Адам и Отька

Богумил Ржига

Адам и Отька

Вот она, табличка у звонка - Владимир Сук. Это - дядя. Но Адам ещё не решается позвонить. И Отка тоже. Нельзя сказать, что они боятся, просто осторожничают. И весь вид их выражает напряжённость. Вот они отходят подальше от жёлтого дома и оглядывают его, весь целиком, до самой крыши. Ничего себе дом, четыре этажа, и слева точно такой же, и справа тоже. А над ними кусочек неба. Неужели здесь хватает такого кусочка, чтобы туда вошло всё? Солнце, и облака, и грозы, и туман, и дождь? Да и как вообще здесь люди узнают, когда собирается дождь?

Адам и Отка Краловы приехали в Прагу из дальней деревеньки в Полабье. Как называется эта деревенька? Выкань. Ну все же её знают. Шоссе с чёрным асфальтом, несколько домиков с одной и другой стороны, садики и совсем рядом лес. А дальше тянутся поля, их видать отовсюду. В Адаме и Отке живут солнце и ветер, запах дождя и шум леса. Они умеют собирать дрова, топить, нянчить восьмимесячного братишку Яхима, качать воду, ездить на велосипеде, могут и корм задать курам, и побегать за собакой, покормить кроликов, быстро перелезть через забор, забраться на дерево и как следует подраться, когда есть с кем. Здесь, в Праге, они чувствуют себя как за границей.

Надо, конечно, позвонить. Пусть тётя догадается, что они уже у дверей, она ведь знает, что они должны приехать. Сегодня или завтра, послезавтра или вчера. Когда точно, тётя не знает, и никак уж ей невдомёк, что они стоят прямо у дверей. Конечно, приехали они без Яхимки, братишку оставили в Выкане. Пока не вернутся родители, о нём позаботится пани Свободова, соседка, которая живёт напротив.

Адам уже протягивает руку к звонку, но Отка ударяет по ней. Ей хочется знать, хорошо ли она выглядит. Выкань - это Выкань, деревня. Там можно выглядеть как угодно. А Прага - это город. В Праге надо выглядеть хорошо, производить впечатление.

- Я не грязная?

- Нет, - отвечает Адам, заботливо оглядывая коротенькое платьице сестрички.

- Можно дать мне все восемь?

- Да около того.

- И на школьницу похожа?

- Это уж наверняка.

- Даже можно подумать, что я читать умею?

- Никто не поверит, что не умеешь.

- Ну, тогда ладно, - смеётся Отка.

- Ты что смеёшься?

- Да просто так. Радуюсь.

- Чему?

- Да, наверно, что я девчонка.

Адам вертит головой. Правда, здесь нет ничего удивительного. В Отке словно живут сразу две или три девчонки. Вы только гляньте на неё, с каким невинным видом она улыбается, как щурит глазки, подмигивает, смеётся, вертит головой на месте не постоит ни минуты, вся в движении. Наверняка думает, что в Праге всякий обратит на неё внимание.

- Ну чего ж не звонишь?

- Видишь, уж поднял руку, - отвечает Адам.

Он звонит раз, другой.

Дети смотрят поочерёдно то на двери, то на ближайшие окна, но ничто не шелохнётся. И ни единого звука. Их дяди, Владимира Сука, пилота чехословацких аэролиний, нет дома. И его жены, Яны Суковой, кондуктора, тоже нет дома. Живут они вдвоём, без детей. - значит, таким образом, дома сейчас ни души. И Отка с Адамом в квартиру попасть не могут.

Но деревенских ребятишек этим не испугаешь.

Они садятся на каменную ступеньку и ждут. По улице ездят трамваи, мчатся автомашины, сплошным потоком спешат люди, и никто не удивляется, почему дети сидят на ступеньке. Прохожие только глянут на детей и идут себе дальше. Но около них останавливается тщедушный пёсик на тонких лапках и жадно обнюхивает их сандалии.

- Это что, собака настоящая? - спрашивает Отка.

- А ты разве не видишь?

- Ну как же на таких лапках он может пробегать целый день?

- Ему можно и полежать.

- А тогда он зимой замёрзнет.

- Отка, не болтай попусту.

- Я только спрашиваю: в Праге собаки настоящие? - продолжает Отка и направляется сама звонить в квартиру: может, ей больше повезёт.

Она звонит раз, другой, третий...

А Адам, тот не трогается с места. Всё равно не откроют. Суковых нет дома. Но где они могут быть?

Дети смотрят на проходящие мимо трамваи, и им вдруг приходит в голову, что на каком-нибудь из них они могли бы заметить тётю Яну. Но им не везёт, не везёт настолько, что могло бы наконец и повезти.

До каких же нор им ждать? Ведь так может продолжаться и до самого вечера? Нет, лучше они сядут в трамвай 22 номер и поищут свою тётю Яну, которая там продаёт билеты. Они её, конечно, сразу узнают. Она высокая, худая и похожа на их отца. Да и что странного, что тётя Яна на него похожа? Ведь она же его родная сестра. Только глаза у неё построже. И говорит она погромче, чтобы все её слышали.

Только в трамвае продаёт билеты не их тётя, а совсем другая женщина. На их тётку она вовсе не похожа. Маленькая, кругленькая, и смеётся не переставая.

Трамвай приехал на конечную остановку, на Белой горе. И все вышли. Адам с Откой направились на трамвайную станцию. Под крышу.

Люди всегда ожидают трамвай под этой крышей, когда идёт дождь. Теперь у детей настроение немножко получше, мир кажется им здесь попросторнее. Над ними весёлое августовское солнце, за круглыми луковицами небольшого костёла виднеется лес. Адам кладёт свой чемоданчик на скамейку и быстро оглядывает все 22-е номера, которые теперь подъезжают один за другим. В любом из них может быть тётя Яна. Но Адам её так и не видит. А ведь он парень не промах.

Каким должен быть настоящий мальчик?

Прежде всего внимательным и наблюдательным, глаза его должны быть остры и проницательны. Затем он должен быть ловким, сильным и смелым. Руки его должны быть крепки, а ноги быстры и неутомимы. Должен он быть сообразительным, думать с быстротой молнии и заниматься сразу несколькими вещами. Только самому Адаму редко когда всё это удаётся. И чего совсем ему не удаётся - так это на уроках читать под партой и одновременно следить за тем, что происходит в классе.

Проходит какое-то время, и трамваи больше не подъезжают.

- Где-то авария, - предполагает диспетчер с усами, похожими на мышиные хвостики.

Отка зевает не переставая, а Адам начинает сердиться.

- Ты что зеваешь? - ворчит Адам.

- А что мне делать?

- Рассказывай сказку.

- Какую тебе сказку?

- Ну просто рассказывай что-нибудь.

- Хочешь о клоуне? Только она коротенькая, ничего?

- Ничего.

- Сидит в одной клетке лев-отец, в другой - львица-мать, а в третьей львята.

- А где же клоун?

- Тот далеко.

- Лев-отец ревёт, львица-мать ревёт, львята тоже ревут,

- Почему ж они ревут?

- Это уж я не знаю, - смеётся Отка. - Может, есть хотят, а может, сердятся на кого-нибудь. Тебе, наверное, лучше знать.

- А где же клоун?

- А тот уже ушёл.

Адам думает о клетке со львятами и о глупом клоуне, который ушёл раньше, чем началась вся история. Но додумать он не успевает, потому что приходит диспетчер с усами, похожими на мышиные хвостики, и обращается к ним:

- Ребята, чего вы здесь дожидаетесь?

- Тётю, - говорит Отка. - Она ездит на 22-м.

- А как её зовут?

- Яна Сукова.

"Сукова, Сукова", - размышляет диспетчер.

- Яна Сукова, Яна.

- Ну да, - улыбается диспетчер.

- Что - да? - Отка в эту минуту прямо сгорает от любопытства.

- Сукова на 22-м никогда не ездила и вряд ли будет.

- А на каком же тогда?

- Мне кажется, что на 20-м, - говорит диспетчер и бежит к трамваю, появившемуся на повороте.

- В этом городе никто ничего толком не знает, - говорит Отка, и Адам соглашается с ней.

Дети направляются обратно домой, то есть туда, где живут дядя с тётей, и всю дорогу мечтают, чтоб те уже оказались дома, И чем ближе они к цели, тем сильнее их надежда.

Снова они звонят в дверь, но по-прежнему никто не отзывается. А ведь звонок в исправности, он работает. Звонок звонит не переставая, но всё напрасно. Может, у тётки с дядей заложило уши и они ничего не слышат?

Около детей останавливается пожилой мужчина и тихонько наблюдает за ними. Он смотрит, как они по очереди нажимают на звонок, видит, что дети всё больше и больше расстраиваются. Если б Адам с Откой оглянулись, они увидели бы глаза этого человека, смотрящие сразу в обе стороны, и подбородок, побритый только наполовину. И очень большой нос, куда больше, чем у других людей. В общем, грустное старое лицо и любопытные глаза, где чуть начинают светиться искорки радости. Пиджак на нём самый обычный, брюки замазанные, из сандалей весело выглядывают кончики пальцев.

- Пани Сукова придёт только в шесть часов, - говорит наконец мужчина.

Тогда дети оглядываются и видят всё, что могли видеть ещё минуту назад. В их глазах любопытство и нетерпение. Наконец-то они напали на человека, который что-нибудь может им сказать.

- Чего вам стоять на улице, пойдёмте ко мне.

- Пойдёмте, - тихонько соглашается Отка.

- Хорошо! - громко говорит Адам.

Они входят в соседнюю с Суковыми квартиру. Хозяйки здесь нет, и детей нет, и родственников никаких. На стенах ни одной картины, не видно ни одежды, ни занавесок. Всюду только одни часы, большей частью с маятником. Но есть и без маятника. С кукушкой. Правда, есть и без кукушки. Часы бьют, некоторые тихо, почти неслышно, другие громко. У одних циферблат разрисованный, у других совершенно белый. Одни будто бегут куда-то, а другие, наоборот, идут размеренно, не спеша. Одни будто говорят, что временем надо дорожить, а другие просто тикают, будто время в нашей жизни ничего не значит.

- Я - часовщик Венцл, - представляется мужчина.

- А я - Отка.

- Я - Адам.

- Видите, вас двое, - улыбается пан Венцл, - а я один. Один пью, один ем, один смеюсь. А это, знаете ли, не очень хорошо.

- А у нас с Адамом один и тот же отец и одна и та же мать, - объясняет с удовольствием Отка, - и ещё один и тот же дядя и одна и та же тётя.

- Это Суковы, только их сейчас нет дома, - дополняет Адам.

- А чем занимается ваш отец?

- Он - мастер пахоты, - говорит Адам.

- Мастер Чехословакии, - дополняет Отка.

- Пахоты? Какой пахоты? - не понимает пан Венцл.

- Пан Венцл, вы что, газет не читаете? - удивляется Адам.

- Только иногда, - признаётся часовщик. - Рядом с домом мне поставили будочку, и я всё чиню и чиню часы. Знаете, жизнь в городе больше зависит от точного времени, чем в деревне.

- Да, пожалуй, - говорит Отка.

- Наш отец выиграл соревнование в пахоте двойным плугом. Соревнование, которое было в Храштянах, - продолжает Адам, - а теперь он на соревновании в Югославии.

- А-а-а! - восклицает пан Венцл. - И свой плуг он взял с собой?

- Да, - кивает Адам, - и трактор тоже.

- И нашу маму, - добавляет Отка.

- А вы думаете, он там тоже выиграет?

- Наверняка, - говорит Отка.

Часовщик Венцл роется в сумке, достаёт бутылку и ставит перед Адамом и Откой по стакану молока, а потом кладёт ещё перед ними и по булке. Отке вдруг очень хочется есть, а Адам совсем умирает от голода. Он уже заранее знает, что молока с булкой ему мало. Вот сейчас он всё это съест, а голод всё-таки останется, так и будет бурчать в желудке.

Старый часовщик показывает детям часы. У него длинные чувствительные пальцы, которыми он касается часов, влезая внутрь, но делает это так осторожно, что часы от удовольствия только мурлыкают и поспешно бьют, проявляя дружелюбие по отношению к своему хозяину. Адам вдруг замечает надпись: "Не трогайте маятники!" - и спрашивает:

- А кто трогает маятник?

- Да бывали такие, только это было давно, - улыбается часовщик. - Кто сейчас станет трогать маятник? Все люди уже знают, что трогать маятник нельзя.

- А мне как раз очень хочется его потрогать, - пищит Отка.

- Вот что значит ознакомиться с запретом, - смеётся часовщик. - Ну ладно, потрогай вот этот разрисованный маятник.

Но Отке до маятника не дотянуться. И потом, где-то совсем рядом хлопают двери, слышатся шаги.

- Пани Сукова пришла домой, - говорит часовщик.

- Дети, дети! - кричит тётя Яна и подбрасывает одного за другим вверх к потолку. Сначала Отку, потом Адама.

- Нет, тебя не удержишь, - говорит она Адаму и быстро опускает его на пол... - Сколько у вас было в этом году цыплят?

- Семнадцать, - говорит Отка, - но два цыплёночка заблудились где-то в лесу.

- А как ваши кролики?

- Скоро всё сожрут, - жалуется Адам.

- А утки?

- На уток хорёк набросился.

- Боже мой! - запричитала тётя. - Да вы, наверное, забыли поставить капканы. Ну, а как маленький Яхимек?

- Возьмёшь его на руки, так не орёт, - говорит Отка, - а отойдёшь от него, орёт во всё горло.

- Значит, Яхимку вашего нелюдимым не назовёшь, - смеётся тётя.

Её широкое добродушное лицо сияет, будто внутри зажглись электрические лампочки. Она родилась в Выкане и до сих пор очень любит свою деревню. Так и осталась деревенской женщиной, хотя не только живёт в городе, но и ежедневно целый день проводит в пражском трамвае. У неё очень приветливая и располагающая к доверию внешность. Да и сама она доверчива, сразу же рассказывает детям свою тайну, радующую её последние дни.

- Дети, а вы знаете, у нас тоже будет маленький, и очень скоро, может быть уже на этой неделе. Как только отец вернётся из Египта. Дети замолкают. Молчат как в воду опущенные.

- Вы что так на меня смотрите?

- Я не смотрю, - говорит Отка, а сама краешком глаза оглядывает фигуру тётки. Нет, та как была худая, так и осталась,

- Вы не думайте, будет самый настоящий малыш, вовсе не кукла, - объясняет тётка. - Малыш в пелёночках, будет по-настоящему орать, ну иногда, конечно, и замолкает, понимаете?

- Понимаю, - кивает Адам.

- Понимаю, - пищит Отка, а брови у неё так и лезут вверх от удивления.

Но дети знают и иную тётку по её приездам в деревню. Какую же? Бывает, глаза её прищуриваются, брови хмурятся, на лице появляется целый веер морщин и тётка выглядит совсем как чужая женщина, которая вот-вот примется ругаться, а то и драться. "Ах, Яна, Яна", - говорит в таких случаях отец, а мать, как правило, исчезает, отправляется разыскивать яйца или находит себе какую-нибудь работу в саду.

И вдруг тётя Яна становится именно такой. Вся приветливость исчезает с её лица, как только узнаёт она о том, что дети были у часовщика Венцла.

- Мне это не нравится, - говорит она строго. - Да и вообще мне кажется, что он хулиган или сумасшедший. Сами видели, у него полна квартира часов, а кому приятно это слышать?

- Вот видишь, Адам! - И Отка с упрёком качает головой.

- Ничего не вижу, - говорит Адам.

- И раз уж мы заговорили об этом, - продолжает тётя, вся изменившись в лице, - то я сразу же вам наказываю: никого не впускайте в квартиру. Пусть стучат хоть целый день, пусть звонят или даже умоляют.

- Мы никого не пустим.

- Телефонную трубку не снимать, пусть звонит хоть полчаса.

- Хоть полчаса, - повторяют дети.

- Воду понапрасну не открывать.

- Не будем.

- К газу не прикасаться, будете варить себе на электрической плитке.

- Хорошо.

- Иначе произойдёт катастрофа. Что такое катастрофа, знаете?

- Например, землетрясение, - приводит Отка как пример.

- Ты рассуждаешь правильно, - хвалит её тётка. - Здесь мы не в деревне.

- Мы в Праге, - хмуро замечает Адам.

И вот наконец ребята отправляются спать, ждут не дождутся, когда же придёт настоящая пражская ночь. Диванчик Адама поближе к окну, Отка лежит от окна подальше. Они слышат, как тётя Яна стелит себе постель и что-то ещё прибирает. Но уже её не видят. За окном темнеет. За стеной нежно, тихо бьют часы пана Венцла. Детям хочется спать, но уснуть они не могут.

- Адам, - шепчет Отка.

- Что?

- Мне грустно, скажи что-нибудь.

- Ну что тебе?

- Давай вспомним деревню.

- Давай. Вот наши ворота, наш забор, крыша наша и труба, огород и сад, и гвоздика, и наши лилии. И кошки. И куры. Наш Азор.

- Я тебя слушаю, - говорит Отка. - А теперь ты посвисти, только шёпотом.

- Да отстань, пожалуйста! - ворчит Адам, но всё-таки тихонько насвистывает. Он свистит, спрятав голову под одеяло, и похоже, будто он действительно свистит шёпотом.

- Адам!

- Чего тебе?

- А тебе не кажется, что это странно?

- Что?

- Помнишь, когда должен был появиться Яхимек, то ведь мама но могла влезть в платье. Ты тогда заметил?

- Ну конечно, заметил.

- А как же вот сейчас с тёткой? Говорит, будет ребёнок, а сама худая. Ты что-нибудь понимаешь?

Адам молчит и про себя удивляется, как он этого не заметил.

- Тогда не понимаю, - произносит он с сомнением. - Да ты не обращай на это внимания. Радуйся, что мы в Праге.

- Да, сегодня я что-то не очень радуюсь, может, завтра буду побольше, отвечает Отка и тут же засыпает.

Адама это почему-то огорчает, но потом он засыпает тоже.

Утром ребят никто не будит. Тётя Яна ушла на работу, когда не было ещё шести часов. И всё-таки Адам с Откой просыпаются рано, может, потому, что не слышат деревенских петухов. Но вставать им не хочется.

- Что-то я не могу встать, у меня, наверное, ноги отнялись, - говорит Адам.

- А я встану, оденусь и пойду гулять. Может, опять придёт тонконогая собачка, - мечтает вслух Отка, но на самом деле вставать она не собирается, только блаженно потягивается.

Наконец Отка с Адамом договариваются, что, пожалуй, им лучше поругаться между собой, тогда они рассердятся и вскочат. Отка начинает кричать: "Ты всё врёшь!" И Адам действительно выскакивает из постели и хватает Отку за волосы. Отка от него удирает. Из постелей вылезают таким образом оба. И потом минут десять над этим смеются. Но вдруг сразу же перестают смеяться. Адам замечает бумагу, вернее, записку, которую тётя оставила им в кухне на столе. Он читает, старательно разбирая каждое слово.

"Вы оказались в семье, где любят порядок", - сказала им вчера вечером тётка, укладывая их спать, а теперь повторяет то же самое, наказывая, как они должны в этой семье жить. Всё довольно просто, только очень мало, что можно, и почти ничего нельзя. Дети могут сварить себе то, что они умеют: продукты находятся в холодильнике и в шкафчике, картофель в подвале, деньги в левом горшочке, в буфете. На улицу ходить не рекомендуется, лучше сидеть на диване.

- Ну как? Слышала? - спрашивает Адам.

- Слышала.

- Что же будем делать?

- Сначала оглядим дом. Надо же знать, где мы находимся, - говорит Отка.

Суковы живут в новом кооперативном доме только полгода, Адам и Отка здесь впервые.

- Ну, а потом?

- Потом сварим себе что-нибудь.

- А что?

- Я, например, умею варить картофель с молоком.

- Я помогу тебе, - соглашается Адам.

И они идут осматривать подвал. Конечно, это совсем не такой подвал, как у них в деревне, где темно и сыро. А просто большое подвальное помещение, где люди хранят свои вещи. Или где делают что-нибудь по хозяйству. Скажем, стирают бельё, ремонтируют коляску, топят котёл или хранят какие-то вещи в чуланах. В длинном подземном коридоре, который проходит под домами, тихо и темно. Адам с Откой разговаривают между собой шёпотом и смеются неслышно, только показывая друг другу зубы, чтобы было понятно, что они смеются. Им почему-то кажется, что подвальную тишину нарушать нельзя. Они находят чуланчик Суковых и с удивлением останавливаются перед огромными обитыми железом дверями. Что там за ними? Может быть, там живут гномы или подземные феи?

На этот вопрос нет ответа. И Отка с Адамом идут наверх к лифту. Адам читает табличку, где написано, что в лифт дети одни входить не должны. А Отка, та сразу же заговаривает с рослой девушкой с серебряными волосами. Девушка как раз открывает лифт и приглашает ребят войти. Отка входит, а Адам отказывается. Нет, он поднимется наверх раньше, чем лифт.

- Как тебя зовут? - спрашивает девушка с серебряными волосами.

- Отка, - отвечает девочка. - Мы здесь живём у Суковых.

- Ты уже ходишь в школу?

- Нет. Но мне, наверное, теперь уже придётся. Нельзя же не ходить в школу.

- Ничего, всем приходится куда-нибудь ходить. Я вот хожу на работу, улыбается девушка с серебряными волосами, и Отка чувствует себя с ней на дружеской ноге.

Отке даже кажется, что они подруги. Конечно, та немножко постарше, но Отке это не мешает. Она всегда больше любила взрослых, чем малышей, за исключением, пожалуй, братишки.

Лифт наверху останавливается. Отка идёт по коридору, а девушка с серебряными волосами возвращается назад, на этаж ниже. Адам уже около лифта и дочитывает такую же табличку, какую он начал читать ещё внизу. По нему даже не заметно, что он спешил.

Затем ребята вместе по лесенке забираются на чердак. Чердак как чердак, ничего особенного. Их больше не удивляет огромное, покрытое пылью помещение под черепичной крышей. Нет, но кое-что всё-таки привлекает их внимание. В полуоткрытом окне сидит огромный кот.

- Такого кота я в жизни не видела, - говорит Отка.

- Я тоже.

- Сколько же ему лет?

- Семь, не меньше.

Отка ещё раз смотрит на семилетнего кота, зовёт его "кис-кис" и потом убегает за Адамом, который уже спускается вниз. Кот смотрит на них стеклянными глазами, не шевелясь.

Наконец Отка принимается за свои хозяйские обязанности - не Адаму же стоять у плиты! Она посылает Адама в подвал за картошкой, а сама собирается идти за молоком. Адама за молоком не пошлёшь, потому что это на другой стороне улицы. Ведь мальчишки и так бегают сломя голову, того гляди, попадут под машину. А Отка улицу перебежит как мышка - никто и не заметит.

Адам отправляется в подвал, потому что не хочет ссориться с Откой. А Отка стоит на тротуаре и внимательно смотрит на проезжающие машины и трамваи, выбирая момент, чтоб перейти улицу. Но машины мчатся и мчатся, трамваи звенят, и Отка никак не может двинуться с места. Рядом с ней останавливается мальчик, чуть повыше Отки. Он минутку смотрит на девочку, а потом вдруг решительно заявляет:

- Сейчас как дам тебе!

Отка поворачивается, смотрит на нахального мальчишку и громко ему отвечает:

- Да я тебя одним мизинцем повалю!

Мальчик пялит на неё глаза, ничего не понимая.

- Ты что, не знаешь, что такое мизинец? - насмешливо спрашивает его Отка, будто сочувствуя ему. - Это такой пальчик, - и показывает ему мизинчик, да такой маленький, что его едва видно.

Мальчик с удивлением смотрит на свой мизинец на одной руке, потом на другой, потом поворачивается и проходит мимо Отки, будто вовсе её не видя.

Но вот Отка опять слышит чей-то голос. На этот раз с приличной высоты:

- Ты что, хочешь перейти улицу? Отка смотрит вверх и замирает. Перед ней огромнейший негр. С усами и удивительно белыми зубами.

- Да, хочу, - кивает Отка и робко подаёт ему руку. Негр идёт так ловко, что ни одна машина их не задевает.

И ни от одной не приходится им убегать. Так они и переходят на другую сторону. Отка даже опомниться не успевает.

- Передавай привет папе с мамой, - говорит негр уже на другой стороне улицы.

Отка забывает его поблагодарить, и она тут же начинает себя укорять, как только об этом вспоминает. Но вот она уже стоит в очереди за молоком, и думать ей об этом больше некогда, потому что подходит её очередь.

Дойти до чуланчика, где лежит картофель, для Адама сущий пустяк. Он представляет себе: вот он спускается вниз, проходит несколько шагов по тёмному коридору, открывает дверь, находит чулан Суковых и перекладывает несколько картофелин из ящика в сумку. Сколько же их взять? Семь штук или десять? Пожалуй, лучше десять. Сам он съест шесть да Отка штуки четыре. На самом деле получается всё иначе.

В коридоре какой-то незнакомый мальчишка чистит свой велосипед. Возможно, даже и не чистит, а просто им любуется, ведь велосипед и так блестит: красный лак, металл и кожа. Мальчишка чуть побольше Адама. У него чёрные кудрявые волосы, но лицо почему-то бледное-бледное, как стена. Адаму становится не по себе, когда он видит его. Поэтому он идёт, стараясь не смотреть на мальчика, и всё-таки, проходя мимо, спотыкается о переднее колесо.

- Где твои глаза? - спокойно говорит чёрный мальчишка.

- Ты что-то сказал? - не сразу понимает Адам.

- Это - мой велосипед.

- А я разве его отнимаю?

- Проваливай, - говорит странный мальчик. Адама всего трясёт от злости. Кровь бросается ему в лицо, волосы встают дыбом, а мысли так и путаются. Вот он сейчас положит сумку и даст волю рукам и ногам, тогда этому грубияну несдобровать. Это же не человек, а какая-то деревяшка, кукла с мочалкой на голове.

Глаза Адама обладают удивительным свойством: они то увеличивают, то уменьшают предметы. И окрашивают их в самые разные цвета. Адам видит своими глазами мир то прекрасным, то совершенно отвратительным. Иногда этот мир твердо стоит на ногах, а иногда спотыкается на обе ноги. И выглядит совершенно кривым. То же происходит и с людьми. Этот вот тёмный мальчик в глазах Адама сейчас перекручен как червяк, да и весь коридор, скорее, похож на зигзаг.

Ясное дело: сейчас Адам с ним драться не будет, потому что в пражском доме драться нельзя, но злость на этого мальчишку всё-таки остаётся. Ничего, он спрячет её подальше, чтобы всегда была под рукой, как только понадобится.

Адам задумчиво перебирает картошку. И похоже, не видит её. Достоинство деревенского мальчика оскорблено, к тому же надо думать о возвращении в квартиру. Ведь снова придётся проходить мимо этого чернявого мальчишки. Неизвестно, может, тот ему ещё влепит. Может, всё-таки придётся и подраться. Ведь этот чернявый наверняка будет задираться. Да, всё-таки может получиться драка. А Адаму драться не хочется, ведь он не у себя дома, а как-никак у тётки.

Но всё происходит совсем не так. Адам входит с сумкой картошки в коридор и осматривается. Смотрит направо - ничего не видно, только тёмный коридор, смотрит налево - обитая железом дверь. Дверь чуть приотворена, виднеется электрический свет.

Адам кладёт сумку на пол и сразу же обо всём забывает. Даже о драке, которая может произойти наверху. Жёлтый свет притягивает его как магнит. Что там такое? Что скрывается за тяжёлой дверью? Тогда он толкает дверь. Он должен войти внутрь. Вся его мальчишеская фантазия тянет его туда. Да и что может случиться? Каждая дверь куда-нибудь ведёт.

Действительно, внутри ничего страшного. Просторное, грубо окрашенное помещение, такое большое, что хоть устраивай балы, если бы только пол был не таким шероховатым. Под потолком электрическая лампочка с простым абажуром, какая-то старая мебель, корыта, большой кусок телефонного кабеля, несколько умывальников, пять вёдер, чей-то сундук и три ящика. Что-то вроде склада. Любопытство Адама таится где-то в самом дальнем уголке его существа. Скажи кто-нибудь Адаму, что он любопытен, никогда бы не поверил. Но вдруг Адам вспоминает о задании принести картофель, вспоминает о неприятной встрече, которая ждёт его, и намеревается уйти. Но не тут-то было. Тяжёлые двери прямо перед его носом с грохотом закрываются, и огромная щеколда опускается.

Адам оказывается в западне.

Но Адама не так легко испугать! Он стоит на месте и делает глубокий вздох. Воздух сюда проникает через вентилятор в потолке.

Что же ему всё-таки делать? Прежде всего Адам испытает сам себя. Спокоен ли он? Да, спокоен. Есть ли у него терпение? Конечно, есть. И мужества хватит наверняка. Хватит ли у него изобретательности? Вне всякого сомнения. А раз у него есть изобретательность, то рано или поздно он отсюда выберется. Адам берётся за ручку, толкает дверь, простукивает стены, осматривает бетонный пол, лезет по лесенке к вентилятору, но пока всё безрезультатно. Спасения нет. Единственный выход - превратиться в муху и вылететь через щёлочку вентилятора. Только вот в муху Адам превратиться не может, и поэтому ему остаётся одно исследовать повнимательнее этот подвал.

Кое-какая еда здесь, наверное, найдётся. Адам замечает бочку кислой капусты и три банки маринованных огурцов. Как долго он на этом может продержаться? Неделю или две? Адам решает, что еду он будет экономить. Только ему придётся взять себя в руки, потому что кислую капусту он любит с малолетства. В деревне он почти каждый день забирался в погреб и ел там капусту. И отдохнуть здесь есть где. Лучше всего можно устроиться в старом кожаном кресле, которое так и зовёт, чтобы на нём посидели. На ночь он постелит себе в корыте. Положит туда несколько матрацев, - вот постель и готова.

Адаму приходит в голову, что теперь у него впереди уйма времени и нет никакого смысла сердиться, огорчаться или волноваться. Ни крики, ни слезы тоже не помогут. Любопытство придётся отбросить. Главное сейчас - проявить терпение и сохранить спокойствие. Только почему-то все эти мысли Адама не успокаивают. Он снова осматривает подвал, заглядывает во все углы, а сам всё следит краешком глаза: не подошёл ли кто к двери? Так проходит несколько минут, и Адам чувствует себя здесь чужим ещё больше, чем раньше. Его уже теперь ничто не интересует. Ни старое кресло, ни весы, которые здесь стоят в бездействии, ни старый заслуженный шкаф. Адам уже начинает сердиться на себя. И зачем он сюда зашёл? Такое могло случиться только с ним. Вечно он лезет куда не надо. Но ещё больше он сердится на того, кто его здесь запер. И кто это мог быть? Единственно, чернявый мальчишка, который наверху чистил свой велосипед. Почти наверняка это он! Кому ещё нужно запереть Адама и заставить сидеть за этой железной дверью? Никому. А что сейчас делает Отка? Заметит ли она, что у неё нет картошки? И что Адам куда-то пропал? Да так надолго. Почему Отка не идёт и не освобождает Адама? Ведь сам он не может этого сделать! Ей давно пора уже прийти, ведь она же его сестра, пора бы хватиться. Если б пропала Отка, Адам давно пошёл бы её разыскивать! Впрочем, этого не пришлось бы делать. Разве Отка пошла бы одна? Нет, побоялась бы. А вот Адаму, ему ничего не страшно. Он даже способен какое-то время жить здесь, в подземелье. Честное слово, способен? Точно! И тут Адам улыбается, настроение его улучшается, и он вдруг осознаёт, что прошло не так уж много времени. Отка, конечно, опомнится и начнёт его искать.

Отке нужна картошка, а картошки нет. Тут она замечает, что нет и Адама. Куда же он девался? Почему не принёс ей картофель? Отка, волнуясь, спешит в подвал. В подвале она действительно находит сумку с картофелем, но Адама почему-то нигде нет. Коридоры подвала пусты, Адам как под землю провалился. Отка чувствует себя в подвале маленькой и беспомощной. Ей становится страшно: вдруг она потеряется и тоже провалится куда-нибудь? Кто потом станет искать их обоих?

Отка выбегает на улицу и бежит туда, единственно откуда может прийти помощь. К пану Венцлу, часовщику. Уж он-то знает, как себя вести в этом подвале. Пан Венцл приходу Отки обрадовался. Он быстро сметает с рукава металлические крошки и идёт вместе с Откой. Вернее, не идёт, а бежит, потому что Отка тоже бежит.

- Единственно, где он может быть, так это в бомбоубежище, - говорит пан Венцл, когда они отходят от кладовки Суковых и не видят Адама в соседних помещениях. Пан Венцл берётся за железный запор, и двери открываются. Прямо перед ними стоит живой Адам.

- Что случилось? - вдруг разревелась Отка.

- Ничего, - отвечает Адам. - Кто-то здесь меня запер.

- Ты ощупай себя. С тобой всё в порядке?

- Мне никто ничего не сделал.

- Вот пожалуюсь на тебя тёте Яне и дома тоже. - Отка плачет не унимаясь.

- Ну хватит, Отка. Ничего не случилось, - говорит ей часовщик.

Отка постепенно смолкает, но успокоиться никак не может.

Конечно, Адам сам виноват. Зачем он пошёл в убежище? Кто ему велел? Ведь он сам туда пошёл, собственными ногами. Но наконец Отка вынимает из кармана носовой платок, даёт его Адаму и говорит примирительно:

- Вот тебе платок, вытри мне слезы.

Адам вытирает ей сначала левую щёчку, потом правую и внимательно при этом Отку оглядывает. Ему жалко зарёванную Отку, но он говорит ей совсем другое:

- А правый глаз плакал у тебя больше, чем левый.

Вместе с часовщиком Венцлом Адам доходит до дверей дома. Убедившись, что Отки нет поблизости, мальчик шепчет:

- Пан Венцл...

- Что тебе?

- Вы знаете, у этого мальчишки лицо белое, как стена, а волосы совершенно чёрные, и он чистит в нашем доме велосипед. Кто это такой?

- Это Шара.

- Бывает такое имя? Шара?

- Он, что ли, запер тебя в бомбоубежище?

- Не знаю, кто меня запер, но никак не удивлюсь, если это он.

- Ладно, давай забудем об этом.

- Ладно, - отвечает Адам и бежит за Откой.

Картофель варится, над крышкой сгущается пар, и дети сейчас смеются над тем, как Адам торчал в бомбоубежище, а Отка искала его. Теперь это им кажется простой игрой в прятки. И все события кажутся теперь прекрасными, интересными, красочными и захватывающими. Полумрак таинственности уже не страшит, а, скорее, даже привлекает. Ещё никак нельзя распознать руку, которая опустила щеколду; ещё труднее, конечно, установить, кому принадлежала эта рука. Но Адам уже может дать волю своему остроумию, может награждать таинственного незнакомца множеством ругательных и насмешливых слов, называть его и "пройдохой", и "мошенником", и "плутом", и "адским отродьем". Отка в восторге от всех этих слов, она очень любит всякие прозвища и негодует на себя, что не может вспомнить ни одного из них.

Когда звонит в дверь почтальон, она открывает ему сама. Адама к двери она не подпускает. Что, если опять потеряется?! Почтальон оглядывает Отку и немного медлит. Эта девчушка кажется ему очень маленькой, и наверняка в голове у неё полно всякой детской чепухи. Почтальон легко узнаёт, что Отка гостит у Суковых и что она приехала из деревни. А знает ли пан почтальон, где находится деревня Выкань? Нет, почтальон этого не знает, разве можно знать все деревни страны? Правда, он сам тоже родом из деревни и так случается, что они с этой маленькой девчушкой быстро находят общий язык.

- Какая у меня теперь жизнь? - жалуется ей почтальон. - На деревья я смотрю только в бинокль, а зайцев представляю себе красными.

- Что вы! - смеётся Отка. - У нас зайцы, скорее, голубые.

- Ну вот видишь, - ворчит почтальон, - а самое главное - каждый день мне приходится подниматься на верхние этажи, потому что люди, которые живут внизу, писем почти не получают. Все адресаты почему-то на верхних этажах. И все письма со срочной доставкой. Ты не знаешь барышню Терезу?

- Может быть, и знаю.

- Да, наверное, знаешь. У неё серебряные волосы.

- Знаю, знаю. Сегодня она меня поднимала в лифте.

- А сейчас её нет дома. Ты можешь передать ей вот это письмо? Наверняка от какого-нибудь кавалера.

- Ладно. Я её покараулю и сразу же передам.

Отка страшно довольна, что почтальон оказывает ей доверие, она кажется себе очень важной и письмо несёт как святыню. Адаму, конечно, она не разрешает на конверт даже и взглянуть, не то чтоб прочитать, что на нём написано. А Адам ведь грамотный, проучился в школе уже пять лет.

Впрочем, Адам занят своими делами. Звонит телефон. Адам сначала пугается, а потом оглядывается по сторонам. Кто должен подойти к телефону? Конечно, он. Отка разговаривает у дверей с почтальоном, тётя на работе, дядя где-то в Египте. Кому же, как не ему, снять трубку, если телефон звонит не переставая и с каждой секундой всё настойчивее? Телефон словно заставляет Адама ответить, пока на другом конце провода всерьёз не рассердились.

Он робко приближается к телефону и прикладывает трубку к уху. Трубка к уху так и прилипает. И микрофон находится прямо перед губами у Адама. Только голос в трубке кажется в первую минуту неразборчивым, словно кошка мяукает.

Адаму до сих пор разговаривать по телефону не приходилось. Но он видел, как это делают другие.

Адам говорит:

- Да!.. - А потом снова: - Да, прошу вас... - А потом снова: - Прошу.

И наконец различает слова:

- Ты что, дурак? Кого это ты всё время просишь? - Мальчишеский голос звучит задиристо.

- Я разговариваю по телефону, - отвечает Адам, всё ещё растерянно. Ему пока невдомёк, что по телефону тоже можно ругаться.

- Ну ты, скотина деревенская!

- А чего тебе, собственно, надо? - собирается с духом Адам.

- Здорово ты мне попался, а? - насмехается мальчишеский голос.

- Я? - Адам начинает кое-что понимать.

- Ты, конечно. Здорово я тебя запер, а?

- Значит, это ты, Шара? Да?

Никто не отвечает. На другом конце провода молчание.

- Я тебя вижу. Ты - Шара.

- Как ты можешь меня видеть, ты, деревенщина?

- Смотри не попадайся мне!

- Ты тоже смотри! А то так тебе поддам, что света белого не увидишь.

- А я сделаю из тебя котлету.

- Полетишь от меня. Спина - спереди, брюхо - сзади.

- А ты, задира, охромеешь, окосеешь, окривеешь.

Адам больше не может сообразить, что будет с Шарой, когда он его изобьёт.

Но у Шары тоже, видно, не хватает дыхания, потому что на другом конце провода молчание. Адам ещё некоторое время прислушивается к тишине в трубке не долетит ли какое-нибудь запоздавшее словечко, - но тщетно. Тогда он кладёт трубку туда, где она всегда лежит.

Трубка давно на месте, но Адам места себе всё ещё не находит. Ему, собственно, бросили перчатку, враг сказал:

"Иду на вы". Где-то совсем рядом с Адамом живёт чернявый Шара и объявляет ему войну. Хорошо, что Адам хотя бы знает своего врага - раз уж он у него появился. Хуже было бы, если бы он его не знал. Ему пришлось бы тогда подозревать каждого мальчишку на улице.

Адам понимает, что вообще-то без врага не обойдёшься. На Выкане им был Ежка Альтман, с которым они слышать друг о Друге не могут. А здесь вот Шара. Адаму он уже на первый взгляд противен, поэтому вызов он принимает с удовольствием. Хуже было бы, если б Шара его вообще не интересовал. Хорошо, что при мысли о Шаре он злится: значит, во время драки сил хватит.

Вражда по телефону не привлекает Адама. Здесь нужно отбиваться только словами, а в этом он не очень силён. Лучше стать друг против друга и смерить противника вызывающим взглядом. А потом кинуться на него.

Возвращается от двери Отка с письмом для Терезы взволнованная и счастливая своей миссией. И сразу же понимает, что с Адамом что-то произошло. Мальчику явно не по себе. Пальцы у него шевелятся, будто собираются кого-то схватить, а глаза блуждают где-то далеко.

- Адам! - восклицает Отка.

- Я уже знаю, кто запер меня в бомбоубежище.

- Кто?

- Да этот мальчишка с нашего этажа, Шара.

- Я его не знаю.

- Лицо белое, волосы чёрные.

- Ну, этого так оставлять нельзя.

- А сейчас вот он ругался по телефону.

- У дяди я видела гантели, ты должен тотчас же начать тренироваться, говорит Отка, и глазки её светятся, как у ласочки. Она готова драться рядом с Адамом.

Тётка возвращается с дежурства такой, какой они её не любят: брови нахмурены, глаза щурятся, уголки губ опущены и вокруг глаз веер морщин. Она оглядывает детей, пробует водопроводные краны, гасит свет, щёлкая выключателями, кидает взгляд на посуду, вымыта ли она, проводит пальцем по шкафу, нет ли пыли, и только тогда снимает свою форму. А потом глотает таблетку, чтобы успокоиться, и надевает лёгкое платье.

Платье светло-красное, без рукавов. Вид у тёти, наконец, становится домашним. Адам и Отка с облегчением замечают, что и лицо её проясняется. Словно та, другая, сердитая женщина куда-то исчезает и на её месте появляется любезная пражская тётя Яна с улыбающимся лицом.

- Ну сегодня у меня был и денёк! - говорит она, всё ещё сердито. - Иногда бывает ничего, а сегодня пассажиров уйма, а мелочи ни у кого. Ни у одного человека. Я так рассердилась, что хотела больше не впускать в трамвай. Ну скажите, а что делали вы?

- Ничего, - отвечает Адам.

- А мы ходили за картофелем, готовили, - растерянно вспомнила Отка, но о Шаре ни гугу.

- Я очень люблю, когда дома меня кто-нибудь дожидается, - говорит тётя и наконец улыбается самой приятной своей улыбкой. - Я уже жду не дождусь отпуска. Как появится малыш, мне дадут отпуск. За последние десять лет я порядочно устала.

- Но малыш будет плакать, - сочувствует Отка.

- Знаю, знаю, но я ему скажу: "Не плачь, ведь я твоя мама".

- А как его назовёте? - спросила ничего не понимающая Отка.

- Владимир. Владя. По отцу. Я вам уже показывала его бельё?

- Нет, - ответила с интересом Отка.

- Нет, - сказал без интереса Адам.

Тётя идёт к бельевому шкафу, выдвигает верхний ящик и показывает детям рубашонки, распашонки, шапочки, колготки, пелёнки.

Всё, что требуется для новорождённого. И всякую вещь она любовно поглаживает, а шапочку даже целует, а потом аккуратно всё складывает с таким вниманием и осторожностью, будто это парча, вышитая золотом.

Дети смотрят на неё с удивлением.

- Ну ничего, ничего, - вздыхает тётка. - Я этого мальчика люблю уже наперёд.

Часа в три все втроём они отправились в город. Тётя хочет показать ребятам Прагу. Не всю, конечно, а только часть её.

- Там, у себя дома, вы знаете всю деревню, а здесь со всем городом сразу не познакомишься, и вы должны быть рады, что увидите хотя бы что-то, - говорит тётя.

Но дети едва её слышат. Машины громыхают, трамваи дребезжат, да и прохожие не молчат. Адаму с Откой кажется, что людей на улице намного больше, чем утром.

- В Выкане, можно сказать, на улицах почти ни души, а здесь все улицы всегда полны.

Но прохожие детям вообще не мешают, только хорошо бы па улице было поменьше шума, и движение чуть помедленнее да и люди не так бы спешили. А то ведь так торопятся, что даже Адама с Откой не замечают.

- Знаете, - кивает головой опытная тётя, - здесь стоит только повернуть голову, как сразу же увидишь что-нибудь невиданное. А в деревне верти не верти головой, всё равно ничего не увидишь.

И кто бы мог подумать, что тётя настолько права! Да и вообще тётя Яна ведёт себя так, как и надлежит настоящей родной тёте. Она покупает Отке розовое платьице, да такое, что только в самый большой праздник можно надеть. Отка колеблется недолго и подарок принимает.

- Ты ведь хочешь быть большой? Не правда ли? - говорит тётка.

Платье Отке страшно нравится. Она кажется себе в нём какой-то незнакомой девочкой. На Адама тётка надевает новые сандалии, потому что его старые, говорит она, не может больше видеть. Но Адам почему-то недоволен. В своих старых он выиграл в Выкане бег с препятствиями - через забор, через канаву, через две вымоины и одну стену, которая стояла почти отвесно. Как ещё придётся в новых, когда дело снова дойдёт до бега с препятствиями, - неизвестно. Адаму это всё ясно, но как объяснишь тётке, которая никогда не была мальчишкой? И Адаму приходится избирать иную тактику: новые сандалии он тайком будет бить о каждый столбик, о каждый фонарь, чтобы они как можно скорее стали старыми.

Тётка, конечно, не забывает и о себе. Точнее сказать, о своём будущем малыше. Она покупает серую коляску на высоких колёсах с непромокаемым матрасиком. Но самое интересное, при каждой покупке тётя жаловалась на дороговизну, а когда покупала коляску - выложила уйму денег без малейшего размышления, даже с довольной улыбкой. Правда, ребята всего этого уже не заметили: от хождений по магазинам они совсем выбились из сил. Адам даже почувствовал голод. И не какой-нибудь обычный голод, а такой, при котором подводит желудок. Отка сразу заметила это - уж как-никак, а Адама-то она знает - и сказала тётке, что Адаму хочется есть.

- Ах, боже мой, - засмеялась тётка, - да пойдёмте куда-нибудь зайдём!

В кафе самообслуживания каждый из них взял в руки жёлтый поднос, и они встали в очередь. Сначала взяли себе булки. Отка две, Адам целых пять штук, а тётя Яна только одну. Пока подошла их очередь и на подносе появилось по порции сосисок, Адам три булки уже съел. Всё правильно. Теперь на каждую сосиску было по булке. Уж что другое, а считать Адам умеет. И вдруг к тёте подходит пожилая дворничиха в оранжевой кофте:

- Пани, а где ваш ребёнок?

Тётка пугается и тотчас же начинает искать детей. Но Отка спокойно ест свою сосиску, а Адам давно уже всё съел. Но сидит рядом.

- У вас коляска пустая.

- Ах, вот что, - наконец-то понимает тётка и облегчённо вздыхает. - Да мы её только что купили. Малыша у меня пока ещё нет.

- Ну тогда ладно, - говорит дворничиха, - а я уж было испугалась, не случилось ли чего с ребёнком?

Отка звонит в дверь барышне Терезе. Она несёт письмо, которое утром доверил ей почтальон. Срочное письмо. Барышня Тереза давно должна бы получить его, да только её всё не было дома. И Отка тут уж ничего не могла поделать. Теперь барышня Тереза слегка выглядывает из двери, показывая только голову с серебряными волосами. На ней стираное домашнее платье, а этого никто не должен видеть, потому что барышня Тереза всегда хочет быть очень красивой.

- Барышня Тереза... - пищит Отка.

- Ах, это ты, - смеётся Тереза и приглашает Отку войти. Гостья совсем маленькая, и ей можно показаться в любом виде. Отка озирается по сторонам, но соблюдает приличие. Всюду фотографии киноактрис и киноактёров. Они улыбаются ей со стола, со шкафа и стен. Только Отка этих кинозвёзд не знает. И думает, что всё это родственники Терезы.

- Я принесла вам письмо.

- Давай, - говорит барышня Тереза.

Она разрывает конверт, быстро читает, но чем дальше, тем больше хмурится. Наконец она комкает письмо, по ней видно, как она сердится!

- Больше никуда с ним не пойду.

- С кем?

- Да вот с тем человеком, что написал мне письмо.

- А почему? - испугалась Отка. Ей очень неприятно, что она принесла плохое письмо. Но ещё больше неприятно, что Тереза не хочет больше никуда с этим человеком пойти. Отка любит, когда у всех всё в порядке.

- Когда я где-нибудь бываю, каждый знает, где я. Только он один не знает.

- Л может, и знает, - защищает его Отка.

- Нет, не знает, - сердится Тереза. - Он всегда и везде спит: и в кино, и в кафе, и в трамвае.

- А вам что же, приходится его будить?

- Да, приходится.

- А может, он ходит в ночную смену?

- В какую там ночную, ведь он - монтёр.

- Ну, тогда я вас понимаю, - соглашается наконец Отка.

- Ну вот, - улыбается Тереза. - Значит, никуда с ним не пойду. И всё.

- Но, барышня Тереза...

- Тебе что, Отка?

- А не будет вам скучно?

- Не бойся, Отка, уж как-нибудь развеселюсь.

Снова вечер, дети засыпают на своих диванах, тётка ушла в ночную смену в своей серой форме. В ней она похожа на мужчину. С улицы раздаются тоненькие трамвайные голоса, где-то за стеной нежно бьют часы пана Венцла, торопят время, которое и без того никогда не останавливается.

- Адам... - шепчет Отка.

- Чего тебе?

- Расскажи что-нибудь.

- Что?

- Да хоть что-нибудь. Я сама не могу ничего вспомнить.

- Ну вспомни, как у нас в деревне идёт дождь.

- Я как раз это и хотела...

- Сначала одна капля упадёт на трубу, потом другая - на порог, немного погодя - на крышу, затем - на оконное стекло. Это дождь пробует, куда ему лучше падать. Вот и посылает свои капли на нашу избу, на двор, на сад, семнадцать тысяч капель. А потом всё падает, и падает, и падает: тра-та-та-та-та-та-та...

- А нас он где застаёт?

- Мы сейчас дома, только мне надо во двор.

- Ты шапку возьмёшь?

- Да, беру.

- Адам, а дождь уже больше не идёт?

- Падают последние капли, дождь кончился.

- У нас есть, куда дождю падать, правда?

- Да, конечно. На траву, на листья, на забор, на двор.

- А здесь, в Праге, и падать некуда, правда? - Есть, тоже есть, только здесь каждая капля обо что-нибудь да разобьётся. Но ты уж спи.

Отка закрывает рот и глаза. Ей и вправду хочется спать, только глаза почему-то всё открываются. А что это за сон с открытыми глазами? Вовсе и не сон. И что может тогда присниться? Ничего. Сон снится только во сне, когда никто ничего не видит. И Отке приходится развлекать себя, раз уж она не спит и раз уж ей ничего не снится.

- Адам...

- Что тебе?

- Адам, ты ещё минутку не засыпай.

- Ну что, рассказать тебе теперь, как падает снег?

- Нет, а то мне самой станет холодно. Ты лучше скажи, как тётя Яна наперёд может знать, что у неё будет именно мальчик? Ну, как это она может знать?

Адам задумывается, ему не хочется Отку разочаровывать, но он понимает, что объяснить это выше его сил.

- Ну, не знаю... - признаётся он через минутку. А Отка очень рада, что и Адам ничего не знает.

Утром ребята встают, а тётя ещё блаженно спит. Ей надо наверстать то, что пропустила она ночью. Ведь ночной сон не обманешь. Дети это понимают и не собираются тётку будить. Адам берёт гантели и упражняется: раз-два, раз-два. Он прямо чувствует, как у него нарастают мускулы. Теперь ему не страшно повстречать Шару, этого противного мальчишку, Адам сам первый может кинуться на него и поддать ему жару. Только Шары поблизости нет, а у Адама уже начинают болеть от гантелей руки. Из кухни появляется Отка и говорит:

- Умойся и получше причешись.

- А зачем?

- Пойдём в город.

- Как же мы пойдём, ведь тётя Яна спит.

- Поэтому и пойдём. Мы должны купить ей какой-нибудь подарок. Она-то нам вчера сколько всего подарила.

- Понятно. Значит, и нам надо что-нибудь ей подарить, она такая добрая.

- Хорошо, пошли.

И вот Отка с Адамом сами отправляются в город. У Адама десять крон, потому что мать посчитала, что мальчику не так нужны деньги, как девочке, у Отки двадцать крон. За тридцать крон уже можно кое-что купить, не так ли?

Но едва дети вышли на улицу, как Отка испугалась.

- Что же нам делать? Видишь, и без нас сколько здесь народу!

Но на улице и для них места хватило. Только вот куда идти? Адам идёт впереди, Отка сзади, останавливаются они только около витрин и всё приглядываются, где что продают. Решили положиться на случай, может, увидят всё-таки что-нибудь подходящее для тёти или для маленького Влади.

И так оказались они у витрины детского магазина. Сразу всё было решено. Они купят ботиночки для маленького Влади, шерстяные ботиночки, которые можно завязывать вокруг ножек. Стоят они всего шестнадцать крон, значит, можно купить. Адам, тот отдаёт свои десять крон, а Отка - остальное. Она, конечно, понимает, что у Адама, собственно, не остаётся ни кроны, и потому предлагает в любое время дать ему в долг. Но Адам отказывается, он даже очень рад, что может больше не думать о деньгах. Отка в восторге от его великодушия и раздумывает, как же его всё-таки за это вознаградить.

- Знаешь что, - говорит она с милой улыбкой, - я сначала хотела отдать тёте эти ботиночки сразу.

- Ну и отдай, - не понимает Адам.

- А теперь сделаем по-другому. Мы ботиночки разделим, ты отдашь один, а я - другой.

- Ну, как хочешь.

- Тогда у тёти от каждого из нас будет по ботиночку и она будет знать, что мы о ней и о Владе думаем оба.

Улицу переходили малыши из детского сада. И тут всё остановилось. Машины, трамваи, пешеходы и даже Адам с Откой. Малышей было не так уж много, но шли они очень шумно. Все что-то говорили, кричали, визжали. И все дети почему-то были на одно лицо; трудно было даже понять, где мальчик, а где девочка. Может, потому, что на них была одинаковая одежда, а может, и действительно они были похожи.

Адам наблюдает за Откой. Та смотрит на детей широко раскрытыми глазами, вытягивает губы, смеётся, подпрыгивает, что-то кричит и вообще ведёт себя так же точно, как проходящие мимо малыши. Да и платье на ней подобающее, словно сшили его для Отки именно в этом детском саду.

И вдруг случается то, чего Адам совсем не ждёт. Одна девочка протягивает Отке руку и тянет её за собой. И Отка вдруг теряется в толпе малышей, а Адам не успевает сделать ни шага. Сначала, правда, он и не собирался бежать за Откой. Чего бояться? Пусть Отка поиграет с малышами. Ведь ей всё время приходится быть только с ним. Это ни к чему: она может стать похожей на мальчишку. Адам ведь прекрасно знает, что Отке нравится быть девочкой. И вот Адам плетётся за малышами вниз по лестнице, к детскому саду. Он издали наблюдает за Откой, и этого ему вполне достаточно. Он видит, как Отка улыбается и жестикулирует, окружённая девчонками. И ему чуть обидно, что сестра ни разу на него не оглянулась. Когда дети начинают входить в ворота детского сада, Адам решается окликнуть Отку. Он подбегает поближе к воротам и кричит:

- Отка! Отка!

Но Отка и головы не поворачивает, настолько она увлечена разговором с двумя девочками, которые крепко держат её за руки. Воспитательница замечает Адама, подходит к нему и говорит:

- Отойди отсюда, она тебя не знает.

- Да это же наша Отка, - пытается объяснить Адам.

- Среди наших детей нет ни одной Отки... - говорит воспитательница и поворачивается спиной к Адаму, пропуская последних детей в дверь.

Адам смотрит на воспитательницу, как бы пытаясь убедить её взглядом, что не может оставить здесь Отку, что должен взять её домой, что он как брат отвечает за сестру, но воспитательница тоже уходит. И Адам остаётся на улице в одиночестве.

И что же теперь? Что же теперь делать? Адам знает, что нужно что-нибудь предпринять. Он входит в пустую прихожую и прислушивается. Весь дом словно лихорадит, до него долетают приглушённые голоса детей, какая-то сумятица звуков. Дети смеются, считают до пяти, кричат, поют, декламируют. Адам пытается прочитать висящие перед ним таблички, но, пожалуй, было бы лучше, если б он вообще не умел читать. Здесь одни запреты, приказы, предостережения. И если на самом деле делать всё так, как здесь написано, то уж лучше стать невидимым иль раствориться. Ведь оказывается, даже войти сюда он не имел права. Адам должен был признать, что в такой обстановке вести какие-либо переговоры и затруднительно и бесполезно. Придётся ему сходить за подкреплением - иначе этой крепости не одолеть и Отку отсюда не вызволить. Но за каким подкреплением? Откуда ждать помощи? Конечно, от пана Венцла.

Пан Венцл сразу же всё понял, едва взволнованный Адам заговорил. Сегодня, правда, пан Венцл был небритым больше, чем когда бы то ни было, но зато в его глазах так и мелькали весёлые маятнички.

Он оставил свои часы спокойно отбивать время, оставил и своих заказчиков, и пошёл с Адамом в детский сад. Строгая воспитательница сначала не поверила ему, стала спрашивать, а не хулиган ли Адам. Но когда присмотрелась к девочкам в своей группе, то сразу нашла среди них Отку. И как только она не приметила её раньше, ведь Отка же верховодила. То она танцует с одним мальчиком, то милостиво позволит потанцевать с ней другому. А девчонки, те так и вьются вокруг неё. Одна суёт ей собачку, лишь бы только добиться её расположение, другая - белочку, третья - жёлтую птицу. Отка ничего не замечает. Лёгким движением руки она отказывается от всех игрушек.

Воспитательница подошла к ней и за руку вытащила её в коридор. Отка как могла сопротивлялась. Но, увидев в коридоре пана Венцла и Адама, сразу же пришла в себя.

- Пан Венцл, пан Венцл! - засмеялась она радостно.

- Вот дожидаемся тебя, - приветливо говорит пан Венцл.

- Адам, и ты здесь, - улыбнулась ему Отка, словно не замечая, что Адам хмурится.

- Наш детский сад и так переполнен, - говорит строгая воспитательница. Но если вы хотите к нам сюда отдать Отку, то мы её возьмём, она нам подходит. Я даже перепутала её с Аполенкой, которая сегодня не явилась. Только ваша Отка стоит пяти таких Аполенок.

"Да это мне известно", - хмуро подумал Адам.

- Спасибо, спасибо, - говорит пан Венцл и растерянно оглядывается, боясь, как бы чего не раздавить. - Дети приехали сюда только в гости, они скоро должны вернуться обратно в деревню.

- Ну этого я не знала, - отвечает строгая воспитательница и провожает детей вместе с паном Венцлом до порога.

Потом дети идут уже одни, а за ними поднимается по лестнице пан Венцл. Отка идёт и строит рожицы и ещё что-то бормочет себе под нос.

- Ты что рожи строишь? - спрашивает её Адам.

- А может, я ещё играю.

- Отка, тебя там как будто подменили.

- Ты что, - испугалась Отка, - посмотри на меня как следует! Да разве я не такая, как раньше? Не узнаёшь меня? Думаешь, это совсем не я?

- Да нет, ты.

- Так чего же ты тогда не смеёшься? Разве что-нибудь случилось? Мне здесь всё понравилось, жаль, что у нас нет такого детского сада в Выкане.

- Ты как кошка: сразу везде приживаешься. А чего ты там всё-таки делала?

- Да они мне всё давали какие-то игрушки, а я всё бросала.

- И пела ты там тоже?

- Нет, только рот открывала.

- Подождите, дети, подождите, - говорит старый часовщик. Он останавливается и прислушивается к уличному репродуктору.

Дети тоже хотят услышать, что заинтересовало пана Венцла. Но ничего не слышат.

- Мне кажется, это вас разыскивают. Адам Крал и Отка Кралова - это ведь о вас?

- Значит, тётя проснулась, - испугался Адам. Теперь им ничего не оставалось, как бежать побыстрее домой. Одна ступенька, вторая, третья... девятая, и вот они уже на своей улице. Пан Венцл так быстро не может. Одолев несколько ступеней, он останавливается и думает, как жаль, что он всё больше стареет.

Такой тёти они ещё не видывали! Она выглядела по меньшей мере как дракон. Глаза горят, и извергает она громы и молнии.

- Сначала я обмётывала петли... Дети ни слова.

- Потом я складывала бельё...

Дети ни гугу.

- Потом я уже и обед сварила. Дети опустили глаза.

- А потом я позвонила в милицию. Детям хочется провалиться сквозь землю.

- Наконец я вынуждена была искать вас по радио. Дальше молчать уже нельзя. Сначала это поняла Отка.

- Тётя, ты знаешь, во всём виновата я. Просто я заблудилась.

Но и Адама будто бы кто кольнул. Он тоже промолчать не может.

- Тётя, во всём виноват я, это я не смотрел за Откой.

- И куда же ты забрела? - в голосе тёти уже заметно любопытство.

- В детский сад.

- А ты не врёшь? Правду говоришь?

- Честное слово, правду.

- Тётя, честное слово.

- Ну и ну, чтобы ребёнок сам забрёл в детский сад! Тётины строгие глаза изучают детей, так и впиваются в них взглядом. Кажется, они действительно не врут. Жаль, нет возможности заглянуть в их души. Дети не чувствуют себя виноватыми и, наверное, на самом деле не виноваты, но тёте всё же пришлось их ждать и беспокоиться. Поэтому она и рассердилась.

Оказывается, они заблудились. Обидеть её, конечно, они не хотели. Тётя счастлива, что так хорошо всё кончилось, она ведь своих племянников очень любит. Отка догадывается, что гроза уже миновала, и потихоньку улыбается.

- Ты что смеёшься, когда я сержусь? - взрывается опять тётка.

И Отка понимает, что улыбается она не ко времени, и всё же находит выход из положения.

- Тётя, а ты не знаешь, что мы тебе принесли!

- Конечно, не знаю.

- Адам даст тебе правый, а я левый.

- Ну, что же это такое?

- А это для Влади.

- Для Влади, - смеётся наконец и тётка. Дети вытаскивают белые ботиночки, Отка левый, Адам правый. Они похожи как близнецы. Тётя видит не только ботиночки, она видит в них уже и ножки своего сыночка. Сначала в них он будет лежать, а потом и ходить. Её малыш.

Тётя вдруг становится очень красивая и очень счастливая, хотя всего лишь минуту назад была такая несчастная. Ну что ей с этими детьми делать? Прежде всего их, конечно, надо накормить.

Поближе к вечеру вернулся пан Сук, дядя выканских детей, то есть муж их тёти. Высокий, красивый, и всё на нём аккуратное и красивое. Форма голубая, лоб высокий, а усы придают лицу какую-то особую прелесть. Дядя - пилот гражданской авиации, но походка у него и вся выправка военного человека. Наверное, потому, что он долгое время находился на военной службе. Адам так и чувствует, что он всегда ко всему готов: управлять машиной, управлять самолётом, в одну минуту рассердиться или как следует рассмеяться. Тётя всегда считала его немного легкомысленным, но кто знает, правда это или нет.

Отка, попав в его объятия, тут же стала упрекать, где это он так долго был?

- Где я был? Да в Египте.

- А это далеко?

- За морем.

- А что ты там видел?

- Ты спрашиваешь, что я видел в Каире, на улице?

- Да.

- Ну представь себе такую картину: один продаёт хлебные лепёшки на палке и что-то кричит, другой гонит осла и кричит ещё громче, третий нахваливает свои сырные лепёшки и отгоняет мух...

- А что делаешь ты?

- А я покупаю финики у одного мальчика, у которого глаза будто тарелки.

- Для меня?

- Для тебя и для Адама.

- А где они?

- В сумке.

- Я тебе верю, - засмеялась Отка, - а ещё скажи, как по-египетски будет пять.

- Ты хочешь сказать по-арабски?

- Да.

- Хамза.

- Вот это здорово! - ликует Отка. - Я теперь в деревне буду кричать "хамза-хамза", и никто не поймёт, что это пять.

- Кроме меня, - говорит Адам и старается заполучить своего дядю пилота Сука для себя. Ему так хочется расспросить о его работе, что он весь дрожит от нетерпения. Отка немножко поговорила, и хватит. Пусть уступит место ему.

- Дядя, а управлять самолётом трудно?

- Когда умеешь - нетрудно.

- А на что приходится обращать внимание?

- Нужно всё время знать, где находишься.

- И всё?

- Нужно знать, что наверху, а что внизу, где свет, а где тьма. Где можно сделать посадку, а где нет.

- А бывает так, что тебе не хочется лететь?

- Бывает.

- Когда?

- Когда у нас самолёт пустой.

- Понятно, - сказал Адам. Но что всё-таки дядя имеет в виду? Наверное, дядя любит возить пассажиров и больше всего любит, когда самолёт набит битком. Что ж, Адаму это нравится и он поступал бы так же. Остаётся, правда, ещё один вопрос.

- А ты никогда но падал?

- Ещё нет, - ответил дядя спокойно.

- Не смейте вообще об этом говорить! - кричит тётя, которая вроде и не слушает, а всё слышит. Хотя и находится сейчас на кухне.

Через две минуты она приходит и уводит дядю в соседнюю комнату. Там дядя будет есть, а тётя рассказывать ему главные новости последних дней. Тётю Египет уже давно не интересует, теперь её больше интересует коляска, детское приданое и ожидаемый мальчик. Её мужа это тоже интересует. Он говорит об этом, даже набив себе рот. Но ведь когда человек ест, он всё равно может думать и радоваться тоже.

Дядя переодевается в гражданское платье и хочет повести детей осмотреть новое здание аэропорта в Рузине. Ничего подобного они ещё не видели. Всё здание из стекла. Сказочный аэропорт. Но почему дядя переодевается, снимает лётную форму? "Чтобы меня на аэродроме не узнали", - смеётся дядя и приглаживает рукой усы. Он хочет в обществе своих деревенских родственников выглядеть как можно лучше. А скоро он станет отцом, и тогда придётся ему следить за своей внешностью ещё больше.

В красную автомашину они садятся только втроём. Тётя остаётся дома. Аэродром она уже видела, кроме того, ей нужно собираться в дорогу. Куда тётя собирается? Отка хотела было спросить, но не посмела, побоялась выглядеть слишком любопытной.

Отка заявляет, что сядет только с дядей, потому что сзади, мол, она боится. И Адам спокойно отправляется на заднее сиденье. Они сразу попадают в беспорядочную вереницу машин. Но дядя прекрасно управляет, и вскоре они почти выбираются из толчеи. Пешеходы уступают дорогу, дядя тормозит и снова повышает скорость. Адам весь в напряжении. Отка молчит. Дядя смеётся. Небольшое приключение, ничего не поделаешь.

Они оставляют машину около здания аэропорта. Здание великолепное, из стекла и стали. Мир открывается до самого неба, и человек здесь становится птицей. Но по сравнению с деревней здесь будто в самом воздухе разлито напряжение. Стеклянные двери распахиваются сами, дети не успевают до них и дотронуться. Они замирают, словно громом поражённые. Как это возможно? Неужели стеклянные двери сами знают, что они втроём хотят пройти? Дети немного успокаиваются только тогда, когда убеждаются, что стеклянные двери так открываются перед каждым.

В огромном здании аэропорта ребятишки чувствуют себя маленькими и беспомощными. Правда, с ними дядя, который здесь не чужой. И пожалуй, даже один из самых главных. Ведь их дядя - капитан авиации. Адаму явно льстит положение их дяди, и он спрашивает:

- Дядя, а что ты здесь можешь приказать?

- Ничего.

- Почему ничего? - не понимает Адам.

- Да потому, что я не в форме.

- Ну ведь ты и без формы капитан.

- А во-вторых, потому, что теперь я полечу только через четыре дня.

- Ну и ну! - покачивает головой Адам.

Дядя сегодня на аэродроме такой же обычный человек, как и они, деревенские ребята. Даже не верится. Но, наверное, всё-таки правда, потому что на капитана Сука никто не обращает никакого внимания. А ведь в аэропорту полно людей. Одни, сразу видно, уже завзятые путешественники, другие - какие-то уж слишком беспокойные, все хотят как можно скорее улететь, а третьи - просто зеваки. Кроме того, по аэропорту бегает уйма служащих. Дел для них здесь полно. Кому-то нужна информация, кому-то купить билет, кому-то билет продать, кроме того, таможня, газеты, багаж, аэропорт нужно подметать, убирать... У киоска с лимонадом Отка вдруг видит барышню Терезу, и ей сразу нестерпимо хочется пить.

Дядя подводит ребят к киоску с лимонадом, а барышня Тереза делает знак, что хочет, мол, что-то сказать. Отка тоже в ответ моргает глазами, что, мол, поняла.

Дядя подводит ребят к балюстраде. Что они здесь видят? Аэродром с серыми бетонированными дорожками, которые ведут куда-то далеко-далеко, в непроглядные просторы. Там один самолёт поднимается, а другой, наоборот, садится. Другие прируливают к зданию аэропорта. Моторы ревут ужасающе. А между самолётами снуют машины: автобусы, грузовики, тележки с багажом. Толчея, в которой явно есть какой-то свой внутренний порядок, хотя на первый взгляд его и не понять. Наступает небольшой перерыв, неожиданная тишина, и поэтому ребята слышат, как радио вызывает капитана Сука в администрацию. Дядя качает головой и говорит детям:

- Встретимся через четверть часа на этом же месте, - и показывает пальцем на полосочку, вымощенную ярко-бежевыми камнями.

В эту минуту Отка начинает действовать. Она приказывает Адаму:

- Ты иди за мной и делай вид, будто ты меня не знаешь. И следи, чтобы я не потерялась.

- Ты что опять придумала? - настораживается Адам. Он не верит больше Отке, та и вправду может потеряться.

Отка бежит к киоску с лимонадом и шепчется там с Терезой. Адам вспоминает, что они встречали эту барышню дома, около лифта, но сам к ней не подходит. Отка возвращается и велит Адаму спрятать билет в кино. Адам видит, что Отка снова вдруг начинает из себя воображать невесть что. Она вертится, крутится, строит глазки, будто ей все пятнадцать. Ладно, ладно, думает Адам, но о билете в кино даже и не спрашивает. К чему ему быть любопытным? Что он, девчонка? Проходит несколько минут, и Адам с Откой уже стоят на условленном месте террасы. Дядя приходит и говорит детям:

- Всё-таки увидели меня, хоть я и переоделся в штатское.

- А зачем тебя вызывали?

- Переменили маршрут. Через три дня я должен лететь в Конакри.

- Вот видишь, дядя, - говорит Адам, очень довольный, - без тебя всё-таки не могут обойтись. Некому лететь в Конакри.

Вечером дети быстро отправляются спать, но сон не приходит. Да это и понятно, после такого беспокойного шумного дня. Они ведь знакомились с Прагой и побывали даже в аэропорту. Для того чтобы детям уснуть, им требуется вспомнить что-то очень привычное, что-то совершенно домашнее, чтобы они успокоились.

- Ты помнишь, Адам?

- Что?

- Как мы с Азором подбирались к беличьему гнезду.

- К тому дубу у леса?

- Ну да. Ох, тогда я и есть хотела!

- Помню.

- А какая тогда была погода?

- Страшный ветер.

- Да-да, помню. Азор тогда упал с первой же ветки.

- И заскулил.

- Он ведь почти как человек.

- А наша кошка тоже.

- Как охота погладить Азора!

- А я бы лучше погладил кошку.

И дети поглаживают одеяло, а это значит, что они скоро уснут. Адам почти уже совсем спит, а Отка только начинает дремать. Её гложет одна забота. Может, и зря, но всё-таки гложет.

- Адам?

- Чего тебе?

- Ты думаешь, Владя будет больше, чем наш Яхимек?

- Как же он может быть больше, когда он ещё не родился?

- А может, будет лучше нашего Яхимки?

- Ну, скажешь тоже! - рассердился Адам и даже приподнял голову. - Разве может быть кто-нибудь лучше нашего Яхимки?

- Конечно, нет, - вздыхает Отка и засыпает. Адам думает, а ведь Отка умная девочка, во всяком случае для своих шести лет умная. Ну конечно, с ним, Адамом, ей пока не сравниться. Адам уже знает, как люди на свете живут. Не только дети, но и взрослые. Он всегда представляет себе, что бы сказал или сделал отец или дядя Сук на его месте, и потому он почти не ошибается. Эти мысли успокаивают Адама, он доволен сам собой и наконец засыпает.

Утром квартира Суковых выглядит как после землетрясения. Вся одежда на спинках стульев, все шкафы раскрыты, ящики выдвинуты, ковры перевёрнуты, кругом какие-то свёртки с едой и раскрытые чемоданы. Тётка бегает по квартире не останавливаясь, она волнуется, а рядом вышагивает хладнокровный дядя. Оба выглядят совершенно иначе, чем всегда. Отка их буквально не узнаёт. И Адам замечает в них что-то новое, только не знает что. Отке кажется, что тётя помолодела лет на десять. На ней короткая юбка и красивая кофта. Губы накрашены ярче, чем всегда, лицо покрыто кремом, и волосы причёсаны по-модному. И голос у неё стал немножко выше и мягче, как это бывает у молодых людей. Да и дядя тоже переменился, и немало. Он даже сбрил усы. И вообще, побрился так усердно и тщательно, что не видно ни одного волоска. На это обратил внимание и Адам и подумал: к чему бы всё это?

Размышляя дальше, Адам должен был признать, что бритый дядя гораздо моложе, чем дядя с усами, и вид у него более весёлый. Да, вместе с усами у него исчезло с лица печальное выражение. Так что в глубине души Адам одобрил этот поступок дяди. У самого Адама усы ещё не растут. Но если вдруг начнут расти, он сразу же будет их брить. Зачем ему в свои десять или даже в одиннадцать лет выглядеть как дедушка? Тётя наконец зовёт детей на кухню.

- Итак, дети... - начинает она торжественно и на миг замолкает.

Дети чувствуют торжественность минуты и смотрят ей в рот.

- Сегодня мы станем родителями.

- Как мама, ты красивее, чем когда была просто нашей тётей, - дипломатично замечает Отка. Глаза у неё светятся будто у ласочки, и она гладит тётку по руке.

- Дяде это тоже идёт, - добавляет Адам.

- Мы поедем с отцом на Мораву и вернёмся завтра с нашим ребёночком.

- На Мораву? - удивилась Отка.

- На Мораву? - не меньше удивился Адам.

- Одна мама уступает нам своего сыночка. У неё уже пятеро детей, и своего шестого она отдаёт нам.

- Пятеро детей для одной семьи хватает, - рассуждает Отка.

- Владя будет нашим приёмным сыном, но он об этом не узнает, вы должны мне сейчас пообещать, что никогда об этом ему не скажете.

- Ну, тётя, это же разумеется само собой, - успокаивает её Адам.

- А я лучше об этом вообще забуду, - говорит Отка.

- Что ж, это ещё лучше, - соглашается тётка. - Мы его привезём и тут же все сразу забудем, что он с Моравы. С самого начала он будет наш.

- А что нам делать, пока вы не вернётесь? - интересуется Адам.

- Можете пойти и посмотреть Пражский град.

- Вот было бы здорово!

- А можете сходить к Прокопу на Петршин, - говорит тётка. Прокоп двоюродный брат детей из Выкани.

- Но смотрите не заблудитесь и не попадите под машину, вы ведь знаете, какое здесь движение.

- Да, мы уже видели, - соглашается Отка.

- Но мы уже привыкли, - смеётся Адам.

- И смотрите, чтобы ни один из вас не потерялся.

- Мне больше не хочется теряться, - заявляет Отка.

- И мне тоже.

- Еда в холодильнике, постели останутся разостланными, окна оставьте открытыми. Вы ведь знаете: кран надо закрывать, не открывайте газ, в квартиру никого не впускайте. Ясно?

- Ну хватит договариваться, - говорит дядя. - Тётя, на старт!

- Тётя, на старт! - повторяет Адам.

- Тётя, на старт! - смеётся Отка.

Пан Венцл в Пражский град детей одних не отпустил. Как такое им могло прийти в голову! Вот он закончит с часами, вставит колесико, чтобы оно не потерялось, и пойдёт с ними. В Пражский град он ходит часто и всё им там покажет.

- Хорошо, - согласились дети.

Адам смотрит на его ловкие пальцы и говорит:

- Пан Венцл, вы, наверное, здорово разбираетесь в часах!

- Ты думаешь? - смеётся пан Венцл.

- А что вы ещё умеете?

- Да больше ничего.

- Ну, наверное, ещё что-нибудь умеете.

- Умею жить в городе.

- А что это значит?

- Это значит: помнить лица и уметь знакомиться.

- Но это мы в деревне тоже умеем, - говорит Отка. Она не видит в этом ничего особенного.

- Ну, я не знаю, - говорит старый часовщик. - Может быть, и умеете, но докажите мне это здесь, в Праге.

- Попробуем, Адам?

- Ну давай, - соглашается Адам.

Они идут пешком через Погоржелец, и с Градчанской площади перед ними открывается Пражский град.

Чехи строили свой кремль в течение тысячелетия. Здесь увековечены труд и фантазия давних художников и ремесленников. Ворота, кованая решётка, мощёный двор, остроконечные крыши храма святого Витта, стрелы башен храма святого Иржи. Дети сразу же поняли, что это и есть Пражский град. Тут уж не ошибёшься.

Только вот Отку больше, чем ворота в Пражский град, интересуют солдаты, которые здесь стоят. На глазах у них чёрные очки, и стоят они совершенно неподвижно. Может, не моргают даже. А ведь должны были бы, потому что без сомнения они живые. И вот Отка решает с одним из них познакомиться поближе. Она покажет сейчас пану Венцлу, на что способна девочка из Выкани. Отка подходит к солдату, осматривает его с головы до ног, от синей фуражки до вычищенных ботинок, и говорит:

- Ты куда смотришь? Солдат ни слова.

- Ты что, не видишь меня? Солдат опять молчит, не улыбнётся.

- Да посмотри получше, я здесь, перед тобой.

Солдат и бровью не ведёт, стоит будто статуя. Отка, разочарованная, возвращается к Адаму и к пану Венцлу. Она убеждена, что всему виной чёрные очки. Ведь солдат ничего не видит через них, и потому Отке не удалось с ним познакомиться. Пан Венцл вздыхает, а Адам смеётся. "Вот глупый, - думает Отка, - и чего он смеётся". И даже наступает ему на ногу. Адам незаметно для пана Венцла даёт ей подзатыльник.

Потом они идут дальше. В другом дворе часовенка и чудесный фонтан. В третьем дворе перед ними вырастает храм святого Витта. Ребята задирают голову, чтобы увидеть его остроконечные башни. И как только удалось всё это построить? Отка ещё интересуется; не вьют ли там наверху свои гнёзда ласточки? Адам, тот считает, что скорее уж летучие мыши. Отка снова делает попытку с кем-то познакомиться. На этот раз с белокурой женщиной, которая ей понравилась. Только женщина почему-то отвечает на незнакомом языке, и Отка её не понимает. Теперь Отка начинает верить, что завести знакомство в Праге не так легко, как ей казалось.

Мимо них проходит долговязый мальчишка и исчезает под аркой, ведущей на другой двор. Адам вздрагивает. Мальчишка с бледным лицом и чёрными волосами. Шара? Да, наверное, это он. У Адама с быстротой молнии мелькает мысль, что сегодня утром он не брался за гантели. Но он тут же успокаивается: разве он не набрался сил вчера во время вчерашней тренировки?

- Подождите меня, - говорит он пану Венцлу и Отке. - Я сейчас вернусь.

- Что случилось?

- Да я увидел здесь одного знакомого.

- Адам хорошо запоминает лица, - замечает пан Венцл, и Отку это замечание задевает. Пан Венцл, правда, не сказал, что Отка лиц не запоминает и в Праге не может ни с кем познакомиться, но и в похвале Адаму она чувствует намёк на свою неловкость.

Только пан Венцл, оказывается, неправ. Адам догоняет мальчишку, загораживает ему дорогу, но едва тот ему бросает: "А ну, отойди", как Адам сразу же отходит. Это вовсе не Шара, а совсем другой мальчик, и вовсе даже не похож на него. Адам возвращается ни с чем, явно раздосадованный. Всем всё ясно. Всё написано у него на лице. Но Адам всё-таки вслух признаётся в своей ошибке: вместо знакомого он остановил незнакомого.

- Да не расстраивайся, - успокаивает его Отка, - здесь всё по-другому. Не так, как у нас на Выкани. А больше всего мне нравится, что на Граде все ходят пешком.

- Да, конечно, - ворчит Адам.

- Дети, пойдёмте, мы ещё ничего как следует не осмотрели, - говорит пан Венцл и ведёт детей в храм святого Витта.

Когда ребята так находились, что у них заболели ноги, пан Венцл повёл их в ресторан. Ресторан этот назывался "Викарка". И нигде ещё им так хорошо не сиделось, как именно там, хотя стулья в ресторане были деревянными и жёсткими. Ребята были страшно довольны прогулкой по Пражскому граду, они побывали всюду, куда только можно было заглянуть. И все люди, с которыми Отка потом заговаривала, были к ней внимательны, отвечали ей.

- Ну что, пан Венцл, разве этого мало?

- Не мало, не мало, - кивнул пан Венцл и хотел было погладить себе бороду. Только сегодня он сбрил её и потому погладил голый подбородок.

Адама пану Венцлу пришлось всё-таки утешать, потому что Адам в Пражском граде так никого и не встретил. И ни с кем не познакомился, хотя пытался это сделать, чтобы доказать, что он может вести себя как заправский пражанин. Встретил только одного Шару, да и тот оказался не Шарой.

Пан Венцл теперь пытается внушить Адаму, что иногда поневоле всё складывается к лучшему: лучше некоторых людей не помнить, чем помнить, а некоторых хоть узнавать, да не замечать. "Что правда, то правда", - думает Адам и вспоминает о Ежке Альтмане из Выкани. Да и с Шарой, собственно, дело обстоит так же.

Отка тем временем осматривает ресторан. На стенах картины из жизни старой Праги, люди за соседним столом тихо едят, слышно только, как звенят приборы.

- Кашлять здесь можно? - спрашивает Отка пана Венцла.

- Можно.

- А говорить надо шёпотом?

- Нет, можно и погромче.

- Но кричать ведь тоже ни к чему, - говорит Адам. который слегка завидует Отке, что ей сегодня так везло. Правда, Адам тоже, наверное, мог бы познакомиться с незнакомыми людьми, если бы этого захотел по-настоящему. Но зачем? Вот уж совершенно не обязательно! Когда понадобится, тогда он и познакомится.

Официант наливает им в тарелку суп. Суп так вкусно пахнет, от него идёт пар. Отка берёт в руки ложку и счастливо улыбается.

- Никто-никто на свете не знает, где мы сейчас находимся, - говорит Отка. - Ни тётя, ни мама.

- И ни один человек в Выкане, - продолжает Адам.

- И не знают, что мы сидим сейчас за столом.

- И нас обслуживают официанты.

- Вас тоже, пан Венцл.

- Да, да, - улыбается пан Венцл.

- И мы едим суп.

- И ещё смеёмся.

- А вы тоже смеётесь, пан Венцл?

- Да, тоже смеюсь, - соглашается пан Венцл, он действительно рад, что опять смеётся.

- И что. мы будем есть... что же мы будем ещё есть?

- Жаркое из телятины.

- И нам понравится?

- А что вам здесь на Граде больше всего понравилось?.. - спрашивает Адам.

- Всё понравилось, - отвечает Отка без раздумий.

- Всё, - соглашается часовщик Венцл, как будто сегодня видит Пражский град впервые... - Ты запомни это посещение, Отка, - добавляет он через минуту.

Отка молча кивает, потому что у неё набит рот.

Отка оставляет Адама в кухне, а сама отправляется в автолавку. Это здесь рядом, в двух шагах, нужно только перейти улицу, всегда оживлённую и весёлую. Минуту Отка раздумывает: закрыть ей глаза и быстро перебежать или лучше дождаться, когда остановятся машины. Отка - девочка деревенская, сметливая, и что-то ей говорит, что надо подождать. И она ждёт, а потом переходит. И вот она стоит в автолавке, разглядывает молодого продавца, которому она должна передать билет в кино от барышни Терезы. Она сразу же узнаёт его по описанию Терезы. Да, это тот самый молодой человек, волосы у него спадают на лоб. Сам весь зарос, и весь вид действительно выражает торопливость. Он начинает кивать раньше, чем покупатель кончает говорить. Отка рассматривает его, стоя у касс. В эту минуту и он замечает девочку.

- Ты кого-нибудь ищешь? - спрашивает он.

- Вас, - отвечает Отка.

- Серьёзно?

- Я принесла вам билет в кино.

- Вот это хорошо. Мне три дня как хочется сходить в кино.

- А вы знаете, от кого билет?

- Нет, не знаю.

- От одной барышни.

- А как я её узнаю?

- Она будет сидеть в кино рядом с вами.

- Слева или справа?

- Справа, - осторожно говорит Отка, потому что эту подробность она как-то упустила из виду.

- Ну смотри, чтобы была справа.

- Лучше вы запомните, что у неё серебряные волосы.

- Серебряные волосы я люблю, - смеётся молодой продавец. - Но откуда ты знаешь, что этот билет надо отдать именно мне?

- Да ведь барышня Тереза говорила о вас.

- И что же, она назвала тебе моё имя?

- Да, - кивает головой Отка, но спохватывается, потому что никакого имени барышня Тереза вообще-то не называла.

И зачем она всё-таки сказала неправду? Да разве это её вина? Нет, виноват сам продавец. Он всё время задавал такие глупые вопросы, что Отка даже устала. Потому и стала соглашаться со всем подряд. А поправиться не пришлось продавца позвали покупатели. Отка возвращается. Она очень рада, что уже отдала билет, но волнуется, как вся эта история кончится.

На Петршин ребята идут через старый монастырский сад. Пробираются туда по разрушенной стене, и в этом саду, где порядка до сих пор больше, чем беспорядка, сразу же начинают чувствовать себя как дома. Так уж в этих монастырских садах бывает: яблони и груши стоят стройными рядами, кое-где виднеются дисциплинированные птички на ветке, везде широкие дорожки, уже забывшие о монашеских сандалиях, трава, на траве ручные ужи, море сорняка, но воздух, как нигде, совсем деревенский. В согретом солнцем воздухе парит оса. Отка убегает от неё. Оса негодующе жужжит, но потом, словно опомнившись, улетает дальше. Каким ей кажется мир? Таким же радостным и приветливым, как и этим двум ребятишкам?

- А кто больнее жалит? - спрашивает Отка. - Пчела или оса?

- Оса, - отвечает Адам и вдруг замечает три мальчишеские фигуры, появившиеся на дороге.

Адам тут же забывает о деревьях, траве и обо всём на свете. Он не ошибся: средний мальчишка - жгучий брюнет с бледным лицом - Шара. Сомнений нет - Шара, Адам начинает дышать медленно, а соображать быстро. Что ему делать?

Пока ясно одно - как эта встреча должна кончиться. И всё же нужно позаботиться о достойном начале. Прежде всего пару слов надо сказать Отке, которая пока ничего и не подозревает.

- Отка, - говорит придушенным голосом Адам, - это Шара, - и показывает подбородком на среднего.

Отка пугается, бледнеет, но сразу же всё понимает.

- Дай-ка ему разок!

- Это я знаю. А ты следи за двумя другими.

- Это он запер тебя в подвале?

- Он, негодяй.

- И он угрожал тебе по телефону?

- Он.

- Ну, припомни ему.

- Держись сзади! - тихо отвечает Адам. От злости в ушах у Адама начинает звенеть, пальцы разжимаются и сжимаются, но больше всего меняются от злости его глаза. Адам смотрит на Шару в упор. От дружелюбия не осталось и тени, глаза выражают одно лишь презрение. А вскоре лишь вызов и враждебность. Теперь, пожалуй, можно и начинать.

Адам собрал все свои силы. И те, которые он приобрёл в упражнениях с дядиными гантелями, и прежние, приобретённые во время колки дров и во время бега с препятствиями. Адам так остро ощущает несправедливость и обиду, что он обязательно должен что-то делать. Не обязательно, конечно, всегда драться, но на этот раз драться надо, потому что иначе нельзя. Конечно, он немного побаивается, но страх сидит где-то так глубоко, что его совершенно и не видать.

Шара останавливается в пяти шагах от Адама и тоже смотрит на него в упор. Адам замечает, что Шара ещё больше побелел и ещё больше почернел. И глаза у него точно такие, как и думал Адам: дерзкие и вызывающие. Оба других мальчика остаются сзади.

- Ну что, хочешь драться? - спрашивает Шара насмешливым голосом.

- Да, драться, - говорит Адам и в эту минуту понимает: что начать должен он.

И должен победить Шару. И, стискивая зубы, прищуривая глаза, весь напрягшись, Адам кидается на врага. С быстротой молнии он обхватывает Шару и бросает на землю. Но в это же время его бьют по голове и по ногам. Пока что Адам боли не чувствует. Но странное дело: на земле Шара оказывается не один, Адам падает вместе с ним. Наверху то Адам, то Шара. В этом чернявом мальчишке скрыта какая-то невидимая сила. Он крепкий, как брусок, и ловкий, как угорь. Удары так и сыплются, оба мальчика тяжело дышат, голые ноги мелькают на солнце. Товарищи Шары затаив дыхание смотрят на драку. Им больше хочется смотреть и не вмешиваться - такая хорошая, настоящая драка. Зато Отка бегает вокруг как злая белка, которую выгнали из норы. Сначала она не знает, как бы ей вмешаться и помочь Адаму. Но вдруг её осеняет: она выжидает момент, когда у обоих мальчишек ноги неподвижны, потому что они действуют руками, - и кусает Шару в ногу, кусает изо всех сил, так, чтобы было больно. Шара пугается и начинает кричать. От его крика пугается и Адам. Оба мальчика, как по приказу, перестают драться. Медленно поднимаются они с земли, и каждый идёт своей дорогой. К Шаре присоединяются два других мальчишки, а к Адаму Отка.

- Ну ты ему и врезал! - торжествует Отка.

- Он мне тоже! - по-деловому замечает Адам.

- Прокопу мы ничего не скажем.

- А зачем ему знать?

- Тебе не больно?

- Да вроде нет.

- Может, тебе умыться? - говорит Отка и идёт с Адамом вниз к пруду.

Вода после драки - великолепная вещь. Она сразу освежает. Адам отряхивает свою рубашку и разглаживает брюки. Постепенно у него и в голове, и в сердце всё успокаивается - так что на дороге к Петршину снова появляется обычный спокойный Адам. Отка - та успокаивается не сразу, она всё ещё думает о драке.

Им приходится пройти через немалые испытания, прежде чем они попадают наверх, на одиннадцатый этаж. Сначала они звонят, нажимая кнопку. В ответ раздаётся хриплый голос. Ни Адаму, ни Отке и в голову не приходит, что они должны общаться с этим голосом. Голос замолкает. Дети ждут, но безрезультатно. Немного посовещавшись, они звонят снова. Снова из шкафчика над их головой раздаётся голос, только более сердитый. Наконец Отке приходит в голову крикнуть: "Прокоп!"

Голос умолкает, и снова - ничего. Но потом слышится звук лифта, двери открываются, и в них появляется Прокоп.

- Адам, - кричит этот толстяк Прокоп, - Отка!

- Почему ты нам не открывал?

- Откуда же я знал, что это вы? Вам надо было ответить, сказать в телефон, это, мол, мы, Адам и Отка.

- Всюду нужно говорить, кто мы, - вздыхает Адам.

- Вы здесь не в деревне, вы в Праге, - говорит им двоюродный брат Прокоп и поднимает их в лифте наверх.

Прокопа они хорошо знают, ведь он бывает у них в деревне, и им давно известно, что он страшный хвастун. Сам слушает всегда вполуха, но очень любит говорить: "Это я уже давно знаю", "Это не ново". Хотя на самом-то деле это и не всегда так. И всё не перестаёт повторять, что он, мол, самый умный в классе. А кроме того, у Прокопа на руках часы с секундной стрелкой. Завидует ли ему Адам? Пожалуй, нет. Но он тоже хотел бы иметь такие часы. О родителях Прокоп говорит с каким-то равнодушным выражением, будто ему до них нет никакого дела. А уж этого Адаму с Откой никак не понять. Что бы они сами без родителей делали? Правда, родителей Прокопа обычно не бывает дома, и чаще всего Прокоп остаётся дома один, но разве это даёт ему право так мало считаться с родителями?

И на этот раз Прокоп дома один. Прежде всего он показывает Адаму с Откой вид из окна. Вернее, из трёх огромных окон. На Белую гору1, на Прагу и снова на Прагу. Город необозрим, людей совсем не видать. Они где-то там далеко внизу, торопятся, толкая друг друга, совсем незаметные, хотя на них и светит ослепительное августовское солнце. Оно светит всем вместе, а не каждому в отдельности, как иногда людям кажется. Освещает всю-всю Прагу и ещё дальше зелёные горизонты. Отка кажется себе птицей, только что вылетевшей из гнезда. А Адам спрашивает, как Прага выглядит отсюда ночью.

- Знаешь, сколько ночей я глядел на Прагу! - говорит Прокоп. (Похоже, что всю жизнь он только этим и занимался.)

- Но ты скажи, какая Прага ночью?

- Ты спрашиваешь о каких ночах - светлых или тёмных?

- О тёмных.

- О, знаю о каких. Такие ночи ты даже в Выкане не видел.

- Ну, скажи, - говорит Отка.

- Ты только послушай меня. Здесь ночь тёмная, как уголь, на небе ни звезды, тихо, как в костёле. И кажется, будто солнце никогда и не выйдет. Если в Праге вдруг погаснут все огни, будет очень страшно. Да, здесь ночи пострашнее, чем у вас.

- Может быть, - говорит Адам, - но здесь не летают летучие мыши.

- И не скулят собаки.

- И хорьки не отправляются на охоту.

- И нет здесь у вас ёжика.

А потом дети рассказывают Прокопу, что они уже видели и пережили в Праге. Но о самом сильном своём переживании Адам молчит, потому что он не уверен, что с Шарой теперь всё кончено, что он победил его и все счёты сведены. И всё-таки имя Шары невольно вылетает у него. Наверное, это происходит потому, что Адам всё ещё не забыл о Шаре.

- Шара? - удивляется Прокоп. - Ты знаешь Шару?

- А ты что, тоже его знаешь?

- Как же его не знать? Это начальник отряда ПЗВ.

- А что такое ПЗВ? - спрашивает Отка.

- Ну, отгадай.

- Отряд помощи зубному врачу.

- Отгадай ты, Адам!

- Подразделение зловредных вредителей.

- Нет.

- Ну сдаёмся.

- Отряд противозапретных вывесок. Его отряд собирает все вывески, на которых запреты, как, например: "По газонам не ходить", и склад таких вывесок находится в монастырском саду.

"Ну, пожалуй, это занятный отряд", - думает Адам. Хочет он иметь что-нибудь общее с таким отрядом? Да, пожалуй, хочет, потому что и он не любит запреты. Только если б в этом отряде начальником был, конечно, не Шара!

- А умеет Шара драться?

- Ещё как!

- А ты уже с ним дрался?

- Да, всё уже позади, - смеётся Прокоп. "Ну, у меня тоже позади, - думает Адам. - Только что вот у меня впереди?"

Вечером дети врываются к пану Венцлу. Их привлекают его многочисленные часы, развешанные по стенам. Нежный и звонкий их перезвон. Не думайте, что они явились узнать, сколько времени. Тот, кто попадает к пану Венцлу, о времени не думает. Часы здесь поставлены так, чтобы они не мешали друг другу. Все часы бьют по очереди. Например, когда они бьют семь часов, то перезвон продолжается три четверти часа. Восемь отбивают тоже три четверти часа. И среди этих удивительных часов живёт одинокий пан Венцл. Отке его немного жаль, а Адам наверняка подружился бы с ним, если бы пану Венцлу было лет на пятьдесят поменьше. Сегодня дети хотят пригласить его к себе, чтобы было повеселее, раз уж им надо сидеть дома. Но пан Венцл отказывается.

- Вы что, любите быть один? - удивляется Отка. Её в дрожь приводит только мысль о том, что ей пришлось бы оставаться одной.

- Я уже так привык. Ем, когда мне хочется есть, сплю, когда мне хочется спать, а в остальное время работаю.

- А на часы даже и не смотрите?

- Только как на механизмы, я их очень люблю и могу ими заниматься целыми днями. Но знать, сколько времени, мне не надо. Меня это не интересует.

- Значит, и время у вас бежит медленно.

- Да, времени у меня хватает.

- Ну, очень хорошо, - смеётся Отка. - Значит, мы вас не задерживаем.

- Да, сейчас ни у кого нет времени на детей, только у меня есть. Но вот у меня нет детей.

Пан Венцл улыбается, по нему никак не видно, чтобы он отвык от детей.

- А как же мы?

- Но вы-то здесь всего на несколько дней.

- А почему всё-таки вы не хотите зайти к нам?

- Потому что пани Сукова меня не любит.

- А её нет дома.

- Именно потому и нельзя, что её нет дома. Если бы она была дома, я бы охотно пришёл.

Дети не понимают; почему пан Венцл такой упрямый, но долго об этом не раздумывают, не ломают голову. Отка вспоминает, что она ещё хотела потрогать разрисованный маятник. Она теперь дотрагивается до него и долго потом смотрит на свой палец. А Адама интересуют часы, похожие на куранты. Эти часы показывают не только часы и минуты, не только секунды, но и весь календарь, определяя каждый день. Показывают восход и заход солнца и даже определяют положение луны. Детям даже кажется, что пан Венцл вовсе и не часовщик, а звездочёт или астроном.

В десять дети стараются уснуть, но это им плохо удаётся. Отка почему-то время от времени дрожит, а у Адама засыпают руки, ноги, засыпает и живот, и грудь, и плечи, а голова никак не хочет уснуть. Он никак не может забыть о сегодняшней драке! Какую же великую ошибку он совершил, когда не наступил ногами на грудь Шары!

- Мне как-то холодно, - жалуется Отка.

- Тебе вовсе не холодно, просто ты тоскуешь.

- А ты что-нибудь расскажи, может, я и согреюсь.

- Вспоминай, если хочешь, вместе со мной о Ежке.

- Ладно, давай.

- Вот это противник! Он никогда за спиной обо мне ничего плохого не говорит. Обзывает только, когда мы встречаемся.

- А как он тебя подкарауливает! Но, правда, кричит, когда собирается камнями бросаться. Чтоб ты спрятался!

- Он дерётся только честно. И ни разу не напал на меня сзади, ни разу не подставил мне ножку.

- А потом вам всегда обоим попадало: Ежке от пана Альтмана, а тебе от нашего отца.

- Вот именно. Поэтому мы и не забываемся, - говорит Адам и чувствует, что так оно и есть на самом деле.

Ежка Альтман - противник для него совершенно ясный. Адам его хорошо знает и понимает, чего можно от него ждать. А потому испытывает к нему даже что-то вроде симпатии, хотя ему всё время приходится за ним следить и думать, как бы в чём не промазать. Как бы тот его не опередил в этом состязании силы. Шара же для него совершенно непонятен. Адам не знает ни его характера, ни его друзей. Не знает даже, есть ли у него отец? В общем, он ничего не знает про Шару. Есть ли вообще кто-нибудь, кого он должен слушаться? Поэтому он должен быть готовым ко всему - и к честной драке, и к коварству. Вот Адам и не может уснуть. И ему очень хочется домой. Он чувствует себя здесь чужим.

- Адам! - зовёт опять Отка.

- Чего тебе?

- Знаешь, о чём я думаю?

- Нет.

- Тётя поехала за ребёночком на Мораву, правда?

- Да, она же нам об этом сказала.

- А мы с тобой тоже с Моравы?

- Да ты что! Мы из нашей деревни.

- А ты откуда знаешь?

- Я помню, как ты народилась. Очень хорошо помню! - Ну, я рада. А как ты народился, тоже помнишь?

- Про себя нет.

- Ну вот видишь!

- Но мне даже и в голову не приходило, что я с Моравы.

- Всё может быть. У тебя светлые волосы, а у меня нет.

- Ну, мы дома спросим.

- Правда, - Отка уже зевает, - придётся дома спросить.

Утро дети почти проспали. И просыпались они медленно. Где они? В Выкане? В Праге? Если бы они были на Выкане, то их встречало бы свежее утро, роса, а в Праге в окно светит только солнце. Кто знает, бывает ли когда-нибудь в Праге роса? Чтобы убрать постели, ребята выдумывают игру. Они говорят себе, что диваны - это огромные черепахи, которые задыхаются под одеялами. Громко крича, они сбрасывают их и убирают. Черепахи освобождены! Отка сразу же превращается в укротительницу. Вот она оживляет кресло, и оно становится львом. Оживляет ковёр, и он летит, как цапля, оживляет стеллажи с книгами, и вот перед нами слон, который любит читать, стул превращается в собаку, африканская маска и египетский бюст ещё во что-то. Дети вдруг замечают обстановку в квартире, а раньше они не обращали на неё никакого внимания. Теперь всё кажется им живым.

- Ну, вот мы уже всё и прибрали, - смеётся Отка.

- И теперь тётя может приехать вместе с Владей.

- Но мы ведь ещё не наигрались, - жалуется Отка. - Придумай что-нибудь.

Адам думает, думает, затем берёт ключ, который нашёл вчера, и говорит:

- Пани, я продаю ключ.

- Сколько стоит?

- Сто семнадцать крон.

- Слишком много, я до ста семнадцати, может, и недосчитаю.

- Ну, тогда семнадцать крон.

- Ну что же это за ключ, который стоит семнадцать крон?!

- Он открывает все замки в дверях, в воротах, замки висячие и патентованные, стальные и никелированные.

- Простите, но вы не читаете газет.

- Как то есть не читаю, когда я читаю?

- А там было написано, что с сегодняшнего дня все замки должны быть открыты. Ключей больше вообще не потребуется.

- Отка, я сейчас тебя стукну, - говорит весело Адам и нечаянно смотрит в окно.

Улыбка с его лица немедленно исчезает, потому что у табачной лавки, где продаются также и газеты, он видит сцену, которая сильно его волнует. Приземистая женщина даёт там подзатыльник черноволосому мальчику. А потом ещё один подзатыльник. Наконец она бросает ему пачку газет. Мальчик поднимает их и бежит по тротуару. Вот он уже затерялся в толпе.

Ничего в этом нет особенного. Мать приучает к порядку своего сына. Но только ведь это не просто какой-то там мальчик, а его смертный враг - Шара.

- Куда ты уставился? - спрашивает Отка и тоже подходит к окну.

- Никуда, - отвечает Адам вдруг обрадованно. Наконец-то он хоть что-то знает о Шаре. Это - мальчишка, как любой другой, и, значит, дома ему тоже достаётся.

- Адам, я тебя стукну, - заявляет Отка, и по её сверкающим глазам видно, что она так и собирается сделать.

Тереза вызывает Отку в коридор и громким шёпотом рассказывает ей, что было вчера в кино. Она беспокойно оглядывается, до сих пор негодуя и сердясь. Да ничего хорошего не было! Лучше бы уж он не встретился на её жизненном пути! И зачем только она влюбилась? Что, собственно, случилось? Да этот её герой в кино слишком громко смеялся, когда никто вообще не смеялся. Люди оглядывались на него, и Тереза прекрасно понимает, что они думали. Как можно смеяться, когда на экране не происходит ничего смешного? Ну разве можно ей с таким встречаться? Нет, нельзя. Даже если бы он был писаным красавцем, и разве можно за такого выйти замуж? Нет, и думать об этом не стоит.

- Барышня Тереза...

Тереза вопросительно смотрит на Отку. Серебряные волосы её слегка поблёскивают.

- А вы не могли заткнуть уши?

- Сначала я делала вид, что этого смеха я не слышу. Но потом чем дальше, тем больше я его слышала.

- А забыть нельзя?

- Всю ночь я хотела забыть об этом смехе, специально даже не спала, но ничего не получилось. Так ничего и не получилось. Всё время я слышала его смех.

- Тогда, наверно, ничего не поделаешь, - уступает Отка.

- Ничего не поделаешь. До сих пор я думала, что у меня у самой не хватает образования. Но по сравнению с ним я очень даже образованная. Отка, ты слушаешь меня?

- Слушаю.

- Ну что ж мне теперь делать? - говорит барышня Тереза несчастным голосом.

Она смотрит на Отку и вдруг видит перед собой маленькую девчушку, которая ещё как следует и расти не начала. Видит детское личико, ещё совсем беззаботное. Тереза вдруг опомнилась: и кому это она всё говорит? Кому жалуется? Тон её меняется:

- Вот это анекдот, не правда ли? Мальчик смеётся, а сам не знает над чем.

- А я тоже очень люблю смеяться, - признаётся Отка.

- Ну давай посмеёмся вместе, - говорит Тереза и смеётся так, что их слышно на четвёртом этаже. И Отка смеётся вместе с ней, смеётся звонким прерывистым смехом, будто сыплются монеты.

Почтальон подаёт Отке голубоватый конверт с разноцветной красно-сине-белой каймой. Чудесный конверт! И кроме того, это письмо спешное, доставленное авиапочтой из самой Югославии.

- Это от наших, - ликует Отка, когда почтальон объясняет ей, сколь редкое письмо он вручает ей.

Только вот конверт надписан на имя пана Владимира Сука, так что Отке с Адамом придётся сдержать своё любопытство, пока пан Сук не вернётся с Моравы. К счастью, ждать недолго, вот-вот они уже должны приехать. Но Отке просто письма мало, ей хочется чего-то ещё. Она любит письма вручать. Отка спрашивает почтальона, а нет ли какого письма для барышни Терезы. Оказывается, нет. Но у почтальона имеется какое-то официальное уведомление для пана Венцла. Отка довольна и этим. Но уведомлением завладевает Адам и сразу же отправляется в мастерскую к пану Венцлу. Адаму такое поручение очень кстати, потому что ему надо срочно поговорить с паном Венцлом.

Пан Венцл, едва взглянув на уведомление, кладёт его на край своего стола под металлическую гирьку. Там таких писем много. Настольная лампа бросает резкий свет на детали разобранного будильника, который пай Венцл сейчас ремонтирует. Вокруг лежат мелкие инструменты, сейчас пан Венцл возьмёт их в руки и начнёт ремонт.

Адам снова спрашивает пана Венцла о Шаре. И тот подтверждает предположение Адама. Да, мать у Шары вдова, она работает в табачном киоске, где продаются и газеты, в двух шагах от мастерской пана Венцла, старается держать мальчика в ежовых рукавицах, но удержать не может. Мальчик очень упрямый и делает что хочет. Пан Венцл уже натерпелся от него. Как? Да вот однажды Шара принёс в мастерскую чинить часы, которые нашёл где-то на свалке, но при этом всё хотел украсть у него табличку: "Не трогайте маятники". Подумать только, ну зачем ему понадобилась такая табличка! Адам улыбается во весь рот, он очень обрадован этим рассказом. Шаг за шагом он открывает загадки Шары. Сначала ему казалось, что этот мальчишка даже не мальчишка, а какой-то злой дух, связанный с подземельем. Потом он понял, что всё гораздо проще. Шара ест, пьёт и спит, как любой другой мальчишка. И как и все, ходит в школу, учит уроки, разносит газеты, моет посуду. И его мать, когда ей захочется, может побить его. Короче говоря, это обыкновенный мальчишка, хотя, может быть, он и отличается от других упорством, упрямством, изобретательностью, силой и ловкостью. Это Адам признаёт, в этом он сам убедился.

- Пан Венцл, - говорит Адам и смотрит на старого мастера с просьбой в глаза.

- Тебе чего?

- А вы не могли бы подарить мне эту вывеску?

- Бери, она мне уже давно не нужна.

- Но Шаре-то вы её не отдали.

- Потому что он хотел её взять сам, а тебе могу и отдать.

- Спасибо вам.

- Я даже не спрашиваю, что ты с ней будешь делать, потому что делать с ней, на мой взгляд, нечего.

- Ну, это я уж придумаю.

- Ну хорошо, придумывай, - кивает головой старый часовщик.

Настоящий базар и непередаваемая суматоха воцаряются в доме Суковых как только те привозят Владю. Квартира перевёрнута вверх ногами, возгласы приветствия, шум, разбросанная одежда. Крик малыша. Проходит некоторое время, прежде чем ребята привыкают к этому внезапному беспорядку.

- Очень хорошо, что вы дома, - кричит тётя, - не придётся искать вас по радио!

- Зачем же снова искать? - отвечает с достоинством Отка.

Волосы у тёти теперь растрёпаны, от причёски ничего не осталось, но лицо сияет так, будто она выиграла миллион.

- Пойдите взгляните на Владю, - предлагает тётя.

- Да, посмотрите на Владю, - приглашает детей и дядя. И он весёлый, хотя глаза у него усталые.

Но что дети видят? Малыша со сморщенным личиком, о котором ничего ещё сказать нельзя. Он даже и на ребёнка пока не похож.

- Ведь он красивый? Правда? - спрашивает тётка.

- Видали вы такого красавца? - продолжает дядя.

- Да, красивый, - отвечает, соблюдая приличие, Отка.

- Да, - невежливо отвечает Адам.

- Скоро я ему покажу аэродром, - обещает дядя.

- А я его сейчас перепеленаю, - говорит тётя и развязывает узелок с ребёночком.

В пелёнках Владя кажется ещё меньше, а может быть, он и действительно меньше, чем надлежит быть малышу. Но это только кажется ребятам из Выкани. Новые родители ничего такого не замечают. Тётя собирается расстелить сухую пелёнку, но в руки берёт её неловко. И совсем уж неловко заворачивает Владю.

- Тётя, пусти меня, - говорит Отка и сама берётся за пелёнку.

Несколько ловких движений, и пелёнка там, где ей надо быть. Владя даже перестаёт пищать и робко моргает.

- Отка, это просто замечательно! - хвалит её тётя. В эту минуту она даже не вспоминает, что Отка пеленала Яхимка, наверно, уже тысячу раз, если не больше. Ведь с весны мама ходила в поле каждый день.

- Владя понял, что он дома. - Дядя делает новое открытие.

- Скорей всего, - бормочет Адам.

- Отка, погляди, правда, Владя похож на меня! - восклицает тётя. - Ты обрати внимание, и нос, и брови, и глаза. Неужели не видишь?

- Я не умею различать, - говорит Отка.

- Вот удивительно, - присоединяется Адам, хотя никто так и не понимает, что удивительно.

- Мы должны сообщить всем друзьям и знакомым, что у нас - сын Владимир, говорит дядя, который любит всякие торжества.

- А что вы здесь без нас делали? - спрашивает тётя.

- Мы были на Граде.

- И заходили к Прокопу.

- Мы играли, наводили порядок.

- У нас и минуты спокойной не было.

- Я так устала, - говорит в заключение Отка.

А что принесло детям письмо из Югославии? Какие они получили приказы? Немедленно возвращаться в Выкань! Родители уже тоже спешат на самолёте домой, так что скоро они там встретятся и будут жить все вместе, как раньше. Яхимек наверняка уже скучает, а куры и кролики прямо голодают. Родители скучают о детях и думают, что дети тоже по ним скучают. Хватит уже бродить по свету.

- А откуда они знают, что мы скучаем? - удивляется Отка.

- Они думают, что мы Выкань так же любим, как и они.

- Это правда, - задумывается Отка, - только им, наверное, ещё скучнее, потому что они от Выкани дальше.

- Ну, не думаю.

- Почему ты не думаешь?

- Расстояние ничего не означает. Что пять километров, что тысячи километров. Всюду скучают одинаково.

- Адам, я очень рада, что ты всё знаешь, - сверкает глазами Отка, она явно довольна.

Только Адам знает не всё. Дядя продолжает читать письмо. В том селении, у Нового Сада, была буря, но не какая-нибудь особая, югославская, а самая обыкновенная, только сильная. Родители каждый день вспоминают о своей деревне и не могут уснуть даже на мягкой постели. И только в самом конце письма была одна-единственная строчка о том, что отец снова стал победителем в пахоте.

После чтения письма дядя помолчал, и дети тоже притихли. Значит, Антонин Краль, тракторист из Выкани, умеет пахать лучше всех на свете.

И в пахоте никто с ним не может сравниться. А ведь свет велик. Дети даже не могут себе представить, какой свет большой. Пахарей на нём хватает - в том числе таких пахарей, которые умеют хорошо пахать.

Лучше всех знает мир дядя Сук, потому что он знает четыре части света. И всюду видел, как люди пашут землю, только он никогда не считал пахоту особым искусством. А теперь начинает об этом раздумывать. Ведь не всякая пахота как пахота.

- Скажи, пожалуйста, - обращается он к Адаму, - когда происходят соревнования в пахоте, что там измеряют? На что обращают внимание?

Адам смеётся. Ещё бы ему этого не знать! Ведь он же сын чемпиона мира!

- Каждый получает по одинаковому куску поля.

- Но это ясно, - кивает дядя.

- Грядка должна быть одна к одной, все одинаковые, ровные, одинаковой глубины, одинаковой ширины, и нигде не должно быть видно жнивья.

- Это я тоже понимаю.

- Ты ещё о чём-то забыл, - добавляет Отка. - Очень важно, каков конец поля. Это всегда у отца хорошо получается. Ни одного уголочка не остаётся невспаханным.

- Мне всё это кажется совсем не трудным, - смеётся дядя. - Но, наверное, я ошибаюсь.

- У отца есть свой собственный плуг. Но летать, я думаю, всё же труднее.

- Летать интересно, я очень люблю летать. А ваш отец, наверное, любит пахать, - говорит дядя Сук, и по нему видно, что именно так он и думает.

- А меня вот очень радует Владя, - заявляет тётя, которая пахотой совсем больше не интересуется. - Вот сейчас накормим его и отправимся гулять. Надо же ему показать Прагу.

Адам свободен. А Отка с тётей составляют процессию, которая следует за коляской Влади. Вся процессия направляется в центр города. А дядя остался дома изучать какой-то иностранный язык, потому что всюду хочет понимать людей и объясняться с ними. Адам очень радуется своей свободе. Ему нужно кое о чём подумать. И к тому же у него есть свои планы: он собирался заглянуть в табачный киоск в надежде застать там одного Шару. Минуту назад он заметил его мать у входа в магазин самообслуживания.

Пожалуй, Адаму следует подготовиться. Нужно бы принять вызывающий и недружелюбный вид. Но, с другой стороны, не к чему показывать, что он хочет драться. Адам вообще-то драться и не хочет. Значит, какой всё-таки у него должен быть вид? Бесстрашный. Да. И слегка насмешливый. А если Адам застанет Шару, когда тот будет помогать своей матери? Надо будет тогда дать ему понять, что придётся обслужить и его, Адама, если он того пожелает. А Адам и на самом деле пожелает, пусть Шара почувствует, что у Адама сейчас большая власть, чем у Шары. Вывеску, которую Адам взял у пана Венцла, он берёт с собой, хотя пока ещё и не знает, что он с ней сделает.

И вот Адам входит в лавку. Это маленькое помещение, на прилавке стопки газет, сзади полки с пачками сигарет, на стенах плакаты. За прилавком Шара. Но Адам сразу же замечает, что и в табачной лавке Шара чувствует себя хозяином. Лицо у него замкнутое и чужое, в глазах ни малейшего испуга, выражение скорее внимательное, чем бдительное. Драться он не стремится, это видно сразу.

Адам выбирает открытку и платит за неё. Шара берёт крону, спокойно возвращает сдачу, не теряя своего достоинства. Правда, голос его немножко приглушён и дышит он чуть прерывисто, как и Адам. Но Шара явно не растерялся. Это Адам должен признать. Чувство превосходства у Адама исчезает. Положение снова ноль-ноль. Враждебность у Адама постепенно тает, затаившись где-то глубоко внутри.

Адам вспоминает о табличке, которую он взял у пана Венцла. Он вытаскивает её и ещё раз читает: "Не трогайте маятники". Табличка красивая, металлическая, белая эмаль с чёрной надписью. Он кладёт её на прилавок и говорит:

- Смотри, что я тебе принёс!

Шара смотрит на табличку, густо краснеет, и в глазах у него появляется какое-то робкое выражение, Адам теперь замечает, как у него отстают уши.

- Я не могу её взять, - наконец отвечает Шара. ~ Ты не наш.

- Подумаешь, не ваш, я ведь принёс вывеску не кому-нибудь, а тебе.

- А почему ты мне её принёс? - насторожился Шара.

- Потому что мы с тобой так здорово подрались!

- Что ж, можно и ещё подраться! - Шара снова успокоился. Краска от лица отливает, и оно снова становится естественно бледным.

- А я еду завтра домой, - говорит Адам. - Как приеду, тогда и подерёмся.

- Ладно.

- А вывеска?

- Оставь её здесь.

- Ну, до свидания.

- До свидания!

Адам выходит на улицу и только теперь немного успокаивается. Как странно, он больше смеётся, чем ругается. Впрочем, так и должно быть. Этот Шара, наверное, такой же, как Ежка Альтман. Наверное, и он всегда дерётся честно. А против такой драки ничего Адам не имеет. У настоящего мальчишки не могут быть только друзья. Наверняка будут и противники. Но только они должны быть такими, чтоб стоило с ними соперничать. И теперь ясно, что Шара может быть хорошим противником.

Тётя не хочет, чтобы первый вечер с Владей прошёл буднично, как самый обыкновенный вечер. Как можно отметить такое торжество? Она решает купить торт, сделать красивые бутерброды. Будет чай, фруктовый сок, а может, кто захочет и вина. Семья Суковых стала больше! А это надо отметить. Пусть об этом событии не забудут и дети из Выкани. Но, наверное, и этого мало... Отка считает, что на таком торжественном событии должны присутствовать и друзья. Тётя удивлённо смотрит на неё. О каких таких друзьях она говорит? Ведь они в своём доме почти никого не знают. Друзья с работы? Те живут далеко. Их они уже не успеют пригласить.

Тогда Отка называет пана Венцла и барышню Терезу. Почему бы им не прийти? Это ведь не только друзья Отки я Адама, они также и тётины друзья. Только тётя об этом ничего не знает, у неё ещё не было времени поближе с ними познакомиться.

- Пана Венцла? Хватит с меня его часов, - хмурится тётя, - а о барышне Терезе у меня своё мнение.

- Ну почему бы нам их не позвать? - говорит вдруг дядя. - Пусть о нашем событии знает как можно больше людей. Пусть все знают, что сегодня нас стало на одного больше.

- Хорошо, - соглашается наконец тётя.

И вот приходит пан Венцл, чисто выбритый, в тёмном костюме и от этого ещё более старый. Он сначала извиняется за свои часы, что они так громко бьют, и обещает снять их со стены, которая у них общая... Места на других стенах у него ещё хватит. А если потребуется, он на время остановит все часы... если, например, маленький Владя не сможет из-за них спать.

- Нет, что вы, что вы, - говорит тётя так любезно, что Отка даже не узнаёт её. - Пусть малыш привыкает к шуму с малолетства. Мы ведь в Праге, а не где-нибудь в деревне.

- Мы его любим больше всех детей на свете, - заявляет дядя. - Но воспитывать его мы будем хладнокровно.

Приходит и Тереза, и её серебряная голова сияет в квартире Суковых как ясная луна. Каждому с милой улыбкой она говорит что-нибудь весёлое. А тётю она навсегда завоёвывает тем, как забавляет Владю: она чирикает, мяукает, пищит и делает всё это так очаровательно, что малыш вдруг начинает проявлять внимание. Тёте даже кажется, что Владя улыбнулся, хотя это наверняка простой материнский самообман. Тереза успевает подморгнуть и Отке, а когда никто не видит, шепнуть, чтобы она о ней не беспокоилась. Завтра вечером Тереза снова идёт в кино. Её пригласил один молодой авиамеханик.

- Ты знаешь, кто такой авиамеханик?

- Нет, не знаю, - отвечает Отка.

- Это как пилот, хотя и не пилот.

- Ага, значит, он главный в самолёте, когда самолёт не летает.

- Да, - вздыхает Тереза и берётся за бутерброд. Отка тоже берёт себе бутерброд и с радостью наблюдает, как пан Венцл разговаривает с её дядей, капитаном Суком. Оба держат в руках рюмки и смотрят друг на друга, будто знают друг друга сто лет и будут знакомы по меньшей мере до самой смерти. Отка вдруг вспоминает, что, возвращаясь с прогулки, она встретила Шару. До сих пор Отка всё удивляется этой встрече. Неужели она ещё ничего не сказала Адаму? Да, пожалуй, не рассказала. Теперь она бросается к нему.

- Адам, - тянет его Отка за рукав. Адам поворачивает голову и вопросительно смотрит на неё, у него полон рот.

- Я встретила Шару.

- Ну и что?

- Да ничего. Только я его носом к носу встретила.

- Ну и что?

- Да ничего. Только он больше не такой сердитый. Я думала, что, увидев меня, он будет хмуриться. А он смотрел на меня как ни в чём не бывало.

- А ты что? Недовольна?

- Да, я ведь всё-таки укусила его за ногу.

- Ладно, эту драку предоставь мне.

- Адам! - Голос Отки звучит угрожающе. - Ты что? Помирился с Шарой?

- Откуда ты вдруг взяла? И дальше мы будем драться.

- А что всё-таки случилось?

- Я теперь знаю, что можно ждать от Шары.

- А что ты можешь от него ждать?

- То же самое, что от Ежки. Драку как драку. Ясную и честную.

Тётка зовёт гостей к столу и спрашивает, чем их угостить? Спрашивает пана Венцла, Адама, Терезу, только об Отке забывает. Отка сначала обижается, а потом говорит сама:

- А почему ты меня не спрашиваешь, что я буду есть?

Дети не знают, что им делать в последнюю пражскую ночь. На улице светло и шумно, на небе мириады звёзд. Как они доживут до утреннего отъезда? Проще всего было бы уснуть и проспать до самого утра, только сон почему-то не приходит. Дети считают до ста, чтобы немножко устать, не помогает. Считают до двухсот, трёхсот.

- Адам, - говорит Отка, дойдя до трёхсот двадцати семи.

- Что?

- Тебе хочется домой?

- Хочется. А ещё больше хочется увидеть папу с мамой,

- А что они будут с нами делать, когда мы вернёмся?

- Воспитывать, как и раньше.

- Ты помнишь, как тебе записали замечание в дневник?

- Не помню. - Адам не хочет об этом вспоминать,

- Мама тогда сказала: "Нет больше нашего прежнего Адама. Его как подменили". А помнишь, потом в кухне тебя никто не замечал, никто с тобой не разговаривал. За ужином тебе не дали тарелки, и я даже не знаю, пошёл ты тогда спать или нет.

- Знаешь, прекрасно знаешь. Сама принесла мне оладьи.

- Потому что я боялась, что ты всю ночь будешь голодный.

- А ты помнишь, как мама наподдала тебе на площади? Перед магазином? Когда ты всё время к ней приставала и просила шипучки?

- Нет, не помню.

- А ты ещё тогда ей сказала: "А всё-таки я тебя люблю".

- Я и вправду её люблю.

- Я тоже. Когда они меня ругают, я всегда думаю: "Ну, подумаешь, поругают и перестанут".

- Я хочу домой, - заскулила Отка.

- Утром поедем поездом.

- А раньше нельзя?

- Можно пойти пешком;

- А мы не заблудимся?

- Надо идти вперёд и вперёд, тогда не заблудимся.

- И придём в Выкань...

- Откроем калитку...

- Войдём во двор...

- А на пороге стоит мама...

Дети так и не закончили свой разговор, потому что уже не слышали сами себя. Сон всё-таки пришёл, но даже и во сне они видели свой дом. Во сне им снились жёлтые подсолнухи, птичьи голоса в кронах деревьев, резкий аромат резеды, кусты смородины, лёгкий полёт голубей, запах расколотых поленьев, дыни в огороде, утренние голоса петухов. Дом напоминал о своих правах и снился им всю последнюю ночь.

1 Белая гора - историческое место на окраине Праги, где в 1620 году гуситы потерпели поражение.

Название книги

Ржига Богумил

Содержание