Если солдаты, в большинстве своем брошенные и безоружные, знали, по крайней мере, что где-то должен находиться командир, а если нет его, то обязательно пришлют; если выполнение любых, даже бестолковых, приказов казалось им спасительным, то беженцы, заполнившие дороги, вообще ничего не понимали.

Почему Красная Армия, про которую пели песни по праздникам и будням, бежит и катится под давлением врага, не имея ни сил, ни сноровки, чтобы упереться как следует? Мирная жизнь казалась многим уже далекой, нереальной.

Держась за подводу, Людмила шла вторые сутки, потеряв представление о времени и о себе. Никто не прогонял, и в этом ей повезло, потому что подвода была единственная в той бесконечной толчее, какую можно было охватить глазом. Колясочек разных, тележек двигалось великое множество. Но подвода была одна. На ней под грудой тряпок умирал туберкулезник, для которого была чудом добыта лошадь. Рядом с умирающим сидели дети, которым тоже посчастливилось: сами они идти уже не могли.

По полю к самому горизонту уходила петляющая дорога, наполненная криком и плачем измученных людей. И мука эта была так велика, что уже как бы и не ощущалась.

С подводой поравнялась молодая женщина с ребенком. Посадила на самый край своего малыша и некоторое время шла, держась за него.

— Да что же такое! — вдруг вырвалось у нее.

— Вы кто? — спросила Людмила.

— Учительница. Истории.

— А-а… Так, может, вы знаете? Когда все пройдет? Раньше случалось такое? Чтобы ни за что ни про что тебя выбросили, растоптали?… Непобедимая и легендарная… Где они?

— Тише! Тише!

— Пускай слышат! Спрашиваю: раньше было такое? — Людмила тряхнула головой, указывая на запад.

Учительница сникла. В лице ее мелькнул страх.

— Сама думаю, — пожаловалась она. — Когда это кончится? А он все идет и идет. Неужто у наших-то войска совсем нету?

Они уже прошли поле и начали подниматься на взгорок, когда обнаружили перед лесом редкую цепочку солдат, неторопливо закапывающихся в землю.

По сравнению с отступающим народом эта цепочка защитников выглядела такой жалкой и беспомощной, что у Людмилы сжалось сердце. В какой-то момент показалось: дай ружья всем, даже детям, и никакая сила не пройдет. А что могут сделать несколько человек против наступающей армии?

Цепочка солдат продолжала деловито окапываться, и это понемногу успокоило Людмилу. Может, и не так все страшно, подумала она. И не окружает немец, как говорят, не прорывается, разбивая в пух и прах безоружные части. У страха глаза велики. Вот ведь бойцы окапываются, и у каждого винтовка со штыком.

И если тут мало бойцов, значит, войска — дальше. Не только эта горсточка осталась от армии.

Вгляделась в солдат и вдруг узнала: Иван Латов! Хотела было окликнуть его, но не решилась: а может, обозналась?… Присмотрелась — да, точно Иван! Людмила даже остановилась. Потом опомнилась.

— Я отойду. Мое место… — смущенно зашептала она учительнице. — Моя сумка… Ладно? Там солдат из нашей деревни.

Ей показалось, что многотысячная толпа услышала ее слова. Все вдруг остановились, разом повернули головы. Но не туда, куда указывала Людмила.

На горизонте дымами вставали танки. Еще самих танков не было видно, только пыль столбом. Ни звука, ни грохота оттуда не донеслось. А по всему полю, будто от самой земли, поднялся стон.

Учительница схватила ребенка и прижала к груди. Невесть откуда взявшийся солдат судорожно теребил ворот гимнастерки. "Братцы, братцы…" машинально повторял он и вдруг принялся раздеваться. Скинул гимнастерку, потом исподнее. Его кое-как одели.

На горизонте сверкнул огонь, и близким взрывом разметало всех возле подводы… Когда Людмила очнулась, танки уже прошли первую траншею. Две черные машины горели, по земле расстилался едкий дым.

По другую сторону дороги лоб в лоб сошлись танк с солдатом. Вдруг танк дернулся от выстрела. Людмилу опять оглушило, и она, как своей смерти, ничему не удивляясь, оцепенело и заторможенно увидела всплеск кровавого фонтана там, где прятались люди. Видела, как упал под танк солдат и ненасытное дымящееся чудище развернулось над ним и пошло прочь, оставив груду навороченной земли. Но из этой могильной груды вдруг выпросталась рука. Потом показался солдат. Он поднялся во весь рост, шатаясь, погнался за танком, с каждым шагом ускоряя бег.

Танк вращал башней, выискивая новую жертву. Наконец застыл, пушка начала опускаться, нацеливаясь на дорогу с беженцами. Солдат бросился на его броню и принялся чем-то колотить по орудию.

Танк заглох, потом взревел и двинулся рывками, будто дикий буйвол, пытаясь в ненависти своей скинуть седока. Еще секунда — и танк рухнул бы в овраг, где прятались люди. Уже накренился… Уже зависли гусеницы над пустотой… Уже, перекрывая гул мотора, словно из-под земли исторгнулся пронзительный смертный вопль: кричали женщины и ребятишки, увидев над собой раскаленную черную громадину… Но солдат скинул гимнастерку и закрыл смотровые щели в броне. Танк попятился назад, выполз на ровное место и завертелся, как ослепший. Наконец застыл. Замер и солдат. Когда бронированный люк дернулся, солдат рывком отодрал его и быстрым движеним сунул внутрь руку. Раздался глухой взрыв. Крышку люка отшвырнуло. Вдруг из-под танка вылез немец в зеленой лягушачей форме и судорожными рывками, приволакивая ногу, пополз прочь, к придорожным кустам. Солдат спрыгнул с танка, широким шагом догнал немца и добил.

И Людмила вдруг обнаружила, что это все тот же Иван.