Эту правдивую историю я услышал от жителей деревни Спорово. Хотя вы, может, скажете, что вовсе это не правдивая история, а фантастический рассказ. Я поначалу и сам так думал. Но теперь, наблюдая самые актуальные тренды в общественной и политической жизни своей страны, склонен полагать, что такое и в прошлом вполне могло произойти.

Деревня Спорово находится в Березовском районе Брестской области Республики Беларусь. Вам это о чем-нибудь говорит? Вот и я о том же. По идее я не должен был туда попасть никогда. Но попал. И виной тому мой товарищ, затащивший меня на утиную охоту в осенний сезон.

Звал он меня давно, но я все отнекивался. А тут вдруг решил: поеду! Устал, замотался на работе, хотелось развеяться. Я взял билет на поезд до Бреста. Поезд на Брест отходит с Витебского вокзала. Восемнадцать часов в пути, и наш состав докатился до окраин пограничного городка, красивых предместий с красными черепичными крышами.

Сразу с вокзала я поехал селиться в гостиницу «Интурист». Это был единственный знакомый мне бренд в списке имен местных отелей. Встретивший меня друг неодобрительно покачал головой. Предложил найти место потише и поспокойнее. Дескать, «Интурист» — это вертеп и логово, гнездо и малина. Услышав такую лестную характеристику, я утвердился в своем желании жить в «Интуристе».

Надо сказать, что гостиница своей сомнительной славы за все три дня моего пребывания ничем не подтвердила. Она была тихой и спокойной. И я до сих пор задумываюсь: если «Интурист» самое шумное и беспокойное место в городе Брест, то как же тихо и спокойно должно быть в других гостиницах?!

Брест встретил меня теплой солнечной погодой. После сырого и мерзкого сентября в Петербурге это было похоже на сказку! «Майами! Просто Майами!» — говорил я про себя, а зачастую и вслух. Кинув вещи в номер, надев шорты и шлепанцы, я отправился искать водоем для купания.

И очень скоро нашел чудесную речку Мухавец и прекрасный песчаный пляж! Волшебство просто переливало через край. Мне нравилось в Бресте все больше и больше, с каждым часом.

Цена за стандартный номер со всеми удобствами в лучшей гостинице города, в гостинице «Интурист», оказалась значительно меньше, чем я ожидал. В отелях Бреста, пожалуй, только президентские люксы дотягивали по цене до уровня самых дешевых питерских и московских номеров. А по уровню комфорта любой стандартный номер был оборудован как люкс.

Такси вызывалось по телефону, появлялось в течение десяти минут и стоило копейки. В барах и ресторанах все, что хочешь, и все недорого. Был и еще один важный бонус.

Я не знаю про Иваново. Я в Иваново не был. Но я знаю точно, что Брест — город невест. По улицам ходят тысячи молодых красивых девушек. И — внимание, джентльмены! — они практически все блондинки.

Уже закружилась голова? Погодите, я вас сейчас добью.

Все поголовно в голубых джинсах и розовых кофточках.

Только иногда, для разнообразия, джинсы розовые, а кофточка голубая.

Тысячи прекрасных блондинок в одинаковом розовом и голубом, жара, пляжи, холодное живое пиво: представили себе этот парадиз? Если представили, то понимаете, что мне уже никуда не хотелось уезжать из прекрасного города Бреста! Я бы с удовольствием провел все время до отъезда обратно в суровую реальность России и Питера здесь, путешествуя между отелем, баром и пляжем.

Но рано утром следующего же дня мой фанатичный товарищ барабанил в дверь номера, где я спал. Пора было ехать, чтобы успеть засветло, потому что дорога длинная…

О, Господи! И далась мне эта утиная охота!

Сначала мы поехали к нему домой и загрузили джип всевозможной боевой амуницией: ружьями разных систем и калибров, коробками патронов, ножами, сапогами, теплой одеждой. Потом в супермаркете мы набрали воды и пищи. Было впечатление, что мы собираемся не меньше месяца партизанить в белорусских лесах.

Товарищ объявил мне, что мы едем в Спорово. Это всего километров эдак сто сорок от Бреста, а охота там бесподобная! Места дикие, до батьки Лукашенко туда даже дороги нормальной не было. Дорога теперь есть, но места все равно дикие. В основном, благодаря жителям Спорова. Которые тоже дикие, и у каждого есть ружье. Чужих они не любят, никогда не любили. Но с нами все будет хорошо, потому что мы едем не просто так, а в гости к отставному полковнику из местных, который у споровцев в большом авторитете. В Беларуси быть военным, тем более офицером, до сих пор выгодно и почетно.

Про Спорово и его жителей товарищ обещал рассказать интересные истории, но запамятовал, сбился на обычные россказни про охоту и рыбалку.

Когда мы приехали, полковник уже ждал и держал моторную лодку чуть ли не под парами. Мы быстро переоделись, вооружились и вышли в лодке на озерную гладь. Подошли вплотную к плавням, и началась охота.

Мне достался восьмизарядный дробовик американского производства. Когда утки поднимались в воздух, я бил их влет. А дробовик бил меня, прикладом в плечо. Отдача была очень сильной. А еще звук выстрела был оглушительно громок и неприятен, в нем было много железного лязга; совсем не так, как звучат выстрелы в кино. С этим ружьем я походил на персонаж компьютерной стрелялки. Я палил и палил, пустые гильзы летели вбок, когда я, клацая, перезаряжал ружье.

Мой товарищ тоже стрелял без передышки. А полковник управлял лодкой. Но время от времени тоже не выдерживал и хватался за оружие. И вся эта огневая мощь была направлена на худосочных черных уток-лысух, которых называют еще водяными воронами. После боя мы подбирали добычу — трупики, а зачастую агонизирующих птиц. Мне стало жалко. Я решил не бить влет, а добивать подранков. Теперь я смотрел, когда падала на воду раненная моими товарищами лысуха, и всаживал в нее свой заряд, чтобы прекратить мучения несчастного существа.

Так за пару часов мы набили полную лодку птицы и вернулись к берегу.

Я невесело размышлял о том, сколько жизней моей душе придется воплощаться в теле белорусской лысухи и быть подстреленной кровожадными охотниками, чтобы искупить карму сегодняшнего вечера. Мои товарищи, напротив, были веселы и возбужденны.

О, блаженное неведение, незнание индийской философии, нечтение Шопенгауэра и неверие в метемпсихоз! Иногда я завидую обыкновенным людям, которые грешат радостно, как умственно отсталые дети, не умеющие в своем уме связать проступок и наказание. Они весело пи сают в чан с компотом и смеются, а потом горько рыдают, когда работники воспитательного учреждения избивают их за это. Но им невдомек, что бьют не просто так, а именно что «за это». Теперь они страдают и сетуют на жестокость мира. Зато когда они пи сали в компот или душили кота колготками, им было очень весело. Тень кары не нависала над ними. Им не понять, что такое кара. Так и люди.

Я тоже грешу, но печально, в мрачном предвкушении грядущей расплаты.

Накрыли поляну. Причем в буквальном смысле, расстелив клеенчатую скатерть на примятой траве. Наскоро выпили водки и закусили колбасой. И снова засобирались: не пропустить вечерний лет!

Я отказался, и охотники отправились к лодке без меня. Просил их оставить мне одно ружье, на всякий случай, но они, подумав, отказали: мало ли будет проверка, а у меня лицензии нет. Все ружья и патроны забрали в лодку. Скоро плоскодонка скрылась в плавнях, и только настойчивый рокот мотора долго не покидал эфир.

Я лежал на теплой траве рядом с импровизированным дастарханом и смотрел в небо. Вечерело. Как говорится, смеркалось. Я не заметил, как задремал.

Проснулся от ощущения близкого присутствия незнакомого мне человека. Небо было темным, показались первые звездочки. Мотор лодки то жужжал вдалеке, то стихал, и тогда раздавались приглушенные плавнями выстрелы. Человек стоял надо мной и держал в руке весло.

— Значит, поохотиться приехали?

Вот так, ни тебе здрасте, ни добрый вечер.

— Все твои в плавнях? А ты один тут, вроде как машину сторожишь и вещи? И даже ружьишка тебе не оставили?

Положение дел было настолько очевидным, что я не счел нужным отвечать.

— А что если я тебя сейчас огрею веслом по башке да и заберу все, что мне понравится?

Человек не то чтобы угрожал, а как если бы думал вслух или разговаривал сам с собой. Я заговорил, поддерживая его абстрактную интонацию и играя роль внутреннего голоса, альтер эго визитера.

— Можно, конечно, попробовать. Так ведь потом найдут, в тюрьму посадят. Оно тебе надо?

Человек с веслом засмеялся.

— А ты молодец, психолог! Спорить не стал, отыграл «подстройку» по НЛП.

— Ну, так! Учился.

— То, что учился, — это правильно. Мы тоже учились. Не смотри, что глухомань. Книги читаем. И языки учим, особенно итальянский. А вот то, что найдут, — это вряд ли. У нас тут никого не находят. Ни живых, ни мертвых. До нас никакая власть добраться не может. И никогда не могла. Мы всегда сами по себе, споровцы! Слыхал, может, про Республику Спорово?

— Нет, вроде бы не слыхал…

— Да ты что?! Так я тебе сейчас расскажу!

Человек без приглашения уселся к дастархану, зато отложил в сторону весло.

— Ну-ка, плесни мне водки вот в этот стакан. Он чистый?

— Ага.

— Так давай.

— Лей сам.

— Можно?

— Отравы не жалко.

Человек — уже без весла — налил себе водки в пластиковый стакан на три четверти, опрокинул залпом, зажевал черным хлебом и начал рассказывать.

Через четверть часа подошел еще один споровский абориген, с ведром раков и вилами. Предложил на выбор: купить у него раков или он проколет вилами шины. Ни одна из оферт промысловика меня не заинтересовала, зато абориген с вилами, узнав, о чем рассказывает предыдущий абориген, который был ранее с веслом, отложил вилы, налил себе водки и стал вклиниваться в повествование, то детализируя его, то отчаянно споря с первым докладчиком.

Скоро вернулись мои охотники. Они свалили новую гору уток, разожгли костер, поставили вариться раков, которых человек с вилами отдал бесплатно в общий кошт, достали еще водки из машины. И присоединились к беседе. Местный полковник, пользуясь своим авторитетным положением, особенно настаивал на своей версии. Однако мой городской друг тоже имел свое мнение и часто перебивал и полковника, и человека с веслом, и человека с вилами.

Все услышанное мною в тот незабываемый вечер чрезвычайно меня взволновало. Еще несколько месяцев я изучал обозначенную рассказами тему, стараясь быть предельно объективным и непредвзятым, хотя мне и мешали некоторые прямые аналогии с современностью.

Приведенная ниже короткая повесть является авторской реконструкцией подлинных событий споровской истории; реконструкцией, основанной на тщательном исследовании всех доступных источников, сопоставлении и сведении воедино различных сюжетов и версий.

В отношении основания деревни Спорово, а также происхождения топонима существует, как это водится, множество теорий. Краеведческая наука выделяет четыре основные гипотезы: норманнскую, славянскую, тюркскую и автохтонную.

Согласно первой гипотезе, Спорово основали заблудившиеся на болоте варяги. И первоначально поселение называлось Стокгольмом. Название веками искажалось, пока не стало звучать как «Спорово». Зато позже, в память о своем далеком анклаве, шведы назвали тем же именем столицу своего государства.

По славянской гипотезе деревню заложил древлянский князь Избор. Только она была тогда не деревня, а город. И называлась, очевидно, Изборово. И быть бы Изборову столицей Древней Руси и матерью городов русских, которые по народному обычаю всегда должны строиться в дремучих лесах и на болотах, подальше от ВТО, единого рынка, генеральной системы преференций и прочей мирской суеты, да подгадили враги-норманны, разбойники и коммерсанты, сделав стольным градом Киев, что был на торговых путях.

Тюркскую гипотезу выводят из системного исследования топонимов. Например, ближайший к Спорово поселок именуется Обры. Понятно, что назван он по имени пропавшего народа («сгинули, аки обры» — пишет летописец об исчезнувших племенах). Выходит, что обры не сгинули вовсе, и не обернулись аварами, ныне живущими в Республике Дагестан, а спрятались от истории в лесных болотах, основав поселения Обры и Оброво (Спорово).

Таких мнений придерживаются ученые-краеведы.

Что касается большинства жителей деревни Спорово, то они убеждены в своем автохтонном происхождении: дескать, никогда мы ниоткуда не прикочевывали и не прятались ни от кого. А всегда тут жили. Спокон веков. Как изгнал Господь Бог из рая, так и живем тут, на болотах. А если человек, как Дарвин, произошел от обезьяны, значит, и обезьяны у нас были свои, споровские.

Топоним Спорово автохтонная теория не объясняет: незачем. Если он остался от праязыка, то может означать все что угодно или вообще ничего не означать.

Официальная наука в лице столичных ученых отчасти подтверждает мнение споровских жителей о своем автохтонном происхождении: согласно данным археологии, поселения людей около деревни Спорово и на берегу реки Ясельда существовали с IV тысячелетия до нашей эры. Ученые также локализуют в районе Спорова античное «Геродотово море», на берегах которого оседали разные племена и народы. «Споры» — значит, рассеянные. Это были анты, палы, авары и готы. Оттого и деревня — Спорово.

Озвучивать прямолинейную догадку о том, что название навеяно нравом жителей, склонных к диспутам по любому вопросу и не принимающих никакого авторитета в последней инстанции и никакого решения раз и навсегда, никто не станет: обвинят в профанстве и профанации серьезной научной проблемы.

Вас может удивить, что такое многообразие суждений имеет место быть в отношении деревеньки, которая в XIX веке насчитывала всего пятьдесят три податных двора, а ныне двести пятьдесят моторных лодок и, видимо, столько же семей. Однако же надо принимать во внимание равноудаленность Спорово от всех центров цивилизации и шоссейных дорог. А сообщество, исключенное из мировых процессов, почти всегда и самым естественным образом лелеет идеи своей избранности и особого пути. Что служит стимулом к развитию общественно-исторических наук.

Так, в деревне Спорово чрезвычайно развито краеведение. В самой деревне есть сразу два краеведческих музея. В одном из них собраны преимущественно ржавые немецкие каски, а также костяной гребень с рунами и бронзовый наконечник стрелы. Хранитель музея придерживается в основном норманнской теории, а по пятницам — тюркской. По пятницам он вспоминает, что великий Темучин в Ясе разрешил своим воинам напиваться раз в месяц. Ну, или раз в неделю.

Экспозицию второго музея составляют гильзы патронов от винтовки системы Мосина и ППШ, ржавый пулемет «Максим», пробитое пулями знамя 75-й отдельной стрелковой дивизии РККА, а также костяной гребень без рун и бронзовый наконечник стрелы. Хранитель второго музея укоренен в автохтонной гипотезе, допуская некоторым образом и славянскую, так как все славянские племена во время оно вышли из споровских болот, а споровцы остались на своей прародине.

Но все вышеприведенные рассуждения — не более чем преамбула. Собственно же амбула, то есть история республики Спорово, как это общественно-политическое образование условно называют местные краеведы, произошла не в незапамятные времена и не при царе Горохе, а сравнительно недавно, во время Второй мировой войны.

На рассвете 22 июня 1941 года войска Германии и ее союзников обрушились на советские погранзаставы и гарнизоны по всей протяженности западной границы СССР. Одновременно авиация агрессора уничтожала аэродромы, базы, склады, и объекты инфраструктуры в глубине советской территории.

Споровская школа истории Второй мировой войны не концентрируется на причинах быстрого разгрома Красной Армии у границы, не сетует и не ищет виноватых. Споровские ученые считают, что и без них на данную тему издано немало провокационных, сенсационных, научных и псевдонаучных, политически ангажированных и всяких разных работ. Споровцы воспринимают данный факт как историческую трагедию и данность. Вместе с тем споровцы не испытывают восхищения перед «гениальным» блицкригом по плану «Барбаросса», разработанному ставкой Гитлера.

Споровские историки, похоже, единственные историки Второй мировой войны, которые утверждают, что именно блицкриг, молниеносная операция по захвату западных регионов СССР, особенно Беларуси, содержал в себе зародыш гибели всей немецкой военной машины и стал причиной неизбежного поражения Гитлера на Восточном фронте.

Всего за несколько недель лета 1941 года войска гитлеровской коалиции прошли сотни километров от границы почти до самой Москвы, оккупировали тысячи квадратных километров советской территории, заняли несколько крупных городов. При этом, как принято считать, практически все советские военные формирования были разгромлены, боевая техника захвачена или уничтожена, солдаты и офицеры Советской Армии убиты или взяты в плен. Действительно, самым обидным образом в плен попадали целые батальоны, полки и дивизии. Называют кошмарную цифру: около двух миллионов советских военнослужащих сдались в плен только в Белостокском котле на территории Беларуси в самые первые дни войны! Такого разгрома и такого пленения не знала мировая история!

Но все же разгром и уничтожение советской военной силы в западных областях не были такими тотальными, как представляла в свое время геббельсовская пропаганда и как теперь вслед за Геббельсом утверждают новые модные историки. Далеко не все солдаты и командиры, крупные и мелкие подразделения в страхе и отчаянии складывали оружие, даже и оказавшись без связи со штабами, без руководства, без плана действий и понимания общей обстановки.

Нет.

Многие группы советских военных, отделения и взводы, роты и батальоны, даже остатки полков и дивизий или сборные, смешанные соединения, будучи отрезанными от главных сил и лишившись связи со штабами, продолжали вести войну. Свою войну.

Оттого может быть и разница в цифрах. Современные историки, как указывалось выше, говорят о двух миллионах пленных из Белостокского котла. Но само германское командование, вовсе не заинтересованное в занижении своих реальных успехов, объявляло, что в результате двух операций — Белостокской и Минской — было взято в плен триста двадцать четыре тысячи красных солдат и командиров. Это фантастически много, но все же меньше, чем два миллиона.

Видимо, историки исходят из численности окруженных частей РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии). И считают, что, если они не прорвались на Восток и не были убиты, значит, сдались в плен. Но многие тысячи бойцов «потерялись» от немцев и от исторической статистики, укрылись в лесах или просто в стороне от направлений основного удара фашистских войск. И не сложили оружие.

Раненый командир, собрав в лесу у знамени остатки своей части, поняв, что помощи и указаний ждать неоткуда, сам назначал себе участок фронта, формировал штаб, разведку, организовывал снабжение и даже проводил призыв среди местных жителей, мобилизуя военнообязанных для пополнения своего отряда.

Все это позже и назовут «партизанским движением». Споровские историки утверждают, что партизаны белорусских лесов не были абреками и Робин Гудами, не были и толстовскими крестьянами с вилами и дубинами народной войны. Ядром партизанских армий становились боеспособные регулярные части РККА, оставшиеся в тылу увлекшихся «натиском на Восток» немцев.

В этом и состояла фатальная ошибка германского командования. Моторизованные части вермахта быстро продвигались по шоссейным дорогам. Следующая за ними пехота захватывала крупные населенные пункты, узловые станции. Главное — обеспечить продвижение вперед. Гитлер полагал, что, стоит взять Москву, и коммунистический режим рухнет. Оккупация вначале проводилась весьма приблизительно. Видимо, не уделялось достаточно времени и внимания тщательной «зачистке» оккупированной территории. Не было поставлено цели, да не было и практической возможности отследить и добить все остатки разгромленных советских подразделений. Враг считал, что полностью деморализованные русские солдаты, даже пока не добитые, не способны будут организовать серьезное сопротивление оккупантам и сдадутся сами или будут легко уничтожены позже.

Когда блицкриг был провален и войска гитлеровской коалиции увязли в снегах под Москвой, захваченную территорию стали осваивать и «зачищать» гораздо более аккуратно. Но было уже поздно. Первый шок у советских воинов прошел. Оставшиеся в тылу врага боевые части смогли перегруппироваться, реорганизоваться, приспособиться к ведению партизанской войны, наладить связи с местным населением и подпольем. И стали пускать поезда под откос, препятствовать снабжению фронтовых частей вермахта, так что псу под хвост пошла вся продуманная немецкая логистика. Нападали на полицейские управы, штабы, тыловые аэропорты. Оттягивали на себя значительные военные силы.

Задолго до высадки союзников в Европе второй фронт был открыт. Он был открыт в тылу войск гитлеровской коалиции партизанскими армиями.

До 1944 года всего 6 % войск фашистской коалиции были заняты во всех остальных, кроме советского фронта, операциях против союзников. А партизаны отвлекали на себя около 20 %!

Самое удивительное в этой истории — это то, что в ставке Верховного Главнокомандующего Советской Армии и Генштабе довольно долго не понимали масштабов наладившейся совершенно без их помощи, участия и руководства партизанской войны. Да, уже 29 июня 1941 года была принята совместная Директива СНК СССР и ЦК ВКП(б), по которой при Ставке Верховного Главнокомандования был создан Центральный штаб партизанского движения во главе с первым секретарем ЦК КП Белоруссии товарищем Пономаренко. Но мало ли какие директивы принимались в первые дни войны: например, директива о срочном контрударе, уничтожении агрессора и захвате польских городов. Какой центральный штаб, когда вплоть до 1943 года менее трети партизанских отрядов имели регулярную радиосвязь с Большой землей!

Говорят о снабжении партизан, но за все время войны за линию фронта было доставлено меньше ста тысяч единиц стрелкового оружия! А численность партизан достигала одного миллиона ста пятидесяти тысяч, в шести тысячах партизанских отрядов! Значит, как минимум девять из десяти партизан добывали оружие в бою либо имели свое — если это были бойцы РККА, списанные со счетов и врагом, и своими.

Командование пыталось организовать «правильное» партизанское движение, для этого в тыл врага забрасывали один за другим отряды НКВД. Смертность этих групп составляла в 1941–1942 годах больше 90 %. То есть немцы их практически сразу обнаруживали и ликвидировали.

Еще одну попытку взять народную стихию под партийный и административный контроль предприняли в 1942 году. Сталин издал Приказ от 05.09.42 «О задачах партизанского движения». Как будто без него никто в лесах не понимал этих задач. В Москве учредили должность главнокомандующего партизанским движением и назначили на нее Ворошилова. Ворошилов сразу же выступил с бредовой идеей организовать из партизан регулярную армию и заставить их воевать по уставу. Затея благополучно провалилась, и уже в ноябре пост главкома партизан упразднили.

В помощь партизанам забрасывали инструкторов, специалистов-диверсантов, связистов, но и «особистов», чтобы и в лесах следили, стучали и блюли. Последним работать в лесах было не так уютно, как при штабах в тылу. Ведь если засланный блюститель чистоты идеологии и прямизны партийной линии оказывался чересчур надоедливым, то с ним могла произойти какая-нибудь неприятность вроде случайной немецкой пули из засады.

Особисты отыгрались на партизанах после войны. Тысячи героев Сопротивления пошли по этапу.

Не хотелось бы идеализировать партизанские армии. Но в них было найдено удачное сочетание преимуществ регулярных воинских частей с духом народного ополчения. Партизанские отряды в основном вели разумную войну, стараясь сберечь свои силы и людей, не штурмуя и не обороняя безнадежные высоты, как это было принято на фронте. Больше было человеческого в отношениях внутри отрядов, меньше уставщины и страха перед начальством. Надо заметить, что не все партизанские отряды боролись за советскую власть. Были в лесах и противники коммунистического режима. Были анархисты и просто бандиты. Но даже криминальные отряды сражались против захватчиков советской земли.

Партизанское движение, а вернее, второй фронт, росло и усиливалось. Целые районы переходили под полный контроль партизан, в других власть немцев сохранялась только днем, а ночью хозяйничали лесные братья.

Споровские историки, а вслед за ними и я, не утверждают, что победу над гитлеровскими полчищами одержали одни партизаны. Однако обращают внимание добросовестных исследователей на несомненную связь между ростом партизанского движения в тылу и успехами на фронтах.

Что касается деревни Спорово и ее обитателей, то они не сразу были вовлечены в общее партизанское движение. Этому предшествовали события, которые будут подробно описаны далее.

В Брестской области врага встретила 4-я армия Западного особого военного округа, состоявшая из двух стрелковых дивизий 28-го стрелкового корпуса, 22-й и 30-й танковых дивизий, 205-й моторизованной дивизии. 49-я отдельная стрелковая дивизия находилась на правом фланге, на левом — 75-я стрелковая дивизия. Войска немецкой группы армий «Центр» легко опрокинули соединения РККА у границы и стали развивать наступление на Минск, закрывая части 4-й армии в «котлах» окружения. Продвижение шло по шоссейной дороге Брест — Минск. Немцы торопились наступать и даже не обратили особого внимания на остатки гарнизона Брестской крепости, оставшейся спустя всего несколько дней после начала войны в глубоком тылу.

Местные жители рассказывают, что поначалу немецкая комендатура даже не воевала с героическими защитниками, и те спокойно ходили к реке за водой, а жители приносили им еду. Говорят, что сам Адольф Гитлер приезжал в Брест и гулял по крепости, а в подвалах было еще много живых и вооруженных русских солдат. Перемирие было нарушено, когда один советский сержант застрелил немецкого ефрейтора, причем на почве личной ссоры. Только тогда казематы были заблокированы и начались штурмы.

Впрочем, возможно, это апокрифы, каких бывает немало о каждой войне.

Неоспоримый факт, однако, то, что немцы двигались вперед, мало заботясь о том, что они оставляют за своей спиной.

Или сбоку.

Спорово было как раз сбоку, южнее направления основного удара группы армий «Центр». И севернее направления движения группы армий «Юг». Через Спорово не проходило ни одного шоссе, пригодного для переброски танковых и моторизованных соединений. В Спорово отродясь не было ни железной дороги, ни, соответственно, железнодорожной станции.

Да вообще ничего не было, только лес с грибами да ягодами, озеро с рыбой и утками, и вокруг этого всего там и сям — болота и топи. А в самой деревне пара сотен мужиков, у каждого ружьишко с боезапасом на четыре охотничьих сезона, каждый навскидку бьет летящую утку, даже и в сумерках.

Сунулись в Спорово братцы-поляки из Армии Крайовой. Поляков встретили на площади перед сельсоветом, окружили и расстреляли из берданок. Поехали «зачищать» Спорово немцы-каратели на мотоциклах, окружали-окружали, заблудились да увязли в трясине. Споровцы подобрались к ним в плетеных болотоступах и баграми затолкали в вонючую топь. Иногда прилетали немецкие самолеты, бомбить Спорово. Но эффект от бомбежки был совсем не тот, как если бомбить, к примеру, Дрезден. Большинство авиабомб утонуло в озерах и болотах или попадало в лес.

Разбитые и отступающие советские военные части до Спорово тоже не добрались. В лесах близ Спорово укрывалось много гражданских беженцев, около десяти тысяч! Военных было меньше. Прикочевали маленькие отряды солдат, принесли своих раненых. Были среди них командиры и даже один комиссар, но с тяжелым ранением. Споровцы воинов приютили, о раненых позаботились. Но начальствовать над собой не позволили, дали гостям понять, что у них свой устав. Когда над болотом эскадрилья советских бомбардировщиков каким-то чудом сбила итальянский истребитель «Макки» (M.C.200 Saetta), споровцы подобрали спустившегося на парашюте итальянского пилота и не позволили комиссару его расстрелять. Летчика научили немного говорить по-русски, пить самогон и играть на баяне.

Так споровцы остались сами по себе, сами себе хозяева, с полной лесной независимостью и болотным суверенитетом.

Очень скоро выяснилось, что у споровцев нет единого мнения относительно внутреннего устройства своей нечаянной республики и ее внешней геополитической ориентации.

Как только гром орудий линии фронта отдалился на восток, подняли голову монархисты. Предводительствовал ими Демьян Фундуков. Фундуков был отчаянный русский патриот и славянофил. Один его дедушка был ирландец, другой немец, барон фон Дюк. От фон Дюка и пошла коверканная на русский лад фамилия Фундуковых. Всем давно известно, что самые верные сыны России, лучшие патриоты и наиболее искренние славянофилы получаются от смешения ирландской и немецкой кровей.

Демьян Фундуков призывал собрать ополчение и сражаться с захватчиками, изгнать псов-рыцарей с родной земли. Но прежде, чтобы получить благословение Божье, вернуть на трон — пока на трон Спорова, дальше видно будет — потомка династии Романовых и возобновить церковь, в которой коммунисты по своему богомерзкому обыкновению устроили кино и клуб.

И вроде бы споровцы приняли идеи Фундукова и загорелись невиданным энтузиазмом. Поскольку внешних сношений с иностранными государствами, где могли бы проживать последние Романовы, не было еще установлено, решили пока начать с клуба. Вынесли и поскидывали в канаву все книги расположенной в клубе библиотеки. Были там и труды основоположников марксизма-энгельсизма, были и тома диккенсизма, фениморизма-куперизма, толстизма, чеховизма, гоголизма и прочая ересь. Порезали на лоскуты холщовый киноэкран, наделали из него портянок и пыжей для патронов.

У итальянца, которого прежде сами научили играть на баяне, чтобы в клубе были танцы, баян отобрали. А самого побили за то, что католик. Но не сильно: все же не без креста.

Нашли старого попа-расстригу, объявили его обмирщение недействительным, достали из сундука рясу, облачили, на руках принесли освящать клуб. Нашлись у споровцев и кадило, и молитвенники, и икон на приличный иконостас. Освятили, провели службу, наставили свечей и отметили свое воцерковление.

Все были радостные, братались и сестрились, даже итальянца простили, напоили самогоном и крестили в истинную православную веру, окунув в озеро, которое теперь стало купелью.

Но скоро православно-монархический угар у споровцев прошел, им захотелось спуститься с идеологических небес на землю экономики, и тут как раз вылезли недобитые кулацкие отродья: Орест Соснищев, Колька Чубатов, Терентий Байдаркин да их подпевалы. Они назывались подпевалами, потому что кулаки, когда пьяные, любили петь народную песню «Ой, Дуня!», а подпевалы с ними задарма пили и подпевали, кто басом, кто тенором, а кто фальцетом.

Стали народу объяснять, что он, народ, живет плохо, потому что все общее. А если все будет частное, у каждого свое, то каждый будет о нем заботиться, и в целом народ будет жить гораздо лучше. Это казалось весьма логичным, но народ не сразу пошел ломать замки амбаров. Потому что вроде и так неплохо жилось милостью Господней: и утки хватало, и рыба не переводилась.

Тогда Соснищев поднял крик, что председатель сельсовета Миха Лапоть позволяет себе привилегии: давеча на служебной плоскодонке жену катал по озеру, кувшинки срывал и пел романтически на гитаре. И народ взыграл.

Раньше в Спорово была артель. Охотничье-рыболовецкий колхоз «Сполохи Коммунизма». В действительности каждый мужик сам себе промышлял. Но были общие сторожки в лесу, коптильни у озера и разный простой инвентарь. А что до самого леса или озера, так это вообще было всегда ничье. Или, как старики говорили, Богово.

Но вот кулацкая партия объявила обобществление недействительным и стала имущество распределять. Байдаркин сам стоял у артельной сарайки, которой дверь споровцы назло Михе Лаптю снесли, и раздавал колхозное имущество: кому лопату или вилы, кому багор или оселок.

А поутру на сторожках и коптильнях висели новые замки. И предупреждения: «Ни втаргатся! Часная собсвинасть!» Народ пошел было бузить, но Чубатов с Байдаркиным объяснили, что коптильни со сторожками теперь ихние по полному праву, вот и ведомость с цифрами: три на пять, да один на двянадцать, семь держим в уме, четыре отнимаем — все справедливо поделено, законно. И вроде правда так. Вот и Орест Соснищев согласно головой кивает, как китайский болван.

Народ успокоился.

И уже не удивился, когда через неделю озеро и лес были поделены в собственность кулакам и их подпевалам и кругом натыканы таблички. Все, что добыто с озера и земли, считалось теперь частным имуществом владельца ресурса. А обосновали Байдаркин с Чубатовым так, что лесу с озером тоже нужен крепкий хозяин, который назначит умных приказчиков, чтобы имуществом правильно управлять.

И тоже поверили.

Хотя деревенский дурак Соломон Королицый глазами хлопал и, слюну пуская, медленно рёк, что не может быть у леса приказчика, а то попробуй ягоде прикажи расти быстрее или грибу не прятаться! И озером никак нельзя управлять, это же не плоскодонка! Опять все перепутали! И не может никто болотом владеть, болото одеть, болото скушать. А вот болото, оно может, если что, любого владетеля заглотить…

Королицего сочли подстрекателем к классовой вражде и на всякий случай закрыли в погреб.

Помимо владения угодьями и причитающейся мзды, кулаки, которые теперь именовали себя не иначе как «споровские деловые круги» и «крупные рыбоохотозаводчики», хотели, чтобы им обязательно кто-то прислуживал и работал на них. Жен было им уже маловато, да и неоригинально это: на каждого простого споровского мужика дома работала его жена. И сами жены крупных кругов, собираясь у самовара, теперь подолгу беседовали о том, что вот как трудно нынче найти хорошую прислугу.

Споровцы в прислугу идти не хотели. Тогда заводчики сделали своим слугой пленного итальянца. Одели его во фрак, как официанта, и сказали ему, чтобы стоял с полотенцем на руке и всячески прислуживал за столом. А поскольку господ было трое, а итальянец один, кулакам приходилось обедать по очереди.

Все это время коммунисты были в оппозиции. Миха Лапоть разочаровался в политике и окончательно погрузился в личную жизнь со своей молодой и красивой супругой. Но ячейка продолжала свою работу. Коммунисты вырыли из канавы книгу Маркса и стали ее читать. Бумага была сильно попорчена, однако «Критику Готской программы» на три четверти можно было разобрать. Маркс убедительно доказывал, что готы были не правы. А самым революционным классом является угнетенный пролетариат, среди которого надо проводить разъяснительную работу.

Последователи антигота-Маркса научно исследовали споровское общество и решили проводить разъяснительную работу среди итальянского летчика, баяниста и официанта, потому что он был самым угнетенным пролетариатом во всей деревне. Агитация была нелегким занятием, так как итальянец все еще очень плохо понимал по-русски. А споровские метания и вовсе загнали его в тупик. Но он честно старался понять, чего хотят от него эти странные люди?

А когда понял, то весело рассмеялся и сказал: «Всего-то? Уно моменто, мейн плезир, камарада кабальеро!» И в тот же день устроил пролетарскую революцию. У Соснищева на обед были щи, так итальянец опрокинул ему на голову горшок со щами. У Чубатова на обед была уха, бунтарь надел кулаку на голову котелок с ухой. А у Байдаркина на обед была горячая каша, и наш герой свалил ему на лысину всю кастрюлю.

Тогда прозревший народ аннулировал замки и таблички. Лес и озеро снова стали ничьи. Споровцы радостно отметили свое освобождение от оков капиталистической экономики: пели хором матерные песни, плясали прямо в церкви, перед иконами, заставляя батюшку махать кадилом в такт, дурака Соломона Королицего выпустили из погреба, а итальянца объявили гегемоном и вернули ему баян.

Потом оказалось, что прежние увлечения и разногласия жителей деревни Спорово были детскими играми по сравнению с новой бедой. На смену отвергнутому и разрушенному в ходе пролетарской революции промысловому капитализму пришел гораздо более хитрый и коварный финансовый капитализм, густо замешанный на самом беспардонном коллаборационизме. И проводником нового порядка стал бывший бухгалтер артели «Сполохи Коммунизма» Федька Овинов.

В самом начале войны Федька скрысил артельную кассу. Он как раз должен был отвезти деньги в Березовский райкоопсоюз. И даже приехал в райцентр, где остановился у своего кума. Но как услышал канонаду и бомбежки, так деньги сдавать передумал. Вернулся в Спорово с кассой, хотя артельщикам сказал, что все сдал. И вот он сидел на сумке с мятыми рублями и трешками и поначалу не знал, что с этим богатством будет делать. Думал, скорее всего, новые власти и деньги советские отменят. А вдруг нет?

Вскоре после установления оккупационного режима Федька узнал от своего березовского кума, что, как это ни удивительно, немцы советские рубли не отменяют, а признают в качестве законного платежного средства. И даже конвертируют в собственную валюту. Вернее, в специальную валюту, установленную для оккупированных территорий.

Такой валютой для всех завоеванных земель стала «оккупационная марка». Правильно она называлась: Reihkreditkassenscheine, билет имперской кредитной кассы, сокращенно RKKS. Один RKKS равнялся (теоретически) одной рейхсмарке, то есть настоящей немецкой марке. Обменный курс был установлен в соотношении один RKKS за десять советских рублей. Это был грабительский курс, так как покупательная способность одной немецкой марки до начала войны соответствовала покупательной способности двух советских рублей. То есть курс оккупационной марки был завышен минимум в пять раз.

В этом и была причина такой странной лояльности немецких властей к валюте захваченных территорий. Помимо прямых реквизиций и просто грабежей оккупанты осуществляли и «закупки» необходимого для армии провианта и прочего у местного населения. Ведь иногда купить легче, чем отобрать: продавец сам принесет к тебе свои надежно припрятанные запасы. А «специальный» курс валют гарантировал, что такая закупка по затратам не менее, а то и более эффективна, чем силовые реквизиционные операции.

Во внешней политике любого государства война, торговля и обмен валют всегда настолько тесно связаны, что порой бывает трудно понять, где заканчивается война и начинается торговля, а где игра на курсовой разнице превращается в открытый грабеж. Для капиталистического общества смысл и войны, и торговли, и обмена валют един — обогащение. Способ, который оно выбирает в каждом конкретном случае, зависит от соотношения сил и сравнения сопутствующих затрат и нормы прибыли.

Все это отлично знал бухгалтер артели «Сполохи Коммунизма» Федор Овинов, который, в отличие от споровских коммунистов, читал не только «Критику Готской программы», но и весь «Капитал» Карла Маркса. Книга в свое время вдохновила его, но не на разрушение власти капитала на земле, а на приобретение оного капитала в личную собственность.

В распоряжении Федьки уже находилась значительная сумма присвоенных им под шумок войны артельных денег. И Федька решил умножить капитал путем игры на курсах валюты. Для осуществления своей затеи Овинов прибег к финансированию торговых операций с захватчиками. Для чего ему пригодились бывшие кулацкие подпевалы, после революции итальянца оставшиеся ни с чем.

Федька ссужал торговцев рублями из ворованной кассы. Те закупали у споровских добытчиков рыбу, птицу, прочий продукт — за обычную кооперативно-заготовительную цену, к которой охотники и рыболовы привыкли за годы советской власти. Надо понимать, что цена эта, установленная советским государством, была заниженной. Далее торговцы сдавали товар интендантам немецких войск и получали оплату оккупационными марками. Цена в марках, установленная немцами, была также ниже рыночной. Но обменяв в тот же день в имперской кредитной кассе вырученные RKKS обратно на рубли по курсу один к десяти коммерсанты получали огромный барыш! Значительную часть прибыли забирал себе Овинов в виде процентов за пользование кредитом, причем по его требованию половину выручки торговцы должны были сдавать обратно свободно конвертируемой валютой — RKKS.

Валютный резерв очень пригодился финансовому предприятию вороватого бухгалтера, когда немецкие кредитные кассы перестали осуществлять обратный обмен RKKS на советские рубли. Тогда Федька смог наконец осуществить свою мечту и приступил к чистому, прямому, бестоварному извлечению дохода из денег. Его операции стали строиться не по классической формуле «Деньги — Товар — Деньги», а по совершенно постиндустриальной и постмодернистской схеме: «Деньги — Деньги — Деньги».

Через березовского кума Овинов менял в немецкой кассе рубли на марки по официальному курсу десять рублей за одну марку. А желающим совершить обратный обмен на рубли отдавал одну оккупационную марку за двадцать советских рублей. И снова отправлял рубли для обмена на марки, каждый раз удваивая свой капитал, за вычетом только разумных комиссионных кума.

Овинов отошел от финансирования торговли, но споровские купцы-компрадоры успели подняться на своей доле прибыли, а также скрысив часть выручки, положенной к сдаче, скрысившему кассу бухгалтеру. И занялись внешнеэкономической деятельностью. Они скупали у деревенских мужиков дары озера и леса и везли на продажу в оккупированные города Беларуси и даже в Польшу. А там покупали в торговых фирмах поляков и немцев европейский товар: папиросы, шоколад, галеты, одежду и обувь, граммофоны и прочее, импортировали эти предметы роскоши в Спорово и продавали втридорога споровским аборигенам.

Вместе с товаром проникали в Спорово и чуждые веяния. Вот уже и ходят мужики в австрийских ботинках вместо исконных лаптей. Читают оккупационные газеты и рекламные материалы о том, как хорошо остарбайтерам на работах в Германии, как чисто, тепло и уютно в трудовых лагерях. А из церкви-клуба граммофон орет немецкие походные марши.

Сами немцы в Спорово еще зайти не могли. Но, подчинив республику финансово и экономически, установили в ней свой марионеточный режим. Через посредство того же кума из Березова, который был женат на свояченице березовского волостного старшины, бургомистра, оккупационные власти передали своим пособникам ярлык на княжение в Спорово. А те избрали старостой Павлика Утина, который был Овинову помощник и товарищ еще Чубатову в его кулацких делах по разделу общей собственности.

Павлик решил занять сельсовет под свою управу, но его не пустил итальянец, который сидел там на правах гегемона и играл на баяне, куртуазно манерничая с женой Михи Лапотя, который тут же пил самогон и плакал от чувств.

Тогда Утин занял хату напротив сельсовета и повесил на ней флаг суверенной республики Спорово, который был шит из пяти лоскутов разного цвета, чтобы всех запутать. На самом деле Утин не был суверенным, а подчинялся березовскому бургомистру, которого назначили немцы.

Тогда случилось пробраться в Спорово бойцу Рабоче-Крестьянской Красной Армии Прохору Залепину. На момент начала войны Залепин служил по призыву в 75-й отдельной стрелковой дивизии, которая занимала позиции на левом фланге от 4-й армии, прямо перед Березовским районом. После разгрома своей части Залепин неоднократно попадал в окружение, но всякий раз с боями прорывался. Потеряв в последнем бою с оккупантами всех товарищей, Прохор долго бродил по Пинским болотам и чудом вышел к деревне Спорово.

Так рассказывал о себе сам Залепин.

По другой версии, которую я не могу не привести, хотя не склонен в нее верить хотя бы потому, что ее придерживались споровские антисоветчики и коллаборационисты, настоящее имя бойца Прохора было Венедикт Фаинский, он был высокопоставленным сотрудником НКВД, специально заброшенным в Спорово самолетом с Большой земли.

Залепин, обладая лидерской харизмой и человеческой привлекательностью, быстро обратил на себя внимание споровских жителей, а также укрывшихся в Спорово солдат и беженцев. Прежде солдаты, командиры и даже раненый комиссар в Спорово голов особенно не поднимали. Им с самого начала объяснили, что у споровцев своя жизнь и порядки. Не разрешили казнить итальянца. Дали кров и еду, но оружие отобрали. Теперь военные сидели тихо, боялись немцев, боялись и своих, что пойдут по суду за дезертирство.

Прохор военных приободрил, так, что они стали даже хорохориться. И на вечеринке в сельсовете молоденький командир решился пригласить на гопак самую красивую споровскую девицу, а когда ее сосед, чубатовский приказчик, пошел на красного командира, то все военные встали вокруг своего. В тот раз до драки дело не дошло. Итальянец перепил самогону, упал с лавки, музыка смолкла, и вечеринка закончилась.

Но главное было в том, что Залепин выступил с эмоциональной и убедительной критикой споровского двуличия, соглашательства с оккупантами и потакания немецким прихвостням. Чувствуя, что его влияние на деревенских под угрозой, бухгалтер Овинов выступил перед споровцами, призывая не слушать опасного бунтовщика, который накличет на деревню беду.

Споровский народ призадумался.

И тогда старик Пичужкин вспомнил про древний обычай. Издавна споровцы, когда не могли прийти к соглашению, устраивали прилюдные дебаты между защитниками двух противоположных мнений, которые так у них и назывались — спор. О том знали все их соседи, за что и прозвали деревню Спорово (оговоримся — это только одна из версий). И кто в споре победит, той стороны позицию и следует признать истинной и принять. Еще древние греки говорили, что в Спорово рождается истина! (Это уже совершенный каламбур, который старик Пичужкин придумал на ходу.)

Споровцы согласились. Пичужкина назначили судьей, а победу должны были определить голосованием. Каждый житель Спорово, включая беженцев и солдат, получал камень. И должен был положить его на стороне того спорщика, чья аргументация показалась ему наиболее убедительной. В воскресный полдень осенью 1943 года состоялась эта эпическая схватка. Согласно официальной истории Второй мировой войны и Великой Отечественной войны Советского Союза, перелом в битве с фашистскими захватчиками уже наступил и инициатива перешла к Советской Армии. Но здесь, вдали от фронта, в глубине оккупированной немцами территории, победа советских войск была еще далеко не очевидна. Гнет фашистов и давление нового порядка усиливались день ото дня.

Бухгалтер Федька Овинов не стал сам выходить на спор. Сослался на то, что ему не по чину. Выставил вместо себя поединщика, Синая Мергеева. Синай Мергеев был из тех, про кого говорят: молодой, да ранний! Он был потомком шинкарей, сделавших себе состояние на водочном откупе и спаивании крестьян. При советской власти Синай, следуя зову крови, устроился в винно-водочный магазин в городе Березе. По национальности Мергеев был семит, поэтому поначалу от немцев бежал, укрылся в деревне Спорово. Но позже вступил в деловые контакты и нашел гитлеровцев весьма выгодными клиентами своего бизнеса.

Мергеев поставлял господам офицерам вермахта и СС редкие настойки и наливочки, а также местных девиц беспринципного поведения, которых Синай называл «телочками».

Офицеры платили исправно, оккупационными марками, которые Мергеев обменивал на рубли у Овинова по специальному дружественному курсу один к восьми; рублями ресторатор расплачивался с поставщиками наливочек и с телками. Мергеев был доволен сотрудничеством вообще и немецкой аккуратностью в частности. А что по поводу еврейского вопроса, так в своем кругу Синай Мергеев говорил: это неправда, что Гитлер уничтожает всех евреев. Гитлер уничтожает только бедных евреев, быдло, скот! Бедный еврей — это плохой еврей, это пародия на еврея! Бедный еврей хуже гоя! Гитлер помогает настоящим евреям избавиться от этого балласта, нищего сброда. Если у еврея нет миллиарда рейхсмарок, то пусть такой еврей идет в жопу! Пусть его сожгут в газенвагене, туда ему и дорога. Кому нужен еврей-неудачник? Никому, даже родной маме не нужен! А богатый еврей нужен всем. Даже Гитлеру нужны богатые евреи! Все его банкиры, промышленники — они евреи, но за ними никогда не приезжает газенваген! Или вот я, Синай Мергеев, сижу у березовского бургомистра, пью коньячок. А почему? Потому что занимаюсь своим делом, таки да, делаю деньги!

В общем и целом позиция Синая Мергеева сводилась к тому, что при любой власти можно хорошо устроиться. Надо только не бузить, а заниматься делом. Зарабатывать денежку. Для себя и своих родных. И если каждый будет так трудиться, то всем будет хорошо. И при фашистах можно жить не хуже, чем жилось при коммунистах, а то и гораздо лучше!

— У меня, — говорил Мергеев, — дом в Спорове и квартира в Березове. Везде мебель и граммофоны. Бричка с кучером, дети в немецкой гимназии, жена толстая, в шкафах сахару на год! Все купил! А как да почему? Потому что работал, старался, себя не жалел! А возьми, к примеру, голытьбу споровскую, Сережку Шуганова, что у него? Хата завалилась, живет в подполе, да в том подполе и пары картофелин не найти! А это почему? Да потому, что вместо того, чтобы работать на новую власть и торговать с господами немецкими оккупантами, он по лесам бегал, партизан искал, в деревне митинги устраивал да в райцентре на столбы листовки расклеивал! Голодно теперь? Таки сам виноват!

Синая Мергеева поддержали кулаки с подпевалами, они согласно кивали и носили в его сторону свои голосовальные камни. А цыганка Манделаки даже взяла слово и тоже сказала, что надо не партизанить, а работать, и если у человека есть талант и усердие, то он обязательно добьется успеха! Но споровцы только посмеялись над ней, так как знали, какими талантами и усердием живет Манделаки. У цыганки даже прозвище было «Мина», потому что знающему споровцу страшно было на нее лечь, столько было в ней заразной начинки.

Прохор Залепин говорил устало, даже без куража. О том, что родина, география и другие науки. А фашисты враги. Сегодня соседа убили и ограбили, значит, завтра твой черед. А власть должна быть своя, народная. Которая заботится о своем народе и о каждом в нем человеке, а не о чужой стране и своем кармане. Не продает родину и соплеменников за толстозадую жену и бричку с кучером.

Сначала за Прохора стояли только военные. Потом прочие беженцы и среди них самый шумный, Франц Балалаев (который говорил о себе что он — чеченец, но это вряд ли), принесли свои камни на его сторону. Зажигательно выступил Сережка Шуганов, тот самый подпольщик, и споровские коммунисты приняли сторону Залепина. Это было понятно, все же они за советскую власть. Но все удивились, когда свой камень к Залепину отнес Демьян Фундуков, вождь монархистов.

Фундуков сказал: это мы потом разберемся, какая должна быть в России форма правления. Прежде сама Россия должна быть. И здесь мы с красными заодно!

Многие споровские бабы — а и бабы имели право голоса — несли свои камни к Залепину, потому что Прохор был красивый мужчина, вроде нынешнего Брюса Уиллиса, Фундуков — вообще Аполлон, как Киану Ривз, а Овинов — противный дядька, Мергеев — тоже весьма неприятный тип.

Когда же свой камень на сторону Залепина отнес итальянский летчик, с Синаевской пропагандой все было кончено. Оставшийся женский пол определился с выбором. Даже некоторые жены коллаборационистов проголосовали за Прохора и против своих мужей.

В конце спора у сельсовета Михи Лапотя, где стоял Прохор Залепин, высилась гора камней. А у суверенной управы Павлика Утина, откуда спорил Синай Мергеев, — только жалкая кучка.

По результатам спора сход постановил:

1. Ликвидировать должность старосты и управу;

2. Всю власть вернуть совету;

3. Прервать торговые отношения с немецкими оккупантами;

4. Запретить обмен и хождение оккупационных марок;

5. Написать официально березовскому бургомистру, что он предатель, изменник родины, немецкий холуй, жид, униат и свинья;

6. Начать вооруженную борьбу с фашистскими захватчиками и продолжать до полного уничтожения врага;

7. Сразу после победного окончания войны таки определиться, будет ли у нас в клубе церковь или в церкви клуб?

Проигравшему меньшинству предложили на выбор: присоединиться душой и телом к всенародному порыву либо подвергнуться остракизму из СССР — новой Споровской Советской Социалистической республики.

В зарубежных источниках этот спор, кардинально изменивший историю деревни Спорово и повлиявший на все последующие события Второй мировой войны, носит имя процесса «партизаны vs полицаи», или «народ против банкиров и рестораторов».

Спорово активно выступило против оккупантов, сыграв немаловажную роль в партизанском движении. Уже в агонии и предчувствии краха немецкие захватчики пытались расправиться с плацдармом Сопротивления в Пинских болотах. В апреле 1944 года мощная группировка из нескольких отборных отрядов СС, десяти артиллерийских и минометных батарей, танков и бронемашин, при массированной поддержке с воздуха штурмовала партизанский район. У деревень Здитово и Спорово гитлеровских псов встретили две партизанские бригады, имени Дзержинского и «Советская Белоруссия», и 345-й партизанский отряд. Только на седьмой день боев немцы вошли в деревни. И остановились, а затем повернули обратно, не осмеливаясь начать штурм второй линии обороны армии партизан.

16 июля 1944 года город Береза и весь Березовский район были освобождены 48-й гвардейской стрелковой дивизией 28-й армии 1-го Белорусского фронта.

Как сложились судьбы героев нашей истории, интересных и противоречивых фигур, деятелей республики Спорово? Точных архивных данных в нашем распоряжении нет, однако из рассказов и воспоминаний современников и догадок потомков известно следующее.

Синай Мергеев и Мина Манделаки после поражения в дебатах эмигрировали из Спорова в Березу, под протекцию бургомистра Свиньи. С ними, пользуясь случаем, споровцы и передали бургомистру свою официальную ноту. Перед отступлением немцев Мергеев и Манделаки подали немецкому комиссару оккупационной зоны прошение об эвакуации их с имуществом в цивилизованную Европу. Немцы прошение удовлетворили: имущество погрузили в эшелон, но вспомнили о том, что Синай — еврей, а Мина — цыганка, и эвакуировали их в европейский концентрационный лагерь, где из Мергеева успели сделать кожаные перчатки для господ офицеров, а от Манделаки остались только волосы в шиньоне немецкой дамы.

Федор Овинов долго прятался в лесах от советской власти, перетаскивая с места на место свои мешки и коробки с денежными знаками в двух валютах. Однажды, спасая тонущую в болоте коробку с RKKS (мало ли, вдруг еще пригодятся!..), утонул сам.

Павлик Утин ушел вместе с немцами, попал в западную зону оккупации и спокойно дожил свой век в ФРГ, отлично выучив немецкий язык и устроившись сначала работать на автомобильный завод, а потом получая хорошую пенсию.

Бургомистра Свинью повесили то ли отступающие немцы, за растраты и махинации, то ли наступающие русские, за предательство и измену родине. А вот кум остался жив и неплохо устроился. Другая его свояченица оказалась замужем за первым секретарем Березовского райкома партии.

Чубатова случайно застрелил из ружья споровский охотник, промахнувшись по утке. Соснищев утонул в озере по пьяному делу. Байдаркину повезло, он выжил и стал после войны преподавателем в техникуме советской торговли.

Это все «полицаи». А что стало с «партизанами»? Их судьбы также сложились непросто.

Прохор Залепин закончил войну в Кракове, с двумя орденами Боевого Красного Знамени на груди. Но годом позже был арестован по доносу и расстрелян. Сергей Шуганов был отправлен в лагеря сразу по освобождении Беларуси, отсидев двенадцать лет, вернулся в родные края и стал егерем.

Деревенский дурак Соломон Королицый так и жил в Спорово, пока не умер сам, от усталости. Последнее его убеждение состояло в том, что любая общественно-политическая и экономическая система привела бы народ Спорова к процветанию, если бы дать ей время вызреть и настояться, а беда споровцев, что они бросают на полпути одну идею и хватаются за другую, чтобы и ее бросить на полпути и ухватиться за третью. Потому всегда пьют недобродившее вино, едят кислые яблоки и бьют худую утку, не нагулявшую жир. Квинтэссенцию своего учения Королицый излагал в виде короткого анекдота:

— Хочешь вчерашний борщ? Приходи завтра!

Эту фразу он твердил каждому встречному-поперечному. Только перед самой смертью он изменил себе и сказал стоявшим над ним фельдшеру со священником:

— Приходите вчера…

С чем и испустил дух.

Франц Балалаев собрался после войны вернуться домой, но уехал не в Чечено-Ингушетию, которая тогда вся уже переехала в Казахстан, а почему-то в Ленинград.

Говорят, он сильно сдружился с Демьяном Фундуковым, у которого потом все было хорошо: воевал в кавалерии, покорил Европу, освободил славян на Балканах и вступил в переписку с домом Романовых, после чего от плана вернуть их на российский трон отказался.

Итальянца, как положено, отправили в лагерь для военнопленных. Он вместе с пленными немцами строил русским город Северодвинск и отморозил себе… да ладно, хорошо руки-ноги целы остались. Через несколько лет он смог вернуться в родную Италию.

Под ласковым южным солнцем все отмороженное в холодной России у него согрелось и ожило. Итальянец женился и родил пятерых детей. Он навсегда запомнил Споровскую республику и ту важную роль, которую он лично сыграл в ее необыкновенной истории. Бывший летчик прожил длинную и интересную жизнь, но никогда больше не случалось в его судьбе таких важных событий и таких великих поступков! Часто он думал, что годы, проведенные в Спорово, были самыми счастливыми в его жизни. И это понятно: ведь это были годы его молодости!

Он любил рассказывать своим детям о тех удивительных временах, а дети любили его слушать. Потом он рассказывал те же самые истории внукам, и внуки тоже слушали. А вот правнукам россказни старого чудака показались неинтересными: новые итальянские тинейджеры даже не знали, что была такая война на востоке, они думали, что всех фашистов убили американские рейнджеры, которые спасали рядового Райана.

Тогда итальянец записал свои воспоминания и издал в Италии книгу мемуаров: «Respublica de la Sporovo».

Когда Михаил Лапоть позвонил итальянцу в Неаполь и сказал, что умерла супруга, итальянец бросил все и прилетел в Беларусь. Он успел на похороны и стоял у гроба вместе со вдовцом. Оба старика плакали.

Перед отъездом итальянец подарил споровцам несколько экземпляров своей книги: по одному для каждого из двух краеведческих музеев, один школе, один сельсовету, один правлению артели «Сполохи (просто Сполохи)», один клубу, который построили отдельно от церкви, один церкви, которую построили отдельно от клуба (в прежнее здание церкви-клуба в апреле 1944 угодила немецкая бомба; дилемма снялась сама собой), и последний экземпляр лично Михе. Завершая свое исследование, я пришел к выводу, что эта книга и послужила основным источником всех достоверных сведений о республике Спорово, а что касается разногласий и противоречий, то это легко объясняется различными версиями перевода.