Они столкнулись прямо на пороге. Надежда выходила с тазиком, полным белья. Ей почудилось, что арестантская машина уехала, и она принялась за обычные дела. Пока выходила из комнатного сумрака на солнечный свет, глаза ее сощурились. Потом внезапно распахнулись, как два цветка.

Согбенный в машине силуэт не случайно показался ей знакомым.

— Ты? — произнесла она.

Михальцев остался доволен произведенным впечатлением и приписал его новенькому мундиру и двум кубарям в петлицах.

— Я! — бодро отрапортовал он. — И не хочу этого скрывать.

Лицо ее сделалось строгим, готовая сорваться улыбка застыла на губах.

— Проходи, — отозвалась она, — Костик!

Нищенская обстановка Надиной комнаты подействовала на Костика отрезвляюще. Он вспомнил, в какую сказку подглядывал через окно когда-то, и подумал, что теперь Надежде надо привыкать к совсем иной жизни. Он не хотел сразу говорить об отце, как она того боялась. Но даже простой вопрос о бывшем муже не пролезал сквозь частокол ресниц, устремленных на него. Оглядевшись и подобрав крепкий табурет, он уселся за стол и начал бодрым голосом рассказывать о себе — как всех обставил, перехитрил и во всем преуспел. Надежда в это время разогрела чайник на керосинке за занавеской и выставила чашки. Успела сказать, кто на ком женился, кто умер — нашлись и такие.

Она помыслить не могла, что ему известно про арест отца и ее вынужденное бегство. Замечая пристальный взгляд, холодела, но приписывала это его любовным затеям, которые совершенно ее не волновали.

— У Клепы мальчик родился, — сказала она вдруг.

В своем простеньком платьице она двигалась быстро, весело. Но Михальцев не испытывал ничего, кроме грусти и жалости. Словно вошел в чужой брошенный дом. Мужское сердце его будоражили мелькающие стройные ноги, тонкая линия бедра. Зато гордыня, всегда раздражавшая его в Надежде, показалась на этот раз особенно нелепой. Он чувствовал, что она смотрит на него прежними глазами, и не то что кубари, которыми он гордился, но и генеральские звезды в его петлицах не значили бы для нее ничего.

Чувствуя закипающую холодную злость, он говорил себе, что надо подступать к главному разговору, но мысли разбегались. Он просто сидел и пил чай, обливаясь потом.

Наконец поднялся. Хотел приобнять ее на правах старого друга. Но она ловко увернулась, вручила ему таз с мокрым бельем и заставила идти на речку полоскать. "Вот прелесть окраинного житья", — сказал он себе. Речка текла за домом, под горой. Михальцев поправил таз, чтобы ловчее нести, и поспешил за Надеждой. Под синим небом и ярким солнцем настроение стало меняться. Он удивлялся тому, что идет, и радуется, и глядит на мелькающие в траве ноги, на легкое ситцевое платье, которое будто нарочно сшито, чтобы дразнить воображение.

Изредка попадался народ, дымивший терпким махорочным дымом. В конце улицы старик в залатанной рубахе чинил телегу. Лошадь фыркала и отмахивалась от надоевших оводов. Солнце с каждой минутой все больше разогревало мир. Оводы наглели.

Заглядевшись на телегу, Михальцев споткнулся и едва не выронил мокрый тюк. Надежда весело сбежала к реке, и он послушно поплелся за ней, укоряя себя за легкомыслие и покорность.

Приняв тазик, Надя поставила его на шаткий мостик и, нагнувшись над водой, стала полоскать белье. Михальцев вновь залюбовался ею. Со стороны никто бы не подумал о странных чувствах усталого лейтенанта в тяжелых сапогах и потной гимнастерке.

Опустившись на траву, он снял фуражку и вытер мокрый лоб. У реки стало легче дышать, хотелось расслабиться, забыться. Однако он никогда не забывал о работе. И, расслабившись, тотчас подумал: если взять Надежду сейчас (пусть прополощет бельишко), можно оформить дело на себя и, таким образом, решить ее судьбу. Но, представив лошадиное лицо капитана Струкова, тут же отбросил эту мысль. Не сегодня завтра капитана заберут в Москву. Тогда можно.

Недалеко трое рыбаков кидали бредень. Долговязый, пожилой мужик в кепке и теплой поддевке, впрочем, уже мокрой, заводил сеть с одной стороны. Бойкий, сухонький старичок в красном колпаке тащил с другой. А по берегу двигался сноровисто и быстро третий, коренастый. На нем были синие брюки, заправленные в сапоги, и легкая рубаха в клетку, открывавшая загорелую грудь и сильные, жилистые руки. Уверенность и сила, исходившие от него, ощущались на расстоянии.

Ревность царапнула обнаженное сердце Костика, хотя чернявый был намного старше. Казалось, что Надежда медленно полощет белье для того, чтобы этот чернявый вдоволь насмотрелся на нее.

Пока Михальцев накапливал злость и упрекал Надю в медлительности, она старалась, наоборот, быстрее закончить возню с бельем. Она узнала чернявого. Это был тот самый генерал, которого старалась заполучить тетка. Из ее затеи ничего не вышло. Попытки связаться по телефону не дали результата. И это, как обе поняли, предполагалось с самого начала.

Надежда посчитала, что вполне может не глядеть в сторону генерала и не здороваться с ним. Стянув с мокрых досок мостика ночную рубашку, она окунула ее резким движением и выпустила из рук. Яркая цветастая тряпочка поплыла, теряясь в волнах. И Надежда, подняв платье, словно за версту не было ни одного мужика, пошла по воде.

Михальцев крепился изо всех сил, аж слезы выступили от напряжения. А она все поднимала и поднимала платье, обнажая ноги в тех местах, какие только блазнились ему по ночам.

Потом Костик не понял, что произошло. Надежда ушла на глубину и захлебнулась. Он сделал все, что мог, — сжался от беспокойства. Затем, медленно выпрастывая затекшие ноги, двинулся к воде. В какой-то миг он потерял Надежду из виду. Внимание его привлек чернявый рыбак. Коротко, без разбега оттолкнувшись от берега, он прыгнул с обрыва в воду. Недалеко от того места, где тонула Надежда. Вдвоем они кое-как выбрались. Надежда выглядела бледной, потерянной и без поддержки наверняка упала бы. Мокрое платье облепило ее и как будто потеряло свою непроницаемость. Надежда стояла словно обнаженная.

Хозяином положения сделался чернявый. Кепка слетела с него, обнажив голый череп. И рыбак из чернявого сделался каким-то розовым. Только загар еще резче выделялся на лице.

Мужик оказался непрост. По его знаку подошла хоронившаяся за кустами машина с номером штаба округа. И только тут Жабыч ахнул, узнав в чернявом рыбаке командующего. Он не проронил ни слова, пока командующий надевал в машине спортивный костюм, а Надежда, стоя на ветру, отжимала мокрое платье. Проворно выскочив из машины, генерал придержал дверцу и жестом пригласил Надежду. Она села, не взглянув на Михальцева. То ли в шоке была, то ли обиделась за то, что он проявил себя неловко и нерасторопно. А попросту трусливо. То, что он был плохой пловец и не мог бы помочь, никого не интересовало.