— Быстрее! Быстрее! — приказал Павлов, глянув искоса на водителя.

Хотя автомобиль мчался, как обычно, на бешеной скорости, водитель прибавил еще. Шины визжали на поворотах, но лицо парня в потрепанной выцветшей пилотке, надвинутой на бровь, оставалось бесстрастным. Точно он не командующего вез, а сидел на завалинке в теплый вечер и лузгал семечки.

"Неплохо, — думал Павлов, — особисты хотели поменять. Они всегда что-нибудь хотят. У них там особый способ проверять людей. Не надо! Пусть этот парень останется".

Он усмехнулся жестко, как человек, угадывающий превратности судьбы, но уверенный, что его самого эти превратности никогда не смогут коснуться. "Вот тебе и "не смогут"", — мысленно произнес он, вспомнив внезапное посещение таинственной Люськиной обители. Она для него так и осталась Люськой. Подумалось, что не чаял окунуться в эту гаремную жуть. Всю жизнь мечтал. Оказалось — не надо! Увольте! Хорошо, что вырвался. Не для нас эти азиатские штучки. Теперь, когда Людмилы не было рядом, он себе удивлялся. На время забыл, что командующий. И не бритоголовый генерал, а прежний вихрастый Митька, запорошенный снегом и околдованный сиянием Люськиных глаз, опять вваливается в ее комнату. Сколько лет прошло? Вот чертова боль! Никаких больше контактов. Служба и дом. Работы невпроворот. Как там последний приказ Тимошенко насчет ПВО? Усилить! Исправить! Только и делаем, что исправляем. Как будто все начальники — от мала до велика — сборище дураков. Шарахаемся из стороны в сторону. Вот и в Испании шарахались так же. А почему? Идешь в атаку и оглядываешься. Как бы нож в спину не воткнул твой же заместитель. И сильнее такого страха нет ничего на свете. Были, конечно, прекрасные люди, отличные крепкие парни. Но почему-то у всех, кто оттуда вернулся, один и тот же итог. Мысли мелькали, Павлов даже не слишком в них вдумывался. Но все же потянулся за папиросой, чтобы унять расходившиеся нервы.

"Ладно, прошло! Сейчас о главном!" — сказал он себе. Верные друзья дали сигнал, что в его Особом округе грядет проверка по январскому приказу наркома "О боевой и политической подготовке на 1941 учебный год". Многие пункты Павлов помнил почти наизусть. Память работала безупречно, вновь и вновь разворачивала перед мысленным взором готовые разделы и пункты приказа. Он вспомнил, как на декабрьском совещании высших военных чинов в своем выступлении делал упор на активизацию танковых войск и ни разу не упомянул о лошадях. Но в приказе Тимошенко особенно подчеркивалось, что в современной войне конница будет играть видную роль среди основных родов войск. На наших обширных театрах она найдет широкое применение.

Огневую подготовку будут проверять на уровне батальонов. Выборочно. В приказе особо подчеркивается, что огонь ручного оружия и пулеметов является могучим средством уничтожения живой силы противника на расстоянии, до того момента, когда пехота еще не ввела в дело штык, а конница шашку. Сталин, говоря о финской кампании, особо подчеркивал роль пулеметов и минометов. В текущем году предписано ликвидировать отставание стрелковых войск и конницы в огневой подготовке. Ну что ж! Для этого есть еще время — лето и осень. Огневую подготовку надо поставить под контроль заместителя. Да! Болдина! Чтобы меньше завидовал. А осенью спросить.

Болдин так и не смирился с тем, что он, старший по возрасту и по опыту, как он полагает, вынужден подчиняться "испанскому выскочке". Хотя сам ранее командовал округом. Дмитрий Григорьевич несколько раз хотел сказать ему, что военная судьба переменчива. Но прежде чем это желание свершилось, Болдин ему надоел.

Огневая подготовка! Записать за ним это дело надо на ближайшем совещании. Пусть повертится.

"А если завтра война?" Вот бы Сталин дал по шапке за такие мысли.

При воспоминании о вожде Павлов ощутил знакомый благоговейный трепет. Стратег! Гений! Как точно сказал он о войне с Финляндией! Как мудро все проанализировал! Только человек такого масштаба мог сказать, что за время существования советской власти мы настоящей современной войны не вели. Схватки с японцами в Маньчжурии, у озера Хасан или в Монголии — это чепуха, отдельные эпизоды на пятачке. Жукову это, конечно, было неприятно. Он, наверное, вообразил себя Александром Македонским.

Когда японцы стали напирать и бить наших, Сталин спросил у военных. Тихо так спросил. Спокойно: "Неужели нет крепкого командира?" Ему нашли Жукова. Почему выбор пал на него, а не на Павлова? Может, вождь недоволен итогами в Испании? Когда Мадрид был захвачен франкистами и все республиканские власти оказались в Москве, Сталин высказал явное неудовольствие. "Все прибежали? — спросил он, окинув изгнанных вождей своим знаменитым прищуром. — Мог бы кто-нибудь и погибнуть за революцию".

И Павлов, затаясь, чувствовал глубинную правоту этих жестоких слов.

В Испании русские командиры потягались с немцами и проиграли. Хотя Павлов навсегда избавился от страха перед ними. Бивал, побеждал. И видел, как они отступают. А сражения выигрывают не военные, а политики. Республиканское войско в Гвадалахаре было обречено. В числе немногих Павлов мог оценить значение пакта с Германией, заключенного Сталиным. Как он велик и мудер!

Павлов даже оглянулся испуганно, точно водитель мог слышать эти слова. Успокоившись, подумал, что кое-какие слухи доказывали: не все получилось там просто. Оказывается, пакт нужен был Гитлеру. Риббентроп по его приказу примчался в Москву и поставил условия. Да-а… Загадки вселенские. Сталин… Гитлер… Танки… Самолеты… Огневая подготовка… Мчащиеся к границам поезда… Кто кого перехитрит?… И среди всего этого — какая-то пьяная баба. "Не какая-то, — поправил он себя. — А она! Люся! Которая занимала все его мысли в бескрайней юности. И ей теперь известен телефон. Ну, кажется, на этом можно закончить. Адъютанту велю не соединять. Никогда!" Приняв такое решение, Дмитрий Григорьевич успокоился, и мысли опять потянулись к вселенским загадкам. Как известно, загадки не требуют немедленного решения. Этим они и притягательны для большинства.

Командующий задремал.