Карибское море отнеслось к нам благосклонно, более того — дружелюбно. Оно попросту спрятало нас в лабиринтах бесчисленных островков.

Однако, признаюсь, меня охватывала дрожь при мысли о возможной встрече с рыбаками или с кем-нибудь из местного населения близ берегов. Но удача пока что сопутствовала нам.

И все же море причиняло нам немало неприятностей.

Пищу я добывал с трудом. Мы продвигались очень медленно — я выбился из сил, мои руки настолько ослабли, что едва-едва управляли лодкой.

Замедленную скорость передвижения — если о ней могла вообще идти речь — я возмещал крайней осторожностью.

Подплывая к какому-нибудь маленькому, похожему на необитаемый островку, мы прятались в прибрежных зарослях и только с наступлением ночи продолжали путь.

Любой ценой надо было миновать водную границу Кубы.

Охотиться я не смел даже с помощью ножа или капкана — боялся, что увидят, обнаружат следы. Я ловил жуков, ночных бабочек. Что до крючков, то этого добра хватало в моем снаряжении. Итак, значит, я мог удить рыбу; правда, она не всегда попадалась, и тогда мы голодали, впрочем, с голоду не умирали.

Но на воде мы были жалкими, очень жалкими.

В безбрежном море, где, соблазнительно заигрывая с нами, волны плескались о борт нашей лодки, у нас не было ни глотка питьевой воды. Я жевал припасенные листья деревьев, растирая, заталкивая их в рот Рикардо.

Единственное, что согревало мне душу, — это величиной с портсигар приемничек, который я взял у Хорста, прежде чем спихнуть его в болото. Этот приемник я из предосторожности носил на сердце, берег его как зеницу ока. Только бы сохранить его до моря, а там…

А там вдруг выяснилось, что все напрасно. Приемник не работал. То ли еще у Хорста он испортился, то ли я повредил его, когда с Рикардо на спине, выбившись из сил, свалился в грязь, — не знаю. Факт тот, что, сколько я ни крутил аппарат, ни тряс, ни разбирал, он оставался нем. Ни одного треска не удавалось выжать из него. Раздосадованный, я швырнул приемник в воду, и он, описав большую дугу, исчез в волне.

Неизменно держа курс на юг, я лелеял надежду, что рано или поздно на нас набредет американское военное судно или нашу покачивающуюся на гребнях волн маленькую лодку заметит какой-нибудь летчик морской авиации.

Я составил план и на тот случай, если надежды обманут меня. Правда, этот вариант был довольно рискованный, но за отсутствием другого пришлось остановиться на этом. Я рассчитал по карте, что мы должны еще проплыть на юг двести с лишним миль, потом миль сто на восток, чтобы открытым морем попасть на Ямайку. Меня не случайно манило открытое море: там можно было не бояться кубинских сторожевых судов.

Времени для размышления у меня было вполне достаточно. У раненого Рикардо жар спал — большую службу сослужил в этом крепкий соленый воздух. К нему понемногу возвращалось сознание. Он лежал или покорно садился, если я его усаживал, глаза у него были теперь уже открыты, но в его тусклом взгляде не вспыхивало ни искры сознания.

Я пытался с ним разговаривать. Всячески тормошил его память. Но все было напрасно. Он не проявлял ни к чему никакого интереса.

Меня же мучил вопрос: видел ли он что-нибудь в ту ночь? Или все видел? Поймет ли, догадается ли, придя в полное сознание, что то, что случилось, случилось именно из-за него?

А что, если в его помрачненном мозгу запечатлелось лишь зрелище убийства?..

И снова мелькнула мысль прикончить и его: эту мысль в тревоге перед грозящей опасностью не раз уже подсказывал мне эгоизм. Но, когда я взглянул на это беспомощное подобие человека, на этот живой труп, который я на спине выволок из ада, мне стало стыдно.

«Он уже никогда не будет человеком», — успокоил я себя и тут же решил его не трогать.

Мы долгими днями качались на волнах. То, чего мы избежали в болотах, почти довершило море: томившая нас жажда предвещала гибель. Куда ни глянь — море… море… вода… она дразнила, усугубляя наши мучения.

Рикардо опять бредил. Я сам теперь мог только неподвижно лежать на дне лодки, грести у меня не было уже сил. Я сдался. Я вверил нашу судьбу прихоти воли.

Когда однажды утром в бледно-голубом небе раздался шум мотора, я решил, что это мне мерещится. Зато, когда на горизонте показался самолет, ко мне вернулись силы. Я вскочил и стал неистово размахивать над головой рубашкой. Он должен, должен заметить нас!

И он заметил. Пошел на снижение. Стал кружить над нами. На крыльях отчетливо виднелась пятиконечная белая звезда — военная эмблема Соединенных Штатов.

Я надрывался, кричал изо всех сил. Воображал, дурья моя голова, что эти вопли будут услышаны сквозь рев мотора.

В эти минуты я не способен был здраво мыслить. Сам не знаю почему, но я был уверен, что нас каким-нибудь образом да подберут. Когда же самолет, покружив, повернул назад, предоставив меня и Рикардо морю, я впал в отчаяние.

Потом… потом, примерно спустя час после исчезновения самолета, я заметил вдалеке дымок. Дымок приближался.

С крейсера (конечно, это был крейсер, принадлежавший американским военно-морским силам) спустили шлюпку.

Боже! Что это было за счастье смотреть, как идут, идут твои спасители!

На шлюпке оказался и врач. К тому времени как нас доставили на судно, врач уже произвел предварительный осмотр.

— С вами не будет беды! — сказал он мне. — Отдохнете несколько недель и восстановите силы. А вот с ним… — он рассеянно кивнул в сторону Рикардо. — Воображаю, что вы перенесли! Эта буйная голова, пожалуй, никогда уже не обретет памяти.

Стыдно признаться, но вместе с жалостью я почувствовал облегчение. Если кубинец будет молчать, мне не о чем больше беспокоиться. Судьба Хорста останется тайной, моей, и только моей!

С берега нас самолетом отправили — в который уже раз! — на место, в Форт-Брагг. Санаторий помог мне ликвидировать следы страшных переживаний. Потом я на две недели отправился к родным.

Туда и пришло предписание моих шефов о том, что мне пора к ним явиться.

Признаюсь, я с первого дня своего возвращения ждал этого. Мне не терпелось услышать похвалу: «Молодец парень! Мы поистине гордимся вами!» На повестке дня у меня стояло добиваться перевода в военную разведку. Если сейчас мне платили триста девяносто долларов в месяц, то с переводом в качестве инструктора в военную разведку я получал бы ежемесячно пятьсот долларов. Огромная разница! Кроме того, положа руку на сердце должен признаться, что с меня уже было достаточно испытаний.

Мои благожелатели — иначе я не мог их назвать, так как с первого дня нашего знакомства я ощущал на каждом шагу их доброе расположение, — встретили меня поистине как друзья.

— Милости просим! Подумать только, две недели тут околачивается, а к нам и носа не кажет! Как это называется? — Мистер Робинсон с обычным радушием поспешил мне навстречу. Положив мне руку на плечо, он отстранил меня и стал разглядывать. — Нет, вы поглядите на него! Вот это герой! — Он повернул меня лицом к своему коллеге, будто я был по меньшей мере Голиафом, чудо-гигантом!

Мистер Раттер тоже был любезен, конечно, в меру своих возможностей. На его всегда кислой физиономии мелькнуло даже подобие улыбки.

— Браво! Неплохо сработано!

Я глотнул. Это была похвала, но не та, на которую я рассчитывал. Для меня, пожалуй, было важнее заслужить признание мистера Раттера, чем его коллеги — добродушного и приветливого мистера Робинсона. Может, именно потому, что мистер Раттер был скупее на похвалу. А то, что трудней дается, больше ценится!..

От мистера Робинсона не укрылась тень, скользнувшая по моему лицу. Он обратился к мистеру Раттеру:

— Ну, будет тебе глядеть на мир сквозь темные очки! Это все от желудка у тебя! Подумай сам, вместо того чтобы вознести сейчас нашего подопечного до небес, ты портишь ему настроение! Я говорил тебе и опять скажу: ложись-ка ты на операцию!

И что за чудо. От этого выговора на лице мистера Раттера тоже расцвела улыбка.

— Ладно, ладно! Не ворчи ты вечно на меня. Я сейчас же искуплю свою вину.

Всякий раз, когда я бывал у них, они угощали меня. И теперь тоже. Мистер Раттер открыл потайной бар, достал бутылки, но дверцы бара оставил открытыми.

— Змеиной водкой мы, к сожалению, не располагаем, но, надеюсь, вы попробовали ее в Сайгоне… Что?! Что вы сказали? Нет? Вот тебе и на! Дружище! Вы упустили то, чего в жизни больше вам не наверстать!

Звякнули бокалы. Мы выпили.

— Что и говорить, здорово вы провернули дело, черт подери! Ох, и везет же людям! Я вам просто завидую, что вы побывали там!

Я никогда еще не видел мистера Раттера таким говорливым. «Один — ноль в мою пользу», — решил я, с гордостью считая своей заслугой то, что у него развязался язык, и вообще все происходящее здесь. Несомненно, я тому причиной, мое умное и отважное поведение.

— Вы уже виделись со своим стариком?

Что за метаморфоза! Будто разговор продолжал со мной вовсе не мистер Раттер. Куда девалось его простосердечие и веселая непосредственность! Он сбросил свое добродушие, как маску. В голосе его не осталось и следа прежней сердечности.

«А жаль! — заключил я. — Такой вот, суровый и холодный, он совсем не симпатичный».

«Какое же его истинное лицо?» — задал я себе далеко не впервые этот вопрос, но опять не смог ответить на него.

— Пока что нет! — сказал я вслух. — Отец уехал куда-то, еще до того, как я добрался до дому!

— Жаль! — сказал мистер Робинсон. — Ваш папаша ждет не дождется встречи с вами. Он счастлив, что у него такой сын. Мне кажется, из четверых своих детей он больше всего гордится вами!

Я с удивлением отметил, что это сообщение в такой же мере, как и радостным, было для меня неприятным. Весть о похвалах отца в мой адрес оставляла горький привкус.

«Отец видит во мне продолжателя своего дела!» — нащупал я вдруг объяснение, и это открытие снова заставило меня глубоко задуматься.

— Я его повидаю, непременно повидаю… Мне кажется, для этого останется время…

Но что-то, видно, выдало меня — может быть, голос мой звучал резче обычного, — потому что они насторожились. Я подумал, что они захотят узнать причину моей сдержанности по отношению к отцу.

Нет, они ни о чем не спросили. Только мистер Робинсон помрачнел, а мистер Раттер стал холоден как лед. Разговор, которого я так жаждал, сам не знаю, как это получилось, стал принимать характер разногласия.

— В таком случае давайте говорить начистоту. Пора открыть карты!

При этих словах мистера Раттера я, даже сидя в кресле, подтянулся: что за этим последует? Испытываемая до сих пор робость теперь сменилась чувством облегчения. Да, этот разговор давно назревал. И вот назрел!

— Послушайте, молодой человек! Вы больше четырех лет пользуетесь доверием и расположением Соединенных Штатов. Надо сказать, вы оправдали возложенные на вас надежды, но вы не можете не согласиться, что до сих пор вы пожинали лавры… на полигоне.

— А Вьетнам? А Куба? — Может, не следовало перебивать его, но я не утерпел.

— Детские игрушки! — махнул он рукой. — В сравнении с теми делами, которые мы рассчитывали увидеть от вас и ваших товарищей! Думаю, вы уже подсчитали, сколько средств, времени и заботы затрачено на ваше всестороннее обучение?

Тут я понял, что так и не сделался настоящим американцем: производить такие подсчеты мне никогда не приходило в голову. Но я ничего не сказал, ждал, что будет дальше. Мне было интересно узнать, для чего он разводит все это, когда мы еще в самом начале нашего знакомства раз и навсегда обо всем договорились. Мною теперь все сильней овладевало предчувствие, что Раттер и компания замышляют что-то недоброе.

«Замышляют»! Я был слишком наивен и не подозревал, что они задумали это уже в момент нашей первой встречи!

Видя, что я молчу, мистер Робинсон решил вставить свое слово.

— Соединенные Штаты рассчитывают на вас, друг мой!

— Совершенно верно! — подхватил снова мистер Раттер. — И, по правде сказать, мы от вас ждем настоящих дел!

Он смотрел на меня, и глаза его прямо говорили: «Ну, а теперь давай выкладывай: с нами ты или против нас!»

— Можете на меня рассчитывать! — Как только эти слова сорвались с моего языка, я тут же понял, что ответил не только глупо и банально, но и вразрез с собственными интересами.

Мистер Раттер, видимо, только этого и ждал, так как тотчас ухватился за мои слова.

— Вот это разговор! Так по крайней мере мы знаем, с кем имеем дело. Теперь я бы хотел услышать что-нибудь о ваших дальнейших планах.

В первое мгновение я растерялся. Но тут же подумал: «Тем лучше, хоть выскажу им, что у меня на душе».

— Мистер Раттер и мистер Робинсон! Во-первых, мне хочется выразить вам свою признательность за то, что вы для меня сделали!

— Не стоит! — Только и сказал мистер Робинсон, продолжая выжидающе смотреть на меня.

— Без вас я бы никуда не пристроился. Хотя, должен признаться, я и по сей день не знаю, пристроен ли? У меня приличное звание, оклад, но…

— Но? — спросил, наклонившись вперед, мистер Раттер.

— Я недостаточно ясно представляю себе будущее. Что будет дальше? Я снова нуждаюсь в вашей помощи и… не знаю, могу ли высказать… не будет ли это нескромностью с моей стороны?

— Да валяйте же наконец! Для того мы и сидим тут, чтобы внести полную ясность в дела!

— Вы мне обещали тогда, давно, что устроите меня инструктором в военную разведку.

«Уф, как гора с плеч!» Мне было очень трудно высказать им это прямо в глаза: раз, мол, обещали, нечего крутить! Но я должен был это сделать, чтобы не запутаться в силках бюрократизма военщины. Отчасти же мной, признаюсь откровенно, руководило желание опередить их намерения. Чтобы они не успели высказать своих планов, то, что дамокловым мечом висело над моей головой.

Они долго молчали, точно взвешивая сказанное мной. Когда тишина не в меру затянулась, заговорил мистер Раттер.

— Это правда, что мы обещали. И, будьте покойны, слово свое сдержим! Вот что, мистер Мадяр, вы и до сих пор находились в ведении военной разведки. Однако должен довести до вашего сведения, что в последнее время произошли небольшие изменения.

— Изменения? — Я почувствовал, что сердце готово выскочить у меня из груди.

— Именно изменения! Вы, вероятно, знаете, что русские запросто летают в космос. Их ракеты грозны; в этом деле пока что тягаться с ними мы не можем. На карту поставлена наша безопасность, безопасность вашей новой родины и всего ее народа. Пока что вы меня, мой друг, понимаете, не правда ли?

Вопрос этот был излишним. Что тут было непонятного!

— Блок восточных держав мы делим на три основные группы. Разумеется, только как поле нашей предполагаемой деятельности. Первая группа — сам Советский Союз с его населением, заводами, ракетными базами. Вторая — Китай, Корея и Вьетнам. Здесь недра земли хранят огромные сырьевые богатства! Третья группа — это Восточная Европа.

Он наполнил бокалы и поднял свой, многозначительно посмотрев на меня. Мы чокнулись.

— Остановимся на Восточной Европе. Для первых двух групп у нас имеются другие люди. Итак, ваша родина и расположенные вокруг нее страны интересуют нас с двух точек зрения. Во-первых, потому, что по своему промышленному потенциалу, по интеллектуальному развитию и техническому уровню населения они играют немаловажную роль в советском блоке. Во-вторых, потому, что благодаря относительно большому числу недовольных нам нетрудно завербовать в этих странах нужных людей для диверсионных целей. Надеюсь, вы и это поняли? — спросил он ободряюще.

Еще как понял! Значит, вот где собака зарыта! Вот почему этот начавшийся в дружеском тоне разговор принял такой оборот. Я уже и прежде подмечал, что обладаю способностью предчувствовать недоброе. И на этот раз чутье меня не обмануло. Раттер и компания — теперь это уже стало очевидным — решили сбросить маску, говорить открыто.

Я кивнул, дескать, понимаю.

— Вы не можете не согласиться с тем, что при создавшейся ситуации мы должны знать, что происходит в советской Европе? Ваша страна нас особенно интересует. Из-за большого роста промышленности за последние полтора десятка лет! Из-за урана! И из-за пятьдесят шестого года! Дело сейчас складывается так, что мы можем пустить там прочные корни, заслав туда самых надежных и опытных людей! При не особенно большом риске — большие результаты! Вам и это понятно?!

Он снова наполнил бокалы.

Я хотел уже было отказаться от вина, но вовремя одумался: это было бы сейчас ошибкой. И я выпил.

У меня внутри все клокотало.

«Провели!» — это слово сверлило мой мозг.

«Нет, быть не может!» — Я все еще надеялся, что недопонимаю их, что этот разговор ведется со мной как с будущим инструктором и является лишь очередной проверкой.

Я пытался взглянуть на все со стороны, будто речь шла не обо мне, а о ком-то другом, будто моя роль сводится лишь к тому, чтобы высказаться по этому поводу.

— Господа! Такая перемена для меня, признаться, неожиданна! Насколько мне помнится, я брался осваивать свою профессию, чтобы передавать потом опыт другим, тем, кого вверят мне! — Я ждал, что мистер Робинсон со своей обычной улыбкой ответит: «Разумеется! Разве от вас, кроме этого, требуют еще что-нибудь?»

Вас, наверно, удивляет моя наивность.

Но такова уж природа человека: в тяжелую минуту он всегда на что-то надеется и словно утопающий хватается за соломинку. Он просто не в состоянии поверить, что зло неизбежно. Вот и я не мог в это поверить, во мне жила еще надежда.

Увы, мистер Раттер одним махом разбил ее.

— Вы взяли на себя обязательство, — заявил он сухо, — служить Соединенным Штатам в военной разведке! Я вас не понимаю, молодой человек! Выходит, что вы уже выпустили все свои пушечные заряды? Ерунда! Вы выдающийся разведчик. Мы еще нуждаемся в ваших способностях. И точка!

— Не перебивайте! — грубо остановил он меня, заметив, что я собираюсь возразить. — Не говоря и о том, что вы и как инструктор лучше справитесь со своими обязанностями, если обогатите свой опыт!

— Совершенно верно! — вставил мистер Робинсон. — То, что обещано, за нами не пропадет. Вы, друг мой, будете преподавателем в школе военной разведки, это я вам гарантирую! Но, прошу вас, поразмыслите немного: неужто вы так-таки все уже знаете? Нет ведь? Правда? Вот что, советую вам отнестись к предстоящей командировке так же, как вы отнеслись к вьетнамскому заданию! Вы же поехали во Вьетнам? Поехали. Так, спрашивается, почему бы вам не поехать и в Венгрию? Не все ли вам равно, где бороться против коммунистов? Или, по-вашему, коммунист коммунисту рознь?

Меня сначала смутила его логика. Но вот я увидел — да, увидел! — пушечный огонь. Огонь тех пушек, которые расстреливали родную деревню Ме. Я даже явственно ощутил запах горящего дерева, услыхал вопли горящих заживо женщин и детей.

«Не все ли равно, где бороться…» В самом деле, какая разница? Но ведь… если это так, то завтра, через месяц, через год они сожгут дотла и Ясберень? И Шопрон?»

Тогда, в ту минуту, я понял окончательно, что мне нечего делать у Раттера и ему подобных! Что именно поэтому и стали мне противны излияния моего отца! И что назначение спецвойск — кровопролитная воина под сенью джунглей. До сих пор мне в голову не приходило, что операция «Могучий баньян» с таким же успехом могла быть проведена и на берегах Дуная или Тисы!

«Но что же делать? Есть ли выход из этого положения, и если есть, то куда он меня приведет?» — думал я в волнении. Я сидел согнувшись, поглощенный своими мыслями.

Сколько времени просидел я так? Секунды, конечно, но какие долгие бывают секунды!

Я чувствовал на себе зоркие взгляды двух американцев, следящих за малейшим моим движением. Они пронизывали меня насквозь, стараясь заглянуть внутрь.

— Можете сейчас ничего нам не отвечать! — заговорил теперь мистер Робинсон. — Мы и так все знаем. Не думайте, нам понятно ваше смятение. Обучение в немалой степени потрепало вам нервы. Потом неудачный случай с индейцем, затем хорошенькая вьетнамочка… Если не ошибаюсь, ее звали Ме. Так?

В его словах сквозила неприкрытая издевка.

Я вздрогнул. Будто от пощечины! До этого я считал, что из них двоих лучше, сговорчивей, доброжелательней Робинсон… И теперь он, именно он, нападает на меня!

— Будет тебе! Оставь парнишку в покое!.. Не обижай его! — Вот уж не подумал бы, что именно мистер Раттер встанет когда-нибудь на мою защиту. Его мягкий, сочувственный голос словно приласкал меня. — Не обижай! — повторил он еще раз. — Человек перенес слишком много потрясений. Ты подумай только, какой страшной, должно быть, показалась ему вся эта кубинская история! На мой взгляд, ему не мешало бы дать возможность еще немного отдохнуть. Вообще, его надо временно отправить в такое место, где он смог бы снова прийти в равновесие. Теперь, когда мы в принципе все выяснили, давайте подлечим ему нервы. А потом уже вернемся к этой теме!

* * *

Содрогалась земля, будто все давно погасшие вулканы, тряхнув стариной, извергали лаву. Грохот сопровождался глухими стонами. Нет, это не обломки скал, выброшенные из кратеров, валятся в бездну — удары были более редкими и равномерными.

Ураганный огонь!

С шести часов утра!

Беспрерывно!

Когда я посмотрел на часы, стрелки показывали уже половину второго.

Голова у меня взмокла… Каску распирал пар. По лбу, вискам, даже по затылку ручьями лил пот.

Я положил в рот лимонную пастилку. Она немного утоляла жажду. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что люди вокруг меня мучаются, как и я.

С той стороны раздался оглушительный гул. Мы и к этому привыкли за неделю, даже во сне различая звук летящих самолетов. Более того, мы по гулу могли определить, какой летит самолет.

— Воздушная тревога!

Приказ по цепочке дошел до меня. Я тотчас же передал его дальше.

Бомбардировщики уже были над нашими головами.

Мы прижались к земле, точно желая в нее втиснуться.

«Но где же наши? Где их черти носят?»

Сверху — мы это ясно видели на фоне голубого неба — одна за другой летели вниз бомбы.

«А наших нигде не видно! Нигде!»

— Газы! — это слово катилось уже не дрожащим шепотом, а истошным воплем.

— Черт бы их побрал! — ругался я. Мало того, что такая убийственная жара, что ты в полной выкладке, в железной каске, так теперь еще и противогаз надо надевать, будь он неладен!

Но ничего не поделаешь, на войне понятие «удобства» на последнем месте.

Грохот вдруг усилился, он барабанным боем отдавался в наших ушах.

Мы снова прижались к земле. Со стиснутыми зубами, беспомощные, брошенные на произвол судьбы.

Один наиболее дерзкий истребитель стал бить по нас с бреющего полета, под прямым углом. Казалось, он сейчас снесет нам головы. Даже в этом адском шуме выделялся мерзкий отрывистый лай его автоматических пушек.

Наш острый слух различал теперь уже новые звуки: похоже было, что урчит земля!

Артиллерийский огонь еще раз, как бы на прощание, ураганом прошелся по нашим рядам, и тут же прямо перед носом у нас загремело, заскрежетало.

— Берегись! Танки!

Это предупреждение было излишним, каждый из нас уже и сам видел выползающие из леса чудовища.

Со скрипом валились вековые деревья, танки вминали их в землю… В поле чернела одинокая усадьба. Каким-то чудом ее обошли артиллерийские снаряды. Теперь она оказалась на пути одного из стальных великанов. Тот пошел прямо на строение и подмял его под себя. Шум падающих кирпичей потонул во всепоглощающем грохоте войны. Мы видели, как рухнули стены, а крыша, точно верная хозяину шляпа, прикрыла руины. Затем все заволокло пылью.

«Какое нас разделяет расстояние? Два километра? Полтора?»

Надо подождать. Надо подпустить их поближе. Как можно ближе!

Они подошли на пятьсот метров.

— Огонь! — крикнул я.

С пусковых установок с неуловимой для глаза скоростью срывались ракеты. Справа и слева… десять… двадцать… пятьдесят…

Танк, идущий прямо на меня, почуял опасность. Он сначала остановился, затем заработали поворотные рычаги. Он стал маневрировать и вошел в мертвую зону.

Я быстро изменил угол пусковой установки. Стройный корпус ракеты переменил направление, преследуя гиганта, который уже удирал… да, удирал!

Страшная детонация!

Из брюха стальной махины вырвались языки пламени; они кольцом обвили корпус танка и стали душить его.

Передо мной на землю упала маленькая станиолевая пластинка. За ней другая… третья… Даже сквозь маску и противогаз я услышал тихое, нежное позвякивание пластинок.

«До чего же они отсталые там, по ту сторону! Засыпали всю окрестность своими блестками! Думают, что этим они парализуют наши управляемые снаряды!» Я обвел чуть ли не влюбленным взглядом наше орудие. Я присоединил тончайший проводок к прицелу.

«Можете кормить нас станиолем, сколько вашей душе угодно! Пушкой управляет не радио, а вот этот бесстрастный тонкий проводок!»

В вышине завыли моторы наших истребителей. Я мельком взглянул вверх: хотелось увидеть, как они преследуют противника.

Две недели бушевали бои «где-то в Западной Германии». Две пропитанные потом, кровью и нечеловеческим напряжением недели!

Когда окончились маневры и я осмотрел взрытую местность, снова вспомнились Южный Вьетнам и слова мистера Робинсона: «Не все ли равно, где бороться…»

Меня неотступно преследовала мысль о том, что, будь это настоящая война, эти изрытые воронками и выжженные напалмом поля мне, чего доброго, пришлось бы узреть и в Венгрии.

Это Робинсон и компания подстроили мне такой «отдых». После курсов по переподготовке в тяжелой артиллерии я был назначен в Швейнфурт.

— Для начала, старший сержант, явитесь в Си-Ай-Си!

Я явился. Я уже был достаточно знаком со служебными предписаниями, чтобы понять: приказ этот необычен. Но ведь и все, что со мной происходило, резко отличалось от участи обычного солдата.

Передо мной сидел прототип мистера Раттера! Облаченный в штатское офицер, пожалуй, лишь отдельными внешними чертами отличался от моего фортбраггского «покровителя». А стилем обращения не только походил на него — это был самый настоящий мистер Раттер!

Он не стал со мной особенно церемониться.

— Вы пока что отдыхайте, развлекайтесь! — сказал он. — Ваша задача теперь обрести самого себя. В части, куда вы будете направлены, вам, естественно, придется нести службу со всеми наравне. Согласитесь сами, там мы не сможем делать вам никаких скидок — это бросилось бы в глаза. Да и сами вы об этом, несомненно, пожалели бы позднее, после вашего выздоровления!

«После моего выздоровления? Неужели они и вправду приняли меня за больного? Что ж, это мне на руку! К моему счастью, они и не подозревают, что я именно теперь начинаю обретать самого себя!»

Я не слышал, о чем он толковал мне потом. Мысли мои были заняты собственной судьбой. Когда он подчеркнуто повторил какую-то фразу, я встрепенулся:

— Простите, я не понял. Просто задумался над тем, что вы говорили раньше.

Он был доволен эффектом, который произвели на меня его слова, и в третий раз повторил сказанное, затем дружески простился со мной, взяв с меня обещание обращаться к нему по любому поводу.

Я не сомневался в том, что в своем рапорте начальству он не замедлил доложить об уже сказавшемся на мне благотворном влиянии новой среды.

Полученное назначение оказалось для меня действительно своего рода отдыхом.

Моя рота расположилась невдалеке от Мюнхена, в местечке Швейнфурт.

Это был целый военный городок: здесь размещались четыре части 3-й моторизованной дивизии армии Соединенных Штатов, кроме того, 30-я и 38-я боевые пехотные группы, 10-й инженерный батальон, а также 18-й транспортный батальон. В распоряжении большей части этих соединений, кроме всего прочего, еще имелось по роте бронебойщиков. Как раз в одной из таких рот я стал инструктором. Мне дали помощника, сержанта, таким образом, нам не пришлось особенно надрываться.

А то, что я попал сюда как кур во щи именно во время маневров, я могу приписать исключительно своему личному невезению. Но, как говорится, нет худа без добра, и я благодарю судьбу за то, что в течение двух недель был настолько занят, что не имел возможности думать, размышлять.

Но вот и маневры канули в прошлое, и для меня началась незнакомая гарнизонная жизнь.

У моего помощника чуть глаза на лоб не вылезли от удивления, когда однажды утром, войдя ко мне, он застал меня за чисткой обуви.

— Что ты делаешь?! — спросил он, с трудом сдерживая смех.

— Разве не видишь! — бросил я: мне было досадно, что он смеется надо мной.

— Фрэнк! Скажи, ты ведь не обидишься, если я дам тебе один совет?

Это был веселый, симпатичный малый из Вайоминга. Мне ни разу не довелось услышать от него ни одного бранного слова. И как это он только выдерживал солдатчину?

— Ну что ж, хороший совет я всегда охотно приму!

— Возьми-ка ты себе чистильщика!

Под словом «чистильщик» там подразумевали слугу, который выполнял за хозяина всю грязную работу.

Я знал, что в странах с цветным населением такого слугу за гроши может нанять и выжимать из него последние соки любой, даже самый последний солдат. Но ведь мы находимся в Европе! Более того, в богатой и чванливой Германии!

— Слугу? Здесь, в Германии?

Теперь мой помощник уже не мог сдержать смех.

— Неужели ты воображаешь, что здесь нет таких, кому деньги нужны? Будь покоен, я найду тебе слугу.

В самом деле. Уже на следующий день он явился ко мне с белобрысым, вполне прилично одетым парнишкой. Я задал ему несколько вопросов: должен же я был знать, кого впускаю в свою комнату, к тому же меня интересовало, что побуждает его соглашаться на такую работу. Я достаточно изучил своих товарищей по оружию, чтобы сочувствовать тому, кто ест их хлеб! И особенно горек, наверное, этот хлеб, когда они напиваются, а это бывает довольно часто.

Парнишку звали Германом. Ему был семнадцатый год, и учился он в предпоследнем классе гимназии. Отец его, мелкий служащий, воспитывал пятерых детей, и в семье были не прочь, чтобы Герман сам заботился о себе. Я платил ему пятнадцать долларов, столько же получал он от американской казны. Эта сумма соответствовала примерно ста двадцати маркам, зато я был избавлен от всей мелкой возни по хозяйству. Он до блеска начищал мои ботинки, мыл тарелки и стаканы, стирал мне носки. Я часто поглядывал на него, когда он занимался делами. И вспоминал Фертёд. Фертёд, где при средней школе был интернат. Но, как бы мы того ни желали, нас оттуда ни за что не отпустили бы в услужение.

Вообще мне на память все чаще приходила Венгрия. В том, что мои «друзья шефы» не оставят меня надолго в покое, я был уверен. Сейчас они чуть ослабили привязь, предоставив мне отсрочку, чтобы я приучил за это время себя к мысли о новом деле, чтобы смирился со своей участью.

«А что, если бы я взял да вернулся домой?» — Когда впервые так четко встал передо мной этот вопрос, я испугался.

«Домой? Я? С моим прошлым и прошлым моего отца?»

И все же мысль об этом стала все чаще и чаще преследовать меня. Я ее оценивал, пробовал на язык, как дитя тайком пробует запретный плод.

«А, глупости!» — И я решил раз и навсегда выбросить это из головы.

Но ничего не вышло. Я ловил себя на том, что воображение то и дело уносит меня домой.

И, по мере того как шли дни, недели, у меня все больше становилось причин для разочарования в военной службе, которую мы несли здесь, в стране ультраевропейского, так сказать, народа, да и в моих однополчанах. Я не знаю, чем это объяснить, но стоит американцу, к тому же в военной форме, попасть куда-нибудь на чужбину и вкусить власть тех нескольких долларов, что звенят у него в кармане, как он тут же становится надутым пузырем, разнузданным и, что особенно плачевно, безответственным.

Я приведу два примера, два грустных случая, которые произвели на меня неизгладимое впечатление, еще больше оттолкнув от тех и приблизив к этим.

Произошло это сразу после окончания маневров, оставивших после себя испещренную гусеницами и покалеченную артиллерийским огнем баварскую низменность.

Не то на второй, не то на третий день к нашему командованию явился бургомистр городка. Он привел с собой плачущую женщину, молодую особу с изможденным лицом. Было ясно, что на лице ее отразились страдания последних нескольких часов. Под глазами у нее кожа покраснела от слез, ручьями стекавших по щекам. Я случайно встретился с ней, когда она входила в штабное здание, и любопытство заставило меня остановиться.

Я вздрогнул, когда из внезапно распахнувшейся двери вышел адъютант. Увидев меня, он крикнул:

— Как раз вас-то мне и надо! К полковнику!

Я не стану вдаваться в подробности. Но дело в том, что дочка заплаканной женщины нашла какой-то выброшенный солдатами предмет. Она его подняла, стала разглядывать и потом играть с ним. Незнакомый предмет ведь всегда вызывает интерес! Когда на взрыв люди выбежали из дома, ребенок лежал окровавленный. У девочки были оторваны обе руки и выбиты глаза.

Я читаю ваши мысли. Вы в эту минуту думаете о том, что такие печальные происшествия случались и в других местах, и в разные времена. Остающиеся от войн взрывчатые вещества, разумеется, продолжают делать свое дело — убивать.

Тогда, после учения, мы собрали на полигоне и в округе более двухсот капсюлей гранат. А солдаты повыбрасывали их — лень было тащить! Выбросили потому, что с них никто не требовал отчета за эти капсюли.

И еще потому, подсказывал мне внутренний голос, что все они были людьми безответственными.

В пользу трехлетней Эрики полк организовал сборы.

Я не знаю точно, какую сумму собрали, но, наверное, несколько тысяч долларов. Когда врачи разрешили, я навестил девочку. Принес ей шоколаду и красивую куклу с волосами. И только тут я осознал, что девочка уже не сможет радоваться кукле: она не увидит ее, и у нее нет рук, чтобы прижать ее к себе!

За доллары мы могли купить все что угодно! Только не пару блестящих глаз, не две тоненькие ручки!

Когда я покидал Венгрию, понадобилось всего несколько часов, чтобы с Востока перемахнуть на Запад. Назад дорога была куда более долгая!.. Бедная маленькая Эрика заставила меня сделать еще один шаг на обратном пути… Следующий же шаг был сделан мной после памятной мюнхенской ночи…

Начну по порядку.

Маневры давно были позади, и я чувствовал себя уже довольно сносно. Как-то утром ко мне в дверь постучали.

— Давай, давай! — крикнул я, ожидая Германа, который накануне предупредил меня, что утром немного опоздает.

— Вот так прием! — раздался шутливый и вроде бы знакомый голос.

Я с удивлением уставился на вошедшего.

— Что, не узнаешь? — человек остановился в дверях, с интересом разглядывая мое растерянное лицо.

— Как же, как же! — спохватился я. — Тоже скажешь! Садись, старина, сейчас сообразим насчет закуски!

Это был Шандор Шоя, человек лет на десять старше меня, с которым мне приходилось встречаться в Форт-Джэксоне, а также в Форт-Брагге. У нас, в сущности, не было никаких отношений. Мы знали о существовании друг друга, знали то, что оба, и он и я, венгры, ну и, может быть, пару раз обмолвились несколькими словами. Вот и все. Поэтому меня так удивило его неожиданное посещение. Сначала я обрадовался ему, но, поразмыслив немного, насторожился. Эти годы убедили меня, что случайные встречи на нашей стезе обычно бывают далеко не случайными.

Я был приветлив с ним, но себе на уме. Что все это значит?

В тот день я так ничего и не понял.

— Я узнал, что ты здесь, захотелось повидаться. Все же свои! — Это звучало довольно правдоподобно, по крайней мере настолько, чтобы я мог для виду принять это как причину.

Немного погодя он привел еще одну причину своего визита.

— Знаешь ли ты, старина, что здесь неподалеку есть еще один добрый наш приятель?

— Правда? — Не нужно было быть гением, чтобы догадаться, что вот сейчас последует главное, то, за чем он пришел! Вернее, за чем его послали!

— Ты помнишь такого Хаукинса? А? Быть не может, чтобы ты забыл, а ну, поднапряги немного свою память! Он сам рассказывал мне на днях, как вы с ним сообща месили грязь в Форт-Брагге! И как вы ныряли вместе лягушками в заливе у Флориды! Ну что, вспомнил?

Конечно, я помнил Артура Хаукинса, парня с внешностью и манерами киноактера. Мы вместе проходили общеобразовательный курс в школе войск специального назначения, но во время учения на местности попадали в разные группы. Ну а по окончании школы совсем расстались. Он прибыл к нам уже в чине офицера. В каком звании — я не знал, знал только, что с курсов он ушел старшим лейтенантом.

На всякий случай я сделал вид, будто с трудом припоминаю его.

— Вроде был такой… Да только… сам знаешь, как много было всяких встреч тогда и после…

Мне казалось более выгодным прикинуться беспамятным. Это избавляло меня в случае чего от обвинения в том, что я выдал кого-либо из личного состава засекреченных частей. Разве мог я ручаться, что не с такой именно целью подослали ко мне этого человека? Кроме того, «слабая память» давала мне преимущество перед тем же Хаукинсом, вынуждая его делать первый шаг. Должен сказать, что у меня не осталось ни малейшего сомнения в том, что я имею дело с наперед и четко разработанным экспериментом.

Во время третьей встречи мой венгр раскрыл свои карты.

— Хаукинс находится в Бад-Тёльце. Там ждет тебя. Ему хотелось бы поближе сойтись с тобой.

— Что за Бад-Тёльц? — спросил я, хотя отлично знал, что это и где находится. Но я разыгрывал из себя придурка: пусть он побольше говорит, а вдруг да обронит какое-нибудь заинтересующее меня словечко.

Он пристально посмотрел на меня.

— Ты что, проверяешь меня?

— Вот еще! Как ты можешь такое подумать? Я на самом деле не имею никакого представления, что это. Я отслужу свое, потом живу как штатские. Какое мне дело, что находится по соседству!

Он и верил и нет. Зато рассказать — разумеется, в рамках того, что можно было, — он мне рассказал.

— Бад-Тёльц — большое селение по соседству с Мюнхеном. Барский дом занят командованием Си-Ай-Эй.

— А Хаукинс?

Я жил в американском военном общежитии, и все же Шоя понизил голос, склонившись к самому моему уху:

— Он руководит одним из подотделов Си-Ай-Эй! Немалая шишка! Да, да!

Я направился к Хаукинсу, хорошо зная, что, если не явлюсь к нему, он все равно разыщет меня, да, кроме того, он имеет возможность в любое время вызвать меня и официально. Я был уверен, что старший лейтенант действует по поручению военной разведки. Пока что они прощупывают меня, в достаточной ли мере я уже обмяк…

От волнения у меня сперло дыхание. Я постучался. Вот теперь — это я чувствовал, знал — они будут всячески опутывать меня!

Хаукинс встретил меня как доброго старого знакомого. Я ждал, что он начнет издалека, что будет вспоминать былое, поить меня. Но вместо этого он безо всяких околичностей, кратко и четко приступил к делу:

— Фрэнк! Готовятся грандиозные дела! Ты нам нужен!

— Что такое? — спросил я с дипломатической осторожностью. Такой вопрос не означал ни «да», ни «нет» и в то же время не закрывал собеседнику рот.

— В сущности, я хочу вовлечь тебя в это дело на собственный страх и риск. Но дело будет феноменальное!

Он умолк. А когда увидел, что я не отвечаю, только смотрю на него с любопытством, продолжал:

— Речь идет о Берлине! Мы хотим тебя послать в Берлин!

Я напряженно думал: «Что мне делать? Как поступить, чтобы увильнуть, выпутаться? Поскольку ничего более умного я не придумал, решил прибегнуть к его же методу. На категорическое предложение ответить категорическим отказом. Это не было мудрым ходом, но что мне оставалось делать, коли моя голова не смогла меня выручить с нужной проворностью?»

— Ты добр ко мне Артур! Но только я теперь не в таком положении, чтобы браться за подобную работу!

Он сделал вид, будто, ничего не знает.

— Почему? Из-за твоей службы? Пустяки, в наших возможностях это изменить!

Мне стало смешно от такой недооценки моей персоны.

— Дело не в службе, а в моем состоянии! Мне опротивело насилие. Я бы не мог теперь удовлетворительно выполнить какую-нибудь подрывную работу!

«Куй железо, пока горячо!» — говорил я себе. Я надеялся убедить Хаукинса, что в самом деле не гожусь, что против своей воли могу сорвать выполнение задания. Доказывал, что, если меня на время предоставят самому себе, я определенно выздоровею. Но в этом вопросе я недооценивал его, их…

— Фрэнк, ты смышленый малый. И отец твой умный человек: случайно мне в руки попали его деловые бумаги.

Мое лицо вспыхнуло.

— Мы, в том числе и ты, в копеечку стали государству, пока из нас получились настоящие партизаны. Тебе доверяли и доверяют. А ты решил играть с нами. Пока это было возможно, мы смотрели на твои штучки сквозь пальцы, но теперь ты понадобился! Понял? Понадобился — и точка!

У меня пересохло в горле. Теперь от ответа невозможно было уйти.

— Я не берусь. Не могу браться! Ты подумай, Артур. Что будет, если я сорвусь и других загублю? В моем теперешнем состоянии, с моими-то нервами…

Он встал.

— Очень сожалею, Фрэнк, что мне не удалось тебя вразумить. Поверь, мной на этот раз руководило искреннее расположение. Может быть, иные способы будут более действенны!

Он подал мне руку, выражая тем самым, что считает себя моим другом, но в то же время был уже холоден и церемонен.

— Прощай, Артур!

— Если ты образумишься, навести меня!

Я вскоре узнал, что он подразумевал под «иными способами».

Из моей биографии вы уже могли заключить, что я отнюдь не являюсь женоненавистником. Скорей наоборот. Я поклонник прекрасного пола, и чем сильнее его представительница, тем слабее становлюсь я. Я не отношусь к противникам и некоторого разнообразия… В общем, должен сообщить, что я познакомился с одной прехорошенькой немочкой.

Грета была студенткой университета. Высокая, стройная, светловолосая. Была она из той породы, которая не прочь облегчить свое существование за счет средств друзей, но в друзья выбирает далеко не каждого. Впрочем, все это я услыхал от нее же самой, это она говорила о том, что без друзей, готовых ради нее на жертву, ей навряд ли удалось бы добраться до шестого семестра, уже не говоря о том, чтоб одеваться с таким шиком.

У меня же денег было вдоволь, имел я и машину, да и сам был не из последних, словом, мы познакомились, дружба наша закрепилась, то есть Грета стала верной и преданной любовницей, ни с кем не флиртовала, а все свое свободное время посвящала мне. Со своей стороны я отвечал ей тем же, вдобавок предоставлял ей право пользоваться моим кошельком. И, надо сказать, она этим правом не пренебрегала. Но тем не менее это была славная и веселая девушка. Мы, без сомнения, очень нравились друг другу.

Как-то Грета предложила совершить поездку в Мюнхен, где она будто бы знала один отличный ночной кабачок.

И в самом деле: заведение оказалось неплохим, с первоклассными напитками и программой. Мы чувствовали себя превосходно, Грета даже немного захмелела, вопреки своему обыкновению придерживаться нормы. Она была весела и остроумна.

— Давай побродим немного! — предложила она.

Я не имел ничего против такой романтичной идеи. Ведь мы были, в конце концов, молоды, почему бы не изобразить из себя влюбленных гимназистов?

Мы предвкушали прелесть теплой, лунной ночи. Грета прижалась ко мне, склонив голову на мое плечо, шепча на ухо ласковые слова. Я совсем потерял голову от ее кокетства и мурлыканья.

И совсем забыл о времени: какой дурак смотрит на часы, гуляя лунной ночью в обнимку и целуясь с прелестной девушкой? Мы вышли из кабачка в полночь и медленно пошли к мосту, бродили по улицам, по берегу… Словом, время шло к рассвету, когда за нашими спинами возникли тени трех фигур. Я решил, что это пьяные, так они себя держали. Но позднее, вспоминая этот случай, я понял, что, будь они пьяными, им не удалось бы так бесшумно подкрасться к нам.

Это были солдаты. Американские солдаты.

— Ох-хо-хо! Ты погляди, с какой аппетитной девочкой прохаживается эта дубина!

Они пошатывались. Однако у них отлично ворочался язык, чтобы делать подобные подлые замечания. Я был в гражданском, затевать скандал не имел ни малейшего желания и потому решил по-хорошему поговорить с ними. При этом я сгорал со стыда за своих товарищей по оружию.

— Будет вам, ребята, дурака валять. Я ведь такой же армеец, как и вы. Если желаете, можете посмотреть мои документы.

Один из них подошел ко мне вплотную и указательным пальцем ткнул меня в живот.

— Не выйдет, папочка! По-нят-но? Малютка останется с нами, а тебе придется убраться… По-нят-но? — И он бесцеремонно схватил меня за нос.

Я даже это спустил бы ему, если бы Грета, которая чуть отошла в сторону, испуганно не вскрикнула:

— Франци! Ой! Помоги! Франци!

Тогда я оттолкнул наглого типа и повернулся к Грете. Я увидел, как один из парней держал отведенные назад руки девушки, а другой лез ей за пазуху.

Больше я ничего не соображал. Исчез из виду освещенный мост, исчезли здания и деревья вокруг, я видел только двух человекоподобных существ, которые вцепились в Грету.

Не помню, что я предпринял, но Грета рассказывала мне после, будто я дико вскрикнул и мгновенно сбил с ног насильников. Признаю, что меня охватило бешенство, но тем не менее я отлично помню, что с появившимися тут же невесть откуда «эм пи» я был вежлив, даже предельно учтив.

С тем большим негодованием услыхал я на другой день при разборе моего дела на созванном наспех заседании трибунала обвинение в нарушении общественного порядка, нанесении ущерба авторитету американских вооруженных сил и оскорблении действием вмешавшегося по долгу службы в потасовку солдата военной полиции.

— Я прошу привести сюда тех троих, что совершили нападение на меня! И опросить в качестве свидетеля фрейлейн Грету Харт!

На мои слова никто не обратил внимания. И я отказался отвечать на вопросы судьи. Тогда к пунктам обвинительного акта присовокупили еще и непочтительное отношение к суду. Но я все же добился хотя бы того, что мне ответили на мои вопросы.

— Сержант утверждает, что, кроме вас двоих и какой-то особы, на берегу никого не было.

— Ложь! — Я с такой силой ударил по барьеру перед скамьей для подсудимых, что весь зал задрожал.

— Предупреждаю вас, если вы не будете вести себя прилично, вы усугубите отягчающие вину обстоятельства! — сделал мне выговор майор, сидевший в кресле председательствующего. — Вы назовите тех троих, и я велю их привести сюда!

Я понимал, что имею дело с наперед разработанным планом провокации. И все же я, подобно утопающему, упорно цеплялся за соломинку:

— Я прошу опросить свидетельницу фрейлейн Харт. Ее адрес мне известен.

— Знаем. Вы этот адрес уже сообщили. Но должен огорчить вас: названное вами лицо по данному адресу не проживает.

Точно бомба разорвалась в зале и на меня устремилась со всей своей грозной силой взрывная волна! Я лишился слуха, перед глазами у меня замелькали красные и синие круги, мне казалось, что мою голову сжимает тонкая, но крепкая сеть. Я прямо ощущал, как клетки этой сети впиваются мне в мозг…

Они не нашли Грету потому, что не пожелали найти.

Я стал покоряться судьбе.

Перечисленные пункты обвинения военно-полевой суд признал справедливыми и вынес решение понизить меня в чине до капрала.

Итак, я стал ниже на две ступени. Мое месячное жалованье также значительно понизилось. Я еще должен был радоваться, что так легко отделался. Если продолжать упорствовать, то можно ожидать только еще худшего!

Положение мое можно было сравнить разве что с положением мухи, когда она бьется в путах паутины, которую ей не под силу разорвать. Где-то спряталась ее судьба, откуда-то следит за ней… и нет ей спасения…

Нет! Нет! Нет!

Хаукинс не заставил себя долго ждать. На этот раз он уже прислал за мной машину.

Он сам поспешил мне навстречу, снова был любезен, обходителен.

— Мой бедный, бедный друг! — Он протянул мне обе руки. — И надо же, именно тебе так не повезло! Только ты не думай, ни одному слову мы не поверили! Более того, мы послали характеристику на тебя в военно-полевой суд! В сущности, это свинство с их стороны, что они не посчитали ее решающим документом! Да, брат! Это тебе не Америка! Здесь, на оккупированной территории, военная полиция — царь и бог! Да, скверно, что ты влип в такую глупую историю!

Я раздумывал: плюнуть ему в физиономию или пожалеть его за ту подлую роль, какую ему приходится играть? Наконец решил, что ни то, ни другое не годится, а нужно сделать вид, будто я покоряюсь создавшейся необходимости. Он же продолжал играть, будто находился в Голливуде.

— Я надеюсь, теперь ты уже не задумываясь примешь предложение! Поверь, друг мой, это — единственный путь, чтобы вернуть прежний свой чин, причем путь самый короткий!

— Да, ты, наверное, прав!

Он так обрадовался моим словам, что бросился мне на шею. В тот день он меня не отпустил от себя, предложив поехать во Франкфурт. Там мы вместе поужинали, причем он не позволил мне расплачиваться.

Я и спал у него. Наутро мы расстались с тем, что, как только я вернусь в Швейнфурт, он уже примет меры, чтобы мне предоставили отпуск.

— Ты пробудешь у нас две недели, ознакомишься с заданием — и в путь! Ну а когда возвратишься, тебе не только вернут твой прежний чин, но еще и повысят. Это я тебе гарантирую.

Из его слов я заключил, что меня втягивают в очень грязное дело.

— Постой! — остановил он меня, когда я уже взялся за ручку двери. — Чуть было не забыл сообщить тебе большую новость. Уж не обессудь! Знаю, что тебя это интересует.

Я с любопытством посмотрел на него. Что ему еще надо?

— Пришла радостная весть о Рикардо. Врачиговорят, что он сверх всякого ожидания пошел на поправку. Уже начинает говорить. Правда, пока что несвязно, но уже появляются проблески воспоминаний о пережитых ужасах. Например, он все время называет имя Хорста…

— Хорста? — Я с трудом овладел своим голосом, чтобы он не выдал меня. А дверную ручку сжал с такой силой, что она лишь чудом не сломалась!

— Да. Хорст умер… Хорст… — вот все, что он сказал, но врачи пока довольствуются и этим. Ну, будь здоров!

Я вышел шатаясь. Подойдя к окну широкого коридора, уставился в пространство невидящими глазами, В голове роились мысли.

«Только этого мне сейчас недоставало! Что, если к Рикардо в самом деле вернется сознание и дар речи?»

Я обвинял себя в мягкотелости, в глупой сентиментальности, помешавшей мне оставить кубинца на съедение крокодилам. Кто бы узнал? А так…

«Что теперь будет?» — без конца повторял я один и тот же вопрос и не находил на него ответа.

Меня отвлекла от моих мыслей необычная суматоха и беготня вокруг. Мимо меня пронесся — на этот раз, кажется, действительно случайно — и Шандор Шоя.

— Послушай, что это за беготня? — задержал я его, схватив за локоть.

Разве ты не знаешь? — Он удивленно вылупил на меня глаза.

— Артур говорил мне что-то такое, но, по правде говоря, я не очень-то вникал в суть его слов. Понимаешь, мы пришли с ним к соглашению, и меня слишком уж поглотили собственные проблемы!

В другом случае он, конечно, был бы нем как могила. Но событие, вызвавшее эту суету, было чересчур значительным, а весть о том, что меня удалось наконец втянуть в дело, — слишком радостной для того, чтобы он мог придержать язык.

— Но учти, я тебе ничегошеньки не говорил! — поставил он условие.

— Слушай, за кого ты меня принимаешь? — Я ска зал это таким возмущенным тоном, что Шоя сам стал оправдываться.

— Ну ладно, ладно! Я просто так, на всякий случай. А раз это не было объявлено «совершенно секретно», то почему бы и не сказать!

— Да роди же, ты наконец или проваливай, если не доверяешь мне!

Это возымело свое действие.

— Представь себе, старина, какая произошла скандальная история! Нынче ночью смылся наш босс! — Он оглянулся, не слышит ли кто-нибудь нас в затихшем на миг коридоре.

Я же сразу не мог сообразить, о чем это он.

— Какой босс? Да говори же ты ясней!

То, что он затем сказал, должен признаться, сильно меня взбудоражило. Не более, не менее, как один из заместителей начальников филиала Си-Ай-Эй перемахнул к русским.

Я знал, что это значит.

С пустыми руками он туда не перешел, это точно. Возможно, прихватил с собой список с именами всех наших агентов, со всеми данными о них — не исключено, что там есть и моя фамилия.

И об этом Хаукинс ни единым словом не обмолвился со мной. Вопреки свершившемуся было вынесено решение о моей переброске!

«Какая низость! Это почти то же, что убийство из-за угла!»

Я прижал к оконному стеклу пылающий лоб. Вокруг меня точно вымерло все. Никого не существовало, никого, только я. Один Я, Я, Я — и мои мысли, разрывающие голову.

Так как же обстоят мои дела? Во-первых, Рикардо… Во-вторых, босс… со списками… В-третьих, меня перебрасывают…

Но я жить хочу! Жить! Жить!

Я должен разорвать паутину!

У меня остался единственный выход. Один-единственный!

* * *

На другой день я явился а венгерское посольство в Вене.