События разворачивались в исключительно сложной и запутанной политической обстановке. Венгрия не имела самостоятельного выхода на международную арену, и мы вынуждены были довольствоваться той информацией, которую получали от миссий союзных держав-победительниц, находившихся в Будапеште.

Именно эта информация в основном и определяла решения руководства существовавших тогда партий. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что после освобождения Венгрии и победы над фашизмом на территории страны находились крупные соединения советских войск, и одно только их присутствие оказывало самое благотворное влияние на соотношение внутриполитических сил. Партия мелких сельских хозяев, как партия буржуазная, считала для себя образцом демократию западноевропейского типа. Если не принимать в расчет бесхребетного Золтана Тильди, временного президента страны, умевшего приятно улыбаться направо и налево, то руководящая верхушка партии — председатель Ференц Надь, генеральный секретарь Бела Ковач и вице-председатель Бела Варга — надеялась создать однопартийное правительство и тем самым получить полную власть в стране без контроля со стороны других партий путем проведения всеобщих выборов, заключения мирного договора и вывода советских войск с территории Венгрии. Таким образом, с точки зрения формирования политики для партии исключительно важной была любая достоверная — или считавшаяся таковой — информация о позиции западных держав.

Много позже, в наши дни, удалось установить тот факт, что политика крупнейшей по численности в стране партии, ее стратегия на всеобщих выборах в парламент и местные органы власти, ее связанные с победой на выборах планы и даже отношение к Советскому Союзу определялись односторонней информацией и заигрыванием со стороны дипломатических и военных представителей западных держав, сидевших в Будапеште и тесно связанных с верхушкой руководства этой партии.

Здесь, на страницах этой книги, прежде всего потому, что этого требует моя совесть, я должен констатировать, что в 1945 году мы стали жертвой безответственной, заведомо ложной информации, поступавшей с Запада. Так было и позже, в середине пятидесятых годов, а в особенности в 1956 году, когда в этом имел возможность убедиться на собственном опыте весь народ Венгрии.

После выборов 1945 года, когда лидеры партии мелких сельских хозяев стали законными руководителями высших органов государственной власти, ни один из западных дипломатов в беседах с ними ни словом не обмолвился о решениях Ялтинской конференции, на которой руководители трех великих держав договорились о послевоенном устройстве Европы, и в частности о том, что Венгрия, освобожденная Советской Армией, должна стать демократическим государством. Напротив, западные дипломаты всячески подталкивали и подбадривали нас, венгров, к тому, чтобы изменить договорное статус-кво.

На внутреннюю ситуацию наложил отпечаток и тот факт, что в период своего становления все партии в стране значительную часть энергии затрачивали на преодоление собственных междоусобиц и разногласий, раздиравших их изнутри. Венгерская коммунистическая партия начала решительную борьбу с оппозицией внутри своих рядов. Испытанные бойцы партии, находящиеся в тяжелые годы борьбы в подполье здесь, на родине, были оттеснены на второстепенные и третьестепенные посты. Социал-демократы вступили на политическую арену, находясь в состоянии раскола, поскольку вынуждены были, как и прежде, при Хорти, тащить за собой правую группировку социал-предателей типа Пейера и его сторонников.

Известный талантливый писатель Петер Вереш, став лидером национально-крестьянской партии, оказался неспособным положить конец соперничеству между Ференцем Эрдеи, склоняющимся к простоте и умеренности, и Имре Ковачем, снедаемым тщеславием и гигантоманией.

Наша партия в то время полностью именовалась так — независимая партия мелких сельских хозяев, земледельцев и городских буржуа. Уже одно это лоскутное название свидетельствовало о том, что по своему составу она представляла собой невероятно пестрый социальный конгломерат. В погоне за популярностью мы принимали в свои ряды всех желающих. Среди ее активных членов числились, например, настоятельница монастыря Маргит Шлахта, требовавшая возвращения к наказанию розгами; вдова богатого фабриканта Ильма Штюмер, известная в прошлом великосветская львица Зизи, именем которой ее любящий супруг назвал весьма популярный шоколад; ученый муж, но крайне ограниченный политик и реакционер Золтан Пфейфер; известный франкмасон, отважный до безрассудства в годы борьбы с фашизмом Йожеф Кеваго; прогрессивный умница-самородок Иштван Доби, в прошлом землекоп, создатель профсоюза батраков и землекопов, и многие, многие другие.

Наша партия, объединявшая в своих рядах тысячи людей, самых разных по своим взглядам и интересам, имела президиум, общенациональное правление, а также разветвленный партийный аппарат на местах и в столице. Фактически вся власть в партии в те годы сосредоточилась в руках Ференца Надя (к этому времени, как стало известно лишь позднее, он уже был членом тайной реакционной организации «Венгерская национальная община»), Белы Варги, Белы Ковача и узкого «партийного кабинета», включавшего их непосредственных помощников.

После того как агитация и пропаганда платформы партии в масштабе страны была возложена на Лаци Дюлаи и на меня, его заместителя, мы приступили к созданию широкой сети агитаторов, набирая их из молодых, полных энтузиазма и энергии активистов. Одновременно с этим велась и энергичная организаторская работа по отбору и сколачиванию руководящих кадров на местах. В этом не менее важном деле на место Балинта А раня пришел талантливый молодой учитель Йожеф Богнар; Шандор Кишш и Янош Хорват возглавляли сельский сектор. И наконец, молодежный сектор партии под руководством Иштвана Б. Раца завершал это громоздкое здание. Такова была структурная основа партии, так сказать, ее четыре опорных столпа.

Время шло, и по мере приближения осени, а с ней дня выборов обострялась и предвыборная борьба между соперничающими партиями. Мы, «мелкие хозяева», были абсолютно убеждены в победе, как и в том, что, воспользовавшись ею, изменим ход развития истории. Нас, молодых и рьяных активистов, всячески поощряли Ференц Надь, Бела Варга, Бела Ковач и Золтан Тильди. Подстрекаемые своими западными друзьями, наши партийные вожди требовали от нас, молодежи, твердости и непримиримости в предвыборной борьбе. Следовало чем-то компенсировать мелкобуржуазную мягкотелость, и мы из кожи лезли вон, чтобы оправдать это доверие.

Одним из препятствий на нашем пути была хорошо организованная предвыборная кампания рабочих партий, наших политических соперников. Свои собрания с избирателями они проводили с помощью так называемой «агитационной гвардии» — молодежных рабочих отрядов, которые не раз мешали нам и срывали наши митинги. Столкновения и конфликты, иной раз доходившие до драки, объяснялись тем, что местные органы власти были созданы на принципах межпартийной коалиции. Естественно, все областные и городские комитеты, как и подчиненные им подразделения полиции, оказывали поддержку той партии, к которой принадлежали их руководители. Это зачастую приводило к грубому насилию, а иногда даже к трагическим последствиям с человеческими жертвами.

Незадолго до дня выборов к нашему генеральному секретарю Беле Ковачу вызвали сначала Лаци Дюлаи, а потом и меня. Я оказался в кабинете четвертым, поскольку Ференц Надь уже сидел там. Шло оперативное совещание.

Обсуждалась предвыборная ситуация, а также возможные изменения в стране после проведения выборов. Дюлаи и я были проинформированы о том, что, по доверительным сведениям западных миссий, находившихся в Будапеште, Венгерская коммунистическая партия снабдила свою «агитационную гвардию» пистолетами и автоматами, превратив ее таким образом в вооруженную дружину. Вывод напрашивался такой: хотя анализ политических настроений масс избирателей и предвещает нам победу, о чем прекрасно знали и руководители рабочих партий, наши «друзья на Западе» настоятельно советуют Ференцу Надю, как лидеру партии, позаботиться о создании в рядах нашей партии надежных и боеспособных «отрядов самообороны».

— Мы пригласили тебя для того, — обратился ко мне Бела Ковач, — чтобы поручить тебе создание таких отрядов. Ты же и возглавишь их, если, конечно, согласен.

Это предложение было для меня большой честью, но вместе с тем я понимал, насколько трудно это дело.

— Согласен, — сказал я, — но хотел бы задать несколько вопросов.

— Мы тебя слушаем, — отозвался Ференц Надь.

— Мне нужна ясность. Я должен точно знать, что вы имеете в виду, говоря об отрядах самообороны. Это касается как численности, так и вооружения. Получим ли мы оружие от кого-то или должны приобрести его сами? Если сами, то как и на какие средства?

Ференц Надь и Бела Ковач переглянулись. Затем кто-то из них ответил:

— Численность зависит от надежности. Ты должен вооружить только тех людей, за которых можешь твердо поручиться. Оружие найдешь сам. Ты способен это сделать, мы знаем, поэтому-то наш выбор и пал именно на тебя. Что касается денег, то их ты получишь под видом расходов на пропаганду и агитацию за наших кандидатов на выборах. Деньги уже переведены на ваш отдел, минуя общепартийную кассу. Так будет надежнее. Но действуй быстро, время не ждет.

Это было, конечно, далеко не все, что меня интересовало; оставался самый главный вопрос, и я его задал:

— Ответьте мне: если дело дойдет до вооруженного столкновения между партиями, какую позицию займут советские войска, находящиеся в Венгрии? Кроме того, на какую поддержку со стороны американцев и прочих мы можем рассчитывать?

— Что же, вопрос твой вполне обоснован, — подтвердил Ференц Надь. — По мнению экспертов, советские войска не станут вмешиваться в наши внутренние дела до тех пор, пока нет угрозы для демократического строя, а также если никто и ничто не будет угрожать их стратегическим, то есть чисто военным интересам. Эксперты ссылаются на пример Финляндии и считают его весьма убедительным. — Сделав паузу, Ференц Надь продолжал: — Короче говоря, настало время, когда мы не можем дальше оставаться беззащитными и зависимыми. Особенно важно иметь свои вооруженные отряды после победы на выборах, поскольку, как вы знаете, министерство внутренних дел, политическая полиция и управление военными делами находятся пока в руках коммунистов. Кроме того, если мы станем правящей партией, нас не бросят на произвол судьбы наши друзья на Западе. Так нам обещали. — На этом Ференц Надь закончил совещание.

Должен сказать, что выполнение поставленной передо мной задачи не составляло для меня особых трудностей. К тому времени я уже имел в своем окружении достаточное количество энергичных и смелых молодых людей, которым можно было поручить покупку оружия, оставшегося после войны. Среди них назову, например, Йене Биндера, который вместе с пятнадцатилетним сыном барона Эде Ацела навестил меня еще тогда, когда я работал в аппарате Международного фонда помощи лицам, пострадавшим от фашизма.

Молодой Ацел был рослым, не по годам развитым юношей, звали его, кажется, Бела. Когда я начал его расспрашивать о судьбе отца, он пожал плечами и ответил холодно, без особых эмоций:

— Я знаю только, что отец бежал в Трансильванию, а там его арестовали румыны. А потом пошли слухи, что он расстрелян за попытку националистического путча.

— Почему ты не живешь с матерью?

— Мама живет в Тисароффе, в маленьком имении, которое ей оставили. Что мне делать в этой глуши?

— А что ты собираешься делать здесь, в Будапеште?

— Будет учиться. Покойный отец поручил мне его, — вмешался Йене Биндер. — Мальчик сейчас живет у меня.

Я не мог понять, почему Эде Ацел поручил воспитание сына не родной матери, а чужому человеку. К тому же мне трудно было судить, в хорошие ли руки он попал. Несомненно было одно — Биндер ловок и осторожен. За две-три недели он и его приятели за хорошие, правда, деньги тайно собрали в моем кабинете целый арсенал немецкого оружия.

Поначалу я загрузил пистолетами ящики письменного стола, потом стенные шкафы. Здесь были автоматы «шмайссер», карабины, ручные гранаты и большое количество боеприпасов. Когда уже все было забито до отказа, а мои агенты принесли ночью еще два ручных пулемета, пришлось вытребовать у коменданта ключ от помещения, находившегося позади моего кабинета. О существовании этого большого чулана мало кто знал даже из наших сотрудников. Он-то и стал нашим оружейным складом.

Несколько дней спустя мои помощники раздобыли из неведомых источников десятка три резиновых дубинок и целый ящик кастетов. Теперь я со спокойной совестью мог доложить руководству, что первая часть задания выполнена — оружие у нас есть.

Вскоре после моего доклада у меня в кабинете появился незнакомый молодой человек. Оглядевшись по сторонам, он негромко сказал, что намерен побеседовать по конфиденциальному делу с сотрудниками аппарата партии, компетентными в военных вопросах.

Несмотря на безупречный штатский костюм, незнакомца выдавала военная выправка. Движением бровей он дал мне понять, что вокруг нас в кабинете слишком много лишних людей. Однако в разгар предвыборной кампании иначе и быть не могло. Мы переживали эпоху плакатов, листовок и прочей наглядной агитации.

— Эти люди заняты своим делом, — ответил я. — Можете говорить здесь.

— Нет, сударь! — Молодой человек поднялся с кресла. — То, что я хочу вам сообщить, носит абсолютно секретный характер. Я все-таки хотел бы иметь возможность побеседовать с вами наедине.

К тому времени я уже постиг одну истину — внимательно выслушивать надо всех. Важные сведения иногда поступали из совершенно неожиданных источников. А поскольку в нашей резиденции в партийном доме на улице Шеммельвейс действительно толпилось множество различных людей, пришлось нам выйти и отыскать укромный уголок.

Когда мы остались одни, незнакомец щелкнул каблуками и по-военному четко сказал:

— Лейтенант Беки, офицер связи генерал-майора Золтана Сюди, честь имею представиться!

«Золтан Сюди, генерал-майор? Но ведь это же командир сводной офицерской дивизии, отступивший с немцами в Австрию!» В какое-то мгновение мне показалось, что передо мной помешанный, но, внимательнее приглядевшись, я убедился в обратном, хотя сам факт пребывания в Будапеште офицера связи генерала Сюди показался мне тогда невероятным.

— Простите, лейтенант, но вы могли бы удостоверить свою личность?

Моя недоверчивость не только не обидела, но даже почему-то обрадовала незнакомца.

— Разумеется, сударь. Прошу вас!

Он отогнул лацкан пиджака, извлек из потайного карманчика сложенный в несколько раз листок бумаги и протянул его мне. На нем было написано всего несколько слов: «Лейтенант Беки — мой уполномоченный. Витязь Сюди». Подпись генерала украшала печать дивизии с королевским гербом.

Все это не вызвало у меня особого восторга. Из газетных сообщений и радиопередач я знал, что дивизия «Святого Ласло» была единственной венгерской дивизией, которая сражалась на стороне гитлеровцев до конца.

Мое замешательство не укрылось от взгляда лейтенанта. Убрав свой документ, он проговорил:

— Господин генерал направил меня в распоряжение руководства партии мелких сельских хозяев. Господин генерал полагает, что после того, как ваша партия победит на выборах и создаст однопартийное правительство, у вас возникнет необходимость иметь хорошо подготовленную, испытанную в сражениях, сильную и боеспособную армию. Он предлагает вам свои услуги.

Я не поверил своим ушам. Мое первоначальное замешательство сменилось изумлением, смешанным с негодованием. Наконец-то я уяснил себе, о чем шла речь, но все еще не хотел верить, что такое возможно.

— Вы утверждаете, господин лейтенант, что дивизия «Святого Ласло» существует? Но она же давно в плену у союзников!

— Да. Я уполномочен заверить вас и вашу партию, что британские военные власти исключительно хорошо обращаются с нами. И переговоры, которые я веду здесь с вами, проходят с их ведома и согласия.

Я остолбенел, услышав это. «Теперь все понятно! Между словами Ференца Надя о «наших друзьях на Западе» и появлением лейтенанта Беки в моем кабинете существует прямая связь», — пронеслось у меня в голове. Негодование мое достигло предела, но увы, личные чувства не должны подрывать партийную дисциплину, политика и эмоции несовместимы. К слову, я все же сильно сомневался в том, что генерал Сюди располагает полнокровной и боеспособной дивизией, правда, оценка его предложения и принятие окончательного решения не входили в мою компетенцию. Тем временем в резиденции появился Лаци Дюлаи, и мы вдвоем проводили офицера связи к Беле Ковачу. Дальнейшее меня не касалось.

Впрочем, не совсем так. Некоторое время спустя я узнал, что лейтенант Беки был переправлен назад в Австрию в сопровождении Шандора Раффаи, сына епископа. Позже Лаци Дюлаи неоднократно жаловался мне, что Раффаи шлет нам в Будапешт донесения с весьма сомнительными лицами, а содержание этих донесений таково, что его вполне достаточно для вынесения смертного приговора за государственную измену.

Через некоторое время я лично убедился в существовании вооруженной до зубов венгерской дивизии «Святого Ласло» в английской зоне оккупации Австрии. Было это осенью 1945 года. Но об этом несколько позже.

А пока мы переживали месяцы, до предела накаленные предвыборной горячкой. Тот, кто не испытал всего этого, с трудом может представить себе атмосферу тех дней и ночей, и не только в Будапеште, но и во всей стране.

События того времени воспринимались меньшой частью населения как результат проигранной войны, большей же его частью — как следствие освобождения от фашизма. Столица и многие другие города пострадали от войны. Класс помещиков-землевладельцев перестал существовать, но лишь немногие верили в то, что земля действительно будет принадлежать тем, кто ее обрабатывает, как это утверждали коммунисты. На взглядах людей еще сказывалась антикоммунистическая пропаганда периода правления Хорти и все то, что на протяжении двадцати пяти лет доказывалось, провозглашалось, вбивалось в головы всеми возможными средствами.

Только находясь в гуще народных масс, которых одновременно и опьяняла, и пугала обретенная свобода, можно представить себе все то, что происходило в атмосфере тех лет. Многое казалось немыслимым, невероятным, но оно было! И это тоже исторический факт.

В один прекрасный день у кого-то из наших агитаторов, не помню, у кого именно, возникла идея: если мы сами не в состоянии резко увеличить тиражи наших предвыборных плакатов и листовок, надо постараться сократить поток наглядной агитации у противника. Сказано — сделано. Десятки наших активистов, в особенности молодых, являлись в резиденции других партий и с энтузиазмом предлагали свои услуги в качестве распространителей наглядной агитации, а затем с торжеством тащили к нам в отдел тюки и пачки с плакатами и листовками наших соперников. Нужно ли говорить, куда они потом девались?!

У кого и когда родилась другая мысль, точно не помню (не удивлюсь, если под влиянием «ветра с Запада»), но помню отлично, как она воплощалась в жизнь. Мы начали выпускать листовки и небольшие плакаты, по стилю и содержанию резко отличавшиеся от наших обычных, разрешенных цензурой агитационных изданий. В них мы обливали грязью противников и взывали к патриотическим чувствам венгров, образно говоря, бросали горящие спички в бочку с порохом.

К проведению этой операции мы приступили в начале сентября. Поздно вечером, выдав последние инструкции своей «агитбригаде» о распространении нового материала, я возвратился домой смертельно усталый, но с приятным чувством предвкушения завтрашнего успеха.

Меня разбудил резкий продолжительный звонок у двери. С трудом открыв глаза, я взглянул на часы. Они показывали три часа ночи. Кто бы это мог быть? Я, как функционер центрального аппарата партии, находящейся у власти, чувствовал себя настолько уверенно, что вскипел от негодования, когда в мою квартиру ввалились трое сотрудников политической полиции. Кто-то из них сунул мне под нос одну из упомянутых выше листовок весьма деликатного содержания.

— Это ваша продукция?! — прозвучал вопрос.

Отрицать было бессмысленно, да я и не собирался этого делать, ощущая за своей спиной могущественных покровителей.

— Майор Принц, — представился старший из пришедших.

Может быть, он в отличие от меня предчувствовал, что эта первая наша встреча не окажется последней. Ошибся майор лишь в одном — в том, что вторая встреча произойдет не так скоро, как он ожидал.

Несмотря на мои яростные протесты, меня арестовали и привезли в дом номер 60 по проспекту Андраши, хорошо известный в те времена всем будапештцам. Я был удостоен высокой чести — меня ожидал сам начальник политической полиции Габор Петер.

Он тоже помахал перед моим носом злополучной листовкой:

— Как политик, ты понимаешь хотя бы значение того, что тут накропал?

— Целиком и полностью, — как можно заносчивее ответил я. — Мы попытались уравновесить вашу картофельную агитацию.

Петер понял мой намек. Голодающие жители Будапешта регулярно получали картофель от советского командования. Его доставляли в центр города в трамвайных вагонах (линия была уже восстановлена), на стенках которых красовались огромные транспаранты, извещавшие о том, что этот картофель — подарок народу от Венгерской коммунистической партии. Такой маневр сильно компрометировал партию мелких сельских хозяев, которая, дескать, не может обеспечить город продуктами питания.

— Намерение понятное, — отозвался Габор Петер, — только содержание этой бумажки выходит далеко за рамки предвыборной борьбы.

Поскольку я категорически отказался давать какие-либо показания и подписывать протокол, он после получасового допроса вызвал конвой. Меня увели в подвал и поместили одного в большой, свежевыбеленной камере с двойными нарами.

Тревога начала овладевать мною, но я твердо верил в то, что друзья не оставят меня в беде. Кроме того, прощаясь с матерью при аресте, я наказал ей поскорее сообщить Лаци Дюлаи, где я и что со мной произошло. Немного успокоившись, я даже вздремнул час-другой на жестких, но чистых, недавно сооруженных нарах.

Утром в двери со скрипом повернулся тюремный ключ. На пороге появился майор Принц:

— Прошу следовать за мной!

Мы долго шли по каким-то лестницам и коридорам, пока я вновь не оказался перед Габором Петером.

— Ну как, обо всем подумал? — спросил меня вездесущий и всезнающий шеф полиции. — Будешь давать письменные показания или еще погостишь у нас?

— Мне не о чем писать.

— Ты понимаешь, что говоришь? Хорошо обдумал? — В голосе Петера прозвучала явная угроза.

Я молчал.

— Уведите! — приказал Габор Петер.

Майор Принц вывел меня из кабинета. В приемной, где сидела секретарша, ему передали небольшой бумажный пакет. Зажав его под мышкой, он другой рукой взял меня за локоть и таким образом проводил до подворотни. Там он остановился, вынул из пакета мои подтяжки, шнурки от ботинок, кошелек и бумажник с документами — одним словом, все, что у меня отобрали при аресте. Указав на мои вещи, он сказал:

— Одевайтесь, берите вещички и можете идти.

— Здесь одеваться, в подворотне?

Принц насмешливо прищурился:

— Лучше здесь, чем нигде. И поторопитесь, вас ждут.

Действительно, перед подъездом дома номер 60 по улице Андраши стоял большой черный лимузин, принадлежавший Ференцу Надю. В нем меня ожидал Лаци Дюлаи. Он рассказал мне следующее: узнав о моем аресте, руководители партии Ференц Надь, Бела Варга и Бела Ковач в форме ультиматума заявили Ракоши, что если я не буду немедленно освобожден, то партия мелких сельских хозяев откажется участвовать в парламентских выборах.

Услышав об этом, я словно вырос в собственных глазах, искренне поверив, что такой решительный демарш был предпринят из-за моей персоны, столь высоко ценимой вождями партии. Это приятно щекотало мое самолюбие. Несколько лет спустя я убедился в том, как глубоко заблуждался. Изучая газетные отчеты о процессе раскрытого в 1947 году заговора против республики, во главе которого стояла так называемая «Венгерская национальная община» — тайная контрреволюционная организация, членом которой был Ференц Надь, я понял, что тогда, в 1945 году, из тюрьмы вызволяли не меня, Миклоша Сабо, а человека, через которого органы безопасности могли добраться до тайного оружейного арсенала в резиденции партии мелких сельских хозяев.

Так или иначе, а осенью 1945 года Ракоши вынужден был уступить и я оказался на свободе. На этом, однако, дело не кончилось — у меня появились «хвосты». Они следовали за мной везде, где бы я ни появлялся, начиная от моего дома и кончая поездками по городу.

От установленной за мной слежки я избавился довольно простым способом — перебрался на жительство в свой рабочий кабинет. Так поступали и другие наши активисты, которых задерживали при распространении наших предвыборных прокламации и которых приходилось потом выручать.

Вот в такой обстановке после всех передряг наступил наконец день первой пробы политических сил — 7 октября. В этот день проходили выборы в столичный магистрат. Должен сказать, для нас важен был не столько состав магистрата, сколько прогноз выборов в Национальное собрание Венгрии, первых свободных выборов после окончания войны, которые должны были проводиться в ноябре.

Руководство партии заседало в своей резиденции всю ночь. Ожидали сводок и информации из разных районов города, поступавших прямо с избирательных участков. На огромной карте столицы отмечались результаты голосования. Мы считали — во всяком случае, некоторые из нас, — что население Будапешта должно сделать свой выбор между буржуазной демократией и коммунистами, а этот выбор задаст тон, станет как бы увертюрой для выборов по всей стране.

Оглядываясь теперь на события тех дней, я должен констатировать, что те выборы не отражали реального положения вещей. Не потому, что кое-где имела место подтасовка или фальсификация бюллетеней. Главное состояло в том, что людям приходилось выбирать между двумя направлениями их будущей жизни, причем о первом из них — о буржуазной демократии — на протяжении всей своей предыдущей жизни они слышали только хорошее, а о втором — о социализме и коммунистах — им твердили только дурное.

На выборах в магистрат Будапешта и районные Советы партия мелких сельских хозяев получила подавляющее большинство голосов. Мы плавали в облаках счастья, в резиденции хлопали пробки от бутылок шампанского, все праздновали победу.

Довольные, но смертельно усталые члены штаба разъехались по домам. Остались только мои сотрудники и я. Мы еще опасались выходить и улеглись на кушетках.

Потерпев поражение, рабочие партии, разумеется, не разделяли нашего торжества. Они не поздравили нас с победой. Мало того, их руководство решило взять реванш путем демонстрации силы и сплоченности своих сторонников, прежде всего заводских рабочих. Первого человека, принесшего весть о таком повороте дел, я не принял всерьез и уже собирался продолжить прерванный сон, как в кабинет ворвался второй гонец:

— Ты знаешь, что творится в городе? Ужас!..

Его вытаращенные глаза и всклокоченный вид возымели действие. Я вскочил с дивана, не на шутку встревоженный, сон как рукой сняло.

— Откуда мне знать? Говори толком! — раздраженно выкрикнул я.

— Повсюду митинги, тьма народу! На площадях ораторы разжигают толпу, призывают бить буржуев. Пойдем, мол, покажем этим предателям родины, мелким хозяевам, что такое рабочий кулак!..

Третий гонец сообщил о том, что к нашей резиденции уже приближается огромная разъяренная толпа. На раздумья времени не оставалось.

— Запереть главные ворота! Закрыть все боковые выходы, раздать оружие! — приказал я.

Мои сотрудники-агитаторы действовали быстро и четко. В течение нескольких минут были забаррикадированы оба боковых входа, каждый охраняли по двое парней, вооруженных автоматами. Мы полагали, что направлением атаки станут, конечно, главные ворота. Видимо, наши противники хотели достигнуть чисто пропагандистского эффекта, который получил бы соответствующий международный резонанс.

На лестничной площадке прямо перед тяжелой входной дверью мы установили один ручной пулемет, на втором этаже — другой, автоматчики расположились за колоннами, обрамлявшими просторный холл, и на лестничных маршах, укрывшись за массивными перилами с каменными тумбами.

Резиденция партии мелких сельских хозяев была готова встретить огнем незваных гостей, если они попытаются силой ворваться в здание.

А незваные гости между тем приближались. Возбужденные выкрики, громко скандируемые лозунги, глухой ропот толпы слышались все ближе и ближе.

У меня не было сомнений в том, что мы сумеем дать должный отпор. Нас защищали толстые стены, огневых средств и боеприпасов было достаточно. Но мучила мысль: неужели нельзя избежать кровопролития? Почему человеческие жизни должны быть принесены в жертву политическим амбициям?

Срочно требовалось что-то предпринять — немедленно связаться с Ракоши, или вызвать отряд полиции, или обратиться за помощью к советскому командованию. Все равно что, лишь бы предупредить трагедию, не допустить стрельбы по живым людям.

Я не отходил от телефона, пытаясь дозвониться до Ференца Надя, Белы Ковача и Белы Варги. Как назло, у них дома никто не снимал трубку, а Золтан Тильди, как всегда в критических случаях, срочно заболел. Что делать? Только эти люди были компетентны вести переговоры на высшем уровне.

Тем временем толпа уже затопила узкую улицу Шеммельвейс, внизу забарабанили в ворота, угрожающие выкрики стали все громче. Да, столкновение казалось неизбежным.

И все же нашелся один человек, который не стал уклоняться от ответственности. Этим человеком оказался Ласло Йекеи, управляющий делами партии, впоследствии министр без портфеля и начальник личного кабинета премьера Ференца Надя.

Не знаю, как это ему удалось, но буквально в считанные минуты вместе с Йекеи к месту происшествия прибыли начальник политической полиции Габор Петер и заместитель главы советской части Союзной контрольной комиссии генерал-лейтенант Свиридов.

Толпа, так и не узнав о грозившей ей опасности, проявила благоразумие и отступила, оставив, однако, у ворот нашего дома какую-то металлическую коробку.

— Да это же партизанская самодельная мина, — сказал советский генерал. Он подошел и умело вынул из шашки взрыватель.

— Такое больше не повторится, — коротко пообещал Габор Петер.

Йекеи, присутствовавший при этом, не проронил ни единого слова. Затем он вместе со мной поднялся во второй этаж, обнял меня за плечи и только там проговорил:

— Я думаю, твои ребята теперь могут отдыхать спокойно. Тебе тоже не мешало бы хорошенько выспаться.