Только оглянувшись на прошлое, можно понять, какие факторы предопределили формирование человека. Мой жизненный путь тогда направили по иному руслу три обстоятельства.

Я разочаровался в беспутной жизни. Если вначале меня увлекала дерзость Поула и его компании, то вскоре я понял, что за этим удальством кроется одна лишь пустота. Мне стало стыдно за их поведение. Стыдно не перед людьми — американцы уже привыкли к выходкам, лихачеству своей молодежи, — а перед самим собой. От Дэби же меня отдалил ее недавний глупый поступок. К тому же я должен был рано или поздно осознать, что мне с ней не тягаться в дорогостоящих развлечениях. Все время, пока я был в ее обществе, меня не покидало болезненное ощущение собственной униженности.

Это душевное состояние усугублялось еще и тем, что к моему брату Рэжё все чаще наведывались его университетские товарищи, и так как он считался одним из самых способных студентов, то и компания его сообразно американскому обычаю сколачивалась тоже из незаурядных личностей. Для меня были прямо-таки мучительны эти встречи, высокопарные разговоры, которые далеко превосходили не только мои познания в науках, но, как я чувствовал, и умственные возможности. Казалось, мою душу прогоняли сквозь палочный строй, когда я безмолвно сидел среди них с тупой улыбкой на лице. Оставаться совсем в стороне было невозможно: говорили они так долго и так много, что я поневоле должен был хоть время от времени вставлять слово. Однако, повторяю, сознание того, что я ниже их, постоянно угнетало меня.

Между двумя этими крайностями не было ничего. Я не видел перед собой перспективы.

В довершение всего я поссорился с отцом, который в последнее время стал изредка навещать нас. Теперь уже он материально поддерживал семью, что облегчало свалившуюся на мои и Банди плечи тяжесть. К сожалению, это внезапно воскресшее в нем отеческое чувство имело и свою отрицательную сторону: отец стал вмешиваться в нашу жизнь.

— Послушай, сынок! — как-то, подсев ко мне, начал он. Дверь комнаты перед этим отец плотно прикрыл, как бы подчеркивая, что речь пойдет о таких вещах, которые касаются только нас двоих. — Так продолжаться не может! — И, замолчав, посмотрел на меня, будто я сам должен был понять остальное.

— Что не может продолжаться, отец?

— Твой образ жизни! — И он стал перечислять все мои прегрешения.

Он не сказал мне ничего нового. Я это знал и сам. И сам, как вы могли заметить, решил порвать с Поулом и его компанией, а также с Дэби и ее семьей. Но то, что именно отец заговорил об этом, да еще в виде ультиматума: «Сын мой, либо ты возьмешься за ум, либо тебе придется покинуть нас!» — взорвало меня.

— Отец! — начал я приглушенно, хотя в это время изо всей силы впился ногтями в большой палец руки. — Ты же ушел из дому. Оставил нас беспомощными, без всякой поддержки. С тех пор семья живет на мой и Банди заработок. Квартира, правда, твоя. Ты имеешь на нее право. И дети твои привязаны к тебе, поверь, я тоже не являюсь исключением. Но я вышел из того возраста, когда за меня должен думать отец. Раньше надо было думать!

Отец вздрогнул, будто его стегнули кнутом, побледнел, затем стал красный как рак.

Мне стало больно, что я обидел отца, но в то же время почувствовал облегчение. Отступать я не собирался, это было не в моем характере.

Очень кстати, надо сказать, вручили мне повестку, уведомляющую, что я должен стать на военный учет. Всех знакомых я расспрашивал, что это значит. Возьмут ли меня в солдаты и на какой срок. Потом решил обратиться за справкой к нотариусу. Это посещение стоило мне немало денег, зато, покинув контору нотариуса, я имел ясное представление обо всем меня интересующем.

Нотариус, пожилой коренастый человек с располагающей сединой в волосах, принял меня весьма учтиво.

— Итак, вы переселенец из Венгрии. Гм… — Он задумчиво поглаживал подбородок. — Вы должны отбыть воинскую повинность, это бесспорно. У нас в Штатах каждый молодой человек, как только ему исполняется шестнадцать лет, берется на учет. А достигнув девятнадцати, считается уже годным к военной службе.

— И до какого возраста? — перебил я взволнованно.

— До двадцати шести лет.

— Нет, вы меня не так поняли. Я хотел бы знать, сколько лет длится сама служба?

— Ах, вот что! Простите! Время действительной службы невелико. Всего двадцать четыре месяца. Вопрос только в том, когда она начнется.

— Как это так?

— Видите ли, — продолжал он терпеливо, — армия имеет право рассчитывать на каждого здорового молодого человека, которому исполнилось девятнадцать лет, до тех пор пока ему не стукнет двадцать шесть. То есть в течение семи лет. Но действительная служба длится всего два года. Независимо от того, на каком году вас призовут из резерва.

— Спасибо! — кивнул я.

Видимо, моя физиономия выражала разочарование, так как нотариус стал меня внимательно изучать.

— Гм, — произнес он задумчиво после небольшой паузы. — Вас, мой юный друг, как я понял, больше устраивало бы сразу поступить на военную службу. Не так ли? Любовь? Семейные неурядицы? Безработица? Нет-нет, ничего не объясняйте! — Он поднял руку, когда заметил, что я собираюсь ответить. — Все это несущественно. Главное, что есть возможность пойти вам навстречу.

— В самом деле?

— Да. Вы попросите призывную комиссию призвать вас внеочередно или же можете явиться туда в качестве добровольца… Но в этом случае вам придется отслужить по меньшей мере три года, в чем вы и дадите подписку.

— А какая разница?

Он пожал плечами.

— Я точно не могу вам сказать. Военные дела я лишь смутно представляю себе. Может быть, разница в том, что армия охотнее базируется на волонтерах, на наемных солдатах. На тех, кто считает своим призванием военное дело. После соответствующей подготовки из них выходят сержанты, офицеры, их же отправляют затем на заграничные базы… Пятьдесят долларов!

— Что?! — На моем лице, наверно, было написано полнейшее недоумение. Я никак не мог сообразить, к чему отнести прилепленную им в конце фразы сумму, и в своей наивности подумал, что это месячное жалованье солдата.

— Пятьдесят долларов! — повторил нотариус, но на этот раз уже держа передо мной раскрытую ладонь. — На этом, молодой человек, будьте здоровы, у меня еще масса дел!

В смущении — я еще не привык к тому, что здесь минуты исчисляются деньгами, — отсчитал я пять десятидолларовых бумажек. Довольно дорогая игрушка, этот нотариус, но зато он дал мне пищу для размышлений на целый день.

Я бродил по улицам, ломая голову над тем, что делать, как лучше поступить.

«Конечно, Фери, — разговаривал я сам с собой, — отец твой неправ. Он пересадил тебя в такой мир, где молодежь не признает слова «нельзя». Ей чуть ли не все на свете дозволено, а если и есть какие-то преграды, она просто-напросто перешагивает их. Тебя же хотят втиснуть в те, прежние рамки».

«Да! — возмущался я. — Отец несправедлив. Детство мое прошло без него. И подростком я был лишен отца, а как мне его недоставало в ту пору! Зато теперь — здесь! — он хочет наверстать упущенное. Нет, не пойдет!»

«У тебя еще имеются и другие причины оставить родительский кров. Сам посуди, каково тебе будет дома? Рэжё и его друзья на голову перерастут тебя, да и Иренка, того и гляди, попадет в университет и, если будет хорошо заниматься, тоже вырастет. Твое общество их не устроит. Ты будешь сидеть при них воды в рот набрав, не понимая, о чем они толкуют. Ты побоишься даже слово вставить, когда они будут спорить в твоем присутствии. Или, может, тебе нравится выкомаривать с компанией Поула перед девчонками Даун-тауна?»

«Так-то оно так. И все же… Что будет с матерью? С остальными?»

Я машинально подошел к какой-то витрине. Уставился на нее. И по сей день не знаю, что там было выставлено. Я полностью ушел в свои мысли, меня тяготило, не отпускало чувство ответственности.

«Что тут раздумывать! Будучи военным, я куда больше смогу им помочь! — Я отошел от витрины. — Пока что отец дает деньги. Сколько времени он будет помогать — неизвестно, но сейчас помогает. Если я завербуюсь, смогу домой посылать свое жалованье, ведь сам-то я буду считаться «джи ай» — «казенным имуществом», которое принадлежит государству. И, помимо всего этого, передо мной — будущее! Я могу даже стать офицером. Офицер американской армии! Это звучит!»

Для окончательного решения этого вопроса мне было достаточно очередной домашней ссоры. В тот же день я послал заявление в адрес призывной комиссии.

Через две недели пришел ответ: «Вам надлежит явиться на базу вооруженных сил».

Вы, конечно, понятия не имеете о том, что такое база вооруженных сил. Выражаясь лаконично, я назвал бы эту организацию вербовочной конторой. Однако для более ясного представления об ее назначении нужно мыслить американскими формулами. Штаб базы вооруженных сил — это то, чего не миновать ни одному призывнику. Здесь тебя убеждают в том, что жизнь добровольца куда легче, чем жизнь солдата, призванного по мобилизации, будь то на море, в небе или на суше… Одним словом, в любом роде войск… Этой агитацией пользуются при приеме призывников.

Штаб этой базы вооруженных сил я нашел близ морского берега в Южном Бостоне. Он прятался в дебрях громадных зданий. Я с недоумением отметил, что у ворот стоял полицейский, а не военный, как у нас в Европе, где все военные объекты охраняются военными.

На моей повестке указывалось, что мне надо явиться в корпус Е, на первый этаж.

У входа в корпус Е не было ни души. Ни души и в коридоре. Я пошел по нему — что мне еще оставалось делать? — и стал искать нужную мне дверь.

Двери ничем не отличались одна от другой, только надписями. На одной стояло: «Военно-морские силы», на другой: «Морская пехота», на третьей: «Военно-воздушные силы», на четвертой просто: «Армия». Сколько кабинетов, столько родов войск.

Как быть? Кого бы спросить, в какую из этих дверей войти? Не торчать же здесь, в коридоре, вечность.

Я набрался храбрости и постучал в ближайшую дверь.

Ответа не последовало.

Еще раз постучал.

Опять безрезультатно.

Я подошел к следующей двери. Туда, где значилось «Армия». Когда попытка достучаться и здесь не увенчалась успехом, я, обозлившись, забарабанил в дверь кулаком.

Это помогло.

Дверь стремительно отворилась. Теперь-то я понял, почему до сих пор никто не услыхал моего робкого стука. Двери изнутри были обиты толстым слоем ваты.

Передо мной стоял одетый в парадный мундир человек. Я умел уже распознавать знаки различия. Это был штаб-сержант.

— Прошу вас! — пригласил он меня. — По какому делу? — вежливо поинтересовался он.

Я встал навытяжку.

— Ференц Мадяр явился в ваше распоряжение для прохождения военной службы!

На какую-то долю секунды в глазах человека зажегся интерес, но тотчас его сменила широкая доброжелательная улыбка.

— Добро пожаловать! — И он протянул мне руку. — Но зачем же мы разговариваем, стоя в дверях? На то и существует кабинет, чтобы удобнее было беседовать.

Он отступил в сторону, пропуская меня вперед.

Я очутился в просторном помещении, которое свободно можно было назвать залом. Тюлевые занавески на окнах щедро пропускали солнечные лучи. Паркет был прикрыт толстым мягким ковром почти во всю площадь кабинета. Перед окном, чуть повернутый к двери, красовался ореховый письменный стол. На нем лежало несколько бланков и плоский кожаный портфель. Больше ничего. В светлом углу у окна посетителя ожидали столик и глубокие кресла. Неподалеку от этого гарнитура стоял небольшой приемничек; из стереофонических репродукторов лились ободряющие звуки джаза.

— Присаживайтесь, пожалуйста! Не желаете ли сигарету? — Штаб-сержант в витиеватости обращения превзошел самого закоренелого мещанина.

«Если у них так относятся к солдатам, то незачем искать земного рая в другом месте, — подумал я и тут же вспомнил, какими усталыми казались мне солдаты у нас в Шопроне и в Чорне, где я часто проводил время у своей тетки. — Что говорить, здесь совсем иначе! Как-то человечнее! Совсем иное обращение! Я правильно сделал, что распрощался с убогой штатской жизнью, в армии я смогу стартовать со всеми наравне!»

— Может, выпьем? Что вам налить?

Он поднялся с места, и тут только я заметил спрятанный в стене бар. Когда он открыл его, то за внутренней стеклянной стенкой, осветив бутылки, зажглись желтые и розовые огоньки.

— Да вы не стесняйтесь.

— Я бы, если можно… попросил «scroudriver»…

Пока он наполнял рюмки, я внимательно разглядывал его. Благодаря военной форме, он казался довольно высоким, хотя, в сущности, это был низкорослый человек, думаю, не выше ста шестидесяти сантиметров. При этом он выглядел довольно грузным — не столько полным, сколько коренастым. Лет ему было, по-моему, сорок — сорок пять. Каштановые волосы его смешались с сединой. Пожалуй, они-то и произвели на меня тогда наибольшее впечатление, они-то и придавали ему и представительный и солидный вид. На его гладко выбритом лице теплилась дружеская улыбка, не слишком откровенная, а скромная, сдержанная, она лишь слегка подбадривала: не бойся, мол, ты попал к хорошим людям.

— Простите, — обратился он ко мне, после того как мы выпили и опустили рюмки, — у вас необычное имя. Откуда вы родом?

— Моя фамилия венгерская, «мадяр» — значит «венгр». По национальности я тоже венгр.

Парадный мундир его прямо-таки засиял от удовольствия.

— Вот оно что! Да это же великолепно! Вы, венгры, прекрасный народ. Я должен признать, — он доверительно склонился ко мне, — прежде я никогда не слыхал о вашей стране. И, как мне кажется, не только я, но и большинство американцев. Вы понимаете, Венгрия так далеко и, — его взгляд стал виноватым, — как ни говорите, все же это маленькая страна. Зато теперь! Все мы узнали, кто такие венгры! Эт-та ваша схватка!.. Дружище! Да вас сам господь бог создал вояками!

Он не дал мне вставить ни слова и, еще ближе склонившись ко мне, продолжал:

— Ваше счастье, что вы попали именно сюда! Место таких людей, как вы, только в армии. Здесь перспективы! Многостороннее обучение, быстрое продвижение… одним словом, все к вашим услугам. Это мы создаем ядро вооруженных сил, отправляемых за границу… Выпьем же еще за то, что в нашем полку прибыло! Одним юным героем у нас стало больше!

Мы выпили. К спиртным напиткам я привык в компании Поула, так что несколько рюмок не опьянили меня, только подняли настроение.

— Вы были когда-нибудь на Гавайских островах? Нет? — Он с сожалением покачал головой. — Вы дол-жны, непременно должны побывать на этих островах. Между прочим, наша армия и там имеет свои формирования. Я и сам попал туда благодаря армии. Райские места! Климат отличнейший. Пальмы, фруктовые деревья, цветы. Прямо удивительно, как там ухитряются разводить цветы в таком количестве: кругом цветы, цветы и цветы. Особенно хороши огненно-красные! Их вкалывают в волосы гавайские девчонки. Вы их хоть на картинах-то видели? Они изумительны! Что за стан! Что за изящество! Волосы черны как ночь, и в них огнем горят необыкновенные цветы! Эти девочки рождены для любви, да-да, именно для любви!

Он вскочил. Выдвинул ящик стола и принялся извлекать из него цветные фотографии.

— Смотрите. Вот вам Гавайи. Вы поглядите только на этих женщин! Для полного успеха достаточно появиться в военной форме США! И это не только на Гавайях. Взять, к примеру, острова южных морей, Японию, Вьетнам, Формозу! Оттуда можно перемахнуть в Гонконг. А это место будто специально создано для любви. Сотни кабачков, крошечные домики, в окнах которых призывно горят цветные фонарики. К вашим услугам также и джонки. Девушки на них доступны и особенно соблазнительны. Если только мне представится удобный случай, то я распрощаюсь со своей теперешней службой и вернусь туда. Вдобавок ко всему там можно заработать сколько душе угодно.

— Чем? — спросил я нерешительно.

Он не расслышал. По крайней мере сделал вид, что не слышит. С его лица сошла улыбка, он едва заметно покачивал головой, как бы прощаясь с приятными воспоминаниями, от которых должен в силу обстоятельств оторваться.

— А теперь перейдем к интересующему вас делу. Я виноват перед вами, что отнял у вас столько времени…

— Ну что вы, что вы… — поспешил я его успокоить.

— Итак, вы явились сюда, так как желаете быть призванным в ряды армии. Это очень благородно. Однако должен огорчить вас…

Я вздрогнул. Еще не хватало, чтобы в результате всего меня не приняли!

— Что такое? — хрипло, упавшим голосом спросил я.

— В призывной комиссии вам дали ошибочную

справку, будто вы имеете право сами выбирать между обязательной и добровольной службой. Слыхали ли вы о законе Лоджа? Этот закон относится к эмигрантам, поступающим на военную службу. Вам, молодой человек, придется прослужить в солдатах пять лет. Дело только в том, у нас вы отбудете свой срок или пойдете, скажем, на морскую службу, то есть драить палубы. Или предпочтете воздушный флот, где будете охранять бензохранилища.

Он умолк, пристально глядя на меня.

— Но мне было бы жаль, черт возьми, если бы мы лишились такого славного малого, как вы. Да и за вас обидно, если вы потеряете возможность отведать прелести Гавайев, Формозы, наконец, Западной Германии — я забыл сказать, что вы и туда можете быть направлены. Немочки тоже, надо отдать им справедливость, имеют свои преимущества! И, если учесть, что у нашего брата там денег куры не клюют…

Он дал мне лист бумаги.

— Ну, нате, подпишите, что именно у нас желаете провести эти пять лет. Я же в свою очередь скажу вам: вы никогда не пожалеете, что постучались именно в эту дверь.

Я, конечно, подписал.

Правда, пять лет мне показались сроком немалым, но в конце-то концов… К тому же человек этот совсем вскружил мне голову своими рассказами.

Только намного позже я узнал, что симпатичный, располагающий штаб-сержант — просто-напросто вербовщик, который получает по десять долларов за каждый подписанный год контракта. Значит, меня он продал армии за пятьдесят долларов.

Но в то время я этого даже не подозревал, я был счастлив оттого, что меня оценили и что судьба привела меня в такое хорошее место.

За подписанием договора последовал медицинский осмотр целым рядом специалистов. Меня признали годным.

Затем началась проверка моих умственных способностей.

Сначала со мной обошлись, как с дефективным ребенком.

Передо мной положили рисунок, изображающий клещи. Здесь же, под ними, были напечатаны названия различных инструментов: отвертка, молоток, гаечный ключ, клещи, долото, циркуль… Я должен был подчеркнуть соответствующее изображению название.

Следующим номером этой программы мне вручили деревянный диск в виде циферблата с двумя стрелками. «Двигайте скорее стрелки!» Полдесятого, четверть первого, без четверти пять… В конце концов меня и самого удивило, как это я не запутался.

Когда была неопровержимо доказана моя умственная полноценность, мне стали давать другие задания.

Экзаменатор подал четыре сигнала морзе, повторил еще и еще, и так, пока я кивком не остановил его, дав понять, что эти сигналы я уже усвоил. Передо мной опять лист, на нем, чередуясь в густых печатных строках, стоят уже заученные мной соответствующие буквы.

Сигнал морзе.

Я птичкой отмечаю на бумаге соответствующую букву.

Снова сигнал, и снова птичка.

И все быстрей и быстрей, в беспорядке.

Теперь меня ожидали более трудные испытания. Менялись экзаменаторы, усложнялись задания. Проверили действие моих рефлексов. Спросили, разбираюсь ли я в математике, даже задали какой-то вопрос из тригонометрии. Не обошли и мои познания по части грамматики английского языка и английской литературы. Затем им захотелось узнать, насколько хорошо я соображаю. Потом, наверно, целый час гоняли меня по правилам уличного движения. После этого посадили за руль, решили проверить, каков из меня водитель.

За все ставились оценки, результаты подробно фиксировались. При этом путы учтивого обращения ни на миг не ослабевали.

После всей этой сложной процедуры передо мной вырос молодой офицер:

— Будьте так любезны, сэр, следуйте за мной!

Мне даже в голову не пришло спросить, куда и зачем я должен идти. Я чувствовал себя усталым и подавленным. Хотелось поскорее покончить со всем этим.

Кабинет, куда меня ввели, принадлежал полковнику. Он поднялся из-за письменного стола и протянул мне руку.

— Мистер Мадяр, вы сдали все экзамены с весьма хорошими оценками… Здесь вы для того, чтобы присягнуть флагу Штатов.

Так я и предполагал, я ждал этого акта, тем не менее грудь мою распирала гордость. Вот вам: сын маленького народа вступает в ряды армии одной крупнейших держав земного шара. Да еще отлично выдержав экзамены.

Я повторял слова присяги.

— Поздравляю вас, молодой человек! И приветствую как добровольца армии США!

Опять рукопожатие, и наконец дверь за мной затворилась.

Для меня началась жизнь, резко отличавшаяся от прежней.

В штабе базы вооруженных сил меня снабдили билетом первого класса на самолет, а также талонами на питание на сумму в двадцать пять долларов. Я мог их предъявить в любом ресторане. Вдобавок мне выдали еще десятидолларовую бумажку, чтобы я не утруждал себя ходьбой и в случае необходимости пользовался транспортом. Согласно приказу, я должен был незамедлительно вылететь в находящийся в Южной Каролине Форт-Джэксон.

Первый мой в жизни полет казался мне волнующим и приятным приключением. Кругом меня сидели незнакомые люди. Хотя все они были в штатском, по самым различным признакам я заключил, что с подобным моему назначением в самолете больше никого не оказалось.

Рядом со мной сидел элегантно одетый пассажир средних лет. Судя по его внешности, он мог быть богатым коммерсантом. Почти сразу же после того, как мы сели в самолет, он обратился ко мне:

— Вы что, впервые в воздухе?

— Да, сэр, — ответил я, стараясь понять, как он догадался.

Он, видимо, понял, о чем я размышляю, так как, засмеявшись, сказал:

— У вас это на лице написано! Вы бледны, постоянно оглядываетесь и вдобавок еще мнете в руках кулек.

Я взглянул на свои руки и сконфузился. В самом деле, я взволнованно теребил нейлоновый мешочек, врученный мне на случай недомогания.

— Тут стыдиться нечего, молодой человек. Все мы так начинали пользоваться крыльями. Ничего, это пройдет. Закурите? — с этими словами он вместо сигарет протянул мне жевательную резинку.

— Благодарю, сэр!

— Да, лишь бы добраться благополучно. Черт его знает, почему в последнее время так много аварий!

«Ага, — вздохнул я облегченно. — Тебе тоже страшновато, дружок. Только ты умеешь это скрывать».

Я сразу же почувствовал себя равным ему.

— В таком случае почему вы решили лететь самолетом?

— Из-за времени. Самый быстрый способ.

Рядом с нами остановилась стюардесса. Она предложила прохладительный напиток.

— Берите, — посоветовал мой сосед. — Прекрасное средство для успокоения нервов!

«Чтоб тебе пусто было, — обозлился я на себя. — Неужели же и вправду по твоей роже видно, что ты желторотый?»

С этого момента я перестал интересоваться жизнью самолета, скорчив флегматичную мину человека, которому ровным счетом наплевать на то, что с ним происходит. В конце-то концов, чем я могу в случае чего изменить свою участь, нашу участь?

Мы вышли из самолета поздно вечером на аэродроме Колумбии. Я распрощался с попутчикамй. Взглянул в сторону миловидной стюардессы и встретился с ней взглядом: она в эту минуту разглядывала меня. Девушка покраснела.

«Эх, Фери, неплохо бы тебе начать солдатчину с незабвенной ночки!» — вздохнул я, будучи на пути к тому, чтобы только утром явиться на место назначения. Но мысль о возможных неприятностях взяла верх.

Я разыскал телефон-автомат и позвонил в Форт-Джэксон.

— О’кэй, бой, выезжаем за вами! — ответил голос, и трубку повесили.

Прошло не больше двадцати минут, как явился человек в военной форме, но без знаков различия. Он внимательно осмотрел меня, затем прямо подошел ко мне.

— Вы звонили?

— А откуда вы знаете? — ответил я вопросом.

Он осклабился.

— У меня глаз наметанный! — И с этими словами он взялся за мой чемодан.

— Да что вы в самом деле! — схватил я его за рукав.

— Оставьте! — отмахнулся он. — Пока вы не переступили ворота лагеря, считаетесь господином.

Слово «пока» резануло мне ухо. Оно еще долго вертелось у меня в голове, вытесняя прочие слова, мысли, потом я беспечно позволил ему улетучиться, и оно лопнуло как мыльный пузырь.

В темноте из окна машины я ничего не мог разглядеть. Внезапно мы въехали в какие-то ворота, за которыми в неровном свете фонарей и прожекторов показался великолепный, содержащийся в образцовом порядке парк. В луче прожектора передо мной блеснула надпись: «Добро пожаловать!» Такой прием показался мне весьма любезным.

— Вы голодны? Желаете поужинать? — спросил в канцелярии писарь, регистрировавший мое прибытие.

— Спасибо, я уже поел на аэродроме.

— В таком случае отдохните. А то с утра у вас начнутся хлопоты… Я покажу вам вашу комнату.

Меня проводили в отведенную для гостей комнату, обставленную просто, но удобно. Я умылся теплой водой, которой, к немалому моему удивлению, снабжался один из кранов (я его открыл из простого любопытства, захотелось узнать, для чего их два).

Словом, военная жизнь, по крайней мере поначалу, пришлась мне по душе.

Разбудили меня в четверть шестого утра. Я быстро умылся. Завтрак мне принесли в комнату. Позавтракав, я вышел во двор. Там я впервые встретился с такими же, как и я, солдатами.

Подали несколько небольших автобусов. Мы сели в них.

Моим глазам открылось необычное зрелище. Всюду, где мы проезжали, стояло множество выкрашенных в песочный цвет двухэтажных деревянных строений на бетонных сваях. Большой военный город был вдоль и поперек разделен, будто под линейку, ровными улицами на правильные квадраты.

Я умышленно сказал «город». Ибо по своим размерам этот лагерь может соперничать с самым большим Будапештским районом и в нем проживает больше двадцати тысяч «джи ай». На этих улицах армеец найдет любой нужный магазин, любое заведение, начиная от парикмахерских и кончая закусочными. Все эти магазины и заведения на местном жаргоне сокращенно называются «пи екс», так же как солдаты — «джи ай».

Проделав множество поворотов, мы остановились возле постройки, которая была больше остальных. При нашем появлении оттуда вышло несколько сержантов.

— В шеренгу стройся!

— Перекличка! Услыхав свою фамилию, каждый из вас должен стать по стойке «смирно» и ответить «я». Понятно?

Этот тон уже в корне отличался от прежнего. Здесь разговаривали по-военному, сурово.

В сущности, меня никто не обидел, и все же мое благодушное настроение мигом исчезло.

— Поттер!

— Я!

— Гибонс!

— Я!

— Конэто!

— Я!

— Хайдвеги!

Я насторожился. Хайдвеги… Хайдвеги… Не есть ли это…

— Я!

Твердое, трескучее произношение. Вот тебе на! Да это же венгр!

Не успел я обрадоваться, как назвали меня.

Затем:

— Шлинковиц!

— Я!

— Мак-Дермотт!

— Я!

— Тудореску!

— Я!

— Хэлд!

— Я!

Все на месте.

Каких только национальностей здесь не было! Американцы. Шотландцы. Итальянцы. Венгры. Поляки. Румыны. Немцы. Прямо-таки иностранный легион в миниатюре!

Что ни говори, Америка страна большая, и население ее сколочено из различных народов.

— Внимание! — загремела вдруг команда. Да, это была уже не вежливая просьба, а приказ. Команды щелкали одна за другой:

— Напра-а-ву! Два поворота нале-ву! За мной!.. Шаго-о-ом марш!

Мы вошли в коридор.

— Стой! Раздевайсь!

Мы в недоумении уставились друг на друга.

— Вам понятно? Раз-де-вайсь! Догола! Быстро! Живо! Время дорого!

Через полминуты мы уже нагишом ожидали, что будет дальше. Снова раздалась команда: «Стройся!» Каждый глядел теперь в затылок впереди стоящего.

К нам подошел солдат. Он стал снимать с нас мерку. Каждому дал номер.

— Внимание! Сейчас пройдете гуськом по коридору. Перед каждым окном покажете свою физиономию, назовете свой номер и возьмете то, что положено!

Из первого окна высунули рюкзак. Цвета хаки. Крепкий, брезентовый. На замке. Из второго — брюки. Из третьего — гимнастерку. У остальных окон мы получили белье, столовый прибор, судки — все, кроме оружия.

Из предпоследнего окна чьи-то руки повесили каждому на шею по медальону: найдут тебя где-нибудь в поле, хоть знать будут, как звали…

В конце с помощью какого-то хитроумного приспособления увековечили на рюкзаке несмываемой краской наши фамилии и номера. А там пошли мелочи: сперва на груди гимнастерки надо было нашить самому лоскут с фамилией, затем был проведен ряд предохранительных мероприятий (уколы, царапины, пластыри).

И вот мы заделались заправскими вояками.

Когда со всем этим было покончено, на дворе уже стемнело. Теперь-то не комнаты для гостей ожидали нас, а участок лагеря, где помещали и муштровали новобранцев.

Мы думали, что наконец-то можно будет выспаться, но не тут-то было. Следовало еще получить нужное для занятий воинское снаряжение и полуавтоматическую винтовку образца М-1. Как ни был я измотан, но иронически улыбнулся, когда мне вручили и штык-тесак. В современной Америке наряду с совершеннейшими видами оружия этот тесак показался мне анахронизмом, безделушкой, оставшейся нам в наследство от средних веков. Мог ли я предположить в ту пору, что именно он станет важнейшим предметом моего военного снаряжения, оружием, при помощи которого можно убивать бесшумно, незаметно.