Отец с утра ушел на работу, даже не заметив, какие огромные перемены произошли за ночь в доме. Он торопился, так как порезался во время бритья и потерял много времени, пока останавливал кровь. Но был доволен, потому что нашелся третий ключ от подъезда. Бори сначала положила ключ на чашки, чтобы сразу же и «найти» его, как только станет накрывать стол к завтраку.
— Ну конечно, — сказал отец, — это работа Миши: заторопился, сунул ключ в шкаф и умчался. Но главное, что ключ отыскался.
И все же это было необычное утро во всех отношениях — первый день, который Бори начинала, уже накануне зная, что ей предстоит сделать. Обязанности распределены: отец пошел на работу, она принимается за мамины дела. Одна, без Цилы.
Убралась в комнате, на кухне. Как ни странно, ей даже нравилось, что отныне она одна ответственна за все. Ей даже хотелось, чтобы поскорее начали приходить жильцы со всякими просьбами, неразрешимыми проблемами, — иначе какая же это ответственность! Один раз только она выскочила из квартиры осмотреть три верхних этажа. Как там, интересно, поработало звено? За всю свою жизнь Бори не помнит, чтобы дом был таким сияюще чистым, словно помолодевшим.
Но больше всего ей нравилось теперь в подвале. «Противная нора» — так она называла его раньше. Насупленные своды, на которые, бывало, и смотреть-то не хотелось, сейчас как бы сделались неотделимой частицей ее собственного очага. «Я своими руками привела его в порядок, — думала Бори, проходя по подвалу, — это после моей работы сияют чистотой окна, блестят ручки и железная дверь, и бомбоубежище стало походить на жилье».
А если бы звено не помогло ей — что тогда бы?!
Часов около десяти заявилась Кучеш. Бори не ожидала гостей и встретила ее в рабочей одежде.
— После обеда Николетт придет, — объяснила Кучеш. — И будет с тобой до возвращения отца. Иначе ты тут с ума со скуки сойдешь. Шуточное ли дело — целый день одной дома сидеть!
— Вы что, распределили между собой время? — спросили Бори.
— Да, на каждый день по две, — кивнула головой Кучеш. — На праздники ты все равно не одна была. А вчера исключение: ударная работа. Вот повеселились-то! У тети Чисар не меньше двух кило печенья съели (Теперь Боришке было понятно, чего ради сидела Чисар у них до десяти вечера!) Варьяш чуть не лопнул от злости, когда увидел, что кто-то до него навел порядок в подвале. Мы и не предполагали, что ты сама тем же, что и мы, занимаешься. У нас ведь какой был план: ты утром встаешь, видишь все и падаешь в обморок. Ютка говорит: ничего, пусть она, ну то есть ты, дня два считает, что нам до нее и дела нет. А потом правда и так откроется.
Бори стояла и перебирала в памяти одно за другим: вот Ютка собирает куски угля, рассыпанные возчиком на мостовой, а Бори стоит и наблюдает.
Кучеш все время с вожделением поглядывала на мелкое печенье — производство Гагары, и Боришка, поймав ее взгляд, с готовностью поставила перед нею целое блюдо сластей.
— Тебе помочь чем-нибудь? — спросила гостья, уплетая кренделек с ванилью.
Чего ж помогать, когда квартира в порядке, дом тоже, даже на лестнице и во дворе делать нечего. Снега не было; значит, нечего и мести.
— Ну, тогда посидим, — кивнула Кучеш. — Что с Рудольфом?
— Рудольф — жених, только чужой, — отвечала Боришка.
Кучеш испуганно отвела от нее взгляд и принялась разглядывать потолок. Как в таких случаях выразить сочувствие?
— Глупости все это, — спокойно продолжала Бори. — Впрочем, какая разница.
«Нет разницы? Тем лучше. Но на всякий случай не буду уточнять подробностей, вдруг осталась горечь?» — думает деликатная Кучеш и ловко переводит разговор на другую тему:
— А что ты скажешь, Бори, о Варьяше? Теплится все-таки в нем огонь любви. Ты могла бы побольше внимания уделить своему старому кавалеру! Говорят, Ютка в два счета уговорила его на ночную работу. Видно, Варьяш все еще любит тебя и пытается таким способом снова помириться с тобой.
— Любит? — задумчиво протянула Боришка, а про себя подумала: «Как бы не так! Или с важным видом сказать Кучеш, что она, мол, права, и таким образом еще выше поднять свой «женский авторитет»? Впрочем, на что он мне нужен, такой «авторитет»?» — Не любит он меня. Если бы любил, это стало бы ясно еще летом, когда мы в оранжерее работали. Но там он на меня даже не смотрел. Или, скажем, вчера, когда мы с ним разносили заказы «Резеды». Да и за что ему меня любить: ведь я с ним так некрасиво обошлась. А он хороший парень. Видишь, сразу согласился вам помочь.
— Ну, если бы не любил, чего ради тогда он ночью, в кромешной тьме, чистил мемориальную доску Эперьеша? — возразила Кучеш. — Чуть шею себе не свернул, танцуя на самой верхушке стремянки. Ютка от страха даже смотреть не могла, отвернулась. И ведь он не из нашего звена и вообще никакого отношения к нам не имеет. А всю ночь трудился вместе с нами, хотя утром ему чуть свет на работу вставать. Бедняга, наверное, совсем не выспался.
— Может, он это из-за Ютки? — высказала предположение Бори.
Наступило молчание. Кучеш даже дара речи лишилась от неожиданности: как же это она, величайший знаток любовных дел, сама не додумалась! А Иллеш-то какова, словно ее подменили: и замечает все, и соображать стала! О Сильвии уже и слышать не хочет, говорит: «С ней все кончено!» Может, ей теперь уже не кажется, что все на свете мужчины влюблены в нее? А ведь над этой ее манией давно потешались все девчонки в классе. Бедная Бори даже старого учителя Ленца зачислила однажды в свои поклонники. Нет, Иллеш явно поумнела! Но Ютка и Варьяш?!
Кучеш еще до ужина хотелось обсудить эту тему с Боришкой, но помешал приход комиссии по проверке соревнования. Бори провела комиссию в составе трех женщин по всему дому от подвала до чердака.
Члены комиссии молча осмотрели дом и все время что-то записывали. Только в самом конце, уже прощаясь, одна женщина сказала другой:
— Просто невероятно!
На улице они постояли еще немного, осмотрели дом снаружи, задирая головы, полюбовались мемориальной доской. Доска сияла; на бронзовом профиле Эперьеша весело играл луч зимнего солнца. Отмытые от пыли буквы теперь были отчетливо видны, и Бори впервые в жизни прочла всю надпись: «Сам по себе ты ничто… только…»
Вернувшись, Бори застала у себя в квартире Кучеш и тетю Гагару: они вместе с Кучеш чистили на кухне картошку. Кучеш осталась и обедать, а потом долго еще не хотела уходить и даже требовала, когда снова пошел снег, чтобы Бори взяла ее с собой мести улицу. Но Бори поймала себя на мысли, что ей будет неприятно, если за нее станут работать другие.
После полудня пришла тетушка Диль и пожаловалась, что у них опять засорилась раковина. Тимар, сменившая Кучеш, обрадованно вскочила. Раковина в квартире Дилей засорялась весьма часто, потому в появлении тетушки Диль не было ничего неожиданного. Бори хотела пойти к Дилям сама, но Тимар смотрела на нее так умоляюще, что пришлось уступить.
* * *
Шли дни, тетя Гагара постепенно познакомилась со всеми пионерками из Юткиного звена. Покончив с ужином у Иллешей, Гагара до полуночи возилась затем с домашним печеньем, чтобы для девочек, так охотно помогающих Боришке, на кухне всегда было их любимое лакомство. Ей вдруг припомнились давно забытые рецепты, и участковый дядя Балаж, проходя в ночное время по улице Эперьеша, не раз удивлялся: чего это тетушка Тибаи перестала гасить свет, как обычно, уже в девять вечера? Чего это она вдруг стала полуночничать?
А Ютка только один-единственный раз заглянула к Иллешам до Нового года. По графику, ее очередь выпала на тридцатое декабря, после обеда. Она пришла уже в час дня и сменила Фалуш. Вид у Ютки был неважный. Она спросила, что нужно делать, и Бори сказала, что, помимо уборки у Рудольфа, никаких других дел не предвидится.
— Мне сейчас обязательно нужно поработать, — сказала Ютка. — Пойду-ка я убирать у Рудольфа.
Бори пристально посмотрела на нее: она уже по себе знала, что работа излечивает от многого. Значит, у Ютки какое-то горе, догадалась Бори, раз она хочет уйти в дела, в работу. И она задала необычный для себя вопрос впервые в своей жизни:
— Может, тебе помочь, Ютка?
Ютка покачала головой, схватила ключ от Рудольфовой квартиры и ушла. А Бори, облокотившись на подоконник, долго рассматривала ветки низкорослой шелковицы, одиноко скучавшей во дворе.
«Наступает Новый год. Цила — в Мишкольце, и все же наша семья, — думала она, — на этот раз соберется вся вместе: завтра выпишут маму из больницы. Она еще больна, но с завтрашнего дня ей разрешили находиться дома. Вернется мама, и все-все переменится. Работы, конечно, прибавится: придется ухаживать и за больной. Но прибавится и радости! Мама вернется домой, мама! И завтра же свадьба Сильвии. Утром Нового года. Сильвия. Любовь. Варьяш. Нет, прежде нужно обдумать другие дела. Во-первых, отныне я всегда буду сама убирать квартиру, даже когда мама выздоровеет: ведь ей уже нелегко нагибаться. Просто нужно будет чуть раньше вставать. Во-вторых, топить печь, носить дрова. Топить так интересно: сидишь возле мурлычущей печки, смотришь на огонь, затем на мирно тлеющие, но то и дело вдруг вспыхивающие ярким пламенем угольки… Ну, а право мести улицу я теперь ни за что никому не уступлю! Мыть лестницу, конечно, куда меньше удовольствия, но это, к счастью, делается раз в неделю. Разумеется, будь на моем месте Ютка, она придумала бы что-нибудь поинтереснее, чем и как обрадовать маму. Но что делать, если я Боришка, а не Ютка? Ютка?.. И Варьяш!»
Боришка вывесила на дверь табличку: «Скоро вернусь» — и стремглав помчалась на четвертый этаж. Из квартиры Ауэров как раз выходила их прислуга с двумя чемоданами Сильвии в руках. У двери квартиры Рудольфа пришлось звонить и долго ждать, пока Ютка откроет. У нее было явно заплаканное лицо с припухшими веками, в кулачке она держала скомканный мокрый платок.
Печка уже топилась. Бори присела было на стульчик у печки, но тут же встала, почувствовав, как дует в ноги. И чего это Ютка открыла балконную дверь? Что она там забыла, на балконе? Вышла, осмотрелась. Но ничего примечательного. И внизу, на улице, никого знакомого. На стене дома между балконами Чисар и Рудольфа — бронзовый профиль Беньямина Эперьеша.
Ютка же, запирая балконную дверь на защелку, загадочно улыбнулась, словно говоря: «Ничегошеньки ты не знаешь. А разгадка — вот она, перед тобой. Ладно. Ничего. Я уже смирилась». И подошла к печке.
Квартира Рудольфа нравилась Боришке теперь больше, чем когда-либо, хотя сейчас ничто больше не связывало ее с Рудольфом. Она ходила по комнатам, любуясь и дивясь. Одна большая комната с нишей выходила на улицу, другая открывалась в холл. Здесь вполне можно было бы жить вдвоем.
Насмотревшись, Бори уселась рядом с Юткой к огню.
— Пойдешь завтра свадьбу смотреть? — спросила она у подружки.
Та покачала головой. Между тем все девочки в классе проявляли к этому событию огромный интерес. Элек, Козма, Тимар и Варкони уже сговорились встретиться на углу площади имени 7 Ноября, а Фалуш даже поспорила с Кучеш на билет в кино, что мать Пишты Галамбоша на свадьбу не придет, потому что «прокляла сына». Кучеш же раззвонила всем другую сногсшибательную новость: Бори не пойдет смотреть на свадьбу Сильвии. Этому все очень удивились, зная, какие Бори и Сильвия близкие подруги. Удивились, но, посудачив, решили, что догадываются о разгадке этой странной истории: ведь Сильвия дружила с Бори, пока та была ей нужна, и гоняла ее туда-сюда, как свою горничную. А теперь, когда выходит замуж, Бори ей больше не требуется. Не то чтобы подружку на свадьбу пригласить, а и вообще, наверное, о ней забыла. Впрочем, иного от Сильвии и ждать нечего!
— Тебя не интересует, как люди замуж выходят? — не отставала Бори.
— Нет.
— Вообще или именно эта свадьба?
— Вообще.
— И твоя собственная?
— Я не выйду замуж.
— Ни за кого?
Ютка утвердительно кивнула головой.
Печка разгорелась, блики пламени окрасили темно-синий Рудольфов ковер в багряно-красные цвета.
— Почему? — немного погодя спросила Бори.
— Потому что я — не человек.
Бори изумленно посмотрела на подругу, наполовину утонувшую в заполнивших комнату сумерках.
— А кто же ты?
— Пионерка. Общая нянька. Уличный детектив.
— Детектив?
— Ну да. Иду к тете Чисар — докладываю, что после праздников звено будет делать уборку в доме. Затем назначаю девочек тебе в помощь на дежурство. Потом говорю Чисар, что надо бы помочь одному человеку закончить школу, а другого, инвалида, хорошо бы устроить на работу с полным пансионом, чтобы он не торговал всякой ерундой, сидя на холоде, и не пьянствовал. Говорю же: я не человек, а уличный детектив…
Печка прогорает, в топке, словно огненное сердце, пульсирует только жар раскаленных угольков. Пора закрывать вьюшку.
— Я понимаю, — не сразу говорит Бори. — Кажется, понимаю.
— Уличных детективов не берут в жены, — заканчивает Ютка и встает. — Для уличного детектива достаточно, что он детектив. Правда ведь?
Никогда еще Ютка так не говорила, никогда Бори не видела ее такой. Словно подчиняясь какому-то приказу, поднялась и Бори.
— Ах, все равно! Уличный детектив не меняется. В ближайший приемный день он пойдет и доложит Чисар, что один мужчина в сто семнадцатом доме истязает собаку. Бедная собака. Жизнь длинна, и уличный детектив всегда найдет для себя какое-нибудь занятие. Поэтому я вполне серьезно говорю тебе: вовсе не обязательно всем выходить замуж…
Они захлопнули дверь квартиры Рудольфа, и Ютка, не зажигая света, хотя было уже совсем темно, всхлипывая на ходу, сбежала вниз по лестнице.
Вскоре вернулся с работы отец. Он не сразу пошел в квартиру, а долго стоял на площадке первого этажа и, прищурив глаз, придирчиво оглядывал все вокруг. Ютка, проглотив слезы, через силу улыбалась и уже совершенно спокойным голосом спросила:
— Нравится, дядя Карчи? Загляденье!
Карой Иллеш помолчал, затем спросил:
— Твоя работа?
— Ну что вы! Общая: Боришки и всего нашего звена.
Бори стояла, не смея поднять на отца глаза.
— Когда же это вы? — снова первым нарушил молчание отец.
— Прошлой ночью. Лучше всего получилось с подвалом. Там Бори сама наводила чистоту. До свидания, дядя Карой!
И Ютка убежала. Карой Иллеш не успел ни похвалить, ни поблагодарить ее. Уже в парадном она крикнула:
— Завтра Шуран дежурит! — и исчезла.
А отец и дочь остались вдвоем на площадке. Зеленели еловые ветки на крыше сарайчика; сложенный аккуратными кучками вокруг водосточного желоба лежал снег.
— Ночью! — тихо повторил отец, и в его голосе было столько радости и гордости.
Они вошли в квартиру.
Отец, видно, промерз на улице, и Бори поскорее приготовила чай.
«Как все в жизни сложно, — думала она, уже сидя за столом. — Даже самые простые вещи. Ну что, например, мы знаем с отцом друг о друге? Почти ничего. Да и разговариваем мы мало…»
Едва Бори успела помыть посуду, как в дверь постучали.
«Рано сегодня прилетела Гагара, — подумала Боришка. Только чего она стучит? Ведь знает же, где звонок».
Отец, стоявший поблизости от двери, отворил.
На пороге стояла госпожа Ауэр с целой охапкой одежды в руках.
На пороге стояла госпожа Ауэр с целой охапкой одежды в руках. Она поздоровалась, но ни отец, ни Бори ничего ей не ответили.
— Можно? — с легкой обидой в голосе спросила госпожа Ауэр.
— Пожалуйста! — отозвался наконец Карой Иллеш, давая гостье дорогу.
Она была в каракулевой шубе; от нее приятно пахло духами; веки были подведены синевой: собралась идти с молодыми в ресторан. Среди прочих вещей в руках госпожи Ауэр Бори узнала платье Сильвии из белого креп-жоржета, ее же летний сарафан с нарисованными от руки роскошными драконами по желтому полю, нейлоновый школьный фартук, мохеровый пуловер с короткими рукавами и замшевую курточку.
— Дорогой господин Иллеш, — торжественно произнесла госпожа Ауэр и, поборов минутное замешательство, широко улыбнулась. — Сильвия посылает вот тут кое-что из своих вещей Боришке. Мы сегодня перебирали ее гардероб и пришли к выводу, что многое ей как замужней женщине уже не понадобится. И моя дочь решила подарить Боришке все лишнее. Ей эти вещи как раз впору, все они еще новые и модные…
Карой Иллеш, отступив назад, молчит. Госпожа Ауэр, улыбаясь во весь рот, кладет одежду на стул. Бори молча следит за ее взглядом. Действительно, все вещи хороши, ничего не скажешь. Если все сложить, на семьсот форинтов наберется.
— Сильвия ведь очень любила Боришку, — все еще улыбается госпожа Ауэр.
Бори не спеша вытирает руки, как делала это мать, прежде чем прикоснуться к какой-нибудь дорогой вещи, затем собирает со стула все дары Сильвии и отдает их обратно гостье.
— Скажите Сильвии, — говорит она госпоже Ауэр, — что я благодарю. Но мои родители достаточно зарабатывают, и, хотя мы не можем себе позволить покупать такие дорогие платья, у меня всегда есть что надеть. И вообще мы не ходим в одежде с чужого плеча.
Отец смотрит себе под ноги, и трудно оказать, что он сейчас думает. Госпожа Ауэр издает какой-то звук, нечто среднее между шипением и свистом, и пулей вылетает из кухни. Но дороге она роняет пояс от жоржетового платья. Бори поднимает и, догнав, отдает его ей.
Когда Бори возвращается на кухню, отец стоит и смотрит в окно, облокотившись на подоконник, так что видны лишь его спина и широкие плечи. Бори подготавливает полуфабрикаты к приходу тетушки Гагары и вдруг, подняв взгляд на повернувшегося к ней отца, видит его глаза и в них — чего не было, даже когда случилось несчастье с мамой, — слезы.
Отец раскрывает объятия, и Бори бросается к нему, прижимается лицом к его груди и слышит, как он тихо говорит:
— Боришка, ты вернулась?..
— Да, папа.