Ранняя весна 1942 года выдалась на удивление очень жаркой. На западе страны шла ожесточенная война. А в это время далеко от войны, в Забайкалье, по пыльной дороге шел израненный солдат.

Для него война закончилась в тот момент, когда рядом с ним разорвался снаряд, от взрыва которого ему оторвало часть ноги. Отлежав положенное в госпитале, солдат был комиссован в чистую и отправлен домой, на родину, привыкать к гражданской жизни, но уже инвалидом.

Трудным для него оказалось возвращение. За три недели измотанный и уставший он, наконец, добрался до своего родного района. Не став дожидаться попутной подводы, понимая, что в период сенокоса он наврядли ее дождется. Он не стал тратить время, а решил идти пешком, благо с костылями уже научился справляться, к тому же в душе теплилась надежда, что по дороге его подберет попутная подвода.

Солдат уже несколько часов был в пути, но так и не дождался попутной оказии. Измученный, с натертыми руками он с трудом двигался, мысленно подсчитывая расстояние до дома. А до дома ему, по здешним меркам, оставалось совсем чуть-чуть, всего километра три осталось до Возвышенки, а от нее немного правее и его родное село Привольное, уютно расположенное почти у самого слияния двух рек Ингоды и Ононы. Почувствовав себя почти дома, солдат воспарял духом. Напевая незаурядный мотивчик, поспешил подняться на ближайший холм. Он знал, что наверху есть удобное место для отдыха, между двух больших камней, где он сможет, наконец, немного отдохнуть и перекусить последними остатками сухаря.

Подъем отнял, как казалось, последние остатки сил. Изнемогая от усталости, он, наконец, дошел до заветных камней. Отбросив костыли, рухнул на пахучий ковыль, раскинув руки. Отдохнув немного, солдат съел остатки сухаря, попил воды из фляжки. Затем, свернув самокрутку, с удовольствием закурил, любуясь красотой родного края.

Докурив самокрутку, он уже хотел, вставать, когда его внимание привлекла подвода, спускающаяся с соседнего холма, двигающаяся ему навстречу. Он этому, конечно, не придал бы значения, если бы не один нюанс. На телеге стоял мужчина и несчадно хлестал и без того уставшую лошаденку. На телеге вместе с ним сидела женщина, прижимая к груди сверток. Она все время оглядывалась. У солдата сложилось впечатление, что за ними или кто-то гонится, или они куда-то очень сильно спешат, что было мало вероятным. Солдат, оставаясь за камнями, продолжал внимательно следить за повозкой.

Вскоре он заметил, что на холме показались трое всадников. Они неслись во весь опор и уже через минуту настигли беглецов. Солдат видел, как между ними завязался спор. Они громко кричали и размахивали руками. Вдруг раздался выстрел. Солдат вздрогнул от неожиданности, не поверив собственным ушам, но сомнений быть не могло, это действительно был выстрел.

Провоевавший год солдат безошибочно мог отличить выстрел от любого другого звука.

Женщина упала на телеге. Мужчина, увидев ее лежащую без движения, пронзительно закричал, и, соскочив с телеги, бросился на всадника. Раздался еще один выстрел, больше солдат ждать не стал. Он поднял вверх костыль и громко закричал. Всадники, по-видимому, приняли поднятый костыль за винтовку, и, пришпорив лошадей, в течение несколько минут исчезли за соседними холмами, по направлению ближайших гор.

Солдат спешил к телеге, и видел, как возница, постояв немного, вдруг пошатнулся, и упал на землю, подобрав под себя руки. Хоть солдат и спешил, но ему все равно понадобилось несколько минут, прежде чем он достиг цели. Подойдя к телеге, солдат увидел ужасную картину. Он не мог до конца осознать, то, что здесь в глубоком тылу далеко от войны гремят выстрелы и льется кровь.

На телеге лежала молодая женщина. Плоток слетел с ее головы, длинные, черные как смоль волосы, прикрывали лицо. Солдат аккуратно убрал их. Перед ним лежала молодая очень красивая цыганка, и только маленькая струйка крови, стекающая по щеке из раны на лбу, портила все впечатление о красоте. Солдат прикрыл женщине глаза, перекрестился, и тихо прошептал:

— Господи прими ее душу грешную в царствие свое.

Подойдя к мужчине солдат, опустился на колени, затем перевернул его на спину. Перед ним лежал еще молоденький мальчишка, на вид не более восемнадцати лет. Голубоглазый с белокурыми волосами парень, судорожно сжимал обеими руками рану на животе, из которой через пальцы сочилась кровь.

Солдату достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что парень уже не жилец на этом свете. В этом деле опыт у него был большой.

Парень застонал, открыл глаза. В глазах парня не было страха, в них читалась мужественность, и сожаление что в таком юном возрасте ему приходится умирать. А у солдата не было сомнения, что парень знает о своей близкой смерти. Превозмогая боль, он через силу улыбнулся и спросил.

— Дядя, как вас зовут?

— Игнат Петрович, а фамилия моя Савельев, но ты помолчи, сынок, тебе нельзя сейчас разговаривать, тебе силы нужно беречь.

— Дядя Игнат, не надо меня успокаивать, я ведь знаю, что скоро умру, вы лучше скажите, как там моя жена и сын?

— Прости, сынок, мне больно говорить тебе, но твою жену эти изверги убили.

Лицо парня стало мрачным после этих слов. Но, справившись с эмоциями, он спросил:

— Вы, пожалуйста, посмотрите там, в телеге под соломой должен быть мой сын.

— Хорошо, сынок, подожди немного, я сейчас посмотрю.

Игнат Петрович подошел к телеге, в соломе, действительно, нашел сверток, в котором оказался ребенок.

— С твоим сыном все в порядке, он жив и здоров, просто спит, — и положил ребенка рядом с отцом.

— Дядя Игнат, положи мне, что-нибудь под голову, и разверни мне его, хочу в последний раз взглянуть на своего сына.

Игнат подложил под голову парню свой рюкзак, и, развернув наполовину ребенка, показал его отцу. От налетевшего легкого ветерка ребенок поморщился, захныкал, но тут же перестал, и вновь уснул, не обращая уже на ветер внимания.

Лицо парня прояснилось, глаза наполнились слезами, но на губах заиграла улыбка.

— Спасибо вам, дядя Игнат.

— За что, сынок?

— За то, что вы в последнюю минуту были рядом.

— Ну, перестань думать о плохом, сейчас я посажу тебя в телегу и отвезу в деревню, в деревне есть доктор, он обязательно поможет тебе.

— Дядя Игнат, я вижу, что ты на костылях и в военной форме, значит идешь с фронта. Значит, смерть ты видел не раз, и понимаешь, что жить мне осталось всего несколько минут. Я уже не чувствую ног, так что времени у меня совсем мало. Ты, дядя Игнат, не перебивай меня, а то я не успею все сказать.

— Хорошо, сынок, я тебя слушаю.

— Меня зовут Максим, фамилию называть не буду, не хочу, чтобы она потом повлияла на судьбы других людей, в том числе и на сына. Скажу только одно, что моя мать — учительница, отец — инженер. Отца объявили врагом народа и посадили. Чтобы не посадили всех, моя мать вынуждена была отказаться вместе с моим младшим братом от моего отца. Я не захотел это делать, так как знал своего отца, он не способен был на измену родине. Боясь ареста, мне пришлось сбежать из дома. Я бродяжничал, но меня поймали, но так как я не сказал им свою фамилию, тогда меня определили в детский дом.

Там я и постиг все тонкости наших приютов. Насмотревшись на унижения и издевательства, я убежал, и долго скитался по всей стране, пока не прибился к цыганскому табору. Там я встретил и полюбил мою ненаглядную Раду. Мы полюбили друг дружку, но пожениться нам все равно не разрешили, и нам пришлось бежать. Мы пытались укрыться в доме моей матери, но нас кто-то предал. Мы уже в бегах почти два года, но нас все это время продолжают искать. Мы решили под видом переселенцев скрыться в здешних местах, но как видишь, не успели.

— Так эти трое были с вашего табора?

— Да это был сын барона и два его племянника. Они считают это большим позором, и борон поклялся найти нас и наказать.

— Но ведь можно было обратиться в милицию, попросить у них защиты, наконец.

— Это все равно нас не спасло, но это сейчас не главное, а главное это моя единственная просьба к вам.

— Сынок, я обещаю, что сделаю все, что в моих силах.

— Дядя Игнат, я Вас умоляю, спасите моего Антошку, я вижу, Вы очень хороший человек, и сможете его вырастить, но если вдруг у Вас не получится, то отдайте в хорошие руки. Мне очень не хочется, чтобы мой сын рос в приюте, уж больно свежи во мне воспоминания о годах проведенных там. Мне очень не хочется, чтобы и мой сын испытал ту же долю.

— Сынок ты не печалься по этому поводу, у меня уже есть трое детей пусть будет и четвертый, воспитаю как родного. Если и придется голодать, то будем голодать все вместе.

Максим молчал, видно было, что он теряет последние силы. Собравшись с силами, он продолжил:

— Спасибо Вам огромное, я верю Вам. Там в телеге есть молоко для ребенка, как проснется, Вы покормите его, и поезжайте с богом, а нас оставьте здесь, не утруждайтесь, Вам и так тяжело на костылях.

— Ты, сынок, не думай об этом, я ведь человек, а не животное, сделаю все, что смогу, но вас не оставлю на произвол судьбы, даже не сомневайся. Скоро, возможно, появятся люди, мир ведь не без добрых людей, глядишь, и поможет кто. Все мы под богом ходим, а оставлять вас здесь — это грех большой, не по-христиански это.

Максим хотел что-то сказать, но вдруг выгнулся, потом грудь его опустилась, и, выдохнув в последний раз, сердце его замерло уже навсегда.

Игнат вздохнул глубоко, перекрестился со словами:

— Господи прими его душу грешную в свои объятия.

Игнат с трудом поднялся, подхватив ребенка, заковылял к подводе. Все это время лошадь спокойно паслась у дороги, пощипывая молодую травку. Подведя лошадь к покойнику, Игнат с большим трудом сумел положить его на телегу. Положив ребенка себе на колени, он поехал в деревню.

В Возвышенке Игнат сразу же направился к правлению колхоза. Видя, такой необычный груз, вездесущая ребятня разнесла страшную весть по всей деревне. Люди бросали свои дела и бежали к правлению. Окружившая Игната толпа забросала его вопросами. Вскоре появился председатель колхоза. Игнат узнал его, они встречались, и раньше не один даже раз дрались за девчонок, но это было еще в молодости. Говоров Петр Сергеевич узнал Игната и, поздоровавшись, спросил:

— Что случилось, Игнат?

— Вот смотрите, на моих глазах семью порешили нехристи. А вот ребенок остался, они бы и его убили, да я помешал.

— Кто это сделал?

— Трое их было, все верхом на лошадях, цыгане это были. Женщина сразу погибла, а вот парень умер у меня на руках. Парень мне рассказал перед смертью, что эти изверги давно их преследовали, за то, что они сбежали из табора. Перед тем как скончаться, парень попросил меня усыновить мальчонку, я не смог ему отказать. Теперь я за него в ответе, обязан исполнить свою клятву и вырастить мальца.

— Кто же они такие? — задумчиво проговорил председатель.

— Да я их знаю — всплеснув руками, сказала одна из женщин — Это та молодая пара с дитем, которую я угощала хлебом и молоком. Они еще сказали мне, что беженцы. Господи, какое горе для их родителей и для малыша, такая крошка, а уже сирота.

— А убили их, наверное, трое молодых цыган, которых видел намедни дед Матвей за околицей, да еще сокрушался, откуда, мол, здесь цыгане взялись, тоже, наверное, от войны бегут, — сказала другая женщина.

— Петр Сергеевич, нужно что-то предпринять, нельзя это так оставлять, надо сообщить в милицию, — сказал Игнат.

— Павлик, — подозвал одного из мальчишек председатель, — беги на конюшню, запрягай моего жеребца, и пулей в район. Зайдешь в милицию, там все расскажешь, и не забудь сказать, что бандиты вооружены и двигаются в сторону западного хребта. Да чуть не забыл, по пути заедь за участковым, пусть все документально оформит.

— Петр Сергеевич, — обратился к нему Игнат, — помогите их похоронить, мне как видите несподручно на одной ноге.

— Да, конечно, не сомневайся, все сделаем как надо. Парторг, — обратился он к рядом стоящему мужчине, — закажи у плотника гробы и пусть мужики выкопают могилу, завтра и похороним, а сейчас пусть их отнесут в клуб не оставлять же их на улице.

— А мне, что теперь делать? — спросил его Игнат.

— А тебе, Игнат, придется немного задержаться, до приезда милиции, у них возникнут вопросы по поводу преступления, ты ведь единственный свидетель.

— Петр Сергеевич, — взмолился Игнат, — пожалей ты меня я ведь не со свадьбы иду, да и ребенок у меня на руках, не могу я долго ждать, а пока милиция будет гоняться за ними, я тут буду неделю допроса ждать.

— Хорошо, пойдешь в контору возьмешь у секретаря бумагу, все подробно напиши, а я, как свидетель, подпишусь. Не станем беспокоить инвалида-фронтовика, если возникнут вопросы, я скажу участковому, пусть он сам едет к тебе, благо здесь недалеко.

— Спасибо тебе за понимание. Да и еще чуть не забыл, пусть мужики на кресте напишут имена покойных. Его звали Максим, а ее Рада, а вот фамилий я не знаю.

— Хорошо, Игнат, иди, пиши.

— У меня еще есть к тебе одна просьба.

— Говори какая?

— Петр Сергеевич, пусть меня кто-нибудь отвезет потом в Привольное, я сам, да еще с ребенком, не дойду.

— Да не переживай ты по этому поводу, пока ты будешь писать, мужики уберут покойников в клуб, а ты как закончишь, сам на этой же подводе поедешь домой.

— А с подводой как, кто ее потом заберет?

— А подводу отдашь председателю, пусть запишет ее за своим колхозом.

Ближе к вечеру Игнат подъезжал к дому. Встреча с родными оказалась не такой радужной, как он себе представлял.

Его жена Мария Ивановна и так была женщиной не большого ума, да к тому же склочной и сварливой. Увидев ребенка, она закатила небывалый скандал, в результате чего сбежалось на крик почти все взрослое население деревни, не говоря уже о детях. Обругав Игната последними словами, она заявила, что не подойдет к ребенку и на пушечный выстрел. Пусть делает с ним все, что хочет, пусть сам его кормит, моет и воспитывает.

И надо отдать ей должное слово свое сдержала. В воспитании ребенка она участия не принимала. Она полностью его игнорировала, не обращая на его крики и плач никакого внимания.

Старшие сыновья погодки Степан и Иван встали на сторону матери, только младшая дочь Варенька сразу полюбила своего младшего братика и, как могла, помогала отцу.

Испытав на себе вечные крики сварливой матери, подзатыльники старших братьев, она всем сердцем прикипела к ребенку, и часами не отходила от него.

В это тяжелое время, как нельзя кстати, пришлось предложение председателя колхоза. Он предложил Игнату работу шорника, взамен ушедшего на фронт.

Видя, как тяжело приходится Игнату, он предложил работать на дому. Тот с радостью согласился. Работы у шорника хватало с избытком, нужно было шить сбруи для лошадей, чинить старые, а иногда и шить обувь, но, благодаря умелым рукам, Игнат справлялся с этой работой.

Тяжело дались эти первые месяцы. Единственное, что его радовало, так это то, что ребенок рос крепким, здоровым, да дочь Варенька, ненаглядная его помощница. Но его просто «убивали» вечные скандалы с жены. Порой ему хотелось просто наложить на себя руки, но всякий раз его удерживала мысль об Антошке и Вареньке, с кем же они тогда останутся, если не станет его.

Помощь оказалась рядом, откуда он и не ждал.

Однажды в начале зимы к нему зашел дед Савелий, живший не далеко от него, и попросил Игната подшить ему валенки. Пока подшивал валенки, Игнат и не заметил, как рассказал деду всю свою горькую судьбу.

— Вот так дедушка я и живу. Порой так допечет, хоть в петлю лезь.

— Да, сынок, трудно тебе с такой бабой. Да и что говорить, только редкий идиот на всей деревне может позавидовать тебе.

— Вот и я о том же, скоро просто в могилу загонит.

— Знаешь что, Игнат, а ты брось ее, и переходи в мою избу, я живу один, наследников у меня нет, так что, когда помру, дом останется тебе. И не раздумывай, будем жить и помогать друг дружке, я буду по мере сил своих помогать тебе с ребенком, а ты присмотришь за мной, глядишь, и не пропадем, да к тому же, вместе и веселее будет.

— А что, может и правда, попробовать, старик, инвалид и младенец, это мощная сила, — пошутил Игнат.

— Да что тут пробовать, бери свой инструмент, мальчишку и приходи, а вечерком справим новоселье.

Переезд большого времени не занял. Игнат позвал соседних ребятишек, они перенесли его не хитрый скарб. Вместе с Игнатом ушла и Варенька, наотрез отказавшись оставаться с матерью. Дед Савелий одобрил ее поступок.

— Ничего, внученька, нам и вчетвером будет не тесно.

В деревне по-разному отнеслись к поступку Игната. Нашлись люди, которые осуждали его, но большая часть одобрила его поступок, обвинив во всем Марию.

Игнат был доволен, жизнь его теперь кардинально изменилась.