В то время как члены нашей группы отнеслись к смерти индейца совершенно равнодушно, у меня из головы она не выходила. Я снова задумался о своей судьбе, о будущем. Не хотелось бы остаться недопонятым вами: в бою я мог бы быть беспощадным, но так… при таких обстоятельствах, ради заведенных кем-то волчьих законов?.. У того человека, быть может, была жена, дети, ожидавшие его возвращения…

Что натолкнуло меня на подобные мысли, я и теперь не могу уяснить себе. Может, врожденный страх перед кровопролитием? Или воспитание, полученное дома? Или же одно из прочно усвоенных правил нравственности: быть нетерпимым к несправедливости? А может быть, моя горестная юность, шопронский дворник-обидчик, парень, отбивший у меня Ютку, предмет моей первой любви? Я искал ответы на эти вопросы, но не находил. Одно было очевидным: все, чему я научился на курсах спецвойск, сразу сошло с меня как с гуся вода. Убивать-то я умел, но желания убивать у меня не было ни малейшего.

Джо слегка просчитался, и мы лишний день могли пользоваться услугами Педро.

Но вот наступила наша последняя ночь на берегу реки. Ребята, кажется, были совсем спокойны. Кроме меня и Власека, пожалуй, никого не волновало, что ждет нас впереди. Танака, Тудореску, Ганс, Андраш, Рикардо — в общем, кроме нас двоих, все превратились в суперсолдат, слепо выполняющих приказ. О, они выполнят его! Выполнят, если даже им прикажут высадиться на болотах, где кишмя кишат кайманы!.. Выполнят, если нужно будет пристрелить мирного индейца, ловящего рыбу!.. Выполнят, если надо будет пристроить кусочек взрывчатки Си-5 в рабочей столовой или. скажем, в одном из цехов Ясбереньского прокатного комбината!..

Меня, как я уже говорил, эта история с индейцем совершенно выбила из колеи. Я был в смятении. Внешне, разумеется, я сохранял спокойствие: мы хорошо научились (нас научили) владеть собой. Умелый диверсант должен быть и неплохим актером! Власек тоже не выказывал своего отношения к происшествию: он сделался лишь еще молчаливее. Но я инстинктивно почувствовал, что мы оба думаем об одном и том же.

— Ну, ребята, давайте прощаться! — весело заявил Джо, когда мы по истечении последнего дня плавания, подарив Педро наш плот, собрались на суше.

Мы в недоумении уставились на него. «Не иначе, как Джо спятил! Можно ли в здравом уме такое сказать!» — подумал я, но и на лицах остальных можно было прочесть ту же мысль.

Мы стояли на полянке близ реки. Свои убогие пожитки подвесили на ветки, чтобы муравьи, почуяв запах сушеного мяса и ремней, не облепили их мигом. Нигде и в помине не было признаков цивилизации, а Джо…

— Скажи, старина, не объелся ли ты, часом, той рыбы, что с вечера оставалась? — полюбопытствовал Рикардо, обратившись к командиру с несвойственной ему нежностью.

— А что такое? — удивился Джо.

— Да так… просто думал, ты того…

Мы ждали, что Джо подскочит и швырнет в него чем попало. Мы знали его как человека быстрого на руку, когда дело касалось нарушения дисциплины. Но, вместо того чтобы расправиться с Рикардо, он залился смехом.

— Вот вы о чем! Значит, решили, что я… — Он не мог договорить, его сотрясал смех. Наконец он взял себя в руки. — Нет, голубчики! Тут другое, — и он достал из нагрудного кармана сложенный конверт, где хранился приказ. — Слушайте! Согласно врученной мне инструкции, я даю вам следующее задание, оно и является итоговым. Операция «Белый Тату» была учением в обстановке, создающей полное ощущение боевой. До сих пор, ребята, вы были поистине мужественны! Но самое трудное еще впереди! Отсюда вы должны добраться… — в руках Джо снова появилась карта, — вот сюда! Видите? Это примерно в четырех днях пути отсюда. Достигнете конечного пункта, а там вас уже ожидает уют. Но… — Он умолк и стал испытующе разглядывать нас. — Восстановите в своей памяти все, что вы проходили о допросе при поимке! Вам предстоит миновать три очага сопротивления, отстоящих один от другого на расстоянии одного дня пути. Кого поймают, тому несдобровать!

С тех пор как нам открыли назначение нашего путешествия, у меня из головы вообще не шел образ убитого индейца.

В ушах отдавался колокольный звон, производимый птицей-звонарем, перед глазами мелькала игривая полосатая ленточка в черных волосах.

О небеса! И это ради учебного похода? Так просто, из-за ничего?..

— Ты хочешь что-то сказать? Давай выкладывай! — обратился ко мне Джо.

Я знал, что совершаю промах. И все равно не стал таиться.

— Меня занимает индеец. Спрашивается, для чего понадобилось его убивать? Ведь, в сущности, он такой же человек!..

Джо прищурил глаза.

— Я тебя не понимаю, Фрэнк! Что-то ты мне не нравишься! Мы не будем нянчиться с кисейными барышнями! И главное, кто! Первый из первых в школе!..

Его слова как бы вторили мнению Рикардо. Я чувствовал, что должен дать объяснение, иначе наживу беду.

— Слушай, Джо! Ты, мне кажется, мог получить обо мне за время пути вполне ясное представление…

— И еще до этого, благодаря твоей характеристике!

— Но в пути тем более! Если дан приказ, я его выполню не рассуждая! Посмей кто-нибудь стать на нашем пути, я с ним мигом разделаюсь! До этой точки — порядок. Война есть война. Наша война — война особая. Но во время маневров, так просто, упражнения ради… Ты ведь знал, что это наше путешествие предпринято не всерьез?

Выражение лица у Джо смягчилось. Взгляд стал даже добродушным. Он очень серьезно посмотрел мне в глаза и положил руки на мои плечи.

— Я-то знал, а вот Андраш не знал. Он должен был стрелять. А мертвеца уже все равно нельзя было воскресить. И я смолчал. Сделать выговор твоему соотечественнику, поступившему умно, в соответствии с предписанием? Ты ведь знаешь наше правило: нигде не оставлять живых свидетелей. Тогда ты не провалишься, не погибнешь, выполнишь задание. В ином случае навряд ли тебе будет сопутствовать удача.

«Но ведь это был только учебный поход, Джо!» — хотел я возразить. К счастью, я заметил, что он зорко следит за тем, как я реагирую на его слова. Я знал, что хороший курсант должен хорошо играть. И я сыграл. А он окончательно успокоился и повеселел.

— Операция «Белый Тату», понимаешь ты, точь-в-точь как настоящие боевые действия. Скоро вы убедитесь в этом на собственной шкуре. Наш поход должен был быть по плану совершенно секретным. Индеец наткнулся на нас; желая того или не желая, он мог нас разоблачить. Во время настоящего боя это влечет за собой смерть, во время учебы — снижение оценки. Так для чего нам рисковать как в том, так и в другом случае? Правда, по-моему, было бы целесообразнее, если бы Андраш вышел на берег и, подкравшись к непрошеному свидетелю, беззвучно обезвредил его…

«Господи! Да этот тип протестует всего лишь против метода убийства, а не против самого факта!» В тайнике души, где я накапливал материал, отталкивающий меня от них, одним доводом стало больше.

— Не было времени! — вмешался Андраш. — Звук выстрела либо привлечет его соплеменников, либо нет. Но живой человек всегда выболтает!

— Правильно! И поэтому тебе не влетело за твой щелчок! Так или иначе, индеец должен был умереть! Ты посуди сам, Фрэнк, один индеец отдал свою жизнь, зато двенадцать отборнейших солдат овладели наукой! Цивилизованный мир только выиграл от этой сделки!

— Я понял! — вскричал я, словно освободившись от большой тяжести. Таким возгласом человек дает волю теснившему до этого его грудь страданию.

Джо с довольной улыбкой смотрел на меня.

— О’кэй, парень! А то я уж было начал волноваться. Вот видишь, как хорошо, что ты доверился мне и поднял эту проблему! Выяснили — и точка!

Выяснили. А шипы-то еще глубже вонзились в мою душу.

* * *

Вам, вероятно, приходилось слышать об обезболивании родов. В недавнем прошлом на эту тему много писали и говорили. Ну так вот, обезболить роды нельзя, но боли можно облегчить при правильном поведении и дисциплинированности роженицы.

Здесь простая психопрофилактика: слабонервные люди, в особенности дети, с содроганием думают об уколе или прививке.

Само по себе болевое ощущение с момента укалывания, нанесения царапины незначительно в сравнении с пережитым за минуты ожидания страхом.

Вы спросите, какое отношение имеет все это к моему повествованию? Сейчас вам станет ясно.

В один из ранних периодов нашего обучения, задолго до того как на нас возложили операцию «Белый Тату», нам основательно и долго говорили о том, каков вражеский плен и как, каким образом следует вести себя в случае провала.

Наши преподаватели охотно прибегали к демонстрации кинофильмов как средству воздействия. Узкая целлулоидная лента, действуя одновременно на зрительный и слуховой органы, показывает и рассказывает.

Она подменяет переживания наяву, проникает в мир чувств. При этом фильм «терпелив», хорошо поддается формовке, нужны только умелый режиссер, оператор и подходящие для каждого случая действующие лица.

Конечно, и это я осмыслил лишь позднее, перебрав в уме прошедшие годы, память о которых и поныне терзает меня бессонными долгими ночами. Когда в Форт-Брагге нам показывали подобные картины, меня бросало в жар, я скрежетал зубами, молился, чтоб никогда не попасть в руки врага, которого я ненавидел, хоть и не знал, где он и кто он.

Преподавали нам офицеры Си-Ай-Си.

Главный наш враг — коммунизм, — разглагольствовал лектор. — На свете, к сожалению, имеется довольно много коммунистических стран, от Чехословакии до Китая. Уже и на наших берегах появилась одна — я имею в виду Кубу. И в Африке многие государства настроены благожелательно к коммунистическим странам, а то и примыкают к их лагерю. Вам придется повозиться с угнетенными странами и вразумить их — ради того, в конце-то концов, с вами тут проводят занятия, это будет вашим боевым заданием. Запомните: у суперсолдата никто никогда не должен дознаться об обстоятельствах его переброски и ее цели, об именах, адресах связанных с ним лиц и их задании. Основа вашей деятельности — секретность, соблюдение ее — важнейшее условие!

У лектора было неглупое лицо, строгий взгляд. Этот офицер во многом напоминал мистера Раттера. Правда, он выглядел несколько старше, зато казался суровее и жестче. Говорил он настолько тихо, что на его лекциях нам приходилось напрягать слух. А свои наставления он складывал из холодных слов, точно из ледяных кубиков.

И хорошенько запомните следующее: кого пытают, того убивать не намерены. А отсюда — один из более полезных советов, какие я могу дать вам: когда вам будут грозить смертью — не сдавайтесь, ведь вы должны знать, что из мертвеца ни слова не вытянешь. У вас захотят выудить ваши секреты, поэтому смерть вам не грозит. И еще вы должны запомнить: для противника ваша жизнь имеет значение только до тех пор, пока у нас есть тайны. В ту минуту, когда вы их выдали, — все… вам конец! Но только тогда, только в этом случае! Молчать — значит жить! Вы меня поняли, не так ли?

Перед нами пестрели кадры фильмов. Теперь они вторгались в наше сознание, достигая цели чуть ли не с математической точностью и не менее изощренно, чем предшествующие, подготавливавшие нас духовно к подрывной деятельности.

Эти фильмы также начинались с эпизодов второй мировой войны. Используя заснятые немцами и американцами кадры, они показывали нам все самое страшное, что можно сделать с человеком. Фашисты действовали зверскими методами, и это сомнений не вызывало. Но какое у нас было основание не верить в то, что и на допросах в следственных органах стран советского блока применяются подобные же методы? Ведь в конечном-то счете каждого из нас, пожалуй, привела в Америку неприязнь к социализму или, точнее, приверженность буржуазным порядкам. Вот мы и верили во все виденное на экране: вера эта еще тогда начала укрепляться в нас, когда мы шли к границам. В общем, демонстрируемые нам в качестве учебного материала картины мы считали абсолютно правдивыми.

На экране — Корея и Вьетнам. Вьетнам, конечно, коммунистический. Конголезские события были еще в разгаре, но в нашем распоряжении уже имелась копия фильма о жестокостях приверженцев Лумумбы. Должен сказать, я видел ужасающие вещи. Мне и не снилось, что часть кошмаров, виденных на экране, придется когда-нибудь пережить наяву. И совсем при иных, непредвиденных обстоятельствах, ничуть не похожих на те, о которых нам говорили наши преподаватели.

Все эти фильмы именовались документальными, и им должно было слепо верить! Но попадались и так называемые реконструктивные фильмы, изготовленные в лаборатории Си-Ай-Си на основании рассказов перебежчиков, главным образом из Венгрии. И было в них все что угодно: начиная от пыток электрическим током и кончая мясорубкой, перемалывающей людей живьем. Здесь были собраны и наглядно показаны все существовавшие когда-либо легенды о самых жутких способах истязания.

Можно не добавлять, с каким чувством покидали мы после этих кинофильмов помещение клуба. Мы были подавлены, нас угнетало сознание того, что все виденное нас же и ожидает впереди: нечего сказать, перспективы! Режиссура в то же время не преминула позаботиться о воспитании в зрителях решимости, отваги и ненависти к врагу, который страшен, беспощаден и жесток.

— Приходится лишь жалеть те народы, чьи правители подобным образом узаконили злодеяния! — подчеркивал наш преподаватель. И мы, боясь за себя, чувствовали сострадание к другим, переживали за угнетенных и готовились к возмездию.

Врач-психиатр, читавший заключительные лекции, прибегал к хитроумным, хоть и не новым приемам.

— Вам приходилось когда-нибудь испытывать боль, не правда ли? Боль бывает иногда сильней, иногда слабей. Штука эта, разумеется, неприятная. Но если подумать хорошенько, то выходит, что чувство страха перед болью сильней и тяжелей, чем сама боль, верно? Удаление зуба длится тридцать секунд. Сидеть же перед тем в приемной врача приходится, бывает, по полтора-два часа. Сколько раз успеет пациент за это время мысленно пережить боль удаления? Когда вы попадаете в плен, происходит то же самое, только чуть в большей степени. Ведущие допрос будут стараться усугублять ваши муки психическим воздействием; вы сто раз переживете мысленно ту боль, которую почувствуете только раз.

Никому из нас не хотелось попадать в плен, но мы жадно ловили каждое слетавшее с его уст слово, будто от этого зависело наше спасение.

— Главное, не бояться. Это наиболее эффективная самозащита! — продолжал врач. — Плюньте на разные там запугивания! И вы увидете, все неприятности сразу же станут более терпимыми. И боль имеет свою степень. У нее тоже есть так называемый superlativus, то есть предел! Тело истомлено, оно цепенеет, теперь уже с ним могут вытворять все что угодно: больше оно не болит. Надо только уметь продержаться до той минуты!

Нас познакомили и с другого рода пытками, более утонченными, чем физические истязания. Тут использовалось все: и заманчивые обещания, и человеческие страсти, и тоска по семье.

Но удивительней всего было то, что они даже не упомянули о тех вещах, которые мне много позднее пришлось увидеть собственными глазами в концентрационных лагерях Южного Вьетнама. Умолчали также и о французских парашютистах, хотя о них в то время много писали в газетах. Мы же не спрашивали. Отчасти потому, что были безразличны, отчасти потому, что знали: спрашивать об этом бесполезно.

Вот что было у меня — да и, наверное, у каждого — на уме, когда Джо, разделив нас на пары, разослал в различных направлениях.

— Ну, что ты скажешь? — обратился ко мне Сэм. То, что было у него на душе, да и на лице, тоже едва ли походило на вдохновение. В сказанных им словах сквозили злоба и подавленность.

Я больше всего остерегался сейчас попасться ему на удочку. Я чувствовал, что-то мне подсказывало, что возникшую у Джо подозрительность в отношении моей персоны мне не удалось полностью рассеять, и Сэма он выделил мне в напарники для контроля. И на его вопрос я ответил соответственно:

— Ты по поводу предстоящего? По-моему, интереснейшее дело! Достойное нас! Послушай, старина! Если нам это удастся, то ни один солдат на земле не сможет с нами тягаться!

Чем больше распалялся я, тем кислее становился Сэм.

«Видно, коту сало доверили!» — подумал я, но откровенней не стал: слишком обжегся я уже на этих разговорах «по душам».

В первый же вечер мы чуть не попали в западню.

Солнце заходило за кронами деревьев. Каких-нибудь полчаса — и на нас камнем падет тропическая ночь.

— Пора бы подумать о ночлеге, — проворчал американец, который охотней всего тут же улегся бы в свою подвесную кровать.

— Что ж, найдем подходящее место и будем устраиваться!

Как старшему по званию, мне было вверено командование. Я согласился с Сэмом: ведь если нас, неподготовленных, настигнет темнота, то в лучшем случае мы сможем отдохнуть лишь на суку какого-нибудь дерева. А это ложе не из удобных, что и говорить, к тому же ненадежное. Множество пород змей именно ночью отправляется на охоту; у веревок подвесной кровати змея остановится, вспугнутая непривычным запахом материала, но сук — часть ее царства. Уж там она вонзит в тебя свое жало, в особенности же если застанет врасплох, спящим. Но тем не менее я злился на то, что Сэма посадили мне на шею в качестве контролера. Я то и дело принимался дразнить его.

Он ничего не возражал, только бурчал что-то.

Я продолжал поддразнивать своего спутника, и это могло бы худо кончиться, если бы перед нами не появился вдруг майконг — я запомнил это название шакала во время гватемальских маневров.

Он удивленно глазел на нас. Мы же следили за ним. И так несколько минут. Запах какого-то растения, видно, раздражал нос Сэму, потому что он негромко чихнул. А шакал так испугался, что пустился наутек.

Однако вместе с тем он оказался нашим ангелом-хранителем. Пробежав несколько метров, он вдруг неистово завыл. На миг остановился и, смочив языком лапу, провел ею по морде. После этого тряхнул шкурой и еще стремительней помчался прочь.

— А это что еще за чудеса? Что с этой тварью? — удивился Сэм.

Я почуял недоброе.

— Пойдем посмотрим! — стал я уговаривать его. Он нехотя поплелся за мной.

Когда мы обнаружили обрывки сплетенной из тончайших металлических нитей сети, я тотчас понял, в чем дело.

— На дерево! Живей! — крикнул я своему напарнику.

Он меня удивительно быстро понял. Точно преследуемые, стали мы взбираться, помогая друг другу, на ближайшее высокое, как колокольня, муравьиное дерево.

Мы ловко замаскировались среди ветвей, пристроившись на толстом суку. Сэм перестал ворчать; едва дыша, он сидел подле меня, как испуганный мальчуган.

Только мы устроились, как лес ожил. Сначала дюжинами замелькали карманные фонарики, затем лес стали прочесывать огромной силы прожекторы.

Мы замерли, боясь дышать.

Под нами, среди деревьев и кустов, появились люди в знакомой форме «эм пи».

Военная полиция США в джунглях Южной Америки! Ну и что же? Ведь и мы тут, суперсолдаты группы войск специального назначения.

По меньшей мере полтора часа рыскали «эм пи», тревожа лесную глушь. Еще хорошо, что они не догадались посмотреть вверх.

Наконец «эм пи» убрались восвояси и вокруг нас восстановилась тишина.

— Ну, братец, на этот раз нам удалось выйти сухими из воды! — сказал я, и мы оба облегченно вздохнули.

Ночь пришлось коротать на ветвях. Да и куда мы могли податься в этой кромешной тьме?

Утром мы проснулись разбитые, несмотря на то что все же как-то спали. Ощущая боль во всем теле, мы спустились с дерева, которое, хоть и спасло нас, но так плохо приютило! Сделав огромный крюк, мы обошли каверзное место. Но этот случай напомнил нам о том, какие опасности подстерегают нас на пути, и еще больше заострил наше внимание.

В полдень мы позволили себе заслуженный отдых. Он нам, замечу, очень был нужен. Позади остался трудный день, а предстоял еще трудней.

Сэм убил змею неизвестной нам породы. Мы ее поджарили и съели. Я, как уже говорил, такого рода жаркому не отдавал должное, но на безрыбье, как говорится… Дело в том, что попытка поймать что-нибудь на удочку около заболоченного кругом озера не увенчалась успехом. Закидывать удочку можно было только с единственного места, стоя на стволе гигантского свалившегося дерева.

Я скорее, чем Сэм, покончил с обедом, так как съел меньше приготовленного «лакомства». Пока мой спутник доедал змею, я взял удочку и решил еще раз попытаться поймать что-нибудь. Но моя попытка опять не дала результатов. Не видел я тут даже мальков, не говоря уже о крупной рыбе.

Я осторожно стал сползать со ствола дерева, не испытывая ни малейшего желания, поскользнувшись, плюхнуться в болото. Меня ни сколько не прельщала встреча с американскими крокодилами — эти окаянные отродья без конца показывались на поверхности. Уверяю вас, мне меньше всего хотелось столкнуться с ними тут, в этой топи. Но человек именно тогда и попадает в беду, когда больше всего ее остерегается. По крайней мере так получилось со мной.

Я уже почти достиг твердой безопасной почвы, когда до моего слуха донеслось тоненькое, слабое мяукание.

Кошка? Здесь?

Как это ни странно, но это был именно писк котят. И он снова раздался. Судя по звуку, котят было несколько.

«Ну, это нужно посмотреть», — решил я.

Писк доносился из-под ствола, и я пошел туда. Я рассчитывал найти потомков лесного кота, хотя на болоте это диковина. Каков же был мой ужас, когда, заглянув под ствол, я увидел там детенышей каймана.

«Это, безусловно, удобоваримей змеятины!» — тут же подумал я. Эта мысль навела меня на другую: похитить, забрать одного, самого юного каймана.

«Ох, будь осторожен!» — нашептывал мне внутренний голос.

Но я опоздал и с тем и с другим — и с осторожностью и с похищением.

Сбоку, совсем близко от меня, зачавкало болото. Поднявшийся на поверхность кайман впился в меня вылупленными глазами. Он был по меньшей мере пятиметровой длины. С первого же взгляда я подметил, что передо мной уже видавшее виды, опытное существо. Глаза его горели холодным огнем, оно упорно глядело на меня, как бы желая подчинить своей воле.

Вдруг одновременно раздалось мычание вола и рычание ягуара. Я плохо соображал, но все же догадался, что этот неописуемо грозный, «комбинированный» крик принадлежал самке каймана. Нападение ее было внезапным, невероятно расторопным при таких размерах.

Нож мой висел на поясе в футляре, но мне и в голову не приходило предпринять что-нибудь для своей защиты. Не понимаю, что со мной произошло, только я пальцем не шевельнул для своего спасения.

Я стоял как истукан, ничего не предпринимая. Только мозг мой продолжал работать:

«Погиб! Пропал ты, Фери!»

Опомнился я лишь тогда, когда из-за моей спины кто-то выскочил и кинулся прямо на чудовище.

— Сэм! — вскрикнул я, когда страшная пасть, дрогнув, защелкнулась.

«Все! Сэм погиб!» — И я зажмурил глаза. Но тотчас же снова открыл их. Теперь-то я уже схватился за нож с твердой решимостью отстоять Сэма, который ради меня вступил в неравный бой, или по меньшей мере хоть отомстить за него! Но мой порыв оказался излишним. Пресмыкающееся раскрыло пасть, однако зубы больше не щелкнули. Нож американца, засунутый в глотку зверя острием кверху, добрался до его мозга. Кайман был мигом парализован и вскоре замер.

— Что с тобой стряслось? А, Фрэнки? — Сэм ни-когда еще не называл меня ласкательно. Теперь он приблизился ко мне с такой нежностью, будто только я один — а не мы оба — спасся только что от смерти.

Я не мог выговорить даже слово благодарности. Только подошел к нему и молча обнял его.

— Брось глупить! — буркнул он, но его хриплый голос выдал волнение и растроганность. В великане, значит, вопреки муштре сохранились крупицы сердечности и доброты.

— Спасибо тебе, Сэм! — собравшись наконец с силами, сказал я.

— «Спасибо, спасибо», — чего там! — заворчал он опять с прежней угрюмостью. — Вовсе не ради тебя я это сделал. Не думай! Просто не весело оставаться одному!

Я допытался уловить в его тоне правду. Но не удалось. Так и поныне я не знаю, почему он меня спас: из товарищеских побуждений или просто из эгоизма?!

Но как бы там ни было, с этой минуты я считал его своим другом.

Маленьких кайманов мы перебили. Два хвоста поджарили, и ужин получился куда лучше, чем был наш «змеиный» обед. Теперь-то, после пережитого испуга и опасности, которой мы подверглись, и я ел с аппетитом.

Сытые, в добром расположении духа, пустились мы снова в путь. Шли крайне осмотрительно; было бы нелепо предполагать, что все «враждебные» лагеря, о которых нас предупредили, расположились друг от друга на расстоянии дневного перехода. К тому же понятие «дневной переход» слишком неопределенное. Можно нарваться на такой опутанный лианами и заросший кустарником участок леса, где за целые сутки с трудом проделаешь несколько миль.

На этот раз своим счастьем мы были обязаны ротозейству патруля. Давно уже перевалило за полдень, но до вечера времени было еще хоть отбавляй. Мы добрались до обширной кустистой равнины. Верные своему обычаю, прижались к окаймлявшим ее деревьям и долго изучали окрестность. А беда тем временем подстерегала нас в лице ягуара, неожиданно появившегося перед нами. Некоторое время мы с ним пристально смотрели в глаза друг другу. У нас в руках были зажаты ножи — с их помощью мы пробивались через чащу. Бояться нам было нечего, мы сознавали свое превосходство над зверем. Ягуар, по-видимому, разделял наше мнение, ибо только облизнулся и заспешил прочь; раза два оглянувшись, он исчез в чаще леса.

— И этот ушел не солоно хлебавши! — сказал Сэм.

— А тебе жалко? Ведь его трапезу должны были составлять мы с тобой! Я, правда, не знаю, какое мясо он предпочел бы, постное или жирное? Ежели его вкусам соответствует последнее, то он оказал бы честь тебе! — пытался я вывести из себя Сэма.

Я ждал, что он подымет перчатку. Но вместо этого он схватил меня за руку и так ее сжал, что я чуть было не вскрикнул.

— Смотри!

Он головой указал вдаль. Примерно в миле от нас, между густыми ветвями раскидистого дерева поблескивало стекло.

— Бинокль! — закричал Сэм упавшим голосом.

— Точно!

— Что мы предпримем? — Он ожидал от меня распоряжений.

— Пока ничего. Надо узнать, кто там: свои или враги? Чей бинокль? Если это наши, то почему они гнездятся на дереве? А может быть, это патрульные залезли туда, чтобы осмотреть окрестность?

— Как бы там ни было, их лагерь должен находиться совсем недалеко отсюда.

— Факт! И если мы пойдем вслед за патрулем, то меньше всего рискуем быть пойманными!

Ожидание было тягостным. Нам пришлось переменить место, так как туда, где мы второпях залегли, стала подбираться колонна огненно-красных муравьев. Надо заметить, что с кайманом, ягуаром, анакондой еще можно помериться силами, но берегись, человек, если ты окажешься на пути колонны муравьев этой породы.

В течение получаса мы с двух сторон подпирали спинами ствол каучукового дерева. И вдруг наконец-то! Шатер буйно разросшихся ветвей на дереве, за которым мы наблюдали, заколыхался. Оттуда вспорхнули легионы синих, зеленых и желтых попугаев. Их крик даже на таком расстоянии показался нам отвратительным.

— Так им и надо, этим «эм пи»! — сказал Сэм. Голос его звучал непривычно весело.

Мы отчетливо видели, как, спустившись с дерева, трое «эм пи» широкими, размашистыми жестами чистили свою одежду.

— Ох, и отделали же их птички! — пробурчал со злорадством великан. Не смущайся он меня, наверное, запрыгал бы от удовольствия. Впрочем, он и так, спрятав нож, в восторге потирал руки.

«Видно, и этого тошнит от военных полицейских!» — установил я, и у меня возник один план.

— Послушай, дружище! — И я наклонился к уху.

Он слушал, слушал мой шепот, и вдруг глаза его заблестели, а щеки надулись, будто во рту у него был арбуз.

— Божественно, Фрэнк! Даю тебе честное слово, это божественно! Колоссально! — Видно было, что он охотней всего завизжал бы от удовольствия.

— Что это будет за номер! Грандиозно!

Я уже и раньше замечал, что, стоит его чем-нибудь расшевелить, он начинает сыпать всегда одинаковыми наречиями. Значит, моя идея пришлась ему по душе.

Те трое вдалеке не глядели ни вправо, ни влево — чересчур были заняты собственными персонами. Стояли спиной друг к другу и очищали мундиры, загаженные вспугнутыми попугаями.

Мы бесшумно, как будто всю жизнь только и делали, что выслеживали патруль, пошли за ним. Куда патруль — туда и мы, словом, шли до тех пор, пока с его помощью не попали на след, ведущий к лагерю «эм пи».

Вот и второй лагерь «эм пи»! На расчищенной поляне разместился целый городок, около ста палаток. Вечерело, и большинство солдат уже готовились ко сну, тем не менее нетрудно было определить, что лагерь находится в состоянии боевой готовности. Мы установили также, где помещается командование «эм пи».

Мы забрались на дерево и спрятались в его листве — наш опыт подтверждал, что, осматриваясь, даже самый настороженный человек редко догадывается поглядеть вверх, выше головы, и, пожалуй, никогда не вспоминает о том, что и над головой тоже может кто-то скрываться.

Глядя чуть ли не в рот «эм пи», мы чувствовали себя в полной безопасности. Мы впитывали глазами мельчайшие подробности: заграждение с техникой, в

каких направлениях идут сигнальные провода, через какой промежуток времени сменяется караул и пускается в обход патруль.

Нас все живо интересовало. Замеченное откладывалось в нашей памяти настолько прочно, что мы с закрытыми глазами могли бы начертить схему всех секретных точек в лагере «эм пи».

За неимением другой пищи мы ели спеченные еще к обеду плоды пальмы бабуны; пара пригоршней тропических каштанов неплохо утолила наш голод. Да, эти плоды были точно такие, как наши каштаны! Ну, а если и не совсем такие, спасибо им за то, что они хоть напомнили их.

Стемнело внезапно, без всякого перехода. В лагере засветились прожекторы; через определенный промежуток времени они прочесывали окрестность. И это было нам на руку, так как благодаря прожекторам мы могли проверить, произошли ли какие-либо изменения в расположении «врага». Осуществление нашей отчаянной затеи требовало знания даже малейших деталей.

Лагерь долго не затихал. У нас слипались глаза, мы здорово устали и, наверное, давно бы свалились с дерева, если бы не пояса, которыми мы привязали себя к ветвям, да сила воли. Ну и, конечно, энтузиазм. Его мы черпали в своей идее… Да, мы сотворим такое, о чем долго будут говорить в американской армии. Это, несомненно, будет выдающимся событием.

Наконец, «эм пи» угомонились.

И вот час настал!

Полночь, Очередная смена караула. Теперь в нашем распоряжении целых два часа. Когда прошел один час, мы тихонько покинули свою цитадель, имевшую лишь одно достоинство: она послужила нам абсолютно надежным убежищем.

Часового взял на себя Сэм. Обычно флегматичный, Сэм распалился, как тлеющий костер, который раздули. Своими медлительными движениями он всегда напоминал мне сонного медведя. Я считал его неловким, неуклюжим. Однако происшествие с кайманом убедило меня в обратном. А теперь я был просто поражен, с каким изяществом нырнул он в темноту.

— Будь осторожен! — шепнул я ему вслед. — Смотри, не бей сильно! У «эм пи» волос не должен упасть с головы!

— О’кэй! — Хотя я и не видел его лица в темноте, но чувствовал, что у него сейчас рот до ушей… —Ладно, полкулака пошлю в увольнительную, бить буду двумя пальцами! Тебя это устроит?

— Если ты избежишь военного трибунала, то вполне! Не забывай, что «эм пи» — не индеец!

— Ладно, не зуди! — проворчал он, удаляясь.

Ожидание казалось мне невыносимо долгим.

Как мне быть, если Сэма поймают? Идти на выручку? В этом случае я рискую выполнением задания! А ведь это самое главное! Может быть, просто довериться судьбе? Нет, это невозможно! Он ведь ради моего спасения не дорожил собственной шкурой! Но что с ним случилось? Где его черти носят? Шума никакого не слышно, значит, о поимке и речи пока нет!

Не успел я подумать об этом, как со стороны лагеря в сдержанном crescendo зазвучал призывный крик птицы-гончара.

Это сигнал мне. Я успокоился.

Значит, значит… Сэм оглушил часового, путь свободен!

Светящийся циферблат моих часов показывал час двадцать минут.

«В нашем распоряжении еще сорок минут! Это не так много, но хватит. Итак, за дело!»

Команда эта, естественно, относилась ко мне самому. И я поспешил к своему другу.

— Ты прихватил? — шепнул Сэм.

Я молча прижал к его груди две здоровенные дубины, которые приготовил, ожидая его сигнала.

— Скорее! — торопил он меня, поддерживая бесчувственного «эм пи», пока я подсовывал дубины тому под мундир и, пристроив их под мышками, подпирал ими тело. «Эм пи» стоял, будто на костылях. К шее его я приспособил палочку, которая, упираясь концом в шлем, поддерживала голову.

Вблизи «эм пи» никак не казался бравым, но издали, со сторожевых башен, например, часовой был как часовой.

Все же, когда вспыхнул ослепительно белый свет и мощная струя его упала на нас, мы почувствовали себя неважно. Оставалось броситься в траву и исчезнуть в ней. Мы знали, что струя света достигнет земли возле технической установки, проскользнув над нами. И все же в голове нет-нет, да и мелькала фраза: «Никогда нельзя быть уверенным», — а это такая фраза, от которой порой начинают колотиться сильнее даже самые мужественные сердца.

Воронка света в самом деле доверчиво миновала нас. Часовой тоже неплохо сослужил нам, ни на миг не задержав на себе слепящий сноп лучей.

— Давай!

Бесшумной, кошачьей поступью стали мы красться в глубь лагеря. Шли напрямик к офицерской палатке. Единственный «эм пи» у входа для нас не явился препятствием.

Зато в самой палатке нам пришлось потрудней. Внутреннее расположение предметов в ней с дерева мы, конечно, не могли видеть, так что явилась необходимость посветить крошечным, впервые пущенным в ход. карманным фонариком. Сэм держал на всякий случай наготове «мешочек с песком». Мешочком служил носок, песком — земля. Мы еще в начале пути договорились прибегать к этому средству лишь в крайнем случае.

Палатка состояла из двух частей. В первой мы наткнулись на майора, во второй, или во «внутреннем покое», на подвесной кровати безмятежно спал генерал. Мундиры обоих офицеров в образцовом порядке лежали тут же.

Нам даже искать не пришлось: рядом с майором оказался письменный стол с документами и чистой бумагой. На одном из листов мы крупными буквами написали: «Господа! Можете считать себя мертвецами!» И подписали номер своей группы, а также подномер, который Джо перед отправкой дал нашей паре.

Сэм, пока я писал, нашел шариковую ручку, заряженную красными чернилами, и находка эта натолкнула его на новую выдумку. Он быстро разобрал ручку и алыми, цвета крови, чернилами намалевал широкие красные полосы на шеях офицеров. При свете наших фонариков было полное впечатление, что они убиты.

— Бежим! — И я ткнул в бок друга, который никак не мог налюбоваться своим «произведением».

Работая с точностью часового механизма, мы располагали достаточным временем: до следующей смены караула оставалось еще двадцать минут.

Последние несколько часов ночи нам пришлось просидеть на дереве, но, ей-богу, стоило! Хорошо удавшаяся шутка привела нас в прекрасное расположение духа. Мы даже забыли о том, что лес ничем не снабдил нас к завтраку.

Зато полдень воздал нам сторицей голодное утро. Я убил пекари, и мы по-царски пообедали. Чувствовали мы себя непревзойденными смельчаками, способными обвести вокруг пальца весь мир. Эта-то самоуверенность и погубила нас.

После обеда мы устроили себе заслуженный отдых. Солнце было уже низко, когда мы двинулись дальше. С утренней зари и до полудня шел дождь, но к заходу солнца все вокруг опять стало сухим, как порох. Лес, по которому мы шли, сильно поредел. А небо к ночи прояснилось, сквозь кивающие в вышине ветви поблескивали звезды.

— Придется и ночью идти! Света луны нам вполне достаточно! — сказал я.

Сэм сразу пришел в уныние.

— Как же так, а спать кто будет?

— И не стыдно! — засмеялся я. — Неужели ты за день не отоспался?

— Представь себе, что нет! После таких-то трудов…

— Поверь мне, дружище! Ночь куда приятней и надежней. Правда, вполне может случиться, что нам придется с каким-нибудь зверем помериться силами, зато «эм пи», эти славненькие «эмпики», ночью сладко спят в своих кроватках. К тому времени, как они проснутся, и духу нашего здесь не будет. Завтра же мы с шиком явимся к конечному пункту задания, а там останется выкупаться, отоспаться, прилично закусить и ждать, пока приползут остальные!

— О’кэй! Я согласен! — снова оживился Сэм и стал собираться.

Замечу, что мы ни на минуту не забывали об опасности и принимали все меры предосторожности, разинями нас никак нельзя было назвать. Да и все обошлось бы благополучно, если бы мы не подходили ко всем «эм пи» с одной меркой!

Негустой лесок оставался нам верным защитником дотемна. В пути мы повстречались лишь с дикобразом, который взъерошил при виде нас свои длиннющие иглы. Позднее мы наткнулись еще на одного майконга. Но этот уже не удирал от нас в паническом страхе, как недавно его собрат, а остановился на почтительном расстоянии и стал наблюдать за нами.

Ты только посмотри на этого наглеца! — смеясь, шепнул мне Сэм.

Нам и в голову не пришло задаться вопросом: почему зверь так спокоен при встрече с нами? На этот вопрос последовал бы логичный ответ: потому, что ему уже не раз приходилось видеть подобных нам существ. Мы слепо верили в свою проницательность и в непроницаемость ночи, а также в то, что «эм пи» не особенно расположены к джунглям, тем более к ночным.

В этом месте травянистый покров и подлесок сельвы были реже и ниже, чем те, сквозь которые нам приходилось до сих пор пробиваться. Это открывало возможность при ярком свете луны лучше разглядеть окрестность.

Мое внимание привлек один куст. Вообще кустов вокруг было немало, но этот… он показался мне каким-то странным, не похожим на прочие, хоть ничем особенным и не отличался. Это был обыкновенный куст, а вот не подходил он к месту, на котором стоял — и все тут. После такого открытия, мне стало как-то не по себе.

Я размышлял, сказать ли об этом Сэму. Боялся, что он осмеет меня за мою мнительность. И решил пока что ему не говорить. «Что же все-аки в этом кусте необычного?» — гадал я, шагая рядом с Сэмом, пока куст не поднялся и не превратился в двух «эм пи», которые бросились к нам.

— Стой! Руки вверх! — крикнули они.

Не было нужды нам с Сэмом сговариваться — мы и без того поняли друг друга. Не успели солдаты военной полиции и оглянуться, как мы уже исчезли… то есть, исчезли бы… Если бы перед нами не разверзлась словно бы сама преисподняя. По крайней мере так нам показалось, поскольку тогда мы еще не представляли, что значит настоящий ад!

Взвилась искристо-белая ракета. Где-то совсем близко послышались голоса, топот бегущих ног. По всему лесу один за другим зажигались огни, устилая светом землю между деревьями.

Мы бежали изо всех сил, словно бы в самом деле спасались от смертельной опасности.

Возможно, будь лес погуще, мы бы и удрали. Но так! Скудные заросли не могли нас укрыть, а «эм пи» были так близко, что забираться на дерево не имело смысла: все равно заметили бы.

Наши преследователи действовали ловко и организованно. И вот нас со всех сторон облепили огни фонариков, вокруг хрустели ветки, шуршали листья.

Мы пытались пробиться, хотя видели, что ускользнуть невозможно: сильные прожекторы разгоняли ночную тьму джунглей. И все же мы часа три играли с ними в кошки-мышки. Потом сдались. На меня и на Сэма надели наручники и вдобавок наградили несколькими увесистыми оплеухами.

Откуда ни возьмись появился джип, и нас затолкали в него. Солдаты, что сидели в машине, обходились с нами грубо, бесчеловечно.

Сэм сделал попытку смягчить их:

— За что же, братцы, такие строгости? Ведь мы как-никак солдаты одной армии, не так ли? Попридержи язык! — Это все, что они ответили.

Чудной Сэм! Разве можно добрым словом смягчить механизм? Знай их Сэм так, как я, он бы воздержался от подобных попыток.

Но он не знал их и потому не терял надежды.

— Попридержать-то я попридержу, только мне очень неудобно в такой позе… Было бы лучше…

Он получил такой сильный пинок сапогом, что застонал. Потом сжал губы и больше не произнес ни слова. Я видел по его глазам: он жалеет, что вчера только понарошку перерезал глотку их генералу.

«Вражеский» (понимай: военно-полицейский) главный штаб походил на все остальные. Когда мы въезжали на территорию лагеря, то заметили несколько бараков. За ними — небольшой, обнесенный колючей проволокой И сильно освещенный участок, туда нас и загнали.

Там уже было нашего брата человек шестьдесят-семьдесят. Нас встретила мертвая тишина. Мы тотчас же поняли, что разговаривать запрещено. Быстро оглядевшись, я определил обстановку, она была весьма неутешительная. «Пленные» лежали на голой земле под открытым небом, подложив руки под голову, и смотрели на звезды широко открытыми глазами. У некоторых изо рта сочилась кровь. Это, по-видимому, те, что протестовали против бесчеловечного обращения.

Мы тоже легли. О сне не могло быть и речи. Отчасти потому, что мы были сильно взволнованы, а главное потому, что наши мучители позаботились, чтобы мы бодрствовали до утра. Их динамик не умолкал ни на минуту. Он то едва уловимым шепотом, то женскими воплями, издаваемыми, судя по голосу, молодыми, дрожавшими от отчаяния потерять невинность девушками, рисовал в нашем воображении интимные, приправленные смехом сладострастия подробности овеваемых тайной спален. Репертуар безо всякого перехода менялся, и мы могли слышать теперь стоны, крики бьющегося в предсмертном страхе человека, наконец хрипы, уступающие затем место тишине.

У меня спина покрылась мурашками. Да разве только у меня! Трепетал весь лагерь! То ли нервы отказали, то ли от страха? А не все ли равно!

Целый час «наслаждался» я концертом. Потом меня знаком вызвали и повели в один из тех бараков, которые я видел при въезде на территорию лагеря военной полиции. Там ожидали уже несколько моих товарищей по несчастью. Они стояли, прижавшись лбом к стене.

— Разуться! — рявкнул солдат.

Мы, недоумевая, подчинились. Попробовал бы кто-нибудь ослушаться!

Нас загнали на площадку за дощатым забором.

В два ряда, друг против друга, там стояли «эм пи». В руках они держали нагайки.

«Пляска под свист нагаек!» — ужаснулся я.

— Встать в строй! — тут же услыхал я приказ.

У выхода на огороженную территорию стояла вооруженная охрана, по углам площадки, на небольших возвышениях, громоздились пулеметы. Здесь, как видно, не рассуждали.

Включили магнитофон. Заиграл оркестр. Зазвенели балалайки, грянула зажигательная русская плясовая.

При иных обстоятельствах я, наверное, заслушался бы, но теперь я лишь представил себе, как пляшут вприсядку.

Ох, и досталось же нам!

— Развлекайтесь, ребята! — заорал сержант.

«Эм пи» только того и ждали. Щелкнули нагайки. Мы подпрыгнули. Последовал другой удар, затем третий, четвертый… двадцатый… сотый… Полчаса прошло или полтора? К тому времени как каты выбились из сил, наши ноги были сплошь в крови.

— Вот вам для поддержания духа! Чтобы память лучше была! Ежели этого вам будет мало — еще поучат, и не так!

Я надеялся, что нас отведут обратно. Хоть отдохнули бы распухшие, окровавленные ноги.

«Что за зверье!» Я с лютой ненавистью наблюдал за охраной, когда мы проходили между направленными на нас дулами. Никогда бы не подумал, что наши солдаты, пусть военной полиции, осмелятся на такое… Но они осмелились и на многое другое!..

Нас ввели в один из бараков. Вся постройка состояла из единственного огромного зала. Куда ни глянь — везде солдаты военной полиции. О побеге — мысль о нем, что скрывать, не оставляла меня — даже речи не могло быть.

С этой минуты, захлестнутый событиями, я стал, можно считать, неодушевленным предметом. Делал все, что велели делать.

— К столбу повернись! — распорядился хриплый голос.

Я повернулся. «Хуже пляски под свист нагаек все равно уже не будет». Но как я ошибся!

Видеть я ничего не видел. Только чувствовал, что возятся у моих лодыжек. Их стягивали веревками. Передо мной вырос здоровенный молодчик. Он притащил увесистый камень, бросил его на пол и чуть было не попал в мою ступню. Когда камень упал, весь барак дрогнул. И вот этот камень прикрепили к моим запястьям.

Кто-то сзади сильно меня толкнул.

— Как звать тебя?

Я молчал, даже не из-за того, что так надо было, скорее, от злости. Сжав губы, я подчеркнул этим свое презрение.

В ту же секунду пол ушел у меня из-под ног, и я, оттягиваемый камнем, повис головой вниз. Особые страдания причиняла мне глубоко впивавшаяся в запястья веревка.

Подошел худощавый человек в штатском. Он остановился передо мной. Вернее, подо мной, хотя головы наши и находились примерно на одном уровне, только моя, до предела налитая кровью, неестественно свисала вниз.

Штатский засыпал меня вопросами.

Я молчал.

Он держался в рамках приличия, даже вежливо. Только в словах его сквозила злоба.

— Так мы с вами ни до чего не договоримся! Вы принуждаете меня обратиться к людям и просить их научить вас разговаривать!

Так как я и на это не ответил, он кивнул одному из палачей. Тот подошел и сорвал с меня рубаху. Двое его помощников поднесли металлический ящичек величиной с обувную коробку; он, видно, был очень тяжелым, так как несшие его сгибались. Четвертый палач стал натягивать резиновые перчатки.

Что это они, уж не собираются ли вспороть мне живот?

Мои глаза на опрокинутой голове вытаращились.

В демонстрируемых нам фильмах встречались и такие кадры, так что я не удивился бы, если бы они и испытали на мне этот способ.

Да, особой бодростью духа в те минуты я похвастаться не мог.

— Ну как, вам еще не надоело играть в «молчанку»? Нет? В таком случае приступайте, ребята!

Из ящика с двух сторон были выведены два кабеля.

Их пластырем прилепили к моему голому телу. Точнее, к той части его, где предполагается вход в желудок.

Мои внутренности пронизала невыносимая боль. Сердце, печень, почки и, конечно, желудок запрыгали, будто собрались оторваться и выскочить из тела, каждая частица которого содрогалась.

— Ну как? Если надумали говорить, я велю снять с вас все это! — уговаривал меня штатский.

«На кой черт тебе эти пытки?! Скажи им все, что они захотят — и дело с концом!» — уговаривала меня моя истерзанная плоть.

«Как бы не так! — отрезало мое настоящее «я». — Нет, пусть они увидят, что у меня и теперь еще есть силы для сопротивления!»

— Ух, и твердый же орешек попался! — осклабился допрашивавший меня тип и снова подал знак палачам.

По телу у меня пробежали мурашки. Ощущение было такое, словно мне начали массировать мышцы. Я даже нашел это приятным. Простофиля на моем месте уже поверил бы в то, что его пожалели. Но не я. Следующий миг показал мне, где раки зимуют!

Легкое онемение внезапно перешло в острую боль и подергивание всего тела. Казалось, настал мне конец! Это была боль смерти. Это было слишком.

Сколько времени забавлялись они таким образом, я не знаю. По их исчислению, может, десять минут, по моему — годы. Сила тока колебалась: то слабела и тогда лишь щекотала, то, внезапно усиливаясь, просто выдирала мне нутро.

Когда палачи убедились, что все их попытки тщетны, они меня отвязали. Я упал и распластался на земляном полу, как раздавленная лягушка.

— Ну как, герой? И это все, на что вас хватило? Встаньте да оглянитесь вокруг!

Штатский говорил иронически, но неизменно вежливо, зато «эм пи», не церемонясь, мигом поставили меня на ноги. При иных обстоятельствах их хватка была бы мне нипочем, теперь же болью отдавалось всякое прикосновение.

— Осмотритесь как следует! И подумайте, будет ли у вас настроение для дальнейших экспериментов? У нас еще великое множество всевозможных орудий. Не собираетесь ли вы их все испытать на себе?

Меня водили по залу.

По уложенным на полу бревнам двое парней катили железную смоляную бочку. Их усилия говорили о том, что бочка отнюдь не пустая. И этот способ был мне известен, так же как и остальным, кого в качестве жертвенных животных забросили сюда, дабы каждый на собственной шкуре испытал все виденное на экране. Но пережитое нами наяву далеко превзошло фантазию режиссеров.

— Остановитесь, покажите-ка этому петушку, что в этой бочке! — распорядился штатский.

Толкавшие бочку парни — их таким образом «развлекали» — были тоже «пленные». Заслышав приказ, они поставили бочку и сняли с нее крышку.

И надо же было узреть мне в ней именно Сэма. И в каком виде! О, в каком виде!

Он купался в собственном поту. Отделявшаяся от стенок бочки смола большими лепешками облепляла его тело. А свободные от смолы участки кожи пестрели кровоподтеками и ссадинами.

— Как поживаете? — склоняясь над ним, спросил штатский.

— Тьфу! — Сэм поднял измученную, избитую голову и плюнул ему в глаза.

— Браво! — Штатский вытер слюну, при этом голос его оставался по-прежнему бесстрастным. — Ну раз так, то продолжайте, ребята!

Меня оттянули прочь и приволокли к вырытой в земле яме. Подняли люк.

Я обомлел. Передо мной чернела дыра размером не больше квадратного метра, высотой 70–80 сантиметров. Дно ее покрывала вонючая жидкая грязь, от которой теперь, в эту знойную пору, подымались тяжелые клубы пара. Существо, которое я увидел в этом аду, скорее было мертвым, чем живым. Несчастный даже не сидел, а просто свалился в тягучий ил, раскинув руки и ноги и опустив голову в слякоть.

— Ну что, вы уже одумались? — вопрос относился ко мне.

— Никак нет! — Я сам удивился: голос мой звучал четко и твердо. Я думал в эту минуту о Сэме, о молодчине Сэме, который плюнул в глаза этому подлецу.

— Хорошо! Только пеняйте потом на себя.

Меня повели во двор через заднюю дверь. При этом меня толкали и пинали без всякой нужды: я и так шел покорно. Затем меня поставили перед узким железным шкафом. Он напомнил мне индивидуальный шкафчик для одежды в Вепе, в государственном хозяйстве, куда я был направлен на работу.

— Влезай! — скомандовал сержант, исполняющий обязанности старшего палача.

Подталкивая сзади, меня с трудом втиснули в шкаф, которой не подходил к моим размерам.

Тропическое солнце стояло в зените. На воле и то жара была нестерпимая. Когда же за мной захлопнулась железная дверца, я почувствовал, что теряю сознание. Раскаленные стенки шкафа жгли мое голое тело, воздух не просачивался в щели. Просто чудом я не задохнулся. Страшнее пытки и не представишь. А ведь это только цветочки. Вскоре после того, как меня заперли в шкафу, истязатели включили какой-то механизм, который сперва через каждые пол минуты, затем ежесекундно стал ударять по жести. С тех пор я ненавижу джаз, удары в барабаны мне и поныне напоминают тот дьявольский тамтам!

Казалось, прошла целая вечность. Наконец дверца отворилась, и я выпал из шкафа. Я так и остался лежать на земле. Мне все было безразлично. Теперь могут делать со мной все что угодно.

На меня вылили ведро воды. От этого я немного ожил.

— Здоровяк! Гляди, выдержал три часа двадцать минут!

Голоса проникали в мое сознание как бы сквозь густое сито, откуда-то из другого мира.

Три часа двадцать минут? Мне это показалось вечностью!

— Ну что, будем говорить? — Надомной склонилась ненавистная физиономия штатского.

— Нет! Нет! Нет! — Мне казалось, я выкрикивал это, а на самом деле едва шевелил губами, и ему приходилось склоняться к самому моему рту, чтобы разобрать мои слова.

Он насмешливо скривил губы.

— Ах так?

«Что еще будет? И до каких пор это будет продолжаться? До каких пор?»

Меня несли — встать на ноги я не мог, — сознание возвращалось ко мне лишь постепенно.

«Все равно! Ничего не скажу! Негодяи! Негодяи!» Я знал, что рано или поздно выберусь отсюда. И тогда живьем не уйти от меня ни одному «эм пи»!

Я очутился в кресле в уютной комнате.

— Да, нелегкие часы вам пришлось пережить! Пожалуйста, кушайте и пейте! — За уставленным едой столом сидел незнакомый штатский.

— Ну, пожалуйста! — приглашал он меня еще любезнее. — Смелее приступайте! Составьте мне компанию,

У меня во рту собралась слюна, но этот трюк я тоже знал. Я хотел рукой показать, что не хочу, но мои рука бессильно упала.

Он сделал вид, будто принял это за согласие.

— О, мой бедный друг! Так измучить человеки! Ведь вы даже рукой шевельнуть не можете! — С этими словами он взял со стола блюдо, на котором лежал кусок подрумяненного мяса, и подошел ко мне.

— Угощайтесь! Или, если вы сами не в состоянии, я вас покормлю. Помочь? — Описав вилкой в воздухе дугу, он поднес лакомый кусочек прямо к моему рту.

Но я отвернул голову.

Он стал искушать меня душистым прохладным напитком. При мне опустил в стакан кусочек прозрачною льда. Когда я и от питья отказался, он, медленно смакуя, сам осушил стакан.

Увидев, что все его попытки напрасны, он прекратил поединок.

— Вы человек упрямый! Смотрите, не пожалейте! — сказал он на прощание.

Я ждал новых пыток. Но ошибся.

Меня провели в другую, еще более уютную комнату.

Отдых сделал свое, и я снова мог стоять на собственных ногах. Над столом, на стене, я увидел звездный флаг Штатов: значит, это официальное помещение. Я был встречен капитаном военной полиции.

— Сэр! — сказал он, после того как предложил мне есть. — Вы выдержали испытание. От имени верховного командования приношу извинения за все причиненные вам неприятности. Может вам будет легче от сознания того, что они означают окончание вашего обучения. И не какое-нибудь окончание, а отличное! От души поздравляю!

Он подошел ко мне и протянул руку. Я хоть и неохотно, но тоже подал свою.

— Я вижу, вы чуждаетесь меня. Вероятно, вы в обиде на нас, солдат военной полиции. А ведь и мы тоже только выполняем приказ. Не надо, не надо сердиться.

Он положил передо мной бланк.

— Прочтите. И подпишите этот лист, где сказано, что вам здесь не нанесли никаких оскорблений и что вы не намерены мстить никому из нас. Подпишите и можете считать себя свободным! Доставим вас в джипе в вашу часть, и дело с концом. — Он заметил, что я раздумываю, и тотчас достал свою авторучку. — Вот тут, тут напишите свою фамилию и номер вашей группы!

— Фамилию и номер группы? — Моя рука застыла, не дотянувшись до пера. Я отрицательно мотнул головой. — Ничего не подпишу!

— Ну что вы в самом деле дурака валяете? Не видите разве, что здесь официальное место! Вы находитесь перед лицом начальства! Именем министерства обороны приказываю: подпишите!

— Мною не распоряжаетесь ни вы, ни министерство обороны!

— Что вы говорите? — Его тон выражал живейший интерес. — А можно узнать, кто же, в таком случае, вами распоряжается?

Я не поддался на его провокацию. Я оставался непоколебимым и тогда, когда он стал неистовствовать и грозиться, что велит отвести меня обратно в застенок.

Впоследствии я узнал, что тех несчастных курсантов, которых удавалось разыграть «представителю министерства», в самом деле вернули к месту истязаний и снова принялись испытывать их волю железной бочкой, электрическим током, железным шкафом и прочими «прелестями» голгофы.

Мое же упорство принесло более «сладкие плоды». Меня вертолетом доставили до Педро, откуда я самостоятельно должен был пуститься в обратный путь по оккупированной «врагом» территории.

Я возвращался уже другим человеком. Горе было бы тому «эм пи», который попался бы мне на пути!

В «плен» меня взять им больше не удалось!