Я отчаянно любил Марию, но слово «любовь» еще не было сказано нами. Я страстно ждал ее возвращения, чтобы наконец произнести его.

Но Мария не возвращалась. По мере того как шли дни, мной овладевало безумие. Я написал еще одно письмо, состоящее из слов: «Я люблю тебя, Мария, люблю, люблю!»

Через два дня наконец пришли скупые строчки: «Я боюсь причинить тебе зло». Тут же последовал ответ: «Мне все равно, что со мной случится. Не будь этой любви, я бы умер. Каждая секунда без тебя превращается в нескончаемую пытку».

Прошло несколько мучительных дней, но ответа не было. Я написал в отчаянии: «Ты топчешь нашу любовь».

На следующий день по телефону раздался далекий дрожащий голос Марии. Я не решился произнести что-нибудь, кроме слова «Мария», которое все время повторял, да и не мог: горло мое так сдавило, что было трудно говорить. Она сказала:

— Завтра я возвращаюсь в Буэнос-Айрес. И сразу же позвоню.

Назавтра Мария позвонила уже из дома.

— Я хочу немедленно тебя видеть, — выпалил я.

— Мы сегодня же увидимся, — подтвердила она.

— Я буду ждать тебя на площади Сан-Мартин, — уточнил я.

Казалось, Мария колеблется. Затем она ответила:

— Лучше на Реколете. Я приду в восемь.

Как ждал я этого часа, бесцельно бродя по улицам, чтобы время прошло поскорее! Какую нежность чувствовал в душе, каким прекрасным предстал передо мной мир, летний вечер, играющие на тротуаре дети! Сейчас я удивляюсь, насколько любовь способна ослепить нас и как волшебно преображает она все вокруг. Мир прекрасен! Придет же такое в голову!

В начале девятого показалась Мария, она искала меня в сумерках. Я узнал ее по походке: было уже слишком темно, чтобы разглядеть лицо.

Мы сели. Сжимая ей руку, я, как сумасшедший, все время повторял ее имя, не решаясь сказать что-нибудь еще; она же молчала.

— Почему ты уехала в имение? — наконец спросил я жестко. — Почему покинула меня? Почему оставила дома письмо? Не сказала, что замужем?

Мария не отвечала. Я сдавил ей руку, и она застонала.

— Мне больно, Хуан Пабло, — мягко выговорила она.

— Почему ты молчишь? Почему не отвечаешь? Мария все молчала.

— Почему? Почему? Она наконец произнесла:

— Разве на все нужно отвечать? Не будем говорить обо мне: лучше поговорим о твоей работе, о том, что тебя тревожит. Я постоянно думаю о твоем полотне, о разговоре на площади Сан-Мартин. Я хочу знать, чем ты занимаешься сейчас, о чем размышляешь, написал ли что-нибудь новое?

Я вновь яростно сжал ее руку.

— Нет, — воскликнул я. — Будем говорить не обо мне, а о нас обоих. Я должен знать, любишь ли ты меня. Только это: любишь ли.

Мария не ответила. Отчаявшись от этого молчания и от того, что темнота не позволяла мне прочитать по глазам мысли Марии, я зажег спичку. Мария быстро отвернулась, пряча лицо. Взяв ее за подбородок, я заставил взглянуть на меня: она тихо плакала.

— А… значит, ты меня не любишь, — с горечью прошептал я.

Пока догорала спичка, я заметил, что Мария все же нежно на меня смотрит. Потом, уже в кромешной темноте, она провела рукой по моим волосам. И мягко сказала:

— Конечно, я люблю тебя… К чему слова?

— Да, — ответил я, — но как ты меня любишь? Любить можно по-разному: любят и собаку и ребенка. Но я имею в виду любовь, настоящую, понимаешь?

Вдруг меня охватило странное подозрение: я быстро зажег вторую спичку. Так и есть, Мария улыбалась. Вернее, улыбки уже не было, но она улыбалась десятую долю секунды назад. Мне часто приходилось внезапно оглядываться, заподозрив слежку. Никого не увидев, я ощущал, что пустота вокруг возникла недавно и что-то стремительно исчезло, а в воздухе чувствовалось легкое дрожание. Так было и теперь.

— Ты улыбалась, — прошипел я в бешенстве.

— Улыбалась? — удивилась она.

— Да, улыбалась, меня не проведешь. Я замечаю любые мелочи.

— И какие же мелочи ты заметил?

— В твоем лице было что-то такое… следы улыбки.

— Чему же я могла улыбаться? — возмутилась Мария.

— Моей наивности, вопросу, любишь ли ты меня по-настоящему или как ребенок, мало ли чему… Но ты улыбалась. В этом нет никакого сомнения.

Мария резко встала.

— В чем дело? — растерялся я.

— Я ухожу, — сухо ответила она. Я подскочил, как на пружине.

— Что значит — уходишь? Почему?

Она молчала. Я чуть не затряс ее обеими руками.

— Почему ты уходишь?

— Боюсь, тебе тоже меня не понять. Я рассвирепел:

— Что? Я спрашиваю тебя о вещах, которые для меня важнее жизни, ты же, вместо того чтобы ответить, улыбаешься, а потом готова обидеться. Конечно, все дело в том, что я не понимаю тебя.

— Ты вообразил эту улыбку, — сдержанно проговорила Мария.

— Да нет же, я уверен.

— Но ты ошибаешься. И мне очень больно, что тебе могло взбрести такое в голову.

Я не знал, что и думать. Строго говоря, я видел не саму улыбку, а нечто вроде ее тени на уже серьезном лице.

— Не знаю, Мария, прости меня, — сказал я уныло. — Но я убежден, что ты улыбалась.

Я был не в силах продолжать разговор. Через мгновение Мария вновь стала гладить мои волосы. Я услышал ее голос, теперь несчастный и страдальческий:

— Но как ты мог такое подумать?

— Не знаю, не знаю, — чуть не плакал я.

Она заставила меня сесть. И снова, как раньше, принялась гладить меня по голове.

— Я предупреждала, что причиню тебе горе, — сказала она после небольшой паузы. — Видишь, как я была права.

— Это я во всем виноват, — ответил я.

— Нет, наверное, я, — задумчиво произнесла Мария, отвечая как бы самой себе.

«Как странно», — подумал я.

— Что именно странно? — спросила она.

Это было невероятно, и много дней спустя я решил даже, что Мария способна читать мысли. Впрочем, у меня и сейчас нет полной уверенности, что я не произнес эти слова вслух, сам того не заметив.

— Что именно странно? — повторила она, ведь я был так поражен, что не ответил.

— Странно в твоем возрасте.

— В моем возрасте?

— Да, в твоем возрасте. Сколько тебе лет? Она засмеялась.

— А как ты думаешь?

— Вот это-то и странно, — пробормотал я. — Когда я впервые увидел тебя, мне показалось, будто тебе лет двадцать шесть.

— А сейчас?

— Нет-нет. Я уже и тогда был удивлен, потому что нечто неуловимое подсказывало мне…

— Подсказывало?

— Что ты гораздо старше. Иногда рядом с тобой я чувствую себя ребенком.

— А тебе сколько лет?

— Тридцать восемь.

— Ты и вправду очень молод.

Я обалдел. Не потому, что считал себя старым, а потому, что все-таки был уверен — она гораздо моложе меня, ведь, как бы там ни было, ей не могло быть больше двадцати шести.

— Очень молод, — повторила Мария, видимо почувствовав мое удивление.

— Но тебе-то сколько? — настаивал я.

— Какая разница? — серьезно спросила она.

— Зачем же ты интересуешься моим возрастом? — рассердился я.

— Идиотский разговор, — заметила Мария. — Чепуха какая-то. Странно, что тебя занимают такие вещи.

Меня занимают такие вещи? Неужели мы ведем подобный спор? Как это могло случиться? Я был до того обескуражен, что уже забыл, почему пристал к ней с этим вопросом. Вернее, я не исследовал его причину. Только дома, спустя несколько часов, мне удалось понять глубокий смысл нашего разговора, показавшегося поначалу таким банальным.