Чапарро думает о том, что если в жизни и есть возвышенные моменты, то это один из них. Перфекционист, который сидит у него внутри, нашептывает: возможно, это еще более возвышенный момент, чем может показаться. Однако сидящий в нем рационалист быстро отметает всякие возражения, потому что счастье, облачившись в сладкое спокойствие, начало убаюкивать его.

Настает вечер, и он — с Ирене в ее кабинете. Здание Суда в это время пустынно. Они только что выпили кофе, Ирене улыбается после долгого молчания, в течение которого их вопрошающие взгляды перекрещиваются над ее рабочим столом. Такие молчаливые моменты всегда неудобны, но, несмотря ни на что, Чапарро наслаждается ими.

Он чувствует, что в течение этих последних месяцев что-то сдвинулось с места или изменилось, и не столько в нем самом, сколько в этой женщине, сидящей напротив, в которую, он прекрасно это знает, влюблен. Они виделись несколько раз с тех пор, как Чапарро решил не идти на собственные проводы, а вернулся, чтобы попросить у нее свою старую машинку «Ремингтон». Наверное, раз шесть или семь. Всегда точно так же, как и сегодня, по вечерам. Первые два или три раза Чапарро старался избежать неизбежного, не хотел выглядеть смешно. А потом уже нет. Ирене, как это ни странно, прямо объяснила ему, что ей приятны встречи с ним и она не хочет, чтобы он каждый раз специально искал для этого причину. Она сказала ему это по телефону. Чапарро жалеет, что не мог видеть ее лицо, когда она произносила эти слова. Но в то же время он подозревает, что не хотел бы, чтобы она видела его, задрожавшего от волнения, в тот миг. Какое лицо должно быть у человека, когда он слышит такое?

Не все, сказанное Ирене, оставляет у него столь сладостное послевкусие. Не так давно он отважился — видимо, хотел усложнить себе жизнь, предположить при ней, что такие встречи могут послужить поводом для разговоров. Она ответила просто, можно даже сказать, чуть-чуть надменно, даже с каким-то причиняющим боль равнодушием, что нет ничего плохого в том, чтобы выпить кофе с другом. Такое определение причинило боль, потому что отдаляло его от нее, заставляло его вернуться в реальность. Во время редких вспышек оптимизма Чапарро говорил себе, что не стоит принимать все так близко к сердцу, может, у нее получилось так выразиться, чтобы скрыть свое собственное, вполне обоснованное смятение, что она просто не хотела выставлять свои чувства напоказ. Кроме того, женщины очень хорошо знают, как скрывать свои чувства, как дезактивировать детонаторы своих эмоций, которые у многих мужчин, вольно или невольно, сразу вырисовываются на лице. Так, по крайней мере, считает Чапарро, или хочет в это верить, будто женщинам суждено лучше понимать мир со всеми его опасностями. Вот поэтому имеет смысл думать, что Ирене, ответив ему таким образом, наверное, держит в себе все то, что у него бьется через край, выплескивается в окружающий их мир, разливается везде, где он только ни появится; она же создала свой собственный мирок в своем кабинете, пахнущем деревом, кабинете, в котором Ирене только что ему улыбнулась, может, чуть-чуть смутившись.

Это смятение Чапарро прекрасно понимает, потому что оно выдает… и что же оно выдает? Для начала они остались без темы для разговора. Чапарро уже поведал ей все о своем романе. Ирене ввела его в курс последних судейских сплетен. И если сейчас они молчат, и если сейчас в этом молчании спрашивают друг друга о чем-то, но все равно не прерывают молчания, так это потому, что больше ничего не задерживает их в том огромном мире, ведь они сейчас здесь, в этом кабинете, сидят друг напротив друга, и нет ничего прекраснее этого молчания.