Муж-священник

Провансальская новелла

Между селением Минервой, что в графстве Авиньонском, и городом Аптом, что в Провансе, уединенно стоит скромный монастырь кармелитов, известный как монастырь Святого Илария. Расположенная на вершине горы, куда не добираются даже козы, чтобы пощипать редкую травку, обитель эта стала пристанищем для паршивых овец, изгнанных из расположенных по соседству общин кармелитов. Сюда ссылали тех, кто позорил монашеское звание, а посему сами можете догадаться, сколь почтенное общество собралось в стенах этого монастыря. Пьяницы, бабники, содомиты, шулера — таковы были обитатели сего достойного пристанища, где они в меру сил своих посвящали труды свои служению Господу, ибо в миру от них отказались… Неподалеку от монастыря располагались два старинных замка, а за ними селение Минерва, чьи обитатели и составляли общество, кое посещали наши достойные монахи. Однако несмотря на сутану и данные обеты, далеко не все двери с радостью открывались перед святой братией.

Отец Габриэль из обители Святого Илария давно уже добивался расположения некой красотки из Минервы, чей муж, возможно, уже обретший на своем челе развесистое украшение, звался господином Роденом. Жена его была маленькая брюнетка двадцати восьми лет, с лукавым взором, крутыми бедрами и… словом, со всех сторон была для монаха весьма лакомым кусочком. Что до самого Родена, то это был добрый малый, трудившийся терпеливо и усердно на уготованной ему ниве: он торговал сукном и исполнял обязанности местного бальи, а посему вполне мог называться честным человеком. Не будучи уверенным в добродетельности своей прекрасной половины, он, однако, философски смотрел на вещи, понимая, что для мужа лучший способ воспротивиться бурному произрастанию роговых отростков на своей голове — это делать вид, что ты даже не подозреваешь о том, чем украшен твой лоб. Когда-то господин Роден готовился стать священником, говорил на латыни, как Цицерон, частенько играл в трик-трак с отцом Габриэлем, который, будучи записным волокитой, прекрасно знал, что для завоевания благосклонности жены прежде всего надо заручиться дружбой мужа.

При взгляде на отца Габриэля невольно вспоминались библейские патриархи, обремененные многочисленным потомством. И впрямь, если бы не его сан, род человеческий вполне мог бы поручить заботу о своем воспроизведении ему одному: могучие чресла, широкие плечи, мощное, словно кряжистый дуб, тело, брови, словно у Юпитера. Росту в нем было шесть футов, что, как говаривали, часто встречается у кармелитов, кои, как известно, по статям своим напоминают великолепных деревенских мулов. Вот и скажите мне, какой женщине такой здоровяк придется не по вкусу? Так что ничего удивительного, что госпожа Роден, отнюдь не находившая стольких достоинств в почтенном господине, данном родителями ей в мужья, и не собиралась отвергать ухаживаний святого отца.

Как мы уже сказали, господин Роден делал вид, что ничего не замечает, но от этого ревность его не уменьшалась, и, ни в чем не препятствуя жене, он тем не менее всегда находился подле нее, особенно тогда, когда его хотели отправить куда-нибудь подальше. Но груша уже созрела. Госпожа Роден чистосердечно заявила своему воздыхателю, что ждет лишь удобного случая, чтобы исполнить его желания, кои показались ей столь пылкими, что у нее нет сил долее сопротивляться им. Со своей же стороны, отец Габриэль дал понять госпоже Роден, что готов удовлетворить ее… За те несколько минут, на которые Роден вынужден был оставить влюбленных, Габриэль показал очаровательной своей возлюбленной последний свой довод, из тех, что обычно окончательно склоняют женщину к решающему шагу… Теперь оставалось лишь выбрать удачный момент.

Однажды, когда Роден зашел к своему приятелю Габриэлю пригласить его на охоту, а затем отобедать, чтобы оставшееся время приятно провести за бутылочкой ланертского, монаху Святого Илария показалось, что он наконец нашел способ исполнить страстное свое желание.

— Ах, черт побери, господин мой бальи, — отвечал монах приятелю, вы пришли как нельзя кстати, ибо сегодня я чрезвычайно расположен провести с вами время, но, увы, у меня есть одно очень важное дело. Впрочем, если вы не откажетесь мне помочь…

— А что случилось, отец мой?

— Знаете ли вы некоего господина по имени Рену, что проживает в нашем селении?

— Рену-суконщика?

— Его самого.

— Знаю, а что?

— Так вот, этот негодяй должен мне сто экю, а я прознал, что он разорился, и, может быть, пока я тут с вами разговариваю, он уже покинул пределы графства… Мне совершеннейше необходимо повидать его, я же не могу этого сделать.

— Что же вам мешает?

— Моя служба, черт побери, обедня, которую я обязан отслужить! Ах, как мне хочется послать к дьяволу эту обедню и заполучить обратно мои сто экю.

— Но разве никто не может вас заменить?

— Ну вы и скажете — заменить! Да нас здесь всего трое, и если каждый из нас не отслужит по три обедни, привратник, который всюду сует свой нос, донесет на нас в Рим. Но вы, дорогой мой, вполне можете оказать мне неоценимую услугу.

— Черт возьми, с удовольствием, но что надо делать?

— Сегодня мне предстоит служить вместе с нашим пономарем, наши монахи разбрелись кто куда, так что никто не заподозрит подмены. Прихожан тоже будет немного: несколько крестьян, да еще, быть может, маленькая госпожа, ну, такая набожная, что живет в замке де… в полулье отсюда. Ангельское создание, она воображает, что постами и молитвами сможет замолить все грехи мужа… Вы, кажется, сами говорили мне, что собирались стать священником?

— Совершенно верно.

— Значит, вы должны знать, как служат обедню.

— Сам архиепископ остался бы мною доволен.

— О, дорогой мой и добрый друг! — воскликнул Габриэль, бросаясь на шею Родену. — Тогда ради Бога, наденьте мою сутану, дождитесь, когда пробьет одиннадцать, ибо сейчас всего десять, и отслужите за меня обедню. Брат пономарь — добрый малый, всегда готовый закрыть глаза на мелкие грешки, а тем, кто станет расспрашивать, скажут, что служил новый монах из нашей обители. А я быстренько сбегаю к этому плуту Рену и вытащу из него свои денежки или, на худой конец, поколочу его как следует. Дождитесь меня, я вернусь через пару часов, а вы пока прикажите поджарить рыбу, сделать яичницу и принести вина. Мы вместе пообедаем, а потом отправимся на охоту, и надеюсь, друг мой, что на этот раз она будет удачной: говорят, что в округе недавно видели какого-то рогатого зверя, и, черт побери, уж как мне хочется его заполучить, пусть даже нам грозит двадцать процессов со здешним сеньором.

— Вы все очень хорошо придумали, — отвечал Роден, — и я готов услужить вам. Я и на большее для вас готов, но нет ли тут греха?

— Что вы, друг мой, может, здесь бы и был грех, если бы вы делали это со злым умыслом, или же отступив от заведенного порядка, или же заведомо искажая слова святой службы, но ведь вы будете говорить то же, что всегда говорю я, так что на деле получится вроде как бы я сам служил. Поверьте мне, я-то уж разбираюсь в том, что дозволено Господом, и уверяю вас, что здесь даже на простительный грех не набежит.

— Но ведь мне придется раздавать святые дары! А как же от моих слов хлеб и вино превратятся в плоть и кровь Господни?

— А почему бы и нет? Слова получают значение только тогда, когда мы их произносим, но для всех нас их значение одинаково… Видите ли, друг мой, я с равным успехом мог бы читать молитвы для преосуществления тела и крови Господних даже на заднице жены вашей, преобразив ее в алтарь, хотя она и так является для вас алтарем… Понимаете, дорогой мой, только мы, рукоположенные священники, можем преосуществлять, вы же можете хоть двадцать тысяч раз читать те же самые молитвы, и ничего не произойдет. Однако для службы это не имеет ровно никакого значения, ведь там главное — вера, она одна может сделать все за нас. Имея веру, можно горы сдвинуть. Помните, сам Иисус Христос сказал, что тот, у кого нет веры, не сможет сделать ничего…

Например, я, служа обедню, нередко больше думаю о хорошеньких девицах, чем о том черством куске теста, что зажат у меня в кулаке. И тем не менее, поверите ли, все происходит как надо, потому что я верю… Однако не ломайте себе голову. Уверен, что вы не хуже меня со всем справитесь, так что, дружище, действуйте смелей, и удачи вам.

— Черт побери, — отвечал Роден, — однако ж у меня зверский аппетит, а до обеда еще целых два часа!

— А кто вам мешает слегка перекусить? Вот, смотрите, здесь кое-что есть.

— А разве в молитве не говорится о тощем желудке?

— Ах, черт возьми, ну и что из того? Неужели вы считаете, что Господь обидится, если тело его окажется в полном желудке, а не в пустом? Какая разница, будет ли пища лежать сверху или снизу? Черт меня побери, если это не все равно. Полно, дорогой, если бы я каждый раз отправлялся в Рим доложить, что сегодня я снова позавтракал перед обедней, я бы всю жизнь проводил в дороге.

К тому же вы не священник, так что наши правила писаны не про вас: вы всего лишь отслужите обедню, не совершая таинств, а только делая вид, что совершаете их, ибо, как я уже сказал, преосуществление происходит, только когда его совершает рукоположенный священник. Следовательно, вы можете делать все, что хотите, до того или после, даже расцеловать вашу жену, если бы она была под рукой. И вообще речь идет лишь о том, чтобы разыграть маленький спектакль, а вовсе не о том, чтобы все осуществилось по-настоящему.

— Тогда, — отвечал Роден, — все в порядке.

— Хорошо, — сказал Габриэль, убегая и предварительно поручив друга своего пономарю. — Рассчитывайте на меня, дорогой, через два часа я в вашем распоряжении.

И монах радостно удалился.

Можно себе представить, как быстро бежал он к жене бальи… Удивленная появлением его в неурочный час и уверенная, что именно сейчас он находится с ее мужем, госпожа Роден спросила его о причине столь неожиданного визита.

— Поспешим, дорогая моя, — отвечал запыхавшийся монах, — поспешим, у нас всего лишь одно мгновение… Стаканчик вина и за работу.

— А мой муж?

— Он служит обедню.

— Какую обедню?

— Да, черт побери, именно так, дорогуша, — отвечал кармелит, опрокидывая госпожу Роден на кровать. — Да, дорогая моя душенька, я превратил вашего мужа в священника, и пока он приобщается к небесной благодати, поспешим же воспользоваться благами земными…

Монах был неутомим, и женщине, попавшей в его объятия, было поистине невозможно сопротивляться. Впрочем, намерения отца Габриэля были столь очевидны, что ему легко удалось убедить госпожу Роден исполнить желания его, и вслед за тем он еще не раз возобновлял свои убеждения, кои отнюдь не вызывали неудовольствия у сей хорошенькой и темпераментной двадцативосьмилетней плутовки.

— Но, ангел мой, — произнесла наконец красотка, окончательно во всем убежденная, — ты, кажется, забыл о времени… пора расставаться. Ведь если ты поручил муженьку всего лишь отслужить обедню, то он, наверное, уже произнес ite missa est.

— Нет, нет, дорогуша, — отвечал кармелит, ибо у него в запасе остался еще один аргумент, — подожди, душа моя, у нас еще есть время, и я хочу тебе еще разочек все разобъяснить, ведь эти новички не столь споры, как мы… Ну, милая моя, еще разочек, держу пари, что рогоносец еще не приступил к раздаче святых даров.

Тем не менее надобно было наконец расстаться, и, договорившись непременно снова увидеться и еще много кое-чего друг другу доказать, Габриэль отправился к Родену; последний же отслужил обедню воистину не хуже самого епископа.

— Только слова ouod aures немного затруднили меня, я хотел съесть, вместо того, чтобы выпить, но пономарь поправил меня. А как твои сто экю, отец мой?

— Я их получил, сын мой. Плут хотел отвертеться, но я схватил его за рога и так отделал, что он надолго запомнит этот день.

Закончив трапезу, оба приятеля отправились на охоту. Вернувшись, Роден рассказал жене, как он сегодня услужил приятелю их отцу Габриэлю.

— Я отслужил обедню, — простодушно заявил толстяк, довольно усмехаясь, — да, черт побери, отслужил обедню словно настоящий аббат, пока наш друг дубасил и таскал за рога Рену… Самое смешное, что он сам и посадил их ему на лоб… Ах, добрая моя маленькая женушка, как же смешны эти рогоносцы! А ты, голубка моя, что ты делала, пока я служил обедню?

— Ах, друг мой, — ответила жена, — похоже, само Небо снизошло на нас сегодня. Видишь, мы оба вкусили небесной благодати: пока ты служил Господу, я читала ту чудесную молитву, где Святая Дева говорит с Габриэлем, явившимся сообщить ей, что она понесет от Святого Духа. Так что, друг мой, мы непременно спасемся, раз оба одновременно занимаемся столь благочестивыми вещами.