийский поучаствовать в событиях не смог, отвлекся на войну с Киликией. В 1191 году, пользуясь отъездом отряда вассалов Сирии в крестовый поход и поддержкой Византии, князь Киликии Лев (Левон) II захватил пограничную крепость Баграс, контролирующую основной путь между Киликией и Сирией. Осадные орудия предоставили ромеи и большинство историков сходится, что атака была первым этапом очередной коалиционной компании патриарха Иосифа Стального по возвращению утраченного во время борьбы с узурпатором — напомню, экс-византийский Кипр оставался за Сирией. Но по причине упорного сопротивления франков, возвращения крестоносцев и смерти патриарха, развития операция не получила, сначала перетекла в вялотекущую приграничную войну, а затем в переговоры.

На переговорах в 1193 году Лев II применил старый, но забытый королем Сирии трюк, захватив Боэмунда III с третьей супругой и младшим — тоже третьим, сыном, в плен. В качестве выкупа армянский князь просил признание Сирии вассалом, передачу Антиохии под власть Киликии, а заодно немного денег — как авансовый платеж по налогам.

Боэмунд III согласился, армяне двинулись на Антиохию, предъявляя встречным рыцарям договор с их королем, но наследный принц Раймунд Антиохийский, ветеран-крестоносец и бывший граф Триполи, переданного его младшему брату Боэмунду, с таким подходом не согласился. Наследник при поддержке патриарха Антиохии Эмери Лиможского (занимавшего сей пост аж с 1140 года и вступавшего в регулярные стычки с Боэмундом III, вплоть до организации непокорному князю папского интердикта, но в тот момент находящегося в мире с непокорным монархом), а также брата, большей части вассалов и городских коммун, затеял «мятеж», указание законного короля и угрозу его жизни игнорировал, а отряды Киликии разгромил. Отбросив армян к Баграсу, Раймунд Антиохийский вступил с ними в переговоры, заодно заключив союз с Египтом.

* * *

В Египте в это время скончался король Ги I. Детей он не оставил, так что трон без вариантов переходил к Изабелле. Сирийской ветви фамилии было не до Каира, зато в очередной раз попытался заявиться в преемники Балдуин Бастард. Сеньор Мараша плюнул на сиро-армянский конфликт, собрал отряд, нашел в египетском королевстве союзников, хоть пока немногочисленных, и перешел границу. Неподалеку от которой был атакован предупрежденными Раймундом войсками… сложно дать им формальное определение. Командовал отрядом граф Ибеллин, действовал он в интересах коннетабля королевства Амори Фиванского, а мнение Изабеллы никого не интересовало. С точки зрения права был в этом некий казус, но на итог он никак не повлиял — Балдуина Бастарда разгромили, незаконнорожденный принц попытался привычно уйти за кордон, и тут вновь возникает «темное пятно» в источниках. Не то люди наследника Сирии его не пропустили через границу, не то захватили и выдали соседям, а точно известно лишь, что этого рейда Балдуин Марашский не пережил.

Это и стало платой Раймунда Антиохийского за союз. В ответ в его подчинение явился контингент рыцарей Египта, а Амори Фиванский выступил посредником в общении со Львом II Киликийским, направив послом уже известного нам выдающегося дипломата и былого противника Лузиньянов Рене де Гранье, графа Сидона. После нескольких раундов переговоров, киликийцы отпустили короля Сирии с женой и сыном, получив взамен Баграс и мир, закрепленный браком наследного принца Сирии Раймунда и племянницы Льва II Алисы, дочери предыдущего князя Киликии и Изабеллы Торонской, дамы из «старой» знати Латинского королевства. В 1195 году конфликт завершился.

Принц Раймунд в 1197 году умер, оставив новорожденного наследника Раймонда-Рубена, который по тогдашним законам стал первым в очереди за короной Сирии.

* * *

В Египте после смерти Ги I ситуация раскалилась. Законная королева имелась, короля и легитимного правителя не было, недовольных руководящей ролью Амори Лузиньяна хватало, а прошлая междоусобица только что закончилась. Страна балансировала на грани мощнейшей гражданской войны, но случилось несколько совпадений.

Умерла супруга князя Амори, Эшива, в девичестве Ибеллин, незадолго до того родившая сына, названного в честь деда Гуго. Ее дядя Балиан Ибеллин приобрел свободное княжество Заиорданское, сохранив притом Хаму с прочими владениями и став самым влиятельным феодалом Египта после короля. А безутешный вдовец получил разрешение двух патриархов, Иерусалимского и Александрийского, на новый брак. С наследной принцессой Изабеллой. Разрешение требовалось по двум основаниям — сестра жены брата считалась родственницей, а после смерти жены до нового брака требовалось выждать время. Но в условиях высокой напряженности, церковь возражать не стала. Свадьба состоялась через несколько месяцев, после чего новобрачный короновался в Иерусалиме под именем Амори II, короля Египта и Иерусалима.

В отравлении прежней княгини Фиванской супругом практически никто не сомневался, и в данном случае это выглядит вполне обоснованным, а передача ее дяде княжества — оплатой согласия. Решение жестокое, но рациональное — Амори II действительно был лучшей кандидатурой на престол. Без возмущения вассалов не обошлось, год новый король провел за подавлением разрозненных мятежей, но к 1196 году страна успокоилась.

Первые годы после укрепления на троне Амори II Египетского, стали очередным «тучным» периодом для королевства. Гражданские войны предыдущего десятилетия, позволили феодалам выплеснуть нерастраченную энергию и освободили, вместе с неотъемлемыми от Леванта болезнями, достаточное количество фьефов для удовлетворения выживших. Знать желала передышки, тем более поводы для серьезной распри кончились, а экономика, наоборот, шла в гору и требовала мира, позволяя престолу его оплачивать.

Начавшаяся серия войн между Багдадским халифатом и Хорезмом резко ухудшила торговые пути в Иране и Ираке. Северный, обходной маршрут хорезмийцев, через Каспий по Волге, обрезали войны князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо с Волжской Булгарией, оставив в качестве торговых партнеров на западе лишь Византию и Грузию, откуда товары шли через Константинополь либо Черное море. Но транзит в Европу из Черного моря по Руси, по причине перманентной драки за троны Киевского и Галицкого княжеств, тоже стал высокорисковым, а популярный еще недавно путь по Дунаю перекрыла враждебная ромеям Болгария, сама страдавшая (как, например, и византийский Крым) от спада торговли. Потому большая часть грузопотока из Хорезма, так или иначе проходила теперь через Константинополь, повышая финансовую мощь василевса и привязывая Хорезм к ромеям. У купцов Багдада выбор оставался большим. Их основными сухопутными трассами стали дорога через Мосул и Мардин, на ромейскую теперь Амиду, и далее все в тот же Константинополь, либо караваны через Пальмиру, а затем Дамаск или Хомс, к портам Египетского королевства. Транзит через Антиохию в порты Сирии или через Киликию «в греки» тоже существовал, но оборот здесь был значительно ниже. Традиционный морской путь в Красное море, затем Нилом к морю Средиземному, наращивал обороты, особенно после зачистки Госпитальерами тамошних пиратов.

Амори II сохранял введенный своим первым тезкой протекционизм, не позволяя европейским купцам деятельность южнее Каира и ограничивая их операции за пределами портов Средиземноморья, отчего весомая доля транзитной прибыли оставалась местным торговцам, подпитывая остальные отрасли и казну — не только королевскую.

Одним из следствий такой политики, кстати, стало на много лет вперед неприятие появляющихся проектов Суэцкого канала, в античное время существовавшего. Для Каира канал означал огромные вложения в строительство, лишающее значения путь по Нилу и заработка тамошнее население, с прямым допуском судов из Европы на рынок «большого Индийского океана», что короне совершенно не требовалось.

Египет сохранил мощную дофранкскую промышленность — от хлопковой до сахарной, урожаи в долине Нила обеспечивали не только внутренний спрос, но и бурный экспорт в Византию и соседние африканские края, плюс немалую лепту в бюджет приносили паломники. Не только христианские, через Египет в Мекку проходили мусульмане Северной Африки, а по княжеству Заиорданскому — Азии.

Увеличение доходов, повлекло рост спроса. Товары востока теперь, как при Фатимидах, шли не только транзитом, но и на местное потребление, роскошь завоевывала бывших крестоносцев. Впрочем, поколение смениться не успело и нравы оставались боевыми. Амори II успешно достроил линии крепостей на границах и укрепил замки в коронном домене, но в эти годы тем же занимались его вассалы. Конец XII века отмечен широким строительством замков — получая деньги, едва вышедшие из десятилетней гражданской войны рыцари, первым делом стремились прибыли защитить… за неимением на основной территории страны внешнего врага — от короля и соседей. Параллельно развернула стройки и Церковь, пожертвования отпускались щедро.

* * *

Вести о купающемся в богатстве заморском рыцарстве позволили сохранить приток свежих кадров из Европы, но по сравнению с прежними временами пополнение резко снизилось. Часть оттягивала Испания, да и вспыхнувшие европейские войны удерживали сеньоров на родине. Третье сословие переезжало с большей охотой, но тоже в небольших количествах — затраты на проезд оставались велики. Тем не менее, число «франков» росло. Среди свыкнувшихся с климатом латинян снизилась небоевая смертность, мирные богатые годы повысили рождаемость, живо шла латинизация местных.

Доступ к чинам, титулам и, в меньшей мере, деньгам, прямо зависел от статуса, а христиане латинской версии в Заморье независимо от сословия занимали места наверху. В Европе по избытку рыцарей пришлось вводить специальные ограничения для перехода в это сословие, на востоке хватало одного. Рыцарский фьеф теперь мог получить (кроме исключительных случаев и военных заслуг, отличившимся в бою, особенно в случае больших потерь, «золотые шпоры» раздавали десятками) не просто добрый христианин, но потомок христиан (католиков, конечно) — что разом отодвинуло желающих на одно поколение и повысило притягательность догматов Рима для думающих о перспективе. Численность сословия это заморозило, особенно при отсутствии внешних войн. Но укрепило статус «франка», дало бонусы эмигрантам и снизило противоречия в правящем слое, а с учетом общего повышения уровня доходов, положило начало движению активного населения в другие сферы. Итогом стал рост городского населения, купечества (где сказались еще восстановление торговли с Африкой и каботажного мореходства) и гражданского аппарата управления, напоминая тренды времен все тех же Фатимидов.

Отдельно отметим увеличение числа наемных воинов. Местных бойцов, особенно «латинского образца» — тяжелой или близкой к ней кавалерии и арбалетчиков, охотно нанимали короли и сеньоры, города и монастыри — для исполнения воинской повинности, купцы в охрану караванов, а также соседние правители, от Нубии и Византии, до халифа и хорезмшаха.

* * *

В Сирии, на закате правления Боэмунда III, латинизация шла еще быстрее. Мусульманских анклавов здесь не было, греки после всех прошлых событий и под грамотным влиянием патриарха Эмери Антиохийского обращались к Риму все больше, как и армяне после унии их киликийской церкви с папой. Сирийское королевство вообще выглядело уменьшенной копией Египта, в конце XII века здесь тоже наблюдался экономический бум. Пусть не такой бурный, по причине меньшего транзитного товарооборота, но и без коррекций в виде внутренних войн, с растущей промышленностью Антиохии и Алеппо, сильным аграрным районом Эдессы и портом Триполи, а главное — Кипром. Остров стал ключевым хабом для всего Леванта — здесь лежал самый удобный маршрут для судоходства местных портов. В открытом море, напомню, тогда плавали мало. Это позволяло подданным Боэмунда III спокойно относится к уходу восточных грузов в соседнее королевство, вывоз из которого (как и ввоз) все равно неминуемо шел через Кипр. Но на острове огромным влиянием пользовались генуэзцы, что после ограничения Венецией перевозок конкурентов из западного Средиземноморья, вызвало определенные проблемы. Впрочем, попытка дожа Дандоло установить монополию на морскую торговлю востока с Европой, сама по себе являлась проблемой, разговор о которой начнем с Италии.

* * *

С 1195 года Сицилийское королевство попало под экономический контроль Венеции, фактически монополизировавшей морской транзит из Леванта и Византии в Европу. Особой новизны венециано-сицилийский консорциум не нес. Ранее описывались события 1160-х годов, когда республика Св. Марка точно так же спасла Сицилию от империи — в тот раз восточной. Взамен получив отказ сицилийцев от развития торгового мореплавания и лидерство в восточной части Средиземного моря, вытеснив оттуда в союзе с Генуей пизанцев. Сейчас санкции кроме Пизы получили и генуэзцы, но право плавания в Левант сохранили корабли орденов Тампля и Госпиталя (по два корабля в год) и набирающие влиятельность порты юга Франции и Испании, вроде Марселя и Барселоны — вассалы Арагона, Тулузы и Священной Римской империи. Последняя являлась и сюзереном Генуи с Пизой, но после смерти императора Генриха VI в 1197 году там началась схватка за трон между братом покойного Филиппом Швабским и Оттоном IV Брауншвейгским, Вельфом по папе и племянником Ричарда Львиное Сердце по маме. Война «двух императоров» вышла долгой и жестокой, Средиземноморье из сферы интересов обоих претендентов выпало. Тулуза серьезным игроком на море вообще не являлась, а вот Арагон сумел получить важную роль. В уходящем веке, упомянутые города юга обычно выступали союзниками Пизы, выращивающей конкурентов Генуе, но сейчас ввязываться в дискуссию о свободе мореплавания не пожелали. В левантийской торговле они существенной доли не имели, новыми правилами с удовольствием воспользовались, спокойно проходя к Сицилии мимо берегов не желающих дополнительных споров Генуи и Пизы и получая свой кусочек восточного пирога. Венеции заметного ущерба такие соперники не приносили, в Византии льгот и связей не имели, операций там почти не вели. Для итальянцев все оказалось сложнее. Генуя и Пиза воевали почти все XII столетие, а главной причиной вражды были именно торговые пути вдоль берега — но западного. Корабли пизанцев шли на запад мимо Генуи, а у той дорога на восток еще до Сицилии требовала прохода мимо Пизы и контролируемых пизанцами Корсики с Сардинией. За эти острова, открывающие доступ генуэзцам к Сицилии, а пизанцам — к Испании и Франции, и шла схватка.

Для Арагона и Генуи расклад изменил III крестовый поход. Пиза, отвлекшись на борьбу на суше с Флоренцией и Луккой, в нем почти не участвовала, сицилийцы, быстро сошли с арены, заменой стали флот Каталонии и генуэзцы. По итогам похода, Арагон приобрел широкую полосу побережья с солидными торговыми портами, лишившимися мусульманских торговцев. Не использовать трофей по назначению было бы глупо, своих кадров не хватало, оттого Генуя получила от короля Альфонса II Арагонского льготы и кварталы в Валенсии, Аликанте, Картахене и на Балеарах. В обмен на союз и поддержку на море, где бежавшие из захваченных испанцами городов мусульмане, превратили окольные воды в пиратскую зону. Купцы Генуи и Арагона оказались скованы интересом в развитии торговли в Испании и Африке, причем каталонцы уступали партнерам и в оборотных средствах, и в кораблях, но выигрывали на местном рынке. Генуэзцы ориентировались на трансграничную перевалку, и довольно спокойно работали с мусульманами Африки, для которых прямые сделки с испанцами в моменте оказались весьма затруднены.

Но если для остальных портов Генуя выглядела «сильной стороной», то среди ведущих итальянских морских республик она занимала пусть уверенное, но третье место, уступая Венеции и Пизе. Акцент на запад Средиземного моря занял весомую долю ресурсов Лигурийской республики, отчего там спокойно реагировали на венецианскую блокаду. Льготы в Константинополе и Леванте сохранялись, торговля в левантийских и греческих водах тоже, а для прямого сообщения с Генуей, блокада представлялась далекой проблемой. Сперва требовалось минуя Пизу попасть на саму Сицилию, ставшую богатейшим перевалочным центром, торговля с которым и сама приносила прибыль. Но прелести монополизма генуэзцы понимали ничуть не хуже Дандоло, и идея исключить Пизу из раскладов западной части моря, выглядела привлекательно. На руку играл и союз с Арагоном, чей король Альфонс II имел интересы на Сардинии. В Арборее — одном из тамошних суверенных доменов, правил его дальний родственник.

* * *

На Сардинии, заметим, сложилась оригинальная система правления т. н. юдикатов. Правители там назывались «юдиксами» (судьями), будучи плодом развития византийского самоуправления, после завоевания маврами возглавленного кади (тоже судьи, с аналогичной системой власти мы встречались в рассказе о первых годах завоевания крестоносцами Леванта, в Триполи, к примеру), по обретении независимости фактически переродившимися в нормальных феодалов, сохранив название. Арборея располагалась на западном берегу Сардинии и была самым крупным феодом, а целями ставила покорение всего острова. Что резко расходилось с представлениями пизанцев и соседних юдиксов.

У Пизы время для войны было неподходящим. Республика контролировала побережье Тосканы и монополизировала торговлю морем в центральной Италии, ведущие тосканские города (Флоренция, Пиза, Сиена, Лукка, Ареццо, Вольтерра) как раз поделили территорию бывшего маркграфства Тосканского, но результатом стала война с местными сеньорами и городами помельче, а параллельно споры между участниками конвенции о границах. Флоренция и Лукка, поддержанные новым папой римским Иннокентием III, получившим тиару в январе 1198 года, о нем мы еще поговорим, объединились с Генуей и Сицилией против Пизы и Сиены, ориентировавшихся на германских императоров, ныне, как выше сказано, отвлеченных от Италии.

Борьба на суше разгоралась постепенно, а блокада морских путей лишала Пизу доходов сразу, отчего и реакция на нее оказалась быстрой. Уже весной 1196 года, пизанская эскадра атаковала Мессину, контролировавшую пролив между Сицилией и Италией. Порт взяли и разграбили, но подошедший венециано-сицилийский флот запер корабли противника в гавани, а рыцарское ополчение островитян ворвалось в город. После недели уличных боев, победу одержали хозяева.

Как только вести о поражении Пизы достигли Лигурии, генуэзский десант высадился на Корсике, а на Сардинии дружина Гуга I Арборейского, усиленная добровольцами из Арагона и Генуи, приступила к покорению соседей. Пизанцам стало не до Леванта, пришлось перебрасывать флот и войска на более близкие острова.

После смерти Альфонса II Арагонского в 1196 году, его наследник Педро II усилил арагонский контингент на Сардинии и Арборея успешно раздвигала границы, Гуг I принял титул короля Сардинии, пожалованный его отцу Фридрихом I Барбароссой, но утраченный. В 1198 году флот Пизы наголову разгромил генуэзцев у Корсики и вновь попробовал прорвать сицилийскую защиту. Удалось взять и разграбить Палермо, затем прорваться Мессинским проливом и осадить Бари, но вновь подоспели венецианцы и корсары сицилийского адмирала Маргарита, ныне графа Мальты, ставшей пиратским гнездом, в морском сражении одержавшие победу.

К концу века, после укрепления позиций Генуи на Корсике и в Арборее — захватившей южный берег Сардинии, генуэзцы освоили через эти порты дорогу к Сицилии, где закупались для Европы товарами востока. Пиза, в промежутках между рейдами, использовала в качестве «оптового рынка» материковую часть соседнего королевства (в основном Неаполь), но республика превратилась в тупик. Везти товар на север сушей, через враждебные Флоренцию или Лукку, или на запад мимо Генуи, стало рисковой затеей при мощнейшей конкуренции, отчего товарооборот Пизы катился вниз.

* * *

Венецианцы успешно воспользовались своим влиянием на Сицилии и войной в Западном Средиземноморье, став основным продавцом восточных товаров в Европе и покупателем в Леванте и Византии. Монополия позволила сбивать закупочные цены на востоке, породив недовольство местных купцов, но если у ромеев альтернативы не имелось, то Египет и Сирия таковую попытались найти. Торговцы Египетского королевства, с активным участием генуэзцев, возобновили плавания на запад вдоль африканского берега, к мусульманским портам Триполи, Махадии и Туниса, контакты с которыми увяли после завоевания Египта. Оттуда груз шел на Сицилию или дальше на запад, а затем в Испанию или на Балеарские острова.

Король Сирии попытался использовать Кипр. Торговля острова оставалась под контролем генуэзцев. Перекрыть доступ соперникам по образцу Сицилии, никто не рискнул, опасаясь нарваться на войну с Египтом, но повышения транзитных пошлин и ограничения операций на острове от короля добиться удалось. Это стало прологом противостояния Венеции и Генуи в восточных водах и позволило вписаться в рынок еще одному игроку.

Дандоло не стал затевать войну на Кипре, а нашел стоянки и базы в другом месте. Князь Киликии Лев II осознавал, что положение страны между франками и Византией дает возможность играть на их противоречиях лишь до поры. Недавний пример «офшорного» Мардина, прекрасно показывал неустойчивость такого положения. Потому он быстро предложил Венеции военно-торговый союз, кварталы в портах Киликии и налоговые льготы, а при посредстве дожа папе римскому — признание политического вассалитета и религиозную унию. Оба предложения были приняты. Венецианцы получили возможность обходить Кипр по пути в Египетское королевство. Киликия — развитие торговли, поддержку серьезного транснационального игрока и защиту с моря. И укрепление связей с Каиром — Амори II Египетскому, поползновения короля Сирии на контроль торговых путей нравились куда меньше венецианской монополии.

Папа Иннокентий III, отправил в Киликию легата с роскошной короной, который в 1199 году, совместно с католикосом (главой Армянской церкви) Григорием VI Апиратом, короновал князя Льва II (в королях — Первого), с присвоением титула «король Армении». Вассальная зависимость от Рима королевства Киликия, четвертого в Заморье «латинского» после Египта, Нубии и Сирии, формально ограничивалась признанием сюзерена и небольшой данью папе, но фактически влекла изменение статуса. Киликия входила в «европейский мир» на стороне одного из конкурирующих в нем центров. Учитывая, что второй претендент — Священная Римская империя, в тот момент в игре временно отсутствовал по неопределенности с личностью императора, момент надо признать успешным. Не то чтобы новый статус решал все проблемы или приносил живые деньги. Но облегчал торговые и иные связи с Европой, лишал франкских противников (Сирию, в первую очередь) поддержки по умолчанию и позволял получить помощь против «чужих» — Византии в частности.

В Константинополе этот нюанс мгновенно уловили, и василевс Алексей II тоже послал соседу «великолепную корону, украшенную золотом и драгоценными каменьями», а в сопроводительном письме посоветовал «не возлагать на свою голову корону латинян, но мою, ибо твое государство ближе к нам, нежели к Риму». Лишаться преференций от членства в «Византийском сообществе» король Лев I тоже не хотел, пытаясь усидеть на двух стульях. Потому провел еще одну коронацию, подтвердил верность союзническому долгу, и заявил, что сюзеренитет папы дружбе с греками вовсе не противоречит. Поскольку всех пока устраивала фактическая ситуация, королю предпочли поверить.

* * *

С церковными делами, однако, ситуация складывалась неоднозначно. Последние полвека Армянская церковь вела переговоры и с Римом, и с Константинополем. С греками при императоре Мануиле I сошлись на том, что все проблемы теологии — это трудности перевода и догматические разногласия заключаются лишь в словах, а по существу обе Церкви исповедуют одно и то же, анафеме армянами древних противников Халкидонской версии христианства (часть их Армянская церковь и так считала еретиками, а остальных было не жаль) и признании греками некоторых обрядов коллег допустимой вариацией. С Римом диалог продвигался схожим образом. Ключевым расхождением латинян и ромеев — знаменитым Filioque (о котором мы отдельно поговорим), армяне вовсе не заморачивались, склоняясь к мысли, что «исповедание римлян верно», но и без него нормально. Еще в середине XII века они согласились внести формальные изменения в обряды по латинскому образцу, а тогдашний католикос принял от папы чин епископа.

Тогда же в недрах Армянской церкви возникла легенда том, что, собственно, уния Церквей существует еще с IV века и уже заключена тогдашним католикосом и первым христианским царем Великой Армении Трдатом III с одной стороны, а императором Константином Великим и папой римским Сильвестром — с другой. Легенда ставила Армянский церковный престол в один ряд с Иерусалимским, Антиохийским и Александрийским, вежливо обходя Константинопольский, а католикосу в ней подчинялись церкви Грузии, все армянские и еще ряд восточных, уже не существующих. Византийцы эту идею с гневом отвергли, в Риме восприняли с огромным скепсисом, но периодически использовали в переговорах с Константинопольским патриархом — для наглядности запасных ходов.

Основой же срыва переговоров, в обоих случаях служил вопрос о власти. Должность католикоса в Киликии в то время была фактически наследственной для влиятельной аристократической семье Пахлавуни. Что регулярно пытались изменить князья Киликии, для которых главы Церкви являлись не всегда удобным, но всегда слишком мощным партнером, обеспечившим себе лучшую преемственность и влияние за пределами княжества. Католикосы соглашались на унию на условиях равноправного слияния, а Византия и Рим настаивали на присоединении и подчинении армян, но схему предлагали разную. Мануил I был готов назначать католикоса «по выбору армян», рассчитывая заполучить стабильного союзника против мятежных князей, но не успел до своей смерти договориться о гарантиях клану Пахлавуни. Папа Иннокентий III ориентировался на светского правителя, соглашаясь посвящать в сан кандидата по представлению короля, по аналогии с епископами Германии. И при Льве I это сработало. Под его давлением, на приуроченном к коронации Соборе, Армянская церковь признала Римскую «матерью всех Церквей» и реформировала обрядную часть, позже заключив официальную унию, но фактически оставшись «вассальной» и во многом автономной Церковью. Такая снисходительность объяснялась продолжающимися активными переговорами Рима об объединении с Константинополем, которому демонстрировали пример мягкого подхода. Не все армянские клирики за пределами Киликии признали унию, но в следующем веке на трех местных Соборах позиция подтверждалась большинством и зависимость от римских понтификов нарастала, поддерживаясь королями.

Король Лев I реформировал Киликию «на франкский манер», введя передовые феодальные отношения, закрепив расслоение крестьян на крепостных и свободных и раздав горожанам политические льготы, а вскоре попробовал практически применить латинское наследственное право в Антиохии, но об этом далее, а пока вернемся к Средиземному морю.

* * *

К началу XIII века, Венеция успешно сохранила контроль над морской торговлей восточнее Сицилии. Западнее венецианские купцы и раньше почти не появлялись, и теперь не претендовали, перехват грузопотока и так принес республике огромные прибыли, сделав Дандоло влиятельнейшей фигурой. Роль Пизы резко упала. В западной части Средиземноморья доминировала Генуя, и ее взлет — по сути порожденный венецианской монополией, сулил следующий передел рынка.

Другими последствиями, стало появление новых игроков в регионе. В те века регулярные ВМФ имели вообще немногие, а в Средиземном море только Византия и Фатимиды. Да и у этих двух стран военный флот периодически исчезал или приходил в непригодное состояние. Объяснялось такое положение не только высокой затратностью, но и отсутствием постоянных целей, без которых ВМС теряют смысл. В тех же итальянских морских республиках изначально военные эскадры формировали под каждый проект отдельно, по найму и мобилизации.

К описываемому периоду, Венеция создала более-менее постоянную флотилию для охраны Адриатики, Фатимиды со сцены сошли, в Византии и Латинских королевствах Леванта для создания (или возрождения) флота пока не имелось серьезных причин, зато отряды боевых кораблей появились у Арагона и Сицилии. У первого — оставшись со времени III крестового похода и завоевания Балеарских островов, плавно перетекших к борьбе с их последствиями в виде всплеска исламского пиратства, у второй, наоборот, от поощрения собственных корсаров. И в обоих королевствах существовало развитое купечество, с интересом рассматривающее инвестиции в морскую торговлю, а необходимостью борьбы за эту нишу с итальянцами, ничуть не смущавшееся. Опять же, инструмент для соперничества — есть, а ВМС тоже искали свое место в жизни.

В Византии и Леванте шли другим путем, там развивалось каботажное мореходство, но рост местных перевозок тоже подталкивал к выходу на дальние трассы. У греков, желающих поглощало практически «внутреннее» и безопасное Черное море, а у Египта — Красное и выход в Индийский океан, но в королевстве Сирия сообщение с Кипром уже в первой четверти XIII века почти полностью стало местным.

На этом фоне, в первые годы XIII века ситуация в Заморье резко изменилась, а процветание кончилось.

 

XI. Новый век

Рассказ о первых годах XIII века начнем с востока.

В 1200 году скончался хорезмшах Аладдин Текеш. Трон свежесозданной империи унаследовал его сын, Аладдин Мухаммед II, проведший первые годы правления в войне на два фронта. С востока Хорезм атаковали Гуриды, используя время перемен, в тех краях обычно сопровождающееся междоусобицей. Несмотря на отсутствие последней, Гуриды успешно вели компанию, взяли Мерв и Нишапур, отбили контратаку хорезмшаха под Гератом и вновь перешли в наступление, осадив столичный Ургенч. На западе халиф Багдада быстро организовал «народное восстание» в потерянном недавно Ираке, заключил союз с исмаилитами и вышел с армией возвращать утраченное. Сдерживая халифа на западе, на востоке Мухаммед II вступил в союз с кара-китаями, разбил с их помощью Гуридов, но тут же вступил в конфликт с союзниками, считавшими себя сюзереном Хорезма. Потерпев сперва поражение, он стянул силы с запада и к 1210 году вырвал победу у кара-китаев в решающей битве у Сырдарьи. Поскольку кара-китаи оставались в основном язычниками, хорезмшах приобрел огромный авторитет среди мусульман, славу очередного посрамителя неверных и воина джихада, чем позже не преминул воспользоваться. Но для начала, в 1210 — 1215 годах он покорил распавшиеся владения Гуридов, завоевал Афганистан, вернул захваченные Багдадом территории и объявил себя «тенью Аллаха на земле», бросив вызов халифу. Как показывает история противостояний светской и религиозной власти — хоть на западе, хоть на востоке, логичным следующим шагом было назначение собственного религиозного лидера. И в 1215 году хорезмшах его сделал, организовав Собор имамов покоренных земель, постановивший популярного вождя мусульман признать султаном всего исламского мира, а халифа Ан-Насира от сана отрешить, заменив известным сейидом (потомком Пророка) Ала аль-Мульком. Стандартная европейская практика с «антипапами», в Азии, впрочем, по новизне затеи развивалась вяло — «антихалифа» признали даже не во всем Хорезме. Мухаммед II в 1217 году предпринял большой поход на Багдад — чтобы водворить там своего, правильного халифа, но потерпел поражение и понес огромные потери, отчего заключил перемирие с Багдадом. А потом Хорезму резко стало не до халифов, поскольку на восточной границе начались проблемы с новым соседом.

* * *

Багдадский халиф провел эти годы в роли спарринг-партнера Хорезма и поиске врагов для Мухаммеда II, с франками Леванта и Византией поддерживая мир. Неверные могли подождать, пока не определится лидер ислама. Заодно халиф укрепил власть в провинциях, далеких от фронта и договорился с исмаилитами. Ассасины, чьим имамом в 1210 году стал Джалал ад-Дин, признали (во всяком случае, внешне — учение, напомню, дозволяло обман в благочестивых целях) суннитскую версию ислама и первенство Аббасидов, получив статус системной оппозиции. Сподвигли их к тому спад популярности, уменьшение числа сторонников при предыдущем вожде и усиление халифской администрации на местах. Батиниты стали верными союзниками Ан-Насира, тем более в Хорезме с ними переговоров не вели, а при поимке изобретательно казнили. Халиф широко пользовался убийцами секты, убравшими по его заказу ряд противников и оппозиционеров, мятежного эмира Мекки, к примеру. Но не пренебрегал и пропагандистами, особенно поддерживая их проникновение на территорию Заморья, где исмаилитам удалось воспользоваться природными катаклизмами и укрепиться.

* * *

О Леванте начнем со смерти в 1200 году графа Жослена III Эдесского. Сыновей он не оставил и вассальный королю Сирии домен унаследовала старшая дочь Беатриса, мужем которой являлся младший брат короля Амори II Египетского, Вильгельм Лузиньян, ставший графом Эдесским, сохранив лены в Египте. Королю Боэмунду III Сирийскому такой беспокойный вассал не нравился, но затевать спор он не стал, а вскоре, весной 1201 года тоже скончался. И Сирия получила свою войну за наследство.

Законным наследником являлся трехлетний Раймонд-Рубен, потомок Раймунда — старшего сына короля, умершего в 1197 году и племянницы короля Киликии Льва I, Алисы. Раймонд-Рубен родился уже после смерти отца и мать быстро увезла принца в родную Киликию, подальше от тлетворного влияния франков и возможных покушений. Боэмунд III, которому брак наследника был навязан, невестку и внука видеть не хотел, а к трону приблизил младшего сына, тоже Боэмунда, занимающего пост графа Триполи. Вот граф Триполи, по смерти отца, Антиохию и захватил, провозгласив себя королем Сирии. Малолетнего армянского принца многие в королевстве опасались, разумно полагая, что реальным правителем от его имени на долгие годы станет Лев I Киликийский, отчего претензии Боэмунда IV (под таким именем он вошел в историю) поддержала часть рыцарей, нобилитет Антиохии и Алеппо, Кипр и генуэзская община.

Однако немалое число вассалов поддержало законного наследника, а патриарх Антиохии Петр Ангулемский, в прошлом епископ Триполи, конфликтовавший с графом еще с прежнего места работы, короновать рейдера отказался. На стороне Раймонд-Рубена выступили король Киликии и почуявшие шанс укрепиться в Сирии венецианцы, которые быстро добились подтверждения сюзереном и Сирии, и Киликии — папой Иннокентием III, прав Раймонд-Рубена (в чем сомнений и так ни у кого не было), а заодно посылки в Левант специального легата, в помощь легитимистам. Легатом стал Петр Капуанский, известный церковный дипломат, имевший в активе успешные миссии в Польше, Чехии и Франции и экс-представитель Рима в Трехсторонней контактной группе по имплементации мирного плана Филиппа II и Ричарда I Львиное Сердце, в 1198 году (протокол группы предусматривал перемирие на 5 лет, но его условия практически сразу нарушили оба заявителя).

Боэмунда IV мнение папы не впечатлило, легат и патриарх отлучили его от церкви, но потом рассорились между собой. Лев I Киликийский, поняв, что дипломатия не работает, в 1202 году выступил на Антиохию и в Сирии началась открытая гражданская война, местами переходящая в сиро-киликийскую. Византия в распре не участвовала, в очередной раз погрузившись в «болгарский вопрос», а Египту стало не до соседей.

* * *

1200 и 1201 годы, в Египте выпали неурожайными, вызвав серьезный голод. Не то чтобы это было невиданным явлением — такие катаклизмы случались регулярно, несколько раз за век. Но в мае 1202 года на Левант обрушилось мощнейшее землетрясение, с эпицентром в районе гор Ливана и цунами в прибрежной зоне. Трясло от Сицилии до Ирана и от Константинополя до египетской Элефантины (Асуан), наибольшие разрушения получили Тир, Акра, Дамаск, Хама и Триполи, огромный ущерб понесли Кипр, Эдесса и Египет. В последнем об урожае снова пришлось забыть, а массовый голод стал абсолютным бедствием. По мнению хронистов, за 1202 год в королевстве Египет вымерло до трети населения, а за весь период (1200 — 1204) до половины. В крупных городах такая смертность, с учетом гибели от землетрясения, действительно фиксировалась — умерших хоронили тысячами в месяц, сотни трупов просто бросали непогребенными. На селе гибли меньше, более реалистичные оценки дают общую убыль населения около 20 процентов — но и это огромная цифра. Голод и разрушения опустошили страну, мусульманский путешественник отмечал, что по египетской части «можно ехать несколько дней, не встречая ни одного человека», а в Каире и Фаюме численность населения восстановилась лишь к середине 1240-х годов.

Естественно, голод породил конфликты. Летописи обрывочны, но по всей стране происходило примерно одно и то же — бунты крестьян и горожан, мятежи и войны феодалов, многочисленные разбойничьи банды на дорогах, всплеск суеверий и религиозного экстремизма. В Каире жгли ведьм десятками, в Верхнем Египте копты рушили латинские храмы, франки в Александрии — коптские, в портах Леванта громили мусульман, а мусульмане на Красноморском побережье почему-то коптов. В Дамаске толпа мусульман и христиан совместно сожгла и разграбила иудейский квартал, но тут хотя бы присутствовала прагматичная подоплека — купеческая исламская верхушка и сросшиеся с ней финансисты ордена тамплиеров, пользуясь случаем устраняли конкурентов. В остальных случаях логику найти сложно, суеверия мешались с бытовыми обидами и практическими мотивами самым причудливым образом.

Одним из заметных последствий, стало укрепление исмаилитов. В латинских королевствах к ним относились равнодушно. Мусульмане-сунниты составляли подавляющее большинство подданных в Леванте, в Египте их с шиитами к концу века стало примерно поровну. Зная, что исмаилиты малочисленны и враждебны обеим основным исламским партиям, франки не считали секту опасной, скорее даже, помня о прошлых союзах, полезным меньшинством. Периодически, после приписываемых ассасинам убийств, интерес к ним просыпался, но ненадолго.

Но в начале XIII века совпал ряд факторов. Исмаилиты получили легальный статус в халифате, а кризис и начавшиеся столкновения мусульман с христианами в землях франков повысили спрос на сплочение общины — исламской в данном случае, организацию самообороны и как обычно создали почву для религиозной мистики, сект и проповедников. Батиниты прекрасно вписывались во все эти запросы, имели организационную базу, опыт, известность и подходящие навыки, быстро завоевали популярность среди местных мусульман, особенно во все еще слабо латинизированной сельской местности графств Хомса и Хамы. Из кризиса секта вышла не просто с массой сторонников, но и с двумя собственными крепостями Масьяф и Аль-Каф, в скалах на стыке границ Хамы, Хомса, графства Триполи и королевства Сирии. Мусульманские крепости в королевстве Египет для того времени уже исключение и без союзника среди латинян появиться не могли, но в союзники современники записывали практически всех окружающих лидеров. В покровительстве исмаилитам обвиняли королей Льва I Киликийского и Амори II Египетского, графа Триполи Боэмунда IV и графа Хамы Филиппа Ибеллина, нобилитет Дамаска, орден Тампля и даже патриарха Иерусалима. Истину установить уже невозможно, тем более, союзник мог быть не один, вплоть до всех перечисленных разом или последовательно. Крепости исмаилитов формально признавали сюзеренитет Каира, став данником короны, благополучно отразили несколько нападений соседних сеньоров, и по окончании кризисных лет стали экзотичным и легендарным, но на самом деле относительно спокойным вассалом, а заодно стандартным обвиняемым в политических убийствах, возможно, и впрямь поставляя боевиков на заказ или по дружбе.

* * *

В остальных областях страны серьезных успехов исмаилиты не добились, хотя обстановка и там была не лучше. Голод и последствия землетрясения погрузили государство в анархию, король Амори II с трудом контролировал столицу и ключевые города своего домена, но на его трон никто не посягал, у остального дела шли еще хуже. Княжество Мармарийское, например, жившее закупками продовольствия и королевским завозом, пострадало не только от голода, но и от набегов мгновенно сориентировавшихся берберов, доходивших в рейдах до предместий Александрии и Миньи. Торговые караваны обходили королевство стороной, собственное производство тоже падало, цены на зерно били рекорды. А потом пришли эпидемии.

Если в первые голодные годы, Египет закупал пшеницу в Эдессе, то в 1202 году там тоже переживали последствия землетрясения, как и в азиатской части Византии. Сицилию и южную Италию задело значительно меньше, но урожай оттуда ушел к грекам, где транспортное плечо было короче, а цены тоже выросли, в том числе за счет потери экспорта из Египта. Это, кстати, стало началом прекращения монополии Венеции в Восточном Средиземноморье. Король Сицилии Вильгельм III, достигший семнадцати лет и взявший власть в свои руки, вовсе не собирался дарить разницу цен венецианцам, вступившим в картельный сговор для скупки сицилийского продукта по обычным ценам. В рамках антимонопольного регулирования, Вильгельм III открыл транзит любым кораблям, готовым возить зерно или покупать его по цене предложения, и в это окно, отложив вражду, хлынули купцы Генуи и Пизы, в плаваниях к греческим берегам сопровождаемые сицилийским флотом. Венецианцы еще несколько лет встреченных конкурентов старались топить, но враждовать с королем Сицилии, держащим в руках один из берегов у выхода из Адриатики, не хотелось, отчего схватка за владение морем со временем переместилась к берегам Киликии и Кипра.

* * *

На борьбу за трон Сирии природные явления повлияли мало. Осаждающий Антиохию Лев I Киликийский по причине землетрясения отошел домой, но уже в следующем году вернулся. Королевство раскололось. Боэмунда IV поддерживали рыцари Кипра и коммуны Антиохии и Алеппо, но даже в собственном графстве Триполи вспыхнул мятеж сеньоров. Вильгельм Эдесский выступил на стороне законного наследника — знать графства давно стала франко-армянской, а у старшего брата графа, Амори II Египетского, к Боэмунду IV и его отцу имелась масса вопросов. В 1203 году части Льва I ворвались в Антиохию, но не смогли взять городскую цитадель. Боэмунд IV при помощи генуэзцев высадил в киликийском Тарсе десант с Кипра, заставив противника вернуться, после чего отплыл в графство Триполи и осадил собственную мятежную столицу. В начале 1204 года, город пал. Боэмунд IV шел на приступ в первых рядах и потерял в схватке глаз, получив прозвище Одноглазый на всю жизнь и больничный на полгода.

Воспользовавшись его отсутствием, в Сирии армяне и сторонники законного принца захватили столицу, Раймонд-Рубена короновали примирившиеся патриарх и папский легат (отъехавший затем в Европу), а регентом стал король Киликии. Боэмунд Одноглазый заключил с соперником перемирие и с него сняли отлучение, но в продолжении игры никто не сомневался.

* * *

В апреле 1205 года, в Каире скончался король Амори II, вместе с супругой Изабеллой, двумя дочерями и тремя младшими сыновьями. Причиной смерти называют пищевое отравление «белой кефалью», которую семья неудачно съела на ужин, версии с ядом, разумеется, тоже были популярны. Этот Лузиньян оказался плодовит, оставив солидное число выживших потомков. Старшая дочь пребывала замужем в Европе, еще одна уже вышла замуж в Египте. При дворе остался одиннадцатилетний сын от первой жены — Гуго и дочери от второй супруги — Алиса, Сибилла и Мелисенда. Кроме того, у королевы Изабеллы имелась дочь от первого брака, Мария, тринадцати лет. Почему они не отравились с остальными — неизвестно. Может, рыбу не любили.

Мария как раз и была законной наследницей доставшейся королю по браку короны, а сторонним претендентом мог выступить Боэмунд IV Сирийский. Но страна отходила от голодных лет, смерть короля оказалась внезапной, и у трона оказались только братья Ибеллины, князь Жан Заиорданский и граф Хамы Филипп, наследники Балиана Ибеллина. Они и приняли решение, выдвинув кандидатом в короли сына Амори II и своего родственника по матери, Гуго. Созвав для одобрения смены династии Верховный Совет и мотивируя принадлежностью к фамилии Лузиньянов двух предыдущих королей, а также практичным доводом, что еще одной девушки на троне, поиска ей мужа и разборок регентов с наследниками, королевство может не пережить. Особенно в условиях жесткого кризиса, пик которого считался пройденным, но гарантировать этого никто не мог. Гражданские войны предыдущих десятилетий все помнили, пример Сирии был перед глазами, собрать оппозицию Ибеллинам желающих не нашлось, а идею поддержали граф Эдессы Вильгельм Лузиньян, патриархи Иерусалима и Александрии, ордена Храма и Госпиталя, коронные города и союзники Ибеллинов из старой знати. Осенью 1205 года, король Гуго I был коронован в Иерусалиме.

* * *

Спор, как обычно, возник о личности регента. Вильгельм Эдесский, хоть и был ближайшим родичем Гуго, от поста благоразумно отказался, сославшись на занятость в Сирии. Собственных сторонников он в Египте не имел и разумно опасался регентствовать недолго даже в случае избрания. Оставались родственники по матери, они же инициаторы проекта. Вот Жан Ибеллин, князь Заиорданский и коннетабль королевства, регентом и стал, а в помощь ему выдвинули патриарха Иерусалимского Альберта Авогадро, будущего святого и бывшего легата папы, занимавшего должность третий год. Патриарх Александрии, тоже ставленник папы, Энрико Гаэтани, получил опеку над принцессой Марией, остающейся «козырем в рукаве» и возможной заменой юного короля.

* * *

На коронации присутствовал Боэмунд IV Одноглазый. Он принес омаж новому монарху за графство Триполи, хеджируя возможное поражение в борьбе за корону Сирии гарантией графского домена в Египте, сделал официальное заявление об отказе от претензий на трон Египта за себя и потомков, после чего был признан королем Сирии и по окончании праздника отъехал сопровождаемый сильным отрядом добровольцев из египетского рыцарства. Сделка удалась, при поддержке соседей и перешедшего на его сторону графа Эдессы, Боэмунд IV Одноглазый выбил противника из Антиохии, Лев I смог удержать лишь часть пограничных с Киликией земель. Патриарх Антиохии вновь отлучил Боэмунда IV от церкви, в этот раз заодно добавив интердикт на всю Сирию, кроме районов, признающих законного короля. Особого впечатления это ни на кого не произвело, а самого патриарха узурпатор вскоре отправил в темницу, где прелат в 1208 году и помер. Война продолжалась долго. В 1211 году отношения Киликии и Рима охладились, и новый патриарх Антиохии все же короновал Боэмунда IV. В 1216 году, в результате поддержанного киликийцами переворота, на трон вернулся повзрослевший Раймонд-Рубен, вновь потерял престол через три года, бежал к армянам и воевал с конкурентом до своей смерти в 1221 году, заняв Сирию на все эти годы и существенно подпортив ее экономику.

 

Глава XII. Испанский дневник

Европу первые годы XIII века занимали темы далекие от Леванта. После смерти Ричарда Львиное сердце в 1199 году, корону получил его племянник Артур I, мальчик воспитанный бабушкой — все той же знаменитой Элеонорой Аквитанской, ставшей, по малолетству внука, регентом королевства вместе с известным и популярным self-made-man Вильгельмом Маршалом, пришедшим к успеху из низовых рыцарей, в основном за счет успехов в спорте и гражданских войнах.

Артура I лояльно приняли бароны Англии и Нормандии по его неоспоримой законности, Бретань была его исконным леном по матери, Аквитания родовым владением Элеоноры, а остальные вассалы просто не видели альтернативы. Выбор попытался оспорить брат покойного и дядя нового королей, последний оставшийся в живых сын Элеоноры принц Иоанн Безземельный, но в Англии его сторонники оказались в явном меньшинстве, а в материковых владениях поддержки он вовсе не имел. Мятеж быстро подавили. Королева-бабушка традиционно получила для сына прощение и новые лены в Англии — в утешение, после чего Иоанн отправился на границу с Уэльсом, завоевывать соседей и усмирять уже покоренных.

Малолетнего короля в 1200 году срочно женили на Изабелле Ангулемской, единственной наследнице богатого континентального графства Ангулем. Брак перспективный, но ради него пришлось кинуть другого вассала короны, графа Ла Марш Гуго IX Лузиньяна (племянника короля Египта Амори II), с чьим наследником Изабелла была помолвлена с детства. Лузиньяны обвинили регентов в похищении невесты и апеллировали к королю Франции, сюзерену английских королей в их материковых владениях. Филипп Август вызвал Артура I для разбирательства и принесения вассальной присяги, регенты заявили, что по малолетству король явиться не может и просили отсрочки, в чем французский король отказал, лишил Артура всех континентальных ленов и атаковал Нормандию. Решение немедленно признали Лузиньяны и немногие другие вассалы Анжуйского дома, но большинство поддержало регентов. Сводная армия анжуйцев, под командованием Вильгельма Маршала, оборонялась на севере, на юге успешно действовал Вильгельм Длинный Меч, еще один в нашем повествовании с таким именем, в этот раз граф Солсбери и бастард позапрошлого короля Англии Генриха II. Война продолжалась три года, потом заключили быстро нарушенное перемирие, а мир подписали только в 1206 году. По его условиям, Артур I потерял Овернь, Ла Марш и Турень, но сохранил остальные владения, так и не принеся за них омаж Филиппу Августу.

На успехи анжуйцев повлияли два весомых фактора. Лояльность их баронов проистекала из занятой регентами позиции невмешательства во внутренние дела вассалов. До совершеннолетия короля, целью ставилось сохранение королевства, крупных проектов не затевалось, расходы сокращались, что в сравнении с правлением Ричарда I и Генриха II выглядело невиданным либерализмом и повышало поддержку рыцарей и горожан. Переход под власть Франции в такой ситуации стал малопривлекательным, а споры с короной утихли. Минус тоже имелся. Усиление власти на местах снижало возможности центра, возвращая государство в плане единоначалия на век назад и в целом раскалывая страну. Но это пока было лишь теорией. Вторым фактором стало заметное количество вассалов Филиппа Августа, не желающих в моменте ставить ни на лилии, ни на леопардов, а стремящихся «пересидеть в кэше». Некоторые имели владения в обоих королевствах и избегали выбора стороны, не желая терять ни одного лена. Другие, как например, графы Фландрии и Блуа, при Ричарде I всерьез подумывали о переходе под его руку, у третьих имелись иные мотивы. Проблема заключалась в том, что поводов для отказа от мобилизации существовало немного, а для мятежа эти рыцари тоже не созрели.

Прекрасный выход вновь нашелся в Испании.

* * *

По окончании III крестового (испанского) похода, местные короли провели серию войн между собой, кончившихся незначительными изменениями границ, а в начале XIII века в игру вернулись мавры.

Халиф Мухаммад Альмохад привел к покорности африканские земли, оставил там авторитетного наместника и собрав мощную армию в 1200 году вернулся в Испанию, где на завоеванных христианами землях вспыхнули многочисленные восстания мусульман. Кастилия и Арагон, как раз в это время вторглись в Наварру, король Леона Альфонс IX вступил против них в союз с королем Санчо VII Наваррским, по прозвищу Сильный, а заодно с Альмохадом. Португалия от вражды с единоверцами смогла уклониться, но под удар мавров попала первой, быстро потеряла Севилью и часть территорий западнее, а оказавшийся в тылу наступающего Альмохада Кадис затворился в осаде.

Арагону пришлось отозвать контингенты с Сардинии. Пиза и Генуя в те годы совместно крушили венецианскую монополию в восточном Средиземноморье и от войны удержались, но присутствие генуэзцев у берегов Испании снизилось, отчего на море сарацины за пару лет очистили от христиан воды от Лиссабона до Аликанте, совершив несколько набегов на Балеарские острова. На суше войска Альмохадов в 1203 году освободили Кордову, на востоке вышли к Мурсии и отрезали Картахену, блокированную с моря и попавшую в долгую осаду. Флот на несколько месяцев захватив Ибицу, откуда мавров удалось выбить с огромными потерями.

Обострение «исламской угрозы», пришлось очень к месту папе римскому Иннокентию III, осваивающемуся в роли самой могущественной фигуры в Европе. IV крестовый поход планировался подтверждением тезиса «папа — верховный правитель христианских стран», а потому интернациональным, с централизованным финансированием и под руководством исключительно понтифика, а не монархов.

* * *

Получив тиару в 1198 году, Иннокентий III, выходец из итальянской знати, изучавший богословие в Париже и право в Болонье, а после сделавший карьеру в центральном аппарате, казалось, добился разрешения спора пап и императоров в свою пользу, став вершителем судеб в католической части мира. Во время войны за трон Священной Римской империи Иннокентий III, поддерживаемый союзной Сицилией, расширил свой личный домен, т. н. Папское государство, включив в него Анконскую марку, герцогства Сполето, Радикофано и Романью. Поддерживаемый папой и королем Англии претендент на имперскую корону Оттон Брауншвейгский, признал первенство церкви в вопросе о власти и указ папы, гласящий, что избирать короля Германии и императора будут, конечно, немецкие князья (тем более часть из выборщиков являлись вообще-то епископами), но утверждать победителя в должности станет непременно папа римский. Имеющий право кандидатуру отклонить, и назначить перевыборы или, в ряде случаев, императора по своему усмотрению. В союзниках или признающих сюзеренитет папы числились короли Сицилии, Англии, Венгрии, все правители испанских и скандинавских стран, королевств латинского Леванта, а также Польша и Венеция. С Византией вновь наметилось сближение и велись активные переговоры об унии, совместных действиях против еретиков и согласованном отношении к монофизитам.

Оппозицию Риму в этот момент возглавил король Франции, поддерживающий в схватке за корону империи Филиппа Швабского. Но и он, получив в 1200 году интердикт на Францию (официально за двоеженство, поскольку еще в 1196 году законную супругу выгнал и женился на Агнессе Меранской, дочери одного из имперских герцогов), предпочел со Святым престолом примирился.

* * *

В империи, как упоминалось, после смерти Генриха VI в 1197 году, за корону схватились брат покойного и наследный лидер гибеллинов герцог Филипп Швабский и Оттон Брауншвейгский, сын давнего противника Гогенштауфенов Генриха Льва и Матильды Плантагенет, сестры Ричарда Львиное сердце. Оттон по причине проигрыша своего отца в междоусобицах, вырос в эмиграции при английском дворе, активно воевал в дружине Ричарда I с французами, за что получил солидные титулы и славу рыцаря, хотя и лишенного наследства, а теперь возглавил гвельфов. Каждая партия провела собственные выборы, избрав, натурально, всяк своего короля. Филипп короновался в нетрадиционном Майнце и не тем архиепископом — зато с подлинными регалиями империи, а Оттон — в Аахене архиепископом Кельна, что соответствовало процедуре, но корона и прочие атрибуты были не форменными. Первого поддержала Франция, второго Англия и папа, уступать никто не собирался, и империя рухнула в затяжную гражданскую войну.

Забегая вперед отметим, что двоецарствие продлилось десять лет, пока в 1208 году Филиппа Швабского не зарезал пфальцграф Баварии Оттон VIII Виттельсбах, по совершенно частному поводу — убитый обещал убийце дочку в жены, но не отдал. Наследников мужского пола у Гогенштауфенов не осталось, лидера у гибеллинов не имелось, а война всех утомила, отчего Оттона Брауншвейгского признали единственным королем, а в следующем году папа короновал его в Риме в императоры.

Став императором, Оттон IV женился на дочери (и причине смерти) своего покойного конкурента Беатрисе, попытавшись соединить кровные претензии на престол, а в 1210 году отказался от подчинения папе римскому и потребовал вернуть Италию в лоно империи. Но это случилось позже, а в первые годы века, победа папы казалась совершившейся, но политические успехи следовало закрепить, для чего крестовый поход подходил наилучшим образом. Проверить возможность собрать и направить независимый боевой кулак, выглядела явно нелишней, а причину повоевать где-нибудь подальше от родины, искали рыцари не только Франции, но и империи.

* * *

Оттого папа провозгласил крестовый поход, разослал клириков для его рекламы и ввел экстраординарный налог на оплату крестоносных расходов — 2,5 % от доходов всех священнослужителей. Естественно, деньги просили и со светских лиц, но это было делом привычным. А вот внутри церкви, идея встретила мощное противодействие, клир обоснованно полагал сие нарушением канонов и традиций, ссылался на непрозрачность расходования собранного и подозревал тут исключительно желание Рима подоить дочерние организации. Подозрения, кстати, оправдались, спустя некоторое время налог стал более-менее регулярным, но в тот момент недовольство Иннокентий III подавил, собрал денег и множество заявок на участие от рыцарей, но с этого момента проект начал жить своей жизнью.

Основу крестоносцев составили вассалы короля Франции и императора (по тем же причинам, что и французы). Большинство французских рыцарей происходило из Шампани (чей граф только что умер, титул перешел к родившемуся после смерти отца сыну, а правила вдова), Блуа и Фландрии. Эти три графства считались основными вассалами Франции после английского короля (за материковые владения) и герцога Бургундского, а их отъезд хоть и лишал французского монарха резервов, но и снимал риск перехода этих доменов на сторону противника, так что противодействия проект не вызвал.

В империи крест взяли несколько германских епископов и графов, частью пребывающих под интердиктом папы, по причине поддержки Филиппа Швабского, и немалое количество рыцарей Северной Италии. Остальные страны серьезного вклада не внесли.

* * *

Единого похода снова не вышло. Пилигримы севера очень условно объединились под командованием графа Балдуина Фландрского, из традиционно связанного с крестоносным движением рода, и разрозненными группами начали прибывать в Португалию. Транзит частично оплачивал Рим, запретивший пилигримам высаживаться в не прекращающих войну Кастилии и Леоне. Выбравших южный сухопутный маршрут, возглавил маркиз Бонифаций Монферратский, из уже известной нам фамилии, брат погибших в Византии Вильгельма Длинного Меча и в Трансиордании — Конрада, а также проживающего в Египте князя Рене Мармарийского. Этот турпоток через Прованс и Тулузу попадал в Арагон, к Педро II Католику. Сицилию, Геную и Пизу втянуть в проект не удалось, по занятости на востоке и нежелании рвать едва наладившиеся торговые связи с мусульманами Северной Африки.

Отряды крестоносцев укрепили силы Португалии и Арагона, последний и Кастилия при посредстве папы заключил мир с Наваррой (но не Леоном). Христиане перешли в контрнаступление, но первые попытки успехов не принесли. Рыцарям выпала «неправильная война» — не столько сражения, сколько подавление мусульманских восстаний и борьба с партизанами, множество мелких стычек и постоянные марши по стране, огромные потери и разочарование. Погибли Балдуин Фландрский, Бонифаций Монферратский и иные представители высшей знати, в 1204 году португальцы потеряли Кадис, а мавританский флот окончательно блокировал порт Лиссабона. Педро II Арагонскому удержал Картахену и Балеары, но путем потери практически всего флота.

В 1204 году, папе все же удалось добиться мира между Кастилией и Леоном, на условиях возврата к прежним границам. Леон погрузился во внутренние дела, а в Кастилию перенаправили транзит пилигримов, и король Альфонс VIII получил возможность сосредоточиться на маврах.

Мухаммад Альмохад продолжал получать подкрепления из Африки, его флот господствовал на море, но Эстремадуру от сарацин очистили. Бои сместились в Андалузию и Мурсию, где испанцы, при поддержке интернациональных бригад крестоносцев, следующие два года выдавливали противника к прежним рубежам.

К 1207 году, Арагон вернул почти все утраченное, кастильцы взяли Кордову, а фронт остановился по линии Кордова-Бежа-берег Атлантики. Потери Кастилии оказались невелики, большая часть отвоеванных халифом территорий пришлась на Португалию.

На этом война кончилась. Крестоносный порыв в Европе иссяк, силы испанцев и мавров тоже, стороны заключили перемирие на десять лет, граница прошла по линии фронта.

* * *

Халиф Мухаммад вернулся в Африку, разбираться с очередными волнениями, а Испанские королевства принялись восстанавливать народное хозяйство, после репрессий и бегства местного мусульманского населения, заметно обезлюдевшее.

В Европе IV крестовый поход считали провалом, поскольку ярких побед в нем так и не случилось, потери оказались огромны, а славы и добычи он не принес. Реноме римскому понтифику неудача заметно подпортила, но влияния не убавила. Папа убедился, что мобилизовать рыцарей Рим может, а управлять стратегической операцией — нет, сделал выводы, и следующий поход, в рамках компании против еретиков, готовил локальный, хоть и увязывая с дружественной Византией. В 1205 году, вспыхнула очередная война Генуи с Пизой. Выиграли поддержанные королем Вильгельмом III Сицилийским и папой генуэзцы, Корсика досталась им полностью, а Сардинию поделили между Генуей, Сицилией и местным королем Гугом I Сардинским, бывшим юдексом Арбореи.

 

Глава XIII. Болгарский поход

В первые годы XIII века, после раздела Сербии, у императора Византии оказались развязаны руки, на руках армия, а на повестке дня болгарский вопрос. С армией, впрочем, не все обстояло гладко. Войска ромеев к тому времени по большей части формировались за счет ополчения прониаров, хотя ядром еще оставались императорская гвардия и регулярные части — таксиархии, да и набор наемников из варваров не прекращался. Но кадровые части, понесшие потери в предыдущих компаниях не успели обучить пополнение, а измотанные мобилизациями прониары нуждались в передышке. Срочное покорение болгар, потому, энтузиазма в войсках не вызывало, особенно в наиболее лояльных Алексею II Комнину прониях азиатской части страны.

Император вырос при действующей армии, его личность формировалась под влиянием потери отца в нежном возрасте, бегства из охваченной мятежом столицы, гражданской войны и авторитета патриарха-регента после победы. Полную власть Алексей II получил в 24 года, после смерти в 1193 году Иосифа Халубоса и оказался здравомыслящим человеком средних способностей, в силу воспитания известным военноначальником (затем репрессированным заговорщиком) Георгием Вуко и опеки монахами из окружения патриарха Иосифа Стального — прекрасным бойцом, наездником и «твердым в вере», хотя ни к тонкостям богословия, ни к светским искусствам, тяги не проявлял. В личной жизни василевс, как писал современник, «не был ни аскетом, ни распутником, и ему было все равно, что у него на обед и окружает его роскошь дворца или войлок палатки». Единственное, что его отличало — отношение к детям. Обеспечить преемственность, Алексей II, похоже, считал одной из главных задач, отчего его супруга рожала много и постоянно. Только доживших до совершеннолетия детей насчитывалось семеро — четыре дочери и три сына, из которых первенец (тоже Алексей), родился уже в 1186 году, когда его отцу стукнуло 17, а матери 16 лет. Воспитанию наследников уделялось огромное внимание, и образование они получили куда более широкое, а старшего сына к участию в управлении привлекать начали с 14 лет.

В политике император продолжал линию Иосифа Стального, и первые годы, пока окружение оставляли выдвиженцы патриарха, это работало. В армии император имел имидж «отца солдатам» и грамотного командира, разбирался в проблемах прониаров и крестьян, но к горожанам относился недоверчиво. К столичным, по памяти о бунтах его детства, особенно.

* * *

Вернув утерянные в годы смуты Корфу и часть Сербии, василевс обратился к Болгарии. В Константинополе ее продолжали считать лишь бунтующей провинцией, а реальных претензий имели две. Болгары перекрывали транзит в Европу по Дунаю, ранее наращивающий обороты и альтернативный Средиземному морю, причем в отличие от последнего находящийся в руках ромеев начиная от «внутреннего» моря империи — Черного. А еще через территорию царства в земли греков регулярно совершали набеги половцы, союзные болгарам до степени симбиоза. Как водится, половецкие ханы считали царей Болгарии вассалами, а болгары их — федератами, половцы получали не то дань, не то плату за найм (в зависимости от точки зрения), переходили на службу царям и роднились с местной элитой. Половчанка стала женой царя Калояна, а ее брат Манастр — его полководцем, к примеру. И со времен обретения суверенитета, болгары, в случае опасности всегда призывали союзников из степи, получая перевес на поле боя. Не то чтобы греки по этому поводу ничего не предпринимали. Первый независимый правитель царства, Иван Асень I, в 1196 году погиб в результате поддерживаемого Константинополем заговора, его преемника Петра IV через год постигла та же участь, но царем стал младший из братьев Асеней, Калоян. Отразив несколько нападений Византии и Венгрии, он продолжил поддерживать сербов и мятежи в ромейских провинциях, активно используя союз с половцами.

Поскольку заговоры успеха не принесли, греки замыслили коалиционную войну, в стиле восточных компаний патриарха Иосифа, с участием Византии, Венгрии и князей Руси. После раунда активной дипломатии, альянс сложился и выступление назначили на весну 1204 года. Без Иосифа Стального, однако, глобальный проект начал разваливаться сразу.

Первой из игры вышла Венгрия, где весной против короля Имре I поднял очередной мятеж его брат Андраш, поддержанный знатью. Перевес склонялся на сторону оппозиции, отчего действующий король совершил поступок в романтически-рыцарском стиле — в одиночку, в парадной королевской форме и короне, заявился в лагерь мятежников и потребовал соблюдать закон и порядок. Злые языки поговаривали, что этому предшествовал тайный торг, но то нам неизвестно. Факт в том, что Андраш не менее рыцарственно раскаялся, восставших распустил и после недолгой отсидки в комфортной темнице, вышел на свободу в статусе второго лица королевства. Имре I короновал было сына, но вскоре помер от неизвестного заболевания, назначив регентом брата Андраша. Сын покойного стал королем Ласло III, и регент тут же взял подопечного с матерью под стражу — исключительно для их же безопасности, разумеется. Вдова, Констанция Арагонская, смогла бежать с сыном к герцогу Леопольду VI Австрийскому в Вену, где шестилетний Ласло III в мае 1205 года и умер — излишне упоминать, что подозревали отравление. Регент стал королем Андрашем II, но в поход на болгар венгры опоздали.

Князья Роман Мстиславич Галицкий и великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо, напротив, обязательства выполнили. Выйдя походом в апреле, Всеволод Большое Гнездо с союзными рязанцами разорил зимовища половцев на Дону, а Роман Галицкий, с Рюриком Киевским (на то время это уже слабое княжество) и сыном Всеволода Ярославом, на тот момент князем Переяславским, нанесли удар в направлении Черноморского побережья.

Тут надо отметить, что половцы, безусловно, кочевники, но термин этот очень расплывчатый. Арабы, правившие халифатом от Франции до Индии — тоже, в широком смысле, кочевники, как и сельджуки, построившие султанат на базе Багдадского халифата. Некоторые основы племенного деления сохранялись у арабов и турок довольно долго и после перехода в статус «элиты новой империи». К XIII веку половцы ближе именно к этим образцам, это не племена пастухов, живущие перегоном скота в дикой степи, но вполне структурированное общество, имеющее систему управления и города, как собственные, так и вассальные. Не «примитивные города-зимовища», как принято их называть в соответствующей литературе, а по тогдашним меркам вполне обыкновенные.

* * *

Отвлекаясь, отметим, что сложившаяся терминология исторических работ, в этом смысле вообще субъективна. Ранние, к примеру, испанские общества, типа Астурии и Наварры, принято называть «королевствами» — а не «племенами» оседлых горцев и кочевых скотоводов, хотя они совершенно аналогичны таким же обществам экс-окраины Римской империи в Северной Африке. Да и те же венгры — признанное королевство, еще по поводу событий конца XII века, удостаивались оценки «угры — христиане по имени, но все еще полудикий народ». Про «городища» древней Руси, «зимовища» половцев и — ничем не отличающиеся от них «города» Венгрии, Болгарии, той же Испании, бурги Германии или борги Скандинавии, тема вообще давно известная .

* * *

В общем, возвращаясь к половцам, племенами они на рассматриваемое время были примерно в том же понимании, что и племена франков во времена потомков Хлодвига или испанцев при королях Астурии. Часть половцев успела уже и креститься, отчего в начале века возникло епископство Кумания, активно сотрудничающее не только с Константинополем, но и с Римом.

Важно понимание ситуации у половцев, вот почему. Северная граница Болгарии проходила по Дунаю, район между Дунаем и Прутом часто менял хозяев и считался «неурегулированным пограничьем», но севернее реки Прут земли прочно закрепились за половцами, как и берег Черного моря, севернее устья Дуная. И торговые города этого побережья, от Килии в устье Дуная, через Белгород (античная Тира) и Маврокастрон (Черниград) в устье Днестра и дальше до Днепра, были «половецкими», то есть признавали сюзеренами ханов и платили им дань. Города служили посредниками между Степью, Русью и Византией, накопили под половецким крылом немало активов и представляли лакомую цель для князей южной Руси — как в плане добычи, так и в смысле прибрать к рукам. Тем более, поддержка греками с моря была гарантирована.

Грекам, однако, оказалось вовсе не до морских операций, поскольку их наземная операция с самого начала пошла не по плану. Не то узнав о готовящемся вторжении, не то реализуя собственное, царь Калоян призвал половцев «неисчислимых, словно муравьи», и весной 1204 года вышел походом на ромеев. В приграничных провинциях империи вспыхнул мятеж, активную роль в котором играли богомилы, широко распространенное в тех краях движение еретиков, местная ветвь христианской ереси, в Европе известной под названиями катары и альбигойцы, подпольный центр которой находился как раз в Болгарии. Богомилы в тот момент ориентировались на Болгарию, правители которой относились к ним снисходительно.

Войска василевса Алексея II, сопровождаемого видным полководцем Константином Халубосом, подоспели на границу как раз к моменту соседского вторжения и восстания. Греки быстро подавили мятеж, поскольку, получив донесения об армии противника, Калоян решил выждать, после чего император решил попытаться все-таки реализовать основной план и двинулся в Болгарию. У Филиппополя противники встретились. Половецкая конница атаковала лагерь греков, отступила, выманив тяжелую конницу прониаров в преследование и в классическом степном стиле вывела под удар основных сил. На следующий день битва продолжилась, болгары прорвали строй таксиархий, состоявший из воинов, не слишком хорошо знавших ратное дело и к концу дня ромеи потерпели полный разгром. Василевсу, лично водившему гвардию в атаку, удалось спастись бегством, отделавшись легким ранением, а Константин Халубос погиб в бою, вместе с большей частью войск. Преследовать византийцев болгары не решились, оставшись без союзника — половцам пришли вести с родины.

* * *

Князь Роман Галицкий со товарищи, не встречая заметного сопротивления, поскольку степняки ушли выполнять союзнический долг к болгарам, вышли к Черному морю, взяли несколько городов и осадили Килию. Деловые партнеры Галича из устья Днестра отделались скромным выкупом, зато их конкурентов южнее и встречных степняков, русские грабили подчистую, взяв огромную добычу и множество душ христианских отполони. Килия осады не выдержала, пав через несколько недель, но еще через день, вошедшие в город князья узнали о приближении главных сил половцев из Болгарии. Вступать в битву, отягощенным трофеями дружинам не хотелось, цель операции в рамках альянса потеряла смысл, да и риск разгрома далеко от собственной территории имелся, отчего князья приняли решение возвращаться. Отходить пришлось с боями, но после потерь в битве под Филиппополем и спешного марша, половецкие отряды находились не в лучшей форме, потому отступление прошло успешно.

Роман Галицкий спустя год погиб в схватке с поляками, на Руси началась очередная княжеская междоусобица, в которую ввязались венгры и половцы.

Болгары в 1205 году атаковали Византию, но были отбиты войсками под командованием Феодора Ласкариса, восходящей звезды ромейской армии, и стороны вернулись в привычный режим затянувшегося конфликта. Масштабных компаний Алексей II несколько лет избегал, формируя новые регулярные части и дав отдых прониарам, но к тайной дипломатии вернулся. В 1207 году царь Калоян повторил судьбу предшественников, погибнув от рук заговорщиков, которые тут же схватились за трон. Победителем стал Борил. Из других претендентов, Иван Асень II сын Ивана Асеня I, бежал сначала к половцам, затем на Русь, Стрез — в Византию. Алексий Слав объявил себя царем Болгарии, захватил крепость Мелник в Родопских горах и при поддержке греков, удерживался там до 1209 года, когда василевс и папа римский начали скоординированные крестовые походы против еретиков, папа Иннокентий III — в Лангедоке, а император Алексей II в Болгарии.

 

Интерлюдия

Еретики и пастыри.

Про религиозные войны XIII века всем памятны альбигойские крестовые походы и прочий Монсегюр, инквизиция и катары на кострах, а некоторым даже и богомилы. Но стоит отметить ряд нюансов и следствий.

* * *

В середине XII века в Европе набрала силу оппозиция официальной Церкви (как римской, так и константинопольской версий, которые, напомню, тогда еще не размежевались толком), названая ересями. Сразу остановимся.

Тогдашнее антицерковное движение не было едино, представляя, как часто встречается в истории, конгломерат совершенно разных общин, сект и партий, расходящихся в конкретных пунктах программ, но объединенных противостоянием с генеральной линией Церкви. Напоминая 1 и 2 Интернационалы, левое движение начала XX века или социалистическое подполье в царской России, а позднее — троцкистско-бухаринский блок (лево-правую оппозицию) по версии НКВД. При всем том, еретики довольно четко делились на два направления по сходной «в базе» идеологии.

* * *

Начнем с движения вальденсов, приняв такой термин для условного общего обозначения всех групп сходной идеологии, которых хватало помимо последователей Петра Вальдо и названий у них было много. Объединяет их то, что еретиками в прямом смысле слова они вообще не были, догматы официальной церкви не оспаривали и даже порулить не просили, а хотели лишь реформ внутри католицизма. Причем мягких, понятных, и многими, в том числе среди духовенства с монашеством, поддерживаемых. В общем, предтечи будущей Реформации, причем сравнительно с Лютером весьма умеренные. Фракция предлагала возврат к апостольским нормам и очищение рядов клира от вполне официально осуждаемых нарушителей партийной дисциплины — стяжателей, коррупционеров и прочих любителей мирских благ. Для того требовали ввести бедность клира путем регулярной раздачи неимущим всего нажитого духовенством, за исключением прожиточного минимума, реализовать для всех клириков ставший к тому времени формальным запрет монахам иметь собственность, перевести Библию на национальные языки, дозволить мирянам свободно читать первоисточники и проповедовать окружающим. Собственно, в основе это все. Радикалы требовали еще права мирянам совершать таинства, от крещения до брака и исповеди, умеренные ограничивались критикой нарушений действующих уставов.

Важно отметить, что практически все лозунги ранних вальденсов, по тем временам «вариант нормы». Реформа Римской церкви шла уже век и борьба с «омирщлением» была одним из главных официальных лозунгов. Превращение церковного аппарата и монастырей в мощные административно-хозяйственные субъекты несло массу плюсов для экономики и светских правителей, но идеологически выглядело сомнительно, смущая умы как прихожан, так и самого клира. Нарушения обетов бедности и обязательной благотворительности давно стали всеобщими, коррупция — обычным делом. Перевод источников тоже удивления не вызывал. Обе Церкви, кроме латыни, греческого и древнееврейского, давно признали в качестве языка богослужений церковно-славянский, допустив переводы на него Библии, и внятных аргументов для непризнания еще нескольких языков не имелось. Запрет на чтение догматов считался нововведением и не по всей Европе соблюдался, а проповедь мирян вовсе не выглядела вопиюще — как справедливо отмечали критики генеральной линии «апостолы сана не знали». Даже вопрос о таинствах общепризнанного ответа не имел. Ни католики, ни православные, еще не сформулировали их четкого перечня (в канонах упоминаются вообще только два — крещение и причастие, позже официально стало семь). По всему тому, идеи вальденсов в той или иной мере разделяли не только в третьем сословии, но и многие клирики. Среди рыцарей тема популярности не получила, но их реформы и касались мало.

* * *

В 1179 году, вальденсы — еще не еретики, а легальные участники внутрипартийной дискуссии, изложили свои тезисы папе римскому Александру III. Папа реформаторов не поддержал, счел идеи излишне радикальными и запретил фракционную деятельность. Вальденсы пропаганду не прекратили, следующий папа за нарушение дисциплины отлучил их от церкви. Снова остановимся.

В течение следующего полувека, многие лозунги вальденсов церковь фактически приняла, хоть и в более мягких вариантах. Идеи св. Франциска и уставы орденов францисканцев с доминиканцами, например, формировались под заметным влиянием вальденсов (и катаров, но о них ниже). Кстати, второе тогдашнее еретическое направление — катаров, вальденсы в начале пути (а умеренные и позже), активно громили вместе со сторонниками генеральной линии.

Но после папского запрета вальденсы раскололись. Многие посчитав миссию выполненной, вернулись в лоно Рима, благо их еще считали «уклоном», а не противником. Те же «нищенствующие ордена», стали более чем приемлемой заменой для умеренных реформаторов.

Радикальное крыло заявилось непримиримой оппозицией, выработало более жесткую доктрину, ушло в подполье и активизировало проповеди на улицах и распространение агитматериалов для грамотных. В ответ получило репрессии и подтверждение отлучения на Латеранском соборе в 1215 году. Противостояние раскручивалось. Церковь давила экстремистов — вальденсы радикализировались, в итоге в подполье организационно объединились с катарами и создали в глухих углах Швейцарии, Франции, Италии и Чехии сеть общин, напоминающих российских старообрядцев. Где и просуществовали, несмотря на преследования, до эпохи Реформации, когда большинство ушло в протестанты. Имеются относительно обоснованные версии насчет «вальденсовского следа» в проектах протестантов и связей с сектой Лютера и Кальвина. Ряд постулатов действительно схож, исключать участие вальденсов или творческое использование их доктрин нельзя, но и доказательств нет. Сюжет «Реформация — заговор вальденсов» неплох, но остается пока конспирологией.

* * *

Второе направление ереси, действительно стало конкурирующим проектом. Оно тоже не было единым, состояло из сети расходящихся в деталях общин, называли которые разнообразно. Единого самоназвания история не сохранила, назовем их условно катары, для Восточной Европы употребляя термин богомилы и считая эти два бренда синонимами.

* * *

Богомилы появились в X веке в балканских провинциях Византии и представляли альтернативную официальной церкви концепцию, в полном смысле ересь. Авторство идеи числится за выдающимся деятелем X века, болгарским попом Богомилом, фигурой уровня Лютера или Кальвина. Богомил сформулировал оригинальную трактовку христианства, далекую как от генеральной линии, так и от тогдашних ответвлений, вроде монофизитов, армян и несториан. В основе лежал Новый завет, Ветхий отвергался, добавилась идея умеренного дуализма, очень отдаленно схожая с манихейством — творец один, добрый, злым духом стал его старший сын… по этому поводу уже в следующем веке богомилы распались на несколько течений, а позже катары трансформировали тему еще более разнообразно. И все эти тезисы понимались не прямо, а глубоко аллегорически, с щедрой долей мистики, отчего всяк слушатель находил в учении для себя нечто притягательное. Погружаться в тонкости теории не будем, тем более достоверных работ Богомила не сохранилось, хотя современники упоминают о плодовитости автора, выделим практический аспект — идеология получилась привлекательной, несла уместный заряд эзотерики, резко упрощала христианскую обрядовость, требовала аскетизма в духе ранних христиан и учила «всему хорошему против плохого».

А еще Богомил оказался (или нашел среди адептов) не только выдающимся теоретиком, но и менеджером. Он смог создать под свою идею организацию. Вышла секта, не тоталитарная, а вполне открытого типа, сетевая по структуре, напоминающая политический «единый фронт» из схожих партий (общин). Быстро выделились «освобожденные партработники» — «совершенные», то есть богомильские и катарские священники, носители тайных знаний, проповедники, организаторы и вершители обрядов. Кроме агитации, полемики с конкурентами и совершенствования догматов, совершенные руководили общинами, порой объединявшимися на уровне «церквей» региона. Известно о четырех катарских чинах — епископ (глава общины и старший по региону), его старший и младший братья (замы), дьякон (резиденты на местах, старшие территориальных ячеек). На Балканах этому соответствовали дед, старец, гость и стройник. Есть данные о верховном руководстве движением, но они довольно противоречивы и отрывочны. Вероятно, на первом этапе, во главе богомилов стоял «папа» с «коллегией кардиналов», называвшихся 12 апостолов, есть версия, что должность «папы» существовала и в XIII веке, но подтверждений нет. Ступень ниже — «верующие»», актив из мирян, соблюдающий обряды по возможности и поддерживающий совершенных, деньгами в том числе. Ну и «слушающие» — участники сходок и кандидаты в партию, сочувствующие, в общем.

* * *

В очередной раз остановимся. Несмотря на жестокое противостояние Церкви и катаров, даже ярые борцы с ересью признавали, что противник проповедует вполне библейскую этику — молиться, поститься, слушать… в этом вопросе разногласие имелось, слушать предлагалось строго совершенных, официальные священники резко отвергались — но, согласимся, это разногласие всего лишь организационное. Совершенные всерьез воспринимали (и требовали от паствы) евангельские заповеди, не терпели обычных пороков, жили бедно, не клялись, не крали и не убивали… последнее, впрочем, с оговоркой. Катары изначально считали страшным грехом убийство не только человека, но и животных, за одним исключением. Змей убивать дозволялось, как причину первородного греха и аллегорию дьявола, а то и просто исчадий ада. Когда началась вооруженная борьба с оппонентами, еретики быстро приравняли противников к змеям, а соответственно к нечисти, которую истреблять не только можно, но и нужно. Заодно, что интересно, богомилы уважали труд, не сильно жалуя нищих, предвосхитив тем в чем-то протестантов и привлекая массы третьего сословия. Иными словами, непримиримая борьба Церкви с катарами — схватка конкурентов. Разногласия имелись по поводу глубокой теории и административного подчинения, но проповедуемые моральные нормы обеих партий были одинаковы, а соблюдались оппозицией значительно строже. Впрочем, как показывает история, для войны расхождений более чем достаточно (раскол католиков и православных, вообще вытекает из спора об одном слове), а соблюдение уставов у подполья и победителей имеет обыкновение резко отличаться. Что бы выросло из катаров, стань они легальной идеологией уровня протестантов мы не знаем, если мыслить аналогиями… однако это уже уход в альтернативы, вернемся к реальной истории.

* * *

В XI веке движение охватило массы. С Балкан богомилы распространились по всей Византии, создав заметную общину даже в Константинополе, затем идею завезли в Европу. Когда василевс Алексей I Комнин начал в отношении богомилов репрессии, часть их эмигрировала на земли католиков, отчего в XII веке катары резко усилились и на западе. В 1167 году прошел большой сходняк катарского подполья, с участием представителей всей Европы, от Германии до Константинополя, на котором авторитеты попытались объединиться, но данных об этом всем мало. Известно, что к концу XII века секта имела филиалы в Германии, Испании, Франции, Италии, Венгрии, Византии… в общем, почти везде, вплоть до Руси. Нет данных, разве что, о Польше (пребывавшей в лютой раздробленности, где возможно было просто не до катаров) и владениях крестоносцев в Леванте (там религиозных течений было столько, что катары если и имелись — терялись).

Наибольших успехов, катары добились в регионе Средиземноморья. Обычно вспоминают Южную Францию с альбигойскими войнами и болгар, но это лишь раскрученные эпизоды. В Арагоне катаров, когда церковь взялась за них всерьез, запретили — но кроме экономического центра страны, Барселоны. Там к еретикам примкнули солидные господа из торгового нобилитета, спорить с которыми королю Педро II, что интересно, носящему кличку Католик, не хотелось. Да и сам король, выдающийся борец с маврами, погиб в 1213 году в Лангедоке, в бою с крестоносцами, воюя на стороне катаров. Пусть еретиков Педро II поддержал не из склонности к их учению, а просто потому, что это были «его еретики», но тем не менее.

В Италии ересь нашла немного сторонников в королевстве Обеих Сицилий и морских республиках, зато бурно расцвела в мешанине мелких государств севера, от Рима до Милана. Тут официальная церковь часто играла и роль светской власти, отчего катары стали не столько религией, сколько политической партией, к которой порой примыкали и мятежные прелаты. А вот призвать крестовый поход сюда, в сферу своих прямых светских интересов — но формально территорию Священной римской империи, папы римские опасались. Отчего давить грубой силой оппонентов вышло некому и катарские общины почти легально существовали в Италии до XIV века, куда дольше тех же альбигойцев.

Схожая ситуация сложилась в Бельгии и Нидерландах, на то время пограничных между империей и Францией владениях, формально вассальных императору. Катары там были сильны, церковь, не без влияния прошлых пары веков войн за инвеституру — слаба, а силовые операции проводить никто не хотел, дабы политическое равновесие не нарушать.

В остальной Германии, наоборот, сильнее оказалась церковь, часто выступая коренным светским сеньором. Отчего еретики там фиксировались, но быстро отлавливались и еще быстрее ликвидировались.

В Византии в начале XIII века бурных событий хватало и без ересей, но на Балканах, мало затронутых проблемами Константинополя и отстаивающих независимость, богомилы процветали. В их веру перешло одно из семейств князей Боснии, масса знати, почти вся верхушка средиземноморских городов вроде Зары, Дубровника и Сплита, им симпатизировали цари болгар и некоторые епископы.

* * *

Разумеется, увеличение роли конкурирующей фирмы, повлекло реакцию Церкви. Поначалу и Рим, и Константинополь, пытались вести дискуссию. Быстро выяснилось, что в прениях генеральная линия проигрывает. Большинство совершенных и активистов ереси, действительно были твердокаменными катарами, натуральными аскетами и подвижниками, грамотными полемистами, да и вообще грамотными (катары, кстати, с XII века посылали свои молодые кадры в зарождающиеся университеты — изучать врага изнутри и овладевать знаниями). Это выгодно отличало отборных миссионеров новой веры от конкурентов. Клир официальных церквей, для начала, был массовым — что само по себе резко снижало требования к кандидатам. Их посты давно стали выгодными, где меньше, где больше — но в любом случае, безопасными. Соответственно, и с аскетизмом, и с грамотностью, у духовенства объективно имелись проблемы, снижающие репутацию всей корпорации. Помимо общей тенденции к омирщлению, клирики повсеместно исполняли ряд светских функций, от экономических до судебных, а в Византии и вовсе стали де-факто частью административного аппарата. Для общества в целом, такая ситуация оценивается скорее позитивно, о чем мы упоминали, но фигуру священника (а к XII веку и монаха) заметно десакрализировало, даже независимо от личных качеств клира.

Осознав упущения, Церковь перешла к иным формам борьбы. Тут следует отметить, что основной формой стали вовсе не контртеррористические операции (крестовые походы), но «война идей» и сыск. Всем известные альбигойские войны, как и менее известные попытки Рима организовать антибогомильский крестовый поход на Балканах — лишь небольшая часть долгой религиозной войны. Локальные операции, из которых удачной оказалась единственная, в Лангедоке, где церковь имела для того силы и возможность. Безусловно, она сыграла огромную роль, позволив выжечь один из ключевых для катаров регионов и послужив наглядным средством устрашения, а заодно поводом и полигоном для административных мер, но движение катаров вовсе не искоренила. Даже не принесла неприемлемого ущерба.

Организовать же войсковые операции во всех охваченных ересью доменах не имелось никакой возможности, политической в первую очередь. Юг Франции стал исключением, поскольку там КТО затрагивала в основном независимое, в моменте лишенное покровителей и союзников, графство Тулузское. Прилегающие мелкие домены, формально вассальные разным коронам, оказались в том же положении — Священной римской империи и Англии было не до захолустья сомнительной лояльности по внутренним причинам, французы поддерживали крестоносцев. А монарх Арагона, единственный у которого нашлись желание и возможность поддержать вассальных еретиков, как отмечалось, несмотря на почетное прозвище Католик, повел дружину против крестоносцев вместе с общеизвестными катарами из лангедокской знати. И, заметим, едва не угробил затею папы — в решающем сражении перевес оказался на его стороне, сторонники церкви выиграли за счет тактики. Аналогичные попытки Рима на Балканах провалились, по большей части, правда, из-за развала Византии.

Пришлось искать иные ответы. Основным стало продолжение реформ, направленных на улучшение имиджа и системы Церкви, на первые роли выдвинулось обновленное монашество, но тут пути запада и востока разошлись.

* * *

Православная ветвь взялась за теорию, духовное совершенствование, усиление монашеского аскетизма и роли мистики в программе, творчески оживив давние практики исихазма. Центром стали монастыри Афона, к XIV веку окончательно сформулировав мощную глыбу теологии, ничуть не уступающую богомильской в эзотерическом плане, но более привычную и проработанную, а главное — заложившую фундамент устойчивости православия в сфере влияния Константинопольского патриархата на века вперед и несмотря на все последующие поражения православных стран. О тонкостях исихазма как-нибудь позже, нам важна его частная задача, которую нынче принято пропускать по глобальности вклада в дальнейшую историю. Не споря с фундаментальными вещами, отметим, что в XIII–XIV веках, распространение богомильской ереси исихасты остановили, сведя к небольшим локальным общинам, примерно в тот же срок, что и их западные коллеги. Окончательно задавить противника, впрочем, Константинополь не смог, подполье осталось, радикализовалось, еретики периодически активизировались еще несколько веков, но серьезным конкурентом уже не являлись.

* * *

Рим пошел путем административно-политическим. Первым делом, под шумок КТО в Лангедоке, Рим провел норму о праве понтифика лишать домена сеньоров, не только уличенных в ереси, но и ненадлежаще с ней борющихся. Передавая феод по своему усмотрению любому согласившемуся принять лен католику. И тут же применил ее на практике. Кейсы по разным причинам признали короли Англии, Арагона (наследник Педро II) и Франции, претендующие на сюзеренитет над наказанными сеньорами, отчего норма получила весомый статус сдерживающего фактора для рыцарей и королей. Обратной стороной успеха, стала настороженность монархов к папе. Война за веру, конечно, дело доброе, уклонистов наказывать следует, но практика папского распоряжения доменами чужих вассалов королям не понравилась. Возможно став тем перебором, с которого начался спад могущества римского понтифика — самый влиятельный в истории папа Иннокентий III, оказался и последним из реальных претендентов на правление всем христианским миром.

Следующим шагом, стало появление монашеских орденов «нового строя». В начале XIII века, у католиков появились двое святых — Франциск и Доминик. Оба были странствующими проповедниками, подвижниками и аскетами ничуть не хуже катарских совершенных, блестящими пропагандистами и верными сторонниками генеральной линии.

Франциск вышел из зажиточной семьи третьего сословия, начинал в Италии, затем посетил ряд стран, вплоть до Египта, успешно демонстрировал «новое лицо Церкви» и распропагандировал толпы народа.

Доминик происходил из испанских дворян, в Южной Франции полемизировал с катарами, бродя в самых еретичных районах и личным примеров доказывая святость католических монахов. По преданию, на вопрос сторонников оппозиции «а что если мы тебя — того?», Доминик ответил «буду умолять вас не убивать меня сразу, а отрубать мне руки и ноги одну за другой, чтобы продлить мучения, пока я не превращусь в обрубок с выколотыми глазами, плавающий в собственной крови — тогда я заслужу венец мученика!» Чего в ответе больше — фанатизма или испанской дворянской гордыни, вопрос не ясный, но смирения тут совсем не видно, а мужество отрицать нельзя. Позже он участвовал в альбигойских войнах, расследуя дела оппозиции и пропагандируя нормы Рима, но в отличие от коллеги св. Франциска, вовсе не проявляя к еретикам милосердия и не отрицая пользы репрессий. С перековкой вальденсов дела шли неплохо, с катарами заметно хуже, отчего Доминик заявил им однажды, что «где бессильно благословение, сработает палка. Мы поднимем против вас князей и прелатов, а они — увы! — призовут народы, и многих покарает меч. Разрушат башни замков, снесут стены, и вы окажетесь в рабстве. Вот пример, до чего может довести насилие, если кротость потерпела поражение».

Оба монаха были личностями выдающимися и крайне своевременными, отчего оба получили разрешение сформировать по новому ордену. Ордена стали нищенствующими, их монахи аскетами и миссионерами, живущими в бедности, кормясь милостыней — в общем, представляя собой католический вариант катарских совершенных или актива вальденсов. С двумя существенными отличиями — абсолютным подчинением папе и преданностью генеральной линии. Еще одной новеллой стало придание монахам орденов сана священников, дающее возможность бродячим пастырям совершать крещения, принимать исповеди и нести остальную службу. При том от предложения замещать высшие церковные посты нищенствующими братьями, высказанного папой, оба святых наотрез отказались, опасаясь сращивания с «обычным» аппаратом. Возможно правильно — в Византии веком позже, подобная практика исихастов привела к серьезной внутренней междоусобице.

Чуть позже, странствующим проповедникам кроме полемики с оппозицией и пропаганды, вменили в обязанность сбор информации о еретиках и участие в расследованиях их деятельности, цензуру и разработку доктрин.

Францисканцы ориентировались на миссионерство, изначально делая уклон более на подвижничество и личный пример «святой жизни», чем на богословские доводы. Да и омирщление в этом ордене шло быстрее, устав либерализовался уже при жизни основателя.

Доминиканцы заняли более интересную нишу. Св. Доминик оказался не только блестящим проповедником и образцом миссионера, но и классным организатором. Он создал орден, сочетающий аскетизм со знаниями, дабы воевать с катарами «на их поле» — суровым апостольским образом жизни и научным методом одновременно. В университеты монахов не посылали, но завели внутреннюю партшколу, а жить братьям определили в отдельных (обычно монахи жили гурьбой по казарменному типу) кельях, чтобы учебе и творчеству не мешать. Проект удался, из ордена вышло много выдающихся личностей, от Альберта Великого и Фомы Аквинского до Савонаролы, а влияние внутри церкви было огромным. Отметим, доминиканцы вполне допускали совмещение проповеди и силовых операций, для которых основатель создал при ордене «боевое крыло» — «милицию Иисуса Христа», добровольные дружины и информаторов на местах. Через несколько десятков лет религиозной войны, доминиканцы составили костяк инквизиции.

* * *

Споры об инквизиции идут посейчас, взгляды на нее разнятся от «кровавой машины бессмысленного террора» до «правового учреждения». Всю историю рассматривать не будем, ограничимся временем катаров и вальденсов. Безусловно, инквизиция — возникшая в том виде, в котором мы ее знаем и любим в 30-е годы XIII века, была этаким «католическим ВЧК», карающим мечом церкви и органом расправы… не то чтобы совсем внесудебной, но по упрощенной процедуре. Но первый век существования главной ее задачей была борьба с реальным, сильным и хорошо законспирированным противником.

Собственно, задач было две. Инквизиция выступала обычной тайной полицией, разве что не государства, а наднациональной корпорации. С обычной функцией политического сыска и целями вскрыть реальное катарское и вальденсовское (позже объединенное) подполье, отловить их лидеров и актив, выявить связи и общак. Ну и профилактика «склонных к ереси», создание сети информаторов и прочие присущие подобным ведомствам вещи. Подчеркнем, речь шла о реальном противнике, липовые еретики по малочисленности штата инквизиторов только мешали.

Во-вторых, служба имела право выносить приговоры. Тут существовал нюанс — по тогдашним, пришедшим из римского права нормам и обычаям, осудить человека можно было лишь на основании очных показаний свидетелей, прямо как сейчас у нас требуют. Причем показания многих лиц, как-то недругов обвиняемого, его родственников, слуг, вассалов или работников, отлученных от церкви, еретиков и обесчещенных (уголовников, проституток, актеров и т. д.), вообще во внимание не принимались. В таких условиях, судебное преследование катаров, особенно совершенных, выглядело затруднительно — информаторов требовалось засвечивать, а свидетелями почти всегда могли быть только другие еретики. Да и те часто молчали на допросах. Отсюда и растут корни так называемого «инквизиционного процесса», когда в основе обвинения лежит признание обвиняемого. Арест еретика по наводке информатора или показаниям другого еретика, допрос, показание, в том числе полученное под пыткой — и дело можно передавать на рассмотрение трибунала. Впрочем, даже под пыткой ломались не все, отчего инквизиция ввела известную и сегодняшнему законодательству многих стран, включая УПК РФ, практику засекреченных свидетелей, которых не предъявляли подсудимым, а заодно стала принимать показания всех лиц, кроме известных врагов обвиняемого, для исключения оговоров.

* * *

На новую политику церкви, сочетающую направление обученных нищенствующих агитаторов «в народ» и операции инквизиторов, катары и богомилы ответили радикализацией движения. Сопротивление активизировалось, конспирация подполья усилилась. Выявлять еретиков стало сложнее, а миссионеры, инквизиторы, боевики церкви, бойцы светских правителей и информаторы несли боевые потери. Но официальные власти оказались сильнее. Переход на нелегальное положение влек сужение социальной и финансовой базы, а заодно и проблемы со связью. Вести агитацию и восполнять потери стало совсем сложно, поддерживать контакты с единомышленниками — опасно, а денег требовалось больше. Раньше движение финансировалось спонсорами из актива и сочувствующих, завещательными отказами и доходами с контролируемой собственности. Число спонсоров упало, собственность катаров (перешедшая к общине и управляемая активистами) тщательно выявлялась и изымалась, а завещания в пользу секты всегда были неформальными, соблюдаясь лишь в силу обычая и уважения к наследодателю. Теперь монахи старались методично проверять каждое наследство и уважение наследниками воли усопшего стало не только невыгодным, но и опасным.

Созданная силами нищенствующих монахов и инквизиции система контроля населения, естественно не была всеобъемлющей, но по тем временам новой и эффективной. В первую очередь искали и выбивали совершенных, для которых единственным шансом избежать костра стал переход на сторону противника, и то не всегда работало. Восполнить ряды оказалось сложно, число фанатичных сторонников всегда ограничено, особенно если сужаются возможности для пропаганды.

Отметим, что казнь вовсе не была основным наказанием. Массовыми для актива из мирян и сочувствующих стали гласный надзор и покаяние (с ношением спецзнаков и отмечанием у кюре), а также приговоры к паломничеству, в Испанию, Святую землю, Рим и т. д. Довольно суровое наказание, поскольку эти путешествия были долгими, опасными и нелегкими. Но мягче казни или тогдашней тюрьмы, зато отрывало сторонников еретиков от родных мест, разрушая подпольную сеть, обеспечивало профилактическую и исправительную роли наказаний.

К началу XIV века катары в католическом мире были разгромлены, по-видимому полностью. Есть недоказанные версии о существовании подпольных групп в дальнейшем, упоминания о тайных обществах, использующих некие катарские формулировки или схожие ритуалы, но толком о них ничего не известно. В любом случае, конкурент католиков исчез.

* * *

Итоги войны оказались противоречивы. Единственное, что бесспорно — официальные церкви победили. Но за век войны произошли глобальные изменения в светской политике, неотъемлемо переплетенные с жизнью церкви и изменившие ее куда больше, чем еретики. Церкви вышли из схватки обновленными и структурированными, но и больше зависящими от светских правителей. С укрепившейся организационно-идеологической базой, но ослабленным руководством. Авторитет клира вырос — но корпорация стала нишевой, внушая кроме уважения страх, что порождало меры противодействия… в общем, единого ответа тут нет.

 

Глава XIV. Европа. Ереси и войны

Вернемся в Европу, оставленную в первом десятилетии XIII века. Как упоминалось, Англия и Франция в 1206 году заключили мир, с потерей Артуром I Английским приграничных графств. Анжуйский дом сохранил Нормандию, Анжу, Аквитанию и Бретань, которые Филипп Август продолжал считать своими вассальными владениями, добиваясь от английского коллеги за них омажа. Под властью короля Англии оставалась и Гасконь. На нее претендовал король Кастилии, которому эти земли обещали в качестве приданного супруги (тетки Артура I), но как-то заиграли.

Возглавивший в 1209 году Священную Римскую империю Оттон IV, в 1210 году разошелся с папой Римским Иннокентием III по привычному итальянскому вопросу и отправился в традиционный итальянский поход, запустив новый виток напряженности в Европе.

Годом раньше папа организовал крестовый поход против катаров. К тому времени Иннокентий III уже лет десять добивался от сеньоров Южной Франции борьбы с ересью, в 1207 году отлучил за уклонение от нее графа Раймунда VI Тулузского, но дипломатией ничего не достиг и решил попробовать силовой вариант. Крестовый поход в Испании уже закончился, а у Рима нашелся компаньон. Император Византии Алексей II созрел для реванша на Балканах, где под влиянием успехов болгар вновь вспыхнули восстания в Сербии и Далмации, а богомилы набирали популярность и в суверенной Болгарии, и в ромейских провинциях, активно поддерживая антигреческие силы. О Византии поговорим отдельно, в Прованс папа успешно навербовал рыцарей из Франции, континентальной части Англии и южных доменов Священной Римской империи, а в лидеры выдвинул Симона де Монфора, ветерана IV крестового похода, знатного и авторитетного феодала и вассала сразу двух (за разные лены) королей — французского и английского.

* * *

К 1215 году крестоносцы подчинили регион, взяли ключевые города и разбили основные силы противника, в том числе армию короля Педро II Арагонского, выступившего на стороне катаров, поддержав как своих исконных вассалов (известных еретиков либо близких к ним), так и попытавшегося найти у соседа защиту графа Тулузского. Педро II погиб в битве, Раймунд VI Тулузский бежал в Англию, а Монфор получил от папы Тулузу в качестве лена.

Как отмечалось, во время крестового похода на катаров Римская церковь ввела норму о праве понтифика распоряжаться доменами еретиков и им сочувствующих. В отношении графа Тулузы окружающие монархи этот финт поддержали, тем более Монфор устраивал всех, но опасения затаили. Следующими жертвами новеллы в феодальном праве чуть не стали император и король Англии… но об этом ниже.

В 1216 году, после IV Латеранского Собора, в Тулузу вернулся Раймунд VI с сыном, регион восстал, вновь вспыхнула война, продлившаяся почти полвека. Монфор погиб при очередном штурме Тулузы, позже его феод и руководство крестоносцами перешли к королям Франции. К середине 30-х годов французы подавили основное сопротивление, остатки еретиков загнали в горные замки, где зачищали до 1255 года. История «альбигойских крестовых походов», однако, отнюдь не центральный эпизод тех лет, светская политика куда важнее, к ней и вернемся.

* * *

Когда Оттон IV вторгся в Италию, папа отлучил его от церкви. Впечатления это не произвело, поскольку в отношениях императоров и пап давно считалось обычным делом. После недавней гражданской войны, внятного ответа на вопрос «если не Оттон IV то кто?» не нашлось, отчего германская знать против монарха не выступила, но потребовала привилегий. Ради поддержки в Италии, в Германии Оттон IV пошел на формальное ограничение прав короны, признал за вассалами ряд неотъемлемых прав, почти полный суверенитет князей в своих владениях и приоритет перед городами, заключив на этот счет в 1212 году «Гарцбургские конституции» (по названию замка, где они были дарованы и положив тем начало многовековому спору историков о приоритете конституций, оспариваемом англичанами с их хартией вольностей от 1218 года — затрагивающей более широкий круг вопросов и расширяющей права третьего сословия, а не только лишь рыцарей).

Определенные успехи такая политика принесла, на трон никто не покушался, но поддерживали монарха все равно вяло. Северные домены погрузились в войну с датчанами, в обмен на помощь императору в войне за трон захватившими берег Балтики от Голштинии до Ливонии, южные дрались между собой. Тем не менее, армию Оттону IV собрать удалось, а северная Италия при появлении германцев в очередной раз раскололась на гвельфов и гибеллинов — партии папы и империи. Сильные в тех краях общины катаров, кстати, поддержали императора, и хоть особой взаимности не нашли, но Рим тут же обвинил противника в склонности к ереси. Единственное, что помешало папе передать имперский трон в другие руки — отсутствие подходящего кандидата.

Иннокентий III для защиты собственного домена призвал сицилийцев. Тоже в русле обычной политики прошлого века. Король Сицилии Вильгельм III к тому времени привел вассалов к покорности (в чем главную роль сыграло превращение королевства в мощный торговый терминал и резкий взлет доходов казны) и усилил городское самоуправление. Поддерживаемый короной баланс между патрициатом городов и рыцарями, позволил создать сильный флот и начать экспансию на Сардинии, постепенно выходя на первые роли в Средиземном море. Император в таком раскладе представлялся фигурой явно лишней, да и папе Вильгельм III был многим обязан, отчего отправил дружины на север.

А пока папско-сицилийские войска сдерживали немцев в мешанине враждующих северо-итальянцев, в игру на стороне Рима вошел король Франции. Филипп Август убедившись, что отнять у Англии континентальные домены не получается, переключился на восток. К империи у него претензий тоже хватало, одна Бургундия, разделенная на французский и имперский домены чего стоила. Французская армия нанесла удар в Бургундии и Дофине — естественно, исключительно ради спасения Святого Престола от отлученного покровителя еретиков и защиты веры.

Артур I Английский, имея целью поддержку дружественного императора и реванш за прошлую кампанию, в союзе с графом Фландрии Фердинандом Португальским (получившим титул по браку и уже несколько лет находящимся в вооруженном споре о границах домена с королем Франции), а также имперскими сеньорами Брабанта и Голландии, выступил против Филиппа Августа на севере, из Нормандии. Папа тут же отлучил его вслед за Оттоном IV, освободил англичан от присяги сюзерену, континентальные феоды передал королю Франции, а островную корону предложил французскому наследному принцу Людовику, имевшему на нее отдаленные (как муж внучки Генриха II Бланки Кастильской) права.

На этой новости в тему вписались кастильцы, вторгшиеся в Гасконь, чтобы получить наконец от англичан приданное своей королевы.

В итоге, к 1214 году коалиция гвельфов, состоящая из папского домена, Франции, Сицилии, Кастилии и примкнувших к ним итальянцев, воевала с гибеллинским союзом Священной Римской империи, Англии, Фландрии и итальянцев, выбравших эту сторону.

Конфликт оказался широким, но недолгим. Оттон IV быстрого перевеса в Италии не добился, ушел отбивать границы от французов, но летом 1214 года был разбит Филиппом Августом под Греноблем. Не преследуя побежденных, французы двинулись по имперским землям на север, где осенью под Камбре встретили англо-фландрско-имперскую армию. Герцог Генрих Брабантский, по прозвищу «Смелый», смело переметнулся к противнику, а остальных Филипп Август разгромил в сражении.

Собственно, война на этом кончилась. Артур I и Оттон IV ринулись искать мира с папой и быстро нашли. На следующий год Иннокентий III созывал Вселенский Собор, приглашения рассылали уже два года и действо намечалось грандиознейшим слетом клира за последние века, отчего продолжение войны понтифика прельщало меньше, чем изъявление покорности ведущими монархами. Французы отстояли Фландрию, графа которой на всякий случай на долгие годы закрыли в темнице, а у Оттона IV отхватили большую часть Дофине и имперской Бургундии. Тема с владениями и короной Артура I, правда, сошла на нет, но успехи и без того велики. Англичане еще год воевали с Кастилией и в итоге остались при своих на всех границах.

* * *

В сентябре 1215 года папа Иннокентий III торжественно открыл Латеранский Собор, четвертый в этом месте и XII Вселенский по версии католиков, крупнейшую конференцию церкви по сравнению со всеми предыдущими и многими последующими. Участвовала почти сотня патриархов и архиепископов, около пятисот епископов, более тысячи аббатов и приоров, масса клириков рангом ниже, представители светских правителей. Делегацию Константинополя возглавил патриарх Федор II Ириник, в нее входили клирики из Болгарии, а от Руси приехал только что рукоположенный глава только что образованной Владимирской епархии Симон. Что интересно, на Соборе присутствовали наблюдатели от коптов и яковитов (сирийских монофизитов), но об их позиции данных не сохранилось.

Собор подтвердил осуждение феодалов Прованса, связанных с катарами и принял сразу 70 канонов. Первым делом делегаты признали Православную ветвь церкви не еретиками, но заблуждающимися единоверцами и увещевали «воссоединиться с Римской Церковью». Стороны официально согласились, что существенное расхождение в теории имеется лишь по одному вопросу — о filioque, еще одно административное о подчинении папе, а все остальные суть вторичны и могут быть урегулированы в рабочем порядке. Воссоединения не достигли, но с первенством Рима делегация ромеев согласилась, на условиях официального главенства «в христианском мире» пяти патриархов и второго места среди них для Константинополя, за которым шли Иерусалим (что исторической правде не соответствовало, но требования момента оказались сильнее), Александрия и Антиохия.

Съезд единодушно осудил еретиков, но под давлением светских дипломатов по вопросу фьефов сдал назад, введя отлучение только после предупреждения, а для отлученных год «испытательного срока», лишь по истечении которого лицо, буде не раскается, считалось злостным еретиком и могло быть лишено лена или отправлено на костер.

Далее следовал ряд административных и правовых реформ (первые греки не голосовали, считая внутренним делом Рима, вторые — с повышением транспарентности канонического права и его подведомственности, поддержали), потом нормы против омирщления, симонии и коррупции, заодно ввели приоритет уплаты церковных налогов перед любыми другими податями и осудили схемы ухода от обложения десятиной.

Сильным ходом стал полный запрет духовенству присягать мирянам, тут удар наносился по Священной Римской империи и Франции, где оставались мощные церковные лены.

Решения Собора надолго стали базовыми, а мероприятие огромным вкладом в единство церкви и великолепным рекламным проектом.

* * *

Через год после Собора умер папа Иннокентий III, новым понтификом стал главный финансист церкви, под именем Гонория III продолживший политику предшественника, но не обладающий его волей и склонный к более мягкому стилю управления.

В том же году, в Англии вспыхнул мятеж баронов, начавшийся на острове и перекинувшийся на континент. После года междоусобицы начались переговоры, кончившиеся принятием хартии вольностей, довольно короткой и нормативной, несколько ограничившей королевскую власть и закрепившей ряд прав для сословий.

Как раз перед принятием английской хартии, весной 1218 года, в Германии умер Оттон IV. Детей он не оставил, его старший брат авторитета не имел, отчего за трон империи немедленно вспыхнула война. Первым претендентом стал протеже короля Франции герцог Генрих Брабантский, муж дочери Филиппа Августа и тесть Оттона IV, поддержанный югом империи и некоторыми князьями центра. Оппозиция выдвинула своего кандидата. Северные домены и большинство германских епископов, поддержанные Артуром I Английским, выступили за графа Голландии Вильгельма, прозванного Отморозком (обычно переводят как Сумасшедший, но в контексте так будет правильнее) за безоглядную храбрость в битвах и стычках, которых граф всячески старался не пропускать. Священная Римская империя вновь погрузилась в гражданскую войну, продлившуюся четыре года и кончившуюся со смертью Вильгельма Отморозка. В 1222 году герцог Брабантский стал королем Германии Генрихом VII, еще через год получил в Риме императорскую корону и следующие годы провел укрепляясь в должности и воюя на севере и востоке. Умер он в 1235 году, империю получил его сын Генрих IX Великодушный.

Филипп Август Французский последние годы занимался внутренними делами разросшегося королевства и скончался в 1223 году. Его сын Людовик VIII активизировал операции в Провансе и успешно повоевал с Англией, но в 1226 году тоже помер, оставив двенадцатилетнего наследника Людовика IX, при регентстве вдовы, Бланки Кастильской, внучки много раз упоминавшейся Элеоноры Аквитанской. Бланка успешно подавила мятежи вассалов и сохранила трон для сына, который по совершеннолетию закончил присоединение графства Тулузского и окрестных земель.

Король Англии Артур I продолжил воевать с французами и вассалами, а в 1233 году скончался. Его сын Генрих III, короновался как король Англии, герцог Аквитанский, Нормандский. Бретанский и Анжуйский — вовсе без упоминания вассалитета в отношении Франции.

В Испании корона Наварры перешла к графу Тибо Шампанскому, родственнику предыдущей династии и фавориту Бланки Кастильской, Кастилию и Леон в 1230 году объединил король Фернандо III по схеме личной унии, в Арагоне по причине малолетства нового короля Хайме I, наследника погибшего Педро II, почти двадцать лет бушевали междоусобицы.

О делах новых монархов мы поговорим позже, а пока обратимся к делам ромеев.

 

Глава XV. Балканы. Войны и ересь

Восточную империю мы оставили в 1209 году, со стабилизировавшейся экономикой и восстановленной армией, восстаниями в Сербии с Далмацией и богомилами, активно проповедующими на Балканах, как ромейских, так и суверенных — Болгарии и Венгрии.

В последней еретиков преследовали, но вяло — местный епископат погрузился в политику. Пришедший к трону в 1205 году Андраш II нуждался в поддержке и щедро жаловал сторонникам фьефы и деньги, но активов было мало. В стране сперва возникла очередь в королевскую партию, а потом оппозиция из тех, кому не хватило. Прелаты приняли в этой постэлекторальной гонке живейшее участие, отчего пыл в борьбе с ересью утратили и на фоне аскетичных богомилов имиджево проигрывали. Король о дефиците бюджета знал и пытался решить вопрос захватом сопредельных земель, получив разом и свободные фьефы, и увеличение налоговых поступлений, и — даже в случае неудачи — занятие вассалов делом. Потому с самого начала правления Андраш II вмешался в междоусобицу в соседнем Галицко-Волынском княжестве, где по смерти упоминавшегося ранее князя Романа обострился вопрос о власти. Первые десять лет правления, походы на Русь и заговоры (жертвой одного из них стала его жена Гертруда), занимали короля полностью.

В Болгарии, напомним, после успешного переворота с убийством царя, корону получил Борил. Из других кандидатов два эмигрировали (Иван Асень II на Русь, Добромир Стрез в Византию), а третий — Алексий Слав, в приграничных Родопских горах создал самопровозглашенное княжество, никем не признанное, но поддерживаемое Византией. Невзирая на полученную Болгарией четверть века назад независимость, местная церковь сохраняла подчинение Константинопольскому патриархату, оставаясь со времен патриарха Иосифа Стального греческим агентом влияния, а зачастую и действия. Не удивительно, что все болгарские цари в качестве противовеса лояльно относились к богомилам. Еретики занимали жесткую антицерковную — что в тех условиях означало антивизантийскую, позицию, пользовались авторитетом в народе и поддерживали болгарский суверенитет, а с ним и трон. Борил исключением не стал, фактически легализовал еретиков, позволив им проповеди и открытые диспуты с официальным клиром, приглашая ко дворцу и никоим образом не преследуя. Взамен получил поддержку, связи (в том числе торговые) с Европой через катаров и лояльность богомильского подполья в приграничных землях Византии. Собственно, очередной волне восстаний в Сербии и Далмации, способствовали именно богомилы, поддерживаемые Борилом.

Сложившаяся ситуация стала причиной упоминавшегося соглашения папы Римского и василевса Алексея II Комнина об одновременном подавлении центров ереси. Хотя у греков идея крестовых походов признания не получила, войны с еретиками были делом привычным. Религиозные кампании V века покрылись туманом истории, но в VIII–IX веках ромеи сражались с сектой павликиан (христианская ересь, возможно один из источников богомилов), создавших собственную непризнанную республику в Приевфратье и успешно воевавших с ромеями, доходя до Эфеса. Республику сокрушили в IX веке, но павликиане боролись еще с Иоанном Цимисхим, который в итоге предпочел переговоры и переселение согласившихся сложить оружие еретиков в Болгарию, на условиях религиозной автономии. Соглашение, отметим, греки в основном соблюдали. Алексей I Комнин пытался вернуть павликиан в лоно православия, успеха не добился, кампанию свернул, и былые непримиримые враги к XIII веку превратились в лояльное империи меньшинство. В общем, войсковая операция против ереси, пусть не именуемая крестовым походом (термин и в отношении европейских аналогов, напомню, тогда не употреблялся), ромеям была не внове.

* * *

Повторяя предыдущие проекты и пользуясь дипломатической помощью папы Римского, Алексей II попытался создать по этому поводу коалицию с венграми. Андраш II Венгерский в свое время обещал «принять крест», с поездками в Испанию у него как-то не сложилось, а теперь Рим про клятву напомнил. Королю идея нравилась, но мешали собственные хлопоты и экономика. Болгары держали в руках устье Дуная, контролируя транзит между Черным морем и венгерским участком реки, приносившим, несмотря на снижение оборотов, неплохой доход. Исключить посредника между купцами Византии и Венгрии, конечно, выглядело заманчиво, но в моменте денежный поток оказался важнее, и король от альянса уклонился.

На Руси бушевали княжеские междоусобицы, так что союзников, кроме непризнанного князя Слава, василевс не нашел. Зато в Константинополе прозябал претендент на болгарский трон Стрез, имеющий в царстве сторонников, недовольных Борилом. Потому Алексей II решил начать со спецоперации, а борьбу с ересью — с обещанной римскому союзнику зачистки побережья Адриатики, а заодно пограничных с болгарами районов. В 1209 году василевс двинул собранную армию на Балканы, а Слав совершил набег на царский Филиппополь. Борил отражал набег своими силами, сочтя призыв союзных половцев слишком разорительным.

Слав при появлении противника начал отступление, болгары увлеклись преследованием, но у крепости Цепина встретили отдельный корпус ромеев под командованием Феодора Ласкариса, разбивший царскую дружину наголову. Царь собрал уцелевших в Филиппополе, греки и Слав отошли на границу непризнанного княжества, откуда вскоре Ласкарис увел отряд на соединение с основными войсками в Сербию.

В болгарской Македонии в это время объявился Стрез, с отрядом греческих отпускников из регулярных таксиархий. Опираясь на местных сторонников, он быстро овладел регионом до реки Вардар, где объявил еще одно самопровозглашенное княжество, а себя истинным царем Болгарии.

Следующий год Борил провел в стычках с князьями-сепаратистами, а затем перешел к дипломатии. Он договорился со Стрезом, осознавшим, что поход за короной провалился и разочаровавшимся в Византии, явно ненамеренной сохранять независимую Болгарию, даже в виде вассала. Стрез получил статус второго лица в государстве, его княжество вернулось в царство на правах автономии и расширилось на восток, до границы со Славом, а греческих добровольцев вырезали «предательским образом застигнув врасплох и доверяющих еще былому союзнику, обратившемуся к измене». Слав остался верен империи.

* * *

Ромейские войска в это время втянулись в контртеррористическую операцию против богомилов и сторонников независимости от империи — множества пересекающиеся, но не всегда совпадающие. В основном мятежи сербов, хорватов и боснийцев подавили за год. Непримиримые сепаратисты привычно ушли пересидеть в горы, но василевс нарушил традицию и вместо очередного принятия покорности и выкупа от местного нобилитета, назначения наместника и возвращения ситуации на круги своя, остался в регионе. Войска блокировали горы, районы скопления антиромейских формирований планомерно зачищались, взятых в плен боевиков поголовно объявляли еретиками и казнили. Знать переселяли в восточные провинции на границу с Хорезмом и Багдадским халифатом, ее место занимали лояльные прониары из азиатской части и местные провизантийские выдвиженцы. Репрессии дали двойственный эффект. Большая часть крестьян и горожан, особенно купеческая верхушка с побережья, за век непрерывных восстаний и войн устала и предпочла империю. Города получили в награду признание самоуправления и льготы, крестьяне — перспективу мира и прекращение рейдов по селам, хотя было ли это на тот момент бонусом, сказать затруднительно. Активная оппозиция кристаллизовалась, и тем позволила ее разгромить, но эти операции заняли еще три года. На провозглашенную причину похода — богомилов, кампания повлияла слабо. Арестованных лидеров еретиков, конечно, сжигали, проповедникам вырезали языки, а сочувствующих высылали, но большую часть казненных, по-видимому, составлял не столько актив секты, сколько проведенные как отступники боевики сепаратистов. Часть богомилов бежала в Болгарию или Италию, оставшиеся вернулись к нелегальным методам, и греки зашли в тупик. Проповеди продолжались, бороться с подпольем армия не умела, да и население, склонявшееся к лояльности имперской светской власти, гонения на «апостольского образа жизни» богомилов воспринимало гораздо хуже антипартизанских рейдов. Одинаковые вызовы порождают одинаковые ответы, и Константинопольский патриархат с василевсом пошли по тому же пути, что и Рим — борьба с ересью перешла в руки церкви.

Инквизицию, правда, создавать не стали — для Византии такое новшество было перебором, но подключили монахов с Афона, где существовала «Афонская монашеская республика», конфедерация монастырей, объединенная общепринятыми правилами, вольностями пожалованными прежними императорами и взглядами на теологию. Фактически Афон был православным «Орденским государством», вассальным василевсу, под управлением аналога католического ордена, организационно сходным с цистерианцами, включал в административном плане и отшельников, и лавры (объединение отшельников), и монастыри привычного латинянам типа — с коллективом монахов и обязательным привлечением к труду. Монахи Афона на описываемое время отличались склонностью к духовному совершенствованию и исихазму (мистический христианский аскетизм, на основе пути человека к единению с богом через психофизический самоконтроль, медитация на основе молитвы Иисусовой и глубоко эзотерическая теория), требуемыми моментом подвижничеством и трудолюбием (нищенство богомилы и их паства не одобряли), поддержкой научного поиска и интернационализмом. Там и в XIII веке продолжали существовать монастыри разных наций (русский, грузинский и даже итальянский — «Амальфиканский»), а братья делились не по этническому признаку или подданству, а по языку, что в те века вполне логично, поскольку с национальным и государственным определением было весьма расплывчато, отчего, к примеру, католический рыцарский орден Иоаннитов эту практику позаимствовал. В отличие от белого православного духовенства Афон придерживался позиции единой с католиками церкви, несмотря на расколы, отлучения и войны католиков с православными. Республика подчинялась патриарху лишь в ряде вопросов, в остальном самоуправлялась, формально контролируясь василевсом, отчего в ответственные за борьбу с ересью подходила наилучшим образом.

Византийское монашество, как и римское, выдвинуло на передний край святого. Савва Неманич, как и его западный коллега Доминик, кроме знания теологии, стремлений к подвижничеству и таланта проповедника, обладал организаторскими способностями, а кроме того являлся сыном упоминавшегося Стефана Немани, ныне покойного сербского вождя и борца за независимость. Савва в юности сбежал от отца и мирской жизни на Афон, ушел от высланной погони, принял постриг, когда преследователи уже стояли под стенами монастыря, вел суровую жизнь отшельника и монаха в коллективе, молился, трудился и разделял воззрения исихастов. Затем примирился с Неманей и основал сербский монастырь на Афоне, потом еще один в Сербии, слыл человеком строгих правил и образа жизни, твердым сторонником Византии и православия, беспощадным к врагам церкви, но признающим единство с Римом. Савва успешно провел ряд дипломатических миссий, приобрел известность и популярность в Сербии и обладал неплохими связями в Константинополе, как во дворце, так и в патриаршей резиденции, а заодно разбирался в каноническом праве. Вот этот обладатель многих талантов, и возглавил идеологическую борьбу с богомилами. Он получил пост архиепископа Охридского, затем надзор за епископами всех Балкан, включая спорное побережье Далмации (оно традиционно относилось к итальянскому — и католическому, епископату Бари, что во времена расколов порождало регулярные споры).

Впоследствии Савва стал самым почитаемым святым на Балканах, а в текущем времени провел успешную, хоть и долгую, компанию против богомилов, реформировал местный клир, создавал монастыри, организовал перевод канонических источников на церковно-славянский, не пренебрегая, как и св. Доминик, сотрудничеством со светскими правоохранительными органами. Кроме того, архиепископ во время двух паломничеств в Святую землю выполнил ряд дипломатических поручений к тамошним патриархам и лидерам монофизитов, активно работал с католическими соседями, в том числе встречался со св. Домиником и св. Франциском. По мнению историков, именно им была заложена традиция прямых, минующих белый клир и официальные каналы «горизонтальных связей» между православными монахами Афонского устава и католическими францисканцами, и доминиканцами, сыгравшая немалую роль в будущей церковной политике.

* * *

Но к политике светской. В 1214 году, василевс и Андраш II от внутренних дел отвлеклись и вернулись к болгарскому вопросу. Соглашения о совместном походе достигли быстро, уже летом начались военные действия. Венгры, собрав мощную армию, после недолгих осад взяли Белград и Браничево, а затем двинулись на Видин.

Добромира Стреза в его приграничной крепости посетил св. Савва с двухдневным пастырским визитом и посланием от Алексея II Комнина. О чем велись переговоры неизвестно, а только в ночь после отъезда архиепископа, Стрез погиб при таинственных обстоятельствах. Византийские источники объясняют его смерть чудом и карой нераскаянному, даже после увещеваний святого, изменнику от руки специального ангела, болгарские намекают на менее метафизический вклад Саввы и завербованного им телохранителя. Истина нам неведома, но уже через несколько дней в автономное княжество вошли ромейские части Феодора Ласкариса, а с востока из своего непризнанного домена ударил Алексий Слав. Потерявшая вождя дружина покойного серьезного сопротивления не оказала, провинция пала за две недели.

Затем подошел василевс с основными силами греков, и армия разделилась. Ласкарис двинулся на запад к Нишу, а Алексей II на восток, взял Филиппополь и продолжил наступление на столицу, Тырново.

Борил обратился к половцам, с которыми отношения у царя, все время правления избегавшего их дорого обходящейся помощи, были прохладными. Степняки медлили, зато у стен Тырново объявился Иван Асень II, с отрядом наемников из Руси и претензиями на трон в качестве законного прямого наследника Ивана Асеня I. Где претендент достал дружину, неизвестно. В Галицком княжестве, где он проживал в эмиграции, в те годы шла схватка за трон между венграми, поляками, местным боярством и наследником князя Романа Даниилом, так что свободные бойцы имелись, а чем занимался и чью сторону в тех распрях принимал болгарский изгнанник, истории неведомо. Мог сформировать свой вольный отряд, есть версии о его финансировании венграми или ромеями, не исключено, что переворот организовали половцы — нам важен итог. Столицу взяли, Борила ослепили и судьба его далее неизвестна, а Болгария получила нового царя, быстро — в условиях угрозы внешнего вторжения и с учетом реальных прав на корону, сплотившего вокруг себя знать.

К нему на выручку (по некоторым источникам — раньше, участвуя в свержении Борила) явились половецкие отряды, с которыми Иван Асень II бросился навстречу василевсу.

У реки Тунджа состоялось сражение, в котором болгар разгромили наголову. Но на исходе битвы один из половецких отрядов прорвался к ромейской ставке, где в скоротечной схватке погиб император Алексей II. Наследник трона Иоанн сопровождал отца командуя отрядом гвардии и на результат сражения смерть василевса не повлияла, но поход пришлось сворачивать.

Соперников у двадцатичетырехлетнего Иоанна не имелось. Оба брата не достигли совершеннолетия, более дальних родственников зачистили еще при Иосифе Стальном, к правящей династии за полтора века византийцы как-то привыкли и права старшего сына никто не оспаривал, но откладывать возвращение в столицу и коронацию все равно представлялось нарушением традиций и ненужным риском. Потому наследник отбыл в Константинополь, сопровождая тело отца и прихватив с собой гвардейцев. Полевая армия, возглавленная Ласкарисом, воевала еще год и к 1216 году болгаро-византийская граница прошла от крепости Месемврия на черноморском берегу, через оставшийся за греками Филиппополь до Скопье. Наместником присоединенных (греки считали их возвращенными) земель стал Алексий Слав, положив начало очередному притоку славянской знати в ромейское чиновничество и армию.

Иван Асень II, оправившись от разгрома и пользуясь паузой на ромейском фронте, поспешил к осажденному Андрашем II Видину. Крепость удалось удержать, в Венгрии вновь начались внутренние распри и после еще полугода небольших стычек, король заключил с Болгарией мир. Граница прошла по линии фронта, от Видина на восток, до рубежей Византии.

* * *

Византийский наследник, как и ожидалось, спокойно короновался в столице. Иоанна III Комнина уже десять лет готовили к трону, отчего заметных последствий смена правителей не имела и политика Византии не менялась. Конфликт с Болгарией продолжался, несколько лет ромеи провели в приграничных стычках и отражении возобновившихся половецких набегов, затем в 1219 году новый император совершил успешный поход, отодвинув границу до Средеца и Ниша.

Венгрия вновь погрузилась в междоусобицы, король попеременно и скопом враждовал с сыновьями, знатью, местными епископами и папой Римским, отбивался от герцога Австрийского, болгар и степняков, продолжал воевать за престол Галича.

* * *

В 1222 году, воспользовавшись перерывом в венгерских распрях и отвлечением половцев на восток, где появились монголы, Иоанн III и Андраш II предприняли 2-й болгарский крестовый поход. Венгры вновь осадили Видин, а развернутые и отмобилизованные части греков двинулись на Тырново. Союзников Иван Асень II не нашел, после разгрома на Калке, половцам было не до войны с империей. Несмотря на это болгары ожесточенно сопротивлялись два года. Полностью окруженное Тырново пало лишь после года осады, в последнем сражении прижатая к Дунаю царская дружина положила две трети ромейской армии, в том числе Феодора Ласкариса и брата императора Исаака, но потерпела поражение. Царь попал в плен, где вскорости и скончался. Граница Византии вернулась на Дунай, по линии Видин-Ниш-река Дрина соприкасаясь с Венгрией. Болгария еще долго оставалась мятежной, вынуждая василевса держать там войска. Естественно, в покоренных землях преследовали богомилов и сепаратистов, переселяли знать с горожанами в азиатские фемы и раздавали пронии грекам, по светской и церковной линии шла эллинизация, но горячей точкой эти территории оставались еще многие годы.

 

Глава XVI. Прорыв в океан

Вернемся к Латинским королевствам. Вот, короли Сирии и Киликии провоевали между собой первые два десятилетия XIII века, а в 1221 году победил Боэмунд IV Одноглазый, просто пережив короля Киликии Льва I и второго претендента на трон Сирии Раймонд-Рубена, потеряв в войне старшего сына и получив истощенную страну.

Киликия к тому времени два года пребывала в поисках правителя. Лев I скончался двумя годами ранее, оставив наследницей двухлетнюю дочь Изабеллу. Регентом стал один из самых влиятельных вассалов короны, князь Атом Баграсский, хозяин побережья, тесно связанный с венецианцами. В следующем году его убили исмаилиты. Версий о личности заказчика имелось много, потому что трон у малолетней королевы не оспаривал только ленивый. В ходе скоротечной схватки «всех против всех», новым регентом стал Константин Пайл, кузен прежнего монарха из князей Хетумидов, чей домен располагался в горах Тарса. Константину помогал отряд армян из Эдессы, вассальной королю Сирии, отчего в 1222 году, в целях укрепления мира между странами, королеву Изабеллу выдали замуж за Филиппа Сирийского, младшего сына Боэмунда IV. Филипп с новыми подданными не сошелся. По официальной версии «нарушил обещание править по обычаю», а фактически поскольку опираясь на свиту из сирийских рыцарей пытался отстранить от власти регента и запустить в порты королевства генуэзцев. Затея не удалась, в 1225 году он был схвачен сторонниками Хетумидов и убит.

Укрепившийся Константин Пайл выдал малолетнюю коронованную вдову за своего тринадцатилетнего сына, ставшего королем Хетумом I Киликийским и остался править до его совершеннолетия.

* * *

Латинский Египет в те годы оставался, пожалуй, наиболее спокойным государством. С 1205 и до 1210 года, при малолетнем короле Гуго I Лузиньяне регентом служил Жан Ибеллин, князь Заиорданский и коннетабль. Страна отходила от кризиса, урожаи вернулись к норме — там, где осталось кому их собирать. С прекращением внутренней смуты и началом войн монголов в далекой Азии активизировался транзит товаров, в первую очередь из Индийского океана. Египет вернул себе роль торгового посредника, доходы до экономического бума времен Амори II не дотягивали, но росло внутреннее потребление. В королевстве продолжали лояльно относится к иноверцам, что диктовалось повышенным после голодных лет спросом на рабочие руки вообще и нехваткой франков в частности, а заодно растущей торговлей с мусульманским миром. Последняя резко усилила позиции мусульманских анклавов Красноморского берега и Дамаска, поскольку заменить тамошних купцов, встроенных в систему восточных поставок было некем, а их отчисления в казну росли. То же самое происходило с коптами, составляющими большинство крестьян и солидную долю горожан Египта. Латинизация армян и сирийских монофизитов шла быстрее, а обратный процесс «истернизации» франков затормозился.

Европейцы с легкостью перенимали местные бытовые привычки и обычаи, носили «одежды на восточный манер», жили в «мавританских домах», учили арабский и заключали браки с местными, но сохраняли базовые ценности — по практическим соображениям. Вера, язык, правовые и сословные нормы выделяли латинян в элитную группу населения, чему способствовали тесные связи с Европой, пусть даже поток переселенцев резко уменьшился. Рыцарский стиль войны и вытекающая из него система фьефов в отсутствие насущного врага не требовали реформ и обеспечивали понятное функционирование власти, франкское купечество и ремесленники, преобладающие на севере страны, тоже не имели серьезных поводов перенимать местные практики.

Церковь не могла требовать репрессий против монофизитов и иноверцев по объективной причине — латиняне оставались меньшинством, даже вместе с православными. Религиозные бунты Египет видел во время голода, и провоцировать подобное сейчас, означало серьезный, а главное — не нужный конфликт со светской властью. Латинский клир сохранял и приумножал ведущую роль возводя храмы, замыкая на себя финансовые потоки и монополизировав окормление элиты, но и конвергенция идеологий в нем шла заметнее. Получив доступ к греческим, арабским, монофизитским, иудейским и всем остальным богословским материалам, грамотная часть духовенства расширила кругозор и не могла держать его в себе. Даже опровержения или критика воззрений конкурентов, давали пищу для внутрицерковных дискуссий, сделав Александрию, Иерусалим и Антиохию новыми центрами теологии — порой сомнительных с точки зрения Рима взглядов.

Серьезного внешнего врага не имелось, Сирия и Багдадский халифат оставались дружественными. В приграничных княжествах Заиорданье и Мармарика, конечно, не прекращались мелкие стычки с бедуинами и берберами, но серьезной угрозы они не несли.

Внутренняя политика тоже развивалась стабильно. Рыцари, клирики и городской патрициат сохраняли лояльность трону. Несколько выборных королей и усилившаяся во время выборов и регентств роль Высшего Совета, занесли в умы элиты тему представительности, ограничения монархии законом и депутатами Совета, снизив — в общем европейском тренде, сакральность коронованной особы. Если вы получаете корону от электората — святость титула пропадает, остается концепция «первого среди равных». А с учетом влиятельности в Египте городов и патриархов, бонусов требовало не только рыцарское сословие. Ассизы предыдущих королей, от Балдуина II до Амори I, теперь толковали именно как «общественный договор», связывающий монарха мнением Высшего Совета. Не то чтобы предыдущие законодатели, покровительствуя рыцарям и горожанам и прессуя высшую знать, имели в виду именно это, но нормативная база существовала, последние несколько десятков лет превратили учет позиции электората в обычай, а к традициям тогда относились серьезно. Плюсы тоже нельзя отрицать — именно активное участие депутатов в судьбе наследника престола позволило ему дожить до совершеннолетия и получить власть. Регенту не светила корона и смысла убирать подопечного не имелось. Но внезапно выяснилось, что править самодержавно Гуго I уже не может. Наказания сеньоров и даже горожан требовалось проводить через «суд равных», подати и условия вассальной службы мог менять только Совет, а собственной команды у короля к шестнадцати годам просто не сложилось. Впрочем, и оппозиционных партий не существовало — пока соблюдались новые правила игры.

Последним важным делом регента и Совета перед совершеннолетием Гуго I, стал его брак. В целях преемственности и укрепления вертикали, короля женили на принцессе Марии Монферрат-Арденн-Анжуйской, дочери Конрада Монферрата князя Заиорданского и прошлой королевы Изабеллы — прямой наследницы предыдущей династии. Покойные отец короля и мать невесты, правда, были супругами, но в повторных браках, кровного родства между новобрачными не имелось. Невеста была старше на два года, что для династического брака статистическая погрешность, мнения молодых никто не спрашивал и оно нам неизвестно, а свадьбу сыграли в 1210 году, как раз к полноправному вхождению Гуго I в должность. Королева Мария родила двух дочерей и в 1217 году сына, объединившего в себе старую династию с Лузиньянами, при родах которого и скончалась. Мальчик при этом выжил и получил традиционное династическое имя Балдуин.

* * *

Юный Гуго I оказался правителем нерешительным и вздорным, как отмечал хронист, он «часто впадал в гнев, но быстро прощал виновных». Но правление оставалось стабильным, как и экономика. Попытки монарха вернуть полноту власти в одни руки заканчивались едва начавшись, отчего традиция ограничения власти законом лишь укрепилась. Через год после совершеннолетия, к примеру, король обвинил бывшего регента Жана Заирданского в расхищении казны опекаемого, лишил должности коннетабля и попытался было взыскать денег и отнять лен. Жан обвинения отвергал, семейство Ибеллинов и их многочисленные сторонники выступили за родича и потребовали рассмотрения дела в Высшем Совете. Правитель отступил. Слушание хоть и состоялось, но шло вяло и кончилось оправданием. Продолжения не последовало, а пост коннетабля занял младший брат обвиняемого, граф Хамы Филипп Ибеллин.

Гуго I совершил несколько походов против береберов и бедуинов, а в 1215 году провел совместно с нубийцами и госпитальерами кампанию на юге, окончательно очистив от немирных мусульман египетско-нубийскую границу. Собственно, именно дела ордена Госпиталя, которому король всерьез покровительствовал, его правление и прославили, но сперва коснемся Нубии.

* * *

После ассоциации с Римской церковью и латинским миром, получения местным правителем короны от папы и монахов в советники, Нубия, как мы упоминали, объединилась, совместно с египетскими франками очистила от мусульман приграничье и побережье, а ее рыцари приняли участие в испанском крестовом походе и ряде компаний в Леванте. С 1199 года здесь правил король Василий I, сын предыдущего и ветеран войны в Испании, сторонник прогрессивного феодализма, лично знакомый с папой римским и несколькими коронованными старшими коллегами из Европы — в большинстве, правда, уже покойными. Границы королевства простирались от египетской Элефантины до Собы (близ современного Хартума), а на берегу Красного моря до Суакина. Подданные Латинского короля пользовались в стране привилегиями, причем несмотря на упорную борьбу с неверными, египетские купцы, получившие квартал в Суакине, и контролирующие нубийскую торговлю, исповедовали все тот же ислам, что и изгнанные, что никого не смущало.

Несмотря на признание Нубии королевством, к XIII веку феодализм здесь складывался своеобразный. Традиционно для Африки, население делилось на общины, включавшие главный и обширный род и примкнувших к нему с течением времени соседей, вольноотпущенников и прочих зависимых лиц, формируя клан. Самый мощный клан, понятно, возглавлял монарх, назначавший наместников в провинции. Наместник собирал с кланов некоторые деньги и бойцов по мобилизации, а если кто сотрудничать не хотел — укреплял вертикаль своей дружиной (частью внеклановой, частью из лояльных общин), а если не хватало, вызывал федеральные силы. Мобилизованные главным бонусом от подданных и считались, а доходы наместника и короны в основном формировались от пошлин с торговли, трофеев и отчислений собственного клана.

Кланы, соответственно, особой пользы в короле не видели, кроме времен войны с внешним противником — которого как раз не стало. В подобных случаях страны чаще всего распадались, но Нубию связывала общая, получившая подъем вера, получившие титулы графов наместники больше зависели пока от центра, чем от подопечных, да и в кланах пошло расслоение. Благополучно избежав землетрясения 1202 года, Нубия неплохо заработала на голоде соседнего Египта, а у выросшего при отсутствии набегов охотников за рабами населения появилась перспектива в эмиграции. Переселенцев легко принимали египетские сеньоры на обезлюдевших землях, нубийских лучников нанимали от Эфиопии и иоаннитского острова Демулен (Дахлак) и до Византии, да и походы на юг укрепляли единство.

Южнее Нубии, располагалась Эфиопия. Правил здесь негус Гебра Лалибела, но контролировал он лишь часть территории, а на остальной располагалась невообразимая мешанина князьков и эмиров разных племен и вер, включая, кажется, даже уцелевших с позапрошлого века иудейских правителей. Негус перманентно воевал со всеми окружающими, а с востока, с побережья Сомали, надвигался султанат Ифат, образованный арабами и исламизированными местными племенами. Вот на северные земли эфиопов и обратил внимание король окрепшей Нубии, подбирая их под свою опеку.

Эфиопы — к очередному удивлению европейцев, тоже с давних пор исповедовали христианство, но в трактовке близкой к коптам. Местная церковь издавна подчинялась коптскому патриарху, с появлением в Египте франкского королевства начала активные контакты с латинянами и Византией, одновременно требуя у лидера коптов автономии, но выбирать сторону не спешила. Включить в орбиту еще одно древнее христианское королевство, хотелось всем участникам, для войсковых операций всем же выходило далековато, так что Эфиопия могла позволить себе вольнодумство. В полосе эфиопо-нубийского приграничья случались стычки, споры о границе кипели, но до войны не дошло. Выход предложил орден Госпиталя.

* * *

Магистр иоаннитов Гарен де Монтегю, выходец из левантийской ветви рода и брат магистра тамплиеров Пьера де Монтегю, искал для Ордена новые горизонты и резиденцию. Остров Дахлак братьев не устраивал малым размером и расположением. Пригодный для пиратского логова, на роль морского форпоста архипелаг на подходил. Главным противником Эфиопии выступали султанат Ифат и мелкие исламские эмираты, а основой их экономики была торговля через побережье. Ключевым портом мусульман являлась Зейла, город на африканском берегу Баб-Эль-Мандебского пролива, близ земель негуса. При этом, купцы Зейлы и остальных портов региона, являлись первыми конкурентами египетских торговцев. Отметим, что египетские купцы Красного моря, на то время являлись мусульманами, либо в редких случаях иудеями, а христиан среди них вовсе не имелось. Но это были «королевские неверные», лояльные подданные Лузиньянов из коронного домена, вполне довольные ситуацией. Их города получили автономию по типу Дамаска, с самоуправлением под формальным руководством виконтов, четко фиксированными выплатами в казну и выставлением определенного числа воинов. Выплаты не пересматривались уже лет двадцать, поскольку меняющимся в Каире королям было как-то не до споров с исправными плательщиками, а с регентами купцы умели договориться. Наемники городов чаще действовали при иоаннитах, зачищая окрестные воды от пиратов, что улучшало экономический климат и обременительным не считалось. Оттого с единоверцами из соседних, враждебных франкам эмиратов, подданные Гуго I в позициях давно разошлись и с интересом рассматривали перспективу их вытеснения, для чего орден Госпиталя и эфиопы представлялись прекрасным инструментом. С иоаннитами у купечества давно сложились прочные деловые связи, поскольку снабжать братьев-рыцарей в архипелаге Дахлак, кроме египтян было некому.

Аравийский берег в качестве объекта экспансии не рассматривался — задевать халифа, бывшего сюзереном Аравии и спокойным нынче соседом Египта в планы Каира не входило, да и вообще поход в район Мекки сулил резкое обострение отношений с исламом. А контроль над входом в Красное море и порт напротив Адена выглядели заманчиво.

Этот проект иоанниты и предложили негусу с нубийцами. В обмен на союзный договор и демаркацию эфиопской границы на севере в пользу Нубии, король последней Василий I предоставлял дружину соседям. К ней присоединялись госпитальеры, пополнив силы братьями из других филиалов, добровольцами, искателями приключений, подкреплениями от короля Иерусалимского и наемниками за счет купцов. Коалиция отправлялась в локальный крестовый поход на султана Ифата, основной целью имея захват Зейлы и очистку побережья — передаваемого негусу, на условиях привилегий купцам Египта и квартала (возможно, близлежащего города) ордену Св. Иоанна. Эфиопы выступали в роли лидера и заказчика проекта.

* * *

В 1217 году африканский поход начался, и поначалу развивался успешно. Союзники дошли до Зейлы, к тому времени осажденной десантом с моря и блокированной орденскими галерами. Эфиопы в это время основными силами сковывали противника на западе. Зейла быстро пала, город несколько дней методично грабили, вырезая население, но потом к порту подошла дружина султана. Что произошло в суматохе нападения, не совсем ясно, но Зейлу сарацины заняли почти без боя, нубийцы и франки разрознено отошли из города на запад, а иоанниты вышли в море в полном порядке. Не то осажденные коллективно договорились с противником, не то — как следует из версии эфиопов, Госпиталь бросил союзников, но с негусом у магистра вышла ссора и непонимание, а пути армии и флота разошлись.

Светские крестоносцы с боями отошли к границе, понесли большие потери, но вывели преследователей на успешно наступающий отряд негуса Гебры Лалибелы. Соединившись, христиане перешли в контрнаступление и спустя несколько месяцев вернули Зейлу. Война свелась к стычкам небольших отрядов и через год завершилась победой Эфиопии, установившей границу от Зейлы до слияния рек Дауа и Гебеле, надолго ставшую рубежом продвижения христианства в Африку.

Купцам Египта пожаловали оговоренные привилегии, а с иоаннитами негус долго пребывал в розни. Примирились стороны через несколько лет, и владений орден на завоеванных землях не получил, но к тому времени и надобность отпала.

* * *

Отступивший из Зейлы флот госпитальеров, «не претерпев ущерба от неверных» отплыл на восток. Причины и мотивы теряются во мраке истории, но после короткого плавания, рыцари ордена высадились на острове Сокотра. Как упоминалось, жили там потомки греков, исповедующие несторианство — христианскую ересь, признанную таковой и сторонниками Халкидона, и монофизитами, а подчинявшуюся патриарху в Багдаде. Промышляли они пиратством, ловлей рыбы и небольшой торговлей растущими здесь благовониями.

Иоанниты остров захватили быстро, нападения никто не ждал. Около года орден осваивал новые владения, включая еще два обитаемых островка архипелага, причем с еретиками не церемонились. Выбор местным, не успевшим сбежать морем в Африку или более далекую Аравию, предоставлялся небогатый — латинизация или рабство, активных противников колонизации безжалостно казнили. Расположенная у берега Сомали и напротив Аравии, Сокотра позволяла контролировать весь транзит из Восточной Африки, вход в Красное море и частично путь к Адену. Захват ключевой точки стал первым — и очень успешным появлением владения европейцев в Индийском океане. Никому, кроме военно-монашеского ордена, такой проект был не под силу. Сокотра не обеспечивала себя (тем более сильный гарнизон) продовольствием, крепости тут строили из привозных материалов, отчего требовалось мощное и постоянное внешнее финансирование, а заодно регулярный приток пополнения и организация снабжения. Всем этим госпитальеры располагали, в плюс пошли доступ к африканской древесине (с чем всегда испытывал трудности Египет), дешевым рабам для галер, поступления от пошлин за транзит с арабских и арабизированных купцов и трофеи от непрекращающихся стычек с пиратами, прибрежными эмирами, не признающими латинян и — безусловно, торговцами, не желающими платить неверным. Уже в 1219 году, на остров совершил нападение флот Адена — богатого и влиятельного в то время торгового центра, но безуспешно. Следующие полвека иоанниты, при поддержке со всей Европы, укрепляли рубеж христианского мира, их галеры наводили ужас на всех окружающих побережьях, а столица Ордена заслужила репутацию самого надежного банка в этой части света. Красное море и окрестности практически очистили от пиратов, а египетские купцы получили почти монопольное право транзита между Красным морем, Восточной Африкой и Азией, оспариваемое лишь аденцами, лишенными, впрочем, поддержки халифа по причине занятости его монголами.

С Сокотры и из Эфиопии, в Африку и Азию двинулись миссионеры, в основном из ордена францисканцев, но заметных успехов в XIII веке они не добились. Побережье Восточной Африки, Ближнего и Среднего Востока осталось исламским. Вдали от моря в Африке сохранялось язычество, хотя небольшие колонии крещеных аборигенов или эмигрантов, в портах Индийского океана начали появляться. Наиболее заметным успехом монахов стали, скорее, путевые заметки — описания миссионеров позволили Европе узнать об Африке, Аравии, Индии и даже Китае.

Отдельно отметим конфликт епископов Нубии и патриарха Александрии. Нубийцы, ранее подчинявшиеся патриарху, после поездок в Европу и укрепления дипломатических связей, занялись своим имиджем и попросили у папы Римского собственного архиепископа, с подчинением напрямую Риму — закрепляя суверенный статус. Патриарх, разумеется, активно возражал, спор длился долго, но кончился в пользу Нубии. Архиепископа она получила в 1254 году.

* * *

Но вернемся в Иерусалимское королевство, к правлению Гуго I. Итога поддерживаемой им экспансии госпитальеров, король не увидел. В 1218 году монарх объявил ревизию доменов, проверку мобилизационной готовности вассалов и подсчет, кто сколько за прошлые годы в строю отбыл. Проверяемый сочли эти действия ущемлением прав знати, а предпринять по этому поводу Гуго I ничего не успел, поскольку скончался. От тяжелой непродолжительной болезни. Естественно, подозревали отравление, но мстить за неуравновешенного правителя оказалось некому, отчего разбирательств и выводов не последовало. Наследник на сей раз имелся самый что и на есть законный — принц Балдуин, менее года от роду. Регентом оставшемуся без родителей ребенку Высший Совет избрал коннетабля королевства графа Хамы Филиппа Ибеллина. Однако, слухи о причинах смерти Гуго I, растущая активность электората (рыцари, высший клир и патрициат коронных городов) и опасения насчет слишком усилившихся Ибеллинов, привели к повторению «разделения опеки», по схеме, примененной в малолетство Балдуина V. Регент получил функции оперативного управления королевством, а опекуном будущего Балдуина VI и его двух сестер стал, как и в прошлый раз, князь Рене Мармарийский, только не Шатильон, а его преемник Монферрат — дядя, напомню, матери принца.

 

Глава XVII. Балдуин VI. Начало правления

Князь Рене Монферрат Мармарийский получил под контроль Александрию, занявшую к тому времени место ведущего торгового центра страны, куда короля и принцесс как раз и переселили — поближе к опекуну и под присмотр патриарха, подальше от регента и столичных заговоров. Доходы с города позволяли «достойно содержать опекаемых», а заодно служили мотивацией для Рене, поскольку немалая часть оседала в его кармане и укрепляла приграничное княжество. Клан Ибеллинов опирался на собственные обширные владения и подвластный регенту королевский домен. Сравнимых по силам и влиянию соперников у сплоченной регентской семьи не существовало, а правил Филипп Ибеллин разумно. Во внешние авантюры не лез, фамильные владения расширял умеренно и в рамках правил, прибыль предпочитал извлекать из доходов короны — что никого не задевало и было практически не проверяемо, а элиты получили, наверное, максимальную свободу за все время существования королевства. Единственное, что пресекалось дружиной регента — частные войны феодалов. Войны Чингиз-хана, перекрыв торговлю северными маршрутами, увеличили товарооборот Леванта с Индийским океаном и Багдадским халифатом, поднимая доходы Египта в целом и регентской казны в частности.

* * *

В 1223 году умер Рене Мармарийский. Князю было за шестьдесят, наследник Конрад давно замещал отца в походах и имел собственных детей, отчего в домене смена власти прошла спокойно, но на опекунство нашлись альтернативные претенденты. Основным соперником выступил граф Сидона Балиан де Гранье, авторитетный сеньор, сын ранее встречавшегося в нашем повествовании знаменитого дипломата, участника войн регентов и борца с Лузиньянами. Что в моменте еще важнее, матерью графа была сестра Филиппа и Жана Ибеллинов. Последние претензии поддержали, но немедленно встретили сопротивление — правление Ибеллинов элиты признавали лишь в качестве временного. Практически сразу появились и слухи о готовящемся браке старшей сестры короля (и его наследницы) принцессы Марии с одним из младших Ибеллинов. Марии исполнилось восемь лет, прецеденты замужества в таком возрасте имелись, а в стремлении регентской фамилии закрепить трон за собой, никто не сомневался… как и в судьбе короля после свадьбы сестры. Насколько слухи верны, неизвестно. У обоих лидеров Ибеллинов имелись подходящие по возрасту сыновья, но брачных планов клан не признавал, а поддержка зятя в притязаниях на опекунство могла иметь целью лишь концентрацию власти в одних руках. Но истина уже никого не интересовала. На стороне Конрада Мармарийского выступили практически все влиятельные силы королевства — знать, оба патриарха, ордена Тампля и Госпиталя, коронные города. Исключением, кроме Балиана Сидонского, стали тесно связанные с регентской семьей графы Хомса, Кесарии и Луксора, а также Акра — королевский город, проигрывающий Александрии в конкуренции за основной транзитный терминал и ориентирующийся на регента. Внезапное формирование широкой оппозиции, вытолкнуло молодого князя Мармарийского в лидеры антиибеллиновской партии. Формально участники объединялись отстаивать именно его интересы, и несмотря на наличие у противников Ибеллинов массы иных, собственных мотивов, князь Конрад в любом случае служил связующим звеном.

* * *

Острый момент возник в самом начале, когда у стен Александрии появился регент Филипп с группой поддержки. Выглядело его появление вполне законно, отряд состоял из рыцарей княжества Фиванского (личного домена Лузиньянов), а целью заявлялась передача королевской семьи под охрану их родовых вассалов до решения спора об опеке. Остановить Филиппа в городе было некому. Конрад Мармарийский и патриарх Александрийский в этот момент проводили съезд своей партии в Бильбейсе, охрана королевской резиденции спорить с регентом сил не имела, да и четкой уверенности в своей правоте не испытывала, формальная логика в действиях приезжих наличествовала.

Что на самом деле затевал граф Хамы, впрочем, так никто и не узнал, поскольку в политику, единственный раз за всю историю, вмешался рыцарский орден Святого Лазаря. Оказавшийся в городе с небольшой свитой магистр лазаритов Готье де Невшатель занял дворец, выставил охрану, и вежливо сообщил подъехавшему регенту, что к монаршему семейству доступ закрыт. Временно, но для всех. До появления законного опекуна. Прокаженные братья-рыцари имели серьезную репутацию не только из-за коронованного основателя и ужасной болезни, но и по причине постоянных боев с берберами. А их туркополы, набиравшиеся, напомню, аналогично мамлюкам прежних султанов, из крещеных рабов, считались полнейшими отморозками и «людьми, вообще не имевшими страха», поскольку кроме схваток в пустыне наравне с ищущими смерти рыцарями Св. Лазаря, годами жили в окружении прокаженных, что в людей того времени само по себе вселяло мистический ужас. Рыцари Филиппа Ибеллина в бой с лазаритами не рвались, перспектива победы, несмотря на численное превосходство, выглядела отнюдь не очевидно, а без шума и скандала обойтись не выходило никак. Потому регент отступил.

Ибеллины еще обвиняли магистра в угрозе здоровью королевской семьи через контакты с прокаженными, но это случилось потом и последствий не имело. Пугать братьев Св. Лазаря было занятием бессмысленным, да и будоражить тему александрийского заезда партии регента не хотелось. Но появление прокаженных рыцарей возле короля и его наследниц ускорило созыв Верховного Совета. Де Невшатель кроме проверенных слуг не подпускал к подопечным никого, хоть и, как позже выяснилось, их контактов с братьями не допускал, но само присутствие прокаженных в королевской резиденции вызывало среди элиты истерику, слегка смягчаемую лишь авторитетом Ордена.

* * *

На спешно созванном соборе, Ибеллины, оценив ситуацию, от обострения конфликта отказались и Конрад Мармарийский получил опекунство. Но делегаты съезда приняли еще два решения. Во-первых, до совершеннолетия короля, брак его сестер допускался только с санкции Совета, а до 12 лет или с лицами «некоролевской крови» запрещался вообще. Во-вторых, обществу понравилась идея независимой охраны. Лазариты, конечно, выглядели слишком рискованно, но в контроле церкви идея была. Оттого решили завести дворцовых мамлюков, а закупать рабов и готовить из них гвардейцев поручили тамплиерам. Влияние Ордена Храма на тот момент в Заморье снижалось, но базовая крепость в Пальмире имелась, а для тренировок тамошняя пустыня и стычки с бедуинами подходили не хуже берберской границы, как и храмовники в качестве инструкторов. С 1225 года, короля и принцесс стали охранять дворцовые (или королевские) арбалетчики (основной задачей считалась оборона резиденций, а вероятным противником — мятежные рыцари) из крещеных рабов, руководил которыми патриарх Александрии. На этом кризис закончился.

* * *

В 1227 году скончался регент, его пост без особых споров получил брат покойного, князь Жан Ибеллин Заиорданский, вновь ставший коннетаблем, а заодно регентом еще и при племяннике — новом графе Хамы и своем тезке.

В 1232 году пятнадцатилетний Балдуин VI стал полноправным королем. В историю он вошел под прозвищем Толстый, а правление начал свадьбой с Анной Комниной, младшей дочерью императора Византии Иоанна III. Ни один из их детей не прожил дольше нескольких лет, в 1249 году королева умерла очередными родами.

Первые годы правления Балдуина VI Толстого королевство фактически оставалось в руках бывшего регента, поскольку монарх, по словам хрониста, «испытывал себя в битвах». Он совершил несколько рейдов против берберов и бедуинов, поход на дальнем юге в эфиопское приграничье, с посещением принадлежащего иоаннитам острова Сокотра, громкой славы не стяжал, но навыки рыцаря и командира продемонстрировал, укрепив репутацию. А в 1236 году, угроза пришла из княжества Мармарийского.

* * *

Король и его сестры воспитывались вместе с детьми опекуна, князя Конрада Мармарийского. Его старший сын Рене был на год старше принцессы Марии и детская дружба плавно перешла в более серьезные и тесные отношения. Балдуин VI о происходящем знал, и когда в 1235 году у него родился сын, дал на радостях согласие сестре и наследнику княжества (а также дальнему родственнику, мать короля и невесты, приходилась кузиной отцу жениха) на брак. Свадьбу сыграли быстро, а сын короля прожил лишь несколько месяцев и Мария вновь оказалась наследницей трона.

На этой новости, у Конрада и Рене Мармарийских возник план прихода к успеху. Быстро организованный заговор был хорош своей простотой. Для получения Рене короны, не требовались ни сторонники, ни влияние, ни даже участие принцессы Марии — только смерть Балдуина VI. Собственно, весь заговор состоял из князя с сыном, оставалось лишь найти исполнителей, которых подобрали из закончивших службу туркополов ордена Св. Лазаря. Крещеные рабы провели по десять лет в боях и обществе прокаженных, получили свободу, но без уверенности, что не заражены. Теперь они хотели денег, умели убивать, принципов не имели вовсе, а по причине службы в закрытой организации, знали их за пределами Ордена обычно немногие. Единственный риск заговорщиков заключался в вербовке. Привлекать посредников не пожелали, решив сохранить тайну, потому заказ делал лично князь Конрад. Покушение планировалось на дороге в Мерсу, город Мармарики, куда король выехал на встречу с князем, а страховкой служила группа княжеских боевых колонов, высланная с приказом перехватить «ассасинов», под которых традиционно работали киллеры и о появлении которых якобы донесли лазутчики. Успех был почти гарантирован.

Не повезло в самом начале — князь Жан Ибеллин Заиорданский скончался в Каире через несколько дней после отбытия Балдуина VI. Получив печальное известие, уже миновавший Аламейн монарх тронулся в обратный путь. Трое бывших лазаритов, до засады которых он не доехал, пустились в погоню, благо по плану все равно собирались отступать в Александрию, где их должен был ждать заказчик с остатком денег. Они обогнали королевский отряд и собрались было выполнить заказ, но тут произошла вторая накладка. Киллеров, двигающихся по пути запланированному для отхода, перехватили бойцы князя и честно попытались убрать. В скоротечной схватке, однако, победителем вышел один из «ассасинов», успевший допросить недобитого противника.

* * *

Крещеным боевым рабам, по сложившейся традиции, давали имена из старинных. Несостоявшийся убийца получил имя «Виктор» (в истории чаще употребляемое в итализированной форме — Витторио), откликался на прозвище Кутуз, по одной версии, был безродным половцем, по другой — поддерживаемой впоследствии им самим, сыном сестры и дяди хорезмшаха Джалал ад-Дина. Купили его десять лет назад у купцов, торгующих с монголами и правда о его происхождении теряется во мраке, но нам важнее другое. В ордене Витторио Кутуз считался умелым и авторитетным бойцом, а человеком был умным.

Осознав, что оставлять его в живых заказчик не собирался, а после провала будет искать с еще большими усилиями, Кутуз, как и многие его коллеги во все времена в подобной ситуации, отправился спасаться у жертвы. Программ защиты свидетелей еще не придумали, но принцип древний. Витторио дождался короля на трассе, и здесь владыкам Мармарики не повезло в третий раз. Их наемник смог попасть к Балдуину VI и поделиться наболевшим. Судя по дальнейшему, король ему поверил.

* * *

Дальше везение кончилось и начался детектив. Разумеется, весомых доказательств против князя Конрада не имелось. Хуже того, монарх в тот момент вообще не имел лично преданных людей, кроме охраны из дворцовых арбалетчиков и десятка рыцарей собственного эскорта. Кто еще из авторитетных в королевстве фигур замешан в заговоре, Балдуин VI не знал. Доверять в такой ситуации он мог только бывшему регенту — но его труп остывал в Каире. Специалистов в расследовании у него тем более не было.

Молодые рыцари, включая короля, выросли в Египте, на арабских сказках и историях о ночных похождениях Гаруна аль Рашида. По этой ли причине, или по иному мотиву, но следующим шагом монарх с охраной, частью свиты и Кутузом пропали, а несколько оставшихся рыцарей объявились в Александрии. Где донесли патриарху и князю Мармарийскому, что подверглись нападению ассасинов, а король исчез, и его ищет свита.

Одновременно, князь Конрад получил записку от Витторио Кутуза. С сообщением, что наемники похитили монарха и перебили княжеских ликвидаторов — за что несколько обижены, но обиду легко можно смыть повышенным гонораром. В противном случае, Кутуз, натурально, обещал возвращение короля подданным, с приложением показаний «ассасинов». На переговоры князя приглашали в тихое место за стенами города, ночью и одного. Поскольку данные рыцарей и письма совпадали, заговорщик им поверил. Собственно, за рядом досадных, но на вид некритичных сбоев почти все выглядело планово. Корона почти в руках у сына, доплатить за нее не жалко… а коль наемники уже сумели не попасться, так и их смерть становилась не столь насущной. Даже если попадутся — сразу без короля им не поверят, а после коронации Рене и вообще наплевать.

Ночью Конрад Мармарийский явился на встречу, Кутуз с блеском провел оперативный эксперимент, засевшие вокруг король с вассалами услышали подтверждение слов перебежчика… после чего детектив тоже кончился, а началась жестокая реальность.

Балдуин VI теперь точно знал, что заговор есть, а вот кому можно доверять, все еще оставалось загадкой. Возможность доказывания вины Конрада в законном порядке оставалась умозрительной, да и позволить князю уйти было бы в принципе неверно. Потому королевские арбалетчики повязали заговорщика прострелив ноги, после чего вельможу долго и с применением подручных средств пытали на месте, вовсе не вспоминая про процессуальные нормы. Кутуз во время службы у лазаритов развязывал языки даже кочевникам пустыни, охрана короля и его рыцари тоже успели повоевать, так что молчал допрашиваемый недолго. Итог допроса монарха несколько успокоил. Заговор оказался хоть и в ближайшем круге, но малочисленным, а значит на верность непричастных можно было рассчитывать. Тем не менее, проблема формальных доказательств оставалась, как и вопрос о публичности — воевать с дружиной Мармарики, решись та защищать сеньора или его наследника, не хотелось. Князя Конрада Мармарийского потому зарезали и закопали прямо на месте, а король все так же инкогнито двинулся в Каир. В столице он связался с канцлером, графом Амори Бармаком, выходцем из известной на весь восток фамилии, о которой мы ранее упоминали в связи с отцом графа, вице-канцлером короля Амори I. После встречи с Бармаком, былым сторонником регента, получившим шанс войти в доверие монарха, история быстро и профессионально пришла к финалу.

* * *

Балдуин VI вернулся из пропавших и был объявлен спасенным. Прибывшие в столицу на похороны Жана Ибеллина наследник князя Мармарики Рене и его супруга, принцесса Мария, скончались от яда в день прибытия. По официальной версии, отравились сами, узнав, что король спасся и осознав провал заговора. Князь Конрад был объявлен убитым при личном нападении на монарха, лен конфискован, оставшиеся в живых родственники высланы в Италию. Рыцари, участвовавшие в спасении короля, получили солидные фьефы и стали доверенными людьми сюзерена. А Витторио Кутуз стал рыцарем. Фьеф ему назначили для начала богатый, но денежный, потому как по новой должности командира королевской гвардии, отлучаться из дворца не следовало.

От идеи мамлюков, правда, при дворе отказались. Охрану теперь формировали из служащих на регулярной основе, по византийскому образцу, младших сыновей мелких феодалов и прочих не имеющих лена рыцарей. Но оснащение арбалетами оставили, отчего в последующем этот отряд получил имя «Королевские конные арбалетчики» и считается одной из старейших регулярных гвардейских частей мира, уступая лишь гвардии Византии. Стрельбой с седла гвардейцы, правда, не увлекались, представляя собой хорошо обученное рыцарское подразделение, то есть тяжелую кавалерию, на манер отрядов рыцарских орденов. Арбалеты неоднократно использовались в обороне резиденций королей, в том числе во время битв, но в пешем строю. Назначение в командиры элитной части бывшего туркопола лазаритов, конечно, вызвало недовольство и опасения. Если вопрос происхождения отбивался славой спасителя монарха, то угроза заражения проказой, чего нельзя было исключать, несла риск заболевания для окружающих. Переубедить Балдуина VI, однако, не удалось. Для человека, чьи воспоминания раннего детства включали, как известно из хроники «защиту добрыми демонами» (лица рыцарей Св. Лазаря, действительно… запоминались), риск проказы выглядел меньше пользы от поднятого из низов и осыпанного милостями, проверенного в деле, не имеющего связей и ставшего верным лично правителю бойца.

* * *

Король прочно занял трон. Правду о событиях, безусловно, пытались скрыть. Но при Балдуине VI находилось слишком много людей и слухи о том, как дела обстояли на самом деле, разошлись быстро. На удивление, это сыграло лишь на пользу правителю. Сеньоров волновала не расправа над семьей князя Мармарийского, а нарушение феодальных прав. Понимание того, что речь шла о реальном покушении, их скорее успокоило. Ну а упоминание о захвате врага и его экстренном допросе, никого не смущало — конечно, со знатью так обращаться нельзя, но… всяк точно знал, что на месте короля «так поступил бы каждый». Былые сторонники князя Конрада принялись демонстрировать верность трону. Лидерами Ибеллинов стали сыновья Жана и Филиппа, но влияние семьи упало — новые князь Заиорданский и граф Хамы были старше короля всего на несколько лет. Граф Бармак, кроме внушительных материальных бонусов, получил пост сенешаля, третий (после короля и коннетабля) в штатном расписании страны. Теперь он управлял коронным доменом и финансами страны, фактически руководя всеми гражданскими служащими, а еще замещал его величество в Высшей курии. Коннетаблем стал граф Гуго Тирский, потомок русских князей, известный военачальник, далекий от политики и партий.

* * *

Последним следствием заговора стала озабоченность Балдуина VI браком оставшейся сестры, Изабеллы. Девушке исполнилось двадцать и теперь она стала наследницей трона. На случай смерти короля, муж ей не помешал бы, но с учетом предыдущего опыта требования к кандидату усложнились. Король и его окружение искали жениха равного происхождения, без связей в Заморье, без авторитета… как ехидно отмечал хронист «чтобы он был королевской крови, но не мог быть королем». Что интересно, такой нашелся. Король Франции Людовик IX предложил своего младшего брата Карла, по кличке Постум (postumus — посмертный, традиционное прозвище для родившихся после смерти своего отца, Карл был именно таков). Претенденту исполнилось всего десять лет, но такая разница в возрасте для сделок в этой сфере, в те времена никого не смущала, а условиям принц отвечал. Конечно, от французской короны он стоял далековато — последние два года четвертым, а до того, до смерти двух братьев, вообще шестым, но родовитостью превосходил невесту. В силу возраста, конкуренции Балдуину VI кандидат составить пока не мог, а дальнейшее зависело от самого шурина. С точки зрения французов, место наследника трона Святой Земли, огромного и богатого королевства, плюсом к чему на переговорах удалось получить для принца княжество Мармарийское в лен и Александрию в апанаж Изабелле, тоже выглядело более чем привлекательно, заставив мгновенно забыть о происхождении невесты «из наших вассалов».

В 1238 году Карл Постум прибыл в Египет, свадьбу играли в Иерусалиме. Мнением невесты, как водится, никто не интересовался, но брак оказался на удивление спокойным. В любом случае, главные события тех лет разворачивались намного восточнее, где в 1219 году Чингиз-хан начал войну с Хорезмом.

 

Глава XVIII. Смерч с востока

Как известно, в начале XIII века Чингизхан сплотил монголов, завоевал окрестную степь, затем большую часть китайской империи Цзинь (при поддержке другой державы Китая — Сун), параллельно покорил еще ряд соседей, а в 1218 году Кара-китайскую державу. Последнюю монголы поделили с западным союзником, хорезмшахом Аладдином Мухаммедом II. Затем между партнерами возникли разногласия по поводу дальнейшего сосуществования и в 1219 году Чингизхан двинул войска на Хорезм.

Хорезм имел на границе с монголами сеть мощных крепостей, в которых развернул кадровую армию, предполагая в случае нападения сковать противника в приграничье, провести в тылу мобилизацию и перейти в наступление. План, по тем временам и представлениям о набегах кочевников, был грамотный, но не сработал. Противник подвел.

Чингизхан, собственно, ничего нового не изобретал. Ни в вооружении, ни в системе власти или стратегии с тактикой, ни в логистике — все применяемое монголами, было известно степнякам, как и их противникам от Китая до Европы уже века. Но он был, не побоюсь этого слова, гениальным организатором и управленцем, отчего смог сделать две несложных на словах, но почти невозможных в реализации, вещи. Хан ввел среди подданных железную дисциплину, в том числе в армии — чего в то время в масштабах страны не удавалось никому (да и пробовали немногие). Еще он собрал придуманное до него, да и внедрил сразу в комплексе. Но на том не остановился, а все полезное, о чем он узнавал — а его живой пытливый ум позволял узнать немало, Чингиз бережно перенимал. Порой вместе с носителями опыта и навыков, которых пригоняли в качестве рабов или принимали на службу, вплоть до высших постов, зависимо от специальности. В сочетании с богатым людским ресурсом кочевников, успешный менеджмент превратил племена в передовое централизованное государство, а монгольские орды в не менее передовую армию. Мобильную, дисциплинированную, с качественным техническим оснащением и умеющую воевать несколькими корпусами в разных регионах по единому плану.

По численности, опыту и оснащению, войска противников были схожи, но противопоставить монгольской организации Мухаммеду II оказалось нечего. В ходе двухлетней компании, монголы разгромили хорезмшаха, города региона были взяты или сдались, но после неизбежной резни и грабежей в большинстве уцелели, сохранив роль торговых центров и транзит по Шелковому пути. Шах с частью армии, преследуемый тремя туменами противника, отступил к Каспию, где на одном из островов в начале 1221 года помер. Трон получил его сын Джелал ад-Дин.

Осенью 1220 года, в игру вступил и багдадский халиф Ан-Насир Лидиниллах, договорившийся с Чингизханом о взаимном нейтралитете, благо общей границы еще не существовало. Отряды халифа нанесли удар в южной Персии, пользуясь отсутствием там войск хорезмийцев отбили потерянные четверть века назад Исфаган и Шираз, а затем вышли к Зарани и границе с Синдом, вернув Ан-Насиру контроль над побережьем Персидского залива.

Джелал ад-Дин успешно провел схватку за престол с родственниками, попытался контратаковать монголов, не преуспел и отступил в Афганистан, а затем в Индию. Там он собрал остатки дружин Хорезма и других противников Чингизхана, с переменным успехом сражался с монголами, а затем прорвался в западные регионы Хорезма. Несмотря на потерю половины страны, молодой хорезмшах контролировал немалую территорию. Восстановив армию, он оттеснил монголов к Нишапуру, а у Ан-Насира отбил Исфаган, и к 1225 году граница Хорезма (правда, без самого Хорезма) с халифатом пролегла по линии озеро Ван-Тавриз-Рей-Исфаган-Зарани, а с Чингизханом от южного берега Каспийского моря, через Нишапур и Герат, причем последние остались монголам.

* * *

Гонявшиеся за прежним шахом тумены, во главе с Джэбэ и Субедеем, после смерти Мухаммеда II продолжили рейд вглубь вражеской территории. В 1221 году они взяли и разграбили хорезмийские Ардебиль и Нахичевань, потом приграничный грузинский Двин. Царь Грузии Георгий IV Лаша, к тому времени развернул войска и по примеру халифа как раз планировал расширить территории за счет разгромленного соседа. Это, возможно, и вызвало нападение на Грузию со стороны Джэбэ, логично считавшего все земли хорезмшаха добычей своего хана. В любом случае, вместо аннексий грузины выдвинулись к Двину, где были наголову разгромлены монголами, царь тяжело ранен и через два года скончался.

Джэбэ и Субедей направились к берегу Каспия. Гянджа откупилась, Шемаху и Ширван монголы взяли и разграбили, а затем через Дербентский проход двинулись на Северный Кавказ. Здесь они разгромили мелкие кавказские княжества, столкнулись с союзом аланов и половцев, которых «раскололи хитростью» и разбили порознь, после чего вышли на оперативный простор Дешт-и-Кипчак, Великой Степи.

Половцы противостоять организованным частям монголов не могли. Часть примкнула к победителям, часть разъехалась подальше. Остальные сплотившись вокруг авторитетного хана Котяна Сутоевича, бросились искать помощи у князей Руси — и на беду последних, нашли. Защищать соседских, привычных степняков от залетных, выехала команда представителей почти всех княжеств Руси. Владимирский князь от рейда уклонился, но дружину мобилизовал. В конце мая 1223 года, у реки Калка, русско-половецкая сборная встретила тумены Субедея и спустя несколько дней сражения была разгромлена наголову. Несколько князей с остатками бойцов смогли уйти, остальных монголы окружили и частью перебили в бою, частью взяли в плен и перебили позже. Русские потери оцениваются примерно в 90 % участников, монгольские как средние, а половцы никак не оцениваются, кто их там считал?

Субедей и Джэбэ попробовали еще набег на собственно Русь, но к границам подтянулись свежие войска Владимирского княжества, связываться с которыми монголы не стали. Возвращаться через Грузию и Хорезм, где их помнили и ждали они тоже не рискнули, а направились в обратный путь вдоль Волги, общеизвестным торговым путем через Волжскую Булгарию. Булгары, однако, потрепанный корпус попытались добить. Прорываясь с боями, монголы понесли тяжелые потери, погиб Джэбэ, но остатки туменов Субедей вывел к Каспию, в земли подконтрольные старшему сыну Чингизхана, Джучи.

* * *

Первая монголо-хорезмская война на западных соседей впечатления не произвела. Латинским королевствам было вообще не до них, разве что, увеличение товарооборота за счет приостановки движения через Хорезм сказалось. В Византии и Халифате привыкли, что хорезмшах воюет с кем-то на востоке и воспринимали монголов как еще одних степняков. В перспективе, может, и опасно, но в моменте — надо использовать. Взгляд недальновидный, но традиционный.

Халиф воспользовался случаем отторгнуть земли у Хорезма и активно пытался наладить с Чингизханом дипломатические отношения, добился нейтралитета и торговли, а потом ввязался в долгую войну с Джелал ад-Дином. Последний к 1226 году укрепил власть на оставшейся территории и занялся соседями. Первым делом он ударил по Грузии, после прохода Субедея все же занявшей часть земель хорезмшаха. Вернув границы к прежним, Джелал ад-Дин в 1227 году разгромил попробовавших продолжить завоевания монголов у Рея, отбросив к границе, но продолжать реконкисту не рискнул, а отправился отвоевывать провинции у халифа. Бои шли с переменным успехом, пока в 1229 году, уже после смерти Чингизхана (в 1227 году) и воцарения нового хана Угедея, монгольский полководец Чормаган атаковал хорезмшаха с серьезными силами и намерениями. После четырех лет Второй монголо-хорезмской войны монголы вновь одержали победу. Джелал ад-Дин погиб летом 1232 года, все его земли занял Чормаган, кроме доставшегося халифу Исфахана. В 1233 году монголы вышли к границам Грузии и Византии, хотя на подавление мятежей в захваченных провинциях и приведение бывших хорезмийцев к порядку, потратили еще пару лет.

Греки тогда и обеспокоились. Ранее они ничуть не огорчались проблемам воинственного соседа, а рейд Субедея в Константинополе восприняли с восторгом. Ну еще бы — монголы нанесли поражение Грузии, до того постоянно демонстрировавшей суверенность, а теперь резко умерившей апломб. Затем оттянули на себя половцев, позволив василевсу успешно завершить 2-й болгарский крестовый поход, да еще прошлись по Волге, повысив риски конкурирующего торгового пути из Азии в Европу. В 1229 году монголы вновь начали войну с Волжской Булгарией, протекавшую правда, вяло. Но в любом случае, изменение византийской политики повлекла только битва на Калке.

Русь давно входила в «византийский мир», но после возврата Болгарии в греческую гавань значение связей с русскими княжествами резко возросло. Граница Византии прошла по Дунаю, за которым начинались владения половцев. Кроме них, по суше греки граничили в Европе с Венгрией и на небольшом участке побережья Адриатики со Священной Римской империей. Последняя василевса Иоанна III Комнина пока не беспокоила, а вот против венгров — для равновесия, и особенно половцев, которые оправившись от разгрома монголами немедленно вернулись к рейдам в Болгарию, союзник требовался. И кроме князей Руси искать его было негде.

* * *

На Руси к тому моменту сформировались два основных центра.

Наиболее мощным являлось Владимирское княжество, с вассальными Муромским и Рязанским князьями, зависимым Новгородом, ослабевшими и все больше подпадающими под влияние Владимира Великого Смоленским и Полоцким княжествами. Князь Юрий II Владимирский покорял мордву и спорил о границах с Волжской Булгарией, вел активную политику в Смоленске и Полоцке, и с половцами придерживался линии мирной, а предложить ему грекам было совершенно нечего. К тому же, получая доход с волжского транзита, в развитии дунайского пути, князь интереса не имел.

Вторым центром, выступало княжество Галицко-Волынское. Как и Владимирское, оно извлекало доходы из транзита в Европу, только по Днестру, Бугу и окрестным рекам. Эти трассы хоть и конкурировали с Дунаем, но их оборот шел почти целиком из Черного моря.

Если у Владимира серьезных противников на собственных границах не имелось, то у Галича и Волыни они были всегда и отовсюду — половцы, венгры, поляки, литовцы, очередной владыка Киева… Обратным процессом была активная вовлеченность Галицко-Волынского княжества в политику и экономику Восточной Европы и Степи, дающая преимущество в развитии сравнительно с Владимиром Великим, где связи и с востоком, и с западом, имелись хоть и плотные (эмигранты из Германии и Франции строили соборы, а восточные купцы давно были обыденностью), но нерегулярные, затрагивающие скорее часть элиты, чем массы населения. К описываемому времени, домен разделился. Волынское княжество успешно удержал Даниил, сын Романа Мстиславича, а Галич переходил из рук в руки, от разнообразных русских князей к венграм и обратно, в промежутках управляясь местной знатью или возвращаясь Даниилу. При всем том, десятилетия почти непрерывных войн так и не смогли разорить регион, знать и горожане оставались зажиточными, а актив нес ликвидность. Князья позволяли себе вмешательство в дела Польши и Литвы, а также Смоленска, Полоцка и Киева, где соперничали с влиянием Владимира.

Киевское и Черниговское княжества влияние и доходы утратили, сил и средств претендовать на лидерство Руси не имели, хотя стол Киева оставался наиболее почетным, а Чернигов — активным и опасным противником, чьи князья искали приращения территорий.

* * *

Исходя из этой ситуации, василевс Иоанн III поставил на Галич и Даниила Романовича, пока Волынского. Занимавший Галич Мстислав Удатный, тесть Даниила, в 1227 году передал княжение своему другому зятю, младшему сыну короля Венгрии принцу Андрашу (при этом обе супруги претендентов были внучками упомянутого ранее половецкого хана Котяна, отца жены Мститслава), а Даниил подчинил Луцк. В Галиче князя временно не было вообще, а правили местные бояре, с интересом выбиравшие себе руководство. Но до приезда Андраша, под стенами города объявился Даниил, нашедший деньги на избирательную компанию в боярской среде и вербовку пополнения. В котором кроме русских и половецких отрядов некоторые летописцы отмечали «воев грецьких», а также болгарских эмигрантов. Даниил Романович по этим веским причинам получил стол Галича, а число его соперников тут же уменьшилось.

Мстислав Удатный скончался в 1228 году. В Венгрии вспыхнула междоусобица между королем Андрашем II и его старшими сыновьями, поддерживаемыми все теми же греками, отчего королю стало не до Галича, мгновенно заключившего союз с василевсом. Венгрия еще несколько лет раздиралась смутами, затем воевала с Австрией, а в 1235 году Андраш II умер. Наследовал ему старший сын, Бела IV, занявшийся восстановлением вертикали власти, ослабшей не без его собственного участия за время предыдущего правления.

Даниил оказался удачным выбором. Кроме Византии он договорился с Владимирским княжеством и Владимиром Киевским, с помощью которых отразил претензии князя Михаила Черниговского и укрепился на троне окончательно. С 1230 года начались совместные рейды в степь греков и галичан. В следующие пять лет византийцы получили возможность создавать на половецком берегу Дуная укрепленные поселения, а князь Даниил занял несколько половецких городов по Днестру. Поддержав в очередной польской распре Конрада Мазовецкого, Галицко-Волынское княжество получило приобретения и на западе.

Ситуация на дунайских рубежах, занимала в то время василевса Иоанна III куда сильнее, чем разгромленный хорезмшах до 1236 года, когда с монголами пришлось столкнуться уже самой Византии.

 

Глава XIX. V крестовый поход

В Европе вернулся интерес к крестовым походам. Направлений нашлось сразу три — Прибалтика, Испания и Северная Африка, проекты выглядели чисто региональными, но статус получили все. Занявший в 1227 году, на восьмом десятке лет, пост папы римского Григорий IX, кузен знаменитого понтифика Иннокентия III, покровитель францисканцев и доминиканцев, юрист и теолог с двумя университетскими образованиями, первым делом погрузился в ранее упоминавшуюся борьбу с еретиками, но инициативу с мест поддерживал. Проекты северогерманских сеньоров и локальных рыцарских орденов в Прибалтике, после обращения в Рим, в 1232 году получили одобрение святого престола и рекламу, но остались локальными, поскольку заметных бонусов более широкому кругу не сулили. А вот аналогичное ходатайство из Испании, вызвало повышенный интерес.

Испанские королевства (Португалия, Арагон, Кастилия-и-Леон), граничащие с маврами, решили свои внутренние проблемы и созрели для продолжения реконкисты. Коллег поддержал король Наварры Тибо I, по совместительству один из влиятельнейших сеньоров Франции как граф Шампани. На территориальные приобретения он не рассчитывал, но происходя из династии крестоносцев и по личной склонности, рвался поучаствовать в мероприятии. Испанцы были готовы затеять три самостоятельные войны, но опасались передраться между собой за добычу до финала, да и повышение статуса проекта сулило не только правовые льготы, но и внешнее финансирование с поддержкой добровольцами. Папа римский, официальный сюзерен указанных королей, увидел шанс повысить рейтинг Церкви и окончательно очистить Европу от мусульманского владычества, войдя в историю. Оттого Григорий IX в 1237 году принял роль бизнес-ангела в проекте, запустил компанию по проповеди крестового похода и вложился деньгами, из традиционных сборов с клира.

В Священной Римской империи рыцарям оказалось не до Испании, так что оттуда явились немногие, и те в основном из Северной Италии, а вот в Англии и Франции крест приняли герцог Бургундии, несколько ведущих графов, масса баронов и рыцарей.

* * *

Короли Сицилии и Египта пожелали свою отдельную экспедицию — с десантами и пустыней. Совместно с Генуей они заявили, что поход братских иберийских монархов поддерживают, но зайдут к маврам с тыла. Атаковав Тунис с Сицилии и прибрежные города Киренаики из Египта. Официальный мотив — сковать силы сарацин Африки и не позволить переброску подкреплений в Испанию.

Историки зачастую считают Африканский и Испанский походы совершенно независимыми, и вполне справедливо. Область Ифрикия со столицей в Тунисе от Альмохадов откололась лет десять назад и правила здесь династия сепаратистов — Хафсиды. Никакой помощи бывшая метрополия от них ожидать не могла… впрочем, в тонкостях мавританской политики, в Европе мало кто разбирался. Зато захват Туниса и береговой полосы от него до Египта, открывал кораблям из Европы путь в Александрию и Левант через Сицилию, альтернативный плаванию через Адриатику и вдоль берегов Византии, Киликии и Сирии. Обходя венецианцев и греков — в интересах Сицилии и Генуи, а заодно и порты Кипра и Сирии, что усиливало и египтян. Несмотря на очевидные узкие и корыстные причины, папа поддержал и эту группу крестоносцев. Успех в любом случае укреплял христианский мир, приближая Средиземное море к статусу «Моря Креста». Негативно проект восприняли в Венеции, Константинополе, Киликии и Сирии, но кроме венецианцев, у всех нашлись свои проблемы.

Византия разбиралась с монгольской угрозой. В Сирии, сменивший умершего в 1233 году отца король Боэмунд V вступил в традиционный для Антиохии конфликт с местным патриархом, поддержанным Римом. Примирившись через пару лет с Церковью и закрепив итог браком с родственницей папы Лючией де Сеньи, Боэмунд V в 1237 году провел не менее традиционную войну с Киликией, кончившуюся без особых результатов, но от мировой политики стороны отвлекшую. Венеция помешать экспедиции конкурентов не могла, но и участия в очередном крестоносном проекте не принимала. Позже дожей обвиняли в том, что они слили эмиру Ифрикии Абу Закарию Яхью Хафсиду информацию о подготовке похода, но подтверждений тому не нашлось.

* * *

В 1239 году, крестоносцы начали наступление. В Испании момент оказался удачным. После IV крестового похода держава Альмохадов так и не оправилась. Халиф Мухаммад умер в 1214 году, наследники удержать власть не смогли и после череды дворцовых переворотов, гражданских войн и парада суверенитетов, халифат рассыпался. В Африке за династией осталось лишь Марокко, западнее возникли суверенные эмираты Тлимсена и Ифрикии, восточнее отхватывали земли Мариниды. В Испании эмираты возникали, воевали меж собой, поглощались победителями и вновь делились, а к началу вторжения христиан имелось три относительно крупных (Бежа, Севилья и Гранада) владения, и с десяток мелких.

Король Португалии Саншу II Благочестивый, усилив дружины контингентом английских крестоносцев, начал наступление первым, атаковав эмират Бежу. Разгромив противника, португальцы нанесли удар на Севилью и взяв после недолгой осады город, вышли к Кадису. Приморская крепость, недавно укрепленная, держалась почти год, пав в 1242 году последней из мусульманских владений в Испании.

Войска Арагона, во главе с Хайме I Завоевателем, поддержанные пилигримами из Франции и флотом, двинулись на Альмерию, а после ее падения продолжили наступление в район Гранады. Бои в горной местности шли ожесточенные, христиане понесли огромные потери, но подкреплений маврам ждать не приходилось и к лету 1241 года крестоносцы взяли Гранаду, а осенью Малагу.

Фернандо III Кастильский и Леонский, с примкнувшими наваррцами Тибо I и французскими добровольцами наступал на юг, понес меньше всего потерь, получил меньше всех приобретений и добычи, зато в 1241 году внезапным броском захватил Гибралтар.

В 1242 году, V крестовый поход триумфально закончился «полным изгнанием магометова племени», как отмечали хронисты. На самом деле, мусульмане в Испании, безусловно, остались — но уже в качестве подданных новых правителей. Границы Португалии распространились до линии Бадахос-Севилья-Кадис, Арагона — Аларкон-Гранада-Малага, между ними расположились новые земли Кастилии.

* * *

Африканская компания, успеха не принесла. Предупредили эмира Абу Закарию венецианцы или нет, в любом случае, основатель династии Хафсидов и суверенной Ифрикии полководцем был грамотным, правителем толковым, а армию имел большую и опытную. За время независимости он успел захватить Триполитанию и Алжир, а перед нападением франков подчинил (или заключил союз, как обычно, стороны оценивали это по разному) окрестные племена берберов. Потому высадившиеся у стен Туниса дружины Вильгельма III Сицилийского столкнулись с укрепленной крепостью, защищаемой прекрасно обученным гарнизоном. Заняв небольшой форт Карфаген, расположенный неподалеку от Туниса, сицилийцы получили базу с источником воды и перешли к осаде. Флот пиратствовал вдоль вражеского побережья и обеспечивал снабжение с родины, но у осажденных хватало запасов, а с суши христиан постоянно атаковали мавританцы и берберы, не позволяя франкам отходить от лагеря даже небольшими отрядами. Через пару месяцев в лагере крестоносцев начались болезни. Летописцы называют чуму, дизентерию и лихорадку, с учетом тогдашних медицинских познаний вообще и у хронистов в частности, определить, что имелось в виду невозможно, но экспедицию выкосило существенно и быстро. Осенью того же года, заболели король и его старший сын, тоже Вильгельм, и проект свернули. Оставшихся в живых, флот перевез обратно на Сицилию. Вильгельм III и его наследник скончались в Палермо, трон получил младший сын, ставший в начале 1240 года королем Танкредом II.

Балдуин VI Египетский собрал вассалов, отряд тамплиеров, добровольцев из Нубии, Эфиопии и некоторых доменов Сирии, и выступил на запад. Энтузиазм египетско-иерусалимских рыцарей был велик, и в поход отправились многие.

В том числе двенадцатилетний князь Карл Постум Мармарийский, дружину которого возглавлял коннетабль княжества барон де Баджан. В походе юного сеньора сопровождала охрана из рыцарей и боевых колонов. Один из последних, шестнадцатилетний бывший раб из крымских половцев, по словам летописца «прозываемый Захария Арбалетчик, а по природному имени Бейбарс», для которого экспедиция тоже стала первой войной, отличился в схватках и стал конюшим и фактически личным адъютантом Карла.

Экспедиционный корпус, сопровождаемый с моря генуэзско-египетским флотом, с боями прошел до портовой крепости Дарна, заняв по дороге ряд городов поменьше. Разбогатевшая на торговле с племенами пустыни и транзите в Магриб Дарна, пала после быстрого штурма. Разграбив город и оставив там гарнизон, Балдуин VI двинулся дальше и осадил Эль-Мардж (Барка). Здесь флот помочь не мог, зато подтянулись части эмира Абу Закарии Ифрикийского и племенное ополчение берберов, на чем успехи кончились. Взять крепость не вышло, снабжение шло из Дарны, причем обозы прорывались только с большой охраной, а стычки с мелкими отрядами не прекращались. Когда пришли вести о провале операции в Тунисе, король дал приказ отступать. В ходе отступления потерь понесли больше, чем на штурмах и стычках. Удерживать Дарну смысла не было, в качестве плацдарма оставили порт Тобрук, заложив там мощную крепость, оборонять которую договорились совместно с тамплиерами.

* * *

На европейской и азиатской политике результат обоих походов практически не отразился. Император Священной Римской империи Генрих VII (выдвинувшийся с должности герцога Брабантского) правил, как отмечалось, с 1222 по 1235 год. После его смерти, ведущие князья империи передали корону его сыну, Генриху IX Великодушному. Власть императоров в эти годы никем всерьез не оспаривалась, но и значение ее резко снизилось. Формально империя оставалась единой, на практике правители основных княжеств вели себя независимо, старательно расширяя свои домены, воюя между собой и вспоминая об общем монархе редко. Не то чтобы двум коронованным Генрихам такое положение нравилось, но сил и влияния они имели немного, отчего основной задачей считали усиление собственной династии. Особых успехов, впрочем, Брабантский дом не добился, в отличие от вассальных князей. Из последних к 1240-м годам наиболее мощные домены оказались у представителей всего нескольких фамилий. Герцог Брауншвейг-Люнебургский Оттон I Дитя (последний представитель Вельфов и основатель Брауншвейгского дома), уверенно собрал единое княжество из приобретенных разнообразными путями ленов. Герцог Баварии и пфальцграф Рейнский Оттон II Светлейший, из Виттельсбахов, начал в 1237 году войну за Швабию, оставшуюся без владельца, с ландграфом Тюрингии Генрихом IV Распе. Естественно, обоих сеньоров поддерживали союзные коалиции менее авторитетных феодалов, так что у германских рыцарей забот хватало. Впрочем, в этом споре, стороны хотя бы формально апеллировали к императору и закону. Герцог Австрии и Штирии Фридрих II Воитель и король Чехии Вацлав I, восемь лет воевавшие, с редкими перерывами, между собой с 1231 года, свои владения вообще считали независимыми. Земли Северной Италии оказались предоставлены сами себе и власть Генриха IX признавать перестали полностью, сближаясь с Францией, в качестве противовеса империи, папе и Сицилии.

Из внешней политики империя оказалась исключена. Съездить короноваться в Рим Генрих IX так и не собрался, а единственным заметным столкновением с иностранными коллегами, стала потеря в 1236 году графств Эно и Намюр, отошедших Франции. Король Людовик IX Французский, в рамках очередного наследственного спора об этих ленах, выступил в роли арбитра, вынес решение в пользу в пользу вассальной ему Фландрии, а исполнение судебного акта обеспечил собственной дружиной. На сюзеренитет над этими ленами претендовал сам император, чье исконное владение Брабант лежало по соседству. Но именно по этой причине, имперские князья, не желающие усиливать своего повелителя, в поддержке против французов Генриху IX отказали, признав арбитраж Людовика IX законным.

* * *

Во Франции, Людовик IX закончил присоединение графства Тулузского и окрестных земель, подчинил Эно и Намюр, в 1240-42 годах провел успешную компанию против континентальных владений короля Англии, кончившуюся, впрочем, мирным договором. Франции отошел Дьепп, а остальные границы стороны признали действующими.

Король Англии Генрих III, герцог Аквитанский, Нормандский, Бретанский и Анжуйский, со времени коронации в 1233 году погрузился в междоусобицы с вассалами на острове и континенте, воевал с Францией и расширял влияние в Уэльсе и Шотландии, отчего более далекими пределами интересовался мало.

 

Глава XX. Монголы в Европе

Тем временем на востоке, наследник Чингизхана великий хан Угедей успешно завершил войны с Цзинь и Хорезмом. По этому поводу он созвал в 1235 году съезд народных представителей (лучших, вестимо) — курултай, на котором решили продолжить покорять Китай и запустить большой проект по захвату Поволжья, Половецкой степи и их окрестностей — Руси и Грузии. Монголы вообще к соседям относились с подкупающей прямотой. Соседу обычно прямо предлагалось покориться, платить дань и прочие повинности исполнять. А вдруг получится? Получалось редко, но бывало, а это сплошная прибыль. Если же дипломатия монгольского типа не срабатывала, ханы переходили к нападению. Опять же всегда и из тех же соображений — вдруг получится? Тогда трофеи, активы на баланс и — что не менее важно, занятость войск. Получалось на этапе становления Монгольской империи почти всегда. Когда не выходило — наращивали усилия. Ведь если мы не можем завоевать соседа, значит это не актив, а риск. Он, значит, сам нас завоевать может. А риски нужно исключать. Плюсы такого подхода очевидны, начиная с регулярного роста доходов центра и возможности содержать постоянную, боеготовую и мотивированную армию в немалом числе. Минусы тоже известны — с ростом империи, ухудшается связность территорий и связь, падают управляемость и роль центра, возникает тяга к сепаратизму у подчиненных. Пополняемые из завоеванных племен войска теряют в качестве и контроле, опережая рост численности, потребный для удержания владений и одновременной экспансии. Спустя некоторое время слетает покупательская способность. Грабить еще можно, получать выходит уже меньше, а тратить особо некуда — запросы выросли, производство и импорт нет. Что такое внутренний рынок в Орде знали слабо, кроме войны и дани с покоренных, признавая лишь пошлины с транзитных и местных купцов, а от родственного населения требуя скорее мобилизационного ресурса. Опять же, ничего нового — для «империй кочевников» схема традиционна и вдолгую судьба монголов, несмотря на более глобальный чем у предшественников масштаб, была предсказуема… только в моменте объектам экспансии это помочь никак не могло.

* * *

В Поволжье вышла экспедиционная армия, собранная из войск хана, улуса Джучи и других Чингизидов. Представители всех прямых потомков Чингиза участвовали в походе лично, общее руководство проектом возложили на главу Джучидов Бату, а начальником штаба ему выделили самого на тот момент авторитетного монгольского полководца — Субедея. В 1236 году, монголы, покорив попутно башкир, нанесли удар по Волжской Булгарии. Несмотря на упорное сопротивление, к весне 1237 года булгар разгромили, после чего двинулись в степь, на половцев и аланов. К осени разбили и этих, заодно заняли земли приволжских племен, не подчинявшихся булгарам, часть из которых перешла к новому сюзерену добровольно.

Разумеется, разгромлены были лишь основные и организованные формирования половцев. Немалая часть населения Степи разбежалась, позже возобновив сопротивление. Многие выбрали эмиграцию. Наиболее авторитетный хан половцев, Котян Тертер, из клана Кун с несколькими десятками тысяч подвластных кочевников эмигрировал в Венгрию. Король Бела IV принял беглецов на правах федератов, окрестил «на латинский манер» и устроил помолвку сына с дочерью Котяна. Хан в ответ назвал родившегося в начале 1241 года очередного сына Белой. Но несмотря на присягу сюзерену и крещение, мощное формирование понаехавших эмигрантов, связанных племенными узами и подчиняющихся хану, но при том представляющее серьезную военную силу, у венгров вызывало понятные опасения.

Забегая вперед отметим, что в 1241 году, с подходом к границе королевства монголов, трения между местными и мигрантами вылились в открытое столкновение. По венгерской версии все началось с мятежа половцев, византийский летописец отмечал, что первыми «бароны напали на лагерь вождя кунов, называемых также команами и убили самого вождя с женами». Фактом можно считать вооруженный конфликт и гибель почти всей верхушки половцев, самого Котяна и его семьи, кроме дочери Елизаветы, помолвленной с наследником трона, младшего сына и еще нескольких близких родичей. В результате большая часть половцев бежала в Византию, дорогою разграбив венгерские земли. В их числе выехали сын хана Бела, позже ставший главой остатков клана и вошедший в историю под прозвищем «Кун», а также его брат или кузен, оказавшийся старшим в династии Тертеров. Меньшая часть половцев осталась в Венгрии, их лидером позже стала Елизавета. В Византии эмигрантов приняли «почетом и дарами от василевса», но отправили в Анатолию, на границу с монголами. Там по неизвестной причине переселенцы раскололись вновь. По мнению сирийского церковного хрониста, произошло это поскольку «по розни между римской и греческой церквями, команам противны оказались обряды греков», но учитывая не столь давнее крещение и пристрастность летописца, версия кажется сомнительной. По факту, большинство осталось у греков, сохранив внутреннее клановое единство на несколько десятков лет, и эти половецкие отряды немедленно включились в войну с монголами. А часть, под началом упомянутого главы Тертеров, ушла в Сирию, служить королю Боэмунду V. Лидер позже стал известен под именем Франсуа Тертер, мы с ними всеми еще встретимся, но позже.

* * *

В конце 1237 года, отдохнув и пополнив армию бойцами с завоеванных земель, Бату появился на границе Руси. Князь Рязанский, совместно с муромцами, попробовал остановить противника в приграничном сражении, проиграл битву и потерял кадровую армию. После этого монголы быстро продвигались по княжеству занимая города, с сопутствующими грабежами и резней населения. Князь Юрий Владимирский отмобилизовал войска и под командой наследника выслал в помощь вассалам. Соединившись с остатками рязанских сил, корпус дал еще одно генеральное сражение, под Коломной. Бой вышел ожесточенным, монголы понесли большие потери, но битву вновь выиграли. Из русских дружин уцелел и ушел во Владимир лишь небольшой отряд.

Закончив с Рязанью, Бату атаковал Владимирское княжество. Князь Юрий, возможно оценив неудачи предыдущих полевых сражений, попробовал отступление, с опорой на крепости и расчетом, что противник в штурмах сточится. Собственно, кроме вступления в битву, других вариантов стратегии и не было. Монголы не сточились. Преследуя отступающего князя, они взяли после недельного штурма Москву, затем Владимир, где погибла почти вся великокняжеская семья, а потом и остальные города, часть приступом, некоторые сдались. Юрий отошёл на север, к реке Сить. В новую ставку были вызваны пополнения с Поволжья и от братьев, князей Ярослава Новгородского (и по совместительству Киевского) и Святослава Переяславльского. Подкрепления из собственного домена явились, Святослав тоже, а Ярослав не успел. Или не очень хотел — вопрос темный. В марте к Сити подошел темник Бурундай, окружил княжеские части и уничтожил практически полностью, спастись удалось немногим. На том войну Владимиром можно считать проигранной. Монголы взяли и разграбили еще ряд городов княжества, а затем начали отход в степи. По дороге они провели рейд в Черниговское княжество и после долгой осады взяли Козельск, а потом отошли и занялись переформированием и укреплением власти в Булгарии и степи.

Здесь армия разделилась. Несколько отрядов еще три года воевали с половцами и аланами, другие провели рейды против мордвы и приграничных русских городов, часть отправилась в Закавказье. Летом 1238 года, несколько чингизидов с отрядами выдвинулись в Крым, где разбили половцев в степной части. Прибрежные города Византии отбились, но их всерьез пока и не осаждали.

* * *

Владимирским князем стал Ярослав Всеволодович, занявшийся восстановлением региона и конфликтами с соседями. В следующие годы князь и его сыновья провели серию войн на западе с Литвой (некоторые в союзе с Галичем), отбив нападения на земли Новгорода и восстановив своего вассала на троне Смоленского княжества. На севере — с немирными финскими племенами, а также епископами Прибалтики, датчанами и шведами, подкрепленными Ливонским орденом. Последний образовался в 1237 году из остатков орденов, за несколько лет до того разбитых литовцами (орден Меченосцев) и князем Галицким (Добринский орден). Для владимирцев компании оказались успешными, границы удалось сохранить, как и Смоленск в качестве вассала. Ливонский орден после ряда поражений перенес усилия в Пруссию, Дания переваривала аннексированную Эстонию. На юге дело шло хуже. Киев, фактически брошенный Ярославом, занял князь Михаил Черниговский, тут же попытавшийся завладеть Галичем.

Даниил Галицкий нападение на свои земли отразил, в Киев Михаил не вернулся и в 1239 году потерял личный домен — монголы захватили Черниговское и Переяславльское княжества. Михаил Черниговский ушел в Венгрию, затем примирился с Даниилом Галицким и получил от него удел в Луцке, как базу для отвоевывания Чернигова. Но тут вновь подошли монголы, и князь Михаил предпочел выехать в Польшу, а затем в германские княжества.

* * *

В 1240 году Угэдей велел Бату отправить часть сил в Закавказье, в пополнение действующих там войск. Когда Бату начинал свой большой проект, наместник Великого хана в Хорезме Чормаган выступил на Грузию, для соединения с Бату и превращения Каспийского моря во внутреннее. Армия у наместника собралась немалая, щедро пополненная местными резервами, вполне лояльными новой власти. Ничего странного — в регионе не так давно правили эмиры Азербайджана, затем хорезмшахи, и население не видело принципиальной разницы их с монголами. Воевать с греками уже не первый век стало здесь делом привычным, тем более множество христиан эмигрировало в Византию или Грузию, а оставшиеся были сильно исламизированы.

Правящая с 1223 года царица Грузии Русудан попыталась сопротивляться и запросила помощи в Византии. Василевс Иоанн III отправил отряд из Анатолии, но союзники опоздали. Чормаган в нескольких сражениях разбил основные силы грузин и взял Тбилиси. Царица переехала в Кутаиси, а монголы выдвинулись к ромейской границе, разгромили греков и атаковали их пограничные крепости. Основой обороны здесь являлись Карс и Ани, но укреплены города оказались слабо. Нападения со стороны братского грузинского, христианского царства никто не ожидал уже лет тридцать, в отличие от постоянно напряженной границы с Хорезмом. Оба города пали быстро, но тут попытались перейти в контрнаступление грузины и Чормаган отвлекся на них.

Ромеи собрали армию и под командованием великого доместика Андроника Палеолога отправили отбивать пограничные крепости. Пока войска стягивались на восток, монголы в очередной раз разгромили отряды Русудан и заняли восточную часть Грузии, включая Дербент. Царица удерживалась на северо-западе, но скорее потому, что у втянутого в войну с Византией Чормагана до нее руки не доходили. Монголы смогли взять Валашкерт, крепость на стыке бывшей византийско-хорезмо-грузинской границы, но потеряли Карс. Приход с севера корпуса из армии Бату закрыл вопрос с Грузией. Царица капитулировала, признала Великого хана сюзереном и выплатила немалую дань.

В боях с греками по причине болезни Чормагана наступила пауза, использованная василевсом для переброски на восток новых сил. В 1242 году умершего Чормагана сменил один из его командующих Байджу-нойон, родич знаменитого Джэбэ и ветеран войн с Джелал ад-Дином, но пока вернемся к делам Бату.

* * *

Осенью 1240 года, Бату и Субедей, подавив, хоть и не окончательно, сопротивление на завоеванных землях, продолжили завоевание Руси. Первым делом они осадили Киев, на тот момент непонятно какому князю принадлежавший. После долгой осады город взяли штурмом и разграбили, население вырезали почти вчистую и двинулись на Галицко-Волынское княжество. Союзников Даниил Галицкий найти не смог. Сражения, как показал печальный опыт Владимирских и Рязанских князей, давать смысла не имело, отчего он сразу перешел к схеме Юрия Владимирского — отступление и прикрывающая его оборона крепостей. Сработало не лучше, чем у соседей — Бату последовательно штурмовал города, за редким исключением, удачно. После взятия Владимира Волынского, Угэдей отозвал с фронта наследников трех основных улусов (кроме Джучиева) Мунке, Гуюка и Бури. Бату продолжил поход, взял и разграбил Галич, князь Даниил отступил в Польшу, к дружественным князьям, затем в Австрию.

* * *

Дав короткий отдых войскам, Бату направил отдельный корпус в Польшу, а с основной армией двинулся в Венгрию. В Польше монголы разнесли дружины местных князей, разбили под Легницей польскую сборную, к которой присоединились тамплиеры и некоторые германские рыцари, затем по приказу Бату ушли в Венгрию, по пути разорив Моравию.

В Венгрию армия Бату вошла с нескольких направлений, привычно разгромила части прикрытия на границах и столкнулась с отмобилизованой в глубине страны армией короля Белы IV. После недолгого маневрирования, в чем войска Чингизидов превосходили любого противника, стороны встретились у реки Шайо, где монголы в очередной раз одержали блестящую победу. Бела IV бежал в Австрию, откуда как раз отъехал в Галич предыдущий эмигрант, князь Даниил. Бату занял всю задунайскую часть королевства и начал ее осваивать, устанавливая свою администрацию и сбор налогов.

Нашествие с востока и разгром поляков с венграми, вызвали в Европе живой интерес к происходящему. Особенно в Священной Римской империи, где императору Генриху IX, ввиду надвигающейся угрозы даже удалось собрать под своим началом войска имперских князей и выдвинуться к границе, где к ним присоединился венгерский король. Начались переговоры об объявлении этого похода крестовым, папа Римский не возражал, инициативу поддержал было Людовик IX Французский, под влиянием апокалиптических рассказов выживших под Легницей тамплиеров, но проект не задался.

Бату, передохнув и дождавшись подхода отряда из Польши, совершил несколько рейдов в имперские пределы — скорее разведку боем, чем наступление, кончившиеся мелкими стычками и отходом монголов. Германским князьям нести службу в обороне надоело, наступать в интересах совершенно чуждого им короля Венгрии не хотелось, а противник нападать так и не собрался. Со временем вспыхнули былые свары, сеньоры вспомнили об ограничении службы по мобилизации, после чего постепенно разъехались по доменам.

Воспользовавшись ослаблением имперской угрозы, Бату перешел Дунай и занял оставшуюся часть Венгрии. Монголы к тому времени понесли немалые потери людьми и лошадьми, а агрессивность резко снизили, ввиду усталости от нескольких лет похода и по отягощенности богатейшей добычей. Бату начал стягивать силы в кулак, но корпус под командованием Кадана, младшего сына Угэдея, отправил в набег на земли Византии, на разведку и из все той же логики — а вдруг получится?

Бела IV, разумеется, с самого начала войны просил помощи в Константинополе. Ему направили несколько отрядов из европейских провинций, полегших в боях вместе с венграми, но всерьез поддержать не могли. Ромеи воевали с монголами на востоке, причем не слишком успешно. Анатолия требовала пополнений, но и на границе с Венгрией и степью требовалось держать войска, тут не до союзников. За боями в Венгрии, греки следили внимательно и к нападению оказались готовы. В Балканских провинциях, монгольский рейд встретила армия под командованием самого василевса, укомплектованная ветеранами болгарских походов.

Кадан осадил Рагузу, но взять до подхода василевса с основными силами не успел. После встречного боя передовых сил, Кадан отошел к Сплиту, который безуспешно попытался взять с налета, а затем в горы.

Здесь Иоанн III Комнин догнал противника и навязал бой в непригодных для кавалерии условиях, рассчитывая, что это даст преимущество грекам, предыдущие годы воевавшим именно в таких условиях с местными повстанцами. Преимущество оказалось не то чтобы решающим, поскольку кочевники, как выяснилось, умели сражаться не только в конном строю. Лучники Кадана выкосили первые ряды наступающих, затем монголы контратаковали пешком. Сражение длилось двое суток, обе стороны понесли большие потери, но поскольку Кадан отступил и ушел в Венгрию, победа осталась за василевсом.

На этой оптимистичной ноте, нашествие внезапно кончилось. Бату дал приказ отходить. Причинами называют известия о смерти Угэдея и желании поучаствовать в выборах нового хана, усталость войск и невозможность удерживать венгерские земли, мятежи половцев и булгар в тылу… в любом случае монголы ушли. Один из их отрядов, отходивший через Болгарию, успел потрепать тамошний ромейский наместник Алексий Слав, так что Византия получила репутацию победителей азиатских орд.

* * *

В самой Азии, правда, дела у греков обстояли хуже. Здесь в 1242 году, сменивший Чормагана в бывшем Хорезме Байджу-нойон, начал наступление. Он нанес удар южнее Валашкерта, со стороны бывшей хорезмийской границы, отрезал и после недолгой осады взял Манцикерт, а затем вышел к Эрзруму. Город, в который Андроник Палеолог успел перебросить подкрепления, оборонялся два месяца, затем пал, был разграблен и разрушен, а население вырезано. Греки за это время стянули войска в этот район и перешли в контрнаступление. Байджу отошел к приграничным крепостям.

В следующем году, когда угроза на западе уменьшилась, армию Палеолога пополнили, а Байджу вновь перешел в наступление. Под Эрзрумом состоялось сражение, начисто проигранное византийцами. Остатки ромейских войск отошли севернее, к Трапезунду, а монголы прошли Эрзрум и взяли приступом Эрзинджан. Отдохнув, Байджу совершил рейды на Сивас и Милитену, но после небольших стычек отвел войска, сосредоточившись на подавлении сопротивления в уже захваченных землях.

 

Глава XXI. Отзвуки бури

В начале монголо-византийской войны, василевс Иоанн III обратился за поддержкой к соседям. Король Хетум I Киликийский отговорился внутренними междоусобицами. Король Сирии Боэмунд V в 1243 году сформировал мощный экспедиционный отряд под командованием младшего брата Генриха, графа Эдесского, как оказалось вовремя — но не для Византии.

В Багдаде после Ан-Насира Лидиниллаха сменилось несколько халифов (в 1242 году умер очередной) и власть ослабла. После падения хорезмшахов, часть союзных им туркменских племен, отрезанных от родных земель, в немалом количестве (хронисты называют несколько десятков тысяч), откочевали на север Халифата. Обосновались севернее Мосула, разгромили отряды местной администрации, пограбили население и не спеша обдумывали, что делать дальше. Получивший трон Абу Ахмад Абдуллах Аль-Мустасим Биллах, правителем оказался слабым. Ему досталась неплохая армия, но и усилившиеся наместники, слабо контролируемые центром. С туркменами новый халиф вел переговоры, а атаковать их не решался, опасаясь даже в случае выигрыша понести слишком заметные потери. Зато к вождю туркменов по имени Берке (тезке брата Бату) обратился василевс, предложив наемную службу против монголов и расселение в пограничье со статусом федератов. Предложение смотрелось привлекательно, кроме Византии беглецов нигде не ждали. Монголы в лояльность бывших врагов не верили и в переговоры не вступали, да и рассчитывать на сохранение автономии собственной орды там не приходилось. Халиф, несмотря на переговоры, легализовать туркмен не соглашался, а во франкских королевствах места им вовсе не проглядывало. Монгольского наместника это незаконное формирование явно беспокоило, а слух о переговорах с греками подтолкнул к действиям. В 1243 году он отправил в тот район сильный отряд под командованием Ясавура.

При приближении монголов, желание участвовать в греческом проекте у туркмен немедленно пропало, и они ушли на юг. Ясавура это удовлетворило, и он переключился на другие цели. Для начала его отряд взял и разграбил Мардин, формально принадлежащий халифу, а реально неизвестно кому. Затем пересек границу Сирии, предложив королю Боэмунду V покориться Великому хану (не уточняя которому, поскольку место на тот момент оставалось вакантным) и уплатить дань.

Боэмунд V, правитель толковый и уравновешенный, отреагировал спокойно. От предложения вежливо отказался, удачно собранные войска вместо Византии отправил к границе, а в приграничных крепостях ввел повышенную боеготовность.

Ясавур атаковал Эдессу, но с налета крепость взять не удалось. Разграбив окрестности, монголы выдвинулись к Харрану, где история повторилась. Вероятно, полоса неудач не позволила монголам отступить достойно, отчего они продолжили рейд вглубь страны, в направлении Алеппо. На полдороге, под городом Манбидж, произошло первое сражение франков Леванта с монголами, продемонстрировавшее навыки обеих сторон. В начале битвы, монголы подставились под прямую атаку рыцарской конницы, понесли потери и отступили. Затем Ясавур, грамотно маневрируя, вывел противника под обстрел лучников, смешал ряды франков и контратаковал, вынудив рассеяться. В бою погиб кузен Генриха Эдесского (и короля) Жан и «с ним многие из лучших сеньоров», как отмечал хронист. Вечером граф Эдесский смог собрать уцелевших и привести армию в порядок, а затем подошел сам король с отмобилизованными подкреплениями. После нескольких стычек Ясавур отошел, вернувшись к Байджу. На том первый латино-монгольский конфликт закончился, но в Византию сирийцы уже не попали. Пока они отходили от боев, пришли вести из Иерусалима.

* * *

Ушедшие от монголов и разорившие ряд городов туркмены, вынудили халифа к действиям. Терпеть разгуливающую по стране орду становилось совсем рискованно, к тому же претензии в укрывательстве врага могли предъявить монголы, за ними такое водилось. Аль-Мустасим начал собирать войска, а параллельно активизировал переговоры. Лидеры туркменов и сами прекрасно понимали шаткость положения, отчего в этот раз дипломатия увенчалась успехом. Орда, усиленная добровольцами халифата и некоторыми племенами бедуинов, с земель Аль-Мустасима ушла, двинувшись в набег на франкский Дамаск, по торговому пути через Пальмиру. Латинские хронисты прямо называли виновником такого поворота халифа, натравившего орду на соседей. Арабские выдвигали версию о самостоятельной идее Берке отвоевать себе эмират на базе мусульманского анклава франков, истину установить сложно. Аль-Мустасиму проект был выгоден в любом случае. Если туркмен уничтожат — у Багдада станет проблемой меньше. Получится затея Берке — новый эмират очевидно станет сателлитом халифа. При этом все окружающие прекрасно знали о самостоятельности орды, несмотря на любые подозрения.

* * *

В начале 1244 года туркмены атаковали Пальмиру. Город защищали тамплиеры, но гарнизон оказался слабым. После окончания реконкисты в Испании, орден Храма искал себе новое применение. Филиал в византийской Амиде традиционно был небольшим и популярностью у европейцев не пользовался, перспективными направлениями считались египетский Тобрук и Восточная Европа, о которой мы поговорим в своем месте. База в Пальмире оставалась главной, но ориентировалась на охрану границы и караванного пути от мелких банд, поскольку с халифатом мир длился уже много лет. Лучшие рыцари ордена действовали в более интересных местах, численность гарнизона постоянно снижалась, хотя укрепления поддерживались в порядке. Подойдя к городу, туркмены после недолгого приступа прорвались внутрь. Защитники планово отошли в цитадель, штурмовать которую бывшие хорезмийцы не стали, разграбили жилые кварталы, подожгли захваченное и направились к Дамаску. Небольшой гарнизон в тылу их не смущал.

Естественно, о нападении орды гонцы из Пальмиры в Дамаск сообщили заранее. Но ситуация здесь складывалась не лучше пальмирской, к обороне город оказался не готов. Уже больше века дамасский анклав служил витриной франко-мусульманской дружбы, пользуясь широкой автономией в рамках владений короны. Купцы и ремесленники богатели на транзитной торговле, местные виконты со времен правления регентов главной задачей видели не поддержание боеготовности, а поиск тонкой грани между суммой налогов, отсылаемых в Каир и собственным откатом. Присутствие тех же тамплиеров и защита короны позволяли не опасаться набегов соседних феодалов, разбойников на дорогах почти, посады разрослись, а траты на укрепления выглядели не самыми насущными. К чести виконта, вести из Пальмиры он сразу воспринял всерьез. Немедленно отправил гонцов в Каир и к окрестным сеньорам, стянул в город местных рыцарей и начал ополчать горожан, заодно пытаясь укрепить стены. Поэтому в Дамаск туркмены ворвались только через три дня после начала осады. Еще несколько дней шли уличные бои, возможно затянувшиеся не столько из-за сопротивления, сколько по отвлечению атакующих на грабеж богатых домов и посадов, а основные силы защитников удерживались в городской цитадели.

В этот переломный момент, к Дамаску подошла дружина Балиана Ибеллина, князя Заиорданского. Князь располагал одной из наиболее опытных дружин, осаду Дамаска рассматривал как обычный бедуинский набег — просто очень большой, и атаковал туркмен сходу. Последние отвлеклись от города и разнесли заиорданскую дружину. Князь едва смог спастись, но его удар позволил защитникам крепости собрать жителей, занять прилегающие к цитадели кварталы и выстроить оборону.

Туркмены вернулись в город, но с севера подтянулся объединенный отряд графов Хомса и Хамы. Учтя опыт князя Заиорданского, сеньоры нападать не спешили, расположились лагерем неподалеку и выслали разведку. Орда, оставив часть бойцов зачищать занятые кварталы города, выдвинулась к новому противнику, и после нескольких дней стычек, атаковала франков сама. С юга в это время подошла королевская гвардия.

* * *

В Каире вести из Дамаска о нападении поначалу встретили спокойно, но отреагировали быстро. Там тоже сочли происходящее массированным набегом грабителей, не особо угрожающим стране, но сильно бьющим по поступлениям в казну. Потому король Балдуин VI спешно отправил к месту событий Королевских конных арбалетчиков под командованием Витторио Кутуза, усиленных попавшимися под руку вассалами, а сам начал мобилизацию второго эшелона. Получив по пути сведения о неудачах франков, Кутуз осознал, что враг выглядит опаснее ожидаемого и скорость сбавил. Усиливая отряд рыцарями, призываемыми по дороге, Витторио двигался медленнее, но решения мог принимать более взвешено. Выйдя к Дамаску во время сражения туркменов с графами севера, он обнаружил, что франки вновь терпят поражение. Ввязываться в бой потому не стал, а прорвался в город, соединившись с защитниками цитадели. В поле давно не воевавшие всерьез египтяне, безусловно уступали орде, сражавшейся последние лет двадцать почти постоянно. Но в уличных боях дисциплина и выучка гвардии давала перевес, так что Кутузу удалось выбить противника из Дамаска.

На новый приступ туркмены не пошли, узнав, что в Бейруте собирается очередное рыцарское ополчение, на сей раз феодалов побережья. Предпочитая бить врага по частям, орда совершила бросок к Бейруту, разгромила формирующиеся дружины, взяла и разграбила богатый город, а потом направилась вдоль берега к югу, дорогой сбивая разрозненные отряды местных сеньоров. К тому времени, в Каире положение оценили, и король объявил широкую мобилизацию. Рыцари Египта собирались в Каире, Палестины — в Аскалоне, куда выехал коннетабль граф Гуго Тирский. Сбор армии шел туго. Мобготовность вассалов не проверяли всерьез уже лет этак тридцать, провалы выявились огромные.

Туркмены, тем временем, безуспешно попытавшись сходу взять Сидон, Тир и Акру, обошли эти крупные города, разорили более мелкие и направлялись к Иерусалиму. Центр Святой земли к тому времени считался не коронным, а патриаршим, за счет паломников и церквей разбогател не хуже Дамаска, а укреплен оказался еще слабее. Собственно, зачем? Город в центре страны, нападать некому… Оттого патриарх впал в панику, рассылая просьбы о помощи всем, кого вспомнил, призывая защитить Святые места и стращая карами небесными не явившимся.

Одним из важнейших адресатов оказался Боэмунд V Сирийский, с еще не распущенной армией вышедший спасать соседей. Другим — король Египта, который просто не мог допустить падения Иерусалима без краха репутации. Формирование армии в Каире не закончилось, потому ее вновь разделили. Из уже собранных рыцарей сколотили отряд, командовать назначили обладателя наиболее боеготовой дружины — семнадцатилетнего князя Карла Постума Мармарийского и отправили спасать патриарха. В Аскалоне отряд соединился с силами местных сеньоров, развертывание тоже не закончившими, а возглавил сводный корпус коннетабль.

Силы оказались достаточно велики, коннетабль с Карлом Постумом перехватили туркмен под Наблусом и дали сражение. Бой вышел упорным, обе стороны понесли большие потери и во время передышки орда отошла. Берке не видел смысла прорываться для грабежа через сильного противника — издержки не окупались. Отступая туркмены у Назарета наткнулись на сирийские войска — похоже, Боэмунд V собирался зажать противника в клещи, но не успел. Атаковав рыцарей на марше, орда вновь одержала победу, хотя потери франков были невелики. Не задерживаясь, Берке двинулся снова на север, вторично осадив Дамаск. Вполне возможно, он планировал на том и закончить — взять город, передохнуть, пополнить запасы и вернуться в халифат. Препятствием оказался Кутуз, за прошедшее время укрепивший стены и собравший в округе людей. Дамаск успешно отбил несколько приступов, и туркмены ушли севернее, на Хомс.

Логика похода была все той же — из Хомса вела вторая дорога по пустыне к Пальмире. Но отступающим требовались припасы и отдых, а успехи у них кончились. Соединившиеся под Назаретом войска Сирии и Египта оправились от боев, дождались наконец короля Балдуина VI Египетского и пустились в погоню за почти год как разорявшей страну ордой. Взять Хомс сходу у туркмен не вышло, а на осаду не хватило времени — подошла объединенная армия франков. Учитывая, что орда за почти год рейда понесла потери, восстановить которые было негде, численный перевес латинян шансов противнику не оставлял. В двухдневном сражении туркмен разгромили. Выжившие, число которых оценивают в пару тысяч, бежали в пустыню в направлении Пальмиры.

Здесь вновь отличился Кутуз. Он собрал отряд из гвардейцев, местных рыцарей и горожан из числа «пылающих жаждой мести» и рванул к Пальмире. Орда, отягощенная ранеными, обозом и отсутствием воды, двигалась медленно, но почти успела. Штурм они начали с отчаянностью обреченных, но в это время в тылу появился Кутуз, поставивший в эпопее точку. Разбитых туркмен он вырезал напрочь, как отмечал хронист «не пощадив никого, не взяв ни рабов, ни пленных». Финал удался. Славу и популярность Кутуз в Леванте получил широчайшую, потому как мести налетчикам хотели многие. За границей акцию отметили как подтверждение адекватности латинян местным условиям.

 

Глава XXII. Шторм после шторма

В королевствах Сирии и Египта начался разбор полетов. В Сирии итоги сочли приемлемыми. Монголы не взяли ни одной пограничной крепости, в сражении франки считали себя победителями, поскольку поле осталось за ними. Понесенные потери отнесли на высокую маневренность восточной кавалерии, давно известную по стычкам с соседними сельджуками, хорезмийцами и бедуинами, хоть и подзабытую в таких масштабах. Проигранную схватку под Назаретом списали на внезапность и называли не битвой, но прорывом отступающего противника, а разгром туркмен у Хомса коалицией двух королей был бесспорной победой. Оттого в Антиохии свою боеготовность считали высокой, у рыцарей повысилась агрессивность, а в элите бродили экспансионистские настроения.

В начале 1246 года, отряд сирийцев поучаствовал в отражении монгольского рейда на ромейскую Амиду. Набег отбили и на греко-монгольской границе ситуация стабилизировалась. Зато возникли планы похода на земли халифа. Приграничные районы Багдадом даже после ухода туркмен, практически не контролировались, участились мелкие стычки на границе, да и за натравленных на Иерусалим туркмен следовало отомстить.

* * *

В королевстве Египта и Иерусалима, случившееся оценивали иначе. Прорвавшая рубежи и год разоряющая страну орда кочевников (пусть даже с опытом хорезмийской армии и приданными военспецами халифа), с легкостью громящая разрозненные дружины, ударила не только по экономике, но и по настроениям. Срыв мобилизации, явка вассалов «с промедлением, отвратительно вооруженных, многих неодоспешенными и на плохих лошадях», как отмечал в письме сенешаль Амори Бармак, неумение рыцарей взаимодействовать в составе подразделений, а их сеньоров командовать таковыми в бою, а заодно провалы в городских укреплениях, не могли не повлечь реформ.

Балдуин VI начал с Дамаска, который требовалось срочно возрождать в качестве форпоста. После двух осад и годового перерыва торговли купеческий город пребывал в разрухе, уменьшились население и капиталы, в восстановлении нуждались не только стены, но и экономика. Управление виконтов эффективностью не блистало, и король принял решение о снижении госучастия в активе. Город и прилегающие земли преобразовали в графство Дамасское, вассальное короне и без статуса аллода, графом стал Витторио Кутуз. Защитник Дамаска и мститель туркменам, выглядел приемлемо для лишающихся привилегий коронного города бюргеров, в войне «стяжал больше всех славы», знал отведенный театр военных действий и был абсолютно предан Балдуину VI.

Фьефы получили и другие участники компании, в первую очередь уцелевшие рыцари из числа Королевских конных арбалетчиков. Что чуть не привело к исчезновению первого и единственного регулярного подразделения египетской армии, почти лишившемуся личного состава. Спасла престижность. Выяснилось, что младших сыновей у феодалов все еще хватает и попасть в гвардию они мечтают практически все. Новый состав набрали скорее по блату и знатности, чем по преданности и боевым качествам, но «полк» сохранился.

За награждениями последовали оргвыводы. Король провел ревизию доменов и крепостей, а в следующем году назначил проверку мобилизационной готовности вассалов по всей стране. Для его отца Гуго I, такая попытка кончилась «тяжелой, непродолжительной болезнью», знать возмущалась в и этот раз, но куда сдержанней. Урок вышел слишком наглядным, а в Палестине и тяжелым. В результате, десяток рыцарей и два барона, по представлению коннетабля и с одобрения Высшего Совета за полную не боеготовность были лишены фьефов королем, а остальным настрого предписали устранить нарушения и обещали вскорости проверить по новой. Крепости начали укреплять с привлечением субсидий из казны, а с развертыванием возникла проблема. Обычно рыцарское ополчение собиралось в резиденциях графов, князей или герцогов, а затем эти отряды объединял монарх. Но королевство Иерусалима и Египта стало слишком протяженным, а сбор требовалось, как показала практика, ускорить. Логично смотрелось деление на «военные округа», с созданием укрупненных доменов, но для Балдуина VI такой вариант оказался неприемлем. Своими руками создавать конкурентов внутри страны не хотелось. После долгих обсуждений, король предложил создать два центра сбора. Для Египта таким остался Каир, а сеньоры Палестины по тревоге стягивались в Иерусалим, где патриарху вменялось в обязанность «устроение лагеря и содержание гонцов для сношений со столицею». Патриарх, разумеется, против введенной «вовсе не по обычаю» и очень затратной повинности резко возразил. Король напомнил о набеге туркмен и призывах к спасению, спор обострил отношения сторон до предела, но тут к нему добавилась еще одна, куда более широкая тема.

* * *

В Египте вспыхнули волнения среди коптов. В 1170 году копты, в лице своего патриарха, заключили соглашение с королем Египта о мирном сосуществовании, на условиях лояльности. С тех пор теологи римской, греческой и коптской версий христианства вели бурные, но академические споры, а на практике копты стали обычными подданными, отличаясь от христиан халкидонской (к которой позже добавились армяне, как мы отмечали) версии двумя нюансами. Запретом строить новые храмы без согласия феодалов — в сущности, не обременительным, поскольку в местах преобладания коптского населения, такие санкции получались легко. И дополнительным налогом, взимавшимся со всех подданных, не относящихся к христианам генеральной линии. Небольшим, но в твердой сумме. Последнее цепляло за кошелек, но для местных было делом привычным уже века — при мусульманах существовал похожий сбор, с чуть большей ставкой.

Латинизация коптов все это время шла вяло и нишево. Довольно активно переходил к католикам образованный и желающий карьеры слой. В первую очередь крестились горожане и люди, занимавшие при Фатимидах нишу мелкого чиновничества на селе. Система управления при франках поменялась, роль администрации перешла непосредственно к рыцарям на местах, а те предпочитали подбирать кадры из единоверцев, благо их к тому времени хватало в Леванте. К середине XIII века у коптов снизилось число образованных прихожан, зато оставшиеся — в основной массе крестьяне и низшие страты горожан, в вере укрепились. Базой религии для них являлись обычай и доверие к своим священникам. Тонкости теологии народные массы не очень интересовали, отчего и латинизация почти прекратилась — пропаганда за переход в латинскую версию потеряла слушателя. Сложно опровергнуть аргумент «мы всегда так делали, и соседи так делают, и наш священник так говорит». Зато копты постепенно объединились с палестинскими и сирийскими монофизитами. Без жестких уний, но уверенно, поскольку статус у них был одинаков, а воззрения схожи. Теперь коптский патриарх представлял большинство монофизитов региона. При этом, именно для крестьян и городской бедноты спецналог «на неверных» в твердой сумме был заметной статьей расходов. Обеспеченным слоям он представлялся выгодной заменой церковной десятине — проценту от дохода.

С таким раскладом Египет подошел к 1245 году, когда избранный два года назад патриарх коптов Игнатий начал очередной раунд переговоров с Римом и Константинополем. Переговоры проходили в Каире, от латинян участвовали патриархи Александрии и Иерусалима, посол папы, доминиканец и знаток востока Андре де Лонжюмо, а из Византии прибыл епископ Эфесский Никифор.

Игнатий склонялся к возможности унии и соглашался, что рознь не столько духовная, сколько политическая. К признанию верховенства Рима и «воссоединению братских церквей», он был готов, но на своих условиях, изложенных в письме к папе Римскому Иннокентию IV. Копты хотели своего избираемого патриарха, прямое подчинение Риму, символ веры принимали греческий (без filioque) и обряды тоже реформировались по византийскому образцу. Присоединяемые прихожане не подлежали повторному крещению признаваясь христианами по умолчанию, освобождались от египетского светского спецналога, но церковную десятину не платили, ограничиваясь традиционными сборами на церковь, существующими в монофизитских общинах. Условия не отвергли. За полтора века успешных крестовых походов и экспансии католицизма Рим научился играть вдолгую, а смиряться на первое время с местными обычаями и вообще всегда умел. Главное присоединить, спустя век-другой войдут в норму. Но Иннокентий IV торговался. Несколько миллионов новой паствы могли рассчитывать на бонусы и понимание — тут спору не было. Не нравилось лавирование коптов между Римом и Византией и бесконтрольные выборы патриарха, а еще папе требовались денежные поступления. Да внезапное лишение королей Египта и Сирии статьи налоговых поступлений сулило конфликт. Впрочем, условия были вполне обсуждаемы, а торг уместен.

* * *

Но пока иерархи дискутировали, информация об условиях унии просочилась и ушла в массы. В первую очередь коптские, распространившись быстро и широко. Кто разгласил инсайд, источники сообщают по-разному, но коптская беднота восприняла новость позитивно. Священники оставались своими, перекрещиваться не надо, с соседями и сеньорами примирение. А в первую очередь народ оценил практический вывод — спецналог платить не нужно. И немедленно отказался это делать. Не подозревающие о налоговых новеллах феодалы и королевские чиновники, естественно, требовали оплаты, а затем перешли к репрессиям. Копты, уверенные в своей правоте, ответили акциями неповиновения и налоговый спор перешел в крестьянские восстания. Разрозненные, но в Верхнем Египте довольно мощные — повстанцы взяли город Идфу, тамошний барон погиб.

Король Балдуин VI поинтересовался у клириков что происходит. Ответа не получил, потому как его не просто не было — вопрос в Египте в принципе окончательно не решался, последнее слово оставалось за Римом. Переписка с Римом означала месяцы ожидания, даже будь у прелатов готовая формула. Монарх «пришел в ярость» и для начала отправил трех патриархов и епископа под арест. В королевском дворце и в комфортных условиях, но ограничив сношения с внешним миром. Определенности это не добавило — на интересы сторон наложилась реальная обстановка.

Интерес Балдуина VI был очень прост — король хотел, чтобы стало как было. Прекрасно понимая, что так уже не будет. Обрядовая сторона его волновала еще меньше, чем крестьян, третьего патриарха на подучетных землях он легко мог принять. Но резкое падение налоговых поступлений выглядело очень несвоевременно. Расходы на оборону взлетели, рыцари естественно, перекладывали их на вилланов, ужесточив собираемость податей. Пошлины с купцов Дамаска, не восстановившего торговлю после набега туркменов, тоже уменьшились, а мятежи в Верхнем Египте мешали транзиту по Нилу. Король мог подавить восстания, но требовалась уверенность в отсутствии унии. Давить крестьянский бунт с перспективой в процессе получить буллу папы римского о том, что мятежники полностью правы и вообще добрые католики, казалось сомнительной затеей. Потому как — а кто же тогда король? Правители Святой земли считались покровителями христиан, переход в католичество всегда приветствовали (хотя миллионами паства еще не добавлялась), отчего репутационные издержки представлялись высокими. А главное — что дальше-то? Сочтет папа коптов католиками — подать отменяется. Ее сохранение влечет расширение волнений, новый удар по имиджу и конфликт с Церковью. Причем со всей, с Римом, Константинополем и коптами. Крестьянские бунты, поддерживаемые клиром, одобряемые государями Европы и частью собственной знати, были совсем не тем вариантом, который Балдуина VI устраивал. Срыв унии тоже не решал всех проблем. Переговоры продолжатся, копты уйдут в жесткую конфронтацию, начнет играть свою игру Византия… В общем, простого выхода не наблюдалось. Король был готов договариваться, но сделку можно заключить с организацией. Церковью, например. С бунтующими порознь деревнями, договориться нельзя.

Представитель Византии активно поддерживал позицию коптского коллеги, намекая, что Константинополь по всем вопросам будет куда сговорчивее.

Коптский патриарх Игнатий настаивал на заявленных требованиях, считая, что восстания его позицию усиливают. И действительно — его прихожане настолько готовы воссоединиться с братским Римом, что даже воюют. И коль присоединение сорвется, возложат вину на неуступчивых, что усилит раскол — а кто виноват? По этой причине ряд хронистов и последующих историков, вину за слив инсайда о переговорах и вспышку восстаний, возлагает именно на Игнатия.

Местных латинских патриархов вопрос обрядов тоже не волновал, а по финансам они готовы были уступить. Доходов с коптов они и так не получали, а с присоединением косвенно все равно могли рассчитывать на увеличение — от паломников, проезжих и прочих. Но против присвоения Игнатию статуса патриарха возражали, а вопрос деления территорий стал самым острым.

Король вербовал наемников и стягивал вассалов в Каир для подавления бунта, когда волнения монофизитов начались и в Палестине. Пока слабые, но тенденция выглядела неприятно.

* * *

В это же время, в Дамаске вспыхнули волнения мусульман. Местным купцам не понравились действия нового графа, взявшегося взыскивать подати в полном объеме, укреплять дружину и привлекать взамен погибших горожан на поселение христиан из других районов. Граф Кутуз человеком был рассудительным. Но нрава крутого и простого, а дружину имел сильную и преданную. Потому он при первых признаках бунта, лично возглавил отряд, отрубил головы лидерам оппозиции прямо на улицах — там, где встретил, а пытавшиеся помешать толпы разогнал. Затем вышел «один и даже без шлема» на главную площадь к митингующим и пообещал строго придерживаться обычаев, не принимать решений без обсуждения с городским советом — кроме как по военным вопросам, а по деньгам простить задолженности. Но «впредь подати указал платить по праву и полностью, а селиться добрым людям указал любым, а не только магометова обычая». Как воюет Кутуз горожане прекрасно помнили, предложенный компромисс выглядел не так уж плохо, отчего мятеж стих. Король, получив донесения о случившемся, поздравил себя с правильным выбором графа и решением хотя бы одной проблемы.

* * *

Нерешенных хватало в столице, где монарху пришлось отпустить прелатов. Сперва греческого, угрожавшего разрывом с Византией из-за вопиющего ареста священнослужителя и посла василевса (который, собственно, считался главой Константинопольской Церкви). Потом коптского, о котором пошла слава мученика за прихожан. Задерживать латинян после этого стало бессмысленно. Перед освобождением Балдуин VI настойчиво рекомендовал клирикам выработать конструктивное решение. Напомнив, что за распрю между христианами они понесут ответственность перед Высшим Судом. Добавив, что, мученика из коптского патриарха прямо сейчас никто делать не собирается, отчего времени у него побольше. Но любой конфликт конечен, а память у монарха хорошая.

Мягких и трусливых людей в те времена среди церковных иерархов водилось немногим больше, чем среди феодалов, отчего угрозы паники не повлекли. Риски, однако, оценивались как высокие. История с мятежом прошлого князя Мармарики давно докатилась до Константинополя, местные в ней участвовали, потому в решимости короля никто не сомневался. От кинжала «ассасинов», ни патриарх, ни греческий епископ, ни папский посол не застрахованы, известное дело. Прелаты остались в Каире и поселились в резиденции патриарха Игнатия, с надежной охраной и проверкой кухни на яды. Штурм королевскими войсками, конечно, отбить бы не удалось — но такого скандала никто и не ожидал, а от убийц защиты хватало.

На короля переговорщики в свою очередь не слабо разозлись. Общий враг сближает, потому соглашения достигли чуть не в первый день, а через четыре дня пригласили Балдуина VI. Встретили его три патриарха, сообщившие, что унию согласовали. На условиях, которые одобрил Андре де Лонжюмо и наверняка санкционирует папа. Патриарх у коптов остается и подчиняется Риму. Замещаться он будет утверждением папой представленного коптами кандидата, в случае отклонения кандидатуры — назначаться, но непременно из коптских епископов. Обряды по византийскому образцу, перекрещивать никого не будут, а потому спецналог отменяется. От десятины освобождаются нынешние прихожане, а на вновь родившихся или перешедших в Коптскую церковь, она распространяется. Королю предлагается возрадоваться объединению церквей-сестер и объявить о том соборно с патриархами. Без участия епископа Никифора и Андре де Лонжюмо, потому как инкогнито разъезжать не один Балдуин VI умеет, а упомянутые клирики, тайно выйдя из резиденции, нынче садятся на корабли, отплывающие в Рим и Константинополь, при себе имея подписанные кондиции унии. А гнева монаршего клирики не боятся, не на тех напал. Но готовы договариваться — в указанных рамках.

Монарх итог принял спокойно, но торговался жестко. Через еще несколько дней переговоров, светские и церковные власти сошлись на перечислении трети доходов патриархов коптского и Александрии на оборонные нужды в течении года, согласии патриарха Иерусалима содержать призывной пункт для королевских вассалов в случаях мобилизации, с компенсацией короной части расходов, и поддержку прелатами чрезвычайного разового налога на устроение крепостей в Высшем Совете.

Король подтвердил отмену пошлины для коптов по властной вертикали, католики и монофизиты сообщили о признании унии через приходских священников и мятежи пошли на спад. Войска отправить все же пришлось, но хватило небольших отрядов, усмирявших повстанцев «более видом и словом, чем мечом». Без меча тоже не обходилось, активистов протеста казнили десятками, убийц феодалов и королевских служащих обязательно мучительно, но это обычные последствия бунта, по тем временам мягкие.

Балдуин VI получил репутацию «доброго короля», исправившего возникшую на местах несправедливость, а через три месяца пришло подтверждение унии папой римским Иннокентием IV, торжественно отмеченное по всей стране.

* * *

Поскольку на торжества в столицу ведущих сеньоров, прелатов и представителей городского патрициата все равно пригласили, а волнения монофизитов закончились, заодно провели съезд Высшего Совета. Среди знати действия короля, подогреваемые слухами о конфликте с Церковью, порождали брожение, поэтому сессия получилась весьма разноплановой. Законопроект Балдуина VI о чрезвычайном оборонном налоге одобрили, лишение фьефов десятка сеньоров, как выше сказано, утвердили. Чтобы смягчить восприятие, правитель предложил пряник — уменьшение срока службы вассалов по призыву (за свой счет), с четырех месяцев в году до трех. С обещанием по миновании внешней угрозы продолжить либерализацию. Поскольку уже лет тридцать призывали рыцарей редко, монарху реформа ничего не стоила, а затраты снижала сразу, отчего негатив от нововведений сгладился. Наибольшую лояльность на заседаниях Совета демонстрировали представители коронных городов Красноморского берега, последнего мусульманского анклава. Собираемые там оборонные деньги и выставляемые воины, по давнему установлению шли на местные укрепления и флот. Флот подчинялся королевскому виконту, а моряков набирали из местных. После совместной с иоаннитами зачистки Красного моря от пиратов и захвата орденом Госпиталя Сокотры, воды стали почти безопасны, а флот «взял под защиту» морские пути к портам Аравии и Нубии. Естественно, не бесплатно, так что ВМС давно вышли на самоокупаемость, доходы виконты оставляли себе, делясь с командами и капитанами, но и местным судостроителям с купцами перепадало. Перехода из владений Короны под власть графа, как в Дамаске, тут никто не хотел, отчего за сохранение статуса готовы были платить.

Второй темой обсуждения стал проект о присоединении к Сирии в походе на восток. На земли, формально принадлежащие халифу, а реально, со времен базирования там туркмен превратившиеся в некую серую зону, состоящую из мелких эмиратов, не подчиняющихся никому. Резонов тут было сразу три. Отвлечь феодалов от политических идей проверкой навыков в боевых условиях, дав возможность пополнить добычей собственное благосостояние и казну. Улучшить международный рейтинг, отплатив халифу за дружбу с туркменами. Степень его вины тут значения не имела, прощение подобных игр на востоке влекло потерю репутации. А еще анархия в районе караванных дорог к Дамаску, Алеппо и Эдессе, мешала купцам. Самодеятельные эмиры и сами грабили проезжающих, и защитить дороги от разбойников не могли, отчего транзит грузов из Багдада и Мосула падал. Халиф Аль-Мустасим в то время разбирался с сепаратистами на востоке и юге, на север сил не хватало. А купцы теряли деньги и поддерживали любую силу, несущую порядок.

* * *

В начале 1247 года, армии Сирии и Египта выступили в восточный поход, получивший статус местного крестового.

Сирийцы под командованием графа Генриха Эдесского (король Боэмунд V остался в Антиохии — охромев в одной из битв, он предпочитал руководить из столицы) нанесли удар из Эдессы на Мардин и взяли его после недолгого штурма. Разграбив город граф оставил там солидный гарнизон и направился к Рас-эль-Айну, по пути громя отряды мелких шейхов. Рас-эль-Айн тоже сопротивлялся недолго, недавнее пребывание в регионе туркмен и монгольский набег, местные силы серьезно ослабили. После взятия крепости, Генрих Эдесский с богатой добычей, но поредевшей за счет оставленных в ключевых городах гарнизонов дружиной, двинулся к Ракке.

* * *

Франки Египта, вместе с прибывшим поучаствовать сильным отрядом из Нубии, отправились в поход двумя корпусами. Основной, под командованием короля, прошел через дружественное Алеппо, где к ним присоединился отряд местных рыцарей, маршрутом былых крестоносцев вышел к Евфрату и осадил Ракку.

Второй корпус, основу которого составили привычные к пустыне отряды Мармарики, Заиорданья и нового графства Дамасского, из Дамаска и двинулся. Возглавил его князь Мармарики Карл Постум «младший годами, но самый знатный из них», считающийся человеком склонным слушать советы старших, с детства знакомый с графом Кутузом. Вероятно, предполагалось, что именно последний и будет реальным командующим. Пройдя Пальмиру и включив там в состав тамплиеров, латиняне вышли к Дар-эз-Зауру, богатому торговому терминалу на берегу Евфрата, в котором сходились пути из Ракки, Багдада и Пальмиры. Начавшаяся осада тут же осложнилась конфликтом между Кутузом Дамасским и князем Балианом Ибеллином Заиорданским. Пока Карл Постум мирил подчиненных, в Дар-эз-Зауре мобилизовали ополчение, в город прорвалось подкрепление соседних шейхов, и первые штурмы сарацины успешно отбили.

Осада Ракки затягивалась, к тому же город по соглашению отходил Сирии, отчего король Балдуин VI Египетский оставил под стенами нубийцев и сирийцев с частью своих рыцарей и под началом начинающего юриста Жана Ибеллина графа Хамы, а с главными силами выступил к Дар-эз-Зауру. В лагере осаждающих, король быстро разрешил споры, признав виновным князя Заиорданского, которого от наказания спасла лишь принадлежность к семье Ибеллинов. Последовал мощный штурм, повлекший немалые потери, в числе других на стенах погиб Балиан Заиорданский. Но через три дня крепость пала. Трофеи оказались сказочными, а Балдуин VI на достигнутом не остановился и нанес удар на Рахбу, крепость охраняющую путь из Дамаска в Багдад, неподалеку от места, где в Евфрат впадает его приток Хабур. Тут вышел небольшой казус — выяснилось, что Рахба подчиняется халифу и в городе его войска. Франков это не остановило, но взяв город король решил на этом закончить. Тем более трофеи снова оказались солидными, отчего рыцари тягу к экспансии потеряли и хотели домой, тратить награбленное.

* * *

Генрих Эдесский соединился у Ракки с Жаном Хамским и после нескольких приступов, город тоже пал. Добычу союзники поделили, Ракка перешла под власть Сирии, а рыцари Египта отправились по домам. Вскоре, оставив сильные гарнизоны в Рахбе и Дар-эз-Зауре, с фронта отбыл и Балдуин VI. Наместником Дар-эз-Заура стал граф Кутуз Дамасский. Рахбу отдали Балдуину Ибеллину, брату погибшего князя Заиорданского. Позиции клана оставались сильными, смерть одного из ведущих лордов требовала компенсации, а удержание крепости войск, которые фамилия могла предоставить родичу.

Сирия получила территорию западнее Мардина, Рас-эль-Айна и Ракки. Ракка стала коронным владением, наравне с Антиохией, Алеппо и Кипром. Мардин отошел графу Эдесскому. Рас-эль-Айн достался Франциску Тертеру, вождю пришедших пять лет назад на службу Боэмунду V половцев, отличившихся в завоевании.

* * *

Оба короля щедро жаловали на захваченных землях рыцарские фьефы, поскольку фактически латиняне контролировали пока только узловые точки доменов, и те условно. Младших сыновей у феодалов Леванта хватало, но лены доставались и заслуженным крестоносцам третьего сословия, особенно профессиональным наемникам из сирийских армян и нубийцев.

Из новых сеньоров следует отметить двоих. Первого рыцаря-копта с нескромным именем Рамзес, получившего статус без перехода в католичество, коптский крест в гербе и небольшой домен севернее Дар-эз-Заура. По другим источникам, Рамзес получил золотые шпоры спустя несколько лет, унаследовав лен от погибшего мелкого феодала из франков, в «копье» которого служил. Вариант вполне возможный. Потери латинян при покорении округи завоеванных городов, жители которой были давними мусульманами и господству неверных упорно сопротивлялись, к чему добавлялись стычки с местными шейхами и нападения отрядов халифа, были высокими. Впрочем, это уточнение немного меняет. Что сословный лифт на границах христианского мира работал дольше и проще чем в Европе, и без того факт общепризнанный.

А в окрестностях Рахбы получил фьеф оруженосец князя Мармарийского, бывший раб из половцев. Он назвал доставшуюся деревушку родовым именем, отчего в историю вошел как Захар Бейбарс по прозвищу Арбалетчик, а прямым его сюзереном стал граф Рахбы Балдуин Ибеллин.

Новые сеньоры активно вербовали дружины и осваивали полученное, а для королей начался дипломатический этап присоединения.

* * *

Халиф Аль-Мустасим с началом кампании заявлял о нарушении союзнических обязательств и требовал возврата потерянного. Латиняне отвечали, что набеги монголов и туркмен выявили внутреннюю несостоятельность багдадской администрации в спорных районах, а власть халифа там уже годы как не проявляла признаков жизни и фактически перестала существовать — что было правдой. К тому же предоставленные самим себе и оставленные без руководства местные эмиры превратили регион в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для Сирии и Египта. Так что франки перешли границу для защиты жизни и имущества населения, а заодно охраны торговых трасс.

Ситуация для Багдада сложилась не удачно. В Анатолии сменился монгольский наместник. Верховный хан Гуюк вместо Байджу назначил Эльджигидея, прекратившего натиск на Византию и начавшего планировать захват халифата. Кроме присоединения богатых земель, монголы планировали этим обезопасить левый фланг перед продолжением движения на запад, поскольку халиф в любой момент мог стать союзником Константинополя. Аль-Мустасим действительно активно вел переговоры о союзе с василевсом, но без особого успеха. В Константинополе знали о конфликте Гуюка и Бату, стране требовалась передышка от войны на двух фронтах, а в Европе затевался проект общего крестового похода против Бату. К тому же греки рационально полагали, что войны с Эльджигидеем халиф в любом случае не избежит, отвлекая силы противника. С принятием союзнических обязательств в таком раскладе вполне можно было не спешить.

С монголами халиф действительно не мог договориться. Гуюк в лучших традициях дипломатии Чингизхана требовал формальной покорности и реального вассалитета, а принять такой вариант владыка мусульман не мог. Ислам и без того переживал не лучшие времена, теснимый со всех сторон христианами и язычниками. Реагировали на кризис священнослужители, кстати, аналогично христианам. В исламе окончательно оформились тарикаты суфиев. Их обычно сравнивают с монашескими нищенствующими орденами, сходство есть (особенно с францисканцами) но аналогия не совсем прямая. На XIII век тарикаты больше напоминают этаких «системных вальденсов» или не резко отклоняющихся от канона катаров. Не считающихся еретиками, создающих общины вокруг проповедников (напоминающих катарских совершенных) и их учеников. Суфии действительно были аскетами, вдумчивыми пропагандистами, арбитрами и толкователями шариата, подвижниками и агитаторами. А идеологическая основа суфизма напоминала православные идеи исихазма, разумеется, на базе исламских норм. Как и исихасты, суфии ставили на духовное совершенствование, аскетизм и эзотерику, и тоже сыграли немалую (а возможно основную) роль в укреплении основ и распространении своей религии в период кризиса. Покорность язычникам в таких условиях, почти автоматически влекла смену халифа.

А вот у франков Леванта с монголами начали складываться деловые отношения. Начало положил все тот же папский посол Андре де Лонжюмо, вернувшийся в Египет с утвержденной папой унией, а затем отправившийся к Эльджигидею, а от него в Каракорум, к Гуюку. За ним последовали другие, и в начале 1248 года послы королей Сирии и Египта уже обсуждали с Эльджигидеем совместную операцию против Багдада.

Сил выбить латинян у Аль-Мустасима, связанного к тому же борьбой с вассалами, не хватало. В первую очередь потому, что даже формально подчиняющиеся Багдаду эмиры уклонялись от мобилизаций в пользу центра, погрузились в частные феодальные войны, а некоторые активно общались с монголами на предмет смены сюзерена. Несколько операций против Рахбы и Мардина войска халифа все же провели в 1248-49 годах, но успехов не достигли.

Тем временем, грузопоток из Багдада на Мардин (в Византию) и Дар-эз-Заур (к Леванту) резко оживился. Традиционно для региона, купцов противники пропускали свободно, потому как пошлины с них составляли основной доход. Риски неорганизованного разбоя снизились, а с властями торговцы с удовольствием договаривались независимо от веры.

Франки переговоры с Багдадом не сворачивали. Боэмунд V Сирийский предлагал, к примеру, оставить Рас-эль-Айн Франциску Тертеру в качестве вассала халифа, а Балдуин VI Египетский выдвигал идеи обмена Рахбы на воинские контингенты. Насколько предложения делались всерьез, нам неизвестно, но на масштабную войну халиф сразу не решился. А затем основные события развернулись далеко от Ближнего Востока.

 

Глава XXIII. Южнорусский крестовый поход

В 1246 году, в далеком Каракоруме на пост Великого хана избрали Гуюка, после почти пятилетнего регентства его матери Туракины-хатун, вдовы Угедея. Гуюк отменил массу указов регентши, казнил ряд ее назначенцев, да и сама Туракин через пару месяцев после инаугурации сына скончалась от внезапного скоротечного заболевания. Новый хан расставил на ключевые места собственные кадры, частично реабилитировав репрессированных матерью, собрался, как отмечалось, воевать Багдадского халифа, но основной его заботой стал Бату. Гуюк и Бату были вообще старыми врагами, а в частности хан смог взять под контроль три из четырех монгольских улусов (Угедея, Чагатая и Толуя), но самый мощный улус Джучи новому хану практически не подчинялся. Чтобы закрыть вопрос о единоначалии, Гуюк собрал войска и в начале 1248 года выступил в поход на вассала. Бату отмобилизовал армию и двинулся навстречу, а добравшись до восточных границ улуса получил два известия. В Самарканде, формально, кстати, входящем в улус Джучи и управляемом человеком Бату, внезапно помер Гуюк. Подозревали, естественно, отравление, и поводы к тому имелись. А на западе владения Бату атаковала европейская коалиция.

* * *

На западе улус Джучи граничил с Владимирским и Галицко-Волынским княжествами, Венгрией и Византией. За время, прошедшее с монгольского похода в Европу, соседи слегка оправились, но политику строили по-разному.

Владимирский князь Ярослав признал на пристойных условиях сюзеренитет монголов, стал прямым вассалом Великого хана с широкой автономией и самым высоким для нечингизида статусом. Собственно, Бату был таким же прямым вассалом, хоть в отличие от Ярослава с правом избирать и быть избранным на пост Великого хана. Разница весомая, примерно как в Священной римской империи между просто князьями и князьями-электорами, но положение Владимирского княжества укрепилось. В 1246 году, князь Ярослав в качестве гостя и без права голоса поучаствовал в курултае и избрании ханом Гуюка, а на обратном пути умер в дороге. Подозревали отравление, виновными называли Гуюка, экс-регентшу Туракину, порой и Бату — истина нам неведома, но на освободившуюся должность нашлось три претендента.

Два старших сына покойного, Александр и Андрей отправились к Гуюку выяснять, кому достанется ярлык на княжение, поскольку ханы в таких случаях требовали альтернативных выборов. Престол во Владимире занял брат Ярослава, Святослав Всеволодович. Правил недолго, потому как старший из оставшихся дома сыновей прошлого князя, Михаил Хоробрит собрал дружину, Святослава изгнал, а Владимир занял, не то претендуя на трон, не то в качестве регента до возвращения братьев. В конце 1247 года Михаил с войсками вышел отражать очередное нападение литовцев, кампанию русские выиграли, но князь погиб в бою. Ярлык хан выдал Андрею Ярославичу, поскольку старшего Александра поддерживал Бату. Александр получил вассальный Владимиру Новгород. Вернулись братья как раз в начале 1248 года.

* * *

Византия заняла другую позицию. Василевс Иоанн III Комнин, несмотря на сложившуюся в Европе репутацию «победителя монголов», силы империи оценивал здраво. Потеря восточных провинций тому способствовала куда больше, чем несколько с трудом выигранных стычек на западе. На востоке греки укрепляли оборону и переходить в контрнаступление не планировали. Байджу и его преемник Эльджигидей рассматривались как наместники Великого хана, способные в случае необходимости вызвать на помощь всю монгольскую армию. Такой риск в Константинополе оценивали как неприемлемый. На западе, где граница с улусом Джучи прошла по Дунаю, ситуация сложилась иначе.

Когда в 1243 году Бату вернулся из Венгрии, его улус формально простирался от Сибири и Самарканда до Дуная и Киева. Но часть земель бывшего Хорезма контролировалась из Каракорума, а завоевание новых территорий вовсе не означало их покорение. Продолжали сопротивление племена Кавказа и половцы, восставали булгары, не признавали власть монголов прибрежные города Черного моря. С последними вопрос решился методами скорее коммерческими. Защитить черноморские города, принадлежащие как Византии, так и ее сателлитам из местных князьков, греки не имели возможности. Бату мог взять порты штурмом, но не имел желания. Берег контролировался им, море принадлежало ромеям, флота монголы не имели, как и местные купцы. Разорить торговые терминалы в такой ситуации можно, но получать с них не выйдет — корабли не придут. Оставлять вражеские гнезда нетронутыми Бату тоже было не комфортно, а для василевса такая подвешенная ситуация несла постоянную опасность потери торговых потоков. Решение нашли в Константинополе. Греки открыли проход в Черное море купцам Венеции, передав им власть в собственных городах и кварталы в сателлитных. Морская республика, завязанная на торговлю в Восточном Средиземноморье через византийские воды, последние годы была союзником империи, конфликтовала с Генуей и королевством Сицилия, а проход кораблей через греческие Босфор и устье Дуная, по мнению ромеев, оставлял контроль над торговлей в Черном море в их руках. Бату торговля через венецианскую прокладку вполне устроила. Консулы Венеции в портовых городах немедленно заключили соглашения с монголами, хотя реальную власть некоторое время там сохраняли греки, а ромейские купцы без проблем заходили в гавани «венецианцев». Долго контролировать товарооборот у Константинополя в таком раскладе не вышло, вскоре доходы Византии от черноморской торговли заметно упали, оседая у венецианцев… но о том в своем месте.

Годы после европейского похода Бату потратил на установление власти в завоеванных краях, раздав уделы вассалам и в основном подавив сопротивление. Но управление все еще оставалось очаговым, а порой формальным. Особенно в южных степях, между Дунаем и Южным Бугом и в низовьях Днепра, где правили племянники Бату — Татар и Куремса. Здесь продолжали кочевать половцы. Их вождей монголы старательно вырезали, подчинение навязали, но степняки и в этих условиях сохранили традиционные народные промыслы — набеги и наемничество. Первые теперь проходили чаще под руководством монголов в Византию или Венгрию, а наниматься на службу соседям половцы уходили своими отрядами, как и прежде. Кочевники, естественно, поддерживали обширные и разнообразные связи с «вероятным противниками» монголов, которые невозможно было контролировать. Да и противники монголов в степи имелись, хотя самостоятельных восстаний не затевали.

Василевс держал на границе постоянно отбивающую набеги армию и опасался повторения монголами «большого похода», отчего заключил союз с венграми и Галичем, в расчете на коалиционную оборону и совместную борьбу в приграничье. Задачи требовали усиления союзников, но и вырастить соперника василевс опасался, отчего периодически гасил конфликты между Белой IV Венгерским и Даниилом Галицким не допуская войны, а попытки их союза пресекал не менее тщательно.

* * *

Венгрия за четыре года оправилась от монгольского нашествия, за что Бела IV получил прозвище «второго основателя» королевства. За это время он успел дважды повоевать с Австрией, первый раз успешно, второй — нет, причем от полного разгрома венгров спасла только гибель в бою герцога Фридриха II Австрийского. Заодно король попытался поддержать претендующего на княжение в Галиче Ростислава, сына погибшего в ставке Бату князя Михаила Черниговского. Чернигов, как и Переяславль, напрямую включили в монгольский домен, как фактически и Киев, и Ростислав искал себе место в жизни. В Галицком княжестве он успеха не добился, поскольку сильной дружиной не располагал, а попытки Белы IV помочь зятю (в 1243 году Ростислав женился на его дочери Анне), неизменно влекли появление на венгерской границе византийских отрядов. В 1245 году князь Даниил разгромил отряд конкурента у города Ярославль, после чего Ростислав отправился в европейский тур, посетив Париж и Рим, где при поддержке тамплиеров излагал идеи крестового похода против монголов.

* * *

Галицко-Волынское княжество восстанавливалось тяжелее. За время отсутствия князя многие города ударились в независимость, выдвинули собственных лидеров из князей, бояр, а порой даже патрициата, причем некоторые из них искали альянса с монголами. Вернувшийся из эмиграции Даниил восстанавливал вертикаль власти с помощью дружины, в чем отличился княжий печатник Кирилл.

Печатник в те времена должность серьезная, нечто вроде главы княжеской администрации, совмещающий большую часть функций тогдашних европейских канцлера и сенешаля. Обычно набирались не из знати, поскольку печать государеву доверяли человеку, ориентированному только на патрона. Кроме оформления указов печатник занимался и претворением их в жизнь, зачастую лично возглавляя для того войска, да и роль «последнего рубежа охраны печати» требовала не только грамотности, но и боевых навыков. Кирилл должности полностью соответствовал, привел к покорности ряд городов и районов, а затем пошел на повышение. Предыдущий митрополит Руси Иосиф пропал без вести в 1240 году, нового из Константинополя не прислали, кафедра пустовала, и князь Даниил выдвинул Кирилла. Собор местных епископов избрал экс-печатника в 1244 году митрополитом, и Кирилл отправился в Константинополь на утверждение в должности. По пути он провел переговоры с Белой IV, добившись союза между Венгрией и Галицко-Волынским княжеством и брака наследника Галича с венгерской принцессой, а в Византии с василевсом обсудил проект совместного похода на монголов. В Галич Кирилл вернулся в 1248 году, мы с ним там еще встретимся.

Кроме приведения вассалов и подданных к покорности, Даниил Галицкий вернул прежние рубежи на востоке, что потребовало стычек с монголами и подчиненными им половцами, причем несколько приграничных крепостей брали штурмом. Но князю остро не хватало людей. В первую очередь воинов, хотя численность горожан и крестьян рейд Бату тоже резко уменьшил. Собственно, Даниил был не одинок, те же проблемы были у венгров, Владимирского княжества (слегка сниженные за счет беглецов с земель Переяславля, Чернигова, Киева и из Поволжья) и в меньшей степени у Византии, чьи территории на западе пострадали меньше и появились эмигранты из потерянных провинций Анатолии. В Европе, однако, несмотря на продолжающийся демографический рост, именно сейчас переселенцев для востока не имелось. Из Германии шла колонизация Пруссии и польских княжеств, а самый большой поток трудовой и феодальной миграции приняла Испания, где по окончании Реконкисты земли, работы и ленов хватало всем желающим, причем в практически безопасных условиях.

* * *

Но отвоевание Испании у ислама имело и другую сторону. Без работы остались тамошние филиалы транснациональных военно-монашеских орденов, Госпиталя и Храма. А с ними большая часть братьев местных аналогов. У иоаннитов имелся запасной вариант. Остров Сокотра, где всяк ищущий битвы с врагами веры получал приключения в любое время и в повышенных дозах. Но Сокотра лежала слишком далеко от Европы и ориентировалась более на морские походы, что прельщало не всех. У тамплиеров оставались филиалы в Святой земле и византийской Амиде. Служба в Пальмире, даже несмотря на историю с набегом туркмен, не требовала большого гарнизона и считалась скучной. Конечно, монахи именно в этом и видели испытание, но подходило оно не многим. Переданный ордену королем Египта Тобрук выглядел перспективнее, но от Египта экспансия в этом направлении не ожидалась, а у короля Сицилии возникли разногласия с папой римским, отчего последний к поддержке сицилийцев относился весьма прохладно. Как и к развитию Ливонского (переименованного в 1245 году в Тевтонский) ордена, скорее германского, чем интернационального. В Амиде тамплиеров всегда было немного и расширять их присутствие греки не собирались. Зато предложили открыть филиал в Галиче.

Войск для Даниила у василевса не было, хотя деньгами греки помогали, что позволило Галицкому княжеству нанять сильные отряды половцев. Потому идею с орденом князь принял с воодушевлением. Рыцари Храма, которых на Руси называли «крижевники Темпличи, рекомые Соломоничи», выслали послов и вскоре вышли с проектом к папе римскому. Иннокентию IV затея тоже нравилась, она позволяла расширить сферу влияния и сохранить мощное боевое крыло Церкви. Но требовалось распределение орденских сил и, что немаловажно, финансовых потоков.

В 1245 году, на Лионском соборе, после консультаций и переговоров с магистрами Госпиталя и Храма, а также с представителями Византии, Египта и Галича, провели реструктуризацию филиалов. Тобрук отошел иоаннитам, закрепив экспансию в Африке за госпитальерами. Основными их базами стали Сокотра и Тобрук, крупные филиалы оставались в Константинополе (лазарет), Иерусалиме, Александрии и на острове Демулен, в Европе изменений не было. Это позволило ордену отладить не только боевую часть, но и финансовую. Братья-рыцари проводили безналичные расчеты клиентов от Европы до Индийского океана, вписавшись в сделки между мусульманским и христианским миром. Теперь вексель, выписанный по шариату в Адене или Кении, на Сокотре переводился в чек госпитальеров, проходил в качестве оплаты по цепочке сделок до Александрии или Акры, а затем легко обналичивался в Константинополе или Париже… а порой в Суроже или Брюгге. Как и наоборот. Орден Храма сохранил базу в Пальмире, филиалы в Иерусалиме и Амиде, играя в здешних торговых операциях ту же финансовую роль, но основные усилия сосредоточил в Южной Руси.

* * *

В отношении Лионского собора отметим еще одно событие. На нем был канонизирован бывший король Иерусалима и Египта Балдуин IV. Основатель ордена Св. Лазаря и единственный из прокаженных, ставший одним из самых популярных святых в Леванте.

* * *

Но вернемся к тамплиерам. Их лидеры, с опытом работы в Испании и Леванте, деловую хватку имели и мыслили широко. Заложив форпост в Галицком княжестве, они пригрели и бывшего князя Черниговского Ростислава Михайловича. Его претензии на Галич храмовники не разделяли, но предложение отвоевать у монголов Южную Русь поддерживали, что стало одной из причин очередного крестового похода. Не единственной — поводов сложилось несколько.

Основным инициатором был король Франции Людовик IX, который в 1244 году дал обет принять крест, но столкнулся с проблемой выбора направления. В Испании все кончилось, Египет и Сирия в организованном походе не нуждались. В Пруссии или Ливонии операция прошла бы в интересах Священной Римской империи — вероятного противника Франции, да и ловить в лесах язычников считалось как-то мелко. Экспедиция в Тунис выглядела аналогично — с Сицилией имелись противоречия, и папа возражал.

В те годы французы расширяли сферу влияния в Северной Италии и Провансе. Старшая дочь графа Прованса стала супругой самого Людовика IX, а младшая (и наследница графа) его брата Роберта (две их сестры, кстати, стали супругами короля Англии и его брата, история вообще интересная, но к нашей теме не относится). Король Сицилии Танкред II, держащий в руках ключ к перевозкам между Западным и Восточным Средиземноморьем, владеющий югом Италии и частью Сардинии, традиционный союзник пап, начал задаваться вопросом о лидерстве в союзе… и Италии вообще. Не то чтобы он не уважал понтифика, просто полагал, что слабый в военном отношении папа мог бы уделять больше внимания его просьбам. В смысле, больше всех. Включая собственное мнение. С набирающей силу Флоренцией и Миланом король Сицилии имел запутанные военно-дипломатические отношения, как и с остальной Северной Италией, ныне отдалившейся от Священной Римской империи. Риску захвата сицилийцами всей Италии или Рима папа Иннокентий IV искал противовес, сближаясь в том по интересам с Флоренцией и Венецией. Кандидатов имелось три — западный и восточный императоры и король Франции. Византию в Италии видеть не хотелось, хотя венецианцы ориентировались именно на василевса. Император запада Генрих IX был слаб. Людовик IX — силен, благочестив и имел интересы на юге. С ним сближение и началось, породив одновременно ухудшение франко-сицилийских отношений. Поход французов через Северную Италию — естественно, транзитом к подвигам во имя Креста, не более, смотрелся с точки зрения папы более чем своевременным.

Проект обсудили с греками. Выяснилось, что Константинополь, Буда и Галич имеют свой план, менее глобальный, зато выполнимый. План предусматривал наступление трех союзных монархов в районе Дунайского выступа, с одновременным возмущением против монголов половцев, с целью выхода на линию Днестра или Южного Буга. Бела IV идею принял сразу. Даниил Галицкий колебался, в таком раскладе именно он оказывался на переднем крае войны с Бату. Увеличение сил могло его убедить, отчего Иоанн III Комнин предложил разработанную операцию для крестового похода.

Как часто бывает, новые участники увидели в предложении не то, что хотел сказать автор. Ростислав Черниговский и тамплиеры расценили план как отказ Даниила Галицкого от претензий на земли Южной Руси, отчего к папе и королю Франции вышли с проектом кроме захвата Приднестровья возвратить в христианскую гавань Киев, Чернигов и Переяславль. Бывшее Переяславльское княжество затем отходило ордену Храма целиком, за остальные земли Ростислав признавал себя вассалом папы и обещал лены крестоносцам. В Риме предложили сделать Киев епископским городом — конечно, подчиняющимся папе. Поправку немедленно приняли, но оставили пока в секрете. Греки предостерегли подельников от чрезмерных фантазий, но спорить не стали. Их любой вариант устраивал, лишь бы монголам стало не до Дуная. Венгры поступили аналогично, Людовика IX столь серьезная и сложная цель, к тому же — чисто попутно — сопряженная с политическим интересом убедила. В Европе и Византии запустили подготовку к походу, а на Русь отправились дипломаты.

* * *

Князя Андрея Владимирского проект заинтересовал. В Орде он ориентировался на Гуюка и знал о готовящемся походе на улус Джучи (во Владимирском княжестве вообще, видимо, о монголах знали много больше, чем в Европе и Византии), а рисков в конфликте с соседским улусом князь не видел. Он и без того ставил на Великого хана, удар в спину из Европы ухудшал положение Бату, так что объяснить выступление Гуюку можно было. Даже союз с крестоносцами сюда вписывался. Вот идея получения короны от папы, предложенная послами, Андрея смущала — хан к такому финту своего вассала мог отнестись критично. Несмотря на последующие события, похоже, позицию Владимирского князя вполне разделяли его вассалы, включая старшего брата Александра. Они знали, что Русь Бату завоевывал не своими силами, а войсками всех улусов. Сейчас соотношение выглядело иначе, вселяя надежду вернуть соседу должок… да еще без особого риска. Гарантировать крестоносцам отсутствие угрозы из Владимира ничего не стоило, а ввязываться ли в драку самим, решать можно было по ситуации. Впрочем, ряд источников позволяет предположить, что Андрей подстраховался, сообщив хану о подготовке нападения на улус Джучи с тыла, неизвестно лишь, успел ли Гуюк получить вести при жизни.

* * *

Князь Галицко-Волынский влез в европейскую политику. Как упоминалось, герцог Фридрих II Австрийский погиб в бою с венграми в 1246 году. Наследницами династии Бабенбергов остались две женщины. Племянница Гертруда, дочь Генриха Жестокого, старшего брата покойного герцога, стоявшая первой в очереди на трон, и ее тетка, сестра Фридриха II Маргарита. Гертруду выдали замуж за Владислава Моравского, сына чешского короля Вацлава I, одного из самых могущественных сеньоров Священной Римской империи. Владислав заявился в герцоги, но внезапно скончался в январе 1247 года. Гертруду подозревали в отравлении, а король Чехии, используя эти слухи как повод, собрался присоединить Австрию к своим владениям. Усиления Вацлава I многие опасались, потому императору Генриху IX удалось быстро сколотить коалицию князей и двинуться на защиту обижаемой вдовы… на чью руку уже хватало новых претендентов. Гертруда, однако, была девушкой волевой и ждать пока ей объявят еще одного мужа посторонние люди не стала. Она обратилась за помощью к папе, королю Венгрии и императору Византии. По разным причинам, адресаты девушку поддержали. Папа не желал усиливать в Священной Римской империи ни императора, ни короля Чехии, ни другого серьезного феодала, предпочитая видеть Австрию автономной и дружественной. Венгры рассчитывали на оплату землями и союз, а греки на еще одного буферного «федерата», на сей раз от императора Запада. Вопрос заключался в герцоге. Гертруде требовался муж, при всех своих талантах, водить в бой армию она не могла. Да и относились к 21-летней вдове несерьезно даже союзники. У василевса свободного кандидата не нашлось, сын был уже женат. У Белы IV, наоборот, сыну стукнуло всего 7 лет, столь ранний брак слишком просто оспаривался, а фактическое вступление в него слишком надолго откладывалось. Недолго поискав вокруг, монархи обнаружили еще одного соседа — Даниила Галицкого. У князя сыновей было четверо, старший год назад женился на Констанции Венгерской, дочери Белы IV, а второму сыну, Роману, исполнилось семнадцать — самый подходящий возраст. Предложение устроило всех, включая невесту и Рим. Папа Иннокентий IV полагал, что браком привяжет к себе Галич, а Гертруда, будучи старше и опытнее, рассчитывала на ведущую роль в семье.

В том же 1247 году сыграли свадьбу, а венгерско-галицкие войска, при поддержке греческого отряда вошли в Австрию для выполнения интернационального долга. Командование небольшим ромейским контингентом стало первой самостоятельной должностью и стартом блестящей карьеры для молодого офицера из родовитейшей семьи, Михаила Палеолога, сына Андроника, ранее нам встречавшегося.

В нескольких стычках, союзники отразили попытки чехов навязать свое правление Австрии, через год Гертруда родила наследника и власть Романа, получившего в германских землях фамилию фон Галич (или просто Галич) и ставшего родоначальником австрийской ветви этой семьи, укрепилась. Тем не менее, признание Романа Австрийского авторитетными монархами не помешало бы, так что идею крестового похода, проходящего через его земли, молодой герцог и его отец поддержали с воодушевлением. Роман принял крест чуть не сразу после коронации, чем заработал очки в глазах Людовика IX Французского и папы.

* * *

Когда сплетается столько интересов — начинается действие, так что крестовый поход против Бату оказался неминуем. В конце 1247 года, Людовик IX с мощной армией пилигримов, выступил из Парижа и двинулся на восток через Северную Италию. Дорогою к французам присоединялись рыцари Прованса, Ломбардии, Савойи и папской области, а с местными правителями король активно вел переговоры, в основном успешно. Милан, Брешия, Верона и Падуя заключили с Францией договоры о взаимопомощи, фактически означавшие заявку на отделение от Священной Римской империи. В Ферраре (Папская область) король-пилигрим вступил в союз с кланом д'Эсте, конфликтующим с Венецией и ищущим дружбы с Сицилией. Папа предпочитал французов сицилийцам, а мнение венецианцев Людовика IX не волновало. К весне 1248 года крестоносцы добрались до Вены. В Вене предводитель похода согласовал с послами Византии и короля Венгрии план операции. Предполагалось, что греко-венгерская армия будет наступать к Днестру, а одновременно крестоносцы ударят из Галича на Киев.

* * *

В Германии в феврале 1248 года умер император Генрих IX. Сыну покойного, тоже Генриху, исполнилось всего семнадцать. Принц был толковым юношей, успел повоевать в феодальных распрях, писал стихи и поощрял поэтов, но авторитета в среде князей не имел и выдвигаться в императоры не стал, поддержав претензии графа Вильгельма II Голландского. Граф (внук претендента на имперский трон Вильгельма I Отморозка) был всего тремя годами старше, но за ним стояли сеньоры Севера — ядра империи. Соперником в электоральной гонке заявился король Чехии Вацлав I, поддерживаемый феодалами юга и востока, которым чех обещал бонусы и укрепление автономий. Кандидатуру Вильгельма II одобрил папа римский Иннокентий IV, в связи с чем освободил от обета крестоносца и призвал в ряды герцога Австрии Романа Галича. Король Франции отказ Романа от похода встретил холодно, но принимали паломников в Вене отлично, чем Людовика IX немного смягчили.

* * *

Отдохнув и подождав отставших, Людовик IX двинулся дальше. Проект стал практически французским. Большой отряд, в 600–700 рыцарей, собрали тамплиеры, командовал ими великий магистр Гийом де Соннак, тоже француз, сделавший карьеру в Ордене ни разу не побывав в бою и на востоке. С ними объявился князь Ростислав, своей дружины не имеющий, но получивший от тестя, Белы IV Венгерского, небольшой отряд рыцарей и наемных половцев. К походу присоединилось небольшое число сеньоров из Германии, Англии, испанских королевств, польских княжеств и даже с Сицилии, но роль их была невелика.

* * *

В Галиче крестоносцы снова передохнули и выступили на Киев. Даниил Галицкий, человек практичный и чуждый фантазии, в глобальные планы тамплиеров и Ростислава не верил. Захват Киева, Чернигова и Переяславля князь легко допускал — сравнимую по численности армию в Галиче раньше видели только у Бату (а сам князь вообще никогда). Но удержание захваченного считал невозможным, в отличие от планов греко-венгерской коалиции. Узнав, что Людовик IX ожидает от галичан участия именно в его операции, князь Галицкий ощутил, что его кто-то кидает. Если Приднестровье займут ромеи и венгры — им оно и достанется. Что-то получит орден Тампля, Киев уйдет Ростиславу, европейцы уйдут по домам, а… в чем интерес Даниила? На осторожные вопросы, король Франции гордо ответил, что крестовый поход не за интерес, сам Людовик IX вообще ничего получить не рассчитывает, затем что дело это общее и благородное. Князь Галицкий был совсем не против благородства, но почему за его счет и так дорого? Он попытался объяснить бесперспективность атаки на Южную Русь, где, к тому же, и трофеи не светят — но тщетно. Возникла ситуация, традиционная для крестовых походов под руководством европейских монархов — местных правителей приезжие ставили ниже себя, а мнение их не воспринимали, пребывая в иллюзиях и надеждах. Не менее традиционно, местному князю пришлось подчиниться и пытаться сыграть свою игру за рамками основного проекта. При этом потребляли крестоносцы не мало, хоть часть припасов и оплачивали, отчего основной задачей было поскорее вытолкнуть братских рыцарей из княжества. Даниил с дружиной присоединился к крестоносцам, но выделил отряд под командованием старшего сына Льва для действий на юге. Летом крестоносцы выступили на Киев, а греко-венгерские войска перешли Дунай.

* * *

К тому времени правила монголами в качестве регента вдова Гуюка Огул-Гаймыш, а по поводу выборов нового хана Чингизиды раскололись на две партии. Кланы потомков Джучи и Толуя, возглавленные Бату, продвигали кандидатуру сына Толуя Мунке, а потомки Угедея и Чагатая — Ширемуна, любимого внука Угедея, которому последний в свое время пытался передать пост по наследству. Властители улусов, наместники и вассалы Орды с увлечением погрузились в династический спор и выбор партий. Великий князь Владимирский Андрей занял сторону Ширемуна.

Бату стягивал войска на восток. Мелкий по меркам всей Орды конфликт с крестоносцами в западном захолустье, его сейчас интересовал мало. Подкрепления Татару и Куремсе собирали, но не в первую очередь, пока те должны были рассчитывать на свои силы.

Здесь в игру вмешался Александр Невский. Он сдал Бату соглашения великого князя Андрея с Ширемуном и крестоносцами, а в князья предложил себя. Посулив соблюдение вассальных обязательств, крепкий тыл и налоговые поступления. Войск Александр Ярославич не просил, обещая решить семейный вопрос самостоятельно, а хотел ярлык на княжение, пересмотр отношений с Ордой и льготы, да небольшое посольство в статусных целях. Бату пришлось принимать решение. Удар владимирцев в Поволжье ронял репутацию джучидов, мог оттянуть его силы от драки за трон, да и регион был куда важнее, чем Южная Русь. Стратегический аспект заключался в торговых путях. С началом войны, венецианцы сообщили Бату, что транзит через Константинополь из Черного моря ромеи ограничивают, а папа римский вводит эмбарго на торговлю с улусом Джучи. Итальянцы жаловались на повышение транзакционных издержек и просили льгот по пошлинам, а взамен проблемы обещали уладить и грузопоток не снижать. Но риск полного закрытия Проливов следовало учитывать. В этом случае, потеря Владимирского княжества и волжского транзита означала, что улус Джучи с Европой не торгует вообще. А караваны из Азии идут через Анатолию или Левант, обогащая конкурирующие улусы.

* * *

Александр Невский, отметим, подставляя младшего брата, кроме простого человеческого желания порулить, имел и веские аргументы. Андрей играл на повышение, поставив на Ширемуна и хеджируясь соглашением с крестоносцами. Что сулил Владимирскому княжеству выигрыш Ширемуна, кстати, точно не известно — переговоры велись тайно. Александр считал такую позицию рисковой, а шансы Бату на победу высокими, отчего предпочитал выйти в кэш. То есть поддержать «известное зло» в лице договороспособного соседа и практически без риска выторговать прозрачные бонусы. В монгольской распре роль княжества сводилась к нейтралитету, так что даже с проигрышем Бату претензий от победителя не ожидалось, разве что лично к князю. Но война за улус Джучи в таком случае будет долгой, поводы сменить сторону найдутся. То же самое касалось крестового похода. А Бату мог заплатить высокую для Владимира цену без ущерба для себя.

На том и договорились. Бату выдал ярлык на княжий стол Александру. Превысив полномочия, но в случае успеха эту мелочь ему никто бы не предъявил, а при проигрыше выжить он не рассчитывал. Затем отправил небольшой, чисто представительский отряд в поддержку нового князя. Статус Владимира менялся. Великий князь стал вассалом Бату, а ярлык получил на себя и потомков, превратив держание в вотчину, не требующую от наследников получения ярлыка в будущем. Уплата дани со всего княжества возлагалась на Александра, посылка монгольских баскаков исключалась, как и выплаты удельными князьями — что жестко подчиняло последних правителю Владимира. Задолженность по дани за прошлые годы (такая была, после смерти Ярослава и до вокняжения Андрея, платить было некому) забывалась. Князь обязывался посылать войска в помощь сюзерену и поддерживать торговые пути. Условия мягкие, но взаимовыгодные.

Летом во Владимирском княжестве вспыхнула междоусобица. Победил поддержанный большинством элиты Александр, политика Андрея казалась рисковой не только брату. Впрочем, бои за трон шли вялые и почти без потерь, а проигравшие наказывались мягко. Осенью Александр Невский утвердился в новой должности. Андрей через Новгород отъехал в Швецию, а после смерти Бату без проблем вернулся домой, получив солидные уделы. Погруженное во внутренние дела, Владимирское княжество от тем крестового похода и выбора хана отстранилось, вернувшись во внешнюю политику лишь в следующем году.

* * *

Крестоносцы, почти не встречая сопротивления вышли к Киеву, который заняли без боя. Город после разрушения монголами толком не восстановился, население оказалось мизерным, добычи, как и предсказывал Даниил Галицкий, никакой, а с малонаселенных окрестностей огромную армию было не прокормить. Несколько разочарованные пилигримы разделились. Людовик IX с князем Ростиславом и основными силами двинулся на Чернигов, а тамплиеры, галицкая дружина и французский отряд под командованием брата короля Роберта, к Переяславлю.

Куремса выслал отряды, постоянно беспокоившие оба корпуса христиан, но в сражение вступать не спешил.

Чернигов и Переяславль тоже взяли почти без боев. Земли по пути разорили окончательно — просто по причине большой численности армий, и как отмечал хронист «страдали более от недостатка еды для людей и коней, чем от стычек с язычниками». Из Переяславля князь Даниил с дружиной отбыл домой, логично пояснив, что цели похода выполнены, а на землях Ростислава ему оставаться политически неверно. Митрополит Кирилл, все это время находившийся по неясным причинам во Владимире, прибыл в Чернигов, где провел в интересах Александра Невского переговоры с королем Франции, гарантировав дружественный нейтралитет Владимирского княжества. Ростислав занялся восстановлением власти на землях княжеств, а разочарованные походом, не принесшим ни славы в битвах, ни добычи, франки, стягивались в Переяславль, собираясь перезимовав продолжить поход к ставке Куремсы, на левобережье Днепра. Снабжение удалось наладить, обозы шли из Галицких и Владимирских земель.

* * *

В это время, греко-венгерские войска с боями вышли к Днестру. Часть половцев переметнулась на сторону коалиции, их возглавил ставленник ромеев, сын покойного Котяна Бела Кун. Монголов и сохранивших им преданность половцев, Кун резал беспощадно, «не щадя ни малых детей, ни женщин», заслужив тем в Степи авторитет и уважение. Отряды Татара вытеснили с Южному Бугу. И коалиция, и монголы понесли большие потери, требовалась пауза.

Наступление поддержал отряд Льва, наследника князя Галицкого, а осенью к нему присоединилась вернувшаяся дружина Даниила. Галичане обосновались на линии Каменец-Ямполь-Бряславль-Житомир, где начали спешно обустраивать крепости. Византия получила территории на левом берегу Дуная, остальное заняли венгры.

* * *

Зимой Куремса, соединив силы с Татаром и дождавшись подкрепления от Бату, нанес мощный удар на Чернигов. Сметая заслоны, монголы вышли к городу, павшему через два дня. Князь Ростислав смог вырваться с небольшим отрядом, а набранная им дружина и гарнизон из крестоносцев погибли почти полностью. Затем монголы вновь разнесли Киев, отрезали Людовика IX в Переяславле от союзного Галича, разорили округу и с интересом ждали реакции оставшегося без провианта противника.

Король Франции быстро оценил ситуацию и повел войска на прорыв. В районе Юрьева (Белая Церковь) состоялось первое серьезное сражение похода, выигранное монголами за счет дисциплины. В битве армия крестоносцев утратила управление, бой вели отдельные отряды, а когда поражение стало очевидным, часть уцелевших, под командованием братьев короля Роберта Анжуйского и Альфонса де Пуатье, отступила в Переяславль. Людовика IX тяжело ранило, но королевский отряд в этот момент удачно соединился с тамплиерами, сохранявшими дисциплину и продолжающими прорыв, как планом предписывалось. Монарха вывезли в Житомир, где находился галицийский гарнизон. Рыцари Храма при том полегли почти все, включая магистра. Преследующие отряд монголы крепость брать не стали, отойдя к главным силам Куремсы под Переяславлем.

Переяславль монголы вскоре взяли, в плен попало множество европейцев, в том числе оба брата короля. Куремса в ходе компании понес немалые потери, но армия крестоносцев оказалась разгромлена почти полностью.

* * *

Весна 1249 года принесла перерыв в боевых действиях. Бату, получив вести о победе, интересоваться мелким конфликтом на западе вовсе пока перестал. Куремса и Татар готовили компанию на Днестре. Князь Ростислав, которого крестоносцы, не без творческого участия князя Галицкого, обвиняли в обмане и авантюризме, повлекших поражение, спешно отъехал в Венгрию к тестю, получил там неплохой лен и на мировой арене больше не появлялся.

Частью историков именно Ростислав считается причиной всех бед крестового похода, хотя его вина, в сущности, не столь велика — расширение планов в первую очередь вытекало, как ранее показано, из политических интересов ключевых фигур Европы.

Оправившийся от ранения Людовик IX в общем-то понимал, что поход провалился. Но уезжать проигравшим не хотелось и требовалось выручать братьев и их рыцарей. С Куремсой через Александра Невского и митрополита Руси Кирилла вели переговоры о выкупе пленных, а королю Даниил Галицкий предложил новую тему.

* * *

Началось с того, что в Галич явились родичи князя Литвы, братья Товтивил и Эдивид, а с ними их дядя, владыка Жемайтии Викинт. Литовцы перед тем совершили неудачный поход в Смоленское княжество, вассальное Великому Владимиру. Сюзерен помог Смоленску, литовцев разбили, а князь Миндовг Литовский решил воспользоваться ослаблением родственников, домены их прибрал, а самих попытался уничтожить. Пришлось бежать.

Литва давно стала серьезным противником обоих русских центров, Галича и Владимира, так что вмешательство в тамошнюю междоусобицу выглядело привлекательно. Даниил и Александр быстро нашли общий язык, а в проект вовлекли Людовика IX. Он «много говорил с язычниками», и вышло так, что Товтивил и Эдивид — разумеется, под обаянием короля Франции, «прониклись светом истиной веры» и решили креститься. Дело обставили широко, кроме братьев крещение приняли их дружинники. Викинт, правда, уклонился, на что имел серьезную причину — его в Жемайтии бы подданные не поняли, а их собирались призвать в войска коалиции. Коалиция составилась из Владимирского и Галицко-Волынского княжеств, сторонников Товтивила, жемайтов и крестоносцев.

Последние собрали уцелевших в боях с монголами бойцов, подтянулось какое-то количество запоздавших добровольцев из Европы и свежее формирование ордена Тампля. Боевых монахов в этот раз набралось значительно меньше, но Орден раскошелился на мощный отряд наемников, в том числе пять сотен арбалетчиков из Генуи. Новый магистр Рене де Виши (начинавший службу в Пальмире) несмотря на провал похода, стремился укрепиться в Галиче.

* * *

Отметим, что именно после тяжелых потерь в битве при Юрьеве, у храмовников появились неплохие перспективы. В боевые ордена шли «ищущие битвы» — героически сражаться и погибать. Во имя Креста — но желательно в великих битвах, а не в стычках патрулей на пустынных дорогах. И пожертвования собирались тем большие, чем громче были подвиги братьев-рыцарей. Были кандидаты и с другими мотивами, но массу делала реклама, а для рекламы героически проигранное кровопролитное сражение как бы не лучше победы. Когда по Европе разнеслось, что тамплиеры сражались в первых рядах, спасли короля Франции и пали в бою почти полным составом — приток в ряды оживился, а спонсоров резко прибавилось. Требовался опорный пункт, где силы можно применить. Им стал Бряславль (Брацлав), пограничная крепость на Южном Буге и опорный пункт границы Галицкого княжества с монголами. Даниил передал город и окрестности рыцарям Храма, которые заложили и вскоре отстроили там мощную орденскую крепость.

* * *

Сперва в Литве планировалась ограниченная операция — придать сводный отряд Товтивилу и пусть вместе с жемайтами пробует отбить трон княжества. Главные силы уходили на границу с монголами, откуда ждали нападения. Но в начале лета стало ясно, что Куремса выбрал другого противника и идет отбивать удел Татара у венгров и ромеев.

По ряду источников, князь Даниил в это время вел активное дипломатическое общение с Куремсой. Владыку Галича даже обвиняли в гарантиях ненападения степнякам во время войны на юге, а поход в Литву называли поводом для отвлечения сил крестоносцев от монголов. Доказательств тому нет, но версия имеет право на существование — удара в тыл Куремса действительно не получил. А в Литву отправилась большая часть галицко-крестоносного войска, во главе с Людовиком IX, Даниилом Галицким и магистром Тампля Рене де Виши. С целью замены на литовском троне язычника Миндовга на новообращенного христианина Товтивила. Одновременно части князя Владимирского, пройдя через Смоленск, вошли на территорию княжества Полоцкого.

Полоцком к тому времени правили литовские князья. Собственно, как раз этот город, в числе прочих, Миндовг отнял у Товтивила. Супругой Александра Невского была дочь последнего полоцкого князя из Рюриковичей, Брячислава, отчего Александру домен казался практически родным и требующим освобождения от власти язычников. Летом 1249 года, владимирские войска осадили Полоцк.

Крестоносная коалиция двинулась на Миндовга, но начала с присоединения к владениям Даниила независимого Пинска, сопротивления не оказавшего. Затем крестоносцы взяли Слоним и осадили Новогрудок. С тыла Миндовга атаковали жемайты Викинта, а союзников правителю Литвы искать было негде. После полугода гражданской войны и интервенции, приближенные сдали Миндовга сопернику, прожил он в плену недолго. Товтивил стал князем Литовским, но потерял почти все полоцкие земли. Их поделили Даниил и Александр, граница между которыми прошла по Неману и далее к Слуцку. Галич под шумок присоединил Туров с окрестностями и кусок бывшего Киевского княжества, так что теперь его восточный рубеж пролегал по линии Туров-Вручий (Овруч) — Житомир-Бряславль-Ямполь. Остальная часть Полоцкого княжества отошла Александру Невскому.

Взятые города позволили заезжим крестоносцам собрать трофеи, а Людовику IX получить удовлетворение от успехов в борьбе с язычеством. Во время похода, не то в Минске, не то в Новогрудке (источники расходятся), состоялась встреча короля Франции и великого князя Владимирского, позже названная «обедней двух святых». О чем разговаривали два канонизированных впоследствии монарха, толком неизвестно, но об их совместном участии в церковной службе, проведенной митрополитом Кириллом, воспоминания сохранились.

* * *

Летом 1250 года войска коалиции вернулись в Галицкое княжество. Переговоры о выкупе Роберта Анжуйского, Альфонса де Пуатье и остальных пленных продолжались. Часть крестоносцев отправилась по домам, в том числе французы, отпущенные королем. Сам Людовик IX остался, выехал на границу и занялся укреплением тамплиерской крепости в Бряславле. В следующем году братьев короля и почти сотню рыцарей удалось освободить. Выкуп был огромным, пришлось брать займ у венецианцев в Крыму. После возвращения пленников, крестоносцы, кроме осевших в княжестве тамплиеров и «некоторых рыцарей, сержантов и лучников, поступивших в службу князю Даниилу», как вспоминал участник похода Жан Жуанвиль, отправились воевать в составе греко-венгерских войск.

На юге, летом 1249 года монголы атаковали венгерские форпосты. На помощь союзнику пришли ромеи и следующие три года между Южным Бугом и Днестром кипели бои. Отряды Татара и Куремсы периодически совершали рейды вглубь территории противника, их с переменным успехом перехватывали при отходе, произошло несколько крупных сражений, но решительной победы не достигла ни одна из сторон.

В 1251 году монголам удалось вытеснить противника за Днестр, ставший границей на будущее время. Активные действия продолжались еще год, затем перешли в разряд обычных пограничных конфликтов, набегов и стычек.

В 1252 году умерла мать Людовика IX Бланка Кастильская, управлявшая страной в отсутствие сына, и король с братьями и оставшимися пилигримами отбыл на родину.

 

Глава XIV. Рокировки

В начале 1250-х годов, в Евразии наступила оперативная пауза, поскольку все крупные игроки погрузились во внутренние проблемы.

На троне Священной Римской империи после нескольких лет междоусобицы утвердился император Вильгельм I (граф Голландский). Быстро осознав, что сильной центральной власти в империи не желает никто, включая союзных князей, новый монарх в 1252 году под давлением крупнейших сеньоров подтвердил прежние вольности и установил внутренний мир. Ключевых условий мира имелось два — проигравший претендент на корону, король Чехии Вацлав I, выходил из распри без потерь, обещав сосредоточиться на помощи Тевтонскому ордену, а имперские полномочия в немалой доле передавались на уровень высших феодалов. Противопоставить настроениям элиты императору оказалось нечего, потому Вильгельм I от руководства страной отстранился и сосредоточился на укреплении личного домена. Он провел несколько локальных войн с Фландрией, поддержанной французами, затем затеял покорение фризов, в одной из стычек с которыми и погиб в 1256 году.

На освободившуюся корону князья попробовали пригласить иностранца, но привычно раскололись по поводу кандидата. Претендентов в итоге явилось два — король Кастилии Альфонс X Мудрый и брат короля Англии Ричард Корнуолльский, и следующие пятнадцать лет империя провела в вялой гражданской войне между двумя партиями, почти всегда перемежающейся частными феодальными войнами и конфликтами с соседями. За это время Северная Италия окончательно вышла из-под контроля, Франция присоединила Прованс, Намюр и часть Эльзаса. Венгры в союзе с королем Чехии, отхватили от Австрии Штирию, но герцога Романа Галича Австрийского поддержали Византия и отец, отчего этим потери ограничились. На востоке, наоборот, в германские владения вошла часть польских уделов и активно продвигался Тевтонский орден.

В итоге, в качестве единого игрока Священная Римская империя на четверть века с мировой арены исчезла.

* * *

Во Франции Людовик IX укреплял вертикаль власти, вел небольшие войны с германскими и английскими феодалами и продвигал влияние в Северной Италии. Англия и Сицилия в очередной раз погрузились в войны короны с вассалами, в Испании начался передел границ между местными тремя королями, отчего события восточнее Венгрии, европейцев в те годы волновали слабо.

* * *

На востоке тоже занимались делами внутренними. В упомянутой ранее схватке за трон Великого хана, победу одержали Бату и Мунке. Последний стал правителем империи, а первый — старшим в династии, отчего между союзниками привычно встал вопрос о реальной власти. Мунке провел репрессии в верхах и оппозиционных родах, быстро укрепил власть и авторитет, но контроль над империей не был полным, пока оставался полусуверенным огромный улус Джучи. Бату и его окружение полагали хана своим ставленником и ждали соответствующего отношения, но иллюзии быстро утратились. Брат Бату Берке высказался по этому поводу в характерном стиле «мы его на трон возвели — а он моих друзей обижает», началось новое противостояние, не вылившееся, впрочем, в войну.

Мунке отправил войска в Индокитай и продолжил завоевание Китая, где и скончался в 1259 году. Но до того хан запустил проект похода на Ближний восток. Поскольку местный полпред Эльджигидей, как сторонник Гуюка был казнен в ходе чистки оппозиционеров, в Анатолию вернули знакомого нам Байджу-нойона. Байджу донес в ставку, что халиф и союзные ему исмаилиты создают на границе всякие случайности и неожиданности, и даже являют собой угрозу монголам. Почти одновременно, ряд приграничных городов халифата обратился к Великому хану с жалобой на притеснения от исмаилитов, покрываемых Багдадом. По этим веским поводам, Мунке направил в регион своего брата Хулагу, с гуманитарной миссией защиты мирных жителей сопредельной стороны от еретиков-исмаилитов, а заодно чтобы привести к покорности Багдадский халифат и Левант, взяв под контроль торговый маршрут от Китая до Средиземного моря на всем протяжении.

Гуманизм штука непростая, потому в империи для миссии Хулагу объявили мобилизацию, в том числе потребовав рекрутов из улуса Джучи. Бату, хоть и выступал против похода, считая земли Анатолии и Средней Азии своей сферой влияния, на открытый конфликт не пошел и войска отправил, в том числе отряды вассальных грузин, Владимирского княжества и половцев. Но политического влияния Джучидов оказалось достаточно, чтобы ограничить экспедицию на несколько лет приграничными стычками, наступление на Халифат Хулагу начал лишь после смерти Бату в 1256 году.

* * *

За эти годы дипломатическая ситуация в регионе изменилась. Отчасти в связи со сменой правителей в Византии, Египте и Сирии (прошедших непривычно спокойно, о чем далее), но более по внешним причинам.

Короли Утремера наладили, как упоминалось, деловые связи с Эльджигидеем и Гуюком, но после их смерти попали в разряд противников нового Великого хана, да и желание Хулагу не останавливаться в Багдаде секретом не было. Оттого Каир и Антиохия заключили с халифом Аль-Мустасимом союзный договор, на условиях признания текущих границ, гарантий ненападения франков и помощи против монголов. Аль-Мустасим получил возможность набрать сильные отряды наемников из Египта, Сирии и Нубии, с которыми Багдад отправилось и немало рыцарей. При посредничестве халифа, считавшегося союзником Бату и другом его брата Берке, Египет и Сирия завязали дипломатические отношения с Джучидами, впрочем, пока заметной роли не игравшие.

Византия поддерживала дружественные отношения с Сирией и Египтом, одновременно василевс Иоанн III Комнин и его преемник Феодор I давили на Киликию, которую продолжали считать мятежной провинцией. От союза с Багдадом Константинополь уклонялся, рассчитывая, что война монголов с халифом оттянет часть сил Бату с Днестра. При этом греки вели активные переговоры и с Мунке, и с Бату, поддерживая внутренние склоки и смещение монгольской активности в сторону Багдада и Леванта, а заодно усиливали группу войск в Анатолии, для возвращения земель, оккупированных монголами, если те увязнут в халифате.

* * *

В Византии в 1254 году умер василевс Иоанн III, корону получил его сын (третий, первые два умерли в детстве) Феодор I. Новый монарх получил хорошее образование и подготовку к правлению, но человеком был резким и склонным к необдуманным решениям. В ожидании войны, при дворе выросло влияние военных, лидером которых стал уже знакомый нам Михаил Палеолог, муж старшей дочери василевса Ирины и прославленный полководец. В 1255 году он успешно разгромил очередной набег Татара на Днестре, после чего был назначен великим доместиком, как когда-то его отец.

* * *

В Сирии в 1252 году скончался король Боэмунд V Хромой, на престол взошел его пятнадцатилетний сын Боэмунд VI Красивый. Смена правителя не повлекла смены курса, ключевой фигурой у трона оказался опытный политик и дядя молодого монарха граф Генрих Эдесский, через два года добившийся договора о границах с соседней Киликией, скрепленного браком Боэмунда VI и дочери короля Хетума I Сибиллой. Киликийцам требовалась поддержка против давления греков, сирийцам — спокойный тыл для освоения захваченных территорий на востоке, так что соглашение выглядело перспективным.

* * *

В Каире в начале 1253 года умер король Балдуин VI Толстый. От первой жены, дочери василевса, детей у него не было, после ее смерти монарх спешно женился на Плезанции Сирийской, дочери короля Боэмунда V. В 1252 году появился наследник, названный как обычно Балдуином. Королева за время быстротечного брака своей партии сколотить не успела, элита относилась к представительнице соседней династии настороженно, помня — несмотря на тесный союз последних лет, о сложных отношениях с Сирией. Потому Балдуин VI перед смертью назначил регентами супругу и мужа своей сестры князя Карла Постума Мармарийского, а опекунами наследника ту же Плезанцию и графа Витторио Кутуза Дамасского.

Вдовствующая королева получила достаточный, как казалось, контроль над сыном и его страной. Карл Постум был приемлемой фигурой для знати, церкви и городов, опытным управленцем, врагов не нажил и поначалу всех устроил. Его жена после смерти брата стала наследницей трона, а от попыток переворота в ее пользу малолетнего короля страховал Кутуз. Последний друзей среди высших сеньоров не завел, недругов имел массу, числился героем и пользовался авторитетом среди дружинников и мелких феодалов, причем не только в Сирии, но и в соседних странах. Его положение и безопасность зависели от монарха, отчего в сохранении короны за Балдуином VII граф Дамасский был заинтересован лично, а охраной правителя ему заниматься уже приходилось. Для защиты короля и его обучения рыцарским навыкам, лучшую кандидатуру найти сложно, этом вопросе сходились все.

Балдуина VII короновали в марте 1253 года. Спустя два года королева Плезанция в союзе с семейством Ибеллинов попыталась перераспределить властные полномочия в свою пользу. Ее попытка сплотила Карла Постума и Витторио Дамасского. Последний, в своем стиле прямых решений, попросту захватил и увез трехлетнего короля в Дамаск, объявив, что пока не прекратятся интриги, влекущие угрозу жизни монарха, никого к подопечному не подпустит. А князь Мармарийский договорился с Ибеллинами. Некую роль в тайных переговорах сыграл Захар Бейбарс, бывший оруженосец князя, а ныне рыцарь графа Рахбы Балдуина Ибеллина, в итоге получивший денежный фьеф и должность в свите регента. Королеву от власти фактически отстранили, поселив в столичном дворце под контролем Карла. Ибеллины увеличили владения и влияние, став с тех пор союзниками Постума. Балдуин VII вернулся к матери, а Кутуз не получил ничего кроме сохранения статуса, отчего отношения его с регентом испортились.

Но в конце 1255 года умер Бату и внутренние распри отошли на второй план. Хулагу двинулся на Халифат и главной заботой стала внешняя политика.

 

Глава XV. От Багдада до Идлиба

После смерти Бату Великий хан Мунке передал улус Джучи сыну покойного Сартаку, как раз обретавшемуся в Каракоруме. Сартак едва вернувшись домой скончался. Хан назначил наследником его сына Улагчи, под регентством бабушки, Боракчин-хатун, вдовы Бату, но Улагчи быстро последовал за отцом и дедом. В причастности к череде смертей ранее упоминавшегося Берке никто не сомневался, разве что насчет самого Бату версии расходились, но проблем обвиняемому это не создало. Берке — брат Бату, первый мусульманин среди Чингизидов, авторитетный воин и умелый политик, в свое время обеспечивший Мунке пост хана, сторонником автономии улуса «вплоть до отделения», оказался единственным серьезным претендентом на трон Джучидов. Насколько истово он исповедовал ислам — версии разнятся. Религия ему вовсе не мешала ни сотрудничать с иноверцами, ни воевать с мусульманами, а в политике Берке использовал ислам по полной. Учитывая, что экономический центр улуса находился в исламизированных землях, Берке получил серьезнейшую поддержку купцов Поволжья, Азербайджана и Самарканда, в первую очередь финансовую. Параллельно он вошел в союз с Венецией, контролировавшей порты на Черном море. Венецианцы этим усиливали позиции в переговорах с греками, и вера контрагента их тоже не смущала. Тем более конкуренты Берке, начиная с Сартака — и это стоит отметить, вовсе не были для итальянских торговцев единоверцами, поскольку являлись несторианцами. А еретик, известное дело, хуже неверного.

По этим причинам, когда Боракчин-хатун похоронив одного внука, попробовала заменить его другим и запросила подмогу у брата Великого хана Хулагу, начавшего поход в Ирак, в улусе Джучи случился дворцовый переворот. Регентшу казнили, Берке поддержанный подавляющим большинством местной элиты (частью из убеждений, частью за подарки на деньги купцов) получил власть в улусе и фактически вышел из подчинения Каракоруму. Сам факт самовыдвижения являлся посягательством на исключительное право Великого хана назначать главу улуса и тягчайшим преступлением, но Мунке был связан войнами в Китае и Ираке, реакции не последовало, а спустя два года скончался и сам Великий хан. Формально отделение никто пока не провозглашал и три тумена, посланные Хулагу для похода на халифа, Берке не отзывал, рассчитывая на долю в добыче и укрепление принадлежащих Джучидам доменов в Средней Азии.

* * *

Хулагу в начале 1256 года форсировал Амударью и начал войну с низаритскими крепостями. Халиф Аль-Мустасим отправил в помощь союзным ассасинам мощный отряд, включающий наемников из Леванта. Монголов удалось связать боями в пограничье почти на два года. В итоге часть крепостей, в том числе легендарный Аламут, Хулагу взял штурмом или осадой, а часть исмаилитов перешла на его сторону. Имам низаритов сдался монголам, был направлен в столицу и убит по пути, а Хулагу направил ультиматум в Багдад. Требования выдвигались стандартные — подчинение и дань. Халиф Аль-Мустасим ответил отказом. Часть его вассалов и наместников переметнулась к монголам, а верные войска и наемников Аль-Мустасим стянул к Багдаду.

* * *

Отрядами из Леванта к тому времени командовал Захар Бейбарс, рыцарь из свиты регента Египта. Как упоминалось, между Карлом Постумом и Кутузом Дамасским началась вражда, и последний, как отмечает хронист, «не скрывал зла» в отношении Бейбарса — активного участника интриг, положивших этой распре начало. Оттого Захар Арбалетчик предпочел на некоторое время покинуть страну.

* * *

Багдад был огромным городом, укрепить все стены оказалось нереально, потому при подходе армии Хулагу халиф с советниками решили дать сражение в поле. Войска Аль-Мустасима разбили передовой отряд противника, затем в очередной раз сыграли традиционную роль монгольские дисциплина и умелое маневрирование, и после серии боев в окрестностях столицы, Хулагу разгромил халифские части. Их остатки закрепились в Багдаде, к середине февраля 1258 года город был окружен, спустя еще неделю монголы захватили участок стены.

Отряд латинян под командованием Бейбарса прорвал окружение и ушел в Левант. По легенде, с ними отъехал дальний родственник халифа Ахмед аль-Хаким, отставший в пути и добравшийся до Дамаска много позже, но подтверждений тому нет.

Халиф сражался в городе еще неделю, затем сдался. В Багдаде монголы устроили традиционные для того времени резню и грабеж, запомнившуюся современникам не столько по причине необычности, сколько масштабами. В одном из самых больших городов мира, размер добычи и количество убитых впечатляли, что-то сравнимое наблюдалось разве что при захвате крестоносцами Александрии. В Багдаде трофеи оказались куда более богатыми, и трупов, как отмечал хронист, было столько, что «смрад от них заставил победителей уйти из города». Впрочем, пощадили местных иудеев и христиан (несторианской ветви), а также некоторых приближенных последнего халифа, которых оставили при должностях, поручив восстановить в городе нормальную жизнь, вывезти трупы и главное — открыть рынки.

Закончив грабить Багдад, Хулагу разослал отряды приводить к покорности бывший халифат, а сам двинулся на север. Завоевание шло быстро, многие эмиры и города легко подчинялись новому руководству, тут же выступая на его стороне против соседей и конкурентов. Серьезное сопротивление встречалось редко, и за полтора года территория бывшего Халифата вошла в состав монгольской империи.

* * *

Халифа вскоре без особого шума казнили, что спустя некоторое время для его друга по переписке Берке послужило поводом разорвать отношения с Хулагу. Реальная причина проще — в глазах всех незаинтересованных монголов и прочих подданных Великого хана, Берке являлся самозванцем и сепаратистом. С самозванцем брат хана добычей делиться не собирался, а земли в Азербайджане считал практически своими, получив их в оперативное управление от Великого хана. Последнее с точкой зрения Мунке, могло, конечно, не совсем совпадать, но титул ильхана (повелителя нескольких улусов или народов, некий аналог европейского герцога) Хулагу от брата получил.

Тогда же командиры всех трех туменов, откомандированных к Хулагу из улуса Джучи, внезапно, почти одновременно и весьма своевременно ушли из жизни. Их подчиненным предложили остаться на службе законному хану, в лице его верного брата Хулагу, а узурпатора Берке отринуть. Большая часть согласилась, тем более их трофеями не обделяли, но сильный отряд — по мнению хронистов в несколько тысяч бойцов, преимущественно из половцев, менять сюзерена отказался. Такой оборот Берке предусмотрел, заранее предписав при невозможности вернуться домой прорываться в союзный Левант. Сохранившие верность Джучидам бойцы так и поступили, успешно вышли через Рахбу в латинские королевства, откуда в большинстве отправились через Византию в родные степи.

* * *

С их транзитом связана судьба еще одной заметной фигуры. После падения Багдада, в Каир бежали два претендента на титул наследника Аббасидов — упоминавшийся аль-Хаким и дядя последнего халифа Абу-Аббас аль-Мустансир. Факт родства обоих уже в то время подвергался сомнению, позже оба конкурента обвиняли друг-друга в самозванстве, истина сокрыта во мраке истории, но правители Египта и Сирии признали представителями династии обоих эмигрантов и начали искать им применение.

Аль-Мустансир просил войск, денег и отпустить в Ирак, обещая поднять окрестные племена и верных дому Аббаса мусульман и изгнать монголов. В Каире силы противника и верность подданных халифу оценивали здраво, план сочли фантастикой, а для его автора и сопровождающих — оригинальным способом самоубийства. Но идея создать очаг исламского сопротивления понравилась, а кандидат в его лидеры выглядел приемлемо. Аль-Мустансир получил финансирование, свиту из эмигрантов-мусульман, и при поддержке тесно связанных с Аравией купцов египетского исламского анклава на Красном море отправился в Джидду, а затем в Мекку. Проект имел успех, но его основные события развернулись много позже.

Аль-Хаким в бой не рвался, потому Карл Постум решил сделать приятное далекому союзнику-мусульманину, а заодно заложить параллельный центр оппозиции Хулагу, и попросту подарил второго кандидата в халифы Берке. Отправив с отъезжающими бойцами Джучидов в Поволжье. В Сарае аль-Хакима вскоре признали новым халифом, тот немедленно назначил Берке султаном «всего исламского мира», включил имя покровителя в хутбу и проповеди, которые халиф лично читал в мечети Сарая. Прожил халиф Золотой Орды долго, но тема двух халифов дело будущего, вернемся к текущему.

Транзит сохранивших верность Джучидам воинов укрепил союз между Берке и правителями Сирии и Египта, но резко обострил отношения последних с Хулагу. Впрочем, войну с ним латиняне в любом случае считали неизбежной, отчего лихорадочно искали союзников и укрепляли крепости.

* * *

С союзниками, однако, обстояло печально. Грекам стало не до Леванта, поскольку в 1258 году скончался император Феодор I Комнин, оставив восьмилетнего сына Иоанна, опекуном которого назначил патриарха Арсения, а регентом своего приближенного Георгия Музалона. С учетом как истории и традиций Византии, так и состояния дел в моменте, шансы наследника на сохранение власти и жизни оценивались как нулевые, а вопрос о реальном правителе встал сразу после смерти предыдущего василевса. Спустя девять дней после которой, во время поминок, Георгия Музалона, с братьями и окружением, атаковали прямо в церкви неустановленные бойцы и положили на месте.

После раунда напряженных интриг и переговоров, место регента досталось ранее упоминавшемуся Михаилу Палеологу, зятю покойного василевса, авторитетному полководцу и лидеру военной партии, получившему титул деспота — второй после императорского. Михаил начал выстраивать вертикаль власти, отстранять несогласных и раздавать обещанные бонусы союзникам, а воевать с Хулагу до завершения этого процесса не собирался — и оставить столицу, возглавив армию, и поручить кому-то войска, выглядело одинаково рискованно.

Палеолог оказался не только полководцем, но и дипломатом, причем играющим стратегически. Он заключил договор с Берке (по некоторым данным, впрочем, готовившийся еще при предшественниках обоих правителей), ставший одним из ярчайших образцов византийской внешней политики. С формальной стороны, василевс обязался выплачивать правителю Золотой Орды (для упрощения изложения, введем для домена Джучидов этот термин уже сейчас, хотя фактически такое название в то время не использовалось, да и формальная заявка на суверентитет была сделана лишь наследником Берке) некие суммы, которые, как водится, татары (для упрощения изложения, введем для подданных Золотой Орды этот термин уже сейчас, тем более он общепринят) называли данью, а Византию — вассалом. Греки не менее уверено считали выплаты субсидиями федератам, а Берке подданным, и расхождение в терминологии сторонам ничуть не мешало. Реальных последствий договора было несколько.

Союз предусматривал помощь в случае нападения Хулагу или самого Мунке — фактор важный для внутренней устойчивости обоих правителей и сдерживания восточного соседа. Стороны признали границу в Валахии «по факту», сняв риски войны на этом фронте. Пограничные стычки и набеги не прекратились, но серьезных столкновений здесь долгое время не было. Взамен Константинополь прекратил поддержку венгров (с которыми начались пограничные споры) и князя Галицкого (по мнению греков, излишне сблизившегося с европейцами).

Но главной темой была экономика. Черное море к тому времени стало венецианским. Республика Св. Марка, укрепившись в новом регионе умело играла на противоречиях между ромеями и татарами, добилась привилегий от обеих сторон, и к концу 1250-х годов поступлений от черноморской торговли практически лишились и Сарай, и Константинополь. Изгнать венецианцев, успешно вписавшихся в рынок, а в ряде сфер его переформатировавших, без потерь уже не выходило, да и доверие между греками и татарами было не настолько велико, чтобы уйти от посредника, к тому же игравшего в интересах Михаила и Берке и за пределами региона. Потому контролирующие доступ к морю лица предпочли влияние посредника размыть. Упомянутым договором в Черное море допускалась Генуя, в очередной раз воюющая с Венецией и готовая платить за новые горизонты. Василевс открывал для лигурийцев Проливы, Берке предоставлял кварталы в портах Крыма и Кавказа. Кроме прямого увеличения доходов казны, как от генуэзцев, так и от вынужденных конкурировать венецианцев, имелись косвенные бонусы. Золотая Орда получила еще один канал связей с Европой и Левантом. Для Византии вопрос ставился шире. Союз с Генуей, при сохранении тесных связей с Венецией, вынуждал обе морские республики поддерживать Константинополь на Средиземном море — в первую очередь, против усиливающейся, несмотря на внутренние распри, Сицилии, претендующей на гегемонию в Средиземноморье и Италии. Учитывая продолженную Михаилом политику предшественников по сближению с папой Римским, также опасающимся сицилийцев, Византия возвращала статус одного из ключевых игроков уже европейской политики, одновременно страхуясь от сицилийской угрозы.

* * *

Для Леванта все эти глобальные политические сдвиги никакой пользы не несли. Усиление греков даже сыграло негативную роль — король Киликии Хетум I, ища поддержки против греков и сочтя Сирию обреченной, начал сближение с Хулагу.

В Европе вернулась мода на крестовые походы, и правители Утремера обратились с призывом спасать Гроб Господень от монголов. В Риме их поддержали вяло, папа и орден Храма агитировали пилигримов ехать сражаться с татарами в Венгрию, Галич и тамплиерский Бряславль, отбивающие нападение Бурундая — темника Берке, назначенного вместо Куремсы. Зато крест для защиты Святой земли принял наследник сицилийского трона Роджер. Король Танкред II Сицилийский воевал с в очередной раз взбунтовавшимися баронами, его наследник склонялся на сторону последних и выезд группы молодых рыцарей в модный и увлекательный тур стал традиционным компромиссом. К тому же широко рекламируемым в пику папе, с которым отношения королевства давно охладели. К принцу присоединились добровольцы со всей Европы, особенно выделялась большая группа сеньоров из королевств Испании, отплыли они с Сицилии весной 1260 года.

* * *

К тому времени, в Леванте бушевала война. Закончив покорение бывшего Халифата и переформировав войска, Хулагу осенью 1259 года выступил на короля Сирии. Монголы наступали четырьмя корпусами, сходу взяли Мардин и Рас-эль-Айн, затем осадили Ракку. Граф Генрих Эдесский стянул вассалов в Харран и нанес удар в правый фланг армии Хулагу, где действовал корпус под командованием упоминавшегося Байджу, опытного командующего и наместника в Анатолии. Атака успеха не принесла. Байджу разгромил сирийцев во встречном сражении, в котором погиб и сам граф Эдесский, после чего на плечах отступающих ворвался в Харран, а следом осадил Эдессу.

Хулагу отправил сильный отряд под командованием видного командира и христианина-несторианца Китбуги на юг, в направлении Дар-эз-Заура и Рахбы, основными силами после нескольких недель осады взял и разграбил Ракку, а затем двинулся к Алеппо.

Король Боэмунд VI Сирийский отмобилизовал вассалов (не успели только рыцари Кипра), собрал наемников и отряд генуэзцев, и у Алеппо соединился с египетским корпусом под командованием графа Витторио Кутуза Дамасского. Кутуз возглавил сеньоров, собравшихся по призыву в Иерусалиме и двинулся на соединение с союзником не дожидаясь отставших, ополчения городов (подошедшего позднее) и войск из Египта, формировавшихся в Каире.

В феврале 1260 года монголы и франки встретились у Алеппо, где к Хулагу присоединился Байджу, взявший после месяца осады Эдессу. Первое сражение не принесло победы ни одной из сторон, противники разошлись, но через день к монголам подошел Китбуга. Он взял Дар-эз-Заур и Рахбу, загнал дружины местных феодалов под командованием графа Рахбы Балдуина Ибеллина в пустыню, откуда те ушли в Пальмиру, и не оставив гарнизонов в захваченных крепостях, бросился на помощь командующему. Резерв оказался кстати, в следующей битве монголы одержали победу.

* * *

Отметим интересный факт, отраженный обеими сторонами. В частях Кутуза воевал отряд ордена Св. Лазаря. Лазариты в первом же бою атаковали без шлемов, чтобы как у них водилось, устрашить врага видом обезображенных проказой лиц «похожих на демонические». Зачастую это удавалось, но реакция монголов стала для рыцарей неожиданностью. Степняки действительно приняли атакующих за демонов и сломали строй, забыв дисциплину. Но не устрашившись, а наоборот — стремясь лично «поразить демона». За нарушение приказа в бою монголы карали смертью, но всяк батыр, прошедший от Монголии до Леванта, к смерти относился спокойно. Бойцы Хулагу убивали всяких противников — китайцев, тюрок, индусов, европейцев, арабов… демонов до того не приходилось, но их изображения уже тогда были популярны по всей Азии. Лазариты на изображения походили — значит демоны. Победить демона почетно, такое встречалось только в легендах и сказках, о таком будут петь по всей Степи… даже если победителя казнят за нарушение устава. В бою орденский отряд полег полностью, а легенда о «дэвах, сражающихся на стороне франков» действительно возникла .

* * *

Латиняне понесли большие потери, но отступили организованно — Боэмунд VI в Антиохию, Кутуз в Хаму. Хулагу занял Алеппо, где монголы вырезали почти все население и взяли богатую добычу, но в это время пришло сообщение о смерти великого хана. Мунке скончался в Китае, в Монгольской империи начиналась очередная схватка за трон, а цари Грузии подняли мятеж против монголов — по мнению современников инспирированный Берке и византийцами. Хулагу с основными силами отправился разбираться с новыми проблемами, а в Алеппо оставил мощный отряд, оцениваемый в 10 — 15 тысяч бойцов под командованием Китбуги.

Китбуге было поручено удерживать захваченный регион по линии Эдесса-Алеппо-Рахба, но этот замысел провалился сразу — сил не хватало. Воспользовавшись отсутствием монгольских гарнизонов, граф Балдуин Ибеллин, дав своему отряду в Пальмире отдых и пополнившись за счет местных тамплиеров и подкреплений из Египта, вернулся в Рахбу, а затем занял Дар-эз-Заур. Продержался недолго, вновь подошел Китбуга и разгромил франков наголову (тяжело раненного графа вывезли тамплиеры). Крепости и замки монголы удерживать и в этот раз не стали, ограничившись разрушением их до степени непригодности к обороне.

* * *

За это время, в Антиохии Боэмунд VI вновь собрал мощное войско, а в Хаму подошли египтяне, под командованием регента Карла Постума. Поэтому вернувшийся в Алеппо Китбуга столкнулся с интересной управленческой задачей. К лету 1260 года он управлял регионом от Эдессы до Рахбы, реально контролируя территории до Ракки. Ставку Китбуга держал в Алеппо, в тылу имел разрозненные владения ненадежных эмиров, признавших сюзеренитет монголов, а с фронта королей Сирии и Египта с отмобилизованными армиями. На подкрепления наместник в ближайшее время не рассчитывал, а союзник был один, да и то формальный — Киликия.

Король Хетум I Киликийский поддерживал дипломатические отношения с великими ханами начиная с Гуюка, прекрасно ладил с Хулагу, отправив тому армянский отряд во время боев за Багдад, но с франками воевать не хотел. Тем более женой короля Сирии была дочь Хетума I и страны сосуществовали мирно. Но на просьбы о помощи из Антиохии король Киликии отвечал «нет ребята, подкреплений я вам не дам», а в случае разгрома сирийцев был готов занять приграничные земли, прикрыть этот фланг монголов и поучаствовать в умиротворении оккупированного домена.

* * *

Летом рыцари Боэмунда VI Сирийского провели несколько рейдов в монгольский тыл из горных районов Мараша и Телль-Башира, удержавшийся в своей горной крепости граф Каркара разграбил окрестности Эдессы, а основные силы сирийцев, включая вассалов Кипра и Триполи, а также высадившихся в Лаодикее крестоносцев из Европы под командованием принца Роджера Сицилийского, стянулись к Антиохии. С юга подходили египетские части, но двигались они медленно. Репутация монголов заставила Карла Постума собрать всех, кого только можно было, отчего армия получилась большой, но крайне разнородной. Кроме собственной (включавшей вассалов королевского домена) немалой дружины регента, королевских конных арбалетчиков и братьев трех военных орденов, рыцарского ополчения, наемников и бойцов, выставленных городами, к регенту присоединились добровольцы из Нубии и даже Эфиопии, эмигранты из халифата, бежавшие от Хулагу и — впервые со времен короля Амори I, отряды берберов из Ливийской пустыни. Последние, разумеется, по найму, но денег Карл не жалел, собрав, как отмечал хронист «каждого всадника и пешего воина и в своих землях, и в других». К августу войска Египта сосредоточились в Хаме.

Латинская коалиция рассчитывала нанести удар с двух сторон по Алеппо, объединенными силами отбросить монголов за Евфрат, а дальше видно будет. Китбугу оборона не устраивала. Она противоречила привычной тактике, защищать крепости степняки умели хуже, чем штурмовать, а войска наместника в немалой доле составляли вообще не монголы. Последних насчитывалось меньшинство, основные кадры составили новые подданные империи из бывшего Хорезма и халифата, половцы из улуса Джучи и многие другие, включая небольшие контингенты грузин и китайцев. В обычном режиме порядок в войсках поддерживать удавалось, но в осаде — тем более если разбросать подчиненных по крепостным гарнизонам, дисциплина неминуемо падала. Оттого наместник предпочел атаковать, а целью первого превентивного удара стала Антиохия. Разгром сирийской группы войск позволял вывести королевство из войны, влек выступление Киликии и прикрытие армянами тыла, а в самой Антиохии ожидалась огромная добыча. В конце августа, собрав почти все наличные силы, Китбуга выступил на запад.

* * *

Боэмунд VI получив вести о наступлении противника, отправил гонцов к регенту Египта, а сам выступил навстречу. Не то чтобы король горел желанием сразиться с монголами в поле — опыт предыдущих кампаний подсказывал, что затея это рисковая. Но пропускать врага к столице и экономическому центру страны не хотелось, горожане и феодалы требовали защиты своих владений на дальних подступах, а крестоносцы из Европы и рыцари Кипра, с монголами ранее не встречавшиеся, в бой как раз рвались. Армянский летописец отмечает и более прозаическую причину наступательного порыва — для собранной армии, уже некоторое время стоящей лагерем вокруг Антиохии, в городе и окрестностях заканчивались припасы. Подвоз их в случае осады становился вопросом и вовсе умозрительным, людей — и особенно лошадей, войска имели для того времени и места много, для обороны крепости даже излишне, так что воевать все равно пришлось бы за стенами.

Китбуга двигался быстро, противники встретились у замка Артах, неподалеку от Антиохии. Во встречном сражении монголы отбросили франков и взяли Артах, но развить успех не смогли, наткнувшись на корпус европейских крестоносцев. В схватке пилигримы полегли почти все, сицилийский принц потерял в бою глаз, получив с тех пор соответствующее прозвище, но остальные части латинян смогли отступить в Антиохию. Преследовать их Китбуга не стал, поскольку египтяне в это время уже подходили к Идлибу, городу невдалеке от места событий.

* * *

Карл Постум после депеши от короля Сирии вывел отдохнувшую в Хаме армию в Идлиб. В зависимости от развития событий оттуда можно было двигаться и к Антиохии, и к Алеппо, а фактически египтяне нависли над тылом монгольской армии, вынудив противника реагировать. Китбуга совершил бросок вдоль реки Оронт, на берегу которой невдалеке от Идлиба и встал лагерем.

* * *

Франки провели военный совет — не столько выслушать мнения, сколько определить командующего. Кандидатов имелось два, все те же регент и опекун, князь Карл Постум Мармарийский и граф Витторио Кутуз Дамасский. Теоретически пост главкома принадлежал регенту. Фактически наиболее опытным и авторитетным военоначальником считался Кутуз, пользующийся поддержкой большинства рядовых дружинников и рыцарей, а также многих знатных сеньоров, которые несмотря на политические или клановые разногласия, в бой с серьезным противником, где драться предстояло лично, предпочитали идти под командованием признанного лидера. Упускать шанс увеличить влияние опекун не собирался, а кроме того, граф Дамасский — что признавали и его противники, включая Карла, действительно был лучшим главкомом. Как по воинским талантам, так и в плане сплочения войск и укрепления боевого духа — в удачу Кутуза армия верила.

Регент уступать власть не желал. Сторонники Витторио Дамасского заговорили о созыве военного совета и выборах, чем насторожили «многих бывалых людей, которые боялись раздора перед лицом великой опасности». Среди этих многих был и сам Карл Постум, прекрасно понимавший, что фронт не место для парламента. Князь действительно не командовал ранее такими огромными по меркам Леванта контингентами, понимал значение имиджа «непобедимого Кутуза» для войск и признавал его выдающиеся способности, а роль командующего привлекательно выглядела только в случае победы. В противном случае — что совсем не исключалось, лидер принимал и всю ответственность за поражение. Потому оппоненты договорились. Оба вельможи велели огласить по всему лагерю, что являются сторонниками жесточайшей дисциплины, выборов не будет, а совет высших командиров состоится «как положено по обычаю», но вскоре. Совет действительно провели быстро, регент на нем передал командование армией в предстоящем сражении Кутузу, обещав подчиняться ему со всеми своими вассалами, но лишь на время кампании и «так чтобы это не было признано обычаем». После чего согласно хронике «князь и граф обнялись и при всех поклялись в этих условиях». Объявление результатов воодушевило войска, а на следующий день новый главком вывел их в поход к Оронту. Китбуга вышел навстречу.

* * *

Утром 3 сентября 1260 года, между Идлибом и рекой Оронт противники встретились. Передовой отряд латинян под командованием Захара Бейбарса начал атаку, монголы нанесли встречный удар и франки понеся большие потери отступили в беспорядке. Китбуга бросил в преследование один из туменов, который наткнулся на египетскую пехоту, насыщенную арбалетчиками и отошел. Сражение затянулось, Бейбарс еще несколько раз переходил в атаку и отступал, пока во время очередной стычки Китбуга не начал наступление главными силами. Пройдя за отрядом Бейбарса, монголы смяли пехоту и сцепились в схватке с центральным корпусом Карла Постума. Постум понес большие потери, латиняне еле удерживали строй и Китбуга ввел в бой остаток войск, возглавив их лично.

Хладнокровно выждав этот момент, Кутуз нанес удар с флангов рыцарской конницей, сопровождаемой отрядами берберов и туркополов «осыпающих врага стрелами так, что застилало небо». Атака оказалась успешной, но Китбуга смог собрать мощный отряд, ударил в левый фланг франков и прорвал окружение. Латиняне побежали, монголы, обойдя поле битвы, вышли в тыл противника.

В этот критический момент произошло два события, породившие в дальнейшем споры о «вкладе в победу». Кутуз, оценив опасность на левом фланге, с собственной свитой рванулся в бой, сняв при этом шлем «дабы бегущие узнали его и устыдились». Что характерно, идея сработала, франки остановились, присоединились к отряду графа и Китбугу удалось отбросить. На правом фланге, монгольский отряд набранный в бывшем халифате тоже вырвался из окружения, но «обратился в бегство». Командовавший здесь египтянами Бейбарс бросил в преследование небольшой отряд берберов, а с остальной дружиной зашел в тыл группе Китбуги.

Чья атака решила исход битвы не ясно, но сражение на том перешло в стадию разгрома. Основные силы франков под командованием Карла Постума добили окруженных и потерявших командующего монголов в центре. Кутуз и Бейбарс загнали отчаянно сопротивляющегося Китбугу в заросли и предложили сдаться. Наместник сдаваться не пожелал, бился «подобно раненому тигру, окруженному гиенами, один как тысяча воинов», но, когда латиняне подожгли траву, вынужден был пойти на прорыв и поймал арбалетный болт от неизвестного пехотинца, тело опознали после битвы.

* * *

Разгром монгольской армии был полным. Уйти удалось немногим, а из высшего командного звена никому. Не то чтобы это поражение пошатнуло монгольскую империю, но для европейцев она стала первой решающей победой в масштабной полевой битве, выигранной вчистую и повлекшей освобождение всех оккупированных монголами территорий. На Балканах и Дунае византийцы, венгры и крестоносцы добивались успехов в боях с вассалами Бату и ранее, но там в сражениях участвовали меньшие силы, результаты были не столь наглядны, а продвижение христианских войск занимало куда больше времени. Добавляло популярности и место битвы. Левант продолжал вызывать интерес в массах, отчего победа в «схватке за Святую Землю» получила в Европе широчайшую известность, а победители громкую славу.

Потери латинян тоже оказались велики. Только из высшей знати на поле остались князь Дамиетты, графы Тира, Сидона, Кесарии и Луксора, больше десятка баронов и виконт Элефантины, а освободившихся фьефов оказалось столько, что их чуть позже получили, в числе прочих, даже «пятнадцать рыцарей из Эфиопии», чего, по словам хрониста «никогда не бывало ранее».

* * *

Потери, однако, франков не остановили. По окончании сражения Кутуз отправил гонцов в Антиохию, а сам повел армию к Алеппо. Город взяли сходу, гарнизона там практически не оставалось. Чуть позже подошли сирийцы и заезжие крестоносцы, заняв дорогою без боя Артах. Алеппо передали Боэмунду VI, после чего союзники разделились.

Король Сирии и принц Танкред II вышли к Харрану, где собрались остатки корпуса Китбуги, и взяли крепость после двух недель штурма. Эдессу в это время почти без боя захватил граф Каркара со своей дружиной, подкрепленной рыцарями с Кипра. Затем, соединившись, сирийцы заняли Рас-эль-Айн, где и остановились, поскольку в Мардине объявился монгольский отряд, присланный Хулагу. Франки посчитали нового противника передовыми частями самого ильхана, отчего перешли к обороне.

Войска Египта двинулись на юг и освободили Ракку, Дар-эз-Заур и Рахбу. Серьезных сил противника тут не имелось, так что боевые действия свелись к мелким стычкам, а граница между ильханом Хулагу и королем Египта прошла по Евфрату.

 

Глава XVI. Победители и корона

В Рахбе закончился спор регента и опекуна. С победителями в общественном мнении вышли нестыковки. Во Франции — а из нее и в остальных христианских странах, в первую очередь пиарили Карла Постума, младшего брата короля Людовика IX, называя именно его «вождем христиан, мечом и защитником Святой Земли» и рыцарем, не имеющим себе равных. Король Сирии Боэмунд VI Красивый и сицилийский принц Танкред II Одноглазый прославились немногим меньше, хотя роль им отводилась не столь глобальная. О Кутузе в Европе и знали плохо, и заинтересованности в нем не имели. Зато в Утремере, после победы при Идлибе, Кутуза называли «героем, сравнимым с Готфридом Булонским» — вождем 1-го крестового похода и основателем королевства Иерусалимского, входящим в средневековый топ-пять лучших рыцарей за всю историю человечества. Пост главкома он сохранил просто по умолчанию, что в сочетании со славой сделало бывшего туркопола самой влиятельной фигурой Леванта. Естественно, с таким положением оказалась несогласна партия Карла Постума, к которой примкнуло большинство знати.

Переломным моментом должна была стать раздача освободившихся фьефов и прочих бонусов по итогам войны, предполагавшаяся в конечной точке маршрута — Рахбе. Вопрос относился к полномочиям регента, но с учетом реального положения дел мнение графа Дамасского выглядело как бы не более весомо, отчего вокруг него начала формироваться серьезная оппозиция. Кутуз — чьи люди, напомним, продолжали контролировать малолетнего короля, рвался в лидеры не только армии, но и королевства, активно вел переговоры с сеньорами и раздавал обещания. Не удивительно, что заговор против него возник моментально — лишаться влияния, а то и регентства, Карл Постум не собирался. И имел неубиваемый козырь — в очереди наследников трона, его супруга стояла не только первой, но и единственной по прямой линии, так что от короны князя Мармарийского отделял лишь восьмилетний монарх Балдуин VII… которого от смерти, в свою очередь, отделял только опекун.

Партия Карла для начала обвинила Кутуза в превышении полномочий, указав, что предоставление фьефа дело исключительно лично королевское, либо регента, как лица заменяющего монарха. А если фьеф получен «на самом деле не по воле короля, но по воле графа», то и легитимности на нем нет, такое пожалование легко может быть отобрано повзрослевшим правителем, а то и вернувшим влияние регентом. Такая правовая позиция многих смутила, поскольку выглядела обоснованно. Вдобавок феодалов из старых семей всерьез задевало происхождение графа Дамасского. Крещеный мусульманин неясного происхождения, бывший туркопол лазаритов и наемный убийца, в роли смотрителя трона был неприемлем для многих людей сословного общества, несмотря на все признаваемые заслуги. Последние, впрочем, быстро начали ставить под сомнение.

* * *

Уже тогда появилось мнение о «выигравшем битву Захаре Арбалетчике» — командовавшим передовым отрядом, заманившим монголов в окружение, а потом и сокрушившим Китбугу. Бойцам из бейбарсова авангарда тема, разумеется, пришлась по душе, как и многим летописцам с историками в будущем. Что, отметим, не удивительно, поскольку Кутуз детей не оставил, а потомкам Захара до сих пор, как известно, принадлежит контрольный пакет крупнейшей на Ближнем Востоке корпорации Baibars Holding, одного из ведущих синдикатов в сфере автопрома, бытовой техники, строительства и информационных технологий, рыночной стоимостью 15 млрд. солидов и с всемирно известным логотипом в виде стилизованного арбалета. Следом пошли разговоры о том, что победа ковалась в центре, где под предводительством Карла Постума сражалось большинство участников — и эта версия тоже находила сторонников.

* * *

Но сплетни и интриги при живом Кутузе значили мало, а его убийство выглядело затеей сложной. Витторио про «нападения ассасинов» знал все и еще немного больше, охрану имел прекрасную, пищу употреблял только приготовленную собственным поваром и проверенную, да и вообще появления на публике сократил. Желающих взять заказ на графа не наблюдалось, а с учетом памятной всем истории его собственного возвышения, и выглядела идея с киллером рискованно. По этим ли причинам, или по природной рациональности, полностью в заговор оказались посвящены всего двое, князь Карл Мармарийский и Захар Бейбарс.

Последний Кутуза и исполнил, сделав это в стиле самого потерпевшего — предельно просто и открыто. Когда в один из дней, граф Дамасский со свитой, возвращаясь из армейского лагеря подъехал к воротам Рахбы, Бейбарс со стены, практически в упор, разрядил в него арбалет. Прозвище Захар носил не зря, шансов выжить у жертвы не было, а охрана оказалась бесполезна.

Разумеется, Бейбарс тут же заявил о трагической случайности, «предался в руки патриарху Иерусалима», как раз прибывшему в войска, каялся, обвинял себя в преступной небрежности и требовал строжайшей кары. Разумеется, ему мало кто поверил, но… Патриарх Жак Панталеон был ярким примером церковного социального лифта, сыном сапожника, выпускником Парижского университета (теология и право), выдвиженцем папы Иннокентия IV и церковным дипломатом, а с 1255 года патриархом Иерусалима. Что еще более важно, он был французом и активнейшим сторонником Карла Постума. Оттого после нескольких дней постов и молитв, Бейбарс исповедался лично патриарху, и тот объявил, что церковь признает случившееся убийством по неосторожности.

Дело на том не кончилось, собрали большой совет из почти всех присутствующих феодалов, представителей городов и клира, перед которым Захар Арбалетчик предстал в рубище кающегося грешника, повторил версию о случайном выстреле, превознес достоинства покойного и заявил, что самого его следует казнить, а если это почему-то невозможно, то он намерен уйти в монастырь, грех замаливать. Шоу имело успех.

Патриарх высказался на тему недопустимости мести за случай, после чего сход убийство признал неумышленным и голосовал против наказания. Затем выступил регент, с предложением Бейбарсу в монастырь не уходить, поскольку если он не виновен, а случайностей не бывает — все в руках Высших сил, то и замаливать нечего. Тем более из героев битвы при Идлибе и так уже многих нет — а кто от монголов страну защищать будет? И тут же объявил, что следующий вопрос повестки — раздача фьефов.

Не то чтобы делегаты съезда действительно поверили кающемуся или считали его незаменимой фигурой. Но верность трупу вообще штука редкая, влияние Кутуза умерло вместе с ним, регент остался единственным источником власти, а бонусов хотелось всем. Потому Захара всем обществом просили вернуться в мир, ограничившись наложенной патриархом епитимьей. Последняя оказалась достаточно суровой, чтобы успокоить желающих успокоения и Бейбарс от монашества отказался.

Награды оказались действительно щедрыми, пожалований хватало на всех, так что электорат успокоился, а князь Мармарийский вернул авторитет более чем полностью. Захар Бейбарс получил графство Дамасское — как «второй после Витторио рыцарь королевства, и чтобы службой искупить вину, заменив убитого». Аргументация выглядела так себе, но спорить пока оказалось некому.

* * *

В Рахбе, однако, замяли более важный вопрос — об опекуне малолетнего короля. Созывать по такому случаю совет еще раз не стали, а решением регента, одобренном патриархами Иерусалима и Александрии, коннетаблем и сенешалем, опекунство сочли принадлежащим не лицу, но титулу, и передали новому графу Дамасскому.

В ноябре 1260 года, вернувшись в Каир, Захар Дамасский заменил охрану Балдуина VII своими людьми, а еще через месяц король скончался от тяжелой непродолжительной болезни. В причастности к его смерти регента никто не сомневался ни тогда, ни в последующем, но… тетка монарха, Изабелла Лузиньян, княгиня Мармарийская, осталась единственной прямой наследницей, ее муж — самым влиятельным человеком Заморья, уже руководящим страной, супруги уже имели трех сыновей (и двух дочерей, но те окружающих не интересовали), а на границе с ильханатом латиняне как раз отражали новый монгольский набег. Так что, ради стабильности династии и преемственности власти в военное время, обвинений регенту предъявлять никто не стал. Строго говоря, многих замена недействующего короля авторитетным регентом скорее устраивала.

В январе 1261 года, в Иерусалиме короновали короля Карла I Постума и королеву Изабеллу, новых правителей Латинского королевства Иерусалима и Египта.