«В этом мире мы шагаем по крыше ада и созерцаем цветы».

Только созерцание красоты способно отвлечь солдата от страстного желания исполнить свое предназначение. Цветам же безразличны чувства восторженных почитателей. Они расцветают на краткий миг, чтобы умереть.

Последние новости принесли в казарму лихорадочное возбуждение. Нанеся китайской армии несколько чувствительных поражений подряд, наши дивизии подошли к предместьям Пекина.

Попавшая в отчаянное положение армия Сун Чжэюаня и Чжан Цзычжуна боится Чан Кайши больше, чем японцев. Опасаясь, что его войска придут на север и захватят их земли, генералы отвергают помощь китайцев и хотят начать мирные переговоры.

В ресторане Хидори атмосфера накаляется с каждой минутой. Наиболее воинственные офицеры требуют взятия Пекина, осторожные опасаются вмешательства Советского Союза и заявляют, что главное сейчас — усилить японское присутствие в Маньчжурии.

Сегодня я не был у Орхидеи. Тело мое свежо и упруго, ум работает ясно и четко. Я не участвую в жарком споре и безуспешно пытаюсь помешать товарищам перейти к выяснению отношений на кулаках.

Споры продолжаются до поздней ночи. Несколько пылких лейтенантов обнажают грудь и клянутся покончить с собой, если императорская армия заключит мир с Пекином.

Эти слова еще больше подогревают страсти.

Я незаметно выскальзываю из казармы. В центре плаца ветер доносит до меня нежный аромат ночных цветов. Я взволнован и горд своей принадлежностью к поколению бескорыстных борцов за благородное дело. В нас и через нас возрождается самурайский дух, погубленный современной жизнью. Мы переживаем период неопределенности. Мы отчаянно жаждем увидеть завтрашнее величие нашей родины, зная, что нам не суждено его дождаться.

Тишину разрывает горестная жалоба, до моих ушей доносится ломкий голос флейты. Я видел сакухаши в комнате капитана Накамуры. Неужели это он терзает в хмельном унынии свой инструмент?

С каждой нотой мелодия звучит на тон ниже и наконец становится почти неслышимой. Неожиданно небеса разрывает пронзительный вздох.

Музыка проникает ко мне в душу, как луч луны, упавший на темную гладь океана. Сегодня я жив — завтра погибну в бою. Моя сиюминутная радость сильнее вечного счастья.

Флейта издает последнюю, нескончаемую ноту и затихает. Вокруг шелестит листва. Я замечаю на дереве цикаду. Ее латы раздвинулись, и в широкой щели показалось полупрозрачное тело. Новая жизнь содрогается, разворачивается, потягивается, извивается и раскачивается. Дождавшись, когда она сбросит старую оболочку, я подставляю ей палец. В лунном свете влажная цикада напоминает фигурку, вырезанную из нефрита искусным ремесленником. Ее крылья вытягиваются над шелковистым тельцем, как две капли росы, готовые упасть с цветка на траву. Я дотрагиваюсь до брюшка насекомого, и оно начинает стремительно терять прозрачность. Излившись чернильной жидкостью, тело цикады опадает. Одно из крыльев, набухнув, взрывается, растекаясь черными слезами.

Я думаю о китаянке, о Китае, который нам придется разрушить.