Ес­ли ули­ца зна­ва­ла ча­сы празд­неств, то она об­ла­да­ла и свои­ми ак­те­ра­ми. На­при­мер, этот лох­ма­тый, ко­ло­рит­ный бы­ва­лый че­ло­век — Бу­гра. Он с пре­зре­ни­ем от­но­сил­ся к день­гам и к сво­им со­вре­мен­ни­кам, пред­по­чи­тал тру­дить­ся по­мень­ше, ну, на ху­дой ко­нец со­гла­ша­ясь на ка­кую-ли­бо вре­мен­ную ра­бо­тен­ку — был «че­ло­ве­ком-рек­ла­мой», стриг пу­де­лей, шел груз­чи­ком в бю­ро пе­ре­воз­ки до­маш­них ве­щей, встав­лял стек­ла, не брез­го­вал и ма­ляр­ным де­лом. Ко­ро­че, он все­гда был го­тов «под­мог­нуть».

Ес­ли счи­тать, что вся­кий че­ло­век на­по­ми­на­ет пред­ста­ви­те­ля ка­кой-ни­будь со­бачь­ей по­ро­ды, то Бу­гра был бли­же все­го к сен­бер­на­ру и пи­ре­ней­ско­му гри­фо­ну. Эта­кий круп­ный, плот­ный, тол­сто­ще­кий, с гру­бым ли­цом, ко­то­рое пря­та­лось в гус­той ча­ще во­лос, сбе­гав­ших вниз от вис­ков и па­дав­ших на лоб ка­кой-то не­ве­ро­ят­ной гри­вой. Крас­ный нос, ли­ло­ва­тые уши, бле­стя­щие жи­вые уголь­ные гла­за — они-то и ос­ве­ща­ли эту жи­во­пис­ную ме­ша­ни­ну чер­ных, се­дых, ры­же­ва­тых во­лос. На­пя­ли­вая на се­бя как зи­мой, так и ле­том по не­сколь­ку сви­те­ров, да сверх то­го еще и вель­ве­то­вую чер­ную курт­ку плот­ни­ка, в ши­ро­чен­ных ша­ро­ва­рах, стя­ну­тых у ло­ды­жек, Бу­гра на­по­ми­нал ра­бо­че­го ста­рых вре­мен, скан­да­ли­ста и вор­чу­на, на­чи­няв­ше­го свои не та­кие уж час­тые бе­се­ды вы­ра­же­ния­ми и сло­веч­ка­ми ис­ку­шен­но­го анар­хи­ста.

Бу­гра то­же бы­вал в га­лан­те­рей­ной ла­воч­ке, но лишь для то­го, чтоб по­про­сить Вир­жи­ни вдеть «про­кля­тую нит­ку в эту шлю­ху-игол­ку». Он тре­бо­вал обыч­но, чтоб нит­ка бы­ла очень длин­ной — то­гда он смо­жет ею мно­го че­го при­шить. Лю­бо­пыт­но бы­ло смот­реть, как он шьет, си­дя у сво­его ок­на и по­ти­хонь­ку вор­ча; это бы­ло ко­мич­ное зре­ли­ще: да­же его длин­ной ру­ки не хва­та­ло, чтоб вы­тя­нуть всю нит­ку, ко­то­рая к то­му же еще бес­ко­неч­но пу­та­лась.

Жил Бу­гра в пер­вом эта­же над «Пра­чеч­ной Сен-Луи», за­ни­мая од­ну ком­на­ту это­го тес­но­го до­ма. Имен­но здесь он ра­ди ую­та со­брал всю до­бы­чу от сво­его не­вин­но­го ма­ро­дер­ст­ва: ме­бель его со­стоя­ла из са­до­вых стуль­ев, круг­ло­го сто­ли­ка, взя­то­го из ка­фе, ко­рич­не­вой ска­мей­ки, ко­то­рую он при­та­щил из мет­ро, с рек­ла­мой од­но­го из ма­га­зи­нов в Шат­ле — «Бра­тья Ал­лес», но наи­боль­шей его уда­чей, по­жа­луй, бы­ла верх­няя часть улич­но­го га­зо­во­го фо­на­ря, на си­нем стек­ле ко­то­ро­го вы­де­ля­лись бе­лые бу­к­вы: По­ли­ция. Что ка­са­ет­ся кро­ва­ти, то ее он уво­лок с пус­ты­ря, и этот пло­хо сби­тый же­лез­ный ске­лет вре­мя от вре­ме­ни из­да­вал скрип. Как бы слу­чай­но по­су­да Бу­гра но­си­ла на­име­но­ва­ния раз­лич­ных ка­фе: «Дю­пон», «Би­ар» или «Пи­во». На сто­ляр­ном вер­ста­ке мож­но бы­ло об­на­ру­жить по­се­реб­рен­ные, а ны­не по­жел­тев­шие ва­зоч­ки, блюд­ца с ука­за­ни­ем рес­то­ран­ных цен за те или иные на­пит­ки, чаш­ки с мар­кой буль­о­на «ви­ан­докс», ста­кан­чи­ки от аб­сен­та, си­фон из го­лу­бо­ва­то­го стек­ла.

О Бу­гра лю­би­ли по­су­да­чить в квар­та­ле еще из-за его стра­сти к раз­ве­де­нию кур; он под­се­лил к ним ве­ли­ко­леп­но­го пе­ту­ха с пун­цо­вым греб­нем, и ра­но ут­ром звон­кое ку­ка­ре­ка­нье бу­ди­ло всю ули­цу. По­ли­ция гро­зи­лась на­ло­жить на Бу­гра взы­ска­ние. Ра­зо­злив­ший­ся ста­рик весь ме­сяц ядо­ви­то по­вто­рял:

— По­ду­мать толь­ко! Ну и бол­ван этот пе­тух! Сколь­ко раз я вы­но­сил ему стро­гий вы­го­вор!

Он на­пи­рал на сло­во «вы­го­вор» и еще боль­ше злил­ся. Од­на­ко ему при­шлось пой­ти на ус­туп­ки и по­кон­чить с птич­ни­ком. Но то­гда он ре­шил иг­рать на ка­ва­ле­рий­ской тру­бе, при­чем стоя у са­мо­го ок­на, и лишь толь­ко его на­чи­на­ли уве­ще­вать про­хо­жие или по­ли­цей­ский, Бу­гра ог­лу­ши­тель­но во­пил:

— Да здрав­ст­ву­ет со­ци­аль­ная ре­во­лю­ция!

Пти­чий двор сме­ни­ла ов­чар­ня: од­на­ж­ды ут­ром он при­вел бог зна­ет от­ку­да ба­ра­на, ко­то­ро­го во­дво­рил в свою ком­на­ту. Сно­ва жа­ло­бы, сно­ва ссо­ры с со­се­дя­ми и хо­зяи­ном до­ма. Ему при­шлось про­дать это­го ба­ра­на, ко­то­ро­го он ок­ре­стил «Мой друг Азаль». Сей­час Бу­гра раз­во­дил мор­ских сви­нок и кро­ли­ков. Ко­ро­че го­во­ря, не про­хо­ди­ло и не­де­ли, чтоб на ули­це не тол­ко­ва­ли о «по­след­ней вы­ход­ке Бу­гра»: то он ост­риг пу­де­ля на­роч­но толь­ко с од­ной сто­ро­ны (чтоб его хо­зяй­ке ме­ре­щи­лось, буд­то у нее не од­на, а две раз­ные со­ба­ки), то под­ве­сил к сво­им став­ням на ве­рев­ке пря­мо над ули­цей мет­лу и дру­гую хо­зяй­ст­вен­ную ут­варь (яко­бы для то­го, чтоб на ле­ст­ни­це они не ме­ша­ли жиль­цам) и так да­лее…

В это ут­ро Оли­вье, с бле­стев­ши­ми на солн­це во­ло­са­ми, сто­ял при­сло­нив­шись к сте­не око­ло за­кры­то­го га­лан­те­рей­но­го ма­га­зи­на, как раз в том мес­те, где все мо­ло­дые лю­ди это­го квар­та­ла обыч­но вы­ца­ра­пы­ва­ли или стро­чи­ли ме­лом на стен­ке лю­бов­ные по­сла­ния, а так­же по­ли­ти­че­ские вы­ска­зы­ва­ния, не за­бы­вая об­ра­тить­ся к то­му, кто это бу­дет чи­тать, с весь­ма тра­ди­ци­он­ным сло­веч­ком из пя­ти букв. Бу­гра крик­нул маль­чи­ку из ок­на:

— Эй, ма­лыш! Нy-ка ло­ви эту де­неж­ку, пой­ди раз­ме­няй. Мне нуж­но пять мо­нет по со­рок сан­ти­мов. Имен­но пять!

Бу­маж­ка вы­ле­те­ла, и Оли­вье под­хва­тил ее, как ба­боч­ку. Вы­пол­нив прось­бу, он, дви­жи­мый лю­бо­пыт­ст­вом, ре­шил под­нять­ся в квар­ти­ру Бу­гра. Ста­рик уса­дил его на ска­мей­ку и по­тер ме­ж­ду паль­ца­ми при­не­сен­ные мо­не­ты, при­ки­ды­вая их вес на ла­до­ни и как-то стран­но раз­гля­ды­вая, буд­то это бы­ли не день­ги, а про­сто ме­талл, ко­то­рый тре­бо­ва­лось рас­смот­реть. Он ото­брал из них три, ки­нул на свой вер­стак, а ос­таль­ные по­ло­жил в круг­лый, из крас­ной ре­зи­ны ки­сет для та­ба­ка, ко­то­рый слу­жил ему вме­сто ко­шель­ка.

Бу­гра по­до­шел к ок­ну, вы­смор­кал­ся в не­объ­ят­ный клет­ча­тый пла­ток и, бро­сив взгляд на га­лан­те­рей­ный ма­га­зин, при­нял­ся на­би­вать свою вы­гну­тую труб­ку де­ше­вым та­ба­ком круп­ной рез­ки. Вот ста­рик рас­ку­рил ее, не спе­ша вы­дох­нул пер­вые си­не­ва­тые клу­бы ды­ма, и его ли­цо вы­ра­зи­ло удо­воль­ст­вие. За­тем он сно­ва по­гля­дел на ули­цу, на­пра­во, на­ле­во, на­про­тив, на ма­га­зин, и по­чув­ст­во­вал, что сле­ду­ет ска­зать маль­чи­ку что-ни­будь, ка­саю­щее­ся его трау­ра, но не сде­лал это­го, а про­сто пред­ло­жил ре­бен­ку бо­кал ви­на, тут же до­ба­вив: «Да нет, ты еще слиш­ком мал, слиш­ком хру­пок…» Он на­лил ви­на се­бе, мед­лен­но при­гу­бил его, за­тем сра­зу вы­пил и сно­ва на­чал те­реть мо­не­ты, ска­зав Оли­вье:

— А ну встрях­нись, ар­тил­ле­рист! Ты мне сей­час по­мо­жешь. Идет?

Бу­гра объ­яс­нил, что из этих жал­ких мо­нет он из­го­то­вит коль­ца, не ме­нее кра­си­вые, чем на­стоя­щие зо­ло­тые. Он нау­чил Оли­вье поль­зо­вать­ся зу­би­лом и мо­лот­ком, что­бы вы­бить се­ре­ди­ну мо­не­ты, при­стро­ив ее на кре­п­ле­нии. По­ка­зал, как рас­ши­рить по­лу­чен­ное коль­цо, как его об­ра­ба­ты­вать, на­са­див на круг­лую же­лез­ную бол­ван­ку. За­тем за­бот­ли­во от­шли­фо­вал края и на внут­рен­ней сто­ро­не от­де­лал пло­скую пе­чат­ку, пред­на­зна­чен­ную, ес­ли по­на­до­бит­ся, для ини­циа­лов.

— Возь­ми-ка в ящи­ке на­ж­дач­ный лист!

Оли­вье при­нял­ся по­ли­ро­вать ме­талл. От это­го у не­го по­тем­не­ли паль­цы, за­то коль­ца бле­сте­ли все яр­че. Так они мол­ча ра­бо­та­ли все ут­ро. В пол­день по­ели хле­ба с рас­те­каю­щим­ся ка­мам­бе­ром, ко­то­рый Бу­гра «очень вы­год­но» ку­пил. По­том сно­ва за­ня­лись ра­бо­той, и к двум ча­сам дня был го­тов пер­вый пер­стень с пе­чат­кой, да и вто­рой то­же был на пу­ти к за­вер­ше­нию. Оли­вье бла­жен­ст­во­вал и не пе­ре­ста­вал с вос­тор­гом по­во­ра­чи­вать ко­леч­ко меж паль­цев то ту­да, то сю­да.

— Это коль­цо, — ска­зал Бу­гра, — для стар­ше­го мас­те­ра фир­мы Дар­да­ра. Мне за­ка­за­ны еще два. А мы их еще не сде­ла­ли!

В сущ­но­сти, коль­ца да­ва­ли ему ма­ло до­хо­да. Про­сто бы­ло при­ят­но, что он уме­ет вы­кру­чи­вать­ся и, кро­ме то­го, что он под­кла­ды­ва­ет го­су­дар­ст­ву сви­нью, пе­ре­де­лы­вая день­ги в ко­леч­ки. Бу­гра рас­то­пы­рил пе­ред гла­за­ми Оли­вье свои тол­стые чер­ные паль­цы:

— Ви­дишь эти ру­ки? Все, что хо­чу, ими де­лаю. Я ро­ж­ден пе­хо­тин­цем!

Эта фра­за ос­та­лась бы за­га­доч­ной для то­го, кто не по­смот­рел бы кру­гом: рез­ные тро­сти, об­ви­тые де­ре­вян­ной змей­кой, пе­пель­ни­ца, ук­ра­шен­ная ру­жей­ны­ми пу­ля­ми, на­по­ми­на­ли не­хит­рые по­дел­ки, ко­то­рые сол­да­ты мас­те­рят в око­пах. По­том спро­сил:

— А ты? По­ка­жи свои ру­ки!

Оли­вье про­тя­нул ру­ки, под­няв паль­цы, буд­то со­би­рал­ся во­дить кук­лы — вот так, так, так де­ла­ют ма­лень­кие ма­рио­нет­ки! Бу­гра из­рек с пре­неб­ре­жи­тель­ной гри­ма­сой:

— С та­ки­ми-то ру­ка­ми, с та­ки­ми ру­ка­ми…

Ста­рик вы­та­щил горсть све­жей тра­вы из меш­ка, чтоб на­кор­мить сво­их кро­ли­ков, си­дев­ших в клет­ке в уг­лу ком­на­ты. Оли­вье гля­дел на зверь­ков и дер­гал но­сом, под­ра­жая им. По­том тща­тель­но ос­мот­рел свои ру­ки, об­ду­мы­вая, по­че­му же они так не по­нра­ви­лись это­му че­ло­ве­ку. В те­че­ние мно­гих дней он сно­ва и сно­ва ос­мат­ри­вал са­мым вни­ма­тель­ным об­ра­зом свои ру­ки, срав­ни­вая их с ру­ка­ми то­ва­ри­щей, и не на­хо­дил от­ве­та.

Ко­гда все три коль­ца бы­ли го­то­вы, солн­це уже кло­ни­лось к за­ка­ту. Оли­вье, спо­хва­тив­шись, при­ку­сил гу­бу. А как же Эло­ди? Она, на­вер­но, ищет его по­всю­ду, раз не ви­дит на ули­це. И бы­ст­ро ска­зал:

— Мсье, мне по­ра ид­ти…

— Бу­гра, вот как ме­ня зо­вут! Ка­кой там «мсье». Ес­ли мне по­на­до­бит­ся твоя по­мощь, я те­бе про­сиг­на­лю. А ко­гда у те­бя бу­дут паль­цы как по­ла­га­ет­ся муж­чи­не, я те­бе та­кое коль­цо сма­сте­рю!

Ста­рик от­крыл ему дверь, и Оли­вье вы­шел, шут­ли­во по­ка­зы­вая, как он на­де­нет коль­цо на ка­ж­дый па­лец по оче­ре­ди.

На ули­це у не­го воз­ник­ло стран­ное же­ла­ние: рас­ска­зать ко­му-ни­будь, как он про­вел день, ка­ко­му-то че­ло­ве­ку, к ко­то­ро­му он так хо­тел про­рвать­ся, но вра­ж­деб­ные си­лы его не пус­ка­ли. Од­на­ко ра­зум маль­чи­ка про­яс­нил­ся, и он осоз­нал, что имен­но сво­ей ма­те­ри хо­тел бы по­ве­дать обо всем, что ви­дел и де­лал. Вне­зап­но, слов­но спа­са­ясь от ско­вав­шей его мыс­ли о не­по­пра­ви­мо­сти про­ис­шед­ше­го, Оли­вье по­бе­жал, все бы­ст­рей и бы­ст­рей, рас­ки­нув ру­ки, под­няв ли­цо к не­бу, как буд­то в спи­ну ему дул ве­тер бе­зу­мия.

На ули­це Баш­ле он по­про­бо­вал про­скольз­нуть ме­ж­ду «дву­мя да­ма­ми», ко­то­рые шли на­встре­чу, но это не уда­лось, и он толк­нул их, не най­дя слов для оп­рав­да­ния и ог­ра­ни­чив­шись фра­зой: «Я иг­раю в аэ­ро­план…» По­смот­рев вслед маль­чи­ку, за­лю­бо­вав­шись его раз­ве­ваю­щи­ми­ся свет­лы­ми ло­ко­на­ми, да­ма, что шла спра­ва, ска­за­ла спут­ни­це:

— До че­го же хо­ро­шень­кий ма­лыш!

Дру­гая да­ма стро­го по­смот­ре­ла на нее, по­жа­ла пле­ча­ми, взя­ла под ру­ку и вла­ст­но по­ве­ла даль­ше.

Оли­вье эти «две да­мы» ка­за­лись та­ин­ст­вен­ны­ми. Обе они — брю­нет­ки, у обе­их су­ро­вые ли­ца, оди­на­ко­вая стриж­ка под Жан­ну д'Арк, оди­на­ко­вые дву­борт­ные кос­тю­мы весь­ма «стро­го­го сти­ля», оди­на­ко­вые, с гал­сту­ком, блуз­ки мо­де­ли «Клуб» и баш­ма­ки на низ­ких каб­лу­ках; они бы­ли по­хо­жи на близ­не­цов и рез­ко от­ли­ча­лись от дру­гих жен­щин этой ули­цы. Од­на­ж­ды Оли­вье ус­лы­шал сло­ва Люсь­е­на Заи­ки: «Ах эти, ну, сло­вом, ма­лень­кая се­мей­ка», — что вы­зва­ло у ре­бен­ка пу­та­ни­цу в мыс­лях, все сме­ша­лось у не­го в го­ло­ве: «Жить сво­ей семь­ей», «Гла­ва се­мьи», «Се­мей­ная об­ста­нов­ка», «Се­мей­ное тор­же­ст­во»… Од­на из этих дам, та, что бы­ла ме­нее му­же­по­доб­на, ино­гда за­хо­ди­ла в га­лан­те­рей­ную ла­воч­ку и ка­ж­дый раз по­гла­жи­ва­ла маль­чи­ка по ще­ке, при­сталь­но раз­гля­ды­вая его и срав­ни­вая его зе­ле­ные гла­за с ма­те­рин­ски­ми.

— Су­дя по ее по­ве­де­нию, ре­бе­ноч­ка у нее так и не по­лу­чит­ся, — об­ра­ща­ясь к Вир­жи­ни, на­смеш­ли­во го­во­ри­ла Аль­бер­ти­на.

И обе пры­ска­ли со сме­ху.

«Бе­гать» для Оли­вье зна­чи­ло обя­за­тель­но обой­ти весь квар­тал, про­мчать­ся по ули­цам Баш­ле, Ни­ко­ле и Лам­бер, чтоб вер­нуть­ся на ули­цу Ла­ба — к мес­ту стар­та. Та­кой мар­шрут был для ре­бят квар­та­ла по­сто­ян­ной го­ноч­ной трас­сой; обыч­но так и го­во­ри­лось: «Я сде­лал два (три, че­ты­ре…) кру­га!»

На ули­це Лам­бер он про­бе­гал ми­мо кра­силь­щи­цы с ее гор­ба­той по­мощ­ни­цей, лу­щив­ших зе­ле­ный го­рох, струч­ки ко­то­ро­го па­да­ли им на пе­ред­ни­ки, на­тя­ну­тые на ко­ле­нях, а ма­лень­кие зе­ле­ные ша­ри­ки они ло­ви­ли рас­то­пы­рен­ны­ми ла­до­ня­ми, сбра­сы­вая их с та­ким на­все­гда за­пом­нив­шим­ся ему сту­ком в эма­ли­ро­ван­ный та­зик.

По­даль­ше, на уг­лу ули­цы Ла­ба, сто­ял ве­те­ран вой­ны Гас­ту­не и бе­се­до­вал о по­ли­ти­ке с ка­на­ли­за­ци­он­ным ра­бо­чим в чер­ных ре­зи­но­вых са­по­гах. Чтоб при­дать си­лу сво­им до­ка­за­тель­ст­вам, Гас­ту­не, с тор­ча­щи­ми сви­ре­по уса­ми и про­ни­зы­ваю­щим взгля­дом, тряс под­зем­но­го мас­те­ра за от­во­ро­ты курт­ки и од­но­вре­мен­но ты­кал ему в грудь, как кин­жа­лом, ука­за­тель­ным паль­цем. Ко­гда Оли­вье про­бе­жал ми­мо, Гас­ту­не пе­ре­нес свой ука­за­тель­ный па­лец к вис­ку и по­кру­тил им: ну и псих же этот маль­чиш­ка!

Оли­вье, за­дох­нув­шись, ос­та­но­вил­ся ря­дом с га­лан­те­рей­ной лав­кой, тем бо­лее что за­ме­тил здесь сво­его дру­га Лу­лу, с ко­то­рым ни ра­зу не го­во­рил со дня смер­ти Вир­жи­ни, — они лишь сте­пен­но здо­ро­ва­лись друг с дру­гом. Лу­лу шел де­ся­тый год. Он был ро­вес­ни­ком Оли­вье. Маль­чи­ку да­ли про­зви­ще Лу­лу Вши­вая Баш­ка из-за куд­ря­вой шап­ки во­лос, на­ви­саю­щих, как у мо­ло­до­го ба­ран­чи­ка, над смеш­ной мор­доч­кой с жи­вы­ми глаз­ка­ми и вздер­ну­тым но­сом. Сын бе­ло­эмиг­ран­та, во­ди­те­ля жел­то­го так­си, в про­сто­ре­чии име­нуе­мо­го Ли­мо­ном, Лу­лу об­ла­дал ха­рак­тер­ны­ми чер­та­ми па­риж­ско­го га­ме­на. На­стоя­щее его имя бы­ло Серж, но ни­кто его так не звал.

В эту ми­ну­ту Лу­лу ти­хонь­ко при­бли­жал­ся к сте­не, ис­пещ­рен­ной над­пи­ся­ми. Он за­стыл, как ле­га­вая на охо­те, ок­руг­лил ла­донь и при­го­то­вил­ся пой­мать му­ху, ко­то­рая си­де­ла на сте­не и по­ти­ра­ла пе­ред­ние лап­ки од­на об дру­гую. Мгно­вен­ным дви­же­ни­ем Лу­лу схва­тил ее и втолк­нул в от­вер­стие, про­де­лан­ное в слю­дя­ной ко­ро­боч­ке, ко­то­рую он ку­пил у тор­гов­ца крас­ка­ми. Че­рез про­зрач­ную жел­то­ва­тую крыш­ку ко­роб­ки мож­но бы­ло уви­деть пол­дю­жи­ны на­се­ко­мых, об­ле­пив­ших гряз­ный ку­со­чек са­ха­ру. Оли­вье, по­мор­щив­шись, ска­зал:

— Ну и про­тив­но!

— А твоя се­ст­ра? — ог­рыз­нул­ся Лу­лу, под­ста­вив свою слю­дя­ную тюрь­му под сол­неч­ные лу­чи.

На та­кой во­прос по­ла­га­лось от­ве­тить: «Она мас­ло сби­ва­ет», — и про­дол­жать на­ни­зы­вать все­воз­мож­ные пред­ме­ты, под­ле­жа­щие би­тью пал­кой. Или же на­до бы­ло ска­зать: «Она мо­чит­ся синь­кой. У те­бя есть что по­кра­сить?» — а уж та­кое ра­зом пре­се­ка­ло про­дол­же­ние пре­ний. Оли­вье, по­жав про­тя­ну­тую ру­ку Лу­лу, от­ве­тил ина­че:

— Нет у ме­ня се­ст­ры!

Они по­шли ря­дом, по­том Лу­лу за­ме­тил:

— У те­бя ни­ко­гда и не бу­дет се­ст­ры…

И так как Оли­вье уди­вил­ся: «От­ку­да ты зна­ешь?», — Лу­лу ска­зал: «По­ду­май — пой­мешь!»

Они усе­лись на ниж­них сту­пень­ках ле­ст­ни­цы. Оли­вье и в са­мом де­ле за­ду­мал­ся. Он уже дав­но был при­об­щен к тай­не ро­ж­де­ния. Его дру­жок Кап­де­вер от­крыл ему суть фи­зи­че­ско­го об­ще­ния ме­ж­ду по­ла­ми са­мым вуль­гар­ным об­ра­зом, с по­мо­щью ши­ро­ко из­вест­но­го не­при­стой­но­го жес­та. С тех пор Оли­вье с от­вра­ще­ни­ем по­смат­ри­вал на ка­ж­дую че­ту, про­жи­вав­шую на их ули­це, пы­та­ясь во­об­ра­зить се­бе по­доб­ную «шту­ку». На­при­мер, ему ка­за­лось не­мыс­ли­мым, чтоб гнус­ный па­па­ша Гро­ма­ляр мог «де­лать это» со сво­ей не­ря­хой же­ной. И как-то раз до­ма, ве­че­ром, во вре­мя кар­точ­ной иг­ры с Вир­жи­ни, он что-то спро­сил на­счет взаи­мо­от­но­ше­ний ко­ро­ля с ко­ро­ле­вой, и его мать со­об­ра­зи­ла, что при­шло вре­мя кое-что разъ­яс­нить. Сде­ла­ла она это без вся­ких ссы­лок на цве­ты и ба­бо­чек, а про­сто ска­за­ла маль­чи­ку, что лю­бовь дос­тав­ля­ет та­кую же ра­дость, как и пи­рог со сли­ва­ми, а кро­ме то­го, еще и де­тей при­но­сит.

Маль­чик го­ре­ст­но по­ка­чал го­ло­вой при мыс­ли, что се­ст­ры у не­го ни­ко­гда не бу­дет, и эта бе­зыс­ход­ность его ра­ни­ла и ка­за­лась ужас­но не­спра­вед­ли­вой.

Он рас­спро­сил Лу­лу про школь­ные но­во­сти, про при­яте­лей, про учи­те­ля Би­би­ша, про иг­ры на пе­ре­мен­ке, про ди­рек­то­ра. По­ка Лу­лу ост­ро­ум­но рас­ска­зы­вал о раз­ных вы­ход­ках на школь­ном дво­ре, о ро­зы­гры­шах, за­те­вае­мых уче­ни­ка­ми, о ку­че вся­ких не­вин­ных пус­тя­ков, чуть глу­пень­ких, но вы­зы­вав­ших у обо­их смех, в па­мя­ти Оли­вье воз­ни­ка­ли уже да­ле­кие по­лу­за­бы­тые кар­тин­ки, скрип ме­ла на боль­шой чер­ной дос­ке, бе­лая пыль на тряп­ке, ко­гда ка­ко­му-ни­будь уче­ни­ку по­ру­ча­лось сте­реть с дос­ки при­ме­ры по ариф­ме­ти­ке или по грам­ма­ти­ке, вспо­ми­на­лись за­руб­ки на пар­тах с крас­но­ва­то-ко­рич­не­вы­ми от­бле­ска­ми от чер­ниль­ных пя­тен, бле­стя­щих, как боль­шие си­ние му­хи, гу­ща на дне свин­цо­вых чер­ниль­ниц, ко­то­рые убор­щи­ца на­ли­ва­ла слиш­ком пол­но… А сво­бод­но ли его ме­сто в клас­се, третье во вто­ром ря­ду, око­ло тол­сто­го маль­чи­ка по клич­ке Бу­буль, или там уже по­са­ди­ли дру­го­го школь­ни­ка?

— По­че­му ты боль­ше не хо­дишь в шко­лу? — спро­сил Лу­лу.

Оли­вье за­пус­тил ру­ку в во­ло­сы, по­че­сал ви­сок и от­ве­тил:

— Ну, по­че­му… ведь я в трау­ре.

Но он не со­всем был уве­рен, что этой при­чи­ны дос­та­точ­но. Ему бы­ло гру­ст­но, и в то же вре­мя он по­чув­ст­во­вал не­ожи­дан­ное об­лег­че­ние. Маль­чик ус­та­вил­ся на гу­бы Лу­лу: ко­гда его друг го­во­рил, они не­мно­го кри­ви­лись на­бок, и бы­ло вид­но, как бле­стят зу­бы. Оли­вье уже боль­ше не слы­шал, что го­во­рил Лу­лу, — он ждал, ко­гда сно­ва по­ка­жут­ся его зу­бы.

— По­слу­шай, Лу­лу!.. — ска­зал Оли­вье и вдруг об­нял сво­его то­ва­ри­ща за пле­чи и по­це­ло­вал в ще­ку.

Он не знал, что от­ве­тить на удив­лен­ное вос­кли­ца­ние дру­га: «Ты что, спя­тил?», — толь­ко вспом­нил, как Гас­ту­не вер­тел у вис­ка паль­цем, и слег­ка по­крас­нел. Как он мог объ­яс­нить Лу­лу все, что чув­ст­во­вал, к то­му же это бы­ло столь не­оп­ре­де­лен­но? Хо­тя бы то, что мир ему стал та­ким вра­ж­деб­ным и, од­на­ко, не все еще на­де­ж­ды по­те­ря­ны — ведь он та­кой же маль­чик, как и дру­гие; он мог бы рас­ска­зать Лу­лу о том, как про­вел день у Бу­гра, и что это бы­ло со­всем «как пре­ж­де». Оли­вье вы­та­щил из кар­ма­на стек­лян­ный ша­рик с оран­же­вы­ми спи­ра­ля­ми внут­ри, кра­си­вый, слов­но ле­де­нец, и под­бро­сил его на ла­до­ни.

*

Ули­ца силь­но ме­ня­лась в за­ви­си­мо­сти от то­го, бы­ла ли она гру­ст­ной или, на­про­тив, ве­се­лой. Вот толь­ко что эти до­ма вы­гля­де­ли гряз­ны­ми, дрях­лы­ми, со­всем как те ста­рые да­мы, что с тру­дом пре­одо­ле­ва­ли про­ход по ле­ст­ни­цам Бек­ке­рель или Монт-Се­ни, чтоб по­пасть на вос­крес­ную мес­су в церк­ви Сак­ре-Кёр, — и вот эти же до­ма кри­чат о сво­ей мо­ло­до­сти все­ми го­ло­са­ми, яр­ким све­том всех окон. В тот ве­чер ра­дио, еще пе­ре­жи­вав­шее по­ру сво­ей мо­ло­до­сти и на­зы­вав­шее­ся то­гда «бес­про­во­лоч­ным те­ле­гра­фом» (дик­то­ры ве­ща­ли чрез­вы­чай­но тор­же­ст­вен­но и чет­ко — ма­лей­шая их ошиб­ка вы­зы­ва­ла скан­дал), уве­до­ми­ло сча­ст­ли­вых вла­дель­цев че­ты­рех-, шес­ти- или вось­ми­лам­по­вых при­ем­ни­ков о дол­го­ждан­ной про­грам­ме: гран­ди­оз­ный кон­церт­ный ве­чер, ор­га­ни­зо­ван­ный «Пост Па­ризь­ен».

За­дол­го до на­ча­ла не­сча­ст­ный Па­ук уже за­нял свое обыч­ное ме­сто ря­дом с ок­ном Аль­бер­ти­ны, чтоб по­слу­шать му­зы­ку и пе­сен­ки. В рнних су­мер­ках, при­сло­нив­шись к став­ням, он за­стыл в гро­те­ск­ной по­зе пая­ца, по­лу­за­крыв гла­за. Па­ук спро­сил у Оли­вье, вер­тев­ше­го меж ла­до­ня­ми свой стек­лян­ный ша­рик:

— Чу­дес­ное сол­ныш­ко, а?

Ре­бе­нок роб­ко по­гля­дел на не­го. Уй­ти он не ре­шал­ся: мо­жет, не хо­тел ос­кор­бить этим ка­ле­ку, мо­жет, на­де­ял­ся при­вык­нуть к его не­при­ят­но­му при­сут­ст­вию. Мно­гие на ули­це го­во­ри­ли, что Па­ук — это «зре­ли­ще не для де­тей» и что луч­ше бы по­мес­тить его в спе­ци­аль­ное ме­ди­цин­ское уч­ре­ж­де­ние… В срав­не­нии с по­доб­ной пер­спек­ти­вой все че­ло­ве­че­ские бе­ды ка­за­лись та­ки­ми ми­зер­ны­ми! Па­ук ро­дил­ся па­ри­ей и хо­тел по­лу­чить хоть са­мое не­зна­чи­тель­ное ме­сто под солн­цем, но толь­ко ря­дом с те­ми, кто его от­вер­гал.

Чтоб не смот­реть на это ис­крив­лен­ное те­ло в ра­бо­чей оде­ж­де стран­ных раз­ме­ров, не ви­деть этих де­фор­ми­ро­ван­ных ног, скрю­чен­ных, в раз­роз­нен­ных шле­пан­цах на ве­ре­воч­ной по­дош­ве, Оли­вье ус­та­вил­ся в из­мо­ж­ден­ное, но не та­кое уж страш­ное ли­цо Пау­ка. Ин­ва­лид то­же рас­смат­ри­вал маль­чи­ка, гу­бы его раз­дви­ну­лись в не­ко­ем по­до­бии улыб­ки.

— Здрав­ст­вуй, Оли­вье, — про­из­нес Па­ук.

— До­б­рый ве­чер.

— Не ра­зы­щешь ли че­го-ни­будь по­есть, а?

— По­есть?

— Ну да, по­есть, — по­вто­рил Па­ук, по­ка­чав куль­тяп­кой пе­ред от­кры­тым ртом, — ну хоть не­мно­го хле­ба.

Оли­вье от­пря­нул, как Маль­чик с паль­чик пе­ред Лю­до­едом, и спо­ткнул­ся о кром­ку тро­туа­ра. Боль­шие чер­ные гла­за Пау­ка впе­ри­лись в не­го, в них бы­ло что-то не­стер­пи­мое, по­хо­жее на моль­бу, пол­ные гу­бы по­дер­ги­ва­лись и то­же чем-то за­во­ра­жи­ва­ли. Мо­жет, тем, что ма­не­ра го­во­рить у ка­ле­ки бы­ла со­всем не та­кой, как у дру­гих лю­дей, у тех, ко­го Оли­вье знал; ре­бе­нок буд­то не по­ни­мал Пау­ка, не на­хо­дил слов для от­ве­та, слов­но бо­ял­ся уп­ро­чить ту но­вую и силь­ную связь, ко­то­рая ис­под­воль ус­та­нав­ли­ва­лась ме­ж­ду ни­ми. Он про­шеп­тал: «Я не знаю», — но его со­бе­сед­ник не рас­слы­шал этих слов. По­том Оли­вье от­крыл ла­до­ни, чтоб по­ка­зать Пау­ку: «Ни­че­го у ме­ня нет, что я мо­гу сде­лать?»

— А вот и твой двою­род­ный брат! — ска­за­ла Аль­бер­ти­на, уса­жи­ва­ясь в крес­ло пе­ред от­кры­тым ок­ном.

И в са­мом де­ле, Жан под­ни­мал­ся по ули­це Ла­ба. Он вы­гля­дел весь­ма юным в сво­ем пид­жа­ке со шли­ца­ми на спи­не, в ши­ро­ких брю­ках и за­дор­но на­де­той кеп­ке. Оли­вье по­смот­рел на ку­зе­на, по­том на Пау­ка. Ка­кой-то тай­ный го­лос шеп­нул ему, что, по­жа­луй, бу­дет луч­ше, ес­ли Жан най­дет его уже до­ма. Ук­рад­кой взгля­нув еще раз на ка­ле­ку, маль­чик бы­ст­ро по­бе­жал до­мой.

Эло­ди, ко­то­рая, го­то­вясь к при­хо­ду му­жа, при­че­са­лась и на­де­ла ко­кет­ли­вый пе­ред­ник с обо­роч­ка­ми, еще в две­рях ска­за­ла маль­чи­ку:

— Од­на­ко же… ты ста­но­вишь­ся на­стоя­щим бро­дя­гой. Ес­ли так бу­дет про­дол­жать­ся, те­бя от­пра­вят на ка­тор­гу. Где ты опять бол­тал­ся? — И, не дав ему от­ве­тить, до­ба­ви­ла: — Уве­ре­на, что ты ни­че­го не ел!

Она го­во­ри­ла «ел» по-сво­ему, так, как про­из­но­сят это сло­во на Юге. Оли­вье за­ве­рил, что его друг «гос­по­дин Бу­гра» за­дал ему по­ис­ти­не «Бал­та­за­ров пир», и на этом за­слу­жен­ные уп­ре­ки кон­чи­лись. Ко­гда не­сколь­ко се­кунд спус­тя по­сту­чал в дверь Жан, все уже бы­ло за­бы­то.

По­ка влюб­лен­ные об­ни­ма­лись в пе­ред­ней, Оли­вье счел удоб­ным за­лезть в свой аль­ков и по­гру­зить­ся в «При­клю­че­ния Би­ко». Чле­ны клу­ба Ран-тан-план со­рев­но­ва­лись, кто боль­ше съест ар­бу­зов, и в кон­це кон­кур­са все, как один, хва­та­лись за жи­во­ты. Оли­вье за­ду­мал­ся, что же оз­на­ча­ет сло­во «ар­буз».

Че­рез от­кры­тую дверь ему бы­ли вид­ны слив­шие­ся си­лу­эты об­ни­маю­щих­ся мо­ло­до­же­нов. Про­шло еще до­б­рых пол­ча­са, и на­ко­нец Эло­ди крик­ну­ла:

— За стол! За стол! За стол! — так по­смот­рев при этом на маль­чи­ка, буд­то имен­но он по­слу­жил при­чи­ной за­держ­ки.

Оли­вье усел­ся пе­ред та­рел­кой, раз­ри­со­ван­ной крас­ны­ми ром­ба­ми (по­да­рок ма­га­зи­на Ле­зье, тор­гую­ще­го под­сол­неч­ным мас­лом). Вме­сто то­го чтоб за­су­нуть край сал­фет­ки за во­рот­ник, маль­чик ра­зо­стлал ее на ко­ле­нях. Он на­чал мед­лен­но есть вкус­ный пи­рог со шпи­на­том и вос­поль­зо­вал­ся по­це­лу­ем сво­их ку­зе­нов, чтоб столк­нуть ку­сок пи­ро­га к се­бе на сал­фет­ку. За­тем сде­лал вид, что у не­го рот на­бит бит­ком, и при­нял­ся жад­но же­вать. Ко­гда поя­ви­лось блю­до ри­са с птичь­и­ми по­тро­ха­ми, сбро­сить часть сво­ей пор­ции ста­ло уже труд­ней — ку­ша­нье бы­ло по­ли­то со­усом. Тем не ме­нее Оли­вье уда­лось ста­щить не­сколь­ко ку­соч­ков мя­са и хле­ба. Он твер­дил: «Ах, как я про­го­ло­дал­ся!», — а Жан от­ве­чал: «Это бо­лезнь не вред­ная». Вре­мя от вре­ме­ни Оли­вье пря­тал ру­ки — они бы­ли гряз­ные, жир­ные, и это его сму­ща­ло.

— Что он там еще на­тво­рил, этот ти­хо­ня? — спро­си­ла Эло­ди.

— Да, ни­че­го… ни­че­го я та­ко­го не сде­лал.

Ко­гда Жан ото­рвал­ся от со­зер­ца­ния смуг­лой ко­жи Эло­ди, ли­цо его сра­зу же сде­ла­лось оза­бо­чен­ным. Рез­кие мор­щин­ки ус­пе­ли из­бо­роз­дить лоб ку­зе­на, хо­тя он был еще мо­лод. Бес­по­кой­ст­во его ка­са­лось хо­зяй­ст­вен­ных рас­че­тов и бес­ко­неч­ных по­пра­вок к ним в за­ви­си­мо­сти от то­го, ка­кая по­луч­ка ожи­да­лась на сле­дую­щей не­де­ле — сбу­дут­ся ли на­де­ж­ды (уволь­не­ние не гро­зит) или на­сту­пит тре­вож­ная по­ло­са (пред­сто­ит без­ра­бо­ти­ца и ну­ж­да). По­пыт­ки не счи­тать­ся с не­оп­ре­де­лен­ны­ми за­ра­бот­ка­ми при­во­ди­ли в от­чая­ние; ки­пы сче­тов, не­ожи­дан­ные рас­хо­ды соз­да­ва­ли та­кие слож­но­сти, что хоть об стен­ку го­ло­вой бей­ся. Но да­же ес­ли Жан был очень по­дав­лен, ему стои­ло лишь взгля­нуть на свою Эло­ди. На сто­ле ка­ким-то чу­дом все­гда ока­зы­вал­ся в стек­лян­ной ва­зе ма­лень­кий бу­ке­тик цве­тов, и же­на го­во­ри­ла ему: «Ну что ты так му­ча­ешь­ся? Да ес­ли б у те­бя бы­ли день­ги, ты бы про­иг­рал их на скач­ках, что, не так?» — и за­пе­ва­ла пе­сен­ку.

Оли­вье по­нял од­на­ж­ды не­кую ис­ти­ну, ка­зав­шую­ся ему, впро­чем, аб­сурд­ной: не­множ­ко де­нег — и все ула­дит­ся. Он раз­гля­ды­вал в жур­на­лах бо­га­чей, не­жив­ших­ся в лу­чах сол­ныш­ка на Ла­зур­ном бе­ре­гу, в то вре­мя как их фо­то­гра­фи­ро­ва­ли, буд­то для то­го, чтоб воз­на­гра­дить за ка­кие-то за­слу­ги. Маль­чик вспо­ми­нал мо­не­ты, из ко­то­рых Бу­гра де­лал пер­ст­ни, и ду­мал о том, как бы ему са­мо­му хо­ро­шо за­ра­бо­тать, чтоб дать Жа­ну день­ги. Вдруг он вос­клик­нул:

— Ко­гда я вы­рас­ту, ста­ну опер­ным пев­цом!

Эта фра­за впо­след­ст­вии по­вто­ря­лась, но уже с ва­ри­ан­та­ми: «Ста­ну бок­се­ром… ки­не­ма­то­гра­фи­стом… кас­си­ром», — эти про­фес­сии бы­ли свя­за­ны в пред­став­ле­нии Оли­вье с бо­гат­ст­вом. Так как Жан во­все не ду­мал, что маль­чик оза­бо­чен их ма­те­ри­аль­ны­ми не­уря­ди­ца­ми, то, по­жав пле­ча­ми, ро­нял:

— Не го­во­ри глу­по­стей!

Ка­та­ст­ро­фа раз­ра­зи­лась во вре­мя де­сер­та. Сал­фет­ка, в ко­то­рую Оли­вье толь­ко что сбро­сил яб­ло­ко, вдруг упа­ла на пол. Он тут же ныр­нул под стол, но Эло­ди его опе­ре­ди­ла. Она рас­кри­ча­лась, обо­зрев раз­ме­ры бед­ст­вия:

— Ух ты! По­смот­ри­те-ка, по­смот­ри­те на это­го дур­ня! Что же он вы­тво­ря­ет с едой…

У Жа­на нерв­но за­дер­га­лась жил­ка на вис­ке, он си­дел сжав че­лю­сти, а Эло­ди под­би­ра­ла под сто­лом в та­рел­ку жал­кие ос­тат­ки еды. Оли­вье по­крас­нел и за­сло­нил ли­цо лок­тем, опа­са­ясь оп­ле­ухи, ко­то­рую ни­кто и не со­би­рал­ся ему дать. Маль­чик по­про­бо­вал сов­рать:

— Это я… для ко­тен­ка!

Сия вер­сия не­сколь­ко раз­ря­ди­ла ат­мо­сфе­ру, и Эло­ди гром­ко рас­смея­лась:

— Ты по­ла­га­ешь, что кош­ки едят яб­ло­ки?

Впро­чем, она бы­ла доб­рой жен­щи­ной и тут же сло­жи­ла объ­ед­ки в бу­маж­ный па­ке­тик, кро­ме яб­ло­ка, ко­то­рое с ап­пе­ти­том над­ку­си­ла.

По­сле ужи­на Эло­ди на­ча­ла при­го­тав­ли­вать для му­жа сум­ку с про­ви­зи­ей на зав­тра, а Оли­вье за­бав­лял­ся тем, что скре­щи­вал, рас­то­пы­ри­вал и спле­тал паль­цы в раз­ные фи­гу­ры, все боль­ше ус­лож­няя их. По­том он сло­жил свою сал­фет­ку и, ту­го скру­тив ее, про­пус­тил че­рез сам­ши­то­вое коль­цо.

Жан по­шел к Эло­ди на кух­ню. Так как они го­во­ри­ли впол­го­ло­са, ре­бе­нок по­ду­мал, что ему го­то­вит­ся на­ка­за­ние. Но на са­мом де­ле мо­ло­дая че­та чув­ст­во­ва­ла се­бя не­сча­ст­ной. Они бы­ли не прочь ос­та­вить у се­бя маль­чи­ка, но ду­ма­ли о том, что у них мо­жет ро­дить­ся ре­бе­нок, а так­же о сво­ем бу­ду­щем, в ко­то­ром бы­ли так не­уве­ре­ны. Ве­ро­ят­но, им не уда­ст­ся вос­пи­тать его как сле­ду­ет, раз­мыш­ля­ли Жан и Эло­ди и, ста­ра­ясь скрыть от се­бя су­ще­ст­во де­ла, по­вто­ря­ли: «Он труд­ный, очень труд­ный, веч­но тор­чит на ули­це, тас­ка­ет­ся бог весть с кем. Ста­нет на­стоя­щим ху­ли­га­ном…» Да и прав­да ведь — ду­шев­ное смя­те­ние Оли­вье, му­чив­шие его кош­ма­ры, по­сто­ян­ная на­сто­ро­жен­ность за­став­ля­ли его сто­ро­нить­ся ок­ру­жаю­щих, от­во­дить от них гла­за, а его жал­кая оде­жон­ка, дав­но не стри­жен­ные во­ло­сы, лю­бовь к бро­дяж­ни­че­ст­ву да­ва­ли по­во­ды к тол­кам, осо­бен­но тем, что за­ра­нее от­штам­по­ва­ны в тем­ных умах, точ­но кли­ше.

Мо­ло­дая че­та, стоя в об­ним­ку, уже по­гля­ды­ва­ла на ме­сто сво­их глав­ных ра­до­стей: это бы­ла по­стель с пе­ри­ной виш­не­во­го цве­та, за­стлан­ной бе­лым по­кры­ва­лом с ажур­ны­ми тре­уголь­нич­ка­ми по краю, вы­вя­зан­ны­ми крюч­ком, — это ру­ко­де­лие за­ня­ло у Эло­ди все зим­ние ве­че­ра в род­ном Сен-Ше­ли. Пу­хо­вик ле­том, ко­неч­но, не тре­бо­вал­ся, но его ос­тав­ля­ли на по­сте­ли «для кра­со­ты», к то­му же он счи­тал­ся ча­стью их не­мно­гих со­кро­вищ.

Мо­ло­дые дол­го це­ло­ва­лись, по­том ру­ка Жа­на скольз­ну­ла к уп­ру­гой гру­ди же­ны, и ла­донь его ощу­ти­ла твер­дый со­сок. Эло­ди по­ка­за­ла на дверь, за ко­то­рой на­хо­дил­ся Оли­вье, и шеп­ну­ла: «Нет, не сей­час»… То­гда Жан вы­шел из ком­на­ты и про­тя­нул маль­чи­ку па­ке­тик с едой:

— Ну иди, лад­но, дай по­есть тво­ей кош­ке. Но смот­ри, воз­вра­щай­ся не позд­но. Ключ бу­дет под ков­ри­ком. И не за­будь по­га­сить свет.

Оли­вье спро­сил, мож­но ли ему взять яб­ло­ко, вы­брал са­мое боль­шое, сде­лал вид, что над­ку­сы­ва­ет его, и бы­ст­ро вы­бе­жал.

*

На ули­це бы­ло пол­но лю­дей. Днев­ной свет уга­сал, и до­ма при­ни­ма­ли ли­ло­вый от­те­нок. Вни­зу на пе­ре­кре­ст­ке все ре­же по­ка­зы­ва­лись ав­то­мо­би­ли. Ино­гда с по­во­ро­та на ули­це Ра­мей слы­шал­ся скре­жет ав­то­бу­са, сни­жаю­ще­го ско­рость. Па­ук все еще си­дел не­дви­жи­мо, слу­шал пе­ние Кон­стан­ти­на Рос­си и по­ка­чи­вал в такт го­ло­вой. Ка­ле­ка был по­хож на ста­рую руч­ную те­леж­ку, ко­то­рая сто­ит на рас­ша­тан­ных ог­лоб­лях у скла­да «Лес и уголь».

Оли­вье ре­ши­тель­ным ша­гом на­пра­вил­ся к Пау­ку. И ос­та­но­вил­ся, дер­жа па­кет за спи­ной. Вдруг его ру­ки ко­мич­но дер­ну­лись, и маль­чик про­тя­нул Пау­ку бу­маж­ный па­ке­тик и яб­ло­ко. Ка­ле­ка бы­ст­ро схва­тил все это и не­лов­ко при­жал у гру­ди. Он был не­ве­ро­ят­но го­ло­ден, но не хо­тел есть при всех. А кро­ме то­го, ему хо­те­лось еще по­слу­шать ра­дио, — он на­де­ял­ся, что по­сле вся­ких без­вкус­ных ро­ман­си­ков бу­дут пе­ре­да­вать на­стоя­щую му­зы­ку. Па­ук до­ж­дал­ся окон­ча­ния рек­ла­мы, вос­пе­ваю­щей апе­ри­тив «квин­то­нин» (на мо­тив «Ку­ка­ра­чи»), за­тем Ан­д­ре Бо­же ис­пол­нил «Стра­ну улы­бок», а ма­лыш Ра­ме­ли, па­ро­ди­руя его, за­во­пил во все гор­ло:

То­гда Па­ук ре­шил­ся и на­чал по­ти­хонь­ку грызть яб­ло­ко, с при­зна­тель­но­стью по­гля­ды­вая в сто­ро­ну Оли­вье, ко­то­рый вни­ма­тель­но на­блю­дал за тем, как ши­ла ма­дам Па­па, си­дев­шая на склад­ном стуль­чи­ке око­ло Аль­бер­ти­ны и Гас­ту­не, ды­мив­ше­го сво­ей си­га­рой.

На тро­туа­ре ули­цы Баш­ле ре­бя­та иг­ра­ли с ог­ром­ным волч­ком под на­зва­ни­ем «са­бо», под­сте­ги­вая его уда­ра­ми хлы­сти­ка, чтоб ус­ко­рить вра­ще­ние. Оли­вье по­до­шел по­бли­же, за­ло­жив ру­ки за спи­ну, ста­ра­ясь, чтоб его не за­ме­ти­ли не­при­яте­ли, про­жи­ваю­щие на со­сед­ней ули­це. Здесь был Ана­толь, на­по­ми­наю­щий ак­те­ра Фер­нан­де­ля сво­ей ло­ша­ди­ной фи­зио­но­ми­ей и оде­тый в сви­тер с жел­ты­ми и чер­ны­ми по­ло­са­ми, от­че­го он по­хо­дил на зеб­ру. Эта­кий дыл­да этот Ана­толь, — ко­гда ре­бя­та встре­ча­ли его, то ис­тош­но во­пи­ли вслед, буд­то рек­ла­ми­руя зуб­ную пас­ту:

Тут бы­ла еще дев­чон­ка На­на — вот ко­го сле­до­ва­ло бы ост­ричь на­го­ло (из-за вшей), сын по­ли­цей­ско­го Кап­де­вер, под­стри­жен­ный «боб­ри­ком», сын мяс­ни­ка Ра­ме­ли — их лав­ка на­хо­ди­лась на уг­лу, и мяс­ник про­да­вал сво­им еди­но­вер­цам «стро­го ко­шер­ное» мя­со (Оли­вье по­ла­гал, что так на­зы­ва­ют по­про­сту сквер­ное мя­со), — стоя­ли тут так­же Джек Шлак, Ри­тон, Туд­журь­ян, жую­щий ре­зин­ку, ма­лыш­ка Аль­бер, гор­дый том, что стар­ший брат одол­жил ему трех­ко­лес­ный ве­ло­си­пед для раз­во­за то­ва­ров, двое сы­но­вей Ма­шил­ло и дру­гие со­рван­цы.

К кон­цу дня обыч­но на­сту­па­ло пе­ре­ми­рие ме­ж­ду ре­бя­та­ми с ули­цы Ла­ба и с ули­цы Баш­ле, и сю­да да­же при­хо­ди­ли маль­чиш­ки и дев­чон­ки с улиц Лам­бер, Ни­ко­ле и Ле­кюйе. Од­на­ко из-за поя­сов у них тор­ча­ли ро­гат­ки, не­ко­то­рые об­вя­зы­ва­ли кис­ти рук ко­жа­ны­ми за­пя­сть­я­ми, как у ге­ро­ев ков­бой­ских филь­мов или у груз­чи­ков, дру­гие от­рас­ти­ли се­бе на вис­ках кор­си­кан­ские ба­ки, тре­тьи уг­ро­жаю­ще по­иг­ры­ва­ли пле­ча­ми, при­да­вая се­бе злоб­ный вид, как это де­лал ки­но­ак­тер Джеймс Кэг­ней. Оли­вье с ви­дом зна­то­ка по­смот­рел на вол­чок, ска­зал: «При­вет», — при­ло­жив ука­за­тель­ный па­лец ко лбу и пы­та­ясь со­безь­ян­ни­чать, прав­да с дос­та­точ­ной скром­но­стью, ух­ват­ки «за­би­як». Вре­мя от вре­ме­ни он ог­ля­ды­вал­ся, чтоб быть го­то­вым, ес­ли по­на­до­бит­ся, к бег­ст­ву, но его ос­та­ви­ли в по­кое. Со­рван­цы за­ня­лись зу­бо­скаль­ст­вом и по­ка­зы­ва­ли на дев­чо­нок, что шли ми­мо, дер­жась за ру­ки. Маль­чиш­ки го­во­ри­ли: «А ну на­цель­ся на эту са­ран­чу», — и с пре­зри­тель­ны­ми гри­ма­са­ми вы­да­ва­ли в их ад­рес гру­бую брань.

По­ка вол­чок вер­тел­ся, как обе­зу­мев­шая мышь, ре­бят­ня тол­ко­ва­ла о джиу-джит­су, о кэт­че, ко­то­рый счи­тал­ся са­мым опас­ным по сво­им жес­то­ким прие­мам, со­еди­няв­шим борь­бу и ку­лач­ный бой, по­том по­пы­та­лись пред­ста­вить се­бе бой ме­ж­ду уча­ст­ни­ком кэт­ча, та­ким, как Дег­лан, и из­вест­ным бок­се­ром Кар­не­ра или ги­ре­ви­ком Ри­гу­ло, при­чем в спо­ре ка­ж­дый из ре­бят спе­шил вы­ска­зать свою точ­ку зре­ния. Бе­се­да бы­ла пре­рва­на вос­кли­ца­ни­ем Ана­то­ля:

— А вот и Мак!

Да, это был Кра­сав­чик Мак, па­рень по­стар­ше их всех; он вы­хо­дил из до­ма но­мер 77, с пре­зре­ни­ем, свер­ху вниз, ог­ля­ды­вая лю­дей на тро­туа­ре. Хва­стун Мак, по­ка­чи­ва­ясь, по­до­шел к ре­бя­там, гла­за его, как обыч­но, бы­ли на­смеш­ли­вы и злы. Де­ти рас­сту­пи­лись, на­блю­дая за ним, а Мак вы­мол­вил:

— Эй вы, пу­зы­ри! — На­гнув­шись, он под­хва­тил на ле­ту вол­чок и стал пе­ре­бра­сы­вать его с ру­ки на ру­ку. Под­ро­ст­ки за­роп­та­ли. То­гда он гроз­но встал пе­ред ни­ми, ли­хо сдви­нул шля­пу и пре­неб­ре­жи­тель­но бро­сил: — Не по нра­ву?

Так как ни­кто не от­ве­тил, Мак ог­ра­ни­чил­ся ре­п­ли­кой: «Вот и лад­но!» Под­бро­сив вверх вол­чок, он под­прыг­нул, пой­мал его и уда­ром но­ги за­ки­нул в са­мый ко­нец ули­цы. По­том по­пра­вил гал­стук, вер­нул шля­пу на ме­сто и, по­смеи­ва­ясь, по­шел даль­ше.

— Ну и ка­тись! — крик­нул ему вслед Туд­журь­ян, но ед­ва «ка­ид» обер­нул­ся, па­рень на­чал смот­реть в сто­ро­ну, сде­лав вид, что кри­чал не он. Ко­гда Мак был уже да­ле­ко, Кап­де­вер вы­зы­ваю­ще зая­вил:

— Ска­жи по­жа­луй­ста, ведь он су­те­нер, и все тут!

Но имен­но Мак вы­звал у всех мысль о дра­ке. Все бы­ли не­до­воль­ны, что при­шлось ус­ту­пить его си­ле, и ка­ж­дый хо­тел со­рвать злость на дру­гом. На­ча­лась тол­кот­ня, и Оли­вье пред­по­чел отой­ти по­даль­ше — не из-за стра­ха, а по­то­му, что но­сил тра­ур.

Ули­ца за­пол­ни­лась зву­ка­ми му­зы­ки, вся со­дро­га­ясь от крик­ли­вых ме­ло­дий и при­пе­вов. Маль­чи­ку за­хо­те­лось по­ки­нуть этот шум­ный ост­ров. Он про­шел, не ог­ля­ды­ва­ясь, ми­мо Аль­бер­ти­ны, ма­дам На­на, ма­дам Ша­минь­он, Гас­ту­не. В кон­це ули­цы за­ме­тил Кра­сав­чи­ка Ма­ка, ог­лу­ши­тель­но сви­стев­ше­го в два паль­ца, под­зы­вая так­си. Оли­вье за­ин­те­ре­со­вал­ся, ку­да же тот на­прав­ля­ет­ся на ночь гля­дя, и по­пы­тал­ся ско­пи­ро­вать его по­ход­ку.

Маль­чиш­ка за­су­нул ру­ки в кар­ма­ны, ощу­пы­вая од­ну за дру­гой ле­жав­шие там баб­ки, при­щеп­ки для бе­лья, гну­тый гвоз­дик, связ­ку ве­ре­во­чек, ре­зин­ки, ко­то­рые он рас­тя­ги­вал дву­мя паль­ца­ми, как ро­гат­ку. Ци­вет­та, изо­бра­жен­ная на вы­вес­ке ка­фе «Ори­ен­таль», при­влек­ла его, и он, ни­кем не за­ме­чен­ный, за­шел в пе­ре­пол­нен­ное людь­ми по­ме­ще­ние. По­се­ти­те­ли си­де­ли за сто­ли­ка­ми с по­лу­лит­ро­вы­ми круж­ка­ми пе­ня­ще­го­ся пи­ва, пол был усе­ян ше­лу­хой ара­хи­са, смя­ты­ми ко­роб­ка­ми от си­га­рет и про­чим му­со­ром, пе­ре­ме­шан­ным с гряз­ны­ми опил­ка­ми. Силь­ные за­па­хи та­ба­ка, ко­фе, ли­ке­ра, ду­хов на­сы­ща­ли воз­дух. Слы­шал­ся смех, пе­ре­би­вае­мый сту­ком биль­ярд­ных ша­ров, воз­гла­сы, об­ра­щен­ные к офи­ци­ан­там в чер­ных жи­ле­тах, по­бря­ки­ва­ние иг­раль­ных кос­тей, вы­сы­пае­мых из ко­жа­ных ме­шоч­ков, буль­ка­нье ки­пя­тиль­ни­ков, дре­без­жа­нье грам­мо­фон­ных пла­сти­нок. Все свер­ка­ло и бле­сте­ло — бу­тыл­ки ли­ке­ров и слад­ких апе­ри­ти­вов, бо­ка­лы, вы­стро­ен­ные ше­рен­га­ми по раз­ме­рам, ни­ке­ли­ро­ван­ный шкаф­чик, в ко­то­рый офи­ци­ан­ты скла­ды­ва­ли свои пе­ред­ни­ки, ме­тал­ли­че­ские об­ру­чи на мра­мор­ных сто­ли­ках, цин­ко­вый при­ла­вок…

Вос­хи­щен­ный Оли­вье при­бли­зил­ся к мо­ло­дым лю­дям, иг­рав­шим в «подъ­ем­ный кран». Гип­ноз иг­ры, тре­вож­ное ожи­да­ние при­да­ва­ли взгля­дам лю­дей зна­чи­тель­ность, со­сре­до­то­чен­ность. Ме­тал­ли­че­ское при­спо­соб­ле­ние — стре­ла с грей­фе­ром, — за­клю­чен­ное в стек­лян­ную клет­ку, не так уж час­то под­це­п­ля­ло ка­кой-ни­будь пред­мет, но за­жи­гал­ки, порт­си­га­ры, рас­чес­ки и вся­кий юве­лир­ный хлам бы­ли раз­ло­же­ны на гор­ках цвет­ных де­ше­вых кон­фет; ка­ж­дым по­во­ро­том подъ­ем­ной стре­лы иг­рок ру­ко­во­дил с по­мо­щью кноп­ки, а хро­ми­ро­ван­ные че­лю­сти грей­фе­ра схва­ты­ва­ли один-два из этих съе­доб­ных ка­муш­ков и от­но­си­ли их в подъ­ем­ник. По­том сле­до­ва­ло оп­ро­ки­нуть при­ем­ный ящи­чек, что­бы вы­сы­пать их, что де­ла­ли обыч­но де­ти. Вот и Оли­вье, про­сто­яв здесь две пар­тии, на­брал пол­ные гор­сти этих без­вкус­ных сла­стей.

Од­на­ко вско­ре его при­сут­ст­вие за­ме­ти­ли.

Чер­но­во­ло­сый офи­ци­ант с тон­ки­ми уси­ка­ми шлеп­нул маль­чи­ка по но­гам по­ло­тен­цем и при­ка­зал:

— Уби­рай­ся, цып­ка!

На ули­це Оли­вье за­ко­ле­бал­ся. Воз­вра­щать­ся до­мой бы­ло ра­но. Он мог бы пой­ти в на­прав­ле­нии буль­ва­ра Ор­на­но, спус­тив­шись по той час­ти ули­цы Ла­ба, что смы­ка­ет­ся с буль­ва­ром Бар­бес, к церк­ви Ла Ша­нель и че­рез ули­цу Клинь­ян­кур вый­ти к буль­ва­ру Ро­ше­шу­ар. В этом слу­чае он про­сле­ду­ет ожив­лен­ны­ми и яр­ко ос­ве­щен­ны­ми буль­ва­ра­ми, ми­мо «ка­ра­ван-са­ра­ев», име­нуе­мых Пи­галь, Бланш, Кли­ши, про­бе­жит­ся по пре­крас­ной ули­це Ко­лен­кур и вер­нет­ся к мес­ту от­прав­ле­ния. Но ре­бе­нок от­бро­сил все эти мар­шру­ты — они бы вер­ну­ли его в тол­пу. Он ос­та­но­вил­ся не­мно­го по­ду­мать и опер­ся спи­ной о же­лез­ную ре­шет­ку, ог­ра­ж­дав­шую каш­та­но­вое де­ре­во на­про­тив «Ка­фе ар­ти­стов». Тут бы­ло го­раз­до ти­ше, чем в ка­фе «Ори­ен­таль». На тер­ра­се рас­по­ла­га­лись це­лы­ми се­мей­ст­ва­ми, си­де­ли ка­кие-то тол­стя­ки, иг­рав­шие в кар­ты, — в ма­ни­лью, в жа­ке, в зан­зи, — при­хле­бы­вая пи­во из пу­за­тых кру­жек с мас­сив­ны­ми руч­ка­ми.

По­че­му же вдруг, ед­ва он ощу­тил че­ло­ве­че­ское те­п­ло, ис­хо­дя­щее от этих лю­дей, в нем за­дро­жа­ла, из­дав стон, ка­кая-то боль­ная стру­на? Одер­жи­мый тос­кой, Оли­вье по­ду­мал, что, ос­тав­шись без ма­те­ри, к то­му же и без се­ст­ры, он так и бу­дет бро­дить в по­тем­ках из ве­че­ра в ве­чер, в бес­плод­ных по­ис­ках че­го-то не­яс­но­го, лишь еле-еле ото­гре­ва­ясь у чу­жих оча­гов, как око­ло улич­ных жа­ро­вен зи­мой, — ведь его-то очаг по­гас на­все­гда.

Что с со­бой де­лать, он не знал. Ре­бе­нок по­нял с тос­кой, что слиш­ком мно­го до­рог, слиш­ком мно­го улиц рас­сти­ла­ет­ся пе­ред ним, и ка­кую из них он по соб­ст­вен­ной при­хо­ти вы­бе­рет, не име­ет зна­че­ния. Он пред­ста­вил се­бе еще бо­лее мрач­ную тьму, чем та, что оку­ты­ва­ла его в кле­туш­ке под ле­ст­ни­цей на ули­це Бек­ке­рель. Он уже не мо­жет ту­да про­ник­нуть — ве­че­ром подъ­езд за­пи­ра­ет­ся. Маль­чик по­бе­жал по бли­жай­шей от не­го ули­це Лам­бер. Лег­кий су­хой ве­те­рок щел­кал фла­гом над две­рью ко­мис­са­риа­та по­ли­ции. Оли­вье до­б­рал­ся до ле­ст­ни­цы Бек­ке­рель, вска­раб­кал­ся по сту­пе­ням, пы­та­ясь от­влечь­ся от сво­их дум. По пу­ти он уви­дел дом с чу­лан­чи­ком, за­тем бю­ро по сбо­ру пря­мых об­ло­же­ний, ку­да Вир­жи­ни хо­ди­ла пла­тить на­ло­ги, и, на­ко­нец, отель Бек­ке­рель, где бы­ла вер­ти­каль­ная све­то­вая вы­вес­ка. Дой­дя до вер­ши­ны хол­ма, Оли­вье по­вер­нул­ся, чтоб взгля­нуть на Па­риж.

Ка­за­лось, го­род мур­лы­чет, как ог­ром­ная кош­ка. Столь­ко тайн хра­нил в се­бе Па­риж, что ре­бе­нок, хо­тя и пре­ду­га­ды­вал это во­об­ра­же­ни­ем, был по­тря­сен. Он по­чув­ст­во­вал се­бя од­но­вре­мен­но и жал­ким и силь­ным, как буд­то сам был вла­ды­кой всей этой ноч­ной жиз­ни, но не мог про­явить над ней свою власть. На мгно­ве­ние его не­удер­жи­мо по­тя­ну­ло скольз­нуть по пе­ри­лам вниз и ка­тить­ся, ка­тить­ся, по­ка от не­го ни­че­го не ос­та­нет­ся. Он креп­ко об­хва­тил се­бя ру­ка­ми, чтоб не под­дать­ся это­му же­ла­нию, и вдруг тро­нул паль­ца­ми тра­ур­ную по­вяз­ку на сви­те­ре. Оли­вье рва­нул ее так, что поч­ти от­по­рол. То­гда он вновь по­бе­жал по ули­це, чтоб хоть как-то от­вя­зать­ся от не­от­ступ­ных мыс­лей.

На ули­це Соль маль­чик за­дер­жал­ся у де­ре­вен­ско­го до­ми­ка, не­ко­гда на­зван­но­го «Кро­ли­ком Жил­ля», а по­том пре­вра­тив­ше­го­ся в «Про­вор­но­го кро­ли­ка». Этот до­мик всем сво­им ви­дом на­ве­вал сель­ские вос­по­ми­на­ния, тем бо­лее, что, по сло­вам Жа­на, на мес­те Мон­мар­тра бы­ла ко­гда-то де­рев­ня. Пе­ред две­рью это­го до­ма все­гда си­дел на ска­мей­ке ста­рый че­ло­век с се­дой бо­ро­дой. Вир­жи­ни го­во­ри­ла сы­ну, что это Дед Мо­роз, и ре­бе­нок ве­рил ей; жи­те­ли ули­цы Соль от­но­си­лись к ста­ри­ку с поч­те­ни­ем и зва­ли его Боль­шой Фре­де.

Те­перь Оли­вье про­хо­дил по по­лу­тем­ным, пло­хо мо­щен­ным ули­цам, по­том всту­пил на пыль­ный ко­вер ши­ро­ко рас­про­стер­ших­ся пус­ты­рей. Все они име­ли про­зви­ща, ко­то­рые бы­ли из­вест­ны толь­ко ре­бя­там: Гли­ня­ный, Труб­ный, Пус­тырь Оди­но­кой Да­мы, Пус­тырь Под­зем­ных Хо­дов, Клад­би­щен­ский. Эти мес­та яв­ля­ли со­бой по­след­ние дев­ст­вен­ные зем­ли сто­ли­цы, но и здесь уже всю­ду тор­ча­ли таб­лич­ки: «Уча­сток для но­во­стро­ек», и по­сте­пен­но пус­ты­ри ис­че­за­ли, а на их мес­те рос­ли зда­ния. Там, где зем­ли еще пус­то­ва­ли, бро­дя­ги рас­ки­ды­ва­ли свои ла­ге­ря, па­роч­ки об­ни­ма­лись в ов­ра­гах, цы­ган­ки об­де­лы­ва­ли вы­год­ные де­лиш­ки, и да­же хо­ди­ли слу­хи, что здесь со­би­ра­ют­ся вся­кие жу­ли­ки. Иной раз по но­чам при­хо­ди­ли сю­да по­ти­хонь­ку и жи­те­ли со­сед­них улиц — вы­бро­сить раз­ва­лив­шую­ся пли­ту, про­дав­лен­ный мат­рас, строи­тель­ный му­сор, что­бы сэ­ко­но­мить на чае­вых, ко­то­рые при­хо­ди­лось да­вать му­сор­щи­кам за то, что они уво­зи­ли вся­кий ста­рый хлам.

Ули­цы, на­зва­ния ко­то­рых еще не ста­ли по­ка зна­ме­ни­ты­ми, буг­ри­стые, не­при­мет­ные, бы­ли по­хо­жи на те, что обыч­но гнез­дят­ся во­круг боль­ших со­бо­ров: ули­ца свя­то­го Вин­цен­та, ули­ца Аб­ре­ву­ар, ули­ца Жи­рар­дон, ули­ца свя­то­го Элю­те­рия, и на ка­ж­дом их по­во­ро­те, над ка­ж­дым до­миш­ком вид­не­лась бе­ле­сая груз­ная мас­са со­бо­ра с круг­лы­ми ку­по­ла­ми. Оли­вье обе­гал весь этот ла­би­ринт. Смя­те­ние, бес­по­кой­ст­во, лю­бо­пыт­ст­во за­пол­ня­ли его, но он еще не знал, что бу­дет жерт­вой этих чувств очень дол­го. Ко­гда за­по­зда­лый про­хо­жий, или па­роч­ка по­лу­ноч­ни­ков, или ка­кой-ни­будь ред­кий ту­рист, взо­брав­ший­ся на эту вер­хо­ту­ру, встре­ча­лись ему на пу­ти, Оли­вье, чтоб при­дать се­бе бод­ро­сти, на­чи­нал на­сви­сты­вать пе­сен­ку «Эти мор­ские вол­ки» или же при­сло­нял­ся спи­ной к бли­жай­шим во­ро­там, за­со­вы­вал ру­ки в кар­ма­ны, при­ни­мая без­мя­теж­ный вид, буд­то вы­шел про­сто по­ды­шать све­жим воз­ду­хом у се­бя пе­ред до­мом. Про­бе­га­ли со­ба­ки, по­спеш­но ню­хая зем­лю, буд­то они ко­го-то вы­сле­жи­ва­ли, но ни­че­го не мог­ли най­ти.

В цен­тре улич­ной пу­та­ни­цы, точ­но де­ре­вуш­ка с ос­ве­щен­ны­ми до­ми­ка­ми по­сре­ди пус­тын­ной рав­ни­ны, вдруг по­яв­ля­лась пло­щадь Тертр с крас­но­ва­ты­ми ог­ня­ми сво­их ка­ба­ре, от­ку­да по вре­ме­нам вы­ры­вал­ся воз­бу­ж­ден­ный гул, зву­ки ак­кор­де­о­на, пе­ние, вы­кри­ки, смех, ино­гда чья-то речь, из ко­то­рой ре­бе­нок на хо­ду улав­ли­вал не­сколь­ко слов, и то с ро­бо­стью при­бли­жал­ся, то от­сту­пал, что­бы тот­час вер­нуть­ся опять, ны­рял в один про­улок, по­том в дру­гой и все­гда, как ноч­ная ба­боч­ка, уст­рем­лял­ся на­зад, к этой вле­ку­щей его пло­ща­ди.

Над­ви­га­лась ли­ло­вая за­ве­са но­чи. По­вея­ло ве­тер­ком. На не­бе мож­но бы­ло пе­ре­счи­тать звез­ды. Опус­те­ли ули­цы. В тем­но­те они вы­гля­де­ли не­обыч­но, на­по­ми­на­ли сред­не­ве­ко­вые. Мож­но бы­ло лег­ко се­бе пред­ста­вить, что за сте­на­ми на­хо­дят­ся ста­рин­ные при­юты, мо­на­сты­ри, тем­ные па­ла­ты, при­ста­ни­ща су­ро­во­го уе­ди­не­ния… Оли­вье при­стро­ил­ся у од­ной сте­ны, со­гнул­ся и сел под ок­ном, скре­стив но­ги, ук­рыв­шись за гру­дой стуль­ев и сто­ли­ков из жел­то­ва­то­го ме­тал­ла, слов­но за кре­по­ст­ной сте­ной. Над его го­ло­вой из-за ста­вен про­би­вал­ся ды­мок си­га­рет — ре­аль­ное во­пло­ще­ние люд­ско­го го­мо­на там, за ок­ном. В этом гу­ле от­чет­ли­во слы­ша­лись при­пе­вы пе­се­нок «Ни-ни — со­ба­чья шку­ра» и «В Ме­ниль­мон­та­не» или же иг­ри­вые ку­пле­ты — «Де­вуш­ки из Ка­ма­ра» и «Гос­по­дин кю­ре влюб­лен в пас­туш­ку», тут же под­хва­ты­вае­мые хо­ром. По­том кто-то рас­ска­зы­вал лег­ко­мыс­лен­ные ис­то­рии, ре­бе­нок их не по­ни­мал, за­то там они вы­зы­ва­ли саль­ные смеш­ки и взры­вы жен­ско­го хо­хо­та, час­то весь­ма прон­зи­тель­но­го. За­тем на­сту­пи­ла ти­ши­на, и муж­ской го­лос на­чал чи­тать сти­хи в ма­не­ре Ари­сти­да Брюй­а­на:

Гу­ля­ки умолк­ли, вни­мая сти­хам. Оли­вье при­слу­ши­вал­ся; он не мог по­нять тая­щий­ся в них смысл, од­на­ко чув­ст­во оди­но­че­ст­ва, по­эти­че­ски вы­ра­жен­ное, вы­зва­ло в нем тре­пет. Раз­мер, риф­мы за­став­ля­ли его вспом­нить «дек­ла­ма­цию наи­зусть», ко­то­рой его обу­ча­ли в шко­ле, и все же тут бы­ло что-то иное. Го­лос чте­ца, силь­ный, зна­чи­тель­ный, был по-де­ре­вен­ски су­ров, а уг­рю­мые стро­ки об­ви­ня­ли об­ще­ст­во в тя­же­лом жре­бии лю­дей.

Оли­вье опять вспом­нил Вир­жи­ни. Как она хо­ди­ла, рас­смат­ри­вая то­вар в сек­ци­ях сво­ей ла­воч­ки, как за­дум­чи­во она это де­ла­ла. Ему по­чу­ди­лось, что мать про­тя­ги­ва­ет к не­му ру­ки, но ни­как не мо­жет до­тя­нуть­ся. И он то­же ис­кал ее ру­ки, еле вид­ные в гус­том ту­ма­не. Но вдруг пе­ред ним воз­ник­ла су­хая зем­ля клад­би­ща Пан­тен и лег­кая пыль от нее на его ла­до­ни, и маль­чи­ка ох­ва­ти­ло не­стер­пи­мое стра­да­ние. Ему по­слы­ша­лись сто­ны, до­ле­тав­шие из не­мыс­ли­мой да­ли, из дру­го­го ми­ра, буд­то сно­ва про­бу­ди­лись его кош­мар­ные ноч­ные ви­де­ния.

И вот при­бли­зи­лась са­ма Вир­жи­ни. На ней бы­ло се­ро­го­лу­бое шел­ко­вое пла­тье, а на пле­чах не­боль­шая на­кид­ка из свет­ло­го ме­ха. Во­ло­сы ее бле­сте­ли, как зо­ло­тая кас­ка, гла­за и гу­бы слов­но све­ти­лись. Мать скло­ни­лась над ним и ска­за­ла го­ло­сом не­зем­ным, до­шед­шим из­да­ле­ка, со звезд:

— Что ты здесь де­ла­ешь? Не по­ра ли до­мой…

Он от­крыл гла­за. Вме­сто Вир­жи­ни он уви­дел дру­гую жен­щи­ну, по­хо­жую на нее. Оли­вье не од­на­ж­ды ви­дел ее на ули­це Ла­ба. Маль­чик смот­рел на нее сквозь сле­зы. Жен­щи­на дер­жа­ла в ру­ках ве­чер­нюю шел­ко­вис­тую су­моч­ку, ук­ра­шен­ную би­се­ром и стек­ля­ру­сом.

— На­до ид­ти спать, ма­лыш!

Она скло­ни­лась над Оли­вье, взя­ла его за ру­ку, за­ста­ви­ла вы­брать­ся из убе­жи­ща, пред­ло­жи­ла про­во­дить до до­му. Чуть по­даль­ше ее ожи­дал ка­кой-то муж­чи­на, ку­рив­ший си­га­ру, све­тя­щий­ся кон­чик ко­то­рой про­ни­зы­вал ноч­ную темь.

Уже стоя, Оли­вье ощу­тил, как дро­жат его но­ги. В ка­ба­ре за­ти­хал шум. Ре­бе­нок глу­бо­ко вздох­нул, вы­рвал свою ру­ку и ки­нул­ся бе­жать вниз по ули­це, все бы­ст­рей и бы­ст­рей, грудь его ны­ла, он за­хле­бы­вал­ся от хо­лод­но­го воз­ду­ха. Оли­вье ос­та­но­вил­ся толь­ко на ули­це Ла­ба пе­ред до­мом но­мер 77 и с си­лой на­жал на кноп­ку звон­ка у вход­ной две­ри.