Лунная Жемчужина умоляет родителей отпустить меня вместе с ней на день рождения к новому мэру. Она почему-то твердо уверена, что муж отправится туда с любовницей, и хочет застигнуть его на месте преступления.

Матушка не может устоять перед ее слезами. Ревность сестры мне отвратительна, но я хочу выйти в свет. Возможно, на празднике будет Минь…

— Мадам, мадемуазель…

Стоящие у подножия лестницы лакеи низко кланяются. Один из них ведет нас через красные лаковые ворота внутрь. Мы минуем три двора. Лунная Жемчужина ни за что не хочет, чтобы муж ее заметил, потому мы и приехали на праздник после наступления темноты.

В огромном саду, освещенном газовыми фонарями, под деревьями расставлены сотни столиков. Музыканты в смокингах играют вальс, тщетно пытаясь заглушить распевающих во все горло оперных артистов.

Мы выбираем столик под раскидистой сосной и усаживаемся, как два охотника в засаде. Желая уберечь гостей от холодного воздуха ранней весны, хозяин приказал разжечь повсюду огонь. Сестра недовольна: факелы слепят ее, мешая высматривать обманщика. Я ищу взглядом ее мужа и внезапно замечаю Цзина: одетый в костюм, сшитый по европейской моде, он сидит один за столиком в стороне от толпы. Мы встречаемся глазами.

Я подхожу.

— Хочешь сакэ? — спрашивает Цзин.

— Спасибо, нет, терпеть его не могу.

Он делает знак официанту, и тот начинает расставлять на столике с десяток разных блюд.

Вооружившись палочками, Цзин кладет мне несколько ломтиков прозрачного мяса.

— Попробуй, — предлагает он. — Это медвежья лапа.

Излюбленный деликатес маньчжурских аристократов кажется мне скользким и совершенно безвкусным.

— А вот это, — продолжает угощать Цзин, — верблюжья нога, ее пять лет мариновали в вине. Может, съешь кусочек рыбы? Она называется черный дракон и водится только в Амуре.

Есть мне совершенно не хочется, и я спрашиваю, приглашен ли Минь.

— Нет, — коротко отвечает он.

Чтобы скрыть разочарование, я говорю, что пришла сюда с сестрой и даже не знаю в лицо нашего хозяина — нового мэра.

Цзин показывает пальцем на низенького толстяка лет пятидесяти в парчовом халате.

— Откуда ты его знаешь?

— Это мой отец.

— Твой отец!

— Удивительно, не правда ли? — подтверждает Цзин с холодным смешком. — До восстания мятежников он был советником прежнего мэра. Смерть одних как нельзя лучше устраивает судьбу других. Мой отец и в аду сумеет добиться повышения по службе!

Я смущена его признанием и не знаю, как поделикатнее ускользнуть.

— А вон там одна из моих сводных мамаш. — Цзин кивает на женщину, переходящую от одного гостя к другому с легкостью бабочки, порхающей с цветка на цветок. Она слишком сильно накрашена, на ней подбитый мехом халат с роскошной вышивкой и головной убор в форме веера с украшениями из жемчуга, кораллов и шелковых цветов — истинная антикварная редкость.

— Прежде чем стать наложницей отца, она была шлюхой, — невозмутимо сообщает мне Цзин, — а теперь спит с японским полковником. Знаешь, почему она вырядилась, как фрейлина императорского двора? Мерзавка всегда утверждала, что родилась в обедневшей семье желтого знамени… А вот и моя мать. Как только она терпит эту подстилку под своей крышей?

Проследив за взглядом Цзина, я вижу неприметную немолодую женщину.

За ее спиной внезапно обнаруживается мой шурин — он одет с крикливой элегантностью, волосы у него напомажены. Я спрашиваю Цзина, знает ли он этого человека.

— Он — твой родственник? Этот доносчик?

— Почему ты называешь его доносчиком? Муж моей сестры — известный журналист.

Цзин не отвечает. Он наливает себе бокал вина и залпом осушает его.

Друг Миня внушает мне странную смесь отвращения и восторга. В полной растерянности я покидаю его и от волнения не могу найти столик, за которым сидит сестра.