Дом но­мер 77 на ули­це Ла­ба счи­тал­ся од­ним из луч­ших. На пя­том эта­же в од­но­ком­нат­ной квар­ти­ре жи­ла да­ма с дву­мя со­бач­ка­ми. Ес­ли ей не под­во­ра­чи­ва­лось так­си на уг­лу ули­цы Баш­ле и при­хо­ди­лось ид­ти пеш­ком к сто­ян­ке на ули­це Кюс­тин, все ме­ст­ные жи­те­ли с ин­те­ре­сом обо­ра­чи­ва­лись ей вслед. Она про­яв­ля­ла к это­му лю­бо­пыт­ст­ву вы­зы­ваю­щее без­раз­ли­чие, но так как бы­ла очень хо­ро­ша со­бой и весь­ма эле­гант­на, то по­лу­чи­ла про­зви­ще Прин­цес­са.

Оли­вье втай­не вос­хи­щал­ся ею: по его по­ня­ти­ям эта да­ма, имя ко­то­рой бы­ло Мад­лен (но все на­зы­ва­ли ее про­сто Ма­до), со­от­вет­ст­во­ва­ла пред­став­ле­ни­ям о на­стоя­щей прин­цес­се. Это­му спо­соб­ст­во­ва­ли ее мод­ные пла­тья, плот­но при­ле­гаю­щие к бед­рам и но­гам, рас­ши­ряю­щие­ся скла­доч­ка­ми толь­ко ни­же ко­лен, и по­ход­ка у нее (из-за вы­со­чен­ных каб­лу­ков) бы­ла мел­кая-мел­кая, так что од­на нож­ка про­вор­но сле­до­ва­ла за дру­гой, буд­то она шла по про­чер­чен­ной на тро­туа­ре ли­нии. Но не­смот­ря на не­ко­то­рую ско­ван­ность дви­же­ний, Ма­до лов­ко управ­ля­лась с дву­мя со­бач­ка­ми — бе­лым ко­бель­ком Ри­ком и чер­ной суч­кой Рак, удер­жи­вая их на двой­ном ко­жа­ном по­вод­ке.

Жен­щи­на бы­ла тон­кой и гиб­кой, как лиа­на, го­лов­ка ее ка­за­лась яр­ким цвет­ком на изящ­ном сте­бель­ке. Свет­лые, то­на пла­ти­ны ло­ко­ны, бро­ви, под­ве­ден­ные тон­чай­шим ка­ран­да­шом, го­лу­бые гла­за, ок­ру­жен­ные лег­кой дым­ча­той те­нью и при­ят­но от­те­нен­ные за­гну­ты­ми рес­ни­ца­ми, глад­кая блед­ная ко­жа, пра­виль­ный но­сик, яр­кий ма­ли­но­вый, как ла­ки­ро­ван­ный, рот, и ко все­му это­му сия­нию при­бав­лял­ся не­ве­ро­ят­ный блеск де­ше­вых юве­лир­ных ук­ра­ше­ний фир­мы Бур­ма, ко­то­рые ре­бен­ку ка­за­лись не­опи­суе­мой рос­ко­шью.

Жи­те­ли ули­цы не­до­люб­ли­ва­ли Прин­цес­су за то, что ни­че­го о ней тол­ком не зна­ли. Это и бы­ло ос­но­ва­ни­ем для не­доб­ро­же­ла­тель­ных слу­хов. «Она ку­тит во­всю!» — го­во­ри­ла с мно­го­зна­чи­тель­ным ви­дом Аль­бер­ти­на. «Че­го там, не де­ше­вая ку­роч­ка!» — иг­ри­во до­бав­лял Гас­ту­не. «На­вер­ня­ка у ко­го-то на со­дер­жа­нии, вот толь­ко не вид­но, что­бы к ней хо­ди­ли!» — удив­ля­лась ма­дам Па­па. Все эти сплет­ни и осо­бен­но тон, ко­то­рым по­доб­ные из­мыш­ле­ния вы­ска­зы­ва­лись, раз­дра­жа­ли Оли­вье, но он не знал, как их пре­сечь. В Ма­до бы­ло не­что, род­нив­шее ее с его ма­те­рью, ка­кая-то не­изъ­яс­ни­мая пре­лесть, тон­кое изя­ще­ст­во, ко­то­рым бы­ло от­ме­че­но ка­ж­дое ее дви­же­ние. Ко­гда она встре­ча­лась маль­чи­ку на ле­ст­ни­це, Оли­вье роб­ко гля­дел ей вслед, а ко­гда она про­хо­ди­ла, дол­го вды­хал за­пах ее ду­хов. Кто из муж­чин на ули­це не смот­рел меч­та­тель­но на ее строй­ные но­ги в шел­ко­вых чул­ках, на ее гиб­кую фи­гур­ку, не вос­хи­щал­ся све­же­стью ее рук, кра­си­вым ртом и той не­при­ну­ж­ден­но­стью по­ве­де­ния, что под­стре­ка­ет к мыс­лям о дос­ти­жи­мо­сти не­воз­мож­но­го. В сущ­но­сти, мно­гие по­ни­ма­ли, что она во­все не та­кая, как о ней бол­та­ют, но ведь ка­ж­до­му хо­те­лось чем-то отом­стить за ее не­при­ступ­ность.

Од­на­ж­ды ут­ром, ко­гда Оли­вье си­дел на сту­пе­нях у по­ро­га до­ма и чи­тал жур­наль­чик «Кри-кри», про­хо­див­шая ми­мо Ма­до скло­ни­лась над ним и лас­ко­во по­тре­па­ла ру­кой по во­ло­сам. Так как гру­ст­ные гла­за Оли­вье об­ра­ти­лись к ней, Ма­до ему улыб­ну­лась и ска­за­ла, по­смот­рев в сто­ро­ну га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки: «Ах! Это и есть тот са­мый ма­лыш…» Она вспом­ни­ла, что ви­де­ла его не­дав­но но­чью од­но­го на пло­ща­ди Тертр — он си­дел там, пря­чась за стуль­я­ми, а по­том уд­рал. Же­лая его при­ру­чить, она ти­хо по­гла­ди­ла маль­чи­ка по ще­ке, точ­но так же, как де­ла­ла это, лас­кая ка­кое-ни­будь гра­ци­оз­ное жи­вот­ное.

Лас­ка бы­ла та­кой неж­ной, что Оли­вье по­ро­зо­вел от удо­воль­ст­вия. Ко­гда Ма­до уда­ли­лась, он при­ло­жил ру­ку к ще­ке, буд­то это мог­ло про­длить при­ят­ное ощу­ще­ние.

Ока­зы­ва­ет­ся, Ана­толь, ко­то­рый тер в этот мо­мент о тро­ту­ар сли­во­вую кос­точ­ку, чтоб сде­лать из нее сви­сток, за­ме­тил эту ко­рот­кую сцен­ку. Он тут же по­до­звал Кап­де­ве­ра, Ра­ме­ли и Туд­журь­я­на, чтоб со­об­щить им но­вость:

— Эй! Пар­ни! Ма­лыш­ка Олив втре­скал­ся в Прин­цес­су… Ай-ай!

Те при­бе­жа­ли, на­ча­ли хо­хо­тать и хло­пать ру­ка­ми по жур­наль­чи­ку, ко­то­рый раз­гля­ды­вал Оли­вье. Кап­де­вер ввер­нул на­счет Ма­до гряз­ное слов­цо, а Туд­журь­ян ра­зи­нул до ушей свой ду­раш­ли­вый рот и при­нял­ся за­ве­рять, что ес­ли б он за­хо­тел, то смог бы, мол, эту Прин­цес­су… ну и так да­лее, а Ра­ме­ли до­ба­вил еще, что ко­гда он вы­рас­тет, то бу­дет пла­тить сколь­ко тре­бу­ет­ся «за этих вот са­мых».

Оли­вье сло­жил «Кри-кри», рас­крыл жур­наль­чик «Эпа­тан», по­жал пле­ча­ми и спо­кой­но ска­зал:

— Из­де­вай­тесь сколь­ко угод­но! Что бы вы ни бол­та­ли, пле­вать мне на это!

И Бу­гра про­из­нес из ок­на: «От­лич­но!»

Про­шло две не­де­ля по­сле про­ис­ше­ст­вия с по­жа­ром, но бес­по­кой­ст­во Оли­вье не ис­чез­ло. А что бу­дет зав­тра — вдруг он опять не­воль­но сде­ла­ет что-то пло­хое? Хо­тя Жан и Эло­ди все еще не зна­ли о его зло­клю­че­нии, мно­гие лю­ди в квар­та­ле на­вер­ня­ка уже слы­ша­ли о том, что про­изош­ло: злых язы­ков хва­та­ет. По­это­му, ес­ли в ка­ком-ни­будь раз­го­во­ре упо­ми­на­лось сло­во «огонь» или «спич­ки», Оли­вье чув­ст­во­вал пря­мую уг­ро­зу.

Од­на из улич­ных за­бав как раз и со­стоя­ла в том, чтоб вер­ти­каль­но по­ста­вить спич­ку на ко­ро­бок, под­пе­реть ее ука­за­тель­ным паль­цем, а за­тем од­ним щелч­ком за­ста­вить вспых­нуть и взле­теть; это бы­ло так кра­си­во — ого­нек ле­тел по воз­ду­ху, как фей­ер­верк. Су­ще­ст­во­вал еще це­лый ряд фор­те­лей, ко­то­рые мож­но бы­ло про­де­лы­вать со спич­ка­ми: вты­кать их, к при­ме­ру, в кар­тош­ку, чтоб изо­бра­зить ка­кое-то жи­вот­ное, или же лов­ко ис­поль­зо­вать в за­ба­вах под на­зва­ния­ми «но­вый счет», «руль ве­ло­си­пе­да», «склеи­ваю­щие­ся спич­ки» пли «спи­чеч­ный мос­тик».

За­кос­не­лый греш­ник Оли­вье до­был се­бе но­вый ко­ро­бок швед­ских спи­чек, ко­то­рые он за­жи­гал од­ну за дру­гой, бы­ст­ро кру­тя их, чтоб ого­нек ско­рей раз­го­рал­ся, или дер­жа в вы­тя­ну­той ру­ке, как свеч­ку. Тем не ме­нее он не за­был сво­их опа­се­ний, ста­рал­ся про­яв­лять ос­то­рож­ность, иг­рать в от­да­лен­ных от жи­лья мес­тах — на од­ном из пус­ты­рей Мон­мар­тра. Не­ко­то­рое вре­мя он во­об­ще из­бе­гал ле­ст­ни­цы Бек­ке­рель, бо­ясь не­при­ят­ных встреч.

На ули­це все еще тол­ко­ва­ли о бу­ду­щем Оли­вье. Гас­ту­не за­пус­кал ко­рич­не­вые от ни­ко­ти­на паль­цы в свои ко­рот­кие чер­ные с про­се­дью усы и про­ро­чил Оли­вье пре­бы­ва­ние в при­юте об­ще­ст­вен­но­го при­зре­ния или в во­ен­ной шко­ле «Де­ти Ар­мии», а то и ко­вар­но на­ме­кал на си­рот­ский дом или да­же на дет­скую ис­пра­ви­тель­ную тюрь­му. В срав­не­нии со всем этим раз­го­во­ры Аль­бер­ти­ны Хак о его дя­де (у ко­то­ро­го не­пло­хое ме­сто под солн­цем, да, по-ви­ди­мо­му, он еще и не очень злой че­ло­век) ка­за­лись бо­лее ро­ман­тич­ны­ми и жиз­не­ра­до­ст­ны­ми, так что сие при­бе­жи­ще вы­гля­де­ло бо­лее при­ем­ле­мым. И ма­дам Па­па то­же изо­бра­жа­ла идил­лию, рас­пи­сы­вая, как де­душ­ка и ба­буш­ка из де­рев­ни Сог в де­пар­та­мен­те Верх­ней Луа­ры обу­ют ре­бен­ка в чер­ные ка­лош­ки.

Па­па­ша Бу­гра, ворч­ли­вый го­ро­жа­нин, скло­нял­ся имен­но к это­му ва­ри­ан­ту. Как-то ве­че­ром, ко­гда маль­чик при­нес ему со­б­ран­ные в му­сор­ном ящи­ке од­но­го рес­то­ра­на лом­ти хле­ба для кро­ли­ков и мор­ских сви­нок, Бу­гра за­те­ял дол­гий раз­го­вор о сель­ских ра­до­стях. Оли­вье на­чал ему рас­ска­зы­вать о сво­их род­ных со сто­ро­ны от­ца, то не­мно­гое, что о них слы­шал.

Оли­вье не знал сво­его де­душ­ку — куз­не­ца, ко­то­рый са­мо­стоя­тель­но нау­чил­ся чи­тать и стал в се­ле че­ло­ве­ком, все­ми ува­жае­мым. О ба­буш­ке он то­же со­хра­нил весь­ма жал­кие вос­по­ми­на­ния — пом­нил глав­ным об­ра­зом ее пе­ред­ник из сит­ца в крас­ных и бе­лых клет­ках, ко­то­рый она на­де­ва­ла в тот един­ст­вен­ный раз, ко­гда они сви­де­лись. Маль­чи­ку бы­ло то­гда не боль­ше че­ты­рех лет. Его отец Пьер Ша­то­неф, кра­си­вый муж­чи­на с ма­то­вой ко­жей ли­ца и за­че­сан­ны­ми на­зад во­ло­са­ми, гор­де­ли­во но­сив­ший свои за­ви­тые щип­ца­ми и сма­зан­ные по­ма­дой си­не­ва­то-чер­ные усы, был то­гда еще жив. Он был ра­нен на вой­не, к то­му же по­пал «под газ» (это вы­ра­же­ние бы­ло не­яс­но ре­бен­ку), силь­но хро­мал, и ему бы­ло не­лег­ко вы­брать­ся на Ли­он­ский во­кзал, что­бы встре­тить там ба­буш­ку. А она по­па­ла в Па­риж в пер­вый раз, впро­чем, и в по­след­ний. Ста­руш­ка бы­ла в кре­сть­ян­ском чеп­це из кру­жев го­ро­да Пюи, с ли­ло­вой лен­той, при­ко­ло­той бу­лав­кой с чер­ным ага­том, две се­дые ко­сич­ки спус­ка­лись ей на уши. Ко­жа ее уг­ло­ва­то­го ли­ца от­ли­ва­ла жел­тиз­ной, как ста­рый пер­га­мент, а прон­зи­тель­ный взгляд су­ро­вых го­лу­бых глаз от­нюдь не ка­зал­ся неж­ным. Ба­буш­ка, жи­тель­ни­ца гор­но­го рай­она, но­си­ла, как все де­ре­вен­ские ста­ру­хи, чер­ную оде­ж­ду и при­хра­мы­ва­ла в сво­их но­вых бо­тин­ках, ибо при­вык­ла хо­дить в де­ре­вян­ных са­бо. Прие­хав, она сра­зу ка­те­го­ри­че­ски зая­ви­ла, что Па­риж — это стра­на ди­ка­рей, и но­ги ее тут боль­ше не бу­дет, при­чем это бы­ло ска­за­но на­по­ло­ви­ну по-го­род­ско­му, на­по­ло­ви­ну на ко­ло­рит­ном ме­ст­ном диа­лек­те.

Как толь­ко ре­бе­нок уви­дел ее вни­зу на ули­це, под ру­ку с от­цом, он так стре­ми­тель­но пом­чал­ся вниз, что упал, по­ра­нил се­бе как раз по­се­ред­ке верх­нюю гу­бу, от­че­го впо­след­ст­вии ос­тал­ся лег­кий шрам, и сло­мал один из мо­лоч­ных зу­бов. При­шлось его уте­шать, вес­ти в ап­те­ку, да­вать ле­кар­ст­во, и все эти не­при­ят­но­сти пре­вы­си­ли ра­дость, ко­то­рую он пред­вку­шал от встре­чи с «ба­бу­сей». Маль­чик так и не ус­пел по­лу­чше уз­нать ее — в тот же ве­чер она уе­ха­ла к сво­ей до­че­ри — же­не дя­ди с Се­ве­ра. Но с тех пор два или три раза в год, а 1 ян­ва­ря и 15 ав­гу­ста, в день свя­той Ма­рии, уж не­пре­мен­но, Оли­вье усерд­но стро­чил ей пись­ма и, сле­дуя со­ве­там стар­ших, мо­но­тон­но рас­спра­ши­вал ба­буш­ку о ее здо­ро­вье, о здо­ро­вье «де­ду­си», рас­ска­зы­вал о по­го­де и за­кан­чи­вал: «Вас креп­ко-креп­ко це­лу­ет лю­бя­щий вас и час­то вас вспо­ми­наю­щий внук Оли­вье».

Сле­ду­ет еще вспом­нить и о внеш­нем об­ли­ке муж­чин этой се­мьи. В ро­ду сель­ских куз­не­цов все­гда бы­ли креп­кие пар­ни с ши­ро­кой гру­дью, мус­ку­ли­сты­ми ру­ка­ми, все они гром­ко го­во­ри­ли, смея­лись от всей ду­ши и за­став­ля­ли свою на­ко­валь­ню зве­неть от за­ри до за­ри. Оли­вье был со­всем ма­лы­шом, ко­гда ус­лы­шал по­ве­ст­во­ва­ние о под­ви­гах сво­его двою­род­но­го де­да Эр­не­ста, ве­се­ло­го дра­чу­на в дни яр­ма­рок, за­щит­ни­ка крас­ных идей в этом краю «бе­лых» (о жи­те­лях де­рев­ни Сог го­во­ри­ли так: в од­ной ру­ке чет­ки, в дру­гой — нож), да к то­му же слыв­ше­го от­ча­ян­ным баб­ни­ком. Оли­вье, ко­то­рый лег­ко при­хо­дил в вос­торг, по­чи­тал это­го де­душ­ку од­но­вре­мен­но и ры­ца­рем Ба­яр­дом, и сред­не­ве­ко­вым кре­сть­я­ни­ном Ве­ли­ким Фер­ре из книг по ис­то­рии. Что же ка­са­ет­ся са­мой куз­ни­цы, о ко­то­рой ему рас­ска­зы­вал отец, то она в во­об­ра­же­нии маль­чи­ка при­об­ре­ла об­раз пря­мо-та­ки кос­ми­че­ский; ме­хи из бычь­ей ко­жи, раз­ду­ва­ясь, вен­ча­ли пла­мень с вет­ром, че­ло­ве­че­ская плоть бо­яз­ли­во пря­та­лась от брызг до­крас­на рас­ка­лив­ше­го­ся ме­тал­ла, го­ря­щие уг­ли вы­ме­ты­ва­ли во все сто­ро­ны ве­се­лые ог­нен­ные язы­ки, а глот­ки доб­ро­го чер­но­го ви­на уто­ля­ли жа­ж­ду.

— Вот ту­да-то те­бе и на­до от­пра­вить­ся! — рявк­нул Бу­гра.

В эту на­ив­но на­ри­со­ван­ную ре­бен­ком кар­ти­ну Бу­гра до­ба­вил кое-ка­кие свои крас­ки, за­но­во при­ду­мы­вая ему де­душ­ку с ба­буш­кой, ис­поль­зуя соб­ст­вен­ные вос­по­ми­на­ния о дет­ст­ве, или при­ме­ши­вая чер­ты пер­со­на­жей из ро­ма­нов Зо­ля, или при­пи­сы­вая им вся­кие под­ви­ги в тра­ди­ци­он­ном ду­хе «куз­не­цов ми­ра».

Рас­хва­ли­вая де­рев­ню, он поль­зо­вал­ся эпи­чес­ким сти­лем и воз­двиг пе­ред Оли­вье ши­ро­кое по­лот­но, за­пол­нен­ное сто­га­ми се­на, тач­ка­ми с на­во­зом, жир­ны­ми гу­ся­ми, пу­за­ты­ми ко­ро­ва­ми, дво­ра­ми ферм и шум­ны­ми рын­ка­ми, бра­конь­ер­ст­вом и ши­ро­ким гос­те­при­им­ст­вом, крас­но­ще­ки­ми де­вуш­ка­ми и пар­ня­ми, от­лич­но тан­цую­щи­ми бур­ре. Вся­кий раз, ко­гда Бу­гра встре­чал Оли­вье, он сно­ва при­ри­со­вы­вал что-ни­будь к этой сель­ской кар­ти­не: по­хо­ды за гри­ба­ми, об­ла­вы на ка­ба­нов, охо­ту на птиц, лов­лю ра­ков ма­лень­кой се­тью, по­хо­жей на кар­ман, при­ва­жи­ва­нье ля­гу­шек на при­ман­ку — крас­ную тряп­ку, сбор ди­ких слив; Бу­гра вспо­ми­нал за­пах пре­лых осен­них ли­сть­ев, опи­сы­вал, как чис­тят скреб­ни­цей ко­ня, рас­ска­зы­вал о сель­ских пик­ни­ках.

Оли­вье слу­шал Бу­гра с вос­хи­ще­ни­ем, хо­тя не очень-то ве­рил ему — мно­гое в этих по­ве­ст­во­ва­ни­ях ка­за­лось пре­уве­ли­чен­ным и по­хо­ди­ло на сказ­ки. Бу­гра при­над­ле­жал к той по­ро­де лю­дей, что, по­ки­нув род­ные мес­та, дол­го не мо­гут уте­шить­ся, но тем не ме­нее ни за что на све­те не бро­сят сво­ей про­стень­кой го­род­ской улоч­ки, в ко­то­рую уже вце­пи­лись, как ви­но­град­ная ло­за.

На­по­ми­на­ние о се­мье, так хо­ро­шо обос­но­вав­шей­ся в этих чу­дес­ных мес­тах, на ка­кое-то вре­мя вы­зво­ли­ло маль­чи­ка из его оди­но­че­ст­ва, но все же он вздох­нул и за­га­дал, идя вдоль тро­туа­ра: «Ес­ли до кон­ца ули­цы мень­ше пя­ти­де­ся­ти ша­гов, зна­чит, я ос­та­нусь жить у Жа­на!»

Он уже при­вык хо­дить к Бу­гра и бол­тать с ним — ста­рик все­гда охот­но при­ни­мал его, при­ду­мы­вая для маль­чи­ка це­лые ми­ры, о ко­то­рых он сам по­сто­ян­но меч­тал. В от­ли­чие от во­ин­ст­вен­но­го Гас­ту­не, Бу­гра был нем «на­счет вой­ны». Он дал се­бе за­рок ни­ко­гда о ней не го­во­рить. Бу­гра жил на­стоя­щим, пре­вра­щая мо­нет­ки в ку­чу ко­лец и за­став­ляя оп­ла­чи­вать их крас­ным ви­ном, ко­то­рое он пил из сол­дат­ской круж­ки, ма­кая в не­го гро­мад­ные кус­ки хлеб­но­го мя­ки­ша, тут же ис­че­зав­ше­го меж тол­стых губ, с ко­то­рых сте­ка­ли ка­п­ли ви­на на его бо­ро­ду Вак­ха. Бу­гра про­тя­ги­вал ма­лень­кий ста­кан­чик маль­чи­ку, и они чо­ка­лись, об­ме­ни­ва­ясь вос­кли­ца­ния­ми вро­де: «За твое здо­ро­вье и не бей по­су­ду!» или же: «Не те­ряй­ся, все­гда най­дет­ся ком­па­ния».

Оли­вье шли­фо­вал коль­ца, на­ти­рая их зам­шей, и слу­шал, как его ста­рый друг по­ет гру­бым, глу­хим го­ло­сом «Пес­ню то­по­лей», «Цве­ток гре­чи­хи» или «Дру­зья, мне стук­ну­ло сто лет!». При­яте­ли за­тра­ги­ва­ли в ожив­лен­ной бе­се­де мно­же­ст­во тем, и в не­ко­то­ром от­но­ше­нии ре­бе­нок по­зна­вал мно­го боль­ше, чем ес­ли бы ре­шал не­ле­пые ариф­ме­ти­че­ские за­дач­ки, с их глу­пы­ми бас­сей­на­ми, в ко­то­рых од­но­вре­мен­но от­кры­ва­ют и кран и сток, или с иду­щи­ми на­встре­чу друг дру­гу по­ез­да­ми, или с людь­ми, ко­то­рые со­став­ля­ют се­бе ка­пи­тал, по­лу­чая при­бы­ли в раз­ме­ре пя­ти про­цен­тов.

Как-то раз, ко­гда они оба си­де­ли, об­ло­ко­тив­шись о по­до­кон­ник, ми­мо про­шла Прин­цес­са Ма­до со свои­ми дву­мя со­бач­ка­ми, в пла­тье с цве­та­ми и вы­ре­зом на спи­не, под­ма­зан­ная, на­пуд­рен­ная, в ли­ло­вом бе­ре­те, на­по­ло­ви­ну скры­вав­шем ее свет­лые во­ло­сы. К удив­ле­нию ре­бен­ка, Бу­гра по­жал пле­ча­ми и раз­дра­жен­но ска­зал:

— Ну, в путь-до­рож­ку пря­ми­ком к Мад­лен!

Ес­ли б Оли­вье по­нял, о чем речь, ему ста­ло бы гру­ст­но, но маль­чик счел, что фра­за эта от­но­сит­ся к име­ни Прин­цес­сы, а во­все не к из­вест­ной в сто­ли­це пло­ща­ди, вбли­зи ко­то­рой, по об­лыж­ным об­ви­не­ни­ям не­ко­то­рых лю­дей, Ма­до яко­бы за­ни­ма­лась кое-ка­ки­ми не­со­вмес­ти­мы­ми с об­ще­при­ня­той мо­ра­лью де­лиш­ка­ми.

*

В по­сле­дую­щие дни ре­бе­нок встре­чал и дру­гих лю­дей, но лишь од­на из встреч ос­та­ви­ла за со­бой аро­мат при­клю­че­ния.

С ут­ра он, гла­зея по сто­ро­нам, дол­го бро­дил по квар­та­лу, шел по ули­це Эр­мель, по буль­ва­ру Ор­на­но, где те­ат­рик «Фан­та­зио» рек­ла­ми­ро­вал спек­так­ли для де­тей, по ули­це Мар­ка­де, ми­мо рас­по­ло­жен­но­го на ней ки­не­ма­то­гра­фа, пе­ре­се­кал пло­щадь Жюль Жоф­френ, где бы­ла мэ­рия, ули­цу Дю­эм, Руа д'Альжер и воз­вра­щал­ся, как обыч­но, на­зад к точ­ке от­прав­ле­ния.

Оли­вье по­про­бо­вал по­бол­тать с Аль­бер­ти­ной, но это был день стир­ки, и она его обор­ва­ла. То­гда он ре­шил от­пра­вить­ся на ули­цу Лам­бер в ту ком­на­тен­ку, где про­жи­вал, тру­дил­ся и бо­рол­ся с жиз­нью его друг Люсь­ен Заи­ка, ко­то­рый в сво­ем все­гдаш­нем рас­тя­ну­том и бол­таю­щем­ся на бед­рах сви­те­ре и ста­рых, по­рван­ных сан­да­ли­ях сто­ял в ок­ру­же­нии ра­дио­при­ем­ни­ков все­воз­мож­ных раз­ме­ров и ма­рок, од­но­вре­мен­но пе­ре­да­вав­ших в ка­кой-то бес­по­ря­доч­ной ме­ша­ни­не са­мые раз­лич­ные про­грам­мы.

— Здо­ро­во, вот и ты, ста-ста-рик!

— Здрав­ст­вуй, Люсь­ен, до­б­рый день, ма­дам!

Мо­ло­дая же­на Люсь­е­на бы­ла боль­на ту­бер­ку­ле­зом. Он на­зы­вал ее бо­лезнь «ско­ро­теч­ным про­цес­сом», но это пе­ре­во­ди­лось в квар­та­ле на бо­лее по­нят­ные вы­ра­же­ния, та­кие, как «чах­нуть от ча­хот­ки» или «пле­вать­ся свои­ми лег­ки­ми». Она поч­ти по­сто­ян­но на­хо­ди­лась в по­сте­ли и об­ре­че­на бы­ла рас­стать­ся с жиз­нью в этой пыль­ной и душ­ной ком­на­те, за­гро­мо­ж­ден­ной сун­ду­ка­ми, ра­дио­при­ем­ни­ка­ми и вся­ким ра­бо­чим ин­ст­ру­мен­том. Здесь ца­рил за­пах ле­карств, жже­ной ре­зи­ны, пе­ре­грев­ших­ся ра­дио­ламп и ржа­во­го ме­тал­ла. Люсь­ен от­ры­вал­ся от ра­бо­ты лишь для то­го, чтоб дать же­не мик­сту­ру или су­нуть сво­ему груд­но­му ма­лы­шу со­ску, по­кры­тую мо­лоч­ны­ми пен­ка­ми. Люсь­ен лю­бил Оли­вье. Сколь­ко бы ни вы­ска­зы­ва­лось пред­по­ло­же­ний по по­во­ду смер­ти Вир­жи­ни, для Люсь­е­на не бы­ло ни­ка­ких со­мне­ний: ко­неч­но, она умер­ла от груд­ной бо­лез­ни. Он не знал, от ка­кой, но это сбли­зи­ло его с ма­лень­ким свет­ло­во­ло­сым пар­ниш­кой, ко­то­рый вре­мя от вре­ме­ни на­ве­щал его и не был слиш­ком болт­лив.

Оли­вье на­блю­дал за ра­бо­той при­яте­ля. Тот кру­тил руч­ки на­строй­ки, на­де­вал на ре­бен­ка на­уш­ни­ки от уже ус­та­рев­ших те­перь де­тек­тор­ных при­ем­ни­ков, рас­ска­зы­вал ему о ка­кой-ни­будь пе­сен­ке или ме­ло­дии, при­го­ва­ри­вая, что у не­го до­ма ве­се­ло «из-за всей этой му­зы­ки», раз­ме­щал слож­ную сис­те­му ан­тенн в шкаф­чи­ках, что­бы, по-раз­но­му от­во­ряя их двер­ки, варь­и­ро­вать ин­тен­сив­ность зву­ка, упот­реб­лял все­воз­мож­ные тех­ни­че­ские тер­ми­ны вро­де: су­пер­ге­те­ро­дин, проб­ки сек­то­ров, ка­туш­ки, фе­динг, за­зем­ле­ние, из­би­ра­тель­ность и так да­лее.

К по­луд­ню очу­мев­ший от этой ка­ко­фо­нии Оли­вье по­ки­нул сво­их дру­зей, по­жав им на про­ща­нье ру­ки, и сму­щен­но по­гля­дев на ма­лы­ша. Он под­ни­мал­ся к ули­це Ла­ба вдоль ка­нав­ки, по ко­то­рой сточ­ные во­ды тек­ли к ка­на­ли­за­ци­он­но­му лю­ку. Ра­бо­чие не­сли на пле­чах бло­ки льда в ка­фе «Транс­ат­лан­тик». Бу­гра бро­сал из ок­на хлеб­ные крош­ки го­лу­бям. Чуть по­даль­ше сто­ял то­чиль­щик и жал но­гой на пе­даль, за­пус­кая на­ж­дач­ное ко­ле­со, при­стро­ен­ное на хлип­ком ста­ноч­ке, про­бо­вал лез­вия от­то­чен­ных им но­жей боль­шим паль­цем и вре­мя от вре­ме­ни по­зва­ни­вал ко­ло­коль­чи­ком, гну­са­во вы­кри­ки­вая: «То­чить но­жи, нож­ни­цы!» Оли­вье ос­та­но­вил­ся ря­дом и, то и де­ло бо­яз­ли­во сто­ро­нясь брыз­жу­щих искр под над­мен­ным взгля­дом то­чиль­щи­ка, смот­рел, как он ра­бо­та­ет.

Маль­чик меч­та­тель­но со­зер­цал это зре­ли­ще, пол­но­стью уй­дя в нею, как вдруг по­чув­ст­во­вал на сво­ем за­тыл­ке чью-то неж­ную ру­ку. И тут же уз­нал го­лос Ма­до:

— Ты лю­бишь пи­рож­ные, а? Хо­чешь? То­гда пой­дем ко мне, бу­дем есть.

Но Оли­вье все еще мед­лил и, сжав гу­бы, смот­рел на нее во все гла­за.

— Ну пой­дем же! Ты та­кой роб­кий? На-ка, не­си этот па­кет, ты ведь муж­чи­на!

Она су­ну­ла ему в ру­ки ро­зо­вый па­кет в фор­ме пи­ра­мид­ки с тра­ди­ци­он­ным бан­ти­ком на вер­хуш­ке и по­со­ве­то­ва­ла не при­жи­мать но­шу к се­бе. Маль­чик шел по ле­ст­ни­це вслед за Ма­до, вды­хая за­пах ее ду­хов. На ка­ж­дой пло­щад­ке она обо­ра­чи­ва­лась и под­бод­ря­ла его улыб­кой. Оли­вье бы­ст­ро про­шмыг­нул ми­мо две­ри на треть­ем эта­же, где жи­ли его ку­зе­ны.

И вот они у Ма­до, в ее од­но­ком­нат­ной квар­тир­ке, пах­ну­щей ри­со­вой пуд­рой и анг­лий­ски­ми си­га­ре­та­ми. Она сде­ла­ла ре­бен­ку знак по­ло­жить па­кет с пи­рож­ны­ми на ни­зень­кий сто­лик с гра­не­ным стек­лом, при­жи­маю­щим кру­жев­ную сал­фет­ку.

— Са­дись, где хо­чешь.

Ко­рот­ко спро­сив «Ты раз­ре­ша­ешь?», Ма­до сбро­си­ла за шир­мой свое яр­кое пла­тье и поя­ви­лась в вис­коз­ной ком­би­на­ции цве­та ли­по­во­го от­ва­ра. С той же не­при­ну­ж­ден­но­стью она от­стег­ну­ла под­вяз­ки и спус­ти­ла до са­мых ло­ды­жек свои шел­ко­вые чул­ки. При­тан­цо­вы­вая, она чуть раз­мя­ла свои хо­ро­шень­кие нож­ки, пре­ж­де чем скольз­нуть в до­маш­ние туф­ли из зе­ле­но­го ат­ла­са. За­тем Ма­до на­бро­си­ла бле­стя­щий ха­ла­тик, от­де­лан­ный перь­я­ми ма­ра­бу, со склад­ка­ми на гру­ди и ру­ка­ва­ми, как у япон­ско­го ки­мо­но.

— Обо­ж­дешь ме­ня чу­точ­ку, а? Я при­го­тов­лю чай. Ска­жи, как те­бя зо­вут?

— Оли­вье Ша­то­неф.

— Я бу­ду те­бя звать Оли­вье. А я — Ма­до.

Маль­чик встал со стуль­чи­ка у ка­ми­на и пе­ре­сел на круг­лый пуф, оби­тый свет­ло-се­рым бар­ха­том. Во­круг бы­ло мно­же­ст­во зер­кал, не­ко­то­рые из них в оп­ра­ве из по­се­реб­рен­но­го де­ре­ва, дру­гие, по­боль­ше, в оре­хо­вых ра­мах со скульп­тур­ным ор­на­мен­том из гроз­дей ви­но­гра­да и фрук­тов. Сто­лы бы­ли за­тя­ну­ты плот­ной де­ко­ра­тив­ной тка­нью, раз­де­лен­ной на ром­бы, с зо­ло­ты­ми кноп­ка­ми по уг­лам, что очень на­по­ми­на­ло обив­ку ме­бе­ли ко­жей. На туа­лет­ном сто­ли­ке с от­де­ле­ния­ми и фаль­ши­вы­ми ящи­ка­ми, ук­ра­шен­ном вы­со­ким оваль­ным зер­ка­лом, в бес­по­ряд­ке стоя­ли де­сят­ки фла­кон­чи­ков: кре­мы для ли­ца фирм Фе­бель, Си­мон, Ма­ла­се­ин, боль­шие круг­лые ко­роб­ки ри­со­вой пуд­ры Ка­рон, пу­хов­ки пас­тель­ных то­нов, ва­зе­лин Па­на­фье для сня­тия с ли­па кос­ме­ти­ки, пуль­ве­ри­за­то­ры с оде­ко­ло­ном и брил­ли­ан­ти­ном, ду­хи «Ве­чер в Ин­дии», ру­мя­на и губ­ная но­ма­да мар­ки «Луи-Фи­липп», а так­же раз­лич­ные туа­лет­ные ак­сес­суа­ры из пер­ла­мут­ра, пин­цет для вы­щи­пы­ва­ния во­лос, нож­нич­ки, фут­ляр с ин­ст­ру­мен­та­ми для ма­ни­кю­ра.

У под­но­жия на­по­ми­наю­щей гон­до­лу кро­ва­ти ва­ля­лись жур­наль­чи­ки «Ли­зе муа блё», «Се­дюк­си­он», «Ле­зёвр либр», «Пур лир а дё», ро­ман Би­не-Валь­ме­ра «Же­ла­ние», еще один ро­ман Вик­то­ра Мар­ге­ри­та, из­дан­ный в «Из­бран­ной се­рии». По­всю­ду бы­ли раз­бро­са­ны но­ты раз­ных пе­се­нок с фо­то­гра­фия­ми ис­пол­ни­те­лей, на­пе­ча­тан­ны­ми ко­рич­не­вой, ли­ло­вой или зе­ле­ной крас­кой: Миль­тон, Али­бер, Ми­рей, Бис­ко, Ма­лыш­ка Пи­аф, Ма­ри Дю­ба. Не­по­да­ле­ку от пор­та­тив­но­го фо­но­гра­фа «Па­ри­со­нор» и гру­ды пла­сти­нок в плот­ных кон­вер­тах с круг­лым от­вер­сти­ем по­сре­ди­не стоя­ла иво­вая кор­зин­ка, в ко­то­рой спа­ли обе со­бач­ки — Рик и Рак. Ино­гда ка­кая-ни­будь из них вста­ва­ла и, по­вер­тев­шись во­круг се­бя, сно­ва ук­ла­ды­ва­лась. В этот мо­мент слы­шал­ся то­нень­кий зво­нок бу­бен­ца на ошей­ни­ке.

Ма­до бы­ст­рым ша­гом вер­ну­лась из кух­ни: в ру­ках у нее был чер­ный ла­ки­ро­ван­ный под­нос с ки­тай­ски­ми чаш­ка­ми для чая, шес­ти­уголь­ны­ми та­рел­ка­ми, по­зо­ло­чен­ны­ми ло­жеч­ка­ми и ажур­ны­ми сал­фет­ка­ми.

— Я по­ду­ма­ла, что пи­рож­ные «мок­ко» те­бе долж­ны по­нра­вить­ся.

Зна­чит, по­ду­ма­ла об этом за­ра­нее, до то­го, как при­гла­си­ла к се­бе Оли­вье. Он был очень сму­щен, ста­рал­ся вес­ти се­бя, как гость, за­шед­ший на­нес­ти ви­зит, улы­бал­ся до ушей, хо­тя ему хо­те­лось уд­рать и яв­но бы­ло не по се­бе. Ре­бе­нок ози­рал­ся во­круг ис­пу­ган­но и с лю­бо­пыт­ст­вом, все дви­же­ния его бы­ли весь­ма не­лов­ки­ми. Бо­ясь со­вер­шить ка­кую-ни­будь оп­лош­ность, он вел се­бя очень ско­ван­но. С ма­мой он не стес­нял­ся есть пи­рож­ные, уп­ле­тая их за обе ще­ки. Но те­перь он ре­шил вы­ждать, по­ка Прин­цес­са над­ку­сит пи­рож­ное и сде­ла­ет пер­вый гло­ток чаю, чтоб, во всем под­ра­жая ей, взять дву­мя паль­чи­ка­ми уш­ко чаш­ки, а ос­таль­ные от­то­пы­рить ве­ер­ком. Ко­гда имен­но так по­сту­па­ли Аль­бер­ти­на или ма­дам Па­па, Оли­вье счи­тал, что они «раз­во­дят це­ре­мо­нии», но Ма­до — это де­ло дру­гое!

От нее так хо­ро­шо пах­ло! Ино­гда ха­ла­тик при­от­кры­вал­ся, и бы­ли вид­ны ее круг­лые ко­ле­ни или неж­ная ко­жа гру­ди. Ее вью­щие­ся во­ло­сы ка­за­лись ка­ки­ми-то при­зрач­ны­ми. Ма­до пи­ла чай ма­лень­ки­ми глот­ка­ми, а кра­си­вые гу­бы вре­мя от вре­ме­ни про­из­но­си­ли что-ни­будь лас­ко­вое, вро­де «Как это ми­ло», «Ты мой дру­жок» и «Ока­зы­ва­ет­ся, кто-то у нас ла­ком­ка, а?». При этом Ма­до вспо­ми­на­ла ту ночь, ко­гда она уви­де­ла маль­чи­ка на пло­ща­ди Тертр, скор­чив­ше­го­ся за сто­ли­ка­ми и стуль­я­ми. В тот ве­чер она по­рва­ла с од­ним сво­им дру­гом, и бег­ст­во ре­бен­ка по­ка­за­лось ей сим­во­лич­ным.

Оли­вье, дер­жа та­ре­лоч­ку в ру­ке, по­нем­но­гу ос­ваи­вал­ся. Чай рас­про­стра­нял аро­мат жас­ми­на, и ему чу­ди­лось, что он пьет цве­точ­ный на­стой.

— Еще пи­рож­но­го? Ну ко­неч­но! Возь­ми вот это, слое­ное с кре­мом… Да бе­ри же паль­ца­ми, не стес­няй­ся!

Она по­ка­за­ла ему при­мер. Ма­ло-по­ма­лу Оли­вье со­всем ос­во­ил­ся. Сол­неч­ный лу­чик про­ник сквозь про­зрач­ные за­на­вес­ки и бро­сил не­сколь­ко зо­ло­тых зай­чи­ков на сте­ну, ста­ло жар­ко. Оли­вье по­смот­рел, как си­де­ла Ма­до, скре­стив но­ги, и по­сле не­дол­гих ко­ле­ба­ний при­нял та­кую же по­зу. Они го­во­ри­ли ма­ло. Она спра­ши­ва­ла у не­го: «Вкус­но, а?» — и он кив­ком го­ло­вы под­твер­ждал: «О, да». Ма­до что-то спро­си­ла о его жиз­ни, и Оли­вье от­ве­тил бы­ст­ро и не­мно­го­слов­но. По­том она ска­за­ла:

— Что ты бу­дешь де­лать, ко­гда вы­рас­тешь?

Маль­чик был не­сколь­ко оза­да­чен. Что де­ла­ют лю­ди, ко­гда ста­но­вят­ся взрос­лы­ми? Ему ка­за­лось, что то­гда уже боль­ше не­че­го де­лать: про­сто ты взрос­лый, и все. Но по­том Оли­вье вспом­нил, что его учи­тель, па­па­ша Би­биш, то­же как-то по­ста­вил этот во­прос как те­му со­чи­не­ния по фран­цуз­ско­му язы­ку. В тот раз Оли­вье на­во­ро­тил весь­ма за­мы­сло­ва­тую ис­то­рию, в ко­то­рой он был по­оче­ред­но мо­ря­ком, ка­пи­та­ном, ки­ра­си­ром, опер­ным пев­цом (как Ян Ки­пу­ра), за­тем пу­те­ше­ст­вен­ни­ком и да­же прин­цем Мо­на­ко. Он по­лу­чил хо­ро­шую оцен­ку, но на по­лях тет­ра­ди Би­биш на­пи­сал крас­ны­ми чер­ни­ла­ми: Не сле­ду­ет пе­ре­бар­щи­вать. Все это бы­ст­ро про­мельк­ну­ло в па­мя­ти Оли­вье, и он от­ве­тил:

— То­гда я же­нюсь.

Она, ко­неч­но, не до­га­ды­ва­лась, что ему хо­те­лось при­ба­вить «на вас». Ма­до рас­хо­хо­та­лась, по­тре­па­ла его по ще­ке и по­вто­ри­ла:

— О нет-нет, это ни к че­му, ты так мил, Оли­вье.

Оли­вье… Как при­ят­но про­из­но­си­ла она его имя! Ма­до за­ку­ри­ла си­га­ре­ту с зо­ло­тым кон­чи­ком. На краю ее ча­шеч­ки ос­тал­ся, как по­це­луй, след от по­ма­ды. А дру­гой — на ее си­га­ре­те.

Ко­ло­кол Са­вой­яр уда­рил две­на­дцать раз. Оли­вье вспом­нил об Эло­ди. Она ку­пи­ла ка­кой-то ла­ко­мый ку­со­чек у кол­бас­ни­ка и пре­ду­пре­ди­ла маль­чи­ка, что в пол­день они вдво­ем съе­дят его в ку­хонь­ке. Как же он ей при­зна­ет­ся, что не хо­чет есть? Уж луч­ше про­мол­чать о том, что был в гос­тях у Прин­цес­сы, — пус­кай в этом нет ни­че­го пло­хо­го, про­сто ему не хо­те­лось, чтоб эти при­ят­ные ми­ну­ты бы­ли ис­пор­че­ны ка­ки­ми-ли­бо пе­ре­су­да­ми.

Он уже со­брал­ся про­сить раз­ре­ше­ния уй­ти, как раз­да­лись уда­ры ла­до­нью в дверь. Ма­до со вздо­хом по­шла от­крыть. Кра­сав­чик Мак, в шля­пе, в шел­ко­вом каш­не с чер­ны­ми го­ро­ха­ми, поя­вил­ся в ком­на­те. Чер­нень­кая Рак вско­чи­ла, за­лая­ла и по­лу­чи­ла за это пи­нок но­гой.

— Гру­би­ян! — вос­клик­ну­ла Ма­до.

Мак встал в по­зу пев­ца Мо­ри­са Ше­ва­лье, сдви­нул на­зад свою шля­пу и, ука­зав на Оли­вье, из­де­ва­тель­ски бро­сил:

— Как тро­га­тель­но.

По­том вдруг по­вер­нул­ся к Ма­до, схва­тил ее за пле­чи, же­лая по­це­ло­вать. Она по­зво­ли­ла, но впол­не рав­но­душ­но. Мак при­жал ее креп­че, но Ма­до вы­сво­бо­ди­лась и ска­за­ла с пре­зре­ни­ем:

— У те­бя что, го­ло­ва мерз­нет? Ты не ду­ма­ешь снять шля­пу?

И так как он лишь над­ви­нул шля­пу на лоб, все еще про­тив­но улы­ба­ясь и про­дол­жая смот­реть на Ма­до, она, скло­нив го­ло­ву на­бок, сме­ри­ла его взгля­дом и ска­за­ла вла­ст­ным то­ном, из­ме­нив­шим ее при­ят­ный го­лос:

— Слу­шай-ка, па­рень, хоть что-то и бы­ло ме­ж­ду на­ми — ты зна­ешь, о чем я го­во­рю, — но не­че­го ду­мать, что ты у се­бя до­ма. При­дешь, ко­гда я те­бя при­гла­шу, по­нял? И я бу­ду при­ни­мать у се­бя, ко­го за­хо­чу. До­го­во­ри­лись?

Мак ка­зал­ся сму­щен­ным. Она бы­ла та­кая же силь­ная, как и он, и с этим при­хо­ди­лось счи­тать­ся. Кра­сав­чик по­жал пле­ча­ми, щелч­ком сбро­сил шля­пу с го­ло­вы на ко­вер и ос­та­вил ее там ле­жать.

Ма­до, ед­ва улыб­нув­шись, про­дол­жи­ла:

— Хо­чу по­зна­ко­мить те­бя с Оли­вье. Ты, на­вер­ное, зна­ешь его — это сын кра­си­вой га­лан­те­рей­щи­цы. Впро­чем, что я го­во­рю… был…

Мак усел­ся на пуф на­про­тив Оли­вье и при­сталь­но смот­рел на маль­чи­ка. Ре­бе­нок ре­шил не от­во­ра­чи­вать­ся. Сжав гу­бы, при­щу­рив­шись и вы­тя­нув впе­ред под­бо­ро­док, он ждал, что бу­дет даль­ше.

— Не­сча­ст­ный шпин­га­лет, — ска­зал Мак, — лю­бой бал­бес из на­ше­го квар­та­ла лу­пит его, сколь­ко вле­зет.

— Ес­ли б я толь­ко за­хо­тел… — про­бор­мо­тал сквозь зу­бы Оли­вье.

На та­рел­ке ос­та­ва­лось еще од­но пи­рож­ное «мок­ко» в фор­ме ку­би­ка, по­сы­пан­ное крош­ка­ми мин­да­ля. Мак за­бав­лял­ся тем, что да­вил его лож­кой и по­ли­вал свер­ху ча­ем. Ма­до кив­ком ука­за­ла на не­го Оли­вье:

— Ви­дал это­го «ми­ло­го от­ро­ка»? Са­ма злость в чис­том ви­де!

Это за­ста­ви­ло Ма­ка рас­хо­хо­тать­ся. По­том он при­нял рас­се­ян­ный вид, бро­сил на ко­вер ря­дом со шля­пой свой пид­жак, по­тя­нул­ся, по­иг­рал мус­ку­ла­ми и, к удив­ле­нию ре­бен­ка, вы­та­щил из кар­ма­на ска­кал­ку с дву­мя руч­ка­ми, кра­шен­ны­ми в крас­ную по­лос­ку, точь-в-точь как у дев­чо­нок; Оли­вье ис­пу­гал­ся, что он хо­чет этой ска­кал­кой вы­драть его, но Мак ото­шел, за­нес ска­кал­ку на­зад и, опус­тив ее ни­же ко­лен, при­нял­ся пры­гать то на од­ной, то на дру­гой но­ге с бе­ше­ной рез­во­стью.

— Он по­ла­га­ет, что на­хо­дит­ся в гим­на­сти­че­ском за­ле! — вос­клик­ну­ла Ма­до.

Она взя­ла маль­чи­ка за ру­ку, слег­ка при­гла­ди­ла ему во­ло­сы и ска­за­ла, что по­ра ид­ти. Ма­до про­во­ди­ла Оли­вье до две­рей, в то вре­мя как Мак все еще про­дол­жал в не­ис­то­вом тем­пе свои прыж­ки. На про­ща­нье она по­це­ло­ва­ла ре­бен­ка в лоб.

— Ну что, вкус­ные бы­ли пи­рож­ные?

— О, ко­неч­но!

— Ты еще при­дешь ко мне по­ла­ко­мить­ся?

— Спа­си­бо, спа­си­бо! — по­вто­рил Оли­вье, ох­ва­чен­ный бур­ным вос­тор­гом. — Спа­си­бо! До сви­да­нья, ма­дам!

— Нет, — Ма­до.

— До сви­да­нья, мад… Ма­до.

Он не­под­виж­но про­сто­ял не­сколь­ко ми­нут на ле­ст­нич­ной пло­щад­ке по­сле то­го, как она за­тво­ри­ла за ним дверь, не по­то­му, что хо­тел под­слу­шать, про­сто вды­хал за­пах ее ду­хов. И ус­лы­шал, что Мак по­вто­рил, под­ра­жая Ма­до: «Этот ми­лый от­рок, этот от­рок — да он са­ма злость в чис­том ви­де!.. — а за­тем до­ба­вил обыч­ным го­ло­сом: — Я те­бя нау­чу быть веж­ли­вой!»

Оли­вье по­ка­за­лось, что у них на­ча­лась ссо­ра, но Ма­до за­смея­лась. А по­том все стих­ло.

Маль­чик сжал ку­ла­ки. Оче­вид­но, он силь­но не­на­ви­дел это­го Ма­ка и по­то­му ска­зал вслух: «Ко­гда вы­рас­ту, я ра­зо­бью его гряз­ную ха­рю!» Впро­чем, все это бы­ло не так уж важ­но, и Оли­вье сбе­жал вниз по ле­ст­ни­це в са­мом луч­шем рас­по­ло­же­нии ду­ха.

*

Вер­нув­шись с ра­бо­ты, Жан обыч­но оде­вал­ся по-до­маш­не­му: на­тя­ги­вал лег­кую ру­баш­ку, по­лот­ня­ные го­лу­бые брю­ки на по­мо­чах, но­ги со­вал в шле­пан­цы на ве­ре­воч­ной по­дош­ве. За ужи­ном он рас­ска­зы­вал, как про­шел день в ти­по­гра­фии. С не­ис­то­щи­мым ост­ро­уми­ем опи­сы­вал он сво­их то­ва­ри­щей по мас­тер­ской — пе­чат­ни­ков, бу­ма­го­рез­чи­ков, мас­те­ров и слу­жа­щих кон­то­ры («Та­кие уж во­об­ра­жа­лы»), или же пе­ре­чис­лял раз­лич­ные не­при­ят­но­сти: не­удач­ную при­прав­ку, рас­сы­пав­ший­ся на­бор, гряз­ное тис­не­ние на блан­ках, пло­хое ка­че­ст­во цвет­ной пе­ча­ти, сквер­ное на­строе­ние стар­ше­го мас­те­ра. Иной раз ку­зен при­но­сил до­мой рек­лам­ные про­спек­ты ту­ри­ст­ских пу­те­ше­ст­вий с изо­бра­же­ни­ем по­ез­дов или па­ро­хо­дов, плы­ву­щих по си­не­му мо­рю, и Оли­вье эти кар­тин­ки вы­ре­зал. Эло­ди все­гда охот­но слу­ша­ла тех­ни­че­ские объ­яс­не­ния му­жа, хо­тя ни­че­го в них не по­ни­ма­ла, и с вос­хи­ще­ни­ем гля­де­ла на Жа­на.

Все это нра­ви­лось Оли­вье. Осо­бен­но, ко­гда Жан рас­ска­зы­вал о под­мас­терь­ях: как он обу­чал их вкла­ды­вать в ма­ши­ну лис­ты бу­ма­ги, же­лая хоть не­мно­го скра­сить им ску­ку про­чих ра­бот, ко­то­рые они так не­на­ви­де­ли, — убор­ку це­ха, вы­рав­ни­ва­ние бу­ма­ги в сто­лах, мы­тье ке­ро­си­ном кау­чу­ко­вых, жир­ных от крас­ки ва­ли­ков… Лю­би­мым раз­вле­че­ни­ем ма­шин­но­го мас­те­ра бы­ло обыч­ное из­де­ва­тель­ст­во над но­вич­ком: «Те­бе бы хо­те­лось по­иг­рать на клар­не­те?» И ес­ли уче­ник, еще не знав­ший, в чем де­ло, от­ве­чал ут­вер­ди­тель­но, его оша­ра­ши­ва­ли: «То­гда бе­ри би­дон с ке­ро­си­ном и вы­мой ма­ши­ну!»

По­сле это­го по­ла­га­лось под­ви­гать паль­ца­ми над во­об­ра­жае­мым клар­не­том, что­бы но­ви­чок по­нял шут­ку. В мас­тер­ской бы­ло еще мно­го та­ких ро­зы­гры­шей и мас­са смеш­ных про­фес­сио­наль­ных сло­ве­чек, очень за­бав­ляв­ших Оли­вье. Маль­чик рас­спра­ши­вал, сколь­ко лет под­мас­терь­ям, и ду­мал, что че­рез три или че­ты­ре го­да и он нау­чит­ся пе­ча­тать эти кра­си­вые про­спек­ты.

В сущ­но­сти, все трое — Жан, Эло­ди и ре­бе­нок — хо­ро­шо ужи­ва­лись друг с дру­гом. Хо­тя Оли­вье и не по­лу­чил ре­ли­ги­оз­но­го вос­пи­та­ния, он все же по­рой об­ра­щал­ся к не­ве­до­мо­му ему бо­гу: «Сде­лай, чтоб я с ни­ми ос­тал­ся. Сде­лай, чтоб я с ни­ми ос­тал­ся». Не толь­ко из-за то­го, что он лю­бил их, но здесь он чув­ст­во­вал се­бя бли­же к га­лан­те­рей­ной лав­ке, а так­же к са­мой Вир­жи­ни; ему ме­ре­щи­лось, что еще мо­жет про­изой­ти ка­кое-то чу­до. Ду­мы о ма­те­ри по-преж­не­му пре­сле­до­ва­ли его, но ноч­ные кош­ма­ры на­ча­ли от­сту­пать, и он уже ре­же пла­кал. На­вер­ное, еще и по­то­му, что Оли­вье так дол­го бро­дил по ули­цам, он, ед­ва до­б­рав­шись до по­сте­ли, за­сы­пал тяж­ким сном. Жа­ну ве­че­ра­ми хо­те­лось по­быть на­еди­не с же­ной, и он по­зво­лял Оли­вье гу­лять до­позд­на — ведь и ули­ца бы­ла чем-то вро­де дво­ра, и ку­зен не ду­мал, что с ре­бен­ком мог­ло что-то слу­чить­ся. Од­на­ко он счи­тал сво­ей обя­зан­но­стью по вре­ме­нам вор­чать:

— Ес­ли ты и даль­ше ос­та­нешь­ся с на­ми, по­верь, так боль­ше не бу­дет, нет!

— Как я справ­люсь с та­ким чер­тен­ком? Да ведь это же озор­ник, озор­ник, озор­ник! — до­бав­ля­ла Эло­ди без осо­бой зло­сти и раз­дра­же­ния, как буд­то со­об­ща­ла о том, что всем дав­но из­вест­но.

С не­дав­не­го вре­ме­ни Оли­вье на­чал час­тень­ко раз­гля­ды­вать се­бя в зер­ка­ле, по­ды­ма­ясь на цы­поч­ки, что­бы ка­зать­ся по­вы­ше, на­де­вал свои па­рад­ные голь­фы уже не толь­ко по вос­кре­сень­ям, чис­тил се­бе оде­ж­ду, обувь, ук­рад­кой от Эло­ди поль­зо­вал­ся тем са­мым, что «чуд­но пах­нет», ино­гда брал «на­про­кат» у Жа­на ка­кой-ни­будь ста­рый гал­стук. Чае­пи­тие у Ма­до не про­шло для не­го бес­след­но.

—Ты глянь, как он те­перь дер­жит свою чаш­ку, этот крив­ля­ка, — за­ме­ти­ла Эло­ди.

В те­че­ние не­сколь­ких дней под­ряд маль­чиш­ка пы­тал­ся ути­хо­ми­рить свою куд­ря­вую чел­ку, с раз­дра­же­ни­ем при­го­ва­ри­вая:

— Ах! Эти во­ло­сы…

Жан на­ко­нец по­нял и по­слал его к па­рик­махе­ру на ули­це Кюс­тин, ре­ко­мен­до­вав фа­сон «по­лу­бокс» — стриж­ку, ос­во­бо­ж­дав­шую от во­лос вис­ки и за­ты­лок и ос­тав­ляв­шую спе­ре­ди толь­ко ко­рот­кий ежик, раз­де­лен­ный про­бо­ром.

У па­рик­махе­ра еще ви­се­ла над две­рью ста­рин­ная вы­вес­ка: мед­ный ша­рик, с ко­то­ро­го све­ши­ва­лась ко­са, спле­тен­ная из чер­но­го кон­ско­го во­ло­са. Из де­ло­вых со­об­ра­же­ний бы­ло до­бав­ле­но: Бы­ст­ро и хо­ро­шо. Оли­вье про­пус­тил ми­мо ушей со­вет на­счет «по­лу­бок­са». Он дал уса­дить се­бя на два те­ле­фон­ных спра­воч­ни­ка и по­кор­но пре­дос­та­вил свою го­ло­ву во власть мас­те­ра, ко­то­рый без вся­ких це­ре­мо­ний при­нял­ся вер­теть ею, хо­тя Оли­вье и пы­тал­ся ино­гда что-то пре­ду­пре­дить, но — увы! Ед­ва он на­кло­нял впе­ред го­ло­ву, па­рик­махер та­щил ее на­зад с вор­чань­ем: «Пе­ре­стань же ты кру­тить­ся!» Нож­ни­цы ле­та­ли над ним, слов­но уда­ром клю­ва от­хва­ты­вая свет­лые пря­ди, тут же осе­дав­шие на пол, как пар. Тре­ща­ла ма­шин­ка для стриж­ки, под ко­нец вы­дер­нув­шая у не­го еще не­сколь­ко во­лос­ков, и маль­чик шеп­тал про се­бя ти­хо-ти­хо: «Спа­сай­ся! Ой, спа­сай­ся!» От па­рик­махе­ра, ли­ван­ца со смуг­лым и жир­ным ли­цом, пах­ло по­том. Из-под ру­ка­вов вид­не­лись тол­стые во­ло­са­тые ру­ки. Он что-то го­во­рил о пред­стоя­щих гон­ках «Тур де Франс» с ху­до­ща­вым мо­ло­дым че­ло­ве­ком, ко­то­ро­го его кол­ле­га брил, мыл, на­ти­рал квас­цо­вым кам­нем, по­шле­пы­вал по ще­кам го­ря­чи­ми сал­фет­ка­ми и по­ли­вал туа­лет­ной во­дой Гор­лье, при­чем у ка­ж­до­го был свой про­гноз: один су­лил пер­вое ме­сто Ди Па­ко, дру­гой — Ро­же Ле­дю­ку.

Ко­гда Оли­вье ощу­тил, что брит­ва уже под­рав­ни­ва­ет ему во­ло­сы на вис­ках, над уша­ми и сза­ди на шее (этот мо­мент был для не­го са­мым про­тив­ным), он стал ждать во­про­са «С мас­са­жем или без», что­бы от­ве­тить: «Без, но с брил­ли­ан­ти­ном». Это бы­ла его тще­слав­ная меч­та — за­по­лу­чить пло­скую, бле­стя­щую и уло­жен­ную лег­кой вол­ной при­чес­ку, ко­то­рая, ес­ли тро­нешь ее кон­чи­ком паль­ца, пру­жи­нит, буд­то кау­чу­ко­вая пла­сти­на. Па­рик­махер вы­да­вил на свои ла­до­ни ро­зо­вое же­ле и сма­зал маль­чи­ку во­ло­сы, пре­ж­де чем про­ло­жить безу­преч­ный про­бор и, на­ме­тив дву­мя паль­ца­ми ме­сто за­че­са, раз­де­лить ше­ве­лю­ру на­двое с по­мо­щью щет­ки весь­ма со­мни­тель­ной чис­то­ты. По­том мас­тер под­ста­вил за го­ло­вой Оли­вье зер­ка­ло, но тот так и не ус­пел при­смот­реть­ся. Он да­же за­был стрях­нуть с не­го во­ло­сы, по­пав­шие во вре­мя стриж­ки за ши­во­рот. Рас­пла­чи­ва­ясь с мас­те­ром и до­ба­вив ему чае­вые — сум­му Жан за­ра­нее ука­зал, — Оли­вье спро­сил, сколь­ко дней про­дер­жит­ся по­ма­да на го­ло­ве. Па­рик­махер не­до­умен­но по­жал пле­ча­ми и ни­че­го не от­ве­тил.

У Оли­вье не бы­ло де­нег, чтоб ку­пить се­бе ба­ноч­ку это­го сна­до­бья, но на­зав­тра Туд­журь­ян дал ему вы­год­ный со­вет: ку­пив у ап­те­ка­ря ад­ра­гант, Оли­вье су­ме­ет сам из­го­то­вить се­бе хоть це­лый гор­шок по­ма­ды. Не­ко­то­рое не­удоб­ст­во со­стоя­ло в том, что, ко­гда го­ло­ва вы­сы­ха­ла, ос­та­ва­лись за­мет­ные сле­ды бе­ло­го по­рош­ка и при­хо­ди­лось все вре­мя сма­чи­вать во­ло­сы. Ра­ме­ли со­об­щил ре­цепт: для при­да­ния им бле­ска к сме­си сле­ду­ет до­ба­вить од­ну лож­ку мас­ла и шесть ло­жек оде­ко­ло­на. Но Оли­вье пе­ре­пу­тал про­пор­ции, и его жир­ные во­ло­сы рас­про­стра­ня­ли силь­ный за­пах ара­хи­со­во­го мас­ла. Же­лая ута­ить от ку­зе­нов ре­зуль­та­ты этих до­сад­ных опы­тов, он так глу­бо­ко над­ви­гал на го­ло­ву бе­рет, что его внут­рен­няя ко­жа­ная кай­ма вы­ле­за­ла на­ру­жу и при­да­ва­ла маль­чи­ку жал­кий вид.

Си­дя у ок­на пе­ред зер­ка­лом, при­вя­зан­ным к шпин­га­ле­ту, Аль­бер­ти­на Хак то­же во­зи­лась со сво­ей при­чес­кой, на­кру­чи­вая во­ло­сы на­гре­ты­ми на ог­не же­лез­ны­ми щип­ца­ми и про­буя их жар на об­рыв­ках га­зет­ной бу­ма­ги, от­че­го раз­но­сил­ся за­пах го­ре­ло­го. Оли­вье с ин­те­ре­сом на­блю­дал за тем, с ка­кой лов­ко­стью она все это про­де­лы­ва­ла. Ко­гда Аль­бер­ти­на за­кон­чи­ла, она над­мен­но ска­за­ла:

— Зай­ди ко мне, не­ве­жа ты эта­кий! Я для те­бя ос­та­ви­ла две ола­дьи с яб­ло­ка­ми.

Аль­бер­ти­на при­дви­ну­ла маль­чи­ку та­рел­ку, по­сы­па­ла ос­тыв­шие ола­дьи са­хар­ным пес­ком и за­ме­ти­ла:

— Ко­гда на­хо­дят­ся у да­мы в гос­тях, не си­дят в бе­ре­те!

Оли­вье вспом­нил, что Прин­цес­са та­кое же точ­но за­ме­ча­ние сде­ла­ла Кра­сав­чи­ку Ма­ку. Он счел его обос­но­ван­ным, но при­тво­рил­ся, что у не­го на­сморк, и от­ве­тил:

— Хе… у ме­ня го­ло­ва мерз­нет…

Аль­бер­ти­на ос­корб­лен­но со­рва­ла с не­го бе­рет и уви­де­ла все это без­обра­зие… Во­ло­сы, лоб, уши бы­ли мас­ля­ные и пах­ли, как то­п­ле­ный жир. Она бы­ла по­ра­же­на. Оли­вье по­ста­рал­ся объ­яс­нить са­мым не­при­ну­ж­ден­ным то­ном:

— Это про­сто брил­ли­ан­тин…

Но ему при­шлось при­знать­ся, что тут по­шла в ход по­ма­да соб­ст­вен­но­го из­го­тов­ле­ния.

Аль­бер­ти­на по­ста­ви­ла греть во­ду, бро­си­ла в нее жел­тый по­ро­шок шам­пу­ня и зая­ви­ла, что сей­час вы­мо­ет ему го­ло­ву. При­сты­жен­ный Оли­вье на­гнул­ся над та­зом и по­зво­лил ей этим за­нять­ся. По­том она при­че­са­ла маль­чи­ка по-сво­ему, за­гла­див во­ло­сы на­зад и ска­зав, что так ему боль­ше идет.

По­сле все­го это­го Оли­вье еще с мок­рой го­ло­вой уп­ле­тал яб­лоч­ные ола­дьи, а Аль­бер­ти­на на­ста­ви­тель­но по­вто­ря­ла:

— А ос­тат­ки то­же слад­ки.

Оли­вье утер ла­до­нью рот, по­бла­го­да­рил, за­ве­рив, что в жиз­ни не ел столь вкус­но. То­гда ма­дам Хак по­гла­ди­ла его по ще­ке и ска­за­ла:

— Ну, раз­бой­ник, бе­ги! — и тут же до­ба­ви­ла: — Уби­рай­ся, хва­тит ду­ра­ка ва­лять, на­до­ел ты мне!

Он на­ме­рен­но за­был у нее свой бе­рет и при­сое­ди­нил­ся на ули­це к Лу­лу и Кап­де­ве­ру, ко­то­рые про­гу­ли­ва­лись с ви­дом со­общ­ни­ков. За­су­нув ру­ки в кар­ма­ны, на­кло­нив­шись впе­ред и ссу­ту­лив пле­чи, они на­ро­чи­то по­ка­зы­ва­ли, что у них на­зре­ва­ют серь­ез­ные за­мыс­лы. Оли­вье то­же за­су­нул ру­ки в кар­ма­ны, по­скри­пел там свои­ми баб­ка­ми и по­шел ря­дом, изо всех сил под­ра­жая при­яте­лям. Ре­бя­та сде­ла­ли два ту­ра во­круг квар­та­ла в пол­ном мол­ча­нии.

К кон­цу про­гул­ки они ос­та­но­ви­лись на ули­це Баш­ле пе­ред ба­ка­лей­ной лав­чон­кой с гряз­ны­ми ок­на­ми. Они со­зер­ца­ли весь­ма серь­ез­но и сте­пен­но, но с не­ко­то­рой хит­ре­цой ко­ро­боч­ки с ка­мам­бе­ром фир­мы Ле­пе­ти, би­тые яй­ца в круг­лом со­су­де, уже по­ча­тый паш­тет в гли­ня­ной мис­ке, го­лу­бой оверн­ский сыр со сле­зой, под кол­па­ком, сыр грюй­ер с глаз­ка­ми, яр­лыч­ки плав­ле­но­го сы­ра «Смею­щая­ся ко­ро­ва»: ко­ро­ва бы­ла с серь­гой, в ко­то­рой стоя­ла вто­рая, точ­но та­кая же ко­ро­ва, а в ее серь­ге — тре­тья, а за той… и так да­лее до бес­ко­неч­но­сти, таб­лет­ки шо­ко­ла­да Ме­нье, взды­маю­щие­ся вин­то­вой ле­ст­нич­кой, ко­роб­ки кон­сер­вов из тун­ца в на­ту­раль­ном со­усе, уло­жен­ные в шах­мат­ном по­ряд­ке, про­дол­го­ва­тые пач­ки лап­ши фирм «Ри­ву­ар», «Кар­ре» и «Во­зон-Вор­дю­раз», рас­став­лен­ные сол­да­ти­ка­ми, бу­тыл­ки ви­на, по­кры­тые пы­лью, чтоб они вы­гля­де­ли вы­дер­жан­ны­ми… Ре­бя­та про­шли ми­мо две­рей лав­ки с пе­ре­вод­ны­ми рек­лам­ны­ми кар­тин­ка­ми на стек­ло: рыб­ка для за­ку­сок из кон­сер­вов Амье (все­гда «са­мая от­лич­ная»), Пьер­ро с кон­фет­ных фан­ти­ков, ку­бик с оберт­ки су­хо­го буль­о­на; по­том по­до­шли ко вто­рой вит­ри­не — вот эта уж бы­ла бо­лее ин­те­рес­ной, со все­ми ее кну­ти­ка­ми и ко­ле­си­ка­ми из со­лод­ко­во­го кор­ня, ко­ро­боч­ка­ми с яр­ко-оран­же­вы­ми ла­ком­ст­ва­ми из ко­ко­со­во­го оре­ха, це­лым ле­сом ле­ден­цов, во­ткну­тых в де­ре­вян­ные под­став­ки, как то­поль­ки, с ее па­ке­ти­ка­ми же­ва­тель­ной ре­зин­ки, chew­ing gum (де­ти на­зы­ва­ли ее «сем-сем-гум»), ку­соч­ка­ми ну­ги, яб­лоч­ны­ми по­мад­ка­ми, бу­ты­лоч­ка­ми с со­ска­ми (толь­ко вме­сто мо­ло­ка они за­пол­ня­лись мел­ким дра­же), ме­шоч­ка­ми ва­ниль­ной са­хар­ной пуд­ры и сви­рель­ка­ми из слад­ко­го кор­ня…

Де­ти об­ли­зы­ва­лись и ти­хо мур­лы­ка­ли: мяу-мяу. По­том Лу­лу ти­хонь­ко на­жал руч­ку две­ри и не­гром­ко по­звал: «Эй! Эй!» Ры­жая де­воч­ка, же­ма­нясь, по­до­шла к две­ри.

— Ты что, од­на? — спро­сил Лу­лу. — Ста­щи-ка нам че­го-ни­будь вкус­нень­ко­го…

Она обер­ну­лась, по­смот­ре­ла в глубь лав­ки, по­том, за­су­нув ру­ку в ва­зу, вы­та­щи­ла горсть цвет­ных ле­ден­цов и про­тя­ну­ла их маль­чи­ку. Ре­бя­та пом­ча­лись к ули­це Ни­ко­ле, ос­та­но­ви­лись у оте­ля, в ко­то­ром жи­ли се­ве­ро­аф­ри­кан­ские ра­бо­чие (во­да и газ на всех эта­жах), и, раз­де­лив ме­ж­ду со­бой слад­кую до­бы­чу, при­ня­лись энер­гич­но пе­ре­ма­лы­вать зу­ба­ми твер­дые кон­фет­ки.

Лу­лу на ра­до­стях дал Оли­вье «ле­ща», то есть по­про­сту шлеп­нул его по за­ду. Оли­вье по­пы­тал­ся схва­тить Лу­лу од­ной ру­кой за ши­во­рот, а дру­гой за брю­ки, что­бы за­ста­вить бе­жать пе­ред со­бой на ма­нер «ска­чек за чес­но­ком», но ему это не уда­лось. То­гда он ткнул паль­цем в грудь Кап­де­ве­ру и ска­зал: «А у те­бя пят­но!» — и, ко­гда тот на­кло­нил го­ло­ву, по­ще­ко­тал ему кон­чик но­са. Все ста­ли ба­ло­вать­ся по обыч­ной «про­грам­ме», хва­тать друг дру­га, ра­зыг­ры­вать, пи­хать, го­нять­ся и шле­пать, при­го­ва­ри­вая на хо­ду: «Ты кош­ка, те­бе во­дить».

Оли­вье ве­се­лил­ся до упа­ду. Ря­дом с друзь­я­ми он за­бы­вал обо всех сво­их не­сча­сть­ях. Они стя­ну­ли рас­кра­шен­ный звез­доч­ка­ми мя­чик у ма­лень­кой На­на, ко­то­рая иг­ра­ла, бро­сая его об стен­ку и вы­пол­няя все тре­бую­щие­ся «ко­лен­ца» — часть пер­вая, лег­кий удар, силь­ный удар, ма­лень­кая спи­раль, боль­шая спи­раль, под од­ну нож­ку, под дру­гую нож­ку, мол­ча, без шу­ток… — и ста­ли го­нять мя­чик из рук в ру­ки, а по­том за­пус­ти­ли его вниз по ули­це, за­ста­вив дев­чон­ку бе­жать вслед, гро­зить ку­лач­ком и прон­зи­тель­но кри­чать: «Бан­да кре­ти­нов!»

На ули­це Лам­бер дру­гие дев­чон­ки пры­га­ли че­рез ска­кал­ку и на­пе­ва­ли:

И вдруг Кап­де­вер за­во­пил:

— Ой не так, де­воч­ки! Оли­вье ведь влюб­лен в Прин­цес­су, да-да, в эту здо­ро­вен­ную жердь с во­ло­са­ми из пак­ли!

Взбе­шен­ный Оли­вье сме­рил его взгля­дом и от­пих­нул. Они ис­ко­са по­смат­ри­ва­ли друг на друж­ку, слег­ка за­ди­ра­лись, но ни­кто не ре­шал­ся ввя­зать­ся в дра­ку.

— А ну от­ка­жись от сво­их слов!

— Еще че­го!

Как ко­ты, стоя­ли они друг про­тив дру­га и ши­пе­ли, по­том бо­лее доб­ро­душ­ный Лу­лу раз­нял их: «Иди­те, ре­бя­та, иди­те от­сю­да…» День не го­дил­ся для дра­ки.

На ули­це Ла­ба, при­сло­нив­шись к по­ли­ро­ван­ной две­ри га­лан­те­рей­ной лав­ки, сто­ял Па­ук — свои­ми изу­ро­до­ван­ны­ми но­га­ми и куль­тя­ми рук, раз­ве­ден­ны­ми в сто­ро­ны, он на­по­ми­нал ог­ром­ную ле­ту­чую мышь, за­мер­шую на во­ро­тах де­ре­вен­ской фер­мы.

Га­лан­те­рей­ная ла­воч­ка, по-преж­не­му за­пер­тая, вы­гля­де­ла не­ле­по на этой ожив­лен­ной ули­це. В двер­ные ще­ли на­би­лась пыль, де­ре­во бы­ло ис­чер­ка­но ме­лом, да­же со­ба­ки ос­та­нав­ли­ва­лись тут под­нять ла­пу — все при­хо­ди­ло в упа­док. Лег­ко бы­ло пред­ста­вить се­бе там, за став­ня­ми, это за­му­ро­ван­ное про­стран­ст­во, став­шее бес­по­лез­ным и ни­ко­му не нуж­ным. Чтоб при­вес­ти в по­ря­док на­след­ст­вен­ные де­ла, род­ст­вен­ни­ки ожи­да­ли се­мей­но­го со­ве­та, а он все вре­мя от­кла­ды­вал­ся, ибо друг к дру­гу все от­но­си­лись не­до­вер­чи­во. Как-то при ре­бен­ке про­из­нес­ли сло­во «опе­кун», но ему по­ду­ма­лось, что оно оз­на­ча­ет что-то вро­де под­пор­ки для ро­зо­вых кус­тов или для стеб­лей фа­со­ли. По­рой ка­кие-то об­ра­зы преж­ней жиз­ни сно­ва воз­ни­ка­ли в его па­мя­ти; зна­ко­мый стол, бу­фет, гор­ка со свер­каю­щей по­су­дой, швей­ная зин­ге­ров­ская ма­ши­на, его кро­ват­ка, бес­чис­лен­ные ящич­ки для га­лан­те­рей­ных то­ва­ров. Как, на­вер­ное, рез­вят­ся сей­час мы­ши сре­ди всех этих со­кро­вищ! А ве­щи спят бес­про­буд­ным сном, как в за­ча­ро­ван­ном зам­ке спя­щей кра­са­ви­цы. По­том пе­ред маль­чи­ком по­яв­лял­ся при­зрак Вир­жи­ни, за­пер­той там, за став­ня­ми: Вир­жи­ни ле­жа­ла на смерт­ном од­ре, ее ру­ка бы­ла бес­силь­но от­ки­ну­та в сто­ро­ну.

А тут еще этот Па­ук, не­дви­жи­мый, как вер­ный страж.

Де­ти, все трое, по­до­шли, вы­ню­хи­вая, чем бы им по­за­ба­вить­ся.

— А ну, пар­ни, — на­смеш­ли­во ска­зал Кап­де­вер, — при­цель­тесь-ка в Пау­ка.

Лу­лу и Оли­вье с воз­му­ще­ни­ем пе­ре­гля­ну­лись. Из­де­вать­ся над ка­ле­кой, на ви­ду у всей ули­цы? Нет, так не по­сту­па­ют. Лю­ди обыч­но ог­ра­ни­чи­ва­лись тем, что ста­ра­лись не за­ме­чать его убо­же­ст­ва. Мож­но бы­ло под­шу­тить над та­ким, как Люсь­ен Заи­ка, над ка­ким-ни­будь глу­хим или гор­ба­тым че­ло­ве­ком, но не из­мы­вать­ся же над Пау­ком — ведь его и так уже горь­ко оби­де­ла судь­ба. Лу­лу раз­во­ро­шил свою лох­ма­тую чер­ную ше­ве­лю­ру, ко­то­рая рез­ко кон­тра­сти­ро­ва­ла со свет­лы­ми куд­ря­ми Оли­вье, и на­нес Кап­де­ве­ру креп­кий удар ку­ла­ком в пле­чо.

— Ты что, обал­дел, а? Си­няк же бу­дет!

Но Лу­лу уже уг­ро­жал «на­ве­сить ему фо­нарь», чтоб и под гла­зом ос­тал­ся ог­ром­ный си­няк. А Оли­вье при­ба­вил:

— Па­ук — мой при­ятель.

— Ах! Ах! Ска­жи­те по­жа­луй­ста! — за­орал Кап­де­вер. — Па­ук — твой при­ятель, а Прин­цес­са — твоя под­руж­ка… — И он сплю­нул се­бе под но­ги, под­тя­нул шта­ны и уда­лил­ся, по­ка­чи­вая го­ло­вой и ужас­но гри­мас­ни­чая.

— Вот уж на­стоя­щий по­ли­цей­ский сы­нок, — ска­зал Лу­лу.

— Ни­че­го, это у не­го ско­ро прой­дет… — от­ве­тил Оли­вье.

Маль­чи­ки веж­ли­во по­здо­ро­ва­лись с ма­дам Оду­ар, ко­то­рая на свои уже силь­но по­ре­дев­шие во­ло­сы все-та­ки ухит­ря­лась на­кру­тить би­гу­ди. По пу­ти они при­лас­ка­ли ры­жую со­ба­ку Аль­бер­ти­ны и по­ма­ни­ли ее не­су­ще­ст­вую­щим са­хар­ком, чтоб она по­стоя­ла на зад­них ла­пах.

— А что, ес­ли по­го­во­рить с Пау­ком? — спро­сил Лу­лу.

— Ты что, очу­мел? — ска­зал Оли­вье.

— Глу­по­сти! Сей­час уви­дишь!

Лу­лу по­до­шел к Пау­ку и ска­зал:

— До­б­рый день, мсье!

Ка­ле­ка от­ве­тил не сра­зу. Его за­стыв­шие в пол­ной не­под­виж­но­сти ко­неч­но­сти вдруг ше­вель­ну­лись, а гла­за при­от­кры­лись — они по­ка­за­лись ре­бя­там без­дон­ны­ми. Он по­смот­рел на де­тей и от­ве­тил сво­им ус­та­лым го­ло­сом:

— При­вет, Серж. При­вет, Оли­вье.

— Ну и ну! — вос­клик­нул Лу­лу. — Вы знае­те, как ме­ня зо­вут?

Па­ук улыб­нул­ся и уточ­нил, же­лая рас­се­ять со­мне­ния:

— Да, знаю, ты Серж, а для дру­зей — Лу­лу, так они те­бя на­зы­ва­ют.

Оба маль­чи­ка стоя­ли ря­дом, не на­хо­дя слов. Им хо­те­лось вы­гля­деть лю­без­ней, и, пе­ре­сту­пая с но­ги на но­гу, они пе­ре­гля­ды­ва­лись, под­за­до­ри­вая друг друж­ку на­чать раз­го­вор. На­ко­нец Оли­вье ри­ск­нул, про­ро­нив:

— Как вы се­бя чув­ст­вуе­те?

Ка­ле­ка от­ве­тил:

— Не­пло­хо, — а по­том дви­же­ни­ем под­бо­род­ка ука­зал на кар­ман сво­ей си­ней курт­ки: — Там внут­ри си­га­ре­та. Не мо­жешь ли су­нуть ее мне в рот?.. Да еще огонь­ку бы.

Оли­вье за­лез в кар­ман Пау­ка, вы­та­щил смя­тую си­га­ре­ту и ста­ра­тель­но вы­пря­мил. По­том вста­вил ее в рот Пау­ку и с гор­до­стью вы­нул из сво­его кар­ма­на ко­ро­бок швед­ских спи­чек. Па­ук по­бла­го­да­рил и с на­сла­ж­де­ни­ем за­тя­нул­ся, от­ки­нув го­ло­ву, чтоб дым не ел ему гла­за.

Дви­же­ни­ем губ он ото­дви­нул си­га­ре­ту в уго­лок рта и, как бы при­но­ся из­ви­не­ние, ска­зал:

— А ме­ня зо­вут Да­ни­эль.

Лу­лу и Оли­вье не мог­ли скрыть сво­его удив­ле­ния — они уже так свык­лись с тем, что все зо­вут ка­ле­ку Пау­ком, что да­же не мог­ли и пред­по­ла­гать, что у не­го, как у всех лю­дей, есть имя. И Лу­лу глу­по про­ле­пе­тал:

— Рад зна­ком­ст­ву!

Оли­вье улыб­нул­ся и мяг­ко по­вто­рил:

— Да­ни­эль… Да­ни­эль…

По­сле то­ми­тель­ной пау­зы по­сле­до­ва­ло про­ща­ние: «Ну лад­но, все­го хо­ро­ше­го…» — и де­ти сму­щен­но уда­ли­лись, а Да­ни­эль-Па­ук по­тряс под­бо­род­ком, чтоб сбро­сить пе­пел сво­ей си­га­ре­ты.

Но на ули­це сцен­ки бы­ст­ро сме­ня­ли од­на дру­гую. А вот и ма­дам Па­па; ее ма­лень­кое, как у по­ле­вой мыш­ки, ли­цо со­вер­шен­но ис­чез­ло под ук­ра­шен­ной виш­ня­ми боль­шой шля­пой, зон­тик со стек­лян­ной круг­лой руч­кой сви­сал с лок­тя; в ру­ках она не­сла тес­то, за­вер­ну­тое в ку­хон­ное по­ло­тен­це, чтоб бу­лоч­ник ис­пек ей пи­рог. По до­ро­ге она без кон­ца ос­та­нав­ли­ва­лась, же­лая ка­ж­до­му встреч­но­му разъ­яс­нить: «Зав­тра прие­дет ма­лыш, мой ма­лыш явит­ся…»

Эр­нест, уса­тый хо­зя­ин ка­фе «Транс­ат­лан­тик», пус­кал струю из си­фо­на в двух «сле­пив­ших­ся», смеш­но пе­ре­дви­гаю­щих­ся со­ба­чо­нок. Туд­журь­ян с третье­го эта­жа сбро­сил в кон­вер­те во­дя­ную бом­бу, гул­ко взо­рвав­шую­ся пе­ред при­врат­ни­цей из до­ма но­мер 78, ма­дам Гро­ма­ляр, ко­то­рая страш­но обоз­ли­лась и по­гро­зи­ла ку­ла­ком в не­бо. В дру­гом ок­не Джек, млад­ший сын порт­но­го, пы­тал­ся пой­мать кар­ман­ным зер­каль­цем сол­неч­ный луч и на­пра­вить его пря­мо в ли­цо прач­ке, жи­ву­щей на­про­тив. Маль­чиш­ка с длин­ны­ми, как у дев­чон­ки, во­ло­са­ми, объ­е­дал ку­ри­ную нож­ку, с трес­ком раз­ди­рая ее су­хо­жи­лия.

Взгля­дом зна­то­ков Оли­вье и Лу­лу обо­зре­ва­ли эти при­выч­ные сцен­ки и пе­ре­гля­ды­ва­лись, чтоб вы­яс­нить от­но­ше­ние друг дру­га к то­му или ино­му со­бы­тию. Под лу­ча­ми за­хо­дя­ще­го солн­ца кры­ши до­мов ста­но­ви­лись си­ре­не­вы­ми; зной­ный воз­дух, ка­за­лось, дро­жал и стру­ил­ся; сно­ва­ли му­хи… Лу­лу по-сво­ему вы­ра­зил то, что чув­ст­во­вал:

— Кра­со­ти­ща на ули­це!

— Да, здо­ро­во! — как эхо, от­клик­нул­ся Оли­вье.

Они опять вни­ма­тель­но ог­ля­де­лись кру­гом, слов­но пен­сио­не­ры, вы­шед­шие на про­гул­ку. Все уже ды­ша­ло иным рит­мом — ве­чер­ним. В горш­ке на по­до­кон­ни­ке у ма­дам Аль­бер­ти­ны яр­ко цве­ли на­стур­ции. Про­шла де­вуш­ка в пла­тье с зе­ле­ны­ми раз­во­да­ми, ли­цо ее бы­ло та­ким юным и чис­тым. В од­ной из квар­тир до­ма но­мер 75, ста­ра­тель­но под­ра­жая го­ло­су Жо­зе­фи­ны Бек­кер, ка­кой-то муж­чи­на на­пе­вал: «У ме­ня две люб­ви». Из ок­на ма­дам Ша­минь­он ка­па­ла во­да — она по­ли­ва­ла цве­ты. Лю­ди уже воз­вра­ща­лись с ра­бо­ты.

Ка­кая-то тень ом­ра­чи­ла гла­за Оли­вье, и он при­сталь­но по­смот­рел на дру­га, слов­но же­лая по­де­лить­ся с ним вне­зап­ным опа­се­ни­ем. И Лу­лу Вши­вая Баш­ка, долж­но быть по­няв, в чем де­ло, взъе­ро­шил ру­кой свои во­ло­сы цве­та во­ро­но­ва кры­ла и дру­же­ски шлеп­нул при­яте­ля по пле­чу:

— Не гру­сти, Олив! Мо­жет, ты еще и ос­та­нешь­ся здесь…

Оли­вье в от­вет толь­ко вздох­нул, и они дви­ну­лись вверх по ули­це, ох­ва­чен­ные за­дум­чи­во­стью, слов­но фи­ло­со­фы пе­ред ли­цом ми­ро­вых про­блем.