Дирижабль с хризантемой на борту, номером 213 на рулевых лопастях и надписью «Мусаши Тайхо», сделанной на пяти языках по сторонам подвешенной снизу гондолы, медленно терял высоту. Из разодранных в клочья газовых камер вырывалась подъемная смесь, насосы, поспешно перекачивавшие газ из поврежденных камер в резервные, неповрежденные, перегревались, выходили из строя, но не будь их – окончательное падение давно бы уже состоялось. Техника работала на износ, длила агонию воздушного корабля, пытаясь дать людям шансы на спасение, хоть какую-то надежду избежать падения в холодные и беспощадные воды Тихого океана.

Иногда казалось, что самое опасное уже осталось позади. Резервные камеры округлялись, обретали подъемную силу. Но стоило падению прекратиться, сверху пикировали две «эринии», дирижабли меньших размеров с «Джек Юнионом» на сигарообразных корпусах. И вновь стрекотали пулеметы, вновь скрещивались трассы на газовых камерах японского корабля. Японцы пытались отстреливаться, но пулеметные гнезда по правому борту были уничтожены, а турель на верхней боевой платформе заклинило на половине восьмого. И все же «эринии» осторожничали. Отсутствие тяжелого вооружения вынуждало их приближаться к падающему дирижаблю на расстояние эффективной пулеметной стрельбы. Меткий стрелок с крупнокалиберной винтовкой мог вести ответный огонь, расстреливая тяжи, системы управления рулями и прочие уязвимые элементы. На японском дирижабле снайперы были, об этом свидетельствовало легкое рыскание по горизонтали одной «эринии» и разбитые перископы переднего пулеметного гнезда. Вот почему нападающие сближались с «Мусаши Тайхо» только тогда, когда запасные камеры становились особенно уязвимыми.

– Как вы полагаете, Дмитрий Никанорович, они нас заметили или пока нет?

Спрашивавший носил мундир действительного тайного советника, украшением которого служила лента Мальтийского креста первой степени. Это был худощавый мужчина пятидесяти с лишним лет, седовласый и сероглазый, привыкший руководить, но не являвшийся при этом тираном. Внимательный наблюдатель, из числа тех, что время от времени вводятся авторами ради озвучения авторского мнения, без сомнения, констатировал бы, что своего уровня некомпетентности действительный тайный советник еще не достиг, да и вряд ли достигнет, поскольку амбициозности в его поведении не отмечалось.

– Вряд ли, Платон Эдуардович. Заметить дирижабль, идущий на превосходящей высоте, да еще и на солнечной стороне, затруднительно. Оптический метод обнаружения… вряд ли. Ни британцам, ни тем более японцам сейчас не до этого. Психотехнический метод… тоже затруднен. Я, например, ничего не ощущаю. Для этого надо быть, по меньшей мере, гроссмейстером, а откуда гроссмейстеру взяться на дирижаблях такого класса?

Тот, кого назвали Дмитрием Никаноровичем, был много моложе обладателя Мальтийского креста. Ему недавно стукнуло тридцать семь, но по внешнему виду мало кто дал бы ему больше двадцати пяти. Просторные белые одежды с перекрещенными диагональными полосами синего цвета напоминали Андреевский флаг. Меч, крестовина которого высовывалась из-за левого плеча, не только отгонял возможную нечисть, но и свидетельствовал о том, что Дмитрий Никанорович является одним из психотехников, состоящих на государственной службе. Со времен Павла Первого, когда Мастерство появилось на свет, к «психам» старались относиться со всем возможным уважением, благо что польза от них была очевидна для большинства здравомыслящих людей.

– Похоже, нам доведется стать свидетелями нешуточного боевого столкновения, – заметил действительный тайный советник. – Или, может, наш славный капитан считает, что все обойдется и обе эскадры предпочтут обойти друг друга стороной?

Третий собеседник, авиационный капитан первого ранга, обладал запоминающейся внешностью кавказца, лучезарной улыбкой и выговором столичного жителя.

– Ваше высокоблагородие, видит бог, я не силен в предсказаниях. Все зависит от адмирала Куриты: если он сочтет, что способен победить британцев, сражение неминуемо. В эскадре Риковера слишком много тяжелых дирижаблей. С их скоростью бежать невозможно.

– Будем дипломатичны, капитан, – улыбнулся Платон Эдуардович. – Уклонение от боя. Бегство это… слишком сильно сказано.

Британские дирижабли пошли в новую атаку, но именно в этот момент японские авиаторы распахнули бомболюки и сбросили в океан свой балласт. Одна из «эриний», подлетевшая к беззащитному правому борту, чтобы уничтожить очередной набор газовых камер, внезапно оказалась ниже противника. Пулеметные очереди окатили нижнюю боевую платформу, но все находившиеся на ней стрелки были надежно укрыты за бронированными плитами. «Мусаши Тайхо» с неожиданной для израненного корабля грацией сделал поворот направо и оказался прямо над попавшимся в ловушку британцем.

Вторая «эриния» бросилась в отчаянную атаку, приблизилась к «Мусаши Тайхо» с той стороны, с которой располагались уцелевшие пулеметные ячейки, но помешать японцам уже не успела. Четыре бомбы, одна за другой, покинули нижнюю боевую платформу. Две из них прошли мимо, практически чиркнув стабилизаторами по защитной арматуре, но от двух других британский дирижабль увернуться не сумел.

Первая бомба взорвалась на верхней платформе, уничтожила пулеметное гнездо, семафор, убила четырех членов экипажа и распорола три секции газовых камер. Вторая бомба упала секундой позже. Капитан угодившего под бомбежку дирижабля, используя преимущество в скорости, пытался выскочить из-под неповоротливого, практически поверженного японца. Ему удалось вырваться вперед на половину корпуса. Бомба проскочила мимо изуродованной платформы и угодила прямиком в винтовую часть. Осколки лопастей распороли еще две секции, повредили рули управления, а один из них рассек пополам черную трубу, из которой немедленно повалил густой дым.

– Уклонение от боя, ваше высокоблагородие, это когда боя удается избежать совсем, а когда приходится отступать под огнем неприятеля, это будет именно бегство, – возразил капитан. – Я полагаю, что решение о бое Курита примет не раньше, чем получит от «Мусаши Тайхо» информацию о составе британской эскадры.

Тем временем капитан второй «эринии» расстрелял полупустые секции «Мусаши Тайхо», получил две ответные очереди в район ходовой части и, поняв, что своими действиями уже ничем не поможет товарищу, отошел в сторону.

Первая, поврежденная «эриния» выскочила из-под японского дирижабля и, порождая длинный дымовой хвост, отчасти укрывавший «Мусаши» от наблюдателей, попыталась набрать спасительную высоту. Хвостовые пулеметы с нижней платформы британца приготовились расстрелять любого японского смельчака.

Внезапный порыв ветра разметал в стороны дым, подхватил «Мусаши Тайхо», швырнул его вверх и вперед. Короткая парабола вывела японский корабль туда, куда его нацеливал капитан. Защитные решетки столкнулись со страшным скрежетом, металл от удара покорежился, на некоторое время сцепляя воздушные корабли в единое целое.

На верхней платформе поврежденного британца после падения бомбы уцелел только один стрелок. Ему повезло и на этот раз.

Нижняя боевая платформа «Мусаши Тайхо» тоже пострадала: японец лишился одного из двух оставшихся пулеметов. Из-под прикрытия бронированных плит навстречу уцелевшему британскому стрелку выскочили люди в белых, свободно развевающихся на ветру одеждах. Стрелок, едва-едва пришедший в сознание, попытался достать из кобуры свой кольт, но один воздушный поток ударил его в лицо, другой – по дрожащей руке.

Когда наступило относительное затишье, столь же неестественное, сколь и эти воздушные удары, перед стрелком уже стоял самурай с мечом. Затем стрелка не стало – его голова покатилась по металлическому покрытию платформы, достигла края и упала в воду. Высадившаяся абордажная команда, практически весь уцелевший экипаж «Мусаши Тайхо», за исключением капитана и его помощника, без промедления перескочила через ограждение и полезла по внешней арматуре в сторону рубки.

Его высокопревосходительство задумчиво посмотрел на японских героев-авиаторов.

– Подобные баталии достойны того, чтобы их запечатлевали. Надеюсь, Ростислав Дмитриевич, наш синематографист отснял сражение от начала до конца?

Капитан сделал несколько шагов по обзорной площадке, подошел к столбу со слуховой трубкой и какое-то время разговаривал со своими помощниками.

– Все заснято, – доложил он спустя несколько минут. – Синематографист спешным порядком меняет бобины, на горизонте объявился Второй Императорский флот, а значит, совсем скоро Курита сойдется с англичанами. Думаю, имеет смысл распорядиться, чтобы депеша о нашем прибытии достигла Куриты до начала сражения. Просемафорить, ваше высокопревосходительство?

– Разумеется, – кивнул Платон Эдуардович. – Только будьте лаконичны – Курита все равно уже многое знает от своих «психов», то есть, прошу прощения, Дмитрий, психотехнического персонала.

Дмитрий Ледянников позволил себе поморщиться, благо на него все равно никто не смотрел. Психотехников довольно часто сокращали до «психов» – за глаза ли, в желтой бульварной печати или в разговорной речи простонародья. За последние двадцать лет это слово почти что утратило изначальный уничижительный оттенок и перестало означать душевнобольных, но привычка видеть в его употреблении скрытую насмешку отличала всех психотехников его поколения. А вот молодежь, только-только сдавшая экзамены, даже гордилась этим названием, проводя черту между одной психотехнической генерацией и другой. Но даже они обижались, когда в их присутствии звучало слово «психованный», так и не утратившее связи с буйными душевными расстройствами.

– Нас заметили… «психи» Куриты, – доложил он, прикрывая глаза ладонью. – И с дирижабля Красного Креста тоже шлют приветствия.

Японские мастера направили в сторону «Дежнева» лучи своих Намерений, как будто хвастаясь дарованной им силой, – с расстояния, превышающего километр. На то, чтобы ответить подобным образом, у Дмитрия не хватало умения: японские психотехники недаром считались самыми лучшими в мире.

Тем временем абордажная команда легко расправилась с экипажем британца. Вторая «эриния» попыталась подойти вплотную к товарищу, но получила в упор поток свинца из бортовых пулеметов. Уйдя от перестрелки маневром с отставанием и набором высоты, британец приступил к обстрелу дымящейся кормы захваченного дирижабля.

Оставленный без присмотра корпус «Мусаши Тайхо» завалился набок и сильно потерял в высоте.

– Сейчас будут отстреливать нижнюю платформу, – авторитетно заявил Чесноков. – Помощь на подходе, достаточно облегчить дирижабль на несколько тонн, и времени хватит, чтобы дождаться спасателей.

Наверное, капитан «Мусаши Тайхо» пытался это сделать, но столкновение повредило крепления платформы к дирижаблю. Вместо того чтобы упасть в океан, подарив многострадальному кораблю несколько дополнительных минут жизни, та отделилась лишь наполовину и чиркнула по волнам. И без того малая скорость упала до нуля. Газовые камеры резко раздулись. Очевидно, капитан повредил клапан и выпустил наружу из хранилища весь газ сразу. На несколько секунд корабль поднялся над волнами, но полоскавшиеся на ветру полотнища ткани не удержали последнюю порцию газа и «Мусаши Тайхо» с плеском нырнул в воду. Какое-то время на поверхности еще плавали остатки газовой камеры. Холодные ноябрьские воды медленно подбирались к немногим уцелевшим пузырям и словно нехотя поглощали их один за другим.

– Мы не художники слова, но воспоминания о сегодняшнем дне все равно стоит записать, – оторвавшись от подзорной трубы, сказал Платон Эдуардович. – Военные историки нам не простят, если мы не приступим немедленно.

– Со всеми подробностями или вкратце? – поинтересовался Дмитрий, которому оптические механизмы были без необходимости. – Если с подробностями, есть риск пропустить то, что сейчас начнется. Я вижу на горизонте британскую армаду.

– У Риковера численное преимущество, – заключил Ростислав Чесноков, вглядевшись в скопление черных точек на северо-северо-востоке. – Большую часть его эскадры составляют тяжелые дирижабли, так что у Куриты шансов немного. Я бы на месте японцев отошел к родным островам.

– Психотехники Второго Императорского сигнализируют нам о намерении сражаться, – возразил Дмитрий. – Я не знаю, на что они рассчитывают, но японские дирижабли перестраиваются в боевой ордер. Готовьтесь увидеть бой.

– Все равно надо записать, – упрямо повторил Платон Эдуардович. – Представьте, как это будет красиво звучать лет через пятьдесят: «Тринадцатого ноября одна тысяча девятьсот девяностого года от Рождества Христова, в девять часов пятнадцать минут по токийскому времени боевой дирижабль Второго Императорского флота…»

– Вам действительно стоит писать мемуары. – Ледянников сосредоточился и взмахнул рукой. Повинуясь его жесту, навстречу, будто бы сам собой, подъехал небольшой столик на колесиках. На столике обнаружилась початая бутылка коньяку, три рюмки и толстая стопка бумаг. – Мне очень жаль, что сейчас у вас на это нет времени.

– Вы правы, Дмитрий, – с сожалением вздохнул Платон Эдуардович. – Грядущее сражение потребует от всех нас максимум внимания. Наше присутствие в качестве нейтральной стороны принесет большую пользу Отчизне. Так что давайте выпьем за процветание России и приступим к делу.

Над захваченной «эринией» был поднят флаг Страны восходящего солнца. Вторая «эриния» отказалась от обстрела развороченной кормы и заняла безопасную позицию в зените, над полностью выведенной из строя верхней боевой платформой.

– Кажется, у англичан проблемы с бомбами, – заметил Платон Эдуардович. – С их преимуществом в скорости и маневренности бомбардировка была бы самым эффективным решением, но они даже не распечатывали бомболюки. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь боевые корабли не должны отрываться от эскадры, имея неполный боекомплект…

– У эскадры адмирала Риковера, должно быть, трудности со снабжением, – переглянувшись с «психом», предположил Чесноков. – Ближайшее место, в котором его корабли могли бы загрузиться, расположено в сотнях километров отсюда, на американском побережье, в Орегоне. Если принять во внимание курс эскадры, легко предположить, что английский адмирал вылетал куда-то в район Алеутских островов, а теперь возвращается на базу. Конечно, Алеуты де-юре являются российской территорией, но де-факто контроль над островами у России только формальный – вы же сами видели отчеты по региону.

– Нехватка бомб на легких дирижаблях – существенный фактор, – признал Платон Эдуардович. – Мне кажется, Курита это учел. В таких условиях перевес в легких дирижаблях может сыграть свою роль.

Дмитрий покачал головой. Орегонская эскадра, по имевшимся у России данным, состояла из тяжелых бронированных дирижаблей, хорошо вооруженных, с экипажем, состоящим из лучших аэронавтов Британской империи. Единственным козырем Куриты являлись «психи». Психотехническая атака вкупе с элементом неожиданности. А может быть, и какая-нибудь хитрая стратегическая задумка.

Тем временем британские пулеметчики со второй «эринии» поразили котел обстреливаемого дирижабля – к черному дыму, продолжавшему вырываться из поврежденной трубы, прибавилась белоснежная струя пара.

– Мне кажется, что Курита все же немного переоценивает свои возможности, – заметил Дмитрий, вспоминая карту района боевых действий. – Даже если ему удастся победить, от Второго Императорского флота мало что останется. Кто же тогда будет прикрывать караваны из Шанхая?

– От кого прикрывать? – вмешался каперанг, очевидно производивший сходные расчеты. – Помимо эскадры Риковера, у Британской империи поблизости нет ни одного крупного соединения. Даже Орегон фактически остается без прикрытия с воздуха. Победа в этом сражении обезопасит морские торговые пути на год, если не больше. Или же Британии придется перебрасывать соединения с запада, оставляя без присмотра драгоценный Гонконг. Согласитесь, что подобный вариант маловероятен.

– Маловероятен, – подтвердил действительный тайный советник.

Дельтапланеристов британцы заметили слишком поздно. Пулеметы судорожно дернулись в сторону, но поймать в прицел вертких японских летчиков не сумели. Один дельтаплан прошел впритирку с корпусом рубки, второй – чуть выше «эринии», сбросил на нее связку гранат и был таков. Третий дельтаплан врезался в рули, но летчику каким-то чудом удалось перепрыгнуть на смягчившую столкновение арматурную решетку.

– И этот корабль англичане ухитрились потерять, – констатировал Чесноков. – Это же настоящий самурай, что с ним может сделать экипаж из двенадцати человек?

Ответ не замедлил ждать. Вместо британской «эринии» в небе возник огромный огненный шар.

– Взрыв в газохранилище, – вздохнул Платон Эдуардович. – Как вы полагаете, на синематографии зрелище будет столь же красочным?

Двенадцать человек экипажа и герой-самурай, подумал Дмитрий. Представители Красного Креста даже не стали снижаться над океаном.

Авиаторы на захваченной «эринии» наконец-то заметили воздушные силы Куриты, попытались повернуть в их сторону, но осколки превратили всю кормовую часть в металлолом. Положение спас тяжелый броненосец «Киришима», сманеврировавший таким образом, что японские герои с «Мусаши Тайхо» сумели перебраться на его палубу по веревочной лестнице.

– Жалко трофей, – вздохнул Ростислав Чесноков таким тоном, как будто «эринию» захватывал он, причем в одиночку. – Ну и что с того, что котел поврежден? И холостым ходом долетели бы, на психотехнике…

– Это перед самым сражением еще возиться с дохлой железкой? – засомневался Дмитрий. – Курита на это не пойдет. Его козырь – маневренность. А вот ее-то обеспечить на трофейном корабле как раз и невозможно.

Оставленная без присмотра «эриния» пролетела по инерции еще полтора километра, после чего внезапно разлетелась на куски.

– Очевидно, котел был поврежден куда серьезнее, – пробормотал под нос капитан «Дежнева». – Скоро начнется действительно крупное сражение. Мне придется подняться на мостик. Прошу прощения.

Платон Эдуардович понимающе кивнул.

– На вашем месте, Ростислав, я бы поступил точно так же.

– Вам, Дмитрий, не кажется, что предстоящая битва будет какой-то не вполне реальной? – поинтересовался его высокопревосходительство после того, как в обзорной кабине несколько минут кряду звучал только легкий скрип кресла-качалки да звон бокалов. – Во мне отчего-то зреет ощущение, будто наша встреча с «Мусаши Тайхо» не должна была состояться. Мы бы не заметили его гелиографических сигналов, не изменили бы курс, а значит, разминулись бы с Куритой. А может, даже и битвы никакой не было бы…

– Не сегодня, так завтра, – предположил «псих». – На сегодняшний день Риковер с его орегонцами является единственной британской силой в регионе. Рано или поздно японцы все равно подстерегли бы его в наиболее выгодной для себя ситуации – только вот мы бы этого не увидели.

В это время российский дирижабль сблизился с кораблями Куриты и получил от них разрешение занять место в строю рядом с наблюдателями от Красного Креста.

– Не самая удачная диспозиция, – проворчал Дмитрий Ледянников, глядя, как облака закрывают от него значительную часть театра военных действий.

– На войне не выбирают, – философски заметил Платон Эдуардович, уверенной рукой разливая коньяк по бокалам.

За стеклами кабины вовсю бушевали ветра, температура уходила в глубокий минус, но внутри за счет парового отопления можно было обходиться без верхней одежды.

– В нашем наблюдении, каким оно мне представляется со стороны, есть порочный элемент сибаритства. – Устав от гнетущей тишины, советник предложил новую тему для разговора. До начала масштабных боевых действий, по общему мнению наблюдателей, оставалось чуть более часа – самый неудобный из возможных интервалов. – Мы можем спокойно пить спиртные напитки, курить сигары и даже вести философские разговоры, в то время как представители двух крупных держав, двух столпов мировой политики сходятся в сражении не на жизнь, а на смерть. Я иногда думаю, а может, и наши ангелы-хранители точно так же сидят где-нибудь в сторонке, предаются райским наслаждениям и смотрят за тем, как мы, согласно свободе воли, совершаем одну глупость за другой. Как вы полагаете, Дмитрий?

– Вполне даже возможно, что так оно и есть, – согласился Дмитрий. – Однако мы невольно наделяем ангелов-хранителей всеми пороками, которые присущи и нам. Что для ангела возможность выпить хорошего коньяку или его райского аналога перед необходимостью следить за сохранностью нашей души? Ежели его приоритеты в пользу сибаритства, то это уже не ангел получается, а самый заурядный гений, о чьем существовании было известно еще древним грекам.

– Язычество какое-то, – нахмурился Платон Эдуардович. – Должно ли православному человеку верить в древнегреческих бесов? В них даже древние греки, как я слышал в университете, толком не верили.

– Вот и я о том же, – заметил Дмитрий. – Ваши прохлаждающиеся ангелы-наблюдатели столь же далеки от канонов православия, сколь и гении. С другой стороны, если эти гипотетические ангелы-гении не вписываются в православные законы, то каким боком в них вписываемся мы, по сути занимающиеся тем же самым?

– Вовсе и не тем же, – возразил действительный тайный советник. – Наша служба необходима для безопасности всей России. Мы – третья сторона, которая может дать показания в том случае, если кто-то из воюющих нарушит принятые всеми цивилизованными державами конвенции. Кроме того, мы такие же люди, как и те, кто сейчас будет умирать во славу Британской и Японской империй. И ничто человеческое нам не чуждо.

Сражение продлилось до самой темноты. Даже когда контуры дирижаблей стали сливаться с небом, все еще звучали выстрелы, разрывали пространство пулеметные очереди, падали и тонули подбитые корабли. Быстрая атака японцев помогла им вывести из строя практически все британские дирижабли среднего тоннажа, но оказалась бессильна против сомкнутого строя тяжелых броненосцев.

Потеряв в атаках четыре дирижабля, Курита попытался разрушить построение британцев при помощи созданного коллективными усилиями своих «психов» мощного воздушного потока. Попавший под его удар легкий дирижабль чуть поменьше «эринии» был безжалостно отброшен в сторону, окунулся в море и взорвался от попадания воды в машинное отделение.

Увы, это оказалась единственная потеря Риковера. Британские «психи» заметно уступали японским и числом и умением, но все же их способностей хватило на разрушение столь сложной психотехнической структуры. До тяжелых орегонских дирижаблей воздушный поток дошел в виде несерьезного порыва ветра – может, чуть более сильного, но явно не способного разрушить строй.

Чесноков приходил трижды, каждый раз с новой порцией комментариев к увиденному. С капитанского мостика происходящее виделось совсем не так, как из обзорной кабины, тем более не видевшему до этого дня ни единого сражения Дмитрию и смутно помнящему русско-османскую войну 1973 года советнику. Невесть сколько раз появлялся слуга Платона Эдуардовича, приносил сигары и переданные на борт с помощью семафоров депеши – от Куриты, Риковера и Красного Креста. Политика вершилась и тут, посреди кровопролития.

– Что-то у Куриты не заладилось, – задумчиво пробормотал советник, вглядываясь во вспышки семафоров, пожары на поврежденных дирижаблях, вслушиваясь в гул двигателей и разрывы снарядов. – Маловероятно, чтобы полководец его уровня не знал, что все закончится именно так.

Японцы дрогнули и выдвинули из арьергарда корабли прикрытия. Созданная ими дымовая завеса укрыла центр сражения, распространилась на фланги и позволила японским дирижаблям отступить. С корабля Красного Креста озабоченно сверкнули семафором – подобное прикрытие могло спрятать не только воздушные корабли, но и какие-то нарушения международных конвенций. Например, использование огнеметов…

– Пока что дело идет к тому, что остатки японцев отступят, а потрепанные англичане продолжат свой путь, – подытожил Дмитрий. – Хотя и тем и другим предстоит продолжительный ремонт…

– Курита не уничтожил тяжелые броненосцы. Насколько я понимаю, именно в этом и был смысл проводимой операции? Иное дело, я не вижу никакой тактической хитрости в японских маневрах. Атаковать лоб в лоб, имея минимальные шансы на победу? Был у него какой-то козырь…

– Новое оружие, отчего-то не сработавшее? Или, быть может, они не пожелали применять его в нашем присутствии?

За спиной у собеседников хлопнула дверь, и в кабину вошел взволнованный Ростислав.

– Прошу прощения, – заговорил он с самого порога. – Я слышал обрывок вашего разговора. Курита планировал обойтись без технологических новинок. Мы только что узнали, в чем состоял его план.

– Военно-морской флот?

– Военно-морской флот. Мы сместились на юго-запад, и с нашей высоты видно то, что пока еще скрыто от Куриты. Наши «психи» заметили остатки двух эскадренных броненосцев. Вроде бы это «Фудзи» и «Яшима», но в такой темноте мы можем и ошибаться.

– Ошибаться при опознании поврежденных надстроек или при расшифровке японского кода? – позволил себе ироничную улыбку действительный тайный советник. – Ростислав Дмитриевич, я сотрудничаю с разведывательным управлением уже третий десяток лет, да и моему ассистенту-психотехнику тоже предстоит иметь дело с разведчиками. Вы можете позволить себе большую откровенность.

Капитан первого ранга одарил Платона Эдуардовича восхищенным взглядом.

– Вы полностью правы, ваше высокопревосходительство, – признался Чесноков. – Заметивший корабли дирижабль воспользовался кодом, который наши шифровальщики раскололи где-то на две трети. Догадаться о содержании сообщения по расшифрованным фрагментам не составляет труда. Курита планировал заманить британские дирижабли туда, где их можно было бы обстреливать из корабельной артиллерии с большого расстояния. Практически полное отсутствие бомб вынудило бы Риковера с боем прорываться к эскадренным броненосцам в зенит, чтобы обеспечить хоть какую-то бомбежку, – в этом случае корабли разошлись бы в разные стороны и продолжили расстрел. Однако кто-то разгадал японские замыслы и сумел их разрушить.

– Кто бы это мог быть? – спокойно поинтересовался Платон Эдуардович, хотя Дмитрий видел, что советник буквально сгорает от любопытства. – Британские военно-морские силы исключаются, им не удалось бы спрятаться от патрульных дирижаблей. Для подводных лодок расстояние слишком велико. Неужели гонконгская эскадра?

– Курите тоже было интересно узнать виновника сегодняшнего поражения, – кивнул Ростислав. – К счастью, эту часть сообщения мы поняли. Последовательность знаков, обозначающих субмарину, встречалась в нем четыре раза.

– Четыре подводные лодки? – На этот раз удивился Дмитрий, превосходно помнивший последние сводки, ложившиеся к Платону Эдуардовичу на стол. – У Британской империи в Тихом океане было только шесть субмарин, причем четыре из них – у северного побережья Австралии, одна в Сингапуре и еще одна – допотопная, если позволителен такой каламбур, вечно ремонтирующаяся и не отходящая от берега дальше чем на полсотни миль, – в Орегоне.

– Не четыре, – покачал головой капитан «Дежнева», выглядевший столь же озадаченным, что и советник с Дмитрием. – Подводная лодка была только одна.

Второй Императорский флот, точнее, то, что от него осталось, подошел к полузатопленным броненосцам. С флагманского дирижабля спустили на воду катер. Тем временем на нижней боевой платформе лихорадочно монтировали источники освещения, устанавливали лампы и тянули к ним шланги с газом.

– Курита – самурай. – Платон Эдуардович вздохнул, потянулся за бокалом, но передумал и взялся за оптику. – Тот, кто утопил эти корабли, сорвал блестящую военную операцию, а значит, нанес ущерб его воинской чести. Такие вещи не могут оставаться без ответа. Одна подводная лодка – невероятно! Военная история не знает подобных случаев. Курита, несомненно, захочет отомстить.

– Подводной лодке?

– Тому, кто нанес удар. Тому, кто задумал осуществить этот удар. В конечном итоге все упирается в человека. В одного-единственного человека, принявшего решение. Знаете, Дмитрий, у меня никогда не было зафиксировано никаких психотехнических способностей. Знатный род, многовековая история… Но сейчас я чувствую что-то очень странное, может быть, даже психотехническое…

Платон Эдуардович приложил руку с зажатой в ней трубкой к сердцу, другой рукой устало прикрыл глаза.

– Вы с Ростиславом верно скажете, старик бредит. Напился и несет чушь… Не буду спорить. Вам, конечно, виднее. Но и мне тоже виднее… Предчувствие… вроде бы так оно называется… Начинается что-то большое и очень страшное… И дай нам Господь силы с честью перенести все те испытания, которые он для нас приготовил.

История тем не менее имела продолжение. По возвращении во Владивосток Дмитрий благополучно забыл о том предсказании, которое сделал Платон Эдуардович. Поездка к Курите осталась в прошлом, обогатив память воспоминаниями о воздушном сражении, изрядно приукрашенном запоздалой фантазией. Жизнь снова вошла в привычную бюрократическую колею: письма, отчеты, распоряжения, редкие посетители. Сердцевина Тихоокеанского управления, даже несмотря на затяжную войну двух влиятельных соседей, претендовала на звание самого тихого места во всей государственной службе. На периферии ежедневно что-то происходило. Шпионы, диверсанты, продажные люди, эмигранты, торговые соглашения и различные протекции нужным людям… До управления все это доходило в виде слов, ссылок, цифр. За такой бумажной реальностью незаметно поблекли истинные впечатления о сражении Куриты с Риковером, о путешествии над Тихим океаном.

На самом деле воспоминания, конечно же, никуда не исчезли. Они затаились, подобно рыси, чтобы в нужный момент вырваться наружу и вспыхнуть где-нибудь там, за пределами слов и цифр.

Эмиссаром надвигающихся изменений стал молодой японский офицер, в парадном мундире, с ножнами неизменной самурайской катаны и кожаной кобурой нагана. У эмиссара имелся запечатанный пакет, адресованный полномочному представителю Его Императорского Величества. Таковым во Владивостоке числился действительный тайный советник Платон Эдуардович Несвицкий, под начальством которого Дмитрий работал уже третий год.

– Готов спорить на месячное жалованье, – потрясая пакетом, говорил Платон Эдуардович, – внутри источник больших неприятностей. Я уже немного понимаю японцев и могу угадывать содержимое таких вот писем. По способу, которым они доставляются.

Стоявший в углу, между подоконником и книжным шкафом, Дмитрий предпочел промолчать. Его личный опыт не содержал никаких инструкций, в которых упоминались бы подобные пакеты. Он только и успел, что заметить иероглиф Куриты рядом с печатями.

Платон Эдуардович тем временем небрежно сломал одну за другой все печати, осторожно – как будто нарочно представляя контраст с предыдущим своим поведением – развернул плотную шершавую бумагу и извлек наружу небольшой лист, своими пропорциями напомнивший Дмитрию серпантин.

– Вот дьявольщина! – пробормотал советник, надевая очки в роговой оправе и тщательно вглядываясь в нарисованные кисточкой иероглифы. – И главное – почему? Что известно ему такое, что неизвестно нам?

Тут уже Дмитрий не смог удержаться от любопытствующего взгляда. При желании Воздушная Ловушка могла работать и как невидимое со стороны зеркало. Как раз то, что нужно, чтобы безбоязненно заглядывать через плечо. Японскую письменность он знал слабо – для бумаг на японском при управлении имелся специальный переводчик, – но некоторые иероглифы уже настолько примелькались, что их значение Дмитрий понимал интуитивно.

– Нота протеста.

Платон Эдуардович изучил текст послания и убрал его обратно в конверт. Дмитрий, не успевший расшифровать и трети, вопросительно посмотрел на него.

– Японцы изучили обстоятельства, помешавшие Курите одолеть Риковера, – пояснил советник, доставая свободной рукой платок и вытирая пот со лба. – Увиденные нами броненосцы были подбиты с подводной лодки. Зная возможности современной техники и параметры существующих британских субмарин, можно вычислить не только радиус их действия, но и приблизительное место базирования. Именно этим японцы занимались все это время.

Дмитрий попытался сопоставить сказанное Платоном Эдуардовичем с фактом протеста Японии… против чего?

– Нам предстоит перепроверить сделанные ими выводы, – продолжил Платон Эдуардович, высчитывая что-то в уме. Намерения его высокопревосходительства сосредоточивались на этой умственной деятельности, делались нечеткими, как при любой деятельности, требующей строгой логики и рациональности.

– Выводы? – наконец решился спросить Дмитрий. – Какие?

– Неутешительные, – вздохнул Несвицкий. – Прежде всего, для нас. Может быть только три объяснения. Первое: у Британии откуда-то появилась новая подводная лодка, с фантастической автономностью, способная незаметно для лучших в мире психотехников подойти на дистанцию поражения и двумя залпами отправить в утиль пару японских броненосцев. Создать супероружие в обстановке полной секретности довольно сложно, хотя это и не фантастика из дешевых книжек. Появление такой субмарины в корне меняет расстановку сил. К счастью или к сожалению – это как посмотреть на ситуацию, – наши японские коллега не верят в суперлодку. Или делают вид, будто не верят, что более похоже на правду.

Японский менталитет действительно отличался от европейского и даже от классического азиатского типа. Дмитрий признавал за японской нацией способность мыслить своим оригинальным образом, но в случае с дипломатией это создавало немалые осложнения. Предугадать следующий шаг японского представителя мог только такой опытный человек, как Платон Эдуардович. Как ему удавалось делать это без психотехники, оставалось загадкой для Дмитрия.

– Второе объяснение такое: эту подводную лодку встречали в условленных местах и снабжали топливом. Поэтому она проплывает аномально большое расстояние. Это, правда, не объясняет, куда она делась после того, как потопила броненосцы. Единственные британские дирижабли, которые могли доставить ей уголь, – эскадра Риковера, но ее передвижения вычислены едва ли не поминутно. Даже если Риковер каким-то образом доставлял на субмарину уголь, он не мог обеспечить ей возвращение домой. Поисковые дирижабли с психотехниками обшарили все места, где можно было укрыть лодку, и ничего не нашли. Эта версия напрямую не отпадает, но и рассматривать ее в качестве основной мы не можем.

Тут Платон Эдуардович с любопытством посмотрел на подчиненного, затем отложил конверт в сторону и сложил руки на груди. В шестидесятые годы, когда Несвицкий только поступил на государственную службу, считалось, что этот жест снижает вероятность считывания Намерения с человека, не владеющего психотехническими способностями.

– Угадаешь третье возможное объяснение? – улыбнулся он. Очки на несколько миллиметров сползли с его носа, но он не спешил их поправлять.

– Третье объяснение в том, что после сражения субмарину приютили мы? – попробовал догадаться Дмитрий. Применять Намерение он даже не пытался. – А поскольку это является явным нарушением нейтралитета, японские дипломаты требуют объяснений, грозятся санкциями и тому подобными вещами. Так?

– Близко, но не в яблочко, – признал Несвицкий. – Японцы отчего-то решили, что эта подводная лодка могла быть вообще не британской. Якобы у них есть информация, будто Риковер пытался уничтожить нашу субмарину незадолго до того, как встретился с «Мусаши Тайхо», истратил на нее весь комплект бомб и только после этого повернул назад.

– Бред! – мгновенно отреагировал Дмитрий. – Простите, пожалуйста, Платон Эдуардович, но это звучит как самый настоящий бред.

– Это звучит как бред, но выглядит как хороший дипломатический маневр, – нахмурился Несвицкий. – Нас вынуждают принять одно из трех решений: признать факт наличия у нас этой подлодки и гарантировать, что она никогда более не направит свои торпеды против военно-морских сил Японии. Поскольку такой субмарины у нас не имеется – этот вариант отпадает. А раз он отпадает, нам предлагается либо присоединиться к поискам субмарины, либо выступить с инициативой принятия конвенции о запрещении подводных лодок с автономией выше определенного в ноте уровня. Лично я рискнул бы присоединиться к поискам, поскольку проект конвенции обязательно вызовет международный резонанс и ухудшит наши, и без того напряженные, отношения с Германией.

– А поиски могут ухудшить отношения с Британской империей… – заметил Дмитрий. – В особенности если это действительно их лодка и они возлагают на нее немалые надежды.

– Тупик, – произнес Платон Эдуардович и добавил еще несколько выражений, исключительно для снятия нервного напряжения.

– Знаешь, Дмитрий, тебе придется отправиться в столицу. Слишком уж ответственное дело нам выпало. Итак, слушай мои распоряжения…

Это место не отмечалось на картах. Даже на военных, содержащих столько секретной информации, что каждый квадратный дюйм тянул минимум на два десятка расстрелов. Конструкторы этого объекта предусмотрели феноменальные меры безопасности. Его создатели работали, не жалея себя. То, что в немногочисленных документах значилось как объект номер «Мнимая единица», считалось военной тюрьмой повышенной секретности, построенной специально для содержания особо изощренных «психов» противника. Учитывая, что Британская империя уже третий год подряд воевала с японцами, уходящие на содержание объекта суммы никого не удивляли.

Если бы какому-нибудь иностранному суперагенту удалось туда проникнуть, он сильно удивился бы, обнаружив одного-единственного заключенного, да и то чистокровного англичанина. Впрочем, вспоминая о высокой секретности «Мнимой единицы», располагавшийся на объекте англичанин удивился бы ничуть не меньше.

Артура разбудил звон колокольчика. Слишком короткий, чтобы служить указанием подойти к телефонной трубке, следовательно означавший, что по пневмопочте пришло внеочередное письмо.

Внеочередное, следовательно – неприятности. Если позволить себе каламбур – очередные. Тот, кто отправлял контейнер с сообщением, вряд ли догадывался, куда в конечном итоге попадет его письмо. От пятой лунки одного из известнейших полей для гольфа, по желобу до приемной капсулы, которая упаковывает мяч с сообщением и запускает стартовую катапульту. Через неизвестное никому, кроме неизвестно кого, количество километров, поворотов, спусков, повторных разгонов – прямиком в кабинет к человеку, отказавшемуся от имени и фамилии в пользу королевского псевдонима.

«Они послали, а мне выковыривать», – наверное, в сотый раз подумал Артур, вытаскивая мяч для гольфа из транспортного контейнера, капсулу с хитроумным механизмом самоуничтожения из мяча и, наконец, ленту с шифрованным текстом из капсулы. Мало кто мог расколоть этот шифр, ведь над его созданием трудились лучшие криптографы Соединенного Королевства.

Отодвинув стул в сторону, Артур подошел к стоящему в углу шкафу, отпер его висящим на шее ключом и аккуратно положил ленту в верхнее отделение. Вернулся к столику, налил себе рюмку бренди и только после этого приблизился к шкафчику с книгами. Автомат запускался нажатием на корешок невзрачной серой книги – банальность и безвкусица, если хорошенько подумать.

Автомат гудел, пощелкивал чем-то в своих недрах, тихо исступленно трясся над какими-то своими проблемами. Смотреть на него было забавно, но только до тех пор, пока в расшифровывающемся документе не возникала срочная потребность.

– Прогресс – это неудобство, помноженное на необходимость, – пробормотал Артур, устраиваясь на рабочем месте. – Когда оба множителя приходят в норму и перестают раздражать человека, прогресс останавливается. К неудовольствию людей, привыкших к неудобствам и необходимости.

Тем временем автомат вошел в рабочий режим и перед обитателем «Мнимой единицы» засветился тусклый матовый экран. По экрану, выходя из правого края, деловито ползла надпись:

«Расшифровано 62% текста. Вывести на монитор?»

– Совсем зрения из-за этих автоматов лишусь, – выдохнул Артур, нащупывая на столешнице кнопку «Yes».

Шкаф за спиной застонал, выдавая секретную информацию конечному пользователю.

Прочитав расшифрованное, Артур незамедлительно встал, подошел к бару и налил себе еще рюмку бренди. Две рюмки на работе – чуть больше, чем положено, но чуть меньше, чем стоило.

Мерлин отозвался сразу же после того, как Артур снял телефонный рожок.

– Плохие новости? – сочувственно прошелестел он. В его психотехническом исполнении любые интонации искажались, голос становился глухим, переставал казаться голосом живого человека.

– Не просто плохие, – пожаловался Артур. – Мой любимый проект, на который я возлагал столько надежд, на который было потрачено несколько вагонов денег, в одночасье превратился в самую крупную из имеющихся у меня проблем. Тот гениальный изобретатель, помнишь, я расхваливал его где-то с месяц назад, – так вот, он сбежал из-под охраны вместе со всеми чертежами и расчетами.

Шкаф расправился с вложенной в него лентой, вывел полный текст на экран и даже как-то притих.

– Тоже мне проблема! Мои «психи» найдут любого человека, где бы ему ни захотелось спрятаться. Ты, очевидно, давно не видел, как действует профессионал стилевидения…

Артур вздрогнул. Перед тем как попасть в «Мнимую единицу», он проходил испытания. Многочисленные экзамены по техническим дисциплинам, тестирование на преданность делу, на отсутствие психотехнических способностей… Об этом времени у Артура остались самые неприятные воспоминания. Экзаменаторы, пользующиеся Мастерством, до сих пор были завсегдатаями его ночных кошмаров.

– Вряд ли твоим «психам» удастся его найти, – возразил он Мерлину. – Точнее сказать, я сомневаюсь, что стилевидение скажет тебе то, что неизвестно мне. Видишь ли, у него имеется рабочая модель. Полноценная рабочая модель в масштабе один к одному. Полностью снаряженная и заправленная по самую пробку. Единственное светлое пятно во всей этой ситуации то, что к японцам мой беглец не присоединится ни при каких обстоятельствах.

– У тебя есть светлые пятна. Это повод порадоваться жизни, – предложил Мерлин из телефонного рожка. – Как говорили древние, жизнь коротка, искусство вечно. В данном случае под искусством я понимаю как привычную мне психотехнику, так и всю твою инженерию. Вернется твой изобретатель, никуда не денется. От меня с земного шарика еще никто не убегал!

– Даже если преследуемый никогда больше не ступит на поверхность планеты? – не удержался от иронии Артур.

– Стоп! – В голосе Мерлина, даже несмотря на искажения, слышалось настоящее профессиональное любопытство. – С этого места подробнее. Отчего ты считаешь, что, разыскивая его, мы обязательно упремся в тупик?

– Я мог бы переслать сохранившиеся материалы по курируемому им проекту, но лучше расскажу самостоятельно, – предложил Артур. – Видишь ли, все началось в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, почти четырнадцать лет назад…

На тренировочной площадке, огороженной трехметровым забором из раскрашенной черно-белыми узорами доски, ветер практически не ощущался. Падали снежинки, успевшие по пути слепиться в причудливые невесомые комочки, поскрипывал иней на ветках, где-то за пределами видимости разговаривал сам с собой дворник Афанасий. В углу, возле будки, рядом с печальной стоической собакой возились воробьи.

– Вы хорошо занимались всю неделю, – усмехнулся сэнсэй, привычным движением руки приглаживая массивную рыжую бороду.

Мы исполнили ритуал Малого Поклона, упражнение, которое в первый год моего обучения стало самым ненавистным. Ничего, привык, пообтерся. Человек состоит из привычек – так говорят в народе, а в таких вещах, не требующих немедленного мордобития или пьянства, народ ошибается довольно редко.

Сэнсэю самое место на сцене какого-нибудь театра, паузу он держать любит и умеет. Иногда, когда его рядом нет, позволяю себе подумать о том, что любовь к паузам все же сильнее умения. Незначительно.

На провокацию не поддался никто. Из нашей дюжины каждый помнил о том, что случается с нетерпеливыми учениками. Чьими руками выкрашен забор, отремонтирована полоса препятствий и смонтирована система первоначального тестирования? Правильный ответ будет звучать так: «Не нашими руками, но руками учеников нерадивых и нетерпеливых». Провести черту, отделяющую себя от всех своих отрицательных качеств, – обязанность каждого из нас.

Паузу убил Афанасий. Мастерски, влет убил. Так разрушить весь драматизм умеет, по-моему, только он. Этому не научишься – талант нужен.

Дворник появился из-за угла. Появлялся он частями: сначала шелестящая и вздымающая только что упавшие снежинки в воздух метла, затем руки в аляповатых красных перчатках и уже под занавес – сам Афанасий, перманентно подвыпивший и небритый. Я краем уха слышал, что в Британии стало модно щеголять с трехдневной щетиной, даже цирюльники спешным порядком изучают какое-то хитрое бритье, от которого щетина выглядит именно трехдневной. Так вот. Афанасий – в этом и только в этом отношении – чрезвычайно моден. Без цирюльников и всякой зауми.

Кое-кто из недавно поступивших не сдержал улыбки, но сэнсэй в этот раз действительно пребывал в благодушном состоянии. Логика подсказывала, что подобное настроение вкупе с уже прозвучавшей оценкой нашей деятельности означает какие-то приятные новости. Как самый старший ученик я знал, что Поликарп Матвеевич и логика не всегда совместимы. Недаром приезжавший к нему в гости прошлым летом дзен-буддист остался очень доволен посещением России.

– !… – выдохнул Афанасий, обнаружив на заднем дворе школы всех учеников разом.

Ага. Вот и еще одно ускользнувшее от моего внимания звено головоломки. Обычно сэнсэй делит нас на три группы и занимается с каждой по очереди. Тесноват дворик для дюжины молодых бугаев с мечами и мечтами о славе нескромных масштабов.

– Присаживайся, Афанасий, – вздохнул сэнсэй, оставляя в покое бороду. – Послушаешь вместе со всеми.

Я бы на месте дворника сначала подумал, куда садиться. Ближайшая скамья стояла посреди сугроба, прислонившегося к бане. Афанасий сел прямо на землю. На промерзшую и только что посыпанную сажей землю. Сел и метлу на колени пристроил. Совсем комично, даже в глазах сэнсэя смешинка проявилась. Значит, речь толкнет. Как пить дать.

– Значит, так, ученики мои… – начал Поликарп Матвеевич, кладя шуйцу на рукоять меча, высовывающуюся из-за пояса. – Новости есть. Интересные новости. У нас появится еще один ученик. Лично я, по своему желанию, никого нового брать бы не стал. С вами, оболтусами, не успеваешь как следует разобраться, а тут еще и тринадцатый. Но… меня попросили.

К тому моменту, когда сэнсэй признался, что его попросили, я уже вовсю удивлялся. Тринадцать недаром считается несчастливым числом, и тредекафобия не на пустом месте появилась. Есть что-то во всей этой нумерологии, что не самым лучшим образом взаимодействует с людьми. Считайте меня суеверным, но разве собранная человечеством статистика ни о чем не говорит? А тут еще «попросили». По-моему, удивился даже Афанасий, работавший у сэнсэя задолго до моего поступления в школу.

Поликарп Матвеевич не признавал протекций. Категорически. Ему могли сулить золотые горы, но взять того, кто ему не приглянулся, сэнсэй не согласился бы ни за какие деньги. Старые знакомства? Вероятно. Но стоило ради этого сообщения ставить на уши всю школу да еще перед этим многозначительно упоминать об успехах в обучении?

– Наверное, стоит особо подчеркнуть, что отказать в обучении после высказанной просьбы мне не позволяет честь. Хотелось бы, чтобы вы помнили об этом и с достоинством перенесли все те неудобства, которые, несомненно, будут иметь место, – оглядев учеников, продолжил Поликарп Матвеевич. – Замечу только, что долго такая ситуация не продлится. Я в курсе того, как вы относитесь к перспективе оказаться в числе тринадцати, а потому принял кое-какие меры.

Мне с самого начала не нравилась эта прелюдия, после же упоминания о «мерах» стало понятно почему. Единственным возможным способом…

– Наш старший ученик, Николай, достоин досрочно сдать экзамены и стать подмастерьем, – объявил Поликарп Матвеевич, разом превращая в реальность все мои мечты и кошмары. – Прошение в Аттестационную комиссию уже отправлено, и дата экзаменов станет известна в ближайшие несколько дней.

На этот раз молчание с нашей стороны получилось естественным – никто просто не знал, как реагировать на такое заявление, а также разрешено ли вообще как-то реагировать. Только дворник Афанасий, внимательно прислушивавшийся к сэнсэю, вскочил на ноги и в два прыжка приблизился ко мне.

– Колян! Поздравляю! – проорал он, пытаясь заключить меня в свои объятия.

А у сэнсэя в глазах хитринка проступила и дыхание выровнялось, точь-в-точь как перед учебным боем. Та еще подсказка…

Обнять себя я, конечно же, не дал. Сделал шаг в сторону и слегка отвел ногу. Для Афанасия хватило и этой примитивной уловки. Споткнувшись, он влетел головой прямиком в сугроб. Моментально оживился и залаял сторожевой пес, разлетелись во все стороны осторожные, уже привыкшие к нашей жизни воробьи. Я оглядываюсь на упавшего дворника…

…и едва не пропускаю выпад сэнсэя. Он с фантастической быстротой выхватывает меч и направляет острие в мою сторону.

Стоп-кадр.

Снежинки словно взбунтовались. На Стоп-кадре этого, конечно, не видно, но как еще объяснить многочисленные снежные «хвосты», сходящиеся со всех сторон в одну точку. В ту самую точку, куда направлена человеческая воля, куда сэнсэй поместил центр психотехнического фокуса под названием Воздушная Ловушка. Используя собственную кинетическую энергию снежинок, Поликарп Матвеевич лепил шар. Идеальный снежный шар, к которому не прикасалась человеческая рука. К которому вообще никто еще не прикасался. Вообще-то я тоже так умею, только мне сначала надо отрешиться от окружающего мира, сосредоточиться и вытянуть в сторону руку с вольтом. Сэнсэй делает то же самое играючи, не прекращая улыбаться. На то он и сэнсэй.

И вот летит в мою сторону это психотехническое чудо из нетронутого снега, а я смотрю на него, на сэнсэя и понимаю, что мои товарищи вышли во двор еще с одной целью – проверить меня перед экзаменами.

Каким-то чудом я успел выхватить из-за пояса ученический вольт и даже отбил посланный в мою сторону снаряд. Один из снарядов. Мои сотоварищи уловили Намерение сэнсэя и немедленно встали на его сторону. Лепить снежки из воздуха никто из них не умел, но этого и не требовалось. Меня забросали теми, которые делались вручную.

Вы никогда не пытались защититься от града снежков с помощью ученического вольта, тупого, пустотелого и неуклюжего? Даже если попадешь по снежку и разобьешь его вдребезги – все равно окажешься с ног до головы в снежном крошеве. Когда я таким манером отбил с дюжину снежков, оказалось, что сэнсэй нахмурился. А если сэнсэй хмурится – значит, я что-то делаю не так. Железное правило.

Пришлось задуматься, благо сотоварищи уже разошлись и половина изготовленных ими снарядов уходила на перестрелку друг с другом.

Я – старший ученик сэнсэя. Он учит меня тому, что в университете называют психотехникой, а в народе – Мастерством. Да, владение мечом – составная часть Мастерства, но не основная же! С тем же успехом я мог учиться фехтованию. Сэнсэй ничего не делает зря. Досрочные экзамены… да!

Сформировать Воздушную Ловушку под обстрелом и внимательным взглядом сэнсэя непросто. Не пропустить при этом ни одного снежка – очень непросто. Разумеется, я не справился. Никто из наших не справился бы.

Два снежка пропустил, один из которых от мстительного Афанасия, наконец-то сообразившего, каким образом можно на мне отыграться.

Если кто не в курсе, Воздушная Ловушка – это созданная силой воли и внимания локальная область повышенного или пониженного давления. Разумеется, если ее не поддерживать – возникнет ветер, давление сравняется, а Ловушка исчезнет. Иногда целью создания Воздушной Ловушки как раз и является ветер, иногда полезнее иметь под рукой область с альтернативным давлением – особенно если оно существенно отличается от атмосферного.

Разбить запущенный с силой снежок моя Ловушка не могла – не хватало умения, зато с отклонением в сторону справлялась запросто. Успевай только сообразить, куда надо переместить ее да как развернуть, а уж энергетической поддержкой организм займется сам, на условных рефлексах. Полезным побочным эффектом от Воздушной Ловушки стало отсутствие снежной крошки, попадавшей на одежду и моментально таявшей. Все крошево моя психотехническая защита живописно разбрасывала в разные стороны – я даже пожалел, что не подготовил какого-нибудь эффектного трюка с этими крохотными комочками снега.

Краем глаза увидел, как улыбается сэнсэй. Как Пашка пытается с помощью своей Воздушной Ловушки развеять мою, но не удерживает необходимую концентрацию и создает воздушный поток, превращающий его в подобие снеговика.

А затем все прекратилось. Разом. Потому что где-то сбоку мяукнула пожилая школьная кошка по имени Кассиопея да по ту сторону забора, словно дожидаясь этого, призывно засвистел паромобиль.

На дорогу от аэродрома до школы, в которой ей предстояло завершить обязательный курс, Ксения отвела десять минут. По карте, которую она разыскала среди вещей отца, можно было добраться и пешком, но не оставлять ведь багаж в камере хранения Мальтийского вокзала? Пришлось договариваться с машинистом дежурного паромобиля, загружать в салон многочисленные чемоданы и картонки, а затем тоскливо вглядываться в промороженное окно – не сбились ли с пути, не заехали ли в канаву?

Мобиль противно вибрировал, подвывал на поворотах, водитель фальшиво насвистывал популярную мелодию, которую Ксения возненавидела еще в салоне пассажирского дирижабля. Настроение уныло болталось в опасной близости от той грани, за которой начинается депрессия.

А ведь мне страшно, нашла в себе силы признать Ксения. Банальный страх перед неизвестностью или пробуждающееся психотехническое предчувствие? Что страшнее – пугающий своими возможностями талант или чувство, навсегда блокирующее дорогу к этому таланту? Мобиль еще раз тряхнуло, одна из шляпных коробок сползла с места и постаралась укатиться к двери. Ксения поймала ее кончиком вольта.

Вольт. Слабое подобие того оружия, которое она получит, став сначала подмастерьем, а затем и полным мастером. Скорее забавная игрушка, которой только детишек малых пугать. Могущественная игрушка, открывающая пути истечения вовне той силе, использование которой и называют Мастерством.

Девушка вынула вольт из чехла, критически осмотрела лезвие, протерла его специальным платком. Приехали?

Нет, еще не приехали. Мобиль отчаянно вспахивал сугробы, урчал, покачивался на рессорах. Благодаря расположенному за стеной паровому двигателю в салоне было довольно тепло.

– К Поликарпу Матвеевичу, значит, едете? – задушевно осведомился водила, начисто забывая о том, что четверть часа назад уже расспрашивал барышню о конечной цели пути. Водиле хотелось поговорить по душам, похвастаться родными местами да и просто услышать голос молодой пассажирки. – Норовитый, говорят, человек, даром что по соседству с Университетом свою школу открыл. Другой бы на его месте прикупил бы землицы поближе к Петербургу и отбою от желающих учиться не знал. А он упрямец, чистой воды упрямец! Только открою вам как на духу – не берет он никого женского полу в обучение. Говорит, не женское это дело железками размахивать…

Ксения прикрыла глаза левой рукой, сделала несколько вдохов-выдохов и заткнула водителю рот. Самой обыкновенной Воздушной Ловушкой, служащей скорее предостережением, нежели серьезной угрозой.

– А… о… прошу прощения, – прохрипел водитель, восстанавливая сбившееся дыхание. – Значит, по делу, так понимаю, едете. По важному. Меч вон свой приготовили. Михей все понимает. Домчим быстрее ветра. Ей-богу!

Удивительно, но после этого случая мобиль действительно поехал быстрее. Михей ловко ворочал рычагами, сопел, кряхтел и вообще всячески создавал впечатление, будто машина не на пару двигается, а исключительно его усилиями. Подобное скоморошное бурлачество завершилось меньше чем через минуту. Мобиль едва не уткнулся носом в дощатый забор, лихо развернулся и дал короткий гудок.

– Вот видите, доехали с ветерком, – улыбнулся водитель. – Приехали.

По ту сторону забора стояли люди. Не меньше десятка людей мужского пола, все активные «психи» на разных ступенях обучения. Ксения ощущала их присутствие настолько ясно, что, казалось, видела, как растеряны самые младшие, как закладывают за пояс свои вольты старшие, как Поликарп Матвеевич указывает рукой на запертую калитку – мол, через нее будет удобнее заносить вещи.

«Ксения, тебе с этими людьми жить под одной крышей как минимум целый год, – напомнила она себе. – Привыкай к их Намерениям, вглядывайся в их Стиль, будь предельно осторожна со своими возможностями, особенно с теми, которые только начинают проявляться».

На калитке скопилось немало снега, его хвастливо смахнули при помощи Воздушной Ловушки. Ксения постаралась поймать отпечаток Стиля, но в калитку уже протискивался мужчина с настоящим, полноценным мечом. За восемь лет, прошедших с последней встречи, дядя Поликарп практически не изменился. Прибавилось немного морщин, стала гуще знаменитая рыжая борода, но в сущности ничего не исчезло. Часть опасений, припасенных специально для этого часа, рассеялась без следа. Воспоминания не обманули – маленькая приятная неожиданность: все оказалось именно таким, каким было в детстве.

– Господи! Ксения! Тебя не узнать! – приветливо распахнул объятия Поликарп Матвеевич. – Красавица! Хоть картины с тебя пиши… А я-то грешным делом думал, что ты через Петербург поедешь, в столицу заглянешь. Думал, вечером, как фонари зажигать станем, так и появишься. Сейчас я своих оболтусов попрошу вещи в дом затащить, Оксана самовар поставит…

Его монолог перетекал от одной темы к другой, то и дело перемежался замечаниями о том, как летит время, как велика матушка-Русь, и о том, что надо чаще навещать старых друзей.

Ксения позволила дяде отвести себя в дом, оставив багаж на совести дядиных учеников и моментально залезшего по пояс в двигательный отсек Михея.

Самовар закипел в считаные секунды – стоило только дяде театрально постучать по кранику рукоятью своего меча. Оксана, оказавшаяся старшей служанкой в доме, принесла баранок, новомодных столичных сладостей и домашних пирожков с пылу с жару. Чувствовалось – говоря о том, что ждет ее только к вечеру, Поликарп Матвеевич покривил душой.

– Рассказывай, – накормив и напоив гостью, попросил он. – О том, что случилось на Амуре, я уже знаю. Один мой товарищ, тоже военный, вовремя написал письмо. Как знал, что мне надо об этом сообщить. Так что переходи сразу к деталям. Как отец, что с братьями, со школой…

Ксения подавила в себе желание разрыдаться и сжала под столом уложенный на колени вольт:

– Я не в курсе, что написал вам ваш товарищ, но выглядело это просто ужасно. Японцы переправили через реку диверсионный отряд, и те вырезали четыре пограничные заставы. Гарнизон спохватился только после того, как пришло время перемигиваться гелиографом, то есть уже утром. Разумеется, выслали патрули, подняли по тревоге броненосцы, но так никого на нашем берегу и не поймали. Специалист по стилевидению отпечатки собрал, но толку от них? Поймать диверсантов с помощью стилевидения в наше время практически невозможно. Андрей в ту ночь заступил часовым – его нашли сразу, а вот Константин все еще считается пропавшим без вести. У матери есть надежда, что его взяли в плен, уж и не знаю даже с какими целями. Если это провокация, то пленные не нужны, а если он все-таки в плену – то зачем? Конечно, маме мы ничего такого не говорим: пусть уж лучше думает, что сын в плену у японцев – благо они с пленными вроде как неплохо обходятся.

Поликарп Матвеевич сочувственно нахмурился. В число его товарищей, с которыми он регулярно переписывался, входили и японские самураи-психотехники. Представить себе хоть кого-нибудь из них совершающим коварную ночную вылазку в пограничный городок, да еще не с разведывательными целями, а чтобы вырезать всех подряд, было затруднительно. Да и невыгодно было бы Японии заполучить войну на два фронта – с Британией и Россией сразу. Придется упомянуть об этом случае в ближайшем письме к господину Асикаге.

Ощущая исходящее от дяди Поликарпа замешательство, Ксения осторожно погладила лезвие вольта. После сладкого чая и короткого рассказа о судьбе братьев на грани естественных и психотехнических ощущений появилось что-то странное. Что-то похожее на запоздалое предчувствие. Именно так. Парадоксальное, с легкой эмоциональной щербинкой, манящее и пугающее, неотвратимое. Должно быть, что-то в этом роде испытывала героиня ее любимой книги, перед тем как бросилась в погоню за белым кроликом.

– Значит, тебя отправили ко мне, – постарался сменить тему Поликарп Матвеевич. – Рекомендательное письмо от твоего отца – не от сэнсэя – пришло два дня назад. Ты специализируешься немного не по моей части, но на последнем ученическом курсе это уже не страшно. А вот Воздушную Ловушку мы тебе натренируем. То, чем ты Михея осадила, только в этом качестве и годится. По тем возможностям, которыми я не располагаю, ты всегда сможешь получить консультацию в нашем Университете. Профессор Воронин, мой хороший знакомый, заведует кафедрой прикладной футуроскопии. Между прочим, он намекал на твой приезд еще осенью.

О господи! Старательно изничтожаемое чувство вины накатило с новой силой. Если бы она была чуть старше… если бы успела овладеть своим талантом до того, как братья отправились на злополучное дежурство. Ох уж это сослагательное наклонение. Половина всех бед в мире от тебя…

– Не казни себя, – постарался успокоить ее Поликарп Матвеевич.

Мастеру психотехники, поднаторевшему в Намерении, угадать ее горе было нетрудно. Да и достижение «невозмутимости духа», столь необходимое в Мастерстве, не давалось Ксении так качественно, как порою хотелось. – Ты ни в чем не виновата. Твой редкий дар послан тебе в качестве испытания, равно как и всем нам. По тяжести дара мы узнаем о любви Бога к нашей душе. Завтра мы с тобой обязательно сходим в церковь, а сейчас тебе надо будет устроиться, вещи распаковать, к тренажерам нашим приглядеться, с ребятами познакомиться.

Странное чувство усилилось, полезло наружу. Как будто стало щекотно душе – легкость, идущий изнутри озноб. Ксения побледнела и вцепилась в спасительный вольт обеими руками.

– Поликарп Матвеевич, – сказал кто-то за спиной, судя по всему, не отходя от порога. – Мы все вещи перенесли на второй этаж, как нам и велели.

– Спасибо, Николай, – улыбнулся мастер-психотехник. – Я хотел бы поговорить с тобой сразу после того, как разрешим все вопросы с нашей новой ученицей. Ты ведь будешь в тренировочном зале?

Ксения обернулась и увидела в трех шагах от себя классического «психа»-ученика: грубая свободная одежда, широкий пояс с торчащим из-под руки вольтом, перевязанные главотяжцем каштановые волосы. Казалось, рисуй с такого ориентировку в полицейское управление, и к вечеру тебе отыщут, по меньшей мере, дюжину подходящих. И все же…

Мир перевернулся.