Поутру наши герои поднялись свежие, как на исповедь, и лишь герцог казался несколько утомленным. В этом обвинили Дюкло: известно было, с каким искусством дарит она плотские радости, и сам герцог признавался, что особенно упоительно изливать сперму именно с Дюкло. Сколь верно, что в таких материях все зыбко, изменчиво и не зависит от красоты, возраста и целомудренности, можно говорить лишь об известном чувстве меры, чаще гораздо встречающимся у красоты увядающей, нежели там, где весна сияет всеми своими дарами, но не имеет опыта зрелости. Но имелась и еще одна особа, которая становилась все более привлекательной и все более умелой, – это была Юлия. Уже явственно стала проявляться в ней склонность к разврату и даже изобретательность в нем. Достаточно умная, чтобы понять, что без покровительства не обойтись, достаточно притворщица, чтобы ласкать тех, к кому в глубине души совершенно равнодушна, она сделалась подругой Дюкло, надеясь таким образом попользоваться благосклонностью своего отца, положение которого в компании она ясно себе представляла. Всякий раз, когда приходил ее черед спать с герцогом, она умела пристроить рядом с собой Дюкло. Она проявляла столько ловкости, была столь услужлива, что герцог уверился окончательно, что когда с ним оба этих создания, он разрядится наилучшим образом. И при всем том герцог достаточно пресытился своей дочерью, и не оказывайся рядом с нею герцогская любимица Дюкло, Юлия вряд ли могла на что-то рассчитывать.

С ее супругом Кюрвалем дело обстояло почти так же. И хотя своим приобретшим сноровку ртом, своими нечистыми поцелуями она порой добивалась от него извержения, его отвращение к ней не слишком уменьшилось: мы бы сказали даже, что оно рождалось в пламени этих бесстыдных лобзаний. И Дюрсе ценил ее мало: за то время, что они бывали вместе, ей не удалось и двух раз растормошить его. Стало быть, ей оставался еще только епископ. Он был в восторге от ее непристойных разговоров и находил ее зад прекраснейшим из всех задов мира. В самом деле, природа наградила ее задницей самой Венеры. Итак, она сосредоточилась на этих четверых: ей хотелось первенствовать любой ценой, она чувствовала, что для этого нужна протекция, и она ее добивалась.

В часовню в этот день явились только Эбе, Констанция и матушка Мартен, и за все утро не было замечено ни одного проступка. После того как эти трое сделали свои дела, Дюрсе также пришла охота. Герцог, все утро круживший вокруг его тылов, тут-то и улучил момент, чтобы себя ублажить; они заперлись в часовне, оставив прислуживать им единственно Констанцию. Герцог мог быть доволен: тщедушный финансист наложил ему в рот целую кучу. Но этим господа не ограничились, и Констанция поведала потом епископу, каким мерзостям битый час предавалась эта пара. Я уже говорил, что они были… друзьями с детства и в зрелом возрасте не отказывали себе в удовольствии припомнить свои школьные проказы. Констанция же играла в этом тет-а-тете роль скромную: подтереть зады, несколько раз пососать, несколько раз подрочить, и ничего более.

Все четыре приятеля сошлись затем в гостиной и немного поболтали о том о сем, пока не пришел час обеда. Обед, по обыкновению, был великолепен и непринужденно весел, сдобрен кое-какими ощупываниями, вольными поцелуями, обилием непристойных речений, и завершился кофе, который подали в гостиной Зефир с Гиацинтом и Мишетта с Коломбой. Герцог отделал Мишетту в ляжки, а Кюрваль поступил точно так же с Гиацинтом. Дюрсе заставил Коломбу испражниться, а епископ приказал Зефиру принять это в рот. Кюрваль, припомнив случай, рассказанный Дюкло накануне, захотел наложить Коломбе в переднюю щель; старая Тереза разложила девочку, и Кюрваль сделал свое дело. Но так как вышло из него пропорционально тому количеству пищи, которым он набивал свою утробу все эти дни, почти все вываливалось на пол, и он лишь слегка, да будет мне позволено так выразиться, «изговнял» прелестную п… ку, которую природа предназначила отнюдь не для таких грязных удовольствий. Епископ, которого восхитительно дрочил Зефир, с философским спокойствием расставался со своей спермой, присовокупляя к наслаждению, вызванному этой процедурой, впечатления от сладостного зрелища, развернувшегося перед его глазами. И вдруг рассвирепел: он бранил Зефира, он бранил Кюрваля, он обрушился на весь белый свет. Для восстановления сил ему поднесли большой стакан укрепляющего эликсира, Мишетта и Коломба уложили его на софу соснуть и уже не отходили от него. Проснулся он в значительно лучшем расположении духа, и чтоб окончательно восстановить его силы, Коломба немного пососала его: зверек снова высунул свою мордочку, и епископа можно было вести в салон рассказов. В этот день на его диване оказалась любимая им Юлия, и благорасположение вернулось к епископу. С герцогом была Алина, с Дюрсе – Констанция, а с Кюрвалем расположилась его дочь. Все приготовились, прекрасная Дюкло взошла на свой трон и начала так:

– Как ложно утверждение, что неправедно нажитое богатство счастья не принесет. Ручаюсь, что это отнюдь не так. Дело мое процветало, никогда в бытность Фурнье в доме не бывало такого обилия гостей. И тогда, господа, пришла мне в голову мысль, признаюсь, немного жестокая, которая, однако, льщу себя надеждой, придется вам по вкусу. Мне подумалось, что если ты не делаешь добра тому, кому обязан его сделать, то есть какое-то злодейское наслаждение в том, чтобы принести этому человеку горе. И мое находчивое коварство вдохновило меня сыграть славную шутку с тем самым Петиньоном, сыном моей благодетельницы, кому я должна была по ее поручению передать состояние, безусловно, невообразимое для этого бедняги, и которое я уже изрядно промотала. И вот как счастливо сложились все обстоятельства. Этот убогий сапожник в свое время женился на такой же нищей девице из своего же цеха. Единственным плодом этого злосчастного союза была дочь. Ей к тому времени исполнилось двенадцать лет, и мне обрисовали ее прелестным ребенком, обещавшим стать настоящей красоткой. Девочка эта, росшая в бедности, но о которой родители заботились как могли и души в ней не чаяли, показалась мне очень заманчивой жертвой. Петиньон никогда не бывал в нашем доме и ничегошеньки не знал о своих правах на наследство. Я же, как только Фурнье рассказала о своем сыне, постаралась собрать все сведения о нем и его обстоятельствах: вот так я и узнала, каким сокровищем он обладает. В то же время маркиз де Месанж, всем ведомый закоренелый развратник – Дегранж еще много сможет рассказать вам о нем, – попросил меня подыскать ему девственницу не старше тринадцати лет; за ценой он обещал не постоять. Я не знала, что собирается маркиз сделать с этой девственницей, за ним не водилось особенных жестокостей, однако он поставил условием, что после того, как девственность будет подтверждена сведущими экспертами, он выплатит мне условленную сумму, и больше не хочет иметь дело ни с кем: девочку увезут в чужие края, и она, возможно, Франции больше не увидит. Маркиз был одним из лучших моих клиентов – вы скоро увидите его в деле, – я готова была расстараться для него и решила, что Петиньонова дочка будет ему в самый раз. Но как ее заполучить ко мне? Малютка почти не выходила из дома, да и дома с нее не спускали глаз; все это не давало мне никаких надежд на успех. Правда, у меня, как я вам уже говорила, был на такой случай очень ловкий соблазнитель юных созданий, но тогда он пребывал вдалеке от Парижа в какой-то глухой деревушке, а маркиз на меня наседал. Наконец я нашла единственное средство, и оно сослужило как нельзя лучше мне службу, превратив маленькую злую проделку в великолепное преступление. Я надумала притянуть Петиньона и его жену за неуплату долгов, да так, чтобы их непременно засадили в тюрьму. Девочка останется без присмотра, а уж там легко попадет в подготовленную мною западню. В числе моих друзей был прокурор, мастер на все руки, в его умении состряпать подобное дельце я не сомневалась. Я все ему рассказала, он раскопал кредиторов, научил их, поддержал их в суде, и уже через неделю чета Петиньон оказалась за решеткой. А дальше все было просто: брошенную девочку приютила у себя соседская, такая же бедная семья, я подослала туда одну греховодницу, и вот малышка Петиньон у меня. Внешность ее отвечала всем требованиям: чистая, белоснежная кожа, маленькая и круглая попка, груди уже сформировались. Словом, трудно было отыскать более соблазнительного ребенка! Все это мне обошлось со всеми издержками в двадцать луидоров, маркизу я выставила счет на сто, он мне выплатил названную сумму, еще раз напомнив, что больше он ни с кем не хочет иметь дела. Двадцать луидоров я выплатила прокурору, и чистая моя прибыль составила шестьдесят золотых монет! Прокурору я заплатила столь много в надежде, что он сумеет устроить так, чтобы родители маленькой Петиньон как можно дольше ничего не знали о судьбе своей дочери. В конце концов они, конечно, узнали – скрывать было невозможно. Виновные в недогляде соседи извинялись, как только могли, но и дорогой мой сапожник и его достойная супруга, так и не выйдя из заточения, скончались в тюрьме через одиннадцать лет после похищения их дочери – это уж постарался мой друг прокурор. На этом маленьком злоключении я получила двойной выигрыш – не только деньги за похищение девочки, но и те шестьдесят тысяч, полученные от моей доброй хозяйки, могли меня теперь не беспокоить. Что же касается девочки, то маркиз был правдив: я ничего о ней больше не слышала… Разве что Дегранж могла бы рассказать вам окончание этой истории… Ну а теперь вернемся к моей истории и тем обыденным событиям, которые, быть может, откроют перед вами кое-какие детали, достойные включения в наш список.

– Черт возьми, – произнес Кюрваль, – мне безумно понравилась твоя предусмотрительность. Это же такое умно рассчитанное злодейство. А последовательность – лучше и не придумать! Сначала игра с жертвой, с которой ты еще не содрал всю шкуру, и лишь потом последний удар. По мне, так это такая изысканность, что ее можно поставить в одном ряду с нашими лучшими шедеврами.

– А вот я бы рубил сплеча, – возразил Дюрсе, – а то эти людишки, не ровен час, могут и вырваться. Ведь полно дураков на свете, только и думающих, как бы помочь несчастненьким. Пока они живы, ты не избавлен от беспокойства.

– Сударь, – ответила Дюкло, – когда у тебя в обществе нет того веса, какой имеете вы, и для своих проделок надо пользоваться услугами людей подчиненных, осторожность необходима, и ты не решишься совершить все, что хотела бы.

– Совершенно верно, совершенно верно, – заключил герцог, – она действовала как нельзя лучше.

И после этого прелестная рассказчица возобновила свое повествование.

– Ужасно, господа, – так начала обворожительная Дюкло, – рассказывать вам опять о мерзостях, подобных тем, о которых я говорю уже столько дней. Но вы настаивали, чтобы я соединила все, что имеет отношение к нашему предмету, и ничего бы не утаивала от вас. Так что еще три примера этой ужасающей грязи, и мы перейдем к рассказу о других причудах.

Первый пример – старый управляющий в королевских поместьях. Ему было шестьдесят шесть лет. Он заставлял девушку раздеться догола и затем, потрепав ее по ягодицам, вернее сказать, потискав ее за ягодицы, приказывал перед ним испражняться. Прямо на пол, посреди комнаты! Налюбовавшись наложенной кучей, ставил девицу на четвереньки, и она должна была поедать все это месиво, выставив старику на обозрение свой измаранный дерьмом зад. Он в это время занимался рукоблудием и изливался в тот самый момент, когда кушанье оказывалось съеденным. Вы понимаете, господа, что согласных на такое свинство девушек, да к тому же молоденьких и пригожих, не так-то легко сыскать. Но я их находила, ведь в Париже, если хорошенько заплатить, отыщешь все, что угодно.

Второй сходный пример являл собой клиента, также требовавшего абсолютного послушания от девушки; но так как старый развратник желал самых молоденьких, я ему их находила: среди девчонок куда легче отыскать согласных на всякие штучки, чем среди девиц с опытом. Я приготовила ему прехорошенькую цветочницу лет тринадцати-четырнадцати. Он является, снимает с девчонки все, что ниже пояса, щупает ее зад, заставляет ее попукать, затем закатывает себе пять или шесть клистиров и выпаливает все это в рот бедной девочке, которой приходится чуть ли не захлебываться волнами этого грязного потока. Сам же он сидит на бедняжке верхом, одной рукой накачивает свой довольно внушительных размеров член, а другой мнет девичий бугорок так, что может оставить ее без единого волоска. После шестого клистира этот субъект был готов продолжать, потому что кончить ему не удалось. Малютка, которую начало тошнить, умоляла отпустить ее подобру-поздорову, но он только рассмеялся ей в лицо и продолжал свое дело, пока наконец я не увидела, как из него потекло.

Наконец-то последний пример этих непотребств как основной страсти, хотя, уверяю вас, мы еще часто будем встречаться с ними, как с приправой к чему-то другому, явит нам старый банкир. Этому требовалась красивая женщина, но ей должно было быть между сорока и сорока пятью годами, и грудь у нее должна была быть отвислой как можно более. Оставшись с такой особой вдвоем, он обнажает ее, но только выше пояса, и крепко вцепляется ей в соски. «Прекрасное коровье вымя, – кричит он. – Эта требуха – лучшая подтирка для моего зада». И вот он начинает терзать ее грудь, выкручивает ей соски, просто связывает их один с другим, оттягивает, дергает, плюет на них и размазывает по ним свою слюну, даже вытирает об них свои грязные ноги и все приговаривает, что, мол, это и грудью нельзя считать, что непонятно, для чего же ее придумала природа, что эта штука только оскорбляет женское тело, и всякую подобную галиматью несет. А потом разоблачается сам и, оставшись голый как ладошка, являет нам свое тело. Но Боже мой, что это было за тело! Не знаю, как вам изобразить его, господа. Сплошная язва, беспрестанно сочащаяся отвратительным гноем, столь зловонным, что запах доносился до меня в соседнюю комнату. И эти чудовищные мощи надо было обсасывать с ног до головы.

– Обсасывать? – спросил герцог.

– Да, господа, с ног до головы. И ни одну язву нельзя было пропустить, а там были такие, что с добрый луидор величиной. Нанятая мной девка была предупреждена обо всем, но при виде этого заживо разлагающегося трупа в ужасе отшатнулась. «Это что еще такое? – закричал он. – Или я тебе не по вкусу, шлюха? Нет уж, ты высосешь все, язычок твой по всем закоулкам прогуляется. Да не вороти рожу. У других это отлично получалось. Ну-ка, давай без фокусов!»

Истину говорят, что золото все превозможет; бедняга, которую я отыскала, находилась в крайней нужде, а я предложила ей целых два луидора, вот она и исполнила все, что от нее хотели. Старый подагрик блаженно стонал, чувствуя, как нежный язычок гуляет по его телу, неся облегчение смердящим язвам, и при этом он яростно надрачивал свой член. Вы можете себе представить отвращение этой несчастной, но после окончания процедуры ее ждали новые испытания. Старый пакостник уложил ее на пол, оседлал ее, справил большую нужду прямо ей на грудь и, оттянув ее сосцы, подтерся сперва одним, а потом другим. Однако истечения спермы я так и не увидела, а спустя некоторое время я узнала, что ему для разрядки потребно несколько таких операций. Больше он мне не попадался, так как дважды в одно и то же место он не наведывался никогда.

– По чести сказать, – произнес герцог, – человек этот весьма рационально завершил дело. А мне невдомек было, что бабьи титьки могут оказаться великолепной подтиркой для нашего зада.

– Понятно, – откликнулся Кюрваль, грубо тиская между тем нежнейшие груди Алины. – Да ведь в самом деле ничего нет гнуснее титек. Я просто бешусь, стоит мне только их увидеть. Меня от них воротит, блевать хочется. Отвратительней только п… да может быть.

И с этими словами он, вцепившись в грудь Алины, потащил ее в свой кабинет, прихватив вдобавок двух одалисок из своего сераля – Софи и Зельмиру, да еще Фаншон. Осталось неведомым, чем они там занимались, но вскоре послышался громкий женский крик, а немного спустя завывания, которыми всегда сопровождалось у Кюрваля извержение семени. Наконец, он возвратился, следом шла плачущая Алина, прижимая к груди платок. Однако это происшествие оставило общество невозмутимым, разве что посмеялись немного, и Дюкло возобновила свой рассказ.

– Через несколько дней я сама имела дело с одним старым монахом, у которого причуда оказалась более утомительной для моих рук, но не столь отвратительной. Он подставил мне свои ягодицы, похожие на старый истрепанный пергамент; мне надо было щупать эту задницу, разминать ее, тискать изо всех сил, а уж когда я добралась до самой дыры, тут уж ему все мои усилия казались недостаточными: пришлось оттягивать кожу на этой части тела, тереть, щипать – только от моих усилий зависело извержение его семени. Впрочем, он и сам дрочил себя во все время этой процедуры, а мне даже и не подумал юбку задрать. Впрочем, старикашка, видно, привык к этим манипуляциям: хотя зад у него был висячий, дряблый, но кожа на нем от долгих упражнений прямо-таки задубела.

Назавтра, расхвалив, наверное, среди монастырской братии мою сноровку, он привел ко мне одного из своих товарищей, на чью задницу мне предстояло обрушить всю мощь своих рук. Но этот монах, больший распутник и больший исследователь, предпочитал сперва тщательно исследовать ягодицы дамы, и мой зад был им расцелован, облизан раз десять кряду, а в промежутках он подставлял свою задницу граду моих шлепков. Кожа на его заднице побагровела, и тут воспрянул его член; могу вам признаться, мне не приходилось до сих пор прикасаться к такой увесистой дубине; он вручил ее мне, и одной рукой я его дрочила, а другой продолжала осыпать ударами…

– Если я не ошибаюсь, – вмешался здесь епископ, – мы перешли к главе о пассивной флагелляции.

– Да, монсеньор, – отвечала Дюкло, – и так как мой сегодняшний урок исполнен, то с вашего позволения я перейду к этому виду пристрастий, которому мы посвятим еще многие вечера.

До ужина оставалось еще полчаса, и Дюрсе сказал, что для аппетита он хотел бы принять в себя несколько клистиров. Это сделало некоторое смятение среди женщин, они затрепетали, но приговор был произнесен и обсуждению не подлежал. Тереза, прислуживавшая в этот вечер, заверила, что великолепно проведет процедуру, и тут же перешла к доказательству правоты своих заверений. Как только тощее брюхо финансиста наполнилось, он дал знак Розетте приготовиться. Не обошлось без неловких попыток уклониться от некоторых судорог, но бедной малютке пришлось подчиниться и дважды глотать отвратительную жидкость, которую, однако, как вы легко можете догадаться, она скорехонько изрыгала обратно. К счастью, прозвенел колокол к ужину, а то пытка бы продолжалась. Но новинка эта изменила умонастроение и повлекла к новым забавам. Во время оргии было навалено немало куч на женские груди, и зады потрудились вволю. Герцог всенародно пожирал кал Дюкло, тогда как эта прелестница сосала его, подставляя себя усердным рукам распутника. Сперма герцога лилась обильно, не отставал от него и Кюрваль с Шамвиль, пока с этим не покончили и отправились спать.