Йожеф Сабо

Расплата

* * *

Старший лейтенант Пал Хорват похлопал лошадь по шее:

— Все в порядке, Розита!

Но лошадь по-прежнему беспокоилась.

Понукая Раро (Раро — сокол (венг.).), к старшему лейтенанту подъехал конюх. Широкая, со следами множества колес дорога вела через лес туда, где начиналось болото. Душный, тяжелый воздух усиливал запах гнили.

— Товарищ старший лейтенант, Раро волнуется.

— Моя лошадь тоже, Яник.

— Почуяли что-то, — сказал молодой солдат и наклонился к лошадиной голове. Зашептал: — Успокойся, слышишь ты, успокойся, если тебе приказывают… Лошадь ведь такое животное, — вновь выпрямился в седле Яник, странно покачивая головой, — чувствительнее, чем человек. Еще до армии на конном заводе у меня был жеребец. Так вы знаете, он…

— Волка чуял… — рассмеялся Хорват. — Оставьте вы, Яник, эти бабушкины сказки.

Яник умолк на полуслове: не обиделся бы старший лейтенант. Но неподвижное лицо Хорвата успокоило его: старший лейтенант смотрел туда, куда лежал их путь.

Объезд участка на лошадях — утомительное занятие. Хорват выбрал его сам: пешком идти тяжело. Год назад в схватке с нарушителем его ранило. И хотя он уже поправился, след все равно остался. Достаточно пройти несколько километров, как подступает смертельная усталость и боль. Он едва передвигает ноги, стискивает зубы. Сострадание ему не нужно. Никто ничего не должен заметить.

Болотный запах усиливался. Сквозь заросли леса пробивалось солнце. Старший лейтенант остановил Розиту. Лошадь танцевала, приминая высокую траву. Перед ними открылась большая поляна со штабелями заготовленного леса.

— Что-то я проголодался. Может, перекусим?

— Можем и перекусить, — ответил Яник и набросил уздечку на ветку.

Лошади мирно паслись. Вдруг крик, едва слышный. Или показалось?

— Вы тоже слышали? Едем!

Яник торопится, дергает лошадей. Розита и Раро еще успевают разок-другой щипнуть траву,

— По коням! Скорее!

Они скачут к болоту. Мелькают стволы. Взлетают напуганные птицы. Через дорогу пронеслась и скрылась в кустах стайка косуль.

— Наверное, браконьеры. Убийцы проклятые, — говорит Яник и привстает в стременах, чтобы лучше разглядеть дорогу.

На мягкой земле никаких следов, кроме тех, которые они сами оставили здесь позавчера. Старший лейтенант поправил фуражку, ослабил опущенный под подбородок ремешок, чтобы не давил горло.

— Это плохо, когда вблизи границы хозяйничают браконьеры. Одно дело — лесники, а другое — мы, — рассуждает Яник.

Подлесок становится гуще. Сплошной зеленой стеной встает чаща. Нигде никаких просек. Только путь, ведущий через лес к болоту. Дубы сменяются тополями, акациями. Хиреет лес, сказал бы Хорват, но он не лесник, какое ему дело до деревьев.

Дорога круто обрывается. Здесь ее конец. Обрыв постоянно осыпается — его размывают дожди, выдувают ветра. Внизу простирается болото, обрамленное зарослями тростника и камышей.

— Яник, бинокль!

Хорват спрыгивает с лошади. Осторожно, медленно продвигается вперед по краю обрыва. Мог бы послать Яника, но нет, пошел сам, несмотря на больную ногу. Хватается за склоненные ветви, кусты, упрямо продирается вперед. Нет, Яника нельзя было посылать. Только он сам знает ту тропинку, что ведет через болото» До деревни и до границы отсюда еще далеко. Невооруженным глазом он ничего не разглядел.

— Ну, что там? — беспокоится Яник.

— Наберитесь терпения и ждите.

— Смотрите не упадите, товарищ старший лейтенант.

Приятно, что Яник волнуется за него. По разным признакам он чувствует — его любят. Но могли бы выразить свою любовь иначе. Высокой дисциплиной, например. Меньше было бы забот.

Листва, деревья загораживают половину болота. Нужно пройти вперед, но удастся ли? Сантиметр за сантиметром он спускается по откосу вниз. Если поскользнется, ничего страшного, пожалуй, не произойдет. Только как потом выбраться наверх? Вот наконец открылась перед ним панорама всей местности. Поднимает бинокль — ничего не видно. Но ведь кто-то прячется здесь. Показалось? И Янику тоже?

Вот оно! Вон там, уже далеко отсюда, бежит человек. Бинокль приближает его фигуру, но недостаточно. Кричать бесполезно — за километр человеческий голос не услышишь. Стрелять? А вдруг Яник испугается, помчится на помощь к краю обрыва и… Хорват медленно карабкается назад. Ветки врезаются в ладони.

— Яник! Привяжите лошадей покрепче и идите сюда. Смотрите! Правее! Еще! Ну, что?

— Это мужчина, — сообщил Яник. — Чтоб мне провалиться, если он бежит не от нас!

— Он нас даже не видит.

Хорват снял автомат с предохранителя. Резко щелкнул затвор. Далеко над болотом разнеслись сухие звуки выстрелов.

— Даже не слышит?

— Может, и не слышит. Далеко!

Яник с помощью бинокля внимательно изучает местность от обрыва до бегущей фигуры и вдруг вскрикивает:

— Посмотрите, вон там, в кустах!

Действительно, кто-то лежал неподалеку от края обрыва.

— Это человек, — заявил Яник. — Но он не шевелится.

— Этот должен был услышать выстрелы.

— Спустимся посмотреть?

Пал Хорват подумал о ноге. Кому-то из них нужно спуститься. Но он не может послать Яника. В голове проносятся мысли: «Нужно позвонить! Но откуда здесь взяться телефону? Организовать преследование убегающего человека? Пешком вряд ли его удастся догнать, А что будет с тем, мертвым или раненым? Кто лежит в кустах? Что здесь происходит? Что все это значит?»

— Слушайте внимательно, Яник. Вы сейчас вернетесь и позвоните на заставу. Пусть лейтенант Гач сообщит в отряд, что здесь, неподалеку от обрыва, лежит человек и кто-то скрылся в направлении, деревни. Лейтенант пусть остается на месте, а младшего сержанта Шанту и еще трех человек отправит в деревню. Может быть, мне удастся задержать того, кто был сегодня на болоте. Ефрейтора Ёну с телегой прислать сюда. Вы его дождитесь, потом спуститесь за мной. Все время держитесь моих следов и не сходите с тропинки. Ясно?!

Он уже начал спускаться, когда услышал стук копыт, Вот теперь он один, совершенно один. Кто мог бы подумать, что так непросто спуститься по этому злополучному обрыву? Солнце припекало, Хорват судорожными движениями хватался за корни деревьев, кустики травы, чтобы хоть чуть-чуть поберечь больную ногу. Он посмотрел вниз, закружилась голова; приостановился на полпути, оказавшись где-то между небом и землей.

Пожалуй, не нужно было спускаться вниз без Яника: можно свалиться. Он едва не оступился, вовремя оборвал себя: не нужно ни о чем думать. Только вперед. Необходимо спуститься любой ценой.

Кто он, тот живой или мертвый, что лежит там, в кустах, в нескольких сотнях метров? Может быть, он просто пьян?.. Браконьеры частенько отправляются на промысел, прихватив с собой фляжку с палинкой. В ней они черпают смелость.

Ни за что ему не спуститься! Целым и невредимым — ни за что! Так и придется ему висеть здесь между зловонным болотом и затянутым дымкой летним небом…

Хорват прижался к земле. Скат обрыва отражал солнечный свет и тепло. Нечем дышать. Ноющая боль в ноге, мышцы сводит судорога. Левая. Всегда левая. Хватит отдыхать, пора в путь. Если больше некому, то можно приказать и себе. Страшно туда идти? Может быть, это просто коварная уловка, и лежащий в кустах человек только притворяется: он же не сумасшедший убегать под автоматным огнем. Тихо подождет, пока кто-нибудь подойдет, наклонится над ним, а потом резкий удар — и конец.

Пал Хорват с трудом приподнялся, расстегнул кобуру. Черный пистолет увесисто лег на ладонь. По правде говоря, ему нельзя было идти одному. «Младший наряда, наблюдай за местностью!» — так предписывает инструкция. А разве он не относится к тем, кто требует исполнения от других?

Опершись на хилую, искривленную березку, Хорват поднялся. Идти стало легче. Он шлепал по воде, глухо чавкала трясина. Сотни лет падали сюда деревья, листья, трава. Сейчас все это превратилось в грязь, в черную маслянистую жижу, липнущую к сапогам и одежде… Если все идет по плану, Яник уже должен был доложить Гачу. Лейтенант отдал приказ. Топот сапог по коридорам, хлопанье дверей… Яник наверняка не стянет дожидаться, пока подойдет подвода. Яник такой. Упрямый, добрый и…

Хорват остановился, прислушался. Жаркий влажный воздух давил на грудь. Тишина невыносимая. Из каждого куста в любой момент жди нападения…

* * *

Гач покусывает губы.

— Что? Не слышу! Говорите громче! Кричите, Яник! Как?.. И вы позволили старшему лейтенанту спуститься одному? Скорее возвращайтесь! И будьте рядом с товарищем Хорватом!

У Гача закружилась голова. Он может многое понять, многое представить, но такое?! Кого это нечистая понесла на болото? Если бы об этом сообщил не старший лейтенант, то…

Не тратя времени, Гач усаживается за телефонный коммутатор.

— Вот это гнездо — отряд, — ткнул пальцем телефонист.

— Благодарю!

Гач скороговоркой перечислил, где и что видел старший лейтенант Пал Хорват. Человек удалился в сторону деревни — может быть, просто спешил за помощью. Младший сержант Йожеф Шанта с тремя солдатами отправились в деревню, чтобы выяснить, кто сегодня был на болоте. Если отряд дополнительными силами перекроет железнодорожную станцию, проверит пассажиров трехчасового автобуса и блокирует две дороги, станут известны все, покидающие деревню.

— Что с Палом Хорватом?

— Товарищ старший лейтенант спустился к болоту. Напарника он отправил звонить. Двое солдат с повозкой уже уехали к нему на помощь.

— Хорошо. Да, вот еще что. Вышлите в деревню больше людей. Никто не должен уйти за границу. Обо всея изменениях обстановки сразу же сообщайте в оперативный отдел!

… Из узкого коридора уже доносимся топот солдатских сапог. Старая, видавшая виды казарма заходила ходуном. Только серый бетонный пол казался достаточно крепким, чтобы выдержать эту беготню. У распахнутой настежь двери дежурный выдавал автоматы.

Гач отдал распоряжения пограничникам в точном соответствии с приказом старшего лейтенанта Хорвата, мысленно находясь там, на болоте…

* * *

Сначала он заметил ногу: серая брючина и тяжелый туристский башмак высовывались из-за куста. Хорват несколько секунд подождал, не вздрогнет, не пошевельнется ли лежащий человек. Нет, никакого движения. Пая Хорват старался оградить себя от любых неожиданностей.

Он раздвинул над лежащим ветви и отпрянул. Под лиственным шатром лежал человек с проломленным черепом. Обухом топора или каким-то другим тяжелым предметом был нанесен удар по лбу.

На тропинке хорошо отпечатались следы. Сюда — два, отсюда — один. Рукав болоньевой куртки задрался, обнажив волосатую руку мужчины. Блеснули наручные часы. Интересно, что они показывают? Без четверти час

Хорват начал медленно, осторожно пятиться назад, стараясь не затоптать следы. Острая боль пронзила ногу. Хорват вдруг почувствовал, что больше не может ступить ни шагу. Забрался сюда. Увидел, что хотел. Для чего? Какой из этого прок? Решил испытать силы, которых уже не осталось?

Он присел на мокрую, хлюпающую землю. Необходимо отдохнуть. Потом отыщут. Плевать, что в таком состоянии!

Едва слышный звук падения разнесся над болотом. Неужели Ференц Яник? Неужели он, конюх? Упал? К Полу Хорвату медленно возвращались силы. Упал! Ведь предполагал, чувствовал, знал, что будет беда! Вскочил с примятой травы, спотыкаясь, волоча ногу, заспешив назад, оставляя в болотной грязи глубокие, быстро наполняющиеся водой следы.

* * *

Яник спрыгнул с лошади, подбежал к краю обрыва. Он даже не подумал привязать Раро рядом с Розитой. Лошади пограничников обычно привыкают к своим напарникам: одна из них всегда идет впереди, другая — чуть сзади, и никакими уговорами или понуканиями невозможно заставить их поменяться местами.

Яник не мог видеть старшего лейтенанта — над балетом поднимался липкий туман, разогретый воздух колебался в лучах солнца, наверное, поэтому командир не был виден. Яник встревожился. Он начал спускаться вниз по следам Пала Хорвата, которые отпечатались на песчаном откосе обрыва. Он уже почти достиг болота, как вдруг услышал за спиной какой-то шум. Полулежа, приподвернута. Яник знал, — еще бы ему но знать! — что случилось. Его лошадь, Раро, смотрела на него сверху. Сверкали ее большие влажные глаза. Она вытягивала длинную шею.

— Иди назад, слышишь?! — В голосе Яника прозвучали одновременно и угроза, и обреченность. Он бросился на помощь падающему животному, но споткнулся сам, потом еще и еще раз. Яник сильно ударился голевой: путь ему преградило бревно. Мутным, размытым показалось ему подернутое облаками небо.

— Раро!

На расстоянии вытянутой руки лежала лошадь. Она пыталась подняться, но передняя нога её была странно подвернута, Яник знал, — еще бы ему не знать! — что делают с лошадьми, сломавшими ноги. Глаза Раро были тусклы. Яник потрогал лоб — ссадина кровоточила.

Он кое-как доплелся до лошади, обнял ее за шею, попытался поднять, сдвинуть беспомощное, большое тело, издававшее резкий запах пота.

— Эх, черт побери!.. — длинно и горько выругался Яник. Он прижался к морде лошади и не смог сдержать подступивших слез. В голове проносились обрывки воспоминаний: как приручал он это животное, как мчались они по узким дорожкам осеннего леса, по пыльным откосам оврагов в пекле прошлогоднего и нынешнего лета, и полыхало солнце, в сторону которого они неслись. В это время ветви раздвинулись, и из кустов выбрался старший лейтенант. Лошадь мотала мордой, смотрела поблекшим взором вокруг, будто жаловалась. Яник молча взглянул на Пала Хорвата; в глазах его сквозила растерянность. Старший лейтенант не спросил, пограничник ли хотел спуститься с обрыва на лошади или она сама ринулась за ним. Вместе с Яником они попытались перевернуть лошадь на бок. Раро билась, металась из стороны в сторону. Выбора не было: передняя нога лошади безжизненно повисла.

Пал Хорват расстегнул кобуру. В глазах Яника вспыхнул протест, может быть, даже ненависть.

— У нас нет другого выхода, Яник! Отойдите в сторону!

Под взглядом старшего лейтенанта конюх съежился, потом отошел. Да и что делать? Лошадей не оперируют, их не возят по бездорожью на машинах «скорой помощи», не оборудуют реанимационных отделений; судьба заслуженных животных обрывается после их подвига или легкомыслия.

Раздался выстрел. Испуганные птицы сорвались с веток и стали подниматься в небо, постепенно набирая высоту.

— Пошли! — Старший лейтенант взял Яника за руку. Сонливая усталость начала одолевать его, он дрожал. — Пошли!

Яник поплелся за командиром — через заболоченный луг, мелководное озерцо — от убитой лошади к убитому человеку.

— Разожгите костер!

Потрескивая, быстро сгорал валежник.

— Бросьте в огонь зеленых листьев и свежей травы!

В небо, в самую высь, где кружили птицы, поднимался столб густого серого дыма.

— Так нас смогут быстрее обнаружить. Только бы не залезли в трясину!

Уже доносился скрип телеги. Показался Ёна, высокий, худой, меднолицый пограничник.

— Товарищ ефрейтор! Вы с Тибором Галом останетесь здесь! Ничего не трогайте! Осторожно, не затопчите следы!

— Есть, — ответил пограничник, внимательно глядя на кровоточащую ссадину на лбу Ференца Яника, на его сломленную горем фигуру.

— Раро! Раро! Бедная моя лошадь, — бормотал Яник.

— На болтовню нет времени, — остановил его Хорват.

Старший лейтенант подошел к трупу и тщательно обследовал содержимое карманов куртки и брюк.

Карманы оказались пусты. Ни денег, ни документов. Один трамвайный билет с оборванным краем. Пал Хорват спрятал его в сумку.

Пришлось помогать вовсе раскисшему Янику забраться в телегу. Грубер, второй конюх, поддержал и подсадил его. Медленно и уныло пошли лошади, гораздо медленнее и унылее, чем хотелось бы Хорвату. Узкая доска, служившая сиденьем, постоянно съезжала, гнулась, готовая вот-вот сломаться. Старший лейтенант поглаживал больную ногу. Внутри росло отвращение, болотный запах вызывал тошноту. Это лицо, эта рана вновь и вновь вставали перед глазами, делая воспоминания почти осязаемыми… Скорее бы застава! Когда на болоте обнаружили пострадавшего, часы на его руке показывали без четверти час. Таким образом, можно предположить, что убийство — или несчастный случай, такую возможность тоже нельзя исключить, — произошло около четверти первого. Зная расстояние от места происшествия до деревни, нетрудно подсчитать, когда доберется туда преступник. Сейчас половина второго, а то и больше: минутная стрелка на часах Пала Хорвата не двигалась. Ну вот, теперь еще и это!..

В училище их не раз предупреждали: граница — дело нешуточное. Вот уже четыре года он на одной и той же заставе, вдали от мира, в лесах, болотах, среди тучных черноземов, да еще в такой деревне. Словом, повидал за эти годы. Перестрелки, погони, поиски. Однажды трое мужчин, вооруженных ножами, напали на пограничный наряд. А прошлой зимой случайно наткнулись на почти окоченевшего мужчину: заблудился в густом тумане. Как-то пришлось пробежать много километров по следу, но Пати со своей задачей справилась отлично. Пати — самая лучшая поисковая собака из всех, с которыми доводилось встречаться Палу Хорвату. Всякое приключалось, но в каждом случае было известно, как поступить, потому что существуют определенные инструкции на данный счет.

А сейчас? Уравнение со многими неизвестными, да и то, что известно, объяснить непросто.

Они спускались с холма. Чуть в стороне изумрудным зеленым пятном лежало кукурузное поле. Солнечные блики играли на листьях деревьев. Вновь дала о себе знать больная нога: врачи предупреждали — нужно беречься. Сколько раз уговаривали его в отряде перейти на другую, более легкую работу. А он все не соглашался из-за этих уравнений со многими неизвестными. А теперь вот еще и лошадь! Эх, Раро, Раро!

Нужно собраться с мыслями, выбросить из головы все несущественное и сконцентрировать внимание на самом главном: на пострадавшем, что остался на болоте, и на том, кто побежал в деревню. Время: без пятнадцати час — примерно тогда должен был получить приказ младший сержант Йожеф Шанта, но успел ли он с солдатами добраться до деревни и что удалось ему выяснить? Если смогли перехватить того, второго, — хорошо, а вдруг нет?

У опушки рощи, где протекал ручей, маячили бетонные столбы с натянутым на них забором из колючей проволоки. Телега вкатилась в раскрытые настежь ворота и со скрипом остановилась. На просторном и пустынном плацу, на месте которого когда-то был двор и сад. одиноко возвышался ощипанный стог сена.

Сквозь открытую дощатую дверь Пал Хорват заглянул в конюшню. Прижавшись спиной к стене, там молча стоял Яник. Розита была уже в стойле. Седло и упряжь лежали рядом, на табурете. Глядя на них, старший лейтенант подумал, что сейчас лучше будет, если он оставит Яника одного.

Хорват доковылял до своего кабинета. Обычно он тщательно следил за тем, чтобы походка была прямой, чтобы подчиненные не замечали ни малейшего проявления слабости, но сейчас ему сохранить форму было трудно.

На сапогах комьями налипла засохшая серая грязь. Голенища словно в рыбьей чешуе. Морщась от боли, он стянул кирзачи. Голень распухла, покраснела. К счастью, в комнате были брюки и ботинки, которые он и надел.

А где же Гач? Куда запропастился заместитель?

Он тяжело опустился на стул, облокотился и неподвижно уставился на темно-коричневую дверь. Даже дотянуться до телефонной трубки сил не было.

Наконец вошел Гач. Он выглядел так, словно только что выбрался из болота. Бисеринки пота блестели на лице.

— Разрешите доложить, командир?

— Что там? — Хорват отнял от лица ладони.

— На проводе младший сержант Шанта. Будет лучше, если вы поговорите с ним сами.

Голос младшего сержанта доносился словно из глубокого колодца, хотя Шанта находился всего в нескольких километрах, К двум часам они были уже в деревне и решили зайти в нее со стороны болота. Очень скоро обнаружили следы, по которым их некоторое время вела Пати, но на макадамной дороге след затерялся. Повторно взять след собака не смогла. Попытались пройти по дороге, затем осмотрели обочины. Все напрасно.

— Нам вернуться на заставу?

— Нет, оставайтесь! Пусть один наблюдает за болотом, а двое ездят на велосипедах по улице, чтобы чужак, если он спрятался в деревне, думал, что ищут его, и не посмел высунуться.

Хорват положил телефонную трубку и попытался кратко, в нескольких словах записать по порядку все, что произошло и какие меры приняты.

* * *

За воротами раздался нетерпеливый гудок: три одинаковых серых автомобиля медленно проехали перед окнами рабочего кабинета начальника заставы. Хорват направился к выходу, но в коридоре лицом к лицу столкнулся с капитаном Иваничем и сопровождавшими его мужчинами. Из приехавших он знал только Иванича и старшего лейтенанта Шандора Осоля.

Иванич познакомил присутствующих друг с другом, представил капитана полиции Шухайду и попросил сразу приступить к делу.

Пал Хорват пригласил гостей в штабную комнату. Здесь, стоя у карты, он подробно доложил обстановку.

— Почему вы не пошли по следам преступника дальше? — спросил Шухайда, отчаянно дымя и время от времени стряхивая пепел на свежевымытый пол.

— Во-первых, — пояснил Хорват, ничем не выдавая своего внутреннего состояния, — это довольно тяжелая для ходьбы местность, и мы не могли бы настигнуть бегущего. А так мы успели позвонить, и в деревню вовремя прибыли наши люди. Деревню блокировали. Вечером мы вышлем дополнительные наряды к болоту. Могу гарантировать, что ни в тыл, ни а сторону границы никто не пройдет.

— Тогда это похоже на настоящую засаду, — Шухайда выбросил сигарету в открытое окно.

Хорват улыбнулся, достал трамвайный билет.

— Человек, которого убили, либо из Будапешта, либо не так давно побывал там. Кроме этого у него в карманах ничего не оказалось.

— Мы, пожалуй, отправимся к месту происшествия, сфотографируем его, подготовим план местности.

— Возьмите мой вездеход, — посоветовал Иванич. — ваши «варшавы» вряд ли пройдут там.

Шухайда и его спутники убыли в сопровождении Гача, … Смеркалось. Косые лучи заходящего солнца пробивались сквозь стекло, высвечивали красноватый четырехугольник на противоположной стене. Когда Хорват приподнял отяжелевшую от дум голову, перед ним, вытянувшись, стоял улыбающийся Гач.

— Утомился, шеф! Они тоже. Показал я им болото. Как раз чистятся вон там, на улице, а потом зайдут к тебе.

Ввалился раскрасневшийся Шухайда:

— Ну и местечко — нечего сказать. Слушай, Пали, как ты здесь держишься? Ты же городской человек, парень с головой, зачем же ты себя заживо хоронишь? А сейчас еще и комары: заели, пока доехали назад.

— Бывает, — с улыбкой покачал головой Хорват. — Удалось что-нибудь установить?

— А! — Шухайда махнул рукой. — Дело, похоже, сложнее, чем я сначала думал. Запросил сверху несколько данных, но уверен, что пострадавший — неоднократно судимый и разыскиваемый преступник. Кажется, я где-то видел его фотографию. Голову ему, скорее всего, размозжил проводник или спутник. Думаю, земля начала гореть у них под ногами, поэтому хотели уйти.

— Это мог быть только местный житель, — убежденно произнес Хорват.

— С чего ты взял?

— Нездешний вряд ли осмелится пойти по болоту и уж ни в коем случае не доберется до того места, где мы обнаружили труп.

Шухайда пожал плечами: может быть, им просто повезло, что болото их пропустило. Вошел молодой полицейский с листом бумаги и положил его перед Шухайдой.

— Я же говорил: Михай Балинт. Тридцать шесть лет, блондин, глаза голубые. Рост — сто восемьдесят шесть сантиметров. Особые приметы… Хотел бы я встретить его живым. Висела на нем парочка грязных дел. Но тот, кто его прикончил, тоже не простак. Нужно обыскать деревню. Каждый дом, каждый сарай.

На том и порешили. Немного погодя легковушка уже мчалась к деревне.

Хорват откинулся на удобном сиденье «варшавы». Машину потряхивало, из-под колес поднималась пыль, стучали по днищу камешки, выбиваемые из дороги. Шофер ругался сквозь зубы, проклиная путь. Машина еще новая — жалко губить. Хорошо, что деревня уже недалеко.

На противоположном конце селения виднелась гряда холмов, синевших в сумеречном свете. Над домами кружилась пыль, поднимались стаи голубей. Машины остановились перед зданием сельсовета. Гости прошли по длинному темному коридору. Чуть приоткрыта дверь в комнату председателя. Шухайда вошел первым, за ним — Хорват и Осоль.

— Наконец-то! — Майор Капитань приподнялся с одного из удобных кресел. На столе перед ним — кофейная чашка, сложенная карта и ворох отпечатанных на машинке листов бумаги.

— Пришлось съездить на проклятое болото, — вздохнул Шухайда. — Как средневековье — точная копия.

— Хотите кофе? Вы, наверное, устали, — суетился крупный, представительный Вилмош Хоффман — председатель сельсовета.

Майор протянул Шухайде лист бумаги, где было донесение о проверке железнодорожной станции и трехчасового автобуса. Автобусом прибыло шестнадцать человек и одиннадцать уехало. Приехавшие — школьники и учительница, а из отбывших все находятся вне подозрения: во-первых, потому что женщины, а во-вторых, потому что… Между семнадцатью и восемнадцатью тридцатью два взвода школы сержантского состава прочесали деревню. В трех домах — гости. У Мороцеков — родственники из областного центра. У Шефферов проводят каникулы два студента из Будапешта. А к Вольфам приехал молодой человек, тоже пештский. Ухаживает за Марикой Вольф.

— Кто еще? — Шухайда почти лежал в удобном кресле, с наслаждением потягивая из чашки кофе.

— Разве этого недостаточно? — улыбнулся довольный Капитань. — Приняты все меры, а курсанты школы сержантского состава заслужили самую высокую похвалу.

— Адрес, — потребовал Шухайда.

— Чей адрес?

— Вольфов! — Шухайда достал ручку, блокнот.

— Улица Кошута, семнадцать. Но… Поверьте, все они не вызывают никаких подозрений, — сообщил Хоффман, Взволнованный происходящим, он тяжело дышал, словно его мучила астма.

— Вот еще несколько имен. — Майор Капитань протянул лист бумаги. — Возможно, Шандор Осоль скажет о них что-нибудь.

Осоль выудил из кармана очки в металлической оправе, не торопясь, протер их.

Во-первых, живет у нас Йожеф Чирек. Малый, что называется, «с приветом». В прошлом капитан альпийских стрелков. В начале сорок четвертого получил тяжелое ранение в Карпатах. Был контужен Живет один. Вряд ли у него остались связи с Будапештом… Хозяйствует на семи холдах (Xолд — мера земельной площади, приблизительно 0, 6 га.) своей земли — все, что досталось ему в наследство.

— Дальше! — Генрих Шмидек. С сорок пятого по сорок седьмой год был некоронованным королем контрабандистов. Потем задержали. Отсидел три с половиной года. За это время его бросила жена и много позже, после освобождения, вернулась с двумя детьми. Скорее всего, этот развод был фикцией. И направлен был на сохранение состояния. В ноябре-декабре прошлого года Шмидек активизировался, но у нас нет доказательств. Его приятели — Гал Ёо и Фаркаш Имеч.

— Еще есть кто-нибудь? — Шухайда исписал в блок-моте два листа.

— Есть. Армии Юхас. Несколько лет работал в Пеште. Вернулся домой, когда умерла его мать. В Будапеште женился, в жены взял цыганку. Его начали преследовать ее родственники. Однажды ранили ножом. Наверное, подумал, что дома спокойнее. Потом есть еще одиннадцать человек, которые работают или в областном центре, или в больнице. Но никто из них за истекшие сорок четыре часа дома не был. Это мы проверили. Их ждут только к концу недели.

— Ничего себе деревенька! — саркастически улыбнулся Шухайда.

Кровь ударила Палу Хорвату в лицо.

— Чего ты хочешь?! Вдали от больших городов. Шухайда рассматривал Хорвата. Пламя зажженной спички дрожало перед его лицом.

— Да будет тебе, Пали! Наверное, ты прав. Но сейчас работы у нас здесь больше, чем в любой другой деревне. Согласен?

— Естественно. — Хорват повернулся к Калмону Капитаню. — Товарищ майор, разрешите вернуться на заставу?

Сквозь приоткрытую дверь приемной в коридор падал слабый свет, освещая Палу Хорвату дорогу. Да он бы и так нашел выход — за четыре года ему не раз доводилось бывать здесь по разным делам.

Раскидистые деревья грецкого ореха никли у края тротуара. Из освещенных окон и дверей стоящей на противоположной стороне корчмы не льются сменяющие друг друга песни. Потрясенная случившимся, деревня, насторожившись, молчит.

Может быть, убийство для Хорвата — обстановка, для Шухайды — работа, но для здешних — трагедия. Как же им теперь ходить темными вечерами по улицам, как ездить в одиночку на телеге по просторам прикордонья, если среди них живет убийца? Да к тому же неизвестно, кто он. Здесь привыкли к тишине.

Старший лейтенант остановился посреди улицы. Укатанная до бетонной прочности грунтовая дорога светлой стрелой пролегла сквозь черноту ночи. Качающиеся уличные фонари отбрасывали на нее желтые пятна. Как просто разделить мир на белое и черное: взять и заявить — это гиблая деревня. А чем она хуже других?

Мимо проехала телега, которую тянули две тощие коровы. Впереди шел мужик, сзади, одетая во все черное, семенила баба.

— Добрый вечер, товарищ старший лейтенант! — Добрый вечер, дядюшка Вентура.

* * *

Шухайда нервно постукивал карандашом по столу, чертил на листе бумаги какие-то знаки, а остальные молча следили за движениями его руки.

— Список опрашиваемых готов.

— Их позвать? — Толстый Хоффман выглядел подозрительно услужливым. Какое-то шестое чувство подсказывало Шухайде, что не мешало бы расспросить и председателя сельсовета. Но о чем? Скорее всего, он трудился в своем кабинете, когда произошел этот случай. «Секретарь на двухдневных курсах, один из сотрудников в больнице, а дел столько, что приходится торчать в совете от зари до зари», — жаловался Хоффман Шухайде при первой встрече.

— Их пригласить? — повторил свой вопрос председатель.

— Нет, мы съездим к ним сами.

— Но это же деревенские жители. Они спать ложатся одновременно с курами. Может быть, послать кого-нибудь предупредить?

— Не нужно. Вы думаете, сегодня в деревне кто-нибудь может спать? Труп-то еще здесь, мы его оставили в часовне.

— Да что вы! — Хоффман побледнел. — А часового вы хотя бы туда поставили?

— Зачем? Второй раз его уже никто не убьет.

Имея большую практику, Шухайда отдавал приказания четко: разбил всех на две группы. Он сам, Шандор Осоль и техник возьмут на себя людей посложнее. Его заместитель Йожка Юнг, младший лейтенант Крицманич и старшина Ласло Баум отправятся к остальным.

С майором Капитанем попрощались на улице. Машина поехала в дальний конец деревни. Ее подбрасывало на ухабистой дороге, фары прорезали световые коридоры в ночной мгле.

В «газике» на переднем сиденье сидел пограничник с заставы — ефрейтор Габор Ёна. Он оказался толковым парнем, поэтому Шухайда взял его в проводники.

— С кого начнем?

— С полоумного Йожки.

Нужный им дом отстоял на добрых пятьдесят-сто метров в сторону от других. Вокруг — забор из перевязанных проволокой сухих стеблей подсолнечника. Шухайда Ощупью искал калитку, когда чей-то скрипучий голос пробормотал: «Зайдите снизу, со стороны поля».

Вспыхнувший в руках Осоля фонарь осветил видавшие виды резиновые сапоги хозяина, его зауженные книзу вельветовые брюки, фланелевую рубашку в клетку. Жилистая тонкая шея выглядела слишком слабой для непропорционально большой головы.

— Меня зовут Йожеф Чирек.

— Капитан полиции Шухайда. Вы знаете, зачем мы пришли?

Мужчина улыбнулся. На его лице танцевал свет. Другой прикрыл бы глаза или моргал, а этому хоть бы что. Глаза холодные, водянисто-серые.

— После обеда ко мне уже заходили пограничники. Кому-то проломили голову на болоте?

Высокая, поджарая фигура отбрасывала тень на пустынном дворе. В доме было темно, и лишь с тыльной его стороны, оттуда, где был скотный двор, падал тусклый свет. Два стоявших там упитанных вола лениво пережёвывали сено, по соседству стояли еще три коровы.

— Вы богаты? — Они все еще находились во дворе, будто старик специально хотел показать им, что живет в достатке.

— Богат? На семи-то холдах? В лучшем случае зажиточен. Тружусь, как вол, а расходов почти никаких. Мне уже ничего не нужно. Я сам себе и бог и судья.

— Что?

— Я и путь, и правда, и сама жизнь.

— Ничего себе позиция, — покачал головой Шухайда.

— Мне столько пришлось пережить…

Хозяин провел их в дом. Две комнаты, кухня. На стенах три-четыре ценных полотна, тяжелая старинная мебель, и повсюду — грязь, кислый, невыветрившийся запах затхлости. На столе в центре комнаты стоял хрустальный графин, окруженный шестью одинаковыми рюмками.

Откуда в этом человеке такое чувство превосходства? Словно он предвидел возможность допроса и заранее к нему подготовился.

— Раньше я и сам проводил допросы.

— Вы же были альпийским стрелком, а не полицейским.

— Проводил, проводил, уж поверьте!

— Ну, хорошо! Что вы делали сегодня утром и после обеда? — Давайте эдак часов с десяти. То, чем я был занят до этого, вас вряд ли может интересовать. В десять я запряг лошадь и отвез на заготовительный пункт картофель. Он сейчас в цене. Пришлось ждать. Потом заглянул в корчму и купил пять литров вина. Было без пятнадцати двенадцать. Затем направился домой, распряг подводу. Перекусил. В час вышел копать картошку и около трех часов, когда пришли солдаты и стали расспрашивать, не видел ли я кого-нибудь, занимался тем же. От работы я был весь в грязи, в земле и, наверное, показался им подозрительным. Но младший сержант обращался ко мне с уважением, и я постарался ответить на все их вопросы.

— Он что, называл вас господином капитаном?

— Ну что вы! Просто Йожкой. Уважение чувствовалось а интонации.

— Вы действительно никого не видели? — Шухайда едва сдерживал раздражение.

Мужчина прищурился.

— У меня даже ворота выходят не на улицу, сами можете убедиться. Меня не интересует, что творится в мире.

— Вы целый день были в этих сапогах? Могли бы вы показать их? Товарищ Мате, будьте добры…

Техник вытащил гипсовый отпечаток сапога, снятый со следа на болоте. Там, на мягкой почве, остался хорошо различимый след рифленых подошв. У Чирека сорок третий, а гипсовый отпечаток — сорок пятый с половиной.

— Понимаете, на всякий случай нужно проверить… — вмешался молчавший до сих пор Осоль.

Шухайда с товарищами уедут, а он останется здесь и будет по-прежнему работать в этой деревне. Поэтому не все равно, с кем и какие сложатся у него отношения.

Чирек налил себе вина. Сильной, натруженной мужской руке не шел изящный жест, которым Чирек поднес ко рту бокал. Именно традиционность этого жеста натолкнула Шухайду на мысль.

— Вы поддерживаете старые связи? Мне думается, прежде вы вели активную общественную жизнь.

Чирек напрягся. Поднял холодные серые глаза.

— Вел? Друзья, женщины… Если бы вы знали, сударь, какие женщины! Порядочность и честь не позволяют мне называть имен. Особенно женских.

— А теперь вы с ними видитесь?

Чирек рассмеялся.

— Вы думаете, это убийство имеет ко мне какое-то отношение? Сильно заблуждаетесь. Материальной опорой мне было крестьянское хозяйство на семи холдах, да отцовское жалованье за учительство. Господин Осоль, вы же знаете, что живу я одиноко, замкнуто. Сам себе бог и судья…

Осоль вздрогнул: откуда Чиреку известно его имя?

— Это верно, — подтвердил он.

— Извините за беспокойство, — Шухайда поднялся.

— Может быть, это покажется невероятным, но за тринадцать лет вы мои первые гости. Думаю, их не будет и в дальнейшем. И вообще, я никого и ничего не видел.

Шухайда и его спутники вернулись к машине.

«Сто против одного, что Чирек видел убийцу», — недовольно бурчал Осоль. Следить он за ним не следил, может быть, даже не знает, кто это был, но видел обязательно. Однако из этого человека и клещами слова не вытянешь. Очевидно, боится попасть в беду из-за своего прошлого.

На площади, где находились здание сельсовета и корчма, Шухайда посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. Пограничники блокировали деревню, и не лучше пи подождать, пока прибудут из Будапешта дополнительные сведения? С кем видели в последнее время Милая Балинта? Какие имел планы на будущее?..

— Давай к Генриху Шмидеку! — после некоторого раздумья сказал он шоферу. — Если исходить из прошлого, то самые подозрительные люди в деревне Шмидеки — Гал Ёо и Фаркаш Имеч. Каждый из них мог действовать в отдельности. Но нельзя исключать и возможность сговора между ними. Такой вариант даже более вероятен.

Ефрейтор Ёна предложил остановить машину перед угловым домом, смотревшим на перекресток дороги. Все стихло.

В конце сводчатого коридора тяжелая дубовая дверь. Шандор Осоль застучал по ней кулаком. Где-то совсем близко затявкала собака, а на ее лай откликнулись и остальные. Стало слышно, как внутри снимают цепь, затем послышался скрип ключа в замке.

— Слушаю! Что вам угодно? — поинтересовалась женщина лет сорока, впустившая их. Выглядела она совсем не так, будто только что встала с постели.

— Мы хотели бы поговорить с вашим мужем.

— По какому вопросу?

— Пожалуйста, — Шухайда протянул женщине удостоверение.

Она нервно рассмеялась:

— Я так и знала, что прежде всего придут к нам, чтобы беспокоить моего мужа. Идите за мной! — прозвучало не самым гостеприимным тоном.

По внешней стороне дома, во всю его длину, тянулось что-то вроде колоннады. Побеленные стены отражали свет одинокой лампочки, висевшей у ворот. Шаги гулко отдавались на тяжелых каменных плитах.

«Основательно идем, — подумал Шухайда, — полновесно».

Особенно громыхали солдатские сапоги. Раскинувшееся на дворе гумно ночью показалось бескрайним. Шухайда начинал злиться, что послушался ефрейтора Ёны и притащился сюда с пограничниками. Пусть никто заранее не считает, что его подозревают. А здесь эти трое солдат при полном вооружении!

— Вы останетесь здесь. Разрешаю курить. Никуда не отлучаться.

— Есть! — ответ Ёны прозвучал неодобрительно, В конце концов днем он был постовым на болоте и потому считал себя чуть ли не лично причастным к расследованию.

Вокруг массивного, покрытого клеенкой стола сидели трое мужчин. По стенам развешаны полки, в углу — огромный камин, под столом — оплетенная бутыль. Мужчины бросили карты и вскочили. Не то чтобы враждебно, а скорее, отдавая дань уважения.

— Генрих Шмидек?

— Да, это я.

— Сколько вы были в заключении? — спросил Шухайда, хотя знал это прекрасно.

— Три с половиной года, в Кюхиде.

— Нам необходимо поговорить, — сообщил Осоль. — Вы тоже останьтесь, — обратился он к Галу Ёо и Фаркашу Имечу, которые попятились было к двери.

Мужчины сели. Помолчали. Хозяйка продолжала стоять, прячась в тени.

— Почему вы пожаловали именно к нам? — недобро поинтересовался Шмидек. — Я свое отстрадал, отплатил за грехи сполна. Жена ко мне вернулась, живем себе потихоньку, и нам нет никакого резона вмешиваться в мокрые дела.

Женщина, стоя у двери, громко всхлипнула. Осоль улыбнулся: эта барышня, покуда ее муж отбывал заключение, повсюду выставляла себя жертвой. Потом развод. Поговаривали, что в городе она спала с первым встречным и ей пришлось сделать несколько абортов, пока Генрих Шмидек ел тюремный хлеб в Кюхиде. Что и говорить, даже теперь женщина она еще привлекательная, и, когда идет по улице Кошуте, покачивая бедрами, мужчины оборачиваются ей вслед.

Шухайда почувствовал, что большего можно добиться добрым словом.

— Вы же знаете, что произошло? Мы вынуждены беспокоить и вас, и остальных жителей, пока не обнаружим убийцу. Ведь он скрывается где-то здесь.

— У нас? Ну, что вы! — засомневался Ёо. — Скорее всего, это был посторонний. Так же, как и тот, которого нашли мертвым на болоте. — Нечего молоть языком, копи тебя не спрашивают! — осек ледяным тоном Шмидек своего тощего приятеля и покрутил свой татарский ус. — Знаете, что я вам скажу? Произведите-ка у нас обыск. Переверните все в сарае. в погребе, на чердаке. Запросто, без ордера. Не стесняйтесь! Только вы ничего не найдете.

— Да поймите вы, — урезонивал Осоль, — вас никто не подозревает. Необходимо поговорить со всеми жителями. Со всеми! Адский труд, но так нужно. Вы не видели кого-нибудь постороннего?

— У Вольфов кто-то живет, — за все время разговора впервые произнес Имеч,

— Мы уже слышали о госте Вольфов.

Алиби у них было — комар носа не подточит. Имеч и Гал Ёо ездили до обеда в город, вернулись вечерним автобусом. Шмидеков с полудня до заката видели в деревне по крайней мере в четырех местах, а утром они работали в поле в противоположной от болота стороне… Ну и ну…

На вопросительный взгляд Шухайды техник отрицательно покачал головой: бесполезно доставать гипсовый отпечаток — след на болоте оставлен не этими сапогами.

— Если что-то узнаете — обязаны сообщить. Неисполнение гражданского долга является преступлением.

— Я и сам знаю законы — за три с половиной года поднаторел.

Теперь их провожал сам хозяин. Его жена плакала навзрыд.

* * *

Хорват проснулся в семь. Солнце уже высушило утреннюю росу. Он вышел на кухню, начал наводить порядок.

Уныло зазвонил телефон. Голос дежурного сообщил, что кто-то разыскивает старшего полицейского.

— Говорит старший лейтенант Пал Хорват.

— Позовите Шухайду! Где он? Куда он пропал, чтоб его…

— Сейчас, сейчас.

Хорват положил трубку на кухонный стол. Кем бы он ни был, этот обладатель сердитого голоса, все же мог бы представиться. Махнул рукой: а, ладно! Пошел в комнату будить Шухайду.

Шухайда уже совсем проснулся; во всяком случае, когда капитан оказался на кухне, в его голосе не слышалось сонных ноток. Лаконично он сообщал в трубку: на болоте почти ничего не нашли — только след сапога. Труп убитого опознали… О результатах пока… Работают. Естественно. Будут стараться…

— Шеф, — пояснил Шухайда. — Думает, приедем и. в два счета отыщем убийцу. — Шухайда сердито всадил вилку в дымящуюся яичницу. — Осоль говорит, что только ты в силах нам помочь.

— Я? Но чем? Я же пограничник, а не сыщик.

— Ты знаешь людей в деревне. Это большое преимущество.

Пап Хорват ушел на заставу и, вернувшись через полчаса, сообщил, что можно отправляться. Через некоторое время автомобили выстроились перед сельсоветом.

Хоффман с самого утра находился в конторе. Дело не двигалось. Выложив на стол папки с бумагами, он грустив размышлял: «Когда же наконец деревня успокоится и заживет тихой, мирной жизнью?»

С улицы донеслось урчание мотора. Он знал, кто это, Мышцы его лица окаменели. Бросить бы это расследовала к чертовой бабушке! В конце концов, по рассказу Шухайды, этот Михей Балинт — прохвост из прохвостов, так не все ли равно, кто вынес ему приговор — суд или неизвестный убийца на болоте?

Первым в комнату вошел старший лейтенант Пал Хорват. Как обычно, сказал свое шутливое «бог в помощь» и без приглашения сел. Его примеру последовая и Шухайда. Запросто, будто старый знакомый, случайно заглянувший поболтать.

— Мои коллеги, — приступил к делу Хорват, — зашли в тупик. Давай, дружище, поговорим откровенно. Я только могу догадываться, но ты-то должен знать наверняка, кто у нас браконьерничает. Фамилии всех нам не нужны. Только тех, кто отваживается ходить на болото.

— Оттуда даже свист сюда доносится, не то что выстрел.

— Потому на болоте пользуются силком, капканом или устраивают ловушку. В позапрошлом году один наш дозор попал в такой капкан. Только ребята оказались слишком крупной добычей, и приспособление не сработало…

— Ты мне этого не рассказывал.

— А зачем?

— Значит, — произнес Хоффман, устало опускаясь в кресло, — все-таки у нас есть браконьеры.

— А то ты не знаешь? — Иронический намек Хорвата поглотил конец фразы председателя сельсовета.

Мысли Пала Хорвата словно отразились на его лице, и блеск глаз, должно быть, выдал их, потому что председатель потрепал густой чуб и вдруг заявил:

— По совести, начать мне нужно с себя. Пиши, капитан: Вилмош Хоффман.

— Бросьте шутить! — смущенно возразил Шухайда.

— Следующий, значит, Бела Хайагош… Ну, а теперь можно и всех остальных, кто чувствует себя на болоте, как дома: Болдижар Пензеш, Андор Карагич, Бела Фер-теш, Михай Вольф, Геза Торош и Юханек… Но учтите, это только предположение. Браконьер всегда работает в одиночку. Заговорит в нем охотничий азарт, достанет он из укромного места ружьишко, силок, капкан и ночной порой отправляется на промысел.

— Спасибо, — остановил его Хорват, вставая. За ним — Шухайда. Не говоря ни слова, они прошли по коридору. На улице остановились друг против друга.

— Знаю, знаю, — опередил капитана пограничник, — что ты хочешь сказать: закон един для всех, и если на преступление закрывают глаза, то это тоже преступление… Жизнь — сложная штука, и сейчас, в таком чрезвычайном положении, не стоит докучать людям своими подозрениями. Обвинение без доказательств, на основе догадок, только разозлит людей…

Шухайда согласно кивнул, молча повернулся и сел в машину, задумался,

— Опять те же люди… Имя одного из них я как будто вчера уже слышал. — Он торопливо листал страницы записной книжки. — Ага, вот: Вольф. У них сейчас гостит приезжий из Будапешта.

Водитель ждал распоряжений. Старший лейтенант Пал Хорват и техник расположились на заднем сиденье. Утро раскалялось, тени на улице становились короче. Сидевшие а тесноте, все трое взмокли от пота.

— Вольф? Гм, — Хорват покусывал уголки губ. Он попытался вспомнить все, что слышал о Михае Вольфе. — Допускаю, что мог бы, но каковы причины? Посторонний исключается. Нездешний на болоте? Да еще так далеко?

Ворота дома Вольфов распахнуты настежь. Пока выбирались из автомобиля, появился и хозяин: стройный, крепкий крестьянин лет пятидесяти, в серых полотняных брюках, в безукоризненно чистой рубахе, в соломенной шляпе, украшенной лентой.

Выслушал слова приветствия Хорвата и Шухайды, поздоровался со всеми, глядя прямо в глаза.

— Знаете, почему мы приехали?

— Догадываюсь.

Устроились в беседке вокруг тяжелого каменного стола. Тут же появились сифон и бутыль с вином, без которых в деревне можно сделать что угодно, но поговорить нельзя,

— У вас гость… — Да, — кивнул Вольф. Пригубил вино и прищелкнул от удовольствия языком. — Четыре дня, как приехал вечерним поездом. Я сразу же запряг повозку и поехал на заставу, чтобы отвезти его бумаги. Не так ли, товарищ старший лейтенант?! Там все зарегистрировали, так что с этим никаких проблем. Данные о нем у вас имеются.

— Да, да, — подтвердил разморившийся от жары Хорват.

Солнце жгло, и даже в тени было не меньше тридцати градусов. К предложенному шприцу (Шприц — напиток, состоящий из сухого вина, разбавленного газированной водой.) он даже не прикоснулся, последовав примеру Шухайды: им сегодня предстоит еще много дел.

— Этот Петер Чатар — жених моей младшей дочери Марики. На день святого Иштвана сыграем свадьбу. Первоначально мы с женой планировали на осень, но молодые не хотят ждать… Петер поэтому и приехал.

— А чем занимался накануне?

— Кто?! — Тень пробежала по лицу Михая Вольфа или, может быть, Палу Хорвату это только показалось,

— Да ваш гость…

С ответом Вольф не спешил. Что это — крестьянская медлительность или умышленное стремление еще сильнее накалить атмосферу и без того напряженной беседы?

— Не там ищите. Они с Мариной были у ее подружки Анчи — дочери моего кума. Отправились на рассвете. У Анчи в субботу свадьба, и в такое время, понятное дело, нужно помочь. Их, наверное, человек пятнадцать было в доме Шебюков…

— А вы, Михай Вольф?

— Я-то? Сами подумайте, разве дом оставишь? Скотину ведь кормить надо. Я даже в поле не вышел. Соседи бы меня видели, если бы я куда-нибудь отправился.

— Вы так считаете? — Солнечный луч, пробившийся сквозь оплетавшую беседку листву виноградника, упал на лицо начальника заставы.

— Вы думаете, что через сад можно и…? — Вольф в упор смотрел на старшего лейтенанта.

Хорват улыбнулся. Да, ум у этого крестьянина острый как бритва — на мякине его не проведешь. Да он и не хотел. Скорее бы попасть обратно на заставу. Здесь, в деревне, он со всеми знаком…

— Уж не меня ли вы подозреваете?

— Хотите откровенно? — Даже Шухайда был дружелюбнее, чем обычно. — Всех…

— Это другое дело. Слышишь, Шарлота, меня тоже подозревают.

Женщина вышла из дома с большим слоеным пирогом на подносе и поставила его на каменный стол. Вытерла о фартук руки. Если бы убийцей был Вольф, жена бы знала — наверняка знала — и не стояла бы здесь сейчас так спокойно. Михай Вольф в силах скрыть свои чувства и мысли, а тетушка Шарлота — едва ли.

По просьбе техника Михай Вольф принес сапоги: размер совпадал, но рифление подошвы отличалось от гипсового отпечатка.

— А других сапог у вас нет?

— Других? Мы еще не настолько хорошо живем…

— Понятно, — махнул рукой Шухайда. — Мы могли бы поговорить с вашей дочерью и ее женихом?

— Они на озере. Вас проводить?

— Спасибо, мы сами найдем. — Хорват был рад хоть чем-то наконец заняться. Кроме того, его приводило в замешательство непроницаемое лицо Вольфа.

— Мы не прощаемся — нам придется возвращаться этой же дорогой.

За воротами дома простирался двор, гумно со скирдами, небольшое кукурузное поле и рощица. По ее опушке до самого сада петляла узенькая стежка. Проволочная изгородь была изъедена ржавчиной, так что преодолеть ее не представляло труда. Они молча брели по высокой росистой траве, пока не вышли к озеру. Парень плавал, а девушка лежала «а берегу. Пришедшие неожиданно обступили одеяло. Девушка вздрогнула и набросила на плечи полотенце.

Шухайда остался холоден к трогательной красоте озера, к идиллическому покою, царившему здесь. Капитан» торопился. Вопросы были сформулированы заранее и» теперь их оставалось только задать. Даже лучше, что Петер еще барахтается на середине озера. Пройдет несколько минут, прежде чем он выберется на сушу, так что разговора с невестой он не услышит.

— Где вы были вчера?

— У Анчи, которая приходится мне…

— Вы работаете в Пеште?

— Три года назад я окончила курсы медсестёр.

— Вы знакомы с Михаем Балинтом?

— С кем? Нет. Откуда… А кто это?

Некоторое замешательство в голосе или только показалось? Ведь она сидит полуобнаженная в кольце одетых мужчин.

— Неважно! — отрубил Шухайда. — Абсолютно неважно, кто это. Где вы познакомились со своим женихом? Когда?

— Полгода назад… Он приятель кавалера моей подруги. Автослесарь. Я люблю его.

— Вам знакома его компания? Бывшие сослуживцы, однокашники, с кем он обычно встречается.

— Петер? Не трогайте его! Он порядочный парень, Отец — начальник цеха. Сам Петер домосед, молчун. Хороший будет муж.

Молодой человек уже находился в нескольких метрах от берега. Встряхивая длинными руками с большими, как лопаты, ладонями, он выбрался из воды на берег, поприветствовал всю группу.

— Товарищ Чатар, вам знаком человек по имени Михай Балинт?

— Я многих знаю… К нам в мастерскую всякие захаживают, но так, по имени? Вот если бы вы показали мне фотографию…

— Вы приехали сюда один?

Чатар не сразу понял смысл вопроса. Затем кивнул. Да, совершенно один. Он и сам был в растерянности, не представляя себе, как отреагируют на его приезд родители Марики. Судя по ее рассказам, которые он слышал в Будапеште, люди они строгие.

Все ясно. Через несколько минут группа вновь ехала в машине.

— Ну что, Хорват? Как тебе понравился старик?

— Вольф? Попутала нас нелегкая ехать к нему. Я предполагал этот результат заранее. Но так нам не сдвинуться с мертвой точки.

Его все больше беспокоило, как там, на заставе. Смогли Гач организовать службу так, чтобы граница была закрыта?

— А девушка Марина Вольф?

Что за манера у этого Шухайды — все спрашивает да спрашивает!..

— Потрясающе красивая женщина, шеф, — пробормотал техник. — А парня нашла себе никудышного! Неужели не могла подыскать кого-нибудь поприличнее?

Пала Хорвата тоже не оставляла в покое эта мысль: как они — стройная блондинка и угловатый молодой-человек — оказались вместе? Тот жест, которым Марина Вольф накинула на плечи полотенце, то движение, которым поправила прическу, после чего густые волосы золотым шелком разлились по плечам, запомнились Хорвату. Почему, чем они не подходят друг другу? В человеческих связях внешность играет большую роль только в самом начале…

Между тем машина остановилась у дома Гезы Тороша. Однако самого хозяина не оказалось. Бродивший» тут же полоумный парень со слюнявым ртом объяснил им, что Тороша, если он им так нужен, можно найти в поле. Живут они здесь. Первая жена умерла, вторая бросила, так что Геза Торош зол как крапива.

Торош медленно шагал за плугом с двумя лошаденками, оставляя после себя ленточку черной свежевспаханной земли. С такого расстояния его фигура казалась, маленькой, а поднимающиеся от земли струи теплого воздуха кружились вокруг него в фантастическом танце. Потом он обернулся, привязал вожжи к сверкающей рукоятке плуга и сдвинул, должно быть, в знак приветствия, шляпу на затылок.

— Чем могу служить?

— Где вы были и что делали вчера утром и днем?

— На болоте я уж точно не был!

— Но лошадей-то вы оставили дома? Нам ваш сын «рассказал.

— Вы верите больному? Наказал же меня господь бог несчастьем. Но лошади и правда вчера были дома, потому что я работал топором. Срубил три акации. Из «своих собственных.

— Когда вернулись?

— Около трех. Этот бедняга не в состоянии даже разогреть себе и начинает реветь, когда проголодается.

Больше других на гипсовый слепок походил след сапога Тороша, но он тоже совпадал не полностью.

— Вам ведь знакомо имя Михая Балинта, не так ли?

— Нет! В первый раз слышу. Таких у нас в деревне не было. Почему вы спрашиваете?

— Вы хорошо знаете болото, — сообщил Хорват.

— Хорошо? Вряд ли кто-нибудь мог бы о себе это сказать. Утром поговаривали, что там нашли труп. Знаете, что я вам скажу? Тот, кто туда пошел, ориентируется на болоте лучше меня.

— А кто это может быть? — Хорват любовно похлопывал лошадей по шее. Старые, но еще полные сил — даже не взмокли от тяжелой работы.

— Лучше меня? Нет таких… По крайней мере, мне такие неизвестны.

— Где топор, которым вы вчера работали?

Торош вновь надвинул шляпу на лоб и начал сворачивать самокрутку.

— Товарищ старший лейтенант, вы же знаете, где хранятся топоры в деревенской избе — вы ведь сами из крестьянской семьи.

Шухайда обиделся: а он что же, господский сын, что ли?

Вернулись к дому. На топоре не было заметно никаких следов. Острие еще сверкало от вчерашней работы. Но какой? Длинными белыми жердями лежали в пыли три ошкуренных ствола акаций. И все же инструмент решили забрать с собой, чтобы техник сделал анализ в лаборатории.

Шухайда решил подождать Пала с сотрудниками и 'всех остальных в сельсовете: вдруг им повезет больше!..

У Хоффмана они встретили капитана Иванича. Он разложил на столе карту и показал, на какой площади в окрестностях деревни проведен повторный поиск, увы, безрезультатный. Солдаты измотаны, страдают от жары — и все впустую.

— Я думаю, это совершенно бесполезно, — продолжал Иванич. — Держать здесь такие силы дальше нельзя. Если на другом участке границы возникнет обстановка, а вся школа сержантского состава здесь?..

— Вести дальнейший поиск действительно не имеет смысла. — У Шухайды на лбу поблескивали бисеринки лота. — Пал Хорват абсолютно прав: преступником может быть только кто-то из деревенских.

— В последний раз прочешем болото, потом оставим вокруг деревни наблюдательные посты, а основные силы снимем.

Хорват вновь и вновь всматривался в лежавшую на столе карту. Прикидывал, где сейчас пограничные наряды и куда их следует послать на ночь, потому что убийца наверняка чувствует, что кольцо сжимается, и скорее всего попытается отыскать лазейку на границе.

— Подкрепления бы!

— Не могу! — Иванич нервно теребил пальцами спички. — В школе необходимо возобновить занятия. А вас здесь и так столько, что…

* * *

Вечером в кабинете начальника заставы Шухайда написал донесение и оттуда же передал его по телефону. Не успел он договорить, как послышался звук подъезжающего автомобиля: прибыл капитан из Будапешта, который раньше занимался Михаем Балинтом, — Шандор Корбуй.

Во время знакомства букву «р» он отчеканил так, будто в его имени их было по меньшей мере три. Смуглый, с иссиня-черными волосами. Взгляд угрюмый и, тем не менее, не производит, несмотря на все старания Корбуя, устрашающего впечатления. Делая доклад, Шухайда время от времени замолкал, вопросительно поглядывая на Корбуя, но тот только кивал головой, дескать, продолжайте дальше.

Тут Хорват вдруг вспомнил о Раро, о бесславной или, может быть, напротив, геройской гибели лошади. Как начальнику заставы ему давным-давно следовало бы написать рапорт о потере животного и уж, во всяком случае, утешить Яника.

Пал Хорват извинился, вскочил и вышел из комнаты. Шухайда с неодобрением посмотрел ему вслед.

Неторопливыми плавными движениями конюх обтирал пучком соломы Розиту. На шерсти лошади играли солнечные блики. Яник поглядывал на старшего лейтенанта, остановившегося в дверях. Чувствовалось, что Яник смертельно устал: видно, ночь провел без сна.

— Что-нибудь случилось, товарищ старший лейтенант? Если нужно заложить повозку и ехать, я готов. Все по десять-двенадцать часов в наряде, только меня не послали. Вы могли бы отправить меня, товарищ старший лейтенант, на самый дальний участок, по самому длинному маршруту.

— Нет, не надо, Яник. Отдыхай.

Хорват не спеша проковылял по пустынному двору. Земля растрескалась от засухи. Из нее выглядывали корни деревьев. Стояла удушливая предгрозовая тишина. Над латаным-перелатаным и оттого выглядевшим еще более ветхим зданием заставы висели облака, словно запущенные в честь праздника воздушные шарики.

У карты в комнате дежурного по заставе Хорват с Гачем обсудили организацию службы на ночь. К границе со стороны болота необходимо направить три дозора, даже если их придется снять с другого участка, — там нужны именно три. В окрестности Багляша — два. Естественно, на хутор Таннера тоже нужно послать солдат…

— Вот теперь порядок, — кивнул Хорват.

В коридоре чувствовалось приближение сумерек — резче обозначились удлинившиеся тени, потому что света, который проникал сюда через маленькое узенькое окошко в конце коридора, на закате было уже недостаточно.

Корбуй и Шухайда еще совещались в кабинете. На столе были разложены пухлые папки, кипы фотокарточек: жизнь Михая Балинта в протоколах, в записях судебных процессов, в фотографиях. Пограничник взял фото. Мужчина с аккуратной прической и характерным лицом едва походил на того, кто лежал с проломленным черепом на болоте с искаженными от ужаса и боли чертами лица.

— Теперь, — начал Шухайда, — пройду по деревне и покажу в одном-двух местах эту фотографию. Посмотрим на реакцию. Вдруг кто узнает! Он же мог представиться здесь под другим именем.

— Да, имен у него хватало, — согласился Корбуй.

— К кому стоит сходить? Круг подозреваемых не изменился?

Корбуй тоже вопросительно посмотрел на Пала Хорвата. Неужели это так важно — быть в курсе местных дел? Действительно знать или, по меньшей мере, предполагать, кто на что способен? В деревне слишком много жителей, чтобы о каждом можно было составить хотя бы поверхностное мнение. Но все-таки индивидуальность индивидуальностью, а за четыре года многие уже не раз проявили свой характер.

Корбуй и Шухайда, понимая душевное состояние Хорвата, хранили молчание. Ему нужно подумать, прежде чем ответить: напрасные подозрения не приведут ни к чему хорошему, Шухайда с людьми уедут, закончив дело, а ему оставаться здесь.

Постепенно мысли, эмоции уступили место точным расчетам, и он сообщил, что имеет смысл еще раз отправиться по трем адресам. Во-первых, к Йожефу Чиреку. Правда, по ряду причин он будет, скорее всего, молчать, но вдруг эти фотографии — здесь ведь не только портреты, но есть и жанровые, и групповые снимки, — оживят в Чиреке мелкие, а потому особенно болезненные личные обиды, и он расскажет, когда, где и кого видел? Во-вторых, к Михаю Вольфу и, наконец, к Гезе Торошу. У них тоже нет алиби, кроме того, эти двое могут, избегая любопытных глаз, выйти из дома и добраться до болота: Вольф — через сад, а Торош — через рощу. Сад заканчивается у самых ворот дома Вольфа, а роща растет, по сути, прямо во дворе Тороша.

— Что-то мне не нравится эта Марика Вольф, — произнес Шухайда.

— Странно. Мне так даже очень нравится, — рассмеялся Хорват и представил загорелую, светловолосую девушку, как она утром сидит на берегу озера и при виде мужчин набрасывает на плечи полотенце.

— Ты меня неправильно понял, — возразил Шухайда. — Я тоже все удивляюсь: как же так, женщина с такими напыщенными манерами, театральными жестами, с безупречной фигурой — и вдруг рядом такой невзрачный, бесцветный молодой человек?!

Пал Хорват, чтобы отвлечь Шухайду от разговора о Марике, добавил, что кроме этих троих следует проверить и Имеча — помощника Генриха Шмидека. Да, да, Хорвату известно, что у Имена точно так же, как у Шмидека и Гало Ёо, стопроцентное алиби, но именно это и вызывает подозрение: они словно заранее сговорились.

— Вот это здорово, — улыбнулся Шухайда с превосходством знатока и специалиста по данному вопросу. — Значит, по мнению Хорвата, есть два типа подозреваемых: те, у кого имеется алиби, и те, у кого их нет.

— Точно так, — согласился Хорват и добавил, что совершенно запутался и даже не знает, чему и кому верить.

— Ну ты пока разбирайся, а я съезжу, покажу фотографии.

Хорват и Корбуй проводили Шухайду до «варшавы». А потом долго стояли в воротах и смотрели вслед удаляющемуся автомобилю, который несся к деревне, поднимая на разбитой дороге медленно рассеивающееся облако пыли. Навстречу «варшаве» в туче пыли стремительно приближались вездеход и два грузовика. Все-таки капитан Иванич привез подкрепление!

— По распоряжению командования центр руководства операцией перемещается к вам. Мы переносим сюда и штаб поиска, — объяснил он уже на заставе.

Капитана Иванича прежде всего интересовал Михай Балинт. Корбуй скрупулезно перечислил все, что знал о Михае Балинте.

— Кем был этот человек до смерти на болоте? Советником в министерстве, владел крупными земельными владениями в Трансильвании и Словакии. Михай был третьим ребенком в семье. Обе старшие сестры еще перед войной вышли замуж за иностранцев и живут сейчас за границей. Отца он потерял во время бомбежки. Мать, — Корбуй постарался выразиться поделикатнее, — женщина свободного поведения. Михай похож на нее.

Казалось, мальчик унаследует традиции семьи: он получил отличный аттестат в духовной семинарии, затем поступил в политехнический институт, но учебу бросил еще на первом курсе. Жил на широкую ногу, был завсегдатаем ночных клубов, кабаре и прочих увеселительных заведений. На какие средства жил? Состояние не только не таяло, а, напротив, увеличивалось, — он успешно вел дела. В армию его не призвали, очевидно, благодаря обширным связям. Много лет назад вступил в отряд ньилашистов (Ньилашисты — венгерские фашисты.). Однако доказать его участие в серьезных преступлениях и убийствах не удалось. Затем бежал на Запад, вернулся, отбыл несколько месяцев в заключении, и все началось по-старому: автомобили, женщины, двухкомнатная холостяцкая квартира на горе Семлю. Почему вернулся? Здесь у него дом, друзья, связи. Все это ему удалось сохранить, несмотря ни на что. Такой человек, как вирус: исчезнет, забьется в угол, затаится и ждет благоприятного момента для нападения. Без работы он не оставался: тренер в привилегированном теннисном клубе, коммивояжер торговой фирмы. Знакомства свои он поддерживал. Организовал сомнительное предприятие, присвоил себе огромные ценности, но, почувствовав, что круг сжимается, пытался эмигрировать.

Корбуй рассказывал подробно. Иванич время от времени задавал вопросы: «Почему не арестовали раньше?», «Куда исчезло пресловутое балинтовское состояние?», «Догадывались ли, что Балинт намеревается бежать за границу?». Хорват же молча слушал и никак не мог сопоставить словесный портрет Михая Балинта с увиденным на болоте. Даже представить трудно эту жизнь, которой жил Балинт, разве что по старым довоенным фильмам. Но ведь то кино!

Хорват тоже рассматривал снимки — вдруг понадобится и его помощь? Корбуй обнаружил в квартире Михая Балинта пакет с фотографиями и наиболее интересные всегда носил с собой. Вот фото: в ухоженном парке стоит в позе победителя молодой, широкоплечий, мускулистый мужчина, за ним видны подстриженные кусты роз, дальше — особняк с огромными окнами… Вот Михай Балинт сидит в богато обставленной квартире в центре большой компании. На полу персидский ковер, все стены заняты книжными полками с сотнями томов, на столе — строй причудливых импортных бутылок. Михай Балинт в бассейне… Михай Балинт в белых, словно фарфоровых, брюках и в футболке на теннисном корте… Всюду с женщинами и только с красивыми, очень красивыми.

Пал Хорват внимательно всматривался в запечатленных на фотографиях женщин: в блондинок и брюнеток, одетых и полуобнаженных. Затем, взяв в руки один из снимков, он вздрогнул, пригляделся, но так и не смог разобрать, кто эта женщина рядом с Михаем Балинтом, которую освещал тусклый свет одинокой лампочки. Хорват не мог наверняка сказать, кто эта женщина, потому что она стояла вполоборота, чтобы лучше были видны линии ее бедер и груди, а порыв ветра в момент съемки растрепал ее волосы, и лицо было почти полностью скрыто. Так ее и запечатлел объектив…

В этот момент вошел Шухайда.

— Как успехи?

— Разве у таких что-нибудь добьешься? — Скептический вопрос Корбуя предполагал отрицательный ответ. — Они не вздрогнут, даже если ты им покажешь живого дьявола. Будут глазеть на него, да еще и спросят, кто это?

— Вольф ворчал, чтобы его оставили в покое. Чирек вовсе в дом пускать не хотел. Помощник Шмидека рассмеялся нам в лицо, а полоумный сын Тороша выл, как шакал, что отца хотят забрать из-за топора.

— Так и сказал?..

Пал Хорват готов был поклясться, что на фотографии — Марика Вольф. Все: и ее поза, и развевающиеся, словно грива, волосы, и нарочито выпяченная грудь, и умышленно подчеркнутые изгибы бедер и талии, — заставляло сделать такой вывод.

— Смотри-ка, Шухайда!

Капитан взял снимок в руки, повертел — вдруг окажется какая-нибудь надпись, — а потом передал дальше, Корбую.

— Не узнаешь?

— Кого мне нужно узнать?

— Марику Вольф! Это же она стоит рядом с Михаем Балинтом!

— Марика Вольф? — Корбуй пытался вспомнить. — Среди знакомых женщин Балинта мне это имя не попадалось. Но не исключаю, что была и такая. Хорошо, если удалось установить фамилии хотя бы десяти, а всего их на снимках больше тридцати.

Но Пал Хорват не расслышал этих слов — он уже мчался по коридору. Запрягайте, Яник, живее! Младший сержант Шанта командует тревожной группой, а рядовой Баккаи пусть готовит Пати. Да, конечно, собака необходима, как же иначе?! Включите в тревожную группу и второго конюха, Фери Грубера. На повозку, быстрее, в деревню, к Вольфам!

Корбуй, Шухайда и Иванич тоже спешили к своим «варшавам». Оперативный дежурный пробежал по тропинке через сад к дому начальника заставы и крикнул в окно, поднимая по тревоге полицейских.

Улицы деревни черны. То тут, то там промелькнут беленные известью стены спящих домов да появятся головки цветов, уже раскрывшихся навстречу ночи. Взвизгнув тормозами, машины на полном ходу сворачивают на улицу Кошута. Свет фар выхватывает из темноты резную башенку ворот сада. Сирена еще завывает, а приехавшие уже выскакивают из машины, с шумом захлопывая за собой дверцы. С грохотом врываются во двор. Хорват приказывает младшему сержанту обойти двор и блокировать выход из дома с обратной стороны.

Шухайда, Хорват, Корбуй и старший лейтенант Пап бегут по сводчатому коридору. Повсюду горит свет: в комнатах, в прихожей. Шухайда толкает рукой кухонную дверь. За столом ужинают трое: девушка, ее жених и хозяйка дома.

— Где ваш муж?

Супруга Вольфа недоуменно смотрит на вошедших. Бледнеет, начинает дрожать:

— Мой муж? Вышел к соседям поговорить о…

— Когда вышел?

— Примерно час назад, сразу же, как только товарищ капитан уехал.

Хорват резко повернулся и стремглав выбежал из комнаты. Вот когда пригодятся те доведенные до автоматизма навыки, которые вырабатывались во время многочисленных тренировок! На вешалке, сделанной из четырех ловко переплетенных рожек косуль, висел полотняный пиджак Вольфа. Он снял его и понес через гумно к солдатам.

— Товарищ Баккаи, дайте это понюхать Пати. Так, хорошо. Где-то здесь, у ограды, должен быть след, идите по нему, пока не оборвется. Если придется переходить через болото, смело пользуйтесь фонарем. Тот, кого вы преследуете, может вас увидеть, а другие в такое время там не ходят. Действуйте!

Хорват считал: Вольф отправился час назад, сейчас без четверти десять. За два с половиной — три часа Ми-хай Вольф достигнет границы, в зависимости от того, как быстро он переправится через болото. Иной дороги у него нет — это единственная возможность, и если ее упустить — все кончено. Он не может ею не воспользоваться. Все зависит теперь от пограничников. Кроме них никто уже ничего не в силах сделать. Если взять вездеход, то примерно к одиннадцати можно добраться до участка, где по самому краю болота, через лес и холмы проходит линия границы. Но свет автомобильных фар может испугать Михая Вольфа и заставить его пойти в другую сторону. Как быть? А что если доехать только до хутора Таннера или до баглашской наблюдательной вышки, а оттуда пешком?

Надо бы предупредить Иванича! Но дорога каждая минута. В нескольких словах он на ходу рассказал одному из приехавших в «варшаве» полицейских, куда едет и зачем. На границе посторонним нечего делать, пусть ждут сообщений на заставе…

Шухайда достал из кармана кителя портрет и положил его на стол перед девушкой.

— Еще раз спрашиваю: вы знаете этого мужчину?

— Одного раза недостаточно? Она же вам сказала! Что вы еще хотите? Так врываться! Учтите, мой отец… — Чатар, защищая свою невесту, держался несколько заносчиво. А с виду не скажешь, что такой смелый! Но на его слова никто не обращал внимания. Марика же побледнела,

— Нет! Я никогда его прежде не видела! — девушка» ближе придвинулась к столу.

— Тогда как объяснить, что вот на этом снимке вы» стоите рядом с «никогда не виденным» Михаем Балинтом?

Вопрос прозвучал отрывисто. Едва заметным движением Шухайда подвинул ей фотографию. Так опытный» рыбак выжидает, а потом выбирает подходящий момент и неожиданно подсекает добычу. Марика Вольф даже непыталась отрицать, хотя узнать ее на этом снимке было непросто: такие волосы и подобную фигуру могли иметь и другие женщины.

— Как ты здесь оказалась? — заревел, глядя на фотографию, Чатар. Он застучал по толстой крышке стола» большими сжатыми кулаками, никак не вязавшимися с его тонкими руками. — Отвечай!

— Выйдите, — обнял парня за плечи Корбуй. Пожалел. Михай Балинт, скорее всего, был не первым и не последним увлечением этой девицы. Корбуй имел полное основание предположить, что Марика призналась жениху лишь в одной большой любви, в одной связи. Как правило, именно так и бывает. Встречаются, которые верят. Чатар — наверняка из таких. Другие же делают вид, что поверили. В конце концов это личное дело женщины, в чем признаться, а что утаить, но присутствие на кухне Чатара смущало бы ее — в такой ситуации Марика вряд! ли захочет потерять своего жениха.

Тетушку Шарлоту, плачущую и беспомощную, Роберт Пап проводил в соседнюю комнату, дверь которой выходила на кухню, и сразу же вернулся.

— Да, я была с ним знакома! — сообщила девушка, сверкнув холодными глазами. — И очень любила. Классный был парень. До него мне с такими встречаться не доводилось и теперь, наверное, больше уже не придется.

— Ваш жених Петер Чатар…

— Этот? Эта размазня и серость? Ну да, конечно, По» мнению отца, порядочные женщины должны выходить замуж, а Балинт пропал…

— Откуда здесь взялся Михай Балинт? Девушка выпрямилась:

— Он приехал за мной!

— Да что вы говорите! — удивился Корбуй. — Нас интересует не зачем, а как он попал сюда? — Корбуй обошел стол, сел напротив девушки рядом с Шухайдой и шепнул ему, что пограничники ведут расследование.

Марика Вольф начала рассказывать. Из этой забытой богом деревни, из этого медвежьего угла она хотела бежать любой ценой, и прежде всего из-за родителей, из-за их постоянной опеки: домой вернись засветло, с парнями, кроме рукопожатия, ничего не позволяй. Разве эта жизнь? Закончила среднюю школу, но работать не пошла. Сбежала в Будапешт, к старшей сестре, которая отвела ей маленькую комнату. Марика Вольф рассчитывала на красивую жизнь в столице и очень многого ждала от своей стройной фигуры и длинных ног. Сначала был главврач на курсах медсестер, потом…

— Дальше, дальше! — торопил Шухайда. — Давайте о Михае Балинте.

На лице девушки появилась дерзкая, вызывающая улыбка. Один раз ее попросили сопровождать на какие-то теннисные соревнования популярного поэта. Тут к ним подошел Михай Балинт — прямая противоположность поэту. Настоящий мужчина, он невольно выделялся среди множества безвольных слюнтяев. На его спортивной «шкоде» они отправились в ресторан на гору Хормаш-жатар. Официанты сразу же обступили Балинта. Михай заказал прекрасный ужин с водкой, вином, шампанским. А его квартира! Всякий, входивший туда, долго не мог прийти в себя от изумления.

— Как долго вы были вместе?

— Мы? До марта текущего года. Тогда Михай заявил, что на некоторое время ему нужно исчезнуть. С тех пор он не объявлялся, хотя один раз звонил. Я тоже пробовала искать его… От сестры мне пришлось съехать. А родители были согласны дать мне на квартиру лишь в том случае, если выйду замуж. Тут подвернулся Петер.

— В августе у вас должно было состояться бракосочетание?

— Должно было? Можно сказать и так.

— Но прежде чем приехать сюда, к родителям, вы встретились с Михаем Балинтом.

— Да. Он позвонил мне в больницу. Я как услышала его голос, у меня аж ноги подкосились. Мы договорились увидеться в Прохладной долине у ресторанчика «Балаж». Он несколько месяцев скрывался там в шалаше.

— Черт побери! — Корбуй был не в силах сдержать досаду: они ведь с ног сбились, разыскивая этого Ми-хая Балинта по всей стране от Мишкольца до Шопрона, а он, оказывается, был рядом!

— Мы провели чудесную «ночь!.. Михай отвел душу, — признался, что я для него важнее всего, но теперь он должен бежать, и никто, кроме меня, ему не в силах помочь. Может быть, сказал он, в нашей деревне нашелся бы человек, который за плату согласится переправить его за рубеж. Сумма не имеет значения. Если все пройдет благополучно, то потом он устроит так, чтобы я могла приехать к нему…

— О своем женихе вы ему не рассказали?

— Рассказала. Он рассмеялся и посоветовал выйти замуж, чтобы в полиции не заподозрили сговора, если вдруг каким-то образом выйдут на меня. А развестись несложно… У его родственников поместье в Австрии, завод в ФРГ, так что там, по его словам, мы будем по-настоящему счастливы.

— После этого вы с женихом приехали сюда, чтобы организовать побег Михая Балинта?

— Я сначала подумала о Шмидеке или Имече, но потом поняла, что об этом не может быть и речи.

— Поэтому уговорили отца?

— Что вы! Я мучилась, пока не наступил тот день, когда должен был прибыть Михай. Часов в одиннадцать вечера они с другом приехали на машине. У развилки Михай вышел и огородами добрался до нашего дома. Мы составили подробный план еще в Будапеште. Для него не существовало преград… Отличный парень, самый лучший… Я была уверена, что он найдет меня. Когда во дворе залаяли собаки, я вышла, успокоила Неро, привязала Бельзебубу, а Михая укрыла в сарае. К тому времени Петер, беседовавший в доме с отцом, уже охмелел от вина и лег спать. Вот тогда я и взялась за старика. Пришлось лгать. Сказала ему, что здесь находится Михай Балинт, которого я люблю, но он женат, и я не хочу разрушать семью. Если отец переправит Михая через границу, то я его больше никогда не увижу, если же нет, то перееду к Балинту, как только он разведется, и сорву обручение… В нашей деревне любой испугался бы такого скандала… Представляете, начнут говорить, что дочь Михая Вольфа — стерва и последняя потаскуха. Отец и мать умерли бы со стыда… Ох, и зол же он 'был! Но все-таки согласился и предупредил, что отправятся на рассвете. Днем у дальнего конца болота дозор не выставляется, так что Михей уйдет без труда… Потом отец лег. Рано утром я его разбудила. Он меня даже не поцеловал на прощание. Оделся и ушел.

— А зачем он убил Балинта?

Тут в девушке словно что-то оборвалось. Широко раскрытые глаза застлала пелена слез. Марика плакала беззвучно, только плечи вздрагивали, сокрушенно качала головой, сквозь слезы отвечая на вопросы. Из-за денег? Да нет, Михаю Вольфу они не нужны. Испугался, что привлекут к ответственности за пособничество в организации побега за границу? Он же обещал, что проведет Балинта, а Вольф отродясь не нарушал данного слова.

Шухайда терпеливо ждал, пока девушка успокоится. Закурил, медленно пускал табачный дым к потолку.

— Вы виделись с Балинтом после того, как спрятали его в сарае?

— Да, я вышла сказать, что все в порядке, а потом, когда родители уснули, вновь сбежала к нему.

— Как долго вы там задержались?

— Долго… Он говорил, что пока все устроится, пройдет года полтора, а до того времени мы уж не увидимся.

Шухайда кивнул;

— Оставайтесь сегодня ночью около матери! Из дома никуда не отлучайтесь! Утром мы за вами заедем. Понятно?

На улице веяло вечерней прохладой. Мужчины остановились.

— Было бы надежнее забрать ее с собой, — сказал Корбуй.

— У меня тоже есть сострадание. Ты разве не заметил, что мы совершенно довели тетушку Шарлоту? Несчастная женщина! А дочка наговорит ей такого, что поневоле поверишь. Может, успокоится?!

* * *

Они уже дважды проходили рядом с забором. Пати не поднимала морды от земли, шумно втягивала ноздрями воздух. Баккаи подбадривал ее: «Ищи, Пати, ищи». Если собака и в третий раз поведет их вдоль ограды, тогда Вольф точно пошел в другую сторону. «Пати, собачка моя, не делай из нас посмешище!»

Вдруг Баккаи почувствовал, как повод дрогнул и натянулся. Собака подняла голову, словно пытаясь найти поддержку у идущих за ней. Ни тропинки, ни следа. Неужели старик пошел все-таки сюда, через сад? Вокруг одинокие, старые, искривленные деревья, черные кусты.

Под тяжелыми сапогами бегущих грохочет мост. Вот и железнодорожная насыпь. Распахнутая дверь путевой будки желтым пятном выделяется в ночи. Сторож дремлет, облокотившись о стол. Линия железнодорожного полотна надвое делит ночное пространство. По холмам, по оврагам — только вперед! Пати тащит за собой Баккаи, где-то за его спиной, задыхаясь, тяжело дыша, бегут младший сержант Шанта, рядовые Яник и Грубер.

Уже чувствуется тяжелый, пропитанный испарениями запах болота. Все больше накаляется обстановка летней ночи. На плоском лугу душистыми холмиками разбросаны копны сена.

— Я больше не могу! Мне не хватает воздуха! — стонет Грубер. Но и без слов сам внешний вид Грубера — крик о помощи: лицо перекошено, ноги подгибаются, рукой держится за бок.

— Останься! — кричит ему младший сержант Шанта. Но Грубер все-таки продолжает мучительный бег. Нужно перетерпеть. Он должен быть с ними — ведь он пограничник!

Земля начинает хлюпать, хотя она еще напоминает мягкий ковер. Но вот из темной ночи вырисовываются отдельно стоящие деревья. Это уже болото. Баккаи поскользнулся, падает. Однако сил у Пати больше, чем можно было предположить. Ее охватил охотничий азарт, и она метров десять тащит за собой хозяина. Баккаи же крепко держится за длинный поводок, не решаясь его отпустить. Вот наконец ему удается вскочить на ноги, и он мчится дальше. Стекает прилипшая к рубашке и брюкам жидкая грязь. В такт шагам колотит по спине автомат. Многократно повторяясь, эти удары причиняют боль. Впереди чернеет вода: это огромные лужи преграждают путь. Деревья уменьшаются до размеров кустов, которые образуют плотную стену. Через нее и ведет дорога. Какая дорога?! Хорошо, если тропинка!

Шанта щелкает выключателем карманного фонаря. Пати по самую грудь погружается в воду. Она задирает голову и уныло скулит — здесь идти по следу невозможно. Вода, в отличие от суши, не хранит мельчайших молекул запаха. Запах человека остается на дороге, на траве, а на болоте есть только один запах — болотный. Теперь уже Баккаи приходится тянуть за собой Пати, хлестать ее поводком, чтобы не упрямилась. Собака боится, и ее опасения вполне объяснимы.

— Все равно не догоним! — Грубер останавливается. У него, наверное, прохудились сапоги или просто портянка сбилась и трет ногу. — Давайте вернемся!

Инстинкт и человека и зверя протестует одинаково: нет, только не сюда! Не в эту черную, непроходимую неизвестность, где клубятся, обволакивая своими липкими щупальцами, ядовитые болотные газы. «Остановись, не ходи!» — не пускает жажда жизни.

— Вперед! — рычит Шанта, освещая фонариком темно-зеленый тростник, чахлый кустарник, мясистые стебли осоки. — Забравшийся сюда, — шепчет Шанта, — должен был как-то и выбраться. Мы обязательно отыщем след!

— Что будем делать, товарищ младший сержант? — Вопрос Яника закономерен, но тем не менее настораживает.

— Где удалось пройти Вольфу, прорвемся и мы!

Теперь они едва плетутся, и так же медленно, почти ощутимо тянется время. Вода доходит до пояса. Осока, за которую им приходится держаться, режет ладони.

— Что же с нами будет, товарищ младший сержант?

— Догоним! Должны догнать!

Баккаи несет собаку на себе, ведь плыть с поводком ей трудно, а снять его нельзя. Но вот, кажется, самый опасный участок позади. Как черные солдаты Нептуна, они поднимаются из воды. Теперь уже близко, и можно чуть-чуть передохнуть. Пошатываясь и держась за ремень, вслед за Пати тащится Баккаи. «Тяни, мой верный друг!» За ним плетутся Шанта, Грубер и Яник.

Сколько времени пришлось им бежать сломя голову, ползти, месить болотную грязь, преодолевая трудности и самих себя, оставляя позади гнилые, проклятые километры? Время замерло. На болоте нет времени: есть только прошлое и будущее, если им посчастливится выбраться отсюда.

Нужно только идти по следу Михая Вольфа, все время по следу и ни шагу в сторону!

Но удалось ли выбраться самому Михаю Вольфу? Вот уже виднеется и конец болота, а совсем рядом — граница. Но где же Вольф? Неужели они его не догнали?

Звенит в ушах, стучит в висках кровь. Скорее бы донеслись крики ребят, которые находятся где-то впереди, в дозоре, и должны заметить, задержать Михая Вольфа…

* * *

Рядовой Талаш с напарником лежали на склоне небольшого холма в душистой зеленой траве. Оружие здесь же, под рукой. На фоне светлеющего неба легче заметить приближающуюся фигуру.

— Пора бы уже им появиться, — рассуждает Сабо, переворачиваясь на другой бок.

— Замолчи!

Старший наряда Талаш перевернулся на живот, лицом к болоту. На согнутом предплечье левой руки покоится автомат.

Что это? Свет гнилушки? Упавшей звезды? На болоте пляшет огонек. Далеко ли до него? Долетают отдельные звуки.

Сабо сгорает от любопытства: что это? Но спросить не осмеливается. Так же, как и старший наряда, он всматривается в темноту. Откуда им знать, что это группа преследования? Что это идут, преодолевая воду и грязь, раздвигая и ломая тростник, продираясь сквозь колючий кустарник, Шанта, Грубер, Баккаи и Яник.

А между ними? Неужели никого и ничего, кроме ночной мглы, нет? Хрустнула ветка, хрустнул куст. Может, лиса? Или косули оставили сочные луга и осмелились забраться на болото?

Хрипло, тяжело дыша, из темноты поднимается огромная фигура. Она заслоняет собой часть звезд, а те, что остались видимыми, образуют вокруг ее силуэта сияющий ореол. Нарушитель двигается, увеличиваясь на фоне горизонта.

— Стой! Стрелять буду! Руки вверх! Младший наряд», страхуй!

Сабо кажется, что он врос в землю, стал частью холма. Ногу свело. Голова начинает кружиться. Но он все-таки спохватывается и мчится вниз по склону. Щелкает затвор, досылая из магазина в патронник медную осу. Спокойно. Все на месте. С вершины холма бегом спускается кто-то еще. Прихрамывает. Это старший лейтенант. Его напарник, Шарбу, считает неприличным обгонять командира. Пусть себе начальник заставы думает, что бегает быстрее любого из них. Да это отчасти и правда — он и в самом деле расторопнее их всех.

Со стороны болота приближаются огоньки. Днем на эту маленькую группу, заляпанную с ног до головы, нельзя было бы смотреть без смеха. Но ночью и испачканная пограничная форма — форма.

— Не пытайтесь защищаться, Михай Вольф! Бесполезно!

— Знаю.

Старший лейтенант разглядывает черную фигуру пятидесятилетнего Вольфа, который пробился сюда через» болото. Хорват удовлетворен — старика в любом случае задержал бы наряд пограничников, а если нет, то еще до рубежа основных технических сооружений его настигла бы группа Шанты. Наконец, остается еще Пал Хорват со своим напарником Еню Шарбу. Тройная страховка — это не шутка!

Но командир никак не успокоится — так взволновала его погоня. И еще волновало: что вынудило Михая Вольфа пойти через болото?

* * *

Солдаты, ослабевшие от усталости и напряжения, не испытывают никакой злости. С любопытством посматривают на Михая Вольфа, когда со склоненной головой он бредет по коридору к комнате начальника заставы. Предлагают сесть. Садится. Выглядит мрачнее тучи.

Шухайда грызет зернышки кофе. Время приближается к полуночи.

— Вы убили Михая Балинта?

— Я. Имело бы смысл отрицать?

— Вряд ли! Орудие убийства, — Шухайда приостанавливается, удивляясь, откуда взялись глупые, официальные слова, — топор куда дели?

— Выбросил там же, где обрывается тропинка.

— Сапоги, что были на вас?

— Это были совсем стертые резиновые сапоги. Разложил костер и сжег. Вместе со старой рабочей спецовкой.

Корбуй повернулся к Хорвату:

— У тебя есть вопросы?

— Как будто и так все ясно…

— Дело ваше, спрашивать или нет, я все равно сознаюсь в убийстве.

— Вы что-нибудь взяли у Михая Балинта?

— Взял. Желтую кожаную сумку с красивыми блестящими замками. Если разгребете помойную яму у меня за домом, наверняка обнаружите.

— Что в ней было?

Михай Вольф поднял глаза:

— Не знаю.

— Просто забрали домой и даже не посмотрели? Что вы намеревались с ней делать?

— Что? Я скажу, только вы не удивляйтесь. Если бы моя дочь попросила денег на свадьбу после дня святого Иштвана, я бы отдал ей эту сумку: на, дескать, подарок с того света от твоего Михая Балинта! А от меня не жди, не получишь! Убирайся! Я зарабатывал деньги своим дочерям честным трудом и на бесстыдство тратить их не позволю…

Хорват все смотрел и смотрел на старика: как он мог убить, ограбить? Пытался нарушить границу. Он, которого Хорват считал добропорядочным. Шухайде этих показаний, пожалуй, достаточно для объяснения движущего мотива. Хватит их и для следственного протокола. Не потребуется иных признаний и суду. Но если сегодня не спросить Михая Вольфа, зачем он размозжил Балинту голову, то завтра или послезавтра он едва ли скажет.

— Скажите, Михай Вольф, как вы решились на это?

— Долгая история. Стоит ли рассказывать?..

Двух старших дочерей он выдал замуж честь по чести: приехали парни — один из Будапешта, другой из большого соседнего села. Как полагается, попросили руки дочерей: огненно-рыжей Каталины и стройной высокой Анны. Вот и Петер Чатар тоже приехал. За самой младшей. Не очень стоящий он парень: слабый, невзрачный — так показалось Вольфу. Но Марике виднее. Это ее дело. Выбор у нее был большой. Остановилась на этом. Пусть будет счастлива!

В тот вечер они сидели за богато накрытым столом, ужинали. Обжаренное мясо горкой возвышалось на тарелке, застывший жир обволакивал большие куски. Копченая колбаса и сало лежали на деревянных подносах, украшенных стручками зеленого перца и крупными ярко-красными помидорами. Михай Вольф нарезал ломтями еще теплый душистый хлеб. То и дело наполнял бокалы себе и гостю: проверял, умеет ли пить Петер Чатар; с неудовольствием проверял, с ненавистью, потому что забирают у него последнюю, младшую дочь. Увозят Марику; правда, она уже давно не живет дома, но как выйдет замуж, стянет членом другой семьи. Сейчас, приезжая из города, она возвращается домой, а после свадьбы будет лишь изредка навещать «стариков». Чатар отхлебнул вина, и его передернуло:

— Что такое? Не нравится?

— Кислое.

— Просто густое, — объяснил Михай Вольф и стал рассказывать, как готовят красное вино.

Чатар глотнул еще вина, и глаза у него полезли на лоб. Марика нервно захихикала, не то подбадривая, не то издеваясь над своим женихом. Да и весь вечер она была сама не своя: раздражительная, задиристая. Чатар пил. Но Михай Вольф уже понял, что с этим занесенным сюда из дальних краев женихом ему не придется два дня и две ночи мериться силами, как это было с мужем старшей дочери, когда ни один, ни второй не хотел уступить, питаясь напоить друг друга до бесчувствия.

Голова Чатара дернулась в сторону. Видно, ему не пошло впрок приготовленное с такой любовью, кристальна чистое, огненное бургундское.

Яростно залаяли собаки. Михай Вольф хотел было встать, чтобы выйти посмотреть, кто пожаловал, но Марика его опередила: «Я сама!» — и долго не возвращалась. Вольф начал уже волноваться, но посчитал, что все из-за выпитого вина.

Дочь вошла и остановилась в дверях. Глаза горят! Фурия! Ее жених что-то пробормотал, но разобрать, что именно, было невозможно.

— Его нужно уложить! Зачем упоил до смерти? — Дочь сердито нападала на отца, ей вторила стоявшая за спиной мать. Так обычно артиллерия поддерживает во время атаки пехоту. Вольф помог проводить Чатара в маленькую комнату и, поскольку избранник Марики еще не был членом семьи, сам раздел его. Некоторое время смотрел на худое тело и укоризненно покачал головой. Отвращение вызвало не состояние, а слабость парня. Хилый сук на кряжистом, могучем древе Вольфов. Эх, если бы у него родился сын, тот бы не был таким. Это уж точно!

Он вернулся в кухню. Шарлота отправилась спать. Марика сидела за столом напротив. Вольф размяк: красивая у него дочь. Горячая, как вино, которое можно выдержать до рубинового цвета.

— Выпьешь? — спросил он, наполняя стакан. Женщины пили редко: вино — дело мужское. Однако Марика залпом осушила стакан. Вольф аж крякнул и с невольным восхищением поглядел на дочь: ну и ну! Решила постоять за жениха?

Стакан со звоном опустился на стол. Марика заговорила. Собаки залаяли неспроста. Приехал гость. Сейчас он в сарае. Познакомились с ним в прошлом году в Пеште. Влюбилась, но он женат, и ей не хотелось бы разрушать семью. Кроме того, чтобы угодить отцу, она намеревается венчаться в церкви, но этого мужчину ей. трудно бросить, потому что она его любит. Вольфа словно парализовало. Широко раскрытыми хмельными глазами он уставился на дочь. Как может она так спокойно говорить обо всем этом, и где? Здесь, в этом доме!

У этого мужчины неприятности с органами власти, и он хотел бы бежать за границу. Тогда и Мария легче бы перенесла расставание, не так тосковала бы по Балинту и вышла бы за Петера Чатара. Вот если бы отец помог Михаю переправиться через границу.

— Нет! — Кулак Вольфа с грохотом опустился на стол. Его лицо сделалось пунцовым. Вероятно, он слишком много выпил. — Я никогда не ссорился с властями и уж тем более не помогал подонкам.

— Хорошо. — В глазах у дочери заиграл холодный огонек. — Пусть будет так! Завтра я выгоню Петера, а здесь останется Михай. Уж он составит вам достойную компанию за столом. Правда, очень скоро явится полиция и арестует его. Ведь пропуска в пограничную зону у него нет. Отсидит полтора-два года. За это время разведется, а выйдет — распишемся.

Даже посторонний заметил бы, с каким напряжением размышлял Вольф над словами дочери. Назавтра о них заговорит вся деревня. Недругов у него достаточно. Просто до сих пор не к чему было прицепиться — он жил честно. Теперь же кумушкам будет о чем почесать языками… Михай криво усмехнулся: не доставит он такого удовольствия. И чужака, из-за которого так распалилась дочь, передаст в надежные руки, — уж будьте уверены, передаст, он не позволит, чтобы пятнали его честное имя.

— Переправлю! Иди, скажи ему! Завтра на рассвете!

Марика вышла, но скоро вернулась. Отец еще сидел за столом. Трудно было сказать, что краснее: его лицо или вино в бокале.

— Успокойтесь, отец! Так и должно было случиться!

— Так?! — Вольф размахнулся и со всей силой ударил дочь по лицу. Она отскочила к стене, старик угрожающе двинулся за ней, но на полдороге остановился. — Больше не трону! Не бойся! Но это заслужила!

Вольф остался один и налил себе еще. Затем погасил свет и лег спать. Тупо уставившись в потолок, он тяжело дышал. Его окружали ночные звуки большого дома: скрипнул шкаф, охнула потолочная балка. В голове те и дело проскальзывала тревожная мысль: а что если в нужный момент пограничники не окажутся на месте? Или изменят свой обычный маршрут? Или гость, не дай бог, заподозрит неладное, поймет, что к чему, и перехитрит Михая Вольфа, заставит его пойти в обход болота! Ну, тут еще надо посмотреть, кто кого, Михай не тек прост, как кажется с виду, да и знакомство с пограничниками — давнее еще, прежних времен, — тоже кое-чего стоит…

Снаружи донесся лай собак, но скоро затих. Кто-то прошмыгнул по коридору. Или показалось? Шорох был едва слышен. Но тем не менее Михай Вольф встал, спустился по чердачной лестнице, пересек двор и направился к сараю.

Двери были распахнуты. В углу чуть тлела керосиновая лампа, но света было достаточно, чтобы Михай Вольф увидел лежащих в обнимку Балинта и Марику.

Словно молния сверкнула в сознании Вольфа. Жестокая, убийственная молния обиды. Ее безжалостная вспышка пробежала через все тело, руки и ноги стали свинцовыми…

Он повернулся и заставил себя уйти прочь. Пусть не нашедшая выхода ненависть к чужаку питает его силы, помогает довершить задуманное, а там…

Что будет «там", Вольф еще не знал, и пока размышлял об этом, сон незаметно сморил его, увел от раздумий.

Не заметил, как вернулась дочь. Пора отправляться — светает. Он не поцеловал ее на прощание и даже не позволил выйти из кухни. Мужчина еще спал, Вольф (растолкал его и остался наблюдать, как незнакомец умывается и собирает свои вещи.

— К чему топор? — Глаза Балинта пристально уставились на Вольфа.

— В дороге всякое случается. Может, встретится кто-нибудь или еще что. Ясно?

Утро выдалось безоблачным, ясным. Иногда они останавливались, подолгу прислушивались, затем шли дальше. С болота поднимались зловонные пары.

Балинт какое-то время безропотно шел следом за Вольфом, но потом неожиданно заупрямился:

— Куда ты меня завел, старый черт? Ты что, шутить со мной вздумал?

Чужак схватил Вольфа за шиворот, крепко тряхнул. Вольф с тоской подумал, что пограничники, должно быть, и впрямь задержались где-то в пути, иначе бы он давно заслышал шаги и вовремя подал весть.

— Другого пути тут нет, — прохрипел Вольф, пытаясь освободиться от мертвой хватки Балинта.

Но слишком неравны были силы, Михай жал и жал его к воде, к зловонной жиже, норовя утопить, и тут Вольф вспомнил о топоре, предусмотрительно захваченном в дорогу.

Чужак улыбался холодно и надменно, словно говорил: «Дочь твоя была моей, только моей и ничьей больше!» Вот это лицо, эту улыбку старик и разрубил, и сам вскоре рухнул без сил…

Когда очнулся и понял, что произошло, он не на шутку перепугался. Чужак лежал неподвижно, обезображенное мощным ударом лицо успело закостенеть и поблекнуть. И тогда Вольф что было сил кинулся бежать — прочь от гиблого места, прочь от наваждения, от того кошмара, который предстал перед его глазами.

Конечно, он не сомневался, что рано или поздно до него доберутся, найдут. Но тогда… тогда страх сковал его по рукам и ногам, вынудил замкнуться в себе и ждать, ждать…

Корбуй и Хорват, когда Вольф закончил рассказ, почти одновременно вздохнули. Хорват глухо сказал:

— Эх, старик, старик, что же ты натворил? Сколько из-за твоего упрямства нервов потратили! Сколько людей от дел оторвали! Неужели б тебе не поверили?

Вольф на мгновение поднял глаза, и Пал Хорват ясно увидел в них запоздалое сожаление: «Кто же знал? Кто же знал…»

— Кто этот Балинт, наш он или чужой? — спросил Вольф.

— Враг он, Балинт…

— А я-то откуда это знал? Потому и боялся — а вдруг честного человека загубил…

Утром «варшавы» подъехали к дому, где жили офицеры. Здесь через лес проходил кратчайший путь. Пал Хорват провожал гостей. Свежевымытые машины сверкали в лучах восходящего солнца.

Шухайда протянул руку Палу Хорвату.

— Не забудь о моем предложении. Твое место у нас! Обдумай все и приезжай… Спасибо за помощь. Без тебя мы бы здесь застряли надолго.

— Я думаю, — начал Хорват, — главное в том, чтобы каждый добросовестно выполнял свой долг. Ты — свой, а я — свой. Здесь. На заставе.

Ему показалось, что этими двумя-тремя фразами он ответил на все вопросы.

Перевод с венгерского В. ПОХОДУНА.