До получения ее письма я словно блуждал в тумане по неизвестной местности: то тут, то там с большим трудом удавалось разглядеть расплывчатые силуэты людей и предметов, неясные очертания пропастей и обрывов. С приходом письма для меня взошло солнце.
Но это было черное, ночное солнце. Не знаю, можно ли так выразиться, я не писатель и не совсем уверен в точности эпитета, но мне не хочется убирать слово «ночное». Быть может, оно больше всего подходит Марии из всех слов нашего несовершенного языка.
Вот ее письмо:
Я провела три странных дня: море, пляж, тропинки возродили во мне былые воспоминания. Не только зрительные образы, но и голоса, крики, долгие паузы. Вот и сейчас, у моря, знаю, что когда-нибудь, думая обо всем этом, почувствую тоску и грусть.Мария.
А море рядом, вечное и яростное. Давний плач и ожидание на пустынном берегу были бессмысленны. Бессмысленны и те часы, которые я провела, не сводя глаз с волн. Как мог ты угадать это мое воспоминание, или ты угадал тайну многих существ, похожих на нас с тобой?
Но сейчас здесь ты: ты стоишь между мной и морем. Мой взгляд встречается с твоим. Ты неподвижен и безутешно смотришь на меня, будто просишь о помощи.
Как я понимал ее и какие изумительные чувства, пробуждало во мне это письмо! А неожиданное «ты» окончательно уверило меня в том, что Мария была моя. И только моя: «Ты стоишь между мной и морем», никого больше, лишь мы вдвоем. Я понял это еще на выставке, увидев, как она смотрит на сцену в окне. И вправду, разве могла она не говорить мне «ты», если мы были знакомы всегда, тысячу лет? В тот момент, когда Мария остановилась у картины и застыла, созерцая маленькую фигурку в углу, не слыша и не видя толпы, которая нас окружала, она уже говорила мне «ты»; я сразу понял ее, понял, как нуждаюсь в ней и как я ей необходим.
И все же я убил тебя! Именно я, смотрящий словно сквозь стеклянную стену — не способный дотянуться — на твое безмолвное, тоскливое лицо! Слепой глупец, жестокий эгоист!
Но хватит излияний. Я пообещал рассказать все без прикрас, и так и сделаю.