Ули­ца, как лег­кая бар­ка, при­ча­лив­шая к сто­ли­це, зыб­ко ка­ча­лась на вол­нах со­бы­тий, вое­ва­ла с по­все­днев­ной ну­ж­дой, ино­гда вы­ка­зы­ва­ла в сво­их су­ж­де­ни­ях на­стоя­щую муд­рость, а в дру­гой раз толь­ко на­пе­ва­ла, чтоб по­за­быть о сво­их бе­дах. Но ру­ки пе­ре­лис­ты­ва­ли га­зет­ные стра­ни­цы, лю­ди чи­та­ли их, ка­чая го­ло­вой, пе­ре­хо­дя от тре­вог к улыб­ке, от бес­по­кой­ст­ва к раз­вле­че­ни­ям, ус­по­каи­вая, ху­до ли, хо­ро­шо ли, са­мих се­бя, ибо мир дру­гих, сча­ст­ли­вых и обес­пе­чен­ных, был об­раз­цом, не­дос­туп­ным для под­ра­жа­ния, хо­тя и ос­та­вал­ся меч­той и на­де­ж­дой.

Ма­лень­кая ули­ца Ла­ба бы­ла как ки­но для бед­ных лю­дей, ис­тин­ный рай для тех, ко­му жи­лось не­удоб­но и скуд­но, ме­сто, где все ве­ли се­бя воль­гот­но и не­при­ну­ж­ден­но, где да­же уда­ва­лось по­рой пе­ре­жить при­клю­че­ние. Счи­та­лось, что «ули­ца при­над­ле­жит всем и ка­ж­до­му», и это оз­на­ча­ло — тут мож­но чув­ст­во­вать се­бя как до­ма. По­том­ст­вен­ных па­ри­жан в этом квар­та­ле бы­ло не­мно­го, а те, кто про­жи­ва­ли в верх­ней час­ти ули­цы Ла­ба, яви­лись сю­да со всех кон­цов све­та: тут бы­ли ис­пан­цы, италь­ян­цы, ара­бы, ев­реи, мар­ти­ни­кан­цы, по­ля­ки, рус­ские, а так­же бре­тон­цы, оверн­цы, бас­ки, ко­то­рые все еще тос­ко­ва­ли по род­ной про­вин­ции, но все они — как чу­же­зем­цы, меч­тав­шие по­ско­рее ас­си­ми­ли­ро­вать­ся, хо­тя и со­хра­нив свою на­цио­наль­ную са­мо­быт­ность, так и ко­рен­ные жи­те­ли пус­тын­ных фран­цуз­ских ок­ра­ин, — лишь здесь, на этой ули­це, об­ре­та­ли не­мно­го то­го жи­ви­тель­но­го воз­ду­ха, ко­то­рый по­мо­гал им су­ще­ст­во­вать.

Во­круг этой бар­ки бу­ше­вал це­лый мир со свои­ми бес­ко­неч­но раз­во­ра­чи­ваю­щи­ми­ся со­бы­тия­ми, вес­ти о ко­то­рых до­но­си­ли сю­да ил­лю­ст­ри­ро­ван­ные жур­на­лы и ра­дио­пе­ре­да­чи, то пре­тен­ци­оз­ные, как мо­ло­дая про­вин­ци­ал­ка, то за­хле­бы­ваю­щие­ся от вос­тор­га. А сю­же­ты, вы­зы­вав­шие этот вос­торг или страх, все ум­но­жа­лись, ста­но­вясь те­мой взвол­но­ван­ных раз­го­во­ров: пер­вые по­ле­ты и не­пре­рыв­ный стре­ми­тель­ный про­гресс авиа­ции, кон­курс эле­гант­ных ав­то­мо­би­лей; при­езд в Па­риж Ча­п­ли­на; Ган­ди с его го­лым че­ре­пом, то­щи­ми но­га­ми, все­гда за­дра­пи­ро­ван­ный, буд­то он толь­ко что вы­шел из ван­ны; тол­стяк Габ­ри­эл­ло с его по­пу­ляр­ным но­ме­ром «го­лод­ные му­ки»; Со­ня Хе­ни, зна­ме­ни­тая тан­цов­щи­ца на льду, сколь­зя­щая по кат­кам все­го ми­ра; ве­ло­си­пед­ные гон­ки; бо­гач Ага-Хан, иг­раю­щий в гольф; вы­сту­п­ле­ние Гит­ле­ра и на­цио­нал-со­циа­ли­стов про­тив ста­ро­го Гин­ден­бур­га; по­хи­ще­ние ре­бен­ка у лет­чи­ка Линд­бер­га; ве­ли­че­ст­вен­ный жест Сея­тель­ни­цы с но­вой поч­то­вой мар­ки; по­лет Па­риж — Нью-Йорк, со­вер­шен­ный авиа­то­ра­ми Кос­те­сом и Бе­ло­нте; Бал Мо­ды в Гранд-Опе­ра; бла­го­тво­ри­тель­ный ве­чер в поль­зу дет­ских боль­ниц; на­ции Ев­ро­пы, ос­па­ри­ваю­щие свои гра­ни­цы; кон­фе­рен­ция по ра­зо­ру­же­нию; Ли­га на­ций…

Но все эти со­бы­тия ка­за­лись ка­ки­ми-то не­ре­аль­ны­ми, от­да­лен­ны­ми, вы­ду­ман­ны­ми, хо­тя ино­гда и пу­га­ли. Под­лин­ная жизнь ули­цы со­стоя­ла в са­мих встре­чах лю­дей, в их бе­се­дах, иг­рах, пе­ре­счи­ты­вае­мых без кон­ца мел­ких день­гах (и ес­ли мо­не­ты па­да­ли, то обыч­но о них го­во­ри­лось: «Боль­ше не вы­рас­тут!»), а так­же во флир­те, в свадь­бах, ро­ж­де­ни­ях и смер­тях, в ужа­саю­щей без­ра­бо­ти­це, в му­чи­тель­ном ра­бо­чем дне, до­во­дя­щем лю­дей до край­ней ус­та­ло­сти, в про­во­няв­шем ра­гу, гряз­ном бе­лье, сы­ро­сти, опо­зда­ни­ях в мас­тер­скую или кон­то­ру («Я ему ска­зал, что в мет­ро слу­чи­лась за­держ­ка, а он мне от­ве­тил: «По­ка­жи­те би­ле­тик с от­мет­кой об опо­зда­нии». То­гда я ска­зал вот что, а он мне вот так от­ве­тил…») и, на­ко­нец, — в лю­бов­ных ис­то­ри­ях, ссо­рах, при­ми­ре­ни­ях, ино­гда в дра­ках. И все это воз­вра­ща­ло вас к чу­дес­ным вос­кре­сень­ям с дол­ги­ми тра­пе­за­ми, тя­ну­щи­ми­ся от пред­обе­ден­но­го апе­ри­ти­ва до по­сле­обе­ден­но­го конь­я­ка, с по­спеш­ны­ми сбо­ра­ми на со­стя­за­ния по греб­ле и за­го­род­ные тан­цуль­ки, в ка­бач­ки и хар­чев­ни, на яр­мар­ки и гу­ля­нья, в зоо­сад, в ки­нош­ку и в цирк, на пло­щадь Трон, са­мую ве­се­лую яр­мар­ку, в ка­фе «Ле гро арбр» и «Ле врэ арбр» в пред­ме­стье Ро­бин­сон, в «Кон­вер», что в Но­жа­не, — сло­вом, во все мес­та, свя­зан­ные с на­род­ны­ми раз­вле­че­ния­ми.

Мо­ло­дые от­прав­ля­лись на за­го­род­ные тан­цуль­ки, что­бы, под­ра­жая пер­со­на­жам Кар­ко, по­пля­сать в свое удо­воль­ст­вие — ле­ни­вую жа­ву, рум­бу или ан­тиль­ский та­нец би­гу­ин. Но за все на­до бы­ло пла­тить: две ми­нут­ки под­ви­гал но­га­ми — го­ни пять сан­ти­мов. Все вре­мя в за­ле раз­да­ва­лись то воз­гла­сы кон­тро­ле­ров с ко­жа­ны­ми сум­ка­ми «опус­ти­те мо­не­ту!», то ус­лов­ное по­ве­ли­тель­ное меж­до­ме­тие п-с-т-т, ко­то­рым ка­ва­ле­ры в фет­ро­вых шля­пах, в ка­но­тье или на­де­тых на­бек­рень клет­ча­тых кеп­ках при­гла­ша­ли сво­их дам, что­бы тот­час по­ло­жить им на спи­ну ла­донь реб­ром, ли­бо за­жав в ней пла­ток во из­бе­жа­ние не­при­ят­но­го пот­но­го при­кос­но­ве­ния; слы­ша­лись вздо­хи и ры­да­ния ак­кор­де­о­на. В пе­ре­ры­вах все пи­ли су­хое ви­но, ли­мо­над или мят­ный на­пи­ток, ис­ко­са об­ме­ни­ва­ясь взгля­да­ми, ино­гда при­твор­но бла­го­вос­пи­тан­ны­ми, ино­гда про­сто доб­ро­же­ла­тель­ны­ми. И вот опять на­чи­на­лись тан­цы, и дев­чон­ки ос­во­бо­ж­да­лись от ско­ван­но­сти дви­же­ний, при­об­ре­тен­ной на за­во­де или в кон­то­ре, а пар­ни про­дол­жа­ли свою веч­ную иг­ру — го­лубь об­ха­жи­ва­ет го­луб­ку. Лю­ди бур­жу­аз­но­го скла­да со­чли бы все это вуль­гар­ным, ска­за­ли бы, что это «бал для гор­ня­шек», но те, кто при­хо­ди­ли сю­да тан­це­вать, бы­ли по-на­стоя­ще­му сча­ст­ли­вы.

Но вот на­сту­пал час воз­вра­ще­ния, ко­нец вос­крес­но­го дня, и на об­рат­ном пу­ти еще мож­но бы­ло уви­деть сто­яв­ших у во­рот тор­го­вок цве­та­ми, по­гла­зеть на вы­став­лен­ное в вит­ри­нах съе­ст­ное, на все эти вкус­но­сти в же­ле, паш­те­ты с бо­га­тым гар­ни­ром, кус­ки го­вя­ди­ны и ба­ра­ни­ны, де­ко­ри­ро­ван­ные зе­ле­ны­ми ли­сть­я­ми и бу­ма­гой, на­ре­зан­ной фес­тон­чи­ка­ми, прой­ти ми­мо та­бач­ных ла­во­чек, еще очень мно­го­люд­ных, ус­лы­шать, как про­дав­цы ве­чер­них га­зет «Па­ри-су­ар» и «Ин­тран» вы­кри­ки­ва­ют бро­ские за­го­лов­ки, эф­фект­но их ис­ка­жая. Од­на­ко ря­дом с этим ве­се­лым бие­ни­ем жиз­ни — ее мрач­ная из­нан­ка: озяб­шие, го­лод­ные ста­ри­ки, хму­рые групп­ки без­ра­бот­ных, на­прав­ляю­щих­ся в сто­ло­вые и в пунк­ты раз­да­чи бес­плат­но­го «на­род­но­го су­па», ка­кая-ни­будь не­сча­ст­ная па­роч­ка, со­вре­мен­ные Ро­мео и Джуль­ет­та, чья лю­бовь бу­дет уби­та ну­ж­дой, ску­чен­но­стью, в ко­то­рой при­дет­ся жить, вся­ки­ми ус­лов­но­стя­ми и ка­та­ст­ро­фа­ми.

Жи­те­ли этих квар­та­лов не лю­би­ли смот­реть филь­мы из на­род­ной жиз­ни, прав­ди­вые и про­стые, им хо­те­лось от­влечь­ся, на­лю­бо­вать­ся ар­ти­ста­ми в мун­ди­рах, ук­ра­шен­ных зо­ло­ты­ми эпо­ле­та­ми, в та­ких, на­при­мер, кар­ти­нах, как «Кон­гресс тан­цу­ет», «Он оча­ро­ва­те­лен», «У ца­ря на служ­бе», «Блон­дин­ка — меч­та моя» или «Па­рад люб­ви». Чем боль­ше бы­ло в филь­ме им­пе­ра­то­ров и прин­цев, по­шлых про­сту­шек и ве­ро­лом­ных ко­ро­лев, чем боль­ше бы­ло вся­кой без­вку­си­цы, пыш­ных обо­рок и сто­ло­во­го се­реб­ра, про­гу­лок в ко­ля­сках и гран­ди­оз­ных ба­лов под ко­лос­саль­ны­ми ве­не­ци­ан­ски­ми люс­т­ра­ми, тем боль­ше им все это пра­ви­лось, и швей­ки, ра­бот­ни­цы, ма­ши­ни­ст­ки ры­да­ли над сен­ти­мен­таль­ны­ми не­уря­ди­ца­ми ка­кой-ни­будь ко­ро­лев­ской доч­ки или над сча­сть­ем, что дос­та­ва­лось Зо­луш­кам в ки­но­сту­дии — из­бран­ни­цам пре­крас­ных прин­цев, ко­то­рых иг­ра­ли Ан­ри Га­ра или Мо­рис Ше­ва­лье, ро­дом из Ме­ниль­мон­та­на.

А по­том ки­но­рек­ла­ма де­мон­ст­ри­ро­ва­ла из­де­лие Раз­ви­та и ру­баш­ку «Но­вель­текс», про­дук­ты фир­мы Фос­као и мек­си­кан­ский чай док­то­ра Жа­ва­са, «Ис­точ­ник мо­ло­до­сти» аб­ба­та Су­ри и ли­по­вый чай Шар­тре де Дюр­бо­на, стек­ло фир­мы «Пи­рекс» и лось­он «Уби­ган», элек­три­че­ский ки­пя­тиль­ник «Ка­лор» и ча­сы «Эр­ме­то», крем «Ма­ла­се­ин», от ко­то­ро­го ко­жа ста­но­вит­ся неж­ной, как цве­ток, руч­ку фир­мы Ва­тер­ман и ви­но «фри­лез» — сло­вом, все то, что хо­тя и не зо­ло­то, но бле­стит и, ко­неч­но, спо­соб­ст­ву­ет не­пре­рыв­но­му по­гло­ще­нию де­нег.

В сущ­но­сти, весь этот мир де­лил­ся на две сбор­ные ко­ман­ды, как в фут­бо­ле, и обе они пред­став­ля­ли Фран­цию. С од­ной сто­ро­ны дея­те­ли по­ли­ти­че­ские: Тар­дье, Эр­рио, Ман­дель, Поль Бон­кур, Ре­но, Ла­валь, Пен­ле­ве, Флан­ден, Кайо, Ду­мер, Бю­ис­сон. С дру­гой — Ан­ри Га­ра, Гар­ри Ба­ур, Жан Мю­ра, Фер­нан­дель, Ре­мю, Миль­тон, Ше­ва­лье, Шар­пи­ни и Бран­ка­то, Баш и Ла­верн. Вни­ма­ние! По­да­ча! При не­об­хо­ди­мо­сти они, ко­неч­но, сра­жа­лись ме­ж­ду со­бой, и да­же с ожес­то­че­ни­ем, но лишь толь­ко по­ли­ти­ки до­би­ра­лись до вла­сти, они сра­зу при­об­ре­та­ли вид эта­кой от­корм­лен­ной жив­но­сти, весь­ма не­при­гляд­ной. Бы­ли, ко­неч­но, сре­ди них и по­лу­чше и по­ху­же, но от­чет­ли­во раз­ли­чить их не все­гда уда­ва­лось, и все зна­ли, что так бу­дет веч­но, то­гда что ж… В ки­но все вы­гля­де­ло ку­да кра­си­вее, чи­ще, ин­те­рес­ней, да­же ра­до­ст­ней. Сча­стье или бе­ды, что же в кон­це кон­цов возь­мет верх?

*

Ино­гда око­ло двух ча­сов дня ма­дам Аль­бер­ти­на Хак, тща­тель­но под­ру­мя­нив­шись, воз­ло­жив на пле­чи свою ли­су, под­ма­зав гу­бы яр­ко-крас­ной по­ма­дой и сло­жив их сер­деч­ком, пред­ла­га­ла Оли­вье:

— Пой­ди-ка за кур­точ­кой. Да­вай про­швыр­нем­ся по буль­ва­рам…

Но он от­ка­зы­вал­ся на­от­рез, не объ­яс­няя при­чин, и ма­дам Хак уда­ля­лась, смеш­но вер­тя ше­ей, как ра­зо­би­жен­ная ин­дюш­ка. Оли­вье не лю­бил ухо­дить из род­но­го квар­та­ла, а ес­ли ухо­дил, то позд­но ве­че­ром. Маль­чи­ку ка­за­лось, что, ес­ли он днем отой­дет от этих до­мов, это со­пря­же­но с рис­ком на­все­гда по­ки­нуть ули­цу и очу­тить­ся там, у дя­ди с Се­ве­ра, или да­же в Сог, где жи­вут его де­душ­ка и ба­буш­ка. В сво­их стран­ст­ви­ях Оли­вье не за­бре­дал даль­ше буль­ва­ра Бар­бес, пло­ща­ди Кон­стан­тен Пе­кер и ули­цы Мар­ка­де. Лишь с Бу­гра он не бо­ял­ся ухо­дить да­ле­ко и днем — ведь с ним все бы­ло по-дру­го­му.

Маль­чик час­то бы­вал у Дю­фай­е­ля в «Па­ле де Ну­во­те», что­бы по­лю­бо­вать­ся там ве­ло­си­пе­да­ми с мо­тор­чи­ком и на мяг­ких удоб­ных ши­пах, ве­ло­те­леж­ка­ми с ру­лем, как буй­во­ло­вы ро­га, изящ­ны­ми го­ноч­ны­ми ве­ло­си­пе­да­ми, уст­рем­лен­ны­ми впе­ред, как га­зе­ли, тан­де­ма­ми, о ко­то­рых гре­зи­ли Жан и Эло­ди. Из од­но­го от­де­ла это­го «двор­ца но­ви­нок» ре­бе­нок пе­ре­хо­дил в дру­гой, сту­пая на цы­поч­ках, чтоб не скрип­нул пар­кет, и ста­ра­ясь не при­вле­кать вни­ма­ния про­дав­цов в се­рых ха­ла­тах. Оли­вье ос­мат­ри­вал тут все, прав­да, оде­ж­да его ин­те­ре­со­ва­ла мень­ше: он вос­тор­гал­ся та­за­ми из крас­ной ме­ди для вар­ки ва­ре­нья, сти­раль­ны­ми ма­ши­на­ми из лу­же­ной жес­ти с сет­кой для про­по­ла­ски­ва­ния, ко­тел­ка­ми из чер­но­го чу­гу­на, алю­ми­ние­вы­ми ка­ст­рюль­ка­ми, за­бав­но рас­став­лен­ны­ми ле­ст­нич­кой и чем-то по­хо­див­ши­ми на боль­шую се­мью, по­зи­рую­щую пе­ред фо­то­гра­фом, нра­ви­лись ему и ско­во­род­ки, схо­жие с тен­нис­ны­ми ра­кет­ка­ми, тер­ра­ко­то­вые блю­да для ду­хов­ки — вся эта ут­варь жи­во на­по­ми­на­ла ему кух­ню Вир­жи­ни.

Еще ему был по ду­ше ма­га­зин «Ме­зон До­ре», бо­лее ин­тим­ный и не та­кой про­сто­рный, на­хо­див­ший­ся на пе­ре­кре­ст­ке улиц Кюс­тин, Ду­до­виль и буль­ва­ра Бар­бес. Но кон­тро­ле­ры в ви­зит­ках и по­ло­са­тых брю­ках, в плот­ных се­рых гал­сту­ках и во­ткну­той в них бу­лав­кой с ис­кус­ст­вен­ной жем­чу­жин­кой, а кро­ме то­го, с ме­тал­ли­че­ской це­пью на шее не до­ве­ря­ли де­тям и все­гда вы­про­ва­жи­ва­ли их к вы­хо­ду, под­тал­ки­вая в пле­чо кон­чи­ка­ми паль­цев, слов­но бо­ясь за­пач­кать­ся. По­это­му Оли­вье, до то­го как сю­да вой­ти, обыч­но вы­ис­ки­вал ка­кую-ни­будь мно­го­дет­ную ма­ма­шу и не­за­мет­но про­скаль­зы­вал ме­ж­ду ее птен­ца­ми, буд­то яв­лял­ся ча­стью это­го вы­вод­ка. Или же шел сле­дом за ка­кой-ни­будь ба­бу­сей из от­де­ла в от­дел. Вна­ча­ле ста­рая жен­щи­на ни­как не мог­ла ура­зу­меть, че­го же от нее хо­чет этот свет­ло­во­ло­сый маль­чиш­ка с неж­ны­ми гла­за­ми, по­че­му так вни­ма­тель­но смот­рит, как она пе­ре­би­ра­ет тка­ни и щу­па­ет шерсть, но вско­ре на­чи­на­ла ему улы­бать­ся и не воз­ра­жа­ла, ес­ли он шел за ней. И Оли­вье на­де­ял­ся, что она све­дет его в зал, где был те­атр Пет­руш­ки и по чет­вер­гам да­ва­лись бес­плат­ные спек­так­ли для де­тей, ес­ли они при­хо­ди­ли сю­да с ро­ди­те­ля­ми. А так как ста­ру­хи то­же обо­жа­ют Пет­руш­ку, но стес­ня­ют­ся ид­ти в этот зал в оди­но­че­ст­ве, си­туа­ция уст­раи­ва­ла обе сто­ро­ны и в кон­це кон­цов они рас­ста­ва­лись друзь­я­ми.

Прав­да, ино­гда Оли­вье под­вер­га­ли бес­такт­ным до­про­сам:

— А что де­ла­ет твоя ма­ма?

Рань­ше он го­во­рил, что она умер­ла, но то­гда его на­чи­на­ли жа­леть, про­из­но­ся не­на­ви­ст­ное сло­во «си­рот­ка», и при­хо­ди­лось вы­слу­ши­вать са­мые раз­ные, на­бив­шие ос­ко­ми­ну со­ве­ты. Те­перь Оли­вье про­сто от­ве­чал: «Она за­ня­та в га­лан­те­рей­ной лав­ке!» И его ос­тав­ля­ли в по­кое, но за­то сам он чув­ст­во­вал се­бя очень не­лов­ко.

Так и бе­жа­ло вре­мя — от ски­та­ния к ски­та­нию. В од­но пре­крас­ное ут­ро па­па­ша Бу­гра вы­пря­мил­ся во весь рост, по­тер ру­ки, по­скреб бо­ро­ду, за­гля­нул в свой ко­ше­лек и со­кру­шен­но ска­зал:

— Что по­де­ла­ешь, ни­че­го не ос­та­лось, на­до что-то при­ду­мы­вать…

Он рас­стег­нул во­рот­ник сво­ей ра­бо­чей вель­ве­то­вой курт­ки, встрях­нул гри­вой и пред­ло­жил:

— Пой­дем, па­рень, ма­лость по­тру­дим­ся!

Бу­гра ско­ла­чи­вал для до­мо­хо­зя­ек уг­ло­вые де­ре­вян­ные эта­жер­ки с по­лоч­ка­ми, чи­нил во­до­про­вод­ные кра­ны, ста­вил штеп­се­ли, а Оли­вье нес за ним ящик с ин­ст­ру­мен­том. Или же, взяв с со­бой все не­об­хо­ди­мое, они пред­ла­га­ли хо­зяе­вам ма­га­зи­нов вы­мыть стек­ла вит­рин, и Оли­вье то­же по­лу­чал гро­шо­вые чае­вые, ко­то­рые скла­ды­вал в пус­той спи­чеч­ный ко­ро­бок, на­де­ясь со вре­ме­нем раз­бо­га­теть и ку­пить тот са­мый за­ме­ча­тель­ный швей­цар­ский но­жик.

Как-то ут­реч­ком, это бы­ло в ию­не, Бу­гра по­тя­нул­ся на сол­ныш­ке и за­ме­тил:

— Ну вот и ле­то, за­яв­ляю об этом впол­не офи­ци­аль­но, хо­тя оно и длит­ся уже два ме­ся­ца. Ка­кой пре­крас­ный се­зон!

И в са­мом де­ле, с ка­ж­дым днем ста­но­ви­лось все жар­че. Муж­чи­ны но­си­ли ру­баш­ки на­вы­пуск, жен­щи­ны — лег­кие пла­тья. Толь­ко Бу­гра ос­та­вал­ся еще в сво­ей блу­зе и в кеп­ке, при­ли­пав­шей от по­та ко лбу.

Бу­гра на­шел се­бе ра­бо­ту «че­ло­ве­ка-рек­ла­мы» и при­гла­сил маль­чи­ка со­пут­ст­во­вать ему в по­хо­дах по го­ро­ду. Щит, при­кре­п­лен­ный к пле­чам ста­ри­ка, пре­воз­но­сил дос­то­ин­ст­ва од­ной юве­лир­ной лав­ки на пло­ща­ди Жюль Жоф­френ, спе­циа­ли­зи­ро­вав­шей­ся на про­да­же ко­лец для по­молв­ки, для бра­ко­со­че­та­ния, а так­же по­дар­ков к кре­ще­нию, к пер­во­му при­час­тию, к свадь­бе. Ста­рик и маль­чик об­хо­ди­ли буль­вар Ор­на­но, буль­вар Бар­бес; Оли­вье нес под мыш­кой тя­же­лый па­кет с ро­зо­вы­ми и жел­ты­ми ли­ст­ка­ми рек­лам­ных про­спек­тов. Бу­гра был в пло­хом на­строе­нии и вор­чал:

— Черт по­бе­ри, вот и на­вью­чи­ли ме­ня, точ­но ос­ла с яр­мар­ки. Ша­гай, Бу­гра, — ты ведь ла­кей ка­пи­та­лиз­ма, вам­пи­ры пьют твою кровь, а ты еще кри­чишь им бра­во!

Он про­тя­ги­вал про­хо­жим ве­ли­че­ст­вен­ным жес­том рек­лам­ные ли­ст­ки; ес­ли же кто-ли­бо от­ка­зы­вал­ся или вско­ре бро­сал смя­тый лис­ток в сточ­ный же­лоб, ста­рик ог­лу­шал его си­п­лы­ми злы­ми вы­кри­ка­ми:

— Пло­ха, что ли, моя бу­ма­жон­ка? Не кра­си­вая? Или, мо­жет, сквер­но со­став­ле­на? Мсье по­ка­зы­ва­ет свою спесь! Он пред­по­чел бы ка­кую-ни­будь по­хаб­щи­ну, а? На сви­нью по­хож этот мсье, сра­зу вид­но! А ну сыпь от­сю­да, зло­дей Ланд­рю!

«Зло­дей Ланд­рю» ста­рал­ся по­ско­рей улиз­нуть и, по­жи­мая пле­ча­ми, по­вто­рял:

— Ну что за вы­ход­ки? Что его так ра­зо­бра­ло, это­го че­ло­ве­ка?

На буль­ва­ре Ро­ше­шу­ар, про­тив ка­фе «У Дю­по­на все вкус­но» тол­па ок­ру­жи­ла сле­по­го му­зы­кан­та с банд­жо, си­дя­ще­го на склад­ном стуль­чи­ке; его же­на, при­че­сан­ная под пе­ви­цу Да­миа, с гром­ко­го­во­ри­те­лем в ру­ках, пе­ла над­трес­ну­тым го­ло­сом ка­кую-то зло­бо­днев­ную пе­сен­ку, пред­ла­гая зе­ва­кам порт­ре­ты по­пу­ляр­ных пе­виц, от­пе­ча­тан­ные на нот­ных ли­ст­ках фио­ле­то­вой, ро­зо­во-ко­рич­не­вой, си­не­ва­той, как ке­ро­син, или се­рой, как сталь, крас­кой. Бу­гра и Оли­вье по­до­шли по­бли­же, пе­ре­ста­ли раз­да­вать свои рек­лам­ные про­спек­ты, чтоб не ме­шать ар­ти­стам, и по­слу­ша­ли пе­сен­ку «Я ро­ди­лась в пред­ме­стье Сен-Де­ни». По­том ар­ти­сты при­ня­лись тор­го­вать но­та­ми, и, уже отой­дя, ста­рик и ре­бе­нок ус­лы­ша­ли на­ча­ло пе­сен­ки: «Я по­лю­би­ла те­бя на­все­гда, го­род люб­ви, го­род люб­ви».

Так как имен­но этим буль­ва­ром за­мы­ка­лось про­стран­ст­во, ука­зан­ное ком­мер­сан­том для рас­про­стра­не­ния рек­лам, Бу­гра и Оли­вье вер­ну­лись в свой квар­тал, прой­дя еще по ули­цам Се­вест, Рон­сар и Мюл­лер. Вре­мя от вре­ме­ни Бу­гра бро­сал взгляд на лю­ки ка­на­ли­за­ции — бы­ло так про­сто ки­нуть ту­да все эти не­роз­дан­ные рек­лам­ные ли­ст­ки и спо­кой­но про­гу­ли­вать­ся, хо­тя и со щи­том на спи­не, но уже су­нув ру­ки в кар­ма­ны и без­мя­теж­но сле­дя за дым­ком из сво­ей труб­ки. До­га­дал­ся ли Оли­вье, что его ком­пань­он за­те­ял спор со сво­ей со­ве­стью, что со­весть вы­шла из это­го пре­пи­ра­тель­ст­ва по­бе­ди­тель­ни­цей и те­перь он с чис­той ду­шой про­тя­ги­вал про­хо­жим лис­ток за ли­ст­ком?

— В сущ­но­сти, — ска­зал Бу­гра ре­бен­ку, — на­ши бу­ма­жон­ки ни­ко­му не нуж­ны, раз­ве что льстят са­мо­лю­бию это­го оби­ра­лы…

Ры­нок ули­цы Клинь­ян­кур, по­том ба­зар на ули­це Ра­мей по­гло­ти­ли доб­рое чис­ло ли­ст­ков, и это по­зво­ли­ло Бу­гра сде­лать при­вал, что­бы вы­пить бу­ты­лоч­ку крас­но­го в ка­фе Пьер­ро­за, где, к удив­ле­нию ста­ри­ка, маль­чи­ка сра­зу уз­на­ли. Бу­гра пил мед­лен­но, при­крыв от удо­воль­ст­вия ве­ки, мел­ки­ми глот­ка­ми, но все же ос­та­вил в ста­ка­не не­мно­го ви­на и, до­ба­вив ту­да га­зи­ров­ки, про­тя­нул Оли­вье. Маль­чик вы­пил, под­ра­жая ему в ка­ж­дом жес­те, да­же вы­тер ку­лач­ком кон­чи­ки во­об­ра­жае­мых усов, и про­воз­гла­сил: «Эх, хо­ро­шо по­шло!»

— Еще бы! — до­ба­вил Бу­гра.

Хо­тя ос­та­ва­лось все­го штук два­дцать ли­ст­ков, ко­то­рые Оли­вье уже сло­жил вдвое и за­су­нул к се­бе под ру­баш­ку, воз­вра­щать­ся к хо­зяи­ну лав­ки бы­ло слиш­ком ра­но; ком­мер­сант мог бы за­по­доз­рить их в плу­тов­ст­ве. Бу­гра со вздо­хом об­лег­че­ния снял с се­бя рек­лам­ный щит и по­про­сил Пьер­ро­за при­пря­тать его в угол­ке ком­на­ты.

Вый­дя из ка­фе, ста­рик ку­пил хле­бец с изю­мом и плит­ку мо­лоч­но­го шо­ко­ла­да для Оли­вье, а для се­бя тол­стый ло­моть хле­ба с кус­ком кро­вя­ной кол­ба­сы из мес­теч­ка Ге­ме­ней, ко­то­рую тут же на ули­це про­да­вал раз­нос­чик. Ста­рик и маль­чик под­ня­лись до пло­ща­ди Кон­стан­тен Пе­кер — сквер в это вре­мя был без­лю­ден — и удоб­но уст­рои­лись на ска­ме­еч­ке, ре­шив по­зав­тра­кать.

Бу­гра вы­нул из кар­ма­на нож фир­мы «Опи­нель» с тя­же­лой руч­кой из свет­ло­го де­ре­ва и на­чал есть по-де­ре­вен­ски: креп­ко ух­ва­тив хлеб и при­жи­мая к не­му кол­ба­су боль­шим паль­цем, он от­ре­зал по­оче­ред­но то и дру­гое и под­но­сил на но­жи­ке ко рту. А по­том дол­го про­же­вы­вал, дви­гая лишь ле­вой сто­ро­ной че­лю­сти, по­то­му что спра­ва не хва­та­ло зу­бов. Крош­ки Бу­гра бро­сал пти­цам и бра­нил на чем свет сто­ит го­лу­бей, ко­то­рым он пред­по­чи­тал во­робь­ев.

— Бу­гра, а по­че­му у те­бя бо­ро­да?

— По­то­му что под ней до­воль­но-та­ки гряз­ная пасть… — от­ве­тил сме­ясь ста­рик.

Оли­вье раз­мыш­лял, по­че­му же они та­кие друж­ки с Бу­гра, с этим са­мым Ди­ка­рем Бу­гра, как про­зва­ли его на их ули­це за мол­ча­ли­вость и веч­ную вор­кот­ню на что-то или на ко­го-то. Ста­рик по­тре­пал ре­бен­ка по во­ло­сам, ко­то­рые ус­пе­ли уже под­рас­ти, по­за­быть о при­клю­че­ни­ях с брил­ли­ан­ти­ном и, как пре­ж­де, сво­бод­но рез­ви­лись.

— Ну вот, ви­дишь, — за­клю­чил Бу­гра, — нам не так уж и пло­хо. — И этим все бы­ло ска­за­но.

Бу­гра счи­тал, что ре­бе­нок — за­ме­ча­тель­ная ком­па­ния, вро­де зве­рюш­ки: он уме­ет ко­гда на­до и по­мол­чать, толь­ко это длит­ся не так уж дол­го. Ко­гда ма­лы­ши вы­рас­та­ют, они ста­но­вят­ся дур­ня­ми, как все ос­таль­ные. Он знал, что Оли­вье пе­ре­нес тя­же­лый удар, и это его от­ли­ча­ло от про­чих. Бу­гра всем ка­зал­ся ве­сель­ча­ком, а ме­ж­ду тем это бы­ло не так: к лю­дям он от­но­сил­ся скеп­ти­че­ски. По­оди­ноч­ке он их еще тер­пел, но толь­ко не то­гда, ко­гда они со­би­ра­лись вме­сте. Да и се­бе он то­же не да­вал спус­ку, срав­ни­вая с кры­сой, ко­то­рая пи­та­ет­ся чу­жи­ми объ­ед­ка­ми, в сущ­но­сти не­пло­хо к это­му при­но­рав­ли­ва­ясь и ни­ко­го не стес­няя.

Час­то вспо­ми­ная о Прин­цес­се Ма­до, Оли­вье по­де­лил­ся свои­ми мыс­ля­ми с Бу­гра:

— Зна­ешь, Бу­гра, Ма­до очень ми­лая.

— Яс­но, что ми­лая! — про­вор­чал Бу­гра, хо­тя бы­ло вид­но, что он во­все это­го не ду­ма­ет и ему труд­но удер­жать­ся от ме­нее лю­без­ной оцен­ки.

Они про­дол­жа­ли за­ку­сы­вать. Оли­вье об­ра­тил вни­ма­ние на ка­мен­ный па­мят­ник в верх­ней час­ти скве­ра. Ста­туи в скве­ре все­гда ог­ра­ж­да­лись же­лез­ны­ми ре­шет­ка­ми, но плен­ни­ка­ми чув­ст­во­ва­ли се­бя те, кто на них смот­ре­ли.

— Ты Ма­ка, Кра­сав­чи­ка, зна­ешь? — спро­сил Оли­вье.

— Луч­ше б не знал.

— Ана­толь го­во­рит, что он псих и к то­му же еще су­те­нер. — У маль­чи­ка бы­ло смут­ное пред­став­ле­ние об этом тер­ми­не, и он на­де­ял­ся, Бу­гра разъ­яс­нит, что это зна­чит. — А Ма­до ска­за­ла про не­го: «Са­ма злость в чис­том ви­де». Не­дав­но Мак учил ме­ня, как на­до драть­ся…

Бу­гра гус­то по­крас­нел. Он по­перх­нул­ся, рас­каш­лял­ся и не­сколь­ко раз по­вто­рил: «Черт по­бе­ри, вот уж черт по­бе­ри!» Ка­за­лось, ста­ри­ка что-то гло­жет, он ел то­ро­п­ли­во, поч­ти с жад­но­стью и не смот­рел на ре­бен­ка. Ма­лыш со­брал крош­ки се­ро­го хле­ба и ки­нул их пти­цам. По­том он вы­та­щил из-под ру­баш­ки один из ро­зо­вых рек­лам­ных про­спек­тов, сло­жил ко­раб­лик и, тол­кая его вдоль ска­мьи, гу­дел: ту-ту-ту-у!

— Ска­жи, Бу­гра, а что зна­чит су­те­нер?

— Ры­ба.

— Да ну?

Бу­гра все еще про­дол­жал до­са­до­вать на Ма­ка, да и на весь мир. Он брюз­жал, вор­чал, мрач­но фи­ло­соф­ст­во­вал про се­бя, ка­за­лось, го­тов был ку­сать­ся, рез­ко вы­кри­ки­вал: «Бан­да по­дон­ков!» — и вслед за тем: «В кон­це кон­цов, мне са­мо­му не­че­го жрать!» — гля­дя при этом на го­лу­бей, кле­вав­ших что-то на пес­ке ал­леи, буд­то он об­ра­щал­ся к ним.

Нерв­ным дви­же­ни­ем он из­влек из кар­ма­на свою ре­зи­но­вую та­ба­кер­ку, став­шую те­перь ко­шель­ком, вы­та­щил от­ту­да пя­тиф­ран­ко­вую бу­маж­ку и про­тя­нул ее маль­чи­ку:

— Это твой за­ра­бо­ток…

— Да тут слиш­ком мно­го!

— Нет, точ­но со­счи­та­но. А те­перь марш до­мой. Не то твоя ку­зи­на опять ска­жет, что ты ей кровь пор­тишь. А я по­шел к хо­зяи­ну юве­лир­но­го ма­га­зи­на.

Оли­вье все же взял день­ги. Он дол­го смот­рел на ста­ри­ка из-под на­вис­ших на лоб бе­ло­ку­рых пря­дей, по­том спро­сил:

— Ты сер­дишь­ся на ме­ня, Бу­гра?

Тот по­про­бо­вал улыб­нуть­ся и по­спеш­но от­ве­тил:

— Да нет же, ты тут со­всем ни при чем. На ме­ня ино­гда на­ка­ты­ва­ет, но ни­че­го, про­хо­дит. Да­вай, дуй!

Гру­ст­ным воз­вра­щал­ся на свою ули­цу Оли­вье. Что-то он сде­лал не так, это яс­но, вро­де то­го по­жа­ра в кле­туш­ке под ле­ст­ни­цей, од­на­ко не столь оче­вид­ное. Он тщет­но пы­тал­ся по­нять, что же имен­но, и, взды­хая, раз­во­дил ру­ка­ми.

На ули­це Ко­лен­кур маль­чи­ку встре­ти­лись вос­пи­тан­ни­ки ка­ко­го-то ин­тер­на­та, они шли па­ра­ми, под при­смот­ром учи­те­ля с бо­род­кой. Ре­бя­та бы­ли оде­ты в се­рые брю­ки, чер­ные пид­жач­ки с зо­ло­че­ны­ми пу­го­ви­ца­ми, фор­мен­ные с ко­жа­ным ко­зырь­ком фу­раж­ки. Для Оли­вье все маль­чи­ки в фор­ме, ко­то­рых он ко­гда-ли­бо встре­чал, бы­ли си­ро­та­ми. Он по­сто­ро­нил­ся, что­бы дать им прой­ти, и мыс­лен­но пред­ста­вил се­бе мас­со­вую ги­бель всех их ро­ди­те­лей, ка­кое-то по­ле боя, усы­пан­ное мерт­вы­ми кос­тя­ми. А де­ти вы­гля­де­ли ве­се­лы­ми и упи­тан­ны­ми. Про­хо­дя, они ос­мат­ри­ва­ли Оли­вье с го­ло­вы до ног, и ему за­хо­те­лось скор­чить им ро­жи­цу. Но пе­ред ним вдруг воз­ник на мгно­ве­ние об­раз Вир­жи­ни, вы­ши­ваю­щей кре­сти­ком изум­руд­ные елоч­ки, и он, опус­тив пле­чи, бы­ст­ро по­шел впе­ред.

Его кто-то ок­лик­нул. Это ока­зал­ся то­ва­рищ по клас­су, тот, с кем он си­дел за пар­той, зва­ли его Де­де, но про­зви­ще у не­го бы­ло Бу­буль, ма­лень­кий доб­ро­душ­ный тол­стяк, по­сто­ян­но уп­ле­таю­щий яб­лоч­ные пи­рож­ные, шо­ко­лад­ные ба­тон­чи­ки, пу­дин­ги и дру­гие сла­до­сти, ни­ко­го при этом не стес­ня­ясь. Его полд­ни­ки, столь же обиль­ные, как тра­пе­зы груз­чи­ков, бы­ли из­вест­ны всей шко­ле. Всю жизнь он по­хо­дил и бу­дет по­хо­дить на гип­по­по­та­ма, как его отец, как его мать, как вся их се­мья; ви­ди­мо, ре­ши­ли они, все де­ло в не­пра­виль­ном об­ме­не ве­ществ, а раз так, то уж пусть их луч­ше жа­ле­ют, чем за­ви­ду­ют. Ко­гда над Бу­бу­лем на­сме­ха­лись, он от­ве­чал глу­по­ва­той улыб­кой и шле­пал се­бя по жи­во­ту, обез­о­ру­жи­ваю­ще по­гля­ды­вая на всех свои­ми до­б­ры­ми во­дя­ни­сты­ми го­лу­бы­ми гла­за­ми. В сущ­но­сти, Бу­буль всем нра­вил­ся.

— А ну-ка, Олив­ко­вое мас­ло, глянь на это мо­ро­же­ное!

Бу­буль дер­жал в ру­ке ва­фель­ный ро­жок с дву­мя от­де­ле­ния­ми, в ко­то­рых два ша­ри­ка мо­ро­же­но­го еще под­пи­ра­ли тре­тий. Бу­буль ли­зал их по оче­ре­ди — то ва­ниль­ный, то клуб­нич­ный, то ко­фей­ный — бы­ст­ро, как кот, во­дя язы­ком, за­ка­ты­вая гла­за от на­сла­ж­де­ния.

— Дашь по­про­бо­вать? — спро­сил Оли­вье.

Бу­буль щед­ро су­нул в ла­донь при­яте­лю ша­рик клуб­нич­но­го мо­ро­же­но­го. И оба они гром­ко рас­смея­лись. Мо­ро­же­ное бы­ло хо­лод­ным, и Оли­вье пе­ре­бра­сы­вал ша­рик с од­ной ру­ки на дру­гую, но, не те­ряя вре­ме­ни, сли­зы­вал то, что ус­пе­ло под­та­ять. Ре­бя­та ша­ли­ли, пры­га­ли. Оли­вье вы­со­вы­вал язык, чтоб по­ка­зать, ка­кой он стал крас­ный, и, гри­мас­ни­чая, об­ли­зы­вал свои лип­кие ру­ки.

Ко­гда весь ро­жок ис­чез в же­луд­ке Бу­бу­ля и Оли­вье с гре­хом по­по­лам «от­мыл» ру­ки, маль­чи­ки за­ве­ли бо­лее серь­ез­ный раз­го­вор.

Школь­ный год за­кап­чи­вал­ся. В ожи­да­нии пред­стоя­щих на­град учи­тель Би­биш раз­ре­шил ре­бя­там сво­бод­ное чте­ние в клас­сах. Это оз­на­ча­ло, что из ран­ца мож­но вы­нуть ил­лю­ст­ри­ро­ван­ный жур­наль­чик, об­ме­нять­ся с со­се­дом та­ким при­вле­ка­тель­ным чти­вом, как «Кри-кри», «Эпа­тан», «Ле бель имаж», «Ле пти ил­лю­ст­ре», «Бен­жа­мен» или «Ле руа де бой­ска­ут». Все иг­руш­ки, кон­фи­ско­ван­ные у школь­ни­ков во вре­мя учеб­но­го го­да, бы­ли воз­вра­ще­ны. Учи­тель дос­та­вал из ящи­ков мно­же­ст­во ото­бран­ных в клас­се пред­ме­тов: мя­чи­ки для пинг-пон­га или тен­ни­са, ро­гат­ки, ре­воль­ве­ры, стре­ляю­щие проб­ка­ми, круг­лые ко­ро­боч­ки, ко­то­рые от на­жи­ма на кноп­ки мы­ча­ли или мяу­ка­ли, раз­ные сви­ст­ки и волч­ки…

— А пом­нишь тот слу­чай со стек­лян­ны­ми ша­ри­ка­ми? — про­ку­дах­тал Бу­буль.

О да, Оли­вье пом­нил! В то ут­ро, сра­зу же по­сле пе­ре­мен­ки, он за­су­нул в пар­ту шер­стя­ной но­сок, ту­го на­би­тый стек­лян­ны­ми ша­ри­ка­ми и по­хо­жий от это­го на гроздь ви­но­гра­да. Во вре­мя дик­тов­ки, ко­гда учи­тель в пол­ной ти­ши­не чет­ко про­из­но­сил сло­во за сло­вом, но­сок вдруг лоп­нул и ша­ри­ки по­ка­ти­лись по все­му клас­су, а ре­бя­та их еще под­тал­ки­ва­ли но­га­ми. Ну и гам на­чал­ся! А Би­биш вме­сто то­го, чтоб ска­зать Оли­вье, ко­то­рый скон­фу­жен­но пол­зал на чет­ве­рень­ках под пар­та­ми: «Ша­то­неф, вы мне за это на­пи­ше­те сто стро­чек!» — ска­зал: «Ша­то­неф, вы на­пи­ше­те мне сто ша­ри­ков!»

Весь класс взо­рвал­ся от сме­ха. Учи­тель вос­клик­нул; «Это слу­чай­ная ого­вор­ка!» — а Оли­вье дол­жен был объ­яс­нять в ста строч­ках, по­че­му стыд­но иг­рать в ша­ри­ки, ко­гда учи­тель дик­ту­ет текст из Аль­фон­са До­де. Та­ков был по­учи­тель­ный урок ли­те­ра­ту­ры.

Бу­буль спро­сил у Оли­вье:

— Ты при­дешь в ок­тяб­ре учить­ся? Я, по­ни­ма­ешь, ос­та­юсь на вто­рой год. Зна­чит, мы опять бу­дем вме­сте.

— Э… на­вер­но. Ду­маю, что при­ду, — ска­зал, по­крас­нев, Оли­вье.

А Бу­буль, сле­дуя ка­ко­му-то смут­но­му те­че­нию мыс­лей, а так­же же­лая про­явить вни­ма­ние к при­яте­лю, вдруг спро­сил:

— Как уст­раи­ва­ют­ся, ко­гда те­ря­ют ро­ди­те­лей?

— Я не знаю, — ти­хо ска­зал Оли­вье.

По­сле это­го Бу­буль опять по­про­сил Оли­вье вы­су­нуть язык, чтоб про­ве­рить, та­кой ли он еще крас­ный, и ре­бя­та рас­ста­лись.

*

От­бле­ски лу­чей под­си­ни­ва­ли ок­на на ули­це Ла­ба. Тра­ва ме­ж­ду кам­ня­ми мос­то­вой на­чи­на­ла жел­теть. В мас­тер­ской пред­при­ятия Дар­да­ра вид­не­лись ра­бо­чие в боль­ших чер­ных оч­ках, они сва­ри­ва­ли ме­талл аце­ти­ле­но­вы­ми го­рел­ка­ми. Во­круг них, как фей­ер­верк, свер­ка­ли ис­кор­ки, и ка­за­лось, что лю­ди тру­дят­ся в ад­ской жа­ре.

Оли­вье за­ме­тил прие­хав­ше­го до­мой в крат­ко­сроч­ный от­пуск вну­ка ма­дам Па­па, мо­ло­до­го че­ло­ве­ка с на­го­ло об­ри­той го­ло­вой и по­тух­шим взгля­дом. Внук был одет в мун­дир цве­та ха­ки, че­рес­чур ши­ро­кие брю­ки и слиш­ком ко­рот­кую гим­на­стер­ку, пе­ре­тя­ну­тую по­но­шен­ным поя­сом. Но­ги у не­го бы­ли в об­мот­ках, на го­ло­ве кра­со­ва­лась боль­шая ост­ро­ко­неч­ная пи­лот­ка, на­по­ми­нав­шая пе­ре­вер­ну­тый ос­ли­ный кол­пак. Под этим тя­же­лым шер­стя­ным одея­ни­ем он по­тел, как вол, и все ли­цо его бы­ло баг­ро­вым. Мож­но бы­ло по­ду­мать, что в ар­мии но­во­бран­цев хо­тят нау­чить сми­ре­нию и для это­го де­ла­ют их по­сме­ши­щем. Сол­да­тик по­ка­зы­вал на сво­ем ру­ка­ве крас­ную на­шив­ку и объ­яс­нял Ана­то­лю — Тю­би­ку с кле­ем, что он во­ен­ный пер­во­го клас­са, а тот на­вер­ня­ка вспо­ми­нал при этом о крас­ных ва­го­нах пер­во­го клас­са в мет­ро.

На ули­це пе­ред га­лан­те­рей­ной лав­кой Аль­бер­ти­на чис­ти­ла бо­бы, и ее чер­ные ло­кон­чи­ки под­пры­ги­ва­ли, как пру­жин­ки, вся­кий раз, как она на­кло­ня­лась над крас­ной ка­ст­рю­лей. Гас­ту­не из­да­ли кив­нул Оли­вье, по­до­шел по­жать ру­ку сол­да­ту и тут же про­из­нес речь на­счет про­ис­хо­ж­де­ния его ак­сель­бан­та из зе­ле­но­го и жел­то­го га­лу­на, а так­же сде­лал ряд за­ме­ча­ний по по­во­ду обоз­но-транс­порт­ных войск.

— А, а! Мой маль­чик! Ска­жи-ка, что же та­кое от­де­ле­ние?

— «От­де­ле­ние — это ос­нов­ная ячей­ка пе­хо­ты», — про­ци­ти­ро­вал па­рень.

— Бра­во! Бра­во! — вос­клик­нул Гас­ту­не, об­хо­дя сол­да­та кру­гом, — а ну по­ка­жи-ка свои под­мет­ки. Так, так… Не хва­та­ет, ви­дишь ли, од­но­го гвоз­ди­ка. В мое вре­мя — два дня га­упт­вах­ты! Но нын­че…

Ед­ва Оли­вье по­па­дал на ули­цу, он ус­по­каи­вал­ся. Маль­чик сра­зу по­гру­жал­ся в нее, как зем­ле­коп в свою тран­шею. Ему тут лег­че ды­ша­лось: он ни­че­го не бо­ял­ся, кро­ме, мо­жет быть, га­лан­те­рей­но­го ма­га­зи­на, на ко­то­рый ему все-та­ки бы­ло страш­но смот­реть.

Са­мая за­мет­ная, са­мая гор­ла­стая во всем квар­та­ле при­врат­ни­ца бы­ла в до­ме но­мер 78. Ма­дам Гро­ма­ляр (Оли­вье не знал, бы­ло ли это на­стоя­щее имя или ее так про­зва­ли из-за тол­сто­го за­да) бы­ла свар­ли­вой, раз­дра­жи­тель­ной жен­щи­ной. Чер­ный пу­шок над верх­ней гу­бой был поч­ти та­кой же гус­той, как бро­ви, во­ло­са­тые бо­ро­дав­ки усеи­ва­ли ли­цо, го­ло­ву вен­чал шинь­он, под­ко­ло­тый греб­ня­ми. Ко­ро­ле­ва при­врат­ниц как су­щий дес­пот ца­ри­ла над жиль­ца­ми сво­его до­ма, по лю­бо­му по­во­ду бро­сая са­кра­мен­таль­ную фра­зу: «А но­ги, что ли, боль­ше не вы­ти­ра­ют?» Сво­его ры­же­го, ко­рот­ко­но­го­го му­жень­ка, ко­то­рый вы­гля­дел ее ко­пи­ей, но в умень­шен­ном раз­ме­ре, она жес­то­ко ти­ра­ни­ла. Он ста­ра­тель­но изо­бра­жал кон­сор­та, ибо его ни­ко­гда не на­зы­ва­ли при­врат­ни­ком. Нет, нет, он был лишь «му­жем при­врат­ни­цы», и это оз­на­ча­ло про­стое при­ло­же­ние к ней.

Этот жир­нень­кий, нев­нят­но бор­мо­чу­щий че­ло­ве­чек ка­зал­ся ти­хо­ней, но его глаз­ки, лу­ка­вые, как у бел­ки, буд­то хо­те­ли до­ве­ри­тель­но со­об­щить: «Я толь­ко де­лаю вид, что ей под­чи­ня­юсь, а по прав­де ска­зать, толь­ко при­ки­ды­ва­юсь по­кор­ным». Он счи­тал, что ему по­сча­ст­ли­ви­лось об­рес­ти то, о чем все на ули­це толь­ко меч­та­ли: «ух­ва­тить­ся за хля­стик», нет, со­всем не за тот хля­стик, ко­то­рый на­хо­дит­ся сза­ди на паль­то, — про­сто так на­зы­ва­лись сре­ди иг­ро­ков на скач­ках хит­рые ком­би­на­ции со став­ка­ми, ко­то­рые яко­бы мо­гут обес­пе­чить вы­иг­рыш. Он за­ве­рял, что то­та­ли­за­тор при­но­сит ему хо­тя и скром­ные, но за­то по­сто­ян­ные ба­ры­ши. И вер­но, иг­рал он ос­то­рож­но, де­лал став­ки на «обе­щаю­щих» фа­во­ри­тов, что да­ва­ло не так уж мно­го до­хо­да, од­на­ко дос­та­точ­но, что­бы це­лы­ми дня­ми пе­ре­лис­ты­вать про­грам­мы «Па­ри-спорт» и жур­на­ла «Ла вэн», де­лая вид, что ве­дет слож­ную бух­гал­те­рию, чтоб же­на не об­ре­ме­ня­ла его бес­ко­неч­ны­ми на­груз­ка­ми. На­блю­дая всю эту кар­ти­ну, лю­ди го­во­ри­ли о нем:

— Гро­ма­ляр? Да он в со­роч­ке ро­дил­ся!

— Ну да, я ро­дил­ся в со­роч­ке! — от­ве­чал он.

Оли­вье, ко­неч­но, не знал смыс­ла это­го вы­ра­же­ния и пред­став­лял се­бе со­вер­шен­но бу­к­валь­но, что этот ры­жий ко­ро­тыш­ка так и поя­вил­ся на свет в ру­ба­шеч­ке.

— Я уве­ре­на, что это тот са­мый! — за­во­пи­ла ма­дам Гро­ма­ляр, за­ме­тив Оли­вье. — Бот уж гряз­ная ду­шон­ка, нет дру­го­го та­ко­го дву­лич­но­го маль­чиш­ки, как он!

— Да это не я, не я! — за­кри­чал Оли­вье, да­же не зная, о чем идет речь.

Он тут же ки­нул­ся вверх по ули­це Баш­ле, что­бы его не мог­ли схва­тить. Ока­зы­ва­ет­ся, но­чью ка­кие-то сквер­ные шут­ни­ки за­бро­си­ли при­врат­ни­це в ее по­лу­от­кры­тое ок­но ком­ки че­го-то во­ню­че­го, и она те­перь ра­зы­ски­ва­ла ви­нов­но­го. Гро­ма­ляр­ша об­ви­ня­ла всех де­тей под­ряд, на­де­ясь та­ким об­ра­зом ра­зо­бла­чить, ко­го сле­ду­ет. На ка­ж­до­го она из­вер­га­ла свою зло­бу:

— Или этот здо­ро­вый обал­дуй Ана­толь, что ле­зет дев­чон­кам под юб­ки… Или вон тот, дру­гой, у ко­то­ро­го та­кие гряз­ну­щие но­ги. А мо­жет, это был Туд­журь­ян, ос­то­лоп, ту­пая мор­да. И еще вот этот, ко­то­рый под­жо­ги уст­раи­ва­ет.

— Хва­тит уже, хва­тит! — крик­нул кто-то.

Вся ули­ца при­шла в вол­не­ние от это­го виз­га. По­от­кры­ва­лись ок­на, на свар­ли­вую ба­бу как из вед­ра по­сы­па­лась брань, про­тес­ты, на­смеш­ки — и все это со смач­ным ост­ро­сло­ви­ем и в са­мых креп­ких вы­ра­же­ни­ях, на ка­кие спо­соб­на ули­ца в свои дос­то­слав­ные дни. При­врат­ни­це кри­ча­ли, что она вся зав­ши­ве­ла, что она спит со сво­им псом, во­пи­ли, что она дочь пья­ни­цы и по­тас­ку­хи. Тре­бо­ва­ли, чтоб она ка­ти­лась об­рат­но в тот гряз­ный при­тон, от­ку­да яви­лась, или в су­ма­сшед­ший дом и во­об­ще мо­та­ла ко всем чер­тям! Сжав ку­ла­ки от зло­сти, за­нос­чи­вая тол­сту­ха со сбив­шим­ся шинь­о­ном не ос­та­ва­лась в дол­гу, по­ли­ва­ла по­моя­ми всех и ка­ж­до­го, на­чи­ная с «это­го рас­пут­но­го ти­па с третье­го эта­жа» и до той «мар­тыш­ки, по ко­то­рой про­еха­лись все, вклю­чая ав­то­бус и да­же це­лый по­езд из Ар­на­жо­на».

Вни­зу на­ча­ли сме­ять­ся, и «об­мен лю­без­но­стя­ми» про­дол­жал­ся, но уже на те­му «За­ткнись!» По­слы­ша­лось: «За­крой свой ко­те­лок, а то ра­гу за­во­ня­ло!» — и ва­ри­ант: «За­ткни свою са­хар­ни­цу, а то му­хи на­ле­зут!» На­шел­ся ост­ряк, бряк­нув­ший: «За­ткнись сво­им же дерь­мом», и это по­лу­чи­ло пе­ре­вес над всем пре­ды­ду­щим. Ма­дам Гро­ма­ляр вы­пус­ти­ла на­пос­ле­док еще це­лую обой­му ру­га­ни и уда­ли­лась, а ули­ца при­ня­ла свой обыч­ный вид.

— Ох и лю­ди, ну и лю­ди же… — по­вто­ря­ла Аль­бер­ти­на, над­ку­сив зе­ле­ный стру­чок.

По­том она по­лю­бо­пыт­ст­во­ва­ла:

— Слу­шай, что это за ис­то­рия с ог­нем?

— По­ня­тия не имею, — от­ве­тил Оли­вье не­мно­го свы­со­ка.

Аль­бер­ти­на сде­ла­ла еще од­ну по­пыт­ку уз­нать, но маль­чик не от­ве­тил. Мо­жет, он ей ко­гда-ни­будь и рас­ска­жет, но поз­же, мно­го поз­же. Жен­щи­на на­зва­ла его «мол­чу­ном» и до­ба­ви­ла к это­му «про­тив­ный». Что же с ни­ми се­го­дня стряс­лось? С Бу­гра, с Гро­ма­ляр­шей, с Аль­бер­ти­ной… Все они бы­ли в от­вра­ти­тель­ном на­строе­нии. Нет, ни­ко­гда Оли­вье не су­ме­ет по­нять этих взрос­лых.

Маль­чик на­чал раз­ду­мы­вать, не най­ти ли се­бе но­вое тай­ное ме­сто где-ни­будь на пус­ты­рях Мон­мар­тра, на уча­ст­ке «Труб» или «Гор­шеч­ной гли­ны». Он раз­ме­тит ка­муш­ка­ми гра­ни­цы сво­ей зем­ли и бу­дет там жить, как Ро­бин­зон на сво­ем ост­ро­ве.

Его от­влек­ло от этих раз­мыш­ле­ний вне­зап­ное по­яв­ле­ние аэ­ро­пла­на, ко­то­рый ле­тел так вы­со­ко, что ка­зал­ся не боль­ше чай­ки. Гла­за всех лю­дей, сто­яв­ших на ули­це, уст­ре­ми­лись вверх, а ру­ки, сло­жен­ные ко­зырь­ком, под­ня­лись ко лбу. Маль­чиш­ки зна­ли, что су­ще­ст­ву­ет два наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ных ви­да аэ­ро­пла­нов — мо­но­пла­ны и би­пла­ны, — и уме­ли их раз­ли­чать. Сы­ну кон­ди­те­ра уда­лось рас­смот­реть на аэ­ро­пла­не трех­цвет­ные зна­ки, и это вы­зва­ло об­щий эн­ту­зи­азм. По­яв­ле­ние аэ­ро­пла­на да­ло по­вод к вы­ска­зы­ва­ни­ям Гас­ту­не (он вы­го­ва­ри­вал аре­о­план) о Ги­не­ме­ре и Фон­ке, с их об­щей воз­душ­ной сла­вой, за этим по­сле­до­ва­ли рас­су­ж­де­ния о бом­бар­ди­ров­ках и о воз­душ­ных бо­ях в бу­ду­щих вой­нах. У де­тей в па­мя­ти воз­ник­ли ча­рую­щие име­на, свя­зан­ные с гра­ж­дан­ски­ми под­ви­га­ми: Мер­моз, Линд­берг, Бле­рио, Бо­сут­ро, Аме­лия Эр­харт, Кос­тес и Бел­лон­те. Они на­зы­ва­ли их «аса­ми». По­том кто-то за­го­во­рил о ди­ри­жаб­лях, и Оли­вье при­пом­ни­лись ог­ром­ные ки­ты, со­пер­ни­чаю­щие в ско­ро­сти с ле­ту­чи­ми ры­ба­ми.

Ре­бе­нок за­ме­тил Пау­ка, не­под­виж­но си­дев­ше­го у по­ро­га араб­ской гос­ти­ни­цы, и ему за­хо­те­лось уз­нать, ви­дел ли тот аэ­ро­план, но спро­сить не ре­шил­ся. Он толь­ко кив­нул Пау­ку и при­стро­ил­ся ря­дом. Они смот­ре­ли, как ра­бо­та­ет обой­щик Лей­бо­вич, ко­то­рый вме­сте с сы­ном Иль­ей рас­че­сы­вал шерсть для мат­ра­са. Обой­щик рас­по­ло­жил­ся по­сре­ди­не ули­цы, и снеж­ные хло­пья раз­ле­та­лись в све­те фо­на­рей от его стран­ной ма­ши­ны на ко­ле­си­ках, ко­то­рую он рас­ка­чи­вал, как люль­ку, ту­да и об­рат­но. Оли­вье по­здо­ро­вал­ся с Иль­ей, усел­ся на краю тро­туа­ра, на­де­ясь, что его по­зо­вут на под­мо­гу. А по­ка он смот­рел во­круг, де­ля про­стран­ст­во на от­дель­ные ма­лень­кие уча­ст­ки, в точ­но­сти как это де­ла­ет ки­но­ре­жис­сер, ко­гда хо­чет со­сре­до­то­чить вни­ма­ние зри­те­ля на де­та­лях.

Как раз на уг­лу ули­цы Баш­ле в не­боль­шом ту­пич­ке на­хо­ди­лась три­ко­таж­ная лав­ка с вы­вес­кой: «Храб­рый ма­лыш». Биб­лей­ский Да­вид из фа­не­ры, стоя­щий у по­ро­га, под­сте­ре­гал Го­лиа­фа, ко­то­ро­го со­всем не бо­ял­ся. Так как здесь про­да­ва­лось вдо­ба­вок и дет­ское при­да­ное, то бы­ла и вто­рая над­пись, на­чер­тан­ная бе­лы­ми бу­к­ва­ми пря­мо па стек­ле вит­ри­ны: Для мла­ден­цев Мон­мар­тра. Не­мно­го ни­же, на­про­тив, на ули­це Ни­ко­ле, стоя­ли не­вы­со­кие до­ма, до­воль­но жал­кие, кем-то про­зван­ные «ча­ст­ны­ми особ­ня­ка­ми», не­по­да­ле­ку от дво­ри­ка су­пре­фек­ту­ры рос­ли де­ре­вья и сре­ди них од­на ис­то­щен­ная смо­ков­ни­ца, ни­ко­гда не да­вав­шая пло­дов, и во всех на­прав­ле­ни­ях бы­ли на­тя­ну­ты ве­рев­ки, на ко­то­рых су­ши­лось бе­лье. Оли­вье знал, что Вир­жи­ни, ко­гда она еще не вла­де­ла га­лан­те­рей­ным ма­га­зин­чи­ком, жи­ла вме­сте с му­жем в од­ном из этих до­мов. Имен­но тут они на­ка­за­ли аи­стам при­нес­ти им Оли­вье. Поз­же ре­бен­ку ста­нет из­вест­но, что здесь жил по­эт Поль Вер­лен с же­ной Ма­тиль­дой. За­нят­но, что ря­дом ютил­ся тор­го­вец крас­ка­ми и на его вы­вес­ке зна­чи­лось: «Ве­ра­лен». Все­го од­на лиш­няя бу­к­ва.

Ко­гда Лей­бо­вич сло­жил шерсть в по­ло­са­тую тряп­ку из ти­ка, а Илья за­нес шер­сто­бит­ку до­мой, Оли­вье спус­тил­ся на ули­цу Лам­бер. Ок­но ра­дио­мас­те­ра Люсь­е­на бы­ло от­кры­то. Он пел, ста­ра­ясь не заи­кать­ся, пе­сен­ку «Улич­ные де­ти». Люсь­ен за­звал Оли­вье в ком­на­ту, чтоб по­ка­зать ему чу­до про­грес­са, ко­то­рое ему при­нес­ли для ре­мон­та. Рас­тре­пан­ный, длин­но­ли­цый, он неж­но и бес­смыс­лен­но улы­бал­ся, рас­пи­сы­вая «фо­но­бу­диль­ник» фир­мы «Пи­тер Пан Клок», пред­на­зна­чен­ный про­бу­ж­дать от сна сво­его сча­ст­ли­во­го об­ла­да­те­ля за­ра­нее вы­бран­ной им пла­стин­кой.

По­тря­сен­ный этой но­вин­кой нау­ки и тех­ни­ки, Люсь­ен ска­зал Оли­вье: «Вот уви­дишь, при­дет та­кой день…» — и стал рыть­ся в сво­их жур­на­лах, пы­та­ясь ра­зы­скать тот, в ко­то­ром сре­ди ста­тей пи­са­те­лей и ин­же­не­ров бы­ло од­но ис­сле­до­ва­ние, по­свя­щен­ное «но­во­му ви­ду ра­дио­свя­зи», на­зы­вае­мой «бес­про­во­лоч­ным фо­то­те­ле­гра­фом» или еще «те­ле­ви­де­ни­ем». Люсь­ен про­чел ре­бен­ку часть этой ста­тьи и при­нял­ся ком­мен­ти­ро­вать ее с вос­тор­гом, что от­нюдь не спо­соб­ст­во­ва­ло внят­но­сти ре­чи.

— Т-т-ты уви­дишь, ч-что при-при­дет день, и у каж-ждо­го че­ло­ве­ка бу­дет до­ма свое к-ки-но!

Оли­вье слу­шал это весь­ма скеп­ти­че­ски. Но, чтоб сде­лать Люсь­е­ну при­ят­ное, он все же ино­гда вос­кли­цал:

— Ах! Ска­жи­те, по­жа­луй­ста! По­ду­май­те толь­ко!

Люсь­ен объ­яс­нил ему, что раз лю­ди те­перь уме­ют пе­ре­да­вать звук, то ско­ро они нау­чат­ся транс­ли­ро­вать и кар­тин­ные изо­бра­же­ния, и тут же опи­сал ему прин­цип ра­бо­ты «фо­то­те­ле­гра­фа». Маль­чик, весь­ма за­ин­те­ре­со­вав­шись, при­знал сво­его дру­га на­стоя­щим уче­ным и, ко­гда по­ки­дал его дом, все еще ощу­щал вос­тор­жен­ный тре­пет.

Оли­вье вы­та­щил из сво­его спи­чеч­но­го ко­роб­ка бу­маж­ку в пять фран­ков, рас­пра­вил ее — по­сле раз­го­во­ра с Люсь­е­ном ему так за­хо­те­лось пой­ти в ки­но! — но, вспом­нив о швей­цар­ском но­же, спря­тал об­рат­но. На­пос­ле­док маль­чик за­гля­нул в ок­но сво­его дру­га, ска­зал ему: «Ох, и здо­ро­во это!» — и еще раз по­про­щал­ся с ма­дам Люсь­ен, ко­то­рая бы­ла уже в ха­ла­те и про­ти­ра­ла паль­цем, смо­чен­ным в си­ро­пе «Де­ла­бар», дес­ны сво­ему мла­ден­чи­ку, что­бы ис­чез­ли мо­лоч­ные на­ле­ты. По­раз­мыс­лив над тем, что ко­гда-ни­будь лю­ди бу­дут смот­реть ки­но у се­бя до­ма, Оли­вье ре­шил, что это слиш­ком не­прав­до­по­доб­ная сказ­ка.

Од­на­ко все эти раз­ду­мья при­ве­ли его на ули­цу Кюс­тин, что­бы про­смот­реть афи­ши, из­ве­щаю­щие, что идет в ки­но­те­ат­рах квар­та­ла, гру­бо раз­ма­ле­ван­ные в крас­ные, зе­ле­ные, го­лу­бые то­на, уже чуть об­ли­няв­шие, ибо на них бы­ли про­грам­мы сра­зу на три не­де­ли. Ки­не­ма­то­гра­фы «Мар­ка­де-Па­лас», «Бар­бес-Па­те», «Рок­си», «Мон­кальм», «Дель­та», «Па­ле-Ро­ше­шу­ар», «Си­галь» пе­ст­ре­ли ма­ня­щи­ми на­зва­ния­ми: «Фан­то­мас», в глав­ных ро­лях Жан Вормс и Жан Га­ланд, «Дэ­вид Голь­дер» с Гар­ри Бау­эром, «Па­те­ти­че­ская сим­фо­ния» с Жор­жем Кар­пан­тье, «По­след­ний шок» с Жа­ном Мю­ра и Да­ни­эль Па­ро­ля, «Шан­хай-экс­пресс» с Мар­лен Дит­рих, «Уда­ры бо­ко­вой кач­ки» с Мак­сом Дир­ли, «Тай­на жел­той ком­на­ты» с Ро­ла­ном Ту­те­ном и Югет­той экс-Дюф­ло, «Де­ре­вян­ный крест» с Пье­ром Блан­ша­ром и Шар­лем Ва­не­лем, «Жем­чу­жи­на» с Эд­виж Фей­ер… Все это бы­ло пол­но обе­ща­ний, и Оли­вье уже пред­став­лял се­бе бес­ко­неч­ные ки­но­се­ан­сы, во вре­мя ко­то­рых он бу­дет пу­те­ше­ст­во­вать от филь­ма к филь­му, си­дя в вол­шеб­ном крес­ле и гля­дя во все гла­за. В точ­но­сти как те де­ти, ко­то­рые сто­ят пе­ред вит­ри­на­ми кон­ди­тер­ских и меч­та­ют в один пре­крас­ный день съесть все пи­рож­ные сра­зу, так и Оли­вье хо­тел уви­деть все эти филь­мы.

В ба­ка­лее «Ля бор­де­лез» под­жа­ри­ва­ли ко­фей­ные зер­на, и вся ули­ца про­пи­та­лась их бла­го­уха­ни­ем. Жан-Жак, сы­ниш­ка хо­зяи­на ма­га­зи­на, си­дел на ска­мей­ке у две­рей и тщил­ся со­ору­дить во­дя­ной фильтр, как учи­ли его в клас­се: пус­тая ко­роб­ка из-под кон­сер­вов с дыр­кой внут­ри, слой пес­ка, слой раз­мель­чен­но­го дре­вес­но­го уг­ля, опять слой пес­ка… Но, ко­гда маль­чик про­пус­кал во­ду, она вы­хо­ди­ла чер­ной-пре­чер­ной, и он без­утеш­но твер­дил: «По­че­му же не по­лу­ча­ет­ся?» Оли­вье за­ме­тил ему, что смесь, по­жа­луй, не­дос­та­точ­но плот­но умя­та, од­на­ко па­ре­нек рез­ко ска­зал, что Оли­вье ни­че­го не смыс­лит, так как пе­ре­стал хо­дить в шко­лу. Но Оли­вье, еще весь под впе­чат­ле­ни­ем рас­ска­за Люсь­е­на, ушел от это­го брюз­ги, ки­нув ему на про­ща­нье:

— Я-то знаю та­кое, о чем ты да­же и не слы­хи­вал.

Он ос­та­но­вил­ся на раз­вил­ке улиц Ра­мей и Кюс­тин. По­смот­рел на боль­шой ртут­ный тер­мо­метр на зда­нии ап­те­ки «Фар­ма­си Нор­маль» и про­чел над­пи­си, на­чер­тан­ные про­тив раз­ных де­ле­ний, — Наи­выс­шая тем­пе­ра­ту­ра 1890, Мо­ск­ва 1812, Точ­ка за­мер­за­ния спир­та, Лед, Глу­бо­кие шах­ты, Оран­же­реи, Шел­ко­вич­ные чер­ви, Се­не­гал, Су­мат­ра, Бор­нео, Цей­лон, Тро­пи­ки — и тут же во­об­ра­зил эс­ки­мо­сов и нег­ров. Сол­неч­ные зай­чи­ки в вит­ри­не сколь­зя­щи­ми бли­ка­ми пе­ре­бе­га­ли по двум ог­ром­ным пу­за­тым со­су­дам жел­то­го и зе­ле­но­го цве­та, что при­влек­ло лю­бо­пыт­ст­во Оли­вье не мень­ше, чем эмб­ле­ма вра­чей и фар­ма­цев­тов — па­лоч­ка Мер­ку­рия, об­ви­тая дву­мя змей­ка­ми, и зе­ле­ный крест, ок­ру­жен­ный мо­лоч­но-бе­лым лю­ми­нес­цент­ным коль­цом. За­тем маль­чик встал на ве­сы, сто­яв­шие пе­ред две­рью. Ве­со­вой диск, глад­кий, без де­ле­ний, тут же дви­нул­ся и за­мер меж двух, то­же не­мых, чер­то­чек, а что­бы уз­нать свой вес, на­до бы­ло бро­сить мо­нет­ку в щель, и толь­ко по­сле это­го вы­ска­ки­вал би­ле­тик с за­вет­ной циф­рой. Оли­вье это по­ка­за­лось смеш­ным: буд­то внут­ри ве­сов кто-то мог знать, сколь­ко он ве­сит, но ни за что не хо­тел ему об этом со­об­щить.

Он еще ос­та­но­вил­ся у вит­ри­ны тор­гов­ки зон­та­ми, лю­бу­ясь зон­та­ми от солн­ца, пал­ка­ми с руч­кой в ви­де со­бачь­ей или ути­ной го­ло­вы, дет­ски­ми тро­сточ­ка­ми, фи­гур­ка­ми Маль­чи­ка с паль­чик, ко­то­рый ле­зет в ко­том­ку, и по­ду­мал, что хо­зяй­ке вряд ли уда­ет­ся вы­год­но тор­го­вать в та­кую по­го­ду. Чуть даль­ше, око­ло ка­док с лав­ром, у две­рей рес­то­ра­на стоя­ла вы­ре­зан­ная из фа­не­ры и яр­ко рас­кра­шен­ная фи­гу­ра зна­ме­ни­то­го ки­но­ко­ми­ка Хар­ди, еще бо­лее жир­но­го, чем в дей­ст­ви­тель­но­сти, но на этот раз Хар­ди был раз­лу­чен со сво­им то­щим на­пар­ни­ком Ло­ре­лем — в од­ной ру­ке тол­стяк дер­жал ско­во­род­ку, а в дру­гой ра­моч­ку с ме­ню на се­го­дняш­ний день. «Са­лют, Хар­ди!» — ска­зал ему Оли­вье, про­хо­дя ми­мо.

Пе­ред до­мом но­мер 8 на ули­це Лам­бер все­гда мож­но бы­ло уви­деть вы­со­кую ху­до­ща­вую жен­щи­ну в чер­ном пла­тье, с бе­лым школь­ным во­рот­нич­ком и боль­ши­ми, то­же бе­лы­ми, муш­ке­тер­ски­ми ман­же­та­ми; ли­цо у нее бы­ло блед­ное, се­рые с про­се­дью ко­сы под­дер­жи­ва­лись ли­ло­вы­ми бан­та­ми. Жен­щи­на обыч­но си­де­ла на пле­те­ном сту­ле и бес­ко­неч­но вы­ши­ва­ла на зе­ле­ной лен­те од­ни и те же кро­хот­ные шел­ко­вые ро­зоч­ки с рас­стоя­ни­ем ме­ж­ду ни­ми в семь сан­ти­мет­ров. За ка­ж­дый метр этой вы­шив­ки она по­лу­ча­ла пла­ту от боль­шо­го уни­вер­ма­га «Лувр». Она ра­бо­та­ла, раз­ло­жив свое вы­ши­ва­ние на чер­ной бар­хат­ной по­ду­шеч­ке, и зе­ле­ная лен­та, на ко­то­рой по­яв­лял­ся цве­ток за цвет­ком, змей­кой спол­за­ла в кор­зин­ку из иво­вых пруть­ев. Она бы­ла на­столь­ко при­выч­ным эле­мен­том пей­за­жа, что Оли­вье ее поч­ти ни­ко­гда не за­ме­чал. И вот, впер­вые осоз­нав ее при­сут­ст­вие, он ос­та­но­вил­ся по­смот­реть, как ее длин­ные лов­кие паль­цы ма­ни­пу­ли­ру­ют с лен­той, игол­кой и нож­ни­ца­ми. На бе­зы­мян­ном паль­це у нее был на­дет на­пер­сток, и этот кро­хот­ный ме­тал­ли­че­ский ку­бок увел мыс­ли маль­чи­ка в га­лан­те­рей­ный ма­га­зин Вир­жи­ни, и он сно­ва уви­дел мать што­паю­щей но­сок, на­пя­лен­ный на боль­шое де­ре­вян­ное яй­цо. Жен­щи­на, вы­ши­вав­шая ро­зы, вдруг бро­си­ла на не­го хму­рый взгляд. То­гда маль­чик ска­зал:

— А это кра­си­во!

И уви­дел, что на ее гу­бах поя­ви­лась сла­бая улыб­ка. Она от­ло­жи­ла на ми­нут­ку свое вы­ши­ва­ние, по­смот­ре­ла на Оли­вье, вздох­ну­ла и опять при­ня­лась за де­ло.

Оли­вье мед­лен­но по­шел даль­ше. Над че­ре­пич­ны­ми кры­ша­ми блед­не­ло ве­чер­нее не­бо. Кое-где оно при­ни­ма­ло ок­ра­ску цве­тов, ко­то­рые вы­ши­ва­ла жен­щи­на.

Как ра­до­ст­на бы­ла жизнь, и сколь­ко в ней бы­ло пе­ча­ли!