Еще не закончив фразу, я уже сожалел о ней: в глубине души человека, который хотел произнести ее и испытать садистское удовлетворение, какое-то существо, более чистое и нежное, взяло верх, как только жестокая фраза достигла цели, и молчаливо перешло на сторону Марии еще до того, когда глупые, бесполезные слова были сказаны (и впрямь, чего можно было ими добиться?). Так что, едва они стали срываться с моих губ, внутреннее существо изумленно прислушалось, словно не до конца верило, что я их произнесу. И пока они говорились, оно уже управляло моей волей и совестью и со своей решимостью подоспело почти вовремя, чуть было не помешав мне закончить фразу. Когда я досказал ее (я все-таки не остановился), существо это полностью овладело мною и велело просить прощения, унижаться перед Марией, признать свою жестокость и пошлость. Сколько раз проклятое раздвоение сознания было виной ужасных событий! Пока одна сторона моего «я» призывает к совершению добрых поступков, другая уличает во лжи, лицемерии и показном благородстве; пока одна побуждает оскорбить человека, другая — сочувствует ему и обличает меня в тех самых пороках, которые я не терплю в людях; пока одна стремится показать мне красоту мира, другая выставляет все его безобразие и убеждает в смехотворности любого счастья. Так или иначе, залечивать рану, открывшуюся в душе Марии, было уже поздно — об этом злорадно нашептывало мне второе мое «я», укрывшееся сейчас в какой-то вонючей пещере, — время было безвозвратно потеряно. Мария, обессиленная, молча встала, и по ее взгляду (как он был мне знаком!) я понял: хрупкий духовный мостик, изредка соединявший нас, рухнул навсегда, — это был жесткий, непроницаемый взгляд. Мне вдруг показалось, что этот мостик никогда не удастся восстановить, и нахлынувшее отчаяние не удержало меня от самых унизительных поступков — я стал целовать ей ноги. В конце концов она сочувственно посмотрела мне в глаза, и взгляд ее на мгновение потеплел. Но только от жалости, только от жалости.

Когда Мария уходила из мастерской, повторяя, что не сердится, воля окончательно покинула меня. Я не мог сдвинуться с места, застыв посередине комнаты и одурело уставившись в одну точку. Пока меня не осенило, что необходимо действовать.

Я выбежал на улицу, но Марии нигде не было. Я поймал такси и подъехал к ее дому, предположив, что она не пойдет прямо туда и надеясь застать ее по возвращении. Час прошел в бесполезном ожидании. Потом я позвонил ей из кафе; выяснилось, что Мария ушла из дому в четыре часа и пока не вернулась (четыре часа — время, когда она отправилась ко мне). Я прождал еще несколько часов. Затем вновь позвонил: мне сказали, что Марии не будет до ночи.

Растерянный, я стал разыскивать ее, обходя одно за другим все места, где мы обычно встречались или гуляли: кладбище Реколета, проспект Сентенарио, площадь Франсиа, Пуэрто-Нуэво. Марии нигде не было — она, конечно, могла бродить по любым улицам, только не там, где что-либо напоминало ей о наших лучших мгновениях. Я снова бросился к ее дому, ведь было уже очень поздно, и она, должно быть, вернулась. Когда я еще раз позвонил, Мария уже была дома: она легла и не может подойти, сказали мне. Все же я назвался.

Тонкая нить, связывающая нас, вдруг оборвалась.