Заметив военных, Ван развернулся и повез Аямэй на другой конец города к ее дяде.

На звонок в дверь никто не ответил. Через несколько минут послышались чьи-то тяжелые шаги. За дверью кричали перепуганные дети. Женский голос приказал им замолчать, пригрозив худшими карами на свете.

Наконец дверь открылась. На пороге стоял лысый мужчина.

— Что вам нужно? — спросил он Вана.

— Это я. — Аямэй вышла на свет.

— Аямэй! Девочка, как же я за тебя волновался, — радостно воскликнул мужчина. — Прямо у нас под окнами произошли ужасные стычки. От стрельбы стекла вылетали. Мы много часов лежали на полу, боялись шевельнуться. Как тебе удалось выбраться с площади? Входи же, у тебя на рубашке кровь…

Из-за двери тенью выскользнула женщина и встала между мужем и девушкой. Она заговорила сухо и неприязненно:

— Немедленно возвращайся домой, твои родители в отчаянии. Ты месяц не была дома и ничего о себе не сообщала. Когда тебя показали по телевизору, я их предупредила, и они наконец узнали, в кого ты превратилась. С того часа твоя мать плачет, а отец не спит — беспокоится за свою единственную избалованную дочку. Не понимаю, Аямэй, чем тебя не устраивает наша жизнь. У тебя есть еда и одежда, ты учишься в лучшем университете Китая, тебя ждет блестящая карьера. Чего тебе еще? Ты хоть поинтересовалась мнением народа, прежде чем взбаламутить всю страну? Ты знаешь, о чем думают те, кто пережил преображение своей родины? Чего им меньше всего надо — так это волнений и беспорядка. Ты всех нас скомпрометировала. Сегодня на улицах валяются трупы, а завтра гражданская война разорвет на части всю страну — и все из-за глупостей, пришедших в голову нескольким студентам! Наши власти злопамятны, они вас не простят. А мы, как и твои родители, пострадаем из-за твоего легкомыслия.

— Тетушка Пин… — Аямэй сделала попытку объясниться, но разъяренная женщина не позволила ей вставить ни слова.

— Я больше не желаю тебя видеть! Твое присутствие в этом доме угрожает будущему твоих двоюродных братьев. Мы уже дорого заплатили за твое безрассудство! Убирайся, оставь нас в покое!

Она схватила мужа за руку, втащила его в квартиру и захлопнула дверь.

Побагровев от бешенства, Ван закричал:

— Откройте! Она же ваша племянница.

— Уходите, — ответила из-за двери женщина. — Или я вызову милицию.

— Позволь ей войти, — умолял жену дядя Аямэй. — Она моя единственная племянница. А вдруг бедная девочка ранена. Я только помогу ей сделать перевязку.

— Ты совсем обезумел. Она политическая преступница. Если мы примем ее, если не выдадим, можем надолго сесть в тюрьму. Кто тогда позаботится о наших детях? Почему бы ей не вернуться к родителям?

— Они живут далеко, да и кто в такой час заметит, что она зашла к нам?

— У стен есть уши, соседи завистливы и могут на нас донести.

— Но…

— Замолчи.

Дядя и тетя Аямэй продолжали спорить, и дети опять расплакались. Ван хотел было снова постучать, но Аямэй исчезла. Он вышел. Бледный свет луны заливал улицу. Девушка медленно прохаживалась вдоль здания. Ван решил отвезти ее к себе домой.

Он жил на окраине Пекина, в глубине промышленного квартала, где электрические провода расчерчивают небо прямыми линиями и улицы обсажены молодыми платанами. Жена Вана работала на ткацкой фабрике, ребенку исполнился всего год. Семья обитала в крошечной двухкомнатной квартире без балкона с низкими потолками. Кровать, диванчик, платяной шкаф, швейная машинка, стол, колыбель и несколько стульев — вот и вся обстановка.

Жена Вана не спала, тревожась за мужа. Она радушно приняла Аямэй, ушла на кухню и наверняка опустошила все запасы семьи, чтобы накрыть стол побогаче. Держа малыша на коленях, женщина без конца подкладывала гостье рис, мясо, овощи и лапшу.

Она внимательно рассматривала Аямэй, сравнивая ее с той девушкой, которой так восхищалась по телевизору. Против ее ожиданий, национальная героиня в жизни оказалась маленькой, худенькой, очень хрупкой и невероятно грациозной. Она выглядела почти робкой. Гладкий лоб казался выше из-за длинных, закрывавших уши волос, которые придавали ей серьезный и одновременно детский вид.

Лицо Вана разрумянилось от нескольких глотков водки. Он вскочил и, размахивая палочками, принялся описывать жене сцены кровавых столкновений, не забыв похвалиться собственной отвагой. Она бледнела от ужаса и то и дело вскрикивала. Склонный к резким переменам настроения, как и все любители выпить, Ван внезапно перешел от крайнего возбуждения к унынию: рухнув на стул, он спрятал лицо в ладонях. Что будет с Пекином? Неужели солдаты возьмут под контроль университеты, заводы и местную администрацию? Не начнутся ли доносы, сведение счетов, новые стычки, новые чистки под строгим приглядом военных и милиции?

Ужин закончился в полной тишине. Жена Вана дала Аямэй рубашку и уложила спать на диване. Свет погасили, и Аямэй осталась лежать в темноте с открытыми глазами. Девушка пыталась строить планы на будущее, размышляя, что будет с ней и со студенческим движением, но ее мозг был парализован мрачными видениями и глубокой тоской. Потом она увидела себя рядом со стелой героев Освобождения, возведенной в центре площади Небесного спокойствия. Услышала, как кричит в мегафон срывающимся голосом: «Голодовка окончена!»

Студенческое выступление провалилось.

Оглушенная отчаянием, она внезапно ощутила странную легкость и окинула взглядом площадь. В темноте слабым светом мерцали окна домов. Вдалеке вытянулась горная гряда, и ею вдруг овладело такое свежее и наивное чувство, какого она не испытывала с четырнадцати лет. «Четырнадцать лет, — сказала она себе. — Ну да, конечно, мне всего четырнадцать, с чего бы мне быть старше? Минь там, он ждет. Я бегу к нему».

Она повернулась, побежала вверх по холму и через открытую дверь деревянной хижины увидела юношу.

— Минь, — задыхаясь, позвала она. — Я за тебя испугалась. В городе повсюду солдаты. А здесь так спокойно. Смотри, я нарвала цветов по дороге.

Минь обернулся, и Аямэй застыла, увидев его суровое лицо.

— Я ухожу, — объявил он. — Началась война. Я должен идти.

— Не уходи, не уходи! — Аямэй кричала и топала ногами.

— Долг есть долг! Прощай. — Юноша встал.

Аямэй бросилась к нему, издав вопль отчаяния:

— Ты уходишь, потому что предпочитаешь смерть жизни! Не умирай. Вернись!

Заходясь в крике, Аямэй внезапно поняла, что повторяет последние слова Сяо. Она мгновенно вспомнила, что ей давно не четырнадцать, а двадцать один и что она участвует в политическом движении. Перед ее мысленным взором всплыли тяжелые смутные видения. Залитый кровью труп Сяо с бледными, подрагивающими в последней судороге руками. Она проснулась, заледенев от ужаса.

Далекие крики разрывали тишину ночи. Бледный свет медленно заливал маленькую гостиную. На козырьке навеса весело и возбужденно чирикали воробьи. Начинался новый день.

Жена Вана, восторженная, любопытная и говорливая, жаждала узнать об Аямэй все. Она расспрашивала гостью о родителях, студенческой жизни, друзьях, интересовалась, что привело ее в политику.

Аямэй приняла душ и вымыла голову. Она пила на кухне молоко, пока хозяйка занималась посудой. Девушка была очень бледна. Вертикальная морщина перерезала лоб, под глазами залегли тени. Она отвечала на вопросы искренне, но уклончиво и постаралась быстро сменить тему. Жена Вана рассказала, как встретилась с будущим мужем, поведала массу историй об их ребенке, поделилась тем, что происходит на ее фабрике, а потом вдруг спросила:

— У тебя есть жених?

Аямэй ничего не ответила — вопрос ее явно смутил. Внезапно дверь резко распахнулась, и в кухню ввалился чертыхающийся Ван.

Он вышел из дома в семь утра и отправился в квартал, где жили родители Аямэй. Из осторожности он оставил грузовик на углу одной из улиц по соседству с их домом и пешком прошел через рощу плакучих ив. Ему встретились какие-то подозрительные люди — одни прогуливались, другие занимались утренней гимнастикой. Ван сделал длинный крюк по кварталу. Вернулся к грузовику и поехал в центр. Он собирался отправиться на работу и из любопытства решил проехать по проспекту Долгого мира, который отделял Врата Небесного спокойствия от площади.

Увиденное привело его в ужас. Вооруженные автоматами солдаты в касках мелкими группами передвигались по улицам. Асфальт главных бульваров пострадал от гусениц танков, на фасадах домов виднелись следы от пуль. Несколько тракторов растаскивали сгоревшие грузовики, изуродованные автобусы, вырванные из земли столбы. Команды уборщиков собирали битое стекло, валявшуюся на тротуарах обувь, какие-то обугленные тряпки. Они самым тщательным образом отмывали и отскребали кровь и специальными инструментами срывали плакаты, которыми сторонники студенческого движения заклеили все стены.

Военный джип перегородил дорогу грузовику Вана, его заставили выйти из кабины. Солдаты держали его на мушке, пока офицер проверял документы, сличая лицо с фотографией на удостоверении личности. Закончив, он сказал:

— Убирайся. Не въезжай на улицы вокруг площади Небесного спокойствия — они закрыты для гражданского населения.

Никогда еще, даже в ту ночь, когда в городе произошли столкновения восставших с армией, Ван не был так напуган. Дрожа от страха, он повернулся спиной к солдатам и сел за руль. Поняв, что опасность слишком велика, он решил вернуться домой, к семье.

Он бросил на стол номер «Женьминь жибао». На первой полосе была напечатана фотография Аямэй.

Жена Вана прочла вслух:

— «Аямэй, родилась 23 декабря 1968 года, студентка юридического факультета Пекинского университета, причастна к заговору против Коммунистической партии, главный организатор вчерашнего мятежа, разыскивается народной милицией и службами безопасности. Правительство призывает всех граждан народного Китая помочь в ее розыске и поимке, чтобы как можно скорее отдать преступницу в руки правосудия…»

Она перевернула страницу:

— «Вчера вечером у Врат Небесного спокойствия были арестованы следующие организаторы пекинского мятежа: Чжан, родился 10 апреля 1966 года, студент филологического факультета Пекинского университета; Лю, родился 6 января 1970 года, студент исторического факультета Пекинской высшей школы; Ли, родился 30 апреля 1968 года, студент…»

Здесь еще одна фотография… Сейчас прочту подпись…

«Вчера поздним вечером, в 00:30, Лоу, 1966 года рождения (24 июня), студент отделения западной литературы филологического факультета Народного университета, один из отпетых главарей бунтовщиков, совершил нападение на нескольких солдат, завладел военным грузовиком с боеприпасами и на огромной скорости поехал в направлении Врат Небесного спокойствия, собираясь произвести взрыв. Благодаря меткости наших снайперов, безумец был обезврежен. Грузовик остановили в двадцати метрах от цели. Врата Небесного спокойствия, символ национального мира, абсолютной власти пролетариата, торжества коммунистических идеалов, были спасены…»

Чтение прервал жуткий грохот: вставая, Аямэй опрокинула стул. Она ушла в гостиную и замерла у окна, печальная и молчаливая.

— Сегодня ночью я вас покину, — объявила Аямэй за ужином.

— Но куда ты пойдешь?! — воскликнула жена Вана. — Твой дом под наблюдением, тебя повсюду ищут. Оставайся, мы найдем выход.

— Моя бабушка живет в Маньчжурии. Я переоденусь, в полночь сяду в поезд и завтра утром буду на месте.

— Она живет в городе или в деревне?

— В городе.

— Значит, там тебе грозит та же опасность. Весь Китай видел тебя по телевизору. Тебя наверняка узнают. А потом…

Жена Вана печально помолчала и продолжила, покраснев от смущения:

— Не хочу говорить плохо о людях. Но, но… По правде сказать, я никому не доверяю. Нет, я ни в чем не подозреваю твою бабушку, она, конечно, очень тебя любит и, наверное, спрячет. Ван рассказал, что произошло в доме твоего дяди. Сама видишь, люди боятся властей, многие еще верят тому, что говорит правительство. Ты уверена, что тебя там приютят? Может, у тебя есть родственники или друзья в деревне, в лесной глуши или где-нибудь в отдаленном районе — например, во Внутренней Монголии или на Северо-Западной возвышенности? В пустынной, дикой местности, где никто тебя не узнает?

Поколебавшись, Аямэй призналась с застенчивостью ребенка, решившегося доверить взрослым свою тайну:

— У меня нет других родственников. Друзья есть, но они живут в больших городах.

— Я все придумал, — вмешался в разговор Ван. Он слушал девушек, попивая водку. — Мои родители живут на берегу моря, в глухой деревушке, где никто ведать не ведает о том, что происходит в стране, а стало быть, тебя они тоже не знают. Я отвезу тебя на своем грузовике. Скажем, что ты двоюродная сестра моей жены и только что потеряла родителей. Поживешь там, сколько понадобится. Я буду навещать тебя и сообщать столичные новости, а когда наблюдение за твоими родителями снимут, я сообщу им, что ты в безопасности. Правительство не устоит, и ты вернешься! — Он метнулся к столу и опрокинул четвертую по счету рюмку. — Не благодари меня, — воскликнул он. — И не отказывайся, моя жена полюбила тебя, как родную, я считаю тебя другом. Мне будет больно, если ты отвергнешь мою помощь. Аямэй, я — рабочая скотина, простой шоферюга. Но я восхищаюсь такими, как ты, теми, кто способен на великие дела. Я сам ничего не смыслю в политике, но знаю, что такое справедливость. Наши руководители стреляли в невиновных, в безоружных людей. Этого я им никогда не прощу. Это они — преступники! Бунтовщики! Заговорщики!..

Ван и Аямэй покинули дом после ужина, в тот час, когда на улицах почти не бывает прохожих. Ван поехал окружным путем, чтобы избежать проверок на постах. Опасность миновала, когда они выбрались из столицы и покатили по проложенной в горах дороге.

Пять часов спустя они выехали на широкую равнину, по обеим сторонам дороги простирались поля пшеницы. Вокруг было темно. Из-под колес то и дело взлетали напуганные шумом мотора птицы.

Наконец грузовик остановился. Дул соленый ветер. В глубине ночи глухо рокотало море.

Ван постучал в дверь. Огонек свечи высветил два удивленных морщинистых лица, Аямэй с трудом разобрала тихое бормотанье стариков. Ван представил девушку родителям, и те провели ее в комнату. Она ворочалась на кирпичной лежанке, доносившийся из-за стены шепот мешал заснуть. Потом все стихло, и часа через два Аямэй услышала, как Ван вышел из дома, сел в грузовик и уехал.