Самочувствие Ойгора улучшалось день ото дня. Правда, первое время ему приходилось очень тяжело. Привыкшее к покою тело ленилось, ослабевшие руки и ноги совсем не хотели слушаться, но Ойгор упорствовал. И только благодаря его непоколебимой воле и заботе близких людей, он быстро шёл на поправку. Этому несказанно радовалась Чалын, а вместе с ней и все жители Яраш-Дьер. Однако сам хан жалел утекающее время, считая восстановление сил слишком долгим.

Едва окрепнув, Ойгор собрал оставшееся в Яраш-Дьер войско и повёл в Долину семи водопадов. Но прежде хан вверил дочери аил и небольшой дозорный отряд из самых лучших воинов. А ещё с глазу на глаз попросил Кундулея присматривать за Чалын и помогать ей во всём.

Дни и ночи напролёт всадники Ойгора спешили на помощь к Амаду. Их длинноногие скакуны, подобно птицам, мчались по широкой каменистой долине к скальному разлому. Головы коней покрывали сработанные из толстой кожи маски, увенчанные фигурками крылатых львов с орлиными головами. Гривы дыбились в жёлто-белых плотных войлочных чехлах, отороченных красной бахромой, к ним рдеющими клювообразными шлемами припадали седоки. Блистали на солнце бронзовые латы, сверкали острия копий. Воины, все как один, не отличались друг от друга, и только Ээш в белом облачении выделялся среди них.

Возглавлял конницу Ойгор. По правую руку хана, на плетёном кожаном поясе, украшенном гравированными золотыми накладками, висело налучье и колчан, полный стрел. Слева притороченный чекан тихо постукивал об рукоять меча в такт бегу коня. На светло-синем шлеме Ойгора сверкал вызолоченный беркут с расправленными крыльями. В его лапах извивался поверженный одноглазый дракон. Второй драконий глаз чернел в клюве воинственной птицы.

Позолоченное снаряжение его огненного скакуна ослепительно сверкало. Голову коня венчал сказочный зверь: глаза полу льва полу орла отливали рубиновым блеском драгоценных камней.

Ойгор осматривал вздымающиеся напротив горы, как вдруг из замшелого разлома высокой скалы показался всадник. От внезапной встречи тот дёрнул на себя поводья, и его жеребец с громким ржанием взвился на дыбы. Седок, пребывая в недоумении, пытался угадать в повстречавшихся воинах врага или союзника. Ретивый конь, чувствуя неуверенность хозяина, беспокойно топтался на месте, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, отчего наезднику приходилось вертеть головой, чтобы не упускать из вида стремительно приближающееся войско. Но вскоре все его сомнения развеялись и всадник, узнав ойгорцев, двинулся к ним навстречу.

Гонца Ойгор признал по лоскуту белой ткани на локте. Как водилось у ойгорцев, всех своих посланцев они отправляли с лентой на руке: чёрную материю повязывали, если гонец нёс плохую весть, белую – когда известия были радостными. Хан поднял руку и конница остановилась. Приблизившийся всадник спрыгнул с коня и, преклонив колено, громко поприветствовал своего правителя:

– Ойгор-хан, эзень! Да будет недруг слеп и глух, а горы к вам благосклонны!

– Эзень, эзень! – ответил хан. – Всякий камень на пути твоём пусть мхом коню под ноги ляжет. А теперь встань алып и имя своё назови.

– Балырууш [64] , – поднимаясь с колена, ответил гонец.

– Балырууш, скажи, откуда путь ты держишь и какую весть несёшь?

– Ойгор-хан, дорога моя из Долины семи водопадов в Яраш-Дьер пролегает. А несу я радость для нашего народа и уныние врагу.

– Говори.

– Сын ваш, Амаду, не так давно войско Цана разбил, как есть, наголову. Горы, которые тот удерживал, теперь наши, да и часть долины тоже. Правда, другие скалы ещё во власти Боджинга. Глыбами его люди перекрыли шесть водопадов, а седьмой сейчас закладывают. Прежняя река совсем обмелела, а новая Долину семи водопадов стороной обходит. Оборона вражья крепка. У подножия гор, там, где когда-то Турген-суу протекла, Боджинг возвёл из камней стены высокие…

Гонец оказался словоохотлив. Говор его был тороплив. Слова, словно журчащий ручей, сплошным потоком лились из уст, однако пустословия он себе не позволял – говорил только лишь по делу. Ойгор же с пристойным правителю самообладанием внимательно слушал вестника.

– …Теперь-то, когда ойгорские воины увидят, что хан снова с ними, здоров и силён, как прежде – Боджинг непременно будет разбит.

– Выходит, Амаду ещё ничего не знает о снятом проклятии?!

– Нет, Ойгор-хан! Посланец ваш у Долины семи водопадов от вражьей стрелы пал, так и не успев нам ничего рассказать. По белой повязке на руке мы решили, что весть, должно быть, о возвращении Чалын – то самое известие, что днями раньше нам птица принесла. А уж о возвращении хана никто и слыхом не слыхивал. Я и сам, когда вас увидел, сначала глазам своим не поверил.

В действительности похудевшего Ойгора гонец узнал не в лицо, а по роскошному боевому наряду, но об этом он умолчал.

– Балырууш, скажи, как лучше нам к Долине семи водопадов проехать? – спросил хан.

– К ущелью следуйте, не опасаясь, эта часть долины от врага теперь свободна.

Отблагодарив гонца добрым словом, Ойгор велел ему держать путь дальше – в Яраш-Дьер и рассказать обо всём Чалын и Кундулею. А своему войску распорядился сделать привал у разлома, перед последним броском нужны были свежие силы.

Лагерь разбили быстро, вот только костров разводить не стали, чтобы не выдать себя лазутчикам Боджинга. После скромной трапезы коноводы занялись конями, назначенные сторожевыми встали в дозор, а остальные улеглись спать.

Отдыхали до рассвета, а после двинулись дальше. Утро нового дня выдалось пасмурным, с обилием сырости, холода и слякоти. К полудню ничего не изменилось, серое небо так и не собиралось проясняться, а мелкий моросящий дождь всё окутал туманной пеленой. Смирившись с ненастьем, о солнце уже никто не вспоминал – все мысли занимал затянувшийся переход. Конница с трудом взобралась на гору, и теперь ей предстоял не менее тяжёлый спуск. Крутой склон совсем раскис от дождя, и коней пришлось сводить в поводу. Уставшие животные скользили, падали, поднимались и шли дальше. А один из воинов свалился сам и потянул за собой коня. Вместе они скатились к самому подножию горы. Испуганное животное ускакало прочь, а воин остался лежать недвижимым.

Преодолев опасный перевал, войско двинулось дальше. К вечеру, на подходе к долине, хан увидел трёх верховых дозорных, настороженно всматривающихся в серую завесу измороси и появляющихся из неё всадников. Шло подкрепление, но к кому именно, им было невдомёк. Да и сам хан не мог разглядеть, чей караул занимал вершину холма. О непредсказуемости войны Ойгор знал не понаслышке.

«Сегодня ты ликуешь победителем, а завтра умываешься горькими слезами побеждённого», – подумалось ему.

Однако вскоре все сомнения развеялись – это были нурцы. Дозорные же, узнав Ойгора и его воинов, уверенно двинулись навстречу. Все вместе они направились в ущелье.

Ратный стан Амаду раскинулся в Долине семи водопадов. У самых крайних аилов, обнесённых каменными укреплениями с навесами, несли дозор бдительные стражи. Местами горели костры, в подвешенных над огнём казанах томилось мясо. То тут, то там раздавался скрежет точимых о камни клинков, зазубренных в боях, и звон налаживаемых доспехов. Из некоторых аилов слышались стоны тяжелораненых. Те же, кто имел лёгкие ранения, лечились прямо под открытым небом. Усталые воины, сменившиеся на укреплениях соратниками, сбросив промокшие отягощающие доспехи, готовились к ужину.

Вернулся и Амаду. Он был не в духе – этот день принёс одни лишь потери. Привязав коня, воин направился к самому большому аилу, возведённому посреди лагеря. Его левый наплечник был разбит, под искорёженным бронзовым листом темнела засохшая кровь. Рана ныла, но Амаду не спешил заняться ею, он торопился обсудить минувшее сражение со своими верными помощниками. В мыслях Амаду всё ещё разил врага, как вдруг раздался крик человека, вторившего словам глашатая:

– Ойгор-хан вернулся!

«Адам?! Да нет, наверное, я ослышался», – остановившись, подумал Амаду.

– Ойгор-хан снова с нами! – совсем близко раздался возглас другого воина, подхватившего радостную весть.

На этот раз имя отца прозвучало отчётливо, и Амаду устремился к окраине становища, куда уже стекались люди. Радостная весть в одно мгновение облетела весь лагерь. Всякий, услышавший её, спешил увидеть правителя воочию, а тем, кто не мог передвигаться сам, помогали другие.

У сооружённого для стражников навеса собрались почти все воины. Впереди них стоял Амаду, пристально наблюдая, как по широкой дугообразной дороге, пролегающей от ущелья к лагерю, быстро двигалась растянувшаяся конная вереница. Притихшие воины всматривались в возглавляющего конницу человека. И лишь когда тот снял шлем, подняв его над головой, разразились восторженными криками. Они узнали своего хана.

Приблизившись к воинам, хан спрыгнул с коня и направился к сыну. Взглянув на него, Ойгор на мгновение вспомнил мальчишку – того самого маленького Амаду, чьё сердце учащённо билось каждый раз, когда он, непобедимый хан, возвращался из похода. Они обнялись под одобрительные возгласы. А когда голоса поутихли, Ойгор снова сел на коня и произнёс:

– Храбрые воины! Племена наши объединились для защиты от врагов. Сегодня мы подняли мечи, чтобы помочь нурцам! Но знайте: каждый из вас прежде всего за свой род сражается. Если не дать отпор врагу сейчас, то пасть свою ненасытную он на все наши земли разинет!

Слаженный крик воодушевлённых на победу воинов прокатился дробным эхом по долине и донёсся до самого Боджинга. Тот, восседавший на устланном верблюжьим одеялом плоском валуне, пришёл в недоумение. Окинув взором своих верных помощников, он процедил сквозь зубы:

– Ну! Кто может мне сказать, чему они так радуются?

Люди у костра молчали.

– Цэн? – обратился к невысокому коренастому человеку хан.

– Я не готов ответить! – подняв голову, вымолвил тот.

– Быть может, радость ойгорцев оттого, что бой проиграли?! – поднимая чашу с горячим напитком, сострил Сорбылу – сухощавый воин с крестообразным шрамом на подбородке. Он был правой рукой Цана, а после его гибели занял почётное место рядом с самим Боджингом.

Разгневанный шуткой хан выхватил из-за пояса плеть и ударил наглеца. Со звонким щелчком кнут выбил из рук остряка чашу, и горячий напиток пролился тому на ногу. Стерпев боль, ошпаренный Сорбылу молча оттянул штанину.

– Да! Последнее сражение Амаду проиграл, – крикнул обозлённый хан, – но он наступал, а не защищался. А вот ты, – указав плетью на острослова, продолжил Боджинг, – ты слишком быстро бежать бросился. Цан был неустрашим, он пал на поле битвы, как подобает воину храброму. Так почему же ты, сменив его в бою, аил не удержал?

Боджинг упоминал недавнюю битву за нурский посёлок, где воинов Цана разбили наголову.

– Натиск врага был слишком стремителен, – принялся оправдываться Сорбылу, – мы отступили, но, уходя, все нурские жилища сожгли. Ойгорцам лишь только пепел достался.

– И что с того? – взревел Боджинг. – Все съестные припасы там же сгорели! С собой их прихватить ты даже не додумался!

В действительности Сорбылу пытался захватить продовольствие, но стрелы нурцев разили каждого, кто приближался к отведённым для хранения еды аилам. И проигравшим воинам ничего не оставалось делать, как перед отступлением сжечь островерхие постройки вместе с провизией. Об этом Сорбылу уже говорил Боджингу, но тот даже не желал его слушать.

– Подойди! – злобно прохрипел хан человеку со шрамом.

Беспрекословно повинуясь, воин встал и приблизился к правителю. Хан поманил его пальцами, и тот наклонился. Крепкая рука Боджинга тут же схватила его за горло, цепкие пальцы сжались, и несчастный захрипел.

– Язык развязал?! Ты, верно, место своё забыл? – прошипел ему на ухо хан. – Быть может, напомнить?

У Сорбылу перехватило дыхание, и он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, не говоря уж о том, чтобы хоть что-то сказать. Выкатив налившиеся кровью глаза, воин замотал головой.

– Я должен знать, что в лагере нурцев творится. Ты понял?

Сорбылу закивал, и Боджинг разжал руку. Вобрав полной грудью воздух, воин закашлялся. На его горле багровел след от цепкой руки хана.

– Что с караваном? – поумерив свой пыл, спросил Боджинг. – Где он?

– Вот-вот должен подойти, – откликнулся Цэн, – а с ним ещё и помощь.

Разговор шёл о доставке продовольствия из Боджингского ханства. Еды у захватчиков оставалось совсем мало. Нурцы притесняли, и охотиться приходилось большими группами. Но несмотря на это, поиски зверя зачастую заканчивались потерями. Съестные припасы исчерпывались, и люди Боджинга тайком всё чаще задавались вопросом: для чего же они так долго удерживают долину? Слова о скором завоевании Ойгорского ханства и о богатых трофеях теперь казались пустыми посулами. Недовольство в лагере разрасталось день ото дня, но Боджинг никому не собирался раскрывать истинной причины своего нахождения здесь. То было не мудрено: любой человек, узнавший тайну Долины семи водопадов, мог сам стать намного величественнее его самого.

– Осталось совсем немного, – сказал Боджинг, – и ханство вражье падёт!

Вглядываясь в яркие языки пламени, коварный хан вспомнил последнюю встречу с Казыром и погрузился в раздумья. Тогда одноглазый шаман рассказал про дерзкое нападение Чалын и её друзей, но он же сказал и о беспомощности Ойгора перед проклятием слёзного цветка. Ещё Казыр обещал, что очень скоро настанет тот самый день, ради которого Боджинг завоевал Долину семи водопадов. Однако прошло уже много времени, а ничего не изменилось да и сам шаман с той поры больше не появлялся.

Не спали ночью и в лагере Амаду. В большом аиле у очага Ойгор с сыном и несколькими воинами – предводителями разных племён обсуждали дальнейший ход сражения. Здесь же находился и Ээш, но он ничего не говорил, а только слушал. У ног Ойгора валялась бронзовая маска врага. Хану уже рассказали про устрашающие доспехи воинов Боджинга, поведали и о разбитом отряде противника, сопровождавшим караван с провизией.

– …Нам осталось кольцо замкнуть! – говорил Амаду. – Отрезав последний подход, мы лишим их еды. Останется только подождать когда они попытаются из окружения вырваться.

– Нет, Амаду, медлить нельзя, – сказал хан Ойгор, – Боджинг сам что-то выжидает. Вот только что, я не пойму.

– Ойгор-хан, позвольте мне сказать, – попросил слово невысокий человек с суровым взглядом.

– Да, Керсу, говори, – ответил Ойгор нурскому предводителю.

– В роду нурцев каждый верит, что предки наши здесь неспроста поселились. Из уст в уста предание идёт: будто бы сам Ульгень-громовержец сюда людей направил, чтоб место это они охраняли. Творец сказал, что рано или поздно настанет тот день, когда от небесной короны в Долине семи водопадов звезда среди камней воссияет. Тогда-то и решится судьба всего уралтайского народа. Но, что это за звезда и какая корона, никто не ведает. Быть может, очень близок день пророчества?

– Короной на небе может быть кюн [65] , ну а звездой, возможно, воин, – предположил сын хана.

Предание это Амаду слышал и раньше, вот только разгадать его он до сих пор не смог.

– Может, и так, – сказал хан, устало потирая лицо.

– А я думаю, что корона эта – чья-то власть, – выдвинул своё мнение Керсу.

– Ломать головы сейчас нет смысла, – сказал Ойгор. – Усталость мудрость отнимает. Всем нужен отдых. Амаду, утром людей на укреплениях смени. Оставшиеся в лагере воины пусть отсыпаются, завтра выступать не будем. Медлить нам нельзя, но и торопиться не стоит, воевать без раздумий – себя на погибель обрекать.

В словах хана звучала истина, и все разошлись по аилам.

Ночь была тёмной. Лениво проплывая над долиной, рваные тучи изредка расступались, показывая луну. Тусклый месяц появлялся лишь на миг, раскрашивая в бронзовые тона низко плывущие тучи, а потом снова надолго пропадал в их непроглядной толще. Однако к рассвету небо прояснилось, и горизонт окрасился лёгким багрянцем.

Первые лучи восходящего солнца Ойгор встречал на ногах. Забравшись высоко на гору, он сидел на камне у крутого обрыва, всматриваясь в ближайшую горную гряду. Стояла неимоверная тишина. Перекрытые Боджингом водопады уже не шумели, как прежде, вода смиренно сочилась по каменным склонам. Не журчала у подножия скал река, она совсем обмелела и превратилась в ручей. Все мысли Ойгора занимала предстоящая битва. Он долго размышлял над тем, как лучше поступить, пока наконец не нашёл ответ.

После завтрака хан снова собрал всех предводителей, теперь уже у костра под открытым небом. Выслушав предложения каждого, Ойгор распорядился стоявшему неподалёку воину привести пленника, а сам принялся изъяснять свой план:

– Сегодня утром я вспомнил про разбитый отряд врага, тот самый, что караван с едой сопровождал. Возможно, сам Боджинг о потере этой ещё не ведает. Людей наших мы в доспехи вражеские переоденем, и караван дальше отправим. Керсу, ты его поведёшь. Лица ваши маски скроют. Но прежде…

Хан вынул из ножен кинжал и, рисуя острием на земле, продолжил:

– Амаду на врага нападёт, чтобы от каравана подозрение отвести. Ещё один отряд будет пешим, я его возглавлю. Турген-суу теперь горы не точит, далеко отсюда мы спустимся по верёвкам вниз, подкрадёмся поближе к стану врага и притаимся. Керсу, как только ты начнёшь битву на высотах, мы нападём. Амаду, пока я в бой не вступлю, на укрепления не ходи, людей почём зря потеряешь. Твоя задача разить их стрелами и копьями. Что скажете?

– Как я понял, – отозвался сын хана, протянув прут к рисунку на земле, – чтобы врага отвлечь, я первым наступаю. Затем Керсу с караваном проникает к боджингским укреплениям и там начинает сражаться. А потом, – Амаду перевёл взгляд на отца, – ваш черёд.

– Да, всё верно, – кивнув, подтвердил хан.

– Мудры слова хана. Но, боюсь, стражи нас распознают. Ведь мы даже слов их секретных не знаем, – сказал предводитель нурцев. – Местность там открытая, для лучников Боджинга удобная, а моим воинам от их стрел не укрыться – камень весь мелкий, деревьев нет, одни лишь кусты…

В этот момент привели пленного и Ойгор, придержав ответ, лишь кивнул. Невысокий смуглый воин отрешённо смотрел куда-то вдаль. Над бровью у него алела ссадина, рассечённая губа ещё сочилась кровью, а опущенные перед собой руки туго стягивала верёвка.

– Кезер! – окликнул его хан.

Воин перевёл взгляд на Ойгора.

– Как тебя зовут?

Пленник промолчал, устремив взор в небо. Тогда хан сам подошёл к молчуну. В руке Ойгора сверкнул клинок. Но воин не дрогнул. Казалось, он был готов ко всему, и даже сама смерть не могла испугать его. Кинжал скользнул по верёвке и путы спали.

– Мэргэн, – назвался пленник, потирая освободившиеся запястья.

– А я – Ойгор-хан!

Лицо пленника тут же изменилось. Человека напротив он никогда раньше не видел, зато был наслышан о его непомерной славе. Среди воинов Боджинга Ойгор слыл бесстрашным и предусмотрительным воителем. Да, он был врагом, но, несмотря на это, находились и те, кто сожалел о его безысходности перед проклятием. Для них он лучше бы погиб в бою, увековеченный ореолом славы, нежели в страданиях умирал на ложе, даже не подняв меча в свою защиту.

– Мэргэн, тебе я свободу даровать обещаю, – продолжил Ойгор, – проведи воинов моих через укрепления Боджинга.

– Не затем я воином стал, чтоб хана своего предавать, – смело ответил Мэргэн.

– Хорошо. Скажи мне, Мэргэн, за что Боджинг воюет?

– Он ханство своё защищает.

– Тогда посмотри! – Ойгор, указал рукой на чернеющие вдали пепелища нурского посёлка. – Так Боджинг ханство своё защищает?! Нурцы сами от него ушли, но он не успокоился. Славный нурский народ из Долины семи водопадов прогнал, аилы их разграбил и после себя только пепел оставил. Скажи мне, Мэргэн, не твой ли хан кровожадным зовётся? Не он ли женщин и детей убивает? Только зло он сеет вокруг! Подумай хорошо, кезер, за кого ты воюешь. В ханстве моём люди вольны. Всяк вправе уйти куда захочет и когда пожелает, но никто ещё этого не сделал.

Задумавшись, Мэргэн молчал.

– У тебя есть время дотемна, – и хан распорядился увести его.

– Керсу, вот тебе мой ответ, – сказал Ойгор, кивнув в спину уводимому пленнику, – он вас и проведёт. Ну, а если Мэргэн откажется, похожего на него воина подберите. Другого выхода у нас нет.

– Керсу, я с вами пойду, – поднявшись, произнес Ээш.

Казалось, погружённый в думы старик был далёк от происходящего вокруг. Всё это время он молчал, и вдруг выдал такое. Опёршегося на палку смельчака охватили изумлённые взоры.

– Ээш, – обратился к нему хан, – боюсь, затея эта не совсем хорошая. Вам лучше здесь остаться.

Чтобы не обидеть старика, Ойгор умолчал об украденной временем молодости Ээша. Но тот и сам прекрасно понимал истинную причину отказа.

– Да, рука моя не так тверда, да и ловкость былая вся уже в ней, – ответил Ээш, бросив взгляд на палку. – С мечом мне уже не совладать. Но он мне ни к чему. Вера – вот моё оружие!

Приосанившись, старик поднял голову, устремив взгляд в небо. Его глаза светились восторгом, седую бороду трепали порывы ветра.

– Я иду с Керсу, – продолжил Ээш, – так велит мне Тенгри. Обузой я уж точно никому не стану.

– Ну что ж, пусть будет так, – согласился Ойгор.

После слов хана отговаривать Ээша никто не решился.

Весь день в лагере ойгорцев шла подготовка к решающей битве: пока одни воины отсыпались перед ночным походом, другие ладили оружие, облегчали доспехи для соратников из пешего отряда.

Как и было задумано, в ночь ушли два войска. Конница и караван, навьюченный запасами еды, обходным путём двинулись к расщелине в скалах, а пеший отряд пошёл по гребню высокой гряды вдоль урочища. Облегчённые доспехи позволяли идти быстрым шагом почти без устали. В руках воины несли небольшие прямоугольные щиты, собранные из упругих прутьев и обтянутые толстой ссохшейся кожей. Из оружия имелись только чеканы и короткие мечи – акинаки. Без огня и без единого звука воины двигались друг за другом. Небо было чистым и свет луны помогал различить тропу под ногами. Шли долго, пока не услышали доносившийся издалека шум воды. Пройдя ещё немного, воины остановились напротив падающего со скал потока, серебрящегося в свете луны. Дальше идти не было смысла, и хан велел дожидаться рассвета.

На восходе все убедились в правоте Ойгора. Его предположение оказалось верным. С отвесной скалы напротив низвергался широкий поток. Разбиваясь об острые камни внизу, вода клокотала, пенилась и, ложась в русло, устремлялась дальше. Брызги густым белым туманом обволакивали основание утёса.

Место для спуска нашли не сразу. То склоны ущелья были слишком круты, то брызги плотной пеленой укрывали дно, то поблизости не находилось подходящего дерева, чтобы закрепить верёвки. Пришлось немного вернуться назад, к тому самому разлапистому кедру, что в ночи походил на великана с огромными руками, а его запутанные корни казались большущими змеями, то и дело хватавшими воинов за ноги. За всю свою долгую жизнь дерево сильно раздалось вширь. Его ствол оказался слишком толстым для обвязки, и верёвки привязали к корням. И вот один за другим люди, словно пауки по нитям паутины, потянулись вниз.

Когда все спустились, хан распорядился сделать привал и отдыхать до вечера. Скинув с себя доспехи, одни воины тут же расположились на земле, другие же, кто нёс съестные припасы, принялись раздавать еду. Ойгор заметил, как один из разносчиков подошёл к засыпающему воину. Тот раскинулся на плоском валуне. Голова его лежала на щите, глаза были закрыты. Усталость совсем одолела парня, и на предложение подкрепиться он молча отмахнулся. Тогда хан сам подошёл к нему и, протянув кусок варёного мяса с ломтём теертпека, сказал:

– Возьми!

– Нет, я не хочу, – пробормотал молодой воин, не открывая глаз.

– Я тебе не предлагаю, а приказываю!

Упрямец приоткрыл глаза и осознав, кто перед ним стоит, вскочил.

– Кезер, нам предстоит проделать ещё такой же путь, а потом – драться! Так как же ты без силы воевать будешь? Бери!

И воин не посмел отказаться, а слова хана стали назиданием всем остальным.

День прошёл, и как только сумерки упали на окружающие скалы, хан повёл своих воинов к вражескому стану.

К утру, как было оговорено, каждый отряд находился на своём месте: пеший – укрывался неподалёку от врага, всадники Амаду с первыми лучами солнца уже вовсю осыпали вражеский стан стрелами, а сопровождавшая караван конница подошла вплотную к расположенным на скалах укреплениям Боджинга. Местность тут и впрямь оказалась открытая. Узкая тропа, взбираясь по круче, терялась в темноте расщелины. А на вершине лопнувшей горы затаились лучники и копейщики.

– Стой! – скомандовал громкий голос сверху.

Ехавший впереди всадник придержал коня и караван остановился.

– Эй! Кто ты? Кого личина укрывает? – спросил страж.

– Мэргэн – моё имя! – назвался конник, снимая маску.

Мэргэн всё же перешёл на сторону Ойгора, но только после долгого разговора с Ээшем. Уж очень убедительно старик рассказывал о небесной вере, и пленник, почувствовав её притягательную силу, избрал для себя новый путь.

– Мэргэн, скажи мне, что ты везёшь?

– Дьер-су, агаш-таш [66] ! – прокричал всадник секретные слова, помогавшие воинам Боджинга отличать своих от чужих.

Стражники о чём-то тихо поговорили. Затем один из них исчез, а второй крикнул:

– Ждите!

Скоро на скале показался человек, чьи доспехи отличались от облачения простых воинов. По всей видимости, он был главным из стражей.

– Кто этот белый всадник? – спросил он.

Мэргэн обернулся. Взор его упал на Ээша. В белых одеждах, сидя на белом коне, старик и впрямь бросался в глаза. Доспехов на нём совсем не было, а из оружия имелся только кинжал с ручкой из слоновой кости, подаренный ханом Ойгором.

– Я несу с собой веру! – сам ответил Ээш.

– Какую такую веру?

– Веру в победу!

В словах Ээша была чистая правда, вот только страж не догадался, что вера-то была не в их победу.

– Он по дороге к нам прибился, – подхватил Мэргэн.

Наверху показался ушедший воин, он что-то озабоченно сообщил главному стражу и тот, махнув рукой, велел проезжать, а сам скрылся из вида.

«Амаду начал бой…» – подумал Мэргэн, поднимая руку.

Конница и караван двинулись по тропе между скалами. Вздымающиеся к небу отвесные стены поражали своей неприступной мощью. Сверху за тянущейся по узкому коридору вереницей всадников пристально наблюдали десятки внимательных глаз. Ойгорцы двигались неторопливо, стараясь ничем себя не выдать. Разоблачение несло неминуемую смерть – их попросту закидали бы камнями.