С легкой руки начальника штаба к Ане сразу пристала кличка «Анка-Золотник» или просто — «Золотко», еще проще — «Золотинка».

Костя первым из подрывников поздравил Аню с победой над танком, потом, немного потоптавшись рядом, проговорил ей прямо в ухо (девушка была довольно сильно контужена и еще плохо слышала):

— Надо бы тебе цветов подарить, да где их тут взять. Зима… Вздохнул, в смущении досказал: — Вот… на болоте собрал, — и протянул девушке горсть мороженой темно-алой клюквы.

— Чудак! — Аня взяла ягоды, опустила ресницы и чуть приметно покраснела.

Костя Лысенко — человек сложной судьбы. Сам он из Москвы. В конце сорок первого года его, лейтенанта, командовавшего саперным взводом, контузило. Лысенко попал в плен, прошел через несколько лагерей военнопленных. Но нигде, как он ни пытался, совершить побег не удалось. Тогда Костя вместе с такими же, как сам, молодыми командирами, с которыми подружился в лагере, задумал попроситься в формируемые изменником Власовым части, чтобы затем уйти к своим. План удался: вскоре они уже маршировали в немецких шинелях.

В первом же бою Лысенко и его товарищи попытались осуществить свой рискованный замысел. Пристрелив командира, эсэсовского ефрейтора, они торопливо поползли по направлению к партизанским цепям. Однако партизаны заметили их еще на полпути и открыли такой ураганный огонь, что пришлось по шею залезть в болото да так и просидеть до ночи. Догнать уходивших в глубь леса советских людей им удалось лишь на седьмые сутки.

Они пришли с оружием и полным комплектом боеприпасов, израсходовав всего один патрон на эсэсовца. Был у них и ручной пулемет с четырьмя коробками дисков.

В первых же боях Костя Лысенко зарекомендовал себя отличным стрелком. Уже через месяц на его счету было восемь немецких солдат и один офицер.

Вскоре его, сапера по специальности, перевели в подрывники. И здесь, среди опытных минеров, он быстро завоевал уважение: подорвал три автомашины с солдатами, а при налете на мост у Белынковичей и во время повторного разгрома Гордеевского полицейского гарнизона он проявил настоящий героизм и сумел вынести с поля боя своего раненого командира.

Перед выходом в рейд Лысенко был уже командиром отделения минеров. Он как-то сразу поднялся до высот того авторитета, которым пользовались такие опытные подрывники, как Кузнецов, Кошелев и Артозеев.

Костя любил риск, свою трудную, опасную работу сапера. Он был отчаянным парнем, но в последнее время при встречах с Аней терялся и, так непохоже на себя, робел.

— Знаешь, Аня, чего мне хочется после войны? Приехать в Москву и бродить по ней — у Кремля, вдоль набережной. Просто так бродить и все. И знаешь, с кем? С тобой. Если ты, конечно, согласишься…

— Чудак! — Аня тихо, чуть слышно смеялась. — Кажется, я соглашусь. Кажется…

И в ту минуту никто из них двоих не верил в то, что где-то рядом шатается, рыщет смерть, подстерегает на каждом шагу. А она была совсем недалеко.

Хотя подрыв танка на просеке и остановил карателей, но к вечеру штаб соединения все же снял партизан с обороны и дал команду готовиться к рейду. Лагерь ожил вмиг — на подготовку дали всего один час. Обоз в подразделениях был сокращен в четыре раза. Все лишнее зарывалось или уничтожалось. Грузили только самое необходимое.

Тихо, без традиционного салюта, похоронили павших в дневных боях товарищей…

Почти всех подрывников отправили на разминирование прохода, по которому должна была прорываться колонна. Только троих, во главе с Володей Павловым, никогда не унывающим, по-цыгански смуглым юношей, командир послал с небольшой группой прикрытия минировать след партизанской колонны.

Аня села в сани вместе с Осиповной и Верочкой.

В полночь разведчики доложили, что путь свободен от мин. Партизанская колонна быстро заскользила меж деревьев к опушке леса. У его кромки подтянулись поплотней и, дождавшись сигнала, помчались по оврагу.

Половина колонны уже покинула лес, когда каратели обнаружили ее. В небо полетели ракеты, затарахтели пулеметы, струи трассирующих пуль обрушились на партизан. Ездовые что было мочи стегали лошадей, а бойцы прямо из саней били по врагам из пулеметов, автоматов, из винтовок и карабинов.

С храпом упала подстреленная лошадь. Сани — на бок, люди — кубарем в снег, но тотчас вскочили, быстро разобрали поклажу и, с ходу побросав ее в другие сани, кинулись догонять свое подразделение.

Большая часть колонны уже выбралась из леса. На место прорыва обрушился шквальный минометно-артиллерийский огонь карателей. Лишь с большим трудом хвост колонны соединился с основными силами.

Вскоре подразделение минеров нагнало подрывников, снимавших мины в проходе, по которому прорывалась колонна черниговцев.

— Аня! Аня! — послышался знакомый голос.

— Здесь я, здесь, Костя! — обрадовалась Аня и, не раздумывая, соскочила с саней.

— Я так боялся за тебя! Это не смешно? — взяв ее за руки, сказал Костя.

— Нет! — ответила Аня. — Это совсем не смешно…

К рассвету соединение втянулось в небольшой лесок и остановилось на дневку. А для того чтобы каратели не напали на место стоянки, командование по нескольким направлениям выслало отвлекающие группы. В группе, которая отправилась к железной дороге Унеча — Новозыбков, были Костя и Аня.

Среди бела дня небольшой отряд пробирался по снежной целине, маскируясь в кустарниках, мелколесье и в оврагах.

Костя правил лошадью. Аня сидела, свернувшись калачиком, за его спиной. Она чувствовала себя очень спокойной с этим сильным немногословным юношей.

— Тебе хорошо? — время от времени спрашивал он.

— Хорошо! — тихо отзывалась девушка. Ей хотелось ехать и ехать без конца. Спина Кости защищала от морозного ветра. Он часто поворачивался и прикрывал ей ноги сеном, следил, чтобы вылетавший из-под лошадиных копыт снег не попадал ей в лицо.

Под вечер добрались до небольшого леска. Отсюда до дороги полтора-два километра. Были слышны не только паровозные гудки, но и шум идущих поездов.

Посоветовавшись, решили взорвать эшелон прямо перед лесочком, в чистом поле, надеясь, что именно тут их меньше всего ожидают. В вечерних сумерках, встав на лыжи, двинулись к железнодорожному полотну.

Погода была явно за партизан: луна едва проглядывала сквозь оплошные тучи, падал редкий снежок, мела небольшая поземка.

Вскоре дошли до щитов снегозадержания, залегли за ними и стали ждать сигнала разведчиков, которые уже притаились у самой насыпи.

Наконец оттуда мигнул зеленый огонек. Раз-другой.

— Быстро! — крикнул Костя, подхватил мину и, пригнувшись, побежал вперед. Аня еле поспевала за ним.

«Милый, милый, милый, — думала она. — Самый сильный, самый смелый человек на свете!» И тут же спохватилась: «То, что мы делаем, — это очень страшно! Что же я думаю совсем об ином?! Ах, да разве так уж и страшно? Рядом же Костя! С ним ничего не страшно».

Потом Костя выдалбливал в промерзшем балласте ямку, Аня помогала ему, выгребая грунт и ссыпая его на расстеленную рядом плащ-палатку. Когда ямка была готова, быстро уложили в нее заряд взрывчатки, вставили взрыватель, замаскировали мину снегом. Протянули шнур и аккуратно замели свои следы хвойным веником.

И вот они лежат за деревянными щитами снегозадержания, лежат рядом, бок о бок, и ждут. Время течет медленно-медленно. Уже второй раз проходят по насыпи гитлеровские патрули. Хорошо слышно, как поскрипывает у них под ногами снег и как они о чем-то громко говорят.

И Аня, и Костя совсем окоченели. Хорошо бы побегать, согреться, но это невозможно. Наконец со стороны Новозыбкова донесся шум приближающегося поезда. Костя подал Ане шнур и сказал:

— Когда паровоз будет напротив — дергай!

Сам он примостил свой автомат на снежном бугорке в щели решетчатого щита.

Грохот состава нарастал. Вот уже виден огонь паровозного прожектора. Машинист включил свет потому, что был уверен: самолеты в такую погоду не летают.

Несколько томительных секунд, и паровоз поравнялся с подрывниками.

— Рви! — крикнул Костя.

Аня дернула шнур, но, видно, недостаточно сильно: взрыва не последовало. Тогда Костя мгновенно перехватил шнур и рванул его на весь размах руки. Под паровозом полыхнул огонь. Оглушая все вокруг, прогромыхал взрыв. Вверх взвилось громадное слепящее пламя.

Эшелон, как оказалось, состоял из цистерн с горючим. Вокруг стало светло, как днем. Сплошная стена огня, шириной не менее ста метров, обдала подрывников нестерпимым жаром. Взрывы не прекращались и звучали то сильнее, то слабее. Вслед за ними из огненной стены, подобно протуберанцам, взлетели в вышину багровые языки пламени. Рвались последние цистерны.

Дело сделано. Партизаны вскочили и побежали к лесу. На бегу Костя торопливо сматывал тянувшийся за ним шнур.

Где-то на станции тревожно и торопливо ударили пулеметы, с противоположной стороны дороги, в кустарнике и редком лесу, захлопали мины. Это немцы наугад били по предполагаемому пути отхода партизан.

— Молодец, Аня, молодец, — приговаривал Костя.

— Ты молодец! — отвечала девушка. — Я — что…

Костя указал на зарево:

— Еще один эшелон. Считай еще один шаг до Берлина! Я не слишком красиво говорю?

— Вовсе не слишком. Ты правильно говоришь, Костя. Знаешь, а ведь когда-нибудь, после войны, люди, пожалуй, не поверят, что партизаны не только рвали эшелоны, но и могли любить.

— Пусть не верят. Но мы-то с тобой знаем, что партизаны умеют и воевать, и любить.

Аня порывисто обняла его.

— Родная! — Костя подхватил ее на руки, усадил в сани. Кони рванули и понеслись вслед за маленькой колонной отряда.

…Позади продолжали трещать выстрелы, глухо рвались мины — спохватившиеся гитлеровцы все еще пытались настигнуть партизан. А природа, родная земля, словно помогала советским людям: густо повалил снег, закрутила поземка, заметая и без того не очень приметные следы партизанской группы.