3 июня 2006 г. Эмираты

Когда последние дети покидали школу Корана, к дому подъехал автомобиль, каких было тысячи на эмиратских дорогах. Бросив свою машину прямо у центрального входа, мужчина быстро вошел внутрь. Позвонив несколько раз в дверь, он с нетерпением посмотрел на часы и достал телефон. Однако звонить ему не пришлось, потому что сухощавый старик в сомнительно белом тюрбане открыл дверь и поклонился гостю.

– Добро пожаловать, господин Густав, в нашу скромную обитель.

Густав Флобе с большим почтением поклонился в ответ неприметному человеку, встретившему его у двери.

– Да продлит Аллах дни ваши, мудрейший.

Старик покачал головой.

– Это шейх Салим – мудрейший. А я всего лишь его скромный помощник. Входите, господин, учитель сейчас освободится.

Густав отказался войти и объяснил свое поведение, удивившее старика Назира:

– Мой визит предназначен вам, господин Назир. И никоим образом не побеспокоит учителя Салима.

В глазах у Назира мелькнула тревога.

– Мне? Чем же вызван интерес ко мне у такой важной особы?

Флобе отвел старика в сторону и тихо сказал:

– Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Это касается вашего отца.

Старик вздохнул.

– Не думал я, что под старость лет мне придется ворошить прошлое своей семьи. Однако если этот разговор неизбежен, я бы предпочел предаваться воспоминаниям в каком-либо другом месте, более для этого подходящем.

Густав согласился:

– Если вы не возражаете, я подожду в машине, пока вы освободитесь.

Старик не возражал, и через полчаса они уже ехали вдоль залива по направлению к временной резиденции Флобе.

Дом Густава был небольшим, но довольно комфортным. Большая гостиная, уставленная невысокими диванами и стилизованными сундуками, два больших мягких ковра из Ирана и невысокий кофейный столик, на котором стоял серебряный кофейник в восточном стиле и большой поднос со сладостями. Мягкий полумрак и прохлада располагали к неспешному общению. Густав усадил старика на диван, где тот буквально затерялся среди множества больших полосатых подушек, и придвинул столик с угощениями поближе. Старик вежливо отказался от сладостей, но согласился выпить с Густавом чаю.

Густав постарался как можно осторожнее начать разговор:

– Что заставляет вас, потомка столь славной семьи, жить в бедности, простым служителем при школе Корана?

Старик задумался.

– Вы преувеличиваете мои достоинства. Если бы я действительно был богатым наследником, как вы полагаете, то мы бы сейчас с вами не вели этот разговор.

Густав настаивал:

– Так что же могло заставить вас бросить родину, друзей и отправиться сюда, в дикую страну из песка и обмана?

Старик улыбнулся.

– Обман, или мираж, есть в любой стране. Только здесь он очевиден. Потому что здесь его нечем скрыть.

Некоторое время они сидели молча, каждый со своей чашкой и со своими мыслями. Оба мужчины боялись и ждали этого разговора, но никто не хотел сделать первый шаг. Густав не хотел спугнуть старика, чтобы тот не заперся в своей раковине из страхов, а Назир не хотел казаться навязчивым со своими воспоминаниями. Наконец Густав, как более молодой и нетерпеливый, спросил:

– Вы сохранили что-нибудь в память о родине?

Назир поднял голову и улыбнулся:

– Зачем? Зачем хранить то, что должно умереть?

– А ваш отец?

– Мой отец был священником. Да вы и сами знаете.

– Я знаю лишь, что перед вами открывалось большое будущее. Вы – потомок древнего рода, вашим отцом был священник, обладающий даром предсказания…

Старик сдвинул брови.

– Никакого будущего там, на родине, у меня быть не могло. Я – сын священника, обвиненного в колдовстве. Я не просто уехал из родных мест, я бежал. Ночью, как вор. Мне довелось увидеть, как разрывали и оскверняли могилу отца. Как вытащили из гроба тело и надругались над ним. Как отрезали голову и вбили колья в тело родного мне человека!

Старик задрожал от ярости. Густав постарался успокоить его:

– Но вы же ничего не могли сделать.

Назир печально вздохнул:

– Я и сейчас ничего не могу сделать. Они сожгли его.

Густав знал, что если бы мэрия небольшого греческого городка не затеяла тогда, в тридцатых годах, перенос церковного кладбища, этот неприметный старик, сидящий сейчас перед ним, не бежал бы с земли своих предков и никогда бы он, Густав, не напал на след древних книг.

Из-за этих книг и началось расхождение греческой и римской церкви – католиков и православных. Католики первыми начали переводить с древних языков эти книги и натолкнулись на нечто ужасное, противоречащее самой природе человека и Земли. Не в силах отказаться от запретного плода, они объявили его божественным даром и отнесли к лику святых каждого, чье тело не подверглось разрушению в веках. В то же время Константинопольская Ортодоксальная церковь, владеющая большинством книг, богатая и могущественная, предпочла не иметь дела с ересью и признала нетленность мертвого тела противоестественной.

Когда на старом греческом кладбище эксгумировали тело священника, умершего в прошлом месяце, гроб случайно открылся, и взорам носильщиков предстало отлично сохранившееся тело отца Назира. Бросив в ужасе свою ношу, служащие бежали. И в тот же день по небольшому городку поползли ужасные слухи. Семью покойного, ранее почитавшуюся среди горожан, стали обходить стороной, а потом и вовсе начались гонения. Страхи множились, превращаясь в неуправляемую дикую стихию. И вот уже несколько сильных мужчин, подкрепленных изрядным количеством спиртного, подожгли дом Назира, подперев двери так, чтобы никто не смог выйти. Назир в тот день допоздна засиделся в церковной библиотеке, где проводил почти все свое время, занимаясь переводами с арабского и персидского языков. И лишь звук колокола, возвещающего бедствие, оторвал его от книг и заставил броситься к дому, от которого уже почти ничего не осталось. Стоя в стороне от толпы, он понял, что его несчастья только начинаются и прав был отец, когда предупреждал его, что книги целиком завладевают жизнью тех, кому пришлось вникнуть в их суть.

Назир не плакал, боли не было, только усталость. Эти книги отнимали слишком много сил, он становился их рабом. Мысленно простившись с домом, он побрел обратно к церкви, но на этом его мучения не закончились. Подойдя к церковной ограде, он вынужден был бессильно смотреть, как обезумевшие люди творили зло.

Назир тихо пробрался в церковное хранилище, стараясь остаться незамеченным, сложил в мешок книги и ушел прочь из города. Через полгода скитаний он отправился навстречу неведомой и жестокой стране, пропитанной алчностью. Назир, как человек грамотный, поступил в услужение к местному священнику, а потом к учителю Корана. И до сего времени никого не интересовало его христианское прошлое.

Густав не мешал старику предаваться воспоминаниям, пока Назир сам не спросил его:

– Почему ваша компания интересуется мною?

– Потому что именно вы написали рассуждения на тему души. Не ваш отец, как можно было подумать.

Назир удивился.

– До сих пор никого не волновало, кто автор. Мне было всего пятнадцать, и никто бы не взялся опубликовать мысли несовершеннолетнего. Отец согласился поставить под ними свою подпись, и опус сразу же взяли. Местный священник тогда даже прочитал несколько проповедей на эту тему.

– Опасная тема для деревенского служителя.

Назир улыбнулся.

– Душа не опасна. Опасны неправильные рассуждения о ней.

– И тем не менее чаще всего люди рассуждают о душе.

Назир поднялся со своего места и в задумчивости прошелся по комнате.

– Вы читали мой опус и знаете, что я согласен с древними, предполагавшими наличие у человека двух душ. Одна из них – животная, привязанная к телу, а другая – нетленная, свободный парящий дух.

Густав следил за перемещениями Назира, готовый вступить в разговор.

– Эту тему поднял еще в десятом веке Ибн Сина в своих медицинских трактатах.

– Да, но этот врач был далек от священных церковных обрядов. Почему, скажите, такое внимание уделяется похоронам? Особенно на Востоке?

Густав молчал, полагая, что сейчас не время рассуждений, и Назир продолжил:

– Что можно считать моментом смерти человека?

Он смотрел на Густава, и тот вынужден был хоть что-то ответить:

– Кто говорит про остановку сердца, а кто о моменте, когда душа покидает тело…

Назир почти вплотную приблизился к Густаву и, заглянув ему прямо в глаза, спросил:

– Тогда почему человека не хоронят сразу же после того, как доктора признали тело мертвым? Почему подготовка его похорон занимает столь долгое время и стоит недешево?

Густав согласился с ним.

– Даже сегодня ритуалы сохраняют свою силу. Мы также страдаем и боимся. И хороним своих покойников на третий день.

Назир сел обратно на свое место, устав от напряжения.

– Да, в момент смерти от человека отлетает его нетленная душа – та, что будет искать себе следующее тело, чтобы вернуться в мир людей. А на третий день человек прощается со своей животной душой, своими жизненными силами. Говорят, что человек все видит и слышит, пока третья лопата земли не брошена на его могилу.

Густав налил ему чай и спросил:

– Почему многие христианские обряды предписывают класть монетки на глаза и в рот покойника?

Старик раздосадовано махнул рукой:

– Глупые люди от всего хотят откупиться! Они полагают, что монеты закроют уста и глаза покойника лучше всего. И он не будет высматривать себе того, чью душу можно взять себе и чьи жизненные соки можно выпить. Ничья душа или дух не проникнет в безжизненное тело, если лежат монеты.

Густав насторожился, а Назир, словно не замечая его присутствия, продолжал:

– Душа создана для смертных и пребывает в них. Дух – существо бестелесное, которое не может быть связано с тленным телом…

Старик увлекся, и беседа продолжалась глубоко за полночь. Густава мучили сомнения. Он чувствовал, что старик уже рассказал ему нечто важное, но никак не мог поймать эту ускользающую нить.

Назир уже давно ушел, а Густав все прокручивал в памяти некоторые обрывки фраз Назира: «Древним были известны законы мироустройства, но люди, получавшие к ним доступ, использовали их по своему разумению. И натворили много бед. Поэтому некоторым книгам лучше исчезнуть, ведь никто не знает, что будет, если они попадут в руки слабых людей».

Потом Густав лег на диван, на котором еще недавно сидел Назир, и взял телефон. Подумав еще какое-то мгновение, он набрал номер Макса Кладо:

– Вы были правы, господин Кладо.

У Макса от волнения перехватило дыхание:

– Так значит, книга у него?

– Я уверен в этом. И еще я уверен, что ни за что на свете он не захочет расстаться с ней…